Читать онлайн Падать и подниматься

Возвращаясь мыслями в прошлое, я вспоминаю четырехлетнего загорелого мальчишку с короткими черными волосами, который сидит верхом на перилах террасы последнего этажа дома на улице Пинете. Везде висят флаги. Сборная Италии выиграла чемпионат мира, люди распевают национальный гимн и украшают дома полотнищами, сшитыми из зелено-бело-красных кусков ткани.

Тот мальчишка раскачивается на перилах и не думает, что может упасть. В это время в гостиной играют две его сестры, а по радио Дайана Росс поет «Upside Down». Мальчишка болтает ногами в воздухе.

Лето 1982-го; ветер приносит запах соленой воды вместе с песком. Асфальтированный язычок Пинете лижет воду Тирренского моря. У неба и моря – ни конца ни края; домики маленькие, все друг друга знают – не жизнь, а бесконечные каникулы. Именно здесь четырехлетний мальчишка рискует вот-вот упасть с перил, как вдруг происходит первый поворот судьбы в его жизни.

Тот мальчишка – я, Джанлуиджи Буффон, родом из Марина-ди-Каррара, сын Марии Стеллы и Адриано, брат Гвендалины и Вероники.

Марии Стелле Мазокко в 1982-м 34 года, она трехкратная чемпионка Италии в метании диска. Именно моя мать замечает, что ее сын раскачивается на перилах. И успевает схватить меня в объятия, прежде чем я полечу вниз и разобьюсь.

Мне захотелось начать с этого воспоминания.

Рассказать о моменте, когда я впервые мог упасть – и то падение стоило бы мне дорого. Если бы не мама, которая схватила меня и держала крепко, как диск на своих соревнованиях. Тогда я впервые понял, что у мира есть границы.

Мама не ругала меня и вообще ничего не сказала.

Это стало нашим секретом.

Но не все секреты хранятся вечно, и я открыл его вам, чтобы начать свою историю с воспоминания о том дне, когда я понял, что не стоит ничего бояться.

Меня зовут Джанлуиджи Буффон, я играл в футбол до 45 лет, 28 из которых – профессионально, и за это время падал, наверное, миллиарды раз. Я знаю, как и когда падать. Этому учишься, начиная пинать мяч, иначе просто не сможешь быть вратарем. И еще я падал, как любой другой человек. Потери близких, поражения, переезды, расставания. Люди падают, но поднимается не каждый.

Способность держать удар, стойко переживать неприятности и оправляться от травм, веря, что все будет хорошо, сейчас называют стрессоустойчивостью.

В спорте умение собраться после неудачи – качество очень важное. Чего скрывать: стрессоустойчивым я стал во многом благодаря маме – чемпионке-легкоатлетке. Метание диска – одна из старейших дисциплин, существующая со времен олимпиад в Древней Греции, а при слове «спортсмен» сразу представляешь атлета с гармонично развитым телом – скульптуру «Дискобол» работы Мирона.

Моя мать Мария Стелла учила меня быть терпеливым, ведь человек идет к мастерству маленькими, порой незаметными шагами. Учила не впадать в отчаяние, даже когда заветная цель кажется недостижимой, – это только мешает добиться успеха. Дорогая мама, я так и делал: никогда не сдавался и поднимался много раз – за сезон, за матч, а порой и за один игровой момент. Падать и подниматься, несмотря на ободранные колени, – вот смысл всей этой жизни.

Я был вратарем, хотя начинал как полузащитник. Адриано Буффон тогда работал учителем физкультуры и тренировал футбольную команду; в футболе он разбирается. Я стал тем, кем стал, благодаря его интуиции.

В роли полузащитника я был неплох, но папа почувствовал, что из меня может выйти хороший вратарь. Я согласился – сначала из-за желания выпендриться, стать не таким, как все. Носить другую форму, да еще и перчатки, быть последним бастионом крепости, последней надеждой для 10 обезумевших, которые носятся за мячом. Со временем я понял: вратарь отличается от других игроков не тем, что одет иначе (а порой и круче остальных), – просто на поле он самый храбрый, иногда даже до безрассудства.

Мои первые перчатки были фирмы Uhlsport, винного цвета, с частыми маленькими дырочками. Хотя на тренировках я пользовался простыми – белыми хозяйственными, для работы в саду. С черными точками. А те, винного цвета, берег. По вечерам у себя в комнате я любовался ими, надеясь, что когда-нибудь надену на игру в чемпионате. Иногда разговаривал с перчатками или бутсами – своими сокровищами, идолами, богами, воплощением самых заветных желаний каждого ребенка, мечтающего стать футболистом.

В те годы я начал понимать жизненные принципы отца и матери. Мой папа Адриано обладал обостренным чувством справедливости и был уверен, что праведники, какими бы уязвимыми ни казались, в конце концов восторжествуют, потому что живут, не изменяя своим убеждениям; мать воплощение идеалов находила в католицизме. Не раз я заставал ее одну на кухне, когда она перед завтраком молилась с розарием в руках. Образ матери, в уединении погруженной в разговор с Богом, навсегда останется у меня в памяти.

Розарий – это в том числе и перечень молитв, читаемых в определенном порядке, благодаря чему человек настраивается на особую волну, позволяющую душе приблизиться к Богу. Можно сказать, очень сильный способ сконцентрироваться. Видя, как усердно молится моя мать, я понял, насколько это важно. Молитва, как любая форма медитации, помогает сосредоточиться и собраться, оставшись наедине с самим собой. Именно поэтому в критической ситуации многие начинают молиться.

Мои родители – мамина нежность и отцовская строгость – отчасти виноваты в том, что я захотел играть в воротах. Роль, которую выбирают реже всего. Немного находится смельчаков, готовых играть на этой позиции, ведь каждый пропущенный гол – твоя вина.

Да… Быть вратарем – это что-то особенное: ты одиночка, ты видишь и слышишь то, чего другие 10 игроков не видят и не слышат. Ты совершаешь великолепный сейв, спасая свою команду от гола, – вот оно, счастье, ради которого я играл.

В общем, мое жгучее желание принять этот вызов возникло из-за того, что воспитывали меня двое, казалось бы, совершенно разных людей. Мама, спасшая меня от неминуемого падения с перил, учила чувствовать музыку молитвы; ей я обязан тем, что в моем характере есть место для нежности и мягкости. Адриано научил никогда не останавливаться на достигнутом и не поддаваться порокам. Папа, надеюсь, я не очень тебя разочарую, если скажу, что курю и курил даже в годы карьеры. Ты всегда говорил, что моим лучшим матчем был самый первый в Серии А. Знаю, так ты мотивируешь меня идти вперед, не слушая ничьи похвалы. Два взгляда на жизнь – мягкость и бескомпромиссность – уживаются в моей душе.

На моей тумбочке уже лет 10 лежит книга Орианы Фаллачи «Человек» об Александросе Панагулисе, греческом революционере и поэте, восставшем против диктатуры «черных полковников»[1]. Она заставила меня о многом задуматься. Фаллачи пишет, что человек, почти не имеющий средств для борьбы с режимом, неминуемо потерпит поражение. Ориана и Александрос любят друг друга, и это еще одна важная деталь. Но больше всего меня впечатлило то, как в книге раскрывается понятие «героизм». После объявления амнистии Александрос выходит из тюрьмы и всего через три года погибает из-за несчастного случая, возможно подстроенного. Получается, революционер должен быть безумцем, готовым защищать свои ценности чего бы это ни стоило. Книга показала мне, что история человечества вовсе не похожа на древние мифы, которые любил читать нам отец. В истории человечества герой чаще всего проигрывает.

К счастью, спорт обходится без войн и революций, и если ты хочешь стать героем, то должен совершить спортивный подвиг. Какие чувства при этом испытывает человек? Наверное, я покажусь нескромным, но проведу параллель с собой, чтобы вам было понятнее. Теперь, через годы, глядя на ситуацию со стороны, мне проще найти нужные слова.

Когда добиваешься цели, когда, наконец, выигрываешь заветный трофей, чувствуешь огромную пустоту внутри. Ты стал чемпионом мира, ты сходишь с ума от радости, наслаждаешься восторгом фанатов, которые заряжают тебя своим счастьем. Ты понимаешь, что сделал нечто потрясающее и это объединило всех людей вокруг, даже тех, кто не следит за футболом пристально. Я имею в виду итальянцев, которые часто и охотно разбиваются на группы по политическим взглядам, месту рождения или футбольным пристрастиям.

Но вскоре невольно начинаешь думать: «И что же дальше? Это все?»

Со временем я понял, что важна не сама победа, а путь, который к ней ведет: именно он дает тебе эмоции. Вы наверняка думаете: «Джиджи, что ты такое говоришь? Ведь девиз твоей команды – “Только победа имеет значение”, разве нет?» Но именно потому, что я играл в «Ювентусе», где особенно тяжело воспринимаются поражения, я научился ценить путь к успеху. Ты не знаешь, что ждет тебя на этом пути, и тем он прекрасен. Путь – это все. Именно тогда ты сводишь счеты с болью. Об этой стороне вратарского дела обычно не говорят. Немного мазохизма. Боль нужна, она помогает не думать о том, что было до и будет после. Говорят, научившись терпеть, человек закаляется. Не знаю, но после сейва, когда понимаешь: ты сделал это, несмотря на боль, – чувствуешь себя успешным и важным.

Когда я падаю в первый раз, земля покрыта снегом. Я еще не стал вратарем.

Мои родители работают учителями в Пизе и на зиму оставляют меня у тети с дядей и бабушки Лины в городке Пертегаде, местечке Латизана, во Фриули. Тяжело так долго жить вдали от отца с матерью. Помню наше прощание в Удине: меня передали с рук на руки, как пленника. Вот я выхожу из машины родителей и сажусь в машину к дяде. Вместо слов, которые надо бы сказать, расставаясь с сыном на всю зиму, мама с папой бросают короткое «пока», словно вернутся через пару дней, а не через несколько месяцев.

Первое время я очень тосковал.

И все же привычка жить вдали от семьи помогла мне в будущем. Для многих ребят в юности именно расставание с родителями было самым тяжелым. В спортивных интернатах и на сборах молодые таланты нередко сдувались, не готовые так долго обходиться без мамы с папой. Мне пришлось научиться этому в четыре года. В конце концов я привык.

В Пертегаде я провожу чудесные насыщенные месяцы и, возвращаясь в Каррару, говорю на странном языке, щедро разбавляя итальянский уже знакомыми мне словечками из тосканского и фриульского диалектов и выдумывая новые.

Мне четыре года, и я вижу снег первый раз в жизни. Помню, как удивился тогда, глядя на холодные белые конфетти, как радостно выбежал на улицу – ого, что-то новенькое! – и упал на пушистое белое одеяло. Я не знал, что тут же промокну. Это был мой первый настоящий вратарский прыжок. Когда прыгаешь за мячом, тоже не думаешь о том, что можешь упасть в грязь или получить травму.

Но мне всего четыре, и раздосадованная бабушка в конце концов запирает меня в доме, где есть печка, и не выпускает на улицу, потому что стоит мне выйти, как через полчаса я уже весь мокрый. Она переодевает меня шесть или семь раз, но я все равно прыгаю в снег и промокаю. Наконец терпение бабушки лопается – все, нагулялись, сухой одежды больше нет!

Эти воспоминания помогут мне 14 лет спустя, когда сборные Италии и России будут играть стыковой матч в Москве. Та игра получилась тяжелой, но нам удалось увезти ничью и пройти квалификацию на чемпионат мира 1998 года во Франции. Снежная погода – ад для вратарей и в то же время отличный вызов, потому что становится невозможно предугадать траекторию мяча. Нельзя давать ему коснуться газона, ведь любой отскок непредсказуем. Когда на 32-й минуте Чезаре Мальдини из-за травмы Пальюки бросил меня в бой, я вдруг подумал, что у меня есть полезное качество, которое может пригодиться в игре. Я научился нырять в снег в четыре года – и никто из игроков на поле этого не знает.

В Пертегаде четырехлетний ребенок мог гулять по деревне один – сейчас это трудно представить. Там все друг друга знают. Я просыпаюсь и сразу иду в продуктовый магазин тети и дяди. Я не местный, родом из Каррары, и для всех покупателей что-то вроде маскота. До сих пор помню вкус бутербродов с мортаделлой, которые в магазине для меня готовила тетя. Кручусь у кассы, и вдруг выясняется, что я могу неплохо считать, хотя еще не хожу в начальную школу. Поэтому считаю сдачу. Приз за усердие и сообразительность – футбольные наклейки. Первый альбом мне покупает тетя в газетном киоске перед церковью. Это сказка. До сих пор помню две первые наклейки – Николини и Анзивино из «Асколи». В черно-белой форме.

Вскоре я начинаю смотреть футбол и болеть решаю за «Ювентус» Трапаттони (во мне проснулся кампанилизм[2]): на позиции вратаря играет Дино Дзофф, фриулец, как половина моей семьи. Конечно, боготворю и Паоло Росси, лучшего бомбардира чемпионата мира в Испании, который итальянцы выиграли год назад. Футбольные герои моего детства останутся со мной на всю жизнь. Даже сейчас, когда я сам выиграл чемпионат мира и лично со всеми знаком, не могу сравнить себя с ними – я всегда словно тифози, восхищающийся своими кумирами.

В восемь мое воображение покоряет Джанлука Виалли. Помню, как он в 1986-м появился в сборной – коротко стриженный, без черных кудрей. Ему тогда было чуть за 20, совсем мальчишка, а нам он казался умудренным опытом ветераном. Виалли ушел слишком рано, и судьба распорядилась так, что теперь я сижу за столом, за которым когда-то сидел он, – и тоже возглавляю делегацию сборной Италии. Перед человеком, занимающим этот пост, стоит задача сплотить команду. Он должен поддерживать в игроках уверенность в своих силах, разрешать конфликты, защищать от негатива извне. Когда я сижу за этим столом, где царит безупречный порядок, то по-прежнему ощущаю присутствие Виалли. Приступив к исполнению обязанностей в национальной сборной, я побывал на благотворительном вечере, организованном его старыми друзьями. Невероятно трогательно видеть, как тебя могут любить, когда закончилась не только твоя карьера, но и сама жизнь, если ты был не просто футболистом, а великим человеком.

Виалли совершил настоящий подвиг с «Сампдорией», выиграв скудетто и едва не дотянувшись до Кубка европейских чемпионов, его команда стала примером для других. Но главное, Виалли был чутким, бескорыстным человеком, щедрым и очень образованным, – а это в футбольной среде большая редкость. Вряд ли кто-то со мной не согласится. Говорите, что хотите, но я уверен: Италия выиграла чемпионат Европы 2021 года во многом благодаря его харизме.

Если я остаюсь дома, а не иду в магазин тети, не гуляю с другой теткой или не играю с двоюродными братьями, то разглядываю футбольные бутсы кузена. Огромные, черные, с блестящими железными шипами. С благоговением держу их в руках и даже надеваю. В то время одно прикосновение к таким святыням вызывало у меня слезы счастья.

Именно в Пертегаде я привыкаю к настоящему мячу – кожаному, из черно-белых шестиугольников (эти цвета буквально преследуют меня всю жизнь). Бегаю на площадку, где мы играем в футбол, в сотне метров от дома, и пропадаю там целыми днями. Мяч твердый, как камень. В соседнем доме женщина, развешивая белье, все время поет «Mama» Беньямино Джильи. Под звуки этой песни я ношусь по полю с тяжелым мячом, который подпрыгивает на мягкой траве, и мечтаю стать футболистом, когда вырасту.

Но приходит пора идти в школу. В продолжение истории об успешном футболисте само собой напрашивается описание того, как молодой талант страдал за книгами и отыгрывался за все учебные неудачи на поле. Однако мне нравилось ходить в школу, и, по-моему, в начальной и средней я учился неплохо. В одном из первых табелей успеваемости учительница написала комментарий, поразивший моих родителей, которые прекрасно видели, что я все время торчу на улице и почти не сижу за учебниками: «За эти шесть месяцев Джанлуиджи Буффон добился хороших результатов в итальянском языке и математике, а также в личностном плане проявил себя как лидер, показав, что может вести за собой других». Я все еще храню этот листок – воспоминание об одной из самых больших радостей в моей жизни. Но не из-за похвалы учительницы. А от реакции родителей. Они были очень довольны и даже немного удивлены такой характеристикой. В семье, где у мальчика есть две старшие сестры, никому и в голову не придет назвать его лидером.

С математикой и итальянским у меня и правда все было хорошо. Да, в школе меня уважали – я никогда не чувствовал никакого буллинга, возможно из-за того, что был физически сильным. Но родители всех моих одноклассников, надо отдать им должное, учили своих детей уважению к другим. На такие вещи часто не обращают внимания, а они очень важны для формирования личности. Мне повезло вырасти среди людей, которые ценили уважение друг к другу.

Моих лучших друзей звали Марко и Клаудио, они жили по соседству; когда не нужно было делать уроки или идти на тренировку, мы всегда играли вместе. Общаемся с ребятами до сих пор. Нас прозвали «речными мальчишками», потому что обычно мы гуляли возле речки Каррионе, впадающей в Лигурийское море. Улочка, метров 300 длиной, шла по берегу прямо к пляжу. За играми время летело незаметно, каждый день немного приближал лето. Мы постоянно болтали о футболе, почти все болели за «Ювентус». Потом Берлускони создал звездный «Милан» с ван Бастеном и Гуллитом. Эта команда приводила нас в восторг, как и «Интер» Бреме и Маттеуса. Я обожал Трапаттони и не мог не восхищаться «нерадзурри», ставящими рекорд за рекордом. Но незадолго до этого, в сезоне 1986/1987, произошло одно удивительное событие.

«Пескара», которая должна была играть в Серии С, попала в Серию В. Мне, восьмилетнему, очень нравилась их эмблема. Знаете, так бывает, когда начинаешь собирать наклейки. Приглянулись цвета команды или дизайн эмблемы – и вот без каких-то особых причин ты уже симпатизируешь клубу. Эмблема «Пескары» – голубой дельфин на золотом фоне, а я, как вы понимаете, неравнодушен к синему цвету. Так что болеть за «Пескару» начал, считай, случайно. Когда по воскресеньям в передаче «90-я минута» объявляли результаты матчей, с нетерпением ждал новостей о Серии В и узнавал, что «Пескара» в очередной раз выиграла. Команда, которой руководил Галеоне – умнейший тренер и прекрасный тактик, – ухитрилась победить в Серии В и попасть в Серию А с составом для игры в третьей лиге.

В том году отец, любивший рассказывать мне мифы Древней Греции, добавил к ним историю «Пескары» Галеоне. Никогда не забуду наш разговор.

– Джиджи, знаешь, что президент «Пескары» пообещал центральному нападающему, если тот станет лучшим бомбардиром?

Я ловил каждое слово, ожидая услышать о каком-нибудь бесценном сокровище.

– Что он сам помоет его машину.

Наверное, машина просто фантастическая, думал я, а уж как он ее помоет! Центрального нападающего той «Пескары» звали Стефано Ребонато, и он был главным из героев, о которых я вспоминал перед сном. Герой, награда которому – мытье машины.

Мне повезло, что отец любит футбол и видит его романтическую сторону. Я хотел посмотреть на «Пескару» вживую, и он исполнил мою мечту. Как президент, обещающий помыть машину нападающему. Совсем, казалось бы, незначительные вещи, но они имели огромное значение в простой жизни, которой мы жили.

«Пескара» как раз готовилась к сезону в Серии А недалеко от Пертегады – лучше и не придумаешь. Отец не возражал и поехал со мной на тренировку. Там я испытал первое в жизни потрясение. Меня поразила игра футболиста, которого сегодня почти никто не знает. Блаж Слишкович. Полузащитник. Босниец из Мостара, вытворявший чудеса ногами; вживую он показался мне почти божеством, обращался с мячом так мягко, будто гладил его. По-моему, Слишкович был ничуть не хуже Зико или Пеле, и я совсем не удивился, когда в первом матче Серии А он забил пенальти на «Сан-Сиро», сделав счет 2:0 – так «Пескара» обыграла «Интер».

Вот это поворот событий! Как можно не любить такой футбол? «Пескара», только что попавшая в Серию А с составом для игры в Серии С1, приезжает на «Сан-Сиро» и дает отпор «Интеру», используя зональный прессинг, высокую линию обороны, открывания полузащитников в свободные зоны. Подумать только, что чувствовали тогда игроки «Пескары» – просто голова кругом! В конце концов, перефразируя Васко Росси, футбол, который я люблю, – это хаос в равновесии[3]. Это «Пескара» Галеоне и Ребонато. Философия, вдохновляющая ребенка стать вратарем. Ведь жизнь вратаря – безумие, приправленное необходимой щепоткой баланса.

Я уже говорил, что сначала играл на позиции полузащитника в «Каналетто» из Специи, команде, которую тренировал отец. Был на хорошем счету и даже завоевал несколько трофеев. Как-то раз мне пришлось встать в ворота. У нас не было основного вратаря, и отец решил попробовать меня. Случайный выбор. Но его ждал сюрприз. Отец заметил, что некоторые движения выходят у меня довольно естественно. Я падал на поле так же, как в снег в четыре года на глазах у бабушки Лины, – разницы никакой. И играл с огнем в глазах, потому что бегал меньше других и не так уставал.

Потом я перехожу в «Пертикату» – команду, связанную с «Интером». Правда, ненадолго, потому что они видят меня на другой позиции. Поэтому перебираюсь в «Бонасколу», заменяю их травмированного вратаря. Вскоре он возвращается, и мне предлагают встать на место полузащитника, но потом оставляют голкипером. Так я продолжаю защищать ворота.

Поля, на которых мы играли, были просто чудовищными. Истоптанные вдрызг. В солнечные дни над сухой землей стояло облако темной пыли, как буря в пустыне. В дождь мы топтались в грязи, а мяч превращался в камень. На этих полях я научился терпеть боль. Постоянно был весь в крови, синяках и ссадинах.

В «Бонасколе» меня сначала тренировал человек, недавно потерявший сына. Помню его потухшие глаза в первые недели. И все же он продолжал жить, продолжал тренировать этих балбесов в шортах и майках с разбитыми о кочки коленями. Невозможно облегчить чужую боль, которая тебе незнакома, но я понял одно: футбол – это важное дело, оно может отвлечь от боли. А царапины – просто фигня.

Футбол – изобретение человечества, призванное, как и другие игры, держать в форме тело и в определенной степени мозг, а также узнавать людей. Играя в команде, ты учишься общаться и начинаешь понимать, что такое командный дух. В этом плане я многим обязан футбольному мастеру Ренцо Уливьери, который через несколько лет стал моим тренером.

Мне исполнилось 13. Вскоре после перехода в «Бонасколу» меня начали ставить в матчи не только со сверстниками, но и с ребятами постарше. Часто по субботам я играл с мальчишками 78-го года рождения, как и я, а по воскресеньям – с парнями 76-го. И хотя это был любительский уровень провинциальной команды, меня заметили. Помню, мы со старшими ребятами играли против сильного соперника – по-моему, опережали их в таблице при равенстве очков. Я был одним из лучших на поле, вытащил мяч из «семерки», а главное – много играл ногами. Тогда правило обратного паса еще не ввели, и все же в паре эпизодов я позволил себе сделать несколько передач, не беря мяч в руки. На игру приехали два скаута от «Пармы», тосканцы из провинции Масса-Каррара. Меня взяли на карандаш. К тому времени мной и еще несколькими ребятами заинтересовался «Милан». Я мечтал туда поехать. В «Милан» Сильвио Берлускони. Где играли Гуллит и ван Бастен, а Арриго Сакки устроил революцию с высокими линией обороны и прессингом.

Однако мной интересовался не только «Милан», но и «Болонья». Мать с отцом съездили в Лоди, чтобы посмотреть, где я буду жить, если выберу «Милан». Дома начались разговоры о моей новой жизни. Привычное дело: родители сами были спортсменами, а моя сестра Гвендалина занималась волейболом, поэтому у нас дома нередко бывали скауты и спортивные менеджеры. Гвендалина станет первой чемпионкой Европы в нашей семье.

Весной меня пригласили на просмотр в «Парму». Шел 1991-й. Для себя я уже решил, что перейду в «Милан». Поэтому даже не хотел ехать на просмотр. И снова сработала интуиция отца. Помню, он сел напротив меня в гостиной и сказал – мягко, но убедительно: «Прежде чем принять предложение “Милана”, давай съездим в “Парму”. Я думаю, стоит и там попробовать».

В тот вечер я сидел, смотрел на свои белые хозяйственные перчатки в черных пупырышках и думал: «Никуда меня в таких не возьмут, ни в “Милан”, ни в “Парму”, вообще никуда». Я чувствовал себя никудышным, но решил не сдаваться. Обычно я, наоборот, слишком о себе воображаю, а тут… В общем, взял себя в руки и сказал: «Джиджи, раз тобой многие интересуются, значит, ты не так уж плох». И решил съездить в «Парму» для галочки, а потом отправиться в великолепный «Милан».

Когда идешь на просмотр, ты либо невероятный талант, которого уже знают, и тогда с тобой все милы и обходительны, либо просто один из многих. В таком случае ты чувствуешь что-то вроде: «Для нас, профессионалов, ты такой же претендент, как другие». Это очень унизительно, ощущение такое, будто мы стадо. Я побывал на бесчисленном количестве просмотров, так что поверьте, знаю, о чем говорю.

Поэтому просмотр в «Парме» меня просто поразил: никакого намека на стадо, абсолютно человечное отношение.

Вот меня встречает тренер вратарей Эрмес Фульгони. Добродушное лицо, седые волосы, глаза человека, немало повидавшего на своем веку. Фульгони невысокий, но в молодости наверняка был очень взрывным. Он здоровается, улыбается мне, представляется – я поначалу немного смущаюсь – и ведет на первую тренировку. На просмотре обычно просят сделать несколько базовых упражнений, а потом всех претендентов объединяют в группы, чтобы понять, кто как поведет себя в команде. Вот там-то и случается чудо. Минут через 15 я понял, что нравлюсь тренеру. Не знаю, что именно его впечатлило, но Эрмес доволен тем, как я выполняю упражнения. «Никогда такого не видел», – бросает он после одного из моих прыжков. «Эх, знал бы ты, сколько раз я нырял в снег», – проносится у меня в голове.

В тот день я прыгнул за мячом раз 100. А тренировались мы тогда в ужасных условиях, и падения были очень болезненными. Никакой идеально ровной пушистой травы – только жухлые сорняки и засохшая грязь. Мне 13 лет, и хотя по дороге домой у меня все болит, а ободранные и в синяках ноги местами опухли, я счастлив. Я ходил на просмотр в команду Серии А и понравился тренеру вратарей! Сработало. Дело пошло. Через много лет мне рассказали, что после тренировки Эрмес подошел к спортивному директору молодежных команд и заявил: «Этого парня нельзя отпускать, надо его подписывать».

После просмотра мать и отец интересуются, как все прошло. Переживают. А меня терзают сомнения. В руководстве «Пармы» родителям сказали, что в команде довольны просмотром и уже подготовили контракт. И снова поддержка семьи придает решимости. Учебный год подходит к концу. В один из дней после тренировки на футбольном поле у школы мы с отцом садимся в машину, но папа не включает двигатель. Мимо спешат мальчишки со спортивными сумками на плече. Постепенно дорога пустеет. Мы остаемся одни.

– Джиджи, скажи мне кое-что. Ты бы хотел играть за «Парму», готов уехать из дома в этом году? Как думаешь?

Мне показалось, отец боялся, что я захочу поехать на просмотр в «Милан». Помню, я посмотрел на него и с облегчением сказал:

– Конечно.

Так начался мой путь в «Парме». Новая жизнь. Вдали от дома, в школе-интернате Марии Луиджи, где я проводил почти все время, свободное от тренировок.

Мы были самыми младшими: один мальчишка из Массы, уехавший через три месяца, Андреа Тальяпьетра и Стив Балланти. Самыми младшими и больше всех тосковавшими по дому. Недавно мы виделись со Стивом, он теперь занимается семейным бизнесом. Стив очень талантливый, но футбольная карьера у него, к сожалению, не задалась. В интернате мы подружились и поддерживали друг друга, иначе сошли бы с ума. Уехать от любящей семьи в школу со строжайшей дисциплиной, где у тебя почти нет личного пространства и нельзя ни погулять, когда хочешь, ни поиграть, ни сходить в кино или на дискотеку… К этому очень тяжело привыкнуть.

В Парме я стараюсь вести себя безупречно, соблюдать распорядок дня, быть вежливым со всеми. К сожалению, бывать в центре города, где кипит жизнь, удается редко, но я начинаю регулярно посещать баптистерий – восьмиугольное здание романо-готической архитектуры, построенное как место для крещения католиков. Хожу на утренние мессы, не только чтобы поговорить с Богом, но и услышать себя. Со временем в высоких стенах этого священного сооружения я научился молиться более сосредоточенно и проникновенно.

С родителями мы видимся раз в месяц: я не из тех, кто любит болтать по телефону, – лучше сесть на поезд и съездить домой в Каррару.

Моего первого клубного тренера зовут Эрмес Полли. Он всю жизнь работал почтальоном, даже когда играл профессионально, и в команде его так и прозвали – Почтальон. Настоящая легенда пармского футбола. До сих пор помню, как Эрмес злился, когда мы надевали бутсы сидя. Он считал, что надо встать на одно колено и наклониться. С тех пор я всегда делаю только так, как учил Почтальон.

Полли не в восторге от меня: я слишком часто нарушаю правила. Тренируя детей, он следил за их поведением не только на поле, но и за его пределами и, думаю, был совершенно прав. Должен признать, первые месяцы в Парме я, горячая голова, на тренировках много чего говорил (наверное, слишком много). Огрызался. Дерзил. Нарочно – хотел показать, что у меня есть характер. Это выводило Полли из себя. Но со временем он начал ценить меня – и не только за умение брать сложные мячи, – просто понял, что я не могу по-другому. Как сказали бы сейчас, я был «нацелен» на результат команды. Полли увидел, чего я стою. И что за излишней резкостью скрывается целеустремленный мальчишка, который учится жить в этом мире.

Примерами для меня служили родители и бабушка Тереза из Тосканы, мать отца. Она родилась в конце Первой мировой войны и, как многие женщины в то время, рано оставила школу, но очень уважала образованных людей. Каждый вечер бабушка записывала в дневнике все, что сделала за день и чему научилась. Ребенком я не мог это оценить, но сейчас ее взгляд на мир кажется мне заслуживающим большого уважения. Шестидесятилетняя женщина отмечала, что нового узнала за день. Это поразительно. Я любил везде сунуть свой любопытный нос и, конечно, листал страницы бабушкиного дневника, видел записи о маме, папе, о нас, детях, и всей семье. Чудесные слова. Возможно, бабушка знала, что его будут читать ее внуки, и хотела, чтобы мы помнили: самое главное в жизни – никогда не переставать учиться. Она же показала мне, как важно быть щедрым – не деньгами и подарками, которые нам дарила, а своими поступками. Например, в детстве я обожал запускать петарды в канун Нового года, но дедушка не разрешал. И бабушка, чтобы меня порадовать, на следующий день ходила со мной в каменоломню, где мои забавы никому не мешали.

Можете себе представить, как я скучал по друзьям и особенно по семье: раньше мы так весело вместе проводили время, по воскресеньям рассказывали друг другу новости за неделю – теперь все это в прошлом. К счастью, в Парме у меня появились друзья не только среди футболистов. После средней школы я поступил в колледж на бухгалтерское дело. Выбрал его просто потому, что не хотел постоянно находиться в школе-интернате. Поступи я в лицей, весь день был бы заперт в одних стенах, а колледж находился в другом районе.

Жизнь в интернате не сахар: у крошечных комнатушек стеклянные двери – так воспитатели контролируют нас круглые сутки. Из мебели – стол, где лежат все учебники, пара полок для вещей и стул для одежды. Монастырь, да и только. Я много молюсь и даже пытаюсь читать розарий, как мама. Со стороны, наверное, и правда напоминаю монаха. Каждое утро в полседьмого нас будят стуком в дверь. Одни воспитатели – немного деликатнее, другие – не церемонясь. Больше всего ненавижу тех, кто колотит в дверь со всей силы, так что стекла дрожат, словно сейчас треснут; по вечерам не могу уснуть от одной мысли, что меня так разбудят.

Без десяти семь мы строимся в колонну и отправляемся завтракать в гробовой тишине. В семь пятнадцать возвращаемся в комнаты, забираем рюкзаки и расходимся по школам и колледжам. Наконец-то я чувствую себя свободным. Двадцать минут пешком и чуть-чуть на автобусе. После школы бегу в интернат на обед, потом – пулей в автобус и на тренировку; вечером – домашнее задание, а после ужина положено выключать свет. Я никогда не мог заснуть сразу, думая о том, что завтра надо снова рано вставать. Вся жизнь была подчинена одному – только бы никуда не опоздать, и, признаюсь честно, я много раз ловил себя на мысли: «Твою мать, Джиджи, если ты не станешь вратарем Серии А, я тебя… я тебя живьем сожру!»

В выходные можно немного расслабиться, а в субботу, когда уроков нет и интернат пустеет, наконец отправиться в город и встретиться с новыми друзьями.

В свободное воскресенье я провожу время с группировкой, которая ездит на матчи «Каррарезе». Сначала на поезде к семье, потом на стадион с Commando Ultrà Indian Tips. Надпись CUIT на перчатках у меня была до конца профессиональной карьеры. Наверное, я один из немногих футболистов с прошлым ультрас. О них часто говорят в новостях (в основном из-за неприятных событий), но мало кто знает мир ультрас изнутри. А ведь это объединение людей, охваченных общей страстью и со своим кодексом чести. Многие группировки занимаются благотворительностью. Слово «ультрас» несправедливо испачкано чужими грязными делишками. Ультрас ценят не столько результат команды, сколько самоотдачу игроков. Это история о страсти – и даже о любви. Мне нравится ходить на стадион, заряжать, выплескивать энергию на трибуне. Рядом со мной тифози, которые так же, как и я, верят в команду и не просто болеют за своих в конкретном матче, а проецируют на поле свои настроения, желания, разочарования, радости – в разумных пределах, конечно. Никакой политики, денег или наркотиков. Вот настоящий менталитет ультрас. К сожалению, в их рядах есть представители гнилого, преступного мире, горстка людей, которые живут по своим законам.

Но большинство ультрас – совершенно нормальные люди, и я чувствую себя одним из них до сих пор. Да, на многих стадионах меня освистывали, оскорбляли, в меня швыряли чем попало с трибун – как бывает с любым вратарем, – но к людям, которые живут своей страстью и никому не причиняют зла, я продолжаю относиться с уважением.

Вечера легкомысленной юности я провожу в закусочной Гротта Мафальда. Отдохнуть – значит взять пару панини да несколько бокальчиков ламбруско. Не самое здоровое питание для молодых спортсменов. Нам 15, а ламбруско опасно тем, что исчезает слишком быстро: один бокал, второй, третий – и вот уже не можешь встать. Сейчас я думаю: какой ужас, если бы так делал мой сын! Одна мысль сводит с ума. Переходный возраст – что вы хотите? Лучше сейчас, чем потом, когда вырастешь.

Много событий произошло тогда в моей жизни. В 14 лет я впервые поцеловался. Помню, она ходила в ту же школу, но в другой класс. Очень симпатичная девушка, правда. На перемене мы иногда перебрасывались шутками. Я и не думал, что нравлюсь ей, пока как-то утром она не сказала: «Джиджи, пойдем со мной, я тебе кое-что покажу». А возле столовой, в темном углу коридора, толкнула к стене и поцеловала. И все. Я оторопел. Подумал, может, кому-то проспорила или хотела испытать свою храбрость, кто ее знает. Я был высоким, крепким, был готов дать сдачу, но такого не ожидал. Искра между нами так и не вспыхнула. Я тогда немного разозлился: это мой первый в жизни поцелуй, а в девушку я даже не влюблен.

После поступления в колледж нас переселили в другое здание; теперь воспитатель был только один. Распорядок оставался очень строгим, но мы чувствовали себя немного свободнее: привыкнув к дисциплине, я сам понимал, что можно делать, а чего нельзя. Как я уже говорил, у меня появились новые друзья. Самым близким был Стив Балланти – мой сверстник из Романьи. Он многому меня научил, мы поддерживали друг друга, делили радости и печали.

Нам стали платить зарплату – по сути, возмещать расходы родителей.

Хорошо помню, как получал ее в первый раз, ведь я и знать не знал, что такое вообще возможно. Через месяц после приезда в «Парму» (мне тогда исполнилось 14) ко мне подошел один из самых старших парней и сказал: «Иди в кабинет, там сегодня зарплату выдают». – «Нам что, еще и платить будут?» – изумился я. «Да, конечно». И мы опять выстроились друг за другом, как по дороге в столовую, душ или свои комнаты. Только эта очередь была куда более веселая.

И вот он, первый конверт. Мне велели расписаться в квитанции и вручили две банкноты, 200 тысяч лир. Для такого мальчишки, как я, это было все равно что 18 миллиардов евро. В полном восторге от мысли, что у меня есть целых 200 тысяч лир на месяц, я подумал: футбол, конечно, – игра, но раз за это платят, значит, и работа тоже.

Я рассказал обо всем родителям, и они, очень удивившись, пообещали: «Джиджи, мы на следующей неделе к тебе приедем». Так от 200 тысяч лир у меня осталось 30. Мать с отцом не верили, что я смогу как следует распорядиться деньгами. Кто знает почему, ведь я так хорошо считал сдачу в магазине тети. Однако это научило меня бережно относиться к деньгам, которые мне оставляли, и не тратить их на всякую ерунду, что со временем привело к интересу в сфере финансов, бизнеса и инвестиций.

Даже Полли был доволен тем, как я прогрессирую, и меня впервые в жизни вызвали в сборную до 16 лет. И взяли на чемпионат Европы в Турцию. Шел 1993-й. В четвертьфинале мы обыгрываем Испанию по пенальти. Я делаю два сейва и забиваю сам. В полуфинале с Чехословакией ошибаюсь с точки, но три раза спасаю свои ворота в серии пенальти. Мы выходим в финал, правда, проигрываем Польше.

Вернувшись в Италию, я продолжал тренироваться как обычно, словно ничего особенного не произошло. Тот чемпионат был чем-то вроде школьной экскурсии, где я познакомился со многими молодыми талантами – например, одним парнем по имени Франческо, реджистой[4]: римский акцент, коротко стриженные на висках волосы, орлиный нос и шутка на любой случай; мы с ним сразу понравились друг другу. Даже обменялись номерами домашних телефонов. Его фамилия – Тотти.

Тогда же, после чемпионата, по дороге из Каррары в Парму, в поезде ко мне вдруг подошел парень, окинул взглядом с ног до головы и спросил: «А ты, случайно, не Джанлуиджи Буффон?» В ответ на мое удивление он сказал, что обожает футбол и видел мое фото на первой странице La Gazzetta dello Sport. С заголовком «Бентивольо, Буффон, Италия вам аплодирует». Мария Франческа Бентивольо – восходящая звезда тенниса, только что отлично отыграла турнир, а кем был я? Да никем! Вероятно, из-за отсутствия других хороших новостей мы с серебром чемпионата Европы до 16 лет попали на первую полосу самой главной итальянской спортивной газеты. В 14 от этого может снести крышу. Даже если тебя воспитывали правильно, риск все равно велик.