Она жила ради меня. Каждое утро ее серебристые волосы щекотали мне лицо, когда она просыпалась раньше, чтобы посмотреть, как первые лучи солнца целуют спящий мир. Каждый ее смех был музыкой, ради которой я был готов сжечь небеса. А теперь она умирала ради этого самого мира, который я презирал в каждом его атоме за то, что он посмел потребовать ее в качестве платы за свое никчемное существование.
Мы стояли на Игле Отчаяния, последнем осколке суши, что еще не сожрала разверзшаяся пасть Харамира. Скала, черная и острая, как зазубренное лезвие, вонзалась в небо, которое больше не было небом. Оно стало гноящейся раной, фиолетово-черным зевом, из которого сочился холод космоса и вонь безумия. Ветер, не просто поток воздуха, а физическое проявление вселенской агонии, выл и бился о скалу, пытаясь сбросить нас в кипящую бездну внизу. Он был похож на хирурга-садиста, который ледяным скальпелем сдирал с меня кожу и остатки надежды.
Ее крылья, не из пуха и перьев, а из спрессованной звездной ночи и заточенной скорби, трепетали под этим натиском. Каждое перо было острее обсидианового клинка, и сейчас они ловили умирающий свет заката, переливаясь от чернильного до кроваво-багрового. Она казалась падшим серафимом, застывшим на пороге ада.
В ее правой руке, тонкой и белой, как изваяние из слоновой кости, пульсировал Эрикам. Наш амулет. Сотворенный не ювелирами, а нами, в пламени сердца умирающего вулкана, триста лет назад. Мы скрепили его своей кровью и клятвой, которая была крепче адаманта. Алмаз, рожденный в агонии звезды, впитал частицы наших душ, став чем-то большим, чем просто камень. Он стал нашим общим сердцем. Второй висел на моей шее, ледяным грузом тянул к земле. Он не просто болтался – он бился, дергался в бешеном ритме моего собственного сердца, выжигая на коже клеймо ее боли, ее страха, ее чудовищной решимости.
Слезы. Они не текли ручейками – они прорезали борозды на ее алебастровых щеках. Ветер-потрошитель тут же подхватывал их, превращая в кристаллики льда и швыряя в бездну, словно жемчужины, принесенные в жертву ненасытному божеству. Я видел, как дрожат ее пальцы, как побелели костяшки, сжимающие амулет. Ее волосы, цвета расплавленного серебра, метались в диком, предсмертном танце, хлестали ее по лицу, по сухим, потрескавшимся губам. Губам, которые несколько часов подряд шептали мне приговор.
– Другого выхода нет, Кай… Это единственный шанс…
Каждый звук был пыткой. Ее голос, обычно похожий на перезвон серебряных колокольчиков, теперь был хриплым и надтреснутым. Она говорила, что нужно спасти этот мир. А я видел, как из фиолетовой раны в небе уже просачиваются они. Вестники Харамира. Многосуставчатые конечности, похожие на лапы богомола-переростка, скребли по краю реальности. Фасеточные глаза, размером с человеческую голову, бездумно вращались, оценивая новую кормушку. Из разлома доносился не рев, а нечто худшее – тихий, сводящий с ума шепот, скрежет триллионов хитиновых тел, обещание вечной боли и забвения. Воздух пах озоном, горелой плотью и чем-то приторно-сладким, как запах разложения.
И я бился о ее волю, как мотылек о стекло. Снова и снова. Я бросался вперед, вкладывая в рывок всю свою ярость, всю свою мощь бессмертного, но натыкался на невидимую стену ее телекинеза. Это было унизительно. Воздух перед ней сгущался, становился плотнее камня, и я врезался в него всем телом. Я слышал, как хрустят мои ребра, чувствовал, как легкие разрываются от удара, неспособные сделать вдох. Меня отбрасывало назад, на мокрые, скользкие камни, и я снова поднимался, весь в крови и грязи, и снова бросался на эту незримую преграду. Я был вторым по силе в Делиморе. Но она была первой. И сейчас ее сила, которой я всегда так гордился, стала моей клеткой.
Я понимал ее выбор. И ненавидел ее за него. Либо она, мой мир, моя вселенная, моя единственная причина дышать, приносит себя в жертву. И тогда Делимор будет спасен, а я останусь бродить по нему вечным призраком, с дырой в груди размером с космос. Я никогда больше не полюблю. После нее любая женщина будет лишь блеклой копией, пыльным отражением в разбитом зеркале. Либо мы сбежим. Плюнем на всех. Укроемся в одном из наших потайных мирков, сотканных из грез и страсти. А Белимор сгорит. Превратится в пепел. И я, эгоистичный ублюдок, раз за разом выбирал второе.