Читать онлайн Лекарство

Мой дядя пытался меня убить. Мысль, с которой я закрываю глаза в машине, а просыпаюсь в гостиной, съедаю подгорелый ужин и принимаю душ, с которой теперь не смогу расстаться никогда. До сих пор она казалась мне нереальной, но сейчас, сидя на диване и глядя на свои изодранные руки, я наконец-то начинаю понимать ее смысл.

– Зачем ты свернул? До Уинтер Парка прямо.

– Дорога перекрыта из-за снегопада. Нужно ехать в объезд.

Странно. Не помню, чтоб мы с Эми когда-нибудь сворачивали на эту дорожку. Даже когда зимой выпадало рекордное количество снега, главную дорогу Фрейзера всегда очищали, а если возникали сложности, объезжали через Грэнби. Не через лес. Чувствую, как неловкость щекочет спину. Никак не могу от нее избавиться, как и от дрожи в пальцах. От дряхлого обогревателя нет толку, разве что звук дрожащего металла отвлекает от озноба. Сырость проела дыры в металле, как подвальная плесень, но дядю, кажется, это не волнует. Он ни разу даже не поежился, хотя на нем нет куртки

Никогда не претендовала на звание «мисс Коммуникабельность». Обычно молчание не вызывало у меня особого дискомфорта, но сегодня оно серной кислотой капает на нервы. Почему? Потому что после того, как дверь кадиллака захлопнулась, дядя не проронил ни звука. Это как-то… неестественно. У нас никогда не возникало сложностей в общении. С Эми – да (у кого не было проблем со старшей сестрой). С Изи – да, даже с Майклом бывает разногласия, но не с дядей. Он – единственный, кто понимает меня если не с полуслова, то, по крайней мере, с целого. Он, как добропорядочный служитель церкви, всегда был добр к окружающим, в том числе и ко мне. Всегда с радостью подвозил, если я задерживалась допоздна в академии, особенно в такой снегопад. Но сегодня явно не один из таких дней.

– Что-то случилось? – не выдерживаю.

– С чего ты взяла?

– Ты какой-то молчаливый сегодня. Все нормально?

– Да.

Правда, прозвучало это так холодно, что перечит самому смыслу этого слова. Еще и эта дорожка через лес. Не нравится мне все это.

– Если я чем-то могу помо…

– Нет.

Мой дядя, такой знакомый и родной, заботливый, любящий. Ни разу в жизни он не подводил меня, не отчитывал, не наказывал и после смерти родителей воспитывал как родную дочь. Тогда почему мне так некомфортно находиться с ним в одной машине? Будто с чужим человеком. Из-за освещения в церкви я не сразу заметила бледность его лица, темные прожилки на шее, красные пятна на белках. Можно было бы подумать, что это усталость, если бы не трясущиеся руки на руле и синева под глазами. Словно он не спал трое суток. Но внешний вид – полбеды. Больше всего настораживает то, что на его шее нет крестика. Сложно не заметить массивное серебряное распятие с золотой инкрустацией. Дядя никогда его не снимал, даже в бассейне. Когда я была маленькой, он рассказывал, что это фамильная ценность, которая передавалась из поколения в поколение. Сегодня эта реликвия валяется между ручным тормозом и переключателями скоростей.

– Ты не надел крестик. Я думала, ты никогда его не снимаешь.

– Он бесполезен.

По коже пробежали мурашки: то ли от холода, то ли от леденящего тона его голоса. От крутого поворота меня качнуло в сторону. Машина пролетает через сугроб и сильнее углубляется в чащу. Теперь мое беспокойство перерастает во вполне осязаемую тревогу.

– Куда мы едем?

– Домой.

– Но здесь нет дороги! Уинтер Парк в другой стороне!

Уголки губ дяди еле заметно дрожат. Сердце сжимается от понимания происходящего. Он везет меня не домой, а в… лес. Специально.

– Останови машину.

Вместо скрипа тормозов взвизг газа. Машина прыгает по снежным дюнам, как корабль по волнам.

– Пожалуйста! Отвези меня домой!

На его лице не дергается ни один мускул. Пальцы судорожно вжимаются в обшивку руля.

– Он ждет тебя.

– Что?

– Он наконец-то свободен! Теперь его ничего не держит. Граница падет!

– О ком ты говоришь? Что за граница?

Треск снега, поворот колес – машина уходит влево так резко, что едва не задевает дерево. Страх сильнее вжимает меня в сидение. Дядя не в себе. Он сошел с ума и не собирается останавливаться! Нужно что-то придумать, иначе он убьет нас обоих!

– Ты ключ ко всему. Он уже рядом, дышит тебе в спину.

– О ком ты говоришь?

– Он станет твоим другом, врагом, станет всем для тебя и одновременно никем. Добьется твоего доверия, пока не подступит достаточно близко. Он – твоя смерть и конец человечества.

– Кто?

– Вейн.

Безысходность толкает меня на отчаянный шаг. Хватаюсь за руль и сворачиваю. Старый металл взвизгивает, авто летит в чащу. Картинки, звуки, ощущения, мысли – все смешивается в сплошной снежный шар. Что-то трещит, грузнет, разбивается, что-то проносится возле моей головы. Меня со всей силы вдавливает в сидение. Вспышка света, гул, затем сплошная белая полоса, сливающаяся с тишиной. Сознание уплывает.

В гостиной витает аромат тлеющего дерева. На коленях умостился черный клубочек, нервно посапывая носом. Облегчение накрыло, как только нога переступила порог, но волнение зудящей раной засело под кожей. Я сижу на диване, поджав под себя ноги. Жду. После того, что произошло, я в полном ступоре. Не могу пошевелиться, хотя каким-то образом оказываюсь на диване. Не понимаю, что творится вокруг, хотя не перестаю об этом думать. Что мне делать? Обратиться в полицию? Позвонить в службу доверия или дождаться Изи? Она должна скоро прийти.

Чувствую, как кровь пульсирует в висках. Пытаюсь усмирить ее большими пальцами. Не помогает. К черту полицию. От них нет толку. Единственный человек, которому я могу рассказать о случившемся, – это Эми. Но ее нет, как всегда. И вряд ли в ближайшие двадцать четыре часа она вспомнит о моем существовании. Работа превыше всего. Обязанности на втором месте, друзья и коллеги на третьем, дом на четвертом. Ну а я где-то в конце списка, между пометкой оплатить счета и напоминанием вынести мусор. Когда-то мы были близки, но это было так давно, что воспоминания почти стерлись из памяти. Будто целая жизнь прошла. Но нет, всего девять лет. Девять коротких и непосильно долгих лет. Я больше не доверяю ей как прежде. Поэтому все что остается, это сидеть и ждать Изи. Она обещала заскочить, но так и не перезвонила. Правда, не уверена, что смогу ей рассказать. Если честно, я уже ни в чем не уверена. Я даже не понимаю, было ли это на самом деле.

Стоит закрыть глаза – и воспоминания вспыхивают сигнальной ракетой, так ярко, словно я до сих пор там, в салоне машины, которая слетела на обочину. До сих пор чувствую, как ноет спина, как стучит в висках. Вижу расплющенный капот, осколки лобового стекла, свои исцарапанные руки. Понимаю, что в сознании, но не могу пошевелиться. Все расплывается перед глазами, но больнее всего бьет в голову осознание. Авария! Дядя, Уинтер Парк. Он пытался завезти меня в лес. Мы слетели с дороги. Мне до сих пор сложно сориентироваться в пространстве. Никак не могу понять, где низ, а где верх. Где мы? Где дядя? Все ли с ним нормально? Смотрю на водительское место и чувствую, как к горлу подступает тошнота. Нет. Это все не по-настоящему. Должно быть, я сплю. Сейчас я ущипну свою руку и проснусь. Один щипок, второй. Ну же! Щипаю ладонь, бью ею о сидение, но озарение не приходит. Это не может быть правдой! Глаза закрыты, висок разбит, щека залита кровью. Он не двигается, а я никак не могу проснуться. Ветка пробила лобовое стекло, прошла между сидениями, дядю даже не поцарапала, но то, как безжизненно лежит его голова на плече, бьет в грудь сильнее удара от столкновения.

– Дядя?

Ремень безопасности заело. Пытаюсь его отсоединить, когда что-то хватает меня за руку.

– Очнись, пожалуйста!

Он приходит в себя, обхватывает повисшую голову и вправляет ее на место. Звук такой, будто сухая ветка переломилась. Ужас от увиденного завязывает голосовые связки в узел. Это нереально… Его голова медленно поворачивается в мою сторону. Нет. Наверное, у меня сотрясение. У меня галлюцинации. Его рука тянется ко мне. Сердце стучит в груди чугунным молотом, пытаясь пробить себе путь сквозь ребра. Пальцы… Я почти ощущаю исходящий от них холод.

– Ты нужна ему. Ты… ключ ко всему.

Рука скользит по моей щеке. Галлюцинации не могут к тебе прикоснуться! Ты не ощущаешь их на коже. Но я-то чувствую! А значит, это реа…

– Не пытайся от него уйти, – рука цепляется в мое запястье. – Он все равно тебя найдет. Уже нашел.

В висках трещит. Еще немного, и сознание отключится. Больше не могу сдерживать крик. Нет! Не трогай меня! Не смей! Пытаюсь нащупать что-то в машине, но под руку попадаются одни ветки. Наконец мне удается ухватить что-то холодное, что-то, что можно использовать для самозащиты. И этим «чем-то» оказывается тот самый фамильный крест. Удар приходится по лицу. Хруст был таким сильным, что мне показалось, будто я сломала дяде нос. На самом деле хрустнули не кости, а металл. Но дядю это не ослабило, напротив – только подтолкнуло. Его пальцы уже тянутся к моему лицу. Они так близко. Ветка – единственное, что не дает ему вцепиться в мои щеки, еще чуть-чуть – и она не выдержит. Нужно выбираться! Дергаю за ремень безопасности. Заклинило. Он выхватывает крест так резко, будто тот сейчас расплющится, но вместо того чтоб отшвырнуть его, дядя вдруг замирает. Глаза фиксируются на металле.

– Нет… – хрипит он, – я не могу. Должен… сопротивляться.

Я прилипаю спиной к стеклу. Не знаю, что делать. Поговорить с ним или бежать.

– Силь…– спина прогибается, шея выкручивается, – львер…

Это голос дяди!

– Дядя Ник?

– Ты должна бежать. Не доверяй никому, не верь тому, что говорят. Будь сильной, – он протягивает мне что-то в ладони. – Возьми. Он защитит тебя. Никому его не отдавай. Никому!

Не знаю, что делать, поэтому просто вырываю из дрожащих рук предмет.

– Беги и ни за что… не… останавливай… ся.

Момент просветления продлился меньше минуты, и снова конвульсии, снова хруст костей. Плечи вздымаются, мышцы напрягаются так, что на шее выступают прожилки, как у зверя, готовящегося к прыжку.

– Беги…

Цепляюсь за ремень. Ну, давай! Руки взметаются вперед, но я успеваю уклониться. Треск ветки эхом разносится в голове. Защелка трещит. Почти поддалась. Дядя тянется вперед, но ремень безопасности удерживает его на месте. Давай! Жилистая рука проламывает ветку. На голову сыплются осколки.

– Беги!

Я вырываю застежку и открываю дверь. Вперед, только вперед. Не оборачивайся! Иначе он догонит тебя. Почти стемнело. Ничего не видно. Только снег и кобальтовое небо падающее на голову. Ужасно болят ребра. Дыхание отдается свистящим хрипом в ушах, горло пылает, но я не перестаю бежать. Каждый вдох – очередная пытка. Я бегу целую вечность, но вокруг все та же чернота, медленно обволакивает мои плечи. Пытаюсь успокоиться, но чувствую, как самообладание рассыпается горсткой пепла по снегу. Что делать, ведь я посреди леса?! До ближайшего города десятки километров! Я больше не могу бежать, но и остановиться не могу. Если остановлюсь, он догонит меня. Что же делать?!

Нога цепляется о корень, и я лечу вниз по склону. Сдираю корку снега щекой, бьюсь о камень грудью, качусь по выступу, пока не натыкаюсь на что-то твердое. Словно огнем жжет в плече. Пытаюсь вдохнуть, но морозный воздух разъедает горло, словно серная кислота. Нельзя оставаться здесь. Нужно бежать! Но, несмотря на усилия, не могу заставить себя пошевелиться. Так и будешь лежать, пока он тебя не найдет? Нужно подниматься. Сейчас же! Внезапно в глаза врезается светлое пятно. Спасительная вспышка среди мертвой черноты. Приподнимаюсь на локтях и не верю своим глазам. Это же дорога! Всего в паре метров. Это мой шанс. Нельзя его упустить! С трудом поднявшись на ноги, бросаюсь навстречу сиянию. В боку колет сотней иголок, словно все мои органы завязались в узел, но это не имеет значения. Все, что важно, – не упустить свет. Он уже близок. Еще чуть-чуть. Пару шагов… Вот он! Свист колес оглушает. Скрежет тормозов как камнем по вискам. Я замираю, едва в силах перевести дыхание, когда световой шар отпрыгивает в сторону и застывает на обочине.

– Сильвер? Все в порядке?

Мужской голос накрывает сознание куполом: сзади, сбоку, возле плеча и наконец спереди.

– Ради бога, прости, я тебя не заметил. Ты выскочила из ниоткуда! Еще секунда, и я бы…

Перед глазами проявляется лицо мистера Моррисона, нашего соседа по улице. За спиной виднеется его старенький пикап.

– Я отвлекся всего на минуту…

– Уезжаем.

На подкошенных ногах бреду к машине.

– Поехали, пожалуйста.

Руки мистера Моррисона оказываются на моих плечах.

– Ты замерзла. Тебе нужно в больни…

– Все нормально.

– Ты уверена? Может…

– Домой!

Я забираюсь в салон и хлопаю дверцей.

– Отвезите меня домой, пожалуйста.

Скрежет, кашель, скрип металла. Мотор пикапа барахлит, как дряхлая стиральная машинка, но все же заводится. Автомобиль двигается с места, унося меня подальше от леса, но не от моих страхов. Сейчас, сидя в гостиной с чашкой чая и мурлыкающим комочком на коленях, все произошедшее кажется таким далеким, фантастическим, если не сумасшедшим. Настолько простым и одновременно сложным, что не укладывается в голове. И если бы не боль в плече и ссадины на руках, я бы точно засомневалась в собственной адекватности. Но они есть, а значит, вывод только один.

Мой дядя пытался меня убить. Этого не может быть. Перед глазами так и мелькают отрывки воспоминаний. Вздутые вены, вывернутая шея… Невозможно. Все произошедшее – сплошной кусок противоречий. Дядя любит меня. Разве нет? Воспоминания вмиг дали трещину в заложенной с детства картине жизни. Звук трескающегося металла – прогулки в парке рассыпались песочной крошкой. Треск лобового стекла – подарок в руках дяди стек как вода по стеклу. Сказки на ночь, уроки, оладьи на завтрак, улыбки – все вмиг становится таким ненастоящим, будто старая елочная игрушка, с которой вдруг слетела вся позолота. Что это было? Или, вернее, кто. Бледная кожа, вздутые вены, багровые пятна на белках… Детали, словно из нескончаемого кошмара. Вот только это не сон. Есть доказательства. Чего стоит перепуганное лицо мистера Моррисона. Он был сам не свой. Хорошо, что мне удалось отговорить его увозить меня в больницу. Только не это. Со мной все нормально!

Ничего не сломано, только синяки да царапины. Я жива, дышу, могу думать, по крайней мере пытаюсь, но все, что прорывается сквозь бушующие волны воспоминаний, это его слова. Что он говорил? Что-то о границе, ключе и обо мне. Он сказал, что за мной придут. Было что-то еще. Он назвал имя. Какое? Не могу вспомнить. Он был не в себе. У него паранойя, расстройство, истерия. Да он с ума сошел! Бог знает, какое насекомое забралось ему в голову! Теперь, когда за окном сгустилась предсумеречная тьма, а мгла затянула последние проблески солнечных лучей, стало ясно: Изи не придет, а, значит, сегодняшняя ночь будет очень долгой.

****

Ночные кошмары изрешетили сегодняшнюю ночь. Волосы промокли, рубашка прилипла к спине. Ощущение холодных пальцев на шее не оставляет даже после горячего душа. Что ж, если это ад, тогда я это заслужила. Или нет? Может, мне это приснилось? Людям снятся реалистичные сны, и они путают дни или события. Но все выглядело слишком реальным, как и следы ногтей сейчас на моих руках. Подхожу к зеркалу, откидываю прядь темных волос назад и замечаю багровые отметины на коже. Боже, как бы мне хотелось, чтоб все это было сном. Вкус страха на языке, звук ломающихся костей, боль в боку, странный предмет в его ладони…

Точно! Бросаюсь к вешалке, ныряю рукой в карман парки. Он все еще здесь. Это медальон. На вид обычная безделушка. Переплетающаяся цепочка, выпуклая гравировка с распускающимся цветком, который опутывают извивающиеся листья. Похоже на геральдическую лилию. Не могу разобрать, что это за металл. Серебро? Нет. Его бы я узнала. Да и неважно. Хватит уже об этом. Ты должна выбросить это из головы и вернуться к нормальной жизни. Поняла? А сейчас собирайся. Занятия через час. Открываю кран и обрызгиваю лицо, бледное, как и вчерашний снег в лесу. Уже лучше, только уставшие глаза выдают с лихвой беспокойность сегодняшней ночи. Серые, как у мамы. Наверное, поэтому она назвала меня Сильвер1.

Кофе с солью вместо сахара, свитер наизнанку – день не задался с самого утра, не менее странным было его продолжение. Первая пара, лекция по истории искусств в амфитеатре. Я буквально бегу по коридору. Мало ночных кошмаров, так еще и опоздать на занятие мистера Вольтмана, у которого я и так изрядно отстала. За это он меня по головке не погладит. Заворачиваю за угол и вдруг застываю. Снова эта свора разукрашенных гиен к кому-то прицепилась. К какой-то студентке с тугим пучком темных волос. Я ее знаю. Это Эшли Питерсон, девчонка с параллельной группы. Отличница, насколько мне известно, и мастерский пейзажист. Мы незнакомы, но мне нравится, как она рисует. Как робко опускает глаза, всякий раз стоит кому-то из парней посмотреть в ее сторону. Так, словно пытается спрятать какой-то страшный секрет, а какой, никто никогда не узнает. И сейчас эти глаза, покрасневшие от слез, мечутся в поисках спасения, готовы выдать любую тайну, если только их оставят в покое. Компания полоумных блондинок прижала ее к шкафчикам. Стейси вытаскивает из сумочки помаду, но вдруг замечает меня.

– Ты чего глаза вылупила? Давай топай куда шла.

Глаза Эшли перепрыгивают на меня в поисках спасения, но я не могу им помочь. Я не тот, кто им нужен. Что могу я одна против четырех старшекурсниц? Правильно, ничего. Поэтому просто иду дальше и стараюсь не думать о том, что видела.

– Давай проваливай.

Последнее, что вижу, как наманикюренные пальцы Стейси размазывают помаду по лицу Эшли вместе с моим чувством достоинства. Первый этаж, зал амфитеатра. Изи уже ждет в аудитории. При виде меня она так и застывает с карандашом в зубах.

– Тобой что, снег расчищали? Что за вид?

– Неудачная прогулка в лесу, – просовываюсь к ней между двумя парнями. – Долго рассказывать.

– Судя по мешкам под глазами, ночевала ты тоже в лесу?

Не хочу отвечать, поэтому просто отмахиваюсь в надежде, что эта тема больше не будет поднята. На всякий случай натягиваю рукава пониже. Подранные запястья объяснить куда сложнее, чем царапины на лице. Чего доброго, еще подумает, что я сама их оставила. Зал заполняет гул голосов. Крик, звук плевков, шепот и шуршание бумажек, словно какой-то хаотичный оркестр неукротимой молодости. Нервы натягиваются стальной проволокой на шее от каждого звука. Как громко. Почему они не могут просто помолчать до прихода преподавателя? Над головой пролетает ручка. Очевидно, она предназначалась кому-то в передних рядах, но туда ей долететь не суждено. Удар пластика об пол отдается молоточками в висках, пуская в голове трещину. Может, не стоило сегодня приходить?

– Ты в порядке? Ты какая-то дерганая.

– Все нормально.

И правда, чего это я? Ничего ведь не случилось. Подумаешь, авария – просто галлюцинация. Кто-то в кафетерии подсыпал мне что-то в кофе. Всего лишь чей-то дурацкий розыгрыш. С дядей все нормально. По-другому и быть не может. Появление мистера Вольтмана сродни божественному явлению, которое приглушает сверлящий мозг шум. Монотонный голос профессора, шуршание ручек по бумаге – единственные звуки, отбивающиеся от беленых стен. Идеально. Вдох, выдох, скрип мела по доске, жужжание лампочек в лампах и… стук шагов на ступеньках? На лестнице между рядами показывается тень. Парень. Высокий, стройная фигура, длинное черное пальто. Откуда он взялся? Еще секунду назад там никого не было, а теперь он. Спускается по ступенькам так медленно, словно то, что занятие уже началось, его не касается.

– Видимо, понятие пунктуальности для вас – тайна за семью печатями, – бурчит профессор, не отрываясь от доски, – или вы считаете, что врываться на мое занятие вполне допус…

Стоит профессору только повернуться, как слова обрываются. Глаза округляются, скулы опускаются. Да что там. Он застывает, как восковая фигура. Такое ощущение, что он привидение увидел. Даже со среднего ряда замечаю, как побледнело его лицо. Вот только парня это никак не смущает. Он вальяжно переступает со ступеньки на ступеньку, осматривает зал. Будто не на занятие, а на экскурсию пришел. Темное пальто с воротником-стойкой до подбородка, угольно-черные джинсы, кожаные бутсы до середины голени, перчатки без пальцев – выглядит как персонаж видеоигры. Волосы почти сливаются с одеждой, пара прядей спадает на глаза, остальные аккуратно уложены по бокам. Только блеклый свет между рядами мешают им слиться в одну сплошную тень. Не помню, чтоб раньше видела его в академии. Похоже, он новенький.

В зале повисает тишина, не просто показная. Идеальная. Словно кто-то отключил звуки окружающего мира. Кажется, на ту долю секунды, когда его нога касается ступеньки, даже лампы перестают жужжать. А вот теперь это действительно странно. Профессор не двигается с места. Проходит минута, а он все продолжает пялиться на незнакомца. И не он один. Все. Чувствую странную тяжесть в груди. Не нравится мне это. Может, я действительно схожу с ума?

Глаза парня резко сфокусировались на одной точке в толпе, будто увидели кого-то знакомого. Только вряд ли он кого-то знает. Студенты обычно приезжают из больших городов, иногда даже из другого штата. Да и не похож он на местного. Может, обознался? Прослеживаю за его взглядом и вдруг понимаю. Он ведь не в толпу смотрит, а на кого-то конкретного… на меня. По коже пробегает дрожь. Пытаюсь стряхнуть ее копной волос. Не действует. Опускаю взгляд, чтоб хоть как-то сгладить неловкость, но и это не работает, потому что он до сих пор смотрит! Почему он не отворачивается? Во мне вдруг просыпается такое чувство неловкости, будто бы это я спускаюсь по всему залу во время лекции. Только на мне еще не хватает одежды. Он не отрывает взгляд, пока не садится на лавку в первом ряду, там, где никто никогда не садится. Только тогда отворачивается.

– Что ж, – профессор не без усилий берет себя в руки, – раз все в сборе, думаю, мы можем продолжить.

Он поправляет очки и поворачивается к доске. По залу вмиг прокатывается волна торопливого шепота, которую я чувствую буквально физически.

– И что это было? – шепчет Изи.

– Хотела бы я знать.

****

В кафе «Три ложки» сегодня яблоку негде упасть. Пришлось изрядно попотеть, чтоб найти свободный столик. С самого порога в ноздри бьет тягучий кофейный аромат с примесью корицы и еще чего-то. Какой-то странный приторно-горький запах, словно расплавленный пластик полили кленовым сиропом. Может, кексы пригорели? Или неудачная порция печеных яблок? В любом случае сегодня лучше их не брать. Стук тарелок, звон металла, шуршание салфеток – обеденный перерыв в самом разгаре. Сотни голосов окружают нас звенящим куполом. Все чем-то делятся, обсуждают, спорят, хвастаются, заваривая густое месиво из слов и переживаний. Невозможно уловить суть разговоров, но почти в каждом из них гремит «мрачный» и «из ниоткуда». Несложно догадаться, что сегодня на повестке дня, а, вернее, кто.

Новенький пробыл в академии меньше двух часов, но уже успел стать «персоной вельде грата2». Хоть у кого-то выдался удачный день. К сожалению, не могу похвастаться тем же. Единственная хорошая вещь за сегодня – этот кофе с кремовой пенкой, да и тот успел остыть, пока я стояла в очереди за пончиками. Откусываю кусочек и даже не чувствую вкуса. Без аппетита верчу в руках чайную ложку, следя, как свет отражается от потемневшего экрана мобильного. Может, стоит позвонить дяде, узнать новости о церкви, самочувствии? Да просто жив ли он! Мы ведь попали в аварию, на полной скорости врезались в дерево! Машину разнесло стволом! Если есть хоть капля вероятности, что мне это все привиделось, то… черт. Что я несу? Это было по-настоящему, иначе как объяснить раны на моих руках?

– …не было лица.

– Что?

– Лицо мистера Вольтмана, – улыбается Изи, – я было подумала, что его инфаркт схватит! Новенький серьезно ударил по его старому сердечку.

– Точно, выражение… Очень странное.

Рука от нервов вздрогнула. Палец так и тянется нажать на кнопку разблокировки.

– Ты в порядке? Выглядишь бледноватой. Тебе бы подрумянить щечки.

– Все нормально, – отодвигаю телефон, – так что ты хотела рассказать?

– О вчерашней тусовке, конечно! Это был конкретный отпад. Вчера вечером мы…

Вчера вечером. Просто в голове не укладывается. Во что верить, а во что нет. Что, если это все плод моего воображения? Я ведь головой ударилась. Галлюцинация – единственное логичное объяснение. Люди просто так не сворачивают шею и не кидаются на тебя с раскрытой пастью. Такое бывает в фильмах, бреднях умалишенных или тех, кто вскоре к ним присоединится. А глаза и вены… Нет, это наверняка мне привиделось.

– … просто душка. Да простит меня Ральф Лоран, но этот парнишка просто кексик в глазури. Не так ли?

– Что?

– Дерек, – повторяет Изи, кивая в сторону пьющего молочный коктейль парня, – очень мил. Кстати, он просил передать тебе салют. Он давно на тебя глаз положил.

– Передавай обратно.

– Сама передашь. День памяти не за горами, дорогуша. Нам с тобой еще мно…

Боже. Что, если авария была на самом деле. Ему ведь нужна помощь. Он один в разбитой машине. Никто не знает, где он. Никто нас не видел. Что, если ему плохо, он умирает, а я просто… Нужно что-то делать, узнать, что с ним или хотя бы…

– Сильвер! Ты совсем меня не слушаешь!

– Что? – поворачиваюсь так резко, что проливаю кофе на стол. – Извини, я… просто потерялась в мыслях. Мне… мне нужно кое-что тебе рассказать. Хотя нет… не знаю.

– Да уж. После такого наглого игнорирования твой рассказ должен быть умопомрачительно-впечатляюще-интересным.

– Я… в общем. Не знаю, с чего начать…

– Начни уже с чего-то!

Слова норовят вылиться рекой, но как только я хочу выпустить их наружу, перед глазами встает саркастичный взгляд Изи. Она не поверит. Я сама-то не верю.

– Ну? Так что стряслось-то?

– А знаешь… неважно. Это все мелочи, забудь.

Пытаюсь вести себя как ни в чем не бывало. Жаль, дрожь в руках выдает бесполезность этих попыток.

– Ты странная, даже больше, чем обычно. Уж не связано ли это с появлением мрачного, но прекрасного принца?

– Какого еще принца?

– Я про новенького. А он ничего. Правда, вид у него мрачноватый. Но зато глаза, – ее лицо засияло, как рождественская елка. – Ты видела? Словно два янтарных камня. И, по-моему, ты ему понравилась. Видела, как он на тебя глядел? Как зачарованный.

– Правда?

– Носить мне до конца жизни прошлогоднюю коллекцию Tommy Hilfiger, если это не любовь с первого взгляда.

Значит, мне не показалось.

– То есть… не думаю. Наверное, я ему просто кого-то напомнила.

– Конечно, Софи Лорен в молодости, – она откусывает булочку и тут же выплевывает.

– Фу, вишня. Кстати, я тут кое-что разузнала о нашем таинственном незнакомце. Его зовут Дориан Блэквуд. Он приехал в Уинтер Парк пару дней назад. Остановился в отеле на окраине, один, без семьи. К сожалению, это все, что удалось узнать. Никто ничего о нем не слышал.

– И все это ты узнала за пять минут обеденного перерыва, пока я стояла в очереди за кофе?

– Да уж, не ахти, но пока все, что есть. Над остальным я уже работаю.

Полдня – и биография Дориана Блэквуда будет у меня на столе. И что это только за фамилия, Блэквуд? Словно дальний родственник Дракулы.

– Дашь знать, когда появятся новости.

– Ага, нешомненно, ты ужнаешь первая, – ее зубы впиваются в пончик. – Так что насчет вечера. Ты выбрала костюм?

Отворачиваюсь от окна и замечаю девушку с короткими рыжими волосами у стойки с кофе. Она так и застыла при виде меня. Губы медленно растягиваются в улыбке. Что это с ней? У меня что-то на лице?

– Учти, мне нужно знать заранее, а лучше сейчас. Костюм, детка! Это molto importante3! Важно подобрать образ, подходящий тебе по внешности и характеру. О, это будет замечательно! Я уже это вижу!

– О чем ты?

– Ты что не слушала? И для кого я здесь, по-твоему, распинаюсь?

– Я слушала, просто…

С трудом отрываюсь от рыжеволосой. Это не в тебе дело. Просто странных людей хватает.

– … немного отвлеклась. Так о чем речь?

– О празднике на День памяти! – Изи вздымает наманикюренные руки, будто речь идет о событии тысячелетия, – Пати всех пати4!

– Что за День памяти? Я ничего о нем не слышала.

– Ау! Землю вызывает Сильвер! Есть ли там кто живой? Плакаты развешаны по всей академии. Как ты могла не заметить?

Да уж, были дела поважнее. Например, дядя-зомби, который пытался меня убить в лесу.

– Может, объяснишь?

– В этом году День памяти проводится впервые. Дирекция академии изящных искусств посчитала хорошей идеей провести торжественное мероприятие в честь великих людей. Наша задача – «отдать дань великим, чьи блистательные умы позволили продвинуться по лестнице эволюции человечества».

Словно устами директрисы Вальтамор сказано. Изи явно хочет участвовать в этом… мероприятии.

– Короче, это типа гулянка, для которой нужен костюм знаменитости. Вечеринка, звезды, все такое. Кстати, у меня уже есть идея…

– Стоп, – делаю глубокий вдох, – торжество, то есть официальное? Это означает, что будут речи, танцы…

Губы Изи медленно ползут вверх. Она уловила, что я имею в виду.

– Знаю, ты ненавидишь публичные выступления. Так что не переживай. Я обо всем поз…

Мимо пролетает парень с подносом. Кофе расплескивается по скатерти.

– Найс, спасибо! Так о чем я? Ах да. Это всего лишь тусовка. Ничего больше, – она промокает салфеткой пятна. – Ты будешь, да? Только не говори «нет», потому как иначе я не знаю, что с тобой…

– Я приду.

– Вот и ладненько! День памяти через месяц. Не забудь.

Обвожу пальцем каемку чашки, водя по кругу беспокойные мысли. Стоит ли рассказывать Изи? Поверит ли она, во что я сама никак не могу, или просто посчитает сумасшедшей? Впрочем, может, и не беспричинно.

– Изи, – начинаю, – я все-таки хотела кое о чем с тобой пог…

– Как жизнь?

У меня дрогнуло сердце и не только. Пальцы тоже дернулись, и от этого потеков кофе на скатерти стало больше.

– Майкл! Ты можешь не подкрадываться к людям, когда у них в руках острые предметы?

– Ты че такая нервная?

И правда, почему я кричу? Он всего лишь хотел сделать сюрприз, а у меня уже руки трусятся. К тому же он мне сделал одолжение. Вряд ли после услышанного Изи смогла бы назвать меня нормальным человеком.

– Небось, меня обсуждали? – на его лице заиграла улыбка из разряда «тридцать два зуба – двести процентов неотразимости». – Я вас не осуждаю. Меня сложно не заметить, – он откидывает прядь каштановых волос. Он всегда так делает перед девушками. Очевидно, думает, что это чертовски привлекательно. На самом деле нет, особенно, когда это локоны далеко не первой свежести.

– Мечтай дальше, Нэш, – огрызается Изи. – Знаешь, в академии есть предмет для обсуждения поинтереснее, чем второкурсник в кожаных брюках посреди зимы. Новенький. Видал такого?

– Тот мрачный тип, косящий под гота? Его сложно не заметить.

– Как думаешь, откуда он приехал? Как по мне, от него веет прохладой чикагских улиц.

– А как по мне, от него веет холодом бостонских тюремных камер. Мне он доверия не внушает. Не зря мистер Вольтман, увидев его, чуть не окоченел. А ты что думаешь, Сив? Он вроде как на тебя запал. Чуть ступеньку не пропустил, так на тебя глазел.

Это что, вся аудитория заметила?!

– Ладушки, касатики, – Изи отодвигает стул, – вы тут поворкуйте, а мне пора. Нужно заскочить к маме в больницу. У нее скоро начнется вечерняя смена.

– Подожди, – воодушевляется Майкл, – я могу тебя подбросить. Мне как раз нужно кое-кого навестить.

– Ну да.

– Ей-богу! Моя тетя болеет. Говорят, африканский грипп. Плохи дела.

– Африканский, в Колорадо? Интересный случай, уникальный, я бы сказала. Ну, окей, на машине все же быстрее, – она накидывает пальто. – Извини, Сив, поговорим вечером, ладненько?

Изи уже на полпути к двери.

– Конечно. Можешь не…

– Чмоки!

–…переживать.

Хотя я здесь, похоже, единственная, кто переживает. Изи с Майклом скрываются за дверью кафетерия. Вижу за окном, как они переходят улицу, направляются к стоянке, превращаются в расплывчатые точки на фоне белой мглы. А я снова остаюсь одна, деля остывший кофе с голодными мыслями. Закрываю глаза, с усилием сжимаю виски, чтобы голова не разошлась по швам. Нужно взять себя в руки. Глубокий вдох, выдох, еще один. Уже лучше. Поворачиваюсь и замечаю темное пятно, наблюдающее за мной с другого конца зала. Новенький. Он снова на меня пялится. Или, может, не на меня? Столик сзади пустует. Справа проход для официанток, слева – окно. Других вариантов нет. Значит, все-таки на меня. Он, как и я, сидит один. Пальцы в кожаных перчатках-митенках вцепились в чашку кофе. Губы плотно сжаты, скулы опущены, под глазами глубокие тени – что за вид. Словно он не спал четыре дня. Глядя на него, предположение Майкла о бостонских камерах не кажется таким бредовым. И снова вспоминаю тот взгляд в амфитеатре. Такой пронзительный, внимательный, разбирающий тебя на крупицы и собирающий заново из ничего… Из всех лиц в толпе он смотрел только на меня, словно я была единственная в зале. И это было очень странно. На незнакомого человека так не смотрят. Это наталкивает на мысль, не встречались ли мы раньше?

Мысленно прокручиваю список всех, с кем недавно знакомилась, встречалась или хотя бы мельком виделась в магазине. Но его среди них нет. С такой-то внешностью я бы его запомнила. Тогда почему ощущение, будто я его уже видела, не отпускает? Нет, это все мое воображение. Наверняка он даже не знает моего имени. Ну вот, он отворачивается. Смотрит на кофе так пристально, словно по нему можно прочесть ответы на все нераскрытые вопросы мироздания.

Вокруг то и дело проносятся обольстительные шепотки, но он их не замечает. Словно весь мир – декорация, а мы – лишь марионетки, управляемые чей-то незримой рукой. Несмотря на внешний холод, в нем что-то есть. Сложно объяснить. Есть что-то особенное в его отрешенности. Что-то, что заставляет тебя каждый раз невольно искать его в толпе, только чтоб убедиться, здесь ли он. Спустя пару минут ловлю себя на мысли, что сама не свожу с него глаз. «Хватит пялиться, Сильвер. Это некрасиво», – качаю головой и отворачиваюсь, но из виду его не теряю. Все-таки не каждый день в академии появляются новые лица, да еще и в разгар учебного года. Студенты за столиком напротив о чем-то перешептываются. Официантка, проходя мимо него, чуть не роняет поднос. Стейси с девчонками посылают ему тайные знаки, издавая звуки, похожие на плач умирающих бабуинов. Очевидно, это они называют флиртом. Но парень не обращает на это внимания. Кажется, его вообще не интересует, что происходит вокруг. Не самая удачная стратегия. Если он не вольется в социальное течение, то вскоре из любимца превратится в изгоя.

В голове кофейными пятнами разливаются образы. Средняя школа, класс, сотни пытливых глаз, расщепляющих на мелкие молекулы. Первый день в школе был кошмаром. Общение для меня всегда представляло проблему. И неудивительно. После смерти родителей я не раз меняла школу. Сложно найти общий язык с людьми, которых видишь впервые в жизни. Еще сложнее делать вид, что они тебе нравятся. По лицам одноклассников я поняла сразу – здесь мне нет места. «Чужая» – слово, виднеющееся в глубине каждого глазного кристаллика, каждой смазливой ухмылке, высеченное складками на каждом лбу. Бо́льшую часть времени в школе я проводила наедине с собственной тенью, пока не встретила Изи. Однажды она просто подошла ко мне в кафетерии с подносом сладостей и со словами: «Одной не справиться. Нужна подмога». С тех пор мы постоянно вместе. Это воспоминание всегда пробуждает во мне приятные чувства. Может, стоит пойти по ее стопам?

Еще раз кошусь на угловой столик. Да, он странный, но ведь «не такой как все» не значит «плохой». В детстве мама говорила: «Не стоит сторониться странностей. Под ними прячется удивительный внутренний мир». Возможно, она была права. Не подойди Изи тогда ко мне в кафе, я бы никогда не познакомилась с одним из самых важных людей в своей жизни. Если она смогла, и я смогу. Будь смелее, Блум. Заказываю два кофе и направляюсь к столику в углу. Пару ложек уверенности, щепотку доброжелательности, несколько грамм улыбки и…

– Привет, – слышу собственный голос, – я Сильвер. Мы вместе ходим на историю искусств.

Парень бросает взгляд на дымящийся кофе в моих руках и отворачивается.

– Приятно видеть новые лица.

Никакой реакции, словно меня здесь нет.

– Можно присесть?

Он отпивает глоток все с тем же гремящим молчанием. Приятный разговор получается.

– Буду считать это согласием.

Ставлю чашки на столик. А Изи была права. Вблизи его глаза действительно кажутся золотыми.

– Так откуда ты?

Он и вправду странный. Не только поведение, вид тоже. Вблизи сложно не заметить его… необычную одежду. Ворот свитера до самих скул, рукава до кистей, перчатки-митенки, открывающие только кончики пальцев. И все черного цвета, настолько темного, что ночь на их фоне показалась бы кучкой грязного пепла. Будто только из тренировочного зала по восточной борьбе вышел. Он медленно отставляет чашку в сторону. Взгляд по-прежнему потуплен в стол. Может, я вдруг стала невидимой?

– Академия довольно большая. Если хочешь, могу помочь найти аудиторию, чтоб ты не потерялся, или провести экскурсию. Что скажешь, Дориан?

Он резко поднимает глаза. Наконец-то, хоть какая-то реакция. Только его выражение лица не сулит задушевной беседы.

– Как ты смеешь…

– Что?

– Мало того, что ты упрекаешь меня в слабости, так еще и смеешь произносить мое имя?

– Извини. Я… не это хотела тебя об…

Ладонь в кожаной перчатке ударяется о стол.

– Запомни раз и навсегда, ты последний человек в мире, от которого я принял бы помощь.

Он резко поднимается и уходит, а я так и сижу с открытым ртом, не в состоянии двигаться. Меня словно окатили ледяной водой с головы до ног. Лишь взгляды окружающих приводят меня в чувства. Любопытные, удивленные, ненасытные, окружают меня со всех сторон как стервятники. Дыхание перекрикивается со звоном сердца в груди, пока я бегу к двери. Просто прекрасно! Хотела помочь, а вместо этого стала всеобщим посмешищем. Так после этого и помогай людям. Да что с ним такое? В его словах была такая доза презрения, что ею можно было бы убить слона. А ведь я ничего ему не сделала! Я всего лишь пыталась быть дружелюбной. И еще этот взгляд в амфитеатре. Среди всех он выделил меня, будто я особенная. Словно мое лицо он мог узнать среди тысячи. Это не было плодом моего воображения. Другие тоже это видели.

– Похоже, ты не очень понравилась новенькому?

Только не это… Стук каблуков, блеск белоснежных кудрей. Стейси, с двумя прислужницами, тут как тут. Никогда не упускают возможности поглумиться над остальными.

– Может, ты не в его вкусе? Или у него просто нюх на неудачниц.

Разворачиваюсь, но три фигуры преграждают дорогу.

– Постой-ка! Я знаю, в чем дело, – она поднимает указательный палец. – Наверное, он понял, что столкнулся с семейкой чокнутых. В академии слухи быстро расходятся.

– Ага, точно!

В уши врезается сдавленный смешок.

– Чокнутая семейка.

Лизбет и Керолл радостно кивают – бесхребетные моллюски. Только и умеют, что повторять за этой полоумной барби. Никогда не имеют собственного мнения.

– Бедная сиротка с разбитыми надеждами, – она обходит меня кругом, – Интересно, это наследственное? Семейство полоумных Блумов. Может, поэтому папаша предпочел сбежать вместе с грабителями, чем оставаться с вами еще хоть минуту. Хотя не мне его судить.

Тело каменеет, будто меня ударили о кирпичную стену.

– Теперь понятно, почему тебя бросали из школы в школу. Такие, как ты, нигде не нужны.

– Закрой рот.

– Что такое? Правда глаза колет?

– Обо мне можешь говорить что хочешь, но семью трогать не смей.

Стейси заливается хохотом.

– Вы посмотрите, какая смелая. Это тебя новенький так натаскал?

Пытаюсь совладать с закипающим внутри гневом, но это трудно, как никогда. Ладони так и сжимаются в кулаки.

– Забери свои слова назад.

– И не подумаю.

– Забери.

– Иначе что? Ты ведь ничего не сделаешь, – ее длинный, розовый ноготь иголкой врезается мне в грудь. – Никогда ничего не делала и сейчас не сделаешь. Ты здесь лишняя, чокнутая.

Сжатые руки начинает трясти. Пальцы впиваются в кожу до боли. Если она не заберет свои слова, я…

– Что здесь происходит?

Миссис Стедстоун, мой персональный спаситель. Если бы не она, я бы давно натворила глупостей.

– Ничего, – на лице Стейси заиграла улыбка. – Сильвер просто заблудилась. Мы хотели показать ей дорогу.

Миссис Стедстоун обводит присутствующих взглядом. Она прекрасно понимает, что здесь происходит, но каждый раз делает вид, будто ее это не касается.

– Перерыв уже заканчивается. Лучше вам поспешить в классы.

– Конечно, как раз туда мы и направлялись. Еще увидимся, Блум.

Специально выделяет мою фамилию, будто подчеркивая свое презрение. Когда-нибудь я ей отвечу. Она узнает все, что я думаю о ее гиблой компании. Почувствует все, что чувствовала я все эти годы… но это будет не сейчас и не сегодня, когда-то. Возможно… Нет, обязательно.

****

На кухне стоит запах мускуса и хлора, словно кто-то опрокинул бутылку со средством для чистки, которое медленно выедает дыры в полу. Чайник на плите пискляво кричит. Эми с грохотом опускает на стол две чашки. Она всегда сначала кладет сахар, наливает воду и только потом опускает чайный пакетик.

– Тебе зеленый или черный?

Никогда не любила чай, но всегда делала вид, что нравится. Чай – один из немногих поводов провести с ней лишних пару минут.

– Зеленый.

Эми опускает ложку в кипяток, поглаживает ею ободок чашки. Все делает медленно, аккуратно. Она всегда была внимательна к мелочам, если эти мелочи не касаются меня. Проницательная, милая, радушная, дружелюбная, сострадательная – сама добродетель в неразбавленном виде. За это ее все и любят.

– Одну ложку сахара, как всегда?

Что касается меня, мой унылый образ не вызывает столько радости. Минимум неловкость, максимум улыбку из вежливости.

– Ага.

Иногда мне казалось, даже дядя относился ко мне не так, как к ней. С ней он играл в видеоигры. Со мной – только рисовал и читал книги. Он всегда говорил, что я особенная, именно поэтому у меня так мало друзей. Особенные люди обречены на одиночество.

– Добавить молоко?

– Нет.

За последние годы все изменилось. Мы редко видимся. Она пропадает на ночных, дневных и сверхурочных сменах в больнице святой Анны. Приезжает в шесть, уезжает в три, как раз тогда, когда автобус пересекает Мейн-стрит и поворачивает на сквозную улицу, в двух кварталах от нашего дома. Дверь открывается, я спускаюсь по ступенькам, заранее зная, что ее уже нет.

– Извини, сахар закончился.

– И так сойдет.

Дядя – единственный человек, на которого я могу положиться. Но что делать, если тот, кому ты доверяешь, меньше всего заслуживает доверия?

– Ты же не любишь без сахара.

Как объяснить, что я видела? Поверит ли она мне?

– Сейчас принесу из кладовки.

Руку пробивает мелкая дрожь. Пульс отдается в шее с такой силой, будто вены пытаются прорваться через кожу.

– Не стоит.

– Только ключ возьму.

– Да плевать мне на сахар!

Эми застывает у двери.

– Все в порядке?

В порядке, беспорядке, в хаосе. В порядке чего или кого? Воспоминания вспыхивают в голове, словно бомба замедленного действия. Еще чуть-чуть, и это сведет меня с ума. Кто-нибудь, остановите это!

– Извини, это… все нервы. Сложная неделя.

Она понимающе кивает, хоть на самом деле вряд ли имеет представление, о чем идет речь.

– Уверена, ты со всем справишься. Как говорил дядя Ник, победить можно в самые темные времена, если не забывать, ради чего борешься.

Упоминание о дяде проползает по хребту мертвенным холодом.

– Ты… вы с ним общались?

– Он звонил на прошлой неделе.

– Мм… – прочищаю горло. – А когда вы говорили, он не упоминал обо мне?

– Нет, а что? Что-то случилось?

– Да, то есть нет… Просто он давно не звонил. Вот я…

Эми отмахивается рукой. Такой себе жест «да брось» или «не бери в голову».

– Наверняка у него полно дел.

– Наверное.

– Хочешь, я могу попросить, чтоб он заскочил завтра?

– Нет! – вырывается гораздо громче, чем хотелось. – То есть… не нужно его отвлекать. Уверена, он сам даст о себе знать, когда освободится.

Эми опускает на стол пачку крекеров. Теперь она смотрит на меня с опаской.

– Сильвер, ты точ…

– Мне пора, на завтра много работы.

За те две минуты, пока я поднимаюсь в комнату, мое сердце ударяется о грудь столько раз, что даже самый точный метроном не выдержал бы напряжения. Только звук стремительно захлопывающейся за спиной двери помогло ему сбавить обороты. Какой кошмар. Мой дядя пытался меня убить, а сестра думает, что сумасшедшая я. Хотя я не могу ее осуждать. Я сама все еще в этом сомневаюсь. И как мне в этом убедиться, черт возьми, если все вокруг только и делают, что подталкивают меня? Нет. Так продолжаться не может, иначе я точно сойду с ума. Нужно все выяснить, здесь и сейчас. Хватаю мобильный и нажимаю на кнопку быстрого вызова. На другом конце телефона слышатся протяжные гудки. Один, второй, третий, вбиваются гвоздями в крышку моего мысленного гроба, хотя на ней уже и так нет свободного места. Наконец тревожный гул прерывает знакомый мужской голос:

– Церковь святого Павла, смотритель Лоренси слушает.

– Здравствуйте, – прочищаю горло. – Это Сильвер. Мне бы отца Николаса, если он рядом.

– Сильвер?

По спине пробегают мурашки. Почему-то у меня дурное предчувствие.

– Я думал, ты знаешь, где преподобный. Разве вы не говорили?

– Нет. По… почему вы спрашиваете?

– Странно, он уехал в прошлый четверг в Северную Каролину. Сказал, у него там дальний родственник, которого он хотел проведать.

У меня упало сердце.

– Но этого не может быть. Он не мог уехать не предупредив.

– Преподобный сказал, что оставил письмо.

Какое еще письмо? Не было никакого письма!

– Это точно? Вы не ошиблись?

– Нет, я сам проводил его на самолет.

– Вы уверены, что это было на прошлой неделе?

– Да, – подтверждает голос. – Точно, четверг.

Чувствую, как трубка в моей руке начинает дрожать.

– Алло?

Как так? Ведь дядя вчера подвозил меня на своей машине. Если он улетел на прошлой неделе в… Нет, не может такого быть. Я его видела. Тогда зачем он соврал смотрителю?

– Ты еще здесь?

Нажимаю на кнопку отбоя. Тремор в пальцах только усиливается. Зачем ему лгать? Что с ним произошло? Бледное лицо, остекленевшие глаза… Каждое воспоминание приносит буквально физическую боль. Блуждающий взгляд, мертвое выражение лица. Красные прожилки, выступающие вены. Прекрати прокручивать это в голове! Что же с ним произошло? Нет, я не сошла с ума. Нет, мм. Я нормальная, только мысли ненормальные. Все вокруг ненормальные, только не я. Они, он, везде, все. Но не я. Не я.

****

Бессонная ночь прошлась по мне табуном, растоптав желание когда-либо вставать с кровати. Усталость, вялость и апатия – коктейль сегодняшнего дня. Только к ним прибавилось что-то еще. Какое-то необъяснимое чувство осело внутри сгустками сплошных нервов, как гуща на дне кофейной чашки. Предвестие о надвигающейся буре.

Урок живописи. Задание простое – рисунок с натуры. Я выбрала муниципальное здание напротив. Четыре стены, два столба, черепичная крыша со шпилем – даже пятиклашка справился бы. Но у меня не получается. Каждый раз, когда я вырисовываю контур, рука добавляет лишние детали. Вытянутая дверь, круг с циферблатом, на шпиле крест – церковь. Рука комкает рисунок и откидывает в сторону.

– Эм, знаешь, – карандаш ударяет по альбому, – я не могу рисовать того, кого не вижу. Конечно, некоторые художники рисуют портрет по памяти, но я пока такой магией не владею. Так что, – она приподнимает мой подбородок, – мерси!

Изи никогда не отличалась талантом, но тот, кто хоть раз видел ее рисунки, знает: портрет – лучшее, что она может подарить этому миру.

– Почему ее глаза похожи на арахис? – голова Майкла показывается за ее плечом. – Это современное искусство, или ты просто не завтракала?

– Это просто контур, бестолочь.

Я опускаю альбом на столешницу. Не могу рисовать и думать тоже. Как ни старайся забыть произошедшее не получается. Вокруг шумят голоса, двигаются кисти, шуршит бумага под напором грифеля. Но я не здесь. Мысленно я все еще в лесу, среди почерневших стволов, потревоженных сугробов и разбитой в дребезги машины.

– Еще как похожи, гляди, – Майкл дорисовывает в глазах точки, как в арахисовой скорлупе.

– Эй, руки! Вот увидишь, это будет зашибенно. Ты еще не видел мой Тауэрский мост. Когда я его закончу – это будет умереть не встать. Все в классе в трубу выпадут.

В альбоме Майкла возвышается здание академии. Суровые серые стены, прерывистые линии лицевого фасада, готические шпили крутой, островерхой крыши – все вырисовано с точностью, которой позавидовал бы сам да Винчи. Но даже архитектурное мастерство Майкла не позволяет разглядеть моим глазам то, что с недавних пор они видят везде. Купол, часовня, крест – церковь, неприметный бугорок на лице вечно дремлющего Фрейзера.

Хоть я решила оставить все в прошлом, голос совести решением разума не заглушить. И сейчас этот голос вовсю кричит: я должна туда вернуться. Только так я смогу выяснить, было ли это все на самом деле.

Машина проезжала здесь, свернула направо, затем в вглубь леса. Я бреду дальше по лесной дороге по следу размытых воспоминаний. Добраться автобусом до трассы оказалось легче, чем я думала. Куда сложнее найти дорогу, когда вьюга развеяла единственные отблески надежды. Раздавленный куст, покореженные ветви, яма – вроде бы это было здесь. Память уводит все дальше в чашу, заставляя картинки в голове обрастать все большим количеством деталей. Дорога становится тоньше, а нить воспоминаний все туже натягивает нервы. Заметив ободранные деревья, сворачиваю налево. Здесь, точно. Выхожу к громадной ели, метра три в высоту. Ствол, наполовину вдавленный внутрь. Это то самое дерево. Именно здесь машина наткнулась на острые лапы ели! Но… кадиллака нет. Как же так? Куда он подевался? Глаза вылавливают смутное сияние в сугробе. Разгребаю руками снег и достаю кусок покореженного металла. Боковое зеркало дядиной машины. Значит, я это не придумала. Это все было на самом деле! Тогда где автомобиль? Капот расплющен, стекла разбиты, двигатель наизнанку. Она ведь не могла просто так исчезнуть! Тревожные мысли разлетаются в стороны подобно стае перепуганных синиц, уловив эхо отдаленного шума. Хруст веток, слева, справа, впереди. Будто кто-то пробирается сквозь заросли. От страха бегу подальше что есть силы, пока шум не тонет в скрипе снега под ногами, а лес не открывает передо мной свои недра.

Останавливаюсь перевести дыхание и вижу перед собой поляну. Я знаю это место. Господи, как давно я здесь не была. Средняя школа Волсбери, в которой я училась, всего в пяти километрах отсюда. Я часто любила приходить сюда после занятий. Как-то раз я бродила в старом лесу в поисках сморчков и наткнулась на это место. Две колонны, каменные огрызки стен, половина сводчатой арки – все, что пощадило время. В окружении рощи эти ошметки показались мне настоящим кладом, затерянным среди вечно растущей зелени. С тех пор ничего не изменилось. Правда, в последний раз колонны пестрили вьющимися цветами. Сейчас руины погребены под тоннами белой мглы. Воспоминание о школе навеяло о том, что я выпустила из памяти. Мой маленький тайник. Направляюсь к колонне, сажусь на корточки и начинаю рыть до тех пор, пока из-под белой пыли не выныривает контур плинта. Затем цветочный орнамент, за ним четыре плиты. Надавливаю на одну, и та послушно выдвигается, оголяя спинку резной шкатулки. Стоит отодвинуть крышку, как из тени ларчика, словно из самого прошлого выныривает фотография.

Семейное фото, одно из немногих, на котором мы все вместе. Не знаю, почему их так мало, может, из-за нелюбви мамы к фотографированию или из-за того, что папа редко бывал дома. Командировки – неотъемлемая часть работы журналиста. Он часто был в отъездах, брал интервью, собирал факты, писал статьи, смотрел мир. Работа была для него такой же важной частью жизни, как и семья, тогда как для мамы имели значение только мы с Эми. Как трогательно и грустно смотреть на этот снимок. Трогательно потому, что на нем мы выглядим, как настоящая семья. Грустно потому, что в тот день папа в кои-то веки решил отменить поездку и побыть с нами. День, когда к нам в дом ворвались грабители, перерезали горло маме и уволокли папу в неизвестном направлении (нас с Эми мама успела спрятать на чердаке). Единственный день его короткой и такой редкой отсрочки от бесконечных неотложных дел. Лучше бы он уехал.

Зачем хранить вещи у черта на куличках, да еще и посреди леса, спросите вы? Не знаю, наверное, чтоб сделать эти вещи особенными. Покрываясь пылью в ящике стола, вряд ли это фото было бы ценнее спичечного коробка. Именно место делает вещь особенной, не сам предмет. Ныряю рукой в дыру, охапкой выгребаю содержимое. Изначально в мои планы не входило сюда приходить. Я даже не подозревала, что место аварии так близко к руинам. В планах был поиск машины и дяди, но пробегая сквозь рощу, движимые инстинктом самосохранения, ноги сами привели меня сюда. Это похоже на инстинкт паникера. В горящем доме первым делом хватаешься спасать самое дорогое и только потом себя. К счастью, в лесу пожара нет, а в моем тайнике кроме фотографий, маминого обручального кольца и пустого папиного портсигара, спрятан карманный нож. На всякий случай. Засовываю вещи в рюкзак и уже собираюсь бежать к автобусной остановке, когда шорох снега сметает мои планы подобно костяшкам домино.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Дориан вырастает за спиной, словно из воздуха. Откуда он взялся? Я даже не слышала, как он подошел.

– Могу задать тебе тот же вопрос.

И правда. Поляна находится в самом сердце старого леса и в десяти километрах от Фрейзера. За все годы я не видела здесь никого. Тогда как об этом месте узнал парень, недавно переехавший в город? Он осматривает меня с ног до головы и уходит. Сама вежливость и очарование.

– Ты что, так и уйдешь?

Ноль реакции.

– Эй! – бегу за ним следом. – Ты не можешь так уйти. Нельзя просто появиться посреди леса и исчезнуть!

– Можно. Смотри, как это делается.

– Ты так и не ответишь?

– Это я задал вопрос.

– Хорошо, что ты здесь делаешь?

Он оборачивается так резко, что я чуть не налетаю на него.

– Сначала ты.

– Ладно, я кое-что здесь спрятала и пришла это забрать.

Его глаза скользнули к колоннам. Если он следил, значит видел, зачем я пришла. Тогда к чему этот спектакль?

– Твоя очередь.

– Не твое дело.

Он продолжает идти. Я обреченно развожу руками.

– Ты всегда такой дружелюбный или сегодня особый день? Я ничего тебе не сделала.

– Достаточно того, что ты здесь.

– Это ведь ты преследовал меня. По логике я должна злиться.

Он резко оборачивается. Слишком. Каждое его движение, как выточенное острием ножа. На секунду мне даже кажется, что он сейчас что-то бросит в меня.

– Я никого не преследовал.

– Тогда как ты здесь оказался?

– Ты не вправе что-либо требовать.

– А ты не вправе уходить не объяснившись.

То ли удивление, то ли раздражение вспыхивает на его лице. Словно я и вовсе не смею с ним говорить. Да кем этот парень себя возомнил?

– Так что, объяснишь, чем я тебе не угодила?

– Я не желаю иметь ничего общего с Блумами.

С его уст это звучит как низшее из оскорблений, но удивляет меня не это.

– Я не говорила свою фамилию.

Он идет быстрее. Будто хочет в два шага оказаться как можно дальше от меня.

– Эй! – хватаю его за руку и вдруг замираю. Глаза впиваются в его запястье. Сегодня на нем нет перчаток, и теперь я прекрасно вижу, что под ними скрывается: шрамы. От одного только вида на эту изуродованную кожу, меня передергивает от страха. Да здесь же живого места нет! Рука, запястье – все в багровых отметинах, а на ладони темнеет след от глубокого ожога. Что с ним произошло?!

– Боже…

Мое прикосновение действует на него как разряд тока.

– Лес – неподходящее место для прогулок в одиночестве. Это может иметь прискорбные последствия. Ты ведь не хочешь неприятностей?

Он меня запугивает? Даже если и нет, мне все равно лучше отсюда уйти. С этим парнем явно что-то не так. Кто-то, но он точно не самая подходящая компания для прогулок в лесу. Хруст ветки за спиной ломает витающее в воздухе напряжение вместе с моим самообладанием.

– Ты это слышал?

Чувствую, как напрягаются ноги. Готовятся пуститься в бег.

– Кажется, мы здесь не одни.

Шум повторяется, уже ближе. Кажется, я что-то вижу там за кустами. Что это? Мне это не нравится.

– Эй?

Поворачиваюсь и понимаю, что говорю сама с собой. Блэквуд исчез так же, как и появился. Прекрасно. Я снова в одиночестве посреди леса. Или, может, не одна, что еще хуже. Не дожидаясь, пока из-за кустов покажется то, что издавало шум, бегу к дороге и торможу проезжающий автобус. Только опустившись на потертое сидение чувствую, как стихает дрожь в коленях. Что это, черт возьми, было? Как он мог меня оставить? А вдруг там, в роще, притаился медведь или волк? До чего мрачный тип. Хотела бы я знать, зачем он вообще приходил на поляну. Но пока что я знаю только одно: у этого парня явно проблемы.

Сегодняшний день помог мне понять две вещи. Первое – Блэквуд полный псих, который явно что-то скрывает. Второе – я ему не особо нравлюсь. Если уж честно – он меня ненавидит. От одного его взгляда становится не по себе, будто мне вскрывают вены заржавелым гвоздем. Едва появившись в академии, он объявил мне войну, хотя увидел впервые в жизни. Чтоб влюбиться достаточно одного взгляда. А чтоб возненавидеть? Нужно ли больше? Оказывается, нет. Ненависть с первого взгляда.

Ноги скользят по мощеной дорожке. За спиной захлопывается входная дверь. Я дома. Все страхи остались в самом сердце лесной чащи, но не здесь. Здесь я в безопасности. В гостиной, как всегда, встречает Оскар – единственный дневной обитатель этого дома. Вот кто действительно рад меня видеть. Чешу за ухом, поглаживаю пушистый черный хвост, но вдруг сквозь радостное мяуканье вылавливаю дикий для моих ушей звук – шум работающей микроволновки. Включена? Значит…

– Привет. Кофе? – Эми выныривает из-за угла и протягивает мне чашку. На шее гремит связка ключей, золотистые волосы завязаны на макушке в тугой пучок, что свидетельствует о недавнем приходе с работы.

– Ты что здесь делаешь?

– Живу уже двадцать восемь лет как. Ты вроде в курсе?

– Я не об этом. Разве ты не должна быть на работе?

– Взяла выходной.

– Сегодня что, Рождество?

– Брось, это так удивительно?

– Вообще-то, да. Не помню, когда последний раз заставала тебя дома.

Оливковые глаза потупляются в пол, боясь повстречаться с моим взглядом. И не нужно, я и без этого чувствую всю гамму ее неловкости.

– В последнее время я и вправду много работала.

Ну вот. Теперь я чувствую себя виноватой.

– Ладно, не бери в голову.

– Так ты кофе будешь или нет?

Забираю чашку и жадно отпиваю. Уф, горячий.

– Ты чего так поздно? Занятия закончились два часа назад.

– Решила пройтись после занятий.

– Знаешь, эта привычка гулять в лесу рано или поздно может плохо закончиться, – она плюхается на диван и включает телевизор.

На экране местного канала мелькают знакомые улочки. Бетонный короб академии,

фонтан в сквере перед городской площадью и готическое здание с крестом над массивной дверью. Церковь, в которой я еще недавно укрывалась от снегопада.

«…происшествие, которое заставило жителей мирного городка Фрейзер содрогнуться от ужаса…»

– Громче!

Эми нажимает на кнопку пульта.

«…было найдено местным жителем. Установить личность удалось по опознанию свидетеля. Николас Неймон, местный священнослужитель был найден мертвым в глубинах старого леса, неподалеку от четырнадцатого шоссе случайным прохожим».

– Вечером я выгуливал собаку, – на экране мужчина с залысиной нервно потирает подбородок. – Обычно я не захожу далеко, но в этот раз Кори потянула меня в самую чащу, словно напала на чей-то след. Я долго не мог понять, куда она меня тянет, пока не увидел… Это было ужасно. Преподобный был милейшим человеком. Никогда бы не подумал, что кто-то способен на такое.

«На руках погибшего, – продолжает репортер, – обнаружены многочисленные царапины, нанесенные тонким предметом. По предварительному заключению смерть наступила около пяти дней назад. Причиной смерти стало обескровливание. Подробные сведения будут объявлены после экспертизы. В связи с данным событием, мы настоятельно рекомендуем всем жителям Фрейзера держаться группами и не ходить в лес без сопровождения».

Как-то раз в детстве мы с Эми посчитали забавным взобраться на трухлявый дуб неподалеку от дома. Начали карабкаться, не обращая внимания на пронзительный треск – предупреждающий звоночек. Эми не добралась и до середины, зато я вскарабкалась на самую верхушку, вот только ветка не выдержала веса и рухнула прямо под моей ногой. Мы посыпались вниз, как желуди. Эми была ниже и благополучно спрыгнула на землю. А вот я слетела с десятиметровой высоты. Удар о землю был таким сильным, что меня оглушило. Горло перехватило, сердце подпрыгнуло до самого горла, и мне даже показалось, что я сейчас его выплюну. Я не могла ни дышать, ни говорить, ни двигаться. Было непонятно, где я и что происходит. Сейчас я испытала то же самое, только раскололось не дерево, а моя жизнь. Дядя Ник мертв. Неужели это правда?

Но ведь это невозможно. Он не мог умереть пять дней назад. Во вторник он подвозил меня домой. Всего два вечера назад я сидела с ним рядом в машине. Как они могут говорить, что он тогда был мертв? Они ошиблись. Эти чертовы репортеры ошиблись! Или… ошибаюсь я? Но, если он умер за три дня до нашей встречи, кого я тогда видела в лесу?

По спине волнами прокатился страх. Старый лес. Я была там сегодня и не одна. Кроме меня там был еще кое-кто. Человек, появившийся в городе накануне странных событий и чье загадочное исчезновение не может не бросать тень на его личность. Человек, при одном виде которого уже хочется набрать номер местного отделения полиции. Блэквуд. Связан ли он с убийством дяди? Мне бы очень не хотелось в это верить, но будем честны. Он не так давно приехал во Фрейзер. Никто о нем ничего не знает. Сам его внешний вид не внушает доверия. А еще эти следы на его руках. Что это за садистские отметины? Откуда они и имеют ли отношение к ранам на руках дяди, о которых говорилось в репортаже? Тягостное чувство вновь засосало под ложечкой. С самого утра оно не давало мне покоя. Как бы ни пыталась, я не могла понять, что это за чувство. Теперь знаю: это было предчувствие.

– Пообещай мне, что больше не будешь гулять в лесу, – шепчет Эми. – Обещай мне.

– Обещаю.

****

Утро четверга. Первый ряд амфитеатра пустует. Блэквуд не пришел на занятие, чем только подкинул дров в постепенно разгорающееся пламя подозрения. После последней встречи у меня есть все основания подозревать его если не в убийстве, то хотя бы в укрытии информации. Его поведение в кафетерии, слова в лесу, выражение лица, взгляд – все буквально плещет ненавистью в мою сторону. Ненавистью, истоки которой остаются загадкой. Изи опаздывает. Я сижу одна на последнем ряду. Когда она появляется, миссис Стедстоун вовсю глаголет об истории происхождения стилей. Взгляд Изи подтверждает то, на что я надеялась весь вчерашний вечер, – она знает.

– Ты смотрела вчера новости? – она садится рядом.

– Мы с Эми смотрели.

– Боженьки, это так ужасно. Кто мог сотворить такое с преподобным?

Связки сжимаются комом.

– У меня есть предположение…

– Мисс Блум, – прерывает наш разговор преподаватель, – что такое важное вы нашли, чтоб так открыто игнорировать занятие? Или вы считаете, что происхождение стилей не достойно вашего внимания?

Миссис Стедстоун смотрит на меня, а вместе с ней и пол-аудитории. Пытаюсь заговорить, но голос проваливается куда-то в живот вместе с моей уверенностью.

– Мы продолжим, если вы не против.

– В кафетерии.

Изи молча кивает. Ее лицо сосредоточено как никогда, но поджатые губы выдают то, что она так умело пытается скрыть: она взволнована не меньше меня.

– Я должна тебе кое-что рассказать, – выпускаю скопившееся внутри напряжение, усаживаясь за столик. – Я встречалась с дядей за пару дней до того, как он… Как все произошло. Во вторник вечером он подвозил меня домой и…

– Мать моя оперная дива… Ты видела его за день до убийства?!

– Да, но это…

– Как? Что ты вообще делала вечером в церкви?

– Не имеет значения, – потираю переносу, – Важно то, что дядя был не в себе. Он выглядел необычно и вел себя странно. Говорил какие-то небылицы, что я особенная и скоро за мной придут…

– Стоп. Кто за тобой придет?

– Не знаю. Мне кажется, он бредил. Может, его кто опоил или еще что-либо…

– Спокойненько, Сив. Дыши глубже.

Впиваюсь руками в край стола. Пальцы начинают болеть от напряжения.

– Ладненько. Кроме этого ты не заметила ничего странного? Запаха алкоголя или…

– Да он весь был клубком странностей! Он вел себя так… Я не знаю. Он был сам не свой, будто с ума сошел.

– Думаешь, он хотел увезти тебя от преследователей?

– По правде говоря, я не знаю, что думать.

– Я… просто… очуметь! Это же ужасно! – едва выдыхает она, хватаясь за голову. – Это даже хуже, чем заплатить три тысячи баксов за сумочку от Dior, а получить дешевую китайскую подделку.

Наконец я добилась того, ради чего и был затеян разговор – взаимопонимания. Кажется, теперь Изи поняла, каково мне сейчас. И, принимая во внимание ее беглый взгляд, побывавший за последнюю пару секунд во всех уголках кафетерия, у нее нет ни малейшего понятия, что с этим делать.

– Боженьки, – ее рука со свежим маникюром вцепляется в сумку, – мы должны сию секундочку сообщить об этом полиции.

– Что? Нет!

– Нельзя о таком умалчивать!

– Но и рассказать тоже! Никто мне не поверит.

– С какого тарарама?

Самое время придумать, как намекнуть ей о нестыковке во времени. Ведь кто поверит, что дядя подвозил меня во вторник, если его официально объявили мертвым с субботы.

– Понимаешь, – нервно откашливаюсь, – у меня мало доказательств, что мы виделись. Если честно, их нет.

– Да ты прикалываешься что ли! И о чем ты только думала?

Может, она и права. Нужно было сразу обратиться в полицию. Тогда мне удалось бы… Стоп. Удалось что? Объявить, что я проблемный подросток с тараканами в голове? В репортаже ясно сказано: дядя Ник убит пять дней назад. А, значит, тот человек в машине, кем бы он ни был, не мог быть им.

– Это еще не все. Вчера я гуляла в старом лесу и наткнулась там на Блэквуда.

– Что?! Как он… ты… Что вы там делали в лесу? То есть что ты там забыла?

– Главное, что он там был. Думаю, он имеет к этому всему отношение.

– Почему ты так решила?

– Он был на месте преступления, как раз в тот день, когда нашли тел… – язык заплетается в узел об одной лишь мысли об этом слове, – нашли дядю. И я понятия не имею, зачем.

– А ты-то чего там вертелась, грибы собирала?

– У меня были причины.

– С чего ты взяла, что у него их не было? Может, он просто вышел прогуляться, осмотреть райончик, так сказать.

– Да, а сегодня не появился на занятиях.

– Лапочка, – она наклоняется ко мне через стол, – на улице минус двадцать четыре. Пол-академии не пришло. Будешь обвинять парня в том, что у него есть инстинкт самосохранения?

– Изи, я серьезно.

– А я что, шуточки здесь шучу? Стейси похожа на барби-переростка. Див из параллельной группы играет на банджо. Майкл носит кожаные брюки. А кто-то гуляет один в лесу. Вокруг полно фриков, но ты не можешь обвинять первого встречного в убийстве только потому, что тебе не нравится его вид. Речь ведь идет не о простом розыгрыше. Мы ведь говорим об… – она оглядывается через плечо, словно боится, что нас кто-нибудь услышит, – об убийстве. У-би-й-стве!

– Я знаю, но…

– Ты слышала, как умер преподобный? У него выкачали кровь. Его руки все в порезах. Каким межеумком нужно быть, чтоб дойти до такого?!

Она качает головой, словно откидывает непрошенные мысли, и берет мою руку.

– Ясненько, ты в шоке, но я не хочу, чтоб ты еще больше намудрила. Речь ведь не только о тебе. Ты можешь подкинуть свинью ни в чем не повинному парнишке! Поэтому возьми себя в руки и выброси это из своей темной головки. Лады?

В горле сжимается комок вины. Может, она и права. Может, мои переживания необоснованные, но в такой ситуации сложно размышлять логически. Когда родного человека находят мертвым в лесу, непроизвольно начинаешь подозревать весь город. Но, как ни старайся, интуиция твердит иначе. Не могу описать причину этого беспокойства, но с этим парнем что-то не так. Я это чувствую и обязательно выясню что.

****

На следующий день на наши с Эми головы обрушивается лавина вопросов от полиции, на которые приходится отвечать, хоть и сквозь зубы. «Нет, я не видела его больше недели. Не знаю, где он был и почему в церкви сказали, что он улетел в Северную Каролину. Понятия не имею, кто мог с ним такое сделать». На вопрос, были ли у него враги, молча качаю головой. Какие враги? Он ведь был служителем церкви, а не главой американской мафии, и еще добрейшей души человеком. Вряд ли он мог кому-то насолить.

Не знаю – этим ограничивается большинство моих ответов. Да и что я могу сказать? Отец Ник? Ах да, видела. Подвозил меня домой на прошлой неделе, завез в лес и пытался задушить, неся какую-то чушь о ключах и границе. Обычный вечер, ничего особенного. Полицейский не перестает сыпать вопросами, которые дела вовсе не касаются. Просто ему понравилась Эми. Он от нее ни на шаг не отходил. Когда я вернулась из кухни, он уже выдохся и удалился со своей командой живодеров. Это был самый сложный день, день допросов, день воспоминаний, день похорон. Все прошло тихо, родственников у дяди немного, зато жителей Уинтер Парка пришло на мессу немало. Не зря ведь говорят, что его любил весь город. Такими словами просто так не бросаются.

Следующая неделя пролетела, как падающая звезда перед глазами, быстро и незаметно. И почти так же безнадежно. Затем дни после нее, длинные, муторные, бесконечные витки, тянущиеся сплошной витой лентой, на которой хочется повеситься. Каждый день, словно уже прожитый, проходил по заранее написанному сценарию. Просыпаюсь. Еду на занятия. Возвращаюсь домой. Делаю домашнее задание, ем, ложусь спать в пустом доме, в котором развеялся уют. Он, словно запах от домашнего имбирного печенья. Всегда стараешься сохранить его подольше, но стоит кому-то один раз открыть дверь, как он сливается с кислородом, утопая в примесях терпкой обыденности.

С того дня, когда мы узнали о гибели единственного родственника, Эми еще больше отдалилась. С головой нырнула в пруд рабочих ночей и будней. Будто до этого было мало. Я и раньше ее почти не видела, теперь и вовсе словно живу одна. Когда родители были живы, все было по-другому. Дни рождения запоминались на всю жизнь. В отличие от Эми, мама никогда не забывала, когда я родилась, сколько мне лет и какой торт я люблю. А папа всегда старался позабавить меня милым, но бесполезным подарком. Как-то раз он привез мне из командировки целого слона. Игрушечного, конечно, с крошечным пластиковым барабаном. Мне показалось странным, что слон играет на ударном инструменте. Помню, я сказала ему, что барабан слишком мал для того, кто может раздавить полквартала, но он только посмеялся. Эту игрушку я до сих пор храню в шкафу, хоть она совсем потрепалась и выцвела. Теперь и дяди не стало. Я одна, снова. Со дня похорон прошло одиннадцать дней, а по ощущениям – полжизни, за которые я повзрослела, состарилась, умерла и вновь родилась, но уже не такой, как прежде.

Поиски виновного длятся до сих пор, но надежда тает быстрее снежных сугробов после ноябрьского ливня. У следствия нет зацепок. На месте убийства не найдено ни улик, ни следов, ни отпечатков пальцев. Поэтому полиция Фрейзера не нашла ничего лучше, как выдвинуть единственную возможную, но заведомо ложную версию – самоубийство. К такому выводу их подтолкнули результаты экспертизы. По заключению медэксперта на теле дяди присутствуют как свежие шрамы, так и многолетней давности. Напрашивается вывод, что он сам их наносил, регулярно, хотя это, конечно, полная чушь. Просто перспектива тратить время на расследование убийства священника в захудалом городишке вроде Уинтер Парка, да еще и в преддверии Хеллоуина, полиции не по душе. Отсутствие улик плюс желание закрыть дело равно самоубийство. Вот только поверить, что дядя уже многие годы страдает селфхармом5, выше моих сил. Мысль, что законопослушный служитель церкви изрезал себе кожу на руках, не уживается в голове ни одного здравомыслящего человека в городе. Как они вообще могли предположить подобное? Он же был священником! Он бы никогда не сделал подобного просто так или, что еще хуже… ради удовольствия. Если бы только они перестали заниматься ерундой и принялись за дело. На самом деле полиция здесь ни при чем. Просто они не в силах во всем разобраться. Когда дело находит на странность, логика – не лучший советчик. Только

немыслимые и совершенно абсурдные догадки могут привести к решению.

Две недели, четырнадцать дней, сто шестьдесят восемь часов – и ни одного без мысли о новеньком. Не могу выгнать его из головы. За это время он там прочно засел, увяз в паутине мыслей. Теперь все они только и крутятся вокруг его таинственной персоны. В академии он больше не появлялся. В другой ситуации это бы меня только обрадовало. Но теперь, не знаю, что и думать. Сначала он появляется на поляне, о существовании которой ни одна душа (кроме моей) не знает. Прыскает что-то едкое насчет Блумов и исчезает. И все это в тот день, когда тело дяди… И потом эти следы. Я почти уверена, что такие же шрамы были и у дяди. Правда, нам не разрешили его видеть. Его хоронили в закрытом гробу. Но я знаю, что эти отметины на руках не могут быть простым совпадением. Что, если Блэквуд… и вправду убийца? Или он с ним в сговоре? «Ты последний человек, от которого я принял бы помощь». Столько желчи в одном слове, словно у него ко мне особое чувство ненависти. Такое впечатление, что он знал, кто я еще до того, как мы встретились. Хотя не думаю, что такое возможно. Он переехал недавно. Уинтер Парк по праву считается самым холодным местом в США. Количество жителей в нем не дотягивает и до тысячи, зато белок не сосчитать. Вряд ли в этом захолустье он первым делом изучил родословную местных. Может, у него здесь связи? Или родственники? Или я плавно и уверенно скатываюсь в пучину сумасшествия. Да здравствуй лечебница для душевнобольных Фрейзера.

С коридора доносится звон тарелок. Эми вернулась с ночной смены. Мчусь к ней так быстро, что чуть не спотыкаюсь на лестнице. К счастью, перила этому препятствуют. Забегаю на кухню и вижу нечто из ряда вон выходящее: шесть часов утра, моя сестра готовит завтрак. Вооружившись лопаткой в одной руке и кофеваркой в другой, Эми готовит панкейки и кофе. Вернее, пытается. Пока она заталкивает зерна в кофемолку, блинчики подгорают. Кажется, я открыла не ту дверь и попала в параллельную вселенную. Что дальше, Изи бросит клубы и всерьез возьмется за учебу? Думаю, это будет первым предзнаменованием Апокалипсиса.

– Конец света близок? Иначе как еще объяснить, что ты встала за плиту.

– И тебе привет, – она улыбается. – Я думала, придется вызывать пожарных, чтоб разбудить тебя.

Не помню, когда Эми последний раз была в таком воодушевленном настроении. Кажется, улыбка сошла с ее лица в тот день, когда мы похоронили родителей. Это одновременно удивительно и странно, учитывая недавние события.

– Не знала, что ты умеешь готовить.

– И правильно, потому что я не умею.

Глядя на черные, как сажа на стенках камина после недели непрерывного использования, блинчики, в это несложно поверить. Но не мне судить. Мои навыки кулинарии с легкостью бы поместились в брошюру «Двадцать один способ поджарить яйцо, не поджигая дом».

– Как учеба?

– Не так уж плохо, если не считать, что нас заставляют называть черчение искусством.

Эми насмешливо фыркает. Только сейчас замечаю, какая она бледная. Глаза поблекли, под веками залегли тени. Кто-то явно перебарщивает с ночными сменами.

– Выглядишь…

– Уставшей?

Она вдруг вспоминает, что оставила сковороду на плите, и переворачивает дымящийся завтрак.

– Измотанной. Ты слишком много работаешь.

– Все нормально.

– Эми, я не хочу, чтоб ты…

– Я сказала, все нормально!

Она громко опускает тарелку на стол.

– Извини, я… мне нужно отдохнуть.

Что это с ней? Эми никогда не повышала на меня голос. И не готовила. Обычно мы обходились пиццей и полуфабрикатами. С чего это она вдруг решила стать суперхозяйкой?

– Как скажешь.

Дверь за спиной скрипит. В щелочке выныривает вытянутая черная мордочка.

– Привет, пропажа.

Оскар замирает у двери.

– Ну же, иди ко мне.

Не двигается. Глаза округлены, шерсть на спине дыбом. Смотрит в сторону, будто привидение увидел. На что он смотрит?

– Ты чего, дружок? Что там?

Наверное, где-то за тумбой притаилась мышь. Но он смотрит не на пол. Он смотрит… на Эми. Долго, неотрывно, не моргая. Затем злобно шипит и убегает.

– Что это с ним?

– Может, на солнце перегрелся?

Ну да, на солнце. За окном минус двадцать два. А кто-то явно переработал. Странно. Оскар всегда был ласковым, особенно к Эми. И что это на него нашло?

– Так ты завтракать будешь?

****

Вот оно – утро следующего дня, и на дворе ни снежинки, а я так надеялась, что именно в этот день метель сотрет с карты все дороги к академии, ведь сегодня долгожданная репетиция Дня памяти. Долгожданная для Изи, ужасающая – для меня. Черт бы побрал метеорологов с их обнадеживающими прогнозами. На часах десять часов две минуты, а, значит, меньше чем через четыре часа я должна быть на репетиции. Господи, дай мне сил пережить этот вечер, и я клянусь, что больше не буду опаздывать на лекции мистера Вольтмана.

– Лампы повыше! Цветы в каждом углу! Больше шариков! Это же званый вечер, а не гаражная вечеринка с пластиковыми стаканчиками!

Пятнадцать тридцать. Репетиция началась полчаса назад, а у меня уже едет крыша. Джуди Моррисон – организатор вечера. Она из параллельной группы, так что я ее плохо знаю, но могу сказать точно: организаторские способности убивают человечность и превращают тебя в монстра, готового расчленить тебя за неправильный выбор цветка и выдавить из тебя последнюю каплю крови лишь бы только закончить рекламный плакат.

Пытаюсь держать себя в руках. Оказывается, это не так-то просто, когда к тебе относятся как к носильщику цветочных горшков. Еще и подол платья путается под ногами. Да, кстати. Сегодня мы репетируем главный выход. Все курсы спускаются в зал по центральной лестнице, начиная от первого и заканчивая последним четвертым курсом. Стало быть, всех младшекурсников заставили надеть вечерние наряды (в том числе и меня). Только организаторы забыли упомянуть, что для вечеринки потребуется пара, иначе я бы уже увильнула.

– Я могу побыть твоим кавалером на этот вечер, – отзывается Майкл, – если ты не против.

– Думала, ты предложишь Изи.

– Вообще-то, – он потирает затылок, – я ей не очень-то подхожу. К тому же у нее есть парень…

А вот и он. Эштон Морвик – футболист, полузащитник, нынешняя пассия Изи. Метр девяносто два, роскошные рыжие волосы, бицепсы в два шара, а в голове – одна извилин, да и то прямая. Не знаю, что Изи в нем нашла. По сравнению с ним Майкл просто золото.

– Тогда, – опускаюсь в реверансе, – почту за честь.

Две минуты на подготовку, и мы с Майклом скользим по ступенькам в зал. Голову вверх, грудь вперед, плечи ровные. Все как учила Изи. Боюсь только наступить на платье и все испортить. Ступенька, еще одна. Не так страшно, даже приятно. Если бы только все не пялились на нас так, словно от этого зависит жизнь всей академии. Изи ухмыляется внизу. Либо все не так плохо, либо хуже некуда. Смотрю на нее, чтоб не растеряться. Вдруг замечаю тень в углу. Там, за колонной. Кто-то наблюдает за нами вдали ото всех. Это немного… жутко. Наступаю на узорчатую ткань подола и чуть не качусь вниз. К счастью, Майкл вовремя подхватывает меня за локоть. Организатор тяжело вздыхает.

– Ради бога, уберите их кто-нибудь.

Ну вот, я все испортила, чего и следовало ожидать. Майкл отводит меня в сторону.

– Не так уж плохо получилось.

– Издеваешься? Я чуть не пересчитала все ступеньки подбородком.

– Уверен, выглядело не так печально, как ты думаешь.

– Даже хуже.

Снимаю с груди брошь в виде цветка и кладу на стол.

– Зря я согласилась. Мне здесь не место. У меня даже достойной пары нет.

Язык застревает между зубов, правда, поздно.

– Извини, я вовсе не это хотела сказать…

– Не утруждайся. Пойду займусь чем-то достойным. Веселись.

Он оборачивается и уходит в зал.

– Нет, я не это имела…

Но фигура Майкла уже теряется среди декораций. Молодец, Блум. За один вечер две оплошности. И как тебя только угораздило здесь оказаться? Среди длинноногих старшекурсниц ты со своим лилипутским ростом выглядишь посмешищем. Пора посмотреть реальности в глаза и уйти, пока еще не все потеряно. Оборачиваюсь и чуть не вскрикиваю от неожиданности. Прямо за моей спиной не кто иной, как Блэквуд. Собственной персоной. Откуда он только взялся?

– Что ты здесь делаешь?

Его не было в академии целую вечность. С того дня в лесу прошло почти две недели. Я думала, его исключили. Почему он вдруг появился именно сейчас?

– Есть разговор.

– Думала, ты меня избегаешь.

– Нет.

– В последний раз ты исчез в мгновение ока, оставив меня одну посреди леса. Поправь, если я не права.

– Ты пошла в лес одна задолго до столкновения со мной.

Конечно. Не хватало еще оправдываться перед ним.

– Нужно поговорить.

– А мы что делаем?

– Наедине.

Еще чего! Уж с кем с кем, а с ним наедине в закрытом помещении я точно не останусь.

– Нам не о чем с тобой говорить.

– Это не просьба.

Он хватает меня за локоть и тащит за собой.

– Отпусти!

– Это важно.

Что это с ним? То он плюет злобой в лицо, то хочет поговорить о чем-то важном. В конце концов, о чем нас с ним говорить? И вдруг меня осенило. Он был на поляне. Возможно, он видел, что я искала дядину машину. Что, если он нашел ее раньше меня? Я обязана это выяснить.

– Ладно.

Мельком осматриваю зал. На лестнице спускаются пары. В центре Изи с девчонками колдует над декорациями. В углу за колоннами никого нет. Жестом указываю Блэквуду следовать за мной.

– Что ж, – прячусь за мраморную каннелюру, – о чем ты хотел поговорить?

– Тебе грозит опасность, здесь, сегодня.

– Что?

– На тебя ведется охота.

Это уже становится странным. Зря я пошла с ним.

– Что ты несешь?

– Тебе нельзя здесь оставаться.

Он начинает меня пугать. Такое ощущение, что он не в себе. Все это кажется до боли знакомым.

– И что такого страшного должно произойти, по-твоему?

– Эта информация не подлежит разглашению. Нужно уходить.

Воспоминания ярче вспыхивают в голове. Это не может повториться. Только не это. Он говорит прямо как…

– Промедление недопустимо. Они скоро…

«…будут здесь, – выныривает из подсознания. – Он придет за тобой, когда ты меньше всего будешь ждать. Ты ключ».

– Я ключ, – шепчу про себя. – Они придут забрать меня.

– Что ты сказала?

…как дядя. Он говорил то же самое. Слог в слог, слово в слово.

– Граница падет…

– Откуда ты это знаешь?

Но как? Откуда он может это знать? Что, черт возьми, происходит?

– Почему ты повторяешь за ним?

– За кем?

– Не прикидывайся! Это шутка? Какой-то тупой розыгрыш, да? Это не смешно!

– Ты должна пойти со мной.

– Я никуда не пойду!

Он перекрывает мне дорогу.

– На это нет времени.

– Да ты просто чокнутый! Не знаю, какую игру ты затеял, но с меня довольно. Оставь меня в покое!

Не успеваю сделать и трех шагов, как запястье сжимается от боли.

– Пусти! Мне больно!

Бью его в грудь, но он не реагирует. Пальцы впились в кожу тисками, плечи замерли,

глаза уставились в одну точку, словно заметили что-то, чего здесь быть не должно. Медальон. Он смотрит на него, словно загипнотизированный.

– Откуда это у тебя?

– Не твое дело.

– Это не твое. Отдай его.

Страх уступает место раздражению. Да кем он себя возомнил? Угрожает, а теперь еще и требует отдать ему единственное, что дядя просил хранить, как зеницу ока? Черта с два.

– Не дождешься.

Не проходит и секунды, как его рука дергается к моей шее. Хватаю медальон и зажимаю его в ладони так крепко, как только могу.

– Ты готов сорвать его с моей шеи силой, да что с тобой такое?! – слова прозвучали намного громче, чем я хотела. Все присутствующие в зале обернулись на крик.

– Что здесь происходит, черт подери? – Майкл вырастает за спиной Блэквуда. – Все нормально?

– Все отлично. Я как раз собиралась уходить.

Проскальзываю мимо Майкла, даже не удостоив взглядом. Знаю, он помочь хотел, но сейчас мне на это плевать.

– Сив, подожди! Как ты доберешься домой? Сив!

Но я не слышу, потому уже бегу по коридору. Только здесь, в темноте сумеречных ламп и тишине, нарушаемой лишь дребезжанием моего растерянного сердца, я могу наконец выпустить все, что неделями копилось внутри, грозясь разорвать и без того истонченную нить моего самообладания. Обида, грусть, отчаяние, непонимание – острые капли, режущие раскаленные от унижения щеки подобно лезвию ножа. Зачем он так со мной? Чем я это заслужила? Я его обидела? Унизила? Недооценила, оскорбила, высмеяла? Что? Почему он так меня ненавидит?! Сажусь на пол, обхватываю себя руками. Мне так плохо, что хочется завопить на весь голос. Только вряд ли это что-либо изменит. Боже, будто в моей жизни без того мало проблем. Не проходит и дня, чтоб задиры не впились в меня своими львиными когтями. А теперь еще и он… и дядя. Слишком много событий для одного месяца. И что особенного в этом дурацком медальоне? Смотрю на переплетающийся металлический цветок, когда вдруг слышу стук на другой стороне коридора. Что это было?

– Там кто-нибудь есть?

Ну вот, снова тот самый шум. Может, это Майкл?

– Майкл? Это ты?

Глупый вопрос. Будь это Майкл, он бы уже мчался ко мне на всех парах. Он совершенно не умеет подкрадываться. В отличие от Блэквуда. Уверена, он только и ждет, как застать меня врасплох, и, если он сейчас появится, можно даже не кричать. Медленно иду вперед. Звук возобновляется, такой глухой, отдаленный, ритмичный, будто шорох чьих-то ботинок.

– Кто здесь? – хватаюсь за ручку ближайшей двери, но она не поддается. Все классы заперты. Занятия давно закончились, и в академии не осталось никого, кроме участников Дня памяти. Внутри зарождается дурное предчувствие. Бросаюсь бежать, на ходу достаю из кармана телефон.

– Эми, давай…

Один гудок, три. Шаги становятся все громче.

– Ну же, возьми трубку…

Сердце начинает биться в удвоенном темпе. Шестой гудок, седьмой…

– Пожалуйста…

Спускаюсь по главной лестнице. Вижу дверь главного входа и… Абонент недоступен. Оставьте сообщение после звукового сигнала.

– Черт!

Выбегаю на улицу и не знаю, что делать. Машины-то у меня нет. Сердце выпрыгивает из груди, словно хочет пуститься в бегство без моего участия. Бегу к парковке.

Хруст снега под ногами сливается с моим сбитым дыханием, воем ветра, ревем мотора и… Стоп. Мотора? Чуть не поскальзываюсь на заледенелом асфальте. На остановке стоит автобус. Последний! Я должна успеть. Мчусь к нему сквозь сугробы, машу руками водителю, как сумасшедшая. Должно быть, он так и подумал, увидев девушку в платье поверх джинсов среди зимы, но это неважно. Главное, что я уже внутри, еду домой,

подальше от академии и от этого ужасного вечера.

****

На меня вдруг обрушилась такая усталость, о существовании которой я не подозревала. Не знаю, как я только добралась домой. Но каким-то образом, переступив порог, я оказалась в своей постели. Стоило только сесть в автобус, как голова помутилась. Наверное, нервы окончательно порвались под натиском стресса. Глаза закрываются, как только голова касается подушки. Правда, ненадолго. Не успеваю расслабиться, как сон прерывает грохот снизу. Что это за шум? Словно кто-то двигает стулья по всему дому.

Подскакиваю на кровати и даже не замечаю, как оказываюсь у двери. Эми вернулась? Нет. У нее сегодня ночная смена. Тогда что? Мысли в голове сменяют друг друга с невероятной скоростью. Оскар? Изи? Вряд ли кот смог бы наделать столько шума. А Изи не пришла бы без предупреждения. Стоит ли проверить? Поскольку я одна дома, вариантов немного. Проскальзываю в коридор, захватив с собой мраморную статуэтку с комода. Вряд ли этим можно ранить, а оглушить легко. Иду к лестнице. Стараюсь не делать резких движений, но старая древесина предательски скрипит под ногами. Каждая ступенька как сигнальная ракета. Боже! Не проще ли закричать на весь дом «Я здесь! Все сюда!» Последняя ступенька – и я у входной двери. Дергаю изогнутую ручку – заперто. Ключ висит на крючке справа. Окно в прихожей цело, в гостиной и столовой тоже. Стулья задвинуты к столу, стеклянные шкафы не пострадали, посуда на месте. Тогда что это был за шум? Выглядываю на улицу – и вдруг снова рокот. «Кухня», – вдруг понимаю. Единственная комната, которую я не проверила. В глаза бросается блеклое сияние под дверным полотном. Там кто-то есть. Все внутри съеживается, будто старый осенний лист. С каждым шагом колени все сильнее дрожат, как и рука на статуэтке. Соберись. Ты должна это сделать. Это твой дом, и никто не вправе вламываться в него. Замираю перед дверью, прислушиваюсь. Тихо. Даже мое дыхание тонет в нагнетающей тишине. Глубокой, тягучей, бездонной. Такой густой, словно в нее можно засунуть руку, как в перчатку. Нужно действовать. На счет три. Один. Сжимаю пальцы на мраморе до боли. Два. Перестаю дышать. Три. Рука нависает над дверной ручкой и…

– Осторожно! – статуэтка застывает у распахнутой двери, прямо перед лицом у… Эми?

– Эми? Ты ведь должна быть на дежурстве!

– Я попросила отгул. Подумала, неплохо побольше времени проводить вместе.

– Не могла предупредить? Я тебе чуть голову не снесла!

– Успокойся, – она опускает мое импровизированное оружие. – Все хорошо.

Поверить не могу! Я тут такое представляла. Неужели нельзя было позвонить?

– Но ведь входная дверь заперта изнутри. Как ты…

– Через заднюю.

В груди по-прежнему все вжимается в точку. Не то чтоб я не рада ее видеть. Просто это… необычно. Эми отпросилась с работы, прокралась через заднюю дверь, чтоб побыть со мной? Она даже на мой день рождения не брала отгул. Отправила мне подарок курьером – ванильный торт с надписью «С шестнадцатилетием, сестренка!». Только мне было семнадцать, и я ненавижу ваниль.

– Ты не рада?

– Да, то есть нет. Просто это… неожиданно.

Эми не сводит с меня глаз. За ее спиной вовсю кричит закипающий чайник. Что-то в ее внешности кажется мне непривычным. Темные круги, пересохшие губы, кожа такая тонкая и бледная, как кусок промокшей под дождем кальки. Она как будто…

– Ты не заболела?

– Это все переутомление.

Она забирает чайник с плиты.

– Кофе?

– Ага.

Сажусь за стол. Чувствую, как пылает мое лицо. Наверное, от стыда. Еще бы – наброситься на Эми со статуэткой. Как глупо это выглядело со стороны. Неудивительно, что она думает, будто со мной не все в порядке.

– Как учеба?

Вздыхаю, но отвечаю лишь:

– Нормально.

Не рассказывать же о Блэквуде, который преследует меня и накаляет и без того гнетущую обстановку. С чего это Эми вдруг интересуется делами в академии?

– Как дела на работе?

– Как всегда, – она достает со шкафа чашку, – что там может произойти?

Кроме умирающих пациентов и семей, страдающих от боли утраты? И правда, скукотища.

– Раньше ты так не говорила. Ты же любишь работу.

– Рано или поздно все надоедает, но быстрее всего наскучивает то, что любишь сильнее всего.

Странно слышать это от Эми. Скажи это Изи или Майкл, я бы даже не обратила внимания. Но Эми. Она всегда обладала исключительной чуткостью, стремилась помогать людям, а если не могла, то мучилась от чувства вины. «Все хорошо» в ее мире означает что-то вроде «сегодня никто не умер или, по крайней мере, мне об этом неизвестно».

– Ты голодна?

– Не оче…

– Я сделаю бутерброды, – она открывает холодильник. – Тебе с сыром или ветчиной?

– Вообще-то, я не…

– Значит, с ветчиной.

Да что это с ней? Не дает мне и слова вставить. Она никогда не вела себя так… холодно. И что это за запах? Будто в доме кто-то умер.

– Что это за вонь? – зажимаю нос. – Отвратительно.

– Продукты испортились. Пришлось выбросить.

– Ты на меня сердишься?

– Нет, – тарелка с грохотом опускается на кухонную тумбу, – с чего это?

– Ты какая-то не такая сегодня.

– Это все усталость.

Она искоса бросает взгляд на стол.

– Кофе остывает.

– Точно, – беру в руки чашку, отпиваю глоток и тут же выплевываю.

– На вкус как сироп. Сколько сахара ты положила?

– Ты ведь любишь с сахаром и сливками.

– С одной ложкой и без сливок. Ты тысячу раз готовила мне кофе.

Эми склоняет голову набок. Смотрит на меня, будто увидела впервые.

– Извини, перепутала.

Внутри приливной волной нарастает волнение. Что-то здесь не так. Эми ведет себя странно, и это не просто воображение. Она готовит мне кофе с четырнадцати лет и не могла забыть, какой я люблю. Или она сделала это нарочно, или…

– Где Оскар?

– Оскар?

Нож с грохотом врезается в разделочную доску. От неожиданности я подпрыгиваю на месте.

– Да… кот. Я не видела его со вчерашнего дня.

– Должно быть снаружи.

– Наверное… – бросаю взгляд на оконную раму и отворачиваюсь. В Уинтер Парк третий день бушует вьюга. В такой холод он и хвост на улицу не высунул бы, да еще и в снегопад. Воздух заполняет пряный запах мяса. Пока Эми занимается готовкой, я тайком ее рассматриваю. Что-то не дает мне покоя, но я никак не могу понять что. Странное чувство дерет крючковатыми когтями спину, заставляя сердце сжаться в кулак. С Эми что-то не так. Ее поведение, внешность, слова. Все настораживает. Она будто не на своем месте. Говорит так, словно ее подменили. Не знаю зачем, но мне вдруг хочется кое-что у нее спросить.

– Я разговаривала с миссис Хилтон, Нэнси Хилтон. Она просила передать, что соскучилась. Может, зайдешь к ней поболтать?

Звуки готовки обрываются, словно их перерезали мясницким ножом. Все клетки моего тела напрягаются в ожидании ответа, но Эми молчит. Стоит возле тумбы и молчит. Может, я схожу с ума, но это все кажется неестественным.

– Ладно, – она разворачивается и с лучезарной улыбкой ставит передо мной тарелку с сэндвичами, – заскочу к ней завтра. Как она поживает?

Покоится с миром на Пинивудском кладбище. И ты прекрасно это знаешь, потому как была на ее похоронах, клала цветы на ее еще свежую могилу. Ты ведь должна это помнить, правда? Должна, но ты не помнишь. Потому что ты не Эми.

– Хорошо.

Органы внутри сжимаются в кучу, смешиваясь с остатками дрожи где-то под ребрами. Страх песочными каплями просачивается в голову, и я не знаю, что с этим делать. Бежать, нужно бежать…

– Ты не притронулась к еде, – она медленно опускается за стол.

Почему это прозвучало как угроза, а не приглашение? Краем глаза замечаю, что она следит за каждым моим движением. Этот взгляд… пристальный, сверлящий, нарезающий твою выдержку на рваные полосы, украшающие корочку хлеба вместо ветчины. За все это время она даже не моргнула. Ни разу. Просто сидит и ждет. Следит и ждет. Ждет, пока мои руки непроизвольно не тянутся к тарелке, не поднимают сэндвич и не подносят ко рту. Но вдруг что-то меня останавливает. Не ком в горле, не страх, вставший поперек горла, не Эми, а тусклый отблеск там, в углу, между деревянной тумбой и холодильником. Там что-то есть, что-то небольшое. Что-то темное, пушистое и не двигающееся…

– Оскар?

Опускаю глаза и чувствую, как тошнотворный ком перекрывает дыхание. Два ломтика хлеба, салат и толстый кусок сырого мяса. Господи… Этого не может быть. Это не… Стены кухни сотрясаются от вопля. За одну секунду лицо Эми преобразуется до неузнаваемости. Глаза превращаются в щелочки, улыбка исчезает в зверином оскале. Хрустят кости, скрежетят зубы, скрюченные руки тянутся ко мне. Нет! От неожиданности делаю первое, что приходит в голову. Выплескиваю горячий кофе ей в лицо и бросаюсь к двери. Грохот стульев за спиной лишь толкает меня вперед. Куда бежать?! Гостиная или комната? Бегу наверх, но уже на середине лестницы теряю равновесие. Ай! Нога… Ее словно ножом вспороли. Она схватила меня! Она тащит меня вниз. Нет!

– Эми, перестань! Это я, Сильвер!

Она будто не слышит. Белки разлились красными пятнами, глаза сверкают, как у животного. Боже… Что это?!

– Отпусти!

Пинаю ее здоровой ногой, пока она не слетает с лестницы. Рывком поднимаюсь и мчусь к своей комнате. Чувствую, как постепенно мокнет лодыжка. Господи, лишь бы добраться до двери. Лишь бы только успеть. Есть! Спальня, я спасена. Но не успеваю захлопнуть створку, как в щель проскальзывает жилистая рука. Нет! Давлю на дверное полотно со всех сил, но оно не закрывается. Ну, давай. Мне нужно… это сделать… Нужно… закрыть… Наваливаюсь на дверь всем телом, но этого недостаточно. Эта тварь слишком сильная. Костлявые пальцы извиваются в щели, подобно щупальцам осьминога, пытается добраться до моего лица. А я не знаю, что делать. Бежать? Вряд ли я успею сделать хоть два шага, прежде чем она вцепится мне в шею. Проем распахивается все шире с каждой секундой. Нет. История не может повториться. Только не так, не здесь, не ты. Хватаю ножницы с комода и всаживаю ей в ладонь. Дверь с грохотом захлопывается. Защелкиваю замок и отпрыгиваю назад. Дыхание камнем бьет в грудь, намереваясь выбить из нее непрерывно грохочущее сердце. Не могу… дышать. Кажется, я… сейчас… задохнусь.

Рев с другой стороны полотна иголками врезается в уши. Вскрики отчаяния, звериные вопли, плавно перетекающие в стук, а тот в грохот, разбивающий жалкие остатки моего самообладания. Она ведь так ее выбьет! Цепляюсь в комод и придвигаю его к двери.

Чувствую, как дрожь сотрясает руки, ноги – все мое оцепенелое тело, но я не опускаю ножницы. Пока что это мое единственное оружие. Спокойно, Сильвер. Дыши глубже. Держи себя в руках. Постарайся усп… Черт, да о каком спокойствии может идти речь, когда твоя сестра пытается тебя убить?! Полотно сотрясается от ударов. Долго она так не протянет. Обхватываю руками голову, сжимаю виски до боли, пытаясь вытянуть из них этот ужас. От этого шума я схожу с ума. Боже! Я этого не вынесу! Пусть это все прекратится! Пускай это прекратится! Пускай…

И все прекращается, будто и не было ничего. На место шума приходит тишина. Пугающая, леденящая, удушливая. Тишина. В сотню раз страшнее звуков по ту сторону двери. Шум хотя бы дает понять, что ожидать и откуда. Безмолвие не оставляет ни единого намека. Минута, три, а может, и четверть часа. Я стою, боясь пошевелиться. Ножницы так крепко зажаты в ладони, что лезвие оставило кровавый след на коже. А я все жду, когда очередной удар расшибет мою выдержку в щепки, как старое, бледно-лиловое дверное полотно. Сейчас. Вот сейчас. Через минуту. Ты только подожди. Но ничего не происходит. Все тихо. Ни скрежета, ни звука, ни единого вдоха. Даже мое грохочущее сердце перестало пускать трещины в ребрах. Что там происходит? Куда она делась? Пальцы судорожно сцепляются на полированной рукоятке. Шаг, два – осторожно подступаю ко входу. Губы плотно сжаты, ножницы наготове. Тихо, без резких движений. Прижимаюсь ухом к дверной поверхности и… отскакиваю в сторону, услышав грохот позади. Звук бьющегося стекла вперемешку с рычанием. О нет, окно! Пытаюсь оттащить комод, но уже слишком поздно. Она прямо за моей спиной. Шаг вперед – она приближается. Шаг назад – упираюсь спиной в шкафчик. Я в ловушке. Бежать некуда. Остается только одно…

– Эми. Это я, твоя сестра.

Даже глазом не ведет.

– Эми, пожалуйста.

Очередное движение и по-прежнему никакой реакции. Голова по-птичьи склонена набок, руки прижаты к туловищу. Боже, она даже не моргает. Вблизи замечаю красные потеки по краям глаз. Это что, кровь?

– Ты не в себе. Тебе нужна помощь.

Зрачки то сужаются, то расширяются, словно она пытается понять смысл моих слов. Алые кляксы… Я уже это видела. Белки, залитые кровью… Прямо как… прямо как у…

– Я помогу…

…как у дяди. Кровавые пятна, шея, оскал – все это уже происходило. Тогда, в машине. Я не помогла ему, сбежала. Но на этот раз не допущу подобного.

– Я не позволю, чтоб с тобой это случилось.

– Сильвер?

На искаженном лице проскальзывает оттенок понимания. Она меня помнит! Не все потеряно!

– Мы это исправим. Я обещаю. Позволь тебе помочь…

Скрежет клыков, всплеск ярости, хруст выворачивающейся в сторону шеи.

Она бросается прямо на меня. Нет! Выставляю ножницы вперед, но она легко их выхватывает. Лезвие врезается в дверь, пригвоздив рукав моей кофты. Не могу освободиться! Эми наваливается мне на грудь каменной глыбой. Рот раскрыт, как у зверя. Зубы тянутся к моей шее. Она хочет укусить меня! Удерживаю ее за подбородок, бью коленом в живот. Это ее дезориентирует. Дергаю ткань, но она не поддается. Стальное лезвие плотно засело в древесине. Давай! Она хватает меня за локоть, выворачивает руку и…

…стремительно отлетает на пол к стене. Что это было? Она жива? В комнате темно, но мне удается разглядеть едва заметный теневой силуэт возле окна, выныривающий из ночного сумрака. Здесь кто-то есть. Кто-то услышал мой крик! В уши врезается утробное рычание. Эми резко поднимается. Ничего не вижу. Что там происходит? Не могу понять, кто есть кто. Это Эми или… Бросок, кувырок, выпад – призрак отражает все ее атаки. Судя по фигуре – это мужчина. Эми бросается справа, он отражает слева. Она замирает в прыжке, он укладывает ее на спину ловким ударом ноги. Кто бы это ни был, он знаком с тактикой боя. Эми яростно бросается в атаку, цепляется когтями в плечо, отталкивает незнакомца вперед. Он налетает на подоконник, попав под лучи уличного фонаря, в блеклом свечении которого я не без удивления различаю лицо… Блэквуда. Нет. Это невозможно. Этого просто не может быть… Одним точным броском он отбрасывает тварь к столу, она с трудом поднимается, но больше не нападает. Смотрит на него, на меня и выскальзывает в окно. Одна секунда, меньше вдоха – и ее тень растворяется в ночи. Она жива? Что с ней? Что с ним? Что вообще происходит?!

– Я предупреждал.

Он выдергивает ножницы из двери.

– Я… как? Что это было?

Чувствую, что теряю равновесие и опираюсь о край комода.

– Господи, Эми…

– Уже нет, – он резко поднимает мой подбородок. – Повреждения есть?

Повреж… дения? О чем он? Моя сестра только что пыталась меня убить! А спас меня не полицейский, не пожарный, не случайный прохожий, а Блэквуд! Человек, который выставил меня посмешищем перед всеми. Как такое возможно? Как он вообще узнал, где я живу?

– Переломы, ссадины?

Он запрокидывает мою голову.

– Нога! Эми укусила меня.

Он бегло осматривает лодыжку. По взгляду видно – ничего серьезного, только струящаяся из раны кровь твердит об обратном. Комната предостерегающе покачивается перед глазами. Чувствую, что с минуты на минуту могу свалиться в обморок.

– Нужно уходить.

– Что? Куда?

– В безопасное место.

Он пихает меня в спину.

– Нет! Что… это было? Где моя сестра?

Он так спокоен. Ни единого намека на страх, адреналин, на нормальное человеческое беспокойство. Это как-то неестественно. А ведь меня только что чуть не убило какое-то существо! С которым он между прочим дрался! Вот у него вся щека в крови!

– Я никуда не пойду, пока ты все не объяснишь!

Он подходит ко мне. Так резко и так близко. Я буквально вижу капельки крови, переливающиеся багрянцем в его черных волосах.

его волос. Это пугает. Он пугает.

– Это был моров, существо, питающееся кровью. Обитают стаями, активны в ночное время суток. На Нашей стороне водятся в ограниченном количестве. По неизвестной причине их количество в последнее время возросло. Нужно уходить, пока она не вернулась.

Моров? Стая? О чем он? И что значит на Нашей стороне?

– Какие еще существа? Это моя сестра!

– Больше нет.

Нет. Он врет. Он с ума сошел, давно. С самого начала.

– Нельзя терять время.

Он резко отодвигает комод в сторону.

– Я никуда не пойду!

– Я не спрашиваю: ты пойдешь со мной.

– Ты убил преподобного?

Сама не понимаю, как слова вырываются изо рта. С учетом всех обстоятельств, это вполне логичное заключение.

– Нет.

– Я тебе не верю.

– Мне плевать.

– Если не ты, то кто?

– Мне откуда знать?

Похоже, он говорит правду, хотя в сложившихся обстоятельствах правда – довольно размытое понятие.

– Я не уйду без моей сестры. Ты слышишь?

Никакого внимания.

– Дориан!

Снова этот взгляд. Словно вспарывает мне грудину без скальпеля. Не нравится мне, как он смотрит, будто сейчас запихнет мне что-нибудь в рот.

– Не смей меня так называть.

– Как, по имени?

– Повторяю последний раз, твоей сестры больше нет, но есть твари. Скоро они будут здесь. Нужно уходить сейчас, потом будет поздно.

С моим миниатюрным ростом я едва ли достаю ему до плеча, но стараюсь держаться уверенно, а не как человек, близкий к обмороку.

– Мы должны ее найти.

Он распахивает дверь, но я перекрываю ему дорогу.

– Пожалуйста!

Слезы так и норовят пуститься по щекам, но я сдерживаюсь. У меня, кроме Эми, никого нет. Должна быть у него хоть капля страдания.

– У тебя три минуты. Возьми с собой только вещи первой необходимости. Машина внизу. Время пошло.

Дверь захлопывается прямо перед моим лицом. Он просто бесчувственный! Ни грамма сочувствия. Черта с два я пойду с этим чокнутым! Переодеваюсь в первую попавшуюся под руку одежду и выскальзываю в окно. Ничего, мне не впервой лазить по деревьям. У меня здесь с детства лестница. Нога так и пылает от каждого движения, но я стискиваю челюсть и терплю. По деревьям, крыше, стенам. Все что угодно, только не оставаться с ним наедине. Спрыгиваю на землю и тут же закусываю губу. Сугроб смягчает падение, но поднимает волну насильно придушенной боли. Стряхиваю снег с куртки, когда в спину врезается бесцветный голос.

– Бесполезно.

Последнее, что я помню, – укол в затылок. Затем все грузнет в темноте.

– Наконец-то. Ты заставила меня поволноваться.

В щелочке глаз показалось лицо. Пухлые

губы, миндалевидные карие глаза, широкие угловатые скулы. Я уже видела где-то эту копну вьющихся рыжих волос.

– Ты кто?

– Не волнуйся, все позади. Здесь ты в полной безопасности.

Точно. Это та рыжеволосая девушка из кафетерия. Откуда она здесь взялась?

– Где это здесь?

– Мидлтаун, штат Делавэр.

Делавэр?! Опускаю голову и понимаю, что

лежу на кровати. По грудь натянуто бордовое покрывало. Над лицом бархатным облаком нависает балдахин. Что, черт возьми, это значит? Где Блэквуд?

– Вот, – она протягивает мне чашку, – выпей это.

Сквозь окно просачивается свет. Учитывая его яркость, можно предположить, что сейчас далеко за полдень, а я даже не помню, как наступило утро. Не помню, как мы вообще куда-то приехали! Меня отключило, как по щелчку.

Черт-бы-его-побрал-Блэквуд что-то сделал со

мной, а я понятия не имею что.

– Что это?

– Отвар. Поможет восстановить силы.

Заметив, как я с опаской поглядываю на темноватую жидкость, она отпивает.

– Смотри. Это безопасно.

Но ее усилий недостаточно, чтобы пробудить мое

дремлющее доверие. Еще не хватало, чтоб

они меня опоили.

– Как пожелаешь, – чашка опускается на стол. – Меня зовут Мирилин. Мы виделись в кафе. Не знаю, помнишь ли ты меня.

Значит, я не ошиблась. Это та самая рыжевласка, но как она оказалась здесь?

– Моров здóрово тебя задел. На лодыжке была немалая

рана. Я предлагала сделать инъекцию, но Старейшина не позволил. Пришлось обойтись мазью. А потом вдруг ты пошла на поправку. Это удивительно! Наверное, ты и впрямь особенная.

– Какая рана? Как я вообще здесь оказалась?

– Верховный Жрец привез тебя. Мы опасались преследования, но моровы пока не вышли на твой след. У нас есть время, чтоб…

– О чем ты? Какое преследование, что за моровы?

– Не бойся, все хорошо. Мне ты можешь доверять.

– Доверять? Да я Блэквуда-то еле знаю. Тебя я вообще вижу второй раз в жизни.

Мои слова стирают с ее лица улыбку, правда, ненадолго.

– Это все шок. Тебе нужно отдохнуть.

– Подожди, – но Мирилин уже на полпути к двери, – что я здесь…

– Я зайду за тобой в шесть, чтоб мы успели подготовиться, а пока отдыхай.

Не успеваю возразить, как дверь захлопывается с другой стороны. Как громко… или это у меня голова раскалывается? Отдергиваю покрывало и поднимаюсь. Плечо разрезает тупая боль, спину ломит, левая нога занемела. Мне стоит немалых усилий удержать равновесие. Кажется, я и вправду неплохо ушиблась. Хватаюсь за изножье кровати и не спеша осматриваюсь. Интерьер не похож на типичные дома Уинтер Парка. Роскошная старинная мебель, резная кровать с балдахном, позолоченные прикроватные лампы, гардины с ручной вышивкой, инкрустированные стеновые панели. И все из древесины необычного амарантового цвета. Словно проснулась на пару веков раньше. Похоже, я попала к кому-то состоятельному. И этот кто-то – большой любитель антиквариата. И дерева. И что я вообще здесь делаю? Перед глазами все плывет пятнами. Присаживаюсь на постель, рассматриваю витиеватый узор золотыми нитями на коричневом шелковом ковре. Нужно успокоиться и все обдумать. Но как тут можно быть спокойной? Я не знаю ни где я, ни зачем, ни надолго ли. Как можно засунуть человека в машину и увезти в неизвестном направлении? Похоже, у Блэквуда серьезные проблемы с головой. А еще говорят, что я чокнутая. При мысли о нем руки невольно сжимаются в кулаки. Я знаю его меньше месяца, но сама мысль о нем отзывается практически болью в груди. Резкой, жгучей, выедающей обрывки моих покореженных нервов. За последние пару дней произошло слишком много событий, и каждое из них, так или иначе, связано с ним. Кто он такой и почему так нагло вторгся в мою жизнь?

Но сейчас главное не это, а как отсюда выбраться. Пытаюсь заставить себя сосредоточиться – безрезультатно. В голове густое месиво из страхов и воспоминаний. На мне по-прежнему джинсы и свитер – первое, что выпало из шкафа в момент побега. На золоченом стуле возле секретера висит куртка. По размеру вроде моя. Поднимаюсь и медленно плетусь к окну. Из-за стены солнечного света выныривает просторный мощеный двор с живой изгородью: фигуристые декоративные кустарники, мраморные статуи, пышные светло-лиловые цветы. А еще трехъярусный фонтан посредине. Это уже не двор, а целый дворцовый парк. По обе стороны виднеются стены особняка. Учитывая состояние камня, можно предположить, что здание довольно старое. По стенам извилистой лентой разрастаются ползучие растения, захватывая своими щупальцами все больший кусок фасада. На линии крыши виднеются заостренные пики шпилей – отрывистые штрихи на фоне бумажно-белого неба. Подобно когтям неведомого зверя они вздымаются над почернелыми зубьями черепицы, нагоняя страх на каждого, кто осмелится вторгнуться в эти заслоненные кованым ограждением владения.

Довольно устрашающе, но по-своему красиво, правда не настолько, чтоб остаться. Мое окно на третьем этаже. Спрыгнуть не получится. В голове хрустальным колокольчиком зазвенели слова Мирилин: «Я приду вечером». Черта с два я буду сидеть и ждать, пока меня приготовят к столу, как тушеного цыпленка. Раз никто не удосужился объяснить, что здесь происходит, выясню это сама. Пара шагов, поворот изогнутой ручки, и я выскальзываю из комнаты. К моему огромному облегчению, охраны возле двери нет. Как и дальше по коридору. Либо они меня недооценивают, либо знают, что мне не сбежать.

В холле поджидают двое охранников. К счастью, мне удается проскользнуть незамеченной. Сворачиваю в узкое ответвление коридора. Надеюсь, он приведет меня прямо к выходу. Если повезет, я сумею даже проскользнуть на улицу. Правда, что делать дальше… Стены усыпаны дверьми через каждые пять шагов. Что может быть в таких маленьких комнатах? Коморки, кладовые, гардеробные? Ноздри улавливают терпкий запах гари. Похоже, кто-то неподалеку разжигает камин. Линия прохода резко переламывается надвое, и я оказываюсь на распутье. Налево или направо? Что ж, придется действовать наугад. С левого ответвления доносятся шаги. Черт. Вжимаюсь спиной в стену. Вдали слышится отрывистый кашель. Если пройдет прямо – я спасена, свернет направо – мне конец. Кто знает, как они поступают с беглецами. Может, меня будут пытать. А у меня даже нет оружия. Шаги становятся все громче. Еще пара метров. Буквально прирастаю кожей к стене, в надежде, что это спасет меня от печальной участи. Несколько шагов, два, один и… парень с пепельными волосами проходит прямо. По спине пробегает утешительная волна облегчения. Он меня не заметил. А это что за звук? Шум разговора прямо за дверью. Один баритон узнать нетрудно. Это Блэквуд, но с кем он говорит? По гулкой интонации понимаю, что его собеседник явно недоволен.

– … неподходящее время. Она не готова!

– Другого выхода не было, сир, – защищается Блэквуд. – Произошло нападение. Все, что оставалось, увезти ее в безопасное место.

По голосу говорящего ясно, что этот мужчина намного старше Блэквуда не только по возрасту, но и по статусу.

– Ты взял на себя неоправданный риск! Негоже подвергать ее такой напасти!

– Теперь она везде в опасности. Рано или поздно они снова придут.

– Полагаешь, сейчас эта раненая, объятая страхом девушка сможет осознать всю важность своего предназначения? Она всполошенная! Все, чего она вожделеет – это сбежать домой. Даже приглашение на ужин она воспримет в штыки.

Это они обо мне? Придвигаюсь ближе к щели. В узком просвете вижу бледнеющее на фоне пылающего камина лицо Блэквуда. Голова склонена, глаза потуплены в пол. Его собеседник, мужчина с уложенными назад седыми волосами, навис над ним, как статуя.

– Наша задача – сделать все, дабы расположить ее к себе. Без доверия невозможен союз. Надеюсь, это не нуждается в подробном изложении.

– Нет, – отвечает Блэквуд и спустя время добавляет: – Сир.

Похоже, мысль о «союзе» со мной ему не особо нравится. Что ж, взаимно. Я бы тоже не вынесла ни дня с тобой, Блэквуд, мерзкий ты грубиян и похититель невинных девушек. Поэтому я должна убраться отсюда, пока не поздно. Иду к повороту, убеждаюсь, что за углом никого нет, и сворачиваю налево. Впереди прорывается свет, к которому я бросаюсь без оглядки. По-видимому, это главный холл.

– Куда-то собралась?

Блэквуд застает меня врасплох. Наверное, заметил меня у двери.

– Подышать свежим воздухом.

– Тебе не разрешено покидать комнату.

– Отпусти!

Он хватает меня за локоть, разворачивает и толкает в противоположную сторону.

– Живо в комнату.

– Стойте!

Из коридора выныривает парень, тот самый, которого я видела пару минут назад.

– Милорд!

Это к кому он так почтительно обращается? К Блэквуду? Из него такой же милорд, как из меня королева Великобритании.

– Прошу простить, – его голова склоняется в почтительном поклоне, – Старейшина велел подготовить гостью к вечеру.

– Сейчас?

– До ужина всего несколько часов, сир.

Змеиный взгляд смеряет парня с ног до головы, словно ищет, куда бы больнее укусить. На секунду мне даже показалось, что я слышала шипение, но спустя время «милорд» отступает и показательно отворачивается, словно тот не достоин и капли его внимания. Кивок в знак благодарности, и спаситель ведет меня по коридору без малейшего намека куда. Правда, выглядит он при этом не сильно уверенно. Покусывает нижнюю губу, сжимает тонкими пальцами край серого свитера, да еще и постоянно поворачивается, словно боится, чтобы Блэквуд не пустился за нами вдогонку. Похоже, он изрядно нервничает.

– Ты кто?

Быстрый взгляд холодно-васильковых глаз, волосы цвета сигаретного пепла. Почему-то он не кажется опасным. Ему хочется верить.

– Куда ты меня ведешь?

Незнакомец подводит меня к бежевой двери в конце коридора.

– Кто-то мне объяснит, что здесь происходит?

– Послушай, – он берет меня за плечи, но увидев мою реакцию, мягко опускает руки. – Знаю, ты напугана. Я понимаю, но здесь нечего бояться. Никто тебя не тронет. Я не могу сказать больше. Мне за это влетит, понимаешь? Как и за ложь Верховному Жрецу. Поэтому, пожалуйста, иди в ванную и приведи себя в порядок, а потом я отведу тебя к Старейшине, и он тебе все объяснит. Хорошо?

Заставляю себя кивнуть и дергаю за ручку. Кто этот парень и с чего он вдруг так за меня переживает? Он рисковал, вырывая меня из лап Блэквуда, но зачем ему это? Ничего не понимаю, и с каждой минутой, проведенной в этом месте, нити благоразумия только сильнее запутывается в узел. В уютной ванной в викторианском стиле, размером с мою спальню, меня поджидает чистая одежда и всевозможные средства гигиены: гели для душа, муссы, бальзамы, маски, лаки для укладки и еще несколько флакончиков, предназначение которых мне так и не удалось определить. Быстро умываюсь, быстро привожу в порядок волосы и лицо. Вообще все делаю быстро, не оттого, что есть куда спешить, а потому что хочу узнать, зачем я здесь. Меньше, чем за пять минут я уже стою на пороге двери.

– Я готова.

Парень окидывает меня взглядом и кивает в сторону коридора. Вопросов не задаю, от него я все равно не добьюсь ответов, но могу добиться от того, кто поджидает меня в банкетном зале. Мужчина. Учитывая морщины на лбу и возле рта, я бы сказала, что ему за пятьдесят, но мягкие черты молодят на пару-тройку лет. При виде меня он вежливо кивает на свободный стул.

– Ты, надо полагать, проголодалась?

Качаю головой из стороны в сторону. Он улыбается.

– Прошу, не стесняй себя. В еде мы нужды не испытываем.

И правда. Стол битком забит. Закуски, сыры, мясная нарезка, фрукты. В конце столешницы, которая растянулась метров на пять, вижу даже фаршированную утку и красный виноград. Или это фазан? Возле блюда с птицей стоит начищенная до блеска жирандоль, в хрустальных подвесках которой свет люстры отражается мириадами искрящихся светлячков. Если бы не учебники по истории я бы даже не знала, как эта штука называется.

– Или ты предпочитаешь что-то более утонченное?

Не успеваю оглянуться, как перед лицом материализуется тарелка. На самом деле, ее подал… не знаю, как его называть. Тот парень в странной одежде, которая представляет собой непонятное сочетание костюма с высоким воротом и сюртука. Видимо, здесь все странно одеваются. На самом же хозяине не менее старомодный костюм-тройка темно-коричневого цвета с заправленным под жилетку галстуком. Довольно элегантно, для светского вечера девятнадцатого века, но никак не для современного ужина. Кто вообще так принимает гостей? Мужчина жестом приглашает приступить к еде, но я не спешу брать в руку вилку. После того как Блэквуд силой привез сюда, у меня нет желания давать им повод себя травить. Кто знает, что скрывается под этой золотистой корочкой?

– Твои волнения не беспочвенны, но излишни, – морщинистая рука подносит вилку ко рту. – Спешу заверить, тебе не о чем тревожиться.

На свой страх следую его примеру. Голодать – недопустимо, особенно если я собираюсь отсюда выбраться. К тому же отказ может восприняться как оскорбление. А я ведь не хочу обидеть того, чей дом снизу доверху напичкан охраной? Утиный жир заполняет рот, наслаивая на язык вкус пряностей. Необычный вкус.

– Magret de canard à la sauce blanche, – говорит хозяин, отпивая из изящного бокала. – Утиная грудка в белом соусе – традиционное блюдо французской кухни. Мое любимое. Вкус раскрывается, ежели добавить…

– Вы ведь не о французской кухне меня позвали поговорить.

Мужчина прерывается, и я уже начинаю жалеть, что мой язык живет своей жизнью.

– Твое нетерпение допустимо. У тебя есть вопросы, которые жаждут отыскать ответы. Что же, я постараюсь их удовлетворить.

Мне не по себе от того, как он связывает слова. Краем глаза замечаю стражника у стены, еще двое – по обе стороны от двери. Среди них – Блэквуд, подпирает стенку, будто его главная задача – не дать ей упасть.

– Мое имя Кристиан ле Блан, а это, – взмах руки на людей у стены, – мои подопечные. То, что я расскажу, мудрено уяснить, в разы сложнее – поверить, ибо вера исходит из понимания. Дабы достичь этого, ты должна откинуть предрассудки и навязанные с годами узы скептицизма.

Почему он так говорит? Ему что, сто лет?

– Я и мои подопечные представляем редкую касту сангвинаров, чья физиологическая особенность выделяет нас среди прочих. Сказанное касается генетической мутации, ошибок в структуре крови, кои обуславливают изменения работы организма.

Значение всех слов, которые он произнес, мне известно, но лишь по отдельности. Вместе они не говорят мне ничего конкретного.

– В нашем организме присутствует особый фермент ферматоницин – первенствующее вещество в структуре кровяных телец. Из-за него у нас нарушен синтез альфа и бета цепей гемоглобина, недостача которого порождает дефицит кислорода и, как результат, – кислородное голодание. Последствия подобного изъяна тягчайшие: спазмы, приступы, удушье и в конечном счете околеванец.

Выражение моего лица побуждает его добавить уточнение попроще.

– Смерть, – вино отправляется к морщинистому рту. – Посему наш организм не способен к самостоятельному существованию. Дабы обеспечить выживание, приходится идти на крайние меры. Издревле сангвинары прибегают к инъекциям, позволяющим на малую толику времени восполнить запас кислорода в клетках. Процедура простая, но рискованная, ибо для инъекции требуется не лекарство, а кровь.

– Кровь? – опускаю вилку на стол, она до сих пор почему-то была у меня в руке. – Животных?

– Malheureusement, non6. Животная кровь не совместима с человеческой. При подобном переливании произойдет гемолитическая реакция из-за межвидовой несовместимости, то есть отторжение иммунной системой человека. Много веков назад сангвинары по незнанию и из-за безвыходности именно так и поступали, но выживали при подобном смешении единицы. Посему от использования животной крови не много проку.

– То есть вы используете… чело…вве…ческую кровь? Как… вампиры?

– Отнюдь нет, – белозубая улыбка разрывает неловкость, – вампиры – мифологические существа, в то время как мы настоящие и происходим из благородного рода сангвинаров…

Благородный род? Больше похоже на какую-то секту.

– …подразделяющегося на две касты. Наша община носит название сиринити. Инъекции человеческой крови – это не душегубство или беспощадная забава, лишь способ выживания. Они наполняют клетки кислородом, позволяя организму сиринити выжить. Компликация в том, что эффект их крайне быстротечен. Длительность зависит от силы организма. Некоторым потребно делать укол единожды в семь дней, иным – всякие два часа.

По спине пробегает дрожь не только от сырости в помещении, но и от его слов. Использовать кровь, да еще и человеческую? Они все здесь, похоже, свихнулись.

– Вопреки всем рискам, инъекция оказывает подлинно удивительное влияние, обновляет клетки, запускает процессы регенерации. Благодаря ей сиринити продлевают жизнь в буквальном смысле этого слова.

Точно секта. Авария, похороны, теперь – секта. Молодец, Блум. В этом месяце тебе точно везет.

– И где вы берете эту кр…

Язык запинается на слове, но продолжать и не нужно. Мужчина и так понимает, что я имела в виду. Как он сказал его зовут, Кристиан?

– Бога ради, – взмахивает он рукой так легко, будто рассеивает невидимое облачко пыли. – Ты ведь не думаешь, что мы выкачиваем кровь из мирных вилланов. За окном ведь двадцать первый век – век прогресса, вселенских упрощений и банков крови. Состоятельный человек, которому пришла блажь расширить свои имения, вполне может разжиться подобным учреждением для собственных нужд.

– Тогда зачем вы мне это рассказываете? Вы же не собираетесь…

– Ни в коем случае. Тебе, дитя мое, ничего не грозит. Здесь ты в безопасности.

Четверо охранников за спиной говорят об обратном. Говорю ему, что до сих пор не понимаю, почему я здесь. Блэквуду это не нравится. Через всю комнату, находясь на расстоянии нескольких метров, я буквально чувствую, как напрягаются его плечи. Кристиан, же наоборот, сдержан и терпелив.

– Дело в том, что у нас с тобой много общего. Ты никогда не замечала, что ты не такая, как все? Твое мышление отличается, поведение выделяется – и это лишь поверхностные расхождения.

– К чему вы клоните?

– К тому, ma petite cerise7 что ты не просто человек. Ты одна из нас.

– Не может быть. Я обычная.

– Не в традиционном соображении. Твоему организму не потребны инъекции, но важно не это. В твоих жилах течет особая кровь.

– Что не так с моей кровью?

– Как раз наоборот. Она идеальна. Дело в том, что…

Кристиан рассказывает мне, что у сангвинаров целых двенадцать групп крови, а не четыре, как у обычных людей. Каждая обладает уникальным составом и свойством, но самой редкой считается двенадцатая. Она настолько уникальная, что ею обладали лишь два процента населения, но за многие годы все носители вымерли, кроме меня.

– Нет, – качаю головой из стороны в сторону, – у меня третья группа крови, третья положительная. Так написано в моей…

– …медицинской карте? Памятуется мне, твоя мать была доктором?

Не нравится мне его тон.

– Реаниматологом.

– Да, точно. Ох, эти новомодные обороты речи.

Бокал приближается к тонким, как ниточка, губам, создавая неловкую паузу, которая мне не нравится. Как и он, и комната. И вообще все это место. Я хочу домой.

– Что это за существо, завладевшее моей сестрой?

– Это моров. Тварь, жаждущая только одного – крови.

Он рассказывает мне о восстании, о столетней войне между ранее братскими кланами моровов и сиринити, о свирепых тварях, терроризирующих людей, и о том, как стражам удалось их сдержать, построив огромную стену, которая отделила мир людей от территории чудовищ. Мне вдруг вспоминаются слова дяди. Что он там говорил? Граница, врата… Не могу сосредоточиться. Слишком много информации.

– То, что ты видела, – уже не твоя сестра, а свирепое чудовище, которое пыталось и, я уверен, еще попытается на тебя напасть. В рассуждении сего тебе не следует оставаться в од…

– Она умрет?

– Полагаю, впредь это зависит от тебя. В твоих силах упасти ее, себя и нас.

– Как я могу вам помочь?

– Твоя кровь может все изменить.

Глоток красного, и рассказ продолжает свое течение. С его уст звучат просто невообразимые вещи, поверить в которые было бы сложно даже после бутылки Бордо. О моровах, которым удалось прорваться в наш мир при неожиданной облаве на стену, их многолетней борьбе и лекарстве, которое может изменить ход событий. Насколько я понимаю, это лекарство способно вылечить сангвинаров от болезни, вот только каким образом, где его взять и как оно поможет сиринити в войне, понять я никак не могу. Впрочем, не только это.

– Почему бы вам, – перебиваю его на полуслове, – просто не взять у меня кровь и не отпустить домой?

– К моему крайнему прискорбию, все не так легко.

Он рассказывает о каких-то вратах, о землях, политых кровью, и о сложном механизме открытия, но я уже не слышу. Я перестала слушать пару минут назад, когда прозвучало слово «война» и «клан». Сами эти слова подвергают сомнению весь его рассказ.

– …слишком затянулось. Мы априори обречены на по…

– Чего вы хотите? – не выдерживаю. – Образец моей плазмы, клетки, ДНК?

По его взгляду понимаю, что дальше не последует ничего хорошего.

– На плечи сиринити возложена нелегкая тягота – перебраться на Другую сторону и отыскать лекарство, и ты, моя дорогая, удостоена чести принять в этом участие. Дело в том, что врата границы оснащены замысловатым механизмом, для открытия которого требуются образцы всех групп.

На языке так и вертится «берите то, что нужно и оставьте меня в покое», но Кристиан улавливает ход моих мыслей.

– Мы могли бы взять образец твоей крови, но это не сработает. Прежде чем стражи доберутся до границы, кровь, свернется, коего допускать нельзя. Иным образом механизм не сработает. Чтобы этого не произошло, следует поддерживать строго определенную температуру, избегать контакта с солнечным светом, а также взбалтывания, чего невозможно достичь даже с термоизоляционными контейнерами. Это не поддается вразумительному объяснению, но дабы врата открылись, ты вместе с одиннадцатью стражами должна отбыть к границе самолично.

– Куда?

– К сожалению, месторасположение стены недопустимо поддавать огласке.

– Как долго? Когда?

Ни одного ответа.

– Открыть врата – твоя единственная задача.

– Да, но где это?

И снова молчание, холодит пылающие от негодования щеки. Нервы натягиваются до предела.

– К несчастью, это все, что я могу сказать. Ты должна поверить, что…

– Поверить? – голос срывается на хрип. – Во что? В существование уникальной касты людей, во все эти истории о войнах, вампирах и волшебном лекарстве?

– Я не ласкал себя надеждой о том, что ты сразу пойдешь навстречу. Но все, что касается твоей к…

– Моя мама была врачом. Она бы знала, если б у меня была редкая группа.

Его взгляд утопает в бокале. Что еще? Мои родители – инопланетяне, а я на самом деле выросла на Луне?

– Мне не хотелось затрагивать эту тему, – растягивает слова, словно старую затвердевшую жвачку, – но лучше ты узнаешь это от меня, нежели от кого-либо еще. Женщина, которую ты помнишь, не была твоей биологической матерью. Она была одной из двоих сиринити, приставленных к тебе для обороны.

Что он несет? Как он вообще смеет о ней говорить?

– Этого не может быть.

– Я бы покривил душой, сказав, что мне не тягостно раскрывать тебе подобные стороны твоей жизни.

Он все продолжает говорить, а я чувствую, каким тяжелым становится воздух. Вдыхаю его, словно через трубочку, и ловлю себя на том, что не перестаю мотать головой. Это все какая-то злая шутка.

– А как же папа? Он тоже ваш шпион?

– Нет, – вздыхает Кристиан, – Аарон был твоим биологическим отцом. После развода он повстречал иную женщину, благодаря союзу с которой появилась ты. Но, к моему величайшему прискорбию, она скончалась сразу после родов.

– Что? Как это? То есть… как же Лорейн?

– Отец принужден был растить тебя самостоятельно, – продолжает Кристиан, не обращая на меня внимания. – Повстречав Лорейн, он, обремененный нелегкой судьбой вдовца, пожелал оставить это в тайне, выдав ее за твою мать. Эмили была слишком мала и, надо полагать, не помнит о прискорбных событиях тех лихих времени. Она была и остается твоей сестрой по отцовской линии и единственным родственником.

Нет. Что за бред? Папа не мог умолчать! Он бы обязательно мне рассказал, что моя мама… Как можно лгать ребенку о таком? Ведь я всегда думала… Оказывается, Лорейн – не вторая, а его третья жена? Или они не были женаты? Я совсем запуталась…

– Вы сказали, что приставили двоих. Кто второй?

– Не думаю, что сейчас подходящ…

Повторяю вопрос и ловлю на себе взгляд Блэквуда. Ему не по душе, что я обращаюсь к Кристиану подобным образом, но мне плевать.

– Кто второй?

– Николас Неймон.

Это уже слишком!

– Он сам вызвался на эту миссию. Но хочу тебя заверить, что…

– Что мои мама и дядя на самом деле чужие люди? Думаете, я в это поверю?

Чувствую, как слезятся глаза, и боюсь, что не смогу сдержаться. – Понимаю, с какими превратностями судьбы ты столкнулась, но хочу уверить тебя, Николас и Лорейн обладали поистине пылкими чувствами и…

– Не смейте.

Пальцы дрожат, ногти впиваются в кожу так сильно, что проступают капельки крови. Зачем он это делает?

– … никогда не относились к тебе как…

– Хватит! Не смейте даже имя их произносить и тем более говорить, что они были мне никем! Я в это ни за что не поверю! Как и во весь этот бред!

Вскакиваю со стула так резко, что он валится на пол, и уже мчусь к двери, но ее перекрывает фигура в черном. Поднимаю голову и встречаюсь с хищным взглядом золотых глаз.

– Отрицание – большее, на что я мог рассчитывать. Между тем у меня таилась надежда, что ты проявишь хоть каплю понимания, ежели не ради себя, то во имя сестры.

Не могу пошевелиться. Блэквуд не притронулся ко мне даже кончиком пальца, но ощущение, будто меня сковали цепями, не отпускает ни на мгновение.

– Тебе потребно время, дабы все уяснить, но когда ты будешь взвешивать все за и против, помни, что благо сестры впредь в твоих руках. Полагаю, будет излишним упоминать, что все услышанное не подлежит оглашению.

Взгляд Блэквуда просачивается через мое плечо. Стук металла о керамику за спиной – одобрительный знак, велящий уступить мне дорогу. Двое охранников открывают дверь, и я уже мчусь по бесчисленным коридорам. Каким-то образом мне удается найти комнату, в которой я очнулась и запереться внутри. Воздух опускается на грудь каменной глыбой, когда я захлопываю дверь. Пульс на шее отдается с такой силой, будто вены хотят прорваться сквозь кожу. Боже, куда я попала? Во что меня втянули? Сажусь на кровать и тут же подпрыгиваю, услышав знакомый голосок.

– Все в порядке?

Мирилин, черт бы ее побрал. Когда она научится не появляться из ниоткуда.

– Что ты здесь делаешь?

– Старейшина просил передать тебе это.

Только сейчас замечаю на прикроватном пуфе одежду.

– Как прошел ужин?

– А ты как думаешь?

– Думаю, ты в замешательстве.

– Старейшина вампирской секты сообщил, что они уже сто лет борются с какими-то кровожадными тварями, а я, как последний представитель редкой группы крови, должна им помочь. «В замешательстве» – это мягко сказано.

– Понимаю, это сложно понять.

– Правда? А я что-то сомневаюсь.

Чувствую, что могу вспыхнуть, как спичка, облитая керосином, с минуты на минуту.

– Я хочу помочь тебе понять, что на самом деле…

– Да как ты не понимаешь? Меня уже тошнит от ваших объяснений! Я не хочу ничего знать ни о тебе, ни об этой кучке помешанных сектантов.

Она отодвигается, но не уходит. Словно ждет чего-то. Что? Чего она от меня хочет?!

– Все не так, как кажется. Мы лишь…

– Вы убили его… Вы убили дядю.

– Конечно, нет! Он был одним из нас.

– Откуда мне знать?

– Сильвер, я клянусь, мы здесь ни при чем.

Сначала разговоры о кровавых инъекциях, а после я должна поверить, что такие люди не способны на убийство? Они все делают специально, хотят меня запутать, чтоб я потерялась и вообще ничего не понимала. Им просто нравится мучить людей.

– Это сделали моровы. Это они выследили твоего дядю и, возможно, сейчас выслеживают тебя.

– Нет никаких моровов! Вы это выдумали, чтоб сбить меня с толку, заманить сюда и…

– Ты все видела. Как ты можешь отрицать?

– Я… – голова лихорадочно качается из стороны в сторону, словно на шее нет костей, – не знаю, что видела. Откуда мне знать, что это по-настоящему? Может, вы мне что-то подсыпали!

Теплые девичьи ладони ложатся мне на плечи. Она говорит спокойно, как доктор психически нездоровому пациенту, который в любой момент может выпрыгнуть из окна.

– Твоя сестра пыталась тебя убить. У тебя рана на лодыжке.

Прослеживаю за ее взглядом, упирающимся в багровое пятно на моей ноге.

– Это все было реально. И ты это знаешь, но боишься признаться.

– Почему я должна тебе верить? Я знаю тебя пару часов.

Ободряющая улыбка тает, как снежинка на раскрытой ладони. Мирилин резко опускает руки и отступает.

– Думала, ты проявишь больше терпеливости, но ты даже не пытаешься. Без тебя нам не выжить.

– А что, если я не хочу понимать? Будете держать меня здесь, пока я не состарюсь?

– Что? Нет! Здесь ты не пленница, хоть и не можешь вернуться домой. Просто это опасно. Ты должна понять: все, что мы делаем, – это ради тебя.

– Я не хочу торчать здесь! Я хочу домой!

Мой крик окончательно выматывает ее.

– Тебе лучше отдохнуть.

Прежде чем успеваю открыть рот, дверь уже стучит о дверной короб. Господи, почему это происходит со мной? Неужели я недостаточно пережила? Последний месяц был напичкан событиями больше, чем весь прошедший год. Только два вечера назад я была дома. Все было нормально. Как так получилось, что картина благополучия выцвела, облупилась и осыпалась на землю кусочками былой радости всего за один день?

А может, они правы, и трещина на полотне образовалась уже давно, только я этого не замечала? Нет. Они играют с моими чувствами. Они ненормальные. Как еще можно назвать людей, возомнивших себя вампирами? Или чем-то вроде них. Поверить в существование расы людей, которым ради выживания требуются инъекции крови? Ладно. Опускаюсь на кровать. Допустим, подобная каста существует. Закрыв глаза, заложив уши и заклеив рот, я могу убедить себя, что это так. Но поверить в то, что мама и дядя мне чужие, не говоря уже о редкой группе крови, – это слишком. Они бы не стали мне лгать. Как вообще можно врать о таком? Дело ведь не мелкая ложь, вроде травки с приятелями. Речь идет о жизни человека, моей жизни! Нет, они не стали бы мне лгать, а папа не смог бы скрывать правду о маме. Я ни за что в это не поверю, только, если кто-то из родных собственнолично мне об этом не расскажет. Даже если эти люди тысячу раз спасут мою жизнь, им нельзя доверять, никому из них.

Здесь оставаться опасно, но безопасно ли возвращаться домой? Что, если Эми так и не вернулась? Или еще хуже – вернулась. Если все это было лишь галлюцинацией (кто знает, что эти психи могли вколоть мне), и Эми сейчас в порядке. Должно быть, она в панике, обзвонила всех соседей. Наверное, они уже ищут меня. Как мне это объяснить? Понятия не имею, но точно знаю одно – здесь оставаться нельзя.

– Вам что-нибудь нужно?

Не успеваю открыть дверь, как перед ней вырастает двухметровая фигура стражника.

– Хотела убедиться, что я не одна.

– Вам не о чем волноваться.

Ни на секунду не оставляют меня без присмотра. Можно подумать, я какой-нибудь преступник. Кто вообще так обращается с гостями? Отмеряю шагами комнату, подхожу к кровати, секретеру, к окну. Возле здания не меньше троих караульных. Еще пара на подъездной площадке и двое у ворот. С такой охраной мне вряд ли удастся проскользнуть дальше входной двери. А что, если все же получится? Куда бежать? В ближайший город? Искать телефон, просить о помощи прохожих? Господи, что угодно, лишь бы не оставаться здесь! Н пока стража начеку, у меня нет шансов. Единственный способ – дождаться темноты.

****

Часы на тумбе отмеряют двенадцать. Выглядываю в окно – охраны нет, свет на территории погас. Только два фонаря возле центральных ворот. Отлично. Переодеваюсь в свою одежду, платье, оставленное мне в ванной, складываю на кровати. Не хочу, чтоб что-нибудь напоминало об этом месте. Осторожно приоткрываю дверь и выглядываю в щелочку. Никого. Можно идти. Ночью единственными источниками освещения являются настенные канделябры, испускающие бледное сияние, в котором едва проглядываются окружающие предметы. Наверное, это для того, чтобы некоторые любопытные особи, вроде меня, меньше рыскали по ночному зданию.

Коридор, холл, лестница, второй этаж. Прохожу мимо дверей-близнецов, наугад дергаю позолоченные ручки. Заперто. Наконец в конце прохода замок одной поддается, и ржаво-красное полотно со скрипом проваливается в темноту. В лицо ударяет вечерняя прохлада. В свете единственного окна проглядывается сгорбленный силуэт угловой кушетки, у ножек притаился низенький кофейный столик. Большой книжный шкаф, громоздкий комод, аккуратная литая жардиньерка (правда без цветов), пара серебряных подсвечников, переливающихся в свете неполной луны и старинное бюро с множеством резных ящичков. Похоже на кабинет. Открываю окно и выглядываю на улицу. Внизу дымным облаком проступает силуэт стражников. Черт. Похоже, дом круглосуточно охраняется. И как мне отсюда выбраться?

– Решила подышать свежим воздухом?

У меня чуть сердце не останавливается. Уже представляю разгневанное лицо Блэквуда, но нет. Это всего лишь парень с пепельными волосами.

– Как ты меня нашел?

– Вообще-то это моя комната. Так что это ты меня нашла.

В приоткрытой двери слева проглядываются смутные очертания кровати. Только сейчас замечаю полкис множеством книг над секретером, комод со стопкой одежды, расческа, журналы, духи. Как я могла этого не заметить? Хотя в потемках комната действительно выглядела нежилой.

– Расслабься. Я никому не расскажу, но при одном условии. Если ты выйдешь со мной прогуляться.

– Куда?

– Поверь, здесь есть на что посмотреть. Ты ведь целый день сидела взаперти. Не пора ли освежиться?

Подышать свежим воздухом? Ну что ж, так и быть. Этот парень – единственный, кто вызывает у меня если не доверие, то хотя бы не неприязнь. Он мог бы уже давно сдать мен, пожелай он этого. И он прав. Я не выходила за пределы стен этого мрачного здания уже… Да, в общем-то, никогда. Любопытно увидеть, что снаружи.

– Идет.

Лабиринт узких закоулков, линия бесконечных коридоров, извивающихся подобно змеиному хвосту выводит нас к тонкой ажурной двери, открывающей путь в сад. Стоит только переступить порог, как у меня перехватывает дыхание. Изящные мраморные скульптуры, декоративные фонтаны, вьющиеся кустарники, благоухающие клумбы. Вечнозеленые изгороди, сливающиеся в непрерывный лабиринт, который уводит нас все дальше от посторонних глаз, все ближе к неизвестности. В жизни не видела подобной красоты. И повсюду белые цветы. На стенах, садовых арках, у подножия статуй. Белый снег и такие же чистые цветы, словно набросок мелом, на который еще не успели нанести краску. Похоже на чайные розы, но ведь сейчас зима, не так ли?

– Это камелии, – словно услышав мои мысли, отвечает парень. – Дивные цветы. Расцветают в разгар зимы. Никакие морозы не в силах придушить их цветение.

Мысль о бегстве все сильнее колет в спину. Теперь, когда я снаружи, мне ничего не стоит убежать, только куда. Этот розарий кажется бесконечным.

– Я не знаю твоего имени.

– Прости, как грубо с моей стороны. Я привык, что все здесь знают друг друга. Меня зовут Уильям, можно просто Уилл.

– Сильвер.

– Я знаю.

Пара секунд, и он уже мчит к очередному изгибу садовой изгороди.

– Сюда!

Следую за ним и поражаюсь размахам лабиринта. Кажется, кустарники раскинулись на добрые десятки километров. Стены в два раза выше меня. Отсюда точно не убежать. Поворачиваю за угол и нахожу Уилла возле женской статуи с вытянутым кувшином в руках.

– Ты не похож на сумасшедшего.

– Сочту за комплимент.

– Извини, просто… ты вроде нормальный парень. Как ты здесь оказался?

– Это долгая история.

– Мы вроде не спешим.

Уильям отвечает не сразу, очевидно, думает, стоит ли делиться со мной столь сокровенной информацией.

– Эти люди не такие плохие, как тебе кажется. Они приняли меня к себе, дали еду, одежду, сделали частью поместья Вильдмор. Поверь, это дорогого стоит.

– Может, они не все такие замечательные, как ты думаешь. Кстати, разве это место не носит фамилию ле Блана?

Он осекается и поджимает губу, словно взболтнул лишнего.

– Да… я просто… перепутал название.

Места, в котором, судя по всему, прожил не один год? Не думаю. Что ты скрываешь от меня, Уилл?

– Почему-то мне так не кажется. Ты сказал довольно уверенно.

– Упрямая до мозга костей, – уголки его губ растягиваются в улыбке, на щеке образуется милая ямочка. – Как Николас и говорил. Я думал, он несерьезно. Теперь понимаю, он говорил в буквальном смысле.

При упоминании этого имени внутри все леденеет, а мысли, словно капли росы, стекаются в одну точку, сосредотачиваясь на более важном: дядя.

– Ты его знал?

– По-твоему, кто привез меня сюда? – он обходит каменную фигуру и шагает дальше. – Это были суровые времена. Вторая мировая, послевоенная нищета, вспышка холеры… Страна трещала по швам, а люди выживали как могли.

– Стой, – перебиваю. – Мировая война? Ты ведь не можешь этого помнить. Сколько тогда тебе лет?

– Чуть больше, чем кажется, – усмешка краешком рта, и он продолжает: – Мой дом был разрушен во время бомбардировки в тысяча девятьсот сорок четвертом. Я жил на мостовой, без денег, еды и надежды на светлое будущее. Я был на грани, когда в один пасмурный день ко мне не подошел мужчина. Он сказал, что обеспечит меня питанием и крышей над головой в обмен на доверие, – он делает паузу, словно мысленно возвращаясь в тот момент. – Я согласился. Думал, он отвезет меня в приют, а это в любом случае лучше, чем умирать в сточной канаве. Но он привез меня сюда, к таким же людям, как и я. Людям, которые понимают меня потому, что сами столкнулись с подобной проблемой. Людям, которые знают, каково жить на улице, без куска хлеба и единого шанса отыскать спасение до того, как случится очередной приступ. Людям, которые, как и я, вынуждены были собирать кровь погибших, рискуя умереть либо от инфекции, либо от холеры. Он дал мне намного больше, чем просто жилье. Он подарил мне семью.

С трудом перевожу затаенное дыхание. Мысль о дяде будоражит затягивающуюся рану, но это не та боль, которая заставляет тебя лить слезы, выкручивая наизнанку. Это приятная боль. Боль воспоминаний.

– Старейшина не желает тебе зла. Он хочет уберечь всех от опасности.

– Посылая меня в отрезанные от цивилизации земли, кишащие какими-то тварями?

– С чего ты взяла? – он мотает головой. – С момента возведения стены прошел по меньшей мере век. В по нашим предположениям моровы, оставшиеся там, уже давно должны были вымереть.

– Правда?

– Всех людей эвакуировали в безопасную зону, скот выгнали. Запасы крови у моровов истощились еще полстолетия назад. Они просто не могли уцелеть. Так что тебе не о чем переживать.

Его слова меня немного успокаивают, а упоминание дядиных заслуг заставляет задуматься: стоит ли пойти по его стопам, нужно ли помочь сиринити в их благом деле? Быть может, это не такая уж глупая затея, как мне показалось на первый взгляд. В конце концов, дядя Ник бы именно так бы и поступил: отдал бы последний грош, чтобы только помочь другому. Как и Эми. В то время как я веду себя как полная эгоистка.

– Все настолько серьезно? – решаю изменить тему. – Я про вашу болезнь.

– Ты даже не представляешь.

– Но ведь есть и положительные стороны. Тебе больше семидесяти, а ты выглядишь лет на двадцать. Многие люди мечтают о таком.

– И, как и любой сказке, за дар приходится платить.

– Ты о чем? Разве делать инъекции так сложно?

– Сильвер, это не панацея. Приступы не просто проходят, они убивают, а если и нет, то изнуряют. Кислородное голодание может лишить тебя рассудка, даже если ты выживешь. Нам приходится постоянно носить с собой пробирки. Не взял шприц – считай, ты труп. Некоторым нужна инъекция каждые два часа. Два часа, понимаешь? Эти люди, – его рука обводит стены здания, – никогда не покидали поместья, боясь, что не успеют вовремя сделать укол. И то, что они проживут на пятьдесят лет больше, ничего не даст, ведь они никогда не увидят мир и все его красоты.

Как несправедливо. Если верить его словам, эти люди вынуждены страдать, и все из-за моровов. Они испортили не только их жизнь, но и мою тоже. Как же Эми? Неужели она останется монстром до конца жизни? Нет, она этого не заслужила. Должен быть способ вернуть ее, если она еще не лишилась рассудка.

– Что такое?

Он останавливается. Наверное, у меня ужасная гримаса на лице, раз он смотрит на меня как на раненого котенка.

– Волнуюсь за сестру. Боюсь, что не успею ей помочь. Думаешь, она уже…

– Вполне возможно, но есть шанс, что обращение не завершено.

– Как это вообще происходит? Разве можно просто изменить сущность человека?

– Никто не говорит, что это просто, но возможно. Понимаешь, – он останавливается, откидывает серебряную прядь со лба, – кровь моровов, как яд. Она изменяет человеческое ДНК. Организм начинает бороться с момента ее введения, но если он слаб, жертва превращается быстрее. Фактически ее клетки отмирают, а их место занимают клетки моровов. То есть человек как бы жив, но на клеточном уровне мертв.

Может, поэтому медики предположили, что дядя скончался неделю назад?

Потому что его клетки отмерли в результате действия крови моровов? Как же все это только запутано. Можно ли поверить в то, что это все происходит на самом деле? Что мир сангвинаров – людей, буквально воплощающих в себе суть вампиризма, – существует, а я – единственный в мире человек, способный его спасти? На моем месте любой бы уже бежал, куда глаза глядят. Но не мама. Она бы отыскала смысл даже в крупице пыли, загрязняющей рваную рану, как делала это всегда, сталкиваясь с невероятными, необъяснимыми, а порой и вовсе уму непостижимыми вещами. Интересно, что на моем месте сделала бы она? Что бы подумала? Как бы поступила? Иногда мне так не хватает ее трезвого взгляда на жизнь.

– Извини, я правда пытаюсь, но… мне сложно это все принять.

– Знаю, что в глубине души ты не веришь ни единому слову. Но перед тем, как ты пошлешь все подальше, хочу тебе кое-что показать.

– Что это?

Его рука опускается в карман дымчатого пальто и выныривает оттуда с конвертом. Слегка помятым, пожелтевшим. Бумага явно долго хранилась.

– Открой.

Достаю выцветший лист, свернутый пополам. Похоже, это письмо. Полустертые чернила, ровные аккуратные строки. Я уже видела эти завитушки над буквой «Д». Господи…

– Это почерк…

– Лорейн Стивенсон, твоей мамы.

Не могу поверить. Кажется, эти буквы нереальны. Такие старые, хрупкие, поблеклые, словно догорающий краешек пергамента, готовый рассыпаться от одного моего дыхания.

– Она хотела, чтоб я передал его тебе, когда придет время. Думаю, этот момент настал. Я буду неподалеку.

Я даже не замечаю, как он уходит, потому что все мое внимание приковано к размашистым словам, выведенным на клочке ничего, которое вмиг становится для меня самым ценным в мире.

«Дорогая Сильвер. Когда тебе в руки попадет этот конверт, меня уже не будет. Я пишу это письмо не для оправдания, а чтоб осветить тот мрак, в котором ты сейчас оказалась. Знаю, ты считаешь, что все выдумки, но это правда. Сиринити существуют, как и моровы. Я надеюсь, вы никогда не встретитесь, но если это все-таки произойдет, ты должна быть к этому готова. Сангвинары – не изгои и не отверженные обществом безумцы, а несчастные люди с тяжелой судьбой. За долгие годы они претерпели много страданий. Их презирали, отождествляли с демонами, забивали кольями, сжигали на кострах только из-за болезни. Чтоб обезопасить себя от нападок людей, сангвинары ушли далеко в Блу-Маунтинс, где в горных долинах основали небольшой город, Аравию. После основания поселения жизнь наконец-то обрела желанную стабильность. Пока в один вечер все не изменилось. Частью сангвинаров овладела жажда крови, и единственным их желанием стало избавиться от нападок людей, окончательно поработив человечество. Так появились моровы – жестокие, ненасытные существа, не знающие пощады. Они разрушают все на своем пути, поглощают человеческие жизни, отдергивают занавесь прикрытия сиринити, рушат наш устой, выстраиваемый столетиями. Единственный способ их остановить – найти лекарство. Я не вправе тебя просить об этом, но без твоей помощи эта война будет длиться вечно.

Знаю, ты укоряешь меня за то, что скрывала правду твоего происхождения. Хотелось бы сказать, что это было ради тебя, но это неправда. Я хотела вырваться из цепей сангвинаров, получить шанс на новую жизнь, и мне это удалось, благодаря тебе. Прошу, не вини отца за сокрытие правды. Он лишь хотел защитить тебя, как и все мы. Я люблю тебя, Сильвер, как родного ребенка, потому что ты всегда была им и останешься. Не важно, какая в твоих жилах течет кровь, важно кто ты и кем станешь. Ты особенный ребенок. И, как всем особенным людям, тебе уготовлена нелегкая судьба. Я не жду, что ты безоговорочно поверишь мне, Старейшине или сиринити. Я лишь прошу подумать. Не отрицай все, что они скажут. Не запирайся в сундуке страхов, как ты это всегда делаешь в трудные моменты. А подумай. Уверена, со временем ты примешь правильное решение. Не потому что кто-то велел так сделать, а потому что так считаешь Ты. Твое решение в любом случае будет верным, потому что оно твое, и никому кроме тебя не подвластно.

С любовью, Мама»

Как я ни стараюсь, к концу третьего абзаца слезы уже бегут по щекам, размывая чернила на и без того поблекшей бумаге. Поверить не могу. Она обо мне не забыла. Никогда не забывала и даже раздумывала наперед, в то время как я не могу думать даже о настоящем. Мама всегда меня поддерживала, даже когда все показывали мне свои спины. Кто я такая, чтоб пренебрегать ее последней волей? К тому же я просто обязана помочь Эми, ведь кроме меня у нее больше никого нет. Я не могу просто ее бросить. Она – все, что осталось от моей семьи, и родство по отцовской линии не меняет положение вещей. Она всегда будет моей сестрой, что бы ни случилось. Кроме того, если вся эта история с лекарством правда, я могу спасти не только ее, а сотни невинных жизней, отравленных мучительной болезнью. Разве это не стоит того, чтоб хотя бы попытаться? Ты всегда можешь вернуться домой, закрыть окна, запереть двери и забыть обо всем. Но смогла бы ты потом спокойно жить, зная, что упустила? Думаю, мы обе знаем ответ.

– Уилл? – пепельная копна выныривает из-за угла. – Я помогу вам найти лекарство.

****

Если бы мне сказали, что осенние каникулы я проведу в поместье с кучкой людей, считающих себя спасителями мира, я бы хорошенько врезала ему по голове альбомом. Кто мог подумать, что все действительно будет так, а ведь я надеялась провести это время наедине с диваном и всеми сезонами «Остаться в живых». Итак, если верить сиринити, мир разделен на две части: Нашу сторону, или мир людей, и Другую, на которой заперты кровожадные твари, которых они называют моровами. Чтобы обезопасить человечество и избежать массового истребления, сиринити удалось запереть моровов на Другой стороне, построив между мирами громадную стену. Но некоторым все же удалось прорваться, и теперь они терроризируют цивилизованный мир, убивая невинных людей. Существует лекарство от болезни сангвинаров, которое, по словам Кристиана, осталось по ту сторону стены во время большого набега (неожиданного нападения моровов на врата с целью их разрушения). Оно способно излечить сиринити от их ужасной болезни, но ищут они его не только для этого, а для того, чтобы ослабить моровов и закончить войну. Так они смогут вернуть тварям человеческое обличие и положить конец долголетнему кровопролитию. Задача сиринити – добраться до границы и найти лекарство. Моя задача – помочь открыть врата.

Вроде все просто, но голова до сих пор идет кругом. Проще было бы истребить моровов без поиска сказочного снадобья, но сиринити оно тоже нужно. К тому же силы между сторонами не равны. Из-за неконтролируемого потребления крови, моровы гораздо крепче и проворнее своих праведных братьев, поэтому победить их в честной схватке почти невозможно. Запутанная история, не правда ли? Но мне придется во всем разобраться.

Проводив Изи на поезд к отцу в солнечную Флориду (ее родители давно в разводе), мне ничего не оставалось, как собрать вещи и позволить Уиллу увезти меня в фамильное поместье ле Блан. За суматохой с организацией Дня памяти в академии никто даже не заметил, что я пропустила два последних днях перед каникулами. Поэтому я с чистой совестью могу пуститься во все тяжкие. Кристиан обрадовался моему решению, но сказал, что с поездкой придется повременить. Нужно пару дней для подготовки, ведь «маетный, обремененный пагубами путь». Я не протестую, ведь это шанс изучить окрестности. Все-таки не каждый день выпадает возможность пожить в трехэтажном особняке восемнадцатого века с собственной часовой башней. Сложно подобрать слово для здания размером с квартал, в котором помещается две сотни людей. Это не просто дом – это целый мир, скрытый от посторонних глаз за решетчатой оградой. Мир, живущий по собственным правилам и незыблемым законам, известным только тем, чьи вены регулярно пронзаются иголкой. Мир Кристиана ле Блана и его общины. Но между собой все его называют просто «поместье». Десятки спален, пять приемных комнат и три банкетный зала, собственная библиотека и холл, в котором можно проводить королевские балы. Здесь есть все, что нужно для жизни, но для его жителей шик – это не главное. Важнее безопасность. Мне было бы нереально разобраться во всех этих змеиных коридорах. К счастью, есть человек, который с радостью взял на себя роль моего гида.

– Это главный холл, справа кабинеты, слева – гостиная, вернее, одна из них. А вон там, – палец Уилла устремляется в угол, – у нас кухня. Не советую заходить туда раньше завтрака, повара жуткие зануды. Могут и тарелкой запустить. А там, в самом конце коридора, – он кивает в сторону бесконечного прохода, – игровые залы. В них ты можешь отойти от проблем насущных, ну, или сыграть партию в дартс, если не боишься, что Лим уделает тебя в два броска. Карточный стол, шахматы, маджонг, бильярд – здесь есть все, чтоб не дать тебе умереть со скуки. Я предпочитаю бильярд, хотя Марена говорит, что игрок из меня никудышный.

Качаю головой и иду дальше. Кивать – это все, что я успеваю, потому как переговорить Уилла мне не по силам. Он чем-то напоминает мне Изи. Хотя, когда скучаешь по человеку, любой будет его напоминать, даже если они совсем непохожи. Анфилада комнат неразрывной нитью тянется по коридору, которому, кажется, нет конца. Впрочем, как и этой экскурсии.

– А здесь… Нет, сюда лучше не соваться.

– А что там?

– Кабинет Старейшины. Он не любит, когда его беспокоят, так что…

Встречаться с Кристианом сейчас не особо хочется. Если честно, я вообще предпочитаю вообще меньше показываться ему на глаза.

– Кстати, нужно тебя со всеми познакомить. Ты ведь никого не знаешь? – он бросает взгляд на запястье. – Сейчас два часа. Они как раз должны быть в игровой зале.

Когда мы доходим до двери, у меня дрожат колени. Не оттого, что мы прошли весь первый этаж, а от предвкушения. Знакомство с новыми лицами всегда вызывает у меня трудности. Надеюсь, все пройдет нормально.

– Народ, внимание, хочу вас кое с кем познакомить!

Дюжина лиц поворачивается на голос Уилла. От такого количества незнакомцев в одном помещении дискомфорт вырастает до размеров штормовой волны. Установившаяся тишина сгущает и без того тяжелый воздух. Мне кажется или в помещении вдруг стало меньше свободного места? Наконец, мужчина, сидевший за письменным столом, подходит к нам. Мне не нравится его надменная походка.

– Так это она, Двенадцатая? Что-то она мелковата.

Я словно врастаю ногами в паркет и становлюсь еще меньше. Если бы не Уилл рядом, меня бы уже и след простыл.

– Это Скретч, Верховный Страж. Не переживай, для него все «мелковаты».

– Я думал, носители такой редкой группы выделяются исключительной внешностью. А к нам привели Дюймовочку.

Тишину прорезает пара смешков, заставляя меня вжаться в пол еще сильнее.

– Эй, полегче. Она под попечительством Верховного Жреца. Забыл?

Скретч сцепляет ладони вместе, хрустит пальцами и возвращается к письменному столу. Его небольшой, багровый шрам возле правого глаза надолго отпечатается у меня в памяти.

– Эм… – непонимающе смотрю на Уилла, – Верховного Жреца?

– Он привез тебя в поместье. Забыла?

Блэквуд – Верховный Жрец? Трудно поверить, что он здесь важная птица.

– Что это вообще значит?

Не успевает Уилл открыть рта, как девушка в углу его перебивает.

– Верховный Жрец – попечитель Верховного Совета, глава стражей и правая рука самого Старейшины. Ты должна была это знать до того, как переступила порог поместья. Или наши традиции для тебя – пустой звук?

– Это Пейшенс, – отмахивается Уилл. – Можешь делать вид, что ее здесь нет. Остальные так и делают.

Только Пейшенс, похоже, с этим не согласна. Ее напыщенное поведение, вызывающая одежда – все буквально пропитано желанием притянуть к себе внимание. Не говоря уже о волосах цвета спелой вишни.

– Дельный совет, Уилл.

Парень с кольцом в носу протягивает мне татуированную руку.

– Я Лим, а это моя сестра Марена.

За его спиной показывается девушка с такой же мальчишеской стрижкой, торчащей в стороны подобно иголкам, татуировками, пирсингом и… Эй, да они близнецы!

– Вы одинаковы. Невероятно, – они переглядываются между собой. – То есть… это круто. Иметь брата или сестру, похожего на тебя.

– Спорное утверждение, – вскидывает брови Марена.

– Это точно, – соглашается Лим. – А у тебя есть сестра или брат?

При виде моего кислого выражения лица Марена пытается загладить оплошность брата.

– Он не хотел. Мы слышали, что случилось. Это ужасно. Правда, Лим?

Она незаметно (ну, или почти) пихает его локтем.

– А, да. Жуть. Что тут скажешь, не повезло.

– Что ж, продолжим, – Уилл поворачивает меня к креслу. – Это Тори. Она у нас молчаливая, но слышит за пятерых.

Русоволосая девушка с вытянутыми, прямоугольными очками машет мне рукой, отвечаю ей тем же. Парень за бильярдным столом разбивает кипу шаров.

– Это Сэт.

Высокий блондин, чем-то напоминающий Тора из одноименного фильма мягко пожимает мне руку. Его манера держаться в стороне от остальных мне по душе.

– Рад знакомству. Наверное, сложно влиться в мир, где все кажутся незнакомцами.

– Некоторых я уже знаю. Мирилин, Уилла и Блэквуда.

Мои слова заставляют его карие глаза округлится до почти идеальных шаров.

– Лучше тебе его так не называть.

– Почему?

– Верховный Жрец не терпит нарушения правил и любит наказывать тех, кто ими пренебрегает.

Каких правил? Не называть его по имени? Как мне еще его называть? Сеньор? Господин? Ваше Превосходительство? Может, еще поклон с реверансом отдавать при входе? Он не заслужил таких почестей. Имена градом сыплются на мою голову, а я и половины не успеваю запомнить.

– Шрадрик, Лори, Гарсия, Раквелл, Шон…

Уилл крутит меня в разные стороны, как послушную марионетку, только и успевай кивать. Но у меня и это не получается. Ни улыбнуться, ни поздороваться. Даже рассмотреть всех толком. Так много лиц, так много имен. Не уверена, что смогу хотя бы пару вспомнить. Кроме близнецов. Черные волосы с синими кончиками, татуировки с распускающимися цветами на шее и шипастыми лианами на руках. Такое сложно забыть. Не говоря о пирсинге над левой бровью у Лима. Или это Марена? Когда с губ Уилла срывается последнее имя, моя голова готова взорваться, как переспевший арбуз из-за избытка влаги. Он это замечает, но лишь улыбается машет рукой. Мол, ничего, привыкнешь. Утром он обещал мне кое-что показать, а пока я предоставлена самой себе.

Шесть гостиных, пятнадцать кабинетов, десять уборных, три музыкальных комнаты, две кухни, три обеденных зала и огромный прогулочный холл – и это только первый этаж поместья. От такого изобилия меня начинает мутить, и я хочу выйти на улицу, чтобы подышать воздухом. Но стоит только завернуть за угол, как я понимаю: на террасе кто-то есть. И этот кто-то не из тех, кого я хотела бы встретить в ближайшее время. Мирилин. После того как я обозвала всех сиринити чокнутыми (включая ее), встреча с ней не сулит ничего хорошего, но я не решаюсь пройти мимо.

– Любуешься природой?

– Жду, когда группа вернется с ночного патрулирования.

– Откуда?

– С Ричмонда. В последнее время там участились случаи обращения.

– О чем ты?

Она отворачивается лицом к саду. После моего срыва она уже не такая общительная. Неужели мне силой придется вытягивать из нее информацию?

– Может, объяснишь?

– Тебя ведь не интересует жизнь сиринити?

Так и знала, что в этом все дело.

– Слушай… тогда вечером я наговорила лишнего. Я не хотела тебя обидеть. Это все нервы.

– Знаю, – кивает она, – на тебя много свалилось. Я не в злюсь.

– Расскажешь о патруле? – присаживаюсь на лавку рядом.

– Все дело в моровах, – она пододвигается ближе, – раньше они просто убивали, но сейчас все чаще обращают людей.

Массовое превращение в чудовищ? К такому меня жизнь не готовила.

– Это началось шесть лет назад, тогда мы впервые обнаружили нового морова. Мы знали точно, потому что это был один из местных.

– Но зачем и как?

– Моровы используют кровь для создания себе подобных, только обращением это назвать нельзя. Скорее, отравлением.

Эми. Вот почему она стала такой. Ее отравили. И дядю.

– Кровь моровов – это яд. Она настолько насыщена ферментами, что попросту травит людской организм, меняет саму ДНК человека. И это хуже смерти. Это как вирус, который мы пытаемся остановить.

Мирилин рассказывает, что моровам, прорвавшимся за стену, удалось взять под контроль голод и сохранить человеческий облик. Это правда. Ведь я видела морова. Дядя Ник. Не знаю, как давно его заразили, но больше он все же был похож на человека, а не на тварь из рассказов Кристиана.

– Но, – решаю уточнить, – как моровы оказались за стеной? Неужели она не должна была остановить их?

– Должна, – кивает Мирилин, – но ты ведь не думаешь, что они сидели, сложив руки, и ждали, когда мы отрежем их от цивилизации? Еще на этапе строительства началось массовое бегство. Моровы быстро сообразили, что их ждет, и расползлись по стране. Сиринити всячески пытались противостоять побегам, но все атаки отбить было невозможно.

– И теперь вы выслеживаете тех, кому удалось сбежать?

– Да, именно этим мы и занимаемся, – она опирается о кованную спинку. – Мы сражаемся. Каждый вечер, каждую ночь. Отправляем группу захвата в город, вылавливаем тварей и истребляем, чтоб спасти тех, кому уготовлена лучшая жизнь.

Получается, сиринити жертвуют собой на благо других, в то время как человечество даже не догадываются об их существовании. Ежедневно они встают с кровати, зная, что этот день, возможно, станет последним. Ведь если не моровы, их может убить болезнь. Достаточно пропустить инъекцию. И это их я называла сектантами? Да в них больше человечности, чем в самих людях.

– Блэквуд тоже патрулирует?

Не знаю, зачем я спросила, но то, как изменилось выражение лица Мирилин, заставило меня сто раз пожалеть о своем неконтролируемом языке.

– Верховный Жрец возглавляет патруль, но не всегда идет на обход.

– Почему?

– У него есть дела поважнее дозора с дежурными стражами.

Мне показалось, или я уловила нотку злорадства?

– Тебе он тоже не особо нравится?

– Поверь, он никому не нравится.

– Он так ужасен?

– Хуже. Я уж точно знаю.

– Знаешь? – слова застревают булыжником в горле. – То есть вы с ним…

– Фу, нет! Он мой брат!

Камень проваливается куда-то в желудок, а то и еще ниже. Такого я точно не ожидала. Мирилин! Сестра Блэквуда? Но ведь они непохожи! Я имею в виду, эта маленькая скромная девчушка с короткими рыжими кудряшками и Блэквуд?

– Знаю, о чем ты думаешь, но это так. И вот что я тебе скажу. Представь худшее, что есть в мире, твой самый чудовищный кошмар, вобравший в себя все потаенные страхи и душевные тревоги… и это все равно будет в сто раз лучше его. Он не знает слов благодарности, никого не щадит, не ценит.

– А как же ты? Ведь ты его сестра.

– Не имеет значения. Он Верховный Жрец, ему все одинаково безразличны. Так что если тебе дорога жизнь, держись от него подальше.

Принимая во внимание те недолгие моменты, проведенные с Блэквудом наедине, можно с уверенностью сказать, что он далеко не подарок. Но ведь она его сестра. Кто, как не она, должна его надоумить? Странно, но… это явно не мое дело. Сейчас важно другое – узнать врага в лицо.

– Мирилин?

– Да?

– Расскажи мне все, что знаешь о моровах.

И она рассказывает. От нее я узнаю, что у сиринити и моровов общие корни. Они походят из древнего рода сангвинаров – людей, больных сангморой. Сангмора – редкая генетическая мутация, из-за которой нарушена выработка красных кровяных телец (по крайней мере, я так поняла). В результате организм не получает достаточно кислорода, который разносится к органам вместе с кровью. Единственное лечение – инъекции человеческой крови.

В древние времена больных сангморой принимали за демонов, закалывали кольями и сжигали за то, что те пили кровь. Да, вам не показалось. Именно пили, ведь в те времена понятие инъекции было чем-то из области магии. Достать стерильный шприц было не всегда по силам даже лекарям, что уже говорить об обычных людях, поэтому большинству приходилось пить кровь прямо из вены. Вот откуда все эти легенды о вампирах и вурдалаках. И хотя у них общая родословная, моровы сильно отличаются от своих собратьев. Все дело в жажде. Бесконтрольное потребление крови превратило их в хищников, движимых инстинктами. Их рефлексы быстрее, силы больше, а возможности – до конца неизведанные даже самими сиринити. По причине неравенства сил, сиринити решили раздобыть лекарство, которое поможет одержать победу и излечить людей, которые подверглись заражению. Но есть и обратная сторона медали, ведь ничто в жизни не дается просто так. За свою жажду моровы поплатились человечностью. Они не испытывают жалость, боль, обиду, страх. Ими движет лишь одно чувство – голод. Конечно, Эми не была такой при нашей последней встрече, но она не родилась моровом. Ее организм борется с ядом, и пока этот процесс не завершится, я могу ей помочь. После рассказов Мирилин я искренне обрадовалась, что моровы за стеной давно вымерли. Не хотелось бы встретиться с ними лицом к лицу.

Несмотря на довольно содержательный рассказ Мирилин, из головы до сих пор не выходят ее слова о Блэквуде. Почему его презирает родная сестра? За что его все ненавидят? И почему всякий раз, когда я пытаюсь что-то узнать, все говорят держаться от него подальше? Эти мысли долго не дают мне покоя, пока я разгуливаю по безграничным просторам поместья ле Блана. В этом каменном лабиринте легко заблудиться, но хуже то, что некоторые места идентичны. Как этот холл, который похож на холлы всех трех этажей. От нескончаемых мраморных коридоров так и веет холодом. Прохожу вдоль стен, не спеша разглядываю их причудливые декорации. Дубовые панели завешены шелковыми гобеленами с изображением всевозможных узоров и боевых сцен. Некоторые покрывают настенные украшения с фигурами рыцарей, отрезанных голов и чудищ, похожих на горгульи. Есть здесь и различное антикварное оружие наподобие средневековых пистолей, позолоченных рапир и длинноствольных мушкетов. Но больше всего меня поражают картины. Их в поместье такое множество, что и мне бы не хватило и недели, дабы все сосчитать. Красочные натюрморты, осенние пейзажи, фамильные портреты. В некоторых местах встречаются редкие полотна, написанные в стиле, который я никак не могу определить. Что-то среднее между ампиром, готикой и гризайлью. Мастерски обыгранные, прописанные быстро, но в то же время в мельчайших деталях, эти картины словно впитали в себя все оттенки тьмы. Словно свет и тень встретились вместе на переплетении нитей льняного холста. Великолепно. В уголку полотна проглядываются три прописные буквы: «ВДС». По всей видимости, это инициалы художника.

Сворачиваю в узкое ответвление коридора и утыкаюсь в стену. Тупик? Но я видела окна со своей комнаты. Подхожу ближе и замечаю дверь за занавесью. Потайная комната? Это уже интересно. Наверное, это вход в башню с часами. Ее видно с подъездной площадки. Винтовая лестница из потемневшего камня выводит меня в просторное помещение. Света нет, только пара лучей из дыр в потолке и единственного арочного окна. Похоже на чердак. Вижу какие-то выгнутые детали, увесистые цепи, изогнутые знаком вопроса рычаги. Что это? Зубчатые шестеренки, винтовые лопасти, анкерные колеса, зубцы, пружины, спирали. Повсюду. Вся комната – сплошной рабочий механизм, единый металлический орган, живущий собственной жизнью. Каждое движение – ритм массивных мышц, каждый поворот – часть дыхательной системы. Скрип полированного металла – вдох. Звяканье кованой цепи – выдох. Стеснение остроконечных зубцов – дыхание. Такое тихое, ровное, не громче шелеста волос на моих плечах. Наверное, кто-то их регулярно смазывает. Возле окна стоит кровать, стол и кресло. Похоже, здесь кто-то живет. Стальные нити, разносортные шестерни, острые шероховатые лапы маховиков. А где же кукловод, управляющий этим оркестром заржавелых марионеток?

Подхожу к столу, перебираю пару зазубренных колесиков и вдруг замечаю одну интересную вещицу. Резная деревянная шкатулка. Большая шестеренка скрывает на крышке цветочный узор. Достаю из-под ворота медальон и прикладываю к шкатулке. Не может быть. Тот самый рисунок! Завиток в завиток. Что это и почему она здесь? Если она связана с тем, что говорил дядя, я обязана это узнать. Вдруг она подскажет… Ой! Шкатулка выскальзывает и летит на пол, когда неожиданно руки в перчатках-митенках ловят ее в воздухе. Я врастаю ногами в пол, боюсь вдохнуть, заговорить, боюсь даже пошевелиться.

Мне требуется несколько секунд, чтоб осмелиться поднять глаза.

– Извини…

– Убирайся.

– Я не хотела ничего сломать.

– Я сказал: вон!

Желчь в голосе Блэквуда выталкивает меня в коридор так быстро, что я даже не замечаю, как оказываюсь в своей спальне. Это была комната Блэквуда. Он живет в башне с часами. Более того, он за ними ухаживает, смазывает. Но главное не это, а шкатулка. На ней такой же узор с геральдической лилией, как и на медальоне. Вот почему он хотел забрать его. Он знает, кому тот принадлежал. Но ведь… это лишено смысла. Дядя Ник говорил, что медальон должен защитить меня. А Блэквуд меня ненавидит. Почему он так сказал и что этим хотел доказать? Что ж, кажется, на одну загадку стало больше.

****

На лице Уилла сияет улыбка, словно сегодня утро Рождества, и мы идем распаковывать подарки. Мне он нравится. Он милый, забавный и постоянно шутит. Почему-то у меня у меня возникает такое чувство, будто я его давно знаю. У вас никогда такого не было? Согласна, это странно. Лучше не буду об этом думать. Итак, сюрприз. Не знаю, куда Уилл меня ведет, но, думаю, это что-то впечатляющее и не ошибаюсь. Спустя десять минут передо мной открывается немыслимое по размерам помещение, высота стен которого сравнилась бы только с горным массивом. Белый потолок и стены сливаются в цельное полотно, только четырехметровые окна показывают, что стена не бесконечная. На предназначение помещения указывают мишени, гимнастические маты и деревянные манекены, расставленные по всему периметру. Уилл называет ее тренировочным центром, но, по-моему, это больше похоже на площадку для съемок фильмов. Слишком уж нереалистичными кажутся декорации.

Взять, к примеру, эту стену напротив, которую сплошь усыпало всевозможное холодное оружие, как листья землю после проливного дождя. Чего здесь только нет:

кинжалы, мечи, топоры, мачете, шпаги, нунчаки. Даже метательные звездочки, которые обычно используют ниндзя в боевиках. И зачем стражам так много оружия? Ведь можно было бы просто обойтись парой пистолетов. Это было бы куда эффективнее. На мой вопрос Уилл улыбается, но не отвечает. Мол, сама увидишь. Вид тренировочного зала приводит меня в настоящий восторг. Оказывается, стражи обязаны тренироваться постоянно для поддержания формы. Большинство из них начало тренировки с детства. Детства! Дети изучают приемы владения мечом. Можете себе представить? Я нет. Мы подходим к бойцовской арене. В центре ринга – Марена и Лим. Кружат напротив друг друга, словно в медленном танце. На них снова эта странная одежда. Черный комбинезон с рукавами до середины ладони и воротом до самых скул. Материал такой плотный, будто бы сделан не из ткани, а из смеси титана с кожей. Спрашиваю об этом Уилла, он лишь пожимает плечами.

– Это стандартный боевой костюм. Все стражи такие носят. Тебе тоже выдадут.

Лим медленно подступает к сестре, одна нога выставлена вперед, руки полусогнуты, но стоит ему только сделать два шага, как Марена вскидывает ногу, приседает и буквально сметает брата с ног. Одна секунда, и Лим уже лежит на спине, проклиная ее последними словами.

– А почему ворот такой высокий?

Уилл объясняет, что это для защиты, так как моровы всегда стараются добраться до шеи. На лице Марены горит ухмылка. Она довольна собой, но больше всего, кажется, ее радует возможность поиздеваться над братом. Что с нее взять. Все старшие сестры одинаковы. Лим сползает с ринга, держась за правый бок. Сбитое дыхание дает понять, что ему неплохо досталось. На его смену выходит рослый парень с короткими волосами цвета сладкой ваты. Он был вчера в комнате отдыха. Личи, по-моему. Он настроен решительно. Принимает оборонительную стойку, но ни состояние духа, ни приемы защиты ему не помогают. Перехват руки, удар в колено, выпад. Меньше чем за шесть секунд Личи оказывается распростертым на полу. Нужно отдать Марене должное. Она мастер своего дела. Пока все поздравляют ее с победой, мы на полпути в другой конец зала. Уиллу не нравится, что в зале с утра так людно. Он говорит, что ближе к полудню все уйдут обедать и можно будет расслабиться. Я соглашаюсь.

А пока можно развлечь себя глазами. Понаблюдать, как стражи дерутся на старинных шпагах, бросают топоры и запускают метательный снаряд через весь зал. Некоторых я уже видела. К примеру, того парня на канате с копной бледно-золотых волос. Жаль, не могу вспомнить его имени. Но есть и те, кого бы я предпочла никогда больше не встречать. Например, Скретча, чья мрачная фигура с луком пачкает собой белизну стен. Или Блэквуда, занявшего весь восточный угол. Упражняется с клинком, уродуя и без того безобразный манекен. На нас не обращает внимания, но я-то вижу, как напрягаются его плечи каждый раз, когда мы проходим мимо. Словно моя тень обжигает ему кожу. Мы обходим зал вдоль и поперек и даже не замечаем, как помещение пустеет. Как только в двери исчезает последний страж, лицо Уилла принимает непривычно серьезное выражение.

– Так, – начинает он. – Хватит тратить время попусту. Перейдем к делу.

– Что предлагаешь?

– Сегодня последний день. Вечером выезжаем. Предлагаю потратить его с пользой.

Я заинтригована. Его тон предвещает что-то интересное.

– Всему я обучить тебя не смогу, но краткий курс выживания мы осилить сможем.

Он снимает со стены с оружием изогнутый кинжал и показывает мне.

– Всегда бери нож за рукоять и никогда не поворачивай к себе лезвием. Это может сыграть с тобой злую шутку.

Он приподнимает мою руку с клинком, показывая, как правильно держать.

– Как держать оружие зависит от того, куда ты собираешься бить. Снизу, – он опускает нож острием вверх, – от большого пальца, для удара в грудь или шею. Сверху, – лезвие вздымается над его головой, – от мизинца, для удара в бок или живот. В случае с моровами лучше всегда бить в шею.

– Поняла.

– Кинжал должен быть при тебе всегда, куда бы ты ни пошла.

– Всегда носить с собой. Ясно.

Он хмурится. Похоже, понимает, что краткий урок владения оружием мне вряд ли поможет.

– Хорошо. А сейчас перейдем к практике, – скрежет металла, и у него в ладони появляется рукоять с длинным не заточенным острием на подобии кортика. Можно подумать, он их из воздуха берет.

– Покажу тебе пару приемов.

Он торжественно вручает мне кинжал, будто посвящает в тайный орден. Тяжелый, не то что охотничий нож, и больше раза в два. Вот только форма странная. Два тонких, как прутья, лезвия обвивают друг друга словно змеи, образуя подобие заостренной спирали. Интересно, все ли оружие сиринити такое… утонченное?

– Чтобы отразить атаку сверху, нужно перехватить правую руку, – он заносит кинжал над головой. – Во время атаки захватываешь запястье правой руки. Это поможет сдержать нападающего. Затем бьешь в самые уязвимые точки: шею, локтевой сгиб или коленную чашечку. Главное, чтоб это было неожиданно.

Уилл приближается и заносит кортик над головой. Внезапно замечаю в его глазах странный отблеск.

– У тебя что, линзы?

– Ах, это, – он потирает левый глаз, словно стряхивает пылинку, – так уж получилось, что природа наделила меня шикарными волосами в обмен на хорошее зрение.

Зато скромностью явно не обделила.

– Ну так что, попробуем?

Идея бить Уилла мне не нравится, но он старается ради меня. Стоит и мне немного поднапрячься.

– Внимание, – оружие приближается к моему плечу, – запястье.

Обхватываю его правую руку.

– Теперь отвлекающий прием.

Пока я раздумываю куда лучше ударить, лезвие уже застывает возле моей шеи. Сначала. Исходная, атака, удар между ребер. Неплохо, но слабовато, чтоб обезоружить противника. Я все-таки нетренированный боец. То же самое с ударом живот. А в шею в самый раз. Правда, я начинаю переживать, что ударила слишком сильно. Уилл отрицает, но ему все равно требуется минута, чтоб откашляться и перевести дыхание.

– Уже лучше, а теперь с клинком, – он принимает стойку, – я буду нападать, ты – защищаться. Идет?

Киваю, хоть на самом деле понятия не имею, как вообще вести себя с этой штукой.

– Когда я делаю выпад, подними кинжал вниз, блокируя атаку.

Он шагает вперед, я выставляю лезвие, но, кажется, слишком высоко. Рука дрожит от непривычки.

– Нет. Сейчас покажу, – он обхватывает руками мои и опускает их на пару сантиметров, – вот так.

Чувствую, как неудобство разливается по щекам. Он так близко, даже слишком.

– Еще раз.

Уилл занимает позицию, делает выпад и… я его блокирую. Его клинок ударяется о мой. Звон железа неприятно бьет в виски, но все же я это сделала!

– Молодец. Еще раз.

Он нападает еще, затем еще. И с каждым разом у меня получается все лучше, быстрее, увереннее. Уверена, он мне поддается, но это все равно приятно. Чувство уверенности оттого, что можешь себя защитить. Ощущение металла в руках вызывает у меня неподдельное восхищение, которое усиливается от того, что клинок подчиняется. Он становится послушным, удобно ложится в руке, словно для нее и был сделан. Ничего подобного не испытывала. Последний выпад Уилл делает снизу, чтоб застать меня врасплох. Не получается. Я блокирую эту атаку тоже.

– А ты молодец, – выдыхает он. – Учишься налету. Скоро будешь драться не хуже стражей.

Не могу сдержать улыбку. Знаю, он мне льстит, но все равно приятно.

– Тебя это веселит?

Голос Блэквуда за спиной застает меня врасплох. Резкий, надтреснутый, трескучий, как удар камня о камень. Я думала, он давно ушел.

– Тренировки кажутся тебе забавными?

– Нет. Я просто…

– Защищайся.

Не успеваю опомниться, как его клинок устремляется прямо на меня. Еле успеваю блокировать атаку.

– Что ты делаешь?!

Его удары не похожи на выпады Уилла. Они в десять раз сильнее и раз в шесть быстрее. Лезвие так и дрожит у меня в руках вместе с напряженными мышцами, которые норовят порваться. Теперь я точно уверена, что Уилл мне поддавался.

– Хватит!

– Почему? Ты ведь хотела быть одной из сиринити. Давай сражайся.

Он бьет сильнее и сильнее, пока я не роняю оружие. Но даже это его не останавливает. Молниеносный взмах – и клинок оставляет кровавый след на моей руке.

– Защищайся.

Очередная атака, алое пятно на предплечье.

– Не могу!

– Что такое? Тебе больше не весело?

Удар слева, тычок, выпад, и я прижата к стене. Легкие пылают, сухожилья натянуты сплошной стальной леской. Не могу… дыш…

– Я не… – заточенный металл врезается о мою шею, – могу…

– Моровы не ждут, пока ты будешь готова. Они просто нападают и не отступают, пока жертва не будет мертва.

Воздух застревает в горле узелками сплошных нервов. Чувствую, как кожа под напором лезвия начинает пылать.

– Хватит, пож…а…луйс…та.

Шаг назад – и давление обрывается. Я валюсь на пол. Грудная клетка с натуженными хрипами вспоминает, как нужно дышать. Кажется, я сейчас задо…

– Ты не сиринити и никогда не будешь. Ты идешь на Другую сторону только из-за своей крови. Без нее ты всего лишь закуска. Твоя задача – не путаться под ногами, а не вступать в бой. Поняла?

Он устремляется к двери, оставляя меня на мозаичном паркете, слабую, напуганную и дезориентированную. Вижу стремительно приближающуюся фигуру Уилла, которая застывает при одном лишь взгляде Блэквуда.

– В мой кабинет.

– Но сир…

– Это приказ.

Уилл смотрит на меня, затем на Блэквуда. Вижу, как ему нелегко. Он хочет помочь, но не может. Потому что есть приказ, а он не может ослушаться Верховного Жреца. Даю понять, что все в порядке. Он должен, я понимаю, поэтому не обижаюсь. Сама как-нибудь справлюсь.

****

Семь вечера, а я до сих пор не готова к отъезду. На самом деле, мне и готовить-то нечего. Поэтому, когда Мирилин стучится в дверь, я тяну до последнего, пока ее медно-красная голова не просовывается в щелочку.

– Выезжаем через полчаса.

На кровать опускается походный рюкзак. Судя по звуку, тяжелый.

– Снаряжение и тренировочный костюм. И еще, – она опускает на подушку вязаный дымчато-синий шарф, – думаю, тебе пригодится.

Когда я спускаюсь, на подъездной площадке уже настоящий ажиотаж. Не меньше сотни стражей, если не больше. Кто-то загружает дорожные сумки и защитные чехлы в багажники двух внедорожников. Кто-то проверяет упругость колес, решая, нужно ли их подкачать, пока другие наблюдают за разворачивающимся шествием со стороны. Мне требуется пара минут, чтоб понять – здесь все. Все сиринити, живущие в поместье. Молодые, старики, дети. Даже те, кто, как видно по оттенку кожи, нечасто покидает свою комнату. Неужели они пришли проводить нас? Невероятно. Некоторые подходят ко мне, пожимают руку, желают удачного пути. Другие – молча кивают вслед. Некоторых я уже видела. Например, Пейшенс – девушку с волосами цвета вишни. Такая хмурая, надменная и вечно недовольная. Ее взгляд трудно не заметить. Будто кирпичом по голове. Прямо как у Блэквуда. Они, случайно, не дальние родственники? Хотя вряд ли на двоих в семье хватило бы столько яда. Замечаю точеную фигурку Мирилин. Она в багажнике внедорожника, загружает здоровенный баул, который подает ей Личи. Направляюсь к ней, но Блэквуд перерезает мне дорогу. Проходит мимо, закидывает сумку в багажник. Делает вид, что меня здесь нет. Будто почувствовал, что я о нем думала. Ну и ладно. Так даже лучше, лишь бы не бросался на меня с кинжалом. Иногда я все же чувствую на себе тяжесть его взора. Холодного, колкого, ржавого, как крышка консервной банки, отсыревшая под проливным дождем. Так смотрят на человека, приговоренного к пожизненному за убийства детишек или на дождевого червя. Хотя последнее более точно подходит. А в академии еще говорят, что я чокнутая. Бросаю свой рюкзак на общую кучу, когда слышу шаги позади.

– Это тебе.

Маленькая темноволосая девочка протягивает мне что-то в раскрытой ладони.

– Мне он приносит удачу и тебе принесет.

Камень в виде полумесяца. Странный амулет, но если он действительно удачливый, он мне понадобится. Не успеваю и рта открыть, как за ее спиной вырастает Марена.

– Кити, не доставай Сильвер. У нее и так забот хватает.

Она подталкивает малышку в спину, и та растворяется в толпе.

– Это ваша сестра?

– Так заметно?

Губы Марены расплываются в самодовольной ухмылке. Видимо, мысль, что у нее есть не только противный брат-близнец, но и младшая сестренка, ей приятна. Вещи загружены, автомобили готовы к отъезду. Но только я собираюсь забраться в салон, как Мирилин тычет в меня в бок локтем. Показывает куда-то в сторону. При виде приближающейся седоволосой фигуры я отступаю от машины.

– Alors, c’est le temps8. Надеюсь, ты готова к превратностям, уготовленным для вас судьбой.

Руки Кристиана, бледные, массивные, словно каменные глыбы, опускаются на мои плечи.

– Не стоит страшиться.

– Я и не боюсь.

Он улыбается. Видимо, тоже чувствует, как мои вены бешено пульсируют под его ладонями.

– Страх – это нормальная реакция. Не стоит его стыдиться, но и отрешаться не нужно. Его нужно просто принять. Как бы ты ни отрицала, это путешествие важно не только для нас, но и для тебя. Оно изменит твою жизнь.

– Надеюсь.

– В тебе живет неутомимая доблесть, Сильвер. Об этом свидетельствует не только твои повадки, но и твой выбор. Пускай этот дар помогает тебе.

Не знаю, что ответить, поэтому просто киваю. Такого откровения я точно не ожидала. Можно подумать, он действительно за меня переживает. Стук дверцы, скрип оседающего снега – машина трогается с места. Наблюдаю, как тает в темноте силуэт поместья точно рисунок на запотевшем стекле. В груди медленно затягивается узел, словно легкие свернулись подобно закрывающемуся с приходом ночи цветку. У меня дурное предчувствие. Не знаю, что ждет меня там, за тысячи километров от цивилизации и прав ли Кристиан насчет моего происхождения. Но в одном, думаю, он не ошибается – это путешествие изменит мою жизнь.

Я человек довольно скучный. У меня мало друзей, даже знакомых можно сосчитать по пальцам. Я не увлекаюсь джампингом, дайвингом, оригами. Не хожу на вечеринки, да и вообще редко хожу дальше своей улицы. Мои увлечения просты, интересы однообразны, времяпровождение – неизменно. И даже то, что я считаю весельем, другой посчитает прожиганием времени. И как, спросите вы, такой человек может быть носителем самой редкой группы крови в мире? Разве «редкий» не синоним «уникального»? Особый состав, особая кровь, особый человек. Но нет. Это не я. Определенно не я.

– Странная палатка.

Уилл обходит вокруг сооружение на металлическом каркасе, больше напоминающее побитого слона, чем место для ночлега.

– У меня было мало опыта в подобных вещах.

Неудивительно. Последний раз я собирала палатку в летнем лагере лет в двенадцать.

– Ничего. Опыт строится на

ошибках.

– Судя по этому сооружению,

твой опыт будет бесценным.

Это Лим. Вижу его возле капота внедорожника. С ним Марена и Скретч. Выгружают экипировку. Мне не нравится, что с ними Скретч. Надеюсь, он не будет грубить, как при нашей последней встрече. Не понимаю, зачем все эти крюки, палки и веревки. Уилл объясняет: чтоб добраться до границы, придется в буквальном смысле перейти через горы, поэтому снаряжение как никогда кстати. Наверное, я должна их поблагодарить, что все продумали, но, честно говоря, пока не хочется. Перед отъездом Кристиан провел небольшой инструктаж. По его словам, лекарством владела некая Тара – провидица сиринити. По несчастливому стечению обстоятельств, она вместе с группой стражей оказалась в ловушке при облаве на врата и была заперта на Другой стороне. Наша задача – добраться до стены, открыть врата и отыскать Тару (вернее, ее останки). Найдем ее, а вместе с ней и лекарство. Все просто, но почему-то мне это не нравится. Кстати, стражей, которые не успели перебраться за стену, сиринити называют падшими. Иронично, правда?

Если бы я знала, что придется подниматься в горы, потратила последние дни на что-то полезнее экскурсии по окрестностям. На пробежку или зарядку. Хотя это вряд ли что-то изменило. Я не занималась спортом со дня окончания курса физкультуры в старшей школе. Поэтому сейчас моя физическая форма оставляет желать лучшего. Икры тяжелеют, сухожилия натягиваются стальной проволокой, царапая кожу, что уже говорить об одышке. А ведь это только начало пути. Надеюсь, дальше будет легче. Тщетно.

С каждым шагом воздух все сильнее ударяет в грудь. Природа решила, что выступы даются нам слишком легко и накалила обстановку, пустив в глаза снегопад. Теперь я понимаю, что чувствуют альпинисты, покоряя Эверест, хотя им еще сложнее. В конце концов, это всего лишь Блу-Маунтинс.

Вечер. Настало время искать место для ночлега, а я уже еле волочу ноги. Усталость – слишком слабое слово, чтоб выразить все, что творится в моем теле. Во рту пересохло, легкие раздулись, как наполненный водой воздушный шар, мышцы натянулись и натирают, как наждачная бумага. Организм протестует против такой нагрузки, и я его прекрасно понимаю. Нечего было прогуливать тренировки мисс «я-лучше-посижу-на-лавке-запасных». Костер зажжен, палатки расставлены, и я с чистой совестью могу завалиться на спальный мешок. Все тянет настолько, что даже есть неохота. Но я все же заставляю себя поужинать со всеми. Ко вкусу походных пайков придется долго привыкать. Конечно, это не так плохо, как стряпня Изи, но и далеко не картофель фри. Как-то раз она хотела удивить нас с Майклом рецептом супа из морепродуктов, который увидела в передаче «Кто-нибудь, покормите Фила». Тогда я два дня провела над бортиком унитаза, а Майкл и все три. После этого я до сих пор не могу смотреть на моллюсков.

Все остальные к консервам неприязни не питают. Наоборот, едят живо и с аппетитом, будто с детства только этим и питались. Меня удивляет, что Блэквуда с нами нет. Любитель покомандовать и не следит за процессом трапезы? Не похоже на него. Немного порыскав глазами, нахожу его в тени, вдали от костра и ото всех. Словно и вовсе не с нами.

– А почему Блэквуд с нами не садится?

Лим с Мареной переглядываются. Уилл перестает есть, а Скретч бросает на меня такой взгляд исподлобья, что у меня комок поперек горла встает.

– Члены Верховного Совета никогда не садятся за стол со стражами, – объясняет Лим.

– Это тоже правило?

– Нет, но так не принято.

– Просто это как-то… не по-человечески.

– У нас здесь не посиделки у костра вожатых, – огрызается Скретч, – в бою нет места взаимной приязни и состраданию. Хотя зная Верховного Жреца, вряд ли в поместье найдется человек, проникнувшийся к нему симпатией. И перестань называть его по фамилии, если не хочешь, чтоб тебе влетело.

Пропускаю его комментарий мимо ушей. Не наступит того дня, когда мой язык повернется назвать Блэквуда «сиром». Уж лучше вообще онеметь. Марена с Мирилин о чем-то болтают. Позже к ним присоединяются Лим, Гарсия и даже Скретч. Но я их не слушаю, потому что никак не могу выкинуть слова Марены из головы. Странные у них традиции. Верхушка ужинает отдельно от простых служивых как аристократия. Мысль об этом должна рождать отвращение, но этого не происходит. При виде Блэквуда, сидящего вдали, как изгой, вся неприязнь к нему куда-то испаряется. Когда все тебя боятся настолько, что даже едят отдельно, это скорее грустно, чем отвратительно. Даже сестра не подходит, чтоб составить хоть какой-то отголосок компании. Конечно, он сам виноват в подобном отношении, но все же.

Двенадцать человек, один костер, три палатки. Лим, Сэт, Уилл, Шрадрик – в первой. Блэквуд, Скретч, Раквелл и Тори – во второй. Гарсия, Мирилин, Марена и я – в третьей. Мысль о сне в спальном мешке не внушает особой радости, но к концу вечера мне становится все равно где, когда и как. Лишь бы занять горизонтальное положение и дать спине отдохнуть. Проснувшись посреди ночи, вдруг обнаруживаю, что настало утро. Как так? Но я только закрыла глаза, а снаружи уже стрелой пролетают огарки костра и складываются рюкзаки. Кое-как вылезаю из палатки, разминаю затекшие руки-ноги, замечаю Уилла с Мареной. Они выкладывают оружие на землю.

– Разве за стеной до сих пор остались моровы?

– Это уж вряд ли. Сто лет ведь уже прошло.

– Тогда зачем вам так много оружия?

Уилл смотрит на Марену, словно она обязана ответить вместо него, затем потирает затылок и нерешительно говорит:

– Всякое может случиться.

– А почему вы не пользуетесь пистолетами или ружьями? Они ведь практичнее.

– Насчет практичности можно поспорить, – Скретч вырастает из ниоткуда и обходит меня кругом. – Огнестрельное оружие нуждается в постоянной перезарядке, а на Другой стороне не так много провианта. Как только патроны закончатся, оружие бесполезно. К тому же перезарядка требует времени, которое в схватке с моровом может стоить жизни. Поэтому мы предпочитаем клинки, старые и надежные, – он останавливается, тыча мне в лицо длинное острие ножа. – Так что держи свой кинжал наготове, Двенадцатая. Он тебе пригодится.

С его губ так и не сходит ухмылка. Будто мое незнание приносит ему буквальное физическое удовольствие. Больше со Скретчем я предпочитаю не общаться, чтобы не тешить его самолюбие. Если он, конечно, сам не заговорит. Тогда у меня нет выбора. Не могу же я и его до конца путешествия игнорировать. Хватит с меня одного мрачного типа.

Подъем. Снова взбираемся вверх по заснеженным склонам. Верховный Жрец впереди, остальные нестройной колонной за ним. Замечаю, что только у Блэквуда есть компас, который он всегда держит при себе, будто какую-то особую ценность. По ходу разговора Уилл называет Блэквуда коннетаблем9, и я не без удивления для себя открываю, что он занимает не одну, а сразу две высокие должности: в Верховном Совете или Верхориате, как его называют стражи, и воинстве сиринити. Неплохо для того, кто способен выжечь твои внутренности одним только взглядом. Не знаю, зачем понадобилось лезть на самую вершину гор и как это поможет выйти к границе, но вопросов не задаю, особенно тех, ответы на которые предпочитаю не знать. Ветер дует, как на севере, пробирает до самых косточек, заставляя меня то и дело оборачиваться на хруст за спиной. Наверное, ветки не выдерживают.

В целом все не так плохо. Бóльшая часть группы относится ко мне дружески (кроме Гарсии, которая почти ни с кем не общается), а вот со Скретчем приходится нелегко, не говоря уже о Блэквуде, который меня на дух не переносит. И не меня одну. Человеческий род ему противен в целом. Один раз после привала Раквелл складывал рюкзак и забыл метательную звездочку (сюрикэн, как мне позже объяснил Уилл). И вот что ему сказал Блэквуд:

– Оружие – сущность сиринити. Тем, кто не умеет с ним обращаться, не место в отряде.

Я тогда еще долго метала в него укоризненные взгляды.

– Можно было и повежливее.

На лице Мирилин мелькает кривая ухмылка.

– Можно подумать, ему известно, что это. Он Верховный Жрец и не должен заморачиваться такими мелочами.

Ее голос отдает металлом, будто она не о родственнике говорит, а об отъявленном разбойнике.

– Ты не одобряешь того, что твой брат Верховный Жрец?

Слово «брат» вызывает у нее странную реакцию. Если бы словом можно было дать пощечину, уверена, на ее щеке остался бы алый след.

– Это не мне решать.

– Зачем он тогда с нами пошел? Уверена, в поместье есть и другие лидеры.

– Есть, но только один из них был на Другой стороне.

Блэквуд бывал за стеной? Моему удивлению нет предела. Я-то думала он здесь по приказу Кристиана. Оказывается, он единственный, кто знает дорогу. Сколько же ему лет? Как он еще не рассыпался в прах. Ну почему из всех в поместье это должен быть именно он? Будто судьба насмехается надо мной, сталкивая нас спинами друг к другу.

– В любом случае я не могу ничего изменить.

Необычно слышать подобное от единственного человека, способного повлиять на Блэквуда. Способного, но не желающего. Похоже, ей вообще плевать. Это странно. Он ведь ее семья как-никак. Как бы сильно я ни ссорилась с Эми, она останется моей сестрой. Другой у меня нет и не будет как бы сильно ни было мое желание. Пока одна мысль тянет за собой другую, я изрядно отстаю от группы. С трудом могу разглядеть спину Уилла. Пытаюсь их догнать, но что-то не дает мне покоя. Мирилин. Я не видела, как она меня обгоняла. Решаю повернуть назад и проверить, когда за первым же холмом вижу ее, скрюченную на снегу. Тело занемело, ладонь судорожно вцепилась в куртку.

– О боже… Помогите! Сюда!

Впереди лишь размытые силуэты. Слишком далеко.

– Мирилин, ты меня слышишь?

Ее кисть дрожит, пальцы скрутило в болезненном спазме. Горло сжимается, выдавливая сиплый хрип. Она не может дышать!

– Скажи, мне что делать?

Рука тянется по земле, словно пытается мне что-то показать. Прослеживаю за ее взглядом и понимаю, чего она хочет. Сумочка! Она висит на краю обрыва. Наверное, там шприцы. Бегу к ней, но сбавляю скорость. Так скользко. Одно неловкое движение, и я могу оказаться на дне оврага. Аккуратно ползу к краю, тянусь к кожаному ремню. Почти, еще чуть-чуть. Нога соскальзывает. Сумка катится вниз, а я еле успеваю удержаться на краю. Черт! Бегу обратно к Мирилин и нахожу ее изнывающей в конвульсиях. У нее судороги! Она хватает ртом воздух, но тот бесследно испаряется. Что же делать? Она ведь задохнется! Стоило только над ней склониться, как что-то откидывает меня в сторону. Блэквуд появляется из ниоткуда, вытаскивает из кожаного футляра вытянутый металлический предмет, похожий на ручку с длинным шипом. Шприц для инъекций, соображаю я. О нем рассказывал Кристиан. Он действует быстро, как машина, механизм, который оттачивался годами. Закатывает рукав, вонзает иглу, и багровая жидкость испаряется из ампулы. Минута, и рот Мирилин вдыхает воздух. Она дышит! Слава богу!

– Что ты сделала?

Не успеваю стряхнуть снег с куртки, как руки Блэквуда впиваются в нее.

– Ничего.

– Что ты сделала?

– Я ничего не делала! Я пыталась ей помочь!

– О любой опасности сообщать мне! Никогда не пытаться решить проблему самостоятельно. Это ясно?

– Я просто…

– Я спрашиваю, это ясно?

– Да! Я… поняла.

Собираюсь извиниться, но Блэквуд даже слушать ничего не хочет. Просто уходит, а я еще долго не могу поверить в то, что видела. Ее взгляд, раскрытый в немом крике рот, перекошенная челюсть. Такое лицо бывает у человека на грани смерти. Застывшее, серое, как воск старой, выгоревшей свечи. Она не боялась боли. Она боялась умереть и, похоже, не без причины. Теперь я знаю, что собой представляет приступ сангвинаров, и с уверенностью могу сказать: ничего ужаснее в жизни я еще не видела.

****

Мы разбиваем лагерь, хоть это и не входило в наши планы. Блэквуд предусматривал устроиться на вершине горы до наступления темноты, но из-за непредвиденной задержки придется остановиться прямо здесь. Зверский холод, разыгравшийся к ночи, выбивает меня из сил. Ложусь спать, даже не ужиная, хотя и проголодалась. Не столько из-за усталости, сколько из-за нежелания встречаться с коннетаблем. Увидеть еще раз этот взгляд, разделывающий меня на кусочки без ножа? Нет, спасибо. Одного раза на сегодня хватит. Позже что-нибудь перехвачу. Утро встречает нас снежным ливнем. Когда мы собираем вещи, замечаю одну странную вещь – замшевую кобуру со шприцами на подушке Мирилин. Еще вчера ее не было. Она сказала, что это, наверное, запасная порция Лима или Уилла, хотя те даже не поняли, когда она спросила.

Наивысшая точка скал достигнута, теперь курс вниз. Погода меняется, как только мы начинаем спуск. Чем больше мы углубляемся внутрь скалы, тем слабее становится вой ветра. Горы накрывают нас с головой, подарив недолгую, но такую блаженную передышку. Так было, пока мы не вышли к ущелью глубиной не меньше километра. Вид небывалой пропасти под ногами заставляет картинку перед глазами расплыться, как кусочек масла на солнце. Не стоит даже представлять, что будет, если кто-либо из нас свалится вниз. Перебраться на другую сторону можно через подвесную переправу, но я сомневаюсь, что это реально. Мост выглядит не просто старым, а допотопным. Доски прогнили, сдвинулись, местами провалились. Ни у одного человека язык не повернется назвать эту затею безопасной. Но Блэквуда это не смущает, и, так как другого перехода поблизости нет, деваться некуда.

Я буквально перебегаю на другую сторону. Так быстро, что на последней доске спотыкаюсь и чуть не кувырком вываливаюсь на землю. К счастью, этого никто не замечает, потому что внимание всех направлено на Лима. Пока я пыталась не упасть лицом в грязь, стражи уже разложили рюкзаки и сели вокруг костра. Правда, что они делают и зачем Лиму горстка камней, я не понимаю. Вначале мне кажется, что он просчитывает маршрут или что-то в этом роде, но когда спина Гарсии отодвигается, я понимаю – к путешествию это не имеет никакого отношения.

– … ни одного. Кто следующий?

Скретч бросает в центр пригоршню булыжников.

– Пять.

– Ха, – хмыкает Лим, растягивая губы в насмешливой ухмылке, – твои пять с моей восьмеркой и рядом не стояли. Но так и быть. Ставка принята.

Гарсия мнется на месте.

– Я… У меня три.

Ее рука тянется к центру, но не успевает разжаться, как Скретч подается вперед.

– Кого ты пытаешься надурить?

– Я… я не вру. У меня трое!

– Ты и одного завалить не сможешь. Уж лучше сиди и помалкивай, раз поставить нечего.

Гарсия оседает, как сдутый шарик. Пятеро, трое… интересно, о чем они говорят? И причем здесь камни?

– Это какая-то игра?

– Вроде того, – кивает Лим. – Мы называем ее Дрогни.

– Можно с вами?

Скретч взрывается заливистым смехом.

– Понимаешь, – Лим неловко потирает шею, – для игры важно, сколько моровов ты погубила. Это твое ставочное число. А поскольку на твоем счете ни одного, тебе и нечего ставить.

– А в чем смысл игры?

Этот вопрос заставляет его воодушевиться. Видимо, игра ему по душе.

– Правила придумали мы сами. Каждый из игроков ставит на кон сумму убитых им моровов за последнюю неделю. В качестве фишек мы используем камни, так как они всегда под рукой. Ставки принимает ведущий (кстати, это я) и скидывает в банк, – он указывает на кучку гальки в центре. – Затем бросается жребий. Для подачи используется горстка палок, количество которой равно количеству игроков. Ведущий чертит круг на земле, перемешивает прутья и высыпает в центр. Число пруток, попавших в центре указывает на победителя.

Разговор о истреблении моровов выводит меня из колеи. Понимаю, они монстры, но жалко их убивать, когда можно вылечить. Правда, не всех. Уилл рассказывал мне, что есть моровы, которые перенесли обращение с минимальными потерями и те, кто полностью потерял человечность и всякую связь с живым миром. Таких стражи называют дикими. Их уже не спасти.

– А что, если у нескольких игроков одинаковое количество убитых?

– Тогда начинается самая интересная часть игры – поединок. Участники с одинаковым числом должны сразиться друг с другом, чтоб отвоевать право на победу. Победителем объявляется лучший боец.

Сражаться друг против друга? Это же варварство. Даже если выпадет борьба со Скретчем, который не нравится большей части компании. Он ведь свой и драться с ним было бы в некотором роде предательством. Но, видимо, для стражей это достойное развлечение. Что ж, хлеба и зрелищ.

– Сейчас увидишь, – Лим засчитывает ставки Тори и Уилла, который, оказывается, убил на прошлой неделе аж пять моровов (браво, Уилл).

– Ставки приняты, переходим к жребию.

Лим чертит на земле дугу прутиком. Затем ломает его на восемь частей (Мирилин, Гарсия, Блэквуд и я не участвуем), трясет в зажатых руках и разжимает. Три ветки выпадают за пределы земляного кольца, пять – остаются внутри. Выигрышное число – пять. Сегодня это число поставило три участника – Скретч, Раквелл и Уилл. Значит…

– Три участника будут сражаться в честном бою. Да начнется турнир!

Боевая тройка становится стойку и по сигналу ведущего начинается зрелище. Первым атакует Уилл. Хочет застать Скретча врасплох, но тот уклоняется и набрасывается на Раквелла. Два клинка встречаются в воздухе клубком искр. Раквелл хорошо держит защиту, но Скретч гораздо сильнее. Каждый его удар отодвигает противника на пару сантиметров. Удар справа, и тот оседает, слева – падает на колено, сверху – роняет оружие. Лим подает сигнал – один игрок выбыл. Осталось двое. С таким же запалом Скретч бросается на Уилла. Чувствую, как напрягаются мои плечи. Взмах кинжала – мимо, выпад – металл о металл. Уилл отлично держит позицию и по силе удара не уступает Скретчу. Боковой выпад, переворот, вихрь лезвием. Переживание нарастает с каждым скрежетом железа. Поворот – и лезвие Скретча отрезает прядь серых волос, оставляя на щеке Уилла царапину. Сама не замечаю, как оказываюсь на ногах. Внутри все сжимается. Только сейчас понимаю, как сильно я переживаю за Уилла и за то, что с ним может сделать Скретч. Знаю, он его не убьет, но ранить может. Это же Скретч. Он может и руку отрезать, списав это на неловкость противника. Волнение усиливается, когда рука Уилла дрожит под напором клинка и вспыхивает пороховой бочкой, как только тот чуть не оступается.

– Давай, Уилл. Ты сможешь!

Клинок Скретча врезается в рукоять кортика Уилла, но момент, когда из моего рта вырывается клич, становится роковым. Скретч пользуется секундным промедлением Уилла, выбивает оружие на землю и сбивает с ног. Уилл не успевает сориентироваться, как в его горло упирается сверкающее лезвие.

– И наш победитель, – Лим подходит к Скретчу и вздымает его руку, – Скретч Пендлтон!

Жиденькие аплодисменты дают понять, что никто особо не рад такой победе. Думаю, не одна я болела за Уилла. И нужно было закричать? Чего я только переживала. Это ведь не настоящее сражение, а игра. Но почему-то мне казалось, если Уилл оступится, Скретч снесет его голову с плеч. Хвала богам, этого не произошло.

– Извини, что отвлекла.

На лице Уилла расцветает довольная улыбка. Видимо, царапина на лице его не сильно волнует.

– Приятно знать, что у меня есть болельщики.

– Правда, слегка импульсивные и не всегда вдумчивые. Но ведь это в…

– … всего лишь игра.

Каждый раз, когда он так делает, меня охватывает чувство, что мы похожи и мыслим одинаково. Не нужно даже объяснять. Это так странно. Мы ведь только неделю как знакомы.

– Ты полегче с ним, ладно?

– С кем?

Прослеживаю за его взглядом и тут же понимаю, о ком идет речь. Блэквуд. Следит за нами со своего темного угла, как хищник, выслеживающий свою жертву.

– Может, тебя это не сильно утешит, но он так со всеми.

– Ты прав. Не утешает.

Он стряхивает грязь с колен.

– Однажды, когда мы выслеживали моровов в лесах Алабамы, нам нужно было перейти через реку. И он заставил меня прыгнуть первым.

– И что?

– Я не умею плавать. Помню, тогда Лим меня еле откачал.

– Боже… Зачем он это сделал?

– Потому что я ему не нравлюсь или чтобы продемонстрировать власть, или он просто любит мучить людей.

– Зачем ты мне это рассказал?

– Не знаю, – его пальцы пробегают по беспорядочным волосам, – подумал, ты должна знать, с кем имеешь дело. Постарайся не выводить его из себя, ладно? И вообще, держись подальше. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Его забота – бальзам для моего исцарапанного самолюбия. Но почему-то мне кажется, что он говорит это не просто так.

– Ты что-то знаешь?

– С чего ты…

– Лгун из тебя никудышный. Давай, рассказывай.

– Не думаю, что могу делиться подобным.

– Я должна знать, с кем имею дело. Разве нет?

Он почесывает затылок, тянет время, как резину, но все же уступает.

– Ладно, только я тебе ничего не говорил.

Киваю и жду продолжения.

– Знаешь, о Верховном Жреце много грязных сплетен ходит. Всем известно, что он ничем не побрезгует ради достижения цели.

– Не тяни.

– Словом, в поместье уже давно закрался слух о том, как именно он заполучил этот пост. Давным-давно, еще до возведения стены, он… убил свою семью. Конечно, его не поэтому назначили, но говорят, это сильно повлияло на решение Старейшины, который искал жесткого и непоколебимого помощника, готового на все ради общины. Именно он назначил его в Верховный Совет.

– Что за чушь. Как на такое можно пойти?

– Не знаю. Времена тогда были жестокие. Сиринити жили на улице, как беглецы. Тем, кто стремился пробиться в Верхориат, приходилось выжимать из себя все соки.

Едва могу закрыть рот от удивления. Такого я точно не ожидала.

– Каким зверем нужно быть, чтобы убить свою семью?

– Не всю, – смущенно опускает он глаза, – только родителей и брата.

– И ты в это веришь?

– Раньше не верил, – он присаживается на рюкзак, – но глядя на Верховного Жреца, это не кажется абсурдом. Думаю, он на все способен.

– Кто еще об этом знает?

– Все. Но молчат, потому как знают, что с ними в противном случае будет.

Не верю ушам. В последнее время они часто меня подводят, но это выходит за всякие рамки.

– А что говорит Мирилин?

– Ничего, – выдыхает напряжение он, – Она делает вид, что у нее нет брата. Притом сколько я ее помню.

– Это странно.

– Может, но это лишь доказывает правдивость слухов. Какая сестра будет поддерживать брата, погубившего их родных?

Потираю лоб, словно хочу стереть с него стресс. Не верится. Блэквуд, конечно, до жути неприятный тип, но убить своих родителей, да еще и брата… Для этого нужно быть либо серийным убийцей, либо чокнутым, а то и все вместе. То, что он стражей до смерти запугал, ничего не доказывает. В конце концов, для страха много не нужно. А вот убийство – уже серьезное обвинение.

Привал окончен. Пора отправляться в путь. Небо окрашивается в сине-сиреневые цвета, а, значит, ночь не за горами. У нас есть пара часов, чтоб добраться до стены. Если не успеем до темноты – придется возвращаться к ущелью. По словам Сэта, оставаться на ночлег возле границы – самоубийство. Никто не знает, какие напасти нас могут там поджидать. Поэтому лучше не медлить. Чем дальше уходим в скалы, тем непонятнее становится дорога. Сначала мы углубляемся вниз, потом спускаемся со склона, затем снова взбираемся наверх по узким проходам на краю скалы. Темнеть начало гораздо раньше предположенного. Мне это не нравится. Это как-то ненормально. Солнце только начало садиться, а в воздухе уже веет ночной прохладой. Всплеск ветра отдается шорохом за спиной. Что это? Я снова что-то слышала или… Не пойму. При такой погоде сложно вообще что-то сказать наверняка. Может, это животное или птица, или… трусишка-Сильвер придумывает оправдания, чтоб быстрее отсюда убраться. Неправда. Я не трушу, но все же подхожу ближе к Уиллу. Так, на всякий случай. Это всего лишь предосторожность, ясно вам?

Мы покинули лагерь не больше часа назад. Тогда почему так темно, словно уже далеко за полночь? Спрашиваю об этом Уилла, но он только кивает куда-то вверх. Впереди скала, нависла над нами, как огромный каменный зверь. Настолько необъятная, что деревья на ее фоне кажутся игрушечными фигурками. До того высокая, что перекрывает собой солнце. Ее вид вызывает у меня ступор. И не у меня одной. Последний выступ. Мы обходим гору по тонкой полоске земли. От ощущения близости с высотой внутри поднимаются все потаенные страхи, и вот я уже лечу вниз, слышу хруст своих костей, душераздирающий крик стражей наверху, осыпающих меня камушками из-под мешкающих подошв. Чувствую, как тело разрезает на части порывистый ветер, а костюм мокнет от крови. К счастью, ничего такого не происходит. Мы благополучно перебираемся на другую сторону, и я с удивлением понимаю, что перед нами и есть та самая стена, о которой столько говорили сиринити. Глазам своим поверить не могу! Издали она кажется громадной, но вблизи еще больше, будто непомерных размеров скала, чей пик утопает в дымке. Словно нет ей конца, а если есть, то так высоко, что врезается в само небо. Человеческим взглядом его разглядеть невозможно. Это пугает и будоражит одновременно. Не представляю, каким масштабным было строительство. Как человек вообще может построить подобное? Это невероятно. Шаг за шагом мы подступаем ближе, осторожно, словно боясь спугнуть дремлющее зло. Вблизи материал точь-в-точь горная порода, только гладкая, полированная, будто выточенная прямо из скалы. Если бы не знала, то подумала бы, что это и есть гора. Вот только металлическая арка с двустворчатым дверным полотном в два раза больше меня разрушает эту иллюзию. Врата. Так вот, какие они. На металле инкрустированный витиеватый узор. В центре – круг со странными отверстиями. Двенадцать, как чисел на циферблате. По обе стороны – вышки из такого же материала. Под ними какой-то механизм. Куча рычагов и шестеренок разных размеров, а на них цепь, обвивающая проход по всему периметру. Вышка слева соединяется железным тросом с вышкой справа. Не представляю, что с этим всем делать. Было бы настоящей удачей, если б кто-то знал, как устроен это древнее приспособление. К счастью, этот «кто-то» среди нас.

– Передышка десять минут, – Блэквуд сбрасывает вещи на землю. – Соберите необходимое снаряжение, остальное оставьте здесь.

Все одновременно снимают рюкзаки. Достают кинжалы, прячут в ножны мечи, скручивают веревки… и это все? Никаких тебе объяснений? Развернутых изложений, деталей, в конце концов? Да уж, многословным Блэквуда не назовешь. Пока наш коннетабль разбирается с круглой пластиной в середине врат, а стражи перебирают снаряжение, решаю немного передохнуть. Что-то не дает мне покоя. Мне все время мерещится, будто за нами кто-то наблюдает, хотя это невозможно. Скрежет, хруст веток. Я слышала это всю дорогу от начала подъема, слышу и сейчас. Наверное, это усталость. Делаю вдох, медленно выпускаю воздух, но это не помогает. Треск не прекращается. Призрачный шелест, шум падающих камней. Такой тихий, но такой реальный. Будто и не в моей голове.

– Назад!

Крик одергивает меня, прежде чем успеваю посмотреть вниз.

– Беги!

Что такое? Все вдруг мчат к обрыву, отталкивают меня назад, а я до сих пор не понимаю, что происходит. Пока из-за края ущелья не показывается когтистая рука. Ужас становится настолько явным, что спускается мурашками по онемевшей коже. Этот шум. Мне не показалось! Это моровы! Стражи бросаются в атаку. Визг металла, вой, человек с залитыми кровью глазами валится на землю прямо у моих ног. Лим делает переворот, и перерезает морову глотку. Чувствую солоноватый-ржавый привкус на губах. Боже, кровь! Везде! Плещет в стороны, омывает землю. Увиденное парализует не только мозг, но и ноги. Самым разумным было бы спрятаться, ведь я стою в центре бойни, но я не могу. Тело словно окаменело. Они здесь. Не могу поверить даже сейчас, наблюдая, как они цепляются стражам в шеи. Неужели они всю дорогу следили за нами? Вот что это был за шорох. Взвизг справа отдается в висках. Такой громкий, будто кусок сырой древесины откололся. Тварь переламывает шею Гарсии также легко, как ветку. И теперь направляется ко мне. Вид ее окровавленной пасти приковывает меня к месту. Нас отделяет всего шаг перед тем, как она замертво валится на землю. Кто-то толкает меня в спину, маячит перед глазами, но я его не вижу, только слышу звуки разрывающейся плоти. Они въедаются в голову, словно кислота, разъедая мысли. Еще один толчок, и кадры происходящего вмиг проясняются, словно тот, кто теребит меня за руку, настроил четкость линзы на фотоаппарате. Это Уилл.

– Спрячься!

Он пихает меня в спину, и я беру контроль над ногами. Бегу назад. Разорванные тела, головы… не могу на это смотреть. Чувствую, что меня в любую секунду может стошнить. Не останавливаюсь, пока не достигаю вышки и не прячусь за ее край. Только тогда даю себе возможность вдохнуть. Воздух тяжелыми клубками проталкивается по горлу, но так и не попадает в легкие. Господи, что это? Справа, слева творится что-то невообразимое. Скрежет, крик – жуткие вещи, слишком невероятные, чтоб о них кричать, и так похожие на правду, что хочется плакать. Чавкающий звук перебивает визг металла. Такой громкий, будто звучит не снаружи, а внутри моей головы. Прислоняюсь щекой к шестеренке, чтоб хоть как-то его приглушить, но это не помогает. Металл только делает его звонче. Сжимаю виски с такой силой, что в глазах появляются кляксы. Когда это закончится? Я хочу, чтоб это закончилось! Хочу! Пожалуйста…

И все стихает. Словно шум превратили в осязаемый кусок провода и перерезали одним махом. Тишина оседает на плечи подобно придорожной пыли, которую вытряхнули из окна чьей-то спальни. Я все еще не убираю руки с висков. Кажется, только сдвинусь с места, свора тварей набросится на меня, как голодные гиены. Но время идет, а затишье все крепнет, упрочняется, разрастается, словно стремясь достать до злополучной вершины стены. Медленно опускаю руки, медленно разгибаю колени. Вообще все делаю медленно, не только из-за шока. Мышцы одеревенели. Боюсь, что-то сделаю не так и сломаю окаменелую часть сухожилий. Звенящее безмолвие после такого боя бьет камнем в уши.

В голове мелькает ужасающая мысль. Что, если все мертвы? Тогда я останусь одна, посреди скал, в богом забытом месте. Нет, только не это. Лишь бы они были живы. Шаг вправо, движение вперед и снова оцепенение. То, что открывается перед моими глазами, убивает всякую возможность двигаться. Кровь, ошметки одежды, обрывки чужой плоти… Это даже телами назвать сложно. Просто куски мяса, конечности. Боже. Это просто ужасно! Так много стражей и все мертвы. Сколько же здесь? Не могу сказать, сложно даже опознать, кто есть кто. Только по головам. А вот и одна из них, голова Сэта. Чувствую, как желудок выворачивается наизнанку. Замечаю Уилла возле стены. Хвала небесам, он жив! Это один. Сколько еще? Вижу Марену – два, Лима – три, Мирилин сидит на камне – четыре. У нее странно свисает рука, похоже, вывихнута. Недалеко Скретч, вытирает кинжал о рукав – пять. Блэквуд – шесть, стоит с рюкзаком у ворот. Шесть человек из дюжины!

– Время на исходе, – начинает Блэквуд. – Соберите кровь. Пустые ампулы в рюкзаках. Возьмите образец каждого, пока она не свернулась.

Это меня настолько бесит, что я не выдерживаю. Подхожу к нему и толкаю в грудь.

– Как ты можешь? Пятерых твоих человек разорвали на куски, а тебя интересуют только врата?

– Если их кровь свернется до того, как мы ее соберем, все будет напрасным.

Скретч и Лим нехотя достают пустые пробирки. Уилл с Мареной присоединяются к ним. И только Мирилин молча сползает на землю. Кажется, только она понимает, что я сейчас чувствую. С отвращением наблюдаю, как Скретч набирает в емкость алую жидкость с того, что даже рукой не назовешь. Желудок скручивается морским узлом. Я этого не выдержу. Отбегаю к вышке и позволяю ему вывернуть наружу все, что скопилось внутри: злоба, отвращение, страх и обед. В этот момент я рада, что не доела куриную тушку. Боже! Как такое может быть? Гарсия, Тори, Раквелл, Шрадрик, Сэт. Они же шли с нами. Мы с Гарсией спали в одной палатке. Только вчера они играли в Дрогни, а теперь от них остались лишь ошметки. Неужели никому нет дела?! Не могу подняться. Отчаяние так и сгибает меня пополам, будто это я превратилась в кровавую жижу, впитывающуюся в сырую землю, а не они. А вот Блэквуду все равно, даже если нас всех сожрут. Все, что имеет значение, – это лекарство. Ненавижу, черт бы его побрал.

– Осталась твоя.

А вот и он. Легок на помине. Не успокоится, пока не выцедит все мое самообладание по капле.

– Пошел ты.

– Сильвер, – рука Уилла опускается мне на спину, – это шок. Никто не виноват в том, что случилось. Понимаю, это прозвучит странно, но нам нужно двигаться дальше, иначе все старания будут напрасными. Ты должна сдать кровь, чтоб открыть врата. Я помогу тебе, если позволишь.

Не понимаю, что происходит, но знаю, что должна послушаться. Выбора нет. Мне ведь нужно лекарство для Эми, а, значит, придется сделать это для нее. Позволяю ему воткнуть в мой локтевой сгиб иглу, стараюсь при этом не смотреть на медленно темнеющую ампулу. Боюсь, снова стошнит. Пара минут, и образец с моей бесценной группой в руках Блэквуда. При этом он одаривает меня таким взглядом, словно я эту пробирку ему не протянула, а кинула в лицо. Впрочем, так и нужно было сделать.

– Часть стражей должна остаться здесь, чтобы открыть врата, когда миссия будет завершена. Мирилин, Уильям, Скретч – охраняете вход. Лим, Марена, идете со мной, – Блэквуд кивает в мою сторону, – ты тоже.

С ними? Туда? И речи быть не может!

– Я… не пойду, – проталкиваю ком в горле. – Кристиан говорил, мне нужно только открыть врата. Об этом уговора не было.

– О том, что пятеро стражей не перешагнут границу тоже.

– Но я…

Он подходит ко мне впритык.

– Ты хочешь найти лекарство для сестры или нет? Оно там, за стеной. Другого варианта нет.

И тут до меня доходит, слишком медленно, чтоб ответить сразу. Может, Кристиан и не задумывал отправлять меня на Другую сторону, но Блэквуд уже давно все решил на мой счет. Каковы мои шансы выжить на отрезанных от цивилизации землях? Двадцать к сотне, десять, пять? А то и того меньше. Вот, что Блэквуд планировал: взять меня с собой, чтоб избавиться. Идеальный вариант. Он не запачкает руки, не нарушит приказ Старейшины, совесть будет чиста, хотя сомневаюсь, что она у него есть. И он точно знал, что я не смогу отказать, так как не смогу бросить Эми. Этот мерзавец все продумал, и мне не остается ничего, как играть по его заранее прописанному сценарию.