Читать онлайн Агентство потерянных душ

© Андрей Дорофеев, 2024

ISBN 978-5-0062-6509-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Дорогие друзья, взявшие в руки эту книгу!

Обычно писатели, работая над сочинением в жанре фантастики, стараются придать ему правдоподобный вид, чтобы у читающего человека возникла идея реальности описываемого.

Судя по тому, какие отзывы я получаю о книге, мне придётся сделать обратное. Итак, вот моё официальное заявление:

Эта книга является произведением в жанре фантастики. Все совпадения случайны, все герои – вымышлены. В книге нет ни единой буквы реальной жизни, рассказанной мне каким-либо человеком в личной беседе. В ней нет описания технологий, существующих на самом деле. Официальные науки – астрономия, физика, математика, – скажут вам то же самое.

Иными словами, всё описанное ниже – выдумка, взятая автором из собственной головы. Ничего этого не было. Не было!

Читайте, и, надеюсь, вам понравится эта – повторюсь – полностью выдуманная история.

С уважением, автор

Вступление

Горе тем, кто любил только тела, формы, видимость!

Смерть отнимет у него всё.

Учитесь любить души, и вы найдёте их вновь.

Виктор Гюго

Как одежду изношенную бросая,

Человек надевает другую,

Так, сносив это тленное тело,

Воплощённый в иное вступает.

«Бхагавадгита»

Не бойтесь убивающих тело,

души же не могущих убить,

а бойтесь более того, кто может

и душу и тело погубить в геенне.

Иисус Христос

Там, где прямо над суровыми серыми сопками висят тяжёлые тучи, где ночь длится неделями, а дни минутами, где неистовые сполохи северного сияния озаряют ночью мшистые просторы тундры, там на берегу залива стоит замечательный, маленький, но гордый портовый город.

В этом городе улицы подметают солёные ветры, сквозняками несущие студёную морскую влагу с одного берега на другой, а низкие карликовые берёзки под их напором с трудом держатся корешками за несколько сантиметров почвы: дальше их не пустит вечная мерзлота.

Но не всё так ужасно! Город наполнен огнями, а центральные улицы – яркой иллюминацией и многочисленными цветными фигурками и стелами. Полярные ночи сменяются полярными днями, когда скудное северное солнце не опускается за горизонт даже ночью, и тогда непривычные к местным чудесам приезжие не могут спать от бьющего в окна полуночного солнца.

Надо понимать, что необычные условия жизни накладывают отпечаток на внутренний мир каждого растущего в этом недружелюбном климате ребёнка. Старожилы города любят в компании говаривать, будто бы невзначай, что им нипочём ни жгучий сорокаградусный мороз, ни отсутствие из-за редкого солнца выработки витамина D в организме…

Врут, конечно. Всем хочется понежиться в тёплых недрах квартир. Но что есть, то есть – уроженцы сего города слегка копируют нестандартные повадки северной природы: её неприветливость, замкнутость, жёсткость, неуступчивость и, вместе с тем, суровую красоту. Кто впитывает больше, кто меньше.

Девочка Маша, что родилась три года назад в родильном доме на улице Ленина, впитала природу северного края с такой жадностью, будто собиралась прожить на северах минимум триста лет.

Но передозировка такой смеси грозит немалыми последствиями. И последствия не замедлили появиться с самой детской площадки, где малолетнее чудовище отказывалось играть с детьми. Впрочем, и сами Аграфены, Глафиры и Милены, казалось, сторонились девочки с простоватым именем «Маша».

Злости в Маше не было и в помине, она не была скучна или подавлена. Девочка с увлечением была занята своими делами – копала в песочнице обычные детские ямки, рисовала на асфальте кукол и первые выученные буквы. Но делала это одна, будто остальные дети были самыми неинтересными предметами на улице.

Всё было бы ничего, но мама начала замечать, девочка относится так же и к самим родителям. В садике детишки рисовали своим мамам картинки, бежали сломя голову в раздевалку, когда вечером отцы забирали их домой… Маша же едва замечала присутствие столь важных людей в её жизни. Они были предметами мебели, или прислугой, не заслуживающей внимания, или бытовой техникой, ставящей на стол тарелки с супом и заправляющей ей кровать… Но только не живыми людьми, что привели её на этот свет: говорила с матерью и отцом девочка только по необходимости.

Мама отвела уже четырехлетнюю девочку к школьному психологу, но Маша легко и непринуждённо запудрила тому мозги, за несколько минут показав всю свою сообразительность, коммуникабельность, широкий кругозор, обширный словарный запас и адекватное восприятие действительности.

Матери ничего не оставалось, кроме как принять свою долю и по возможности растить из маленькой Марии Сергеевны полноценного члена общества.

По рассказам и отношению её сверстников она ещё детском саду поняла, что люди так не делают. Малыши были полностью увлечены семейной лаской и не имели иного удовольствия, чем погрузиться с головой в родной материнский уют. Малыши искренне любили своих домочадцев и считали себя чуть ли не частью их тел и душ. Нераздельность и полная, безоглядная вовлечённость в роль сына или дочери – вот что видела Маша в их глазах.

А потому девочке ничего не осталось, как посчитать себя ущербной, неблагодарной и себялюбивой отщепенкой.

Ну и ладно, решила она. Буду какая есть, раз такая родилась.

Через несколько лет, когда Машенька училась в школе, трещина подзаросла быльём времени: общие подростковые увлечения, активно продвигаемые по всем телеканалам, заставили девочку проникнуться культурой казавшегося таким чуждым социума. Но Маша не смогла сдружиться с одноклассницами. Так и ходила на переменах одна. Стояла в углу, читала или плела из бисера затейливые орнаменты, а потом также отрешённо шагала по звонку в класс. Одна.

Так Машенька выросла в Машу, та в Марию и, позже в Марию Сергеевну. Школа и институт так ничего не сделали с девочкой. И жить бы нашей бессердечной девушке в мире без любви и привязанности, если бы не Маэстро.

Маэстро

Мария Сергеевна вцепилась в мышку в тревожном ожидании и надежде на чудо. Курьер на «Газели» не успевал. «Промсвязьэнерго» работали только до шести вечера, а двадцать шесть заказанных радиостанций должны были проехать с ним ещё через две точки – через АО «Симмет» на Ломоносова и некоего частного заказчика на Перовской. И курьер не отзывался.

– Иевлев, – не отворачиваясь от экрана, бросила Маша, – скажи мне, пожалуйста, есть у нас какой-то дополнительный номер Пономарёва?

Иевлев, помощник логиста с вечно немытой головой и вихрастой шевелюрой, для вида полистал странички на экране монитора и ответил, что нет. Он, собственно говоря, проверил это ещё много дней назад, поскольку Пономарёв не отзывался на телефонные звонки регулярно.

Маша подумала несколько секунд и набрала номер на мобильном телефоне.

– Илья Сергеевич? Это Бастарчук. День добрый. Везём вам рации, но курьер запаздывает. Вы сегодня до шести или позже?

– Машенька, мы до шести, но если вы хотите, пусть курьер приезжает завтра с девяти, – ответил голос замдиректора «Промсвязьэнерго».

– Нет-нет, всё в порядке, Илья Сергеевич. Привезём вовремя, извините за беспокойство.

Маша повесила трубку и сжала кулаки. Вот так всегда. Как только появляется возможность сделать свою жизнь проще и отодвинуть свою хату как можно более на край, появляется это.

Маша чувствовала в такие минуты, будто она капитан, болтающийся на утлом судёнышке посреди огромного нескончаемого океана, а из глубин его медленно и величаво, не давая возможности отстраниться или проигнорировать, поднимается огромная, необъятная чудо-юдо рыба-кит, имя которой – долг.

И откуда берётся этот долг, и зачем он ей нужен – одному богу ведомо. Но раз чудо-юдо рыба-кит поднялась – всё.

– Если бы я курила, я пошла бы сейчас покурить. Пиару страдать нельзя, логисту можно, – прокомментировала Маша зеленым стенам офиса и стандартному белому плиточному потолку, – Иевлев.

– Да, Маша?

– Где у нас Евграфов и этот, новенький?

– Синицын. Евграфов сейчас вообще в другой стороне, на Крупской. А Синицын в центре, уже полчаса ждёт, пока проверят новые Моторолы.

Маша набрала Синицина.

– Синицын, привет. Это логист, Мария Сергеевна. Бросай свои Моторолы, «Бретань» всё равно их возьмёт, документы завтра подпишешь. Значит, слушай внимательно. Номер машины Р236ОМ, регион не помню. Ты сейчас идёшь в бесконечную пробку на Ленина и ищешь там эту машину. Берешь у водителя двадцать шесть раций для «Промсвязьэнерго» и героически тащишь их туда. До шести нужно успеть. Успеваешь – получаешь два бонуса. Отзвон каждые десять минут. Всё ясно?

Синицыну всё было ясно. Первый отзвон прошел без результатов. Маша в волнении теребила свою толстую русую косу и попеременно переключала окошки браузера. Второй отзвон принёс радостную новость – Пономарёв был найден, рации забраны через двадцать минут будут довезены на автобусе до «Промсвязьэнерго».

– Я пошла домой, – сказала помещению Маша, накинула сине-зелёное весеннее пальтишко и вышла за дверь.

Лето не баловало город. Солнце было ещё высоко, но температура воздуха не поднималась выше пятнадцати градусов. Ветерок, игриво заползая под полы пальтишка, не слишком-то приятно щекотал Марии Сергеевне бока.

«Сегодня по расписанию папе звонить», – вспомнила вдруг она. Маша уважала папу как человека, который её вырастил и воспитал, который всегда был справедлив и добр к своей маленькой девочке, как он её называл. Чувство благодарности жило в груди Маши и заставляло её приходить к стареющему отцу, которому в следующем году было уже на пенсию, и помогать ему и маме по дому.

Маша приходила и помогала, но в то же время отчётливо понимала – кроме благодарности, в душе нет ничего. Нет искренних позывов прижаться, искреннего страха за его здоровье, настоящего восторга от его успехов… Имитация чувства – единственное, что Маша могла предоставить родителям.

Маша даже понимала – уйди сейчас отец в мир иной, и ни одна жилка не дрогнет в её душе. Ушёл и ушёл.

Остановившись посреди тротуара, Маша подняла голову к голубому небу и спросила саму себя: ну в кого я такая уродилась? Почему все такие ненастоящие? Почему мир такой чужой? И где мой дом? Где мой дом?

Где мой дом… Вопрос без ответа. Поэтому пришлось Марии Сергеевне придумывать расписание для звонка родителям – потому что не нужен ей никакой звонок, и родители не нужны, и никто не нужен.

Может, не звонить? И снова – чудо-юдо рыба-кит, поднимающаяся со дна сознания… Куда ж без неё.

Маша посмотрела снова вверх, будто высматривая там родной мир, потом посмотрела обратно на тротуар и снующих вокруг неё людей, вытащила из сумочки телефон и стала набирать номер отца.

Она закончила говорить, уже поднимаясь по лестнице на второй этаж своей квартирки. Маша открыла дверь, обозрела одинокое помещение, вспомнила, что в холодильнике ничего нет, и решила, что поужинает в кафе «Пингвин» у соседнего дома.

В небольшом уютном зале кафе Маша, кляня себя за неспособность отказаться от сладкого, заказала чай и два пончика, села за столик и физически ощутила чужой взгляд, который упёрся в неё.

Осторожно подняв глаза, она увидела сидящего в нескольких метрах от неё мужчину в годах. Он не создавал впечатления богатого филантропа или владельца семейного бизнеса, однако седая бородка была ухожена, оставшаяся годам к семидесяти причёска уложена волосок к волоску, а костюм выглядел отглаженным и чистым.

Дед в смущении сразу опустил глаза, опустила их и Маша. Но буря волнения, поднявшаяся внутри, больше не позволила ей неподвижно держать чашку с чаем. Дыхание вдруг прервалось, сердце забилось так, что стало толкать тело назад-вперёд, а ладони мгновенно намокли, оставив на белой скатерти след.

С этим человеком было что-то не то, сказала Маша себе. Но тут же поняла, что это неправильная формулировка: не было «не того».

Наоборот, с этим человеком всё было очень «то»! Ярко, пронзительно, потрясающе «то»! Этот человек был первым за всю её жизнь, кого она не смогла бы назвать чужим. Она не знала, как это может, чёрт подери, быть!

И она вообще не знала, кто это.

Мужчина был поражён появлением Маши не меньше, однако он быстро взял себя в руки, о чем-то подумал, встал из-за столика, подошёл к девушке, чуть поклонился и сказал:

– Привет, Виола.

Маша оцепенела, горло её мгновенно пересохло, и вместо членораздельного ответа вырвался короткий хрип. Девушка быстро и осторожно скользнула по мужчине взглядом, сглотнула и, наконец, тихо проговорила:

– Я не Виола.

Мужчина чуть заметно погрустнел:

– Да, действительно, не Виола, что это я… Извините.

Однако интерес его не угас:

– Позвольте, я присяду на минутку.

Он без спроса, но осторожно присел, словно не желая спугнуть нечаянную посетительницу, и несколько секунд помолчал. Видно было, что он пытается что-то сказать, но не знает, как.

– Я знал однажды одну девушку, очень похожую на вас, – наконец, проговорил он, утирая платком вспотевший лоб, – она работала в нашем агентстве. Она… так же любила одеваться в зеленое и голубое, как и вы. И она так же любила заплетать волосы в косы.

Магия продолжалась. Он знал. Он был своим. Он был её мечтой. Он говорил правду.

– Вы меня знаете? – робко спросила Маша.

Он коротко кивнул.

– Да.

Они помолчали. Молчание прервал мужчина.

– Я работаю сыщиком, можно сказать, – он подумал и покивал, словно соглашаясь с самим собой, – да, можно так сказать. По роду своей работы я давно научился узнавать людей, которых не видел долгие годы и десятилетия. Поэтому не удивляйтесь.

Я хочу предложить вам работу. Вам ведь нужна работа?

– У меня есть работа, я логист в «Генпроводнике»… – начала она и на полуслове поняла, что изменилось всё. Работы у неё больше нет, Иевлев уже назначен на её пост, ей глубоко безразличны едущие по своим маршрутам курьеры, а она сама, в свою очередь, глубоко безразлична «Генпроводнику» в целом и каждому его сотруднику в частности.

Маша только кивнула.

– Наша организация называется «Агентство потерянных душ». Вот вам моя визитка, – мужчина передал девушке белую картонку с адресом, – Приходите завтра.

Он встал, подошел к выходу из кафе, оглянулся и сказал с улыбкой:

– Поверьте, вам будут рады!

И вышел вон.

Катя

Маша уже полминуты стояла перед чёрной металлической дверью без надписи, как Алиса перед кроличьей норой, и не смела войти. Обман? Прекрасный новый мир? У кого спросить?

Вокруг облупленного углового дома на перекрёстке Папанина и Челюскинцев ходили люди, но они даже не замечали замешательства девушки. Да и что они могли бы сказать?

Делать было нечего – рука девушки повернула дверную ручку, и Маша вошла.

В приёмной, за солидного и пышного вида конторкой сидела чопорная дама лет сорока в строгом костюме с собранными в пучок волосами и что-то писала. Строго взглянув на Машу, она вдруг застыла, потрясённая до глубины души.

Губы женщины задрожали, а почти физический удар от неожиданной встречи за долю секунды выбил у неё слёзы, которые так и потекли, смешиваясь с чёрной тушью и оставляя на щеках тёмные дорожки.

– Виолка… – прошептала женщина, а потом вскочила, – Виолка!!!

Она неуклюже, мелкими шажками пробежала на высоких каблуках недлинный путь до девушки и, рыдая, бросилась ей на шею.

Маша неуклюже приобняла женщину, но в этом действии было настолько мало искренности и естественности, что женщина сразу это почувствовала.

Она отстранилась, улыбнулась и утёрла лицо тыльной стороной ладони.

– Виолка… Ты же ни черта не помнишь, да?

Маша покачала головой в подтверждение и не стала упоминать, что это не её имя: ситуация показалась ей ужасно неудобной при такой-то встрече.

– Как же тебя звать-то теперь? – вдруг сама спросила женщина, лукаво улыбнувшись.

Маша не ответила. Она будто стояла посреди тёплого, ласкового невидимого моря, пропитывавшего всё её тело живительной влагой, и в разум вливалось только одно: «Я дома… Дома… Дом, господи, дом… Я дома…» Удовольствие было настолько интенсивным и непрекращающимся, что не давало Маше какое-то время подумать другую мысль.

Маша только и смогла, что присесть на краешек белого кожаного дивана для посетителей, закрыть лицо руками и молчать, упиваясь неведомым ранее ощущением. Так она просидела полминуты, прежде чем прикосновение женщины с пучком волос вернуло ей способность общаться.

– Как зовут-то тебя сейчас, дурёха? – улыбалась ей женщина, сразу скинувшая десяток лет. Она прекратила размазывать тушь по лицу рукой и теперь где-то добыла влажную салфетку.

– М-мария. Б-бастарчук Мария Сергеевна, – с трудом ответила Маша и, неловко порывшись в сумочке, подала ей свой паспорт. – Мне сказали, что здесь могут принять на работу.

– Надо же! А меня зовут Катя. Маша и Катя – мы теперь тут две русские красавицы!

Она отдала Маше паспорт, даже не взглянув на него:

– Ты принята. С возвращением!

Маша промолчала, чтобы никого не обидеть. Она решила разобраться в этом театре абсурда потом – по телу до сих пор разливались нежащие волны «домашнего» моря. Она вернулась на Родину. И уходить отсюда из-за каких-то странностей обращения она не собиралась.

Катя тем временем взяла ещё не пришедшую в себя девушку за руку и повела её по комнатам этого таинственного заведения.

Обстановка была более чем роскошная. На полу везде лежал натёртый паркет, обновлённый будто час назад. Стены были местами украшены росписью по штукатурке на какие-то исторические мотивы, местами гобеленами, местами какими-то шикарными обоями, каких Маша в глаза раньше не видала. За дверьми комнат стояли роскошные столы с вырезанными по дереву фигурами и орнаментами. Хрустальные люстры, чуть не достающие до голов сидящих за этими столами людей, были достойны кремлёвских палат.

– Здесь приёмная для клиентов. Здесь, дальше по коридору, офисы детективов, – Катя настойчиво тащила Марию за руку, – Нас сейчас немного, всего человек десять. Здесь кухня. Ты по-прежнему любишь чай с корицей?

Маша сглотнула и еле кивнула. Она пила чай с корицей уже несколько лет.

– Не удивлюсь, если он ещё остался в закромах нашего буфета! – заговорщицки шепнула Катя, наклонившись к Машиному уху, и рассмеялась.

– Здесь, за кухней, душевая и спальная комната, если решишь переночевать на работе. Вот, собственно, и всё.

«Так не бывает, не бывает, – думала Маша, – я брежу… Это место не может находиться в одном городе с моей школой, институтом, „Промсвязьэнерго“ и курьером Пономарёвым. Я подожду немного, а потом сбегу… Или сбегу, или не сбегу».

– Что мне нужно делать, и какая у меня будет зарплата? – всё же спросила Маша вопрос, который слегка интересовал её перед входом и совершенно не интересовал сейчас.

– Деньги Маэстро кладёт в конторку на кухне. Бери зарплату сколько хочешь и когда надо. А работа…

Катя секунду-вторую посмотрела на Марию, а потом покачала головой.

– Ты же правда ничего не помнишь. Ладно. Садись.

Они были на кухне – в помещении, размером со столовую общепита. Тот же дух старых времён царил и здесь – у стен стояли солидные деревянные комоды и шкафы с посудой и какими-то баночками и чайничками прошлого века. У одной из стен она увидела, однако, несколько мощных кофейных машин вполне современного вида.

Катя жестом показала девушке на кухонный диван, будто вышедший из сказок «Тысячи и одной ночи», а сама пошла к импозантному русскому самовару, еле умещавшемуся на одном из столов, налила в пузатые кружки крутого кипятка, добавила заварки и достала из навесной полки печенье и какие-то пирожные.

Затем поставила всё это богатство на стол, села и посмотрела на Машу.

– Ну что. Наше агентство разыскивает людей и возвращает их на место. Но мы не обычные сыщики. Мы работаем под крылом и по заказу Бюро Иммиграции Млечного Пути. БИМП, в свою очередь, имеет две задачи: оно направляет прибывающих на Землю и контролирует повторное их размещение в бионосителях.

– Так, стоп, – автоматически вырвалось у Маши, – что это за ерунда и какое отношение это вообще имеет к реальности?

«Попалась к сектантам», – пролетело в голове у девушки, что-то внутри неё сразу упало и растворилось, оставив ощущение предательства и щемящей тоски по несвершившейся сказке.

Катя уставилась на Машу и в первую секунду не смогла сказать ни слова, а потом расхохоталась:

– Ну ты даёшь, Виолка!

Она снова посмотрела на застывшую Марию и отпила глоток чаю.

– Маша, а ты никогда не смотрела вверх, в небеса, полные звёзд, и не думала: возьмите меня обратно, домой?..

Машу будто толкнуло изнутри, а на глазах выступили слёзы. Она легонько кивнула.

– Так какого чёрта ты мне тут мозги пудришь! – взорвалась вдруг Катя и отпустила Маше лёгкую оплеуху, – Не помнишь сама, так сиди и слушай!

Маша только кивнула.

– Не серчай, детка, – вдруг жалостливо сказала Екатерина, – чай-то пей. Я тебе сейчас всё объясню, а ты, если что, задавай вопросы. Так вот, о чём я говорила?

– П-про инопланетян каких-то…

Катя фыркнула:

– Инопланетяне, Виолочка, это понятие не для тебя. На Земле все инопланетяне. Я говорила о другом: наша организация, Агентство потерянных душ, – это команда сыщиков. Мы подведомственны другой организации, Бюро Иммиграции Млечного Пути.

– Кто куда иммигрирует?

– Люди иммигрируют. По своей воле либо не по своей. На Землю. Из Галактики Млечный Путь.

При словах «на Землю» Машу опять охватило чувство нереальности и, одновременно, щемящей тоски по чему-то необъяснимо родному. В невероятные для двадцатипятилетней девушки слова хотелось верить до глубины души, до последней капли крови.

– На космических кораблях прилетают?

– Нет, ну что ты, детка. Разве люди на космических кораблях летают. Ты разве видела где-то здесь в небесах корабли, бороздящие просторы Вселенной? Нет, нет. Бывают, конечно, космические челноки, буксиры или капсулы, что добросят до соседней планеты, максимум звезды. Но чтобы прямо космические корабли… Ты путаешь людей и бионосители. Пошли, покажу.

Катя махнула так и не глотнувшей чая Маше рукой, и они пошли по коридору – прямо и прямо, а затем налево. Там оказался лифт. Слева от лифта вместо кнопки находилась матовая прямоугольная пластина размером примерно с ладонь.

– Прикладывай, – Катя сделала приглашающий жест, – Вот твой последний тест на принадлежность к нашей команде, который, собственно, никому не нужен. Давай.

– Что прикладывать? – не поняла Мария.

– Что хочешь – руку, локоть, голову. Можешь попу приложить. Настройки личностных характеристик не меняли уже десятилетиями, так что ты по-прежнему в базе.

Катя осторожно протянула указательный палец к пластине, и лифт открылся, не успела девушка прикоснуться. Кабина оказалась современной. Девушки вошли, и та без предупреждения скользнула вниз. Десять секунд плавного полёта вниз – и дверь открылась в длинный широкий коридор, выкрашенный в ровный кремовый цвет, по обеим сторонам которого уходили вдаль безликие двери без каких-либо номеров или иных опознавательных знаков.

Катя прошла десяток метров и открыла третью слева дверь.

Ничему уже не удивлявшаяся Маша вошла и вздрогнула: в креслах, стоящих полукругом посреди совершенно пустой комнаты, лежали молодые люди в современной верхней одежде: четыре безмятежно дремлющих девушки и три молодых человека. Глаза их были закрыты.

– Кто это? – спросила Маша шёпотом, боясь спугнуть их сон.

– Никто, – спокойно ответила Катя, – это бионосители.

До Маши начинало потихоньку доходить.

– Это как биороботы?

– Ну, можно назвать и биороботами, – согласилась Катя, подойдя поближе и легонько попинав пятку молодого человека носком туфли, – только их никто так не называет. Господи, зачем я трачу время и всё это тебе рассказываю. Надо было просто отвести тебя к зеркалу. Ладно, пошли.

– Но я-то не биоробот! И зачем эти здесь лежат? – возмутилась Маша.

– Про этих потом. А ты – конечно, ты не биоробот, – согласилась Катя, уже выходившая из двери и направлявшаяся обратно к лифту, – вот биоробот.

И она тыкнула наманикюренным пальчиком в Машину грудь.

– Слушай, ты мне вообще голову задурила, – возмутилась Мария Сергеевна, которая уже голову сломала, пока пыталась найти логику в словах собеседницы.

Тем временем они вышли из лифта и снова очутились на кухне. Маша снова села за стол и пригубила подостывший чай. Катя не обманула – тот был с корицей.

– Ты не бионоситель. Ты – живая человеческая личность. Ты используешь носитель, чтобы жить в нашем мире. Это вроде бы не такая сложная идея.

Маша поникла головой.

– Я ничего не помню…

– Да не беспокойся. Память вернётся, и очень быстро. Итак. Ты человек, который сел в носитель, как водитель садится в автомобиль. Вот и всё. Не стоит путать водителя и механизм.

– Но если вот это, – Маша потрогала свою ногу, будто увидела её первый раз в жизни, – носитель, то кто же такая я?

– Слишком обширный философский вопрос, – ответила Катя, которая уже усиленно жевала пирожное, – потом и без меня разберёшься. Главное – ты жива, ты думаешь, ты решаешь, ты чувствуешь. И это делаешь ты, а не носитель.

Екатерина вытерла салфеткой уголки рта.

– Как я уже говорила, наше агентство требуется в тех случаях, когда граждане, размещённые в носителях, выпадают из поля зрения БИМПа, отвечающего за безопасность. Также часты случаи, когда новоявленные граждане пропадают либо не успев разместиться в носителе, либо сразу после того, как его оставили.

Граждан переносят по лучу, это делается мгновенно – личность неосязаема и невесома, ей не требуется космический корабль. Чтобы ты знала – межзвёздные космические корабли существуют только в фантастической литературе. Они слишком сложны и никому не нужны.

Бионосители легко изготавливают сами себя обычным половым размножением. Технология транспортировки людей отработана в глубоком прошлом, она проста и не знает сбоев. Так на Землю доставляют людей, так же меняют им испорченные носители, чтобы гражданин мог продолжать жизнь на обозначенной территории.

Машу вдруг постигло понимание.

– Меня звали Виолой до того, как я… – девушка никак не могла выговорить роковое слово.

– Померла, – спокойно добавила за неё Екатерина. – Да. Точнее, погибла. Мы все очень жалели, что ты оставила должность на столько лет. Но, если честно, мы тут не особо горюем по испорченным носителям, недостатка в них нет. А вот то, что ты оставила после себя кучу дел, которые придётся расхлёбывать тем, кто остался на работе – совсем другое дело. Мы все тебя ждали.

– Я работала здесь в своей прошедшей жизни!

– И не только в прошлой, девочка, – усмехнулась Катя. – По договорённости с БИМПом сотрудники агентства не проходят процедур слияния с бионосителями по полному протоколу. Появившись на свет в очередном носителе, наш персонал не подвергается ряду процедур социализации и седации. Иначе бы тебя здесь уже не было – тебя бы вынесло за дверь при первом же упоминании о жизни в другом бионосителе.

– Всё детство я чувствовала, будто живу в чужом мире, в который попала по ошибке, – поделилась Маша.

– Вот-вот. Вся эта любовь к типа родным горам и лесам прекрасным образом закладываются в БИМПе перед повторной отправкой на поселение. В тебе их давно нет. Но хватит болтовни. Тебя ждёт куча работы и твой старый кабинет.

Катя поманила девушку за собой. Они прошли по коридору и подошли к двери, на которой красивым золотым курсивом было написано «Детектив Меншикова Виолетта».

– Табличку сменить надо, – сказала самой себе Екатерина и отперла дверь.

На Машу накатила волна спёртого воздуха. Она поморщилась, но вошла.

На столе с письменными принадлежностями и мебельных полках лежала пыль толщиной чуть ли не в палец.

– После меня сюда никто не заходил? – поразилась Маша.

– Зачем? – пожала плечами Екатерина. – У каждого сотрудника есть свой кабинет, в который они возвращаются снова и снова после восемнадцатилетнего или двадцатилетнего отпуска. Новый персонал мы не нанимаем.

– Катя… – Маша уже начинала думать по-новому. – Получается, мы с тобой тогда, до моей…

– Смерти, – невозмутимо подсказала Екатерина, – но ты же понимаешь. Умерла-то не ты, а носитель.

– Да. Мы ведь были примерно одних лет?

– Виолка, мы в агентстве давно перестали оценивать друг друга по возрасту носителя, – засмеялась Катя. – А насчёт нас двоих ты права. Так получилось, что мы вместе учились в одном институте, были подружками не разлей вода. И лишь потом узнали, что не в первый раз.

– Что же произошло со мной?

– Да всё как обычно, как у людей. Автомобиль, авария. Так что будь осторожней на дорогах. Ещё один восемнадцатилетний отпуск – и Маэстро тебя оштрафует за порчу бионосителей. Кстати, это не он ли нашёл тебя?

Маша кивнула, даже не озаботившись разобраться. Седой аккуратный мужчина походил на маэстро, как две капли воды.

– Ладно. Приберись здесь, а я принесу новую работу. Пора приниматься за дело.

Пока Маша пылесосила кресло и меняла вёдра с чёрной водой, Катя принесла и шлёпнула на стол несколько увесистых папок.

– Я не представляю, что с этим делать, Катя, – разогнувшись, отёрла рукой лоб детектив Мария Сергеевна Бастарчук.

– Вот и разберись.

В приёмной послышались голоса: сотрудники, очевидно, подтягивались. Но Маше в первый день было уже не до того. Она поплотнее закрыла дверь и села за стол. Открыла первую папку и стала медленно перелистывать и рассматривать лежавшие в ней документы с фотографиями и убористым текстом.

Трудовые будни начались.

Теория девяти жизней

Два месяца работы в Агентстве потерянных душ сделали из потерянной Маши остроглазую и уверенную Марию Сергеевну, которая знала своё дело от А до Я.

Двигаясь наощупь, по наитию, цепляясь за какие-то неведомые обрывки мистических маршрутов, руки и мысли Маши начали жить самостоятельной жизнью.

Она перелистывала документы и замечала, как правая рука порывалась окунуть два пальца в несуществующую промокашку. Она чувствовала, что глаза быстро и без её ведома проскакивали некоторые ключевые столбцы текста, которые она, очевидно, должна была понять, но понять на данный момент не могла. Она встречала фотографии людей, незнакомые ей все до единой, но некоторые из которых заставляли её сердце колотиться сильнее.

Она и сама не заметила, что через несколько дней стала думать о человеческих индивидуальностях как о своих клиентах, а о бионосителях как о техническом материале, предназначенном для отработки своих функций и лишённом какой бы то ни было эстетической или любой другой ценности.

Она знала всех сотрудников и общалась с ними, как со старинными друзьями, хотя даже не представляла часто, как их зовут.

Через неделю Маша твёрдо решила, что начнёт работу с первым делом, чего бы ей это не стоило. Вот только с каким? Со стороны выглядело так, что руководство про неё забыло.

Маша решила довериться своей интуиции, подошла к стопке заказов и вдруг увидела одну папку, которой не было вчера. Толстую, перевязанную двумя веревочками. Папка была облита с краёв чем-то тёмным. Жирные пятна многолетней давности и заклеенная в некоторых местах скотчем обложка говорили о том, сколько работы над ней было проведено. Кто принёс её, она не знала. Это было оно. Дело, которым она откроет свою работу в новом бионосителе.

Девушка с трудом подтащила папку в центр стола и нажала на кнопку интеркома, вызвав приёмную:

– Катюш, что это у меня на столе?

– А, это, – голос Екатерины был скучен. – Висяк. С ним лет этак пятнадцать сделать никто ничего не может. Посмотри свежим взглядом.

– Счастье великое. Моё первое дело. Хотела начать с чего полегче.

Катя фыркнула и отключилась, даже не попытавшись ответить.

Маша вздохнула, села за стол, с усилием подтянула к себе увесистое дело и открыла его.

Почему это висяк, она поняла через десять минут.

На вооружении агентов БИМПа и детективов Агентства потерянных душ находятся несколько замечательных инструментов, которые облегчают поиск личностных единиц народонаселения и на просторах планеты, и вовне.

Одним из них является психолокатор – детектор, улавливающий на расстоянии личностные колебания живого существа, настолько же уникальные, как и отпечатки пальцев бионосителя.

Сканирование частот прибывшей личностной единицы и идентификация их с данными базы – первое, что делает персонал БИМПа, когда клиент прибывает на Землю. Поэтому, если иммигрант теряется, психолокатор – также первое, что берёт в руки детектив. После настройки на нужную частоту на экране психолокатора с трёхмерным изображением планеты появляется яркая точка. Вот он, наш искомый.

За века существования прибора несколько раз были попытки беглецов стереть частоту из баз БИМПа или подделать её в себе самом. Все они провалились: стирание частоты прямо сигнализировало о том, кто это сделал, а подделка попросту меняла саму личность беглеца. Такой ценой бежать не хотел никто.

Однако фотография бионосителя, безучастно смотревшая на Машу с лицевого разворота папки, доказывала существование исключений из правила. Молодой человек лет двадцати пяти с аккуратной чёрной бородкой и чёрными же, зачёсанными на лоб волосами, выглядел как аристократ, а не как нарушитель спокойствия.

Лис, как он звал себя независимо от имени своего бионосителя, не был иммигрантом. Он был главным инженером БИМПа и наиболее технически подкованным специалистом в Солнечной системе.

И на психолокаторе он не регистрировался никоим образом.

Почему сбежал Лис, оставалось загадкой. С одной стороны, многим сотрудникам Бюро не нравились условия пожизненного закрепления на рабочем месте: бионоситель для должности выдавался только один. С другой стороны, клетка была золотая: агенты БИМПа имели право доступа к любой информации подлунного мира и любым его развлечениям.

Как главный инженер, Лис мог ввести информацию во все источники Земли, что является султаном Брунея или кругосветным путешественником – и стать им настолько органично, что ни один человек не усомнился бы в этом. Он мог назначить себе любое количество денег на пластиковую карту.

Он мог влюбить в себя любую женщину с помощью биореактора – ещё одного уникального инструмента агента БИМПа, позволяющего настроить человеческие эмоции на любую частоту, такую как скуку, неистовый гнев или всепоглощающую страсть.

Он мог пользоваться всеми благами цивилизаций Млечного Пути – медицинским обслуживанием, обучающими программами, кулинарными технологиями.

Никто, однако, не замечал, чтобы Лис проявлял страсть к женщинам или пытался выдать себя за знаменитость Земли. Просто в один прекрасный день поутру он оставил медиасообщение, что уходит с поста главного инженера, передал инструкции неизвестному последователю и испарился.

Совершил ли он преступление? Нет, краж и убийств замечено не было. Сошёл ли он с ума? Вряд ли: окружающие знали его как взвешенного человека. Мотивы были не озвучены Лисом ни друзьям, ни коллегам.

Однако БИМП не имел возможности забыть своего главного инженера, уже сменившего четвёртый бионоситель на этой должности. Изобретения Лиса в области обработки информации, его нововведения в структуру архивирования данных и технические разработки в области чипирования остались без контроля, и изменить их не мог ни один инженер Бюро.

Пятнадцать лет над БИМП висела потенциальная угроза срыва всех программ размещения и контроля над мигрантами. Лис не мог об этом не знать.

И всё же он молча смотрел на Машу со страницы желтой от грязи и времени папки безо всякого раскаяния и сожаления.

«Кто же ты и что тебе надо?» – спросила Маша фотографию, – «Ладно, давай разбираться».

Отсутствие реакции на психолокацию осложнялось тем, что нынешний бионоситель Лиса не имел имени вообще. Среди мигрантов, где идея отделённости от носителя вообще отсутствовала как таковая, имя бионосителя имело смысл. Но если ты меняешь организмы, оставаясь самим собой, то и обращаться имеет смысл непосредственно к тебе. Смысл отпадает теперь уже в назывании носителя.

Таким образом, Лис не имел паспорта. Как искать в многомиллиардной толпе специалиста по поискам, не знал никто.

Вот это была задачка. Маша посидела-посидела в раздумьях, да и отложила дело, надеясь, что умная мысль придёт позже. Взяла новую папку, где беженец оказался на расстоянии вытянутой руки.

Прошла неделя, и принесла эта неделя день рождения одного из сотрудников, Афанасия Никитича Благонравских. Этот экземпляр с усатым дородным бионосителем служил в агентстве поболее Маши – уже более семисот лет. Он знал всех и всё, и даже Маэстро заходил к нему проконсультироваться по спорным вопросам.

Поэтому на день рождения, который по привычке знаменовал собой занятие агентом нового носителя, Благонравских приглашал уйму народу, который был ему знаком по многочисленным дружественным и не очень контактам с иммигрантами.

Дом был мало сказать красивым – он был шикарным и помпезным. Город, с одной стороны опоясываемый морским заливом, с другой стороны опоясывала четырёхполосная автодорога, петляющая между скал и сопок и ведущая в далёкую столицу страны. Райончик элитных домов, стоящих на этой дороге, был выше остального города – оттуда открывалась широкая панорама на сам город, торговый порт с причалами и множеством дерриков, и узкую полоску воды.

Красота северной природы завораживала, поэтому в доме была обустроена застеклённая отапливаемая терраска, служившая для хозяина и гостей обзорным пунктом. Маша в синем с переливами вечернем платье, купленном накануне, вышла из шумного зала в этот относительно тихий уголок и столкнулась там с давней подругой.

– Как дела? – оглянулась на неё Катя, изогнувшись в широком кресле.

– Да как… Как обычно, – ответила та, не глядя на собеседницу, – четырёх за неделю нашли, двое в поиске.

– Да я не про работу, а вообще. Как жизнь девичья проходит?

Маша усмехнулась и помолчала.

– Скажи, Катя, – вдруг решилась она, – ты никогда себя не спрашивала о… моральных аспектах нашей работы?

Катя вопросительно подняла бровь – мол, о чём это ты?

– Ну, как сказать… Вот иммигранты прибывают на нашу планету, поселяются со своими целями в каких-то её местах. Или их поселяют, это как смотреть. Итак, они поселяются, забывая своё прошлое и даже самих себя. Но когда они по случаю освобождаются от этого морока и хотят вернуться на родину или просто оставить себе память о произошедшем, вдруг появляется БИМП и запихивает их обратно на Землю и в небытие. Разве не их право знать о существующем положении дел и снова поменять местонахождение?

– Маш, многие из них помещены сюда не по своей воле, а на перевоспитание. Ты ведь читала документацию и устав Агентства и БИМПа.

– Да, читала. Но ведь это только часть прибывающих. Здесь есть путешественники, есть амбулаторщики, есть воспитуемые, но их тоже присылают отнюдь не ради потери памяти. И Земля в этих документах не заявлена как тюрьма!

– Кто мы такие, чтобы решать вопросы иммиграции, детка? Нет, я не вижу здесь ничего странного. Искать пропавших – это моя работа, и я её выполняю. И выполняю, надеюсь, хорошо.

– Я тоже хочу хорошо выполнять свою работу, – кивнула Маша и перевела взгляд на вечерний город, что раскинулся перед её глазами, – наверное, ты права.

– Даже если ты тысячу раз прав, какой в этом толк, если женщина твоя плачет? – пропела Катя и отхлебнула шампанского из бокала, что держала в руке.

В доме раздался взрыв смеха, и Катя пошла в главную залу.

Символом дома был кот. Он сидел сейчас подставке когтеточки, что занимала полкомнаты, и лениво и высокомерно взирал на снующих под ним людей. На вид кот был самым что ни есть дворовым бродягой непонятного цвета – в менее официальные моменты он любил и на коленях поурчать, и вкусный кусок со стола стащить.

Однако Благонравских утверждал, что животное уникально – мол, оно уже много веков проводит с хозяином, перевоплощаясь во всё новые и новые кошачьи тела. Слушатели обычно скептически относились к тому, что этот тот самый кот, что жил у средневекового Афанасия Никитича, только сменивший сотню носителей. Отчасти скепсис был оправдан (коты не были иммигрантами и никаких назначений на место рождения не получали), но Благонравских был непреклонен.

Настала пора и Маше выслушать от Благонравских эту историю с бородой. Вопреки ожиданию того, она не засомневалась.

– Вот говорят же, что у кошки девять жизней. А у вашего-то куда больше оказалось!

Благонравских посмеялся и покивал на Машины слова.

– Между прочим, молодая леди, есть целых две легенды, которые объясняют это странное число девять.

– Я знаю только одну, – продемонстрировала Маша знание истории, – где египетская богиня Бастет с головой кошки проживала девять жизней на Земле, прежде чем вознестись в обиталище богов.

– О, да, – оценив эрудированность девушки, покивал Благонравских, – а вот и ещё одна. Истории известны десятки случаев, когда потерявшиеся или оставленные кошки возвращались к родному дому, даже если он находился за сотни километров.

А ещё более знающим людям, а именно техническим специалистам БИМПа, известна иная закономерность: кем бы ни был иммигрант, он обязательно знаком и встречается на этой маленькой планетке с любым другим её обитателем. Но с одной оговоркой: на протяжении девяти жизней.

Если бы один индивид захотел повстречаться с каким-то другим недоступным ему сейчас товарищем, ему не пришлось бы, подобно кошке, тащиться за тысячи километров на другой континент и так далее. Нет. Ему достаточно было бы родиться еще раз, и еще раз, и еще раз… Не более девяти.

Естественная ротация иммигрантов и бионосителей обязательно принесёт его под бок к тому, с кем ему нужно быть рядом.

Теория такого «ленивого» поиска была названа «теорией девяти жизней» – подобно небезызвестной теории шести рукопожатий. Вот тебе и наша кошечка, вернувшаяся домой из неизведанных далей.

– Никогда бы не подумала, – покачала завитыми на время приёма кудряшками Маша и отошла к другому столику.

Там общались бухгалтер агентства – Пётр Вениаминович Галактионов, и сам Маэстро. Не став докучать им, остаток вечера Маша провела, бродя вокруг стола в поисках оставшихся канапе и салатов.

Неясные проблески света появились в голове девушки на следующий день, когда она увидела на столе злополучную папку Лиса.

Почему он зовёт себя Лисом? Не может же быть, что такое имя лишено повода или тайного значения. Может, он любит этих рыжих зверьков? Может, это намёк на то, что нас ждёт обман?

Маша вздохнула, села за стол, придвинула увесистую папку и начала внимательно вчитываться в толстую стопку материалов.

Три чашки чая с корицей, две попытки заснуть над мелким убористым текстом – и девушка установила факт того, что Лис не всегда был внешним работником. Около трёх веков назад он был ещё обычным иммигрантом, впервые помещённым на планету аж семнадцать веков назад.

Обычным Лиса можно было назвать, конечно, с натяжкой, раз БИМП позволил себе такой неслыханный поступок – взять в персонал иммигранта.

Однако парень заслужил это. Технические возможности Бюро Иммиграции были веками рассчитаны на то, чтобы обслуживать ротацию, заселение и контроль над проживанием – смешно! – одного миллиона человек. Это была формальная норма для подобного рода планет. Политические ссыльные и межзвёздные скитальцы разного рода были потенциально опасным элементом: даже под покровом обмана и обработки сигма-волнами, даже сидя в коконах бионосителей, они требовали неусыпного контроля.

Случись недосмотр – и буйный индивид мог встряхнуть головой и легко снести все результаты обработки за каких-нибудь несколько лет. Собственно, потому и требовался БИМП: только регулярная обработка и многоуровневая классификация могли держать в узде и в бионосителях всю массу добровольцев и принудительных поселенцев.

Лис четыре века назад был пиратом. И не просто пиратом, а капитаном флотилии из сорока судов, не дававшей прохода остаткам былого британского могущества. Случилось так, что из-за сбоя в автоматике сканирующего проходчика, обрушившегося близ северного берега Европы, на планету попали несколько человек из персонала БИМПа во главе с главным инженером, совершавшим контрольный осмотр.

Они были спасены и попали в руки Лису, называвшему себя Лисом и в те стародавние времена. Однако тот их не четвертовал и не пустил по доске за борт. Увидев незаурядность пленников, он не испугался пришедших с неба демонов, а принял с королевскими почестями и вежливо заставил говорить.

Пропавший персонал агенты Бюро нашли с помощью психолокаторов за считанные минуты. Однако найти – еще не значит забрать обратно. Против БИМПовцев, обладающих совершенным оружием и целым спектром внеземных устройств различного назначения, вышла тысячная армия с копьями, алебардами и уверениями, что в глубоких подземельях при малейшей опасности со стороны пришельцев падшим богам будет перерезано горло.

Теоретически, БИМПовцам ничего не стоило разворотить половину Европы, испортить много тысяч бионосителей вместе с телами «падших демонов» и забрать пленников.

Но административная сторона дела не давала покоя: многотысячную армию единоразово освобождённых иммигрантов требовалось повторно обработать, классифицировать и поместить в бионосители. Это была работа, и немалая.

Но БИМПовцев страшило даже не это, а предстоящее объяснение галактическому Бюро, почему руководство Земли так странно поступает со вверенными ему иммигрантами и планетарными ресурсами.

Поэтому прибывшие на помощь агенты вежливо попросили присланного одноглазого воина пожелать пленникам быстрой естественной смерти, после чего удалились на базу ждать застрявших собратьев и готовить им новые носители.

Однако главный пират сделал не то, что от него ожидалось. Он попросил главного инженера научить его всем премудростям программирования, и тот охотно согласился, затаив обиду на бросивших его собратьев.

Через три года главный инженер вернулся на базу после гибели своего бионосителя во вспыхнувшем чумном пожаре. Однако прибыл он не один: растворив содержимое язв главного инженера в вине, оставил свой бионоситель и Лис.

И по просьбе главного инженера Лис представил техническому совету БИМПа новую систему классификации, изобретённую им лично в пещерах с пиратскими сокровищами.

Главный инженер только разводил руками: он перестал понимать задумку гениального Лиса еще на стадии разработки. Однако факт оставался фактом: система обслуживала три миллиарда иммигрантов с теми же мощностями, что были и у старой её версии, обладала множеством удобнейших опций, только снившихся ранее операторам БИМПа.

И она была бесплатна и доступна с одним условием: работать с ней мог только Лис. И это условие, подкреплённое жутким недостатком кадров и финансирования, стало решающим. Тайным, не отмеченным ни в каких журналах решением технического совета Лис стал первым и последним в истории иммигрантом, изъятым с места ссылки и поставленным над своими бывшими собратьями.

А чтобы он, живое доказательство нарушения советом всех межгалактических правил, не попался на глаза вышестоящим ревизорам, все данные о Лисе изъяли из всех баз данных, а его личностные вибрации стёрли из всех архивов психолокации. На самом высоком возможном уровне – сделать это мог только Директор земного филиала Бюро.

Так Лис стал невидимкой, не существующим в реальной действительности. И одновременно помощником главного инженера, а затем и самим главным инженером.

А теперь он был беглецом, и Маша понимала, что стандартными путями здесь ничего не добьёшься. А теперь, после дня рождения Афанасия Никитича Благонравских, путь решения появился. Подумать логично – полный бред. А если получится?

А мысль у Маши была действительно сумасшедшая.

В арсенале агентов БИМПа был меморизатор. Похожий на старый советский игровой автомат «Морской бой», он предназначался для просмотра собственной памяти. Первоначально аппарат изобретался с целью психологического восстановления после стрессовых ситуаций посредством их вспоминания, однако оказалось, что теория не работает.

– Вот представь себе, – рассказывал однажды Маше Борисыч, один из сотрудников Агентства, – что ты смотришь на свою память как на кино в телевизоре… Нет, не так. Представь, что ты пролетаешь над обширным полем боя на огромной ласточке. Где-то там, внизу, идёт лютая резня, мечи вспарывают животы, кровь вёдрами выплёскивается из разорванных тел…

– Борисыч, перестань! – Машу аж передёрнуло, – Мне и одного полёта на ласточке хватит, чтобы от страха заикаться начать, а ты мне ещё про кровь начинаешь!

– Ладно, ладно… Вот ты летишь на этой ласточке, в ус не дуешь, а под тобой битва, и ты её видишь. Много ли научишься бою? Нет… Вот это и есть память – отфильтрованные, куцые обрывки информации, лишённые эмоций и чувств. Дважды два сколько – спрошу я тебя. Четыре – ответишь ты мне. Вот что такое память.

А вот представь, что ты не на ласточке летишь, а спикировала ты в самую гущу боя, и поняла, зачем идёт битва, и за кого ты, и всей несправедливостью смерти пропитала себя, и теперь ты снова и есть воин. И ты заново чувствуешь, как в тебя вонзается меч, и заново сгораешь от боевого угара, и тоскуешь по убитому другу, и ликуешь, когда повержен враг… Это не память, это снова жизнь.

Борисыч посмотрел на Машу, которая присела на краешек компьютерного стола и боролась с тошнотой.

– Память, Машенька, приходит к тебе как фильм, и ты смотришь, как играют на экране актёры, что были когда-то людьми. И ничему такая память не научит, ничего она не излечит, потому что не хочет человек приблизить её к себе ещё раз. Боится он её. Гонит. Душевную болезнь надо выкорчёвывать, рвать её корни, засучив рукава не боясь замараться. Да… А люди отодвигают свою жизнь, заставляя гниль копиться и размножаться, пока та не лопнет как нарыв и не зальёт всё отравой. Вот почему, Машенька, не может меморизатор душевное расстройство лечить. Не при чём здесь память.

А чтобы научиться чему-то, Машенька, и избавиться от расстройства, надо влезть и прочувствовать всю свою жизнь ещё раз, во всей полноте, без приукрашивания и стеснения. Не чураться её надо, родная, время не лечит, оно лишь прячет до поры до времени. Нырнуть нужно в свою память – но найти в себе силы не утонуть, а наблюдать. И когда найдёшь корень зла, уходящий вглубь – не забыться и не захлебнуться, а нырнуть ещё глубже.

Да вот только далеко не все, дочка, могут это. Больно это, страшно и горько. Поэтому и перестали использовать меморизатор – годится он только на то, чтобы фильмы из прошлого смотреть, а не жизнь свою исправлять.

– Борисыч, тебе книги бы писать, – восхищённо протянула Маша, – но ты не думай, я тебя поняла. Не хотят люди плохое в жизни переживать заново, а именно к моментам горя и боли очень часто и стоит прислушаться лучше.

– Далеко пойдёшь, Вио… Машенька, – сказал тогда, лучась улыбкой, Борисыч, и ушла Маша тогда от него в приподнятом настроении, что не всегда бывало на её работе.

Что касается меморизатора – других полезных функций прибор не имел, и его использовали только ради развлечения: он помогал вспомнить всё, что было с человеческим существом за многие эоны его существования.

«Если теория девяти жизней работает, – думала Маша, прохаживаясь по кабинету туда-сюда, – то я обязательно встречалась с Лисом на протяжении последних пятисот лет. Нет, вру. Лис последние три века был в БИМПе и совсем необязательно был на Земле. Значит, берём промежуток с десятого по семнадцатый век, этого хватит с лихвой, это тоже девять жизней. А если я с ним встречалась, то смогу вспомнить это и лучше понять беглеца. Смогу лучше понять и найти зацепки для того, чтобы отыскать его в гуще семи миллиардов иммигрантов. Он никуда не исчезал, он был там».

Меморизатор был только в самом головном БИМПе, и Маша, переодевшись в удобную одежду, вышла из кабинета и продефилировала этакой спортсменкой в соседний, транспортировочный отдел.

– Коллега, привет! – напугала она сидевшего к ней спиной Борисыча. Борисыч был в Агентстве логистом и как узнал, что Маша побывала и в этой шкуре, сразу проникся к ней особой симпатией. Называл он себя только Борисыч, чего требовал и от других.

– Господи, святые угодники, – встрепенулся тот, – Машенька. На тот свет решила старика отправить.

– Какой тот свет, Борисыч? Где ты тот свет видел? Сам на логистике иммигрантов сидишь и суеверия мне всякие рассказываешь.

– Ладно, ладно, уела, девчушка. Собралась куда, что ли?

– Да, в БИМП по служебной необходимости. Пропуск сделаешь?

– Да вот он, пропуск, сделал уже, – пухлый Борисыч ткнул пальцем в кнопку на клавиатуре, – Срок поставил неограниченный, носитель женского типа. Но возвращайся скорее – мне, старику, без вас, девчонок, скучно.

– Эй, Борисыч, рано в старики-то тебе в пятьдесят лет записываться, – засмеялась Маша, наклонилась, чмокнула Борисыча в колючую щёку и под довольное сопение логиста вышла из кабинета.

Физическое местонахождение Бюро было идеальным: обратная сторона Луны. Добраться туда было проще простого.

Межпланетные путешествия для агентов Бюро и их приближённых, обладающих технологиями помещения иммигрантов в бионосители и извлечения их оттуда, были не сложнее, чем переход из одной комнаты в другую.

Обработка иммигрантов в БИМПе включала обязательную блокировку для изобретения на планете подобных процедур трансфера: каждый иммигрант награждался такой идеей нераздельности себя и бионосителя, что всякое путешествие предполагало лишь перемещение последнего.

Вся фантастика, все научные исследования иммигрантов строились лишь на этом базовом принципе. Помыслить иначе мог лишь обслуживающий персонал и руководство Бюро.

При этом идея перемещения была чрезвычайно проста – человека доставали из бионосителя, позволяли ему переместиться в любую желаемую ему точку Вселенной, а затем помещали в новый бионоситель, идентичный старому или же нет.

Само перемещение было естественной способностью любого человека, половая линия производства бионосителей уже давно была отлажена и прекрасно работала как на Земле, так и на других планетах. Аппаратура помещения и извлечения соответствовала техническому развитию планеты середины двадцатого века.

Прочного закрепления индивидуума в бионосителе не было никогда – этому способствовала сама природа человека. Маша как-то подумала, что так можно накачать в стеклянную банку гелия и закрыть её тоненьким слоем целлофана. Технически достаточно было или проткнуть эту пробку, или снять её вообще – это совершенно несложно. Газ выйдет. Так же обстояла ситуация и с иллюзией того, что иммигранты плотно сидели в своих носителях. Гарантии застревания надолго там не было никакой, иммигрант держался в организме на тоненькой ветхой ниточке. Однако благодаря тщательным установкам размещения, никто на планете даже не приблизился к изобретениям или перемещениям, позволяющим эту ниточку перерезать. Ментальный запрет был жёсток, и разве что спиритионики и буддисты нащупали путь к этому, почему и подвергались гонениям.

На Машу он, тем не менее, не распространялся. Спустившись на лифте в технический коридор, она зашла в одну из комнат агентства, где стояло незамысловатое кресло с прикреплённым на подголовнике прибором.

– Ну что, посидишь тут пару часиков, ничего с тобой не случится, – обратилась она будто к самой себе, поправила все складки спортивного костюма и нажала кнопку трансфера.

Тело Маши, ровно дышащее и расслабленное, осталось сидеть, склонив голову набок. Сама же девушка в стандартном заменителе женского пола (который был прилично и по-современному одет, но на Машу ничем не похож, что никого не волновало) уже шла по коридору лунной базы БИМПа к лифту. Проходящие мимо сотрудники БИМПа ею не интересовались.

На большом, площадью не менее сотни квадратных метров лифте она спустилась в ангар и представилась техникам, просканировавшим её личностные вибрации.

Помещение было огромно, но при этом забито почти до отказа коробками с запасными частями, небольшими истребителями, штабелями запасных бионосителей разных мастей, артефактами с других планет, подведомственных БИМПу, и так далее. По узкому проходу между внушительными стеллажами она и прошла к тёмному углу, где стоял он, меморизатор.

Прибор состоял их старого запылённого кресла, на которое было страшно даже садиться, нависающего над ним стального ящика и резиновой маски, подобной тем, что использовались в перископах подводных лодок середины двадцатого века.

Поморщившись, Маша всё же брезгливо села на кресло, включила прибор большим тумблером слева, сдув с резинового обода маски пыль, прильнула к нему лицом и положила руки на металлические пластинки.

Знакомое по прошлым перемещениям ощущение: щекочущая волна проникла из пластинок в руки, словно быстро ветвящийся игривый кустик, и за несколько секунд ворвалась прямо в глазные яблоки. Вспышка – и Маша увидела на экране внутри воспоминания, которые ранее были доступны лишь внутреннему взору.

Что ж, поехали. Вслепую поворачивая правой ногой ручку регулятора глубины погружения (меморизатор управлялся либо оператором со стороны, либо ногами – руки были заняты), Маша видела пробегающие в обратном порядке события собственной жизни. Юность, детство, младенчество… На краткий миг мелькнула приёмная комната БИМПа, куда стекались все перемещаемые иммигранты. Затем та самая злополучная «Волга», под которую попала Виола.

Здесь Маша приостановила сканирование. Она не знала, что искать.

Она частично вспомнила жизнь того времени, когда она работала в других бионосителях, но меморизатор показывал память точно, подробно и без разрывов.

Наконец, она начала просто крутить ручку в надежде что-нибудь нечаянно увидеть.

Через пятнадцать минут она прокрутила в обратном порядке всю жизни Виолетты, но никакой зацепки относительно Лиса не нашла. Неудивительно: Виола работала на Земле, а Лис был в БИМПе.

Перед Виолой у Маши была Настя.

Девушка вдруг подумала, почему у неё самой нет собственного, не зависящего от бионосителя имени. Несколько секунд она размышляла об этом, осознала весь нонсенс произошедшего и решила в ближайшие свободные пару минут придумать имя себе самой – впервые за огромное количество лет.

Жизнь Насти, служившей также в агентстве, проходила в послевоенные времена, когда в ходу ещё были примусы, а в деревнях пахали землю плугами на конной тяге. Однако для Агентства потерянных душ это ровным счётом ничего не значило: психолокаторы и другое оборудование стояло на его вооружении многие тысячи лет. Настя носила одежду по моде времени, и это было, пожалуй, единственным отличием.

До Насти у Маши была дореволюционная Прасковья, затем географический прыжок – девушка оказалась в Европе. Там была Кэрен, затем Джоанна, перед ней – Вельда. Разумеется, местом работы было агентство. Этих своих «подруг», коими она была сама, Маша прокрутила без особого внимания – она шла к семнадцатому веку, откуда собиралась начать поиски Лиса.

Маша спросила однажды у Маэстро – а что если бы вы меня не заметили в толпе и не отправили обратно? Что если бы я так никогда и не нашла Агентство потерянных душ, занялась бы продажей косметики, ушла бы в горы пасти овец, занялась бизнесом и основала технологическую империю, никак не связанную с поиском пропавших мигрантов? Почему дело решает слепой случай?

Но Маэстро лишь усмехнулся, махнул рукой, а затем рассказал, что так никогда не бывает. Лишь кажется, что амнезия сильна, а пути этого мира многотысячны. Лишь кажется, что у людей есть выбор в том состоянии, когда они занимают свои места в бионосителях под руководством запрограммированных машин. И лишь кажется, что человека, знающего главные в мире вещи и собственную цель, может остановить отсутствие денег, место рождения бионосителя или возраст.

Мир бы выжал, вытолкнул тебя туда, где ты хотела оказаться на самом деле, сказал он тогда. И сейчас Маша видела правоту его слов: в каждом бионосителе она находила своё агентство по запаху, по внутреннему чутью, согласно необъяснимому влечению, которому были неподвластны километры. Однако она пока не увидела и малейших следов того, кто называл себя Лисом.

Однако впереди было ещё много жизней. Итак, приступим.

Вопреки обыкновению, предыдущим бионосителем оказался мужчина. Викинг Свен носил психолокатор на одном боку, а громадный топор – на другом, почти никогда не мылся, и ни просвещённый семнадцатый век, ни сморщенные носы прибывавших на Землю БИМПовцев были ему не указ.

Свен, собственно говоря, викингом никогда не был, поскольку всё это сословие прекратило своё существование за многие века до него. Однако дух предков волновал душу туповатого дикаря, и тот одевался и вёл себя, как мужественные и сильные, мудрые и грозные воины, его праотцы (по крайней мере, такими своих праотцов представлял Свен Йоргенсен).

И кому какое дело, что на дворе просвещённый семнадцатый век, в городах стоит чудесная архитектура в стиле барокко, а в цехах потеют и отдуваются паровые машины. Нет, Свен выскакивал перед почтенной публикой в обличье неандертальца, от чего почтенные лорды воротили свои носы, а дамы… Впрочем, дамы вели себя по-разному.

Маша сидела, прокручивая ногой колёсико меморизатора туда и обратно через всю жизнь Свена и густо краснея при наблюдении разухабистого буйства и постельных подвигов себя самой в обличье грубого парня.

«Где здесь может быть Лис? Ну не в образе же девки, балдеющей от амбре и недюжинной наглости Йоргенсена? Хотя откуда мне знать, каков был Лис, если я был такой? Откуда мне вообще это знать! Что за дурацкая затея, ей-богу!» – бормотала Маша под нос, борясь с попытками убраться из этого временного периода подобру-поздорову.

Наконец, ей надоело смотреть на опьянённого своим безумием дикаря с психолокатором наперевес, и она резко крутнула колесико, уводя меморизатор вглубь эпохи.

Ей очень хотелось увидеть себя в роли бравого мушкетёра или, на худой конец, доброй тихой матери семейства, однако следующим её носителем оказался владелец псарни Малик.

Малик отличался от Свена тем, что, судя по всему, был первым агентом по розыску пропавших иммигрантов. Больше этот туповатый деревенщина не отличался никак.

«Интересно, по каким критериям агентство выбирало себе своих первых сотрудников, если эти сотрудники были… вот этим?», недоумевала Маша, медленно вращая регулятор со скоростью дня в секунду, и наконец, добралась до инцидента, заставившего её вздрогнуть и понять: каковы времена, таковы и нравы.

Агентство шестнадцатого века вовсе не было слаженным коллективом добрых и отзывчивых людей. К псарю Малику с небес спустился с неба сам ангел господень на грохочущей деснице (или что это там было), вложил ему в руки психолокатор, искусно загримированный под шаманскую колотушку, и провозгласил: ты, Малик, теперь первый Охотник на колдунов и ведьм, и Господь вверяет тебе силу и судьбу искать их и скармливать собакам на своей псарне.

После чего ангел господень взял с обалдевшего Малика обещание провести свою священную миссию через всю свою жизнь и отчалил обратно на небеса.

А Малик стал искать колдунов и ведьм, указываемых ему психолокатором, и живьём скармливать их собакам на своей псарне – пока один из особо предприимчивых колдунов не скормил собакам Малика самого Малика.

«Ну да, ну да, – поняла Маша, – в мире без технологий куда проще препроводить нарушителя на базу, испортив его носитель. Долгие цивилизованные разговоры с такими вот Маликами здесь не пройдут. Я бы в таком агентстве никогда не служила. То есть, ой… Я как раз в нём-то и служила».

Маша покрутила свою жизнь в Маликовом обличье туда-сюда, отслеживая связи этого упыря. Но связи Малика свелись к семье, одному-двум крестьянам своего двора и отыскиваемым им колдунам с ведьмами.

«Впрочем, я могу допустить, что Лис был одним из тех колдунов, – подумала она, – он же был пиратом». Но дальше этого заключения мысль Маши не пошла. Она снова крутнула колесо и опустилась на ступеньку ниже.

Полувеком раньше Мария наконец, нашла занятие мечты. «Хоть здесь не придётся рыть носом в грязи и краснеть за собственное поведение», подумала она. Мейера, почтенная мать семейства и жена вождя одного из племён индейцев навахо, понемногу шаманила, говорила на языке птиц, собирала кукурузу, играла с милыми девчонками Нижони и Петой, её детьми, и, в общем, вела спокойный и благопристойный образ жизни.

Покрутив свою жизнь в качестве Мейеры туда-сюда, Мария не нашла ни одной зацепки. Лисом мог быть вождь одной из деревень пуэбло, которая поставляла им глиняные горшки. Почему? Да нипочему – он недобро скалился, проходя мимо Мейеры. А мог быть и ковёрщик Амитола, занудный попрошайка, даром что назван в честь радуги.

Жизнь была, мягко говоря, скучновата.

Маша с удивлением сообразила, что рядовые индейцы слушаются саму Мейеру больше, чем её мужа, вождя Керука. Не зная, чем было вызвано столь странное отношение, девушка сначала похвалила себя за умение держать в узде мужской коллектив, а потом, наблюдая за одним из шаманских обрядов, поняла, что в племени банальный матриархат. «Всё равно я смогла бы», – пробурчала она самой себе и вертанула колёсико дальше. Здесь жизнь была настолько размеренна и проста, что Лисом можно было назвать или всех, или никого.

Полувеком раньше она была колдуном, который в итоге оказался сказочником. Впрочем, тип, которым была Маша, был нормальным человеком по меркам того времени, а меркам этого – полным безумцем. По всей видимости, колдовать тогда пытались все, одновременно с этим попрошайничая, при первой возможности убивая невинных путников, сочиняя былины и бегая на четвереньках в попытках быть похожими на волков.

Эту особь, судя по всему, звали просто «Эй, ты», поскольку родители не удосужились его как-то назвать. Целыми днями Мария в облике дикаря, укутанная в грязные клочья бороды, ходила по полям и лесам, питаясь грибами и ещё чем-то непонятным, громко вскрикивала и орала нечто похожее на песни.

Раз в месяц, когда над равниной наливалась светом огромная полная луна, в голове Эй-ты что-то переключалось, и он приходил на берег океана (это было северное море, будто бы в районе Дании, Исландии или Кольского полуострова), где из воды торчала, будто палец, пустая бесплодная скала.

На скале жил ещё один такой оборванный дурик, как и Эй-ты. Незнамо какими путями он выбирался на побережье, и они с Эй-ты садились и начинали что-то отдалённо напоминающее поэтический поединок перед самими собой.

– Тупой придурок Зигфрид воткнул свой меч по пьяни, да прям между камнями, – орал, к примеру, Эй-ты какую-то сказку времён Древнего Рима, незнамо как попавшую к нему и выдаваемую за собственное сочинение, – И вытащить не мог! И вытащить не мог! Ходил он до деревни и тряс он подмастерье, чтоб помогли ему. А меч застрял там крепко, не вытащит никто!

– Главное, не бросай, в куст меня не бросай, – исступлённо перекрикивал его другой сказочник, колдун и псих со скалы в одном лице, – брось меня хоть куда, в куст меня не бросай!

Песни сопровождались плясками, а когда ноги уже не держали, друзья-приятели падали и засыпали.

«Интересно, это он переврал легенду о короле Артуре или у нас её за века переврали так, что мало не покажется?», – подумала девушка, – «Лис – это король Артур? Очень романтично, но вряд ли, я с ним не встречалась. Или встретиться можно не лично, а в рассказанной истории?» Она крутнула колёсико меморизатора дальше.

Маше казалось, что дно пробито, и быть более бестолковым существом, чем Эй-ты, нельзя. Но она ошиблась.

В жизни перед Эй-ты, если её можно так назвать, Маша прочно сидела в камне.

Мысли были тягучи и редки, и Марии, сидящей перед прибором, приходилось ловить информацию по ощущениям и каким-то затаённым смыслам.

Выходило, что вместо того, чтобы отчитаться о прошедшей жизни в БИМПе, личность Маши, овеянная каким-то флёром идей о том же короле Артуре, нырнула в камень и сидела там… Боже, около тысячи лет. Сидела и ждала. Чего ждала?

Логика была безупречно безумной: если Артур воткнул в камень меч, который стал потом так знаменит и который столь много атлетов пытались затем вытащить, значит, я приобрету огромную значимость, если проникну подобно мечу в камень и буду ждать, пока найдётся мой принц, который прискачет меня спасти».

Принц не прискакал. Зато, поскольку камень стоял на солнечном пригорке у лесной дороги, за тысячу лет множество усталых путников – разбойников, кустарей, крестьян – садились на него погреть свою пятую точку.

«Опять король Артур», – взяла на заметку Маша, – «Значит, это что значит. Наверное». Дальше её мысли пока не пошли. С кем мог встречаться камень? С пятой точкой Лиса? Может, он костерок там развёл, пикничок организовал, похвалил каменюгу за помощь и тепло?»

«Очень смешно, – буркнула про себя Маша, – давайте лучше посмотрим, что будет дальше».

Дальше Маша была в носителе какого-то неимоверно скучного раба времен заката Римской империи. Она, а точнее, он, был одет в неизменную тунику и шерстяной плащ и ишачил с утра до ночи на хозяйских плантациях. Раб был измотан, в какую бы часть жизни Маша не крутила колёсико меморизатора.

Маша покрутила раба до его детства, и оказалось, что он родился от рабыни и уже рабом. Девушка морщилась, когда смотрела, как она с размеренностью жующей коровы поедала солёные оливки и бобовую кашу, а потом валилась спать посреди нескольких таких же полумёртвых тел.

Ну как, скажите, здесь искать Лиса? Стоит ли видеть его в ряду таких же бедолаг, как Кабибр (так её звали)? Или присматриваться к хозяину, изредка проезжающему вдали, настолько далёкому, что и не плохому, и не хорошему? Или заглядывать в глаза десятникам, что гоняют их плетью и уж точно предназначены судьбой для нанесения побоев?

«Чёртова теория девяти жизней, убиваю время – и на что? На какую-то сказку. Скажи – засмеют». Лишь пару раз жизнь раба расцветилась чем-то похожим на радость – в первый раз, когда хозяин приехал с одной из войн с победой и два дня угощал всех рабов вином из собственного подвала. Первый раз попробовавшего вина Кабибра развезло, ему резко стало весело и беззаботно, его язык развязался, он ходил и приставал то к одному коллеге по несчастью, то к другому, рассказывая свою немудрёную жизненную философию.

Но десятник оборвал веселье через два часа, хотя хозяин повелел гулять весь день. И следующие четыре часа до заката Кабибр работал так, как ещё никогда не работал – его тошнило, тело не слушалось и падало, и огромных трудов стоило удержать его на ногах. Было тогда Кабибру семнадцать лет.

А когда Кабибру исполнилось двадцать восемь лет, на них напали варвары, половину рабов побили, половину выгнали в лес, и случилось невероятное – он мог целых два дня ничего не делать, потому что работать было больше не на кого. Отдыхать Кабибр, впрочем, не умел, и все два дня кругами обходил болото.

Через два дня неприспособленного к жизни Кабибра задрал медведь, но этого третьего важного события своей жизни Кабибр прочувствовать не успел.

Маша даже не стала ничего себе думать, а просто покрутила колесико дальше. «Вот интересно, – вдруг пришло ей на ум, – должна ли я чувствовать себя собой?» О Кабибре, Свене и других персонажах вовсе не хотелось думать как о себе, и Маша говорила с собой о них в третьем лице. А ведь это были не какие-то «они»! Это была она сама! «Боже, как же я изменилась за эти века… Просто невероятно, бесконечно изменилась! Или нет? Или помести меня сейчас в леса рядом с тем камнем, и я одичаю до уровня Эй-ты?»

Ответа не было, зато был следующий персонаж – какой-то эскимос на делёком севере, которого звали Острый плавник. Это была очень-очень неинтересная жизнь: племя, что называло себя просто «люди», были при всей своей свободе не свободнее рабов – они добывали себе пропитание, состоявшее из животных и птиц, и продолжали свой род.

Племя состояло всего из нескольких десятков таких товарищей, и за пять минут Маша всем им и в глаза посмотрела, и под тулупы заглянула. Лис, эй, Лис, где ты? Может быть, ты вот эта шкура полярной лисы, что висит на плече у шамана?

Маша крутанула колёсико снова, и вот тут изменилось всё.

Перед глазами Марии стоял современный город, которого просто не могло существовать. Городом она могла это назвать только потому что в нём были… наверное, дома. Их было очень немного, они утопали в зелени. Они были так органичны – и так скромны, и так приличны, и так красивы!

Маша почувствовала, что сердце сжалось, а по потной маске меморизатора текут слёзы.

«Леттуа Гири, Леттуа Гири… Родина моя… Любовь моя», – зашептала она, и только поняла, что шепчет – слёзы полились градом.

Маша оторвалась от маски и несколько минут просто рыдала, не в силах остановиться. Плотину прорвало – она, наконец, нашла то самое чувство Родины, которое на долгие годы… долгие века оставалось забытым, потому то Родина была утрачена. То же самое она испытала войдя первый раз в агентство, но здесь… здесь была ещё и затаённая боль.

Девушка словно рождалась заново, чувства – от восторга и до ужаса – входили в неё мощными толчками, и тело не могло делать больше ничего, кроме как сжимать кулаки, стонать от наслаждения и тоски, напрягаться, как перед прыжком, и снова расслабляться…

Это была Земля. Это была Родина. Милая Родина, дорогая сердцу Родина, которая вышвырнула её вон. Сколько раз Маша знакомилась с делами иммигрантов, решала их проблемы и искала их по всему миру – но ни разу не задумалась, что иммигрант – она сама. Хотя что тут удивительного – ведь как-то она попала на эту грешную Землю?

Утёрши слёзы тыльными сторонами ладоней (к стандартному женскому носителю платки не полагались), она начала рассматривать то, что увидела.

Улиц в этом городе не было: перемещение жителей и грузов производилось той самой системой, которая перенесла Машу из агентства на Луну. А смысла в кучковании зданий, когда расстояния не являются проблемой, не было. На Баске, например, вообще не было различий между городами и провинцией, как на Земле.

Промышленность давно ушла под землю, а переработка отходов производилась скрыто от глаз – поэтому Маша не увидела ни фабрик, ни заводских труб. Однако люди радовались солнцу и небу, поэтому жили они на поверхности под его лучами.

Среди зелёной, будто бы земной равнины ввысь уходили шпили строений, который были построены не ради многоэтажности, а ради красоты. Если окинуть взглядом равнину до горизонта, можно было увидеть то высокие серебрящиеся холмики, то свечки, то будто бы средневековые замки, раскинувшие свои крепостные стены и тонкие изящные мосты между башнями на много километров в воздухе. Здесь через реку в разных местах перекидывались мосты, то простые и незатейливые, то с витиеватыми украшениями…

На площадях и полях, что были просто частью этого города-деревни, были неведомым Маше способом выращены рисунки и орнаменты. На искусственных прудах стояло несколько аквапарков, а в них брызгались и весело кричали – Маша слышала даже издалека – дети…

Да, здесь люди! Маша покрутила колёсико меморизатора и «прошлась» между домами, с упоением впитывая быт и радости народа – её народа! Она проводила глазами по их лицам, по одежде, совершенно разнообразной и то похожей на земную, то не похожей даже на одежду, заглядывала в окна, если они были, и спускалась под землю, где её глазам открывали подземные дворцы и причудливые машины, не похожие на машины.

Она прошлась на пару лет назад и вперёд – и ни разу в городе не прозвучали выстрелы, не пошёл затопивший дома дождь, не началась лютая зима, ни разу она не увидела демонстраций протеста, бездомных людей или инвалидов.

«Господи, это рай на земле или я сплю?..»

Первые впечатления схлынули, и Маша вдруг вспомнила, что она уже двадцать минут рассматривает город и при этом совершенно забыла про поиски Лиса.

– Всё, хватит на сегодня… – девушка устало откинулась на спинку сиденья меморизатора, щелкнула тумблером выключения и, наконец, убрала потные руки с пластин.

Маша встала, чуть покачнулась от усталости и пережитого катарсиса и с удивлением обнаружила, что чувствует себя немного по-другому, будто на голову выше себя прежней.

Выйдя со склада и направляясь к отсеку перемещения, Маша напевала какой-то навязчивый мотивчик и думала о Родине. Лис мог быть там? Лис мог быть её собратом по несчастью? Жил ли он в Леттуа Гири, или он жил в ту пору в другом, одном из тысяч неизвестных миров?

Думать об этом было бесполезно: девушка и сама не понимала, что представляет собой её Родина – город ли, планету ли, а то и галактику? Память позволила заглянуть в святая святых разума, но что означает виденное, скрывалось от глаз.

Надо отдохнуть и досмотреть… Сколько я просмотрела, если считать с момента, когда Лис ещё не был сотрудником БИМПа – Свен, Малик, Мейера, Эй-ты, камень, Кабибр, Острый Плавник, кто-то с Леттуа Гири… Имени не вспомню даже. Восемь. Одну не досмотрела. Вернусь, если потребуется, и досмотрю.

В агентстве – настолько велико было её нетерпение – Маша, не заходя даже в душ, сразу же отправилась к компьютеру базы данных.

– Так… Король Артур… – вбила она в строку поиска, но через долю секунды её ждало разочарование: тот, кто был королём Артуром в свои древние, заросшие паутиной века, в базе данных числился и проживал на данный момент где-то в Аргентине. Сотрудники агентства, да и Бюро тоже, веками собирали данные о цепочках носителей индивидов, чтобы облегчить перекрёстный поиск. Но Лис в базе не числился, а значит, Артуром быть не мог.

Маша поплелась в душ. Ну и что теперь? Дура, дура. Потому это и висяк, что никто из умных людей не догадался. Ещё бы к гадалке пошла, ненормальная.

Но под тугими струями и мягкими касаниями геля для душа печаль немного растворилась, опять натолкнув Машу на мысли о Лисе.

Так. Можно попробовать действовать методом исключения – найти всех индивидов, которых нет в базе… дура, как ты их найдёшь, их же нет!

А вот что. Лис – преступник, а значит, надо поискать кого-то, у кого сквозил в действиях преступный ум. Кто это? Допустим, десятник Кабибра. Звали его, кажется, Арикад.

Арикад исторической личностью, подобно королю Артуру, не был, а потому база выдала Маше сорок восемь тысяч Арикадов, живших в разное время и в разных частях света. Причём неважно, был среди них Арикад Кабибра или же нет. Всё равно даже за десять жизней не вычислить Маше среди них отсутствующего, которого там, может быть, и нет.

Больше мыслей у Маши не было, и она, бурча под нос какой-то мотивчик, пошла открывать очередное очевидное дело.

До конца рабочего дня она нашла двоих. Один был буддист из Японии, который умудрился в медитации выскользнуть из носителя. Маша ввела в психолокатор частоту потеряшки и тот сразу указал место – вершину Эвереста. Чего они все на Эверест лезут? Намоленное место там, что ли? Скорее всего, вершина мира воспринималась буддистом как место, самое близкое к духовному совершенству, или богу, или небу, или чему-то там ещё. Неважно.

Маша проверила показатели носителя – все носители постоянно и под запись транслировали свои показатели в БИМП, – и те оказались в норме, носитель не повреждён. Стало быть БИМПовскую бригаду ловцов мы не уведомляем, а вот парня в носитель возвращаем.

Маша открыла программу контроля носителей, настроилась на носитель буддиста и почесала голову: что сделать?

Смысл возвращения потеряшки в носитель основывался на одном простом принципе: пока носитель биологически функционировал достаточно сносно, он был неразрывно связан с носителем. Никакой радиосвязи или микроволн – личностная единица настолько крепко и основательно ассоциировала себя с биологическим организмом, что он становился самым ценным в её жизни. Отрицание физических благ, готовность уйти из жизни, спокойное отношение к смерти – всё это на поверку оказывалось пустыми словами, когда человек действительно оставлял носитель.

Чтобы вернуть иммигранта в носитель, требовалось лишь «пощекотать» носитель: потянуть мышцу, получить небольшой удар извне, сильно захотеть в туалет… Чем слабже была связь, тем сильнее требовалось воздействие, и индивида буквально втягивало обратно внутрь.

Девушке было неприятно делать это. Причинять боль – невеликая наука, но работа есть работа. Неизвестно было заранее, насколько сильно придётся калечить парня.

Маша начала с того, что буддисту стало холодно, будто он сидел на двадцатиградусном морозе. Полминуты, минута… Нет, он ещё на Эвересте. Хорошо.

Маша добавила икоту. Носитель заикал, но буддисту было хоть бы хны.

Так… Применим специальный приём. Маша спровоцировала у несчастного буддиста эрекцию, по носителю понеслись гормоны, впитываясь всеми органами тела, начинавшими работать в совсем ином темпе…

Всё. Безо всяких перемещений буддист оказался в носителе.

«Наверное, ему было хорошо там, вовне, – подумала Маша, – Хотя откуда мне знать».

Брезгливо отодвинувшись от пульта, словно он был сплошь покрыт голубиным помётом, она принялась за отчёт, занявший у нее пару минут.

Впереди был ещё один потеряшка, но к тому времени, как она расправилась с буддистом, он уже самостоятельно (а точнее, с помощью сердобольных граждан) пришёл в себя. Девушка увидела, как на переходе тонированный БМВ сбил собачку, и просто упала в обморок. Ошалело повисев над носителем пару минут, она быстренько очнулась от слабеньких хлопков по щекам.

Маша не стала даже отчёт заполнять по ней. Она хотела ещё раз вернуться к меморизатору и повнимательней глянуть на прожитые жизни. И, если честно, ещё раз побывать в Леттуа Гири и узнать, что произошло в те прекрасные и, наверное, ужасные тоже времена.

– Извини, Машенька, – осадил её, однако, Борисыч, – В доступе к меморизатору тебе отказано.

– Это что ещё? – растерялась та, – Я в чём-то провинилась?

Борисыч бросил взгляд на экран.

– Официальной причины не предоставлено. Но я могу тебе сказать свои мысли.

Он крутанулся в кресле и внимательно глянул на девушку.

– Выглядит, будто ты вышла за пределы своих полномочий и смотрела на то, что смотреть было нежелательно.

«Леттуа Гири», – сразу же подумала Маша.

– Допуск снят, скорее всего, временно. И снят он как предупреждение некоего заинтересованного лица в вышестоящем руководстве БИМПа. Так что можешь считать себя предупреждённой.

Маша вышла от Борисыча разбитая и просто пошла в столовую, где встретила Катю и Анжелу, бухгалтера агентства. Обе баловались плюшками.

Мрачная, Маша налила себе чаю и плюхнулась с ними.

– Что бурчишь, подруга? – поинтересовалась пухлая Анжела, которая постоянно ела пончики из кондитерской через дорогу и делала себя ещё более пухлой, – Жизнь замучила? Дела не раскрываются?

– Да раскрываются… некоторые, – пробормотала Маша, – но я ж не бурчу, я молча принимаю сложности на мои хрупкие девичьи плечи.

– Бурчишь, бурчишь, – подтвердила Катя, – Где я слышала этот мотивчик? Та-та-тата-тата. Детская песенка какая-то.

– Не знаю, – безразлично сказала Маша, – дайте чаю попить, в себя прийти.

Минуту три девушки в молчании пили чай.

– Заинька, попляши, серенький, попляши, – вдруг весело пропела Анжела, отбивая ритм по столу рукой, – вот как, вот как, попляши!

Катя с Машей воззрились на неё, перестав жевать.

– Сестра моя своему мелкому эту песенку петь любит, – объяснила она, – А почему Маша её бурчит, мне неведомо.

В голове Марии что-то заворочалось.

– В куст меня не бросай, в куст меня не бросай, – пропела она.

– Это что ещё за народное творчество, – засмеялась Катя, чуть не поперхнувшись чаем.

– Да так, никому не нужные и бесполезные воспоминания, – вздохнула Мария.

– Мультик детский вспомнила про Братца Кролика и Братца Лиса, наверное, – отметила Екатерина, – ладно, девочки, я пойду, труба зовёт.

– Бывай, – махнула рукой Анжела, явно собираясь продолжить пиршество.

А Маша вдруг только поняла, что сказала подруга.

– Какой мультик? Стой! – уже крикнула она вслед, – какой мультик, ты сказала?

Та обернулась уже из двери.

– Ну, про Братца Лиса и Братца Кролика. Помнишь, Братец Кролик ещё кричал – не бросай меня в терновый куст, не бросай меня в терновый куст.

Но Маша уже не слушала.

Она бросилась в свой кабинет, оставив на столе недоеденный пончик и ещё горячий чай, села там перед компьютером и пару секунд подумала.

Затем открыла карту Европы и стала её изучать, водя пальчиком по островкам. Нашла фотографии с суровыми красотами побережья Исландии…

А затем побежала к Борисычу.

– Борисыч, выписывай мне командировку. Командировку мне ещё не запретили?

Вечером того же дня Маша уже смотрела из окна самолета, как тучи проносятся внизу, а затем приземлилась в Рейкьявике. На следующее утро вертолёт нёс её к каменной скале Хайдрангур у побережья Исландии.

Девушка, сидя у продуваемой всеми ветрами двери вертолёта, наблюдала, как приближается снизу скала, крохотная вертолётная площадка на ней, и маяк Тридрангар – маленькое белое строеньице с красной крышей-колпачком.

А на площадке ждал её человек – бородач в свитере и сапогах, приложивший к глазам руку и наблюдавший, как садится вертолёт.

Маша спрыгнула с вертолёта, чуть не сбиваемая с ног плотным шквалом от винта, и заказная машина, выполнив своё дело, отбыла обратно на Вестманские острова.

Двое постояли в трёх метрах друг от друга, пока не улёгся стрёкот машины и стало возможно говорить и слышать.

– Что ж… Вот ты какой, братец Лис, – только и сказала Маша Лису.

– Где ж сегодня таких умных девочек берут, а? – весело улыбнулся тот, – Уж и на краю мира нашли. Как звать-величать мою отважную агентессу? Уже не Братец Кролик ли?

– Мария Сергеевна, агентство потерянных душ. Я сообщу ваше местоположение бригаде БИМПа, и вас заберут домой.

– Маша, я дома, – просто ответил Лис и сделал приглашающий жест рукой, – проходите. Не беспокойтесь, вы сообщите обо мне бригаде БИМПа вечерком, а пока отдохните после перелёта. У меня тут хоть и по-холостяцки скудно, всё же уютно. Обещаю – ни вашей жизни, ни вашей работе опасность не грозит.

Внутри оказалась одна-единственная маленькая комната со столом и стулом. Было тепло – помещение обогревала печка на каком-то неизвестном Маше топливе. Лис сразу же поставил на неё чайник, усадил Машу на стул, а сам сел на тахту, которую придвинул поближе к столу.

– А всё-таки признайтесь, как вы меня нашли? Я думал, обрубил все связи.

– Теория девяти жизней. Меморизатор. Мы встречались с вами близ этого островка несколько веков назад, горланили тупые песни. Вот вы конкретно, Лис, орали про Лиса, что запустил Братца Кролика в терновый куст.

– Это ты, безымянный бродяга, что нёс околесицу!!! – рассмеялся Лис, – Мы снова встретились! Подумать только, через столько лет! И как – подумать только! Теория девяти жизней – никогда в неё не верил!

Он хлопал по своим коленям ладонями и всё никак не мог успокоиться. Наконец, запал Лиса иссяк.

– Ты знаешь, как радостно встретить старых знакомых через столько лет и в таком, – он показал на Машу, – экстравагантном виде. Подумать только – теория девяти жизней! Да тебе просто повезло, Братец Кролик!

– Пусть так, – сказала расслабившаяся Маша, – но уж как есть. Пятнадцатилетний висяк раскрыла. Лучше расскажите Вы, Лис, почему исчезли с радаров.

Лис посерьёзнел и полминуты помолчал, потирая рукой лоб.

– Сколько лет Вы в агентстве, Мария Сергеевна? – наконец, ответил он вопросом на вопрос.

– Несколько жизней подряд. А в этом носителе – месяца три всего.

– Месяца три…

Лис налил вскипевшую воду в эмалированные кружки.

– Пробовали когда-нибудь цикорий пить? Так я его заварю, ничего другого у меня нет.

Он снова помолчал, осторожно отхлёбывая горячий напиток.

– Вам, Мария, – наконец начал он, – нужен меморизатор, чтобы рассмотреть жизнь в прежних носителях. Вы даже называете это существование жизнями! А мне не нужен меморизатор, я помню минувшие дни и так. И для меня это не жизни, а одна огромная, громадная, в половину вечности жизнь…

Три месяца Вы знаете об агентстве и БИМПе, выполняете свою работу – хорошо, получается, выполняете! А я знаю БИМП пусть не со времён его рождения, но уже очень долго. И я, будучи на руководящем посту, залезал во все его уголки, пережил все события, что с ним происходили… Раньше БИМП был другим.

Маша так же маленькими глотками отхлёбывала не особо-то нравящийся ей цикорий и слушала.

– Вы задумывались, Мария Сергеевна, каковы настоящие цели БИМПа, почему он был создан? Почему его сотрудники делают то, что делают? Кто направляет его деятельность? Вы знаете статус планеты Земля в галактическом сообществе?

– Ну, – девушка попыталась вспомнить разговоры, которые велись между сотрудниками агентства за обедами, – частью это планета-санаторий, частью – исправительная колония. По-моему, ещё перевалочная база.

– Мимо, братец Кролик. Официальный статус планеты Земля, который был для неё установлен много веков назад – планета-лаборатория.

– Лаборатория? – удивилась Маша, – Какие же эксперименты на ней ведутся?

– Почти никаких. Сейчас – почти никаких. Ты не задумывалась, почему на планете, которая не является планетой-тюрьмой, вообще существует агентство потерянных душ? Почему людям возбраняется выходить из своих бионосителей когда и куда им захочется? Что в этом плохого? Зачем заниматься их поисками, если они того не хотят?

Маша задумывалась. Задумывалась, но не пускала свои мысли далеко. Агентство – её родной дом, и думать так – значит, предать его! Однако заглушить вопросы, которые она задавала сама себе – те же вопросы, что задавал ей сейчас Лис! – не получалось. Оставалось лишь отвлекать себя, работать, и стараться работать хорошо.

– Последнее столетие работы в БИМПе подкосило меня, мою… целостность как существа. Мы занимались не тем, чем надо. И мне не удавалось установить источник изменений. Я был главой подразделения перемещений. Те планы и указания, что транслировались нам, поступали в виде безличных указаний, а их выполнение контролировалось агентами, что присылались сверху и работали вне нашей системы управления.

Статус планеты подразумевал создание в экосистеме и социуме ситуаций, требующих моделирования и исследования поведенческих структур… Простыми словами говоря, сюда собирали добровольцев, которые участвовали как бы, – Лис пощёлкал пальцами, подбирая нужное слово, – в некоем подобии реалити-шоу. Это началось задолго до моей работы здесь.

Я читал отчёты тысячелетней давности. Были тысячи и тысячи проектов. Вот пример: собирали двадцать тысяч добровольцев для отработки выживательных моделей поведения в жарком климате – бионосители с исследователями поместили в австралийские тропические леса и на несколько сотен лет оставили в покое.

Ребята знали, на что идут – согласно договору, они должны были провести в первобытно-общинных условиях континента неограниченно долгое время в состоянии забытья, построить какую-нибудь цивилизацию, создать орудия труда… Ну, либо погибнуть, что для исследователей было даже проще – время нахождения на проекте сокращалось, а премия по его завершении оставалась прежней.

Однако память добровольцев была временно купирована, чтобы не допускать соблазна, а вот инстинкт к выживанию остался. Ребята выживали как могли, а со спутников за ними следили машины, фиксировавшие все стадии и особенности эксперимента. Потом эти данные будут использоваться для правильной организации при колонизации других планет.

БИМП и агентство занимались своими прямыми обязанностями: подбирали исследователей, вырвавшихся из испорченных крокодилами или комариной лихорадкой носителей, и отправляли обратно – в свеженькие новорождённые организмы.

Маша, ты понимаешь корни агентства и БИМПА? Изначальную суть задач, что перед нами ставились? – Лис аж вскочил, чуть не пролив свой напиток, но сразу же сел на место.

– И это типичный пример для сотен экспериментов. Добровольцев набирали для работы на всех континентах. Для задач месячной и тысячелетней продолжительности. Для выведения новых ветвей бионосителей. Для выработки регламентов первого контакта с разными типами иных цивилизаций. Для выведения домашних животных, приспособленных под те или иные цели…

Регулярно присылали преступников из других регионов Галактики на разного рода неприятные эксперименты, на которые не находилось добровольцев. БИМП подписывал с ними соглашения о сокращении сроков заключения «год за два», и парней спускали сюда для проверки… допустим, жизнеспособности общества, где остались одни мужские носители.

Разумеется, от проводимых сотнями лет экспериментов, удачных или и неудачных, оставались осколки. Некоторые исследователи умудрялись оставаться на планете по завершении работ и обустраивались на постоянное место жительства – в сознательном состоянии или нет. На планету залетали желающие острых ощущений туристы. Те же преступники выходили из-под контроля. Исследователи, что работали на проектах сотни лет, умудрялись создавать технологии типа буддизма или спиритионики, позволяющие сбегать из носителей большим группам людей…

Но Маша, это было в рамках! Мы обнаруживали беглецов и помещали их обратно, поскольку даже такие повороты экспериментов были ценнейшей их частью, и никакая совесть не мешала спать по ночам! Мы действовали в рамках планетарного статуса, в рамках договоров, мы никого не обманывали, даже если приходилось силой заставлять беглеца продолжать своё бытие в качестве наполнителя для носителя! Понимаешь? Всё было в порядке! Мы просто выполняли свою работу и гордились этим.

А потом… – Лис вздохнул и помолчал, – Мы как-то незаметно перестали выполнять работу, которую считали своей. Вместо контроля участников экспериментов мы стали тюремщиками. Вместо того, чтобы обеспечивать чистоту проведения экспериментов, мы вообще перестали интересоваться экспериментами. Вместо того, чтобы проводить проекты по помощи позитивным начинаниям, мы стали увечить негативные начинания…

Ты понимаешь эту разницу, братец Кролик? – Лис печально посмотрел на Машу.

Что-то зрело в Машиной душе, тонким слабым ростком пробиваясь через толщу асфальта. Она сидела и просто молчала. Мысли путались. Пробежала мысль – мол, Лис просто манипулирует мной, поганец, пользуясь тем, что я не держу ствол у его виска. Но эта мысль сразу капитулировала, поскольку Маша так не считала.

Снова заговорил Лис.

– Может быть, я вношу сумятицу в Вашу жизнь, Мария Сергеевна, а может быть, Вы сидите и наслаждаетесь болтовнёй идиота, который настолько глуп, чтобы пытаться переубедить Вас. Но Вы сами спросили меня, почему я сделал то, что сделал. И я отвечаю.

Я пытался спрашивать у руководства, откуда мы получаем указания. Они странно смотрели на меня и говорили, что мы всегда так делали. И я не могу упрекнуть их в этом – всё руководство проживало в своей должности максимум один жизненный цикл носителя и просто не могло заметить разницы.

Я начинал проводить свои исследования – с помощью архивов, что хранятся столетиями на лазерных матрицах, с помощью меморизатора, с помощью задушевной беседы с руководителями за бокалом хорошего вина. Но в итоге узнал лишь то, что так и должно быть, а что здесь такого, все же так делают, и не занялся бы ты, Лис, чем-нибудь полезным.

И в течение этого времени мне сначала вроде как ниоткуда намекали, чтобы я перестал заниматься антиобщественной деятельностью (будто бы сама государственная машина сделала это), затем был устроен ряд невинных происшествий, в результате которых я потерял свой коттедж на Земле, автомобиль и лучшего друга. Всё это было искусно обставлено как несчастные случаи. Затем я узнал, что из моего родного мира пришёл запрос на моё возвращение – якобы я совершил там преступление против человечества, и меня наконец-то нашли.

Мне было страшно до чёртиков, но я крепился, надеясь на свою незаменимость на должности. Однако я понимал, что до этого дойдёт, и стал тихо готовиться к побегу.

Через полтора месяца поисков мне удалось установить источник. Это было сложно сделать, поскольку этот человек намеренно творил противоправные дела и перекладывал их на плечи других. Он разрушал позитивные группы БИМПовцев, которые расследовали неугодные ему дела по настоящим, официальным предписаниям, и выставлял это как спасение мира от вероломных предателей. А затем он изменял официальные предписания, аккуратно менял персонал (всех, кроме меня, потому как меня некем было заменить) и делал вид, что это и есть настоящие законы БИМПа.

Он получал донесения от агентов, обнаруживавших неудобные неувязки в работе организации, и они пропадали в никуда. Он ловил ошибки неугодных ему оппонентов и превращал их в чудовищные преступления. И когда редкие, очень проницательные люди вежливо указывали ему на неадекватность его действий, он ни на миг не смотрел на свои побуждения, а столь же вежливо расправлялся с ними руками других людей, в результате чего их репутация была безнадёжно испорчена.

Я бы никогда не вычислил его, если бы он, словно крот, не оставлял за собой пустоту. Когда среднестатистический вор хочет скрыть совершённое им хищение, он пытается выглядеть как обычный человек Если такое хищение было единственным, истину не установишь – за день мимо камеры прошло столько людей, и вором мог быть каждый.

Однако если этим вором совершено несколько сотен хищений, можно попытаться сопоставить, кто мог находиться рядом в каждом из этих случаев. И если мы таким образом найдём самого обычного, прекрасного, доброго и отзывчивого человека, он уже не обманет нас.

Что ж… Я нашел этого доброго, великодушного, ответственного, прекрасного человека. Прекрасного семьянина, любимого начальника, отличного отца и мужа. Сейчас его зовут Майрус Квинт.

Маша чуть не пролила кружку с остывшим цикорием.

– Однофамилец и тёзка Директора земного БИМПа? – дрогнувшим голосом спросила она, не веря услышанному.

Лис только отрицательно покачал головой.

– Нет. И я подверг Вас опасности, назвав это имя. Но я не мог по-другому объяснить, что происходит.

– Но Майрус Квинт в должности Директора находится лишь пару лет!

– Майрус Квинт – это имя носителя, Братец Кролик. Тот, кто находится в этом сосуде, руководит БИМПом несколько десятков лет. До этого его звали…

– Инсиниус Лука… А до этого – Павел Кубарь…

– Вы хорошо знаете историю БИМПа, Мария, вам пятёрка.

– Не давите на меня, – вдруг встрепенулась Маша, – я вам не бестолковый неофит, а официальный сотрудник, который находится при исполнении служебных обязанностей!

– Я Вам сразу сказал, – пожал плечами Лис, – я не буду чинить препятствий правосудию.

Маша встала и вышла на свежий воздух. Её тело прошиб свежий северный ветер, сразу забравшийся под лёгкую куртку и добравшийся до подмышек. Небо затягивалось тучами, а волны беспорядочно метались, словно барашки, лишившиеся вожака.

«Дура я, дура, – обозвала себя Маша, – Если он сейчас выйдёт и толкнёт меня в спину, я полечу вниз со скалы, и никто никогда об этом не узнает». Однако она не обернулась.

Постояв минуту и обдумав положение, Маша вернулась в комнатушку маяка. Лис сидел за столом и цедил свой цикорий.

– На этой скале есть подземелье? – спросила Маша.

– Слишком громко сказано. Здесь есть погребок размером в половину человеческого роста.

Маша достала мобильник и включила камеру.

– Катя, девочки, я нашла Лиса, – проговорила она и повела камерой на себя, затем на сидящего за столом Лиса, – вывозите нас отсюда. Это побережье Исландии, скала Хайдрангур, маяк Тридрангар. Забирайте нас.

Затем выключила камеру.

– БИМПовцы будут здесь через полчаса и без этого, – усмехнулся Лис.

– Неважно, – ответила Маша, – это для меня.

Она села на свой стул и положила руки на колени.

– Лис, найдите где-нибудь верёвку и свяжите меня, – сказала она, – Затем положите меня в погребок. Будьте добры, аккуратно. А затем валите отсюда со всех ног и подальше, что я больше Вас никогда не видела.

Лис несколько секунд посмотрел на девушку, затем мотнул головой и снял с потолка пустующую верёвку для белья.

– Не бережёшь себя, братец Кролик, не бережёшь… Не пожалеешь?

– Уже жалею, – буркнула Маша, села на стул и подставила руки для прохладной верёвочной удавки.

Как Лис ускользнул с острова, она так и не поняла. Но когда через двадцать минут в комнате появились БИМПовцы, взявшие с собой одного устрашающего великана в хаки и с какой-то махиной наперевес, его уже и след простыл.

Люди в штатском бережно достали Машу и развязали ей руки.

Маша молчала. БИМПовцы тоже ничего не спрашивали. Они за полминуты обнюхали весь крошечный островок, пригласили Машу в вертолёт и отправились обратно.

Маша молчала. Она запуталась. Её внутренний раздрай напоминал ей самой запуганного свидетеля на суде, с одной стороны на которого давит прокурор, со второй – адвокат, с третьей – дружки обвиняемого, стоящие на улице и ожидающие приговора, тайком держа руку на спусковом крючке пистолета, а в четвёртой – семья жертвы, что будет обвинять его во всех грехах человеческих, стоит ему только не подтвердить ангельское поведение жертвы. И только право хранить молчание спасёт его.

На девушку просто не обращали внимания – она была уже не нужна. Ищейки, которым был нужен Лис, были профессионалами: потерпев поражение, они не стали заламывать в отчаянии руки или срываться на агентессе, что нашла и упустила преступника. Они сосредоточились на новых задачах.

Нашла и упустила – эти две чаши весов уравновесили друг друга. В агентстве Маэстро сдержанно поблагодарил девушку за работу, но дифирамбов за раскрытый висяк петь ей не стал.

Работа снова пошла своим чередом, но только Маша чувствовала, что она сходит с рельсов как поезд, пытающийся проехать после стрелки по обоим путям.

Жизнь то ли закончилась, то ли начиналась. И что из этого было правдой – не смог бы увидеть в своём хрустальном шаре даже самый башковитый прорицатель.

Гектор

Говорят, что деньги развращают человека, но это не совсем так. Деньги развращают бездельника.

Теоретически Маша, жившая в двадцати минутах езды от работы на улице Тарана, имела финансовые возможности (деньги в тумбочке, что клал туда Маэстро) преодолевать это пространство на такси, машине с личным водителем и, при желании, на вертолёте.

Но она так не делала. Рано утром встав, почистив зубы и выпив чашку чая с булочкой, она выходила из своего подъезда под пронизывающий северный сквозняк, и брела по плохо расчищенным от снега тротуарам к остановке общественного транспорта.

Там, вместе со жмущимися в пальто и куртки собратьями-горожанами, она ждала автобус десятого маршрута, впихивалась в его тёплый, душноватый, пахнущий соляркой и потом работяг салон.

Двадцать минут неторопливого путешествия в сдавленном со всех сторон состоянии – и она выходила на благословенно свежую, продуваемую ветром с залива остановку. Дом Агентства потерянных душ был уже напротив.

В один из таких будних дней, стоя у светофора и случайно оглянувшись на медленно отползающий и отчаянно тарахтящий автобус, она увидела в заднем стекле ЕГО.

Парень выглядел как громом оглушённый. Он таращился на Машу, будто на её месте стоял по меньшей мере африканский слон, но во взгляде его был не столько страх, сколько безмерное удивление и какая-то безотчётная тяга.

Постояв несколько секунд в шоке, он рванулся было сквозь людской заслон к выходу, но было уже поздно: автобус набирал ход и не собирался открывать дверь забывшему выйти недотёпе.

Парень прижал к стеклу пятерню и стал молящим взглядом буравить Машу, пока автобус не скрылся за поворотом.

Маша посмотрела ему вслед, мотнула головой и стряхнула с себя его взгляд, будто налипшую паутину, а затем пошла на зелёный свет через дорогу.

Парень откровенно не понравился ей.

Задел он какую-то из чувствительных струн её души, чиркнул боком по какому-то гадкому, неприятному воспоминанию, так и не проявил эту память, и ушёл, оставив разворошённым этот клубок впечатлений.

Маша как зомби вошла в дверь агентства, автоматически поздоровалась со всеми и прошла в кабинет, где за текучкой неприятный попутчик забылся.

Через два дня она увидела его снова. Он ждал недалеко от остановки, прячась за угол облупленного пятиэтажного дома. Маша сделала вид, что не заметила парня, однако краем глаза увидела, как он отделился от остановки и шпионским манером проскользнул за остановку, а затем за трансформаторную будку. Парень явно хотел проследить, где она работает.

– Паш, – подёргала Маша охранника агентства, как только входная дверь закрылась за нею, – за мной следят.

– Да? – Пашу явно порадовала возможность прервать многодневную тягучую рутину, которой была его работа в агентстве, – А давай мы его с тобой по камере и отследим!

Они прошли в комнатёнку охраны, где Паша прокрутил запись одной из камер, обращённой к остановке, на несколько минут назад, и освободил кресло Маше, – Говори, кто?

Маша проследила, как подъехал к остановке её автобус, увидела себя, идущую по зебре через дорогу («иду как пингвин», – не смогла не отметить про себя Маша, – «надо следить за походкой»).

– Вот он! – наконец, ткнула Маша пальчиком в монитор, и Паша остановил запись.

Да, это был он, боязливо, совсем не по-шпионски выглядывающий из-за остановки.

– Сейчас мы просканируем его, паршивца, – со злобной любовью пропел Паша и заслал вырезанный кадр в одну из программ распознавания, подключённую к базе агентства.

Системе не потребовалось и доли секунды.

– Ну, давай смотреть, – удовлетворённо сказал Паша, присел на край стола и наклонился к монитору.

– Верещагин Гектор Владимирович, – прочитала резюме своего преследователя Маша, – 24 года, не женат, работает слесарем на вагоноремонтном заводе. Родители… Перемещения…

– Есть что-то интересное? – поинтересовался Паша.

Маша пожала плечами.

– Нет. Никак не опасен для агентства и БИМПа. Я его раньше не встречала и никаких связей не имела. Единственное что – одним из хобби является спиритионика, но он, если есть связь по этой теме, должен скорее убегать от меня, а не преследовать. В общем… Не знаю.

– Сообщаем в БИМП?

– Да, нет, что из пушки по воробьям стрелять. Придёт время – узнаем, что он от меня хотел.

Время пришло завтрашним утром – на этот раз шпион ждал Машу, выглядывая из-за угла соседнего дома. Маша степенно прошествовала мимо, будто не замечая соглядатая, и зашла в дверь агентства.

Паша был уже на взводе.

– Вот он, опять! – возбуждённо тыкал он в экран монитора, – И он идёт сюда! Уложить его разрядом, пока не прикоснулся к двери?

Маша остановила руку наконец-то почуявшего профессиональную полезность Паши, тянущегося к кобуре.

– Нет. Ты просто стой рядом на всякий случай. Сейчас узнаем, что он хочет.

Маша встала у двери и стала ждать.

Дверь нерешительно отворилась, и в щель, сразу подёрнувшуюся паром, боязливо просунулась голова парня. На улице сегодня бесчинствовал солнечный свет, поэтому Машу, стоящую в паре метров от него в затемнённой прихожей, и Павла сбоку двери он просто не заметил.

– Простите, – обратился он ни к кому конкретно, – что здесь за организация?

Паша больше не вытерпел. Он схватил парня одной своей лапищей за грудки и втащил того внутрь.

– Кто вы и почему следите за сотрудницей организации. И руку из-за спины, ме-едленно… Спокойно… Без рывков…

Застывший от ужаса парень действительно держал руку за спиной. После слов Паши он медленно, легонько потрясываясь, достал руку из-за спины и показал её содержимое.

– Это… девушке… – Только и смог проговорить он.

Маша густо покрылась пунцовыми пятнами стыда. Она не нашла слов, которые могли бы подойти к ситуации, поэтому просто отвернулась, потёрла руками лицо и повернулась снова.

Она могла представить, что молодой человек был инспектором БИМПа, что он был разведчиком враждебного государства, что он искал ЖЭК с целью выбивания скидки на отопление, что он искал виновника смерти его любимой бабушки, оставившей после себя подробное описание убийцы…

Единственное, чего она не могла себе представить, – что молодой человек окажется молодым человеком, а она – девушкой.

Верещагин Гектор Владимирович держал перед собой букет из пяти розочек, немного побитых внезапным нападением Павла.

Первой пришла в себя Маша.

– Павел, отпусти молодого человека, – сказала она и приблизилась к Гектору.

– Извините… – прошептал тот, исподлобья взглянув на Машу, – Это было Вам.

Маша взяла из рук парня букет и посмотрела на него с разных сторон.

– Спасибо, – в её голосе не было благодарности, – откуда Вы меня знаете?

Гектор посмотрел на Марию, но покачал головой.

– Извините, я не могу сказать этого вот так, внаскок. Но, поверьте, я не желаю Вам ничего плохого. Наоборот, я… почти не верю, что снова встретил Вас.

– Что значит «снова»? – тоном следователя спросила Маша.

Но тот только покачал головой.

– Я могу Вас попросить встретиться со мной и поговорить… просто поговорить?

– Я не встречаюсь со всякими проходимцами.

– Я уверяю – это безопасно, и это не будет свиданием. Я не настолько самонадеян, чтобы после всего случившегося рассчитывать на хорошее отношение и тем более романтическое свидание.

Маша критически, но без былого хлёсткого скепсиса, осмотрела парня с головы до ног.

– После всего случившегося? Молодой человек, вы меня, случаем, ни с кем не путаете?

Но несостоявшийся шпион просто вздохнул, повернулся и взялся рукой за ручку двери.

– Я пойду, больше вы меня не увидите. Прости меня, прости за всё, моя Виолочка…

– А ну стоять! – крикнула Маша сорвавшимся голосом: сердце её забилось в груди, как птица в клетке, а дыхание перехватило так, что слова с трудом выходили из её рта.

Десятью минутами позже Маша и Гектор вошли в кафе «Снегурочка», что находилось за пару улиц от агентства, и сели за столик в углу заведения. Подошедший официант получил заказ на кофе и круассаны.

– Прежде всего, Гектор или кто бы вы там ни были, я хочу, чтобы Вы поняли: я Вам не доверяю, и Вы мне не нравитесь. Я просто хочу разобраться, что Вам от меня надо.

Гектор покачал головой, грустно соглашаясь.

– Трудно было бы ожидать чего-то другого. Спасибо, что ты согласилась поговорить со мной, для меня это просто… отдушина.

– Тогда я жду.

– Тогда… Извини, мне придётся начать… очень издалека.

И он завёл свой рассказ.

– Не знаю, знакома ли ты с общественным движением, которое уже около полутора веков существует на территории половины нашей планеты. Оно называется «спиритионика». Спиритионика позволяет человеку раскрыть свой потенциал, вернуть яркость жизни и…

– Мне известно, – прервала его Маша, – что на данный момент движение запрещено, и занималось оно в основном завлечением людей в свои ряды и их последующим убийством.

– Внешняя версия такова. Но сейчас я не буду ратовать ни за, ни против движения. Я расскажу о нём, потому что оно имеет непосредственное отношение к теме разговора.

Убийство – это когда один человек согласно своему вредоносному намерению лишает жизни другого. Однако целью практик спиритионики являлось извлечение человеческого существа из его телесной оболочки, поскольку та является его тюрьмой. Такой выход не является смертью – ведь при этом телесная оболочка не умирает и даже не повреждается.

Спиритионика не была первой попыткой такого рода. На Древнем Востоке лидеры духовных практик давным-давно увидели ценность подобного выхода и с помощью медитаций, сосредоточений и различного вида созерцания побуждали своих последователей покидать свои бренные тела и выходить за пределы колеса перерождений. Я прошу прощения за терминологию, но я не являюсь специалистом в этих практиках и могу говорить некорректно.

Однако такие практики плохо приживались на Западе. Причин тому несколько, и одной из них была разница менталитетов. Далеко не каждый европеец мог позволить себе несколько десятков лет на запоминание старинных текстов и медитацию. Да и результат после этого был не гарантирован.

Поэтому в середине двадцатого века философ по имени Вильгельм Гордон, увлекавшийся древними духовными практиками, адаптировал буддийские медитации к европейскому человеку, а заодно нашёл несколько новых способов освобождения человека от его ментальных оков, которые сделали работу более быстрой.

Одним из таким нововведений была парная работа: вместо одинокого сидения в холодной пещере, человеку предлагалось работать в сотрудничестве со специалистом-спиритиоником, который знал толк в проблематике освобождения. Такие специалисты дорогого стоили… Они были, фактически, проводниками человека в мир его мечты, и это не было только красивыми словами! Этих специалистов так и называли – Проводниками.

Специалиста-спиритионика было нелегко обучить, работать с ними было большой честью и удовольствием, и основой успехов каждого последователя спиритионики были именно они – Проводники.

Итак… Я знал одного Проводника лично, она была моей женой. Её звали Виола.

Гектор бросил беглый взгляд на Машу, но та не отреагировала. Она ждала продолжения, и Гектор продолжил.

– Обычно, когда человеческое существо покидает своё разрушенное тело и попадает в новое, он теряет память об ушедшем кусочке жизни и начинает жизнь с чистого листа. Но это не так! Рождается не новое существо, а лишь хорошо забывшее все свои миллионы лет старое!

Мы, спиритионики, которые зашли на семнадцатый уровень, уже не столь забывчивы. Поэтому я помню, что происходило в прошедшей жизни. Меня звали тогда Марком, и я был оболтусом, каких бог не видывал…

Маше стоило огромных усилий не пустить слёзы на свои глаза.

– Я был тогда бас-гитаристом одной никому не известной, однако гастролирующей рок-группы. В семидесятых годах прошлого века мы несколько лет подряд выступали в забегаловках, в которые нас приводила дорога. Нас было четверо, мы были молоды и не особо-то задумывались о будущем.

Было это в Европе, где-то на севере – Германия или Дания. Сочинитель из меня был тогда никакой, басист – немногим лучше, ну и деньги нам давали за выступления соответствующие паре обедов в этой же самой забегаловке.

Однажды мы играли недавно отгремевшую по радио и жутко популярную тогда «Отель Калифорния». В зале было темно и романтично, и мы решили ограничиться балладами. Помню как сейчас: при первых переборах струн соло-гитары Андреаса из-за столов встали две парочки и вышли на маленький свободный пятачок перед сценой танцевать.

А потом вышла ты… Маленькая, чёрненькая как испанка, с острыми глазами и точёной фигуркой, ты одна танцевала, не обращая ни на кого внимания, с закрытыми глазами, отдаваясь волнам музыки. И я помню, как очень тщательно старался играть в такт ударной секции, чтобы не нарушить твою идиллию…

Затем «Отель Калифорния» закончилась, и мы стали играть назаретовскую «Любовь ранит». Ты продолжала танцевать, но глаза открыла. Танцевала и улыбалась – почему-то именно мне. А я, как сущий дурак, улыбался тебе и не мог оторвать от тебя глаз.

После программы я подошёл к своему столику и познакомился. Тебя звали Виолой, и ты была не испанка, а русская. И приехала ты в Германию учиться новой науке, имя которой было «спиритионика».

В тот же первый день нашего знакомства мы оба поняли, что наш вечер, полный удивительного общения и взаимной симпатии, может закончиться только завораживающей, магической, расцвеченной салютами страсти ночью…

А после этой ночи я подошёл к ребятам из группы и сказал, что моё турне закончено.

Мы уехали к тебе в кампус и стали жить вместе. Я устроился на работу в закусочную, поскольку кроме как дёргать за струны ничего больше не умел. А у тебя была мечта – стать Проводником и работать по этой специальности, принося людям счастье, избавление от проблем, новые жизненные свершения и благословенную свободу…

Я тоже увлёкся спиритионикой, но я никогда не был настолько открыт людям и не любил мир, как ты. Моим несколько эгоистичным желанием было лишь встать с один ряд с великими и увековечить себя в музыке подобно Джону Леннону или Ричи Блэкмору.

Но услуги Проводника стоили дорого. Моей же мечтой было приобрести Проводника в лице любимой девушки. Я предложил тебе связать наши жизни, ты с радостью согласилась и стала моей женой. Казалось, что жизнь раскрыла нам свои объятия и впереди – только усыпанный бриллиантами успехов и счастья путь впёрёд! Однако в этом пути оказалось слабое звено, и слабым звеном был я.

Я часто приходил в то здание, где располагались классы и полигоны для обучения спиритионике, Я познакомился со множеством людей, что стали мне друзьями. Ты, когда обучалась спиритионике, тренировала свои ещё пока неуверенные навыки на мне. И я увидел, что это хорошо. Для мира, который погряз в коррупции и лжи, это место сияло чистотой помыслов и мощью исцеления от пороков людских как бриллиант среди навозной кучи!

Скоро в нашей совместной работе над собой наметился первый кризис. Я всегда любил на досуге покурить травки, а когда мы с группой собирались вместе после выступлений и отдыхали, травка стала обязательным атрибутом жизни, без которой ты – не ты, а музыкант – не музыкант.

Однако выяснилось, что наркотики – а травка оказалась лёгким наркотиком, как ни крути, – не позволяла мне управлять своей мыслью в должной мере. Ты сказала, чтобы я отказался от травки, иначе наш прогресс в практике станет невозможным.

Я сказал – да легко! И отказался от неё на два месяца, после чего понял, что сказать проще, чем сделать. Мы работали тогда над способностью высвободить внимание из различных потаённых уголков разума и переместить его в настоящее и будущее – огромные куски не использовавшегося ранее внимания добавляли так много к талантам человека, что он автоматически оказывался на голову выше своих недавних друзей.

Однако я сорвался, у меня произошёл нервный срыв и рецидив, и два месяца твоей упорной работы – каждый день по три-четыре часа после работы! – ушло в мусорный ящик.

Ты не рассердилась, а попросила меня больше так не делать, и я легко дал обещание – ведь нет ничего проще, чем дать обещание!

И сорвался через две недели. Мы ненадолго поссорились: я – потому что нужно было как-то оправдать свою слабость, а ты – потому что жутко устала работать по тринадцать-четырнадцать часов в сутки и наблюдать, как работа последних недель на твоих глазах смывается в унитаз.

Но мы всё ещё любили друг друга, и на семейном финансовом совете было принято решение собрать те крохи, которые мы накопили за последние полгода, взять дополнительный кредит в банке и отправить меня на программу реабилитации от наркотиков. Точнее говоря, те крохи, которые накопила ты – к тому времени ты уже закончила обучение и работала Проводником, зарплата твоя существенно выросла, и ты финансово тянула и себя, и меня, до сих пор спорадически работавшего в различных кафе и кабаках и увольняющегося оттуда, как только работать надоедало.

На программе реабилитации, длившейся полгода и проходившей в частном пансионате, мне вычистили организм от накопившихся шлаков, напичкали его витаминами и минеральными веществами, рассказали о важности честности, осмотрительности и здорового образа жизни, после чего выпустили обратно.

Первое время после этого наша работа как Проводника и подопечного шла нормально, и, казалось, так будет продолжаться вечно! Но однажды вечером, совершенно неожиданно, меня скрутило так, что я не мог ни кричать от боли, ни распрямиться, ни слова сказать. Приехавший врач вызвал скорую, которая с мигалками и нарушениями правил дорожного движения отвезла меня в больницу.

Истина застала меня врасплох: моё тело было так истерзано травкой и алкоголем, которые лет десять были моими постоянными спутниками в гастролях, что кишечник, поджелудочная, кровеносные сосуды и другие органы оказались повреждены без возможности восстановления. А это значило, что никакие операции или здоровый образ жизни не помогут мне восстановить здоровье. Мне оставалось медленно умирать, всё чаще и чаще испытывая приступы боли и госпитализации.

Для меня это был удар, и дело было не только в том, что впереди замаячила неизбежная и, возможно, мучительная смерть. Теперь я считался неизлечимо больным, а, согласно правилам спиритионики, Проводникам было запрещено работать с такой категорией людей, как неизлечимо больные. Ты не могла больше вести меня за собой.

И твой образ потускнел… То, за что я принимал свою любовь и уважение к тебе, было наполовину лишь эгоистичным желанием получить бесплатные услуги Проводника по знакомству.

Помню, когда в головной организации мне отказали в дальнейшей помощи Проводника – любого проводника, – я как сомнамбула вышел на улицу и остановился перед выходом. Мой путь в спиритионике закончился, мои отношения с участниками бывшей рок-группы были разрушены, и что дальше?

Направо от меня на другой стороне улицы была дверь в книжный магазин, налево – дверь в бар. И я пошел налево. И напился впервые за пять лет.

Наши отношения с тобой ухудшились – нет, мы не ругались, не кидались предметами посуды, не лили слёз. Над семьёй, подобно тяжёлой туче. повисло безразличие. Мне было неинтересно сходить с бывшей любимой женщиной в кино, мы больше не сидели в кафе тёплым вечером и не смотрели друг на друга с улыбкой… Я приходил домой, дежурно целовал свою ранее ненаглядную Виолу и читал газеты. Меня практически не было.

Затем твоя практика в Германии кончилась, и мы с тобой переехали в Россию, в город, в котором сидим сейчас в кафе. По необъяснимым для меня причинам проблем с переездом и гражданством у меня не возникло, хотя в те годы иностранцев из капиталистических стран не очень-то жаловали в Союзе. Мы жили на твоей квартире, зарабатываемых тобой денег хватало на нас двоих, и работала ты в этом же самом здании… Странно, да? И я так и не понял – продолжала ты работать Проводником или нет. Мне уже не хотелось узнавать. Мы уже не были близки.

Я устроился работать дворником, поскольку для других работ русский знал ещё маловато. Днём очищал от снега несколько дворов, а затем… Я наткнулся на объявление.

У приверженцев спиритионики существовали конкуренты. Называли они себя по всему миру Новой спиритионикой и отличались тем, что считали, что развили спиритионику до небывалых доселе высот, а потому с методиками её основателя можно было не считаться.

Новые спиритионики, формально говоря, были вне закона: они использовали торговые марки и знаки спиритионики, хотя права на то не имели. По ценам «Новые» демпинговали – в то время когда официальная спиритионика вкладывала огромное количество зарабатываемых средств в распространение книг и гуманитарные программы, конкуренты паразитировали на этой волне и предлагали услуги Проводников за меньшие деньги.

Официальную спиритионику «Новые» не любили – они называли её сектой и распускали слухи, что спиритионики этого движения занимаются не освобождением людей от телесных пут, а зарабатыванием денег (собственно, именно в том, что делали сами). Для приверженцев же официальной спиритионики связаться с «Новыми» было словно как вываляться в грязи.

Было так всегда и для меня. Однако сейчас Новая спиритионика (а именно объявление об услугах Проводников этой группы я встретил на доске объявлений) заиграла для меня яркими красками: правила о запрете процедур для неизлечимо больных у них не было.

Я тайком от тебя скопил немного денег и пришёл на приём к Проводнику Новых. Потом ещё на один и ещё на один… Пока не понял, что самой большой проблемой Новых спиритиоников было не то, что они паразиты, а то, что они, собственно говоря, недоучки. Терапия в группе Новых не дала мне ничего: запрет на работу с неизлечимыми оказался не пустым звуком.

Однако у Проводника Новых была другая сторона личности. Её звали Мариной, она была красивой, и она хотела насолить Проводникам официальной группы тем, что уведёт у одной из них мужа.

Мужем был, конечно, я. И ей практически не потребовалось усилий: глубоко внутри я настолько отвратительно себя чувствовал и настолько презирал свою нынешнюю жизнь, что был лишь рад разорвать последнюю ниточку в наших отношениях: пусть и эфемерную, пусть и сугубо официальную, но верность своей супруге.

Домой я в ту ночь не пришёл. Я провёл эту ночь у Марины. Но я не пришёл к Марине в следующую ночь. Я написал тебе короткую записку о том, что наши отношения закончены, купил билет и уехал в Германию.

Не описать, каким предателем я себя чувствовал. Я нашёл в себе силы воссоединиться с ребятами из моей старой группы, и они, памятуя о старой дружбе, нашли мне местечко в одном пабе, где я каждый вечер отрабатывал своё питание и проживание, продолжая играть на бас-гитаре.

Однажды я написал тебе, где я и как живу, но ответа уже не получил.

И так продолжалось пять лет, пока однажды…

Пока однажды в бар не зашёл почтальон и не передал мне письмо, в котором сообщалось, что ты погибла под колёсами машины. Я оставался твоим официальным мужем и твои родственники снизошли до того, чтобы отправить мне приглашение на твои похороны.

Я думал, что я забыл тебя, а в сердце моём пусто, но только сейчас понял, какую пружину эмоций я сжимал внутри, не давая ей освободиться… Я сидел и полчаса рыдал над этим письмом, как мальчишка. А затем купил билет и в тот же вечер вылетел в СССР.

На похоронах меня почти никто не помнил, и я держался в сторонке. Да и не хотел я говорить ни с кем из твоих родственников. Хоронили тебя по православному обычаю, и я думаю, что это была не твоя инициатива, а, скорее, твоих родителей.

Гроб занесли в небольшую часовенку при кладбище. Полутёмное помещение всё пропахло свечами и маслом. Твои родные со скорбными лицами и слезами на лице стояли вокруг гроба с открытой крышкой, в котором лежала ты… твоё тело. Поп что-то говорил про твоё путешествие в новую жизнь, пропел несколько псалмов, проинструктировал родственников о правильном поминовении покойника, но я его не слушал. Я смотрел на тебя и не мог поверить, что в гробу лежишь ты, а не я. Там должен был лежать я, обязан был быть я! Не ты!

Наконец, близкие простились с тобой, и наступила моя очередь. Еле переставляя ноги, я подошёл к гробу. Ноги мои подкосились, я упал на колени, рукой прикоснулся к краю гроба, а голову положил тебе на бёдра.

И на меня начала сваливаться ответственность. Мне чудилось, будто огромные каменные плиты сваливаются на меня, выдавливая из моего тщедушного тела всю скверну и наполняя меня будто из ниоткуда новым смыслом.

Первый удар невидимой каменной плиты – и я вспомнил, как мы танцевали с тобой в том далёком баре – угловатый молодой парень с шевелюрой рокера и маленькая черноглазая девушка-испанка, живая и безудержно-весёлая. И вдруг та самая пружина в моей груди наконец-то сломалась – и я вдруг ощутил ту самую любовь, ту самую неистовую страсть, что жила внутри всегда, но была задавлена ложью, предательством и оправданиями…

Я чуть не закричал от бессилия и свежего осознания того, что ты ушла… Но я смолчал, вонзив до крови свои зубы себе в руку.

Однако отдохновения мне не было, и сверху на меня свалилась вторая каменная плита, вышибив из меня дух. Я несколько секунд не мог дышать от нового понимания, что именно ты сделала для меня. Я так долго пытался скрыть от себя самого то количество добра, что ты внесла в мою жизнь, и то количество хаоса, который я внёс в ответ на это в твою. Я осознал так ясно, как никогда не видел, как ты долго и упорно вытаскивала меня из трясины безумия, которым люди обычно называют повседневную заурядную жизнь. Как самоотверженно и без ожидания награды ты вела меня как Проводник, оплачивала мои реабилитации, терпела мои провалы, терпела моё безразличие… И как я раз за разом предавал всё то, что было нам дорого…

Я не знаю, как можно жить дальше с этим. Я уверен, что люди, доводящие свою жизнь до такого этапа, считают самоубийство величайшим благом и тем малым, недостаточным наказанием за свои грехи. Так бы закончил и я, если бы на меня не упала третья гранитная плита.

Ты умерла, но ты была Проводником – безумно компетентным, уважаемым человеком. Показывая людям, что их человеческое существование – лишь тень того великолепного мира, где они могли бы жить, а затем по кусочкам вытаскивая их в этот новый мир способностей, доброты к ближнему своему, чести, силы и достоинства, ты внесла в этот мир больше добра и правды, чем тысячи других людей вместе взятых… А я, рептилия, низкая амёба – я лишь хотел получать и усмехался, когда мне предлагали что-то отдать взамен того, что я получил.

И в этот момент во мне вспыхнула цель. Цель чрезвычайно мощная, неистовая, определившая мою судьбу на долгие годы и способная провести меня через все преграды на пути!

«Я стану Проводником!» – сказал я себе, вдруг внезапно успокоившись. «Я буду Проводником!» – это новое, мгновенное осознание было настолько уверенным, что не содержало в себе никаких даже теоретически возможных «если» или «а вдруг».

«Ты ушла, но я не позволю тебе умереть. Твоя частичка, твоя миссия в этом мире – теперь она всегда будет во мне! И я продолжу твою жизнь тем, что продолжу твою работу. И я буду продолжать её до тех пор, пока не искуплю все свои грехи перед тобой, даже если для этого потребуется вечность».

В этот момент я изменился. От меня остались только имя и черты лица, да и те, кажется, испугали моих бывших тестя и тёщу.

Я никогда не верил в ту чушь, которой меня иногда пичкали дикие проповедники, что заходили в бары по совсем не христианским делам. «Иисус умер за наши грехи», – говорили они, – «Его смерть позволила нам освободиться от наших грехов».

Я почувствовал исцеление. Твоя смерть исцелила меня. Даже смертью своей ты, величайшая праведница этого мира, смогла исцелить мои язвы… И теперь я сделаю всё, чтобы твоя смерть не стала напрасной.

Волнения, горе, страдания, слёзы, оправдания – всё ушло в небытие.

Я встал с колен и, больше не глядя ни на тебя, ни на гроб, вышел из часовни, сел на автобус и поехал в аэропорт.

Я точно знал, что мне нужно делать. Я полетел в Германию, пришёл в свою старую организацию спиритиоников, рассказал всё, что произошло, и попросился возможности учиться на Проводника.

Не буду рассказывать, как происходило моё становление Проводником. Мне было сложно, но это ничего не значило. Ты помогала мне. Ты вела меня. Два года обучения – и я перешёл к работе. И последовавшие за эти три года службы в должности Проводника стали для меня самым достойным, что я сделал свою жизнь. Я два раза получил статуэтку лучшего Проводника года. Сотни людей оборачивались мне вслед и говорили с уважением – это он, мой Проводник. Я мог гордиться собой. Я был спасён.

И когда после очередного приступа мне сказали, что жить мне осталось не больше месяца, я лишь усмехнулся. Я пережил многое и пострашней какой-то там смерти.

И однажды, когда я отдыхал после работы с очередным своим подопечным в кофейне неподалёку от офиса, ко мне подошёл один из руководителей отдела развития и присел за столик.

Он предложил мне пройти поговорить. По надземному переходу я прошёл с ним в одно из отделений спиритионической организации, где никогда не бывал раньше: здесь работало международное руководство, планировавшее все схемы развития науки на годы вперёд.

Я говорил с двумя руководителями, которых также не встречал ранее, и разговор вышел странный. В те времена Советский Союз, где я успел пожить, считался для западной Германии соперником в бесконечной холодной войне. Своего рода соперником он был и для спиритиоников: согласно закону, никто не мог основать на территории СССР общину, группу или любую другую организацию, занимающуюся спиритионикой. А для спиритиоников, которые знали, насколько противоречат друг другу идеи духовного освобождения и идея «души нет», это было не по нраву.

План был фантастическим: исследователи-спиритионики разработали новую, не проверенную ещё на достаточном количестве случаев методику сознательного выбора места рождения. Руководство хотело, чтобы в ближайшие годы достаточное количество спиритиоников, покинувших свои разрушенные возрастом или болезнью тела, родилось на территории Союза и, в итоге, чаша весов качнулась бы на нашу сторону, и развитие спиритионики не ограничивалось бы железным занавесом.

Я был кандидатом: мне всё равно было умирать. И я, конечно, согласился.

Но согласился я ещё по одной причине: я хотел снова найти мою любимую и, кто знает, опять воссоединиться с ней. Правда, посчитал я, я стал бы немного младше её, года на четыре или пять. Но это разве разница?

Мне, Проводнику, дали другого Проводника. И мы ушли в мою последнюю в этой жизни процедуру… «Финальную процедуру», как мы её называли. Процедуру, где Проводник освободил меня от боли и сожалений, от неуверенности в будущем и страха покинуть тело. Я вздохнул свободно и покинул его в последний раз.

И мне стало всё равно, что будет с этим мешком из мяса и костей: сожгут его в печи крематория, похоронят на глубине двух метров под землёй или надругаются каким-либо совершенно безразличным мне способом.

Я был уже не здесь, но мой Проводник продолжал меня вести, я слышал его речь и знал, что он меня не бросит. И в одно из мгновений я сказал ему – прощай, друг. Мир вокруг закрутился, на меня накатила тошнота, и бодрый голос на чисто русском языке: «Это мальчик! Верещагина, у вас мальчик!» возвестил мне, что цель нашей работы была достигнута.

Я забыл, кто я был, сразу же после первой ночи сна, и из роддома номер пять меня вынесли в уже совершенно младенческом состоянии. Но моё стремление и мои цели не угасли, нет!

Я просто не мог высказать их словами. Меня никогда не интересовали мальчишеские игры в войнушку и солдатики – я, скорее, любил познавать мир. Научившись читать в пять лет, я читал книжки будто выискивая в них что-то ускользающее от меня как лёгкий сон утром.

Мама всегда смеялась и говорила – настоящий мужик растёт, больших девочек любит! Потому что я всегда восхищался и пытался общаться и дружить с девочками, которые были на несколько лет старше меня. Даже на старых фотографиях видно, как я вечно смотрю на каких-то высоких старшеклассниц…

А в семнадцать лет я нечаянно встретил на книжном прилавке книгу по спиритионике, заглотил её за одну ночь – и всё, с этого момента моя жизнь перестала быть прежней. Я уехал учиться, или, правильней сказать, восстанавливаться на Проводника в Москву, прошёл это обучение и вернулся сюда, в родной город, работать. И два года с тех пор я работал Проводником в местной организации…

Этот огромный монолог Гектор произнёс на одном дыхании. И когда он остановился, Маше показалось, что её вырвали из мягкого тёплого кокона воспоминаний и бросили на холодный снег корчиться в агонии холода.

Маша плакала. Кофе её давно остыл, а круассан зачерствел, съеденный наполовину, но она забыла про круассан.

– Вот только в последние два года начала твориться какая-то чушь… – снова сказал Гектор, уже не настолько погружаясь глазами в картины неясного, полустёршегося прошлого, – Что-то происходит с человеческой душой. Неправильное, очень неправильное происходит… Когда два года назад мы, Проводники, работали над освобождением людей от плена их организмов, они перестали поддерживать тела и стали уходить в никуда. Мы оставались с трупами на руках, хотя ничего не делали для этого. Так не было никогда.

В страхе мы стали стараться исправить положение, но даже самые отточенные методики в руках самых опытных Проводников снова давали нам людей, не освободившихся от гнёта тел, а сбежавших оттуда. А сбежать из тела или умереть – это не имеет отношения ни к какой свободе.

И мы остановились. А потом расследования официальных служб, что пытались выяснить причины смерти, привели эти службы к нам, и мы были закрыты. Никто, слава богу, не получил уголовного наказания – ведь не было никаких признаков убийства, человек просто умирал.

А несколько дней назад я увидел тебя, выходящую из автобуса, и понял… Мой поиск закончен. Я тебя нашёл. Но ты ничего не помнишь… Но это неважно. Важно, что я тебя помню. Важно, что ты в порядке, ты работаешь на любимой работе, ты цела и здорова, и ничто тебе не угрожает.

И неважно, если у тебя сейчас есть… друг, а может быть, и дети. Это неважно. И неважно, что ты сейчас сделаешь – улыбнёшься мне или просто встанешь и уйдёшь. Я не буду тебя преследовать. Я нашёл тебя, а дальше я и не планировал. Вот так.

Гектор произнёс последние слова, горя от смущения и опустив глаза куда-то чуть ли не под стол.

Потом он медленно, исподлобья взглянул на Машу и наткнулся на её мокрый, источающий бессловесную страстную просьбу взгляд.

Не сговариваясь, Гектор и Маша привстали над столиком, наклонились друг к другу и целомудренно, но с большой нежностью поцеловались. И сели обратно на места, не в силах поверить в то, что только что произошло.

– А сейчас уходи, – сказала вдруг Маша твёрдым голосом, – и не тревожь меня. Я сама тебя найду. Теперь я.

Гектор был настолько под впечатлением, что встал и, даже не попрощавшись, вышел в уличную темень.

А Маша осталась, посидела пять минут, собираясь с мыслями, потом прошла в дамскую комнату и привела себя в порядок.

А потом достала телефон и набрала номер.

– Маэстро? Мне нужно с вами поговорить. Да, я знаю, сколько времени. Да, вот сейчас в гости к вам и приду.

Маша вызвала такси и через четыре минуты уже мчалась по пустым дорогам ночного города. Впрочем, мчаться оказалось недолго – работники Агентства старались селиться недалеко от места работы.

Маэстро открыл Маше дверь, будучи закутанным в махровый домашний халат и обутый в домашние тапочки. Кивнув ей головой, он пропустил девушку в прихожую, а затем молча указал рукой на кабинет: в других комнатах дома спали жена и внуки Маэстро.

Наконец, они закрыли дверь кабинета, и маэстро позволил себе расслабиться.

– Ну-с, девушка, мне даже любопытно, что случилось на нашем земном шарике такого, что Вы решили почтить меня вниманием в столь неурочный час. Впрочем, я знаю, что ничего такого не случилось, иначе бы я уже знал. Итак?

– Что-то случилось, но не сегодня, Маэстро. Вы, конечно, помните, где я была в восьмидесятых годах прошлого века?

Маэстро, уже севший на своё шикарное кожаное кресло, на миг заглянул в свою память и тут же нашёл ответ.

– Полагаю, Маша, ты имеешь в виду миссию по внедрению агента в организацию спиритиоников?

– Именно так, Маэстро. Под видом невинной русской девушки, открывшей для себя спиритионическое учение, я должна была внедриться в ряды компетентных специалистов в этой области, получить и доставить всю доступную техническую информацию через агентство в БИМП, а затем уехать обратно. И чтобы без сучка и задоринки.

– Да, и миссия была выполнена. В чём вопрос?

– Вопрос в том, маэстро, что мне показалось, что я довольно чётко дала понять, что движение следует своим гуманитарным целям. А практика выхода индивидуума из носителя носит чисто терапевтический, но никак не иммиграционный характер. По той просто причине, что никто из спиритиоников никуда не убывает, а лишь перемещается в новый носитель.

– Да, и, насколько я помню, комиссия согласилась с вашими выводами, позволив группе продолжать существовать.

– Верно, так и было. И какого черта сейчас тогда происходит, Маэстро?

Маэстро пару секунд помолчал и наконец, с вежливой сталью в голосе сказал:

– Потрудитесь объясниться, агент.

– Маэстро, вы понимаете, о чём я. Кто-то куда-то забирает вышедших из носителя спиритиоников, провоцируя смерть носителя и развал группы.