Читать онлайн Молодые, но взрослые: поиск доверия себе и своим решениям

Аннализе,

моей самой любимой молодой взрослой

– Это слово звучит из каждого утюга, но я не понимаю, что оно означает.

– Какое слово?

– Аутентичный. Что за хрень такая – аутентичный?

– Ну… это значит, что в словах человека есть какое-то содержание, они не просто так сказаны. Что там более глубокий смысл.

– Ну конечно! Как же без этого… Так, посмотрим… Возьмем стихотворение Тумаса Транстремера[1]:

• Я лежу на кровати, раскинув руки.
• Я – якорь, который зарылся как следует
• и удерживает громадную тень, она там наверху
• плывет, великое неизвестное, часть которого я сам…[2]

Это и есть аутентичность?

– Да.

– А я ничего не испытываю. Совершенно ничего. Может, эта аутентичность – мыльный пузырь? Или со мной что-то не так?

– А ты как думаешь?

«Любовь и анархия»[3]

О чем эта книга

По мне, неспособность человеческого разума соотнести все, что вмещает наш мир, – это великая милость. Мы живем на безмятежном островке неведения посреди черных морей бесконечности, и дальние плавания нам заказаны. Науки, трудясь каждая в своем направлении, до сих пор особого вреда нам не причиняли. Но в один прекрасный день разобщенные познания будут сведены воедино, и перед нами откроются такие ужасающие горизонты реальности, равно как и наше собственное страшное положение, что мы либо сойдем с ума от этого откровения, либо бежим от смертоносного света в мир и покой нового темного средневековья.

Говард Филлипс Лавкрафт «Зов Ктулху»[4]

Я открыла для себя творчество Лавкрафта в старших классах. Уроки заканчивались в час дня. Автобус, на котором я добиралась домой, приезжал в час пятнадцать, и пятнадцати минут как раз хватало, чтобы дойти до остановки. Путь пролегал мимо газетного киоска, который и сейчас стоит на городской площади. В нем продавались дешевые книги, по тысяче лир за штуку, я могла их себе позволить, чтобы утолить жажду чтения. Тоненькая книжечка в мягкой обложке, напечатанная на желтой бумаге, была антологией рассказов от По до Метерлинка, куда входил и Лавкрафт, и ничто не предвещало, что она окажется сборником страшных рассказов.

Если цитата в начале главки встревожила вас, знайте: она производит такое же впечатление и на других читателей, что говорит о силе воздействия текста. Лавкрафт намеренно пытается нарушить ваш покой, и, если он достигает цели, дело не в тревожности читателя, а в мастерстве автора.

У меня нет цели испугать вас. Напротив, установка, которую я себе дала, – обнаружить связь между некоторыми элементами настоящего. Составить мозаику из фрагментов реальности, в которой все мы – молодые и не очень – живем, в диапазоне от главных действующих лиц, авторов своей жизни, до жертв. Моя цель – найти третий путь, альтернативный ужасному проклятию, которое описал Лавкрафт: не путь безумия (учитывая мою профессию, признаюсь, что считаю его вполне вероятным) и не путь нового темного средневековья, подпитываемого блаженной слепотой (которое, допускаю, может одержать верх).

Я полагаю, что все еще возможен другой путь. Он подразумевает, что мы держим глаза широко открытыми, собираем данные о реальности, складываем их вместе, как части головоломки, и получаем результат.

Увидев его, не сходите с ума и не впадайте в отрицание.

Действуйте исходя из него.

Вот уже несколько лет меня занимают проблемы молодых взрослых. Еще до пандемии COVID-19 стали говорить, что дети преждевременно взрослеют, а этап подросткового периода может исчезнуть из возрастной классификации. Незанятым оказался важный сегмент – между преждевременно взрослеющими детьми и пожилыми, в чьих руках сосредоточена власть (в мире труда, в политике, в области информации). Молодежь поместили в одну категорию с младшими братьями и сестрами.

Сложилось впечатление, словно молодые взрослые и не существуют вовсе или представляют собой некую эктоплазму, основу для дальнейшего развития. Их замечают, конечно, но исключительно из-за риска, что они наводнят публичное поле, а не потому, что начнут жить в нем, и еще менее – потому, что начнут им управлять.

До наступления коронавируса о молодых взрослых практически не заговаривали. А если и заговаривали, объявляли дефективными и испорченными, отказывая как в праве на традиционные проказы подросткового возраста, так и в праве на привилегии, свойственные взрослым.

До наступления коронавируса о молодых взрослых практически не заговаривали. А если и заговаривали, отказывали как в праве на проказы подросткового возраста, так и в праве на привилегии взрослых.

Их существование игнорирует политика и замалчивают СМИ. Их не учитывают при оценке потребительской корзины, высмеивают на рынке труда. Они заложники семей, в которых родились. Таков жизненный опыт молодых людей в диапазоне от двадцати до тридцати лет, а также – с некоторыми особенностями, которые мы далее рассмотрим, – от тридцати до почти сорока. Их существование давно причиняет дискомфорт, но никто еще не рассматривал его системно.

Когда в 2003 году я защитила диплом по феномену молодых взрослых, в библиотеках почти не было материалов на эту тему. Появлялись первые статьи, какие-то главы в специальных изданиях, но фактически до середины девяностых список литературы на эту тему был очень коротким. Что касается общественного мнения в Италии, оно обратило внимание на этот вопрос гораздо позже.

Научный руководитель предложил мне заняться именно этой темой, чтобы ему не скучно было работать над моим дипломом и мы оба могли узнать для себя новое. Я начала исследования, когда сама была молодой взрослой – мне было двадцать три года, – и перенесла самое горькое на тот момент разочарование, если не считать любовных неудач: профессор остался недоволен моей работой. Научный реванш я беру только сейчас, двадцать лет спустя, снова возвращаясь к этой теме. Сейчас публикаций стало гораздо больше, активно ведутся исследования. Молодые взрослые становятся предметом обсуждения на различных площадках, об их проблемах говорят, и на этом я хотела бы остановиться отдельно.

О молодых взрослых систематически стали говорить лишь пару лет назад (осенью 2021 года я провела TED Talk, в котором как раз и заявила, что этой теме уделяется слишком мало внимания). При этом их не всегда представляют в хорошем свете. Причина? Даже если они заявляют о себе, их не понимают, им не верят или смотрят на них свысока.

Первыми о юношах и девушках старше восемнадцати со мной заговорили их матери. Они приходили в мой кабинет с тревогой за судьбу сыновей и дочерей, рассказывали, что дети застопорились в развитии, у них затянулся подростковый возраст, они крайне зависят от семьи, никак не могут завязать серьезных романтических отношений и не имеют какого-либо будущего. Они делились болью и пытались заочно подвергнуть своих детей психотерапии.

Матери говорили, что их взрослые дети – мальчики и девочки с психологическими проблемами, им сложно приспособиться к жизни. Проблемы проявлялись волнообразно, и, когда наступала ремиссия, о них почти забывали – благодаря оптимизму родителей. Ведь родители всегда надеются, что на самом деле ребенок здоров и не нуждается во внимании профессионалов – разве что в любящей поддержке мамы и папы.

Этих молодых людей еще детьми или на пороге подросткового возраста приводили к моим коллегам, но они не задержались в терапии надолго. Кому-то сказали, что никакая терапия не нужна и мама излишне бдительна; кто-то почувствовал себя некомфортно; другие при первых признаках улучшения решили, что специалист не нужен.

Однако каждый из них в определенный момент может заявить: я нуждаюсь в протянутой руке, помогите преодолеть тяготы жизни, у меня незаметное, одинокое, ничтожное существование. Но к этому они приходят уже после совершеннолетия, когда с юридической точки зрения у них есть право жить, как им хочется, – при условии, что они не причиняют никому физического вреда. Один из немногих способов обращаться с ними достойно – это уважать их взросление.

Это сыновья и дочери, у которых уже случался кризис, иногда несколько. Они росли в семьях, которые делали вид, что ничего не происходит. Им оказывали помощь в медицинских учреждениях, в психологических группах, на психотерапевтических сессиях. Возможно, их подвергали и принудительной госпитализации.

Я расскажу о них, о «сломанных» молодых взрослых, – возможно, не в этой книге, в другой. Здесь поговорим о молодых взрослых, которые наиболее многочисленны, – это новые субъекты изучения антропологии и клинической психологии. Они часто потрепаны жизнью, но у них нет психиатрических диагнозов. Разберемся, кого они собой представляют, с какими жизненными тяготами сталкиваются. Я подскажу, как помочь им пережить испытания и исправить допущенные ошибки.

Эта книга – для них. Потому что однажды в мой кабинет стали приходить не только подростки, но и матери молодых взрослых, а иногда – и отцы. А затем встреч со мной неожиданно стали искать и сами молодые взрослые – десятками.

Я взялась за эту работу, потому что запросы на консультации и начало психотерапии превратились в масштабный призыв о помощи. Вместе со мной выслушать их должны и остальные взрослые.

Как учил меня мой преподаватель, психоаналитик Серджио Эрба[5], предложение должно быть ответом на определенный вопрос. Однако я думаю, не все вопросы имеют на конце вопросительный знак. Некоторые подразумеваются или задаются на языке намеков.

Многие молодые взрослые приходили на мои сеансы, конференции и презентации, рассказывали о своем опыте в соцсетях. И я обратила внимание, что ими не занимается никто, они сражаются за право голоса хотя бы применительно к собственной жизни. И хотя их голоса начинают звучать, в этом только их собственная заслуга. Сделать проблемы молодых взрослых темой широкого обсуждения – цель этой книги.

Выслушивая истории и изучая вопрос, я пришла к выводу: за молодыми взрослыми признаются только обязанности (учеба и/или работа, быть зрелыми, ответственными, производительными, успешными, работать с отдачей, самостоятельно прокладывать путь к собственному будущему, обеспечивать наше счастье – одним словом, станьте уж наконец просто взрослыми и не мешайте). В этом обман и несправедливость, но в то же время – и путь к решению.

Почему-то считалось, что молодые взрослые ущербны, бездарны, не готовы к участию во взрослой жизни.

Было ощущение, что старшие – поколение Х (родившиеся с 1965 по 1980 год) и бэби-бумеры (родившиеся с 1946 по 1964 год) – не готовы думать о молодых взрослых в хорошем ключе. Это означало бы услышать их, более того – чему-то у них поучиться. А вдруг придется иметь дело с изменениями, которые они предлагают, – это было бы трудно игнорировать.

Любые перемены принимать трудно. Малыши испытывают стресс, когда их приводят в детский сад. Подростки теряют душевное равновесие, когда их тело меняется под воздействием гормонов. Конец чего бы то ни было мы воспринимаем как нечто печальное – еще до того, как поймем, что именно сулит нам новое. Переезды сводят нас с ума. Разлуки и отъезды воспринимаются как маленькая смерть. Новая работа, даже если мы мечтали о ней всю жизнь, пугает, и на пару минут нас охватывает желание вернуться к положению рабов в Древнем Риме, только чтобы не брать на себя ответственность: мы боимся с ней не справиться.

Я предлагаю себя в роли рупора для голосов молодых взрослых. Важные вещи нужно донести до каждого: до верхушки, принимающей решения, до членов семей молодых взрослых, интеллигенции – всех, кто неравнодушен к миру. Общество должно заметить тех, кем долго пренебрегали.

Ребенок, подросток, взрослый

Подростковый возраст был открыт в 1904 году Стэнли Холлом[6], который обозначил его специфику в жизненном цикле человека как ответ на определенную потребность. Так всегда бывает, когда возникает что-то новое.

Что же это была за потребность? Интерес к молодому поколению стал расти в Соединенных Штатах в конце XIX века по социальным причинам. В страну стекались люди со всего мира, там формировалось смешанное, меняющееся общество, оно находилось в процессе становления и нуждалось в защите. Если интеграционная политика терпит неудачу, наличие этнических групп с особыми корнями и традициями может привести к социальным отклонениям и появлению преступности.

Из-за упадка, бедности и отсутствия социальных лифтов улицы американских городов были тогда заполнены молодыми людьми, которые, желая найти дело по душе и занять время, объединялись в банды. Молодые люди привлекали к себе внимание, потому что было необходимо покончить с грабежами и кражами.

Каким образом? Назову один способ: именно тогда на свет появились американские high schools[7]. Их задумали как физические пространства, куда можно было поместить детей и подростков на большую часть дня, чтобы те не слонялись по округе без дела, покушаясь на общественный порядок, сумки и кошельки.

Тогда Стэнли Холл еще не опубликовал книгу «Подросток» (1904), но уже работал над ней, наблюдая за шестнадцатилетними (чтобы определить для исследования медианный возраст). Вскоре он описал их в своей работе, как ни один автор до него не делал, – он увидел в них жажду жизни и потребность жить на все сто. Ты либо сможешь переболеть этим в подростковом возрасте, либо надеешься, что такое желание проявится позже, – а если не проявится, возможно, с тобой не все в порядке.

Подросток – уже не ребенок, но еще и не взрослый. Ему необходимо дистанцироваться от родительской семьи, чтобы подготовить почву для дебюта в команде взрослых.

С тех пор стали официально признавать фазу развития, когда человек уже не ребенок, но еще и не взрослый; когда человеку необходимо дистанцироваться от родительской семьи, чтобы подготовить почву для дебюта в команде взрослых. В последнее время внимание к этому периоду жизни усилилось, его существование оказывается под вопросом. Подростки не перестанут попадать в переделки, но в этом возрасте они пользуются (печальным и болезненным) «преимуществом»: могут представлять опасность для себя и других, если им нужно, чтобы их услышали.

Чтобы их услышал кто? Взрослые.

За несколько веков до этого открыли детство. Корректнее сказать, признали. Первым об этом в 1960 году написал историк-медиевист Филипп Арьес[8]: так называемое чувство детства (особенное отношение взрослых к детям, пока они остаются таковыми) возникло в XVIII веке вместе с буржуазным пониманием семьи.

До Средних веков дети воспринимались как взрослые в миниатюре, маленькие человечки.

До Средних веков дети воспринимались как взрослые в миниатюре, маленькие человечки. С момента, как они начинали ходить (примерно в возрасте одного года), их поглощал мир взрослых: с ними разделяли досуг, игры и работу. Хорошо знакомые с этой темой читатели знают, как Арьеса критиковали: мол, он не принял во внимание эмоциональные отношения между родителями и детьми, ограничившись датировкой изменений. Но отдадим себе отчет: мы ушли от восприятия ребенка исключительно как маленького взрослого только тогда, когда изменение социально-экономических условий, в особенности в Европе, обусловило необходимость этих изменений. Необходимость, приправленную интуитивным чувством: если с детьми обращаться как с детьми и в этом качестве их воспитывать и обучать (а не только натаскивать на выполнение специфических задач, словно они лишь невысокие и безволосые взрослые), они в будущем смогут стать не только продуктивными, но и очень конкурентоспособными. Другими словами, тогда впервые задумались: если к детям лучше относиться и обучать, они потом смогут найти место на рынке занятости.

Подростков не замечали, пока они не стали источником беспокойства. Понятие о детях зародилось в социальном сознании четыре века назад. Они должны были однажды превратиться во взрослых, которые смогут сделать карьеру.

Сегодня все снова меняется. Возникают новые варианты детства, мы опять начинаем воспринимать детей как маленьких взрослых, – я как раз на днях читала о существовании страницы в соцсетях пары четырехлетних детей, жениха и невесты. Она с красной помадой на губах, он приучен вести себя как мужчина, который никогда и ничего не должен просить. Уже несколько лет как появилась категория детей-тиранов: «Док, ведь ничего страшного, если мой шестилетний сын шантажирует меня и ест, только уткнувшись в планшет? Ведь главное – чтобы он доел все, что у него на тарелке, правда?» В раннем возрасте начинают проявляться атипичные формы предподросткового возраста: «Мама, в параллельном пятом классе девочка ходит в школу с накладными ногтями и с накрашенными ресницами, можно мне тоже так?» Детям разрешается зарабатывать деньги и завоевывать популярность в социальных сетях, пользуясь лакуной в законодательстве, которую, хочется надеяться, закроют, хотя я и опасаюсь, что при отсутствии коренных изменений в культуре этого будет недостаточно.

В чьей культуре? В культуре взрослых.

Да, именно в культуре взрослых. Как обитатели демографического и психосоциологического сегментов, они не нуждаются в представлении: взрослые существовали всегда. Даже так: они существовали с самого начала, и не было никого, кроме них. И не всегда – уж определенно не сразу – они замечали существование и других или же особые потребности самых маленьких и молодежи.

В сюжете о сотворении мира первые люди – мужчина и женщина, а не пара младенцев. Мир начался с того, что в центр мироздания поместили именно взрослых. Взрослый – главный герой.

Обратимся к сюжету о сотворении мира. Там первые люди – мужчина и женщина, а не пара младенцев. Выходит, мир начался с того, что в центр мироздания поместили именно взрослых. Так сложилось. Главный герой – взрослый, он может жить самостоятельно, без посторонней поддержки, кроме как в случае с сотворением мира (там все-таки присутствует воля Бога).

Мне лично это кажется интересным. Я считаю, что превосходство взрослых вполне соответствует филогенезу человечества. Взрослые всегда оставляли за собой право творить Историю в качестве главных героев и крепко за него держались.

Взрослые хотят, чтобы однажды их дети стали такими же, как они, и не желают, чтобы подростки доставляли им слишком много забот.

Взрослые хотят, чтобы однажды их дети стали такими же, как они, а то и превзошли их успехи (пусть дети и подпитывают эти надежды только до тех пор, пока остаются маленькими и относительно не способны по-настоящему воспользоваться своими привилегиями), и не желают, чтобы подростки доставляли им слишком много забот.

Самореализация человека продолжается до его последнего вздоха. Но осмелюсь утверждать, что особенность жизненной фазы взрослость заключается в том, что речь идет не о фазе развития: взрослые – это люди, которые уже выросли. Их жизненные навыки улучшаются, они еще будут меняться, но их психологическое развитие в основном завершено. Структура личности фиксируется, достигается способность жить по-своему и предъявлять миру свой образ бытия, то есть свою идентичность.

По мере увеличения продолжительности жизни взрослость становится самым продолжительным периодом.

Взрослые есть взрослые, они на самом верху по преимущественному праву, по неписаному закону: они всегда были там. Их туда никто не ставил, они устроились там сами, с комфортом, и нетрудно понять, почему им это понравилось.

Взрослые придумали детство и юность, когда это им понадобилось. Они – порождающие субъекты, которые до того, как дать определение детям, а впоследствии и подросткам, создали их, привели в этот мир и регламентировали их существование.

Взрослые испокон веков давали жизнь другим людям, но их никто не порождает. Взрослый все делает сам, и себя он тоже создает сам.

Дети зависимы, неопытны, не уверены в себе, нуждаются в старших. Подростки непредсказуемы, непостоянны, импульсивны, нарушают правила, дерзят. Но почему взрослые – зрелые, самодостаточные, надежные – сегодня встречаются не так часто?

Взрослых ни с кем не спутаешь, ни с детьми, ни с подростками. Дети зависимы, неопытны, не уверены в себе, незрелы и нуждаются в старших. Подростки отличаются непредсказуемостью, непостоянны, импульсивны, дерзки, они гедонисты, нарушители правил. Но как мы объясним, что сегодня субъекты антропологии – крепкие, зрелые, самодостаточные, надежные, заметно отличающиеся от детей и подростков – встречаются не так часто?

Кризис взрослости

Если бы сегодня пришлось описать жизнь взрослых, которая существовала всегда и была оправданна сама по себе, без потребности в объяснениях, мы бы оказались в затруднении. Можно сказать так: взрослые сами определяли, кто они есть и какими должны быть все остальные. Нет никакой необходимости, чтобы кто-то другой обосновывал их существование и приклеивал на них этикетки, давал определения или выносил суждения. История человечества всегда была взрослоцентричной.

Простить все самим себе и почти ничего собственным детям – большое преимущество, которое «опыт» предоставляет людям.

Эту трагическую правду показал шведский писатель Стиг Дагерман в книге «Обжегшийся ребенок»[9], в которой Бенгт, двадцатилетний главный герой, в письме самому себе пишет: «Прийти к тому, чтобы простить все самим себе и почти ничего собственным детям, – большое преимущество, которое опыт предоставляет людям. То, что родители называют опытом, – попытка, до циничного успешная, отрицать все, что было удивительно чистого, правильного и настоящего в их юности».

Так было до тех пор, пока взрослые не оказались в очевидном кризисе. Он стал результатом психологических, социальных, экономических и исторических потрясений, которые в последние десятилетия подвергли их опасности и заставили усомниться, что роль взрослых – быть осью, вокруг которой вращается все человеческое существование.

Мне дороги дети и их удивительная душевная красота. Но детство не всегда прекрасно. Оно может быть несправедливым и несчастным. Вы оказываетесь в нем, независимо от собственных желаний, словно бросая монетку в надежде выиграть в лотерею, – вы рождаетесь в тех обстоятельствах и той семье, которые вам достались. Писательница Фланнери О'Коннор беспощадно права, говоря, что любой, кто пережил свое детство, имеет достаточно информации о жизни и готов смело встретить ее оставшуюся часть. Я считаю, что чем подросток старше, тем лучше, но также знаю, что редко когда можно чувствовать себя хуже, чем в плюс-минус шестнадцать лет. Это не такая уж завидная фаза развития, если она затягивается.

С другой стороны, взрослая жизнь – она, безусловно, не лишена боли и несправедливости, – на мой взгляд, представляет собой зенит, наивысшую точку жизненного пути, которая дает тем, кто ее достигает, возможность жить в полной мере, самостоятельно принимать решения и пожинать их плоды.

Или, по крайней мере, так оно в теории.

Взросление должно представлять собой нечто желанное.

Не слишком торопясь вступить в эту пору, молодые люди, однако, должны стремиться к этому. Да, они будут вынуждены попрощаться с беззаботностью, но взамен они обретут власть, то есть получат возможность поступать, как считают нужным, и привилегию не спрашивать разрешения.

В моем понимании быть взрослым – значит достичь того этапа своей жизни, когда разрешения ты спрашиваешь только у самого себя.

Однако я постоянно нахожу доказательства: никто не хочет становиться взрослым. Причин этому несколько, и я назову первую: у нас нет достоверных описаний взрослой жизни. А как можно стать кем-то, если ты не знаешь, что именно этот кто-то собой представляет? Трудно стремиться к цели, когда не знаешь, на каком расстоянии от нее находишься, какого цвета ленточку нужно будет перерезать, после какого сверхчеловеческого усилия последует напиток с минеральными солями и облегчение. Как понять, что ты стал взрослым, если даты рождения в паспорте уже недостаточно? Как определить, кто действительно взрослый, если нас радуют самостоятельные и ответственные дети (!) и если это мы, а не подростки, поливаем оскорблениями в социальных сетях людей, заходя с фейковых аккаунтов, в то время как подростки, наблюдая за этим, закатывают глаза?

На мой взгляд, причина, по которой нам не хватает ясности в вопросах зрелости, не столько в том, что мы не знаем, кто такие взрослые. Мы не понимаем, куда они пропали. А если взрослые перестали быть взрослыми, транслируется негативная реклама взросления. Ее посыл: даже взрослые теперь не заинтересованы в том, чтобы быть взрослыми.

Но тогда… кто же такие взрослые сегодня?

Я провела дома небольшой антинаучный опрос, задав вопрос: кто такие взрослые?

Для Аньезе, которой десять с половиной лет, взрослые – это те, кому уже исполнилось восемнадцать. Взрослые – это совершеннолетние. Ее мнение поразило меня проницательностью: она имеет в виду юридическую ответственность. Это отвечает не на все вопросы, но видение Аньезе имеет смысл. Интересно, откуда она это взяла? Она говорит, что слышала об этом от меня.

Дельфина, которой еще не исполнилось восьми, заявила, что взрослые – это мамы и папы.

Этот ответ умиляет, и я нахожу разницу в развитии девочек очень интересной. Моя младшая дочь фактически заявляет, что взрослая – это я. Для нее по-прежнему преобладает эмоциональное значение фигур, имеющих для нее жизненную важность, – до такой степени, что это первый приходящий ей в голову весомый ответ почти на любой вопрос.

Мой муж Кристиано, ему сорок семь, ответил мне, что взрослые – это люди, которые берут на себя ответственность, и его ответ особенно полезен для моих целей.

С эволюционной и психологической точки зрения это убедительно: ответственность прямо пропорциональна взрослению и росту, и субъект не может считаться вполне взрослым, если он не берет на себя ответственность.

Именно по этой причине мы говорим о некоторых людях (взрослых по паспорту), что они инфантильны или незрелы. Это происходит, когда мы сталкиваемся с историей о ком-то, кто, как нам рассказывают, постоянно ведет себя недобросовестно и неблагоразумно. Иными словами, не принимает на себя обязанности, которые, согласно Оксфордскому словарю, подразумевают соответствие принятой на себя роли или поведению, поскольку предполагают согласие с любыми последствиями, особенно с точки зрения моральных или юридических наказаний (тут Аньезе ухмыльнулась бы исподтишка).

Ответственность прямо пропорциональна взрослению. Субъект не может считаться взрослым, если не берет на себя ответственность. Поэтому мы говорим о некоторых взрослых, что они инфантильны или незрелы.

Я расширила выборку, спросив у своих подписчиков в соцсетях: кто для вас взрослые? Этот метод исследования не принесет мне признания статистиков, но из двухсот пятидесяти тысяч человек, читающих меня, за несколько минут ответили сотни. Прошу поверить на слово, не вдаваясь в цифры и проценты, что основная часть отвечала примерно так же, как мой муж. Люди написали, что взрослость равняется способности принимать на себя ответственность, при этом перечисляли и дополнительные качества: самостоятельность, способность делать выбор, независимость, готовность заботиться о других и справляться со своим прошлым.

Однако для меня вопрос усложняется: что делать с исключениями? По-другому: являюсь ли я взрослым только в том случае, если всегда отвечаю за себя и свои поступки? Думаю, что нет, иначе вместо зрелого субъекта мы рискуем оказаться человеком, живущим по принуждению; навязчивым, следующим стереотипам индивидуумом, признающим только жизнь без непредвиденных событий, сюрпризов, отклонений от маршрута, препятствий и так далее и тому подобное.

И опять же, что делать, если взрослый человек подписал (более или менее символично) договор о принятии на себя ответственности, с которым он вступает в противоречие? Перестает ли человек быть взрослым, если, например, решив прожить всю жизнь с одним партнером, он влюбляется в другого? Некоторые отвечают утвердительно, мол, речь в таком случае идет о подростковом или безответственном поведении, особенно если в союзе родились дети. Но можно сказать прямо противоположное: с готовностью встречая лицом к лицу новые события в его жизни, этот человек демонстрирует мужество, уважение и ответственность за свои чувства и чувства других людей – то, что мы назвали бы взрослым поведением.

Я бы сказала, что цифры говорят сами за себя. Каждые пять минут в Италии подается заявление о расторжении брака, в целом 267 заявлений в день. С 2010 по 2019 год число разводов увеличилось на 11 %[10]. Так что же, все эти люди, которые каждый день подают на развод, более или менее взрослые?

Мало того, я даже не знаю, можно ли считать действительным этот критерий, чтобы понять, кто такие взрослые.

Согласно учебникам, от взрослого ожидалось бы следующее:

• он произвел на свет потомство (но в наши дни не стоит ли считать более взрослыми людей, которые тоже хотят ребенка, но сделали иной выбор в этом агонизирующем, перенаселенном мире, где на всех не хватает ресурсов, где существуют дети, лишенные биологической семьи и живущие в детских домах?);

• отделился от семьи, в которой родился (но с учетом хромающей социальной и семейной политики и родителей, которые живут все дольше и дольше, сколько вы знаете людей, которые действительно перерезали пуповину?);

• у него есть более или менее стабильная работа, благодаря которой он может обеспечить собственные потребности и, возможно, потребности людей, от него зависящих (начиная с кризиса 2008 года комментарии здесь кажутся мне даже излишними);

• инвестировал в стабильные и, по словам Вилли Пазини[11], когда он говорит о здоровых отношениях, взаимные, близкие и устремленные в будущее[12] отношения (боюсь, это вступает в противоречие с данными о разводах и исследованиями психологов на тему измен, падения либидо, полового воздержания; достаточно сказать, что для психоанализа полная зрелость связана с достижением половой зрелости);

• он активен и вносит свой вклад в общество, в котором живет во взаимозависимости с другими (боюсь, на самом деле это касается не всех; в качестве примера приведу фильм «Не смотрите наверх»[13], шедевр Адама Маккея 2021 года, в котором население мира, столкнувшись с надвигающейся на планету опасностью, реагирует легкомысленно, эгоистично и жадно, пробуждая в зрителях такие мысли: во-первых, Леонардо Ди Каприо, как всегда, лучший, во-вторых, черт возьми, мы действительно такие и есть!).

Взрослые люди, находясь у руля своей жизни, своей семьи, учреждений, правительства, долгое время не позволяли никому управлять собой. Их статус власти (производственная, исполнительная, экономическая, эмоциональная, юридическая, индивидуальная, коллективная), если суммировать, заключался в обретении свободы и возможности делать то, что они хотели, – и этого было достаточно, чтобы не задавать себе других вопросов и не терпеть никаких просьб со стороны.

Однако оказывается, что это описание недостаточно, неудовлетворительно и нерепрезентативно.

Мы начали спрашивать себя, что значит быть взрослым сегодня, потому что настоящий вопрос, на который мы хотим получить ответ, заключается в том, как стать взрослым в наши дни.

Что делает взрослый человек в двадцатые годы нового века? Взрослый больше не занимается воспитанием своего потомства (если оно у него есть) – оно воспитывает себя само. Потомству предоставляется возможность поступать как вздумается, по принципу «лишь бы дитя не плакало», чтобы взрослому не приходилось терпеть нытье из-за установленных границ и правил.

Взрослый перестал олицетворять собой порядок. Я как-то присутствовала на совещании, где женщина задала говорящему вопрос и начала смеяться и болтать с людьми, сидящими рядом, не выслушав ни единого слова из ответа.

Взрослый теперь ни в чем не уверен и, следовательно, не может быть заслуживающим доверия источником информации для более молодого поколения, поскольку, как пишет Розелла Посторино[14] в своей прекрасной книге «Я, мой отец и муравьи», по мере увеличения доступности информации приумножается скептицизм, а не знание.

У взрослого теперь нет униформы, включающей дресс-код, список предпочтений, а также набор правил поведения, которые проводят границу и отделяют его от более молодых. Зачастую он подражает таким же молодым, как он сам, и вместо того, чтобы снобистски дистанцироваться от них, считает их товарищами по команде, к которой он никогда не переставал принадлежать (на днях моя клиентка отозвалась о коллеге своего сына как о мальчике, а ему, должно быть, лет пятьдесят – пятьдесят пять).

В 2016 году психоаналитик Массимо Амманити[15] в книге «Подростковая семья»[16] ввел термин взрослок (взрослый + подросток). Он пишет: «Психологию подростков исследовали неоднократно, начиная с книг Стэнли Холла, но мир молодых людей (до тридцати лет) так и представляет собой черный ящик. Этому возрасту все еще свойственны поиск идентичности, подростковая неуравновешенность, отчуждение, ощущение нахождения между двух огней: миром взрослых и пубертатом. Эти молодые люди производят впечатление жизни в состоянии стабильной нестабильности, словно они не выбрали еще для себя направление, в котором собираются двигаться. Они продолжают грязнуть в тысячах предложений и проектов, видимо не отдавая себе отчета в том, что их время уходит… Они оторваны от реальности, нетерпимы к любым ограничениям и не желают ни от чего отказываться, поскольку ожидают маловероятной развязки, благодаря которой в их жизни все устроится».

Мне не нужны пояснения к этому портрету молодых людей.

Я окончила университет в 2003 году, защитив диплом о появлении young adulthood[17] – об этом тогда мало кто слышал. Исходя из моего опыта, «взрослостковость», выделенная Амманити, должна быть расположена дальше по шкале фаз развития и относиться больше к собственно взрослым, чем к молодым.

Мы больше не можем наблюдать за молодыми взрослыми и изображать их так, как это делалось до сих пор. Неудивительно, ведь так их изображали именно взрослые.

Так кто же такие взрослые? Сегодня взрослые – это люди, оказавшиеся в затруднительном положении. Эти субъекты антропологии так и не созрели и бесконечно продлили фазу взросления, которая превратилась в образ жизни и фактически в постоянный кризис. Но их стиль – делать вид, что ничего не происходит, вести себя как голый король, попавший на званый прием.

А в это время разворачиваются кризисы – экономический, энергетический, экологический, правительственный, психологический, климатический, кризис ценностей, брака, подростков, молодежи, рынка занятости. Об этом твердят повсюду и во всевозможных вариациях. Эта тема не только не представляет собой табу, но и, кажется, почти успокаивает и помогает найти оправдание: если есть кризис, можно во всем винить именно его. Кризис – ответ почти на любой вопрос, он всегда готов прийти на помощь. Однако все эти формы кризиса помогают отвлечься от внутреннего кризиса на внешний.

В моей работе это свойственно тем, кто чувствует себя хуже всех.

Дебора, одна из участниц моего опроса в соцсети о своем отношении к взрослым, ответила удивительным образом: «Взрослые существуют, пока ты маленький. Затем они постепенно исчезают и вымирают, и в какой-то момент ты начинаешь задаваться вопросом: а существовали ли они вообще когда-нибудь?»

В рубрике, которую я веду по вторникам в соцсетях, проявился один из кризисов взрослости. Подписчица спросила, в каком возрасте можно отпускать сына на улицу одного. Я не знала, сколько лет ее сыну, почему возник этот вопрос, почему она сама не может на него ответить, какие примеры видит вокруг, каким был ее личный опыт в детстве, говорила ли она об этом со своим мужем, и если да, то в каких выражениях, о чем просил сам ребенок, – и решила, что отвечу ей с точки зрения закона. В нашей стране этот возраст устанавливается с четырнадцати лет. Если родитель отпустит одного на улицу ребенка, который еще не достиг четырнадцати, это будет квалифицировано как оставление несовершеннолетнего без присмотра.

Последовавшее за этим шокировало и меня, и моих подписчиков. Многие осознали, что доверяли своих годовалых детей дедушке, а он оставлял их дома одних, чтобы сходить в кофейню. Вверяли двухлетних детей пятилетнему брату, пока маме нужно было быстренько съездить в офис. Оставляли чад спать в гостиничных номерах, пока сами ужинали в ресторане. Малыши ночевали одни в машине, пока их отец, который развелся с их матерью и с которым они должны были проводить выходные, пропускал по бокалу пива с друзьями.

В тот день мои подписчики в соцсетях разделились. Одна половина возмущалась (были и родители, но большинство были чьими-то детьми), другая ополчилась… на меня. По их словам, я:

• преувеличивала;

• занималась терроризмом;

• имела плохое представление о том, как устроена жизнь в маленьких городках (примечание: я живу с семьей в месте, население которого не насчитывает и тринадцати тысяч душ, – уж точно не мегаполис);

• не понимаю, что дети становятся самостоятельными, когда мы подвергаем их опасности (?!);

• не осознаю, что матери тоже работают (!!!);

• возможно, я не в курсе, что во втором классе дети одни возвращаются в пустой дом и сами себе готовят обед…

…И ничего, прекрасно выросли.

Я в этом не уверена. У меня есть клиенты, которые в восемь лет меняли подгузники новорожденным братьям и сестрам, укачивали, давали им бутылочку, проверив, нужной ли она температуры, – потому что отец их в это время находился неизвестно где, а мать говорила, что помогать по дому – их обязанность. Если затем им и удалось познакомиться с другими моделями семьи, более уважительно относящимися к детству, как к младенцам, так и к восьмилеткам, они со временем оказывались в длительной терапии, где им приходилось идти через глубокие трансформации, чтобы переписать сценарий своей жизни.