Читать онлайн Невысказанный голос. Руководство по трансформации тревоги, страха, боли и стыда

Независимо от того, насколько мы уверены в себе, за долю секунды жизнь может полностью разрушиться. Как в библейской притче об Ионе, непознаваемые силы травм и потерь могут поглотить нас с головой, затолкав глубоко в свое холодное темное чрево. Пойманные в ловушку и одновременно потерянные, мы застываем в безнадежности от ужаса и беспомощности.

Ранним утром 2005 года я ступил из дома в благоухающее южнокалифорнийское утро. Нежное тепло и мягкий морской бриз бодрили и придавали походке легкость. Это было зимнее утро, когда все жители остальной части страны (за исключением разве что Гаррисона Кейллора из Лейк-Вобегона[1]) наверняка захотели бы бросить лопаты для уборки снега и перебраться на теплые солнечные пляжи этого южного края. Это было начало идеального дня, когда ты уверен, что ничего плохого случиться не может. Но случилось.

Момент истины

Я шел в счастливом предвкушении, как мы с моим дорогим другом Бутчем отпразднуем его шестидесятилетие.

Я ступил на пешеходный переход…

…В следующее мгновение, парализованный и оцепеневший, я лежу на дороге, не в силах пошевелиться или вздохнуть. И не могу понять, что произошло. Как я сюда попал? Из клубящегося тумана замешательства и неверия ко мне устремляется толпа людей. Они останавливаются в ужасе. Внезапно нависают надо мной, образуя плотное кольцо, их вытаращенные глаза прикованы к моему обмякшему и скрюченному телу. С моей беспомощной точки зрения они выглядят как стая плотоядных воронов, пикирующих на раненую добычу – меня. Медленно опознаю реальную сторону нападения. Как на старомодной фотографии со вспышкой, вижу нависающий надо мной бежевый автомобиль, оскалившийся решеткой радиатора, с разбитым лобовым стеклом.

Дверь машины внезапно распахивается. Из нее вываливается наружу подросток с широко раскрытыми глазами. Она смотрит на меня в ужасе. Странным образом я одновременно и знаю, и не знаю, что произошло. Когда фрагменты начинают складываться, они образуют ужасающую реальность: должно быть, меня сбила эта машина, когда я шел по пешеходному переходу. В растерянности, не веря произошедшему, я снова погружаюсь в туманные сумерки. И обнаруживаю, что не в состоянии ясно мыслить или заставить себя очнуться от этого кошмара.

Ко мне бросается мужчина, падает на колени. Говорит, что он – дежурный парамедик. Когда я пытаюсь понять, откуда доносится голос, он строго приказывает: «Не двигайте головой». Противоречие между его резким тоном и естественным желанием тела – повернуться на его голос – пугает и оглушает до состояния своего рода паралича. Сознание странным образом расщепляется, и я испытываю непривычное ощущение «дислокации». Я будто парю над собственным телом, глядя сверху на разворачивающуюся подо мной сцену.

Я вновь резко оказываюсь в теле, когда он грубо хватает меня за запястье и щупает пульс. Затем меняет положение, оказываясь прямо надо мной. Он обхватывает мою голову обеими руками, удерживая ее и не давая двигаться. Резкие действия и режущий тон команд пугают; они еще больше обездвиживают. Страх проникает в ошеломленное, затуманенное сознание: «Может, сломана шея», – думаю я. У меня непреодолимое желание найти кого-нибудь другого, на ком можно сосредоточиться. Мне нужен чей-то утешающий взгляд, спасательный круг, за который можно ухватиться. Но я слишком напуган, чтобы пошевелиться, и застываю в беспомощности.

Добрый самаритянин быстро задает вопросы: «Как вас зовут? Где вы находитесь? Куда вы направлялись? Какое сегодня число?» Но я не могу пошевелить губами, не могу произнести ни слова. У меня нет сил отвечать. Его манера спрашивать заставляет меня чувствовать себя еще более дезориентированным и совершенно сбитым с толку. Наконец, удается подобрать слова и заговорить. Голос звучит глухо и натужно. Я прошу его, жестом и словами: «Пожалуйста, отойдите». Он подчиняется. Словно нейтральный наблюдатель, говорящий о человеке, распростертом на асфальте, я заверяю его, что понимаю, что мне нельзя двигать головой, и что я отвечу на вопросы позже.

Сила доброты

Через несколько минут ко мне тихо подходит женщина и садится рядом. «Я врач, педиатр, – говорит она. – Могу чем-нибудь вам помочь?»

«Пожалуйста, просто побудьте со мной», – отвечаю я. Ее простое, доброе лицо, кажется, лучится поддержкой и спокойной озабоченностью. Она берет мою руку в свою, и я сжимаю ее. Она нежно отвечает на пожатие. Когда мой взгляд встречается с ее, я ощущаю, как на глаза наворачиваются слезы. Нежный и странно знакомый аромат духов говорит, что я не одинок. Я ощущаю эмоциональную поддержку от ее присутствия. По телу вдруг прокатывается волна трепета, высвобождающая меня из оцепенения, и я делаю первый глубокий вдох. Затем по телу резко пробегает дрожь ужаса. Теперь из глаз текут слезы. В голове слышу слова: «Я не могу поверить, что это случилось со мной; это невозможно; это вовсе не то, что я планировал сегодня на день рождения Бутча». Накатывает прилив глубокого, невыразимого сожаления. Тело продолжает содрогаться. На меня наваливается реальность.

Через некоторое время резкие конвульсии начинают сменяться более мягкой дрожью. Я чувствую, как чередуются волны страха и печали. Мне приходит в голову, что я мог получить серьезную травму. Возможно, окажусь в инвалидном кресле, калекой, полностью зависимым от других. И вновь меня захлестывают глубокие волны горя. Я боюсь, что они меня поглотят, и я опять ищу взгляд этой женщины. Медленный вдох доносит до меня аромат ее духов. Она здесь, ее присутствие поддерживает меня. По мере того как потрясение проходит, страх смягчается и начинает отступать. Я чувствую проблеск надежды, а затем накатывающую волну горячечной ярости. Тело продолжает трясти. Меня попеременно бросает то в леденящий холод, то в жар. Жгучая красная ярость вырывается из самого нутра: как мог этот глупый ребенок сбить меня на пешеходном переходе? Неужели она не обратила внимания? Черт бы ее побрал!

Пронзительный вой сирен и мигающие красные огни заполняют все вокруг. Живот сжимается, взгляд вновь устремляются к доброму взгляду женщины. Я сжимаю ее руку, она отвечает, и узел в животе ослабевает.

Я слышу, как рвется рубашка. Вздрагиваю и снова оказываюсь в позиции наблюдателя, парящего над собственным распростертым телом. Я наблюдаю, как незнакомцы в спецодежде методично прикрепляют электроды к моей груди. Парамедик – добрый самаритянин – сообщает кому-то, что мой пульс 170. Я слышу, как рубашка рвется еще сильнее. Вижу, как спасатели надевают мне на шею шину-воротник, а затем осторожно опускают меня на доску. Пока они пристегивают ремни, слышу помехи радиосвязи. Парамедики запрашивают полную травматологическую бригаду. Меня охватывает тревога. Я прошу ехать в ближайшую больницу всего в километре отсюда, однако мне говорят, что характер травм требует направления в главный травматологический центр в Ла-Хойе, примерно в 48 км от места происшествия. Сердце замирает. Удивительно, но страх быстро проходит. Когда меня поднимают в машину «Скорой помощи», я впервые закрываю глаза. Доносится слабый аромат женских духов, в памяти остается взгляд спокойных, добрых глаз женщины-педиатра. И снова возникает это умиротворяющее чувство, что ее присутствие удерживает меня здесь.

Открыв глаза в машине «Скорой помощи», я ощущаю в себе повышенную бдительность и готовность к действию, словно меня накачали адреналином. Несмотря на интенсивность, это чувство не переполняет меня. Взгляду хочется метаться по сторонам, осматривая незнакомую и вызывающую дурные предчувствия обстановку, но я сознательно концентрируюсь внутри себя. Начинаю анализировать телесные ощущения, и мое внимание приковывается к интенсивному и неприятному жужжанию во всем теле.

На фоне этого неприятного ощущения я замечаю своеобразное напряжение в левой руке, позволяю ему выйти на передний план сознания и отслеживаю, как напряжение нарастает. Постепенно осознаю, что рука хочет согнуться и двигаться вверх. По мере того как развивается этот внутренний импульс к движению, я замечаю, что тыльная сторона ладони тоже хочет вращаться. Я улавливаю ее едва заметное движение к левой стороне лица – словно для защиты от удара. Внезапно перед глазами мелькает изображение окна бежевой машины, и снова – как на снимке со вспышкой – пустые глаза смотрят из-за паутины разбитого лобового стекла. Я слышу секундный «звенящий» удар моего левого плеча, разбивающего лобовое стекло. Затем, неожиданно, меня обволакивает чувство облегчения. Я возвращаюсь в свое тело. Электрическое жужжание отступило. Образ пустых глаз и разбитого лобового стекла отступает и словно растворяется. На его месте появляется картинка, как я выхожу из дома, ощущая мягкое теплое солнце на лице, и меня переполняет радость от ожидания встречи с Бутчем. Я даю глазам расслабиться, сосредотачиваясь на внешнем окружении. Когда я осматриваю машину «Скорой помощи», она почему-то уже не кажется такой чужой и зловещей. Я вижу яснее и «мягче». Возникает глубоко умиротворяющее чувство, что я больше не заморожен, что время начало двигаться вперед, что я пробуждаюсь от кошмара. Смотрю на фельдшера, сидящего рядом со мной. Ее спокойствие действует умиротворяюще.

После нескольких ухабистых километров я чувствую еще один очаг сильного напряжения – область позвоночника в верхней части спины. Моя правая рука хочет вытянуться вперед; мгновенная вспышка: вижу, как черная асфальтовая дорога мчится мне навстречу. Слышу, как моя рука ударяется об асфальт, и чувствую острое жжение в ладони правой руки. Я ассоциирую это с тем, что рука вытягивается вперед, чтобы защитить голову от удара о дорогу. Испытываю огромное облегчение, наряду с глубоким чувством благодарности телу за то, что не подвело меня, точно зная, что сделать, чтобы уберечь хрупкий мозг от потенциально смертельной травмы. Продолжая слегка дрожать, ощущаю теплую, покалывающую волну одновременно с внутренней силой, поднимающейся откуда-то из глубины тела.

Под пронзительный вой сирены парамедик в «Скорой помощи» измеряет мне кровяное давление и снимает ЭКГ. Когда я прошу сообщить мне мои жизненные показатели, она мягко и профессионально сообщает, что не может предоставить эту информацию. Я чувствую едва уловимое желание расширить контакт, взаимодействовать с ней как с личностью. Спокойно говорю, что сам врач (полуправда). Она возится с приборами, а затем замечает, что это могут быть не совсем корректные показания. Минуту или две спустя она сообщает, что мой пульс 74, а кровяное давление – 125/70.

«Какие были показатели, когда вы впервые подключили меня?» – спрашиваю я.

«Ну, ЧСС у вас была 150. Парень, который измерял ее до того, как мы приехали, сказал, что пульс был около 170».

Я глубоко и с облегчением вздыхаю.

«Спасибо, – отвечаю я и затем добавляю: – Слава богу, не будет ПТСР».

«Что вы имеете в виду?» – спрашивает она с неподдельным любопытством.

«Ну, у меня, скорее всего, не будет посттравматического стрессового расстройства».

Она все еще выглядит озадаченной, и я объясняю, как моя дрожь и следование защитным реакциям помогли «перезагрузить» нервную систему и вернули меня в мое тело.

«Таким образом, – продолжаю я, – я вышел из защитного режима «бей или беги» и уже не нахожусь в нем».

«Хм, – комментирует она, – так вот почему жертвы несчастных случаев иногда борются с нами – они все еще находятся в состоянии «бей или беги»?»

«Да, верно».

«Вы знаете, – добавляет она, – я заметила, что у людей часто намеренно стараются остановить дрожь, когда мы везем их в больницу. Иногда их крепко привязывают ремнями или делают укол валиума. Может, это не так уж хорошо?»

«Да, это нехорошо, – подтверждает учитель во мне. – Это может дать временное облегчение, но удерживает человека в замороженном состоянии, он застревает в произошедшем».

Она рассказывает, что недавно прошла курс «оказания первой помощи при травмах» под названием «Разбор критических инцидентов». «Они опробовали, как это работает, на нас в больнице. Пришлось говорить, что мы чувствовали после несчастного случая. Но от разговоров мне и другим парамедикам стало только хуже. Я не могла заснуть после этого. Но вы же совсем не говорили, что произошло. Вас, как мне кажется, просто трясло. И это то, что снизило пульс и кровяное давление?»

«Да», – ответил я и добавил, что это были спонтанные защитные микродвижения, которые совершали мои руки.

«Держу пари, – размышляла она, – если бы дрожь, нередко возникающую после операции, не подавляли, а дали ей пройти естественным путем, выздоровление пациента случилось бы быстрее и, возможно, даже послеоперационная боль уменьшилась бы».

«Верно», – говорю я, улыбаясь в знак согласия.

Каким бы ужасным и шокирующим ни был этот опыт, он позволил мне применить метод работы с внезапной травмой, который я разрабатывал, о котором писал и который преподавал в течение последних сорока лет. Прислушиваясь к «бессловесному голосу» тела и давая ему возможность делать то, что ему нужно; не прекращая дрожи, отслеживая внутренние ощущения, одновременно позволяя завершить реакции защиты и ориентирования; разрешая себя испытать «эмоции выживания», то есть ярость и ужас, при этом не позволяя им захватить себя, я, к счастью, остался невредимым как физически, так и эмоционально. Я испытывал не только благодарность; я испытывал чувство смирения и признательности, обнаружив, что могу использовать свой метод для собственного спасения.

В то время как некоторые способны оправиться от подобной травмы самостоятельно, многим это не дано. Десятки тысяч солдат переживают сильнейший стресс и ужасы войны. Кроме того, в мире происходят чудовищные случаи сексуального насилия и рукоприкладства. Однако многие испытали шок от гораздо более «обыденных» событий, таких как операции или инвазивные медицинские процедуры. Так, например, недавнее исследование показало: у пациентов в сфере ортопедии в 52 % случаев после операции диагностируется ПТСР.

Другие травмы включают падения, серьезные заболевания, оставленность, шокирующие или трагические новости, наблюдение насильственного действия и автомобильную аварию. Все это может привести к ПТСР. Все эти и многие другие весьма распространенные переживания потенциально травмируют. Неспособность оправиться от таких событий или получить адекватную помощь профессионалов для восстановления может привести к ПТСР – одновременно со множеством физических и эмоциональных симптомов. Мне страшно подумать, чем мог бы обернуться мой несчастный случай, если бы мне не хватило знаний или не посчастливилось получить помощь от женщины-педиатра с ее сдержанной добротой.

Обретение метода

За последние сорок лет я разработал подход, который помогает людям справляться со многими видами травм, в том числе подобными той, что я пережил в тот февральский день, когда меня сбила машина. Этот метод в равной степени применим как непосредственно после травмы, так и много лет спустя: первый случайный клиент, о котором я пишу в главе 2, смог оправиться от травмы, произошедшей примерно за двадцать лет до наших сеансов. Соматическое переживание®, как я назвал этот метод, помогает вызывать физиологические, чувственные и аффективные состояния, позволяющие трансформировать страх и беспомощность. Это становится возможным за счет доступа к различным инстинктивным реакциям через осознание человеком ощущений своего физического тела.

С незапамятных времен люди пытались справиться с сильными и пугающими чувствами, противопоставляя им то, что, по их мнению, могло избавить от страха и беспомощности: религиозные ритуалы, театральные постановки, танцы, музыку, медитацию, употребление психоактивных веществ, и это далеко не весь список. Из этих различных способов изменения самоощущения современная медицина признала лишь химические вещества (в лечебных психиатрических целях). Другие «копинг-стратегии»[2] отнесены к альтернативным и так называемым холистическим подходам: йога, тайцзицюань, физические упражнения, игра на барабанах, музыка, шаманизм и телесно-ориентированные техники. Хотя многие люди находят помощь и утешение в этих подходах, они относительно неспецифичны и, кроме того, недостаточно глубоко затрагивают основные физиологические механизмы и процессы, которые могли бы позволить человеку трансформировать сложные и ошеломляющие переживания.

В рамках конкретной методики, которую я описываю на страницах данной книги, клиенту помогают развить осознанность и мастерство владения своими физическими ощущениями. Наблюдения, сделанные во время знакомства с рядом культур коренных народов, показывают, что данный подход имеет определенное родство с различными традиционными шаманскими ритуалами исцеления. Я считаю, коллективный, кросс-культурный подход к исцелению травмы не только предлагает новые направления лечения, но и может в конечном счете способствовать более глубокому и фундаментальному пониманию динамичной двусторонней связи между разумом и телом.

На протяжении жизни, а также при написании книги я пытался преодолеть огромную пропасть между повседневной работой клинициста и открытиями в области различных научных дисциплин, в частности этологии, изучающей животных в их естественной среде обитания. Эта жизненно важная область науки достигла вершины признания в 1973 году, когда три этолога – Николаас Тинберген, Конрад Лоренц и Карл фон Фриш – разделили Нобелевскую премию по физиологии и медицине[3].

Все трое ученых терпеливо и скрупулезно наблюдали, как животные выражают мысли и общаются посредством своего тела. Прямая телесная коммуникация свойственна и нам, разумным животным-людям, наделенным даром вербального общения. Несмотря на то что мы очевидно полагаемся на развитую вербальную систему общения, многие из наших наиболее важных коммуникационных взаимообменов происходят благодаря «бессловесному голосу», которым выражает себя наше тело в танце жизни. Расшифровка невербальной реальности лежит в основе подхода к исцелению, который я представляю в книге.

Чтобы точнее передать природу и трансформацию травмы в теле, мозге и психике, я также опирался на отдельные открытия в области неврологии и нейронауки. Я убежден: клинические, естественно-научные исследования на животных и сравнительные исследования мозга вместе могут внести значительный вклад в эволюцию методологий, призванных восстановить жизнестойкость человека и способствовать самоисцелению. С этой целью я объясню, как наша нервная система развилась в иерархическую структуру, как эти иерархии взаимодействуют между собой и как более продвинутые системы отключаются перед лицом непреодолимой угрозы, оставляя мозг, тело и психику выполнять их более архаичные функции. Я надеюсь продемонстрировать, как успешная терапия восстанавливает сбалансированную работу этих систем. Неожиданным побочным эффектом такого подхода является то, что можно назвать «пробуждением живого, знающего тела». Я расскажу, что такое пробуждение является свидетельством происходящего, когда животные инстинкты и разум объединяются, давая нам возможность проявить себя в качестве целостного человеческого существа.

Своей работой я обращаюсь к терапевтам, стремящимся лучше понять источники травмы в мозге и теле: к психологам, психиатрам, эрготерапевтам, специалистам по физической реабилитации и телесно-ориентированным терапевтам. Я также надеюсь, что моя работа заинтересует многих врачей, которых ставят в тупик пациенты с необъяснимыми и изменчивыми симптомами, медсестер, которые долгое время работали на передовой медицины, ухаживая за перепуганными, ранеными пациентами, а также политиков, обеспокоенных проблемами здравоохранения. Наконец, я рассчитываю привлечь широкую аудиторию неравнодушных читателей, заинтересованных в самой различной тематике – от приключений, антропологии, биологии, Дарвина, неврологии, квантовой физики, теории струн, теории относительности и зоологии до новостей в разделе «Наука» газеты New York Times.

Вдохновленный «Шерлоком Холмсом», прочитанным в детстве, я попытался вовлечь людей в увлекательное путешествие длиною в жизнь, полное загадок и открытий. Оно привело меня в область, лежащую в основе того, что значит быть человеком, существующим на непредсказуемой и часто жестокой планете. Мне выпала честь изучать, как люди могут восстановиться после экстремальных испытаний, и я стал свидетелем стойкости человеческого духа, жизней бесчисленного количества людей, вернувшихся к счастью и добру даже после великих потрясений.

Часть истории будет носить личный характер. Написание книги поставило передо мной весьма захватывающую задачу. Я предлагаю отчет о собственном опыте как клинициста, ученого и исследователя внутренних глубин человека. Надеюсь, периодическое обращение к личной истории поможет создать доступное для восприятия произведение, где, несмотря на изучение немалого числа клинических и научных аспектов, будет не так много профессиональной лексики, и книга не получится чрезмерно утомительной и педантичной. Для иллюстрации тех или иных принципов я привлекаю некоторые клинические кейсы, а также приглашаю читателя принять участие в отдельных упражнениях на осознанность, в которых эти принципы воплощены.

Хотя книга адресована клиницистам, терапевтам и ученым, а также заинтересованным неспециалистам, в конечном счете она посвящена всем мучимым голодными призраками травмы. Этим людям, живущим в тисках тревоги, страха, боли и стыда, я надеюсь донести понимание, что в их жизни доминирует не «беспорядок и хаос», а травма, которую можно трансформировать и исцелить! Способность к трансформации является прямым следствием того, о чем я расскажу в следующем разделе.

Тело: саморегулирующееся и самопознающее

Прикосновение любви или откровения научного открытия – одно из величайших и чудеснейших благословений в жизни. Неудачный для романтики 1969 год оказался для меня временем захватывающего научного озарения. В тот год произошло важное техническое событие в космическом пространстве, а для меня ход жизни изменило осознание, случившееся в пространстве внутреннем.

В начале лета мы с друзьями сидели, приклеившись к экрану телевизора, с отвисшими от благоговения челюстями. Лунный модуль Eagle приземлился в море Спокойствия, и Нил Армстронг уверенно ступил на лунную поверхность. Как завороженные мы слушали ставшую бессмертной (хотя и грамматически небезупречную) фразу: «Один маленький шаг для человека, один гигантский скачок для человечества». Люди не только побывали на Луне, они совершили скачок в мир технологического процветания! Изображения Земли были переданы с нашего ближайшего небесного соседа, служа визуальным свидетельством, что мы отнюдь не центр Вселенной.

Несмотря на историческое значение этого дня, я сомневаюсь, что многие помнят месяц или даже год высадки «Аполлона-11» на Луну. Однако эта дата, 20 июля 1969 года, наряду с трепетом внутреннего откровения неизгладимо запечатлелись в моей памяти. Примерно в то же время в моих практических изысканиях в сфере взаимоотношений «разум/тело» произошло «случайное», но весьма значимое событие. Исключительное, первый шаг в моей новой профессиональной судьбе, оно дало мне возможность по-новому взглянуть на состояние человека, а также поставило меня лицом к лицу с собственными тараканами в голове и внутренними демонами, порожденными травмой.

Поводом к последующему инциденту стало то, что некий психиатр, зная о моем живом интересе к лечению стресса в свете взаимодействия разума и тела, направил ко мне молодую женщину. Нэнси (имя изменено) страдала от частых мигреней, гипертиреоза и переутомления, а также хронических болей и изнурительного предменструального синдрома. Сегодня подобные симптомы, вероятно, диагностировали бы как фибромиалгию и синдром хронической усталости. Ее жизнь еще больше осложнялась из-за сильных приступов паники и агорафобии, привязывавших ее к дому. В то время я разрабатывал процедуры релаксации и снятия стресса, основанные на осознанности тела, которые, по мнению моего знакомого, могли быть полезны для нее.

Нэнси вошла в кабинет, нервно вцепившись в руки мужа. Он явно тяготился ее полной зависимостью. Я заметил, как напряжена ее шея, которую она втянула в плечи, словно раненая черепаха, в то время как глаза были широко раскрыты, как у испуганного оленя в свете фар. Она сутулилась. Вся осанка передавала всепоглощающее чувство страха и поражения. Частота сердечных сокращений Нэнси в состоянии покоя была высокой – почти 100 ударов в минуту (о чем я мог судить по пульсации сонной артерии на шее). Дыхание было настолько поверхностным, что, казалось, едва могло поддерживать в ней жизнь.

Сначала я научил Нэнси осознавать, а затем расслаблять хронически напряженные мышцы шеи и плеч. Казалось, она вошла в состояние глубокого расслабления. Ее сердцебиение снизилось до уровня, близкого к норме, дыхание стало глубже. Однако несколько мгновений спустя она внезапно пришла в сильное возбуждение. Сердце бешено заколотилось, ЧСС подскочила почти до 130 ударов в минуту. Дыхание стало частым и неглубоким. Затем, пока я беспомощно наблюдал за трансформацией, она внезапно застыла в ужасе. Лицо стало мертвенно-бледным. Она казалась парализованной и едва могла дышать. Сердце, казалось, почти остановилось, ЧСС резко упала примерно до 50 ударов в минуту (о работе сердца расскажу в главе 6). Борясь с собственной надвигающейся паникой, я был в растерянности, не зная, что делать.

«Я умираю. Не дайте мне умереть, – умоляла она тихим напряженным голосом. – Помогите, помогите мне! Пожалуйста, не дайте мне умереть». Ее состояние и моя беспомощность вдруг вызвали в подсознании архетипическое решение. Перед мысленным взором вдруг возник сказочный образ: из дальней стены комнаты материализовался тигр, пригнувшийся перед нападением.

«Беги, Нэнси! – скомандовал я не задумываясь. – За тобой гонится тигр. Забирайся на те скалы и спасайся». Сбитый с толку собственной вспышкой, я с изумлением наблюдал, как ноги Нэнси начали дрожать, а затем двигаться вверх и вниз, что казалось спонтанной имитацией бега. Все тело затряслось – сначала конвульсивно, затем все более мягко. По мере того как дрожь постепенно утихала (что заняло почти час), на нее накатывало чувство умиротворения, которое, по ее собственным словам, «окутывало теплыми покалывающими волнами». (См. рис. 2.1a и 2.1b.)

Рис. 2.1а показывает порочный круг, в котором страх и неподвижность подпитывают друг друга. Это то, что засасывает нас в «черную дыру» травмы и удерживает там.

Позже Нэнси сообщила: во время сеанса она увидела себя четырехлетним ребенком, который пытается вырваться из рук врачей, а те держат ее, чтобы сделать эфирную анестезию для «обычного» удаления миндалин. По ее словам, это событие было «давно забыто». К моему крайнему изумлению, необычные конвульсии во время сеанса перевернули жизнь Нэнси. Многие симптомы значительно улучшились, а некоторые и вовсе исчезли. Приступ паники во время сеанса был последним. В течение следующих двух лет, вплоть до окончания аспирантуры, симптомы хронической усталости, мигрени и предменструальные симптомы стали значительно легче. Кроме того, она сообщила еще об одном «побочном эффекте» – Нэнси «чувствовала себя живее и счастливее, чем когда-либо».

Рис. 2.1b. Мне удалось вывести Нэнси из состояния неподвижности/страха и гипервозбуждения, позволив ей воссоздать опыт бегства и успешного избавления от потенциальных агрессоров. Для клиентки было важно ощутить переживание бега. Без его внутреннего восприятия этот опыт имеет лишь ограниченную ценность.

Врожденная способность к восстановлению

То, что позволило Нэнси выбраться из застывшей симптоматической оболочки и вернуться к жизни, было тем же механизмом, что предотвратил развитие моей травмы после аварии. Дрожь, происходившая в спокойном, ободряющем присутствии надежного человека, которой позволили продолжаться до естественного завершения, помогла восстановить равновесие и цельность, а также вырваться из тисков травмы.

Благодаря сфокусированному осознанию и микродвижениям, призванным воспроизвести и завершить наши незавершенные, встроенные инстинктивные защитные действия, мы оба смогли разрядить остаточную «энергию» нервной системы, активированную для выживания. Нэнси пережила долгожданный побег, который хотело совершить тело, когда ее, беззащитную маленькую девочку, удерживали и не давали осуществить желаемое. Словом, мы испытали и воплотили врожденную и могущественную мудрость инстинктивных реакций, мобилизовавшихся, чтобы отразить смертельную опасность.

Осознанное ощущение защитной первобытной силы резко контрастировало с ошеломляющей беспомощностью, охватившей каждого. Основное различие между опытом Нэнси и моим заключалось в том, что мне посчастливилось самостоятельно оказать себе первую помощь, а присутствие женщины-педиатра позволило пресечь в зародыше потенциальные симптомы ПТСР. Нэнси, как и миллионам других, к сожалению, не так повезло. Она долгие годы неоправданно страдала, пока мы не вернулись на короткое время к ее детской операции и не «пересмотрели» тот инцидент в моем кабинете почти двадцать лет спустя[6].

Если бы я не ощутил грубую мускульную силу своих инстинктов самосохранения, контрастирующую с беспомощным состоянием, у меня наверняка развились бы изнурительные симптомы ПТСР, которые так омрачили и искалечили жизнь Нэнси. Я, как и Нэнси, остался бы слишком напуганным, чтобы вновь уверенно чувствовать себя в мире. Точно так же как Нэнси при ретроспекции смогла сбежать от мучителей, мне удалось избежать деструктивных последствий, превентивно «перезагрузив» нервную систему в режиме реального времени.

При возникновении острой угрозы мы мобилизуем огромную энергию для защиты: пригибаемся, уворачиваемся, петляем, замираем и сжимаемся. Мышцы сокращаются, чтобы бить или бежать. Однако если действия оказываются неэффективны, мы цепенеем или падаем в обморок. Четырехлетнее тело Нэнси пыталось спастись от хищников в масках. Оно хотело убежать, но не смогло. Ее одолели и удерживали против воли могущественные великаны в масках и странных одеяниях. Во время сеанса тело Нэнси воспротивилось ощущениям подавленности и загнанности в ловушку, обусловленных паникой. И по мере того как оно осознавало это, то же делал и разум.

Биологической реакцией любого организма, ощутившего непреодолимую смертельную опасность (где шанс на спасение невелик или вообще отсутствует), является полное оцепенение и отключение. Этологи называют такую врожденную реакцию тонической неподвижностью (ТН). Люди в состоянии оцепенения переживают беспомощный ужас и панику. Предполагается, что отключение и обездвиженность будут временными. Дикое животное, проявляющее эту физиологическую, острую шоковую реакцию, будет либо съедено, либо, если опасность вдруг минует, предположительно, будет жить так же, как до столкновения со смертью. От этой встречи ему не станет хуже, но, возможно, прибавится мудрости. Оно может проявлять бóльшую бдительность (не путать со сверхбдительностью) в отношении аналогичных источников угрозы и, следовательно, раньше распознавать признаки опасности. Так, олень может, например, избегать определенных скалистых выступов, где ранее ему удалось спастись от внезапной атаки горного льва.

Люди, в отличие от животных, часто остаются в своего рода подвешенном состоянии, не полностью возвращаясь к жизни после того, как испытали угрозу жизни и всепоглощающий ужас. Кроме того, травмированный человек демонстрирует склонность к оцепенению в ситуациях, в которых нетравмированный может только почувствовать некоторую опасность или волнение. Вместо того чтобы быть последней реакцией на неизбежную угрозу, оцепенение становится реакцией «по умолчанию» на самые разнообразные ситуации, в которых чувства приходят в сильное возбуждение. Так, например, сексуальное возбуждение может неожиданно трансформироваться из возбуждения во фригидность, отвращение или избегание.

На пути к биологии травмы

Большинство людей думают о травме как о «психической» проблеме, порой даже как о «расстройстве мозга». Однако травма – это то, что происходит и с телом. Напуганные до смерти, мы цепенеем или падаем в обморок, подавленные и побежденные беспомощностью и страхом. Так или иначе, травма разрушает жизнь.

Состояние оцепенения в результате испытанного страха неоднократно изображается в различных великих культурных и мифологических источниках. Есть, разумеется, горгона Медуза, превращающая жертв в камень, если они столкнутся с ее ужасным взглядом. В Ветхом Завете жена Лота превращена в соляной столб в наказание за то, что стала свидетельницей ужасающего разрушения Содома и Гоморры. Если эти мифы кажутся вам слишком далекими от современности, достаточно взглянуть на детей, по всему миру играющих в «замри-отомри». Бесчисленные поколения использовали эту игру, чтобы «отыграть» первобытный ужас (часто таящийся в снах), сковывающий их тела. К этим примерам можно добавить миф наших дней о «заболевании», которое психиатрия назвала «посттравматическим стрессовым расстройством», или ПТСР. Несомненно, по сравнению с историческими мифами современная наука имеет определенные преимущества (и недостатки) в точном понимании универсального человеческого опыта ужаса, страха, травм и потерь.

Коренные народы во всей Южной Америке и Мезоамерике давно поняли и природу страха, и суть травмы. Более того, они, казалось, знали, как трансформировать ее с помощью шаманских ритуалов. После колонизации испанцами и португальцами коренные народы позаимствовали слово susto для описания того, что происходит при травме. Susto очень образно переводится не только как «паралич от испуга», но и как «потеря души». Любой человек, переживший травму, знает: сначала парализующий страх, за ним чувство потери своего пути в мире, оторванности от собственной души.

Слыша термин «парализующий страх», мы можем легко представить испуганного оленя, неподвижно застывшего в свете приближающихся фар. Люди реагируют на травму аналогично: вспомним Нэнси, ее испуганное лицо с широко раскрытыми глазами и застывшее выражение страха на лице. Древние греки также говорили о травме как о парализующем телесном переживании. Зевса и Пана призывали, чтобы вселить ужас и парализовать врага во время войны. Оба божества обладали способностью «замораживать» тело и вызывать «пан-ику». А в великих эпосах Гомера, «Илиаде» и «Одиссее», травма изображалась как безжалостная разрушительница личности и семьи.

Ко времени Гражданской войны в Америке – когда молодые люди внезапно увидели, как их товарищей разрывает на куски пушечным огнем; столкнулись с громом и ужасом хаоса; с пахнущими, гниющими трупами, к чему были совершенно не готовы, – для описания травматических последствий после боевых действий пользовались термином солдатское сердце[13]. Это название передавало как аритмию тревожного сердца, колотящегося в непрерывном ужасе, так и горечь войны, убийство братьев братьями. Другим термином, пришедшим к нам из времен Гражданской войны, была ностальгия