Читать онлайн Я нормальный

Введение

Эта книга – не сборник диагнозов. Это коллекция голосов.

Голосов, которые обычно остаются за скобками медицинских заключений и общественных стереотипов. Голосов, которые часто заглушаются фразами вроде «возьми себя в руки», «не драматизируй» или «все через это проходят».

Каждая глава здесь – это попытка заглянуть в мир человека, живущего с ментальным расстройством. Не со стороны, не с позиции врача или наблюдателя, а изнутри. Это путешествие в самый центр личного урагана: в хаос мыслей, в оглушительный гул тревоги, в леденящую пустоту или в тиранию собственного разума, который из верного союзника превратился в надсмотрщика.

Вы не найдете здесь однозначных ответов или готовых решений. Единственное, что я могу вам предложить, – это опыт. Опыт чувствования. Опыт присутствия. Опыт попытки понять то, что часто кажется необъяснимым.

Герои этих глав – вымышленные. Но их переживания, их внутренние монологи, их борьба – они сплетены из сотен реальных историй, исповедей, искренних разговоров и профессиональных исследований. Это не учебник по психиатрии. Это мост. Мост эмпатии между теми, кто страдает молча, и теми, кто находится рядом и хочет помочь, но не знает, как. Мост между «ними» и «нами», хотя этой границы не существует вовсе.

Читая эти тексты, вы, возможно, узнаете в них кого-то из своих близких. А может быть, узнаете часть себя. И в этом узнавании, возможно, родится то, чего так не хватает в нашем разговоре о ментальном здоровье, – понимание.

Не медицинское. Не клиническое. А человеческое.

Простое и сложное одновременно – понять, что за любым симптомом, за любым «странным» поведением стоит живой человек. Со своей болью, своей историей и своим отчаянным желанием быть услышанным.

Дайте этим голосам прозвучать. Прислушайтесь. Возможно, вы услышите что-то важное.

Все нервничают

Сегодня был относительно спокойный день. Несмотря на то, что я просто нервничаю – ну как нервничаю, как все в целом. Но все по порядку.

Я вышел из квартиры, вроде все взял, но такое ощущение, что что-то забыл. Проверил карманы. Вроде все на месте. Сегодня планерка как обычно. Но вот именно там я испытываю, скажем так, нервозность, ощущение, что я снова сделал что-то не так и мой начальник отчитает меня перед всеми. Нужно было решить парк вопросов.

Один из которых – созвон по ВКС. Ненавижу. Несколько раз перечитал посыл сегодняшнего созвона. Надо ли учить? Не, никто больше этого не делает. Звонок. Господи, пусть кто-нибудь созвонится за меня. Полтора часа разговаривали о новом проекте. Слава Богу, никто не обратил на меня внимания. Звонок. На телефоне высветилось: «Лиза». Чего ей? А вдруг что-то с ней или её близкими? А чем я смогу помочь? Я же ничего не смогу сделать, а вдруг ей деньги нужны? Ну да, я ж банкомат… Взял трубку:

– Привет! Не хочешь сегодня сходить в бар? Я уже всех позвала, остался только ты, – послышалось из трубки.

Блин, вот нельзя же так. Нужно предупреждать! А где этот бар? А вдруг я там отравлюсь? А если там драка будет?

– Да, хорошо, кидай адрес, – выдохнул я, только непонятно, зачем.

Не хочу я туда идти. Хотя мы давно не виделись, вдруг они подумают, что я их ненавижу? Надо идти. Ладно, посижу ради приличия и пойду домой. Дома спокойней.

Пришла СМС с адресом. Место было незнакомое. Гадство. Надо хотя бы почитать, что там. Ну почему там не пишут состав? Блин, и где мы сядем? Может, позвонить и сказать, что я заболел? Тогда они решат, что я их предал тем, что не приехал, и ищу отговорки, чтобы не идти к ним.

Новый кафе-бар, приглушенный неоновый свет. Нехорошо… Все плохо видно… Если что-то случится, то я не сразу увижу. А что мне видеть-то надо? Пожар как минимум.

– Я схожу руки помою, – сказал я.

Там, рядом с туалетами, висит схема эвакуации. Пока ждал человека из туалета, изучил и улыбнулся: тут два выхода, и если вдруг бар захватят, то я смогу сбежать и друзей прихватить. Особенно Майю. Может, тогда я смогу заговорить с ней? Ой, да вряд ли, она красавица, а я… я простой офисный клерк.

Подошел еще один, он уже танцевал, настолько хотел в туалет, и тут вышел парень, который сидел там. Я заскочил в уборную. Надо как можно быстрее, иначе человек из очереди меня возненавидит. Я быстро помыл руки и выбежал к друзьям.

Сел рядом с Майей. Надо держать лицо.

Тут мой взгляд пал на пару за соседним столиком. Черт… это тот мужик, который стоял в очереди за мной.

Он громко смеялся и жестикулировал, разговаривая с друзьями. И его взгляд на секунду скользнул в мою сторону.

«Он на меня смотрит. Почему? Я ему не нравлюсь? Я занял его стул? Он такой уверенный, а я сижу весь на нервах. Он точно видит это. Еще и она рядом. Сейчас подойдет, затеет ссору. А я так устал, я не смогу даже слова связать».

Адреналин, который не успел утихнуть после рабочего дня, нахлынул с новой силой. Ладони, только что переставшие потеть, снова стали ледяными и мокрыми. Сердце застучало так, что я перестал слышать, о чем говорят мои друзья. Я видел только его. Каждый его жест казался преувеличенно агрессивным, каждый взгляд – оценивающим и осуждающим.

Я пытался глубоко дышать, как советуют в тех дурацких статьях, но комок в горле мешал. Сделал глоток пива – не помогло. Тошнота подкатила к горлу. Дрожь в ногах под столом стала такой сильной, что я боялся постучать по нему коленкой.

Это был пик. Момент, когда паника, копившаяся весь день в ожидании дедлайнов и гнева начальства, нашла наконец выход. И вышла она вот так – иррациональным, диким страхом перед незнакомцем в баре.

Я понял, что еще секунда – и меня или вырвет, или я просто вскочу и побегу без оглядки.

– Ребята, простите, – мой голос прозвучал хрипло и неестественно. – Мне надо идти. Живот скрутило не на шутку. Видимо, тот несчастный бургер на обед.

Я изобразил максимально жалкую улыбку, стараясь выглядеть просто человеком с несварением, а не тем, кем я был на самом деле – загнанным в угол паникером, сбегающим с несостоявшегося поля боя.

Они кивали, говорили «выздоравливай», и в их глазах не было ничего, кроме легкого сочувствия. Они купились. А я, бормоча извинения, почти бежал к выходу, чувствуя спиной взгляд того мужчины. Он знает. Он точно знает, что я сбежал из-за него, а Майя, наверное, считает, что я сбежал из-за неё.

На улице я прислонился к холодной кирпичной стене, глотая ртом влажный ночной воздух. Дрожь понемногу отступала, сменяясь давящим, до боли знакомым чувством стыда. Стыда за свою слабость, за сломанную вечернюю встречу.

А потом стыд сменился другим, куда более острым и горьким чувством – яростью. Тихой, беззвучной, направленной внутрь себя и на весь этот непонимающий мир.

«Все нервничают». Эта фраза, которую когда-то бросила моя мама, пытаясь утешить, прозвучала в голове с новой силой. Она звучала не как утешение, а как приговор. Как обесценивание всего этого ада, через который я только что прошел.

Нет. Не все нервничают вот так.

Не все чувствуют, как земля уходит из-под ног от случайного взгляда. Не все слышат стук собственного сердца вместо голосов друзей. Не все готовы бежать с поля боя, которого нет, сломя голову, под свист и улюлюканье собственного мозга.

«Все нервничают» – это говорят те, кто слегка волнуется перед экзаменом. Тем, у кого тревога – это фоновая музыка жизни, которую можно заглушить парой глотков пива и шуткой.

Для меня же тревога – это дирижер, который управляет моим оркестром. Это режиссер, который ставит худшие сценарии в моей голове. Это надсмотрщик, который не знает перерывов и выходных.

Я выдохнул. Пар от моего дыхания растворился в холодном воздухе, как и моя ярость, не найдя выхода. Я остался наедине с этим знанием. С этой пропастью между мной и теми, для кого все нервничают.

Все чего-то боятся

История моего личного Ада началась не с грохота и огня, а с тихого, почти вежливого стука в дверь моего спокойствия. Меня уволили с моей первой работы. Не то чтобы я ее обожала – нет, это была обычная офисная рутина, клерк в небольшой фирме, – но она была моей. Моим островком стабильности, моим взрослым билетом в жизнь, моим скромным, но собственным местом под солнцем. И вот этот островок просто ушел из-под ног, тихо и без объяснений, оставив меня один на один с пугающей пустотой завтрашнего дня.

Сначала я списывала странные ощущения на стресс. Кто не переживает из-за увольнения? Сначала это были просто приступы беспричинной тошноты по утрам. Не от голода или отравления, а какая-то глубокая, подкатывающая к горлу тревога, что вышибала меня из колеи еще до того, как я успевала встать с постели. Потом добавилось навязчивое, грызущее ощущение, что я забыла сделать что-то очень важное, жизненно необходимое. Я перепроверяла исчерпанный список дел на день, звонила маме, чтобы убедиться, что у нее все хорошо, лихорадочно проверяла почту – но чувство вины и забытого долга не отпускало, вися тяжелым, невидимым грузом на шее.

Я уговаривала себя, что это просто усталость. Нервы. Что нужно взять себя в руки, отправить резюме, и все наладится. Я заставляла себя каждый день рассылать десятки писем, ходить на собеседования. Мир вокруг говорил: «Действуй! Ищи! Не сдавайся!» А внутри росла тихая, но неумолимая паника, что я не справлюсь, что я недостаточно хороша, что все другие кандидаты лучше, умнее, быстрее.

А потом он пришел. Впервые. По-настоящему.

Тот день начался с проблеска надежды. Утром позвонили с одного из вчерашних собеседований, вежливый голос сказал: «Мы вами заинтересованы, подойдите, пожалуйста, еще раз в офис, обсудим детали». Это было не предложение о работе, всего лишь еще одна встреча, но после череды вежливых отказов это показалось лучиком света. Я надела свой самый удачный костюм, старательно замазала синяки под глазами от бессонницы и победно вышагнула из дома.

И сразу попала в ад. Лето в городе выдалось на редкость знойным. Воздух над асфальтом дрожал, раскаленный и спертый. Автобус, в который я втиснулась, был переполнен, и его салон напоминал консервную банку, которую медленно и мучительно топили в раскаленном масле. От людей пахло потом, дешевым парфюмом и тяжелым дыханием усталости. Моя уверенность начала таять с каждой остановкой, уступая место знакомому чувству легкой тошноты и головокружения. «Все хорошо, – твердила я себе, сжимая поручень. – Просто душно. Сейчас выйду, глотну воздуха, и все пройдет».

Чтобы успокоиться, я решила пересесть на метро – это было быстрее. Это была роковая ошибка.

Спуск в подземку встретил меня волной влажного спертого воздуха, пахнущего озоном, пылью и миллионами людских жизней. Я протиснулась в вагон, забитый до отказа. Стальные двери с шипением закрылись за моей спиной, как затвор камеры. И тут началось.

Сердце не просто забилось чаще – оно словно сорвалось с цепи, дико и бешено заколотилось в грудной клетке, яростным молотком пытаясь вырваться наружу. В ушах поднялся оглушительный высокочастотный звон, заглушающий все остальные звуки. Мир перед глазами поплыл, закружился, как будто кто-то взял и расфокусировал объектив реальности. Комната? Нет, это вагон. Но сознание уже отказывалось верить глазам.

Легкие отказались работать. Я судорожно, с присвистом хватала ртом воздух, но казалось, что дышу через плотную мокрую шерстяную подушку. Кислорода не хватало. Голова закружилась сильнее. В горле встал ком. По телу побежали мурашки, а ладони стали ледяными и липкими от пота.

В голове, поверх звона, стучала только одна, четкая и безжалостная мысль: «Все. Конец. Я умираю. Сейчас. Прямо здесь, на глазах у всех этих равнодушных людей. Инфаркт. Инсульт. Сейчас я рухну на грязный пол, и все кончится».

Это длилось вечность. Адскую, бесконечную вечность, растянутую в несколько минут. Время остановилось, оставив меня один на один с всепоглощающим ужасом. Сквозь нарастающую панику я почувствовала, как кто-то трогает меня за руку. Ко мне протиснулась пожилая женщина, с морщинистым добрым лицом, с сумкой-тележкой.

– Дочка, с тобой все хорошо? Тебе плохо? – ее голос донесся до меня как сквозь толщу воды.

Я не смогла вымолвить ни слова. Горло было сжато стальным обручем. Я могла только дико, с силой обреченного закивать, отчаянно пытаясь вырваться из ловушки тела и вагона. На следующей же станции, не помня себя, я вылетела наружу, оттолкнув кого-то плечом, и прислонилась к холодной, липкой от граффити стене, судорожно глотая ртом вонючий воздух подземки. Ноги подкашивались, сердце все еще колотилось, но пик кошмара прошел. Я была жива. Но это не чувствовалось победой. Это было унизительное, животное бегство.

С того дня все изменилось. Монстр, почуявший мою слабину, не ушел. Он сделал меня своим домом. Он лишь спрятался в самые темные углы моей психики, чтобы напасть снова. И самое ужасное – я никогда не знала, где и когда он решит проявить себя в очередной раз. Жизнь превратилась в одно сплошное ожидание удара.

Теперь моя реальность стала полем боя, а я – своим собственным заключенным и тюремщиком в одном лице. Я разрабатывала маршруты только на наземном транспорте. Автобусы и троллейбусы стали моими ковчегами спасения, потому что там всегда можно было крикнуть «Остановите!» и вырваться на свободу, под открытое, не давящее сводами небо. Я входила в лифт, только если он был абсолютно пустым. Замкнутое пространство с чужими людьми стало для меня синонимом ловушки, преддверием удушья. Я начала избегать очередей в супермаркетах, больших торговых центров, кинотеатров в час пик. Ощущение, что ты зажат со всех сторон и не можешь быстро выбраться, доводило до предпанического состояния, сводя с ума.

Страх перед самим приступом очень быстро стал сильнее, мучительнее и изощреннее самого приступа. Он породил порочный, бесконечный круг: я так истово, до дрожи в коленях, боялась, что у меня начнется паника, что малейшее необычное ощущение в теле – легкое головокружение, лишний удар сердца после кофе, приступ жара – мгновенно воспринималось моим взведенным мозгом как сигнал к старту. И от одного этого страха, от этой чудовищной концентрации на собственном теле паника и начиналась по-настоящему. Этот круг, эта мысленная карусель, казалось, не имели выхода и никогда не собирались заканчиваться.

Между атаками я внешне была почти обычным человеком. Я ходила на собеседования, встречалась с подругами в тихих кафе с выходом на улицу, смотрела сериалы дома. Я улыбалась, кивала, шутила. Но внутри, в фоновом режиме, всегда был включен мой личный «поисковик угроз». Он работал без перерыва на обед и сон, поглощая львиную долю моей умственной энергии: «Как я себя чувствую? Не слишком ли учащенно бьется сердце? Не кружится ли голова? А если станет плохо прямо здесь, куда я побегу? Где ближайший выход? К кому можно обратиться? А что, если помощи не будет?» Это был изматывающий, выматывающий до последней капли внутренний диалог, не прекращавшийся ни на секунду.

Иногда монстр кусал исподтишка, без всякого повода, демонстрируя свою абсолютную власть надо мной. Можно было просто сидеть на кухне, пить вечерний чай и смотреть в окно на угасающее небо, и вдруг – накатывала та самая волна. Волна необъяснимого, животного, первобытного ужаса. Никакой причины. Никаких мыслей-провокаторов. Просто по спине бегут ледяные мурашки, ладони становятся влажными и ледяными, а внутри все сжимается в тугой болезненный комок, готовый разорваться. Просто тревога. Чистая, концентрированная, абсурдная и всепоглощающая.

Но я медленно, по крупицам, учусь. Я почти методом тыка, через горы прочитанных статей и форумов, узнала, что это не я схожу с ума. И это не сердечный приступ, хотя тело кричит именно это. Это просто сбой, ошибка в моей древней, примитивной внутренней системе безопасности, которая по ошибке кричит: «ПОЖАР!», «КАТАСТРОФА!», «СПАСАЙСЯ!», когда на самом деле всего лишь загорелась сигнальная лампочка на чайнике, зазвонил телефон или захлопнулась на ветру дверь балкона.

Я учусь дышать. Медленно, глубоко, животом, растягивая выдох, чтобы обмануть взбесившийся организм, убедить его, что опасности нет и можно расслабиться. Я учусь говорить самым близким срывающимся голосом: «Подожди, мне нужна минута, со мной все хорошо, просто подожди». И я учусь, стиснув зубы, принимать руку друга, который молча, ничего не спрашивая, просто сжимает мою холодную дрожащую ладонь в своей теплой и твердой, давая мне точку опоры в этом плывущем мире, когда чувствует, что я снова начинаю тонуть.

И в один далеко не прекрасный, а самый обычный хмурый день, когда с утра уже накатила мелкая, но изматывающая волна тревоги, я просто посмотрела в зеркало на свое бледное, уставшее от страха лицо и тихо, но четко сказала себе: «Все. Хватит. Так больше не может продолжаться. Я не могу больше так жить». Это была не надежда, нет. Это было отчаяние, упершееся в самый край. Но именно оно дало мне силы взять телефон и записаться к врачу. К психотерапевту.

В очереди к нему я познакомилась с Лизой, она казалась приветливой девушкой, но вот глаза… Глаза казались стеклянными, как… Впрочем, это мне показалось, наверное. Мы разговорились. Оказывается, она тоже к нему ходит. Но с чем именно, не сказала. Ну, не одна я с поплывшей кукухой. Она предложила попить кофе после. Я согласилась. Дверь открылась, меня позвали в кабинет.

Я сидела в уютном, но чужом кабинете, уткнувшись взглядом в акварель на стене с каким-то безмятежным пейзажем, и ловила себя на мысли, что завидую нарисованной воде и деревьям, их тишине и неведению. Я сидела в кресле, сжав руки на коленях, скрестив лодыжки, готовая в любой момент сорваться и бежать, и молчала, ожидая сигнала, разрешения на то, чтобы начать вываливать свой наболевший, некрасивый внутренний мир к ногам этого незнакомого человека.

Он отложил свою ручку, посмотрел на меня не по-врачебному, а по-человечески внимательно и спросил мягким низким голосом без намека на давление или спешку:

– Что вас ко мне привело?

Я сделала глубокий, еще немного дрожащий вдох, посмотрела в окно, где шумел город, абсолютно безразличный к моим внутренним бурям, и выдохнула, начиная с самого простого и самого сложного одновременно.

– Вы знаете, в последнее время я… я, кажется, начала бояться. – Я замолчала, с трудом подбирая слова, которые звучали бы не совсем уж безумно. – Как будто бы всего. Но знаете, все ведь чего-то боятся, правда? Летать на самолетах, пауков, высоты… Это же нормально? Ну, знаете… Все чего-то боятся…

Я думала, что так у всех

Боже, как же я ненавижу этих клиентов! Сегодня пришла девушка – милая, улыбчивая. Мы полтора часа обсуждали макет, я набросала эскизы, она со всем соглашалась, кивала, улыбалась. А потом… Когда было уже все готово…Потом она начала орать, что все не так и все не то! Я не выдержала, ответила ей в том же душераздирающем тоне. Вмешалась начальница. Я развернулась и ушла. Да пошли они все к черту!

Зашла в супермаркет, чтобы просто постоять в тишине и прийти в себя. Упаковки, полки, люди. В сторонке копошились дети, такие радостные и смешные, что я невольно улыбнулась. Настроение немного поднялось. Ладно, надо купить что-нибудь к ужину.

Я остановилась перед бесконечной полкой с крупами, и вдруг все поплыло. Яркий, ядовитый свет люминесцентных ламп не просто резал глаза – он стал плоским, двухмерным, ненастоящим. Звуки – гул холодильников, голоса, музыка – спрессовались в голове в монотонный, давящий гул, словно шум прибоя в морской раковине. Я смотрела на пачки с овсянкой, и они казались бутафорскими картонными декорациями. Я взяла одну в руки и не почувствовала ровным счетом ничего – ни веса, ни фактуры упаковки. Пальцы онемели, будто на них надели толстые перчатки.

Меня охватила дикая, животная паника. Сердце заколотилось где-то в горле. Земля уплывала из-под ног, а мир отделился от меня толстым, непробиваемым слоем стекла. Я пыталась дышать глубже, но воздуха не хватало, легкие не раскрывались. Это было чувство полного, окончательного провала в никуда, словно реальность – всего лишь сон, который вот-вот оборвется, и за ним не будет ничего.

«Надо что-то прочитать! Срочно!» – пронеслась в голове спасительная, вымученная годами мысль. Я схватила первую попавшуюся упаковку. Буквы плясали перед глазами, расплывались, я с трудом могла собрать их воедино. Но постепенно, буква за буквой, прочитала: «Крупа гречневая. Высший сорт». И леденящий страх понемногу отступил, сдав свои позиции. Я успокоилась и мысленно улыбнулась себе: «Всегда работает». Этот детский трюк – впиваться взглядом в надписи, чтобы «зацепиться» за реальность, – я придумала для себя давно. И он всегда срабатывал безотказно.

Набрав продукты в оцепенении, я побрела домой.

Леша удивился, увидев меня так рано. Я выпалила ему обо всем, что произошло, и что возвращаться в этот ад я не собираюсь. Он нахмурился, промолчал, а потом просто вздохнул и ушел обратно в комнату. А я ведь ненавижу, когда он так делает! Лучше бы крикнул, обозвал безответственной, устроил сцену – что угодно! Но это молчаливое, тягучее неодобрение… будто тебя нет, будто твои проблемы – просто пустое место. Мы поругались. В итоге он остался спать на диване.

Как я и предполагала, меня уволили. Печально, но не смертельно. Решила: посижу немного дома, подумаю, что делать дальше. Через несколько дней Леша спросил, почему я до сих пор не рассылаю резюме. Я соврала, что ищу себя и скоро обязательно устроюсь. Но внутри не хотела абсолютно ничего. Дни стали тянуться, как резиновые, – бесцветные и бесформенные. Леша стал задерживаться в офисе – будто намеренно избегал меня, моего подавленного состояния.

Денег стало катастрофически не хватать. Пришлось срочно устроиться на работу в швейный цех. Коллектив в целом неплохой, но есть там одна Катя – настоящая стерва. Как-то раз она с едкой ухмылкой бросила мне: «Ты что, меня копируешь?» С какой стати? Я оглядела себя: поношенные джинсы, простой свитер, никакого особого стиля. Но ее слова засели в мозгу, как заноза. Я всегда носила то, что удобно, то, что было под рукой, никогда об этом не задумывалась. А теперь вдруг увидела: мой гардероб – это такая же коллекция чужих образов, как и все остальное. Вот эти кеды я купила, потому что такие носила моя однокурсница, которую я считала крутой. Этот фасон джинсов подсмотрела у героини из сериала. Даже эта стрижка – попытка скопировать стиль бывшей коллеги. У меня не было своего вкуса, своих предпочтений. Была лишь тщательно собранная коллекция чужих масок, фраз, интонаций, позаимствованных у коллег, актрис, случайных прохожих. Я была пустым сосудом, который наполняла чем придется. И от этой осознанной мысли стало муторно и холодно.

Спасала только одна вещь – монотонная, почти медитативная работа руками. Ровный, убаюкивающий ритм швейной машинки на время заглушал хаос в голове. Я могла на несколько драгоценных минут забыть, что я – ненастоящая.

Однажды, после очередной ядовитой колкости Кати, я не выдержала и разрыдалась в раздевалке. Когда мне подошла новенькая – Лиза, она раньше работала, кажется, в книжном.

– Эй, с тобой все хорошо? – спросила она, и в ее голосе не было праздного любопытства, только искреннее участие.

Я лишь бессильно покачала головой, не в силах выжать из себя ни слова.

– Пошли, – она не стала допытываться. – Я тебя в кафе сведу. Сидеть тут – только хуже себя накручивать.

Мы пошли. И за чашкой крепкого кофе я неожиданно для себя выложила ей все. Про скандальных клиентов, про молчаливого Лешу, про приступы нереальности в магазинах, про панический страх однажды сойти с ума. Я ждала, что она посмотрит на меня, как на ненормальную, и сбежит. Но вместо этого она просто слушала, внимательно кивала, и наконец сказала:

– Блин, я тебя так понимаю. У меня бывает похожее. Иногда кажется, что я в огромном аквариуме, а все вокруг смотрят на меня сквозь толстое, искажающее стекло.

Это было как глоток ледяной воды после долгой жажды. Кто-то другой. Кто-то, кто понимает без лишних слов. Это было так прекрасно, что я почти влюбилась в нее.

Мы стали общаться. С Лизой было легко и бездумно. Рядом с ней мир понемногу приобретал краски, пусть и кислотные. Она была как якорь, который не давал мне совсем уплыть в небытие. Именно она, видя мое подавленное состояние, как-то раз после смены предложила:

– Пошли ко мне. Выпьем вина, поболтаем. Тебе явно не домой сейчас.

Я согласилась без раздумий. Лишь бы не возвращаться к Леше, в ту давящую, звенящую тишину, где я чувствовала себя самой большой обузой на свете.

У нее дома было шумно и весело. Она позвала ещё несколько подруг. Мы пили вино, смеялись над глупостями, и я впервые за долгие месяцы почувствовала что-то вроде расслабления. Было такое ощущение, что я наконец-то могу выдохнуть.

– А давайте в «ножички»! – предложила Лиза, когда все уже были изрядно веселы.

– Ты что, с ума сошла! Мы же все пьяные! – засмеялась одна из ее подруг.

– Ну и что! – Лиза уже рылась в ящике стола в поисках подходящего ножа. – Страшно? Трусихи!

Мне было не страшно. Мне было весело. Потому что смеялась она. Потому что впервые за долгое время я чувствовала себя живой, частью чего-то настоящего.

–Я не боюсь! – выпалила я первая.

Мы играли. Закончилось все одновременно трагично и по-идиотски: нож соскользнул и воткнулся мне в ладонь. Была дикая, обжигающая боль, но мы с Лизой почему-то не могли остановить истерический хохот. Подружки в панике вызвали скорую.

Но мне было не больно и не страшно. Мне было… весело. Потому что эта боль была хоть каким-то, но настоящим, осязаемым чувством. А что рубашка в крови… Ничего, отстирается.

Приехала скорая, наложили швы. Мое настроение от этого не ухудшилось. Закончилось все отлично – настоящим приключением. Я чувствовала себя героиней какого-то безумного романа.

Все последующие дни мы с Лизой стали неразлучны. Я стала пропадать у нее дома. Лишь бы не возвращаться в свою пресную жизнь. Леша давно уже не обращал на меня внимания. Наверное, уже другую нашел. Иначе мы бы не ругались так постоянно. «Ну и ладно, – думала я. – Теперь у меня есть Лиза. Она меня понимает. С ней я почти что нормальная».

В цеху настало время отпусков. Нас осталось двое: я и закройщик, который работал только до шести вечера. И когда он уходил, становилось так тихо и безмерно, что остальные четыре часа я кайфовала, включала свою любимую аудиокнигу.

В один из таких дней меня будто обухом по голове ударило. Приступ. Я хочу, чтобы он убил меня. Финкой или саблей, неважно. Пытаюсь переключиться, но мой взгляд мечется между секатором и его карманом, откуда он обычно достает финку. У меня почти истерика. Я не пойду в магазин. Там ножи. Вызвала такси. Листья зеленые, куст с желтыми листьями. Зеленый лес, бордовое пятно куста. Водитель прибавил скорости. Ударь водителя. Названия магазинов. Читаю мысленно. В портфеле карандаш, воткни его в глаз. Деревья. Тошнит. Машина с баннером. Фонарь, мы едем на трассе. Вылези из машины. Переключаюсь на мысль о ток-шоу. Карандаш в горле. В машине зарядка. Она светится. Остановка, она железная. Душно. Стекло не опускается. Разбей стекло. Асфальт серый. Здание сиреневое. Помогите. Убейте меня. Цветы «Союз». В шоу серия про ребенка, который хочет уйти от своей мамы в другую семью. Она режет руки. Ей спокойно. Я постепенно успокаиваюсь. Теперь не тошнит. Мне не жарко. Запах бензина. Челюсти перестают сжиматься. Пульс успокоился. Я вернулась домой в прострации. Паника ушла, оставив за собой только пыльный, покрытый трещинами мир. Открываю дверь. Свет не включаю – сейчас каждое лишнее движение отдается тяжестью в конечностях.

– Яна! Что с тобой? – его голос доносился будто из-под толщи воды, искаженный и далекий. Леша стоял надо мной, его лицо было искажено гримасой чистого ужаса.

– Все ненастоящее, – прошептала я, чувствуя, как комната снова начинает уплывать из-под меня. – И я не настоящая. Дотронься до меня. Я настоящая?

– Да. Да, ты настоящая, я настоящий, все настоящее, – шептал он, обнимая меня, и его объятия были единственным, что имело вес, плотность и смысл в этом расползающемся на куски мире.

После того случая приступы стали накатывать чаще. Они могли накрыть в душном вагоне метро, за монотонным гулом швейной машинки, даже во время разговора с Лизой. Мир на мгновение выключался, превращаясь в картонную декорацию, а я оставалась одна в леденящем ужасе абсолютного одиночества, в паническом страхе перед безумием. Лиза стала отдаляться, находить предлоги не встречаться. Я чувствовала это.

– Все, хватит, – сказал Леша тихо, но так, что в его голосе впервые зазвучала непоколебимая сталь. – Я больше не могу на это смотреть. Я не знаю, как тебе помочь. Но я знаю, кто поможет.

Он достал из кармана смятую визитку.

–Я нашел специалиста. Записал тебя. На завтра.

Я молчала. Монстр внутри, прожорливый и шепчущий, тут же подсказал: «Он хочет от тебя избавиться. Сдать с рук на руки. Ты ему в тягость. Лиза была права, говоря, что все мужики – козлы».

– Я не пойду, – мой голос прозвучал плоско и глухо, как из старого динамика.

– Тогда я уйду, – он не спорил. Он просто констатировал факт. В его словах не было злости или раздражения. Была только усталая, выжженная боль. И именно эта боль пробила насквозь толщу льда и нереальности. Я увидела в его глазах не отвращение, а чистый, неподдельный страх. Страх меня потерять.

И я поняла самое страшное: меня – нет. А Леша – есть. Он – настоящий, не бутафория, как в магазинах.

На следующий день он ждал меня в коридоре, пока я сидела в кабинете и пыталась объяснить незнакомой женщине в белом халате, что такое – жить в аквариуме. Я говорила сбивчиво, с паузами: о внезапных провалах в небытие, о том, что мир ненастоящий, о слепой ярости, которая приходит из ниоткуда, о пустоте и о том, как я всю жизнь копирую чужие жизни, потому что у меня под масками ничего нет.

– То, что вы описываете – эмоциональные качели, эпизоды потери связи с собой и реальностью, хроническое чувство опустошенности, интенсивный страх быть брошенной – очень характерно для пограничного расстройства личности, – мягко сказала врач.

Я в растерянном непонимании уставилась на нее.

– Чувство нереальности – это частый защитный механизм психики, – продолжила она. – Так ваше сознание пытается защититься от непереносимых, слишком сильных эмоций. Оно как бы «отключает» реальность, чтобы не сломаться окончательно. Это не сумасшествие. Это способ выживания, который когда-то помог вам, а теперь мешает жить. И его можно изменить. Но мне важно другое. Почему вы не обратились за помощью раньше?

Я посмотрела в окно, на уходящие вдаль крыши домов и тихо, почти беззвучно, выдохнула:

– Я думала… так у всех.

Это не мелочи

Офисная работа для многих – настоящая адская пытка. Моя пытка начинается с неверного оформления документов. Отступ должен быть один и двадцать пять. Не двадцать шесть! Сложно было выставить? Вдох. Выдох. Я вношу правки. Мой взгляд упал на вешалку у двери. Её поставили не так. Опять это уборщица. Теперь мой день окончательно испорчен. Начинается бесконечный кошмар.

Начальник сказал мне, что я слишком медленно работаю. Он не понимает, что я сбился со счета. Руки нужно обработать семь раз. Обязательно ровно семь. Если сделать больше – все валится из рук. Если меньше – подхвачу заразу. Ему легко говорить, он ничего не считает. Бухгалтерию ведут другие люди, проекты тоже. Он настоящий счастливчик, баловень судьбы.

Этот рассказ я пишу для Лизы по ее особой просьбе. Она собирает разные истории совершенно незнакомых людей. Разговор с начальником занял ровно две минуты сорок девять секунд. Я иду мыть руки у туалетного слива. Коллеги смеются, показывают пальцем у виска. Но они ошибаются в слове «отчет». Кто здесь сумасшедший? Добавляю это последнее предложение для счета.

В принтере неожиданно закончилась бумага, мне пришлось идти. Чуть не столкнулся с той взбалмошной девчонкой из отдела. Еще немного, и она пролила бы на меня кофе. Интересно, сколько чашек она выпивает за день? Но мне не до этого, скоро уже домой. Сорок девять шагов ровно до моей машины. Кто-то оставил на двери противную царапину.

Мне пришлось ехать в автосалон, чтобы найти хороший сервис. В итоге я нашел только шиномонтаж через сорок шесть минут. Я подъехал к самому входу, но не зашел внутрь. Там четверо парней курили у мусорки и смотрели. Я громко крикнул: «Молодые люди! Подскажите, пожалуйста!» Один из них позвал своего шефа. Я улыбнулся и показал свою царапину.

Ремонтник сначала сказал мне, что можно просто закрасить обычным маркером. Я твердо ответил, чтобы сделали все точно так, как я сказал. Он пожал плечами, молча взял ключи от моей машины. Я целый час стоял на этой парковке и терпеливо ждал. Они курили, смотрели на меня и тихо смеялись. Наконец машину выкатили, я заплатил и уехал.

Мой дом – это мой собственный лабиринт из строгих неукоснительных правил. Выключатели проверяются ровно пять раз перед отходом ко сну. Конфорки на плите я проверяю, считая всегда до четырех. Я прекрасно знаю, что они выключены, я только что проверял. Но если не сделать этого – обязательно случится пожар. Все сгорит, и будет только моя вина.

Застелил постель с математической точностью. Все уголки должны быть идеально подогнаны под строгие геометрические формы. Ни одной морщинки не может остаться на поверхности. Ровно семь раз я проверяю натяжение простыни. Это магическое число является единственно верным для меня. Меньше попыток будет недостаточно, а больше – уже слишком. Я не лягу спать до полного достижения идеала.

Я выключаю везде свет, тщательно проверяю каждый выключатель. Моя рука пять раз касается каждой кнопки. Тьма должна быть абсолютной и окончательной. Я возвращаюсь и проверяю снова, я не уверен до конца. Холодильник гудит слишком громко, поэтому я щелкаю его выключателем. Счет продолжается, пока тревога не стихнет внутри. Я должен быть абсолютно уверен, что все выключено.

Я медленно иду в душ, где вода почти кипит. Я тщательно мою руки семь раз подряд. Потом все тело с тем же самым счетом. Кожа краснеет и сильно горит, но это очищение. Я чувствую, как смываю невидимую липкую грязь. Она стекает в слив, унося весь мой день. После этого я чистый и могу лечь спать.

Я ложусь спать, и мой вечерний ритуал наконец полностью завершен. Мое тело аккуратно вытягивается по линиям идеально заправленной простыни. Бесконечный внутренний счет прекращается, тревога отступает до следующего утра. Я закрываю глаза, и вокруг меня наступает полная тишина. Все сделано абсолютно правильно, все находится на своих местах. Завтра все начнется сначала, но сейчас – полный непоколебимый покой.

Моя подруга Лиза внимательно прочитала весь текст, и на ее лице промелькнула все та же снисходительная и оскорбительная усмешка: «Чтобы количество слов было одинаковым… – повторила она мои собственные слова, задумчиво покачивая листком в руке. – Ну, это же просто какие-то… незначительные мелочи жизни. Ты ведь действительно так серьезно заморачивался по этому совершенно пустяковому поводу прямо сейчас?»

Я почувствовал, как по моей спине побежал очень неприятный ледяной холодок. Вся та боль, все непонимание этого долгого дня сжалось в один тугой комок прямо у меня в горле. Она не увидела ровно ничего особенного. Ни моих усилий, ни скрытого смысла. Я уже хотел развернуться и молча уйти, но она вдруг спросила, чисто из вежливости:

«И… много их там, этих слов? В каждом абзаце?» – тихо и с насмешкой спросила она. Я внимательно посмотрел на нее, и впервые за весь этот долгий и трудный вечер внутри меня воцарился полный, абсолютный порядок. Вся моя тревога внезапно стихла. Я твердо знал единственный верный ответ: «Пятьдесят пять». Ее улыбка замерла на мгновение и затем медленно, будто нехотя, сползла с ее обворожительного прекрасного лица.

Она снова взглянула на текст, на эти ровные столбцы абзацев, и на ее лице появилось настоящее недоумение, смешанное с легким шоком. Она наконец-то все увидела в тот момент. Я повернулся и молча вышел, бросив на прощание уже ненужное, но единственное, что она могла бы в итоге понять: «Это была вся моя душа. Это не мелочи».

момент. Я понять: " Это была вся моя душа. Это не мелочи ”

Иногда мне снятся кошмары

Мир разделился на «до» и «после» в один солнечный пыльный день, который по всем законам мироздания должен был быть счастливым. Воздух во дворе был густым и вкусным, пах жареным мясом с соседских балконов, тополиным пухом и раскаленным асфальтом. Лето стояло в самом разгаре, пахнущее спелыми ягодами и свободой. Мне было семь лет, и весь мир умещался в пределах нашего двора – этого замкнутого пространства из пятиэтажек, ржавых качелей и заветной опасной стройки.

Мы играли в прятки с Вовой из соседнего подъезда. Он был моей полярной противоположностью – худой, звонкий, как медный колокольчик, вечно в движении. Его смех – беззаботный, с легкой хрипотцой, потому что он всегда бежал быстрее всех, дышал глубже – был последним нормальным, чистым звуком в моей жизни.

Стройка была нашим запретным плодом. Старый заброшенный дом, который давно должны были снести, но все никак не могли. Для нас это был не объект смерти, а территория приключений – с грудами битого кирпича, таинственными темными проемами бывших окон и главной ценностью – штабелями бетонных плит, лежащих на обочине. Они были нашими крепостями, космическими кораблями, скалами.