Читать онлайн Огни на дорогах четырех частей света

Бабурао

«Эти деревья когда-то были людьми. Возможно, они были гуру»3, – сказал Бабурао и вдруг замолчал, как бы испугавшись, что сказал слишком много.

Мы ехали по широкой дороге, обсаженной удивительными, невероятными деревьями. Таких деревьев, кажется, нет нигде кроме центральной Индии. В несколько обхватов толщины, в вышину они больше, чем вдвое превосходили обычные деревья юга. Необычайная красота была в их мощных, причудливо изогнутых, широко распростертых над дорогой ветвях. Но самое необыкновенное были их листья – густое, по-весеннему светло-зеленое, тончайшее кружево. Как могли эти стволы-гиганты, с их преувеличенной мощью, создать такие маленькие и такие нежные листья, вырезанные с таким несравненным изяществом? Они дрожали под налетевшим ветерком, и солнце зайчиками играло и переливалось в них. Какая-то величавая тайна чувствовалась в этих деревьях. И когда Бабурао сказал: «Они были гуру», – его слова как нельзя лучше передавали это ощущение.

Ничего экстравагантного не было в этих словах. – Бабурао был индус, и перевоплощение души не являлось для него «теорией с вопросительным знаком». Сомневаться в том, что после смерти – жизнь в новом теле, что смерть – этап жизни, показалось бы ему таким же нелепым ребячеством, как сомневаться в том, что светит солнце, когда оно слепит глаза и обжигает кожу. Душа, сбросив одно тело, изберет себе новую форму, ту или иную – в зависимость от качеств и «заслуг» прожитой жизни, по закону кармы4.

«Эти деревья были когда-то гуру»… Но ведь гуру, духовный наставник, тот, кто ведет к свету, достигший мудрости – это есть вершина возможностей достижений души на земле. Как же может гуру «снова явиться» – в теле дерева?

На это Бабурао не мог ответить. Но вопрос этот даже не вставал в его уме. С молоком матери он впитал в себя чувство единства жизни и уважение ко всему, что живет. И в нем было такое же уважение к этим почтенным деревьям, как к высокому наставнику гуру.

Мы познакомились с Бабурао в первый же день пребывания в Индии. Из аэропорта он повез нас в Бомбей. Туристическая компания горячо рекомендовала его как одного из лучших своих шоферов.

Бабурао нам очень понравился. Было в нем какое-то спокойное достоинство и что-то, внушавшее доверие и хорошее расположение духа. Он говорил мало, но слушал внимательно, отвечал на вопросы толково и ясно. Улыбался вежливо – но не слишком (в этом гордом лице не могло быть и тени заискивающей улыбки). Обладал характерной внешностью жителей юга Индии: среднего роста, с темной, кофейного цвета, кожей (оттенок румянца все же пробивался на щеках) и очень большими, характерно-индусскими, сверкающими и выразительными, черными глазами. Его нельзя было назвать мускулистым (качество, отсутствующее в индусском кодексе красоты, ценящем округлые, женственные формы почти одинаково в мужском и женском теле), но он был силен и вынослив.

Здание аэровокзала, прекрасно построенное в стиле модерн, не заключало в себе ничего «восточного» (жара и мухи, гул вентиляторов – это везде, где солнце горячее); и было тут что-то, напоминавшее русскую вокзальную неразбериху – отсутствие всякой «механичности». Сложная, долгая и ненужная волокита, бесконечные бумаги и «вопросники» компенсировались сияющей улыбкой и общей доброжелательностью служащих. Когда, наконец, все было окончено, перепутанные паспорта и багаж выданы их хозяевам, Бабурао повез нас в город – около часа езды.

Сначала дорога пролегала среди серо-желтых раскаленных песков, над которыми с криками носились какие-то большие, тяжелые птицы. Иногда встречались «оазисы» – несколько чахлых запыленных пальм. Постепенно эти «оазисы» множились, становились больше и зеленее, богаче. Вскоре они превратились в сплошные сады. Потом засверкало море, и над ним явился – как сказочное видение – на зеленых холмах раскинувшийся белый город: Бомбей.

Ганди говорит с бенгальским крестьянином-мусульманином (фот. Консульства Индии)

Холмы, на которых расположен Бомбей, раньше были островами; в 1850 году проливы между ними и сушей были засыпаны, и острова соединились с материком. Но море все еще является как бы частью города. Оно очень синее, и песок пляжей (в городе их несколько) – светлый и чистый.

Бомбей – один из самых интересных городов мира, как по своей красоте, так и по обилию и разнообразию жизненных элементов. В нем уживаются – примиренно, а не воинственно – все национальности Востока и Запада, все виды искусств и все религии. Древний индуизм (браманизм), буддизм, «религия доброй жизни» – маздеизм,5 ислам и христианство. Все это создало сложную амальгаму верований и выработало терпимость и уважение к чужой религии, – необычайную даже для Индии, где качество это развито больше, чем где бы то ни было на земном шаре.

Бабурао родился в одном из предместий Бомбея. Родители его происходили из небольшого городка в Гужарате в окрестностях Па-лавра, родины Ганди. Имя Махатмы глубоко почиталось в семье, и портрет его, сделанный художником-любителем индусом, занимал почетное место в их доме в Бомбее, куда переселилась семья после того, как отец Бабурао получил место чиновника в одном из больших коммерческих предприятий этого города. Бабурао помнил, как однажды родители взяли его с собой на пляж у подножия холма Малабар, где Ганди говорил перед собравшейся многотысячной толпой. Толпа внимала в полном молчании словам этого нескладного, очень худого человека, негромкий голос которого имел какую-то магическую силу. Мальчик не понял, что говорил Ганди и спросил мать, крепко державшую его за руку: «Он – молится?» Мать кивнула головой. Она сказала правду – только это была совсем новая для Индии молитва: проповедь «сопротивления путем непротивления».

Мать Бабурао была очень красива. Как и все женщины Гужарата, она чтила божество Шиву, в храм которого приносила цветы и рис и поливала водой священную черную «лингу»6, символическое изображение Шивы. Часто она брала с собой сына. Бабурао любил этот храм, полный таинственных изображений, цветов, каждений и по-праздничному одетых людей. Его занимала статуя многорукого танцующего Шивы. В одной из рук Шива держал какую-то странную погремушку, на ладони другой плясало маленькое пламя с тремя языками. Прекрасная Парвати, супруга Шивы, держала за руку Ганеша, мальчика с головой слоненка. Но больше всего любил Бабурао Нанди, священного белого бычка, сидя на спине которого, по традиционной мифологии, путешествует Шива. Его так и называют – «колесница Шивы». Коленопреклоненная, в ожидании божественного седока, каменная фигурка Нанди, на высоком пьедестале у входа в храм, была полна достоинства и благоговейной покорности. Бабурао представлял себе, как садится на него Шива, и они мгновенно взвиваются в воздух и несутся с быстротой ветра.

Иногда появлялась откуда-то священная белая корова, настоящая, живая, – обходила храм, поедала цветы и гирлянды, пила священную воду из бассейна у подножия линги; затем, постояв немного, спокойно и неторопливо уходила, исчезала так же незаметно, как пришла. Мальчик радовался и ей, и щебетанию многочисленных птиц под крышею храма, и обществу людей.

В доме родителей Бабурао бывало много гостей, среди них были смуглые люди в чалмах и фесках, бритые англичане с розовой кожей, волосатые рослые сикхи в тюрбанах. Они не походили друг на друга и часто говорили на непонятных мальчику языках.

Одного выделял Бабурао среди других, любил и почитал его. Это был старый друг отца, завсегдатай дома, почтенный мусульманин Али, который рассказывал такие необыкновенные истории и так внимательно выслушивал, когда мальчик говорил ему о том, что сам видел, думал и чувствовал – почему-то именно ему говорил Бабурао о том, о чем не пришло бы ему в голову сказать ни родителям, ни братьям или сестрам.

Когда Бабурао говорил об Али, он никогда не называл его по имени, а говорил просто «он» или иногда «шейх». Ему был он обязан и своим образованием – это Али настоял, чтобы родители послали мальчика в школу при миссии, для знания английского языка, когда закончено уже было ученье по индусской традиции, и Бабурао почти наизусть знал Рамайану и Махабхарату – и мог читать и писать на нескольких местных наречиях. Во время ученья Али помогал семье Бабурао – он был богат.

Али уделял Бабурао столько внимания, сколько своему собственному сыну. Этим он вызывал нередко упреки своей жены, хотя и она тоже любила Бабурао. «Разве у тебя два сына?» – говорила она. «Ахмет хороший сын, – ответил Али, – я его люблю, и за ним будет мое имущество. Но в нем нет упорства, и он не сможет поднять бремя, которое удержит другой – бремя знания духовного, которое когда-нибудь я переложу».

Женщина, не понимая, приняла это объяснение; она глубоко почитала мужа. Почтительно-молитвенно сложив руки (прекрасное приветствие Индии), она уходила, успокоенная.

Али внимательно следил за успехами Бабурао в науках. Он был доволен им. Мальчик обладал незаурядными способностями, живой ум его жадно искал новых знаний и схватывал их на лету. В школе Бабурао любили за доброжелательность и постоянную готовность помочь – он всегда с радостью помогал, терпеливо объясняя какую-нибудь трудную задачу или фразу тем, кому ученье давалось с трудом.

Но однажды Бабурао прибежал к Али взволнованный, в испачканной одежде, с кровоподтеками на лице. Один глаз его был подбит и опух. Губы его были сжаты, глаза горели гневом. Али ждал, что он скажет, не спеша с расспросами.

«Я ударил его, когда он засмеялся, – сдавленным голосом (гнев сжимал ему горло) заговорил Бабурао. – Как он смеет?! Он говорил, что наши боги – выдумка браминов! Про Шиву он сказал «идол» и плюнул. Я его ударил, и мы все бросились друг на друга…». Али положил руку на плечо мальчика и спокойно сказал: «Оставь их. Они не понимают, но когда-нибудь поймут». Бабурао немного стих, но глаза его беспокойно блуждали по комнате. Картинки, изображавшие Мекку и Медину, и таблицы с изречениями из Корана, записанными узорным причудливым шрифтом, висели на стенах. Не было здесь ни танцующего Шивы, ни розовой Сарасвати, покровительницы наук, которую так любил Бабурао; ни голубого юноши Кришны, играющего на флейте; ни черной, многорукой, разгневанной Кали…

Возбуждение Бабурао упало, и тихим голосом он спросил Али: «Скажи… разве наши боги – выдумка?» «Подумай, мой сын… если Брама – один, и он все сотворил… или – Аллах – один, и он все сотворил… и Бог христиан – один, и он все сотворил… так разве же это не тот же самый, Один, Великий, который все сотворил, как бы Его ни называть? У Него много имен, но Он все тот же, и Он везде». Бабурао понял, вернее – смутно почувствовал истину, заключенную в этих словах, и поверил. Он привык верить Али. С тех пор никогда больше не вступал он в спор с теми, кто – не понимая, – называя Браму именем своей религии, отвергают все другие Его Имена. С любопытством смотрел Бабурао на большую тяжелую книгу в старинном кожаном переплете, которую иногда раскрывал Али, лежавшую на почетном месте в его доме: Коран, слово пророка Магомета. Пророк – это то же, что «риши» – «мудрый».

Али хотя и был мусульманином, никогда не стремился обратить в ислам своего ученика. Он формировал в нем качества, для создания и укрепления которых форма религии играла второстепенную роль. Он наставлял его бороться с демонами злобы и гнева, самолюбия и тщеславия, останавливал неудержимую его порывистость. «Спокойствие – корень роста, так учит Будда. И не надо подражать тому, кто водрузил свой факел на дороге ветра».

Али почти так же хорошо знал Библию и Упанишады, как Коран. Это была та же мудрость, что записана в Коране, но на другом языке, в другой форме. К этой мудрости, к Порогу Понимания, он вел Бабурао – терпеливо, внимательно, настойчиво.

Но иногда он бывал строг, даже беспощаден, – особенно когда дело касалось многих темных суеверий и магических культов, с которыми переплетается в Индии древняя мудрость. Например, он старался искоренить в мальчике склонность к обожествлению некоторых животных, в особенности – змей. Бабурао слушал, но принимал не сразу, хотя знал твердо, что Шейх знает лучше него, что Шейх не может ошибиться. Змеи играли столь важную роль в рассказах и песнях, которыми убаюкивала его мать. И в семье была своя «домашняя» змея, которую почитали и которой боялись; по вечерам она незаметно появлялась, выпивала приготовленное для нее на блюдечке парное молоко и так же незаметно и неслышно скрывалась.

Однажды Бабурао рассказали, что змея все знает. Она знает будущее. И если в доме, где она живет, кто-то должен умереть, в тот день, когда посланец Ямы7 должен переступить порог, змея взбирается на крышу дома и свивается в кольца над комнатой умирающего. Он слышит шуршание чешуек ее кожи и дерево или черепицы крыши. То ли она напутствует его, или принимает его завещание – в рассказе было неясно.

В Индии считают, что некоторые риши (святые и мудрецы) имеют власть над змеями и знают их язык. И когда змея ужалит человека, и он должен умереть, они могут его спасти. На одной из почт в окрестностях Бомбея есть специальное отделение, где принимают телеграммы об укусах змей, адресованные такому риши. В телеграмме надо указать имя укушенного, а также время и место, где и когда произошло несчастье. Риши произносит молитву и приказывает змее вернуться к укушенному ею человеку и высосать яд. Это может сделать только та змея, которая его ужалила – она может высосать только свой собственный яд. Если это сделать скоро, то человека можно спасти. Бабурао привел «рассказ очевидца».

«Шейх не любит, когда я говорю об этом, – прибавил он, – он говорит, что это не есть мудрость. Он не любит тоже того, что саибы называют «чудесами». Впрочем, я видел его однажды беседующим с женщиной, которая делает чудеса. В ее пальцах горсточка красного порошка кум-кум принимает образ божества, о котором вы подумаете. Если вы думаете о Шиве – порошок становится фигуркой Шивы. Если о Кали – это будет многорукая куколка Кали. Если о божественной Матери Марии – это будет Она, и на руках ее – Младенец8.

Мечтой Бабурао было увидеть Аханту, где находятся удивительные пещерные храмы, высеченные в скалах буддийскими монахами. Стены этих храмов покрыты прекрасными фресками, изображающими жизнь Будды и эпизоды и легенды, относящиеся к его учению. Художники многих стран в течение десяти столетий приходили сюда паломниками и писали эти фрески – несли свое мастерство в дар Просветленному.

И вот теперь Бабурао вез нас на своем стареньком Шевроле по дороге «деревьев-гуру», направляясь в Аханта… а дальше, по дороге в Дели, – изумительный, чудесный, волшебный Тадж-Махал, знаменитый мавзолей, построенный шахом Джаханом над телом его красавицы-жены, царицы Мумтаз. Неужели он сможет увидеть все это? И глаза Бабурао загорались восторгом при этой мысли.

В храме джайнов

Это был сезон дождей. Реки вышли из берегов; ручьи, ручейки вздулись, превратились в бурные потоки. Вода в них все прибывала, разливалась, превращая в болота прилегающие к ним поля. Кое-где дорога была затоплена, голубая мелкая вода отражала небо и бегущие в нем облака. Это, впрочем, ничуть не смущало Бабурао, он ехал спокойно по затопленной дороге – видно, не в первый раз, в сезон дождей всегда так бывает, и даже глубина воды на дороге известна, а все, что известно, беспокойства не возбуждает. Но в одном месте машина увязла в топкой глинистой грязи в одной из глубоких выбоин, нередко встречавшихся на дороге. Общими усилиями мы ничего не могли сделать, чтобы сдвинуть ее с места. «Не беспокойтесь. Подождите, я сейчас вернусь», – сказал Бабурао и, бросив нам ободряющий взгляд, быстро пошел по дороге, направляясь к видневшейся вдали деревне. Вскоре показалась на дороге целая толпа людей, впереди которой, среди прыгавших и галдевших детей, шел Бабурао. Кажется, он привел все мужское население деревни, тут был и стар, и мал. Это были крестьяне, они были босые, одежда их состояла из длинной белой рубашки и широких шаровар, как носят в Деккане. С веселыми криками, размахивая руками, они бросились к машине и облепили ее, как белые муравьи, приподняли и сдвинули с места, и она оказалась снова на твердой почве. Они все очень радовались, улыбались, трогали и глядели и похлопывали машину, как если бы это был добрый конь; дети галдели и прыгали, ярко сверкали черные глаза. Мы хотели через Бабурао передать им небольшое вознаграждение. Бабурао что-то сказал белобородому старцу, старшему среди них. Патриарх отрицательно покачал головой, и веселый галдеж еще усилился. «Они – не хотят. Они – друзья», – передал нам Бабурао. (Такой случай еще возможен здесь – в этих отдаленных от больших городов местах, где жители, очень бедные, но еще более гордые, не научились еще презирать иностранцев.) – Мы опустошили мешок с конфетами и фруктами и разными безделушками – это было принято охотно и с улыбками.

Мы продолжали путь и вскоре подъехали к мосту, перекинутому через бурно несшийся поток, в который превратился небольшой, в обычное время тихий и скромный, ручей. Он вздулся от дождей, и вода настолько поднялась, что струи ее уже переливались через низенький бордюр, заменявший перила моста. Несколько машин стояли у моста, не решаясь ехать.

Бабурао остановил машину и вышел. Засучив до колен свои серые коленкоровые панталоны и сбросив ботинки, он пошел на мост и дошел до его половины; вода на мосту достигла чуть выше его щиколотки. Вернувшись к машине, он осмотрел колеса, смерил веревочкой их высоту, прикинул что-то в уме и видимо остался доволен. Окинув снисходительно-пренебрежительным взглядом остановившихся у моста автомобилистов, он обратился к нам: «Они – не могут. Но я – могу, я проеду. Не бойтесь, я знаю, что могу». И, приняв смущенное молчание за знак согласия, он взялся за руль и уверенно направил машину на мост. Мы двигались очень медленно, и, казалось, плыли, а не ехали, – вода с двух сторон обтекала низ машины, как борта корабля. Было немного страшно.

Балет придорожных деревьев

С торжеством, как победитель с поля сражения, вывел Бабурао машину на другой берег. «Я могу, и все они это знают, потому что я – лучший шофер Индии. Мне говорили это много раз, и они знают, что это так». Глаза его блестели, он улыбался – он был доволен собой. Но вдруг он замолк, прислушался – точно услышал голос. Лицо его приняло удивленное, затем испуганное, выражение. Больше он не сказал ни слова.

Разрушенный храм

Мы подъехали к деревушке, где находился отель, намеченный для ночлега. Это был большой и странный дом, деревянный, со множеством пристроек и надстроек. Темные извилистые коридоры вели из комнаты в комнату и с террасы на террасу. Комнаты были очень высокие – вышина их превосходила ширину и длину. Старинная мебель из темного дерева была покрыта слоем пыли. Над кроватями балдахинами колыхались сетки от комаров. Чучело крокодила скалило зубы в темном углу, над ним улыбались полинезийские маски, выкрашенные в белый и красный цвета. За окном виднелись серые пологие холмы, скупо освещенные тонким серпом ущербного месяца.

В этой обстановке как-то особенно жутко отдавались в душе все звуки и шорохи. Их было несчетное множество – веянье крыльев птиц, скольжение невидимых насекомых, игра ветра в тяжелых, жестких листьях деревьев… Из них состояла сама тишина, сама глубь ночи. Настороженное ухо напряженно ловило все эти шорохи-шепоты, и невольно вспоминалась Странная легенда, рассказ Бабурао о змее, «которая все знает», и чудилось шуршанье змеиных чешуек по высокой крыше старинного дома.

Этим вечером Бабурао рано распрощался и ушел, ничего не сказав. Позднее, выйдя за двери дома, мы видели его в отдаленном углу сада, сидящим, скрестив ноги, в глубокой задумчивости. Он казался спящим. Утреннее солнце заливало все потоками света и развеяло ночную жуть. И как радостно было думать о предстоящей поездке в Аханту, которая теперь была совсем близко! – Но почему медлит Бабурао, он, всегда ранний? И он тоже радовался, что увидит Аханту. Почему он не спешит? Вчера вечером он вел себя странно…

Но вот в глубине двора показался Бабурао вместе с неизвестным молодым индусом. Он пришел с неожиданным и странным известием. «Пусть простит меня саиб; мне нельзя ехать дальше, я должен вернуться в Бомбей. Но вот Кришна – он прекрасный шофер, лучше меня, и у него хорошая машина. Я за него ручаюсь. Он повезет вас в Аханту». – «Но что же случилось, Бабурао? Ведь вы хотели увидеть Аханту. И дальше – Агра, Дели… Или кто-нибудь болен? Что случилось?» Бабурао медлил с ответом. Наконец: «Шейх недоволен мной. Тем, что я гордился своим искусством. Я должен вернуться».

Я не спросила, как узнал шейх о переезде через затопленный мост, и о том, как узнал Бабурао о его недовольстве. Было что-то в голосе Бабурао, не позволявшее вопроса. Но ясно было, что решение его вернуться – непоколебимо.

С сожалением мы распростились с Бабурао. Он остался в моей памяти живым воплощением Индии, этой древней, прекрасной страны, сохранившей мудрость и веру, где люди – показалось мне – часто более «человечны», чем на Западе.

Дом в сандаловой роще

Широкая аллея, ведущая к дому, обсажена высокими пышнолиственными деревьями. В воздухе нежный, тонкий аромат, смешанное дыхание трав и цветов. Здесь благоухает каждая былинка, каждая веточка.

Мы едем по плантации сандаловых деревьев в усадьбе Святослава Николаевича Рериха и его жены Девики Рани в провинции Мизор в южной Индий.

Дом окружен тропическим садом, и терраса вся полна цветущих растений – точно сад взобрался по ступенькам лестницы и дом является его частью.

Красное, расшитое золотом сари Девики Рани, встретившей нас на террасе, кажется также экзотическим ярким цветком. Облик ее мне хорошо знаком – вероятно, я видела ее на экране, и память надолго запечатлела это необыкновенное лицо. Девика Рани была и осталась любимой артисткой Индии, сумевшей, как никто другой, воплотить на экране и сцене художественный идеал Востока. И хотя теперь она оставила сцену и выступает очень редко, имя и образ ее по-прежнему любят и чтут, и во многих домах в Индии на почетном месте можно видеть ее портреты и фотографии.

Рядом с Девикой Рани Святослав Рерих кажется варягом: зоркие спокойные карие глаза, готический лоб, светлая, несмотря на загар, кожа – без сомнения, уроженец севера. Такие лица, вероятно, были у князя Рюрика и его свиты, когда прибыли они на своих крутобедрых кораблях из далекой Швеции в древнюю новгородскую и киевскую Русь. И действительно, род и самое имя Рерихов происходят от Рюриковичей.

Николая Константиновича Рериха, большого русского художника, хорошо знают в Европе и Америке – его картины, театральные постановки, книги; археологические и этнографические экспедиции и связанную с ними научную работу; его деятельность как архитектора; и, наконец, сделанный им проект интернационального договора («пакта мира») для защиты памятников искусства и культурных организаций, работа над которым была заветным делом его жизни. В этом деле, как и во многих других трудах своего отца, принимал участие и Святослав Рерих, тоже очень талантливый и оригинальный художник.