Читать онлайн Запертые

Пролог

Сколько себя помню, меня всегда влекло все необъяснимое и загадочное. Начинал я с книжек о призраках и снежных людях, но уже в детстве одних слов мне было мало. В душе моей бунтовал исследователь практик. Нам с корешом Диманом было не больше семи лет, когда он впервые спровоцировал меня залезть в полусгоревший бревенчатый дом, где по слухам все еще догнивал труп старой хозяйки. Мертвяка я тогда так и не нашел, но какую-то известность в мальчишеских кругах завоевал. Диман же, умело используя мои чистые порывы, с тех пор все время подыскивал свежую цель, куда я с азартом первопроходца прокладывал девственный курс. В детстве я обшарил все близлежащие леса и старые деревни, а с возрастом начал ходить в самые отдаленные уголки нашей необъятной страны.

Да, кстати, в том году я по наводке все того же Димана поселился в заброшенной хижине в дремучих лесах северной России. Что там было и рассказывать страшно. Впрочем, я все записал и кому интересно, те могут открыть мои «Дневники в лесу». Если вы их не читали, то придется заново с вами знакомиться. Звать Лёха. Фамилия Виноградов. Я уже взрослый тридцатилетний балбес, которому давно пора заводить семью и кучу детей. Но семья меня никогда не интересовала. Волей судьбы я стал охотником до острых ощущений. Ну, а сидя дома с женой и детьми, я был бы вроде живого трупа, если вы понимаете, о чем я.

Ну, ладно, теперь к делу. Этим летом Диман снова меня взбаламутил. Предложил на спор пожить месяцок в старой квартире его тетки, которая на днях умерла от приступа удушья. Родственница жила в заводском городке в трехстах километрах севернее наших родных мест. Диман в детстве часто уезжал туда погостить на несколько недель лета. А потом рассказывал пацанам, что и речка там шире, и леса страшнее, да и девчонки красивше. У него там даже своя банда друзей сколотилась. Тетка его любила, как родного потому, что своих детей ей Бог не дал. После её смерти квартира по завещанию отошла к Диману, но только жить он в ней конечно не собирался. Этот хрыч недавно в Москве обосновался и теперь в провинцию приезжал лишь на пару недель в году.

В глубокой лесистой России все пятиэтажки стоят коробками и отличаются они в основном цветом. Те, что из кирпича – чаще красные, а те, что из панельных блоков – светлые. Дом, о котором пойдет речь, построили из красного кирпича в тридцатых годах прошлого века. По своей форме он немного отличался от привычных параллелепипедных хрущовок и больше напоминал громадный терракотовый куб. Кирпичный трехподъездный изгой сторонился на порядочной дистанции от микрорайона. Не знаю, как это получилось, но после того, как дом уже вовсю строился, местные геофизики обнаружили опасную подвижность грунта рядом со стройкой и потому план будущего микрорайона перенесли в более безопасное место. Вот так и вышло, что дом остался в стороне, а сам микрорайон разросся в трехкилометровом отдалении. За все время сюда так и не проложили асфальта. Все три километра от современной окраины приходилось идти пешком или ехать на кочках по грунтовой дороге.

Диман, конечно, не предложил бы мне пожить в этом доме только за его внешнюю странность. Почти все люди в округе, включая учителей и милиционеров, верили, что внутри старой пятиэтажки обитает жуткий полтергейст. Призраки или какая-то иная психокинетическая сущность выживала жильцов на протяжении многих лет. У кого-то не выдерживало сердце, кто-то умирал во сне, а некоторые просто пропадали. Никто не хотел покупать там квартиру или обмениваться даже на самых соблазнительных условиях. В итоге к лету 2013 года в проклятой пятиэтажке осталось только три жилые квартиры из сорока пяти.

Будучи в кратковременном отпуске по делам завещания, Диман передал мне ключи от теткиной квартиры, после чего пожелал приятно обделаться от страха и с тем отбыл в Москву.

Глава 1. Знакомство

Тридцатого июня далеко за полдень, имея на плечах ноут для записей и рюкзак с провизией, а на поясе охотничий нож в ножнах, по пыльной дороге, прыгая через глубокие колдобины, я добрался до зловещего дома.

Вокруг простирались дикие поля с полынью, одуванчиком и чертополохом. Напротив трех подъездов приютилась унылая детская площадка с двумя подвесными качелями и с покосившимся столиком под дырявым железным навесом, когда-то похожим на бело-синий зонтик. От скамеек у столика остался только железный скелет, все доски давно растащили.

На одной из качелей сидел типичный подросток североуральских широт. Несмотря на разгар лета, он был в кожаной курточке по-фраерски нараспашку, в грубых ботинках с толстой подошвой и в отцовских черных брюках, которые ему когда-то укоротили умелой рукой. Все эти детали туалета были мне хорошо знакомы потому, что в здешних краях так одевались все гопники из малообеспеченных семей.

Мальчишка держался за подвесные цепи качелей и, посердитому сдвинув брови, не спускал с меня глаз. Темные волосы на его голове давно не знали ножниц и мыла, что придавало подростковому лицу бомжатской суровости. Должно быть, я привлек его внимание издалека своим хипстерским видом. В то лето я носил джинсовые капри и красную рубашку в клетку. Из обуви не признавал ничего кроме кед и никогда не расставался с охотничьим ножом.

Я увидел парня не сразу, а когда заметил, свалил рюкзак рядом с качелями, решив поздороваться.

– Сигареты есть? – опережает меня мальчишка.

Такой способ приветствия считался типичным в наших провинциях. Возможно, столичный житель посчитал бы столь наглый выпад наездом, но я и ухом не повел.

– Не курю, – здороваюсь я в ответ, падая на соседнюю качель. – Ты с этого дома?

Хмурый вид подростка никак не прояснился. Он продолжал буравить меня взглядом.

– Ну, может, а чо?

– Да так, ничо, – пожимаю я плечами. – Просто собираюсь тут у вас пожить немного.

Подросток демонстративно сплюнул в сторону и небрежно бросил:

– Репортер?

– Да не, я сам по себе.

– Ага, – парень снова сплюнул и неожиданно спрыгнул с качели – Я тоже.

Я понял, что он собирается уходить и поспешил узнать, как его зовут.

– А ты чо – мусор? – отвечает он мне встречным вопросом.

– Не, я же сказал. Сам по себе.

– Виталя меня зовут, а чо?

– Ну, а я Лёха. Будем соседями, значит.

Но мальчишка больше не удостоил меня взглядом, лишь через плечо буркнул «Ага» и поплелся куда-то в поля. Я не стал больше тревожить неразговорчивого отрока и с каким-то тяжелым предчувствием посмотрел на грязно-красный дом с темными немытыми окнами. Одинокий, окруженный полями, он походил на побитое кирпичное чудовище, брошенное умирать вдали от живых людей.

Пришел я до сумерек, поэтому свет еще нигде не горел. Однако в окне второго этажа, прямо над бетонным козырьком среднего подъезда я увидел овал женского лица с длинными растрепанными волосами. Это была молодая шатенка примерно моего возраста. Мы смотрели друг на друга несколько секунд, а когда я приветливо кивнул, она поспешила скрыться за тюлем.

Взяв рюкзак, я двинул к центральному подъезду. Жильцы поставили здесь железную дверь от нарколыг и пьяниц, но сейчас она оставалась открытой.

Внутри было сыро. Зеленая штукатурка отваливалась от стен, обнажая красный кирпич. Пахло плесенью и кошачьей мочой. Шприцов и пустых бутылок я не заметил.

Я поднялся на третий этаж, с облегчением свалил рюкзак на бетонный пол, прислушался. С верхних этажей доносилось бубнение телевизора, где-то внизу гудели трубы. Со слов Димана я знал, что все соседи живут в этом самом среднем подъезде. Позже я собирался познакомиться с ними поближе, но сначала хотел осмотреть квартиру.

С волнением я всунул плоский ключ в английский замок. Три проворота ключа и деревянная дверь, обитая по старомодному дерматином и плюшем, открыла пыльные покои недавно умершей хозяйки. На какую-то секунду, открывая парадную дверь, мне показалось, что все звуки в подъезде исчезли. Ощущая холодок вдоль позвоночника, я схватил рюкзак, вдохнул поглубже и вступил в сумерки прихожей.

Пока рука лихорадочно нащупывала на стене выключатель, из квартиры раздался жуткий хлопок, похожий на взрыв петарды. Почти сразу из глубины коридоров донеслась стремительная, но короткая, дробь шажков, словно некто пробежался от двери к окну. От неожиданности я упал спиной на стену, чуть не разбил зеркало, повалил этажерку с обувью и случайно затылком задел выключатель. На потолке вспыхнула электрическая лампочка. Бледный свет озарил зеленые выцветшие обои и разноцветный половик вдоль прямого коридора с ответвлениями в разные части квартиры.

Машинально я взялся за рукоять ножа, вытащил его на волю и, пока еще совсем не ослабел от страха, побежал в сторону хлопка. За ближним поворотом направо открылась кухня. В нос ударил терпкий душок маринованных огурцов.

Причина шума нашлась под небольшим обеденным столом. Это была трехлитровая банка солений, треснувшая от скопившихся газов. Рядом теснились еще штук десять таких же закруток. Рассол разлился по узорчатому линолеуму, кусочки огурцов и укропа раскидало по углам.

Кухня в бежевых тонах была маленькой, но плотно заставленной по советским стандартам. На глубоком подоконнике на старых газетах сушился укроп и зеленый лук. Чуть ли не пятую часть площади занимал большой холодильник. Открыв его, я обнаружил кучу еды, еще вполне годной к употреблению. Ближе к окну в углу громоздилась внушительная газовая плита, к ней примыкал еще один стол для готовки, который дальше продолжался раковиной. Над рабочей столешницей висел буфет, где я так же нашел немалые запасы полуфабрикатов.

Осматривая все это, я поначалу проглядел одну важную деталь. На поверхности обеденного стола, застеленного синей клеенчатой скатертью, просыпалась соль. Хотя «просыпалась» не совсем удачное слово. Белые крупинки сложились в несколько не очень приятных, но четко читаемых слов, которые приведу дословно. Вот они:

«Сваливай домой, ГАНДОН»

Именно так, последнее слово отсыпали в самом низу более крупным соленым шрифтом.

Я сначала конечно на Димана стал грешить. Ну, пошутил чувак, видимо. Сейчас где-то в Москве помирает со смеху. Я уж мобильный достал, чтобы ему позвонить, но связь тут оказалась мертвая. Ладно, думаю, позже на улицу выйду, позвоню.

Но позвольте, пожалуйста: что за бегуна я слышал пару минут назад? В ответ на мои недоуменные мысли, в прихожей с диким грохотом захлопнулась парадная дверь. Я нож сильнее сжал и кинулся обратно в коридор.

Так и есть: дверь закрыта, но лампочка горит пока. Пальцы у меня дрожат от паники, а я пытаюсь ими замок английский открыть. Раз, два, три проворота….. и замок открылся. По мне волна облегчения сразу пошла. Я дверь нараспашку, голову наружу высунул и давай с жадностью вдыхать свежего воздуха с привкусом плесени.

Дышу я так, наполовину высунувшись в подъезд, а сам думаю, что в квартире не пробыл и десяти минут, а уже свалить отсюда хочу страстно. Ладно, надышался я плесенью с кошачьим духом, и снова взял себя в руки. Живут же эти соседи с бубнящим телевизором наверху, значит, и я справлюсь. Убрался обратно в квартиру и даже дверь закрыл. Замок сердито щелкнул запирающим механизмом, словно грозя мне, что не собирается открываться туда-сюда по каждому пустяку. Ну, и черт с ним, думаю. Пойду распаковываться и дальше осматриваться.

Теткину спальню я вычислил сразу. Она дальше по коридору, за кухонной стеной расположилась. Умерла бабушка в почтенном возрасте далеко за девяносто. Железная кровать, как у всех старух, была заправлена кучей одеял, придавленных сверху огромными подушками. Над изголовьем возвышался узкий высокий шкаф похожий на коричневый гроб. Еще один шкаф, посовременнее и посветлее, тянулся вдоль стены дальше с другой стороны кровати. Противоположная стена в бежевых обоях со стертыми цветочными узорами снизу была заставлена тюками со старыми шмотками. Под подоконником горбился высокий железный сундук, прикрытый детским сине-оранжевым покрывалом. Рядом с ним в углу письменный стол и пару простых стульев. В общем, типичное стариковское убежище, где реликтовая мебель с годами занимает почти всю площадь и в конце пожирает самих стариков.

Стена над кроватью закрывалась ковром с оленями. На этом советском гобелене висели две черно-белые фотографии в пластиковых рамках. На одной – мужик в пенсне, похожий на Дзержинского, на другой – круглолицая девушка в крестьянском платке, смахивающая на Димана. Видать, то были его дед с бабкой.

Молодая бабушка в платке смотрела на меня как-то чересчур пытливо, словно не нравилось ей, что я в покои мертвой особы забрел. Смотрел я ей в глаза минут пять, чтобы показать, что не струхну. Я готов был и дольше смотреть, но бабка первой сдалась. На моих глазах портрет соскочил с гвоздика прямо в щель между стеной и кроватью. Я к этим резкостям не привык еще, потому за сердце снова схватился, затем пот со лба ладонью убрал и медленно на колени опустился, чтобы под кровать залезть и портрет обратно на место повесить.

С железной кровати на высоких ножках почти до самого пола свисал край тонкого хлопкового покрывала в розовых ромбиках. Прежде, чем его откинуть и под кровать заглянуть, я все жутики вспомнил, а потом еще недавнее в голове всплыло. Бегун тот ведь как раз за стеной кухонной бегал. Может здесь он сейчас сидит, под кроватью? А что если это – тварь какая чудная, с зубами острыми, как лезвие, и глазами страшными, как смерть? А что, если оно мне в лицо вопьется?

Все эти мысли нагнали на меня такого страху, что бабка снова взяла верх. Фиг, думаю, с тобой, не полезу я тебя доставать под кровать. Лежи там в пыли, если тебе так нравится. Я уже и снова на ноги встал, повернулся, чтобы остальные комнаты смотреть, но так и не смог смириться с тем, что страху уступаю. С резкостью психа развернулся, прыгнул на колени и руку глубоко под кровать запустил.

Хлопаю рукой в пыльной неизвестности, чтобы портрет нащупать. Раз хлопаю об пол, два… и тут в ладонь вонзается куча мелких острых зубов. Боль просто дичайшая! Я как заору благим матом, руку обратно вытащил и смотрю: сбоку на ладони след полукруглый от укуса. Кожа порвана, кровь на пол капает, будто томат давят.

Я сразу рану в рот засунул и давай кровь отсасывать. Помню из учебников, что крысы переносят такую заразу, что потом помирать устанешь. Отпил крови из себя, наверное, на полкружки и побежал к рюкзаку своему, где у меня на этот случай и антисептик и бинты с ватой. Промыл рану в ванной, обработал, как мог по-быстрому и потихоньку успокоился.

Сижу я такой на эмалированном краю белой ванной и на себя в зеркало смотрю. Черные волосы как обычно в стороны торчат. Рубашка в красную клетку вся в брызгах, а местами в крови. А потом зеркало слегка запотело и на моих глазах на нем надпись появляется:

П-Р-О-В-А-Л-И-В-А- Й

–Ага, сщас, – говорю. – Не дождетесь.

Я конечно снова на Димана подумал. Он постарался, а кто еще? Написал на зеркале пальцем перед тем, как свалить из этих гиблых мест навсегда.

Беру и стираю забинтованной лапой все это графоманство. На мои действия кран водопроводный по-злому два раза чихнул и плюнул в раковину рыжей водицей. Я от греха подальше решил ванную покинуть, тем более, что в квартире где-то опять что-то грохнулось.

Я сначала теткину спальню кинулся проверить. Там вроде все чисто. Тогда я в спальню напротив. Здесь я еще не был, но сразу понял, что в этой комнате Диман гостил. Здесь и школьный стол, и книжки приключенческие на самодельных полках, и карта мира во всю стену. На пол вроде ничего не упало.

В последнюю очередь я в гостиную вошел. Она рядом с парадной дверью, напротив кухни. Обставлена по-обычному. Стены в бледно-голубых обоях с желтыми узорами. Стенка-шкаф с сервантом и телевизором у одной стены и диван с креслами у другой. Над диваном репродукция какого-то пейзажиста, изображающая черное озеро в лесу. Во весь пол старый, но целый ковер, у дивана круглый журнальный столик…. лежит на боку…. Вот оно! Столик кто-то опрокинул!

Я поставил столик на ножки, подобрал с ковра кипу упавших газет, почирканных шариковой ручкой. После рухнул на диван и по-хозяйски ноги на столешницу закинул. Да, думаю, здесь и заночую. Только от крыс надо что-то придумать.

В тишине чужой квартиры я расслышал тяжелую поступь верхних соседей. Почти сразу откуда-то снизу донесся еле различимый плач. Я решил, что нужно как-то объявить о своем присутствии, поэтому взял пульт и включил старый теткин телевизор, всунутый в центр стенки-шкафа. Гостиная оглушилась голосом ведущей новостей. Я сразу сделал потише, после чего ощутил ветерок, который всколыхнул плотные горчичные шторы.

За шторами скрывалась широкое окно и дверь на лоджию с видом на бескрайние поля с одиноким дубом где-то в двухстах метрах от дома. Я вышел наружу подышать свежим воздухом. На балконе валялся всякий советский хлам: валенки, лыжи, старый пылесос, коробки с луком, древняя тумбочка, тряпки и стопки макулатуры.

Вечернее солнце раздулось тяжелым багряным пузырем, который поджигал на горизонте сухую траву. В красноте заходящего светила дерево вырисовывалось отчетливо, как на картине, со всей своей раскидистой кроной, одетой в летнюю листву. Там же вдалеке на фоне алого заката я различил маленькую фигурку человека. Силуэт медленно отделялся от дерева. Судя по всему, это был мой новый знакомый Виталя. Наверное, возвращался с прогулки. Я не стал дожидаться, когда он подойдет ближе. Мне хотелось принять душ, приготовить ужин и записать первые наблюдения в ноут.

Я вытаскивал походное полотенце со дна рюкзака, как вдруг снова услышал посторонний звук. Я понимал, что к новому месту нужно привыкнуть, а потому первое время эти странные шумы будут меня нервировать. Но звук исходил из ванной. Это был самый неприятный звук для тех, кто въезжает в квартиру впервые. В ванной что-то капало.

Босиком, в одних трусах и с полотенцем на плече я включил в коридоре свет и подошел к запертой ванной. Она помещалась ровно между старушечьей спальней и детской и смотрела прямо на входную дверь. С плохим предчувствием я повернул круглую ручку, приоткрыл и тут же сокрушенно чертыхнулся. На белом потолке расходилось гигантское мокрое пятно, из центра которого сбрасывались, словно бомбы, тяжелые капли с примесью белил.

Ну, вот и повод познакомиться с верхней соседкой! Наспех натянув джинсы и рубашку, я вышел в сумерки лестничной площадки. Лампочки здесь не работали, поэтому поднимался я практически на ощупь. Вскоре, преодолев два лестничных пролета, ориентируясь на звуки телевизора, я встал напротив мощной металлической двери без опознавательных цифр.

Я позвонил в звонок, который не работал, затем постучался громко, но вежливо. За дверью послышался скрип половиц под тяжелой поступью. Несколько секунд меня разглядывали в глазок.

Затем раздался неприветливый женский голос:

– Чего надо?

– Простите, я ваш новый сосед. Вы меня, кажется, заливаете, – выпаливаю я возбужденно на одном дыхании.

– Что еще за сосед? – с той же грубостью обращается голос.

– Друг племянника Елизаветы Петровны, покойницы. Я тут на время. Пожить. Вы не могли бы проверить свою ванную?

Я замолчал, ожидая реакции. Прошло несколько долгих секунд в темноте, пока я не услышал скрежет многочисленных замков.

Наконец, дверь широко отворилась, являя мне высокую крупную женщину в розовом и наспех завязанном халате. Длинные рыжие волосы были растрепаны, а в правой руке, прижатой к мощному бедру, она сжимала громадный мясницкий нож с кривым лезвием. От вида соседки я несколько оторопел. Этим ножом она свободно могла выпустить кишки.

От неожиданности и (чего уж там) от страха, я отступил в темноту лестничной площадки, но сноп света из открытой прихожей прочно поймал меня в свои сети. Я рефлекторно потянулся к тому месту на поясе, где обычно носил нож, но как назло в этот раз в спешке натянул джинсы без ремня с ножнами.

– Ты репортер? – спрашивает женщина строго.

Ей, наверное, было немногим за пятьдесят. Она когда-то была красива и след той красоты еще не совсем остыл на длинном скуластом лице. Большие голубые глаза, вероятно, не так давно сражали мужчин наповал, но сейчас они стали затравленными и усталыми.

– Да никакой я не репортер! – отвечаю слегка взвинчено. – Вы не будете так любезны, проверить свою ванную?

– С ванной все в порядке, – спокойно отвечает женщина.

– Но меня заливает! – не унимаюсь я, забывая, что у неё нож.

– Хорошо, можешь проверить, – женщина открыла дверь шире и прижалась к стене прихожей, чтобы пропустить меня.

Я смотрел на её нож и медлил. Женщина поймала мой взгляд и усмехнулась.

– Да не бойся ты. Тут по ящику про маньяка передавали, я теперь никому без ножа не открываю.

– Хорошо, – говорю и шагаю вперед.

В прихожей меня окутали запахи земляничного варенья. Густой горячий дух вареных ягод шёл из кухни. Женщина закрыла дверь и тут же закрылась на три разных замка. Я вежливо стоял, ожидая, когда она покажет ванную. Соседка повесила нож на крючок в стене прихожей и разрешительно кивнула по направлению коридора.

– Ну, чего стоишь? Ванная там.

Я снял обувь и двинулся по коридору в обойных ромашках прямо. Это была квартира точно такой же планировки, как и моя новая обитель. Машинально повернув голову вправо, в сторону кухни, я увидел кухонно-обеденный стол, заваленный горой ягод.

Затем оглянулся налево и…. замер столбом. Лицо мое исказила гримаса ужаса. В гостиной соседки в окружении мягкой мебели, на ворсистом ковре лежали настоящие гробы. Дорогие, коричневые, покрытые лаком. Их было штук шесть или семь. Они громоздились друг на друге, как элементы джанги. На меня накатила паника.

– Это мужа моего, – слышу я позади себя голос и слегка вздрагиваю. – Он гробы делал. Надо продать, а все никак не могу.

– А где он? – спрашиваю дрогнувшим голосом.

– А ты что – прокурор?

– Нет, я просто…

– Нету его, ясно? – женщина закрыла двустворчатые двери гостиной. – Помер он. Уже лет пять прошло. Ты иди в ванную то.

Кроме чулок и другого пикантного белья в ванной не было ничего, что я мог бы предъявить хозяйке. Для верности я даже опустился на кафельный пол, просунул руку под ванну, затем обследовал пол под стиральной машиной и раковиной. Все было сухо.

– Ничего не понимаю.

Женщина с невозмутимом видом стояла за мной в проеме двери и раскуривала сигарету.

– Ты точно не репортер? – дымящая сигарета направилась на меня.

Я встал и тут же закашлялся, отмахиваясь от дыма.

– С чего вы это взяли?

– Сюда по своей воле никто жить не едет. Разве только пронырливые репортеры.

– Вас что, достал какой-то репортер?

– Нас он не достал, – женщина глубоко затянулась. – А вот ему досталось здорово.

– О чем это вы?

– Приехал тут один узнать, правда ли в доме призраке водятся. Ходил тоже, все нас расспрашивал, слышали ли чего, видели ли кого. В двадцатую он заселился. Так и до утра не продержался. В окно выпрыгнул, ладно этаж второй только. Он потом, хромая, так до города и бежал.

– Отличная байка, – киваю я саркастично. – Только не собираюсь я никуда бежать. И никакой я не репортер.

– Ну, а кто ты тогда? – и снова меня струя дыма окутывает.

– Лёха. То есть Алексей.

– И чего это ты приперся в наши края, Алексей?

Я открыл рот и запнулся. Вот чертовка, подловила меня! Я хоть и не был репортером, но приехал сюда именно для того, чтобы разузнать про всякую нечисть, а потом все в блог выложить.

– Мы поспорили с другом, – говорю я совершенно честно. – Он сказал, что я не смогу тут прожить месяц.

– На что спорили?

– Это принципиальный спор. На рубль.

– Ну, на рубль то не обеднеешь, – усмехается рыжая бестия и на ладонь перевязанную кивает: – А что с рукой то?

– А, долбанная крыса, – отмахиваюсь. – Въехать не успел. Укусила вот.

– Крыса говоришь? – глазенки у рыжей сузились так по-хитрому. – Где тебя укусили?

– В квартире под вами, пару часов назад.

– Это не крыса, – уверенно заявляет женщина и показывает на край ванны – Сядь здесь. Я сейчас.

– Что это значит?

– У тебя может быть заражение, – бросает мне тетка через плечо, удаляясь в спальню. – Я поставлю тебе укол.

Я послушно сел, отодвинув чулки в сторону, а сам думаю, сейчас она меня накачает, а потом на части нашинкует и сварит в большом тазу вместе с вареньем.

Тетка пришла очень быстро вместе с ампулой и одноразовым шприцом. Она попросила меня размотать бинты, а после всадила иглу прямо в рану. Боль была еще сильнее, чем от укуса. Я самоотверженно прикусил губу и со слезами на глазах терпел вливание трех кубиков мощного антибиотика.

– А теперь, может, объясните? – спрашиваю.

Тетка выбросила шприц в ведро под раковиной, закурила новую сигарету.

– Грыничкин тебя затопил, – отвечает соседка, дымя мне в лицо сверху вниз. – И укусил тоже он.

– Что? – не понимаю я.

– Так мы его зовем. Его наш покойный Федор Палыч Грыничкин обнаружил лет пять назад. Он учителем биологии в школе работал. Его эта тварь укусила, а через пару недель он умер в страшных мучениях. Я сама видела, как у него кожа пузырилась, а потом вытекал зеленый гной. Ладно хоть перед смертью предупредил нас, чем от укусов зверя колоться надо.

– И как это выглядит?

– Отвратно. Как будто человек гниет заживо от какой-то экзотической заразы.

– Нет, я про существо.

Голубые глаза тетки буравили меня взглядом.

– Маленький,– отвечает она нехотя, – не выше колен. Похож на обезьянку с голой мордой. И челюсть у него выступает вперед, как у пса дворового.

От её слов спина у меня взмокла. Тетка увидела мою тщедушную бледность и улыбнулась.

–Не бойся, с уколом тебе ничего не будет. Наверное. Но лучше убирайся отсюда, потому как людей новых дом не терпит.

– Вы о доме, как о живом существе, – усмехаюсь я. – Видать правду про призраков брешут. Да что мне ваш дом сделать сможет?

– Лучше тебе не знать, – мощная грудь тетки вздулась на глубоком затяге. – Но если решил остаться, послушай моего совета.

– Я весь внимание, – говорю, а сам все пытаюсь от дыма отмахнуться.

– С Грыничкиным не шути, – продолжает серьезно соседка. – Я сейчас дам тебе варенья в банке. Отливай ему в блюдце и ставь на ночь в угол. Если продержишься ночь, то может и выиграешь спор с другом.

Я поблагодарил за совет, прошел с ней на кухню, где на плите в огромном тазу булькало земляничное варенье. Тетка набрала половником двухлитровую банку, обмотала тряпкой, чтобы не обжечься и вручила мне.

– Спасибо, – говорю. – Вы очень добры.

– Ладно, сосед – отвечает. – Хватит тебе выкать. Зови меня Серафима. Не знаю, что ты за фрукт, но на репортера вроде не похож. А теперь иди домой, у меня еще без тебя дел не переделать.

Она проводила меня до прихожей, снова открыла всю эту кучу замков. За открытой дверью темнота вновь разинула пасть. Но прежде, чем выйти, я задержался еще на секунду.

– Извините, – говорю, – а что это за женщина внизу?

– А что она тебе сделала? – с настороженной заминкой спрашивает Серафима.

– Ничего, – пожимаю плечами, – просто она, кажется, плачет.

Мой ответ сразу снял напряжение с лица халатной соседки.

– Ольга бедовая это, – махнула она рукой, словно речь шла о собачонке. – Библиотекарша. Она вечно плачет. Не обращай внимания. Покойной ночи. Сосед.

Как только я вышел, дверь за мной резко закрылась. Послышался скрежет запираемых замков.

Глава 2. Грыничкин

После упоминания о Грыничкине я, конечно, был не в состоянии сохранять полное хладнокровие и прежнее присутствие духа. Однако я все еще планировал принять ванную, а после уже готовиться ко сну. Желая задобрить кусачее существо, я тут же разлил еще горячее варенье в несколько голубых блюдец из сервиза покойной хозяйки. Одно блюдце я оставил в теткиной спальне, другое на кухне, еще одно в прихожей и, наконец, в углу гостиной, где собирался провести ночь.

Я снова разделся, накинул на плечо полотенце, но по пути к ванной остановился посреди коридора с чувством тревоги. Свет горел во всех комнатах, в гостиной работал телевизор, и все же ощущение дискомфорта не покидало меня. Для верности я вернулся в гостиную, взял нож и вместе с ним отправился в ванную. К моему удивлению с потолка здесь больше не капало, хотя мокрое пятно оставалось на месте.

Закрывшись на щеколду, я оставил нож на стеклянной полке под зеркалом, затем залез в ванну, включил душ, отрегулировал воду и намылил голову шампунем. Внезапно холодная вода отключилась, меня обдало кипятком. С криком я отпрыгнул назад, поскользнулся и едва не сломал себе копчик. Со злостью, в пене, матерясь, я отключил воду и тут же замер с полуоткрытым замыленным глазом. Где-то там, за дверью, в квартире, что-то глухо падало, бегало, затихало и снова бегало.

– Гадство… – сказал я очень тихо потому, что мне было страшно.

Медленно и осторожно я вылез из ванны, вытер пену полотенцем, натянул трусы, взял с полки нож и, скрипя сердцем, отодвинул щеколду на двери.

Все звуки в квартире сразу стихли.

С тонким жалобным писком дверь отворилась в темный коридор. Свет отрубился во всех комнатах, кроме ванной.

Прежде, чем выйти наружу, я с неким подобием мужества изрек в пустой коридор:

– Оставь меня в покое! Слышишь? Я тебе варенья налил! Чего еще надо?

Собственный голос слегка приободрил меня. Нож в руке не казался таким уж страшным оружием, однако лучше с ним, чем без него. Пользуясь языком света из ванной, я быстро добежал до прихожей и вновь зажег лампочку. После прошелся по каждой комнате, возвращая свет и проверяя блюдца с вареньем. Все они оставались не тронутыми. Однако журнальный столик в гостиной снова лежал на боку. Я поднял его на место, собрал все выпавшие газеты и кинул их на лакированную столешницу.

Ладно, думаю, посмотрим, чья возьмет. После поднимаю с пола пульт и включаю телевизор. Обычно я смотрю канал центральных новостей, но тут случайно попал на местную программу.

Яркопомадная дикторша в прикиде 80-х с сильным уральским акцентом рассказывала, в каком жутком страхе находится город после череды загадочных убийств….

– Местные правоохранительные органы просят соблюдать бдительность, – чеканит тетка с героическим самообладанием. – Пока маньяк не пойман, людям рекомендуется воздерживаться от прогулок после девяти вечера. Напоминаем, что пятнадцатого мая на берегу речки Утоя был найден обезглавленный труп мужчины. Жертва была иссечена в районе брюшной полости. Вскрытие показало отсутствие сердца и желудка. Несмотря на то, что голова так и не была найдена, жертву удалось опознать по одежде и найденным в кармане документам. Погибшим оказался тридцатипятилетний слесарь Волков. У него осталась жена и двое детей. По отзывам друзей и родственников, Волков вел здоровый образ жизни и был хорошим семьянином. Многие эксперты сходятся во мнении, что убийца – душевнобольной. Этой версии придерживается и следствие, тем более, что в районе работают целых три психиатрических лечебницы. Однако тщательная проверка всех вышеозначенных учреждений не дала никакой зацепки. Тем временем, спустя всего два дня, на городской свалке обнаружили другой обезглавленный труп. Второй жертвой стала сорокадвухлетняя женщина, работавшая инженером-контроллером на трубном заводе. В найденном теле отсутствовало сердце. Имя жертвы по просьбе родственников не разглашается. После второго убийства следователи жестко засекретили детали расследования. Однако, по неподтвержденным данным, после убийства на свалке в разных районах городах, преимущественно на окраине, нашли еще четыре трупа. Если это правда, то на сегодняшний день можно говорить о шести жертвах: четырех мужчинах и двух женщинах. Следователи не сомневаются, что это дело рук серийного убийцы. В настоящее время из областного центра направлены дополнительные силы для помощи следствию….

Я переключил канал на длинноногую певицу и постарался вытряхнуть из головы эту чернуху. Да, думаю, ещё маньяков мне здесь не хватало. Ну, теперь, по крайней мере, ясно, почему тут гостей с ножами встречают.

В свете последних новостей мои соседи приобрели еще большую ауру загадочности. Я сделал телек потише, опустился на пол и прислушался. Девушка внизу по-прежнему плакала, но кроме плача я к своему ужасу расслышал звон цепей. Обладая от природы диким воображением, я запретил себе думать о том, что происходит внизу. К счастью, в животе у меня заурчало и я вспомнил, что хочу есть. Я знал, что вряд ли засну на голодный желудок, поэтому в полночь решил сварить макароны с тушенкой.

В кухне было что-то не так. Я пока не понимал, что именно, а просто стоял и слушал, как сгорает газ, который нагревал кастрюльку с водой. Затем в капающую раковину хлынул резкий поток. Я уже привычно по-быстрому закрыл кран и огляделся по сторонам. Мои глаза вдруг увидели деталь, прежде незамеченную. На синей скатерти стола у самой стены лежала опрокинутая солонка, но соли вокруг почему-то не было. Я искал её глазами, потом зацепился взглядом за жужжащую муху, затем обратил взор на потолок и обмер…..

Множество белых крупинок соли парили под самым потолком, образуя некое подобие звездного скопления в миниатюре. Впервые в жизни я наблюдал подобное чудо левитации. Соленые кристаллики висели в воздухе не больше пяти секунд, после чего разом упали на стол с характерным сыпучим звуком. Я подошел ближе и уже не так сильно удивился, когда понял, что соль просыпалась в слова:

«НЕ ТУПИ»

Теперь я точно знал, что это не Диман. Но кто бы это ни был, я начинал на него злиться.

– Да иди ты, – говорю. – Сам не тупи, – после чего сгребаю всю соль со стола и бросаю её в кипящую воду.

Поужинал без особых происшествий. В стенке-шкафу нашел свежее белье, застелил постель на диване, спрятал нож под подушку и перед сном решил записать все события дня в ноут.

Сижу, значит, в постели по-турецки, клацаю по клавиатуре, про Виталю гопника пишу, про соседку Серафиму, а сам нет-нет да в угол гостиной поглядываю, где блюдце с вареньем стоит. И спать уже охота, а ложиться все равно страшновато.

Часы над дверями показывали почти два ночи, когда я решил лечь. Я закрыл ноут, положил его на журнальный столик, отодвинул подальше от края и случайно сбросил кипу газет.

– Чертовы газеты, – говорю, а после встаю и поднимаю их, чтобы выбросить на лоджию.

Чисто из природной любопытности к печатному слову я взглянул на верхнюю газету. Называлась она «Коммунистический вестник». На первой полосе синей шариковой ручкой было обведено название статьи:

«В тупиковом доме на …оской улице снова пропал человек».

Я посмотрел на черно-белую фотографию под названием и едва не поперхнулся от удивления. Это была моя верхняя соседка, которую фотограф поймал в момент безудержного рыдания. Статья рассказывала о том, что некий Георгий Сергеевич Ханжонков из двадцать седьмой квартиры (как раз надо мной), известный в городе мастер-гробовщик, безвестно пропал несколько дней назад. Следователи опросили всех соседей, включая безутешную супругу. Никаких следов преступления в квартире не найдено. Случай бы не имел такой огласки, будь это первая пропажа. В печально известном доме, говорилось в статье, подобным образом пропали уже более десятка человек. Эта цифра может быть больше, поскольку неизвестно, что стало с теми, кто якобы переехал в другой город. Местные следователи, следуя стандартной процедуре, проверили на причастность к пропаже всех знакомых исчезнувшего и в первую очередь саму супругу. Никаких следов борьбы в квартире не обнаружено. Это исчезновение кажется тем более странным, ведь товарищ Ханжонков ( по словам коллег из ритуальной конторы) планировал на неделе взять отпуск и скататься на море.

Я с ужасом стал перебирать еще выпуски «Коммунистического вестника». Вскоре нашлись статьи с фотографиями других соседей. Все они были обведены синей шариковой ручкой. Газета осветила шестнадцать случаев исчезновения людей в этом самом доме, где я взялся прожить целый месяц! Не удивительно, что тут так не любили репортеров! Кроме соседки Серафимы на одном из снимков я узнал замкнутого подростка Виталю. В газете он получился угрюмым и каким-то обиженным. В статье писали, что подросток клянется, что его родители уехали в гости к родственникам в Астраханскую область, а его оставили дома, чтобы приучить к самостоятельной жизни. Его слова подтвердила Серафима Федоровна Ханжонкова, которая официально осталась за ним присматривать, пока родители не вернулись из поездки.

Репортер высказывал мнение, что родители Витали уже никогда не вернуться и дело здесь нечисто. Я перечитывал эти статьи раз за разом, пока не понял, что последний случай исчезновения произошел примерно полтора года назад. Таким образом, в доме оставалось только три человека. «Кто из них пропадет следующий?» – риторически спрашивал местный газетный писака. Однако с тех пор никто больше не исчез и видимо со временем газетчики оставили тему в покое.

Время уже перевалило за три ночи. Возбужденный до крайности, я разложил газеты на полу. Почти все заголовки статей были обведены синей пастой. Каждая помеченная статья – о пропаже людей. Я пересмотрел даты исчезновений. Выходило так, что люди стали пропадать где-то спустя месяц после смерти учителя-биолога Грыничкина. То есть после появления того самого существа. Исчезновения фиксировались не реже, чем раз в три месяца. Почему же тогда они прекратились в последние полтора года?

Неожиданно я вспомнил слова рыжей соседки: «Если продержишься ночь, то может и выиграешь спор с другом». Что она имела ввиду? Может, я должен опасаться не зубастую тварь под кроватью, а своих странных соседей?

Не зная ответов на эти вопросы, я на всякий случай еще раз проверил замок на парадной двери, затем запер выход в лоджию на щеколду. Перед сном я погасил в гостиной свет, но оставил гореть лампочку в коридоре.

Ну, думаю, одну ночь я уже почти продержался. А с летающей солью и с падающими столами я вполне справляюсь. Жаль, что не взял камеры, чтобы заснять всё это, а то ведь ни одна сволочь потом не поверит.

Пытаясь заснуть, я лежал на боку, рука под подушкой сжимала рукоять ножа. Эта полированная рукоятка из слоновой кости успокаивала меня. После того, что со мной случилось в лесу, я научился орудовать ножом вполне сносно.

Мои веки тяжелели, я думал о соседке Серафиме, пытаясь представить её в роли жестокого убийцы. Потом вспомнил про гробы в её гостиной. Зачем она их держит так долго? Затем мысли перескочили на газетные статьи….Елизавета Петровна…тетка Димана…выходит, она собирала эти статьи. Может, ей что-то было известно? Затем я вспомнил о местном маньяке…

Вскоре мозг мой почти отключился, утомленный бесчисленными вопросами, но в какой-то момент двустворчатая дверь гостиной скрипнула. Я прикрыл эти двери на ночь как раз на этот случай. Чтобы услышать вторжение. С безмолвным воем внутренней сирены я раскрыл глаза и уставился в темный экран телевизора в центре шкафа-стенки.

Дверь скрипнула еще чуть-чуть, и стало ясно, что вошедший ступил на мягкий ковер.

Рука сжала нож под подушкой сильнее. Я прикрыл глаза, прикидываясь спящим, надеясь, что вошедший двинется к блюдцу с вареньем и не пойдет ко мне. Меня съедало жгучее желание подорваться и взглянуть воочию на зверя, но я медлил. Страх тормозил меня. Моя реакция могла спровоцировать нападение, а я не знал на что способно существо.

Через несколько секунд невидимый интервент ступил на голый паркет. Я услышал легкий скрип и почти испытал облегчение, полагая, что существо идет к блюдцу. Но оно не пошло к блюдцу. Шаги приближались к изголовью дивана. От страха я промок насквозь. Капли пота катились со лба, пропитывая подушку солью. Рука слилась с ножом в одно целое.

Существо добралось до изголовья, и я услышал, как оно закарабкалось по обивочной ткани дивана. Вот, оно забралось на диванную спинку и теперь встало прямо надо мной. Я почти видел его в отражении темного экрана телевизора. Серафима не соврала. Это было нечто похожее на обезьянку. Я не сомневался, что это тот самый Грыничкин, от укуса которого умирают в страшных мучениях. Существо вытянуло лапы над собой, готовясь прыгнуть мне на голову.

Я знал, что ему конец. Я рассчитал несколько траекторий удара задолго до того, как существо поднялось на спинку дивана. В последнюю секунду я ловко извернулся с бока на спину, моя рука с ножом выскочила из-под подушки, как мускулистое жало со стальным наконечником. В одно молниеносное движение я проткнул нападающего насквозь, пригвоздив его к стене острым широким лезвием. В момент удара я кратко вскрикнул. Это был единственный звук схватки. Полный напряжения, скрипя зубами, я продолжал держать нож, упорно всаживая его в стену. Мохнатое существо, которое я проткнул, дергалось в конвульсиях, исторгая из себя невероятное количество вязко-красной жидкости. Кровь или что-то на это похожее выливалась плотным потоком изо рта, из смертельной раны, а так же из коротких ушей. Теперь, видя его так близко, я не был уверен, что оно похоже на обезьянку. Существо представлялось таким странным и страшным, что сравнивать его с представителями животного мира значило выказывать неприкрытую лесть. Тетка Серафима видимо видела его вскользь. Морда существа действительно была лишена растительности, но вместо волос на нем сочились гнойные язвы с белыми личинками, которые дергались в отвратительных желто-розовых выделениях. Но больше всего поражали не язвы, а выпученные желтоватые глаза. Даже умирая, эти глаза испепеляли желчной ненавистью.

Грыничкин истекал густой кровью около минуты, затем его тело обмякло, глаза закрылись. Одновременно с этим пол подо мной вместе со стенами и потолком мощно тряхнуло, словно от землетрясения. Толчок был такой сильный, что я упал, отпустив нож. В серванте зазвенела посуда, я услышал, как в кухне что-то разбилось. Однако толчок был единичным. Я подождал на полу еще несколько минут, затем встал, опасаясь, что Грыничкин ожил и скрылся. К счастью мои страхи не оправдались. Грыничкин лежал в окровавленных простынях с торчащим из брюха ножом, весь залитый собственными выделениями. Его глаза, наконец, закрылись и теперь со стороны труп походил на бесформенный кусок меха, из которого торчали маленькие антропоморфные конечности. Борясь с рвотными позывами, я вновь схватился за рукоять ножа и, поддерживая труп рукой в простыне, вытащил лезвие из мертвого тела.

На этом, к моему удивлению, метаморфозы Грыничкина не закончились. Я заметил, что изо рта и из раны снова засочилась жидкость, только теперь желтоватого оттенка. Тут язвы на лице стали лопаться, выпуская жуткий вонючий запах. Вскоре мертвый организм начал вулканировать гнойной кровью по всему телу. Видимо в нем запустились какие-то некротические реакции, сопровождаемые выработкой едкой кислоты. Это привело к тому, что за пару минут Грыничкин буквально испарился. Мне ничего не оставалось, как собрать всю кроваво-желтую постель в большой комок и с отвращением выбросить его в стиралку.

Не буду приводить то количество мата, которое я высказал по поводу этого грёбаного дома с мохнатыми уродцами, но ругань меня немного успокоила. Спустив пар, я просто перевернул диванные подушки обратной стороной, застелил новое белье и с ножом под подушкой заснул блаженным сном.

Глава 3. Соседи

Проснулся я от грубого барабанного стука в парадную дверь. Обычно сон крепко держит меня по утрам, но в этот раз я подорвался по какому-то животному рефлексу с такой силой, что грохнулся на пол.

«Бум- бум- бум!» – продолжали долбить в дверь.

За какие-то несколько секунд я вспомнил всю вчерашнюю ерунду. Рука моя по-прежнему сжимала нож, часы показывали полдень. Черт, ну и вырубился я. Давно уже так не спал…

Стук, тем временем, ни на йоту не прекращался, а только усиливался.

– Алексей! – слышу голос Серафимы. – Открывай, давай, разговор есть!

– Да иду я, иду! – кричу громко, а сам наспех натягиваю джинсы и бросаю взгляд на газеты старые. Я их вчера так на полу и оставил.

С ножом расстаться не рискнул. Так с ним к двери и пошел. В глазок глянул: там моя рыжая соседка в розовом халате дубасит по двери тяжелым кулаком, а левая рука у неё за спину спрятана. С чего бы это?

– Да чего вы так стучите то? – кричу, отпирая замки. – Открываю же, сказал.

Дверь я открыл не на всю катушку, а так, в легкий просвет, чтобы нож свой не показывать.

– Что случилось? – спрашиваю, как невинный агнец.

– Что случилось? – грозно переспрашивает Серафима и теперь я вижу, что в другой руке у нее тот самый кривой нож. – Кто ты такой, черт тебя возьми?

– Я не понимаю …– говорю и язык у меня к небу присыхает. Думаю, закрыть дверь уже не успею, а с такой теткой тягаться ножами – себе в убыток. И почему в подъезде до сих пор темно?

Мой недоуменный вид рассердил тетку не на шутку.

– Ах ты, гаденыш, – начинает она кипишевать и нож мне в шею направляет, – будешь делать вид, что ничего не знаешь? Говори, кто ты такой!?! – в конце она уж кричала в открытую, как психованная.

– Эй, успокойся, тётя! – говорю, а сам назад чуть отступаю. – Я же сказал, я просто пожить приехал…

И тут слышу, в подъезде кто-то сверху энергично спускается. Серафима даже ухом не повела, просто испепеляла меня глазами. А шаги скоро в Виталю угрюмого выросли. Только теперь он был не угрюмый, а какой-то злобный, да еще в руке сжимал тяжелую монтировку.

В этот раз подросток со мной даже не поздоровался. Просто чуть отодвинул тетку в сторону и с ходу зарядил мне железкой по черепу.

Очнулся я от голосов, связанный по рукам и ногам, лёжа на старых газетах и щурясь от яркого света люстры. На лбу горела шишка, к груди прижималась какая-то нервная девка, которая (как я скоро понял) пыталась меня защитить от насильственной смерти. Сквозь туман в глазах я узнал её. Это была та самая девушка из окна на втором этаже. Ольга бедовая. Её худое вытянутое лицо с подтеками под глазами было словно создано для рыданий. Русые непослушные волосы, собранные сзади в пучок, волнисто свисали по сторонам и щекотали меня по лицу. Она буквально лежала на мне своей маленькой грудью, спрятанной под строгим серым платьем с застегнутыми пуговичками на крошечном декольте. Прямо над ней возвышалась крупная розовая фигура Серафимы с мясницким ножом, который пока был опущен острием вниз.

– Не дам! – кричит на мне нервная Ольга, выкидывая одну руку вверх и назад. – Он нам поможет! Убери нож, Серафима, заклинаю тебя Богом Христом, убери!

– Уйди, Ольга, по-хорошему, – более спокойно отвечает грозная соседка. – Говорят тебе, уйди! Это Он. Тот, кого убить надо! Я дура, сразу его не признала. Но теперь знаю. Мы должны отсечь ему голову и спустить прямиком в ад.

–Нет!? – с нервным надрывом орет моя защитница и плотнее ко мне прижимается грудями то и обнимает меня, как живое покрывало. – Не тот это! Нету в нём дьяволова! Я бы увидела! Убери нож, Серафима, или меня заколи!

Вдруг к дамской беседе присоединился посторонний голос:

– Он очнулся.

Я не сразу узнал Виталю. Каким-то он был слишком вдумчивым для обычного гопника. Но тут я головой повертел и вижу, точно он, всё в той же куртке и в отцовских брюках. Даже ботинки не снял, наглец. Сидит на диване с монтировкой и с серьезным видом на меня смотрит.

Тут все на меня давай пялиться: и та, что на мне лежала и та, что надо мной стояла.

– Какого хрена тут происходит? – говорю сдавленным голосом. Девка на мне хоть и была щуплой, а к груди плотно прижалась, не продохнуть.

– Иш ты, кто у нас тута заговорил!? – Серафима давай снова молнии из глаз в меня метать. – Темная твоя душа!

– Я ничего не знаю, – говорю, а потом к девушке обращаюсь:

– Извините, не могли бы вы приподняться?

Она к моему удивлению не приподнялась.

– Ага, сщас, – говорит. – Я встану, а Серафима тебе тут же бошку отсечет. Нет уж, потерпи, пока мы всем советом не решим, что тебя не тронут.

– Хорошо, – киваю, а сам думаю: хорошо хоть джинсы успел одеть.

Тут Виталя сверху нарисовался. Холодный угловатый конец монтировки ко лбу моему приставил и спрашивает:

– Ты, правда, не знаешь, что случилось?

– Я читал про вас в газетах,– отвечаю, подумав немного. – В этом доме пропадали люди, но вы почему-то остались. У меня больше вопросов к вам, хотя я и не репортер.

– Черт! – Виталя убрал монтировку от лица и ботинком рядом притопнул. – Не он это! Городской пижон, мать его, я сразу понял, что он левый какой-то.

– А я что говорила! – воодушевленно восклицает моя защитница. – Не тот! Этот пришел спасти нас, а не губить!

– Спасти нас? – ехидничает громадная Серафима, ножом размахивая. – Да он себя спасти не способен! Если бы я вчера укол не поставила, давно б уж загнулся.

– Да что случилось то!? – кричу я, совершенно сбитый с толку.

– Ладно, – говорит Виталя, в глаза мои сверху глядя. – Ольга уйди, не тронем мы его.

А девка все равно лежит на мне, как супруга страстная, и в пол оборота опасливо на Серафиму поглядывает.

– Слово даешь? – у Витали спрашивает.

– Даю.

Видимо, этот гоповатый подросток пользовался среди женщин авторитетом. Во всяком случае, девушка после его обещания с меня слезла.

Виталя моим же ножом перерезал веревки на ногах и руках, а после помог подняться. Я встал и руку протягиваю.

– Нож верни, – говорю невозмутимо.

Виталя хмыкнул только, но нож вернул.

– Итак, – говорю с чинностью свободного человека. – Что я должен узнать?

На мой вопрос Виталя ответил наглядно. Подошел к горчичным шторам, что закрывали лоджию, и в сторону их отодвинул. За оконным и дверным стеклом я увидел аккуратную кирпичную кладку. В увиденное я поверил не сразу. Подошел, открыл дверь на лоджию и ладонью потрогал шероховатый красный кирпич, толкнул его от себя…. Стена.

– Мать вашу…– говорю в сердцах. – Что за….Кто это сделал?

И назад оборачиваюсь. А они все трое на меня смотрят. Подросток посередине, а по бокам барышни.

– Это дом…. – говорит Виталя, с меня глаз не спуская. – Точнее его дух. Макруб…Вопрос в том, почему он это сделал именно сейчас… Сейчас, когда ты (тут он монтировку мне в грудь ткнул) сюда въехал.

– Может это чей-то прикол? – плечом пожимаю. – Это везде или только здесь?

– Это везде, подлец ты этакий, – отвечает Серафима и уже снова сигареткой дымит. – Мне из-за тебя теперь за сахаром в магазин не выйти! Как я теперь варенье варить буду?

– Ой, а можно не дымить? – интеллигентная Ольга кашлять давай и рукой махать.

– Хочу дымлю, хочу нет. Ты, Ольга, лучше ко мне не лезь. Иди в свою конуру и скули там себе, сколько вздумается.

– Погодите, погодите, – говорю. – Что значит, не можете в магазин выйти?

– Дом закрылся, – отвечает невозмутимо Виталя. – И закрылся он плотно и со всех сторон.

– А вы пробовали чем-то разрушить стены?

– Хрен ты их разрушишь, если Макруб так решил, – усмехается Виталя. – Мы и у меня и у Серафимы долбили стены битый час. После кирпича слой железа там.

– Стойте, стойте, – я глазами хлопаю, а верить в происходящее еще не совсем верю. – Что нафиг за Макруб такой?

Тут Ольга вплотную ко мне подходит, за плечи хватает, наклоняет к себе, будто целовать собирается и в ухо мне шепчет:

– Демон.

Я в глаза девушке смотрю, а там страданий целый океан. Затем на Виталю взглянул, затем на Серафиму курящую. Их выразительные взгляды полнились красноречием. Эта троица знала что-то страшное об этом доме.

– Демон? – переспрашиваю, на Ольгу глядя. – Это он людей сгубил?

– Тише! – говорит она шепотом, палец к губам своим приставляя. – У Макруба есть глаза и уши. Он не любит, когда о нем говорят за спиной.

– Какие это глаза и уши? – спрашиваю с заминкой.

– О Грыничкине слышал?

–Угу, – киваю, а сам весь холодный от страха.

–Ну, так он повсюду, – продолжает шептать Ольга. – Демон через него нас изучает.

– Да что сейчас-то шикаться? – без стеснений высказывается Серафима. – Если мы теперь заперты здесь на неопределенный срок.

Виталя в это время по кирпичной кладке монтировкой водил, все думал о чем-то.

– Что-то произошло…. – говорит погодя, к нам поворачиваясь. – Что-то произошло именно этой ночью.

И на меня вдруг смотрит, а я глаза в сторону отвожу. Это и Ольга сразу заметила, но говорить ничего не стала. Чувствую, что сказать все равно придется о Грыничкине. Я отошел от женщин подальше, и, собираясь с мыслями, затылок чешу.

– Куда это ты собрался?– Серафима уже сразу нож на меня направляет.

– Ладно, – говорю, руки вверх вскидывая. – Произошло кое-что, но не думаю, что это из-за меня.

– Говори! – тут же Виталя требует и глаза у него искрятся аж все.

– Как и сказала Серафима, – продолжаю рассказывать, – вчера меня укусила эта тварь… и я сделал всё, как мне велели. Налил на ночь варенья, но он, то есть оно, пошло сразу ко мне… – рассказываю я так, а сам ножом в руке жестикулирую. И Серафима сразу прочухала, чем мой рассказ кончится. Смотрит на мой нож и лицо у неё белее снега.

– …. А я спать с ножом лёг, – продолжаю рассказывать. – Ну, не хотел, чтобы меня ночью кто-то кусал. И он напал на меня! Клянусь! Она прыгнул на меня и я ..я..я его убил.

– Святые угодники! – Ольга вскрикивает и за голову хватается.

– А я что говорила! – взрывается буйно Серафима. – Виновный он! И теперь с ножом еще. Ну, да я как-нибудь справлюсь!

И на меня дурная идет. Не как тетка идет, а как натренированный палач. Нож кривой в правой руке она высоко над собой задрала, а левую ладонь ко мне вытянула, словно приманку. Я, конечно, назад отступаю, пока в стену спиной не врезался. Нож вперед выставил, приготовился встретить смерть свою. Так вот она какая. Не костлявая с косой, а дородная рыжая в розовом халате…

Виталя на всё это смотрит, а останавливать тетку не торопится. И тут худышка снова в мою защиту встает. Не то, чтобы встает даже, а прыгает на Серафиму, как разъяренная амазонка. И плевать, что весу у неё раза в два меньше, но тетку она здорово к шкафу-стенке прессанула. Серафима мощным плечом в стеклянные дверцы серванта въехала. Там все сервизы громом загремели, стекло разбилось и обе женщины оказались на полу.

У меня от увиденного глаза на лоб полезли. Не ожидал я, что столько силы может быть в такой худобе. Серафима с порезанным плечом на лопатках лежит, а Ольга победно её оседлала. Волосы русые сзади водопадом распустились, руку Серафимы с ножом она к полу прижала. Изворотливая девка, ничего не скажешь.

– Слезь, сумасшедшая! – пыхтит Серафима, пытаясь мощными бедрами наездницу скинуть. – Поднимусь, точно тебя придушу!

– Не лезь к нему, ты старая тупая деревенщина! – кричит Ольга.

– Ладно, хватит вам! – громко гавкает Виталя.

Но Ольга уж в азарт вошла и своей худой ручонкой начинает душить огромную Серафиму. Витале пришлось самому вмешиваться и еще меня просить о помощи. Я нож в ножны убрал и тоже бросился разнимать бойцовский клубок. Виталя нож у Серафимы выбил. Я Ольгу сзади за грудь обхватил и легко в воздух поднял. Весила она не больше молодой пумы.

Несмотря на горячность схватки, женщины отошли удивительно быстро. Серафима лишь порычала несколько секунд, сетуя на порванный халат.

– Его смерть не решит нашу проблему, – говорит Виталя, встав между Серафимой и Ольгой (та стояла рядом со мной и, насупившись, завязывала волосы обратно в пучок.) – Макруб выбрал нас для другого. Серафима, ты же знаешь. Мы все знаем.

– Откуда ты знаешь, что он не тот, другой? – отзывается недовольная Серафима.

– Да потому что… – начала говорить Ольга и тут, вскидывая руки, падает плашмя на живот, словно у неё кто-то ковер из-под ног выдернул.

Я сначала подумал у неё обморок или что-то вроде того, но это было другое. Оказавшись на животе, с невероятной быстротой девушка ногами вперед заскользила из гостиной в прихожую. От изумления и страха я натурально онемел. Ольга не кричала и не просила о помощи, потому как глаза у неё закатились. Все, что она делала – так это вяло выставляла в стороны руки, безвольно цепляясь сначала за двери гостиной, затем за стены коридора. Что-то невидимое и жуткое тащило её прямиком в кухню, пока не упёрлось там в несущую стену под подоконником.

Виталя с монтировкой бросился за ней первый.

На какое-то время мы с Серафимой остались наедине. Нож из ножен я не поднимал, просто смотрел тетке в глаза, а она смотрела на меня.

– Иди вперед, – говорит рыжая, но без прежней злобы. – Хочу тебя всегда видеть.

С некоторой опаской и совсем без Виталиной прыти я прошел на кухню. Ольга лежала на животе и дергалась в эпилептическом припадке. Подросток сел на колени рядом, перевернул девушку на спину, затем приложил ладонь к её лбу и, закрыв глаза, что-то зашептал. Я присел на корточки с другой стороны и смотрел то на её лицо, то на Виталю. Серафима с ножом мощной горой застыла в кухонном проходе, словно охраняла нас от чего-то.

Кухонная лампочка на потолке заморгала синхронно с лампами из прихожей и гостиной. Я мысленно приготовился к тому, что сейчас квартира погрузится в полную тьму. Но мигание прекратилось, а свет остался.

Так же внезапно, как упала, Ольга перестала дергаться. Зрачки вернулись на место, она вполне осознанно посмотрела на каждого из нас.

– Он хочет говорить, – говорит она так, будто ничего не произошло.

– Кто? – спрашиваю, глотая комок в горле.

– Макруб, – отвечает и тут же вырубается.

Глава 4. Макруб

Ольга была медиумом. Только через неё Макруб мог говорить с оставшимися жильцами странного дома. Всё это я выяснил немного позднее. Весь ритуал проходил в Ольгиной квартире, поэтому нам пришлось тащить её вниз, на второй этаж. Точнее не нам, а Серафиме потому, что она была самой сильной. Тетка закинула худую девушку на плечо, как мешок с костями. Виталя вытащил из кармана Ольги ключи от квартиры и пошел вперед открывать двери.

В квартире моей заступницы пахнет фруктами, ванилью и подгоревшим жиром. Серафима принесла Ольгу в гостиную, вид которой вызвал во мне еще больший шок, чем гробы у соседки повыше.

Здесь нет ни диванов, ни кресел, ни ковров, ни даже телевизора. В комнате, лишенной мебели, с потолка свисает пара цепей. Они прикреплены к двум металлическим кольцам на штырях, вбитых в верхнюю плиту перекрытия у самых стыков противоположных стен. Стальные широкие браслеты на концах цепей болтаются над голым дощатым полом на полутораметровой высоте. Место с цепями большим полукругом окружают толстые потухшие свечи. У линии свечей я замечаю медный эмалированный таз с водой на расправленном белом полотенце. В гостиной сумрак. Патроны люстры выкручены. Свет сюда добирается лишь от лампочки в прихожей. И от этого повсюду танцуют страшные тени.

Серафима аккуратно ставит Ольгу на ноги между висячими цепями и после этого поддерживает её в вертикальном положении, пока Виталя нацепляет на запястья девушки стальные браслеты. С прилипшим к нёбу языком, скованный ужасом, я стою у свечей и рассматриваю боковые стены. Взору открываются большие красные пентаграммы с латинскими надписями в разных секторах, нанесенных прямо на бежевые обои.

Какое-то время в комнате слышится только лязганье цепей и грузное сопение рыжей женщины. Вскоре стальные браслеты смыкают хрупкие запястья. Серафима отпускает девушку и та безжизненно повисает на вытянутых, как у Иисуса, руках. Её согнутые костлявые колени не достают до пола еще сантиметров пятнадцать.

Тем временем, Виталя зажигалкой подпаляет свечи на полу. На потолке оживают гигантские тени. Как я понял, полукруг из свечей отмечает некую границу, которая отделяет нас от медиума. Моя догадка подтвердилась, когда грубый подросток велел мне не переступать линию свечей, пока Ольга будет контактировать с духом Макруба. Однако на свечах приготовления не заканчиваются.

Виталя садится перед тазом с водой на колени и вдруг со дна достает круглую бронзовую пластину размером с ладонь. На одной её стороне влажно блестит барельеф китайского дракона. Подросток кладет эту штуковину на полотенце рядом, а таз двумя руками передает Серафиме, чтобы та сменила воду на свежую. Когда таз поднимается, я замечаю на полотенце еще один предмет – ритуальный нож с тонким длинным лезвием.

Завороженный освещением, я сажусь рядом с Виталей на колени и интересуюсь насчет бронзовой пластины с драконом.

– Печать это, – отвечает он, сосредоточенно глядя на Ольгу, чье лицо закрывают длинные волосы. – Ты её не трогай. Сейчас вообще ничего не трогай.

– Господи, у вас тут что, клуб сатанистов?

Виталя и ухом не повел.

– Нельзя недооценивать такого могущественного демона, как Макруб, – спокойно так говорит, продолжая на вырубленную библиотекаршу смотреть. – Нам понадобилось время, чтобы найти способ общаться с ним без вреда для здоровья.

– Понятно, – говорю со скепсисом. – А можно еще вопрос?

– Что ещё? – раздражено оборачивается подросток.

– А за кого вы меня приняли, когда хотели голову отсечь?

– За брата, – отвечает Виталя.

– За чьего брата?

– За Дэниэла. Брата Макруба.

Здесь наш увлекательный разговор прерывает Серафима, вернувшаяся с тазом, в котором плескается свежая вода из-под крана. Её крупное лицо окутывает сигаретный дым, сквозь который алеет кончик сигареты. Она ставит таз на прежнее место, затем садится на колени рядом с подростоком и, продолжая курить, выдыхает густую струю дыма на обездвиженную Ольгу. Клубы дыма разрастаются на пентаграмных стенах причудливыми извилистыми тенями.

Виталя бесцеремонно берет изо рта тетки дымящую сигарету и молча глубоко затягивается.

– Ну что, готова, Серафима? – спрашивает, передавая сигарету обратно.

Я слышу в вопросе легкое волнение.

Серафима тушит сигарету между большим и указательным пальцем, затем демонстративно лязгает лезвием ножа об пол.

– Начинай, – говорит, – За меня не тревожься. Ты соседу вон скажи, чтобы не учудил чего.

– Ты все понял? – еще раз меня Виталя спрашивает.

– Да понял, понял, – говорю, а у самого все нутро горит страшным предчувствием.

Виталя опускает бронзовую печать на дно таза с водой. После берет в правую руку ритуальный нож и резко рассекает им свою левую ладонь. На лице появляется и исчезает гримаса боли. Он сжимает порез в кулак и капает кровью в таз. Вода мутнеет, затем начинает пузыриться.

Вот, блин, думаю, что за…

Через минуту или около того Виталя достает из кармана куртки платок, заматывает рану и вновь извлекает печать. К моему величайшему восторгу печать горит алыми очертаниями дракона. Наверное, в тот момент глаза мои горят с той же яркостью, ведь я впервые вижу такой необычный фокус.

В самом фокуснике, однако, не наблюдается никакой радости. Достав печать, он быстро поднимается на ноги. Серафима встает с ним почти одновременно. Я тоже было рыпаюсь, но Виталя тут же шикает, чтобы я оставался за линией свечей.

Невысокий подросток и тетка, которая на полторы головы его выше, обступают привязанную девушку. Первой над Ольгой колдует Серафима. Она быстро расстегивает пуговицы на небольшом декольте старомодного платья. Там, на белой обнаженной груди девушки розовеют рубцы шрама круглой формы.

– Держи её, – велит пацан строго, смотря на шрамированную грудь.

Серафима заходит Ольге за спину, наматывает её длинные русые волосы на мощный кулак и слегка натягивает на себя. Голова Ольги закидывается вверх. Её глаза закрыты, лицо кажется мертвым.

Виталя, тяжело дыша, встает перед Ольгой за два шага от неё и после протягивает печать к шраму. Со стороны может показаться, что он собирается кормить с руки тигра.

Как только бронзовый кругляш касается рубцеватой кожи медиума, подросток тут же отдергивает руку назад. Печать с горящим алым барельефом дракона остается на белой груди. Из-под нагретой бронзы шипит и дымится кожа. На бледном лице и шее Ольги вздуваются и начинают пульсировать синие вены. Когда она открывает глаза, я чуть не падаю от страха на пол. В её глазах нет ничего человеческого. Они огромные, с желтыми кошачьими зрачками. В них горит ярость.

Демон резко дергается вперед, гремит цепями, пытается схватить паренька за шею, но кулак Серафимы натягивает накрученные волосы сильнее.

Виталя для большей безопасности отступает на пару шагов и громко обращается с вызовом:

– Макруб! Ты слышишь меня?

В ответ звучит чудовищный грудной рык, близкий к львиному, но намного громче. Звериный рык обволакивает, проникает во все мои внутренности и поднимает все волоски на теле.

Демону не нравится, что его заковали и держат за волосы. Совсем, как хищная кошка, он начинает трясти головой из стороны в стороны. Серафима, напрягая бицепс, старается не выпустить из кулака копну русых волос. Она хорошо справляется, пока демон внезапно не отрывается от пола, прыгая к потолку. Одновременно с этим Серафиму лягают ногой в живот, отчего она отлетает на самый подоконник, где своей мощной спиной с дребезгом проламывает стекло. Она без сомнения упала бы прямо в лоджию, если б не кирпичная кладка, выросшая в минувшую ночь.

Это все происходит так быстро и неожиданно, что я не успеваю придумать для себя объяснения происходящему. Я просто смотрю вверх. Мы все смотрим вверх.

Демон прилепляется спиной к потолку, а после скользит вперед. Цепи мгновенно натягиваются. Сила Макруба едва не вырывает закованные руки из тела. Инфернальный гость яростно рычит, пытаясь неистово вырваться из цепей, но скоро снова валится на пол, где растянутые цепи возвращают его в вертикальное положение.

Мы слышим повторный рык. Сквозь длинные пряди волос желтые глаза демона обретают осмысленный взгляд.

– Макруб? – повторно обращается Виталя.

– Как ты смеешь сковывать меня, жалкий червь? – отвечает демон громовым басом, исторгая страшное зловоние.

Я не знал, чувствует ли сейчас что-то сама Ольга, но я точно не хотел оказаться на её месте. В лице девушки не осталось ничего человеческого. Скулы заострились и заметно выступили вперед, кожа на лбу натянулась, нос вырос и загнулся крючком. Ногти отросли в длинные когти. Чудовищная сила внутри хрупкого тела чувствовала себя тесно.

– Я сковал тебя для нашей общей пользы, – говорит Виталя и в этот раз голос его не дрожит. Он словно обращается к старому знакомому. – Ты же знаешь, что не можешь себя контролировать.

Слова действуют на демона. Он перестает дергаться и даже выдает некое подобие улыбки.

– Ты слишком умен для человека, червяк.

– Что случилось, Макруб? – дальше спрашивает Виталя. – Почему ты нас запер?

– Время пришло, червяк. Теперь отсюда никто не выйдет, пока дело не будет сделано.

– Я тебя не понимаю.

– Дэмиэл внутри, – с мягкими нотками удовлетворения изрекает демон и для наглядности сжимает, гремя цепью, страшную серую ладонь. – Он попался в мою ловушку. И теперь вы убьете его!

Виталя достает сигарету из кожана, поворачивается к Макрубу спиной, садится на корточки и, наклоняя голову, прикуривает от свечи.

– Вот как? – дымит он, оборачиваясь к демону. – И где он?

– В подвале, – на страшном сине-белом лице щерится ряд кривых черных зубов. – Слышал последние новости, червяк?

– Маньяк, отсекающий головы, – кивает Виталя. – Я видел его следы недалеко от дома пару дней назад. Я подозревал, что это Он.

– Мой брат, – с нарочитым подобострастием шипит демон и страшное лицо искажается улыбкой. – Он пришел за чистой душой, которую я храню для него.

– За чистой душой?

– Калека, которого я держу в укромном месте.

– Что ты хочешь от нас?

– Спусти калеку в подвал, – почти флиртует демон. – Пусть Дэмиэл сожрет его.

– Зачем нам отдавать калеку? – хмурит брови Виталя. – Мы убьем Дэмиэла сами.

– Не сможете! – демон гневно вскидывает красивую Ольгину голову и весь флирт пропадает, а цепи натягиваются до предела. – В калеке особый яд..он страшнее острых мечей. Этот яд моё изобретение. Сейчас он струится в нежных кровяных руслах инвалида, но отравлять начнет только после того, как сердце приманки замрет.

Виталя начинает понимать всю чудовищность замысла Макруба.

– И что это за калека? – спрашивает он настороженно. Выросший пепел на сигарете падает на пол.

– Он в этом доме, червяк. Он здесь много лет, просто ты о нем не знал.

– Ты можешь сказать, где он, точнее?

– В ванной. Я подключил его к протеиновому питанию и поместил в сладкие грезы. Он не знает ни боли, ни страданий. Он ничего не подозревает.

– В какой квартире?

– Не знаю, – тут демон недовольно шипит.

– Что значит, не знаешь? – подросток выпустил огромный клуб дыма и было видно, что он нервничает.

В ответ демон впервые взглянул на меня. Я думал, умру от этого взгляда.

– Спроси у своего нового друга, – демон продолжает выжигать меня желтыми зрачками.

– У него? – Виталя удивлено оборачивается ко мне. – Он мне не друг.

Несколько мгновений паренек одаривает меня своим презрением, а после снова обращается к демону:

– Что он сделал?

– Он убил мое тело, червяк.

– Он говорит, что защищался, – отвечает Виталя за меня, поскольку я теряю дар речи и стараюсь не смотреть в сторону цепей. – Ведь так?

Последний вопрос адресован мне.

– Так, – отвечаю я и сам не узнаю свой голос.

– Зачем ты хотел его убить, Макруб? – спрашивает Виталя демона. – Зачем ты хотел убить постороннего человека?

– Ты задаешь слишком много вопросов для червяка.

– Хорошо, можешь не отвечать, но я все равно не понимаю, почему ты не можешь вспомнить, где эта чертова ванная с калекой?

– Все данные пространственных координат остались в мозгах прежнего тела. Они утеряны, червяк.

– Но ты сказал, что Дэмиэл в подвале.

– Потому что подвал здесь один, глупый человек.

– Ты предлагаешь нам проверить каждую ванную в каждой квартире?

– Есть и другой способ… – заискивающе лебезит демон.

– Какой?

– Убери цепи и я сам найду калеку! – Макруб снова рванулся вперед, натягивая цепи. Так ему не терпелось скинуть оковы.

Виталя улыбается во все зубы, глубоко затягивается и выдыхает демону в лицо густым дымом.

– Даже не надейся. Ты же знаешь, ослаблять поводок нельзя.

– Тогда ищи его сам и больше не задавай тупых вопросов!

– Я найду его, Макруб, но обещай… Обещай, что после всего освободишь нас. Всех.

– Не торопись, червяк…

– Что-то ещё? – тяжело вздыхает Виталя.

– Яд не убьет, если калека не согласиться принести себя в жертву по доброй воле.

– Что? – на лице паренька смятение. – Кто же согласится пойти на это добровольно?

– Я вас выбрал не просто так, – искусительно-сладким голосом напоминает Макруб. – Прояви красноречие. Убеди калеку принести себя в жертву! Иначе сгниешь в этих стенах!

Виталя, оглушенный последней просьбой, опускается на пол и хватается за голову.

– Подлый демон, ты просишь слишком много!

– Не знал, что ты сентиментален, – загоготал Макруб и цепи залязгали в унисон дьявольскому смеху. – Но и это еще не все.

Тут демон перестает смеяться, вновь натягивает цепи так, что сыпется штукатурка.

– Когда убьешь Дэмиэла, – продолжает Макруб, – разруби его на шесть частей. Собери все части в мешок и оставь в черном тоннеле. После этого вы все получите свободу. Даю слово. Слово Макруба.

– Хорошо, я понял, – Виталя, отяжеленный поставленной задачей, медленно встает на ноги. – Это всё?

– Это всё… И помни червяк, ваше время ограничено. Дэмиэл не будет сидеть в подвале вечно. Я придавил его трубой, но это ненадолго и я чувствую…. – тут Макруб шумно вдыхает ноздрями, – ….я чувствую, кровь демона уже питает зубастых тварей. Ты знаешь, что бывает с теми, кто отведает крови демона, червяк? Подумай, сколько их будет здесь скоро, чтобы исполнять его волю. Он не сдаться просто так, уж поверь мне.

Виталя демонстративно спокоен. Он вдыхает последнюю затяжку и бросает бычок в таз.

– Сколько у нас времени?

– Меньше, чем ты думаешь,– рычит демон. – Надеюсь на твои таланты, червяк.

Здесь паренек едва заметно кивает той, что стоит за спиной инфернальной библиотекарши.

– До встречи в аду, Макруб! – подмигивает он с жуткой непринужденностью.

Серафима выплывает из тьмы позади Ольги большим розовым призраком. Её огромный кулачище молотом опускается на спину медиума. Бронзовая печать немедленно отлепляется от белой груди. Дымясь, она прилетает прямо в ладони Витали. Тот чертыхается, перебрасывает её из рук в руки, после чего швыряет обратно в таз с водой, где она с шипением ложится на дно.

Тело Ольги, лишившись буйной силы, повисает на цепях, как использованный маскарадный костюм. Медленно к ней возвращаются прежние человеческие черты.

– Он ушел? – спрашиваю в напряженной тишине, поскольку никто не торопится снимать с девушки кандалы.

– Да, – после паузы кивает Виталя – Теперь, думаю, ушел.

Мы все вместе освобождаем Ольгу от цепей и опускаем на пол. Серафима слегка шлепает её по щекам. Наконец, девушка открывает глаза. В этот раз они карие и совсем не кошачьи. Ну, может чуть.

– Как ты? – спрашивает подросток с плохо скрываемой с заботой.

– В порядке, – звучит в ответ слабый голос. – Унесите меня отсюда.

Виталя тушит свечи. Серафима взваливает Ольгу на плечо и мы покидаем жуткие сумеречные покои.

Глава 5. Крысы

В виду новых обстоятельств Виталя решил, что будет лучше подняться в его квартиру. Это было соображение безопасности. Он жил на пятом этаже, в максимальном отдалении от подвала. Кроме того, дверь в квартиру представляла собой сплошной десятисантиметровый слой железа. Я сомневался, что такую крепость создали предки, опасаясь местных воров. Наверняка, парнишка готовился к чему-то самостоятельно с тех пор, как остался один. Дверь открывалась от цифрового замка по коду, который вводился на сенсорном дисплее. Вот, думаю, тебе и провинция.

После того, как он ввел нужные цифры, дверь фыркнула и медленно открылась. Первой вошла Серафима с девушкой, перекинутой через плечо. Я задержался на пороге, обернулся и увидел, что подросток прилип ухом к дерматиновой обивке противоположной двери. С монтировкой в руке он походил на малолетнего домушника.

– Слышно чего-нибудь? – тихо спрашиваю.

Он лишь мотнул головой и к другой двери прислонился. Но там он тоже ничего не услышал. Зато в последний момент, когда паренек уже заходил в квартиру, снизу раздалось такое жуткое «бум», что это услышали все мы. Звук напоминал глухие удары по толстому железу. Этот звук шёл из подвала:

«Бум!..Бум!…Бум!…»

Эхо ударов многократно множилось, отражаясь от подъездных стен. Тьма внизу тотчас ожила. Мне показалось, что уже повсюду шуршат крысы, клацая когтями по гладкому бетону лестниц.

– Быстрее внутрь! – толкает меня Виталя и вваливается со мной в прихожую.

Тяжелую дверь мы закрыли вместе, навалившись плечами. Как только она встала на место, электронный замок пикнул, оповещая, что квартира заперта. С той стороны по металлу заскребли чьи-то когти. Значит, не показалось…

– Дьявол! – со злости Виталя бьет кулаком по двери и оборачивается к нам.

Бледная Серафима с малоподвижной Ольгой на плече застыла чуть дальше по коридору.

– Что там? – спрашивает она, опережая меня на полсекунды.

– Думаю это крысы…с подвала… – как-то ошарашено отвечает подросток и глаза у него бегают от волнения туда-сюда.

Видно, что он соображать быстро пытается, да всё у него думка с крючка срывается.

– Черт! – восклицает, мысль поймав. – Грыничкины норы! Серафима, бросай тело на диван, займись норой на кухне. Я заделаю в спальне. Быстрее, быстрее!

И бежит такой мимо меня, сломя голову, словно я тут и не стою вовсе.

– Эй! – кричу. – А мне что заделать!?

– Поможешь Серафиме, – бросает на ходу Виталя, – Пойдем, я тряпок дам!

Тетка сбросила Ольгу с плеча на диван в гостиной, как только что похлопанный ковер и рванулась на кухню. Я краем уха услышал, как наш медиум слабо, но емко, матькнулась. Ну, думаю, значит все в порядке. Не всю душу из неё демон выпил.

Я пока за Виталей нёсся, мельком успел заметить, что квартирка то у него вовсе не похожа на обычную халупу малообеспеченных уральских пролетариев. На виниловых светло-серых стенах коридора место семейных фото в рамочках занимала коллекция экзотического колюще-режущего оружия. Были там и самурайские мечи и турецкие сабли и индейские топоры.

Грыничкины норы в этом доме, как я разузнал позже, были повсюду. Это существо, до того, как я его пригвоздил к стенке, имело неограниченный доступ в любую из сорока пяти квартир. Никто из жильцов не осмеливался чинить препятствия Грыничкину. Все эти годы он жил здесь хозяином. В квартире Витали таких нор было две: одна в спальне предков, другая в кухне.

Родительская спальня сияла идеальным порядком. Куда ни глянь, все бело-розовое и накрахмаленное, как в кукольном домике. На заправленной двуспальной кровати по центру комнаты не единой лишней складочки. Розовые подушки с вышитыми цветочками скульптурно подпирают другу друга. Кровать Виталя не тронул. Встав на табуретку, он полез на верхние полки в новенький шкаф из светлого дерева. Вскоре сверху на пол посыпались чистые простыни и покрывала.

– Неси это в кухню, – мне с табуретки говорит. – Заделайте дыру там поплотнее.

Я спорить с ним конечно не стал. Хочет свежевыстиранным бельем отверстия в полу заделывать – что ж, это его право. Беру, в общем, все белье в охапку и бегу в кухню.

Вбегаю, вижу: огромная взлохмаченная Серафима на четвереньках стоит и дыру в линолеумном полу под подоконником крышкой от кастрюли закрывает. Не просто закрывает, а наваливается на крышку обеими ладонями. Причем нож она не выпустила и лезвие из-под верхней кисти торчит как продолжение руки. А кухня тут такая же тесная, поэтому габаритная тетка мощным торсом поневоле в газовую плиту справа бедром упирается, а там сверху кастрюля с чем-то трясется от её телодвижений.

– Вот, – говорю впопыхах, простыни к плинтусу бросая.

И рядом на колени сажусь.

– Там кто-то есть? – спрашиваю про дыру.

– Мне кажется, я что-то слышала… – с волнением пыхтит тетка.

И сама она так сильно старается крышку придавить, что не замечает, как халат у неё предательски сверху распахивается.

– И что теперь? – спрашиваю, стараясь не смотреть на огромные буфера.

– Я уберу крышку, а ты сразу конопать нору простынями.

Я простыню двумя руками натянул экраном, будто это сеть и я её собираюсь накинуть.

– Да сверни ты её сначала узлом! – ворчит тетка, – И толкай сразу вниз, как я крышку уберу.

Я скрутил белье, как она сказала. Получилось нечто вроде короткого фрагмента толстого каната.

– Насчет три, – говорит Серафима – Готов?

Киваю, что готов. Она начинает считать:

– Раз, два, три! – и резко отодвигает крышку.

Не знаю точно, замешкал ли я или всё действительно произошло так быстро, но как только Серафима убрала крышку из-под неё молниеносно выскочила здоровенная серая крыса с противным длиннющим, розовым хвостом. Атака по своей внезапности походила на выстрел живым снарядом.

Почти тут же кухню затопил душераздирающий крик Серафимы. Крыса вонзила зубы куда-то в мягкое плечо тетки и продолжала висеть там, пока вся эта громадная женщина в откровенном розовом халате металась по полу, пытаясь её отодрать. Я в момент нападения повалился в другую сторону в угол под подоконником, испытывая шок, который едва не перешел в сердечный приступ.

Немного опомнившись, я выхватил нож из ножен и почти сразу застыл в ужасе от увиденного. При падении Серафима потеряла оружие и теперь, отталкиваясь ногами, крутилась на месте, пытаясь голыми руками отодрать агрессивную тварь. Присосавшаяся к плечу крыса, тем временем, разбухала. Она натурально росла во все стороны, словно её надували, как воздушный шарик. На мохнатой спине уже отчетливо выпирал позвоночник с острыми позвонками. Серафима кричала и била животное по голове обеими кулаками. Она то садилась, то снова падала на спину. Её халат задрался и здоровые голые ноги дрыгались, как два белых отъевшихся питона.

В попытке отделаться от крысы, тетка с размаху врезалась пораженным плечом в стекло духовки. От удара кастрюля с красным свекольным супом опрокинулась на голые ляжки. Ярко красный бульон с нашинкованной капустой и свеклой мигом растекся по полу кроваво-жирным пятном.

Однако крыса ничуть не ослабила хватку. Она продолжала расти. За минуту животное выросло из размеров крупного енота до габаритов разъевшейся росомахи. Из её пасти брызгала кровь, которая стекала ручьями по необъятным грудям боевой тетки, впитываясь в её розовый халат необъятным алым пятном. Поздоровевший крысиный хвост хлестал по сторонам так быстро, что не было никакой возможности поймать его.

Не зная, с какой стороны подступиться к этой куче-мале с кровью и криками, я все же полез с ножом прямо на крысу, но тут Серафима, брыкаясь, задвинула мне ногой в бок и сквозь боль прокричала:

– Конопать!

В ужасе убираю нож в ножны, снова подбираю скрученную простынь и начинаю впихивать её в дыру рядом с плинтусом. Дыра оказывается несколько больше, чем я предполагал. Большая часть простыни уходит подпол за считанные секунды. Наконец я затыкаю отверстие плотно по всем щелям.

Я оборачиваюсь назад с твердым намерением всадить в растущую крысу всю сталь охотничьего ножа, но то, что открывается перед глазами, на время остужает мои порывы.

Крыса полностью утратила прежний облик. Теперь это не крыса, а страшная полутораметровая тварь с мускулистыми длинными задними лапами и несколько укороченными когтистыми передними. По форме это нечто отдаленное похожее на мохнатое кенгуру с громадной вытянутой вперед мордой с жуткой пастью, усыпанной острыми зубами.

Тварь больше не висела на плече Серафимы. Она возвышалась над теткой в дальнем конце кухни, как хищник над сваленной антилопой. Розовый хвост, в предвкушении победы, извивался в сантиметрах от моего лица, сметая посуду со стола. Тарелки с кружками летели на пол и бились на разноцветные осколки. Серафиму обездвижили, придавили крупной мохнатой стопой, встав ей на грудь. Тетка пыталась достать кривой нож, потерянный во время схватки и блестевший теперь под холодильником.

Будто в замедленной съемке я вижу, как страшная зубастая пасть тянется к женской шее, чтобы прокусить её. Я понимаю, что надо действовать и, пытаясь выиграть секунды, испускаю страшный вопль.

–Стоять твар-р-рь! – кричу во все легкие.

И это помогает. Крыса-кенгуру удивленно поворачивает голову в мою сторону. Красные глаза быстро ловят меня в фокус. Ну, думаю, иди сюда, сейчас ты отведаешь всей моей ярости.

Внезапно в кухню врывается Ольга с самурайским мечом, который она держит обеими руками высоко над собой. Зубастая тварь перехватывает мой взгляд, оборачивается на вбежавшую девушку.

Меч со свистом прорезает воздух и мастерски отсекает мохнатую голову, разделяя шейные позвонки. Крупная разорванная артерия из того места, где была голова, фонтанирует плотным красным потоком на белый холодильник. Отрубленная голова укатывается под раковину. Обезглавленное тело падает на Серафиму и заливает её лицо густой вишневой кровью.

Во время удара мечом кровяные брызги немного попадают и на мое лицо. Ольга, роняя меч на пол, смотрит на меня крайне беспокойным взглядом.

– Ты в порядке? – спрашивает она, порывисто шагая вперед, переступая Серафиму, готовая схватить меня, если я вот-вот упаду без сил.

– Господи, у тебя кровь на лице! – она дотрагивается до моей щеки и размазывает крысиную кровь полосами, словно делая мне индейскую боевую раскраску.

– Я в порядке, – отвечаю рассеяно, глядя, как Серафима с возгласами отвращения отталкивает от себя мохнатую тушу и затем, скользя в крови, пытается встать на ноги.

– Да дай ты мне руку! – и, сыпя проклятиями, тетка хватает девушку за худое запястье.

Под мощной хваткой Ольга заваливается в сторону, как березка на ветру и едва не падает прямо на Серафиму.

На пороге кухни появляется Виталя со своей неразлучной монтировкой. На лице видны свежие царапины, куртка порвана в нескольких местах, коричневый свитер на животе разодран, там алеет свежая рана. С монтировки капает кровь.

– Заделали дыру? – спрашивает, не обращая внимания на безголовое чудовище на полу.

– Да, – киваю.

– Нам нужно действовать быстрее, – говорит он твердым голосом, – Не знаю, как долго мы сможем удерживать этих тварей.

Виталя проходит в кухню, отпинывает труп животного подальше от рыжей тетки, просит её отпустить Ольгу и обращается к последней:

– Будь добра, принеси Серафиме чистую одежду и полотенце из предковской спальни.

Если не считать довольно глубокого укуса в плечо, Серафима серьезно не пострадала. Мы с Виталей помогли ей подняться и усадили на табурет. Первое, что она попросила, был её кривой нож. Я охотно достал его из-под холодильника. Тетка схватилась за оружие мертвой хваткой и ей, кажется, сразу полегчало.

Виталя на месте ввел ей в рану двойную дозу антибиотика, который здесь, похоже, хранили в холодильнике каждой квартиры. Одну ампулу он всадил себе прямо в живот. Ольга принесла стопку одежды с зеленым махровым полотенцем и с бинтами сверху.

– Сама перевяжешься или помочь? – спрашивает девушка у тетки почти доброжелательно.

– Обойдусь, – Серафима хватает белье и уходит в ванную.

– Так, – хлопает Ольга в ладоши, – А теперь кто-нибудь объяснит мне, что за капец тут произошел?

На её вопрос красноречиво, по всему подъезду, громыхнули протяжные отрывистые «бум-бум-бум». Это были глухие, но все же довольно мощные «бум». Эти «бум» напоминали таранные удары по самому основанию дома.

– Боже, что это? – от испуга Ольга прикрывает рот рукой и всё ещё ищет ответа в наших глазах.

– Это он, – Виталя краток и неумолим. – Дэмиэл.

– Что?

– Что слышала. Он здесь.

– Я чувствовала, – Ольга хватается за голову.– С вечера еще ныло у меня сердце. Знала, что надвигается беда…

– Хватит ныть, – прерывает её суровый подросток. – Идёмте в зал. Нужно обсудить всё.

В зале были зеленые обои с белыми цветочками, дешевая люстра с пластиковыми висюльками и красный абажур в дальнем углу. Сразу налево громоздился узкий и высокий книжный шкаф, чуть дальше вдоль стены письменный стол со старым компом и настольной лампой. Над столом полки с книжками и постер с улыбчивой Сарой Мишель Геллар. А у стены напротив потрепанный диван в тканевой обивке кирпичного цвета. Я сразу понял, что тут парнишка и ночует.

Ну и конечно, в глаза бросались следы того, о чем говорил Виталя, когда чуть ранее меня собирались обезглавить. За распахнутой дверью и широким окном на лоджию были видны попытки разрушить кирпичный барьер. Подоконник и азиатский ковер под ним покрывал слой кирпичных осколков вперемежку с цементной крошкой. Тут же на полу, под батареей, валялся здоровенный молот с небольшим ломиком. В кирпичной кладке за балконной дверью, в метре от пола, зияла небольшая ниша, глубиной в ладонь. В этом углублении блестела стальная темная оболочка.

Виталя забрался на грязный белый       подоконник, свесив ноги в ботинках вниз. Потирая вспотевший лоб, он буравил глазами ковер и пытался собраться с мыслями. Я занял место во вращающемся кресле у компьютерного стола и старался игнорировать громоподобные удары в подъезде, но это было очень трудно. Теперь я знал, что мы в западне. Теперь мы все это знали.

– И где он? – спрашивает Ольга, хлопая ресницами и глядя то на меня, то на Виталю.

Она забралась на диван и сидела там по-турецки, словно персидская царица, которой мы должны все объяснить.

– В подвале, – отвечает Виталя, продолжая смотреть в пол. – Если Макруб говорил правду.

Последние слова напомнили Ольге, что она недавно выступила в качестве переговорного устройства. Она тут же схватилась за грудь и быстро застегнула пуговицы на декольте, где алел след бронзовой печати.

– Что он еще сказал? – спрашивает погодя.

– Макруб держит в доме приманку для Дэмиэла, – сухо сообщает Виталя. – Какого-то калеку. Кажется, Грыничкин подключил его к автономному жизнеобеспечению на протеинах и накачал ядом с каким-то сложным активатором.

– Что? – у Ольги такой вид, будто она узнала, что беременна.

– Ты все слышала, – Виталя холодно встречает её недоуменный взгляд. – Это кажется безумием, но это так. Он сказал, что мы должны найти его. Этого калеку. А после …после убедить его принести себя в жертву.

– О чем ты, черт возьми, говоришь? – Ольга все никак не верит и от волнения пытается выдрать у себя приличный клок волос.

– Он говорит правду, – подтверждаю я. – Я все слышал.

И тут снова весь подъезд от первого до последнего этажа содрогается под натиском запертого в подземелье зверя.

Ольга, белая от страха, сжалась в живой комочек и начала причитать «Отче наш, сущий на небесах, да светится имя твое..», но тут Виталя её резко перебивает:

– Хватит заниматься херней! Давай лучше подумаем, как найти этого чувака в ванной!

–Молитва это херня? – гневно сопит Ольга. – Вот посмотрю на тебя, как ты заговоришь, когда помирать будешь.

– Я не говорил, что молитва это херня, – Виталя уступчиво снижает тон. – Я говорю, надо думать о другом сейчас.

– Ну-ну, думай-думай.

Ольгу губки надула и в сторону отвернулась. Пока у них тут не начались бытовые разборки, я решил кое-что прояснить.

– Я конечно здесь новенький, – говорю с наивняком таким. – Но может быть, вы мне объясните, что это за история с демоном и его братом? И куда исчезли все эти люди, о которых писали в газетах?

Тут они оба на меня посмотрели, потом взглядами обменялись.

– Мы должны ему рассказать, – умоляюще просит Ольга, глядя на Виталю. – Теперь он с нами.

Не сразу и не очень уверенно подросток кивает:

– Ладно. Можешь рассказать ему вводную часть, но знать всё он не должен. Мы еще не знаем точно, кто он. Ты меня поняла?

– Да, я тебя поняла.

– Эй, – палец вверх поднимаю. – Я обычный парень. Клянусь все хранить в тайне. Знаете, я отлично умею хранить…

– Заткнись! – грубо шикает на меня подросток. – Ты узнаешь только то, что мы позволим.

– Хорошо, хорошо, – пожимаю плечами. – Жадничать не буду. Выкладывайте, что там у вас?

И тут Ольга с выразительностью театралки начинает мне выдавать то, о чем я бы не прочел ни в одной газете.

– Макруб и Дэмиэл единоутробные братья-демоны, – рассказывает она, глядя мне в глаза. – Мы не знаем точно, но в демонологии есть сведения, что они плод гнусного совокупления Смерти и Греха в каком-то из подуровней католического ада. Они родились в одной из темных нор Сатаны для того, чтобы нести людям страдания и пожирать их души в моменты слабости. Около тысячи лет назад им удалось выскользнуть из чертогов преисподней благодаря стараниям одного испанского мистика, который нашел запретные слова для тайного обряда. Время перехода было ограничено. Старший брат Дэмиэл прошел через пространственную щель своим телом, а Макруб не успел. Ему пришлось войти в мелкую подземную тварь с грязным мехом и острыми зубами. Оба брата ненавидят друг друга. Оба крайне агрессивные демоны. Вот уже тысячу лет они ходят по земле и пожирают души, не знавшие греха. И они используют людей в распрях между собой. Когда один из них умрет, другой станет гораздо могущественнее. Поэтому время от времени они устраивают охоту друг на друга. И теперь мы замешаны в этот междусобойчик.

Ольга замолкает и смотрит на меня с неким азартом, ожидая, как я отреагирую.

– Ага, – говорю. – Спасибо, так гораздо понятнее. Значит, мы теперь должны помочь одному демону убить другого?

– Верно, – кивает Ольга, как учительница младших классов.

– Ну, а что насчет людей, про которых писали в газетах. Где они?

Этот вопрос вызвал некоторое затруднение у Ольги. Она предварительно посмотрела на Виталю и мне показалось, что они без слов о чем-то смогли договориться. Знаю, звучит бредово, но не бредовее того, через что мне уже пришлось пройти.

– Они…– взгляд Ольги от Виталиных глаз соскакивает на мои, после падает на пол и снова поднимается. – Они …то есть большая их часть… мертвы…

– Что-о? – округляю глаза и ощущаю лед под сердцем.

– Что слышал, ясно! – грубо кидает мне Виталя. – Не хочешь ответов, не задавай вопросы!

И все же я рискнул спрашивать дальше.

– И к..как? Как они умерли?

Ольга вновь глазами с Виталей давай переговариваться. Мне от этих их погляделок только еще хуже становится. Чую я, что страшное в этом доме что-то произошло. Что-то такое, что и вслух сказать боязно.

– По-разному они умерли, – говорит Виталя, решив видимо прийти на помощь Ольге. – Все они были обречены с самого начала.

– Он приходил по ночам…– робко вспоминает Ольг и надолго замолкает.

– Ну и? – обрываю я упавшую тишину. – Что дальше то?

– А дальше.. Дальше он нападал, – рассказывает Виталя, глядя мне в глаза так, будто съесть хочет – Прыгал на грудь и перегрызал горло в два счета, а потом вырезал сердце когтями. Вырезал еще у живых…. А потом съедал его прямо тут же, глядя в глаза тем, кто уснул так не вовремя…

В интонациях подростка слышалось странное смакование жутких подробностей. Он словно хотел запугать меня, как малого ребенка. И надо сказать, у него это получилось.

– Матерь господня, – говорю, представляя себе эту картину. – А что было с телами?

– Тела мы сожгли…– Ольга смущенно отводит глаза. – Там, в логе, у дуба.

– Вы? – я чуть с кресла не падаю.

И смотрю то на Виталю, то на Ольгу.

– Мы,– спокойно подтверждает паренек. – Ольга мертвяков во сне видит. Как умрут, они к ней и являются. Так мы и узнали, что она медиумная у нас.

– Зачем вам было возиться с телами? – я уж начинаю сам себя за голову хватать – Зачем!? Зачем!? Зачем не позвонили в ментовку?

Виталя бросает на меня острый взгляд. Это самый тяжелый взгляд, который мне приходилось видеть.

– Так было нужно, – говорит он и я, вдруг, понимаю, почему он тут главный.– Он выбрал нас.

Между нами повисает долгая некомфортная пауза и все же я не мог не спросить:

– А твои родители… ты сжег и их тоже?

– Да… и их тоже. И могу сжечь тебя, если понадобится, – Виталя направляет на меня монтировку, будто собирается из неё выстрелить. – Ты пока не очень то нужный персонаж в этой чертовой истории.

– Виталя! – вскрикивает Ольга. – Мы же договорились!

– Я лишь обрисовываю ему перспективы. Ты не находишь, что наш новый друг слишком любопытен?

– Нахожу, – пожимает она плечами, – но..это вполне нормально. Просто мы слишком долго не общались с другими людьми.

– И это, между прочим, заметно, – говорю, слегка задетый угрозами сопляка. – И я все равно не понимаю, почему вы все это делали!?

– Он выбрал нас! – восклицает Ольга с каким-то надрывом, еще чуть–чуть и расплачется.– И этого уже не изменишь!

– Но почему именно вы?

– Мысли демоны нам не познать, – Ольга страдальчески опускает глаза и роняет слезу. – Это клубок порока, у которого нет конца и края…

– Он выбрал нас потому, что мы оказались сильнее остальных, – вмешивается в разговор Серафима, возвращаясь к нам перевязанная и посвежевшая. – А ты хоть и не репортер, а всю душу готов из нас высосать.

На ней больше нет розового халата. На выпирающем бюсте, обтянутым теперь белой футболкой, растянулась до предела черная надпись «ПАНК». На ногах старые, но чистые джинсы невинного голубого цвета. Босая и с сырыми волосами, скрученными в башню, она похожа на хиппи с приличным стажем. На хиппи с огромным кривым ножом.

– Прошлое оставь в прошлом, – продолжает речь тетка, опускаясь на диван рядом с Ольгой и закуривая сиагретку. – Тем более ты тут турист заезжий и знать тебе много ни к чему. Ты лучше подумай о том, как нам дело закончить мерзкое. Ведь времени у нас не так много.

– Хорошо, – с натянутой улыбкой я проглатываю её колкости. – Какой план?

Несмотря на то, что вопрос задал я, все смотрят на Виталю.

– Мы найдем его, – заявляет он безапелляционно. – Не знаю как, но найдем. Другого выхода нет.

Серафима тяжело вздыхает, выпуская к потолку долгую голубую струю дыма.

– Предлагаешь прочесывать квартиру за квартирой?

– Да, если никто из вас не вспомнит, где тут живет калека.

– Действительно странно, – пожимает плечами Ольга. – Я тут с девяносто восьмого и ни о каком калеке не слышала.

– В первом подъезде когда-то жил инвалид-колясочник, – вспоминает Серафима, закуривая новую сигарету. – Ветеран с Афгана. Но его похоронили в начале девяностых.

– Ладно, чего гадать-то, – встревает Виталя. – Начнем проверять с этого этажа и будем двигаться вниз. Раз он готовил его для нас, то калека должен быть в этом подъезде. Вряд ли в другом. Значит, нам остается проверить только одиннадцать квартир.

Серафима предложение поддержала, я тоже был, в общем, не против.

– Мы пойдем все? – спрашивает Ольга.

– Нет, не все, – Виталя спрыгивает с подоконника и показывает монтировкой на меня. – Пойдет он и пойду я. Вы с Серафимой останетесь здесь, смотреть за Грыничкиными норами. Нельзя, чтобы крысы прорвались в квартиру.

– Но почему ты берешь его? – возмущается Ольга. – Пусть Серафима идет, у неё убивать лучше получается.

Последние слова выпали как-то нечаянно. Серафима и Виталя метнули на девушку осуждающие взгляды, будто та выдала невзначай страшную тайну.

– Ну, то есть, я хочу сказать, Серафима сильнее и больше, – неловко поправляется Ольга.

– Все в порядке, – говорю, поднимаясь с кресла. – Я не против.

– Вот и отлично, – здесь Виталя впервые улыбается своей бандитской улыбкой и во рту него обнажается черная прореха вместо правого резца.

– Идем, – хлопает он меня по плечу, как кореш старый. – Решим по оружию.

Оказывается, коллекция оружия в этой квартире не ограничивалась экземплярами в виниловом коридоре. В спальню, которую я увидел в последнюю очередь, мы вошли все разом, следуя за Виталей, как гости, приглашенные на семейный праздник.

Раньше это была детская. Короткая кровать с одной стороны, книжный шкаф и ученический стол с глобусом с другой. Вот только на стенах красуются отнюдь не подростковые постеры с полуголыми девицами. Большая часть желтых обоев скрывалась за пришпиленными фотографиями с мест преступлений. На снимках пестрели изуродованные трупы, снятые в момент обнаружения: на берегу реки, на городской свалке, в овраге, на заброшенной стройке. Почти все без голов. Были и нечеткие снимки горожан (мужчин), которых поймали в кадр из толпы прохожих. У окна, частично закрывая его и придавая жутким фоткам невеселую гармонию, горбился большой зеленый сейф почти с меня ростом. С одного его боку кое-как протиснулся задний край кровати, а в другом закутке на стене друг под другом висели три восьмизарядных ремингтона и на самом верху самурайский меч в ножнах с лямкой.

– Это твоя комната? – вырывается у меня невольный возглас удивления. – Откуда у тебя все это?

Я все еще смотрел на фотки.

– А, это я искал нашего маньяка, – отмахивается Виталя. – Я сразу понял, что он это. Наш клиент. Дэмиэл, гаденыш. Он тут в городе бошки всем чикал, больше некому.

Подросток залез в закуток за сейфом и снимал со стены ружьё. Первое он сразу бросил Серафиме. Та поймала его свободной рукой, кинула свою мачету на кровать, и после проверила наличие зарядов.

– А патроны? – спрашивает.

Виталя опустился на корточки и откуда-то из-за сейфа (под подоконником) начал выбрасывать коробки с патронами. Он швырял их мне, я передавал Ольге, а та бросала их на кровать к Серафиме.

После двадцатой коробки парнишка объявил, что это всё. Затем снял со стены оставшиеся ружья. Одно отдал мне, другое Ольге, а сам сбросил с себя, наконец, порванную куртку и закинул за спину самурайский нож в изящных ножнах, инкрустированных изумрудами.

– И откуда у тебя все это? – спрашиваю, осматривая ружье.

– По интернету заказал, – деловито поясняет Виталя. – Ты не парься, всё настоящее, не подъ** китайский.

– Да я и не парюсь. А в сейфе что?

Мой вопрос снова вызывает солидарную тишину. Серафима с Ольгой, заряжая ружья, исподлобья за Виталей наблюдают. Тот делает ощутимую паузу и, глядя мне в глаза, говорит:

– Я скажу тебе потом. Хорошо?

Глава 6. Квартира 28

Первой для вскрытия выбрана квартира напротив. Это квартира с номером 28.

Перед тем, как открыть парадную дверь, Виталя смотрит в навороченный глазок с ночной оптикой. За дверью никого не видно, поэтому он нажимает на красную кнопку в цифровой панели. Дверь пикает и раскрывается на небольшой зазор.

Темнота подъезда как-то разом напрягает. Мы все толпимся в узкой прихожей. Я сразу за Виталей с нацеленным ружьем, готовый стрелять в любого, кто мелькнет во тьме. За мной пыхтят Серафима и Ольга. За передние и задние лапы они тащат обезглавленное тело мутанта с нагруженной на брюхо головой.

Мы открываем дверь шире. Мрак лестничной площадки тает под светом прихожей. Подросток с монтировкой в руке и с мечом за спиной выбирается наружу первым. В кармане его брюк звенит связка из десятка ключей.

Я выхожу следующим, направляя ружье в сторону нисходящей лестницы. Там в конце пролета, в сумраке угла, угадывается колоннообразный мусоропровод, рядом – под белилами потолка – блестит стекло подъездного окна, за которым темнеет кирпичная стена. И больше никого…

– Быстрее! – торопит Виталя женщин.

Серафима с Ольгой толкают меня, прижимают к подъездному щитку и на счет три выбрасывают тело крысы-мутанта к мусоропроводу.

Женская половина быстро ретируется обратно в крепость.

– Берегите себя! – в чувствах бросает Ольга и дверь закрывается.

Мы оказываемся в сыроватой тьме бетонных стен. Ствол ружья слегка подергивается потому, что мои руки дрожат. Виталя быстро достает связку, находит плоский ключ с алюминиевой биркой «28», вставляет его в замочную скважину.

– Дьявол! – тут же восклицает он, в этот раз без шепота.

– Чего там? – в страхе я едва не нажимаю на спусковой крючок.

– Да ни хера там, – бросает он раздраженно. – Ключ не подходит. Ладно, щас вскрою.

И я понимаю, что он пускает в ход монтировку. Я слышу, как его дыхание сбивается, он фырчит, пропускает матёк, затем звучит варварский хруст и дверь с треском отпрыгивает внутрь.

– Быстрее, заходи! – кричит Виталя.

Я выставляю руку вперед, нащупываю косяк, переступаю порог. И вот я внутри. В прихожей с длинным и в конце разветвленным коридором загорается слабая потолочная лампочка.

Виталя захлопывает дверь. Прижимает её снизу ногой и говорит:

– Держи дверь, чтобы крысы не пролезли. Я проверю ванную.

Я уж не возражаю. Нравится ему в пекло лезть, путь лезет. А я тут вообще гость случайный.

– Хорошо, – говорю.

И наваливаюсь на дверь спиной, ружье к груди прижимая, ну как караульный типа. В тишине, разбавленной жужжанием лампочки, я слышу собственное сердцебиение.

Виталя прокрадывается вперед, сжимая монтировку как биту, которой он собирается разбить кому-то череп. Лампочка в коридоре то вспыхивает сильнее, то почти гаснет и от этого Виталина тень не может определиться с размерами. Эта тень заглядывает в грязное зеркало над коридорной тумбочкой, на которой стоит стеклянная трехлитровая банка( с несколькими монетами на дне) и затем скользит по пыльным бежевым обоям в каких то странных пятнах, разбрызганных от пола до потолка. Со стен сползают лохмотья паутины… Похоже, будто здесь когда-то взорвалось нечто, наполненное жидкостью. И хотя точно сказать трудно, я уверен, что это высохшая кровь.

В середине коридора, слева, виден проход в гостиную. Двустворчатые остекленные двери пригласительно открыты. Виталя останавливается у этих дверей, привлечённый чем-то внутри.

Чем-то, чего я не вижу.

Ему не стоит останавливаться. Ему нужно пройти еще несколько метров до конца коридора и там повернуть налево в сторону кухни. Там, сразу за поворотом, находится заветная дверь в ванную комнату.

– Что ты там увидел? – спрашиваю с беспокойством.

– Телевизор, – отрешенно отзывается подросток, но тут его лицо меняется и он кричит:

– Держи дверь!

Я хочу спросить, причем тут телевизор, но в этот момент английский замок за спиной начинает жутко скрипеть. Оборачиваясь, я вижу, что круглая черная ручка замка вращается по часовой стрелке. Вращение механизма выдавливает наружу железный ригель, который входит в замочное гнездо, разбитое монтировкой. Все это выглядит так, будто кто-то с той стороны пытается открыть дверь, но на самом деле дверь закрывается.

Ригель не останавливается. Он продолжает входить уже в стену.

– Черт! – меня охватывает паника.

Пальцами я пытаюсь остановить вращение замковой ручки. Но она все крутится и крутится, будто у металлического стержня нет начала и нет конца.

Виталя подбегает, чтобы помочь. Он всаживает монтировку в замковое гнездо, но это ничего не дает. Сталь трется о сталь и ригель, беспощадно скрипя, продолжает уходить в стену.

Затем замок останавливается. Мы закрыты. Мы заперты в квартире замурованного дома. Заперты в квадрате, если угодно.

– Дьявол! – в сердцах Виталя бросает монтировку на пол, но тут же подбирает её.

– Так что там с телевизором? – спрашиваю.

– Пойдем, сам увидишь.

Через три шага я останавливаюсь у гостиного прохода, завороженный невероятной картиной. Действительно, первым делом в глаза бросается работающий телевизор. Он безмолвно вещает со средней секции мебельной стенки, зажатый с двух стороной между двумя высокими двустворчатыми шкафами. Но это еще не все.

В мелькании телевизионных теней в воздухе в самом центре комнаты кружатся мелкие клочки бумаги. Словно причудливые экспонаты они вращаются вокруг собственных осей на разных высотах. Их положение не совсем хаотично. У самого пола парят всего несколько фрагментов. Но чем выше, тем их больше и тем шире они разбросаны по воздушным спиральным кольцам. Левитирующие бумажки все вместе как бы вырисовывают объемную фигуру перевернутого конуса или воронки. Возможно, это как-то связано с воздействием электромагнитных полей. По крайней мере, ничего подобного раньше мне не встречалось.

– Господи…– поминаю я всуе. – Что это?

– Хулахлоп, – отвечает Виталя, сосредоточенно наблюдая за парящими бумажками.

– Чего? – морщу лицо.

– Хулахлоп, – повторяет Виталя. – Это что-то вроде энергетического узла в замкнутых пространствах.

– Узла?

– Да. Там, где кого-то убили, скапливается много негативной энергии. Иногда это приводит к хулахлопу.

–Ты хочешь сказать, – говорю я тихо, словно боюсь кого-то разбудить, – … здесь… призраки?

– Может быть.

От его слов мне становится не по себе. Но не по себе мне еще и оттого, что на старом диване прямо напротив телевизора возвышается деревянный стул с высокой спинкой. На сиденье стула покоится оторванная голова пластмассовой куклы из разряда пупсов. Все это выглядит так, будто нечто устроилось на этом стуле и смотрит телевизор сквозь гирлянды парящих бумажек.

С того места, где стоим мы, изображение сильно искажено из-за острого угла обзора. Я хочу сделать шаг вперед, чтобы увидеть, что там такое показывают, но Виталя преграждает путь монтировкой.

– Нет, – говорит, – сначала проверим ванную.

Еще несколько шагов и коридор разветвляется: налево, в самом конце – кухня, но до неё в стене дверь в ванную; направо – закрытая дверь в единственную спальню. Под мерцающим светом еле живой лампочки за коридорным углом я вижу кухонный стол с расставленными тарелками и темное окно с кирпичной стеной за стеклом. На подоконнике высохший цветок, с табуретки свисает полотенце. Я понимаю, что здесь уже много лет не звучали человеческие голоса и от этого становится страшно.

Прежде, чем ворваться в ванную Виталя щелкает на стене выключатель и – о чудо – белая дверь вырисовывается желтым прямоугольным контуром.

В дырявом коричневом свитере и с дорогим самурайским мечом за спиной паренек похож на провинциального ниндзя. Эти мысли несколько забавляют, и все же я чувствую, как сердце от страха бешено бултыхается в груди. Я готов стрелять в любое чудовище, но не готов к самим чудовищам.

Виталя, словно ощущая мой страх, оборачивается, бросает на меня критический взгляд и дает дельное замечание:

– Ты мне только бошку не снеси, хорэ?

Весь в испарине я нервно киваю.

Поворот дверной серебристой ручки и дверь в ванную распахивается. Мы входим внутрь почти одновременно и вместе замираем, озадаченные увиденным. Сама ванна закрыта полиэтиленовой бело-голубой шторкой. И эта ширма дергается. По эмали кто-то скребет.

«Неужели джек-пот?», проносится в моей голове.

Виталя отдергивает занавеску и в воздух подпрыгивает жирная серая крыса. Монтировка молниеносно описывает короткую дугу и оглушает тварь меньше, чем за полсекунды.

Крыса, однако, не умерла.

Свободной рукой Виталя достал животное из ванной, крепко сжимая пальцы у основания головы. От удара один глаз крысы слегка вышел наружу, из уха текла кровь. Розовые лапки конвульсивно дергались, отвратительный хвост безжизненно терся о края ванной.

– Кажется, эта еще не заражена, – Виталя поворачивает крысу с разных сторон, как пытливый зоолог.

– Какого черта ты её не добьешь? – спрашиваю, стараясь не смотреть на бедного грызуна.

– Она нам пригодится, – шмыгает подросток с умным видом.

– Нафига? – искренне недоумеваю я.

– Нам придется открыть хулахлоп, иначе мы не выберемся.

– И крыса нам поможет?

– Да.

Так же медленно и осторожно мы выбираемся в коридор. В квартире звенит напряженная тишина. Закрытая дверь в спальню зловеще таится в тени коридорного закоулка.

– Может, проверим? – спрашиваю я, кивая на дверь.

– Я бы не стал.

В центральном коридоре я снова обращаю внимание на засохшие пятна на обоях и задаю вопрос, который вертится на языке:

– Это что, кровь?

– Может быть.

Мы продолжаем идти.

– Что значит «может быть»? Как умерли хозяева?

– Я же уже рассказывал! – паренек разворачивается ко мне, взмахивая рукой, в которой держит крысу. Её длиннющий хвост шлепается о стену, как замерзший шнурок.

– Ты ж сказал, что Грыничкин убивал во сне.

– Слышь ты, – в Виталю возвращается гопник. – Хватит меня донимать тупыми вопросами. Может кто-то из них проснулся и попытался убежать.

– Это что, вопрос? – я тоже начинаю выходить из себя. – Кто здесь жил?

– Парочка одна с дочерью. Шапочники. Торговали шапками на рынке тут у нас.

Он говорит так, будто это проходная история , которая не стоит внимания. Но, несмотря на его равнодушный тон, я чувствую, что в воздухе витает страшная тайна.

– И вы сожгли их тела?

– Да, – паренек опускает глаза. – Сожгли…

– И теперь они призраки… – мрачно добавляю я.

– Все может быть.

– Надеюсь, вы были хорошими соседями?

Виталя смотрит на меня, как на бестолочь. В одной руке у него агонизирующая крыса, в другой монтировка и мы стоим в проходе в гостиную.

– Можешь не отвечать, – говорю я, почти уверенный в ответе.

В гостиной, куда мы заходим, пахнет электричеством и смертью. С потолка вместо лампочки свисает обрубок провода. Всю дальнюю стену вместе с окном закрывает серая от времени тюль, беспощадно заросшая паутиной. Включенный телевизор своим неровным черно-белым мерцанием хорошо освещает лишь голову куклы и диван. И от этого темные углы кажутся еще темнее.

До того, как ступить на ковер, Виталя останавливает меня:

– Что бы ты сейчас не увидел, постарайся не трухнуть и не натворить дел.

– Натворить дел? Ты о чем?

– О том, чтобы ты не потерял рассудок.

– Постараюсь держать себя в руках, – обещаю я и мы входим в гостиную.

Из-под кед, ступающих по толстому ковру, вздымаются клубы пыли. Словно миниатюрная песчаная буря, пыль летит в сторону странной магнитной воронки и там оживает в танце, подсвеченная лучами экрана. Мы делаем всего два шага к воронке и застываем в облаках пыли, скованные страхом и тяжелым предчувствием. Мы застываем еще и оттого, что теперь можем видеть изображение в телевизоре.

На экране мерцают черно-белые и почти статичные кадры ванной комнаты. В самой ванной, наполненной водой, сидит худой и лысый парнишка, чей возраст определить трудно. Ему может быть и двадцать и тридцать. Его руки вытянуты на белых эмалированных бортах. В вену на правой руке вставлена капельница. Трубка от неё свисает прямо с потолка, который нам не виден с этого ракурса. Зато мы видим изможденное лицо с открытыми серыми глазами, которые смотрят гипнотически прямо вперед. Под правым глазом растянулось необычное родимое пятно, похожее на растекшуюся слезу. Из ноздрей торчат прозрачные эластичные катетеры. Они проходят под острыми скулами, собираются позади головы, сцепляются там вместе и подсоединяются к пакету с бесцветной жидкостью, который вместе с другими пакетами подвешен на высокой металлической подставке, установленной на керамической полке у изголовья ванны. Здесь есть пакеты с желтой жидкостью и с синей. Все они висят на разной высоте и каждый соединен друг с другом каким-то замысловатым образом…

– Неужели это он? – говорю я, пораженный увиденным.

– Похоже на то, – на лице Витали проступает страх.

– Ты узнаешь место?

– Нет.

– А парнишку?

– Н..нет, – отвечает Виталя через паузу, которая меня несколько настораживает.

– Черт, это он, – говорю нервно, кивая на голову пупса и целясь туда ружьем.

– Кто? – не понимает Виталя.

– Демон ваш, – говорю, обтирая со лба холодный пот. – Устроил тут ловушку.

– Не думаю, что это он.

– Ну, призраки, – тут голос у меня слегка проседает от страха. – Всё одно, не выпустят теперь отсюда живыми.

– Я тебе сказал, держи себя в штанах.

– Да я держу. Просто ни черта не понимаю. Как ты выходить отсюда собираешься?

– Хулахлоп открывается отмычкой, – терпеливо объясняет Виталя, – Без неё не выйдем.

– Крыса это отмычка? – спрашиваю.

– Нет, крыса это кнопка запуска.

Я слышу в его голосе нотки иронии и начинаю думать, что паренек надо мной издевается.

– Ты меня с ума сведешь,– говорю на нервяке. – Что же это за отмычка тогда?

– Какая-то вещь, разделенная на части.

– Вещь? – я почти выхожу из себя.

– Да, вещь. Вещь, которая принадлежит здешним хозяевам.

– И как же нам найти эту вещь?

– Надо просто искать, – говорит Виталя и намеренно наступает тяжелым ботинком на мою кеду, – И лучше искать быстро. Потому что эта хулахерня крайне непредсказуема. И тебе сейчас лучше к дверям отойти. И держи их, а то нас и здесь закроют к херам.

– С кеды отойди, – говорю.

Виталя улыбается, показывая свою дырку в зубном ряду, и отступает на шаг назад.

– К дверям иди, – указывает, кивая назад. – Не шучу я.

– А ты?

– За меня не ссы, я в поряде буду, – тут он на крысу смотрит и добавляет: – Наверное.

– Ладно, – говорю.

И медленно задом отступаю, после замираю в самом проходе и продолжаю из ружья целиться в феномен из парящих бумажек.

Виталя еще раз на меня оборачивается. Думаю, он сейчас опять что-нибудь о ружье брякнет, но лицо у него теперь не раздраженное, а какое-то трагически взволнованное.

– А Ольга ничошная, скажи да?

– Чего? – я сначала не понял, о чем это он.

– Нравишься ты ей…пижон

– Какого хрена ты несешь?

– Не важно, – вздыхает и снова к воронке поворачивается.

– Ну, – говорит, – поехали.

И с бокового размаху швыряет полумертвую крысу прямо в воронку. Крыса пролетает пару метров в мерцании черно-белых теней и, вращаясь длиной тушей, врезается в невидимый барьер, но не падает. Несколько секунд она горизонтально висит в воздухе, словно прилипла к чему-то. Затем некая сила начинает медленно втягивать крысу во внутренний контур воронки из парящих бумажек. Она пролазит сквозь невидимую мембрану сантиметр за сантиметром, сначала голова, потом все остальное. И когда её хвост оказывается внутри, тушка начинает вращаться в воздухе по центру воронки с сумасшедшей скоростью, а потом неожиданно резко устремляется вверх, где от сильного удара с характерным шлепком расплющивается на белом потолке громадной кроваво-меховой кляксой.

Брызги крови достают и до меня.

Потолок мгновенно покрывается сетью темно-красных дорожек, исходящих из расплющенного тела. Кровь из крысиной кляксы струится вниз многочисленными ручейками, которые спускаются по невидимым спиралевидным руслам внутри воронки. Со стороны похоже, будто сверху разматываются кровяные нити. По причудливым траекториям они соединяют лоскутки разорванной бумаги.

–Чтоб меня… – говорю я про себя, чувствуя, как дрожат колени.

Кровавая сеть с потолка распространяется на стены. Потолок полностью утрачивает прежний цвет, покрываясь темной бугристой поверхностью с трещинами и вздутиями, из которых лениво сочится бесцветная слизь. Вскоре метаморфозы пожирают стены и достигают пола. Сквозь ворсовую ткань узорчатого ковра прорастают странные губчатые наросты. Я в страхе отступаю назад на скользкий паркет коридорных полов.

Виталя в боевой стойке сжимает монтировку обеими руками. Я нацеливаю ружье в центр воронки, теперь больше похожую на гигантскую кровеносную систему.

За одну минуту гостиная стандартной отделки превращается в страшную меблированную пещеру с капающей то тут, то там слизью. Однако телевизор, мигнув несколько раз, продолжает работать. Диван и стул с головой пупса стоят на месте. Ну, а клочки бумаги… они вдруг начинают склеиваться. Они соединяются друг с другом, скользя по красным кровяным ниткам, которые затем рассыпаются бледно-алой пылью.

– Что происходит? – кричу, весь заинтригованный.

– Пока не знаю, – отзывается Виталя, завороженный не меньше моего.

Бумажные фрагменты, как разрозненные части пазла, собираются в единый лист, и он падает на дно воронки. Правда теперь ничто не висит в воздухе и воронки по сути больше нет.

Виталя поднимает лист с бугристого пола, смотрит на него и озадачено произносит:

– Тёлка голая.

Я плюю на осторожность и иду взглянуть на бумажку. На листе отпечатан черно-белый рисунок обнаженной стройной женщины без головы. Женщина позирует на белом фоне листа, упираясь ладонями в талию. На срезе шеи прорисованы кружки гортани и артерий.

–Может карта таро? – предполагает Виталя.

– Не уверен, – говорю я и в этот момент улавливаю мелькание на экране телевизора.

Листок в моей руке начинает дрожать.

– Смотри в телевизор!– шепчу, взволнованный до крайности.

На экране камера медленно меняет ракурс, поворачиваясь от паренька в ванной к зеркалу над белой раковиной. Однако в зеркале мы видим не камеру, закрепленную на штативе с автоматическим поворотом, а нечто другое.

Это нагое нечеловеческое существо, покрытое повсюду гнойными коростами. Из-под нависшего широкого лба на нас смотрят два маленьких желтых глаза из глубоких глазниц. Широкий рот осклабляется, обнажая ряд мелких черных зубов. Это лицо необычайно вытянуто сверху вниз и кажется будто оно продолжает медленно вытягиваться, как горячий гудрон на весу.

– Макруб…– с обреченностью произносит Виталя.

Динамики телевизора начинают шипеть. Существо в экране приближается к зеркалу, вытягивает вперед морду и в гостиную проникает мягко рычащий голос:

– Следи по сторонам, червяк…

Лицо настолько мерзкое, что мы оба невольно отступаем от экрана. Однако изображение в ящике вдруг пропадает, сливаясь в диагональные шипящие полосы. Затем помехи вновь исчезают и на экране появляется совсем другая картинка.

Вместо ванной комнаты с демоном и его жертвой, мы видим часть спальни: окно, закрытое горчичными шторами, а внизу крупным планом – большой, обитый гравированным железом, сундук.

Эти кадры длятся не больше двух секунд. Затем изображение вновь сливается в полосы. В телеприемнике что-то щелкает, фыркает, трещит и экран гаснет. Сзади поднимается белый дымок.

Без работающего телевизора в гостиной-пещере становится некомфортно. Воздух словно накаляется от ожидания грядущего ужаса… Свет из коридора недостаточен, чтобы освещать все углы, а теперь со всеми этим пузырями на потолке, трещинами и губкой на полу темных мест становится гораздо больше.

Несколько долгих секунд мы стоим беззвучно, оглядываясь вокруг. Листок с рисунком ню упал на пол. Я смотрю на него, затем поворачиваюсь к голове пупса на стуле.

– Слушай, – говорю. – А тебе не кажется странным, что на рисунке баба без головы, а на стуле голова от куклы?

Виталя на меня посмотрел, на куклу и тут в его глазах появляется блеск некого понимания. Однако поделиться своими соображениями он не успевает.В этот момент пол сначала проседает в одном направлении, затем вздымается в другом. И это движение вверх-вниз едва не сбивает нас с ног. Стул опрокидывается на пол, голова пупса закатывается в дальний угол.

Нет никаких сомнений, что наши мысли направлены в одну сторону. Под полом что-то движется, но сказать об этом вслух мы не готовы. К тому же скоро пол успокаивается, а деформации переходят сначала на стену за диваном, потом на потолок и, наконец, достигают большого вздутия у самых гардин, которое разом становится еще больше. Теперь этот бугорок похож на огромный потолочный кокон с длинной трещиной, из которой слизь стекает все резвее.

– Вот черт … – говорю я тихо в сердцах и нацеливаюсь на эту отвратительную темно-зеленую блямбу на потолке.

А вздутие все растет и растет, отяжеленное содержимым…И Виталя чуть ближе к нему с монтировкой подбирается.

– Слышь чо, – окликаю его нервно. – Стрельнуть может?

– Погодь, – говорит. – Нам отмычка нужна. Может тут она.

Ну-ну, думаю, отмычка ему нужна. И пока я так думаю, справа по борту телек ни с того ни сего по тумбе заскользил и в стену заднюю вмазался. Тут уж у меня рефлексы срабатывают. Разворачиваюсь , жму на спусковой крючок и телек в хлам разношу.

Грохот такой, что пару секунд вообще ничего не слышу, если не считать неразборчивых матьков моего товарища. И не успеваю от контузии отойти, как дверцы шкафа (прямо напротив Витали) распахиваются обеими створками настежь, а оттуда под сильным напором вырывается серая липкая жижа, похожая на болотный ил. Напор такой сильный, что Виталю сбивает с ног и отбрасывает на диван, откуда он скатывается на пол.

Растерянный и по шею измазанный в липкой гадости он, однако, быстро встает. Поток грязи на глазах слабеет, но жижа покрывает почти весь губчатый пол. Кое-где она впитывается в трещины, пузырясь испаряемым газом.

Несколько запоздало я от греха подальше отхожу в сторону от второго шкафа. Жижа толстым слоем медленно обволакивает кеды.

– Уходить надо! – кричу Витале.

– Отмычку не нашли, – говорит, локтем лицо обтирая. – Не уйдем так.

– И где ты её собрался искать!? – кричу, отступая к дверям.

А он вместо ответа на шкафы смотрит.

– Ты дверь в коридор держи! – кричит, а сам, чавкая ботинками, ко второму шкафу направляется.

Но дойти до шкафа он так и не смог. Из жижи рядом с его ногами выныривает, словно перископ, мощная коричневая пятерня.

Я кричу ему « Сзади!» и стреляю тут же в руку эту, но промахиваюсь. Жижа разлетается брызгами, а рука, как ни в чем не бывало, хватает Виталю за лодыжку. Он мордой в грязь падает, я снова в страшную руку стреляю, но тут напарник мой орет «Не стреляй, ноги отстрелишь!», после чего ловко изворачивается в грязи лицом к руке и всаживает около неё в жижу монтировку на пол длины.

Но коричневая пятерня не разжимается. Жижа вокруг неё бурлит, вздыматься и наружу, обтекая серыми нечистотами вперемешку с кровью, вырастает голова, из которой торчит монтировка. Голова вполне человеческая, если не считать отсутствия лица и жидкой грязи, стекающей повсюду. Когда я говорю, что у головы нет лица, то это именно то, о чем я говорю. То есть там вместо носа, глаза и рта просто натянутая на лицевую кость кожа. Следом появляются мускулистые плечи, руки, торс и наконец ноги. Виталя, схваченный за лодыжку, во время этого рождения оказывается вверх ногами. Его держат за ногу, как провинившегося мальчишку.

Пораженный зрелищем, я не сразу вспоминаю, что ружье все еще у меня. А голый мускулистый тип с монтировкой в голове, исходя яростью, с силой швыряет Виталю к дальней стене. Паренек шлепается об обои, как длинная мокрая тряпка. Такой же тряпкой он падает плашмя на грязный диван, а на стене остается длинный отпечаток его тела.

Субъект без лица, разобравшись с Виталей, недвусмысленно поворачивается ко мне.

– Вот теперь стреляй! – подсказывает распаленный подросток.

Тип с монтировкой в черепе бросается на меня размашистым шагом. Я пячусь назад, жму на спусковой крючок. Голова без лица разлетается на части, как хеллуинская дыня. Кровь с расщепленными костями черепа прилипает к стенам и потолку. Тело без головы падает на колени, затем заваливается на бок и медленно погружается в серую жижу.

Виталя плюхается на четвереньках в серый ил, чтобы успеть спасти утопающую монтировку. Но железяка уже скрывается под слоем грязи и ему приходится окунать вдогонку руку.

– Да сдалась тебе эта монтировка! – кричу, а сам по сторонам на жижу смотрю.

– Да я достал уже!– в ответ пыхтит Виталя.

Но ни черта он не достал. Я понимаю это по выражению его лица. У него физиономия человека, который хочет вытащить из пруда голой рукой жирного сома, но натыкается на острые зубы кровожадной акулы. Он успевает сказать лишь « О, чёрт» и его рука резко уходит в глубину, а лицо окунается в жидкий пол.

Я кидаюсь к нему на помощь, отдираю от своей рубашки кусок рукава , заворачиваю им дуло и втыкаю ствол на добрые двадцать сантиметров в серый ил.

Нажимаю на спусковой крючок.

Глухой выстрел отдается дрожью до самого позвоночника. Секундное ожидание и Виталя к моему удивлению вытаскивает руку на волю. И что еще удивительнее, в его руке монтировка.

– Где может быть эта отмычка? – спрашиваю, помогая ему подняться.

– Я.. кажется… понял, – говорит, а у самого дыхание сбито и он медлит со словами.

– И чего ты понял?

– Где отмычка.

– И где?

В эту секунду на потолке позади Витали разрывается та самая здоровенная зеленоватая блямба. Из неё выливается ведер двадцать слизистого зеленого гноя, а вместе с ним на пол плюхается нечто огромное, мясистое, бесформенное и мерзкое.

Моя бледность выдает неподдельный ужас. Виталя оборачивается назад так, будто готовится узреть самого сатану. Не сразу, но я догадываюсь, что это самая большая жаба, которую мне доводилось видеть. Из-под тяжелых бугристо зеленых век нездорово поблескивают два черных глаза, каждый размером с яблоко. Из подвижной гортани исходит характерное «ква».

И пока я навожу ружье на цель, жаба с разевающейся пастью кидается к Витале, как летящая со свистом грязно-зеленая гора. Еще в прыжке она хватает его целиком в непомерно разинутую пасть и, приземляясь, краем морды отбрасывает меня в жижу. Я падаю на спину, не выпуская ружья, и проскальзываю по серому илу почти до выхода из гостиной.