Читать онлайн Контрольная схватка

© Тамоников А. А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Пролог

Облака затянули небо сплошной серой пеленой, и смотреть в иллюминатор было не на что. Транспортный «дуглас» дважды попадал в стену дождя, и тогда по стеклу сбегали, спрыгивали и метались струи воды, которые трепал встречный поток воздуха. Шелестов сидел, откинувшись на спинку дюралевого кресла, и смотрел, за неимением лучшей картины, на дверь пилотской кабины. Группа спала под гул мотора и легкое дрожание фюзеляжа. Впереди, над спинкой кресла, виднелась голова Буторина со стриженными под ежик волосами. Коган, спрятав руки в рукава просторной летной куртки, спал набычившись, уперев подбородок в грудь. Напротив, устроив под головой вместо подушки сложенный ватник, уютно устроился Сосновский. Лицо у Михаила спокойное, тонкие черты лица расслаблены.

Шелестову не спалось. Снова и снова вспоминались лица людей, с которыми он недавно встречался, с кем сражался бок о бок во время последней операции. Лица погибших, кто уже никогда не улыбнется тебе, не протянет руки при встрече. И снова Максим Андреевич прокручивал в голове все этапы задания, которое выполнила группа. А можно ли было обойтись без таких потерь, можно ли было выполнить задание без лишнего риска? А что было бы, если бы он принял другое решение? Он руководил группой уже несколько лет, и ему всегда удавалось избегать потерь среди членов группы. Четверка работала умело, слаженно. Оперативники научились понимать друг друга с полуслова, а то и без слов. А Шелестов научился использовать сильные стороны и таланты своих оперативников в полной мере.

«Надо поспать, – подумал Шелестов. – Отдохнуть, собраться с мыслями. Впереди доклад Платову, а может, и Берии». Он закрыл глаза и задремал. Сказывалось напряжение последних недель. В этот момент чья-то рука стала настойчиво и бесцеремонно теребить его за плечо.

– Товарищ подполковник! Товарищ подполковник, проснитесь. Для вас радиограмма!

Шелестов мгновенно открыл глаза и первым делом бросил взгляд на наручные часы. Оказывается, он не дремал, а спал почти час. Перед ним стоял второй пилот.

– Что случилось? – спросил Шелестов. – Какая радиограмма?

– Пришел приказ из Москвы. Нам велят садиться на военный аэродром в Сморгони. Вас там ждут на связь с вашим руководством.

– Через сколько посадка?

– Через тридцать минут, товарищ подполковник.

Когда самолет приземлился, облачность уже рассеивалась и на закатном небе пылал красным цветом горизонт. Воздух был наполнен сыростью, запахом сырой зелени, мокрого ржавого железа. Внизу, возле трапа, группу ждал человек в военной форме и наброшенной на плечи армейской плащ-палатке.

– Товарищ подполковник, – военный приложил руку к фуражке, но Шелестов узнал его и протянул руку.

– Званцев? Сколько лет, сколько зим! – улыбнулся Максим, пожимая руку особиста.

– О, какие люди нас встречают! – Коган даже остановился на нижней ступеньке трапа. – Живой, Федор Макарович?

– Рановато еще помирать, – ответил особист, – война не закончилась, не всех фашистов добили, еще не всю нечисть из нашей земли выковыряли.

Штабной автобус доставил группу к двухэтажному зданию на территории военного городка. За окном быстро темнело. В комнате, куда капитан Званцев привел оперативников, было тепло, уютно потрескивали дрова в печке-буржуйке. Званцев поблагодарил бойца, заварившего чай, и разрешил ему уйти. Оперативники с удовольствием стали разливать горячий чай по кружкам, пока капитан звонил по внутреннему телефону. Через несколько минут в комнату вошел подтянутый высокий лейтенант с красными от бессонницы глазами и протянул Шелестову бланк.

– Вам шифрограмма из Москвы, товарищ подполковник.

Шелестов взял бланк, внимательно дважды перечитал текст, потом вернул документ шифровальщику и отпустил его. Оперативники выжидающе смотрели на командира, только Званцев сидел с кружкой в руке и со своим обычным прищуром смотрел на огонь. Отсветы огня играли на его коричневых загорелых залысинах. Видимо, капитан уже знал и о шифрограмме, и о том, зачем группу вдруг посадили в Сморгони, здесь, в Белоруссии, недалеко от границы с Литвой.

– Ну, давай, Федор Макарович, – Шелестов повернулся к капитану, – рассказывай, что вы тут натворили такого, что стало известно в Москве.

– Любопытно! – Сосновский не донес кружку с чаем до рта и выразительно посмотрел на местного оперативника.

Званцев поднялся с табурета, подошел к столу и поставил на него кружку. Из планшета он вытащил карту района и расстелил ее на столе. Капитан успел еще по дороге в автобусе рассказать, что после ранения его перевели сюда, в территориальные органы НКВД. Разгладив карту ладонью, он взял карандаш и стал показывать.

– Вот здесь, в селе Свиридовичи, участковый милиционер заметил чужаков, которые вели себя скрытно, но опытный глаз фронтовика не обманул. Вместе с милиционерами прибывшая группа НКВД блокировала в доме на окраине группу людей, которые оказали вооруженное сопротивление. За неделю до этого мы получили циркуляр из Главного управления НКВД за подписью комиссара госбезопасности Платова. Приказывалось незамедлительно сообщать обо всех диверсионных и разведывательно-диверсионных группах, замеченных на подконтрольных территориях. А также о группах немецких военнослужащих, пробирающихся на запад, к линии фронта, либо на север, к морю. По сведениям Платова, «лесные братья» на территории Литвы получили приказ от немцев, в частности от абвера, обеспечить переход разведывательно-диверсионной группы в район Клайпеды. Очевидно, группа очень важная, как мы поняли, поэтому незамедлительно сообщили о событиях в Свиридовичах. Нам приказали не форсировать события и ждать вашу группу. Вот и все.

– В контакт с диверсантами вступали? – спросил Буторин. – Количество, вооружение, особенности их действий?

– Они отстреливались из стрелкового оружия, – пригладив редкие волосы на темени, задумчиво ответил Званцев. – Состав примерно семь или восемь человек. Свидетели слышали возгласы и команды на русском языке. Есть еще один момент, который мне показался странным.

– Ладно, не тяни кота за хвост! – недовольно вставил Коган.

– Создалось впечатление, что они захватили не первый попавшийся дом в селе, чтобы занять круговую оборону. Они пробивались к конкретному дому. Думаю, им там что-то было нужно. Возможно, что там склад чего-то им необходимого или какие-то материалы необходимо было забрать. Одним словом, только предположения.

– Уже хорошо, что такие предположения появились, – сказал Шелестов. – Внимательность к таким мелочам часто дает хороший результат. Значит, так, товарищи, Платов предлагает нам возглавить операцию по обезвреживанию этой разведывательно-диверсионной группы фашистов в нашем тылу. Приказ однозначный – старшего группы брать только живьем.

– Сколько они там уже сидят? – сразу начал задавать вопросы Коган, поднимаясь. – Кто хозяин дома, где он, его допросили? Членов семьи?

– В доме жили беженцы, так сельский совет распорядился. А хозяин был на фронте, вернулся из госпиталя. К тому времени и беженцы перебрались в райцентр. Борис Якуба его зовут. Месяц назад вернулся из госпиталя. Документы по нашим запросам пока не пришли. Якобы красноармейская книжка сгорела во время боя.

Ночь была лунная, и группа добралась до окруженного дома без осложнений. На первом же посту группу встретил начальник милиции, одетый в синюю форму, поверх которой была накинута плащ-палатка.

– Ну что, тихо сидят? – спросил Званцев.

– Сидят тихо, – шепотом ответил начальник милиции. – Мы Якубу нашли! В километре отсюда, в лесу. Местность прочесывали с собаками и нашли. Они его землей присыпали. Большую яму даже копать не стали. Спешили, видать!

Из дома вдруг дважды выстрелили. Потом в сторону реки хлестнула короткая автоматная очередь. Званцев тут же пояснил, что оцепление не провоцирует диверсантов, это те для острастки или со страху палят во все, что кажется подозрительным. И тут же усиленный рупором властный голос начал убеждать окруженных сдаться, гарантируя жизнь, медицинскую помощь раненым и справедливый суд. В сторону, откуда доносился голос, выстрелили, но человек с рупором продолжал говорить как ни в чем не бывало. Видимо, он находился в надежном укрытии.

Тело привезли через час. Вызванный из дома местный фельдшер сонно тер глаза и все ворчал, что помочь он бы и рад, да только он же не патологоанатом. Однако даже по предварительным выводам, сделанным старым фельдшером, было ясно, что Якуба убит двумя ударами ножа. Удары нанесены профессионально и точно. Первый – в грудь. Видимо, он был нанесен в такой момент, когда Якуба не ожидал нападения. Этим ударом было пробито легкое, и поэтому человек не смог даже вскрикнуть. А когда он упал, его добили точным ударом сзади под левую лопатку. Точно в сердце.

Когда тело выносили на улицу, чтобы погрузить в машину и отправить на вскрытие в районную больницу, к дому участкового подъехал на мотоцикле, тарахтя мотором, нарочный из Сморгони. Званцев и московские оперативники остановились у двери и разорвали пакет. Пробежав глазами документ, перелистав несколько страниц документов, по виду каких-то бланков, капитан хмуро посмотрел на Шелестова.

– Чего-то подобное я и ожидал, товарищ подполковник. Поддельные документы оказались у Якубы. В обозначенном госпитале он не лежал, после ранения не лечился. Вскрытие еще и покажет, какое ранение имелось у Якубы, которое он мог лечить. Я направлю запрос в воинскую часть, но мне кажется, что он там не служил.

– Якуба – пособник немцев и предатель, – вставил Буторин. – Это ясно. И дом его использовался как конспиративная квартира. Вот только непонятно, зачем его убили и почему во время перестрелки диверсанты все равно рвались к пустому дому Якубы. Медом им там намазано?

– Ну тут вариантов не очень много, – пожал Сосновский плечами. – Или Якуба хотел сбежать, или группа знает или имеет при себе что-то, для чего лишний свидетель не нужен.

– Подчищают за собой? – Буторин хмыкнул. – В таком случае они собираются исчезнуть, как святые духи. Их же обложили со всех сторон.

Неожиданно со стороны реки раздались автоматные очереди, послышались крики. Званцев окликнул кого-то из командиров, чтобы тот отправил к реке с десяток людей. Но Шелестов остановил капитана.

– Не вздумай, Федор! – приказал он. – Может, они этого только и ждут! Максимум внимания здесь, а мы с тобой бегом к реке. Выясним, что там такое, а уж потом примем решение… Пошли!

Когда по соседнему переулку группа спустилась на берег речушки, там несколько бойцов роты НКВД, поставив лицом к крайней хате какого-то человека, обыскивали его. Один из бойцов, сержант, насколько сумел разглядеть Шелестов, бросился докладывать Званцеву. Оказалось, что этого человека они заметили, когда он был уже недалеко от берега, находясь у старого разрушенного сруба колодца. Один из бойцов утверждал, что неизвестный появился со стороны блокированного дома, и прошел он огородами, прополз между грядками и долго лежал в папоротнике. Боец сначала думал, что ему показалось, но потом сообщил о появлении неизвестного командиру. Бойцы повернули задержанного лицом к себе, протянули Званцеву пистолет ТТ и финку, отобранные во время обыска.

– Вот это встреча, – неожиданно воскликнул Коган и направил свет фонарика на лицо неизвестного. – Это же Дмитренко! Богдан Дмитренко собственной персоной!

– Живучий, сволочь, – с угрозой в голосе добавил Буторин, подходя ближе и вглядываясь в лицо мужчины. – Ну в этот раз тебе не уйти! Лично пристрелю при попытке к бегству. Тут вот и кончить тебя, чтобы не поганил родную землю!

– Не надо, я все расскажу! Не убивайте, – затараторил пленный. – У меня есть ценные сведения. Там, в доме, несколько человек и с ними Вальтер Фрид!

– Что? – Званцев подскочил и сгреб в кулак ворот рубахи пленного. – А ну, повтори, что ты сказал? Вальтер Фрид?

– Спокойно, Федор Макарович, – осадил оперативника Шелестов, – спокойно! Значит, снова Вальтер Фрид, он же изменник родины Василий Федорчук! Немецкий пособник, диверсант. Вот и встретились, если не врет Дмитренко… Борис, допроси этого типа. Есть тут у вас какое-нибудь помещение, где можно побеседовать без свидетелей?

Коган увел допрашивать арестованного, а к Званцеву подбежал посыльный.

– Товарищ капитан, там прибыло начальство из Минска!

– Час от часу не легче, – проворчал Званцев. – От начальства всегда одни неприятности и никакой помощи, один вред.

– Не переживай, Федор, – Шелестов взял капитана за локоть. – Поступаешь в распоряжение моих ребят – Буторина и Сосновского. Пройдите по периметру, и ты расскажешь, как устроено оцепление, и покажешь все на топографической карте. А я вот с этим бойцом возьму на себя начальство. Ничего. Оно, когда узнает, откуда мы, мешать не станет. Помогать заставлю, а мешать не позволю. Пошли.

Из Республиканского управления НКВД приехали два полковника и два майора. Шелестов представился, предъявив при свете фар машины документы. Представители сразу поубавили свое горячее желание взять бразды управления операцией в свои руки.

– К нам в руки попал один из диверсантов, который пытался скрыться из блокированного дома, – стал докладывать обстановку Шелестов. – Сейчас его допрашивает мой человек. После допроса, когда у нас появятся сведения о численности блокированной группы, составе, вооружении, целях и планах ее дальнейших действий, мы начнем штурм. Я имею строгий приказ комиссара госбезопасности взять старшего группы живым. Поэтому я решительно не позволю никому мешать в проведении этой операции.

– Мы не намеревались мешать, – нахмурился один из полковников. – Наша задача и приказ, полученный из Москвы, предписывают оказание всей необходимой помощи в проведении этой операции.

– Пойдемте, – предложил Шелестов. – Тут нам выделили дом, где можно поговорить и отдохнуть. Раньше рассвета мы не начнем операцию, если не выяснится что-то из ряда вон выходящее.

– Там действительно важный немец, которого обязательно нужно взять? – поинтересовался один из майоров.

– Да. Мы сталкивались с ним еще в сорок первом году. Тогда Василий Федорчук имел звание лейтенанта вермахта и служил в роте «Бранденбург». Тогда это была еще рота, это сейчас подразделение разрослось до дивизии. Рота предателей, злобных врагов, отбросов общества, которые готовы за кусок хлеба и милость фашистов убивать собственных братьев, матерей, воевать против собственной страны и собственного народа. Тогда, в сорок первом, нам удалось сорвать операцию группы Федорчука. У немцев он числился под именем Вальтера Фрида. Правда, и он нам чуть было не сорвал нашу операцию. Это хитрый, подлый враг, ненавидящий нас и преданный Гитлеру как цепной пес.

– Можете рассказать о нем подробнее? – попросил один из полковников.

– Ну что же, расскажу, – Шелестов посмотрел на наручные часы. – Время у нас еще есть…

Глава 1

Я стоял возле радио в приемной Платова и слушал очередную сводку Совинформбюро. Второй месяц войны, сведения все тревожнее и тревожнее. Красная армия оставляла город за городом. Фашисты рвались к Ленинграду, в Крым, пытаясь уничтожить военно-морскую базу Черноморского флота – Севастополь. Бронированными клиньями танковых армий на юге вермахт кромсал и рвал нашу оборону. В районе Смоленска шли упорные бои, где инициатива постоянно переходила из рук в руки. На Кольском полуострове, в Заполярье, удавалось сдерживать агрессора и сохранять важнейшие порты Мурманск и Архангельск. В целом за то время, что нас не было в Москве, ситуация на фронтах осложнилась еще больше.

– Шелестов, вы здесь? – раздался за спиной знакомый голос, и я тут же обернулся, одергивая гимнастерку.

Платов стоял в дверях, держа под мышкой объемистую папку. Вокруг глаз у него образовались темные круги, отчего его глубоко посаженные глаза казались бездонными колодцами, откуда все так же внимательно смотрели его умные глаза. Несмотря на внешние следы безмерной усталости, подворотничок на армейской гимнастерке Платова был белоснежным. Волосы аккуратно зачесаны назад, старательно выбрит и подтянут. И, как всегда, Платов был предельно собран и спокоен.

– Заходите, Максим Андреевич, – кивнул он мне на дверь, пропустил вперед себя в кабинет и вошел следом, плотно прикрыв за собой дверь.

Тогда, в первые месяцы после нашего неожиданного освобождения, после создания нашей особой оперативной группы, я еще не успел изучить своего прямого начальника. И этот вызов, сразу после нашего возвращения с задания, мог сулить что угодно. И разбор операции с похвалой, и разнос. А может быть, и снова арест по приказу Берии. И все же предыдущее задание мы выполнили, вернулись без потерь. Что-то мне тогда подсказывало, что наша группа – это то, что сейчас было крайне необходимо Платову в его оперативной работе. Надежные, умелые бойцы. Группа, в которой прежде всего умеют работать головой, ведь у каждого богатый опыт работы в разведке, а Коган был еще и бывшим следователем особого отдела НКВД, мастером психологических и интеллектуальных комбинаций. Ну и еще мы умели работать не только головой. Каждый имел прекрасную боевую подготовку.

– Садитесь, – убирая папку в массивный сейф, не оборачиваясь, разрешил Платов. – Как группа, Максим Андреевич?

– Группа отдыхает, отсыпается, тренируется, – коротко доложил я.

Платов свел над переносицей густые брови и задумчиво посмотрел на стаканчик с карандашами на своем рабочем столе. Или он сейчас принимал решение, или оно уже принято, и он прокручивал в голове возможность проведения той или иной комбинации. А может, пытался вплести в ткань оперативной работы новые поручения, назидания и требования высшего руководства страны. Откуда вернулся Платов? С совещания у Берии, у Сталина, после доклада на заседании ГКО [1] или совещания в генштабе?

– Отдыхать нам теперь предстоит не скоро, – задумчиво произнес Платов, а потом как будто очнулся от своих мыслей и заговорил деловито, но без торопливости: – Вам предстоит одна важная и срочная работа, Максим Андреевич.

Если честно, то я как-то после этих слов сразу успокоился. Работа! В такое время это важно – ты не в стороне, ты вместе со всеми, вместе со страной, ты на равных. А задание? Простых заданий никто не обещал с самого начала. Для того и создавалась группа. Война! О каких простых заданиях может идти речь? В такие годины каждый выкладывается полностью. Полностью отдает всего себя без остатка. И конечно, я весь собрался и с готовностью ответил:

– Слушаю, Петр Анатольевич!

Платов выдернул из стаканчика на столе карандаш, легко поднялся и подошел к стене, где за занавеской висела карта Европейской части СССР. Я поспешил за ним следом. На карте я заметил множество каких-то пометок, маленьких разноцветных флажков на иголках. Платов обвел тупой стороной карандаша район восточнее Ельни.

– Сегодня ваша группа вылетает вот сюда. Вас встретит представитель Смерша, но работать вы будете самостоятельно. Связь с армейской контрразведкой вам нужна будет для прикрытия и некоторой помощи. Задача: встретить в условленном месте, которое я вам укажу позднее, нужного человека с документами. Обеспечить ему безопасность и сопроводить его в Москву. Очень простая задача. Правда, в очень непростых условиях, когда обстановка на этом участке фронта меняется почти ежечасно.

– Что мне нужно знать об этом человеке для выполнения задания? – почти машинально спросил я, понимая, что для такой задачи личность этого человека совершенно не важна. Мы, как особо доверенная и хорошо подготовленная группа оперативников, должны найти его, войти в контакт и доставить живым в Москву, вот и все.

– Это не простой курьер с «той стороны», не простой перебежчик. И за ним, видимо, возможна охота вражеской агентуры, – ответил Платов, задвигая занавеску на карте и возвращаясь к столу.

– Наш разведчик? – насторожился я, понимая всю меру ответственности за человека, чью работу в логове врага хорошо представлял себе. И понимал, как обидно выйти к своим и… не дойти до «финиша».

– Садитесь, Максим Андреевич, – предложил Платов, – курите. Я сейчас введу вас в курс дела. Это задание таково, что вам нужно иметь представление о некоторых его нюансах. Все члены группы тоже должны владеть этой информацией. Человек, которого вы должны будете встретить, – это майор абвера Вилли Бельц. Я завербовал его год назад. Как именно удалось завербовать, теперь неважно. Он не разделяет наши убеждения, если вы это хотели спросить. Но сейчас оставаться там, у себя, он уже не может. Потому что у него не было времени копировать документы, и он их просто выкрал из сейфа. Сами понимаете, что из-за этого поступка он «сгорел». А документация эта касается немецкой операции «Тайфун» по прорыву группы армий «Центр» к Москве и ее захват.

– Ого! – удивился я. – Значит, в наших руках едва ли не судьба всего немецкого наступления?

– Вряд ли, – спокойно возразил Платов. – Таких иллюзий я не строю. Конечно, информация о наступлении у него есть, и она бесценна, но обладание ею не решит исхода битвы. Я больше рассчитываю на информацию о руководстве абвера, о стратегических направлениях работы немецкой разведки, о возможных объектах вербовки. И еще, что очень важно: что предпримут немцы в связи с пропажей документов. Действия немцев могут дать важную информацию о том, насколько ценны документы, которые несет Бельц, насколько ему самому можно верить. И вот поэтому мне нужна ваша группа, Максим Андреевич. Здесь необходим иной опыт и иной подход. Армейская контрразведка может не справиться, подойти слишком шаблонно к выполнению этого задания.

Ночь была удивительно теплой. Нас подвезли прямо к самолету на эмке. Ребята один за другим поднимались по железной лесенке на борт. Сосредоточенный Буторин хмурил брови, Коган, как всегда, соблюдал ледяное спокойствие. И только Сосновский, легко взбежав по лесенке к люку самолета, остановился на последней ступеньке и, сдвинув форменную фуражку на затылок, оглянулся и окинул взглядом полевой аэродром, деревья по краю поля, терявшиеся в ночи. Он с шумом вдохнул ночной воздух и сказал:

– Ребята, а ночь-то какая! Как пахнут полевые цветы в это время года! Аж мурашки по спине. До чего же хорошо дома!

Я поднялся следом за Михаилом, но мне вдруг захотелось тоже постоять с ним на последней ступени трапа. Вдохнуть воздух родных лугов и лесов. Я не удержался и спросил:

– А что, в Берлине в это время года пахнет иначе? Где-нибудь в Трептов-парке, например!

– Когда архитектор Иоганн Генрих Густав Майер планировал этот парк, пытаясь «упорядоченные насаждения деревьев в Трептове» превратить в истинно народный красивый парк, достояние жителей Берлина, он думал о свежем воздухе, полезном для здоровья проведении досуга в пределах парка. Но когда я уезжал из Германии, то в Берлине пахло просмоленными факелами, сожженными книгами классиков мировой литературы и пивной отрыжкой бюргеров, которые поддержали Гитлера на последних выборах.

– Ты любил Германию? – спросил я с улыбкой.

– Да, Максим, я любил Германию. Но я любил ее такой, какой она была прежде: без нацистов. Германию Шютца, Баха, Вагнера, Мендельсона-Бартольди, потому что это была музыка, присущая немецкой душе. Душе немецкого народа, которая нашла отражение в полотнах Дюрера, Кранаха, Рименшнейдера, Кирхнера. Это великая литература мирового уровня, связанная с именами Гёте, Шиллера, Гейне, Гофмана, Манна.

– Ничего, Михаил, мы вернем миру прежнюю Германию, – пообещал я.

– Ты веришь в это? – Сосновский повернул голову и посмотрел мне в глаза. Мне показалось, он пытался понять, что стояло за моими словами. Шаблон избитых фраз или искренняя вера в нашу победу? Сейчас, в этот страшном 41-м году.

– Если бы не верил, то не стоял бы сейчас с тобой рядом вот здесь, – вздохнул я, понимая, что до этой победы нам еще очень далеко и цена ее будет очень велика.

Мы вошли в самолет и уселись на неудобные дюралевые складные кресла. Буторин уже откинулся на спинку и закрыл глаза – привычка каждую свободную минуту использовать для отдыха, восстановления сил. Коган со странным выражением лица смотрел на нас с Сосновским. Кажется, он слышал наш разговор на трапе.

– А я, знаете, о чем сейчас подумал, ребята? – заявил Борис, сложив руки на животе и сцепив пальцы в замок. – Закончится война, прикончим мы эту нацистскую гидру в ее логове, в Берлине. И в этом самом Трептов-парке поставим высокий монумент советскому солдату. Только солдату не с автоматом в руке, а с ребенком на руках – как символ спасенного от коричневой чумы мира, спасенной Европы. Знаете, как на полотне Рафаэля «Сикстинская мадонна». Только вместо мадонны – солдат со спасенным ребенком на руках!

Самолет взлетел. К этому времени каждый член группы проверил собственное имущество. Я не знаю, когда и как Платов успел все это для нас подготовить: и оружие, и несколько смен белья, и сухой паек, и карту местности, куда нам предстояло лететь и где нам предстояло работать. Но думал я не о Платове, а о своих ребятах. И ведь прав Коган, прав в том, что на руках солдата-победителя должен быть ребенок. Для этого и воюем. За будущее! Победа над вражеским солдатом – еще не конец войне. Война заканчивается не тогда, когда разгромлена вражеская армия. Она заканчивается тогда, когда в стране бывшего врага вырастают дети, которые думают по-новому, которым чужда старая идеология отцов. Борьба идет не против, а за. За детей, за мир, за будущее всех народов, которые хлебнули и еще хлебнут горя от этой войны.

Штурман разбудил меня за пятнадцать минут до посадки, сообщив, что группу встречает представитель Смерша. Ночь в месте посадки безлунная и тихая. Садиться будут по подсветке фонарей на полосе. Задача не из простых, поэтому пассажирам лучше пристегнуться. Пришлось будить ребят. Посадка в прифронтовой зоне, да еще ночью – дело не простое. Тем более что обстановка меняется ежечасно, возможны прорывы вражеских танков, а то и выброска десанта в тылу советских войск. Мои ребята тоже это понимали, и каждый первым делом проверил и зарядил оружие. Платов поступил правильно, снабдив оперативников немецкими «шмайсерами». Неизвестно, где и как придется сражаться и с кем, но бегать оперативнику с ППШ было бы тяжеловато и неудобно. Кроме автоматов каждый имел по пистолету ТТ и несколько запасных обойм.

– Ребята, высадка по схеме «Один, один, два», – приказал я своим оперативникам. – Мы не знаем, что там творится!

– Понял, – кивнул Буторин, надевая на ремень подсумки с запасными магазинами к автомату.

Коган сунул под кресло свой вещмешок и прижал его ногами, чтобы во время посадки тот не вылетел. Сосновский посмотрел на меня и тоже кивнул. Каждый знал, что делать и в каком порядке. Высадку из самолета по такой схеме мы отрабатывали заранее и уже использовали. Когда самолет остановится и откроется люк, первый из оперативников, в данном случае Виктор Буторин, прыгает вниз, не дожидаясь установки лестницы трапа. Он прыгает и сразу откатывается в сторону от люка, занимая лежа положение «к бою». Если на земле засада, если там группу ждут и атакуют или попытаются взять живьем, Буторин сразу открывает шквальный огонь, принимая весь огонь врага на себя и давая возможность прыгнуть Когану. Вдвоем они прикрывают мою высадку и Сосновского. Оставаться в самолете в любом случае бесполезно. Ему просто не дадут взлететь и расстреляют на земле. Когда штурман меня будил перед посадкой, я проинструктировал его и велел передать командиру экипажа, чтобы прорывались с личным оружием и уходили в лес, если мы завяжем бой.

Я хлопнул Виктора по плечу, и он прыгнул вниз в черноту ночи, когда самолет еще не остановился до конца. Фонари подсветки посадочной полосы погасли, вокруг была только непроглядная ночь, но неподалеку все же угадывались какие-то строения. Самолет сделал дугу и остановился. Коган прыгнул вниз и сразу исчез. Тишина! Я чувствовал, что нервы у меня сейчас сжаты до предела, как стальная пружина, но голова работала четко и ясно. Я был готов к бою, я понимал, чувствовал, что группа тоже готова к любому развитию событий. Война! Не время думать о постороннем, копаться в себе. Только боевая задача, только твой долг.

Впереди вдруг мелькнули узкие полоски света. Светомаскировочные щелевидные накладки на фары. Самодельные. Многие водители додумались, как максимально скрывать свой автомобиль от врага по ночам и все же хоть немного освещать дорогу.

– Видишь машину? – спросил я Сосновского, указав рукой вперед. – Прикрой, я выдвинусь ей навстречу.

Я прыгнул вниз, мягко приземлился на траву и перекатился через плечо в сторону. Рядом мелькнула темная фигура Сосновского. Вскочив, я пробежал, пригибаясь, несколько метров, снова упал и откатился в сторону. Выстрелов не было, не было криков команд, топота ног. Летчики остановили моторы, и теперь только легкий ветерок и звук автомобильного мотора нарушали тишину этой ночи. Сделав еще несколько перебежек, я замер, прикрываясь небольшим кустом рядом с чем-то, напоминающим колею от автомобильных колес. Главное – вовремя заметить, что кроме этой машины могли приближаться и другие или пешие враги. Машина могла быть отвлекающим фактором, а группу хотели взять живьем.

«Ну вот, командир, и снова тебе принимать решение», – подумал я с холодной решимостью. Страха не было, было лишь сожаление, что мы могли не выполнить задание, подвести Платова. «Давай, Максим, теперь многое зависит от тебя», – снова сказал я себе. Когда до машины оставалось всего метров двадцать, я встал в полный рост с опущенным в левой руке автоматом и поднял правую руку с зажатой в ней гранатой. В темноте вряд ли кто мог ее разглядеть. Машина остановилась, не доехав до меня метров пять. Это был открытый ГАЗ-64, и я подумал, что если удачно бросить гранату, а те в машине не сообразят, что означал этот мой взмах, то четверых можно будет не считать. А Михаил прикроет меня после броска. Главное – уйти самим, если начнется бой, исчезнуть в лесу, а летчиков увести с собой.

– Кто старший? – с переднего сиденья машины на траву спрыгнул офицер.

Я хорошо видел его фуражку, портупею на гимнастерке. Свет фар освещал хромовые офицерские сапоги. Чисто машинально я отмечал важные моменты. В его руках оружия нет, кобура с пистолетом, как и положено, сзади, чуть справа на ремне. За рулем машины молодой худенький боец, руки держит на руле. На заднем сиденье двое в фуражках. Это я видел даже в темноте. Значит, офицеры. Их рук я не видел. Или спокойно лежат на коленях, или сжимают оружие, стараясь не показать его мне. Пока не факт, что свои.

– Подойдите ко мне! – приказал я, чувствуя, как рука, в которой зажата граната, стала влажной.

Не от того, что я ожидал боя, смерти, не от того, что я намеревался бросить ее. Скорее от того, что я держу ее с выдернутой чекой и не готов бросить. Интуиция подсказывала мне, что это все же свои. Немцы, диверсанты не стали бы так себя вести. У них времени нет на долгие разговоры, соблюдение формальностей. Диверсанты такие операции по захвату планируют иначе. Либо сразу удается обмануть «гостя», либо скоротечный огневой контакт – перебить всех, захватив старшего живым. Диверсанты будут «разговаривать» от силы еще минуту, потом откроют огонь на поражение. Если через минуту я не услышу ответа на пароль, бросаю гранату. Но я его услышу. Этот парень волнуется, но волнуется он как надо. Он волнуется из-за того, что может сорвать операцию, которую проводит Москва, а не потому, что он предатель или боится пули в затылок, если оплошает, если его просто заставили захватить нас под страхом смерти.

Офицер с готовностью пошел мне навстречу и остановился в трех шагах не доходя до меня.

– В Свердловске сегодня ветрено, – сказал он, понизив голос, – пять – семь метров в секунду.

– В Куйбышеве порывами до семнадцати, – ответил я условной фразой, – ожидается дождь.

– Здравствуйте, – заулыбался особист и шагнул навстречу, протягивая руку, – лейтенант Званцев! Поступаю в ваше распоряжение!

Теперь я разглядел погоны лейтенанта и обветренное молодое лицо с внимательными смеющимися глазами. Он протянул мне свое служебное удостоверение оперативного сотрудника контрразведки. И когда он начал рассказывать о поставленной ему задаче, я снова понял, насколько Платов осторожен и насколько он горазд строить такие операции не повторяясь, сохраняя конспирацию даже в своем тылу.

Через пятнадцать минут к самолету подъехала полуторка для нашей группы и тягач для самолета, чтобы оттащить его в укрытие и замаскировать. На рассвете он должен был улететь назад с ранеными на борту. В машине на ходу я коротко обрисовал ребятам ситуацию.

– Армейское командование знает, что контрразведка проводит какую-то операцию в прифронтовой полосе. Но ее сути не знает. Даже начальство Званцева не знает подробностей, кроме того, что нам нужно было выделить сотрудника для помощи и связи с командованием. Так что детали может узнать только этот лейтенант. Парень он, кажется, толковый, энергичный и боевой.

– Время «Ч» завтра? – спросил Буторин.

– Да, спать нам сегодня не придется, а может, и двое суток или больше, – заверил я. – У нас две точки встречи. Какую выберет Бельц, мы не знаем. Наша задача сегодня: разбившись на две группы, изучить места встречи, подходы, обстановку. Особое внимание ночью перед встречей. Еще раз напоминаю, что после контакта нам придется прикрывать Бельца хоть собой, но довести до охраняемого блиндажа, а оттуда под усиленной охраной уже к самолету. На этих точках ждем всего три дня в условленное время на рассвете. Если он не придет, тогда докладываем Платову, и он принимает решение, что нам делать дальше.

Через час без приключений группа добралась до покосившегося деревянного дома в селе. Правда, от села мало чего осталось, но все же здесь удалось разместить кое-какие службы обороняющихся частей. Пока на печке-буржуйке закипала в чайнике вода, мои оперативники раскладывали топографические карты.

– Федор, доложи коротко обстановку в тылах, – приказал я Званцеву. – Диверсанты, их активность, методы противодействия, уничтоженные, пленные диверсанты!

Сосновский сразу подвинул к себе карту и приготовился слушать. Буторин и Коган, обсуждавшие что-то вполголоса, замолчали и повернулись к лейтенанту. Званцев нахмурил брови, прищурился, как он это делал обычно, когда сосредотачивался или задумывался. Он заговорил неторопливо, старательно подбирая слова. Парню явно хотелось понравиться московским оперативникам, не ударить перед ними в грязь лицом. В общем, говорил он толково, не увлекаясь деталями и не впадая в излишнюю эмоциональность. Из рассказа лейтенанта получалось, что обстановка была напряженной не только на самой линии фронта, где наши войска пытались удержать гитлеровцев ценой огромных потерь, но и в тылах фронта. Немецкие разведывательно-диверсионные группы действовали активно, нагло и не особенно считались с потерями. С одной стороны, они жертвовали в основном не немцами, а выходцами из Советского Союза, изменниками. С другой стороны, это все говорило, что группа армий «Центр» любой ценой пытается пробиться в кратчайшие сроки к Москве. Участились атаки на штабные автомашины в тылах фронта, рвалась проводная связь, минировались мосты, поджигались склады. Чаще всего не военные, а именно гражданские, продуктовые. Цель была ясна – посеять панику, в том числе и среди населения.

– Какими силами располагают части по охране тылов фронта? – спросил Буторин, опередив мой вопрос.

– Насколько я понимаю, единой структуры нет, – опустив голову, ответил Званцев. – Есть полк пограничников, который взял под охрану важнейшие коммуникации, мосты, переправы. Часто с марша снимают свежие части, следующие к фронту, чтобы выполнить какие-то противодиверсионные мероприятия. Ну и личный состав особых отделов частей, конечно. Когда нам удается выбить у командования какие-то подразделения для выполнения такого рода задач.

– Сколько немецких групп работает против нас в полосе фронта, армии? – спросил Сосновский, выпустив в потолок струю табачного дыма и изящно стряхнув пепел в пустую банку из-под тушенки.

– Я такими сведениями не располагаю, но по косвенным признакам и сообщениям от вышестоящего начальства могу сделать свои выводы. Не уверен, что они правильные.

– Делай, лейтенант, делай! – посоветовал Коган. – Все приходит с опытом. В том числе и умение делать правильные выводы.

– Я считаю, что в полосе фронта примерно до ста километров действует одна мобильная группа и не больше. Численность группы такова, что она одновременно может выполнять несколько задач, совершать несколько диверсий в разных местах, но руководит ею один опытный человек. Пленных диверсантов у нас нет. Не удалось взять ни одного, хотя убитых за последние две недели около десяти человек. Как-то идентифицировать тела убитых не представляется возможным. Ни у кого практически нет отличительных характерных признаков в виде татуировок, каких-то особых примет и тому подобное.

– Ладно, – я прервал обсуждение. – Понятно, что армейское начальство этим вопросом заниматься не будет. У него другая головная боль. А солдат, он не обучен брать живьем врага, он обучен уничтожать фашистов, и в этом его философия и его правда. Не будем судить строго, будем разбираться на месте… Значит, так: делимся на две группы, каждая работает в своем районе встречи с «объектом». Ты, Званцев, сообщаешь командованию частей, что в их зоне ответственности могут появиться оперативники НКВД из Москвы. Определяем обстановку, степень риска и организуем – каждая группа на своем участке – встречу «объекта». Дальше по плану.

Конечно, я оставил себе участок наиболее вероятного появления перебежчика. Ответственность лежала целиком на мне как на командире группы, поэтому и все риски приходится брать на себя. Не потому, что я не доверял своим товарищам. Нет, я просто не хотел, чтобы они брали на себя излишнюю ответственность.

Я оставил рядом с собой Сосновского. Он лучше других знал немецкий язык, практически в совершенстве. До войны он несколько лет работал в Германии. С Коганом я отправил Буторина. Виктор тоже все-таки хорошо знал немецкий. Да и пара у них складывалась неплохая. Они хорошо понимали друг друга, были даже в чем-то похожи…

Понесший большие потери механизированный корпус маневрировал оставшимися силами, выполняя приказ задержать немцев, не дать пробиться немецким маневренным танковым группам и мотопехоте в тыл нашим частям и соединениям. В контратаках были потеряны почти все танки, но удалось сохранить хотя бы часть противотанковой артиллерии на автомобильной тяге. Когда Буторин и Коган прибыли в штаб корпуса, там бензовозы заправляли полуторки, приданные орудийным расчетам. Какой-то майор с раскрытым планшетом разыскивал комбата. Справа, из-за деревьев, выбежал капитан, у которого гимнастерка на спине была мокрой от пота. Майор тут же остановился рядом с ним и разложил на капоте машины карту.

– Куда-то собрались, – кивнул в сторону офицеров Буторин и тут же поймал за рукав пробегавшего бойца. – Ну-ка, торопыга, где у вас командир полка?

– Не знаю, вы вон начальника штаба спросите, – попытался вырвать руку боец, но тут Коган, сделав грозное лицо, вытащил из кармана удостоверение НКВД, и солдат сразу сник и присмирел.

Послушно проведя двух незнакомых майоров между деревьями, он указал на землянку между двумя мощными соснами. Возле нее стоял часовой с карабином на ремне, и это уже наводило на мысль, что здесь располагается либо штаб, либо это землянка командира полка. Им повезло, что это оказалась именно штабная землянка и командир полка находился на месте. Смуглый майор, без фуражки, с перевязанной наскоро головой, увидев удостоверение Буторина, сразу отпустил двух офицеров.

– Мы не будем вас надолго задерживать и отвлекать, товарищ майор, – Буторин расстелил на столе свою карту, достав ее из планшета. – Это – район боевых действий, который вам должен быть знаком. Это – небольшой лесной массив, овраг, спускающийся к реке, и излучина реки. Какова здесь обстановка?

– Боюсь, что здесь скоро будут немцы. Так мне доложила моя разведка, товарищи. Мы отошли с излучины, потому что там нет условий для организации оборонительного боя. Нам было не удержать переправу. Этого моста, что обозначен на карте, нет со вчерашнего дня.

– Значит, там сейчас уже могут быть немцы? – Коган со злостью сжал руку в кулак и чуть было не грохнул им по самодельному деревянному столу.

– Надеюсь, что нет, – поспешно покачал головой майор. – Я получил сведения, что немецкая группа в составе около тридцати танков, нескольких бронетранспортеров и пары десятков мотоциклистов обошла переправу с севера и должна выйти к излучине. За лесом группа развернется и атакует тылы наших соседей, и тогда вся вот эта местность на десятки километров окажется в клещах. Они гусеницами пройдут по нашим подразделениям, у которых не осталось противотанковых средств. И танков здесь у соседей нет!

– Они выходят в этот квадрат? – ткнул Буторин пальцем в лесной массив на карте.

– Да, и я отправляю туда свою батарею. Постараемся сорвать их прорыв из артиллерийской засады. Там есть удобное место!

– Мы с вами, товарищ майор, – Виктор стал торопливо складывать карту. – Возможно появление диверсантов. Мы хотели попасть в этот район раньше, но теперь все осложнилось. Их надо взять живьем, а ваши бойцы их просто перебьют.

Кивнув, командир полка сорвал с гвоздя на стене свою фуражку и вышел из землянки.

На улице бойцы уже забирались в полуторки, противотанковые пушки ЗИС прицеплены, мотоциклисты заводили свои машины, пулеметчики усаживались в люльки, проверяя крепление оружия. Майор Кожевников подошел к офицерам и указал начальнику штаба на оперативников.

– Павел Борисович, отправь с батареей представителей НКВД.

Майор Буранов удивленно посмотрел на незнакомых офицеров, на командира полка, потом подозвал комбата. Тот только махнул рукой и велел садиться в замыкающий грузовик.

– Дайте нам мотоцикл! – Буторин успел схватить за локоть убегавшего командира батареи.

– На кой черт вам… – начал было тот, потом крикнул старшине, возглавлявшему группу мотоциклистов-разведчиков: – Возьмешь их с собой!

– Нет, – Буторин не выпускал руки комбата. – Дайте нам отдельный мотоцикл. У ваших людей своя задача, а у нас – своя!

Через пять минут Буторин уже заводил мотоцикл, а Коган остановил бойца, который хотел снять ручной пулемет с крепления на люльке мотоцикла. Под ногами в люльке лежал брезентовый мешок с полными дисками к пулемету. Их там было штук десять. Этот факт немного успокаивал, учитывая, что поездка не обещала быть увеселительной прогулкой. Батарее предстоит схватка с несколькими десятками немецких танков, и оперативники с трудом понимали, на что рассчитывает командир полка, отправляя четыре орудия в засаду.

Лесная дорога почти не давала пыли из-под колес, движущихся на максимальной скорости автомашин и мотоциклов. Дорога петляла. Три мотоцикла с бойцами, которые хорошо знали и заранее разведали дорогу, ехали впереди на некотором удалении. Главное, чтобы водитель головной машины видел их постоянно. Буторин и Коган ехали в колонне замыкающих мотоциклистов-автоматчиков. Ремешки фуражек пришлось опустить на подбородки. Буторин вел мотоцикл так уверенно, как будто у него был многолетний опыт езды на этом виде транспорта. Коган посматривал на товарища, сидя в люльке, и сжимал в руках приклад «дегтяря», стоявшего сошками на люльке перед ним. С врагом можно было столкнуться где угодно. Они вдруг неожиданно для себя оказались на передовой. Хотя здесь сейчас везде была передовая. Немцы рвались к Москве.

Машины остановились в молодом перелеске, откуда видны были река и почерневшие от гари поля за ней. Капитан Дятлов выскочил из головной машины, и тут же к нему подбежали командиры орудий. Разложив карту на ближайшем пеньке и сев рядом лицом к реке, комбат начал отдавать приказы.

– Первое орудие замаскировать на дороге между оврагом и лесом. Подготовить запасные позиции. Учтите, вам придется катать орудие вручную. Поэтому расчистить «дорожку». По моей команде делаете три прицельных выстрела по головной машине. Ваша задача – запереть колонну между лесом и оврагом, чтобы она не могла развернуться в атакующий порядок. Второе и третье орудие расположить вот здесь, повыше, ваши позиции слева от нас. После того как загорятся головные машины, открываете огонь. Выбирайте цели грамотно. Те, кто разворачивается, – они создают лишние заторы, если их сбивать с катушек. В горку к вам они на гусеницах не пойдут. Не подняться им здесь, да и не сразу они поймут, откуда по ним ведется огонь. Первое орудие, ты откатываешься и снова бьешь. Вноси сумятицу, побольше из них дыма и огня выжимай. Четвертое орудие, твоя задача – не дать развернуться колонне и уйти назад. Учти, у них там три направления кроме направления вперед. Тебе запереть все три.

Снова заурчали машины, подгоняя орудия поближе к огневым позициям. Лафеты отцепляли и уже на руках катили орудия дальше. Помогали автоматчики, замаскировавшие свои мотоциклы. Машины отгоняли в лес. Комбат успевал везде. То советуя, то просто морально поддерживая, ободряя бойцов и командиров. Автоматчики, закончив помогать выкатывать орудия на позиции, бросились выполнять собственные задачи.

– Первое отделение – группа огневой поддержки четвертого орудия. Второе отделение – маневренная огневая группа. Третье отделение – вам вторая огневая позиция. Отправить пару мотоциклов и разведать обстановку в лесочке. Туда могли просочиться вражеские автоматчики.

– Товарищ капитан, мы с ними лесок проверим, – тут же предложил Буторин, заводя мотоцикл.

Дятлов только махнул рукой и бросился поторопить водителей отгонять и маскировать машины. Боеприпасы разгружены, машины убраны, расчеты продолжали маскировать свои позиции. Отправленный на разведку мотоцикл еще не вернулся. Наскоро устроенный командный пункт углубляли. Связисты закончили прокладку проводной телефонной связи с каждым орудием.

Два мотоцикла с бойцами двинулись между редколесьем на восток, туда, где раскинулся небольшой смешанный лес. Он нигде не доходил до реки, был весь испещрен балочками, поросшими папоротником, и пригорками со стройными кудрявыми березками. «Под такими березками сидеть, набросив на плечи пиджак и жуя травинку, стихи в тетрадку записывать», – подумалось Когану, пока он пытался удержаться в люльке мотоцикла, несущегося по пересеченной местности, то спускающегося в ложбинки, то взлетающего на пригорок.

Буторин вел мотоцикл и все время морщился. Треск мотоциклетных моторов заглушал все вокруг. Приближение врага можно было проворонить в два счета. Может быть, только звук выстрелов может быть громче, чем звук мотора мотоцикла. Им оставалось проехать еще метров четыреста до того места, где у ручья, обозначенного на топографический карте, их мог ждать Вилли Бельц. Сейчас самое время остановить мотоциклы и обследовать эту часть леса. Если немцы здесь, то они не глухие и треск мотоциклов услышали.

И все же сержант на головном мотоцикле не сумел вовремя заметить немцев. Спасло его и бойца за рулем машины то, что немцы тоже ехали на мотоциклах и не сразу увидели противника. Водитель резко затормозил и вильнул в сторону кустов. Сержант выпрыгнул из люльки и покатился по траве. Немцы открыли огонь из автоматов, и пули мгновенно в труху разнесли молодую березку. Сержант снова перекатился за деревьями и дал в ответ несколько очередей. Его водитель уже лежал за большим замшелым камнем и бил в сторону немцев короткими очередями. Треск очередей ППШ сливался с сухим шелестом «шмайсеров».

Второй мотоцикл сразу свернул за деревья, но налетел колесом на незаметный в траве ствол упавшего дерева и перевернулся. Буторин вовремя успел уйти с лесной дороги, и теперь они с Коганом, присев за деревом, пытались понять, сколько немцев и с какой стороны они находятся. Боец на дороге рядом с перевернувшимся мотоциклом был ранен. Он пытался переползти за деревья и тащил в окровавленной руке брезентовую сумку.

– Прикрой, Витя! – крикнул Коган и, упав на землю, быстро пополз в сторону солдата.

Немцы мгновенно засекли Бориса, и град пуль ударился в землю вокруг него и раненого бойца. Стреляли из березняка, который Буторину был плохо виден. И тогда он встал в полный рост за дубом и стал бить в том направлении длинными очередями, опустошив три магазина. К счастью, бойцы с первых мотоциклов были живы и открыли огонь почти сразу. Причем заработал и ручной пулемет. Немцы не спешили идти в атаку, видимо не понимая, какие против них здесь в лесу действуют силы. Наверняка для них столкновение с русскими было такой же неожиданностью, как и для группы разведчиков.

Но тут новый звук привлек внимание Буторина. Он толкнул в плечо Когана, перевязывающего раненого бойца. Борис поднял голову и прислушался. Оба догадались, что это звук автомобильного мотора. Или подкрепление подошло к немцам, или… Пулеметная очередь хлестнула по кустам, сбивая ветки, срезая, как косой, молодые деревца. Немецкий пулемет косил все вокруг длинными очередями. Бойцы сразу прекратили огонь. Или кто-то был убит, или ранен, или они постарались сменить позицию, попав под шквальный огонь пулемета немецкого бронетранспортера. Теперь было ясно, что это не просто грузовик.

– Гранаты, – простонал боец.

Буторин сразу понял, что за сумку тащил с собой раненый. Он распахнул брезент и достал из сумки три гранаты Ф-1. Рассовав две по карманам, он зажал одну в руке, а в другую взял автомат.

– Боря, я возьму пулеметчика на себя, а ты, если что, прикрой, отвлеки. Там подлесок густой, можно подойти близко.

– Ты левее возьми, там пригорочек. Эту нашу позицию они уже засекли. Боюсь, что уже ползут в нашу сторону. Не столкнись с ними!

Ползти с гранатами в карманах было неудобно. Буторин подумал о том, какие у него завтра будут синяки на бедрах от таких упражнений, и на душе сразу стало легче. «Правильно, о жизни думай, о завтрашнем дне. А синяки – это так, для девочек, это просто насмешка. Они пройдут, а вот пуля в сердце – это уже серьезно. Думай о синяках, проклинай эти кусты и гранаты вместе с фашистами, в которых они скоро полетят. Ох полетят! В том числе и за то, что я натерпелся, ползая с гранатами в карманах!»

Сзади снова началась активная перестрелка, снова затрещали ППШ, а значит, ребята еще живы. И снова заработал немецкий пулемет, снова заурчал двигатель бронетранспортера. Значит, продвигается железная коробка по лесу, а за ней перебегают автоматчики. «Так они пол-леса пройдут не останавливаясь», – думал Буторин, снова перекатившись влево на несколько метров. Вот и пригорок, о котором они говорили с Борисом. А пулемет лупит совсем рядом. Метрах в пятнадцати, не дальше. Понимая, что с этой стороны пригорка его немцам не видно, Буторин на четвереньках, как собака, стал подниматься вверх, шипя от боли, когда под колено попадался острый камешек.

Буторин понял, что сильно ошибся и насчет пригорка, и насчет того, что не виден немцам, и в том, что с такой легкостью посчитал врага дураком. Двое автоматчиков, видимо из боевого охранения, шли через пригорок, внимательно глядя по сторонам и выискивая русских. Наверное, они все же слишком увлеклись тем, что искали русских под пригорком, за деревьями внизу. То, что русский окажется прямо у них под ногами, стоя на четвереньках, они, видимо, никак не ожидали.

Все, что в этой ситуации смог сделать Буторин, что подсказали ему его боевые рефлексы, – это упасть на спину и одновременно с ударом под ноги ближайшему немцу дать автоматную очередь. Автомат он держал одной левой рукой, и поэтому эффект от стрельбы был слабоват. Да и делать все пришлось поспешно. Тем не менее задний автоматчик рухнул на траву как подкошенный и, прокатившись пару метров вниз, замер у колючего кустарника. Но ближайший к Буторину враг оказался невредим, хотя и немного растерялся. Немец упал, выпустив автомат, который висел на ремне на его плече. Буторин уже не мог стрелять, потому что немец навалился на его автомат и пришлось поспешно выпустить оружие из рук и сцепиться с солдатом врукопашную.

Вопрос был простым: или выпустить гранату, зажатую в правой руке, и драться с немцем голыми руками, или постараться не терять ее. Не задумываясь, оперативник принял другое решение, которое ему подсказала интуиция. Нет времени бороться, кататься по земле. Это не борцовский ковер, и здесь не зарабатывают баллы удачными бросками и другими проведенными приемами. Здесь бьются насмерть. И все решает время, секунды. И Буторин не стал хвататься за руки немца, не стал отрывать его пальцы от своего горла. С головы немца во время падения слетела каска, и это решило его судьбу. Буторин что есть силы ударил зажатой в кулаке гранатой немца в висок, потом еще и еще.

Тело еще падало и сползало по склону на виду у немецких автоматчиков, а Буторин уже вырвал кольцо, и окровавленная граната полетела прямо в кузов бронетранспортера. Несколько очередей ударили по пригорку, но Виктор упал и откатился в сторону за дерево. Падая, он успел сунуть руку в карман и вытащить вторую гранату, и снова бросок. Он еще не успел вырвать предохранительное кольцо, как внизу раздался взрыв. Не задумываясь он бросил вторую гранату снова в кузов бронетранспортера, откуда вспучился серый гриб взрыва. Третья граната полетела в автоматчиков у склона, а потом Буторин хватал автомат за автоматом. Сначала одного убитого немца, потом второго. Он опустошал магазин за магазином «шмайсеров», когда нашел, наконец, свой автомат и глянул вниз из-за дерева.

В открытом кузове колесно-гусеничного бронетранспортера что-то дымило. У турели пулемета скорчилось тело солдата. Еще одно свесилось с борта головой вниз. Водительская дверь была открыта, и оттуда свисала окровавленная рука. Несколько тел немецких солдат лежали вокруг машины, и среди них, осторожно ставя ноги на траву и постоянно крутя головой из стороны в сторону, медленно продвигался Коган. Буторин хотел окликнуть товарища, но воздержался. Поверни сейчас тот голову на окрик, а тут недобитый немец поднимет оружие, и пиши пропало! Чуть дальше, из-за деревьев, вышли двое разведчиков. Коган на что-то указал им рукой. Наконец Борис остановился, убедившись, что в живых никого из немцев не осталось, и крикнул:

– Виктор! Отзовись! Живой?

– Здесь я! – отозвался Буторин и начал спускаться. – Чего мне сделается.

И тут совсем недалеко раздался пушечный выстрел. Все сразу обернулись на звук. Второй выстрел, потом сразу два слились в один гул. Разведчики слушали, замерев на месте и пытаясь понять, что там сейчас происходит на батарее, как развивается бой. Что-то изменилось, выстрелы стали другими.

– Танки стреляют, – пояснил мотоциклист. – Немецкие.

Прислушавшись, Буторин и Коган стали постепенно различать выстрелы наших и немецких пушек. Танки били почти не переставая. Конечно, несколько десятков машин попали в огневые клещи. И они еще даже не поняли, откуда по ним ведется огонь. А артиллеристы, как в тире, выбивали из-за укрытия танк за танком. Вот уже над лесом стали подниматься столбы черного дыма. Сквозь артиллерийскую канонаду пробивались автоматные и пулеметные очереди.

– Все живы? – спустившись с пригорка, спросил Буторин.

– Так точно, товарищ майор, – бодро ответил сержант-автоматчик. – Двое раненых. Один тяжело, крови много потерял. В бедро пуля угодила, задела артерию.

– Раненых на мотоцикл и на батарею. Сам проедь немного вперед и посмотри, откуда немцы сюда проскочили, есть там проход для танков или нет. А мы на другом мотоцикле осмотримся дальше в лесу и вернемся. Действуй, сержант! – приказал Буторин, хотя командовать он тут не имел права. Может быть, только как старший по званию. Тем более что его приказы не расходились с приказом, полученным сержантом на батарее.

Когда разведчики уехали, Буторин попытался завести мотоцикл, но тот категорически отказывался работать. Коган подошел, присел на корточки рядом с машиной и указал на обрывок провода. Пуля срезала верхушку свечи зажигания и клемму. Махнув рукой на технику, Буторин достал карту, осмотрелся, пытаясь сориентироваться на местности.

– Метров четыреста! – сказал он, силясь перекричать шум близкого боя. – Давай бегом, иного выхода у нас нет. Если Бельц у родника, то он, скорее всего, затаился или хотя бы знак какой-нибудь оставил, что был там.

Они бежали друг за другом, держа дистанцию метров в двадцать или двадцать пять, но не больше и не меньше. Так можно было держать в поле зрения гораздо большую площадь. Приходилось думать и о возможных минах, и о встрече с гитлеровцами, если те на бронетранспортере были не единственными в этом лесу. Могли прорваться и еще какие-то группы разведчиков.

Не останавливаясь, они так же бегом прочесали местность вокруг родника и только потом упали на траву и стали жадно пить, умываться, с наслаждением ощущая ломящий зубы холод воды. Бой не утихал. Радовало то, что звуки выстрелов советских орудий все так же слышались редко, но регулярно. Значит, орудия целы и продолжают бить по танкам. А те, запертые в узком, неудобном для танкового боя месте, несут потери, горят.

– Ну что, результата ноль? – задал Коган явно риторический вопрос.

– Его тут не было. Влажная земля, он обязательно оставил бы следы. Мы с тобой и то оставили, иначе бы не подошли к воде. Только не говори, что он не хотел пить.

– Какая теперь разница, – пожал Коган плечами. – Не встретились, а завтра эта местность, скорее всего, окажется под немцами. Есть у нас только одно утешение. Если получится, завести бронетранспортер и пригнать этот трофей к нашим. Не пешком же топать пятнадцать километров до штаба полка?

Глава 2

Дорога была пустая, пыльная, нагонявшая тоску. Сколько горя она повидала, сколько трагедий личных, семейных, помимо общей страшной трагедии всего народа. Узкий проселок, тянувшийся между полями, всего несколько дней назад служил дорогой к спасению. Жители прифронтовой полосы бежали от войны, бросая дома, нажитое имущество. С собой брали только самое необходимое, кто-то пытался вывести домашнюю скотину. И вот тут их накрыли «мессеры»! Было понятно, что вражеские самолеты с ненавистными крестами на крыльях выскочили вон оттуда, из-за леса, и пошли поливать из пулеметов беззащитных людей. Они шли на бреющем полете над дорогой и расстреливали всех, кто попадался им на пути. И люди, бросая свой скарб, хватая детей, бросились в поле. Я даже представил, как это было, ведь видеть такое приходилось, и не раз. Море людей разливалось по полю, а самолеты делали заход за заходом, гоняясь за мелкими группами людей, за повозками, телегами. Они сыпали малокалиберные бомбы, перепахивая ухоженную возделанную землю полей с человеческой плотью, кровью.

Сейчас тел на поле и на дороге не было. Только чернела земля в местах разрывов. Наверное, всех похоронили где-то рядом в братской могиле. А вот разбросанные вещи, колеса тележек, трупы животных еще лежали, вспухая на солнце.

– Вот, Максим, еще одна мерзкая сторона войны, – сказал мне Сосновский, ведя наш открытый газик, – мерзкая сторона нацизма. Они воюют не с армией, их цель – не столько победить армию, сколько уничтожить страну, народ!

– Ничего, они за все ответят, – убежденно ответил я, чувствуя, как скулы сводит от ненависти. – Кроме законов морали, человечности, есть еще законы физики. Любое действие порождает противодействие. Только у нас тут будут свои законы. Наше противодействие будет таким сильным, что сметет эту нечисть с нашей земли. За все, Миша, за все им придется ответить. А пока давай побережем нервы и не будем поддаваться эмоциям. Мы с тобой чекисты, и наша голова должна быть холодной, а сердце горячим.

– Холодная, холодная, Максим, – заверил Сосновский и кивнул в сторону столбов. – Смотри, раньше провода висели, а теперь еще и столбы повалены, в нижней части расщеплены. Я еще тогда подумал, что это диверсия, кто-то связь нарушает.

– Ну-ка, останови, – приказал я и выпрыгнул из машины на обочину.

Сосновский догнал меня, и мы присели у первого же поваленного столба. Точно, следы копоти, в щепки разбитый обрубок столба. Знакомая работа. Небольшой заряд взрывчатки – и столб срывает, расщепляет основание, и он падает, обрывая провода или повисая на них. Если таким образом повалить три столба, то не составит труда порвать и провода связи, смотать большой кусок и увезти с собой, чтобы ремонтная бригада не восстановила поврежденный участок. Тут никаких сил не хватит, чтобы восстанавливать связь на таких участках. Работали диверсанты, нет никаких сомнений. И Михаил со мной согласился. Он даже присел на корточки и понюхал древесину.

– Сегодня взрывали. Запах взрывчатки еще не выветрился.

Да, запах был. Я это тоже чувствовал. За эти несколько дней я пришел к твердому убеждению, что для борьбы с вражескими диверсионными отрядами сил особых отделов не хватит. Для контрразведывательных мероприятий хватит, а вот противостоять, да тем более таким массовым заброскам диверсионных групп в тылы фронта нужна другая система. Что-то вроде частей по охране тылов фронта. Надо будет обязательно поделиться этой мыслью с Платовым, а еще лучше с Берией. И тут я понял, что наша машина, оставленная на краю дороги, стала объектом внимания каких-то людей. Около нашего газика остановился грузовик с бойцами в кузове. Обернувшись на звук мотора, я присмотрелся и сразу по зеленым фуражкам понял, что это пограничники. В кузове их было человек пятнадцать, а из кабины вышел офицер.

– Будем надеяться, что это наши, – сказал я Сосновскому, с трудом удержавшись, чтобы не передвинуть кобуру с пистолетом ближе под правую руку и не расстегнуть ее.

Мы шли к машине и оба думали, как потом выяснилось, что это вряд ли диверсанты, переодетые в нашу форму. Не стали бы они так действовать и разъезжать так свободно. Да, немцы переодеваются в форму красноармейцев, но для того, чтобы беспрепятственно проскочить какой-то район, чтобы не вызвать подозрения среди других армейских машин. Да и неинтересны мы с Михаилом были бы для диверсантов. Что такого особенного в двух майорах? Если бы мы везли какие-то важные документы, то не стали бы останавливаться и нюхать взорванные столбы.

– Отдельный пограничный полк НКВД, – козырнув, представился офицер, – капитан Мороз. Прошу вас предъявить документы. Прошу подчиниться, потому что мы имеем особый приказ в рамках борьбы с фашистскими диверсантами в нашем тылу.

– Все правильно, товарищ капитан, – кивнул я, доставая из нагрудного кармана удостоверение личности. – Я бы скорее возмутился и написал бы рапорт, если бы вы проехали мимо и не обратили на нас внимания. Мы не так давно видели оборванные провода связи, а здесь вот еще и подорванные столбы. Это работа диверсантов.

– Так точно, товарищ майор, – возвращая мне документы, согласился пограничник. – Несколько групп из нашего полка ведут розыск, но пока безрезультатно. Они очень хорошо маскируются, это опытные диверсанты.

– И что? Вообще никаких ни сведений, ни показаний очевидцев? – спросил Сосновский. – Тут и перемещения подразделений, и беженцы. Милиция, я так понимаю, в прифронтовой полосе все еще выполняет свои обязанности.

– Сведения есть. Отрывочные, – угрюмо ответил капитан. – Их видели, но, к сожалению, не в лицо, а издалека. Одеты в нашу красноармейскую форму. В одном случае они свалили столб и порвали провода, зацепив его полуторкой. А в другом – взрывали столбы небольшими зарядами. И уехали потом на мотоциклах. Номера или какие-то особые приметы транспорта нам получить от свидетелей тоже не удалось.

– Думаете, что это одна и та же группа? – спросил я капитана, доставая планшет с картой. – Покажите, где еще уничтожалась связь.

– Вот здесь, севернее города, вдоль вот этой дороги, – стал показывать пограничник, сдвинув фуражку на затылок. – Мы сейчас здесь, на этой дороге с вами, так что вот вам еще два участка. И все в полосе примерно пятидесяти километров по фронту. Да, скорее всего, это одна и та же группа. Считаю, что она многочисленная: не два диверсанта. Я думаю, что их человек десять или двадцать. Передвигаются в одном направлении и действуют двумя-тремя группами, взрывая и уничтожая. Потом меняют направление и уходят из этого района, а мы их там ищем. Потом все повторяется в другой точке, и они снова исчезают.

– Милиция, местная администрация населенных пунктов оповещены? Комендатуры?

– Конечно. Все, кто имеет какую-то власть в тыловых районах, все оповещены.

– Слушайте, капитан, – я задумался, глядя на карту. Мне не давала покоя река, делавшая в этой местности поворот. – Вы видите эти три моста на реке? Вы их видели?

– Вот этого у Сосновки уже нет. Неделю назад переполненный грузовик снес его. Старый, не рассчитали вес. Рухнул. Этот, ниже по течению, и мостом-то назвать нельзя, пешеходный он. Телегу, и ту не выдержит. А этот, третий, на каменных опорах и в основании швеллер. Его перед войной, говорят, строили. Между прочим, категории «бт», с нагрузкой до тридцати пяти тонн.

– Значит, в этой местности – это единственный мост на рокадном направлении, который в состоянии выдержать вес танков? И даже Т-34, – я посмотрел в глаза капитану. – Слушайте, Мороз, я бы на вашем месте доложил об этом командованию. Чтобы взяли под особый контроль мост. Обстановка меняется ежечасно. И если немцы предпримут удар на этом направлении, то наши не смогут подтянуть резервы с левого берега, если мост взорвать.

– Пожалуй, – кивнул капитан. – Не наше это дело, но я постараюсь убедить кое-кого. Заодно проскочу, посмотрю, какая там охрана.

Пограничники уехали на запад, а мы с Сосновским стали рассматривать карту. Послезавтра утром встреча с перебежчиком. И надо разузнать, какова обстановка. Михаил постучал пальцем по карте, где на берегу реки топографическими значками были обозначены строения, и под ними надпись «сан. Рассвет». И неподалеку «клх. Октябрь, центр. ус.».

– Давай сюда свернем, – предложил Сосновский. – Санаторий был, похоже, областного значения. Для передовиков производства. И в центральной усадьбе могли разместить какой-нибудь штаб. И там обязательно есть начальство.

– Думаешь, что нам удастся уговорить командование провести войсковую операцию и районе старой мельницы? – усмехнулся я.

Вообще-то такая мысль у меня была у самого. Вопрос по степени важности вполне позволял такое решение применить, но вот мы-то с ребятами не имели полномочий раскрывать свои карты и рассекречивать операцию. Попытаться связаться с Платовым? Попросить его повлиять на ситуацию? Здравый смысл подсказывал, что если бы Платов мог повлиять таким образом, он бы это сделал. А раз он послал сюда нашу группу, значит, рассчитывает, что мы справимся, что это решение наиболее практичное.

Мы свернули налево на перекрестке, где чудом сохранился покосившийся, пробитый осколками указатель на санаторий. Дорога до войны тут была, наверное, хорошая. Мягкий песчаный грунт делал езду исключительно приятной, с легкими плавными поворотами между соснами. Но сейчас грунтовую дорогу разбили гусеницами танков, несколько воронок и объездов превратили этот путь в сущее мучение.

– Сдается мне, что это госпиталь, – вдруг сказал Сосновский.

Я тоже думал, что в санатории может располагаться госпиталь. Немного порадовало, что мы с Михаилом думаем и анализируем одинаково. Госпиталь, рядом вполне возможен штаб. Там можно о многом узнать, о положении на этом участке фронта и хорошенько подготовиться к встрече с перебежчиком.

– Фронт подходит, – сказал я Сосновскому, удерживаясь за приборную панель рукой на особенно больших кочках. – Госпиталь, скорее всего, эвакуировали, и мы с тобой просто время теряем.

– Кто знает, кто знает, – философски заметил Михаил. – Только я начинаю привыкать, что везет нам крайне редко. Чаще приходится получать желаемое, потопав ножками, поползав на пузе и постреляв от души. Так ведь недолго и женщинам перестать нравиться.

Чертыхнувшись, Сосновский резко крутанул руль вправо, заезжая правым колесом на траву. Навстречу, отчаянно скрипя расшатанными кузовами, проехали две полуторки, груженные выше бортов матрацами и байковыми одеялами. Сверху на матрацах в каждой машине лежали красноармейцы среднего возраста, в расстегнутых гимнастерках и без ремней. Значит, госпиталь был, но сейчас эвакуируется или уже эвакуировался. А это вывозят остатки имущества. Сосновский нахмурился и прибавил газу.

Машина въехала в ворота, точнее, через место, где они недавно были. Видимо, сюда попала бомба, и один кирпичный столб снесло до основания, а от второго остались торчавшие из земли осколки почерневшего от копоти кирпича. «Как гнилые зубы», – подумалось мне. Когда мы въехали во двор, то стало видно, что санаторию досталось с начала войны. Сгорел полностью деревянный флигель. И дальнее крыло горело, но его удалось, судя по всему, вовремя потушить и спасти целый корпус.

Во дворе грузились машины. В автобус садились легкораненые с забинтованными конечностями. Им помогали санитарки в пропыленных халатах. Кроме нескольких полуторок здесь стояла и черная эмка, у ограды – четыре мотоцикла с колясками. Несколько бойцов топтались возле машин. «Странно, – подумал я тогда, – почему бы им не помочь, если стоят без дела». Но потом я понял, что происходит. Оказывается, возле эмки женщина в белом халате бинтовала плечо какому-то командиру. Ну понятно, внутри уже условий нет, приходится так, по-походному.

– Посмотри, – Сосновский кивнул в сторону странного человека в мятых пыльных штанах, ботинках без шнурков и концертном пиджаке или даже смокинге, надетом поверх грязной синей майки. Правда, концертный пиджак был рваным и грязным. А человек был занят тем, что сушил рваные байковые одеяла и стирал грязные, прожженные.

– Товарищ, – я подошел к мужчине, и тот поднял на меня глаза. Усталые, большие и сосредоточенные. Небритое широкое лицо, чуть оттопыренные уши и светлые вьющиеся волосы. Наверное, если эти волосы промыть и концертный пиджак подлатать, то вид у него был бы вполне артистичный, эстрадный.

– Да? Что? – Мужчина поднялся, стряхивая воду и мыльную пену с рук. – Не подумайте, мне начальник госпиталя разрешил эти одеяла забрать. Они непригодны для раненых, они их списали!

– Да перестаньте вы, – я улыбнулся и похлопал мужчину по плечу. – Я ничего не имел в виду. Просто хотел спросить, где найти начальника госпиталя…

Мы с Сосновским поспешно поднялись на второй этаж административного корпуса. Идя по коридорам, видели только следы разрухи и поспешной эвакуации. Невольно вспомнилась поговорка, что один переезд – это как два пожара. Сломанная мебель, разбитая посуда. У дальнего окна в палате, двери которой были сейчас широко распахнуты, сиротливо ютился большой цветок или маленькое дерево в кадке.

Когда мы попытались останавливать пробегавших людей и спрашивать про начальника госпиталя, то от нас только отмахивались и говорили, что никого нет, все уехали. Судя по напряженным озабоченным лицам, здесь оставались только вольнонаемные работники госпиталя, которые не уехали вместе с медицинским учреждением. И не уедут. Они остаются здесь. Хозяйственники грузят оставшееся имущество, и все. Что будет дальше, никто не знает.

Сосновский указал на поднимавшуюся по лестнице женщину с медицинским чемоданчиком в руке. Кажется, это она перевязывала командира возле автомашины. Светлый локон выбился из-под марлевой косынки, пышные красивые волосы под марлей, тонкие черты лица делали ее похожей на артистку. Почему я так подумал? Наверное, вспомнил образ того странного нелепого человека во дворе, находившегося возле емкости с водой.

– Простите, – я догнал женщину, – вы из персонала госпиталя? Есть здесь телефон?

Мне показалось, что женщина испугалась. Это трудно объяснить, это просто чувствуется сразу. Может, по тому, как сжимаются губы, как расширяются зрачки, как меняется дыхание у человека, когда он испуган, но не подает вида. Я поспешно достал из нагрудного кармана удостоверение личности и протянул врачу.

– Майор Шелестов, – представился я дополнительно. – Мы из Москвы, из центрального аппарата НКВД. И здесь по очень важному и срочному делу.

– Ну на этих вы не похожи, – как-то странно ответила женщина, возвращая мне удостоверение. – Тоже странные. А связь пропала совсем недавно. Телефон не работает.

– Недавно? – Сосновский обошел меня и встал перед женщиной, заглядывая ей в глаза. – Как недавно?

– Да вот как эти приехали на машине и на мотоциклах, я решила позвонить потом своему начальству, а оказывается, связи нет.

– Слушайте, вы два раза уже произнесли слово «эти», да еще в сочетании со словом «странные». О чем вы? Что произошло?

Я сразу же вспомнил эмку, четыре мотоцикла и полуторку во дворе госпиталя. И, конечно же, странного человека с порванными одеялами.

– Я работаю в военном госпитале. Это часть армии, а я лейтенант медицинской службы.

– Рассказывайте, рассказывайте, – попросил Сосновский, сделавшийся очень обаятельным, но врач была в таком состоянии, что внимания на чары Михаила не обратила. Она нервно крутила в руках марлевую повязку. И покусывала губы, явно собираясь с мыслями.

– Я не об этом музыканте, Алексее, или кто он там. Дирижер, может быть. Я имела в виду тех военных, которые привезли перевязывать своего лейтенанта. У него свежее касательное пулевое ранение. Ему бы швы наложить, а у нас вся хирургия уже уехала. Только перевязочные материалы и кое-что из инъекций осталось. Странные они какие-то были. Я потом решилась, когда они уехали, позвонить в совхоз «Октябрь». Тут недалеко, и там какой-то штаб стоит. Но связи так и не было. И нет до сих пор.

– Давайте-ка подробнее, – я взял женщину за локоть и отвел к окну. Теперь и мне те военные казались странными, хотя я пока не мог объяснить, чем они мне не понравились.

– Одеты они по-разному. Слишком по-разному, понимаете? Одни в истрепанном, выгоревшем обмундировании, которое все виды повидало. На некоторых даже кровь, а у одного я видела на гимнастерке след от… ножа или штыка. Но он не был ранен. А другие одеты в новенькую форму, даже необмятую, неотглаженную, чистенькую. И без подворотничков. А воротники не успели испачкаться от грязной потной шеи. И сапоги были как только со склада у этих, кто новенький. На щиколотках необмятые кирзовые сапоги.

– Новобранцы? – подсказал Сосновский.

– Мужики, лет по сорок или по пятьдесят некоторым. Здоровенные, мордатые, матерые какие-то. И смотрели недобро.

Врач пожала плечами и опустила голову. «Вот это наблюдательность, – мысленно восхитился я. – Никто бы внимания не обратил, а она на такие мелочи обратила внимание и связала все воедино. С одной стороны, новенькая форма, неношеные сапоги – в этом ничего удивительного. Сосновский правильно предположил, что это были молодые солдаты, только что призванные на службу. Но с ними те, кто в истрепанном, пробитом обмундировании. Они могли быть сами по себе – и их вид тоже можно оправдать. Сгорела гимнастерка, и ты надел то, что подвернулось под руку. Не в майке же воевать, не в нательной рубахе. Но все вместе наводило на сомнения. И уж нам с Сосновским не надо объяснять, кем были эти люди». Потребовав, чтобы женщина немедленно сообщила о подозрительных людях в советской форме первому попавшемуся командиру или милиционеру, мы с Сосновским выбежали на улицу.

Увы, с того момента, когда неизвестные уехали с госпитального двора, прошло уже несколько минут. Гадай не гадай, а все равно не сообразишь, в какую сторону они поехали. Со двора дорога одна, а вот дальше поворачивай на все четыре стороны. Спросить бы у этого странного типа, что сушит рваные одеяла, да ему-то откуда знать. Но этот странный человек сам подбежал ко мне, когда мы с Сосновским вышли на улицу и направились к своей машине.

– Товарищ майор, я прошу вас! – заговорил он торопливо и как-то слишком уж театрально стискивая руки перед собой.

– Что вы хотите? – спросил я, уже понимая, что откажу в просьбе. Не до него. Да, противное такое слово и состояние противное, когда ты отказываешь в просьбах людям, которых должен защищать, ради которых ты служишь, воюешь, ежедневно рискуешь жизнью.

– Возьмите меня с собой! – начал умолять мужчина. – Меня никто с собой не берет, никто не хочет помочь мне, и все отмахиваются, как от назойливой мухи.

– Вон военные были на машинах. Почему вы к ним не обратились? – нахмурился я, злясь на самого себя. – У них и место было, и до расположения своей части могли бы вас довезти. Только вам надо на железную дорогу, на вокзал. В эшелон, в любой поезд, и уезжать отсюда. Скоро здесь будут фашисты!

– Да поймите же, что со мной величайшие ценности, достояние человечества, мировой культуры! – выпалил мужчина. – А эти военные, про которых вы мне говорите, они посмеялись и дали мне пинка под зад. Причем не фигурально. Вот и все! А вы все-таки майор, и товарищ ваш майор. Вы люди с образованием, я так думаю! Ваш долг – спасти достояние культуры.

– Что спасти? – Сосновский подошел к нам и снисходительно посмотрел на мужчину. – Какое достояние? О чем речь?

– Скрипки, – убитым голосом еле слышно ответил мужчина и опустил голову. – Мне нужна охрана.

– Скрипки? – не поверил я своим ушам. – Вы с ума сошли! Какие скрипки? Вы что, оркестр вывозите? Тут целые города сдаем, жизнями платим за то, чтобы эвакуировать что-то ценное и важное, что может сохранить промышленность, противостоять врагу, а вы скрипки спасаете! Тоже мне, ценность нашли, требующую охраны!

– Да вы же просто не понимаете! – с жаром бросился объяснять мужчина, и его глаза, только что полные мольбы, вдруг разгорелись таким огнем страсти, что я даже опешил. – Этим скрипкам нет цены. Это история, понимаете, это работа старых мастеров. Они – достояние народа. Это скрипки работы известного русского мастера по изготовлению струнных музыкальных инструментов Ивана Андреевича Батова, это начало прошлого века. Им же больше ста лет. Вы знаете, кто такой Батов? Не знаете? Его называли «русским Страдивари»!

Не могу сказать, что мне сделалось стыдно, да и не время было ломать голову и изучать такие нюансы истории. Кто такой Страдивари, я тогда не знал, и этот пламенный монолог мужчины на меня произвел впечатление разве что чисто психологическое, эмоциональное. И, поддавшись на миг этим впечатлениям, я невольно позволил увлечь себя к забору, где на лавке лежал старый фибровый чемодан без ручки.

– Смотрите, – мужчина открыл чемодан и с каким-то странным благоговением посмотрел на содержимое.

Это были скрипки. Удивительно, но, даже несмотря на то что мне не с чем было сравнить эти инструменты, я вдруг почувствовал, что от них незримо повеяло древностью. Пусть они были не древними, но для меня и столетие – это срок. То ли их несколько необычная форма корпуса, то ли цвет и вид лака, которым были покрыты инструменты, произвели на меня впечатление, но я почему-то поверил этому человеку. Может быть, даже потому, что вел он себя так, как и должен вести себя человек увлеченный, понимающий толк в старинных инструментах, настоящий талантливый музыкант.

– Кто вы такой? – глядя как завороженный на скрипки, спросил я мужчину.

– Пашкевич, – торопливо ответил он и полез в карман, извлекая из него книжечку удостоверения личности или пропуска. – Алексей Адамович Пашкевич. Я музыкант, скрипач. А эти инструменты из коллекции Минской областной филармонии. Эшелон попал под бомбежку, и я отстал. Я скрипки спасал от огня. Потом дождь пошел. Инструменты боятся перепада температуры, и я должен сделать для них многослойный чехол, для сохранения постоянной температуры и влажности. Вот и придумал со старыми одеялами. Шерсть, она дышит…

– Эх, Пашкевич, – подал голос Сосновский, стоявший за моей спиной. – Лучше бы ты детей спасал от фашистов!

– Дети хоть имеют ноги и могут убежать, – с болью в голосе заявил музыкант. – А скрипка? Она имеет только голос, она не может себя защитить, не может убежать. Эти инструменты тоже дети, дети своих мастеров, дети всего цивилизованного мира.

– Вот он – цивилизованный мир, – указал Сосновский рукой на запад, где слышна была непрекращающаяся канонада. – Он пришел к нам со всей мощью своей цивилизации и своим европейским гуманизмом. Теперь приходится спасать от западной «культуры» скрипки!

– Черт с вами, Пашкевич, – махнул я рукой, – берите ваши инструменты и бегом в машину. Отвезем вас по пути в штаб ближайшей воинской части, а там как начальство решит.

Музыкант поспешно схватил чемодан, несколько высохших одеял и забрался на заднее сиденье автомобиля, бережно поставив рядом с собой свое драгоценное имущество. Сосновский покачал головой, сел за руль, и мы выехали со двора госпиталя. До центральной усадьбы колхоза, если смотреть по карте, напрямик было не больше десяти километров, но проселками придется проехать километров двадцать или двадцать пять. Причем не по самой лучшей дороге. Мне хотелось расспросить Пашкевича о скрипках и мастере, создавшем их более сотни лет назад. Но ухабы и резкие повороты не располагали к беседам. Да и диверсантов стоило опасаться. Поэтому я держал автомат наготове и внимательно посматривал вперед и по сторонам.

Когда мы выскочили наконец из-за леса на отрытое пространство, то сразу оказались среди почерневших, сожженных полей. Кто-то выжег все посевы, видимо, чтобы они не достались врагу. Значит, кто-то не исключал, что сюда могут прийти фашисты, или решил перестраховаться на этот случай. Это безрадостное зрелище вызывало уныние. Но оно и заставляло сжимать кулаки, стискивать зубы от злости. А потом мы увидели дым, который стелился по земле. Недавно поселок обстреляли. Разрушенных домов было много, но все они были уничтожены несколько дней назад. А вот свежие воронки дымились на площади, на окраине, на опушке.

– Артиллерия накрыла, – прокомментировал Сосновский, аккуратно объезжая очередную воронку. – Кажется, штаб сворачивается!

– Черт, нам бы узнать, где их позиции и как продвинулись немцы, – я со злостью ударил себя кулаком по колену.

Если полк отходит, значит, и место встречи с перебежчиком может оказаться в зоне наступления фашистов. И это значит, что группа не выполнит приказ. Хорошо, если Буторин с Коганом встретились с немцем. А если и у них не получилось встретиться? Я указал Михаилу вправо, где возле высокого бревенчатого дома стояли несколько офицеров. Сосновский резко крутанул руль и, поднимая столбы пыли, понесся по улице к зданию. Офицеры сразу обернулись и стали смотреть на приближающуюся машину. Сосновский затормозил, и я выпрыгнул на дорогу и, расстегивая на ходу планшет с картой, поспешил к командирам.

– Кто здесь старший? – доставая удостоверение, спросил я и представился: – Майор Шелестов, Главное управление НКВД.

– Майор Кожевников, командир полка, – глядя на меня воспаленными глазами, ответил один из офицеров.

– Товарищ майор. – Я постарался быть убедительным. Не хотелось, чтобы меня обвинили в паникерстве. – У нас есть сведения, что немцы готовят диверсию на рокадном направлении. – Я расстелил на крыле полуторки свою карту и показал на ней на мост. – Они попытаются взорвать вот этот мост, а это значит, что наше командование не сможет вовремя перебросить на танкоопасное направление резервы. Мост категории, позволяющей проходить по нему нашей бронетехнике.

– Черт, у нас ни одного человека лишнего! – проворчал стоявший рядом плечистый офицер. – Штаб обстрелян, нужно срочно передислоцироваться, подразделения дерутся на пределе, удерживая позиции!

– Дайте нам хоть двадцать, хоть десяток бойцов! – попросил Сосновский. – Сообщите своему командованию о проблеме. Может, оно перебросит к мосту мобильный резерв.

– По нашим сведениям, немцы сейчас вот здесь, – показал на карте карандашом офицер. Командир полка представил его как начальника штаба майора Буранова. – Фланговый удар у них вполне может получиться, если они взорвут мост. И тогда через наши позиции они вырвутся на оперативный простор в тылы армии.

– А здесь они могут быть? – я указал на район старой водяной мельницы.

– К нам вчера приезжали два майора из НКВД. Это не ваши? – спросил Кожевников.

– Буторин и Коган?

– Точно! Ваши, значит?

– Наши. – Я заволновался, подозревая, что у майора есть сведения о ребятах, может быть, неприятные сведения. – Что с ними?

– Боевые офицеры, – усмехнулся начальник штаба. – Мы отбивали прорыв немецкой танковой группы, так ваши товарищи ушли вместе с батареей и взводом автоматчиков. И отличились: перебили немецкую разведгруппу и пригнали трофейный бронетранспортер. Уехали потом, не знаю куда. В вашем ведомстве свои законы, и нас в известность не ставят. А немцы здесь, где вы показали, могут оказаться в любой момент. Что мы можем сейчас? Отправить комендантскую роту к мосту, чтобы взяли его под охрану. Только сколько они продержатся, если к мосту выйдут немецкие танки?

– Мост должно охранять пехотное подразделение с пулеметом и противотанковыми средствами, – сообщил я. – По крайней мере, нам так сказали. Но что там на самом деле – мы не знаем. Если диверсанты в красноармейской форме вышли к мосту, то охраны может уже и не быть. И еще! Захватите с собой вот этого музыканта. Его фамилия Пашкевич, и при нем очень ценные исторические реликвии, которые необходимо спасти. Ему без вашей помощи отсюда не выбраться.

Но звуки боя доносились с нескольких сторон, и определить, откуда раздается канонада и ружейная стрельба, было сложно. Майор Кожевников махнул рукой, разрешая штабной колонне отправляться. Комендантская рота забиралась в кузов полуторки. Всего пятнадцать бойцов, вооруженных винтовками. Во главе их высокий молчаливый старший лейтенант. Сосновский завел мотор нашей машины, но я остановил его, положив руку на локоть друга.

– Подожди, Миша. Давай через мост! – предложил я. – Крюк небольшой, но там каждый человек на счету. Если мост еще не пострадал и под охраной, мы проскочим по правому берегу до мельницы, сэкономим часов пять.