Читать онлайн План питания «Без завтрака» и лечение голоданием

Предисловие

Этот том – история, или рассказ, об эволюции профессионального ухода за больными. Она начинается в неопытности и в дымке медицинских суеверий, а заканчивается верой в то, что Природа – это все и вся в лечении болезней. Излагаемая техника питания одновременно оригинальна и революционна: ее практичность огромна, а физиология не подлежит никакому сомнению. Читатель заранее уверен, что каждая строчка этой книги написана с убежденностью в том, что принудительная питание человека, находящегося в болезненном состоянии и принятие лекарств, разъедающих его организм – это профессиональное варварство, недостойное времени, в котором мы живем.

Эдвард Хукер ДьюиМидвилл, штат Пенсильвания, США,Ноябрь 1900 года.

Глава I

План питания «Без завтрака», который претендует на новизну, величайшую практичность и, безусловно, является революционным в своем применении, должен, по-видимому, рассказать о своем происхождении и развитии, чтобы вызвать интерес у разумного читателя.

Методов в культуре здоровья примерно столько же, сколько людей, которые находят тот или иной метод необходимым для здоровья: что-то принимать, что-то делать для здоровья – это бремя жизни почти бесчисленного количества людей. Только очень немногие люди настолько хорошо себя чувствуют, что не желают какого-то улучшения. Литература о том, что есть и чего не есть, что делать и чего не делать, о лекарствах, превращающих желудок человека в аптеку, просто безгранична. Если верить всему, что мы читаем, мы должны учитывать место, в котором находимся, прежде чем сможем спокойно вдохнуть жизнь.

Мы не должны охлаждать наши пересохшие глотки без справки из микроскопа.

Мы не должны есть, не проанализировав каждый пункт счета в ресторане, как мы бы проанализировали свои запасы продуктов дома, прежде чем заказать свежий товар. И это без того, чтобы знать, сколько извести нам нужно для костей, железа для крови, фосфора для мозга или азота для мышц. Короче говоря, в воздухе, которым мы дышим, в пище, которую мы едим, в воде, которую мы пьем, есть смерть, пока, воистину, мы, кажется, не проходим свой жизненный путь в самой долине и тени смерти, постоянно подвергаясь нападению хобгоблинов болезней. (примечание переводчика: хобгоблин, англ. hobgoblin – в английском фольклоре мелкий дух, нечто вроде домового, лешего или бабая).

Сколько жизней кануло бы в лету, если бы не чудеса исцеления, обещанные в открытой печати, даже в наших лучших журналах и ежемесячниках, мы не можем знать. Именно надежда на лучшее поддерживает нашу жизнь. Самоубийство не случается до тех пор, пока не исчезнет всякая надежда. Даже наши медицинские журналы пестрят страницами о новых лекарственных средствах, применение которых предполагает самое удивительное легковерие. Может быть, это и хорошо, что в отсутствие здорового физиологического питания – больных и страдающих людей подбадривают свежими печатными обещаниями. Возможно, это также хорошо для врача, чтобы он мог входить в палаты больных, вдохновленный рекламными страницами своих любимых медицинских журналов.

Не являются ли они новыми звездами надежды, как для врачей, так и для больных людей? Почему мы не должны надеяться, когда новые средства лечения множатся в таком бесконечном избытке по сравнению с вновь открытыми болезнями? Действительно новыми болезнями? Что принципиальное новое, что можно лечить средствами, в покрытых налетом языках, кашле, высокой температуре и учащенном пульсе, боли, дискомфорте и остром отвращении к еде, которые можно встретить в палатах больных? Действительно ли существуют специфические средства для лечения этих болезненных состояний?

Метод питания, о котором пойдет речь на страницах этой книги, является настолько новым, настолько революционным, что его первое впечатление не преминуло вызвать все известные языку формы оппозиции. И все же его практичность настолько велика, что редко подвергается сомнению теми, кто честно проверяет его на практике. Не было обнаружено ни одного недостатка в его физиологии и он работал везде, где нашел пристанище.

Зарождение и развитие этого нового направления в культуре здоровья, похоже, требует профессиональной автобиографии, чтобы стало ясно, что это дело эволюции, а не случайности. Это не причуда, всего лишь на час.

Получив медицинское образование в Мичиганском университете и прослужив некоторое время врачом в госпитале морской пехоты США в Детройте, штат Мичиган, я перешел в один из крупных армейских госпиталей в Чаттануге, штат Теннесси, в начале кампании Шермана в Джорджии. Здесь я обнаружил палаты из восьмидесяти больных и раненых солдат, только что прибывших после битвы при Ресаке. (примечание переводчика: сражение при Ресаке, англ. The Battle of Resaca – одно из сражений американской гражданской войны). Моя профессиональная пригодность для выполнения столь серьезных и масштабных обязанностей была весьма сомнительной, и я ничуть не переоценивал ее.

Еще до того, как я начал изучать медицину, от меня не ускользнуло, что независимо от формы лечения, будь то лечение болезни дозами лекарств, слишком малыми для математической оценки, или лечение ранений от твердой дроби, или взрывов снарядов, процент выздоровления был примерно одинаковым.

Я вырос в большой семье в сельском доме, в нескольких километрах от врача, где все болезни, кроме самых тяжелых, лечились травяными чаями и это было характерно для всех других сельских домов. Учитывая все это, я начал изучать медицину с гораздо меньшей, чем в среднем, верой в полезность приема лекарств, и она не была увеличена моим профессором фармакологии (materia medica).

Я приступил к выполнению своих обязанностей серьезным образом, как это делал наш добрый, редкий, старый преподаватель Буньян на своей кафедре, с гнетущим чувством, что я «наименьший из всех святых». Вся моя фармакология – лежала в жилетном кармане, моя маленькая библиотека – в голове, и ее содержимое было в очень туманном состоянии. При слабой памяти на детали и заметной неспособности овладеть истиной иначе, как путем медленного процесса переваривания и усвоения, мой мозг был скорее машинным цехом, чем кладовой. Отсюда и способность к розничной торговле была самой незначительной. В то время я ничуть не сознавал, что большая кладовая, в которой хранится много информации благодаря памяти, не является самым необходимым оборудованием для всех практических дел жизни. Я всегда находил необходимым уклоняться от некоторых воспоминаний, когда не хватало времени, чтобы выдержать целый град деталей.

То, что я не стал опасен для незадачливых больных и раненых лишь в меньшей степени, чем их болезни и раны, объяснялось исключительно моей небольшой медицинской базой, полным отсутствием гордости за знания, которые не стали со мной силой, и тем возвышенным стремлением к профессиональному успеху, которое заставляло меня хвататься за помощь, где бы и у кого бы она ни была, как утопающий за соломинку.

Мне очень повезло, что медицинский персонал этого госпиталя, насчитывавшего более тысячи коек, отличался высокими способностями и опытом, и что я поступил в него в начале военной кампании, в которой на протяжении более трех месяцев каждый день раздавался грохот артиллерии и ружей. В связи с этим наблюдался постоянный приток раненых на койки, освободившиеся в результате смертей или выздоровления.

Во всех отношениях это была лучшая больница для получения профессионального опыта из всех, о которых я знал. Здесь существовало одно жесткое правило, которое, как мне кажется, не соблюдалось ни в одной другой больнице. То есть, вскрытие трупов производилось во всех случаях смерти пациентов, ежедневно от одного до дюжины и всегда с такой тщательностью, какой я никогда не видел в частной практике.

Больше всего меня впечатлили особенности моей работы в больнице: посмертные открытия и различные методы лечения одного и того же заболевания. Вскоре я обнаружил, что, независимо от заболевания, каждый хирург сам назначал больному определенные лекарства: их качество, количество и время приема. При этом смертность в палатах была примерно одинаковой. При вскрытии часто обнаруживались хронические заболевания, о существовании которых нельзя было догадаться при жизни больного, но которые делали смерть неизбежной.

Еще одним преимуществом армейской госпитальной практики была стабильность положения и отсутствие изнурительного беспокойства друзей и родственников больных и раненых, что давало максимальные возможности для суждений и разумного подхода к лечению. А также – были высокие социальные отношения, существовавшие между офицерами-медиками, благодаря отсутствию всяких поводов для ревности: ни должность, ни жалованье не зависели от выдающихся способностей или профессиональных успехов.

Я понимал, что, несмотря на отсутствие опыта и мучительное чувство общей недостаточности знаний, больные и раненые в моих руках были в такой же безопасности от профессионального вреда, как и пациенты самого опытного врача в госпитале.

У меня были высокие профессиональные идеалы, но не умея пользоваться смутными представлениями и идеями, не гордясь знаниями, которые не стали моими собственными, я сразу же начал подкреплять себя опытом и мудростью своих собратьев-офицеров, чьи консультативные услуги всегда оказывались с готовностью и доброжелательностью.

С самого начала и на протяжении всей моей военной службы мои тяжелобольные имели преимущество перед всеми заимствованными навыками и опытом, которыми я мог распоряжаться. Что касается хирургических операций, то все они проводились в присутствии большинства медицинского персонала, некоторые из которых обладали большим опытом.

Хирургия армейских госпиталей 1864 года отличалась высочайшим мастерством и вниманием ко всем деталям, а смертельные исходы, как правило, объяснялись тяжестью ран, требующих операций, и недостатком жизненных сил для восстановления организма, а не присутствием микроба-убийцы. В то время микробы не были фактором, определяющим вероятность исхода жизни или смерти. Во всем остальном уход за ранами вряд ли можно было превзойти.

Что касается медикаментозного лечения моих больных, то оно было неудовлетворительным от первого до последнего пункта. По прошествии многих лет я не могу поверить, что, за исключением облегчения боли, хоть одному пациенту стало лучше от моих лекарств. И во всех случаях летального исхода вскрытие показало, что даже самое сильнодействующее лекарство оказалась бы бесполезным.

Но в изучении истории болезни по симптомам мой больничный опыт оказался бесценным. С тех пор я убедился, что наибольшую услугу у постели больного я могу оказать как толкователь симптомов, а не как продавец лекарств. Друзья больных, как правило, с удивительной остротой воспринимают признаки хорошего или плохого в течение болезни. И я редко ошибался в своей способности определять состояние пациентов по лицам их друзей, еще до того, как входил в палаты больных.

По мере расширения моего врачебного опыта росла и моя вера в Природу, а поскольку не было никакого сходства в качестве, размерах и времени приема лекарств при одинаковых заболеваниях, моя вера в простые средства лечения болезней постепенно ослабевала.

После полутора лет больших возможностей для изучения болезней мужчин в раннем расцвете сил, в заботах о простом хирургическом лечении ранений от выстрелов и снарядов, я покинул армию с таким знакомством с тяжелыми болезнями и смертью в различных формах, которое позволило мне в дальнейшем сохранять полное самообладание в присутствии умирающих в частной практике.

Я начал заниматься общей врачебной практикой в городе Мидвилл осенью 1866 года. Среди многочисленных врачей, работавших в городе в то время, были люди способные и с большим опытом. Были среди них и те, кто с глубокой уверенностью в своей правоте назначал лекарственные препараты, в слишком малых дозировках для математической оценки. Но я также узнал о врачах, которые с такой же верой вводили болюсы (примечание переводчика: бо́люс лат. bolus, от греч. βώλος – ком, кусок – кусок частично пережёванной пищи, разжиженная фармацевтическая или иная субстанция, жидкость в объёме одного глотка во рту, а также в процессе прохождения до желудка через глотку, верхний пищеводный сфинктер и пищевод) до способности горла к деглютинации (склеивания). Были среди врачей и те, кто полностью верил в то, что виски – это питание, а молоко – жидкая пища и кто с огромной верой и сильными руками вводил в организм больного человека и то и другое, пока желудки людей не превращались в неработающие органы и смерть не наступала от голода, усугубленного болезнью.

Большинство случаев заболеваний, которые попадают под внимание врача, являются банальными, быстро проходящими. И даже при самых разрушительных болезнях Природа действительно одерживает победы, а врач получает все почести.

Это настолько верно, что можно утверждать, что, за исключением области хирургии, профессиональный успех в общем смысле зависит от личных качеств и характера врача, а не от достижений медицинской науки.

Люди уверены в том, что медицина способна излечить болезнь, едва ли меньше, чем сумрачный воин в индейской лечебнице в западной глуши, и эта уверенность примерно так же лишена разума.

Врач входит в палаты к больным с жесточайшей ответственностью в вопросах применения лекарственных средств. И чем больше его собственная вера в лекарства, тем сложнее его задача лечения. И, если врач принадлежит к моей, так называемой «старой школе», или аллопатии (примечание переводчика: аллопатия – это система, в которой врачи лечат симптомы и заболевания с помощью лекарств, радиации или хирургии), тем опаснее он для исцеляющих усилий самой Природы.

Для людей болезнь – это просто приступ, а не совокупность результатов нарушенных законов Природы, действующих, возможно, с самого рождения. Для людей симптомы болезни – это всего лишь свидетельства разрушения организма, а не видимые усилия по восстановлению нормального его состояния. Поэтому неудачи в облегчении состояния больных всегда вызывают у их друзей болезненное беспокойство, больше или меньше сомнений в способности врача выполнять свои прямые обязанности.

Эта неразумная, необоснованная «слепая вера» в лечебные средства так же сильна как в самых умных, так и в самых невежественных головах и она всегда доставляла мне больше хлопот, чем уход за больными. Еще одно серьезное осложнение в больничной палате возникает из-за близких друзей больных, которые уверены, что их собственные врачи гораздо лучше подходят для серьезной работы по назначению лекарств больным.

Помимо серьезной работы по устранению симптомов болезни, как многочисленных врагов жизни, есть еще и забота о том, какая запрещенная пища попадет в неработающие желудки, чтобы поддержать организм больного, пока его жизнь, кажется, находится в руках ее главного врага.

Всеобщее представление о болезни как о враге жизни – а не как о рациональном процессе лечения, безграничная вера в лекарства – как в средства противостояния болезни, проявляющейся в симптомах, делает профессиональный уход за больными самым серьезным из всех человеческих занятий и самым тяжелым, как для головы, так и для сердца самого врача.

С учетом всех этих тягостных условий я открыл офис в сфере, которая, казалось, была уже более чем занята людьми с большим опытом лечения людей в этом городе.

При всем моем армейском опыте я все еще имел смутное представление о том, как действует Природа при возникновении болезни у человека. То, что жизненные силы нуждаются в поддержке всей пищей, которую может переварить желудок больного, не вызывало у меня ни малейших сомнений. То, что медицина в какой-то мере помогает лечению болезней, я не мог подвергнуть сомнению.

Теперь мне предстояло заняться деятельностью, в которой, начиная с ухода за младенцем в его первых вздохах и заканчивая старостью в ее последних проявлениях, все ресурсы медицинской науки, разума, рассудка и самой души врача должны были быть задействованы в каждом тяжелом случае болезни и я должен был нести ответственность, измеряемую абсурдной верой в лекарства.

Я приступил к своим обязанностям с решимостью добиться профессионального успеха, уделяя самое пристальное внимание всем деталям лечения больных и работы с их друзьями, и почти полностью ограничил свои усилия только острыми случаями возникающих заболеваний. Никто из моих коллег не снискал лавров в лечении хронических заболеваний и, не веря в лекарства от них, я с опаской относился к гонорарам за неудачи, которые казались неизбежными.

И все же при самой кропотливой работе фортуна порой играла со мной самым бессердечным образом. В одно время четверо моих взрослых пациентов ожидали погребения в радиусе 800 метров. Поскольку все они были физически неполноценны и умерли после непродолжительной болезни, не могло возникнуть никаких сомнений в справедливости моего лечения, но смертельный исход был засчитан мне как врачебная неудача. Такие случаи была бы уничтожающими для моей карьеры, если бы не смертельные случаи, неизбежные для всех практикующих врачей.

Целых десять лет я посещал больных и давал им лекарства согласно книгам, но с гораздо меньшей силой рук и веры, чем любой из моих коллег, и всем моим больным было предписано принимать пищу, чтобы сохранить силы для борьбы с болезнью.

В лечении своих больных я применял только несколько видов лекарственных средств и они назначались с расчетом на получение благоприятных результатов, которые трудно было превзойти, но всегда приводили к разочарованию.

Я был достаточно невинен, чтобы верить, что свою большую лечебную практику можно создать только путем самых кропотливых и настойчивых усилий с моей стороны. Позже я обнаружил, что большая практика мало зависит от мастерства и образованности, проявленных в больничной палате. Один врач мог сразу заручиться большим количеством больных, потому что был женщиной, другой – потому что принадлежал к той или иной национальности, или же что-то в его личном, а не в профессиональном подходе, внушало большие надежды больным.

Во всех моих случаях острой болезни всегда наблюдалось истощение организма больных, сколько бы их ни кормили. И наоборот, при нормальном желании поесть, как бы мало их ни кормили, наблюдался подъем их общих жизненных сил. Я видел это только путем внешнего осмотра больных, то есть с помощью своих глаз. Но я видел и с помощью своей проницательности, что большую практику могли вести врачи, слишком невежественные, чтобы знать, что в медицинской науке, то есть в лечении больных, действуют определенные законы Природы.

Тогда я еще не осознавал всей глубины невежества людей в отношении того, что лечит болезни, не знал, что вера в лекарства так велика, так по-детски непосредственна даже у самых культурных, как и у невежественных людей. Я не так хорошо понимал, как позже, что сам врач должен обладать такой энергией веры в лекарственные препараты (materia medica), чтобы проявлять ее в каждой черте своего лица, во всем своем поведении – находясь в палатах больных.

С годами моя вера в лекарственные средства не усиливалась, но мне все же приходилось их применять, чтобы удовлетворить суеверные потребности людей. Моя лечебная практика, хотя и не достигала того, чего, казалось бы, заслуживала в результате затраченных на нее усилий, была достаточно велика, чтобы удовлетворить все потребности в прибыльном исследовании, если бы я был в состоянии думать и размышлять. Меня не утешало, что есть врачи, которые имеют гораздо большую практику, просто применяя лекарства, поскольку использование большого количества лекарств было прямым результатом гораздо большей посещаемости.

Теперь я понимаю, как не видел тогда, что победы Природы часто одерживаются вопреки отчаянным попыткам лечения, которое является просто варварским. И все же Природа настолько сильна, настолько настойчива в попытках исправить все свои ошибки, что она одерживает победу в подавляющем большинстве случаев, независимо от того, насколько сурово ее облагают средствами, которые мешают процессу естественного лечения больного. Подавляющее большинство тяжелобольных сто лет назад выздоравливали, несмотря на кровавые ланцеты (скальпели) и процедуры, которые сегодня являются варварством.

Глава II

Однажды меня вызвали в одну из семей беднейших из бедных, где я застал больного, который впервые в жизни заставил меня задуматься. Пациенткой оказалась бледная девушка-подросток, у которой в течение нескольких месяцев наблюдались проблемы с пищеварением и другие неприятности. Я обнаружил очень больную пациентку, настолько больную, что в течение трех недель она не могла выпить ни одного глотка воды, не принять ни одного лекарства. Когда, наконец, воду удалось выпить, моя пациентка стала выглядеть гораздо лучше, цвет лица был более ясным, и она казалась более сильной. Что касается языка, который вначале был сильно обложен, то улучшение было поразительным, дыхание, которое вначале было очень неприятным, стало гораздо менее отвратительным. Во всех отношениях пациентке было очень хорошо.

Я был так удивлен этим, что сразу же решил позволить продолжаться этой оздоровительной работе на условиях, установленных самой Природой. И так оно и происходило примерно до тридцать пятого дня, когда раздался призыв не к гробовщику, а к еде – призыв, ознаменовавший окончание болезни. Пульс и температура пришли в норму, а язык был чист, как язык младенца, кормящегося молоком матери.

До сих пор это был самый тяжелый случай болезни, который когда-либо выздоравливал, и, тем не менее, тело было истощено не больше, чем в других случаях столь же затяжной болезни, когда давали больше или меньше пищи и отсутствовала рвота. И все это с одной лишь водой для утоления жажды, пока не появилось истинное чувство голода и полное излечение!

Такого игнорирования медицинской веры и практики, накопленной мудрости и опыта всей истории медицины я еще не встречал. Если бы пациентка могла принимать и пищу и лекарства, а я запретил, и по воле случая наступила бы смерть, меня бы признали виновным в том, что я фактически довел пациента до смерти от голода. Кормите, кормите неважно больного или здорового, говорят все врачи, пишут все книги, чтобы поддержать силы или сохранить жизнь в теле, и все же Природа была достаточно абсурдна, чтобы игнорировать всю человеческую практику, выработанную опытом, и по-своему поддерживать жизненную силу, одновременно излечивая болезнь.

Я могу вспомнить множество случаев, когда из-за сильного отвращения к еде пациенты болели в течение многих дней и даже недель, не получая достаточного количества пищи для поддержания жизненных сил, но этот факт не вызывал у меня вопросов.

Этот случай произвел на меня столь глубокое впечатление, что я начал применять те же методы, что и в Природе, к другим пациентам, и с теми же результатами. Тело, конечно, истощалось во время болезни, но то же самое происходило с больными, которых кормили. Что касается лекарств, то ими полностью пренебрегали, за исключением случаев, когда нужно было облегчить боль, хотя большое количество лекарств было одинаково необходимо обоим группам больных. Но в действительности ни одно лекарство им не давалось, кроме как от боли и изредка в тех случаях, когда я имел основания думать, что весь пищеварительный тракт нуждается в общей очистке от нечистот. После этого высшая работа – лечение болезней – в моих руках стала делом рук только Природы.

В общей практике я смог осуществить план отказа от кормления, разрешив различные мясные бульоны или зерновые отвары, ни один из которых не может быть принят тяжелобольным в количестве, способном нанести вред. Отказавшись от приема молока, я смог обеспечить все необходимые Природе условия проведения голодания, одновременно удовлетворяя постоянно беспокоящихся друзей отварами и бульонами.

Это была линия исследования, которая, как я чувствовал, должна представлять глубочайший интерес для каждого мыслящего, высокодуховного врача, для каждого разумного обывателя. И хотя еще было очень мало доказательств полезности отказа от пищи для больных в течение всего времени отсутствия желания к ней, абсолютная безопасность воздержания от приема пищи была вне всяких сомнений.

У меня не было ни одного смертельного случая, который был бы каким-либо образом связан с вынужденным отсутствием пищи. В случаях хронических заболеваний, при которых смерть была неизбежна, таких как рак, чахотка и т. д., пациентам разрешалось принимать все, что они могли, с наименьшим ущербом для чувства вкуса. В каждом случае выздоровления наблюдалось увеличение общей жизненной силы по мере уменьшения болезни, фактическое увеличение жизненной силы без поддержки приема пищи, которая была не более вкусной, чем прием лекарств, воздействующих на вкусовые рецепторы полости рта.

По всей Америке молоко – это главная опора для поддержания жизненных сил, когда никакая другая пища не может быть принята. Молоко на одной из стадий нормального пищеварения приобретает форму жесткого творога, готового к слеживанию и творог в ротовой полости при жевании всегда следует тщательно перетирать перед проглатыванием.

Сэр Уильям Робертс из Англии в своем исчерпывающем труде "Пищеварение и диета" утверждает, что молочный творог не переваривается в желудке во время болезни, а попадает в двенадцатиперстную кишку, где, по его утверждению, переваривается, но автор не дает никаких оснований для подтверждения своего утверждения о том, что в двенадцатиперстной кишке есть сила для переваривания, которой нет в желудке.

Нетрудно было донести до матерей, что потребление ребенком стакана молока равносильно проглатыванию кусочков незрелого сыра без должной жевательной нагрузки.

С этими гигиеническими концепциями и методами я продолжал посещать больных скорее как свидетель силы Природы в болезни, чем как исследователь, так и не сумев понять секрет поддержания жизненной силы без потребления пищи. Но каким бы ни был риск и как бы ни была сильна моя вера, когда мои больные становились объектами безрассудных экспериментов, наступил момент, когда эта вера должна была подвергнуться самому суровому испытанию.

Среди моих ближайших соседей разразилась эпидемия дифтерии, и после четырех смертей в стольких же семьях в двух шагах от моего дома – умер мой сын в возрасте трех лет. За всю его жизнь я ни разу не бросил на него даже косого взгляда, и какой бы грех ни был в том, чтобы делать из детей идолов, в этом я был худшим из всех грешников, и я не совсем верил, как хотели бы некоторые христиане, что мое счастье благодаря ему – это не фимиам благодарности великому Создателю за дар такого сокровища сердца.

В час испытаний ко мне пришли два моих самых опытных друга-медика. Хинин и соль железа в растворе – таков был их вердикт, а маленькое горлышко не было покрыто медью. Кроме того, в желудок нужно было влить все возможное количество крепкого виски: все это потребовало бы скованных запястий и раздвигания сомкнутых челюстей. Он никогда не получал от меня ничего более жестокого, чем ласки, а эта мерзость приема лекарств должна была быть направлена по кровоточащему, изъязвленному пути горла и пищевода, по сырым слизистым поверхностям, которые должны были трепетать и дрожать под дополнительной пыткой. Это не было рациональным лечением язв на теле, а потеря силы из-за сопротивления и структурные повреждения горла не сулили излечения, разве что в умах моих друзей-медиков.

Случилось так, что я ушел из дома, не получив от них рецепта, и, не мог вернуться так скоро, как ожидалось. А в это время, встревоженная жена достала лекарства и сумела ввести одно лекарство в желудок, а также вызвала у ребенка нервный припадок, на устранение которого ушел целый час. Тогда ей сообщили, что такое количество лекарства, которое она дала нашему сыну, было бы слишком большим, даже для лошади. В дальнейшем он не принимал в желудок ничего, кроме воды, которую требовала жажда, и небольшого количества лекарств, чтобы удовлетворить веру в них матери. И вот я стоял рядом со страдающим идолом моего сердца, против меня был весь медицинский мир – достаточно сильный, только радовалась своей силе, чтобы защитить его от варварства разрешенного лечения. Единственным моим утешением было то, что в момент его крайней нужды – я мог дать ему высшую доброту, и если смерть должна была прийти, то не было бы дополнительной рваной раны, нанесенной жестокостью, которой можно было избежать. И Природа, используя все возможные средства, которые могли бы добавить комфорта страдающему телу, одержала бы победу.

С тех пор медицинский мир перешел на лечение дифтерии посредством приема антитоксина, как специфического лечебного средства, оставив меня почти в одиночестве пробивать себе путь, который ведет по тому, что видишь своими глазами, а не по вере. То, что лечение моего больного сына в отсутствие единственного предполагаемого специфического препарата было опережением моего времени. Теперь медицинский мир не может ставить воздержание от приема пищи – как лечебное средство.

По мере того как шли месяцы и годы, случилось так, что все случаи смерти моих больных были такого характера, что не было ни малейшего предположения о проведении голодании. В то же время случаи выздоровления, при воздержании от приема пищи, были серией демонстраций, ясных, как все в математике, развивающейся силы всех мышц, всех чувств и способностей, по мере того, как уменьшались проявления болезни. Ни один врач, чья практика была обширна, не имел случаев, когда происходили те же изменения, и в которых количество принятой пищи не объясняло этот общий рост жизненной силы.

Полагая, что я сделал очень важное открытие в физиологии болезней, которая будет революцией пищевого лечения больных, если в конечном итоге не отменит его вообще, мои визиты к больным стали вызывать у меня непревзойденный интерес. Я наблюдал за всеми возможными изменениями, как разворачивается новая жизнь, видя только внешние физические изменения, как я видел набухающие почки превращаются в листья или цветы, читая изменения души и ума в более сияющие линии выражения лиц моих больных.

Я видел все это невооруженным глазом и все больше и больше удивлялся объему нашей медицинской фармакологии, размерам и количеству наших аптек и тому месту, которое отводится лекарственным средствам во всех общественных и медицинских изданиях.

В течение многих лет я наблюдал, как мои пациенты набираются сил и здоровья, не имея ни малейшего представления об этой загадке, пока случайно не открыл новое издание «Физиологии» доктора Йео на странице, где нашел эту таблицу предполагаемых потерь, которые происходят при смерти от голода (истощения):

И я увидел свет, словно солнце внезапно появилось в зените в полночь. Мгновенно я увидел в человеческих телах огромный запас предварительно переваренной пищи, а мозг обладал способностью поглощать её, чтобы сохранить структурную целостность при отсутствии поступления пищи извне или сил для её переваривания. Это полностью устранило мозг, как орган, который нужно кормить или который может быть накормлен из легкой пищевой кухни во время острого течения болезни. Только в этой способности мозга к самостоятельному питанию кроется объяснение его функциональной чистоты там, где тела превратились в скелеты.

Теперь я мог идти в палаты к больным с формулой, которая объясняла все тайны поддержания и сохранения жизненной силы и лечения болезней и это приносило практическую пользу. Теперь я знал, что не может быть смерти от голода, пока тело не сократится до состояния скелета. Поэтому для структурной целостности, для функциональной ясности мозг не нуждается в пище, когда болезнь отменяет желание поесть. Можно ли как-то иначе объяснить способность составлять завещания шепчущими губами в самый час смерти, даже в последние мгновения жизни, которые закон признает действительными?

Теперь я мог знать, что умереть от голода – это вопрос не дней, а недель и даже месяцев. Конечно, этот срок намного превышает среднее время выздоровления от острого течения любой болезни.

Глава III

Моей пациенткой стала очень измученная мать, которая слегла в постель с приступом воспалительного ревматизма, причем суставы были задействованы настолько, что требовалась помощь опытной медсестры. Боли была такой силы, что для того, чтобы сделать существование терпимым, потребовалась подкожная инъекция болеутоляющих средств и ее использовали с мыслью, что мозг будет меньше травмирован этим лечебным средством, чем болями с неизбежной потерей сна.

Я не знаю ни одной болезни, при которой лечение было бы более диким, чем при этой. Средства, широко применявшиеся в то время, были в основном новыми и обладали предполагаемой специфической силой. В то же время они были настолько жестокими и оказались настолько бесполезными, что с тех пор большинство специалистов от них отказались.

С течением времени болезнь пошла на убыль, несмотря на принудительный комфорт с помощью введения болеутоляющих средств. Ее движения стали легче, кожа очистилась от бледности и покраснела, и, наконец, через месяц ее уже можно было пересаживать в кресло.

Утром сорок шестого дня лечения воздержанием от приема пищи ее лицо приобрело безупречный цвет здоровья, а счастье отмечало каждую черточку выражения лица. Она могла пройтись по нескольким комнатам своего дома. Но только после полудня она впервые захотела и приняла пищу, и никогда еще простой хлеб и масло, высшие предметы желания, не были так вкусны. За последующие несколько месяцев она прибавила в весе на восемнадцать килограммов.

Следующий отмеченный мною случай – это прекрасная иллюстрация способности мозга самостоятельно питаться в чрезвычайных ситуациях, а также откровение о возможных ограничениях периода проведения голодания. Это был случай с хрупким, худым мальчиком четырех лет, желудок которого был настолько дезорганизован приемом раствора едкого калия, что он не мог выпить даже глотка воды. Он умер на семьдесят пятый день проведения голодания, сохраняя ясность ума до последнего часа, а от тела, казалось, не осталось ничего, кроме костей, связок и тонкой кожи. При этом мозг не потерял ни веса, ни функциональной ясности.

В другом городе подобный случай произошел с ребенком примерно того же возраста, которому потребовалось три месяца, чтобы мозг полностью исчерпал имеющуюся в организме пищу.

Теперь я приступаю к изучению мозга и его способностей в этом ключе, чтобы оживить его наглядными доказательствами. Что за разум и физиология были со мной, чтобы я использовал методы в больничной палате, когда весь медицинский мир был против меня и сурово осуждал мой способ лечения проведением голодания?

Голова – это электростанция человека, а мозг – это динамо-машина, источник всех возможных видов человеческой энергии. Мы думаем, любим, ненавидим, восхищаемся, трудимся руками, пробуем на вкус, слышим, обоняем, видим и чувствуем через мозг. Сломанные кости и раны заживают, болезни излечиваются – благодаря энергии, развивающейся в мозге или в нервной системе в целом. Остальные так называемые жизненно важные органы и мышцы – это лишь многочисленные машины, управляемые силой мозга, причем желудок – это чрезвычайно важная машина. То, что столь редкие способности возникают не в костях, связках, мышцах или жировой ткани, не нуждается в аргументах. То, что при разрыве нервных стволов, питающих руку или ногу, теряется сила движения и ощущения, известно всем. Точно так же и сила желудка была бы упразднена, если бы нервные стволы были отрезаны. В общем и целом можно сказать, что сила тела напрямую зависит от силы мозга.

При такой физиологии кто из медиков или не медиков может не видеть, что переваривание даже одного атома пищи – это определенный налог на силы мозга, которые требуются желудку, как машине, для этой цели? Если только не будет доказано, что желудок обладает силами, не полученными от нервной системы, это придется признать.

Как поддерживается жизненная сила в свете этой физиологии? По всеобщему мнению, ее поддерживает ежедневный прием пищи. Пропорционально подавленному состоянию организма (прострации), вызванному болезнью, врачи стремятся сохранить необходимое количество жизненной энергии тела, работая с желудком на пределе его возможностей.

Впечатление, что должно быть что-то переваренное, чтобы поддерживать жизнеспособность организма – это вера, убеждение, которое всегда было слишком самоочевидным, чтобы в нем можно было усомниться.

Если здоровые люди нуждаются в пище для поддержания жизненных сил, то больные нуждаются в ней еще больше – такова логика, проявленная в этом вопросе. Давайте помнить, что если перерезать нервы, идущие к желудку, то наступит паралич, как в случае с рукой, чтобы более определенно представить себе желудок как машину, которая требует энергии для работы, даже до изнеможения. Это ярко иллюстрирует появление чувства усталости, которое вызывает послеобеденный сон для отдыха, который, однако, не дает покоя ни переполненному желудку, ни переполненному мозгу. Мозг не получает отдыха, избавляясь от пищевых масс, которые больше разлагаются, чем перевариваются.

Если пища действительно способна поддерживать силы, то не должно быть так много потерь жизненных сил от общей деятельности организма – ведь, казалось бы, усталость должна быть невозможна. Но факт остается фактом: от первого утреннего вздоха до последнего ночного – происходит постепенный упадок сил, независимо от того, сколько пищи принято и насколько велики силы пищеварения. Для всех людей наступает момент, когда они должны отправиться в постель, а не в столовую, чтобы восстановить утраченные силы. Потеря ночного сна никогда не компенсируется какой-либо осторожностью в еде на следующий день, и никто не является настолько глупым, чтобы не знать, что отдых – это единственное средство для восстановления сил после истощения, вызванного чрезмерной физической активностью.

Мозг – это не только орган питающийся самостоятельно, когда это необходимо, но и самозаряжающаяся динамо-машина, полностью восстанавливающая свою истощенную жизненную энергию во время отдыха и сна. Нет такого легкого движения, нет такой пустяковой мысли или движения, которые не стоили бы мозгу энергии в его действии, и это относится даже к малейшей затрате энергии, развиваемой в процессе пищеварения.

Почему же мы все-таки едим?

Это происходит по двум, а может быть, и по трем причинам: мы едим, потому что голодны. Мы редко не едим чрезмерно, чтобы удовлетворить чувство вкуса после того, как обычное чувство голода исчезло. Мы можем есть, чтобы удовлетворить чувство вкуса, как мы едим мороженое, фрукты и соблазнительные дополнения, которые умоляют нас положить больше пищи в желудок, когда он уже переполнен в соответствии с его рабочими возможностями. Но наша действительная потребность в пище, лучшая причина для ее приема – это восполнение отходов общей деятельности организма. А это процесс в происходит по законам Природы, которые фактически утомляют мозг и всю нервную систему, или, по общему выражению, все тело, если только желудок не обладает какими-то способностями, не вытекающими из деятельности нервной системы.

Так как во время болезни мы не должны и не можем кормить мозг, чем же мы можем его кормить? При всех заболеваниях, при которых наблюдается учащенный пульс и высокая температура, боль или дискомфорт, отвращение к еде, неприятный запах во рту и языке, жажда и т. д., истощение организма продолжается, независимо от приема пищи, пока чистый, влажный язык, рот и появление естественного чувства голода не ознаменуют окончание болезни, когда пища может с удовольствием быть принята и переварена. Это делает очевидным то, что мы не можем спасти мышцы и жир, питаясь в таких неблагоприятных условиях во время болезни.

Еще один очень важный и неоспоримый факт: болезнь в зависимости от ее тяжести означает потерю условий, необходимых для переваривания пищи и силы пищеварения.

Сила пищеварения – это то же самое, что ветерок для огня. Можно представить себе, что из глубин мозга к каждой железе в слизистой желудка тянутся электрические нервные провода, по которым наивысшее настроение или экстаз стимулируют наивысшую функциональную активность этих желёз, а шок от плохих новостей – парализует. От готовности до паралича, от малейшего чувства дискомфорта до агонии разорванных нервов – и пищеварительная способность желудочно-кишечного тракта падает. Под влиянием этого настроя сила пищеварения ослабевает или усиливается, понижается или повышается, как ртуть в барометре от погодных условий.

Состояние пищеварения в максимальной степени проявляется как у учеников в школьном дворе во время перемены, когда Природа, кажется, занята восстановлением упущенного времени.

Разве можно сравнить состояние пищеварения во время прогулки июньским утром, когда над головой синева и солнечный свет, зелень деревьев и весь воздух благоухает ароматом цветов и музыкой крылатых певцов, с пищеварением в палатах больных, где страдания ощущаются только в теле и видны на лицах друзей?

В здоровом состоянии, если мы едим, когда не голодны, или когда очень устали, или в любом состоянии душевного беспокойства, мы обнаруживаем, что страдаем от потери жизненной силы, как физической, так и умственной. Как же тогда пища может поддерживать жизненные силы, когда мозг более серьезно угнетен болезнью или страданием? Тем не менее, с самого утра истории медицины вопрос о том, каким образом поддерживается в теле количество жизненной силы во время болезни – никогда не рассматривался, потому что никогда не было никаких сомнений в том, что такая поддержка исходит от приема пищи. Я предполагаю, что это факт, так как все работы по практике медицины в настоящее время предписывают необходимость кормить больных, чтобы поддержать их сократившееся количество жизненной энергии. И все это без вопроса о том, есть ли возможность добавить еще и несварение пищи в пищеварительной системе к болезни, когда пища принимается принудительно – вопреки предписаниям Природы.

Поскольку жизненная сила сосредоточена в мозге, нужно ли нам кормить организм, можем ли мы кормить его по другим причинам, кроме мозговых? Если признать эту физиологию, то невозможно сделать никакого другого вывода, кроме того, что кормление больных – это налог на жизненную силу, в то время как вся эта сила нужна нам для лечения болезни.

Имея за плечами всю эту физиологию процесса воздержания от приема пищи во время болезни, я более десятка лет входил в палаты больных, чтобы увидеть эволюцию от болезни до здоровья, как я вижу эволюцию от мертвых отходов марта к изобилию июня. С самого начала у меня было огромное преимущество – при воздержании от приема пищи я мог изучать естественную историю болезни, историю, в которой ни один из симптомов болезни не был усугублен нарушениями пищеварения.

Поскольку при этом не тратились жизненные силы на безнадежные попытки спасти организм от истощения, я имел полное право предположить, что мои пациенты выздоравливали быстрее и с меньшими страданиями. Не задумываясь над тем, какие продукты и лекарства давать, я мог полностью посвятить свое внимание изучению симптомов, свидетельствующих о прогрессе на пути к выздоровлению или смерти. В дополнение ко всему этому я испытывал огромное удовлетворение от того, что строго следовал указаниям Природы относительно того, когда и что нужно есть.

Что касается опасности смерти от простого чувства голода, то следующий примечательный случай показывает, насколько далека она от обычной истории острых заболеваний. Покойный преподобный доктор Мерчант из Мидвилла, штат Пенсильвания, за некоторое время до своей смерти, случившейся несколько месяцев назад, сообщил мне, что его брат поступил в армию во время Войны за независимость с весом в семьдесят два килограмма. С война его отправили домой таким истощенным из-за язвы желудка и кишечника, что он фактически мог измерить свое бедро большим и указательным пальцем. Дома он прожил всего десять дней, поражая всех ясностью своего ума даже в последний день своей жизни, когда он мог размышлять над очень умными суждениями, что он никогда не умел делать в здоровом состоянии. После смерти его тело весило всего двадцать семь килограммов.

По мнению доктора Мерчанта, основанному на этой истории болезни, пища не переваривалась в течение последних четырех месяцев жизни, но я считаю, что мозгу потребовалось гораздо больше времени, чем этот срок, чтобы поглотить более сорока килограммов веса тела. То, что жизнь была сокращена за счет более быстрой потери тканей от болезни, должно быть принято во внимание при оценке времени проведения голодания.

Глава IV

Кормить больных! Кто из тех, кто правит на кухне и хорошо кормит, не осознает с усталостью в мозгу требования желудка – что во время каждого приема пищи в счете на оплату должны быть какие-то изменения?

Главным средством, на которое полагаются врачи для поддержания сил во время лечения больных, является молоко. Как пища, молоко предназначалось в основном для теленка, а не для человека и уж точно не после появления коренных зубов. Это не та пища, которая возбуждает выработку слюны в случае появления чувства голода, как запахи со сковороды или от жарящейся птицы. Молоко играет очень важную роль в качестве полноценной пищи в течение нескольких месяцев в жизни теленка, и поскольку его можно потреблять без особого отвращения, в то время как запахи кухонной плиты оскорбляют ноздри. Молоко дается по часам, день за днем, а в некоторых случаях – неделя за неделей. И есть тысячи врачей, которые подкрепляют этот непреклонный рацион самыми сильными алкогольными напитками, обычно выбирая виски.

В связи с этим я скажу об алкогольных напитках, что в них нет ни одного атома, который можно было бы превратить в живые атомы, живые ткани. Они перегружают и раздражают желудок, а значит, снижают его пищеварительную способность и ослабляют все силы и способности мозга и всей нервной системы.

В качестве ежедневного рациона без изменений эта комбинация, если ее строго придерживаться, истощит жизненные силы даже атлета, и он окажется уволенным с действительной службы за меньшее время, чем несчастные больные часто вынуждены терпеть такое питание. Неужели Природа так удобно поворачивается лицом к экстренным ситуациям, что жизненные силы больных могут быть увеличены и поддержаны приемом алкоголя, то есть таким питанием, которое ослабляет даже здоровых людей?

В городе, где я живу, врачи имеют среднее образование, способности, характер и опыт. Среди них есть экстремисты в назначении лекарств больным, те, у кого есть сто лекарственных средств от ста симптомов болезней, с такими дозами, которые могли бы испещрить лицо быка. Есть и такие, кто с необычайной силой владеет собой в палатах больных, кто верит, что виски – это питательное средство, а молоко – это жидкая пища. Что лекарства сначала попадают в желудок человека, а затем проходят круги кровообращения и, наконец, падают в нужное место где оказывают свое полное или неполное действие.

Что бы ни было в лекарствах для лечения болезней, что бы ни было в молоке и самых сильных алкогольных напитках для поддержания сил организма, каждый затянувшийся случай болезни показывает реальное течение болезни при тщательном исследовании. У меня нет причин полагать, что врачи, приписывающие больным такие виды лечения превысили разрешенные методы лечения. У меня нет причин сомневаться, что во всех странах, во всех землях, где есть образованные врачи, широко используются те же самые средства, которые сделают следующий короткий шаг от ланцета (скальпель) и болюса более мрачной эпохи – к более интересному грядущему времени.

Методы лечения больных постоянно меняются, а процесс излечения остается неизменным. Только в случае с переломами костей мы вынуждены позволить Природе заниматься лечением, в то время как мы можем гордиться некоторым прогрессом в разработке механических приспособлений.

Поскольку молоко и стимуляторы типа алкоголя – являются общепринятым, разрешенным средством лечения для поддержания больных, а в желудок их вливают с той же верой, с какой когда-то использовали ланцет (примечание переводчика: скальпель) для кровопускания, то их эффективность во благо или во зло необходимо изучать в сравнении.

Чтобы лечение приносило постоянную пользу, оно должно уменьшать как тяжесть, так и продолжительность болезни. Для сравнительного исследования мне представилась такая возможность. Меня вызвали на прием по поводу брюшного тифа у молодой девушки. В том же районе под наблюдением одного из моих сильных коллег находилась женщина средних лет, чей желудок привычно отторгал все молоко и тот алкоголь, который добавляли в молоко. Лечащий доктор считал, что польза будет, независимо от того, насколько коротким будет время их приема.

Когда я приступил к ее лечению – в течение месяца моя пациентка пила только желаемое количество воды и лекарства, которые не раздражали слизистую оболочку органов пищеварения. Желание поесть у нее появилось в конце месяца. Единственной дневной и ночной сиделкой была измученная мать, которая ложилась в постель с той же болезнью, как только дочь выходила из нее. Прошел еще один месяц тяжелейшей болезни, без еды и без ужаса перед лекарством, как раньше – позыв к еде ознаменовал конец болезни и выздоровление больной. Если бы я вовремя не предложил свои услуги, то через несколько дней гробовщик принял бы дело предыдущего врача.

Девочка в подростковом возрасте, страдавшая легкой формой, так называемой малярийной лихорадкой, попала в похожую историю. В ее жизни было почти семь с половиной литров виски и ежедневное молоко, начиная с одного литра в день и заканчивая неспособностью принять в желудок хоть какую-то пищу. Потом было больше месяца дней, когда жизненная сила поддерживала себя без насилия, и смерть наступила на девятнадцатой неделе.

Хищный мозг поглотил губы до такой степени, что впадины между зубами были отчетливо видны. От первого приема молока с алкоголем в качестве пищи – до последнего вздоха это был случай умирания и самой упорной борьбы за жизнь против огромных шансов, которую я когда-либо встречал в острых случаях. В этом случае желудок был настолько изъеден алкоголем, что пищеварение было невозможно, как это было бы в не больном организме.

Рядом с этим домом жила более нежная девочка примерно того же возраста, больная той же лихорадкой. Но при умеренной дозировке лекарств и отсутствии еды – так распорядилась Природа – истинное чувство голода появилось в конце четвертой недели.

Позже в той же семье был случай гриппа, когда в течение нескольких лет наблюдался хронический язвенный бронхит, не поддававшийся лечению пластырями и ингаляциями, которыми лечил другой энергичный врач, который также был приверженцем использования в лечении большого количества лекарств и полных стаканов молока со спиртом.

Кашель у нее был таким упорным, таким непрерывным, что только подкожные инъекции лекарств уменьшали его. Предотвратить разрыв слизистой поверхности бронхиальных трубок кашлем было так же необходимо, как наложить шины на сломанную кость. В течение шести недель не было никакой еды, и Природа воспользовалась предоставленной ей возможностью, вылечив не только острую фазу, но и хроническую болезнь, которая вот уже почти десять лет беспокоила мою пациентку.

Меня вызвали в Эшвилл, штат Северная Каролина, чтобы осмотреть молодого человека, у которого наблюдалась последняя стадия чахотки. Я нашел его почти скелетом, хотя он питался шесть раз в день в течение нескольких месяцев по предписанию действительно опытного врача. Отрыжка газами была громкой и частой, отхаркивание по факту составляло около ста семидесяти граммов мокроты в течение каждых двадцати четырех часов.

Было назначено проведение голодания и на третий день была извергнута масса непереваренной пищи. Как только желудок и кишечник опустели, наступило облегчение во всем организме, а кашель настолько уменьшился, что за двадцать четыре часа было выведено менее тридцати граммов мокроты.

После недельного голодания пришло естественное желание поесть, и в дальнейшем он без расстройства желудка принимал все, что хотел. После этого он жил, испытывая лишь минимальный дискомфорт, и шепчущими губами диктовал мне свое завещание, передавая большую собственность. Он мог смотреть со значением, когда сила шептать пропадала, и жизнь заканчивалась, как гаснет свеча.

В течение нескольких месяцев его страдания почти все были вызваны пищевыми массами, находящимися в кишечнике в состоянии разложения. Он ясно видел и часто упоминал, что это был случай голодной смерти от перекармливания. Природа в конце концов вынуждена была уступить, потому что не смогла справиться с болезнью, которой явно можно было избежать – несварением желудка, но он продолжал мужественно бороться, пока тело не было почти поглощено.

Как только желудок и кишечник опустели, друзья заметили, что нервозность в значительной степени исчезла. Его сон стал намного продолжительнее, поскольку не прерывался кашлем, как раньше, поскольку мозг не подвергался нагрузке пищевыми массами, в нем накопилась сила, которая отчетливо проявилась в бодрости и спокойствии, словно наконец-то наступил небесный отдых.

Несколько лет назад одному адвокату в этом городе пришлось перенести приступ лихорадки, к которой добавилось все известное варварство лечения того времени. Под принудительной пищей и стимуляторами его разум наконец стал настолько слабым, что лекарства насильно вливались в горло. Прошло много недель, прежде чем исполнитель этих пыток (врач) был вынужден прекратить свое злое дело, а затем месяцы, переходящие в годы, в течение которых на улицах города появлялся бесцветный призрак прежней личности адвоката. И это несмотря на ежедневный рацион дровосека, который был намного больше, чем он мог переварить.

Наконец его принесли ко мне на кушетку с легкой лихорадкой, осложненной множеством других недомоганий. Ни один из его друзей, близко знавших его, не надеялся на его выздоровление, так как они считали, что существуют хронические заболевания, не поддающиеся лечению, и это потому, что в течение нескольких месяцев в его манерах, движениях и внешнем виде наблюдалась смерть. И все же он мог каждое утро в течение многих недель брать с собой в офис желудок, набитый блинами, сосисками, жареным картофелем и т. д., и только дрожал перед плитой в перерывах между приемом пищи.

В этом, возможно, безнадежном случае меня позвали, и с тех пор он должен был страдать только от болезни. Почти три недели он не принимал никакой пищи, и все же силы его настолько возросли, что он стал способен сам одеваться, а утром, перед тем как истинное чувство голода наконец не потребовало еды, он спустился из своей спальни с сыном на спине, который весил не менее тридцати четырех килограммов. Далее – жизнь, цвет, разум, мускулы быстро набирали силу, пока не произошло такое перерождение, что он обрел новое тело и новую душу.

За несколько лет до этого события единственный сын заболел легкой лихорадкой. Был вызван молодой врач и друг пациента, чья вера в лекарства, молоко и виски была безгранична. Он только что окончил университет, и поэтому Природа не принимала участия в лечении болезней, имея опыт работы на больничной койке. В течение многих недель эти пыточные средства применялись энергично и настойчиво. Но наступил момент, когда Природа перестала терпеть. Отец, личный друг, пришел ко мне, чтобы просто снять с себя бремя, и, поскольку он не мог изложить мне суть дела, я, будучи не специалистом в лечении этой болезни, посоветовал продолжать лечение, но обеспечить полный покой, о котором врач не должен знать. Так и было сделано, и через несколько дней появился позыв к еде, первый за два с лишним месяца. Конечно, наступило выздоровление, что было невероятной победой Природы над чрезвычайно неблагоприятными условиями, но потребовалось много месяцев, чтобы восстановить нарушенное равновесие в здоровье.

Когда я пишу об этом опыте, мне приходит в голову следующее, еще более убедительное обвинение против авторизованного медицинского метода. Пациент А. Б., когда он находился в ранней зрелости своей физической силы, был поражен частичным параличом, который привел его в постель. Это был просто случай ранения мозга, требующий покоя, как главного условия излечения. Но молоко, виски и лекарства применялись с величайшей настойчивостью, и через три месяца он стал способен передвигаться, не менее слабый умом, чем телом, и с зубами, совершенно испорченными этим лечением. В течение пяти лет он ходил по дому и улицам как во сне. В течение десяти лет он не мог заниматься своими обычными делами. Наконец жизнь пришла благодаря плану питания «Без завтрака».

Самый замечательный случай борьбы за жизнь со стороны Природы против неблагоприятных условий применения лекарственных средств, алкоголя и молока, который я когда-либо знал, произошел в следующем случае. Свободная женщина, лет сорока, попала в постель жертвой привычного употребления бромида и хлоралгидрата для лечения сильных головных болей.

Лечение было следующим:

– виски каждый час

– молоко каждый второй час

– едкие лекарства и мощное успокоительное средство для мозга каждую ночь, которое парализовало бы пищеварительную энергию на много дней.

В течение двадцати четырех часов не было ни одного часа, когда бы не принимались эти средства для лечения болезни или поддержания организма. Среднее количество виски составляло сто семьдесят граммов в день, а молока – почти литр. Такое лечение продолжалось неделями, переходящими в месяцы. Не было ни одной болезни, не вызванной лечением, и борьба продолжалась до тех пор, пока от женщины не осталась лишь тень, когда Природа наконец восстала против дальнейшего насилия над организмом женщины. На несколько дней наступил покой, потому что надежда угасла, но Природе потребовалось больше года, чтобы оправиться от нанесенного ущерба.

Человек с железными нервами, находящийся в самом расцвете сил, стал жертвой тяжелой травмы. С муками разорванных нервов и подкожными инъекциями, делающими невозможным переваривание пищи, в безвольный желудок с первого раза вливали молоко и виски, и употребляли и то, и другое, пока не удалось удержать одно из них, тогда нижний отдел кишечника был прижат к желудку. В течение ста сорока шести дней в руку ежедневно вводилось от трех до семи доз морфия, морфий иссушает рот и желудок и ослабляет все силы мозга. Само тело не болело, в нем не было и намека на болезнь, но при этом выписывались лекарства, которые стоили больших денег, а алкоголь – литры. В течение нескольких месяцев боль, алкоголь и морфий держали разум в таком оцепенении, что в голове оставались лишь имбецильные бормотания мечтателя, попавшего в беду.

Единственное лечение, которое показано в этом случае – это лучшая операция для лечения травмы и некоторые послабляющие дозы на короткое время, чтобы облегчить боль. Пища не должна быть желанной или перевариваться, поэтому воздержание от приема пищи должно продолжаться до тех пор, пока не возникнет естественное чувство голода, которое проявится только тогда, когда наступит заметное облегчение боли. В дальнейшем приемы пищи будут настолько далеки друг от друга, что все они будут восприниматься с большим удовольствием. При таком питании не может быть потери веса.

Неудивительно, что желудок и мозг, превращенный в соленый огурец, не принимали никакого участия в переваривании молока: иначе почему вес в семьдесят два килограмма в момент аварии упал до тридцати восьми момент появления естественного чувства голода? И все эти лекарства и алкоголь для человека, который не был по-настоящему болен! И счет за лечение, который выставлялся ежемесячно и не менялся в течение ста шестидесяти дней! И потерянное время, и связанные с этим расходы, и явно напрашивающиеся тревожные, ноющие сердца друзей и родственников, которые были рядом с постелью ужасов, мучений якобы больного человека.

В качестве примера можно привести следующий случай. Во время каникул мальчик двенадцати лет из одной из моих семей лег в постель с аппендицитом в тяжелой форме. Был вызван опытный врач, и в течение многих дней ему давали морфий, другие лекарства и всю пищу, которую только можно было впихнуть в безвольный желудок. Ежедневно давали достаточно морфия, чтобы парализовать пищеварительную энергию по крайней мере на два или три дня у человека с нормальным здоровьем. В этой войне с Природой прошел месяц, когда жестокость острого приступа спала и была одержана частичная победа вопреки огромным шансам на поражение.

По возвращении я обнаружил его под тяжелой дозой лекарств для восстановления сил и потерявшим аппетит. Бесцветный, анемичный, вялый – он едва мог ходить. Он был немедленно передан под мою опеку и, следовательно, на голодание, которое закончилось через несколько дней таким истинным чувством голода, какого не было уже несколько месяцев. И цвет кожных покровов, бодрость, энергия, вес – восстановились за месяц. Но в паху развивался абсцесс, и наступило время, когда для спасения жизни потребовалась серьезная операция. Его приготовили к ножу хирурга, который прорезал себе путь вниз, на много сантиметров, чтобы разгрузить стенки, готовые лопнуть от напряжения. Рана осталась на попечении хирурга, а жизнь пациента – на моем попечении. Кто отрицает, что анестетик, шок от операции и последующая боль не отменяют способность к пищеварению, а также желание есть? Пациент ждал, когда Природа воспрянет духом, что она и сделала на третий день, потребовав еды. После чего пациент ежедневно принимал пищу с большим удовольствием, и рана затянулась – рана длиной семь с половиной сантиметров на поверхности и пятнадцать сантиментов в глубину. На пятнадцатый день парень смог одеться и ходить по комнате, причем с такой свежим цветом лица, какой в нем еще никогда не наблюдалось. Какой закон тела был нарушен при предварительном лечении, призванном подготовить Природу к испытанию и дать ей возможность восстановиться после него?

Пока я пишу, мне стала известна свежая трагедия в жизни одного человека. Один мужчина, гигант, на восемьдесят восьмом году жизни потерял аппетит, и его умертвили следующим образом: пол-литра виски и от одного до двух литров молока ежедневно, чтобы поддерживать его в сытом состоянии. Прошло пять месяцев без каких-либо изменений в тарифе – пять месяцев бреда, имбецильного бормотания, прежде чем был сделан последний вздох. Такие трагедии происходят во всем мире. Не слишком ли громко я кричу о них? Если бы у меня был громовой голос!

Я привел несколько примеров распятия больных и страждущих, которых у меня множество и все они являются реальной историей известных случаев, которые постоянно происходят в каждом обществе.

Лечение болезней и травм проведением голодания – это способ Природы – произвел наибольшее впечатление в семьях, в которых хватило ума понять его. Но победы Природы осложнялись случаями, когда смерть была неизбежна. Чувствуя, что я должен представить миру свое изобретение в печатном виде, я не стал распространяться на публике о методе, который наверняка наведет на мысль о проведении голодания, в котором прием пища должен иметь огромное значение.

Мой успех в больничных палатах не позволил мне выписывать более крупные чеки за свое лечение. Но удовлетворение от того, что я вхожу в палаты больных и не ломаю голову над тем, какое лекарство дать, какую пищу назначить, было отличной компенсацией за отсутствие крупного банковского счета. Профессиональные достижения и способности играют лишь малую роль в простом бизнесе медицинской профессии. Невинная публика свято верит в действенность лекарств, а искаженным зрением, как знаменитый рыцарь Ламанчи, видит в профессиональных лекарях гигантов, которые на самом деле всего лишь ветряные мельницы, с которыми личный контакт в больничной палате слишком часто представляет собой опасность, измеряемую близостью пациента к этому врачу.

Подумайте о том, как истощается тело во время болезни, о том, что нервная система, которая сама по себе является жизнью, не истощается. Подумайте о случаях выздоровления, когда в течение нескольких недель нельзя есть по причине неработающего желудка.

Подумайте о более частых случаях, когда выздоровление наступает после нескольких недель такого скудного питания, которое не может быть принято во внимание в качестве поддержки жизненной силы умом, руководствующимся силой определенных обстоятельств. Подумайте, как болезнь, в пропорции к его тяжести, является потерей пищеварительной силы, с одновременным лечением или поддержкой энергией всего мозга. Насколько серьезно уменьшать мозг за счет траты энергии на прохождение разлагающихся пищевых масс через пищеварительный канал длиной в несколько метров. Это пищевые массы, которые мозг не принимает, не дает команды на их переваривание и наличие которых в просвете пищевого канала не спасают жир и мышцы от потери. Подумайте обо всей этой физиологии и задайте вопрос: «Этот человек одинок в своей вере и практике, или Природа настолько согласна с ним, что вся медицинская профессия ошибается в своем применении лекарств и кормлении больных?»

Я завершаю эти случаи иллюстрацией. Подумайте обо всех этих принудительных кормлениях, о применении лекарств для облегчения страданий больных, о растрате мозговых сил и сравните со следующей иллюстрацией, в которой пища не принималась в течение тридцати шести дней, и все же пациентка чувствовала себя неплохо большую часть этого времени.

Примечание: в этом случае сильное несварение желудка, нервные расстройства и почти ежедневные головные боли мучили пациентку в течение многих лет. Утром тридцать шестого дня проведения голодания, на который была сделана фотография, визит к стоматологу для удаления зуба не вызвал никакого страха, как это бывало раньше. На тридцать восьмой день прием пищи возобновился без каких-либо неудобств. С тех пор (более шести месяцев назад) от прежних проблем не осталось и следа. За весь период проведения голодания потеря веса составила около девяти килограммов.

Фотография Генри Риттера.

Госпожа А. М. Лихтенхан.

Тридцать шестой день без еды.

Глава V

«Врач, исцели себя сам!» В этих трех словах заключен целый мир сарказма, ведь единственное преимущество врача перед обычными людьми заключается в том, что он может самостоятельно принимать лекарства. Как правило, он делает не больше для предотвращения телесных недугов, чем другие люди и точно так же может стать жертвой вредных привычек.

Мне кажется, что в пропорциональном отношении столько врачей становятся рабами табака, опиума в той или иной форме и алкоголиков, сколько можно найти среди любого другого класса людей. Они с такой же вероятностью становятся жертвами различных хронических недугов, как и другие люди, и с таким же бессилием облегчить эти болезни. Каждый день я вижу, как врачи приходят в дома больных с горящими сигарами и сигаретами, сигнализирующими о расстройстве нервной системы, убаюканной никотином, как в комнаты, где должен царить чистейший воздух небес, входят оживленные табачные дымы.

Где в этом мире найдется добродетель, которая принесет хоть какую-то практическую пользу, если ее жизненная сила не будет заключена в примере, а не в наставлениях? Кому, как не врачу, необходимо входить в комнату больного с чистейшим дыханием, чистейшим языком, светлыми глазами, чистейшим цветом лица, сияющим ликом и с душой, свободной от оков или привычек, которые оскорбляют и лишают сил? Где логика в том, чтобы нанимать больных, чтобы кормить других больных? Разве не болен сам тот врач, чьи нервы настолько переполнены болью, что нуждаются в частых успокоительных, которые можно найти только в сигаре или в сигарете, к тому же разрушающие вкусовые нервы? Разве он не очень болен, когда эти нервы требуют более крепкого алкоголя?

Здоровье и нравственность, если их ежедневно демонстрировать, заразительны не менее, чем мужество и страх. Ни один врач не сможет проявить себя с лучшей стороны в палатах больных, если он сам находится в рабстве у болезни или дрянной привычки.

«Врач, исцели себя сам!» Врач, как случилось, что ты сам нуждаешься в исцелении, и чего ты стоишь, если не можешь ни предотвратить болезнь, ни вылечить себя своими же лекарствами? Что толку другому человеку говорить праведно, если в тебе самом нет добродетели?

Болезни, вредные привычки притупляют все особые чувства, тончайшие инстинкты и вкусы, ослабляют способность ясно рассуждать, делать правильные выводы, делать мудрые заключения. Только здоровые люди обладают той надеждой, которая проистекает из резервных сил, сил, не растраченных из-за приобретенных болезней и нездоровых привычек. Отличное здоровьем – это сила не меньшая, чем мужество или страх.

Генерал Грант, человек, самодостаточный, лишенный страха, подавил восстание одним предложением: «Я буду сражаться на этой линии, если на это потребуется все лето». Это предложение сделало каждого человека в его армии похожим на Гранта по смелости и уверенности. Грант в расцвете сил мог попыхивать сигарой, командуя всеми армиями своей страны, но сигара в конце концов разрушила его жизнь, и не нашлось врача, который вмешался бы, чтобы предотвратить одну из самых мучительных смертей.

Где логика в том, что больные пытаются лечить больных? Этот вопрос будет чаще задаваться в грядущем времени, когда пристройка аптеки к больничной палате станет намного меньше, чем сейчас.

В палатах больных, как нигде, изучается выражение лица человека. И если линии не закрыты туманами и облаками болезни, то признаки здоровья можно различить гораздо четче.

Сейчас под моим присмотром находится человек, чья душа имеет огромную форму, а интеллект, разнообразные вкусы и приобретения настолько высоки, что жизнь на земле стоит того, чтобы ее прожить. Его долгое хроническое местное заболевание не ослабило его способности читать во мне признаки надежды, как, мне кажется, никогда раньше. Никогда прежде я не чувствовал такой необходимости входить в палату больного с большим запасом общего здоровья. На данный момент ему кажется, что я держу перед его глазами ключи от жизни или смерти.

Врач должен быть в состоянии войти к больного, чтобы увидеть ясным зрением все, что открывается естественному взору. Не менее ясно видеть глазами понимания, чтобы быть толкователем состояний, указывающих на выздоровление или смерть. Врач – это историк болезни, и поэтому, прежде чем писать, он должен ясно видеть все, что можно знать о процессе излечения, проявляющемся в различных симптомах.

Глаза могут быть в полном порядке только при идеальном здоровье, не меньше, чем разум, рассудок и дух. Несколько лет назад наступила многонедельная засуха. На некоторых лугах и пастбищах трава казалась мертвой, не способной расти. Все оттенки зелени исчезли, но пошли теплые дожди, и через несколько дней появился зеленый ковер, похожий на плюш по своей мягкости и нежности.

Таким образом, прогресс в лечении больного можно прочесть на его языке, на коже, в глазах, где есть и зрение, и понимание врача, чтобы видеть и изучать своего пациента.

Глава VI

В течение многих лет я входил в палаты больных больным человеком, я был жертвой этого чудовища – диспепсии, или, если называть ее более современным именем, несварения желудка.

В зрелом возрасте мой желудок начал всерьез жаловаться на свои задачи, и для восстановления его сил была приобретено большое количество горькой эссенции. Мой рот был набит зубами сладкого вида. Поэтому мой ужас перед приемом лекарств намного превышал более мягкие протесты желудка. Ни малейшей пользы от моих лекарственных страданий не было, и на этом все рутинные процедуры с моим желудком закончились. Мое сильное отвращение к вкусу сильных лекарств заставило меня как можно реже давать их другим ртам во время лекарственного периода моей практики, когда я верил в силу лекарств.