Читать онлайн Мальчик, который спас Землю

Дидье ван Ковеларт

Мальчик, который спас Землю

Didier Van Cauwelaert

L’enfant qui sauva la Terre

© Éditions Albin Michel – Paris 2024

Published by arrangement with

SAS Lester Literary Agency & Associates

© Клокова Е., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025

АЗБУКА®

Оформление обложки Анастасии Ивановой

– Здравствуй, Тома, – сказала вошедшая в палату клоунесса. – У меня для тебя хорошая новость: врачи бессильны, но ты можешь поучаствовать в лечении Земли.

Я вежливо рассмеялся. Она присела на край кровати, между стойкой капельницы и тревожной кнопкой, сняла нос, сделанный из половинки шарика для пинг-понга, покрашенного в красный цвет, и продолжила:

– Моя задача – помочь тебе перенаправить энергию. Будешь бороться за сохранение жизни на планете – сделаешь собственное выздоровление насущной необходимостью.

У нее было набеленное лицо и алая улыбка от уха до уха, а голосок сексуальный, как у диктора GPS. Она сунула нос в карман плаща попугайной расцветки и заявила, что ее внешний вид – не более чем обертка, фантик, который помог ей миновать санитарный кордон.

– А клоунов что, не проверяют?

– Считают, раз они тут, значит так и надо. Сто десять волонтеров «Посмеяться-в-больнице» навещают восемьдесят тысяч детей в год, они ни за что не подвергнут их риску. Показать тебе мой QR-код?

Я пожимаю плечами. Когда меня привезли в больницу, главный администратор с гордостью заявил – хотел успокоить! – что отделение паллиативной медицины лучше других защищено от внешних возбудителей болезней. Я в ответ буркнул, что считаю все эти предосторожности маразмом, ведь мы и так умираем. Он опустил глаза на клавиатуру компьютера, пожелав мне «приятного пребывания» в заведении.

Морфий затуманивает мозги, но я собираюсь с силами и спрашиваю незваную гостью, загримированную под пиццу:

– Ну и кто вы такая?

– Это зависит от того, – она вздыхает и закидывает ногу на ногу, зазвенев бубенчиками мягких сапог, – кем ты желаешь меня считать: инопланетянкой, феей, Пресвятой Девой Марией?

Я смотрю на психованную незнакомку, поглядывающую на меня из-под ресниц, и думаю, что все мои ровесники – нормальные парни – среагировали бы на нее, несмотря на надувную бабочку и синюю шапочку-шарлотку (она делает тетку похожей на ватную палочку!).

Отвечаю прохладным тоном, что я слишком стар, чтобы верить в фей, инопланетян не существует, а религии только для того и нужны, чтобы колошматить друг друга по поводу и без.

– Ладно, тогда скажем, что я из будущего. Годится?

– Пойдет. Из какого года?

– Это неважно. Я пришла из никудышного будущего, которое попрошу тебя отменить, вычистив твое настоящее. Мы договорились?

Я киваю, решив не противоречить посетительнице. Отец всегда призывал меня быть осторожным с психами, особенно если они выглядят как нормальные люди.

– Я устал, мне нужно поспать.

– Нет, Тома, ты должен грезить. Наяву. Чтобы снова научиться концентрироваться.

Мои пальцы скрючиваются, я отвечаю:

– Не знаю, в курсе ли вы, госпожа клоунесса… У меня синдром Бофора.

– Отличный сыр.

Я брежу… Она либо новичок в своем деле и даже не поинтересовалась диагнозом пациента, прежде чем соваться в его палату, либо решила меня разыграть. Провокативная терапия. Сцепив зубы, я невероятным усилием воли распрямляюсь – сантиметров на десять.

– Обращаю ваше внимание: это очень тяжелая болезнь!

– Конечно, будь она неладна, иначе мы бы не встретились.

– Сами вы… неладны! У меня все болит, лекарств не существует! Эта болезнь – «сирота»!

– Ну так удочери ее.

Она лучезарно улыбается, и я без сил роняю голову на подушку.

– Я для того и пришла, – доверительным тоном добавляет она, придвинувшись ближе. – Приручи ее, очисти ее имя, надели привлекательными побочными эффектами… Какую власть имеет над тобой синдром Бофора? Он сделал тебя сильным и красивым[1].

Я округляю губы в немом «О!» в знак восхищения ее остроумием. Клоунесса выглядит довольной. Вот и хорошо, пусть «клоунотерапия» приносит пользу хотя бы клоунам!

– Брось эту штуку, Тома!

Она хватает мою руку, тянущуюся к кнопке морфиновой помпы.

– У тебя есть другое средство, чтобы справиться с болью, герой. Закрой глаза и мысленно представь место, которое нравится тебе больше всего на свете. Знаешь, где оно? Хорошо.

Если есть порода людей, с которыми мне труднее общаться, чем с шутами гороховыми в форменном прикиде, то это гуру хорошего самочувствия. Заявляю: «Пляж!» – хоть это и не ее дело.

– Ложись на песок и дыши глубоко-глубоко. Потом задержи дыхание. Отыщи одну из болезненных точек и, как на экране компьютера, подтяни ее курсором к мусорной корзине и выброси сильным выдохом. Возвращайся на пляж, сделай вдох, замри – и выбери следующую точку. Делай так всю ночь и увидишь результат.

Я спрашиваю жеманным тоном:

– И что? Я поправлюсь?

– Сможешь не думать о боли. Страдание непродуктивно. Чтобы лечить Землю, нужно иметь ясный ум. До завтра, дружок.

Она надевает красный нос и идет к двери под аккомпанемент бубенчиков. Я провожаю ее взглядом. В те времена, когда я еще мог ходить, папа однажды повел меня в цирк. Комические репризы мне ужасно не нравились, я совсем не хотел изображать смех, чтобы «быть как все» дети вокруг. Сегодня вечером, глядя, как закрывается дверь за ненормальной мифоманкой, наверняка сбежавшей из психиатрического отделения и стащившей из служебного шкафчика клоунский прикид, я испытываю странное чувство. Не чувствовал ничего подобного с тех пор, как попал сюда и врачи взяли власть над моей жизнью, чтобы подготовить к смерти. Я хочу довериться. Уцепиться за надежду. Наполняю легкие воздухом, закрываю глаза и восстанавливаю в памяти пляж из моего детства, где я барахтался в волнах вместе с папой. Это было до разлива нефти и проблем с ногами.

– Не понимаю, – говорит врач, проверив уровень морфина в капельнице. – Тебе действительно не больно?

В его голосе звучит упрек. Я сухо прошу прощения. Он поджимает губы, отводит взгляд, велит сестре поддерживать дозировку и удаляется – почти бегом, крайне раздосадованный. Я его понимаю. Верить в чудеса противопоказано. Когда с человеком покончено – как со мной, – правильнее падать с минимальной высоты.

Я слегка преувеличиваю, играю в провокацию. Боль слабее, чем накануне, это правда, но совсем она не ушла. Приемчик с пляжем и мусорной корзиной для страданий работал добрую часть ночи, но, когда я уснул, мне снились черный прилив и сидящий в тюрьме отец. К пробуждению файлы страданий вернулись на рабочий стол. Пришлось начинать с нуля избавление от боли, совершать мысленный переброс с пляжа в корзину, а доктор Шрек нагрянул с утренним обходом, дав мне время избавить от заражения только ноги и правую руку.

– Не злись на него, когда он такой, – шепчет медсестра, перекладывая помпу на простыню, к моей ладони.

Ее зовут Фату, она уже пять лет старшая на нашем этаже. Родом она из Кот-д’Ивуара, а фигурой напоминает кетчера. Бархатная рука в резиновой перчатке. Фату дала прозвище главврачу отделения, и он действительно напоминает людоеда-невежу из мультиков студии Dream Works с кожей яблочно-зеленого цвета и ушами-трубами.

– Ты ему очень нравишься, только он не показывает этого. Он встревожен и опасается ложных надежд.

Я знаю. Читал в интернете. Когда человек с Бофором перестает чувствовать боль, значит, кроме мышц, затронуты нервы. Это начало конца. Я сразу решил не рассказывать им о «лекарстве» клоунессы. Надежда выглядит настоящей, и я приберегаю ее для себя – чтобы никто не разрушил.

– Папа тебе сегодня звонил? – участливо интересуется Фату.

– Да, все в порядке, спасибо.

Мой тон не позволяет ей продолжить расспросы, она чувствует, что вступила на территорию тайного сада. На самом деле я уже неделю не получаю известий от папы. Это нормально: он имеет право всего на три минуты телефонного разговора в день, и я по срочности на втором месте после адвоката.

– Через месяц Новый год, – напоминает она, как будто призывает продержаться до праздника. – Они наверняка разрешат ему пообщаться с сыном.

Меня бы это удивило, но я улыбаюсь и киваю. Не лишать же милую Фату иллюзий. Она уходит с глазами на мокром месте. В заведениях паллиативной медицины следует щадить персонал, особенно в педиатрии, где работы всегда выше крыши. На этаже много больных с онкологией в терминальной стадии, а они, несмотря на быструю ротацию, привязываются к пациентам. Я притворяюсь, что надеюсь на встречу с отцом, хотя он будет сидеть в тюрьме до суда и никто ему поблажек не сделает. Убийцу полицейского не пожалеют. Он во всем виноват. Он не спал ночами с тех пор, как я оказался в отделении, и уснул за рулем, когда ехал в больницу. Машина врезалась в дерево, оно сломалось, а в довершение всех бед на нем сидел капрал с биноклем, подкарауливавший водителей, говорящих по телефону. Легавый упал с ветки, приземлился на голову и умер на месте. Я – единственная папина надежда, его смягчающее обстоятельство. Хоть на это сгожусь…

Я почти доверху заполнил корзину страданий, когда в палату без стука вошла давешняя клоунесса.

– Тебе сегодня лучше.

Это не вопрос и не утверждение. Скорее приказ.

– За работу! – велит она и начинает сеанс общения. Ослабив бабочку, снимает фальшь-нос и кладет в центр тумбочки, а потом садится на кровать и берет мои руки в свои.

– Первым делом, Тома, хочу сказать, что ты не одинок.

– Знаю, нас во Франции тридцать пять человек. Точнее, тридцать четыре с половиной: одна больная с четверга в коме.

Она объясняет, что говорит не о «бофортистах», а о восьми тысячах.

– Кого?

– Лекарей Земли. Больных детей вроде тебя, которых я призываю под знамена и размещаю по всей планете. Моя цель – объединить ваши мысли и направить на конкретную цель в одно и то же мгновение, чтобы вы могли изменять реальность.

– Что за бредятина?

– Вопрос неверный. Ты должен был спросить: «Почему я?»

– Почему вы?

– Почему ты… Меня привлекла твоя энергия. Которую ты создаешь, когда пишешь книгу.

Я становлюсь красным, как ее фальшивый нос. Откуда она узнала? Я начал роман, когда отказали ноги, и работаю над текстом тайно, насколько хватает сил и слушаются пальцы. Все остальное время ноутбук лежит под подушкой.

– Я просто читаю твои мысли, – успокаивает меня клоунесса. – Ты прав, фантастика – лучший способ отвлечься. Начало получилось отличное, хоть и проецирует твои страхи, злость и черный юмор на будущее, отчего оно выглядит еще более мрачным. Тебе придется его почистить.

Я пытаюсь понять по глазам, что именно ей известно. Моя история рассказывает о режиме санитарной диктатуры, где каждый существует с чипом в голове, и об организованной пандемии, вызванной лабораторным вирусом, чтобы запугать людей и помешать им думать. Наш мир и правда стал похож на тот, что придумал я, но моей вины в том нет.

– Любой роман-предостережение должен иметь счастливый финал, иначе ответственность ляжет на тебя.

Я начинаю привыкать к тому, что она отвечает на реплики, которые я не произношу вслух. Премьера номера. Клоунесса-менталистка.

Я пожимаю плечами и ухмыляюсь.

– Так и есть, я засрал будущее с помощью слов.

– У наших мыслей есть такая власть. Они или загрязняют, или восстанавливают, лечат, спасают. Не только с помощью вымысла. Я поручу тебе работу с реальной реальностью.

– С чего бы мне соглашаться?

– Чтобы спасти мир.

Она качает головой и улыбается.

– Твои слова – следствие гнева. Ты ведь так не думаешь, иначе не хотел бы выздороветь и не сумел бы побороть боль.

Я смотрю на нее и чувствую усталость. Оставит она меня в покое или нет? Я начал свыкаться со своей судьбой, пытаюсь привыкнуть к одиночеству, из-за которого таю, как кусок сахара в чашке молока. В конце концов я согласился с усыпляющей капельницей, терплю слезы медсестер и не комплексую из-за обратного отсчета… Я здесь не ради победы над болезнью, а для того, чтобы сдохнуть самым комфортным способом. Я ухожу. Я сдался. У меня забрали мать, потом отца, осталось расстаться с жизнью и успокоиться.

Она права в одном – я сожалею только о том, что не успею закончить книгу. Впрочем, это никого не опечалит. Худшее, что может случиться – незнакомый мне человек найдет ее, допишет и присвоит авторство. Я написал завещание и отдал старшей медсестре: после моей смерти она должна удалить из компьютера файл «Роман». Судя по всему, она проговорилась клоунессе. Никому нельзя доверять.

– Знаешь Большой Барьерный риф, Тома?

Я едва не выпалил: «Засунь его… сама знаешь куда!» – но только спросил безразличным тоном:

– А что?

– Он тоже умирает.

– Ну и?

– Это вас связывает. По-настоящему. Вы спасете друг друга. А я вас соединю.

– Класс! Есть прямой рейс?

– Да. Внутренний.

Я поворачиваю голову к стене и закрываю глаза, давая понять, что визит завершен. Она не виновата, что разбередила воспоминания, причиняющие слишком сильную боль, потому что они не мои. У Большого Барьерного рифа ныряли мои родители, когда встретились.

– В ваших организмах происходит один и тот же процесс, – продолжает клоунесса. – Вы плохо реагируете на внутренние пертурбации.

Я стараюсь не слушать, но ее голос отзывается в моем теле, заполняет каждое пустое место, оставшееся от болевых точек, отправленных в корзину.

– Твои антитела разрушают твои новые клетки, принимая их за вирусы. А Барьерный риф отторгает зооксантеллы, без которых ему не выжить.

– Что-что он отвергает?

– Микроводоросли. Коралловый риф, по сути своей, это сообщество – животное, растительное и минеральное, управляющее подводной жизнью. Маленькие зверюшки, которые живут на камнях, дают приют микроводорослям, которые их питают, но потепление океанов делает их токсичными, и они отделяются. Именно водоросли дают кораллам цвет и энергию, без них рифы болеют и умирают. За тридцать лет Большой Барьерный лишился половины кораллов. Но, если тебе удастся понизить температуру воды на три градуса, все вернется к норме.

– И как мне это сделать?

– Ты реинформируешь океан. Вернешь его на тридцать лет назад. Как поступил сегодня ночью.

– Я что, охладил воду?

– Нет, омолодил свое тело на четыре года, вернул его в тот момент, когда еще не «подружился» с Бофором. Ты можешь сделать для планеты то, что сделал для собственного здоровья.

Я тщетно притворяюсь безразличным – ее слова вызывают образы и ощущения, возвращающие меня в море. Я закрываю глаза. Пейзаж изменился. Вода стала такой прозрачной и теплой… Я никогда не видел Большой Барьерный риф вживую, только на фотографиях на стене гостиной, но сейчас плыву среди разноцветных рыб, которые там живут.

– Будет плохо, если он умрет?

– Все плохо, когда приходит смерть, дружище. Не для того, кто становится неживым, а для других. Если ты не спасешь Большой Барьерный, тысячи видов погибнут. Если твоя книга не выйдет, наступит конец света.

– Уж так-таки и конец?

– Я слегка утрирую, чтобы тебя мотивировать, но не вру: если снова поверишь в себя, отдашь читателям свои эмоции, сочувствие, бунт, желание, смыслы… Решения, которые помогут решить то, что ждет их в будущем.

Я сглатываю слюну. Рот совсем пересох. Море стало мутным и беспокойным, ноги – тяжелыми и неподвижными. Я открываю глаза, прежде чем пойти на дно, и спрашиваю:

– А как меня спасет риф?

– Вот так.

Я с недоверием смотрю, как она достает из кармана плаща стеклянную бутылочку вроде тех, которые осушал одну за другой папа, когда мы летели на другой конец страны к специалисту по мышечным заболеваниям. Ничего хорошего из этого не вышло.

– Это вода от барьерного рифа?

– Образец взяли на северо-востоке Австралии, – кивает она, отвинчивая пробку.

– Как докажешь, что не налила сюда воды из-под крана?

– Думай что хочешь.

Она не комментирует неожиданный переход на «ты» – я сделал это, чтобы уравновесить силы сторон – и продолжает:

– Эта вода похожа на воду из Лурда, творящую чудеса. Слыхал о Лурде?

– Брехня это!

– В каком-то смысле. В ней нет ничего особенного, никаких терапевтических свойств, разве что память и надежда людей, которые верят. Спасает вера, Тома, а не подпорки.

– Если бы она работала, все бы узнали.

– А все знают. Достаточно поинтересоваться.

Я сцепляю зубы. Моя мать была истовой католичкой, она страстно верила в Пресвятую Деву и чудеса, но ей это не помогло…

Моя гостья не унимается.

– После 1858 года, когда Дева Мария указала маленькой Бернадетт, где находится священный источник, в Лурде случилось семь тысяч двести исцелений, зафиксированных медициной. Церковь признала всего семьдесят.

Я издаю гаденький смешок.

– Это означает, что кюре не такие лохи, как врачи.

– Нет, это доказывает, что Церковь боится чудес, которые не может контролировать. Чтобы тебя «признали» официально, нужно иметь все внешние признаки хорошего христианина. И не гнать волну.

Мне нечем возразить, и я заявляю, что единственное чудо Лурда, которое признают все стороны, заключается в том, что до чертиков загрязненная вода, в которой больные полощут свои микробы, до сих пор никого не убила.

– Не пытайся выглядеть глупее, чем ты есть.

А вот тут она промахнулась!

Сообщаю – как бы между прочим, – что до звания «кавалер Бофора» я получил другое – «кавалер ВП». Раньше таких, как я, называли «сверходаренными», что оскорбляло нормальных кретинов. Если верить тестировавшим меня экспертам, мой потенциал еще выше, поскольку проживу я… недолго. «Ты мчишься на всех парах из-за слабой анатомии», – сказал последний общавшийся со мной специалист. Он хотел поднять больному настроение, и я его поблагодарил. Раннее развитие интеллекта чуть-чуть компенсирует перспективу преждевременной смерти. Оценишь трезво состояние мира и умов – и не захочешь задерживаться на этом свете. Психолог говорил мне: «Если продолжишь развивать свой интеллект в таком темпе, к четырнадцати годам обгонишь по IQ Эйнштейна». Придурок меня убедил. До сих пор я хотел попасть в книгу рекордов Гиннесса с посмертным рекордом 180.

– Пересмотри свои приоритеты, – улыбается клоунесса. – Выжить тебе поможет не состязание с Эйнштейном, но активность твоих действий.

Она вкладывает бутылочку с водой мне в ладонь и осторожно загибает вокруг нее пальцы.

– Ну все, оставляю тебя с Большим Барьерным рифом. Глоток – визуализация – воздействие на температуру, и так в течение двадцати шести минут, до последней капли.

Я вздрагиваю.

– Почему именно двадцать шесть?

– Твое счастливое число, да?

– Несчастливое! Роковое! День моего рождения! Я появился на свет двадцать шестого…

– …и убил свою мать. Я знаю. Но ты ни при чем, число тоже. Двадцать шесть – твоя вибрация, твой ключ настройки… Значение имеет только эффективность. Задание: снизить температуру на три градуса. Как минимум. Ясно? Рассчитываю на тебя. До завтра.

Сначала я решил не делать вообще ничего. Тогда, если завтра она объявит: «Цель достигнута!» – я докажу, что все это полная туфта. Прошло несколько минут, и я задергался: увиливать оказалось еще труднее, чем подчиниться. Я еще никогда так не скучал и сказал себе: «Сомнения оставим при себе, но притворимся. Когда нет времени терять время, можно его убить…»

Смотрю на хронометр моего телефона, сжимаю в кулаке мини-бутылку «Смирновской» и постепенно делаю глотки. Верить не верю, но вроде получается. Действует. На меня, во всяком случае. Переместить воду на тридцать лет назад, в то время, когда я еще не родился. Не существовал даже как проект в головах родителей – они еще не встретились. Пришлось самому перенестись в предыдущую жизнь, и она мгновенно всплыла на поверхность, как будто только того и ждала. Я был дельфином. Потрясающим чемпионом по акробатическим прыжкам и спасению на море, совершенно счастливым в холодной воде. Я уничтожал акул, убивал их ударами носа, как только они начинали угрожать жизням людей-пловцов. Почему я так себя вел? Это был естественный порыв, рефлекс, уважение к почти такой же высокоразвитой форме жизни, как я сам. Однажды у Большого Барьерного рифа я встретил Николь и Робера. Она была подводным фотографом, он писал работу о загрязнении океанов, и я спас обоих от нападения белой акулы, а потом я встретил варварскую смерть, изрубленный винтом яхты, и память вернула меня к ним, а как только Николь забеременела, я пережил реинкарнацию у нее в животе. Сменил вид, чтобы научиться новым трюкам и раздвигать новые границы.

Я ничего не придумывал, только смотрел картинки, теснившие друг друга у меня в голове. Точно так же я пишу книгу, проецируя нынешнюю жизнь в кошмарное будущее.

После пробуждения обнаружилось, что бутылочка опустела. Не знаю, спас я коралловый риф или нет, но чувствовал себя страшно уставшим от драки с акулами и ужасно тосковал по родителям. Утренние лекарства и завтрак мне пока не принесли, умыться не предложили, кинезитерапевт не торопился на свидание, и я, открыв компьютер, описал между двумя главами романа ночные сны. Так они дольше сохранятся, а я попробую разобраться в эмоциях, которые их провоцируют.

– Ну надо же, наш Виктор Гюго снова сочиняет! – добродушно поддела меня старшая медсестра, не сводя глаз с бегающих по клавиатуре пальцев.

Я ответил хищной улыбкой. Она стала поправлять подушки и произнесла – как бы невзначай:

– Решил переписать завещание?

Она выглядела такой счастливой – конечно, пациент ведь воспрял! – что я решил подарить ей клочок надежды и сказал:

– Еще успеется.

Поразительную власть имеет банальная фраза, если у человека бэкграунд вроде моего! Создать впечатление, что «время терпит», в моем состоянии – самый шикарный подарок окружающим. Попроси я Фату опубликовать книгу после моей смерти, пообещала бы с тем же пылом, с которым клялась уничтожить ее. Она быстро удалилась, забыв измерить мне температуру. Боялась, что я увижу, как она плачет. Да, чужие слезы иногда нравятся нам, но не тем, кто их проливает.

Клоунесса вошла в палату в 15:20 и воскликнула:

– Браво!

Я сохранил новую главу и закрыл компьютер. В любом случае, вдохновение иссякло после эпизода моего рождения. Неохота возвращаться к земной жизни в мрачном мире, порожденном собственной фантазией. Дельфином я был счастливее.

Заведомо не веря в результат, я спросил:

– Сработало?

– Минус один градус. Неплохо для начала.

– Как ты узнала?

– Я подключена, малыш. Ко всему, ко всем и каждому. Посмотри на кораллы в моих глазах и увидишь синь и лиловость, они начали возвращаться.

Я нырнул в ореховые глаза и увидел… что она, само собой, врет, и мне это начинало нравиться.

– Так кто же ты такая? Фея, инопланетянка или Дева Мария?

– Зависит от людей. Выбирай сам.

– Давай, сагитируй меня.

– Ладно, вот три версии. Во-первых, фея – совсем не то существо, за которое вы ее принимаете. Она – воплощенное средоточие ваших мыслей. Есть добрые феи, злые, токсичные… Зависит от рациона. Феи питаются чувствами, которые им внушают, как вампиры кровью. Хотя в вампиров ты не веришь?

– Ну… С этого следовало начать.

Мы смеемся, она решает, что заработала очко, но я не даю ей расслабиться.

– И чем ты питаешься от меня?

– Надеждой.

– Значит, сидишь на диете.

– Отсюда и поручения, которые я даю.

– То есть будут и другие?

– Я должна помочь тебе повысить производительность, Тома. Нужно выдать как можно больше положительных мечтаний, иначе я умру голодной смертью.

Я удерживаюсь от злобного комментария. Фей я ненавижу еще сильнее клоунов и одну уже уволил «по прибытии». Фея, если точнее – фей, Международный благотворительный фонд, помогающий исполнять желания смертельно больным детям, филиал американской ассоциации, которая посылает девок в костюме Белоснежки осуществлять последние желания ребятишек на финише. Они задают вопросы типа: «С кем из знаменитостей ты хочешь встретиться?» Чтобы меня оставили в покое, я ответил: «С президентом Северной Кореи». А теперь нарвался на психопатку, предлагающую вывернутую наизнанку концепцию: чтобы мадам не захирела, я должен кормить ее мечтами.

– В роли феи ты неубедительна. Покажи инопланетянку.

– Ладно. Я из другой галактики, климатическая беженка, иммигрировавшая на Землю четыре миллиарда лет назад. Получилось удачно: жизнь в моем мире стала невозможной, а у вас она только-только зарождалась. Годится?

– Продолжай.

– Сначала я жила вместе с вашими бактериями и водорослями в ожидании, когда они трансформируются. Эволюционируют и превратятся в вас…

– Ты видела динозавров?

– Очень близко. Не о чем грезить. Спруты и пчелы куда интереснее и по-прежнему живут в океане и летают по воздуху. Интересуйся ими, пока не поздно.

– Ты уже тогда так выглядела?

– Конечно нет. Я подобна спрутам – принимаю окраску и внешний вид окружающей среды…

– Ясно. В мире шутов ты – клоун.

– …и собираю добычу, как пчелы, перелетая от одного человеческого цветка к другому, чтобы делать мед, помогая им… длиться.

– Ты в курсе, что пчелы исчезают?

– Спруты тоже – из-за ядовитых испарений от людей. Но это можно исправить. Вот такой будет твоя следующая миссия.

Я проигнорировал последнюю фразу и спросил:

– Таких, как ты, много?

– И да, и нет. Не будем утрировать.

– А почему вы не общаетесь с людьми?

Она не смутилась, села на край моей кровати.

– Мы появляемся только в экстренных ситуациях. Если кто-то грозится ядерной бомбардировкой, терактами на АЭС или начинает играться с генетикой…

– …или моя жизнь под угрозой, – я заканчиваю за нее фразу, злорадно хихикнув, и она суровым взглядом призывает меня к порядку.

– Да, не люблю лесть, но ты для нас бесценен.

– Почему?

– Я уже объясняла: твое воображение способно изменить лицо мира. Конечно, если дашь себе труд выздороветь.

– Выходит, инопланетяне не творят чудеса?

– Нет, мы всего лишь даем сигнал тревоги, указываем на опасность и называем способ предотвратить ее. С тех пор как род человеческий совсем сбрендил, я – глашатай Гайи, сознания Земли.

– Ну что же, неплохо. Теперь попробуй сыграть Деву Марию.

Она вздохнула и продолжила на той же ноте:

– Кого она олицетворяет лично для тебя? Женщину, вынашивающую искусственно оплодотворенную яйцеклетку, евангельский мифологический персонаж, посредницу, заступающуюся за род человеческий перед Господом Всемогущим и милосердным?

– Побочный продукт. Брелоки, медальки, свечи…

– Ты прав. Она, как Пер-Ноэль: великолепная задумка, на которую слишком часто влияет дурновкусие потребителей. Многие явления Пречистой – не более чем присвоение личности.

– Сомневаюсь.

– Тогда объясни, как отделить истинное от фальшивого? Да очень просто. С одной стороны – любовь, с другой – запреты. Когда Дева Мария объявляет о конце света, потому что ты якобы был дурным христианином, не верь.

– Во что?

– Для чего нужно пророчество? Для того, чтобы ты смог исправить сценарий катастрофы, а не подчиняться ему. Хитрость врага рода человеческого. Дева Мария разжигает в душах надежду. И никогда – страх. Если она просто указывает малышке Бернадетт путь для привлечения в Лурд больных, чтобы те исцелились, можешь отправиться туда.

– Куда? Я что, новая Бернадетт?

– Поди знай… Каждому времени – свой Избранный. Неграмотная пастушка напомнила людям, что вера творит чудеса. Сверходаренный неизлечимо больной юноша способен указать им лучшее средство для исцеления Земли.

– И это?..

– Внутренние ресурсы. Исцеляющая сила мыслей.

Она оперлась затылком о столбик кровати, скрестила ноги и, как только умолкли бубенчики, спросила:

– Итак, Тома? Фея, инопланетянка, Дева Мария… Кого предпочтешь?

– Мою мать.

Она замерла. Я испытывал ее, хотел узнать, как далеко она готова зайти. Решится или нет отказаться от пропагандистских речуг в пользу ролевой игры. Тщательно подбирая слова, она напомнила, что мама умерла родами, дав жизнь мне.

– Именно так. Здорово, что вернулась за мной. Очень вовремя.

Ее глаза отреагировали за пятнадцать секунд. Слеза из левого глаза скатилась по набеленой щеке и упала на простыню.

– Ладно, – шепчет она, – пусть я призрак твоей матери, но пришла не за тобой. Пока нет. Ты нужен Земле.

– Ты не похожа на женщину на фотографиях.

– Я начинающая. Призрак – все равно что актриса, возвращающаяся на сцену, мне требуется время, чтобы стать героиней.

– А если зритель не поверит, с роли тебя снимут.

– Правильно. Дашь мне шанс?

Я усилил напряжение момента, глядя на неподвижное дерево в углу оконного стекла, а потом сказал, что предпочту ипостась инопланетянки. Даже если никаких пришельцев нет, поверить в них легко.

Она наклонилась, чтобы поцеловать меня в лоб, и я прочел в ее взгляде облегчение. Или любовь. Не уверен. Плохо в этом разбираюсь.

– Договорились, Тома. Ты волен выбирать то или иное воплощение, но главное остается неизменным: все связано. Считай, что я прилетела с М87 – вы называете эту огромную яркую галактику Скоплением Девы. А Дева – не кто иная, как Всеобщая Мать, маскирующаяся под фею, чтобы не отпугивать атеистов вроде тебя.

– Ну и?..

Она подняла руки в защитном жесте, чувствуя, что мне надоели увертки.

– Ну и, в качестве инопланетянки, раз уж ты меня видишь в этом образе, я появилась, чтобы улучшить твои человеческие параметры. Сделать тебя эффективнее. Ты блестяще начал спасение кораллового рифа, теперь, если не возражаешь, переключись на пчел.

– Спасибо, нет.

– Почему?

– Не люблю мед, а в прошлом году одна меня укусила.

– Не думаю, что это достаточная причина бездействовать. Или тебе плевать на пчел?

– Ничего против них не имею, но не вижу, в чем срочность.

– Понимаю. Если они исчезнут, 80 % фруктов и овощей, которые опыляют эти насекомые, тоже исчезнут, а ты предпочитаешь сконцентрироваться на том, что касается непосредственно тебя. Ладно, проехали! Как насчет освобождения твоего папы?

Я едва не вскочил от неожиданности – да она все обо мне знает! Фату дала ей полный отчет. Я пожал левым плечом, оно отреагировало лучше остальных моих усталых членов.

– Прекрати кривляться. Они никогда его не выпустят.

– Спорим?

– Что значит – «спорим»?

– Подключись к аварии и расследованию. Достаточно будет аннулировать причину его задержания.

– Не мели чушь! Я не смогу оживить того полицейского!

– Конечно, но сможешь сделать так, чтобы он погиб не по вине твоего отца.

Она заправляет выбившуюся прядь волос под синюю шляпку и продолжает:

– Прокручивай сцену в голове до бесконечности. Он ведет машину, засыпает, съезжает с дороги, и машина врезается в дерево. Тут ты ничего не меняешь, кроме дерева: на нем нет никакого легавого.

– Неужели? А что мне делать с его коллегой, видевшим падение?

– Ненадежный свидетель. Он видел падение, но с другого дерева, а солгал, чтобы усугубить вину подозреваемого, ведь судьи не слишком снисходительны к тем, кто покушается на полицейских. Сконцентрируйся на этом, договорились?

Я не отвечаю. Мне не нравится ее легкомысленный подход к делу моего отца и насмешка над предъявленными обвинениями. Да как она может так себя вести, зная, что это достает меня сильнее проклятого Бофора?! Хуже всего, что она, возможно, права насчет лжесвидетельства. Папу раз двадцать задерживали как экотеррориста, а когда освобождали, он поддавал жару на своей странице в Фейсбуке. На этот раз они наверняка потирают руки от удовольствия, потому что могут обвинить его в куда более серьезных нарушениях, чем повреждение антенн 5G или ветряных двигателей.

– Действовать можешь только ты, – бросает она.

– Хватит на меня давить!

– Брось, Тома! Долой уныние, перестань ждать худшего и пытайся думать о другом. Нужно депрограммировать, изъять, переписать. Вернуться к исходной проблеме, перестроить спусковой механизм.

Она встает, подтягивает шаровары, снимает подтяжки.

– Твой ход, великан: настоящее, прошлое и будущее зависят от тебя. Как только освободишь отца, сумеешь спасти и пчел.

– Тогда им не повезло…

– Как посмотреть. Получишь доказательство, что твоя мысленная энергия имеет силу, не сможешь использовать ее для решения только личных проблем: придется делиться с остальным миром. Обещаешь?

Я даю слово, чтобы она отвязалась.

– Спасибо, Тома.

Она застегнула плащ, и мне до ужаса захотелось задержать ее, сам не знаю почему. Хотелось быть одному, но с ней.

– Как мне тебя называть?

– Выбирай сам.

Я делаю гигантское усилие, поднимаю руку и указываю на оранжевый бейдж с тремя буквами и четырьмя цифрами.

– Пусть будет ATF 2027.

Она улыбается и надевает половинку красного носа-шарика.

– Но ты ведь не ограничишься серийным номером? Дай мне имя, которое первым приходит в голову.

– Как кличку собаке?

– Или имя ребенку. Это важно, сам знаешь. Будь внимателен к вибрациям, которые слово привязывает к человеку. Я доверяю тебе священную миссию.

Обруч, давивший на голову, внезапно разжался. Я ответил:

– Буду звать тебя Марией – не потому, что верю, и не в насмешку.

– Дело твое, и риски тоже твои. Учитывая твою духовность ниже плинтуса, лучше дай мне имя посложнее, придумай его сам. Персонализируй меня.

– Мария-Клоунесса?

– Годится.

Она вышла, щелкнув на прощание подтяжками. На меня это произвело тот же эффект, что накануне, и тот же, что сегодня, когда я думал о ней. Еще долго после ее ухода я словно бы чувствовал стойкий аромат, составленный из напористой любви, природной легкости, придирчивости и печали, скрывающейся за блефом.

Я наклонился влево, взял поильник, сделал глоток и принялся работать над машиной, врезавшейся в дерево без легавого. Решил доказать ей, что ничего не выйдет. И тайно надеялся, что результат докажет мою неправоту.