Читать онлайн Когда таблетки стали друзьями

Глава 1: «Три таблетки и ни одной надежды»

Я не помню, когда именно превратила таблетки в ритуал. Не как лечение, не как «по показаниям» – а как нечто священное. Как будто маленькая капсула могла удержать меня на плаву, спасти от обрыва, дать хоть иллюзию контроля. Это не было про наркотик – это было про нужду в опоре. В том, что не подведёт. В том, что действует быстро. В том, что можно проглотить – и тишина.

Сначала были рецепты. Настоящие, с диагнозами, подписанные серьёзным лицом психиатра. Я пришла к нему не в слезах – в оцепенении. Я была истощена не событиями, а самим фактом своей жизни. Не было сил ни на что, кроме «функционировать». Я даже не говорила: «Мне плохо». Я сказала: «Я больше не могу быть такой эффективной». И он понял. Или сделал вид, что понял. И дал список: утром – одно, вечером – другое. И если совсем тяжело – третье, под язык.

Первая таблетка не принесла эйфории. Она просто сняла верхний слой тревоги. Я помню, как лежала в кровати и думала: «А может, я всё придумала? Может, я вовсе не сломана, просто перенапряжена?» Потом заснула. Без кошмаров. Без навязчивых мыслей. Без подскоков от каждого шороха. Я не называла это зависимостью. Я называла это облегчением.

Через неделю я уже не представляла, как жить без них. Таблетки стали якорем. Без них – море. Хаос. Шторм. Паника. А с ними – гладкая, ничего не чувствующая поверхность. Ни боли. Ни радости. Просто – тишина. Я стала зависеть не от эффекта, а от этой ровности. От способности не проваливаться. От возможности контролировать эмоции хоть как-то.

И никто не знал. Ни близкие, ни коллеги. Ни пациенты. Я оставалась профессионалом. Я продолжала работать. Только в сумке теперь всегда лежали таблетки. Как амулет. Как напоминание: ты не одна. У тебя есть способ. У тебя есть химия. У тебя есть способ выключить боль, если она подкрадётся слишком близко.

Когда начались первые побочные эффекты, я отмахнулась. Головные боли? Наверное, погода. Тошнота? Не ела вовремя. Расфокус? Просто устала. Я была специалистом и умела рационализировать любое ухудшение. Я называла это «адаптацией», «процессом настройки организма». Но на самом деле – я уже не могла без них. Таблетки стали не поддержкой, а фундаментом. Без них я не могла уснуть, не могла работать, не могла даже выносить людей рядом. Становилось страшно. Я не знала, где заканчиваюсь я и где начинаются они.

Мне было стыдно. Не перед кем-то. Перед собой. Я понимала, что иду туда, откуда не всегда возвращаются. Но каждый раз, когда пыталась сократить дозу, тело отвечало дрожью, сердцебиением, невыносимым ощущением надвигающейся паники. Как будто мир ломался. И я – вместе с ним. Я не знала, что хуже: жить в этом сером спокойствии или без него – с голыми нервами.

Самое обидное было не в химии, а в лжи. В том, что я больше не могла честно вести сессии. Я больше не чувствовала, когда клиент говорил о боли – потому что моя была выключена. Я имитировала эмпатию, как актриса. Я знала, что нужно сказать, как наклонить голову, в каком месте сделать паузу. Но внутри – пусто. Я ловила себя на том, что не переживаю чужую боль, а регистрирую её как факт. Я больше не сопереживала – я анализировала.

Иногда, после приёмов, я приходила домой и долго смотрела в одну точку. Не потому что устала. А потому что не чувствовала связи ни с чем. Ни с клиентами. Ни с собой. Ни с жизнью. Таблетки сделали меня стабильной, но за это пришлось отдать душу. Я стала ровной линией. Ни всплесков, ни падений. Только постоянный гул. Я перестала бояться умереть, но и жить не хотелось.

И никто не знал. Ни муж. Ни сестра. Ни даже подруга, с которой мы делились всем. Я так ловко спрятала свою зависимость под медицинской терминологией, что сама в неё почти поверила. Я называла это «коррекцией». Я говорила себе: «Ты же всё под контролем держишь». Только вот именно это и пугало: я контролировала всё – кроме себя.

Я научилась жить в полусне. Делать вид. Выполнять. Функционировать. Не радоваться – не страдать. Сохранять лицо, когда внутри уже не было никого. Таблетки стали моей тенью. Я носила их в каждой сумке, держала запас в тумбочке, прятала блистеры в косметичке, в машине, даже в ванной. Мне казалось: если останусь без – погибну. И в этом была правда. Но не от синдрома отмены. А от встречи с собой. С той, которую я прятала за химией.

Были моменты, когда я будто выходила из себя и смотрела на всё со стороны. Видела женщину в белом халате, с лицензией и дипломами, рассказывающую клиентам про ресурс, осознанность, контакт с телом – и не имевшую ничего из этого. Видела, как она механически глотает пилюли, чтобы выключить боль, тревогу, память. И каждый раз – отводила взгляд. Потому что признавать себя зависимой, особенно когда ты психолог, – это как подписать себе приговор.

Но приговор был уже внутри. Я жила без радости, без вкуса, без ощущений. Еда не радовала. Люди не трогали. Клиенты не цепляли. Музыка не волновала. Всё стало серым. Без шипения. Без вспышек. Без света. Я думала: может, это и есть взрослая жизнь? Такая – ровная, безопасная, выживаемая? Но сердце шептало другое. Оно знало: это не жизнь. Это выживание. Это фармацевтический туман, в котором я прячу то, что когда-то боялась прожить.

Я не винила врача. Не обвиняла таблетки. Они делали свою работу. Они глушили. Я просила этого. Я сама выбрала путь, на котором чувства стали побочкой. Я хотела отключиться – и отключилась. И в этой отключке потеряла себя. Ни одного срыва, ни одной истерики, ни одного реального крика души. Только глотание. День за днём. Месяц за месяцем. И теперь – я сижу перед этой правдой и не отвожу взгляд.

Я начала вспоминать, зачем я вообще стала психологом. Чтобы быть живой. Чтобы понимать, чувствовать, слышать. Чтобы быть с людьми в их боли. А теперь – я сама нуждаюсь в ком-то, кто рискнёт остаться со мной, когда я сниму маску. Когда я выключу химию. Когда я решу – дышать без защиты. И если это – путь, то пусть он будет страшный, пусть будет долгий, но – мой. Я больше не хочу дружить с таблетками. Я хочу научиться быть рядом с собой. Хоть впервые. Хоть медленно. Хоть на ощупь. Но по-настоящему.

Глава 2: «Психиатр, к которому я пришла слишком поздно»

Я не верила в психиатров. Долгое время считала: если ты ещё держишься на ногах, если не бредишь, не слышишь голоса, не бросаешься под поезд – значит, справляешься. Значит, не больна. Значит, это не про тебя. Это про кого-то другого, более сломанного, более «клинического». Я была психологом. У меня были свои методы. У меня была голова, способная всё разложить по полочкам. Но когда всё рассыпалось – я пришла. Не как специалист. Как тень. Как женщина, которая не могла больше выносить даже утро.

Приём был холодным. Он не смотрел в глаза. Спрашивал сухо, по пунктам. Сон. Аппетит. Суицидальные мысли. Я отвечала, как на допросе. Без чувств. Без контекста. Потому что если бы я начала рассказывать по-настоящему, не хватило бы часа. Я не говорила, что каждое утро уговариваю себя встать. Что забываю имена клиентов. Что думаю, как бы случайно свернуть с дороги в дерево. Я сказала: тревожность, бессонница, утомляемость. Он кивнул, как будто слышал это сотни раз. Видимо, так и было.

Он достал бумагу. Начал писать названия, дозировки, режим приёма. Я слушала, не вникая. Мне всё равно было страшно. Но не потому, что я не доверяла. А потому что это означало: я всё. Я дошла. Я – из тех, кого лечат медикаментозно. Это звучало как приговор. Как капитуляция. Как признание: я не справилась. Всё, чему я училась, всё, чему учила других – не сработало для меня. Я больше не могла спастись разговором. Нужна была таблетка.

Он не задавал лишних вопросов. И я – не задавала. Мне хотелось, чтобы кто-то взял на себя ответственность. Хоть на минуту. Хоть за мой сон. Хоть за мои панические приступы. Хоть за то, чтобы я перестала рыдать в туалете клиники между приёмами. И в этой усталости я взяла рецепт, вышла – и пошла прямиком в аптеку. Я не знала тогда, что выхожу из кабинета врача не к облегчению. А в зависимость, замаскированную под «курс лечения».

Он не спросил, что болит по-настоящему. Не заглянул под тревогу, под бессонницу, под усталость. Не спросил – как давно я перестала себя чувствовать. Не уточнил – почему именно сейчас я пришла. А я бы, наверное, всё равно не рассказала. Не потому что не хотела. А потому что боялась. Если начать говорить, могла не остановиться. Могла разрыдаться. Могла сорваться. А это – не входило в образ. Я пришла собранной. Спокойной. Даже вежливо улыбалась. Словно стыдилась своей разбитости.

Я ушла оттуда с рецептом, как с билетом в один конец. Мне выдали химический план спасения. Ни с кем не обговорив, а нужно ли мне быть «ровной». Может, мне нужно было быть настоящей? Разбитой, но живой. Тревожной, но честной. Я не знала. Я тогда просто хотела выключить. Что угодно, только бы перестать так жить. И он дал мне инструмент выключения.

Первую ночь я не почувствовала ничего. Только немного головокружения. Но на вторую – уснула как убитая. Без снов. Без просыпаний. Без страха. И проснулась будто бы от наркоза. Долго не могла сообразить, что за день, где я, кто я. Но зато – не плакала. Не металась. Не сжимала руками грудную клетку, как от внутреннего разрыва. Это казалось успехом. Это казалось облегчением.

Я хотела верить, что это и есть путь. Что теперь всё будет мягче. Тише. Терпимее. Но внутри что-то кричало: «Ты не спросила себя, ты просто согласилась». Мне хотелось, чтобы кто-то сказал, что я справлюсь. Что всё это не финал. Что я не «клиент навсегда». Но врач просто подписал бумагу, и я ушла – будто бы облегчённая, а на самом деле – брошенная в химию без ответа на главный вопрос: а где там я?

Я помню, как по дороге домой смотрела на прохожих и думала: «Сколько из них тоже глотают что-то каждую ночь, чтобы не сойти с ума? Сколько выглядят нормально, но прячут свою бессилие под действием препарата?» И страшнее всего было осознать, что я одна из них. И я не была к этому готова.

С каждым днём таблетки начинали занимать больше места, чем разговоры. Я всё реже анализировала, что со мной. Всё реже писала в дневник. Всё реже плакала. Мне казалось – это и есть прогресс: не болеть, не трястись, не рыдать. Но я просто перестала быть собой. Я стала своей оболочкой. Спокойной, функциональной, прогнозируемой – но пустой. Я стала жить по инструкции. Не чувствовать, а регулировать. Не говорить, а глотать.

Иногда я представляла, что вернусь к этому врачу. Скажу ему: «Знаете, я не чувствую себя живой». И он посмотрит, пожмёт плечами и скажет: «Вы же хотели, чтобы было не так больно». И я бы кивнула. Да, я хотела. Но теперь я не знаю, что хуже – боль или это ровное забвение. Я так устала быть нормальной, когда внутри всё умерло. Устала ходить по расписанию, улыбаться на автомате, говорить клиентам о «телесной осознанности», когда сама уже не чувствую собственного пульса.

Он не был плохим врачом. Он сделал то, что умел. Дал то, что мог. Но я пришла слишком поздно – не по времени, а по состоянию. Я пришла тогда, когда уже не верила, что можно иначе. Я не искала помощь. Я искала выключатель. И нашла. Я сама подписалась на исчезновение. Потому что, признаться себе в боли – было страшнее, чем погасить её таблеткой.

Теперь я знаю: приём у психиатра – это не просто визит. Это момент выбора. Не между лечением и страданием, а между подходами к себе. Я выбрала удобство. Я выбрала контроль. Я выбрала исчезновение под видом стабилизации. Потому что так проще. Потому что я не была готова выносить себя настоящую. Ни со своей слабостью, ни с истериками, ни с истощением.

И всё же, где-то в глубине я знала: это не конец. Это только заморозка. Рано или поздно я разморожусь. Вылезу из этой капсулы. И начну заново. Без рецептов. Без глотков тишины в таблетке. Без притворства. Пока же я сидела с новой упаковкой в руках и впервые за долгое время чувствовала – не облегчение, а горечь. Потому что поняла: я пришла не лечиться. Я пришла исчезнуть.

Глава 3: «Я научилась проглатывать тревогу»

Я раньше думала, что тревога – это враг. Что её нужно побороть, задавить, обезвредить. Я считала тревогу чем-то неправильным, мешающим жить, функционировать, быть «как все». Когда она накатывала – сердце начинало бешено колотиться, руки дрожали, мысли перескакивали с одной на другую, и казалось, что вот-вот взорвусь. Я сжимала зубы, делала вид, что всё в порядке, и шла дальше. Или глотала. В прямом смысле. Таблетку. Стакан воды. Тишину. Чтобы не слышать себя.

В какой-то момент я даже перестала называть тревогу тревогой. Это стало чем-то рутинным, вроде головной боли. Просто часть дня. Просто особенность. Я больше не искала причины. Я просто спрашивала: где таблетки? Я не хотела разбираться, почему внутри всё ноет, почему не могу расслабиться, почему спина будто держит на себе тонну невидимого напряжения. Я хотела «нормализоваться». Хотела работать, общаться, спать, есть – как будто я не разваливаюсь.

Тревога стала привычной. Как фоновый шум. Как гудящий трансформатор где-то за стеной. Я научилась жить с ней. Делать вид, что её нет. Отвечать на письма, встречаться с клиентами, говорить о регрессии, детских травмах и психосоматике – и параллельно чувствовать, как в груди сжимается, как не хватает воздуха. Но я уже не вслушивалась. Я проглатывала. Без вопроса. Без сопротивления.

Мне казалось, что я управляю этим процессом. Что я сама выбираю: вот пришла волна – и я её остановила. Химически. Быстро. Без последствий. Только позже я поняла, что это не я управляю тревогой, а она – мной. Только теперь не через крики тела, а через шепот зависимости. Я больше не знала, как звучит моя тревога без фармы. Я просто больше не знала, как звучу я сама.

Мне часто говорили, что тревога – это сигнал. Что она приходит не для того, чтобы разрушить, а чтобы предупредить. Что под ней всегда что-то настоящее: страх, вина, боль, усталость, непрожитое. Я кивала. Как специалист я это понимала. Но как человек – ненавидела этот сигнал. Он был слишком громким. Слишком частым. Он мешал быть «в порядке». Мешал казаться. Мешал жить в той иллюзии, где я всё ещё держусь.

Поэтому я делала проще: убирала сигнал. Не разбиралась, что он хочет мне сказать, не слушала, не спрашивала себя «почему». Я просто выключала тревогу. Таблеткой. Как пультом. Раз – и тишина. Раз – и ровно. Раз – и снова можно быть в пространстве, где тебя никто не видит дрожащей, потной, испуганной, сломанной.

Я научилась гасить тревогу настолько автоматически, что иногда даже не помнила, пила ли сегодня дозу. Сработала на уровне мышечной памяти. Пульс подскочил – рука потянулась к сумке. Под ложечкой закололо – вытащила блистер. Не задумываясь. Без рефлексии. Как будто внутри была встроена команда: тревога = таблетка. Не мысль. Не чувство. Не пауза. А решение. Быстрое. Эффективное. Деструктивное.

Со временем я стала бояться не самой тревоги, а того, что однажды таблеток не окажется рядом. Не будет рецепта. Аптека закроется. Доза не сработает. И тогда – что? Я не знала. Я не готовилась к этому. Я выстроила всё своё существование на подавлении, а не на проживании. Я не искала причину тревоги – я глотала молчание. Я научилась не справляться, а избегать. Не дышать сквозь, а гасить. И в этом была моя самая страшная зависимость. Не от химии. А от неспособности быть в себе.

Однажды вечером я осталась без нужной таблетки. Просто не рассчитала. В аптеке закончилась упаковка, и новая партия ожидалась на следующий день. Я сидела дома, пытаясь убедить себя, что ничего страшного. Что это всего лишь 24 часа. Что я справлюсь. Что я – психолог, взрослый человек, я не должна паниковать. Но к полуночи я уже дрожала. Меня трясло, будто от холода, хотя было жарко. Сердце колотилось как бешеное, руки потели, внутри всё кричало. Я шептала себе: «Это просто тело. Это просто симптом. Ты не умрёшь. Ты всё знаешь». Но я больше не верила себе. Я не узнавала себя.

Я лежала в кровати и вспоминала, как ещё пять лет назад умела дышать сквозь тревогу. У меня не было таблеток, не было поддержки, но я как-то держалась. Писала, плакала, шла на йогу, звонила подруге, разговаривала с собой. Я тогда страдала – но была живая. А теперь, казалось, если убрать дозу, я исчезну. Не умру – именно исчезну. Потому что всё, что поддерживало мою личность, было внутри блистера.

Я провела ту ночь в полубреду. Иногда казалось, что я задыхаюсь. Иногда – что сойду с ума. Но я выжила. И с утра, получив долгожданную упаковку, я смотрела на неё с отвращением и жадностью одновременно. Это был момент, когда я поняла: я потерялась. Я больше не управляю тревогой – я боюсь её. Я избегаю её как угрозы. А ведь когда-то тревога была моей частью, больной, сложной, но своей. Теперь же – она стала призраком, от которого я бежала, жертвуя собой.

Я больше не хотела глотать молчание. Я хотела научиться говорить. С собой. С миром. С тревогой. Не как с врагом, а как с той частью себя, что так долго была в тени. Потому что, возможно, тревога – это не враг. Это голос. Тихий, сбитый, испуганный – но честный. И может, если я перестану его глушить, я услышу – наконец – себя.

Глава 4: «Засыпать – не значит отдыхать»

Сон под таблетками – это не сон. Это чёрная дыра, в которую проваливаешься без чувств, без снов, без себя. Это не отдых, а временная смерть, из которой потом просыпаешься с привкусом чего-то чужого во рту, с телом, будто чужим, с головой, будто не своей. Я не сразу это поняла. Сначала была эйфория: «Наконец-то я могу спать». После месяцев бессонницы, ночных паник, подскоков от малейшего шума – я уснула. И не помню, как. Не помню, что чувствовала. Просто отключка. Пропасть. И я думала – это спасение.

Но потом началось другое. Я стала бояться утра. Не потому, что не выспалась. А потому, что не знала, кто проснётся. Я засыпала одна, а просыпалась кем-то другим. Сухая слизистая, тяжёлое тело, спутанные мысли, и ощущение, что душа где-то застряла между сном и реальностью. Я не чувствовала себя отдохнувшей. Я просто проваливалась. И каждый вечер – новая капсула. Новый полёт в никуда.

Я стала зависимой от сна. Не от усталости, а от ритуала выключения. Таблетка – как отключатель. Я даже не пробовала засыпать сама. Стоило почувствовать приближение ночи – тревога усиливалась. Как будто тело знало: без химии оно не сможет. Я не ложилась в кровать просто так. Я шла туда только с дозой. Без неё – бессонница, тахикардия, накрученные мысли. С ней – тишина. Пугающая, глухая, но тишина.

Первые месяцы я не замечала, как меняюсь. Просто перестала видеть сны. Совсем. Мозг отдыхал, говорили мне. Но я знала – он не отдыхает, он умирает на ночь. Потому что в этих снах раньше жила я. Там я проживала то, что не могла днём. Там я встречалась с собой. А теперь – тьма. Таблетки убили не только бессонницу. Они выключили мою внутреннюю жизнь. И каждый вечер я засыпала, как умирала. С надеждой, что утром – воскресну. Хоть на время. Хоть немного. Хоть ради кого-то.

Бывали ночи, когда я пыталась лечь без таблеток. Просто лечь. Просто позволить телу уснуть. Без химии, без отключки. И каждый раз это превращалось в пытку. Лежишь, глаза закрыты, но в голове карусель. Вдруг вспоминается, что не так сказала клиентке неделю назад. Что не дописала отчёт. Что что-то случится с сыном. Что я старею. Что жизнь прошла. Что я одна. Мысли бьются, носятся, давят. Сердце ускоряется, в горле – ком. А потом – паника. Без причины, без формы. Просто волна, которую невозможно остановить. Я не выдерживала. Вставала. Искала блистер. И глотала.

Так проходили месяцы. Я больше не верила, что смогу спать без них. Даже не потому что не усну, а потому что не переживу тишину. Потому что без таблеток приходила не ночь – приходила я. Настоящая. Уставшая, растрёпанная, тревожная. Та, которая хотела поговорить. Но я не слушала её. Я выключала.

Сон стал обязанностью. Не радостью, не восстановлением, не уютом. Я не ложилась под плед с книгой. Я ложилась как на операционный стол. В стерильной позе, без мыслей, без чувств. Мне казалось, что сон – это побег. И я побегала каждую ночь. Пряталась. Уходила. Потому что днём я не могла никуда деться, а ночью – могла.

Но наступало утро. Телефон звонил. Надо было вставать. Улыбаться. Работать. И я вставала. Шаткая, не до конца живая, с ватной головой. Пила кофе литрами, делала макияж, включала голос. Всё как надо. Никто не догадывался, что я больше похожа на восковую куклу, чем на человека. Я – действовала. А жила ли – не знаю.

Я начала бояться вечеров. Когда солнце садилось, внутри поднималась тревога, будто приближалась казнь. Потому что я знала: скоро снова нужно выключать себя. Не лечить, не проживать – именно выключать. И это был не просто приём таблетки. Это было предательство. Каждый раз. Сама против себя. Добровольно, дисциплинированно, по инструкции. И каждый вечер я шептала себе что-то вроде: «Ничего, ты просто устала, завтра начнёшь заново». Но завтра становилось таким же.

Я даже перестала мечтать. В прямом смысле. Во сне – ни одного образа, ни намёка на воображение, на переживание. Просто провал. Серая зона. Пауза между эпизодами. Таблетки выключили не только бессонницу, они выключили моё внутреннее кино, моё подсознание, мою душу. А я всегда мечтала – в детстве, в юности, даже во взрослой жизни. Это был мой способ исцеляться, вытаскивать себя, строить внутренние опоры. И вот теперь я даже во сне – мертва. Я больше не спасала себя даже там.

Иногда я завидовала клиентам, которые рассказывали про кошмары. Завидовала тем, кто плакал по ночам. Потому что это значило – они живые. Они чувствуют. А я лежала, как труп, идеально вырубленная медикаментом, и просыпалась с чувством, что моя душа осталась где-то в той ночной чёрной дыре. Что она не вернулась.

И всё это – ради чего? Ради возможности не чувствовать? Ради внешней функциональности? Ради того, чтобы быть «принятой» миром, который не хочет видеть страдающих? Я платила слишком высокую цену. И я поняла это не сразу. Слишком долго мне казалось, что сон – это победа. Что я контролирую. Что я справляюсь. А на самом деле – я терялась каждую ночь. Стиралась. Забывала себя.

Теперь я знаю: засыпать – не значит отдыхать. Выключиться – не значит исцелиться. Сон – это не кнопка «выкл». Это диалог с собой. С телом. С психикой. С болью. Я так долго молчала в этом диалоге, что научилась спать, но перестала восстанавливаться. И чтобы вернуться к себе, мне пришлось сначала научиться не спать. А быть. Ощущать. Пугаться. И жить. Даже в бессоннице. Даже в темноте. Потому что там – всё ещё была я.

Глава 5: «Никто не заметил, как я исчезла»

Я не ушла из жизни внезапно. Не исчезла с криком. Не упала на дно резко. Я растворялась медленно. Почти незаметно. Даже для себя. Сначала перестала смеяться – искренне, громко, до слёз. Потом перестала плакать – даже когда больно. Потом перестала спорить, защищаться, говорить вслух, что мне страшно. Всё как будто само собой. Потихоньку. Без драмы. Просто однажды поняла, что меня – нет. Есть оболочка. Есть роль. Есть тело, которое делает всё, что нужно. Но внутри – пусто.

Никто не спросил, что со мной. Потому что я научилась прятать своё исчезновение. Надевала красную помаду. Говорила уверенно. Писала вдохновляющие посты. Поддерживала клиентов. Смеялась в кафе. И даже сама себе верила. Иногда. В моменты, когда слишком страшно было заглянуть внутрь. Я знала: если остановиться и всмотреться – увижу правду. А правда была одна: я ушла. В таблетку. В режим. В функцию. В фасад. Я ушла от себя.

Исчезновение – не всегда смерть. Иногда это медленное глушение. Задержка дыхания на годы. И мне казалось: так безопаснее. Так меньше боли. Так никто не увидит, какая я на самом деле. Уставшая. Разбитая. Зависимая. Слабая. Я так боялась быть слабой, что сделала вид, будто всё контролирую. Хотя на деле – я уже не жила. Я существовала в паузе. Между дозами. Между приёмами. Между паникой и её глушением.

Иногда я смотрела на себя в зеркало и не видела ни одной эмоции. Ни страха, ни ярости, ни радости. Просто отражение женщины, которая когда-то верила, что сможет вытащить других. А себя – не смогла. Потому что исчезать – легче, чем признаваться. Легче, чем просить о помощи. Легче, чем говорить: «Я не справляюсь». И я исчезала. Каждый день. Чуть-чуть. Пока не осталось только имя, паспорт, диплом – и пустота внутри.

Самое страшное – не то, что никто не заметил. А то, что я сама это позволила. Даже выстроила. Создала идеальную легенду: сильная, собранная, помогающая. Женщина, которая всё знает, всё понимает, всё контролирует. Даже свои чувства. Особенно свои чувства. Я так мастерски играла эту роль, что не оставила себе выхода. Ведь если ты всегда в ресурсе, всегда на высоте, всегда выдерживаешь – кому придёт в голову спросить: «А ты вообще есть? А тебе не больно?»

Я исчезала в мелочах. Отменяла встречи, объясняя «загрузкой». Молчала, когда хотелось закричать. Соглашалась, когда хотелось сказать «нет». Я подавляла каждый импульс, который мог бы выдать мою усталость. Даже плакать научилась беззвучно, в ванной, когда никто не видел. Без всхлипов. Без слов. Просто слёзы – и всё. Потом – холодная вода, кофе, ровное лицо. И снова – в образ. Снова – в день. Снова – в исчезновение.

Я говорила клиентам: «Позвольте себе быть». А сама – не позволяла. Ни себе, ни другим – увидеть меня по-настоящему. Потому что если бы кто-то увидел, что под этим фасадом – пустота, ужас, зависимость, – я бы рассыпалась. Я боялась быть разоблачённой. Поэтому шла на всё, лишь бы казаться. Лишь бы никто не спросил лишнего. Лишь бы никто не приблизился слишком близко.

Когда исчезаешь постепенно, это похоже на обморожение. Ты сначала чувствуешь, потом – меньше, потом – ничего. И когда уже всё, когда боль больше не доходит до центра – кажется, что стало легче. На самом деле – просто замерзло. Просто умерло. Просто выключилось. Я так долго была выключенной, что разучилась включаться. Даже когда хотела – не могла. Потому что забыла, как это – быть живой.

Порой я представляла, что просто исчезну и никто не заметит. Уеду, выключу телефон, пропаду из всех чатов, отменю приёмы, сотру соцсети. Никто не придёт. Никто не поднимет тревогу. Все скажут: «Наверное, отдыхает». Или: «Взяла паузу». Или вообще не скажут. Потому что быть нужной – это то, что я имитировала. А быть настоящей – значит, показать, насколько я сама нуждаюсь.

Когда ты исчезаешь, внутри всё замирает. Чувства, желания, голос. И остаётся только оболочка. Та, что ходит, говорит, работает. Она неплохо справляется, особенно если есть расписание и блистер с дозой. Только вот вечером, когда никого нет, когда тишина, когда день закончился, и нечем отвлечься, – тогда приходит правда. Тогда я сижу на полу у кровати и понимаю: меня больше нет. Только тень. Только привычка доживать день до конца. Только страх, что если кто-то всё-таки посмотрит в мои глаза – увидит пустоту.

Я думала, исчезновение – это трагедия. Что оно будет с криком, с рыданиями, с драмой. А оно оказалось тихим. Системным. Рациональным. Я даже выстроила вокруг него крепкую структуру. Рацион питания, тайминг, внешний вид. Улыбки в ответ на «Как дела?». Всё по инструкции. Никто не должен был догадаться, что я давно ушла.

Но однажды – в какой-то ничем не примечательный день – я посмотрела на себя в зеркало и не узнала глаза. Они были пустые. Не уставшие, не заплаканные, не злые – просто никакие. Как будто внутри всё замолчало. И тогда я впервые сказала вслух: «Я больше не хочу быть мёртвой при жизни». Сказала – тихо. Никому. Только себе. Но с этого момента я начала возвращаться. Потому что исчезнуть – легко. А вот рискнуть быть – страшно. Но именно в этом страхе, как оказалось, начинается путь назад. К себе.

Глава 6: «Доза, которая меня спасла и убила»

Я помню этот момент до секунды: сломанный вечер, дрожащие руки, тахикардия, чувство, будто стены сужаются и давят. Я сидела в ванной на полу, в обнимку с коленями, и не могла встать. Всё внутри крутилось, тело било током, а голова повторяла только одно: «Хоть бы всё прекратилось. Хоть бы хоть как-то». Я искала что-то – и нашла блистер. Та самая доза, что лежала на крайний случай. И это был он. Край. Я глотнула, почти не думая. Не потому что хотела жить. А потому что не могла больше умирать по кусочку. Каждый день.

Эта доза – сработала. Через полчаса стало легче. Грудь отпустило. Мурашки ушли. Мысли стали тише. Тело – тяжелее. Я легла и провалилась в долгожданную тишину. Не в покой – в тишину. И это было так сладко, что я почти рыдала от облегчения. Как будто кто-то наконец выключил крик, что звучал внутри сутками. Я не думала тогда, что именно в этот момент началась моя новая зависимость. Я думала – меня спасли. Что я выжила. Что наконец нашла то, что может меня держать. Я не понимала, что теперь держат не меня, а мою тень.

С этой дозы всё и началось. Ровно настолько, чтобы почувствовать, как можно иначе. Не так больно. Не так тревожно. Не так остро. Это стало ловушкой. Как человек, который однажды попробовал кислород, я уже не могла вернуться в удушье. Каждый раз, как только поднималась волна – я знала, что делать. Не дышать. Не проживать. Не идти в чувства. А глотать. Быстро. Молча. Без обсуждений.

Я не считала это опасным. У меня было объяснение: «Это врач прописал. Это в рамках нормы. Это временно». Я убеждала себя, что это не зависимость. Что это – помощь. Что я всё контролирую. Только с каждой неделей дозировка увеличивалась. И если поначалу я пила, чтобы пережить кризис, то потом – просто чтобы встать. Просто чтобы не провалиться в ту самую ванную, на тот самый пол. Мне казалось, я убегаю от смерти. А на деле – бежала от жизни.

Когда я поняла, что доза стала не временным костылём, а системой, было уже поздно. Таблетка превратилась из «спасателя» в посредника между мной и реальностью. Без неё я не могла даже думать. Разговор с клиентом, поход в магазин, даже звонок маме – всё вызывало внутреннюю дрожь, которую я научилась глушить заранее. Превентивно. Не дожидаясь шторма. Я заранее глотала спокойствие. И жила как будто в вате.

Но вместе со спокойствием ушло и всё остальное. Я больше не чувствовала вдохновения. Не чувствовала любви. Не чувствовала связи. Мир стал приглушённым. Цвета – тусклыми. Люди – плоскими. Я стала роботом, который может говорить правильные слова, улыбаться в нужный момент, даже давать советы. Только внутри – пусто. В теле – тишина. В сердце – немота. Я думала, что спасаюсь. Но я уже была в заложниках.

Каждый вечер, когда я принимала свою дозу, внутри был слабый, но отчётливый протест. Тот голос, который шептал: «Ты знаешь, что это не путь. Ты знаешь, что так не будет лучше. Ты знаешь, что ты исчезаешь». Я затыкала его. Потому что он мешал. Потому что он – был я. А я не могла вынести себя настоящую. Уставшую, треснувшую, не справляющуюся. Поэтому я выбирала то, что убивало голос. Таблетку. Утреннюю, дневную, вечернюю.

Меня поражало, насколько просто стало всё. Не нужно разбираться, чувствовать, задавать вопросы. Не нужно проживать. Просто приём – и ноль. Ни боли, ни радости. Только гладкая ровность. И эта ровность – была моим капканом. Потому что я забыла, как это – жить в краях. В громкости. В боли, но и в любви. Я отдала свои острые грани ради безопасности. Ради тишины. Ради того, чтобы никто – даже я – не услышал, как сильно я кричала внутри.