Читать онлайн Катастрофа (не) случится? Тревога и что с ней делать

Ситуативная тревога

Это самый простой и естественный вид тревоги – чаще всего обычное переживание перед предстоящим эмоционально важным для вас событием. Например, вам предстоит экзамен, выступление, появление на публике. Это может быть как событие, в котором от вас зависит многое, так и наоборот – то, на которое вы никак не можете повлиять, например, процесс, связанный с оцениванием – вашим или чужим. Ситуативная тревога появляется, когда мы хотим справиться с какой-то сложной ситуацией, показать себя с лучшей стороны или хотя бы не ударить в грязь лицом.

Чем выше для вас субъективная важность мероприятия, тем сильнее тревога. Если же событие предстоит не вам, а вашим близким, например, детям, то тревога может совсем зашкаливать, потому что в этом случае вы еще меньше управляете ситуацией, ведь выступать предстоит не вам.

Обычно с ситуативной тревогой мы справляемся, стараясь получше подготовиться. При этом пока будущее не наступило, мы, конечно, можем предполагать, что что-то пойдет не так и мы не сможем проявить себя во всей красе. Чем больше мы в себе не уверены, тем меньше верим в успех будущего предприятия. Поэтому слова поддержки или чужая, особенно не голословная, а точно обозначенная вера в наши лучшие качества, помогают справиться.

К сожалению, в нашей школьной практике, перенятой многими родителями, почему-то принято стращать детей перед важными мероприятиями, нагнетая и без того немалую тревогу перед ответственными экзаменами. Тревога, конечно, повышает энергию ребенка, но при этом происходят два серьезных и неприятных последствия: слишком сильные чувства, и особенно страх и тревога, в значительной мере снижают актуальные когнитивные способности, то есть, проще говоря, ребенок, накрученный учителями и родителями, хуже соображает. И второе: неуверенный в себе ребенок начинает бояться не только плохо сдать экзамен, но разочаровать родителя и самого себя, а значит (в его голове выстраивается естественная катастрофичная конструкция) стать неуспешным в жизни, «умереть под забором» и далее по мрачному списку родительских предсказаний. Не верящий в себя ребенок (или взрослый) сильнее теряется в сложных ситуациях, не зная, на что он может опереться внутри себя.

Как клиентам, так и самим себе при ситуативной тревоге можно порекомендовать следующее:

1. Дайте себе немного поволноваться: это вполне естественно. Но старайтесь не накручивать себя предстоящими последствиями. Наоборот, снизьте порог значимости предстоящего события, особенно если вы намеренно его завысили. Экзамены, выступления, свидания, мероприятия – безусловно, важны, и то, как вы там будете выглядеть, тоже важно. Но мир не может вас судить только по одному вашему проявлению. Вы значительно больше, чем то, что вы покажете миру завтра.

2. Помните о том, что если вы готовились, то возможность полного провала весьма маловероятна. И если вы сделали достаточно для подготовки, то это уже повод уважать и ценить свои усилия вне зависимости от результата. Конечно, еще может случиться нечто, что будет мало от вас зависеть, но тогда вы просто можете все свалить на неудачное стечение обстоятельств. Ведь такое периодически происходит с каждым, не только с вами. Сколько бы мы ни думали, что все зависит только от нас, существует еще и удача.

3. Возможно, это вас расстроит, но вы не так важны для большинства людей, и о вашем провале, даже если такой случится, быстро забудут. Вы, вероятнее всего, будете помнить, но другие не станут постоянно прокручивать в голове особенности вашего неуспеха. Разве что заклятые враги, которых еще не так просто заработать. У обычных же людей и своих проблем полно. А вот самого себя лучше научиться прощать за ошибки и провалы. Иначе ваша жизнь превратится в суд, работающий без адвоката, перерывов и выходных.

4. Любая неудача – точка вашего роста. Знаю, что звучит избито, самой противно. Но тем не менее это правда. Точнее, вы можете сделать из неудачи точку роста, а можете рассыпаться в прах от ужаса, сказать себе: «Все, больше никогда и ни за что не начну ничего нового!» и… умереть в безвестности и нищете. Нет людей, у которых бы не случалось ошибок, нелучших решений, неуспешных проявлений себя. А если такие и есть, то с большой степенью вероятности они постоянно посещают психиатра.

5. Не пытайтесь настраивать себя только на полный и безоговорочный успех – эту ношу невозможно выдерживать постоянно. Лучше попробуйте получать удовольствие от процесса: это всегда помогает, хоть и не всегда легко устроить. Удовольствие от процесса заразительно, и даже если у вас будут какие-то огрехи, но вам будет нравиться сам процесс, то вы все равно окажетесь в выигрыше. Результат часто бывает важен, но если ваша жизнь состоит в основном из результатов, то я вам искренне сочувствую: так жить очень тяжело.

6. Спросите себя: «Все ли я сделал, чтобы подготовиться?», и если ответ утвердительный, то просто идите гулять или бегать – так вы сбросите напряжение и хотя бы сможете лучше выспаться. Если же ответ «нет», то сделайте то, что можете, а то, что вам не под силу (не успеваете, не способны или просто не понимаете, что именно нужно сделать) – примите как свою невозможность. «Я сделал все, что мог» – означает не то, что вы сделали все теоретически возможное, а лишь то, что вы сделали все, что реально могли в конкретных обстоятельствах. «Я не всесилен» – еще одна неприятная мысль, которая может стать освобождающей.

7. Помните, что тревога истощает. Поэтому если вы начинаете тревожиться слишком заранее до предстоящего события, то к самому мероприятию уже будете психически и даже физически истощены, а это может помешать достичь успеха или получить удовольствие от всего происходящего. Поэтому используйте девиз Скарлетт О’Хара «Я подумаю об этом завтра»: поволнуйтесь накануне, но не надо изматывать себя тревогой целый год (что, судя по всему, очень нравится учителям, которые чуть ли не с пятого класса начинают стращать детей и родителей выпускными экзаменами, предстоящими только через несколько лет).

8. Если важное событие предстоит вашим близким, не говорите: «Не переживай, это всего лишь концерт (экзамен, выступление, проект), мы все равно будем тебя любить» – так вы занижаете субъективную значимость предстоящего события. Ведь если все это не важно, то зачем тогда оно вообще нужно? У того, кто вас слушает, возникнет ощущение, что вы не рядом, не поддерживаете и не понимаете его переживаний. Лучше, наоборот, поддержать разговор о том, что беспокоит: «Конечно, это очень волнующе. Расскажи, что тебя тревожит. Ты же готовился, многое знаешь и умеешь, что может пойти не так?»

Если с вами поговорят о возможном провале, это поможет больше, чем полупустые уверения в том, что «все будет хорошо» или еще более бесполезное «да тебе не о чем волноваться». Проговоренная вслух тревога отпускает. К тому же, если рассказать близкому, в чем он действительно хорош, успешен, и о том, что он умеет и знает, это поможет ему почувствовать себя более уверенно, а значит, и тревога может снизиться до нормального порога. В конце концов, немного волноваться перед предстоящим событием вполне естественно и даже хорошо.

Если вас, несмотря на все старания и активную поддержку, все равно очень сильно выбивают из равновесия любые мероприятия, связанные с оцениванием, то можно предположить, что у вас тревога травматического характера. О ней мы сейчас и поговорим.

Травматическая тревога

Если вы испытываете сильное беспокойство не перед любыми предстоящими событиями, а только перед какими-то особенными, которые можно объединить в определенный тип, или боитесь не справиться с какой-то конкретной ролью, при этом ваши переживания достаточно сильны и почти никакие самоуговоры не помогают успокоиться, то, скорее всего, речь идет о травматической тревоге. А это означает, что в вашем прошлом происходили события, связанные с тем, что вас кто-то пристально рассматривал, надеялся на вашу победу, ставил вам высокую планку, ожидал впечатляющих результатов, строго оценивал, и вы должны были показывать себя с лучших сторон, но не очень справились.

К сожалению, очень многим такие «подарки» оставила школа, секции, подготовка уроков рядом с наблюдающим родителем, какие-то важные выступления, любые другие ситуации обучения, в которых требовался результат, но никто не собирался учитывать переживания ребенка. Почти наверняка мы испытывали в этот момент волнение, могли стесняться, пугаться, излишне стараться. То, как реагировали учителя или родители на такие наши проявления, могло или облегчать наше состояние, или усугублять его, создавая психологическую травму.

То есть травму мы получали, например, не от факта неудачного выступления, а от того, как на это реагировали значимые для нас окружающие. Насмешки, критика, устыжение, высмеивание, недовольство, агрессия, разочарование – все это добавляло к переживаемому стрессу дополнительное напряжение, ощущение враждебности мира, чувство одиночества, покинутости и, как результат, невозможность пережить произошедшую неудачу. В результате включались защитные механизмы, которые заставляли либо реагировать на любые похожие обстоятельства чрезмерной тревогой, страхом и напряжением, либо всячески избегать таких ситуаций в дальнейшем.

Сильные стыд, вина, смущение, разочарование в самом себе, обида, страх разоблачения – все эти чувства бывает трудно пережить одному. А если окружающие еще и подбрасывают «поленьев» в это символическое «сжигание на костре», публично высмеивая, стыдя, тотально разочаровываясь или набрасываясь с упреками и обвинениями, то страх самой неудачи становится уже менее страшным в сравнении с переживанием последствий, которые ощущаются как абсолютно катастрофические, особенно если происходят публично.

Где-то в глубине души мы боимся погибнуть, если будем отвергнуты всеми, обществом в целом. И если взрослый хоть как-то может выжить, уйдя от мира, который его отверг, в «леса и пещеры», то ребенок младшего возраста абсолютно точно переживает поражение с последующим отвержением значимыми людьми как смертельно опасный опыт. Да и подростки переживают подобные события экстремально остро в силу того, что вся их психика оголена, представление о будущем весьма смутны, а неуверенности слишком много, несмотря на цинично-равнодушный вид. Все их переживания поляризованы: если уж неудача, то полный «отстой», если победа, то «суперкруто».

То есть там, где остальные дети просто волнуются перед контрольной, ребенок с травмой неудачи может потерять сон и аппетит, заболеть, упасть в обморок или пытаться всячески избегать любых проверок, тестов и контрольных. Его сверхтревога является естественным ответом на закрепленный опыт пережитой личной катастрофы. В его опыте нет иных вариантов. Он ожидает только катастрофы, и факт того, что на одну травматическую неудачу у него приходится много удачно написанных контрольных, для него в этот момент ничего не значит.

Травма создает «туннель», в котором кажется, что нет никакой свободы выбора – все будет плохо. Но когда это «плохо» все же не случается, тревога… продолжает расти. Потому что случившаяся травма меняет наше представление о себе и мире. И если это представление сформировалась по принципу «я недостаточно хорош» или «мир ко мне враждебен и обязательно меня высмеет», то когда мир вдруг ведет себя иначе, человек пропускает этот момент как незначимый и с еще большим напряжением начинает ждать, когда же произойдут события, подтверждающие его картину мира. Стоит кому-то косо на него взглянуть, и он тут же скажет самому себе: «Ну да, все так и есть, они только и ждут случая посмеяться надо мной». Это отчасти объясняет тот факт, почему травматически тревожные люди очень беспокоятся, когда все идет вроде бы хорошо, и успокаиваются тогда, когда все по-настоящему плохо.

Всем нам нужно на что-то опираться: жить в непредсказуемом мире сложно для всех, а для людей с повышенной тревогой – особенно. Парадокс в том, что для тревожных людей опорами становятся их негативные представления о себе и мире, сформированные вследствие травмы. Для них обычно очень важно подтверждать свои устойчивые конструкции, даже если эта картина мира им невыгодна, потому что нарисована в достаточно мрачных красках и подрывает желаемое, но пока невозможное позитивное восприятие себя.

То есть для того чтобы избавиться от тревоги, нам нужно стать более уверенными в себе и принять тот факт, что окружающий мир к нам более-менее дружелюбен. Хотя сама травма будет диктовать нам обратное, раз за разом цементируя наше представление о том, что не стоит ждать ничего хорошего ни от мира, ни от себя самого. Поэтому любые наши попытки убедить травматика в том, что «все будет хорошо, и волноваться совершенно не о чем» приведут к обратному эффекту: травматик лишь почувствует себя непонятым и одиноким, и тревога его усилится.

Работая с травмой и связанной с ней тревогой, мы должны дать место всем самым катастрофичным фантазиям. Не важно, терапевты мы или просто близкие люди, находящиеся рядом с «бегающим по потолку» от избыточного возбуждения травматиком. «Расскажи, что самого страшного может случиться, если…». В процессе рассказа нам нужно будет несколько раз повторить странное для травматика предложение: «А дальше?». «Что значит дальше?» – часто спрашивают они. Так устроено их представление о катастрофе: после нее – никакого «дальше». Хотя на самом деле «дальше» жизнь все равно продолжается, и ему полезно про это хотя бы пофантазировать.

Приведу несколько примеров из давней практики, когда я еще работала с детьми. Есть такое упражнение у прекрасного детского психолога и автора замечательных книг Вайолет Оклендер, оно называется «лодка в шторме». Мы предлагаем ребенку (или взрослому – с ними это тоже прекрасно работало) нарисовать лодку в шторме. После нарисованного, разумеется, проективного рисунка, спрашиваем:

– Сколько баллов твой нарисованный шторм, насколько он сильный и как долго продлится?

– Как ведет себя лодка в шторме? Справляется сама? Просит о помощи?

– Какие последствия и/или разрушения будут у лодки после пережитого шторма?

– Что происходит после того, как все закончилось?

Понятно, что шторм – символ происходящих стрессов и сложностей, а поведение лодки – то, как мы будем с этим справляться.

Один из очень тревожных детей – мальчишка лет девяти сказал, что шторм будет длиться неделю, и в результате лодку разобьет о камни.

– Что будет дальше? – спокойно спрашиваю я. Он смотрит на меня с изумлением: «что, мол, тебе непонятно?»

– Ее разнесет в щепки! – говорит он уверенно и почти с воодушевлением, пытаясь донести до меня окончательность катастрофы.

– В щепки?! Надо же… А дальше?

– Что дальше? Она утонет! – заявляет он почти со злорадством.

– Утонет… Да, это очень печально. А что будет дальше? – не унимаюсь я. Он задумывается, обмякает.

– Ничего. Она так и будет лежать на дне, всеми позабытая.

– Наверное, долго будет лежать, одиноко ей будет, как думаешь? А дальше?

Выдержав некоторую паузу, он внезапно улыбается и с большим облегчением говорит:

– А дальше в ней заведутся крабики всякие, рыбки, водоросли. Она станет для них домиком. И ее жизнь продолжится! – сообщает он, почти ликуя.

– Да, она перестанет быть лодкой, а станет домиком. Вот как!

– И это, между прочим, не так уж и плохо, – заканчивает он упражнение с изменившимся настроением.

Согласна, не так уж и плохо. А вот другая история, чем-то похожая на эту.

Я работала с ребенком 12 лет, у которого был высокий уровень тревоги в силу его психиатрического диагноза. Он рисовал мир, неуклонно двигавшийся к катастрофе: взрываются вулканы, происходят цунами, землетрясения, наводнения.

– Земле – конец! – кричал он, сильно возбуждаясь.

– То есть все люди на Земле погибнут? – спрашиваю я.

– Не только люди, всей Земле конец!

– А как с ней этот конец случится?

– Как? Ее взорвут!

– А кто взорвет? Если все люди уже погибли?

– Инопланетяне! Они прилетят и взорвут Землю бомбами!

– Хорошо, а зачем им это нужно?

– Они не хотят, чтобы Земля существовала!

– Ничего себе, а что потом?

– Как что? – его возмущению нет предела, – Она же взорвалась!

– Ну да, я поняла, а потом что? Кусочки-то остались.

– Они разлетелись по всему космосу!

– И… дальше что?

– И стали метеоритами и кометами, – отвечает уже спокойнее и с интересом.

– Как думаешь, каково это – быть метеоритом или кометой?

– Не так уж и плохо, даже прикольно может быть.

Понятно, что от этих упражнений у ребят не произошло никакого чудесного исцеления, ибо проблем и у того, и у другого было немало. Но эти случаи иллюстрируют то, как можно помогать людям, охваченным тревогой. Важно не прерывать это переживание, потому что любое прерывание только загоняет проблему внутрь, а позволить тревожному клиенту допрожить свой катастрофический фантазийный сценарий – завершенное переживание уже само по себе способно снизить накал чувств.

Это упражнение также закладывает идею того, что нет чего-то окончательного в нашей жизни. Даже смерть – после нее будет еще что-то, скорее всего, произойдет какая-то трансформация. Возможно, мы поменяем свою природу. Возможно, будем жить только в памяти наших близких. Примечательно, что переживание и проговаривание катастрофичного в нашем воображении конца всегда происходит на задержке дыхания: на вдохе без выдоха, или наоборот – на выдохе без последующего вдоха.

Вспомните, как тревожно описывали предстоящее событие ваши знакомые:

– Представляешь, выйду на сцену, и все слова забуду! – и не дышит.

– Хорошо, забудешь, а дальше? Дальше, наверное, вспомнишь или не вспомнишь слова. И тогда?

– А что тогда? Они все начнут надо мной смеяться! – (и опять не дышит).

– Смеяться – это неприятно. Что потом, сколько они будут смеяться?

– Десять минут! – (в реальности это будут секунды).

– А потом?

– Потом перестанут, но будут думать о том, как я опозорился!

– Сколько они будут думать об этом?

– Три дня! – (на самом деле забудут через полчаса, ну максимум – к вечеру).

– А потом?

– Потом, видимо, забудут…

Когда мы помогаем тревожащемуся человеку пройти до конца, не прерываясь, и описать как бы окончательную катастрофу, то тем самым помогаем ему дышать, говорить, фантазировать, рассказывать, а значит, переживать. Пережитая тревога отпускает, покидает нашу психику – хотя бы временно. Постепенно этот паттерн закрепляется, и тревожный человек уже сам может себя поддерживать, готовясь к каким-то важным выступлениям.

Обобщу важные моменты, связанные с травматической тревогой и способами работы с ней:

1. Стоит дать клиентам возможность прожить свои катастрофичные фантазии, развернув их как можно подробнее и доведя до какого-то логического конца. Часто концом является трансформация ситуации и ее восприятия, что заметно по изменившимся эмоциям и телесным проявлениям.

2. Важно и само содержание фантазий: они обычно символически отражают то, что происходило с человеком в момент получения травмы. И если человек воображает насмешки, отвержение, разочарование или что-то еще, то с большой степенью вероятности он вовсе не воображает, потому что это так или иначе происходило в его прошлом. А у нас появляется возможность прикоснуться к самой травме, вспомнить и уже вместе пережить само событие.

3. Вместе с клиентом мы стараемся обнаружить и пережить те чувства, которые были подавлены, отрезаны, вытеснены, то есть не прожиты в момент переживаемого поражения. Очень часто это бывает глубоко запрятанный острый стыд, разрушающая вина, горькое разочарование в самом себе, обида на окружающих из-за несправедливого отношения или непонимания, страх полного отвержения или окончательного разочарования в нас важных людей.

4. Нужно исследовать то, как изменились представления о себе и окружающем мире после травмы: случившееся могло убедить человека в том, что он совершенно не такой, каким считал себя раньше. А если травма произошла давным-давно, то это новое представление о себе уже крепко вошло в опорные представления или даже убеждения. Обнаруживая этот факт, клиент начинает понимать, что его представления – результат действия травмы, а не истина, с которой он привык жить. Пересмотр этих представлений – дело сложное и небыстрое, но возможное и даже необходимое.

5. Сложный, но важный момент: клиенту нужно признать себя тем, с кем это случилось. Пока этого не произойдет, он будет продолжать сравнивать себя с другими не в свою пользу: почему они легко выступают на сцене, а мне так тяжело? Вероятно, это со мной что-то не так. Отчасти да. Тому, кто не перенес травматический опыт, связанный, например, со сценой, выступать на ней относительно легко, и может, даже в удовольствие.

Принять факт, что это травма сделала меня таким, которому теперь трудно то, что другим легко, – очень важно. Причем это должно быть принятие без осуждения или попыток уравнять с другими. Все это очень помогает изжить травму. Если мы начинаем относиться к себе с уважением, то это восстанавливает и укрепляет наше прежде разрушенное позитивное представление о самом себе.

К тому же сам факт принятия, а не борьбы с «недугом» позволяет лучше подготовиться к предстоящим сложным жизненным моментам. Пока мы боремся, мы ждем от себя отсутствия тревожных проявлений или хотя бы легкого отношения к предстоящему (как это происходит у людей, не получивших травму) и непременно разочаровываемся, потому что не можем безмятежно или с легким волнением воспринимать события, символически похожие на те, что были в нашем травматичном прошлом. Нам будет намного хуже, чем людям вокруг. Но если мы знаем, что именно случилось с нами когда-то и можем это назвать; если мы готовы проживать сложные чувства с теми, кому смогли довериться, а они в свою очередь выслушивают и разделяют наши переживания, то мы сможем не подставлять наш «драный бок».

Когда нам физически разодрали бок, что мы делаем? Замечаем это, дезинфицируем или как-то обрабатываем повреждения, зашиваем, перевязываем и уберегаем от ударов и дальнейших травм, чтобы рана могла затянуться. Так и с психологической травмой, ее нужно обнаружить. В психологии аналогия этого действия – «назвать вещи своими именами» (например, «родители напали на вас в сложный момент, когда вы и так переживали неудачу» или «учитель застыдил и унизил вас при всем классе»). «Дезинфицировать» – значит убрать то, что застряло в травматическом восприятии (иногда это исковерканные убеждения: например, что во всем виноваты вы сами). «Залечить» – это помочь пережить непережитое и вернуть самоуважение, ведь даже если раньше вы терпели неудачи или не справлялись, вероятно, к этому были какие-то основания. «Перевязать» – значит начать беречь себя там, где вам уже когда-то сделали больно. Теперь ваша задача – защищать себя от возможной новой боли, хотя бы не подставляясь. Важно научиться не повторять с собой того, что когда-то сделали с вами. А это значит не быть агрессивным, унижающим, небрежным в отношении себя самого.

Таким образом, важно помочь клиенту научиться помнить о своих «ранах и шрамах», чтобы он мог активно участвовать в жизни, понимая, в каких местах и при каких обстоятельствах ему требуется больше участия и поддержки (в том числе от себя самого), чем тем редким на самом деле людям, с кем ничего страшного в прошлом не случалось.

Так что же с тревогой травматика? Чем больше он понимает про свою травму и чем бережнее к себе относится (не в смысле избегания сложных, в прошлом травматичных моментов жизни, а в смысле адекватной подготовки к ним), тем меньше становится тревога. Потому что:

– меняется отношение к себе на более уважительное и позитивное;

– реакции и переживания становятся для него субъективно более предсказуемыми, и этим уже легче управлять;

– разрывается связь между «катастрофа случилась тогда» и «катастрофа теперь будет всегда».

Тревога травматика может достаточно быстро снизиться при работе с ней, а вот с характерологической тревогой все немного сложнее.

Характерологическая тревога

Это чаще всего тревога, с которой мы родились. Мой сын в детстве принимал участие в исследовании, которое пыталось доказать связь между значительной асфиксией, с которой рождается ребенок, вследствие, например, обвития пуповиной, и уровнем тревоги. Психолог, которая в тот момент проводила это исследование, наблюдала такую закономерность в статистически значимом количестве. Что, вероятно, можно объяснить тем, что все эти младенцы пережили угрозу своей жизни из-за сложностей с дыханием.

Возможно, когда мы встречаемся с такой ситуацией в самом начале жизни – до того, как возникнет возможность переживать что-то психически, она застревает в нашем сознании и теле и потом становится частью нашего характера: то есть мы не мыслим себя без тревоги, страха задохнуться или не справиться. Наверное, такую ситуацию тоже можно было бы назвать травматической и отнести вид этой тревоги к предыдущей главе, но, как правило, то, что так рано становится частью нашей личности, очень сложно поддается терапии, в отличие от обычной травматической тревоги. И еще, в конце концов, есть генетика, то есть что-то мы просто получаем в наследство, а не в процессе жизни в обществе или воспитания.

Вероятно, еще есть и другие причины, по которым тревога становится неотъемлемой чертой характера. Лично у меня не было возможности проводить научные исследования по этому вопросу. Я, будучи практиком, просто встречалась с этим в терапии. Поэтому могу рассказать только о том, как тревога встраивается в разные типажи и какие особенности в проявлении имеет.

Конечно, прежде всего хочется рассказать об обсессивно-компульсивном характере. Здесь важно отметить, что я не буду описывать обсессивно-компульсивное расстройство, то есть рассуждать об уровне нарушений, переходящих в болезнь, при которой без сочетания постоянного медикаментозного лечения и психотерапии человеку почти невозможно помочь. Я говорю о склонностях, которые либо были в человеке с рождения, либо появились так давно, что он об этом и не помнит, точнее, не помнит себя иным, а также не может выделить какую-то одну травматическую ситуацию.

В основе этого характера лежит желание и будто бы возможность контролировать все в своей жизни. Такие люди практически не переносят ситуацию бессилия: возможно, потому, что во время младенчества или раннего детства, когда они были максимально бессильны, с ними как-то не так обращались. Это могли быть отсутствие эмпатии у матери, то есть неспособность понять нужды младенца; угрожающее для маленького ребенка поведение: агрессия, покидание, особенно в моменты боли или стресса, неоказание помощи – медицинской или эмоциональной; инфантильность окружающих взрослых, их неадекватное или аффективное поведение, связанное, например, с алкоголизмом или тяжелой жизнью, с которой они не справлялись.

Переживание бессилия закрепляется как нечто ужасное, что угрожает существованию. «Я не могу сделать что-то, чтобы помочь себе или защитить себя, не дать погибнуть, значит, нужно быстрее вырасти, обрести силу справляться, всячески контролировать происходящее и не допускать ситуаций, в которых может случиться что-то опасное или непоправимое, а я ничего не смогу сделать» – таким становится девиз человека с обсессивно-компульсивным характером; переживание собственной возможности влиять на обстоятельства – самым приятным чувством; желание всемогущего контроля над жизненными обстоятельствами – основной жизненной стратегией.

До поры до времени «всемогущество» неплохо защищает от тяжелых переживаний, но в какой-то момент начинает давать регулярные сбои – потому что жизнь показывает, что временами она больше наших попыток повлиять на нее. Она непременно начнет преподносить сюрпризы, подвергающие сомнению наше всемогущество.

Когда-то, в студенческие времена, мы проходили тест на локус-контроль. Интернальный локус характеризует людей, которые считают, что все в жизни зависит от них: они на все могут повлиять, берут жизнь в свои руки и многого добиваются. Экстернальный локус – тех, кто больше склонен надеяться или, наоборот, все списывать на внешние обстоятельства. Такие люди более инфантильны, зависимы, спонтанны, эмоциональны, предпочитают и способны «ждать у моря погоды». У меня были очень высокие баллы по интернальности, и я почему-то испытала гордость, которая, впрочем, быстро «облетела» под взглядом преподавательницы, сказавшей, что для психического здоровья мне не помешало бы иметь побольше экстернальности.

Несмотря на то что люди с высокими баллами интернальности деятельны, работоспособны, ответственны и могут многого добиться, у них немало психических проблем и сложностей, которые проявляются не сразу, а по мере накопления. Например, у них нарушен сон: спят они некрепко, просыпаются от любого шума, им вообще сложно расслабиться. Ведь расслабление, и особенно сон, – это ситуация бессилия, а они настроены всячески избегать этого. Их тело, как правило, постоянно напряжено, причем они настолько привыкли жить с этим напряжением, что совершенно его не замечают. Разве что телесный терапевт, массажист или еще какой-то специалист, занимающийся телом, обнаружит жесткие зажимы в их телах.

Однако даже если «контролеру» сделать массаж, расслабляющий зажатые мышцы, он может почувствовать себя хуже, чем до него, потому что сама эмоция будет ему говорить: «Опасность! Что-то ты слишком расслаблен, так ты что-то можешь упустить, и тогда нас неминуемо ждет ка-та-стро-фа!». Массажисты потом очень удивляются, почему через несколько дней такие люди приходят с еще бо́льшими зажимами. Но вообще-то второй раз они приходят редко, потому что обычно считают массаж скучным и бессмысленным мероприятием – ведь надо час или больше лежать без дела. К тому же после него ощущается расслабленность – не всегда для них приятная.

Беспомощность для них – натуральное зло! Если в детстве они реально не могли что-то предпринять, чтобы улучшить свое положение, то теперь-то они взрослые и поэтому могут. Раз могут, значит должны. А если должны и не справляются? То это означает, что, не справившись один раз, могут подставить самого себя и других людей! Эту вину потом почти невозможно пережить. Все потому, что в этом случае они, с одной стороны, как бы нарушают свою бессознательную детскую клятву «никогда больше!», с другой – начинают вести себя как безответственные и не управляющие собой родители, которые когда-то растили их. Этого они себе точно простить не могут, ведь в глубине души знают, как сами пострадали от этой инфантильности, и, будучи ответственными людьми, не хотят проявлять ее в отношении других людей, и особенно собственных детей.

«Контролеры» часто чрезмерно деятельны, поскольку способность что-то делать – возможность не испытывать бессилие. В молодости кажется, что такая активность не приносит никаких бед: человек многого достигает, часто успешен, способен многое на себя брать и со многим справляться, для него практически не существует неразрешимых задач. Но постепенно накапливается усталость, и там, где раньше мог, он все чаще уже не может. Происходят «сбои»: что-то упустил, не отследил, ошибся, недосмотрел и… паника. Потому что переживание собственного провала, даже самого незначительного, соотносится с переживанием катастрофы, чем по сути и является возможное тотальное обрушение конструкции про всемогущество.

Всемогущий контроль является важной опорой, без которой практически невозможно жить, поэтому все силы бросаются на его восстановление: человек старается быть еще более сконцентрированным, ответственным, ничего не упускать, все проверять и перепроверять. Еще хуже спать, еще больше напрягаться, еще больше уставать… «Контролеры» не любят выходные, отпуска, праздники либо стараются проводить их достаточно активно. Вы уже понимаете, почему. А это означает, что у них почти нет времени на восстановление, что с возрастом становится все опаснее: накапливается истощение, и проблема из психологической может перейти в соматическую.

Безусловно, психотерапия и/или противотревожные препараты могут помочь разорвать этот круг. Правда, с этим тоже бывает непросто. Попробуйте уговорить всемогущего «контролера» обратиться за медицинской помощью! Однако иногда ее отсутствие может нанести значительно больший вред, чем «вредные таблетки с побочными эффектами». В медицинскую область я, конечно, забираться не буду – нет соответствующих компетенций, но хороший психиатр всегда сможет подобрать правильные препараты и дозировки.

А вот у психологов при работе с такими клиентами возникают сложности. Дело в том, что:

1. Контролирующим людям трудно доверять другим, из-за чего создать клиент-терапевтический альянс не так легко.

Что очень даже понятно: опыт клиента, например, может говорить о том, что «родительским» фигурам нельзя доверять (впрочем, это не всегда означает, что родитель реально был ненадежной фигурой), а значит, трансферентная фигура терапевта будет непременно подвергнута многочисленным сознательным и бессознательным проверкам на предмет адекватности, ответственности, взрослости и профессионализма. А уж если в детской истории клиента были основания для недоверия взрослым, то самые незначительные отклонения терапевта от этих высоких стандартов могут быть интерпретированы как попадание в детскую историю: разве я могу вновь зависеть от человека, который так себя ведет?

В некоторых случаях возможно обсудить произошедшее. Тогда у клиента появляется возможность принять тот факт, что, оказывается, можно не быть идеально ответственным, и это не разрушит мир и отношения. В каких-то случаях клиент, к сожалению, уйдет, укрепившись в собственных представлениях: «Я же знал, что никому нельзя доверять, только себе самому!» Во многом все зависит от того, на какой стадии отношений произошел этот инцидент: если в самом начале, а у клиента в характере сильно выражен обсессивно-компульсивный компонент, то вероятность ухода значительно выше. Если что-то произошло спустя десятки встреч, то есть вероятность, что за счет возникшей привязанности или укрепившихся иных частей психики клиента он будет способен обсуждать, а не сразу действовать (то есть уходить).

Само недоверие может и должно стать темой вашего обсуждения, поскольку оно очевидно есть. Оставаясь «скрытым файлом», оно не становится «переживаемым», а превращается в «разыгрываемое», в дан-ном случае – во внезапный уход клиента с терапии (который ему же и вреден, хотя он может об этом не знать и продолжать быть уверенным в том, что все контролирует в своей жизни и прекрасно справляется).

Рассказ такого клиента (разумеется, с вашей поддержкой) о том, почему он вам не доверяет – что, по его мнению, вы можете ему сделать и как он думает о вас – дает много материала для работы. В его фантазиях о вас и рассказах будет большая доля проекции, и это позволит узнать, как именно обходились с ним в его детстве.

Можно поговорить и о доверии: за счет чего оно у него возникает – что для этого должно произойти? Таким образом у клиента появляется хоть какая-то возможность управлять сложной конструкцией «доверие/недоверие». Ощущение управления чем-то на первых порах успокаивает и позволяет немного расслабиться, хотя это слово и не очень уместно в описании этого характера.

2. Сам терапевт рядом с таким клиентом будет испытывать непростые переживания и ощущения, которые могут как мешать, так и помогать процессу терапии.

В контрпереносе мы можем ощущать либо ту самую беспомощность, которую отщепляют клиенты, либо избыточное старание в виде сильного напряжения и страха совершить ошибку. То есть чувствуем себя или как их родители – безответственными и совершающими ошибки, или как сами клиенты – канатоходцами над пропастью. А чаще всего, как-то одновременно – и тем, и этим, что бывает достаточно сложно выносить.

Хорошая новость в том, что если вы это все же чувствуете, значит, у вас есть хотя бы бессознательный альянс: то есть психика клиента по крайней мере находит способ рассказать вам о том, что он переживает. Вопрос только в том, что вы сможете сделать с этими контрпереносными переживаниями.

В худшем случае вы не очень справляетесь с контрпереносом: совершаете ошибки, потом начинаете оправдываться или хуже того – обвинять клиента, и он уходит, возмущенный и укрепившийся в своем недоверии к миру и психологии. В лучшем случае вы находите возможность «взять в работу» свои ощущения, говоря что-нибудь вроде: «Я ощущаю себя как на минном поле, где любая ошибка может привести к неожиданному взрыву. Возможно, именно так вы ощущали себя в вашей семье» или «Временами я ощущаю себя абсолютно беспомощным, и тогда я вижу, как вы все берете в свои руки, вероятно, точно так же, как вы делали рядом со своей беспомощной матерью». Разумеется, ваша интервенция должна быть хорошо продуманной и как можно более точно описывающей как ваше состояние, так и клиентский контекст.

Для проработки важно, чтобы клиент смог назвать, описать и прожить то, что раньше было не прожито. Пока он не осознает того, чем наполнен, он не может этим управлять. То есть защиты, например, всемогущий контроль, срабатывают автоматически. И нет никакой свободы выбора: а как по-другому? Когда у нас нет выбора, а есть только узкий спектр проявляемых защит, мы становимся плохо приспособленными к изменяющимся условиям жизни. В нашем случае – к ошибкам, слабостям, болезням и старости. «Контролеры» ненавидят болеть, их чудовищно пугает мысль о старости (прежде всего как о времени возможной беспомощности), они тяжело переживают ошибки – как свои, так и чужие, и не позволяют себе никаких слабостей.

Но всемогущий контроль вовсе не всемогущ. Вскоре и психика, и тело начнут сопротивляться тому, чтобы все время быть в напряжении. Такие люди не болеют часто: просто не могут себе позволить, в их психическом болеть – это невыгодно. Но они все равно болеют, только, как правило, внезапно и сильно. Иногда только так тело и психика могут восстановиться – через болезнь заставляя человека пережить-таки то, от чего он так отчаянно бегал – бессилие.

3. Такие клиенты много говорят о действиях, бессознательно вовлекая терапевта в обсуждение дел и активности, и избегают разговора о значимых переживаниях.

В своей практике я не раз замечала, как легко поддаться на эту уловку и начать обсуждать с клиентом действия. Такое обсуждение и ему, и нам дает ощущение, что мы как будто бы лучше управляем процессом терапии: ведь с действиями, как правило, все более-менее понятно. Тем более что способность действовать так прекрасно спасает и клиента, и нас от переживания бессилия. Пока мы что-то делаем, мы можем. Но как же трудно не мочь! Многим терапевтам тоже весьма неприятно находиться в этом состоянии, и тогда они тоже начинают обсуждать действия, иногда даже советуя или предлагая клиенту – как именно ему стоит поступить.

Но беда в том, что в способности что-то сделать со своей жизнью наш клиент, скорее всего, значительно эффективнее нас и не нуждается в наших советах, даже если их запрашивает. Его продвижение в терапии наступит тогда, когда он сможет позволить себе проживать свое бессилие рядом с нами. А для этого он должен поверить в то, что мы его бессилие выдержим и останемся во взрослой и устойчивой терапевтической (считайте «родительской») позиции. Ему необходимо заметить, что в этот раз не происходит никакой катастрофы, и принять тот факт, что бессилие не равно беспомощности. То есть можно быть бессильным и расслабиться рядом с тем, кому ты доверяешь.

Многие непременно расскажут вам, что окружены страшно инфантильными и безответственными персонажами – родители, мужья, жены, дети, начальники, сотрудники. Все вокруг на редкость безалаберные люди, которым ничего нельзя доверить, и уж тем более нельзя расслабиться самому – все пойдет кувырком. И отчасти это действительно может быть так, но не потому, что все вокруг неспособны: просто рядом со всемогущим «контролером», который действует на опережение, никто не успевает отреагировать – тот уже все предусмотрел, спланировал, решил и сделал.

Иногда окружающие люди могут что-то сделать, и даже неплохо, но не идеально – просто потому, что спокойнее относятся к ошибкам, недочетам, сдвинутым срокам. Для «контролера» это все совершенно недопустимо и приравнивается к полному безобразию, которое ни в коем случае не должно повториться, поэтому уж лучше сделать все самому. Им кажется, что они смогут расслабиться только тогда, когда весь мир вокруг станет такой же идеальной машиной, как они сами, не будет допускать ошибок и нарушать обязательства и планы. Но по факту происходит ровно наоборот: когда в процессе или в результате терапии они все же разрешают себе не контролировать окружающих, и те начинают делать что-то сами, то оказывается, что не так уж и важно, насколько безупречно все сделано. Главное, что можно что-то поручить и расслабиться – и мир от этого вовсе не рушится.

И это то самое переживание и опыт, к которому «контролер» должен прийти в процессе терапии: от моего бессилия или слабости мир не рушится! Все остается на своих местах. Если я чего-то не могу сам, делаю недостаточно хорошо или (высший пилотаж!) не хочу делать, то я могу попросить о помощи и принять ее. Тогда расширяется спектр психологических защит: могу планировать и делать; могу не все планировать, разрешать себе спонтанность; могу сам, но могу и делегировать; могу круто организовывать, а могу и не мочь, не хотеть, оставить как есть, отпустить, не придавать значения.

Задача терапевта – научить «контролера» переживать там, где раньше он автоматически начинал действовать, и быть свободным там, где была лишь предопределенность. Поначалу сами переживания могут быть настолько неприятными или тяжелыми, что нам, и особенно клиенту, будет понятно, почему он всячески избегал соприкасаться с ними. Но постепенно, когда многие из этих чувств переживутся рядом с терапевтом, у клиента начнет появляться доступ и к позитивным переживаниям: к радости, удовольствию, расслаблению, покою, живому интересу, спонтанности.

Тревога нарцисса на поверхности связана с тем, чтобы все сделать идеально, но в глубине души это тревога отвержения и потери любви. Неидеальных не любят – в этом нарцисс абсолютно убежден. Поскольку нарциссы сами ценят высокое качество всего, что их окружает, они часто недовольны, когда все не так хорошо, как могло бы быть, и очень болезненно относятся к любым несовершенствам. Им трудно принять несовершенство мира в целом и в каких-то отдельных аспектах. Проецируя эти переживания на весь окружающий мир, они верят, что мир точно так же их отвергнет, если они проявят свою неидеальность. Поэтому если хочешь быть любим и принят – будь совершенен.

Перфекционизм, который свойственен нарциссам, конечно, выгоден всем окружающим, ведь если они за что-то возьмутся, то это будет сделано на максимуме возможных усилий и старания. При этом сама модель поведения может отравлять нарциссам жизнь, поскольку чрезвычайно истощает – попробуйте все в своей жизни делать совершенным образом, начиная от приготовления сырников на завтрак и заканчивая написанием дипломной работы! Это очень тяжело. С другой стороны, люди, у которых перфекционизм доведен до крайних проявлений, особенно дети, часто могут вообще отказываться от деятельности. Для них лучше вообще не сделать никак, чем сделать плохо и страдать от несовершенства того, что получилось, считая, что если создал несовершенное, то и сам такой же. Лучше уж критиковать плохо сделанное чужое, чем свое.

Поэтому тревога нарциссов больше всего связана с двумя направлениями: оценивание и конкуренция. Поскольку они сами все время заняты оцениванием всего происходящего и часто оценивают мир отнюдь не позитивно, потому что тот в принципе далек от совершенства, то, соответственно, и от мира они ожидают пристального взгляда на них самих, ищущего недостатки. Защититься от этого взгляда можно только одним способом: быть совершенными во всем, а еще лучше – забраться на какой-нибудь олимп и взирать с его вершины на тех, кто не посмеет плохо оценивать самих богов.

Конкуренция – следующий за оцениванием процесс. Ведь важно не только оценить достижения или успехи, но и сравниться с теми, кто рядом, а еще лучше – их превзойти. Поскольку тревога потери любви резко повышается, если ты не самый прекрасный, самый умный, самый богатый и далее по списку, то понятно, куда надо стремиться – стать «самым», и желательно во всем. Нарциссам кажется, что полюбить можно только того, кто как-то проявил себя, выделился, достиг. Хотя на самом деле они часто бессознательно выбирают партнеров далеко не самых выдающихся в каком-то деле, а тех, от кого чувствуют заботу, принятие, готовность ими восхищаться и продолжать их любить даже с недостатками. При этом, конечно, нарциссы будут не только страдать от неидеальности любящего их партнера, но и сообщать ему об этом либо в активно обесценивающей форме, либо в пассивно обесценивающей.

Неидеальность партнера для нарцисса вполне выгодна: всегда можно фокусироваться на его несовершенствах, а не на собственных, и тем самым находиться как бы в большей эмоциональной безопасности, быть свободным от тревоги покидания – куда такой несовершенный партнер от него денется? Кому он еще нужен? Пусть будет счастлив от того, что такой великолепный человек по-прежнему остается рядом!

Все это приводит к непростому внутреннему конфликту: партнер нарцисса, будучи его расширением, тоже должен быть идеальным, но для тревоги нарцисса лучше, если партнер будет не очень уверен в себе, в чем-то слаб, не особенно силен и прекрасен. Ведь если будет иначе, то для нарцисса все может резко перевернуться: вдруг партнер станет настолько крутым, что скажет себе самому «Ну и что я делаю рядом с таким неудачником?» и покинет его? Очень непросто соблюдать баланс между желанием гордиться и потребностью не тревожиться об отвержении.

Что же нас ждет при работе с тревогой нарциссического клиента?

1. Как и при работе с обсессивно-компульсивными клиентами, наш контакт начнется с проверки.

Для работы с таким клиентом желательно, чтобы вы обладали какими-то особыми качествами (и чем более он нарциссичен, тем выше будут его требования): выделялись среди других своим профессионализмом, хорошо бы имели степень или были известными, а еще лучше – популярными. Хорошо, если у вас есть круг почитателей или хотя бы идеальный сайт с удачной фотографией и безупречным текстом, офис, соответствующий самым высоким эстетическим представлениям, или на худой конец хвалебная рекомендация от выдающегося и уважаемого нарциссом человека. Без всего этого нарцисс просто не сможет к вам дойти, а если уж дойдет, то ему либо будет трудно вернуться и продолжить, либо (если повезет) ваш контакт начнется с проявления его подозрений и обесценивания – что на самом деле хорошо, потому что дает надежду на то, что первый сложный этап терапии будет пройден.

Дело в том, что нарциссы достаточно сильно привязываются с течением времени, поскольку очень нуждаются в привязанности. Им просто нужно преодолеть начальное недоверие, и потом уже они от вас не уйдут, а продолжат ходить и, с большой степенью вероятности, вас обесценивать. Предоставьте нарциссу возможность проговорить все то, что ему не нравится в вас или в самой терапии. В конце концов, он действительно реально страдает от несовершенства мира, и это страдание где-то должно быть размещено. Если вы от этого не страдали, то вам не понять.

Но (очень важно!) не обесценивайтесь из-за его попыток вас обесценить. Это самое важное и иногда сложное: помочь нарциссу развернуть недовольство, но не принимать это близко к сердцу и вообще на свой счет. Возможность развернуть обесценивание – важная часть процесса, но и показать клиенту, как не соглашаться с обесцениванием, – тоже очень терапевтично. В конце концов, он, как и все люди в тревоге, пытается найти опоры в своем внутреннем мире, а в его мире очень желательно, чтобы совершенным и прекрасным был только он (ну иногда еще у кого-то из великих тоже получается, но про это не очень приятно думать).

Ему чрезвычайно сложно осознать, да еще и принять тот факт, что вы, возможно, сейчас начнете понимать его лучше, чем он понимает себя сам. Ему очень-очень трудно признать, что вы что-то умеете и знаете, тем более о нем – непостижимом и особенном (хотя одновременно с этим он надеется на то, что вы окажетесь «на высоте», и, более того, очень в этом нуждается). Поэтому, как говорила одна моя клиентка: «Если я захожу в комнату, где еще не успела всех обесценить…». Поверьте, нарциссы будут успевать обесценивать. Иначе как им появляться в этом мире, где практически всегда есть тот, кто круче и кого все любят, и где всегда кто-то может вас тщательно рассмотреть и обнаружить массу несовершенств, в результате чего все закончится отвержением и нелюбовью. Уж лучше они сработают на опережение и обесценят вас сами.

Если в вашем отклике будет спокойный, не конкурирующий (!) посыл о том, что вы достаточно хороши и компетентны, чтобы продолжить с ним работу, что вы знаете, как проводить терапию, и можете помочь ему разобраться в себе – это очень поможет. Потому что терапевт, которого нарциссу удалось-таки обесценить, – это большая потеря. Не только потому, что для клиента это прерванная терапия и невозможность получить помощь, но и потому, что обесцененный терапевт – это хоть и, с одной стороны, облегчение для нарцисса («ну я-то круче и лучше все знаю, чем какой-то недоучка-терапевтишка»), но с другой стороны, подтверждение его тревог: несовершенных, тех, кто не соответствует самым высоким представлениям, бросают, то есть делают именно то, что он только что проделал со своим терапевтом.

Мы все знаем, что первоначальный контакт может начаться и с идеализации терапевта, особенно если тот изначально был выбран как «внушающая хоть какое-то доверие профессиональная фигура». Мне кажется, что в перспективе это может стать причиной более сложного психотерапевтического процесса. Во-первых, потому что деидеализация и обесценивание могут случиться совсем внезапно, когда ни терапевт, ни клиент к этому совсем не готовы. А во-вторых, с идеализированной фигурой такой клиент, как правило, либо практически сразу начинает конкурировать, либо пытается ей соответствовать. И в том, и в другом случае он при этом никак не приближается к самому себе, а организует и проигрывает свою непростую систему трансферентных доказательств. На самом деле это совсем не критично, скорее даже естественно, но в этом случае динамика терапевтического процесса может быть не такой явной, как того хотелось бы терапевту.

Важно понимать, что идеализация – это проявление процесса нарциссического расширения: у «идеального» меня может быть только идеальный терапевт. Если нарцисс обнаруживает, что терапевт не идеален, то это создает серьезную опасность для его самовосприятия. Сама потребность иметь «идеального трансферентного родителя» очень естественна, но идеализация имеет неприятную тенденцию внезапно разрушаться от любого пустяка. К тому же граница между «я» и «не я» появляется тоже не сразу.

Есть типаж, представители которого обесценивают терапевта сразу, проверяя его возможность выдержать обесценивание и не обесцениться. При работе с теми, кто начинает с идеализации, терапевтам важно осознавать, что скоро и их тоже «сметут» с пьедестала, но скорее всего, это произойдет внезапно. Поэтому лучшей опорой как для вас, так и для ваших клиентов будет, если вы ощущаете себя достаточно хорошим профессионалом – не веря ни в то, что вы ужасный терапевт, ни в то, что вы самый прекрасный.

Некоторые молодые коллеги допускают серьезную ошибку: ощущая идеализацию со стороны клиента, они достаточно быстро начинают убеждать его в том, что терапевт не идеален, он просто человек. Для нарцисса это совершенно невозможно принять и больно слышать. Просто потому, что всему свое время. Мы же не объясняем пятилетнему ребенку, верящего в Деда Мороза, все экзистенциальные данности разом. В какой-то момент жизни и терапии нам нужны наши привычные защиты. И для снижения тревоги нарциссам важно иметь до поры до времени идеальную фигуру терапевта. Постепенно, по мере укрепления и других частей психики, появится возможность выдержать неидеальность терапевта, которая, конечно же, проявится, но не разрушит при этом такие важные для любого клиента отношения.

2. Какое-то время нарцисс будет пытаться впечатлить вас своими великими достижениями.

Не только сама схема «раз я крут, то меня полюбят» заставляет нарцисса стремиться к достижениям, но и воспитание – родительские ожидания успеха, которым часто сложно соответствовать. Поэтому неудивительно, что содержанием терапии часто будут именно разговоры об успехах, победах, великих свершениях либо ожиданиях от самого себя таковых и разочаровании или тревоге при их отсутствии. Но мы знаем, что сами победы не наполняют нарцисса надолго, не делают его по-настоящему целостным и довольным жизнью. Где-то в глубине души он хочет обнаружить себя, разрешить себе жить свободно и быть уверенным в том, что его будут продолжать любить (и прежде всего он сам) вне зависимости от того, что он достиг и свершил.

Однако большой ошибкой было бы нападать на сами достижения или обесценивать их значимость. Для нарциссов они пока являются важной защитой от тревоги отвержения. Поэтому, как говорил мой супервизор: «Увидели нарцисса, одобряйте». Они, действительно, очень нуждаются в одобрении, будучи критично настроенными к себе, людям вокруг и миру в целом. Родительское одобрение было бы для них самым большим счастьем, так же как родительское разочарование – самым большим ужасом и стыдом, тут же помещающим их в переживание тотальной катастрофы.

Но постепенно можно расширять понимание нарцисса с помощью вопросов: «А как вам было в процессе?». Все больше фокусируя его на переживаниях, на деталях его трудного пути к вершинам, то есть на самом процессе, а не только на конечном факте победы или поражения, мы расширяем его картину мира и представлений о себе, при этом не нападая и не снижая значимость успехов и побед. То есть символически все чаще повторяем «как важно, что вы это хотели, выбирали и делали», а не «как важно, что вы это сделали».

3. Рядом с нарциссами (особенно если это многого добившийся, популярный, известный или очень успешный человек) мы тоже можем ощутить себя великими, питаясь отраженным светом его успеха. Либо наоборот – ничтожными, непрофессиональными (все, ухожу из профессии!), глупыми и несуразными.

И то, и другое – не о нас. Мы не великие, потому что всего этого добились не мы, а наш клиент. Но возможно, так чувствовал себя его родитель: ему нравилось, что его дети достигали успеха, их достижения родитель приписывал себе, но сам ребенок, его подлинные чувства и желания оставались «за кадром» – и тогда, и сейчас. Важно поговорить об этом, внести это в терапию. Был ли у ребенка хоть какой-то шанс не потерять любовь родителей в случае, если он их разочарует? Если у клиента при этом есть сиблинг, который продолжает радовать родителей успехами, а он по каким-то причинам не может, – как жить, будучи таким «семейным разочарованием»? Сколько сил клиент тратил и продолжает тратить на то, чтобы этого избегать? Как прийти к пониманию: «Я тебя разочаровал, папа? Что ж, похоже, теперь это твоя проблема»?

И мы, терапевты, – не глупые и не ничтожные. Но когда клиент погружает нас в эти переживания, дает почувствовать всю нашу несуразность – для него это шанс и возможность таким образом «рассказать», поведать нам об этих, как правило, отщепленных переживаниях.

Какие клиенты переживают собственную ничтожность через контрпереносные переживания ничтожности терапевта, а не через реально проживаемый стыд, страх критики, актуальную тревогу? Те, которые:

– с детства не умеют переживать стыд, разочарование, горечь, досаду, грусть, злость от своих поражений как чувство, потому что в их окружении никого не интересовали переживания и чувства ребенка;

– испытывали слишком много чувств, но их было совсем не с кем разделить;

– были наполнены даже не своим стыдом, а отщепленным стыдом нарциссичного родителя, учителя или другого важного близкого.

Задача терапевта – почувствовать эти переживания, сформулировать и начать говорить о них с клиентом, тем самым помогая ему соединиться с теми частями, которые он всячески отщеплял и не допускал к переживанию.

Оздоровление и интеграция нарцисса – сложный процесс в терапии. Постепенно формирующееся доверие открывает путь к принятию своего периодически случающегося несовершенства и к способности любить – себя и окружающих, даже в самых неидеальных формах. Тогда о тяжелых видах тревоги, связанных с перфекционизмом, можно будет забыть.

Люди этого типа либо родились с высокой чувствительностью и восприимчивостью, но низким уровнем энергии, либо по каким-то причинам приобрели эту особенность в ранний период жизни. Их тревога базируется на переживании, что они могут не справиться с жизненными задачами, особенно новыми или многочисленными, потому что у них не хватит сил, каких-то способностей или психических возможностей сделать все то, что от них требуется.

В отличие от всемогущих «контролеров», они избегают не столько беспомощности (ее-то они как раз неплохо ощущают и вполне принимают, даже если не всегда могут ее себе позволить), сколько ситуаций, в которых нужно что-то быстро, эффективно и хорошо сделать. Особенно для них трудна многозадачность. Из-за того что они пытаются тщательно разобраться в любом деле, им требуется время, чтобы постепенно подготовиться ко всему новому – для них оно почти всегда таит в себе самые разнообразные угрозы.

Есть вероятность, что в детстве они обладали тонкой душевной организацией и встречались с непосильными требованиями либо с агрессивными или стыдящими реакциями извне в ответ на свою невозможность соответствовать ожиданиям. Возможно, сталкивались с нездоровыми или непонятными для них людьми, чьи реакции на происходящее были неожиданными, озадачивающими или пугающими. А если прибавить к этому вынужденное одиночество, то станет понятно, почему им порой кажется, что проживать эту жизнь сложно и даже бессмысленно.

Они консерваторы: все новое вызывает у них тревогу, подозрение, сопротивление и ощущение тягостности, а отнюдь не восторг. В силу собственной депрессивности они ни от себя, ни от этого мира, ни от будущего не ждут ничего хорошего. И если к чему-то старому они кое-как привыкли, освоили, разобрались, справились, то новое, в их представлении, будет ничем не лучше и потребует от них много сил, чтобы снова разбираться, справляться, изучать.

К любой непредсказуемости они относятся очень негативно; не любят никаких сюрпризов, даже приятных. Из непредсказуемой ситуации быстро сделают предсказуемую: расскажут, как именно все будет очень плохо, и… успокоятся. Их депрессивность, разумеется, не может генерировать положительных сценариев. А вот определенность помогает снизить тревогу.

«Контролеры» – «ок», когда они не беспомощны и способны сделать то, что требуется; мир «ок», пока в нем есть люди, которые тоже могут сделать то, что нужно. Нарциссы – «ок», пока они побеждают и лучше всех; мир, чаще всего, не «ок», если только он не сотворен такими же нарциссами. Тревожно-депрессивные же не «ок» в принципе, потому что они осознают, что могут не справиться, погибнуть или кого-то подвести, несмотря на все свои старания. Мир в их представлении – тем более не «ок», потому что он враждебен, полон неприятных неожиданностей и постоянно генерирует какие-то новые сложные задачи. С этим мало что можно сделать, лишь избегать или в крайнем случае тщательно готовиться: все проверить, все предусмотреть, все учесть, чтобы убрать возможность любых неожиданностей, в которых можно не сразу сориентироваться. Но все это чрезвычайно утомительно и отнимает много сил, которых и так не много. У таких людей практически нет положительных сценариев будущего.

Разве что смерть звучит освобождающе, как какое-то окончание направленного в их сторону потока невыполнимых требований. При этом далеко не все депрессивные реально готовы умереть: чаще всего они и смерть воспринимают как провал, как «не справился», «подвел», и в общем мечтают пожить в свободе от всяческих притязаний мира по их поводу. Хорошо бы вдали от цивилизации, ее вызовов и многочисленных запросов.

В отличие от остальных типов тревожно-депрессивные живут в особенно плохом контакте со своей силой и агрессией. И то и другое в них подавлено и часто либо не проявляется никак, либо проявляется в пассивно-агрессивных формах. В случае нападения или прямого конфликта они, скорее, растеряются или будут терпеть. Но с близким человеком проявлять агрессию могут – в основном в форме длинных, часто занудных рассказов и подробных объяснений, почему в будущем все будет очень плохо, да и сейчас тоже совсем не хорошо. Их раздражает чужая беспечность и радость, бессознательно им хочется ее разрушить, чтобы не оставаться одному в мраке реального, как им кажется, мира. Реальность очевидно полна возможных неприятностей и катастроф, и не учитывать это кажется им верхом безрассудства.

Его защитой от тревоги будет не только тщательная подготовка, но и необходимость сообщать миру и всем окружающим обо всех возможных, потенциальных, но в его голове абсолютно реальных и как будто уже актуальных опасностях, угрозах, тяготах и несчастьях.

Итак, каковы же особенности работы с такими клиентами?

1. Начальный этап работы с таким характером складывается достаточно просто. Доверие может возникнуть быстро, поскольку проверка не занимает много времени.

Во-первых, такие люди достаточно быстро и глубоко чувствуют любую фальшь, неправду, несоответствие, желание выдавать себя за кого-то другого. Их трудно впечатлить регалиями или известностью, пустить пыль в глаза: они и так не ждут ни от вас, ни от терапии никаких особенных чудес, и потому достаточно быстро определяются с тем, подходит им терапевт или нет. Во-вторых, им, как правило, уже так тягостно жить, что возможность хоть как-то разделить эту тяжесть их очень греет. К тому же в глубине души они понимают, что двое – лучше, чем один; справляться с терапевтом легче, чем одному. Такой клиент быстро начинает разворачивать свой мрачный внутренний мир, не тратя время на то, чтобы вас впечатлить, или сообщать вам о делах и достижениях, которые его в принципе интересуют значительно меньше, чем клиентов с другим типом характеров.

2. Основную часть усилий терапевт будет направлять на то, чтобы выдерживать постоянные жалобы клиента и погружаться в глубины его отчаяния и бессилия что-то изменить.

На самом деле, когда клиент начинает раскрываться, выдерживать это бывает очень непросто. Скорее всего, у вас будут крутиться на языке фразы: «ну что ты ноешь, соберись», «ну хоть голову помой» или «ну сделай что-нибудь интересное, тебе же веселее будет». Выдержать чужую депрессию, дать возможность клиенту действительно развернуть свой внутренний мир, чтобы вместе рассматривать его мрачные и безнадежные психические ландшафты, – для этого требуются устойчивость и профессионализм.

Но без такого раскрытия клиент не сможет обнаружить и признать эти механизмы как собственные, поскольку он убежден, что реальность на самом деле так неприятна и маловыносима, как ему кажется. Сказать: «Посмотри, вокруг так много хорошего: солнце светит, дети смеются, трава зеленеет» – не работает. Клиент просто почувствует, что вы не с ним и не можете его понять. В не особо тяжелых случаях он перестанет приносить вам то, что действительно внутри него, и начнет говорить то, что вы от него ждете. Но это никак не поможет терапии, и в результате вы будете брать деньги непонятно за что.

Ведь у него не просто так сформировалась мрачно-безысходная картина представлений о мире и о себе – к этому всегда есть сложные основания и непростая предыстория, которую еще нужно выяснить и вместе прожить. К тому же его настоящие чувства и так никого не интересовали. С большой долей вероятности родителям совсем не нравился его угрюмый или печальный вид, и он оставался совсем один – отвержен, не понят, беспомощен и растерян.

3. Терапевту с таким клиентом будет, скорее всего, очень тяжело. Ощущение безнадежности и нежизни – не самое приятное переживание, однако часто по-другому клиенту просто не рассказать, в чем он живет день за днем.

Наша задача – вместе с ним пытаться облекать всю эту нежизнь и мрак в слова, связки, воспоминания и переживания, для того чтобы темный облик его мира постепенно обретал краски. Рассматривая его мир, поначалу мы точно не обнаружим там розовых пони: скорее, будет много боли, потерь, несправедливости, непонимания, одиночества и безнадежности. Нам будет очень хотеться внести в этот мрак позитив или хотя бы небольшие радости, но нужно отчетливо понимать, что это наши радости, которые не имеют к клиенту никакого отношения.

Работа с депрессивным клиентом может оказаться непосильной для того, кто никогда не испытывал хотя бы небольшой депрессии и не знает, что иногда на то, чтобы просто заправить кровать, уходят все силы, выделенные на этот день, что принятие душа может быть непосильной задачей, а выход в город – приравниваться к подвигу. Что крупицы робкой радости могут проявиться только в случае, если убрать залежи спрессованной боли, тоски, горя, отчаяния и научиться перестать подавлять свои подлинные чувства и желания. Это может быть задачей не на пять лет терапии.

Чем более нарушен наш клиент, тем более вероятно, что ему необходима медицинская помощь. Сложность в том, что его недоверие к миру может быть устроено таким образом, что не доверять ваш клиент решит именно врачам и лекарствам, которые ему действительно могут помочь. Терапевту в этом случае важно проявлять терпение, понимание и настойчивость в том, чтобы, с одной стороны, помочь развернуть эти тревоги и сомнения, а с другой – продолжать говорить о необходимости медицинской поддержки, если она действительно требуется.

Далеко не сразу такие клиенты будут готовы увидеть и признать, что недоверие к миру – это их собственная, не признанная и спроецированная на мир враждебность. Эту подавленную и скрытую враждебность можем ощущать и мы, страдая от тяжелого клиента и втайне желая, чтобы «этот зануда» быстрее либо вылечился, либо ушел с терапии. И то и другое маловероятно, если мы остаемся в профессиональной роли. Нам стоит фокусироваться на том, как именно у клиента устроена его агрессия и в какой форме он ее проявляет, а также на том, какие существуют более прямые способы для ее проявления (несмотря на то, что когда-то его окружение могло ему это запрещать).

Чем прямее он начнет проявлять свою злость, чем быстрее начнет плакать об утерянной беспечности, безопасном мире, радости и благополучии, тем скорее вернется к нему его сила и возможность действовать даже в очень непрекрасном мире. Для этого необходимо раскрыть возможность клиента переживать и постепенно переставать защищаться от реального контакта с миром путем построения мрачных предсказаний.

Если обсессивно-компульсивный говорит «да я все быстро сделаю, проверю, потом перепроверю, и все будет хорошо», нарцисс – «если я все сделаю идеально, все будет хорошо», то тревожно-депрессивный – «я ничего бы не хотел делать, потому что в любом случае все не будет хорошо ни со мной, ни с этим миром».

Когда клиент окончательно уходит в депрессивный радикал, он может отказываться от любой деятельности и проявлении себя в мире. Если же тревога все-таки присутствует, то она несет с собой хоть какое-то возбуждение и намерение с миром провзаимодействовать, пусть и тщательно готовясь и отслеживая возможные проколы и ошибки. А это означает, что у депрессивно-тревожного есть надежда на более-менее позитивный сценарий, если у него появляются силы и желание что-то пробовать и предпринимать.

Так мы и движемся: от разделенных переживаний полного одиночества, отчаяния и тщетности усилий – к надежде, постепенно переводя непродуктивную тревогу в способность преодолевать реальные, а не фантазийные препятствия и сложности. Если научиться чуть больше верить в свои силы, присвоить агрессию, которая не даст миру растоптать тебя в один миг, опираться на постепенно появляющуюся способность видеть не только невозможности, но и позитивный потенциал любой ситуации и самого человека, то можно обнаружить, что мир не всегда враждебен и устремлен к разрушению, что он значительно больше наших мрачных представлений и предсказаний о нем.

Возможно, до воодушевленного представления о будущем клиент так и не долечится, и свободной спонтанности с авантюризмом у него так и не появится, но выдерживать эту жизнь, получать от нее больше удовольствия и удовлетворения и хотя бы иногда расслабляться – он вполне сможет.

Ну будет нам о тоскливом и сложном – перейдем к тем видам тревоги, что свойственны каждому.

Сепарационная тревога

Это переживание не то чтобы встречается поголовно, но достаточно распространено. Оно связано со взрослением, отделением от каких-то сильных фигур, с идеей «я могу сам не справиться без…». Таким образом, сепарационная тревога – это переживание, так или иначе связанное с отдельностью и способностью выжить, будучи отдельным, но не одиноким.