Читать онлайн Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль
- Автор: Ахона Гуха
- Жанр: Зарубежная психология, О психологии популярно, Саморазвитие, Личностный рост
Посвящается моим клиентам: вы ежедневно вдохновляете меня своим доверием, желанием меняться и храбростью перед лицом тьмы и боли. Спасибо, что вы удостаиваете меня чести идти рядом с вами.
Reclaim: Understanding Complex Trauma and Those Who Abuse by Ahona Guha
Copyright © Ahona Guha 2023
В оформлении обложки использована фотография: tofutyklein / Shutterstock / FOTODOM Используется по лицензии от Shutterstock / FOTODOM
© Ляшенко О.А., перевод на русский язык, 2023
© Гусарев К.С., художественное оформление, 2023
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
«Эта книга основана на богатом практическом опыте судебного и клинического психолога из Австралии, которая обсуждает тему отношенческой травмы, обращая внимание читателя на предубеждения по поводу жертв отношенческих травм и недостатки в подходах к исцелению. Я отдельно благодарна автору за смелость с подчеркнутым вниманием осветить тему травматического жизненного пути людей, совершивших тяжкие насильственные преступления. Во время работы в экспертном психиатрическом отделении мне довелось общаться с акторами сексуализированного насилия. Мне известно, что специалист, работающий с контингентом подэкспертных, может подвергнуться викарной травматизации не только в результате знакомства с деталями жестокого преступления, но и во время сбора анамнеза, сталкиваясь с ужасающими подробностями раннего опыта подэкспертных. Помню, когда я решила поделиться одной из самых страшных историй (это была история невероятно травматических детства и юности мужчины, на тот момент подозреваемого в совершении насилия над несовершеннолетним) с коллегой‑психиатром, в ответ я услышала обвинения в том, что я пытаюсь оправдать преступника и его преступные деяния. Поэтому чтение книги австралийской коллеги обладало для меня поддерживающим и нормализующим мои собственные мысли и эмоции эффектом. Я разделяю глубокие сомнения автора в способности современной пенитенциарной системы в том виде, в котором она существует, разорвать спираль насилия в обществе, и поддерживаю её гуманные идеи о необходимости большой психологической и социальной работы с теми, кто совершает насилие. Мы должны признать за акторами насилия право на то, чтобы быть рассмотренными в контексте виктимности, в роли жертвы, в качестве человека с последствиями отношенческой травмы прежде, чем реализоваться в роли насильника. И это непросто. Особенно жертвам насилия и их близким, то есть тем, кому адресована данная книга. Более того, признание за преступниками права быть рассмотренными в роли травмированных не предполагает обвинений в адрес их жертв, напротив, автор отмечает, что попытки перекладывания вины на жертв насилия и самообвинения жертв задерживают процесс посттравматического восстановления. Однако исцеление акторов насилия от последствий травматического опыта позволит снизить уровень вредоносности, который они представляют для окружающих, уменьшить или, возможно, полностью нейтрализовать риски рецидива их насильственного поведения, что изменит мир к лучшему и сделает его более безопасным для всех.
Я искренне рекомендую книгу в том числе своим коллегам (психологам, психиатрам, психотерапевтам), особенно тем, кто работает с акторами насилия. Ахона Гуха смотрит на проблему травмы не только с точки зрения человека, столкнувшегося с опытом травмы, но и глазами профессионала. Нашими с вами глазами».
– Елена Колесниченко, кандидат медицинских наук, врач‑психиатр, психотерапевт
Доктор Ахона Гуха – клинический и судебный психолог, а также человек, переживший комплексную травму. «Незалеченные раны. Как травмированные люди становятся теми, кто причиняет боль» – ее первая книга. Доктор Гуха оказывает помощь жертвам насилия, травмированным людям, клиентам со множеством других проблем, включая тревожность, депрессию, перфекционизм, эмоциональное выгорание и трудности в личных отношениях. Она также работает с теми, кто ведет себя агрессивно, чтобы оценить риск, и лечит их, чтобы снизить опасность для окружающих. Она пишет статьи для СМИ на тему психического и физического здоровья, социальной справедливости и равенства. Ее статьи были опубликованы в The Age, The Guardian, The Saturday Paper и Breathe Magazine, ее приглашали в качестве эксперта на SBS и ABC. Доктор Гуха выступает за социальную справедливость и хочет, чтобы мир был местом, свободным от жестокости и вреда. Ее работа направлена на ослабление психологических драйверов агрессивного поведения. Она пропагандирует равенство, равноправие и публичную поддержку тех, кто был исторически маргинализирован.
Предисловие
Необходимо отметить несколько моментов, прежде чем вы приступите к чтению.
Эта книга посвящена комплексным травмам и жестокому обращению. В ней описан целый спектр серьезных проблем и присутствуют упоминания о жестоком обращении с детьми, сексуальном насилии, насилии со стороны интимного партнера, принудительном контроле, сталкинге[1] и физическом насилии. Я не адаптировала материал для комфортного чтения, поскольку для меня важно четко показать природу трудностей, с которыми сталкиваются и живут люди, но при этом не включила излишних подробностей, чтобы вас не шокировать. Во время чтения я рекомендую вам следить за своей эмоциональной реакцией на материал и анализировать свою историю травм. Не бойтесь прервать чтение, если у вас появятся неприятные эмоции.
Я объективно рассматриваю травмы и жестокое обращение, чтобы наилучшим образом помочь вам понять их. Иногда объективность кажется неуместной перед лицом глубоких переживаний и болезненного опыта. Я хочу информировать вас и призываю признать сложные нюансы этих областей, а не обесценить или игнорировать дистресс. Эта книга не заменяет профессиональную помощь, и она не задумывалась как ресурс для тех, кто в данный момент находится в кризисной ситуации.
Принцип конфиденциальности имеет первостепенное значение в психотерапии. Клиенты ожидают и заслуживают того, что их истории будут хранить в секрете и что нарушение границ может произойти только в определенных обстоятельствах и с полным пониманием этических последствий. Конфиденциальность – это особенно важный, руководящий принцип при работе с травмированными клиентами, чьи границы постоянно нарушались. В этой книге я уравновесила необходимость предоставить клинический материал, чтобы передать богатство методов и глубину работы с травмами, и сохранить конфиденциальность своих клиентов. После тщательного обдумывания я решила, что смешанные случаи [1] – это лучший с этической точки зрения способ проиллюстрировать мою позицию. В каждом примере я сохранила общую клиническую динамику и трудности, возникающие при работе с травмированными клиентами, но при этом добавила вымышленные детали (имена и возраст, например). Как правило, клиенты с историей жестокого обращения имеют похожие проблемы, и мне удалось создать реалистичные и точные смешанные случаи, выстраивая кейс‑стади вокруг кластеров симптомов, которые я часто вижу в своей практике.
Клиенты, которых я описала в разделах о судебной психологии, прошли через тот же процесс. Адриан (глава 6) – это обобщенный образ многих сталкеров и жестоких интимных партнеров, с которыми мне довелось работать. Люди, совершающие подобные преступления, часто имеют общие характеристики, особенности поведения и жизненные истории, и я использовала свое знание литературы о рисках и сотни полицейских отчетов, чтобы создать этого персонажа. Мэдисон (глава 2) и Кейт (глава 5) – это тоже смешанные случаи, основанные на моей работе с женщинами в судебной системе. Я написала об ужасающих травмах в пенитенциарной системе, и некоторые читатели могут решить, что по этим историям легко узнать личность человека. К сожалению, такие истории распространены, хотя о них редко говорят. Жестокому сексуальному и физическому насилию подверглись большинство моих клиенток из области судебной психологии, поэтому их личности нельзя установить по их историям. Тем не менее, я изменила ключевые детали, чтобы устранить даже небольшой риск, и оставила подробности только для того, чтобы проиллюстрировать свою клиническую точку зрения.
Наконец, следует отметить, что, хотя я работаю в государственной службе судебной психиатрической помощи, все взгляды, выраженные в этой книге, являются исключительно моими, и они не всегда совпадают с позицией моей организации или более обширных правовых, коррекционных и психиатрических систем, в которых я работаю. Во всех описаниях психиатрических и коррекционных учреждений используется общедоступная информация. В этой книге я рассказываю о личном опыте и признаю, что мое изложение событий неидеально и воспоминания других людей могут отличаться. В описаниях реальных событий отсутствуют имена и другие отличительные характеристики.
Задачи психолога и писателя часто не совпадают, хотя я считаю, что изложение правды и стремление защитить тех, чьи голоса оставались неуслышанными, – это цели обоих. В сизифовой попытке объединить эти две роли я руководствовалась собственными этическими принципами и ценностями, а также желанием что‑то изменить. При этом я открыто и с сожалением признаю системные ограничения.
Введение
Начало 2020‑х оказалось очень тяжелым для многих из нас. Мы пережили пандемию и связанные с ней трудности, включая нахождение вдали от близких людей, болезнь, смерть, отчаяние, коллапс систем здравоохранения и значительное ухудшение психического здоровья. Хотя моя работа оставалась стабильной, временами меня охватывал сильный экзистенциальный страх. Казалось, ничто не имеет смысла, и я чувствовала себя отрезанной от всех, кто мне дорог. У меня не осталось веры в человечество и саму себя.
Эти ужасающе мрачные мысли и чувства были вполне обоснованными в контексте мировой пандемии. COVID-19 нанес миру коллективную травму беспрецедентных масштабов. Она касалась не только здравоохранения и экономики, но также отношений и общественной жизни: многие из нас оказались вдали друг от друга, лишились надежды и страдали, не имея возможности объединиться с другими людьми. Когда нам все же позволили снова общаться, некоторые из нас решили этого не делать из‑за нервного истощения и страха снова выйти в мир. Наша реакция была такой же, как у жертв серьезного родительского пренебрежения [1] в детстве, которые часто полностью отстраняются от окружающих и не могут строить отношения с другими людьми.
Эти годы принесли с собой не только пандемию, но и другие серьезные травмы некоторым жителям Австралии. Грейс Тейм, в детстве пережившая сексуальное насилие, получила награду «Австралийка года» за свою великолепную работу по оказанию помощи жертвам насилия. В коронерском отчете было сказано, что смерть коренной жительницы Австралии в тюрьме была целиком предотвратимой и наступила в результате системных и индивидуальных ошибок. Семья беженцев по фамилии Надезалингам, живущая в Билоиле, продолжала молча страдать от медицинской халатности, пребывания вдали от своего сообщества и последствий событий, побудивших их уехать со Шри-Ланки. Многочисленные беженцы годами находились в заточении в крошечных душных гостиничных номерах Мельбурна.
Во всем мире продолжалось насилие на расовой почве, и напряжение вылилось в активные действия и протесты после смерти Джорджа Флойда[2]. Женщин убивали партнеры, в том числе и бывшие. Войска были выведены из Афганистана, создавая сцены хаоса и беспорядка. Разумеется, это далеко не полный список, я перечислила события, которые сразу пришли мне в голову. Многие люди продолжают избегать межличностных отношений, пытаясь осознать произошедшее и добиться некоторой внутренней стабильности.
Нам кажется, что мир треснул. Мы утратили чувство определенности и контроля, и нас не покидает ощущение постоянной опасности и неизбежности смерти. Именно в таком мире люди, пережившие комплексную травму, живут изо дня в день.
Я клинический и судебный психолог из Мельбурна, Австралия. Клинические психологи работают с людьми, имеющими серьезные трудности с психическим здоровьем, а судебные психологи трудятся на пересечении правовой системы с системой оказания психологической помощи. Судебная психология заинтересовала меня сразу, еще когда я только училась в колледже, и бо́льшая часть моей работы связана именно с ней. Я работаю с теми, кто причинил тяжкий вред другим людям и имеет нарушения психического здоровья. Моя докторская диссертация [2] посвящена долгосрочным психическим и физическим последствиям сексуального насилия в детстве, и я пришла к выводу, что люди, подвергавшиеся этому виду насилия, значительно чаще обращались за медицинской помощью по различным причинам и имели более высокий риск преждевременной смерти, чем население в целом. Травмы причиняют моральный ущерб, однако их влияние распространяется и на физическое здоровье. Уровень суицидов среди людей, переживших травмы, высок [3]. Иногда жить с историей жестокого обращения настолько трудно, что смерть кажется предпочтительней.
Эмоциональные и поведенческие трудности, вызванные ранними комплексными отношенческими травмами, огромны, и они распространяются от человека на целые социальные структуры. Они часто влекут за собой психологический и жизненный хаос для жертв, а также всех профессионалов и систем, вовлеченных в оказание помощи. Трудности, вызванные отношенческими травмами, дополняют другие существующие психические расстройства и усложняют процесс восстановления. Многие пациенты с серьезными психиатрическими диагнозами и многие заключенные имеют в анамнезе комплексные травмы. Хотя травмы не всегда вызывают психическое заболевание и не заставляют людей совершать преступления, они часто являются первым шагом на этом тяжелом пути.
Споры о том, что такое травматическое событие, продолжаются. Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам 5‑го издания (DSM-5) и Международная статистическая классификация болезней 11 (главные психиатрические диагностические руководства) дают определения травмам, но эти определения остаются открытыми для интерпретации. Диагностическое и статистическое руководство определяет травму как «смерть или ее угрозу, тяжкие телесные повреждения или сексуальное насилие», в то время как Международная статистическая классификация болезней трактует комплексную травму как «подверженность событию или серии событий крайне опасного или пугающего характера; как правило, это длительные или повторяющиеся события, выход из которых сложен или невозможен».
Прилагательное «комплексная» относится к накопительной и составной природе травмы, а также ее долгосрочным последствиям, причем не только для самой жертвы. В этой книге я использую прилагательные «комплексная» и «отношенческая» как взаимозаменяемые. Под отношениями я подразумеваю все их типы, включая интимные, платонические, семейные и дружеские. Каждый микроконтакт, который мы устанавливаем с другим человеком, – это отношения, потенциальная дорога к исцелению или вреду.
Жертвы и психотерапевты часто используют более широкое определение травмы, чем предлагают вышеупомянутые руководства. Слова «крайне опасный» и «пугающий» можно понимать по‑разному. По моему мнению, любой поступок со стороны другого человека, который влечет за собой физический, сексуальный или психологический вред, можно считать травматическим по своей природе, и не имеет значения, одиночное это событие или серия сложных событий с накопительным эффектом. Люди по‑разному реагируют на травматические события, и то, что одному человеку кажется катастрофическим, может не оказать такого же воздействия на другого. Защитные факторы, например, наличие привязанности к надежному человеку, и раннее вмешательство могут уменьшить последствия травмы. Наше тело испытывает травму и хранит ее в себе, но травма может отрицательно сказаться и на том, как мы думаем, чувствуем и формируем воспоминания. Как тело, так и мозг хранят травматические воспоминания, но не у всех людей травма имеет воплощение. Кроме того, не каждый человек страдает на протяжении всей жизни. Для многих из нас защищенность, хорошие отношения, работа и образование помогают ослабить последствия травмы.
Отношенческие травмы специфичны для людей. Ни одно другое живое существо не причиняет вред своим сородичам намеренно, разве что при охоте или в период спаривания. Наша префронтальная кора подарила нам широкий спектр сложных когнитивных процессов, и, хотя благодаря ей наша жизнь приобрела невероятную социальную глубину и богатство, она временами побуждает нас проявлять агрессию или причинять боль другим. Мы сложные социальные существа, и, хотя мы иногда причиняем вред окружающим, мы также нуждаемся друг в друге. Мы живем в паутине отношений и развиваем многие из фундаментальных эмоциональных навыков благодаря общению с родителями/опекунами. Отношенческие травмы имеют отличительную характеристику: наши социальные связи отражают наше существование в мире, и мы воспринимаем вред, причиненный другими людьми, как покушение на свою сущность и самоидентичность. Кроме того, люди, необходимые нам для выживания, часто проявляют к нам жестокость. Так бывает при агрессии родителя по отношению к ребенку.
Что касается разговоров о травмах, я заметила, что они сосредоточены вокруг ограниченного количества симптомов и что некоторые жертвы считаются более «желанными». Общественный дискурс обычно нацелен на тех, чьи травмы проявляются социально приемлемыми способами, включая плохое настроение, тревожность, эмоциональное выгорание, перфекционизм, желание угождать людям, бессонницу и трудоголизм. Хотя эти симптомы действительно присутствуют у некоторых людей с комплексной травмой в анамнезе, у многих жертв имеются гораздо более серьезные проблемы, включая различные зависимости, трудности с управлением эмоциями, самоповреждения, суицидальные мысли, расстройства пищевого поведения, злость, агрессию, импульсивность и хаотичный образ жизни. Многие жертвы переживают циклы дезорганизации и причинения вреда, а затем попадают в детские колонии, психиатрические больницы и исправительные учреждения.
Люди, которые подвергаются длительному жестокому обращению в близких отношениях, например со стороны родителей или партнеров, часто имеют проблемы с эмоциональной регуляцией, настроением, отношением к миру и образом жизни. Профессионалы приходят в замешательство, когда их клиенты плавно перетекают из одного кризиса в другой. Это особенно касается тех, кто реагирует на травму социально неприемлемыми или сложными способами, например, страдает серьезным психическим расстройством, агрессивно ведет себя с окружающими или становится «резистентным к лечению», «трудным», «враждебным», «зависимым» или «не идущим на контакт».
Думая о комплексных травмах, необходимо принимать во внимание всех жертв, а не только тех, кто, по нашему мнению, «заслуживает» лечения (как правило, это относится к тем, кто похож на нас). Как общество и отдельные индивиды мы часто сосредотачиваемся на тех, кто «стоит» лечения или имеет некоторый потенциал. Взглянуть в лицо последствиям самых тяжелых травм и системным изменениям, необходимым для их устранения, может быть трудно, и многие из нас начинают обвинять некоторых жертв и пытаться наказать их за их поведение либо лишением адекватной психологической помощи, либо заключением в тюрьму вместо лечения. В этой книге я рассматриваю все формы комплексных травм и не боюсь говорить о неприятном посттравматическом поведении, свидетелем которого я стала.
Я также заметила, что нам сложно в полной мере осознать последствия отношенческих травм, понять психологические факторы, лежащие в их основе, и разумно на них отреагировать. Многие жертвы переходят из одной службы в другую и получают лишь частичное лечение многочисленных симптомов. При этом понимание психологических паттернов, лежащих в основе их боли, ограничено. Многие из этих жертв получают новые травмы во время лечения. Некоторые из них регулярно попадают в больницы и исправительные учреждения из‑за сложного смешения проблем, происходящих от реакции на травму.
Сейчас я работаю в государственной службе судебной психологической помощи. Я оцениваю и лечу тех, кто склонен к проблемному поведению высокого риска[4], включая преследование, поджоги, изнасилования, общую склонность к жестокости, насилие в семье, угрозы и сутяжническое поведение (например, использование судебной системы и онлайн‑форумов для того, чтобы досаждать другим людям). У меня также есть несколько частных клиентов. В частной практике я в основном работаю с людьми, пережившими комплексные травмы и жестокое обращение.
Моя судебная работа подразумевает взаимодействие с людьми, которые проявляют агрессию к окружающим и наносят им отношенческие травмы; убийцами; матерями, которые покалечили или убили своих детей; а также всеми, кто занимается сталкингом, насилует, поджигает, угрожает и нападает. Все мои клиенты из пенитенциарной системы причинили вред другим людям. Большинство из них также являются жертвами. Я использую понятия «жертва» и «переживший травму человек» как взаимозаменяемые в зависимости от контекста. Мне известно о спорах, касающихся терминологии, но я употребляю именно эти понятия, поскольку, честно говоря, не у всех жертв получается стать «пережившими травму». Используя слово «жертва», я не проявляю неуважения к тем, кто испытал на себе жестокое обращение, и не пытаюсь лишить их силы. Я подчеркиваю болезненный недобровольный опыт, связанный с причинением вреда и мучениями со стороны других людей.
Те, кто проявляет жестокость к окружающим или причиняет им вред, нередко оказываются непонятыми. Их действия не анализируют, не пытаются их понять травму.
В общественном дискурсе фигурирует несколько упрощенных объяснений причинения вреда, включая концепции нарциссизма и психопатии, а также более широкие социологические объяснения, например: «Мужчины выбирают агрессивное отношение к женщинам». Часто тех, кто причиняет вред окружающим, демонизируют и называют монстрами. Мы чрезмерно упрощаем причины вредоносного поведения, потому что нам проще понять такие концепции и управлять ими. Гораздо легче поместить человека в категорию либо жертвы, либо преступника, или верить, что в преступниках есть нечто, что отделяет их от нас и дает им способность причинять боль другим людям. Держа в голове эту дихотомию, мы можем ненавидеть тех, кто проявляет агрессию, и отделять себя от них. При этом мы убеждаем себя в своей «хорошести». Однако эти убеждения не соответствуют действительности: вредоносное поведение является результатом сочетания ряда факторов [5], и многие из нас в определенных ситуациях повели бы себя нежелательным образом [6].
Истинные причины абьюзивного поведения лежат гораздо глубже, чем мы думаем: иногда они кроются в травмах, личностных характеристиках и психологическом функционировании, а иногда – в системах, которые должны защищать, поддерживать и взаимодействовать. В большинстве случаев встречается и то, и другое.
В этом мире мало настоящих монстров, но много травмированных людей, которые причиняют вред окружающим.
Сложно балансировать на канате, туго натянутом между работой с жертвами и теми, кто вредит другим людям. Я считаю, что эти роли дополняют, а не исключают друг друга. Работая с людьми, причиняющими вред окружающим, я всегда удивляюсь, как много из них сначала вредят самим себе, а уже потом начинают вести себя непостижимым для большинства из нас образом.
Травмы в анамнезе не являются причиной жестокости. Жестокость и злость имеют множество причин, и большинство травмированных людей никогда не причиняет вреда окружающим. Однако в некоторых случаях травма может быть предрасполагающим фактором (как правило, в сочетании с другими факторами, например употреблением наркотиков), и я крайне редко встречаю людей, которые причиняли кому‑то серьезный вред, но при этом не имели неблагоприятного детского опыта. Это не оправдывает их поведение и не означает, что нам не следует от них защищаться. Это лишь значит, что мы можем объяснить и понять их поведение в контексте того, что они сами пережили.
Работая с жертвами и абьюзерами, я держу в голове свою профессиональную задачу: сохранять безопасность людей и делать мир чуть лучше. Хотя я не могу помочь всем и контролировать все, понимание и сострадание по отношению к тем, кто причиняет вред, помогает мне сократить боль и страдания. Мне также нравится использовать свои знания об абьюзерах, чтобы помочь жертве идентифицировать агрессора, понять его и защититься от него. Существует множество заблуждений о травмах и природе абьюзеров, и, чтобы понять отношенческие травмы и защититься от них, мы должны понять тех, кто их наносит. Мы не можем контролировать то, о чем не имеем представления.
Мои травмированные клиенты во многом являются моим бастионом храбрости, надежды и защиты, когда я сталкиваюсь с трудностями работы в судебной сфере. В них я вижу желание исцелиться и способность меняться к лучшему, несмотря на травмы. Это воодушевляет меня и придает мне сил, когда храбрость меня покидает.
Эта книга представляет собой руководство по доказательным психологическим стратегиям, которые помогают понять природу комплексных травм, задачи восстановления, личность абьюзеров, а также общие проблемы, связанные с оказанием помощи и управлением травмами. В книге сочетаются исследования, эксперименты и клинические случаи; в ее основе лежит мой опыт, полученный как в клинической и судебной психологии, так и до прихода в психологию в различных социальных службах (помимо всего прочего, я была социальным работником государственной службы защиты детей и оказывала поддержку жертвам семейного насилия). Эта книга сосредоточена на мыслях, чувствах и убеждениях людей, а также отношенческих/межличностных структурах, которые способствуют причинению вреда или защищают от него. Хотя специфические нейробиологические и физиологические процессы тоже влияют на последствия комплексных травм, в этой книге рассмотрены лишь психологические процессы. Нейробиологические и физиологические процессы описаны кратко, когда это уместно. Несколько профессионалов своего дела[7] великолепным образом описали нейробиологию и физиологию травм, и я буду направлять вас к их работам, если в этом будет необходимость.
Я также хочу дать комментарий по поводу пола. В большинстве книг о травмах и жестокости подразумевается, что жертвы – это женщины, а абьюзеры – мужчины. Я не согласна с этой дихотомией, поскольку поведение и трудности редко напрямую связаны с полом. Я работала с мужчинами и женщинами, которые были жертвами и имели все типы вредоносного поведения, включая семейное насилие, сексуальное насилие и жестокость в целом. Пол – это релевантный фактор в некоторых типах поведения, например сексуальное насилие, и я говорю об этом, когда это уместно. Однако я также пыталась использовать максимально нейтральный язык, так как считаю важным признать, что представители обоих полов могут быть жертвами и инициаторами насилия, при этом такое поведение часто подкреплено одинаковыми психологическими факторами. Некоторые типы поведения имеют крепкую социальную основу, и с моей стороны было бы упущением не написать о влиянии сексуализации, власти и мизогинии на жестокое обращение с женщинами. Эти разговоры сложны и многогранны, и я намеренно сосредоточилась на исследовательских данных, отходя от идеологии и стремясь ко всеобщей безопасности и уважению.
У меня тоже есть опыт нескольких травм и восстановления после них. Это не книга о моей жизни, но я рассказала в ней о себе, так как считаю важным бороться с заблуждениями о том, что травмированные люди сломаны и не способны к восстановлению и что травмы бывают только у определенных типов людей. Исторически сложилось так, что психическое нездоровье связано с большим количеством предубеждений, и профессионалам часто рекомендуют не рассказывать о собственных психических проблемах. К счастью, после пандемии я заметила, что все начало меняться.
Я никогда не буду стигматизировать психические расстройства, и один из главных способов доказать это – поделиться собственной историей. Я не буду публично говорить о своих травмах, поскольку это моя история, и я выбираю приватность, но скажу, что я на протяжении многих лет страдала из‑за вызванных ими проблем. Я считаю, что вполне восстановилась, но этот процесс потребовал больших усилий, финансовых вложений в мое психическое здоровье и терпения. Меня множество раз подводили разные люди, прежде чем я нашла подходящую помощь. У меня была возможность вложить в свое восстановление необходимое время и ресурсы, и большое желание выздороветь, чтобы не дать этим трудностям портить мне жизнь или влиять на мою работу с клиентами. Мне также повезло найти психолога, который прошел этот путь вместе со мной и продолжает поддерживать мое ощущение безопасности. Не у каждого травмированного человека есть возможность поработать с психологом или так сильно сосредоточиться на своем психическом здоровье.
Эта книга является результатом моего обучения, исследования жестокого обращения с детьми, работы в качестве терапевта, специализирующегося на лечении травм, судебной психологии и моего собственного долгого пути в качестве пациентки. У многих из нас есть поведенческие травмы, но ни одна из них не мешает нам быть цельными людьми. Я надеюсь, что эта книга прольет свет на некоторые темные углы в теме отношенческих травм. Мы исследуем различные аспекты такого рода травм, проявления жестокого обращения, а также изучим способы преодоления того, что мы пережили сами или того, чему были свидетелями.
Главное – я верю, что эта книга подарит вам надежду.
Глава 1
Понимание отношенческих травм
Сегодня мы можем открыто говорить о травме, чего не было никогда раньше.
Когда я только захожу в социальные сети, я тут же вижу очередной всплывающий баннер, на котором написано, как травма влияет на мои отношения, сон, работу и тело. Многие из этих баннеров примитивны или гиперболизированы, но одно их существование указывает на то, как травма и насилие вошли в культурный нарратив. В магазинах появилось множество книг на эту тему, и некоторые уважаемые люди открыто и честно рассказали свои истории.
Травма – это относительно хорошо известное явление, но, несмотря на повсеместность травм, они по‑прежнему окутаны заблуждениями.
Что такое травма на самом деле?
Что отличает травму от стрессового, но не травматического события?
Почему одни люди восстанавливаются после травм, а другие продолжают страдать?
Как выглядит высокофункциональная жертва?
Что значит слово «высокофункциональный»?
Почему разговоры в основном сосредоточены вокруг более приемлемых проявлений травмы (перфекционизм, тревожность, бессонница), а не ее мрачных аспектов (суицид, самоповреждения, наркомания, преступность)?
Почему многие люди, пережившие отношенческую травму, подвергаются повторяющейся виктимизации? Почему системы, которые по идее должны помогать жертвам, только повторно их травмируют?
Почему многие люди с травматической историей не могут обратиться за помощью?
Почему многие терапевты не могут надлежащим образом распознать и вылечить травму?
Как профессионалы справляются психологически, работая с травмированными людьми?
Что такое заместительная травма?
Все это актуальные – и сложные – вопросы.
Как психолог, специализирующийся на лечении травм, я должна проводить непростое разделение. Я знакома со многими проявлениями травмы, и я изо всех сил стараюсь помочь клиентам принять свои истории и научиться управлять ими, не преуменьшая и не игнорируя свою боль. Кроме того, я пытаюсь помочь им сформировать реалистичное представление о себе как о людях, выходя за пределы своего опыта и возвышаясь над ним. Я прошу клиентов осознать и принять их уровень дистресса[3], а также напоминаю, что им не нужно навешивать на дистресс ярлык травмы, чтобы легитимизировать его. Однако я также побуждаю клиентов называть тяжелый опыт травмой, когда это уместно.
Я ценю, что разговоры о психическом здоровье и травмах стали нормой в массовой культуре, но вздрагиваю при виде вольного употребления слов «травма» и «жестокое обращение» или использования этих понятий людьми, которые не имеют специального образования и просто хотят заработать. Я считаю, что расширение понимания травмы является положительным шагом, однако важно отличать травматический опыт от опыта, который не выходит за границы нормального человеческого функционирования.
За последние несколько десятилетий произошли значительные изменения в нашем видении травм.
Мы начали признавать, что события, не связанные с причинением физического вреда, тоже могут быть травматичными для психики.
Это дает людям возможность проанализировать природу своего опыта и понять дистресс, вызванный определенными событиями. Способность обозначать и характеризовать события помогает мозгу осознать их, благодаря чему нам становится легче справляться с дистрессом.
Несмотря на эти положительные изменения, существуют также трудности, связанные с тем, как мы говорим о травмах. Часто мы делаем это, невежественно закрывая глаза на трещины, которые травмы оставляют в психике. Социальные сети нередко упрощают концепцию травмы, и это слово часто некорректно используется для объяснения многих психологических паттернов (эмоциональное выгорание, постоянная занятость, трудности со сном, компульсивный просмотр ленты социальных сетей и желание угождать окружающим), а также относительно нормальных и адаптивных (помогающих человеку приспособиться к окружающей среде) моделей поведения.
Травматическая привязанность, угодничество, активация блуждающего нерва, расстройства привязанности, нарциссизм, созависимость, ловушка зависимости – все эти понятия вы наверняка встречали, и многие из них взяты из литературы о травмах. Я не хочу показаться слишком пессимистичной, в современной культуре действительно есть реалистичные репрезентации травмы: фильм «Сокровище»[4], сериал «Уборщица. История матери‑одиночки», реакция Эйми из сериала «Половое воспитание» на сексуальное насилие в третьем сезоне, а также роман «Шагги Бейн», удостоенный Букеровской премии. Все они содержат правдоподобные описания травматических событий и их психологических последствий без сенсационализма.
Тем не менее, травму считают причиной многих зол, и некоторые виды проблемного или вредоносного поведения называют ее проявлением. Хотя в целом эти утверждения правдивы – травма вызывает многочисленные психологические проблемы и лежит в основе многих трудностей, этот феномен гораздо сложнее и детальнее, чем описывается в социальных сетях.
Я думаю, что люди начали больше говорить о травмах по нескольким причинам
Во‑первых, за десятилетия исследований и наблюдений за реальной жизнью сформировалась обширная база данных, свидетельствующих о серьезном влиянии травмы на функционирование и жизнь людей. Технологические достижения позволили нам исследовать мозг травмированных людей, и мы увидели поразительные структурные изменения, возникающие, когда неблагоприятные события происходят в ключевые периоды развития. Известно, что у ветеранов симптомы посттравматического стрессового расстройства сохраняются на протяжении десятилетий после войны, и полное выздоровление не всегда возможно. Следует отметить, что сегодня есть несколько замечательных видов терапии, и многие люди избавляются от симптомов благодаря лечению. Но первоначальный оптимизм ослабевает, когда мы понимаем, что путь к восстановлению после травм, особенно комплексных, кумулятивных и межпоколенческих, далеко не прост. У нас есть четкие системы понимания посттравматических реакций, и мы знаем, что последствия травм более глубоки, чем интрузии (флешбэки или ночные кошмары).
Если не контузия, то шок от жизни[5].
Годы исследований и клинического опыта показали, что травма – это главный предрасполагающий фактор для многих эмоциональных трудностей. Сегодня травмы изучены гораздо лучше, в основном благодаря достижениям таких выдающихся специалистов, как Брюс Перри, Джудит Герман, Алис Миллер и Бессел ван дер Колк. Мы знаем, что травмы имеют далекоидущие последствия и что ранняя отношенческая травма в анамнезе – это общепризнанный фактор риска развития большинства психических расстройств, включая те, которые ранее считались органическими по своей природе, например психоза. Современную литературу о травмах легко читать и усваивать, и она значительно отличается от замысловатых клинических трудов прошлых десятилетий. Мы стали много говорить и думать о психическом здоровье, и это привело к осознанию того, что травма способна разбить его вдребезги.
Когда мы больше знаем, мы больше видим.
Во‑вторых, теперь мы можем не тратить все свои силы на решение базовых задач по выживанию, мы имеем больше когнитивных ресурсов, чтобы поразмышлять о глобальных вопросах, а также можем вступать в общий дискурс. В некоторых местах набирает силу движение к справедливости и равноправию, и сегодня все больше людей стремятся изменить статус‑кво. Для этого в том числе необходимо изучить вред, причиненный людям, и признать травму. Люди с разными жизненными историями начинают публично говорить о своей жизни и трудностях, помогая ввести в норму разговоры на эту тему и подавая другим пример. Когда мы осознали важность репрезентации[6], различные меньшинства получили расширенную платформу для выступлений, что способствовало пониманию систематических проявлений агрессии в адрес целых групп населения и борьбе с нею. Однако каждый шаг к равенству вызывает жесткое сопротивление, и сильные мира сего нередко объединяются и противятся переменам. В качестве примера можно привести отношение определенных представителей СМИ (богатых, белых, мужского пола) к жертвам вроде Грейс Тейм.
В-третьих, развитие технологий и социальных сетей упростило доступ к примитивной информации о сложных проблемах с психического здоровья. Эту информацию часто продвигают люди, обладающие низкой квалификацией в области физического или психического здоровья или вообще не имеющие профильного образования. «Расползание» понятия травмы отчасти обеспечивают люди, которые хотят стимулировать интерес к травмам и жестокому обращению ради собственной выгоды. Терминологию, связанную с психическим здоровьем, легко использовать ради финансовой выгоды или общественного влияния, что привело к тому, что некоторые термины (нарциссизм, привязанность, газлайтинг, манипуляция, психопатия и т. д.) стали частью нашего повседневного лексикона, хотя большинство людей не имеют представления, что они означают. Работая над этой главой, я увидела на LinkedIn пост исследовательского института, специализирующегося на супружеской терапии. В посте говорилось о признаках посттравматического стрессового расстройства (ПТСР) после измены. ПТСР – это диагностируемое психическое расстройство, возникающее, когда человек либо испытал воздействие угрожающего жизни события, либо стал его свидетелем. Хотя измена может причинить сильнейшую боль, она не соответствует базовым диагностическим критериям ПТСР. Однако люди, испытавшие сильную боль после измены могут убедить себя в том, что у них ПТСР, и записаться на всевозможные курсы и виды психотерапии, чтобы «вылечиться» от этого расстройства.
При отсутствии глубоких знаний человек склонен к когнитивным упрощениям, известным как эвристика, и примитивным объяснениям сложных явлений (например, называет каждого черствого человека психопатом). Социальные сети изменили нашу способность концентрироваться, сделав нас похожими на двухлетних детей: нас зачаровывают яркие цвета, веселые танцы и запоминающиеся мелодии, но при этом мы не можем выносить менее динамичную и более серьезную информацию, необходимую для понимания сложных явлений. Видео из популярных социальных сетей никогда не смогут адекватно описать травмы.
Что касается культуры, травма преподносится как объяснение многочисленных психологических и отношенческих трудностей, и это без вопросов признается многими людьми. Западные общества отличаются быстрой медикализацией[7] и патологизацией человеческого опыта. Эта тенденция усилила наше желание видеть травму в нормальном, обыденном опыте, вызывающем неприятные чувства. Нам не нравятся негативные эмоции, и, называя что‑то травмой, мы можем пройти лечение и, может быть, избавиться от этого. Это гораздо быстрее и приятнее, чем признать, что негативные чувства и дистресс являются частью эмоциональной жизни и иногда их нужно просто перетерпеть.
Социальные сети также позволяют получить быстрый доступ к групповому мышлению, при котором человек неосознанно имитирует поведение и мышление группы других людей, не оценивая предоставленную информацию критически. В этих культурных изображениях последствий травмы есть доля правды, но механизмы, лежащие в основе этих последствий, часто гораздо сложнее, чем нам преподносят.
Кроме того, я подозреваю, что в нашем гиперсвязанном, но крайне занятом мире у нас возникают проблемы в отношениях в большей степени, чем когда‑либо. Хотя я могу это доказать лишь собственным клиническим и личным опытом, мне кажется, что структуры близких отношений – доброта, сострадание, тщательное обдумывание, внимание к другим людям – были смыты потоками работы, достижений, путешествий, подработок, социальных сетей, онлайн‑свиданий и неограниченной доступности всевозможных вариантов. По этой причине мы относимся к людям так, словно они одноразовые, но при этом чувствуем себя одинокими, тревожимся за отношения и не можем установить крепкие связи. Начав воспринимать изучение отношений как механизм построения более крепких связей, мы стали задумываться о вреде, который может быть причинен в отношениях, и расширили словарный запас, связанный с отношенческими травмами.
Наконец, говоря о травме, мы иногда подразумеваем ее долгосрочные последствия, а именно: ее влияние на формирование личности, образ жизни, отношение к здоровью и межличностные отношения. Мы социальные существа, и травма нарушает нашу способность выстраивать отношения с собой и друг с другом. Нам нужен простой способ говорить о влиянии травмы на жизнь, личность, психопатологии и защитные механизмы, поэтому мы используем слово «травма», подразумевая монолитyю статичную сущность.
Больше всего в злоупотреблении термином «травма» меня беспокоит не то, что люди используют это слово слишком свободно, а то, что они произносят его бездумно, не принимая во внимание многочисленные последствия травмы. Без этого, а также без точного представления о последствиях травм и возможных методах лечения, жертвы вроде Сьюзи будут продолжать страдать.
Когда я впервые увидела Сьюзи, она напряженно сидела на краю стула, словно готовясь вскочить с него в любую минуту. Она выглядела хрупкой и тонкокостной. Все в ней было изящным и острым. Ее ключицы проступали через кожу, образуя под собой глубокие ямы, а складки льняного платья были отутюжены до такой степени, что напоминали лезвия. Легкое дрожание рук нарушало внешнее спокойствие.
Сьюзи выглядела так, словно она не хотела быть здесь. Казалось, будто какой‑то импульс втолкнул ее в мой кабинет без ее согласия.
«Я всегда очень встревожена, – сказала она. – Хуже всего мне приходится, когда я должна присутствовать на совете директоров. Я всегда чувствую себя глупо, не могу подобрать нужные слова и впадаю в ступор. Все остальные справляются с работой гораздо лучше меня».
В течение года психотерапии мы обсуждали историю Сьюзи и пытались выяснить причины ее тревожности. Я сразу поняла, что она привыкла достигать высот и вовсе не была глупа, вопреки ее представлениям о себе. У нее была ответственная должность в сфере финансов, и она руководила большой командой профессионалов. Снаружи ее жизнь выглядела великолепно: прекрасная работа, стабильные отношения, путешествия и друзья.
Внутри Сьюзи охватывал страх, что ее сочтут странной или «обманщицей». На работе она ежедневно испытывала сильную тревогу и стремилась к чрезмерной компенсации: брала на себя сложные задачи, отказывалась от отдыха и оставалась гипербдительной к любым признакам неодобрения. Ее отношения едва функционировали, и они с партнером просто сосуществовали. Они редко проводили время вместе или находили возможность для нежности и секса. Сьюзи хотела большей близости, но боялась, что ее отвергнут.
– Когда позавчера мне было грустно, и я сказала, что хочу обняться и поговорить, он спросил, не могу ли я подождать, когда он закончит работу.
– Что вы ответили на это?
– Ничего. Меня начало трясти после его ухода. У меня начались сильные рвотные позывы.
Даже в моменты отчаяния и печали Сьюзи не хотела, чтобы ее считали проблемной, и она не позволяла себе быть уязвимой или злиться. Вместо этого она применяла стратегии преодоления стресса, которым научилась еще в подростковом возрасте, чтобы успокаиваться. Среди них было переедание и стимулирование рвоты.
Тема трудностей в отношениях часто всплывала в нашей совместной работе, пока мы осторожно пытались распутать нити истории Сьюзи и понять причины, по которым она сделала тот или иной выбор. Со временем мы добрались до невероятно сложного детства (родители употребляли наркотики), а также истории полного эмоционального пренебрежения и сексуального насилия, которую усложняли абьюзивные отношения в молодом взрослом возрасте.
Сьюзи погружалась в работу и старалась достичь как можно большего, чтобы отвлечься от несчастливого детства; она считала, что достижения и финансовая стабильность защитят ее от вреда со стороны других людей. Очевидно, она пыталась компенсировать ощущение незащищенности, которое было у нее в детстве. Она задала очень высокие стандарты для себя и была убеждена в своей неполноценности, что объяснялось долгими годами эмоционального насилия. (Сьюзи часто упоминала, как мать кричала: «Ты ничего не можешь сделать как следует, тебе лучше просто умереть». Эти слова звучали у Сьюзи в голове каждый раз, когда она, по ее мнению, терпела неудачу.) Эти черты проявлялись по‑разному, и включали в себя сложности с установлением близости в интимных отношениях, жесткий контроль за фигурой, расстройства пищевого поведения, стресс, вызванный недостаточным отдыхом, и убежденность в том, что она самозванка, которую рано или поздно вычислят.
Как только мы проработали карту ее травм и реакций на них и она получила возможность открыто и полно рассказать о причиненном ей вреде, некоторые симптомы ослабли. Сьюзи все равно тревожилась по поводу работы, но ее тревога стала гораздо более контролируемой. Мы понимали, что нам требовалось проработать проблему с гораздо более глубокими корнями, чем простая тревожность, связанная с профессиональной жизнью. Ей было очень трудно это принять, но, по ее словам, она ощутила свободу, когда поняла, что определенные чувства, с которыми она боролась, были побочным продуктом уже пережитого опыта, а не признаком ее «дефективности», «слабости» и «неспособности построить отношения». Сьюзи осознала, что в глубине души она считала себя дефективной и недостойной физических или эмоциональных нужд, что ее выбор партнеров и друзей часто отражал ее убежденность в незаслуженности хорошего к себе отношения и что она старалась чрезмерно компенсировать свою «неполноценность» достижениями, не позволяя себя остановиться до тех пор, пока не рухнет от усталости.
Что такое комплексная, или отношенческая, травма?
Абьюз в отношениях – это вред, причиняемый человеку в отношениях с другими людьми. Большинство его видов могут привести к травме, хотя само по себе понятие «травма» используется для обозначения последствий абьюза и причиненного вреда. Не каждый случай подобного отношения приводит к травме. Значение, приписываемое акту жестокости, и боль, которую он вызывает, превращает абьюз в травму.