Читать онлайн Желтые шторы, морская свинка и конец света

У нас все хорошо!

Я не помню, как отчим впервые появился в доме. Когда я говорила об этом маме, она удивлялась: «Ну как же! Я же вас еще в прихожей представила друг другу, он сразу попросил обращаться на ”ты” и по имени… Помнишь, тапочки ему еще не сразу нашли?»

Я не помнила ни тапочек, ни прихожей. Впервые я его увидела в гостиной. Он сидел в старом кресле, очень прямо, говорил тихо, благодарил за угощение и, похоже, был слегка растерян. А я украдкой разглядывала его лицо.

Многие потом говорили, что он красив, теперь я понимаю, что это действительно так. Волосы и брови у него были белые как снег, а кожа загорелая. Но я тогда была уверена, что настоящие красавцы должны быть бледными и черноволосыми.

В дверях показался кот. Вообще-то он терпеть не мог гостей, прятался, а покидал убежище не раньше чем через полчаса после того, как за чужаком запирали дверь. Но тут Бармалей вдруг вышел на середину комнаты, уставился на Эрика (я знала, что так его звали, хотя, клянусь всем, чем можно, никакого имени он не называл, ни в прихожей, ни позже), нерешительно подошел ближе, пошевелил усами – и вдруг мягко прыгнул отчиму на колени. Эрик осторожно погладил кота – тот совсем обрадовался.

Эрик почесывал кота, а сам смотрел на меня и улыбался. Я невольно улыбнулась в ответ и подумала, что белые волосы – это, в общем, красиво. Особенно когда глаза у человека голубые, а ресницы словно покрыты инеем.

Бармалей нежился. Так он вел себя разве что в котеночьи дни, когда я, тогда еще первоклассница, принесла домой комок серого пуха со сверкающими глазенками. За шесть лет комок превратился в здоровенного зверя, лезть на руки разлюбил, держался независимо и не столько ласкался, сколько милостиво позволял себя гладить. Сейчас он терся башкой о свитер Эрика, а его мурлыканье было слышно, наверное, из соседней комнаты. Это было прекрасно.

Вот только кота у нас никогда не было. Я сколько раз просила маму котенка завести, но она отмахивалась: сил нет, животному внимание нужно, а меня на тебя-то едва хватает.

Мама сказала, что Эрик отныне будет жить у нас. Он притащил из прихожей небольшую спортивную сумку – там, кстати, нашлись и домашние тапочки – совершенно непонятно, зачем понадобились гостевые. Вещей оказалось неожиданно много: наутро, например, мама готовила кофе не в старенькой джезве, а в крутой кофеварке. На вешалке появились две куртки, на полочке под ними – ботинки и кеды, в ванной – еще одно полотенце, не наше, и вторая зубная щетка в мамином стаканчике. Эрик уверенно жарил яичницу, не спрашивая, где сковородка, деревянная лопатка или прихватка для горячего, – он просто брал вещи не глядя, словно всю жизнь провел на этой кухне и сам расставлял все по местам. Мы с мамой гораздо чаще терялись и бормотали: «Куда подевалась синяя миска?» или «Я же точно помню, у нас оставалось еще молоко». С Эриком такого случиться не могло.

Наша жизнь стала меняться. На осенних каникулах вдруг затеяли ремонт. Узнав об этом, я чуть не разревелась: отдых будет испорчен! Но, как ни удивительно, каникулы получились неплохие: я целыми днями развлекалась, почти не принимая участия в делах. Обошлось без недоразумений, рабочие приходили и уходили вовремя. Ужинали мы в кафе или разогревали полуфабрикаты в микроволновке, раза два я ночевала у бабушки. Должно быть, у Эрика водились деньги, потому что, когда каникулы закончились, мы вдруг оказались в совсем другом доме, красивом и удобном, о котором я мечтала, но и заикнуться не могла.

Особенно преобразилась гостиная… то есть это мы с мамой так ее называли. Отец, когда еще жил с нами, говорил «большая комната», а бабушка – «зала». Когда-то здесь стоял телевизор, но, когда он сломался, новый мы решили не покупать и просто сидели тут вечерами: мама с компьютером, я – с планшетом. В праздники здесь ставили стол, хотя обычно ели на кухне. Иногда мы фантазировали, что неплохо бы ободрать обои и покрасить стены или занавески поменять, но всегда откладывали это на «потом», зная, что потом никогда не наступит.

Теперь наши мечты сбылись: оштукатуренные стены, новые мебель и люстра, мягкие бордовые шторы. И камин. Мы знали, конечно, что когда-то в углу была печка, которую – будь у нас желание и деньги – мы могли бы восстановить. Желание было, денег не хватало никогда, поэтому мы об этом даже и не мечтали.

Теперь камин красовался в углу, уже растопленный, – когда только Эрик успел? Вроде бы вместе в квартиру вошли, – на полке стояли стройные подсвечники и большущая керамическая маска.

– Ух ты! – удивилась мама. Подошла, потрогала глазурованную щеку и растерянно оглянулась. – Откуда она?

– Из кладовки! – ответил Эрик.

– Ага… Я думала, давно ее расколотила! – Мама не отрываясь смотрела на глиняную физиономию. – Помню, на курсах лепила. Ее еще в другую мастерскую на обжиг таскали, в нашей печка была мала.

Маска внимательно смотрела на маму, словно вспоминала подробности своего появления на свет и долгие месяцы в кладовке – пока наконец с нее не сорвали газету или не стерли пыль, если забыли закутать, и не водрузили на королевское место. Подсвечники тоже лепила мама, они удивительно подходили маске – скорее всего, потому что глазури в той учебной мастерской было не так уж много и покрывать творения приходилось одним и тем же. Я вспомнила, как мама жаловалась: такие замыслы, а приходится выкручиваться с двумя-тремя цветами.

– Ох как я хотела керамикой заняться, – пробормотала мама, – года два все собиралась и откладывала…

Маска ухмылялась во весь блестящий рот. У камина тоже был довольный вид – казалось, это он маскиным ртом улыбается.

Мы пили чай с пряниками, трепались о том о сем. Бармалей недоверчиво обнюхивал новые кресла, потом обнаглел и принялся точить когти – мы дружно цыкнули и рассмеялись.

Говорили о чем попало: о школе и работе, о новых фильмах и древних легендах. Это было неважно – нам нравилось так сидеть. Когда за окном сумерки, камин трещит, чай пахнет дымом и вообще мы все вместе. Потом оно каждый вечер так повторялось. Иногда мы смотрели кино на мамином компьютере – тоже новом, – но чаще просто разговаривали.

В первый день после каникул Эрик отвез меня в школу на машине.

Я неплохо училась, с одноклассниками ладила, поэтому ненавидеть школу было не с чего. Но и любить тоже. «Ладить» недостаточно, чтобы любить.

Никто меня не обижал, девчонки не задавались, мальчишки не задирали. Я просто была отделена от всех тонкой, но очень прочной прозрачной стенкой, которую, признаюсь, выстроила сама. Так было не всегда. В начальной школе я дружила с Ленкой Ясеневой, рыжей как апельсин девчушкой. «В комнату заходит – как солнышко посветило!» – говорила о ней бабушка.

Я согласна была называть Ленку солнышком, потому что с ней мне и правда было солнечно. Сидеть за одной партой нам учительница не позволяла, потому что мы болтали без умолку, зато перемены были наши. После уроков мы шли то к нам, то к ней – она жила через два дома по той же улице, в первом классе родители забирали нас поочередно. Иногда мы проводили воскресенья впятером – я с родителями и Ленка с мамой. Мама у нее тоже была рыжая, веселая и солнечная. Она пекла изумительно вкусные пирожки, делала нам кукол из ниток и проволоки, часто смеялась и мурлыкала под нос французские песенки.

И однажды получилось так, что это мы с мамой оказались вдвоем. А папа – с Ленкиной мамой…

Как раз начались летние каникулы, и мама решила перевести меня в другую школу, но к осени все изменилось: Ленкина мама, как оказалось, уже давно собиралась уехать в Ригу, а к сентябрю и папе нашли там работу, так что все устроилось само собой. Видеть рядом рыжее солнышко мне больше не пришлось.

Первого сентября одноклассники пялились на меня как на диковинку в зоопарке, но учительница быстро это пресекла, взгляды и шепотки прекратились. А я стала строить стенку, через которую прекрасно долетали приветы, вопросы «как решила задачу» или ни к чему не обязывающая болтовня, но что-нибудь посерьезнее и потеплее отскакивало, как мячик.

Сегодня я оказалась в центре внимания – девчонки заметили и новую машину, и белобрысого водителя. Много вопросов они не задавали, но пол-урока поглядывали в мою сторону и шушукались, пока математичка не пригрозила классу письменной работой. Еле дождавшись перемены, они было сунулись ко мне, но вмешалась Полина, моя соседка по парте, и сплетницы быстро скуксились, а я в очередной раз возрадовалась, что с прошлого года сижу с ней рядом.

Пролетел ноябрь. В магазинах появились рождественские украшения, раза два выпадал снег, но не залеживался. Декабрь стоял удивительно теплый, и меня это радовало – терпеть не могу холода. Мама постриглась, купила новое пальто и поговаривала о том, что стоило бы опять заняться керамикой… можно ведь и печку купить, небольшую, обжигать всякую мелочь? Чашки там, пепельницы? Я тоже строила планы, играла в школьном театре, подумывала о том, чтобы написать пьесу, сочиняла стихи. Полина рисовала к ним иллюстрации – ломких глазастых людей с тонкими пальцами и волосами невероятных цветов. После уроков мы шли к ней или ко мне. Ко мне чаще – у нас в квартире места было больше. Пили чай или какао, жевали печенье, которое мама пристрастилась печь, сочиняли невероятные истории о приключениях в другом, волшебном мире. В моей комнате нам было удобно, но если мы оставались в квартире одни, то перебирались в комнату с камином. Даже если его не топили, здесь сочинялось лучше. «Как в замке!» – вздыхала Полина, она-то жила в панельном доме.

В один из таких теплых дней заявился отец.

Они с мамой, как говорили взрослые, «сохранили хорошие отношения», поэтому в доме у нас он время от времени появлялся. Я у них гостить не желала, хотя приглашали – и он, и его новая жена. Ленка молчала, в сетях меня не френдила, и я была этому рада.

На отцовские сообщения я отвечала аккуратно, а когда поехала с классом в Ригу, согласилась посидеть с ним в кондитерской. Он дарил подарки, спрашивал о школьных делах, звал поехать с новой семьей на курорт, потом мы разбега́лись, и я тихо радовалась, что живем в разных городах.

Бабушка – та, что с отцовой стороны, – даже как-то пыталась выговаривать маме: настраиваешь Дину против… Ничего подобного, я сама была так настроена.

Пожалуй, сегодня мое настроение немного изменилось. Даже на дежурный вопрос «как дела?» я ответила, для разнообразия, «хорошо». У нас ведь правда все было хорошо, отец это заметил.

– Красиво сделано, – одобрил он, оглядывая гостиную.

Тогда, в прошлой жизни, отец не раз предлагал установить камин и почти было уговорил маму, но тут случилось рыжее солнышко. Мне показалось, что он разглядывает нашу новую гостиную с небольшой досадой: не он сделал. Я рассказывала, как быстро и здорово все происходило, как мы с мамой выбирали шторы по каталогу, потом перескочила на рассказ о школе – проговорилась, что дружу с Полиной, он, кажется, обрадовался. Я сварила какао, отец поставил на стол коробку конфет. Уже очень давно у нас не было такого разговора.

– Хорошо у вас! – сказал отец, кивая в сторону камина. – И маска хороша. На ярмарке купили?

– Мама сама сделала, – пожала я плечами.

– Все-таки занялась! – кивнул он. – Правильно сделала!

И я разозлилась: занималась мама уже не при нем, но все-таки достаточно давно, чтобы во время редких визитов он мог об этом узнать.

– Вообще-то давно уже, – буркнула я, уткнувшись в чашку.

Хорошее настроение мигом улетучилось. Отец понял, что ляпнул что-то не то, неуклюже попытался вернуть разговор на прежние рельсы, но, к счастью, домой вернулся Эрик.

Я вцепилась в его появление как в спасательный круг и наотрез отказалась понимать намеки: может, девочка хочет с папой наедине поговорить? Так что беседу мы продолжали втроем и разговор шел в основном о ремонте. Мужчины держались дружелюбно, но невооруженным глазом было видно, как же они друг другу не нравятся! Я-то это быстро просекла и еле сдерживалась, чтоб не захихикать: надо же, ревнуют! Причем про Эрикову ревность и неприязнь я думала с умилением, а вот отец вызывал у меня только злорадство. Опомнился!

До «опомнился», конечно, было далеко. Вскоре папа начал прощаться, маму он так и не дождался – да и хотел ли? Мы попрощались в дверях, он помялся, хотел что-то сказать, но выговорил только:

– Передавай маме привет. И приезжай в Ригу… все-таки.

– Ага… – кивнула я и добавила про себя: «Привет передам, а в дом к тебе – ни ногой!»

В гостиную я вернулась выжатая как лимон, пожалела было, что тут же не ушла к себе, но отчим не позволил раскиснуть окончательно. Он прекрасно умел слушать, хотя рядом с ним можно было и молчать. Однако вскоре мы непринужденно, как всегда, болтали. Потом разбирали задачу, которая у меня не вытанцовывалась, готовили обед к маминому приходу. С отцом у меня так не выходило. Даже когда он еще жил с нами, то возвращался обычно поздним вечером, уже и уроки были сделаны, и еда готова, и разговоры переговорены – с мамой.

Недели через две папа приехал снова.

На сей раз никаких дел у него, похоже, в городе не было, он именно к нам приехал. Даже в школу пришел, на концерт. Мы с Полиной там тоже участвовали, показывали отрывок из шварцевской «Золушки»[1].

Мама сидела рядом с Эриком, и они, пожалуй, были самой красивой парой в зале. Полине я этого, конечно, не сказала – да ей и неважно было, она своих родителей обожала. Они тоже расположились в первом ряду и не сводили глаз со сцены.

Я страшно волновалась, но все прошло гладко. Полина грозно выговаривала: «Ты – девочка, конечно, замечательная, но не ко времени. Картину портишь. Грезишь, а это заразно», – а я только рот открывала, как рыба, не в силах слова вставить. Зал послушно смеялся над словами мачехи о государстве, которое должно работать. Публике понравилось, когда мы вышли на поклон, нам хлопали усердно.

И тут я увидела отца. Счастье, что мы уже отыграли, а то я бы точно запнулась. Папа стоял у стены, а в руке держал букет гвоздик. Дождавшись, пока откланяется руководительница кружка, он протиснулся к сцене и неловко сунул гвоздики мне, сорвав аплодисменты. Больше никому родители цветов не дарили.

Мы ушли переодеваться, разгримировываться и шумно переживать успех, а в зал вернулись, когда концерт закончился, – после нас оставалось еще два номера. Мама с Эриком уже махали и протискивались в мою сторону, но отец успел раньше.

– Ты молодец! – выдохнул он. – Настоящая Золушка.

– Спасибо… Ты какими судьбами? – буркнула я.

– Мне нельзя на премьеру?

– Ну, это еще не премьера, премьера после Нового года будет. Как ты узнал-то?

– На сайте школы посмотрел. Ты же тихаришься, Комиссаржевская моя.

Я хотела было съязвить: ой, пап, в лесу последний мамонт сдох! Ты же даже на дни рождения ко мне не приезжаешь! Но мама с отчимом уже были рядом и радостно меня поздравляли. У них, оказывается, тоже были цветы, и не один букет, а два – второй они вручили Полине. А мне еще подарили книгу Михаила Чехова.

– Осилишь? – улыбнулся Эрик. – Ты теперь не отвертишься, настоящая актриса. Ну что, с исполнением желаний?

– Ага! – выдохнула я. С пяти лет мечтала Золушку сыграть.

Родители Полины тоже были рядом, отец их не сразу узнал, но поздоровался и, улучив минуту, спросил меня шепотом:

– Как эту девочку зовут?

Ну дает!

– Это же Полинка! – прошипела я. – Полина Вуйчик! Забыл?

– Извини, – смешался он, – давно с твоими одноклассниками не виделся.

Я уже хотела прошипеть: да ты с одной каждый день общаешься! Но Эрик взял меня за руку:

– Ну что, в кафе? Отметим сценический успех?

Они с отцом переглянулись – судя по всему, от папы ожидалось, что он сейчас раскланяется. Но у него были другие планы.

И мы отправились все вместе: Вуйчики в полном составе – на руках мама Полины держала ее крохотную сестренку, – мама, Эрик и папа. Я подумала: предложи поход в кафе не Эрик, а мама или Полинкины родители, отец бы так туда не рвался. Папа с Эриком, как и при первом знакомстве, старательно скрывали неприязнь. Даже руки друг другу при встрече пожали.

В кафе он выглядел лишним. Мы с Полиной наперебой говорили о школе, о фильмах, которые посмотрели за эти полгода, об играх в телефоне, родители нас добродушно поддразнивали, а ему и сказать-то было нечего. Я понимала, что Ленка тоже что-то смотрит, во что-то играет, учится и занимается чем-то кроме школы. И меня грело, что папа об этом ничего не может сказать, потому что любое напоминание о бывшей подруге меня ранит. На самом деле мне уже и не было так больно, но отказать себе в маленькой мести я не могла.

Маму-то он ранить не смог бы, ей было хорошо. Она очень помолодела и похорошела, а рядом с новым мужем выглядела принцессой. Эрик не демонстрировал подчеркнуто заботу, как это делал мой отец, – не отодвигал стул, не подавал пальто с картинным жестом и непременной фразой: «Лиловый негр вам подавал манто». Он просто был рядом – надежный, верный.

Красивый.

В этот день я впервые подумала, что Эрик действительно красив. Не подумайте, я не влюбилась – мне было радостно, что рядом с красивой и молодой мамой такой спутник. Мой родной отец на его фоне выглядел блекло. Усталый, с легкой небритостью, глаза какие-то тусклые. Он внимательно разглядывал то маму, то Эрика, на меня тоже поглядывал и словно хотел что-то сказать. Но что бы он ни произнес, все было невпопад. Пытался завести светскую беседу, спросил отца Полины, кем тот работает, получил ответ «да все по-прежнему» и завис – явно не мог вспомнить, чем тот занимается.

Черт, пусть бы он не помнил всех моих одноклассников, не та у него забота. Но Полинку-то! Мы же с первого класса дружили. Втроем. Сидеть-то нам приходилось врозь, но на переменах мы носились как угорелые, играли в принесенные куклы, дразнили мальчишек. После уроков шли то к нам, то к ней, то к Ленке. Чертили классики на асфальте, играли в тарелочку, гоняли на самокатах.

Да не будь Полины, как бы я училась в классе все эти годы? После того, как Ленка оказалась по ту сторону стеклянной стены?

Мне показалось, что отец хочет поговорить с мамой. Похоже, она в новом своем облике его впечатлила. Она, видимо, тоже это поняла, но подчеркнуто делала вид, что не понимает вообще ничего. Спокойно принимала заботу Эрика, с отцом держалась так, словно бы не прожила с ним несколько лет и не завела меня. В нашей компании он походил на внезапно нагрянувшего дальнего родственника, которого выгнать вроде неловко, но и говорить с ним не о чем, слишком дальнее получилось родство. Мне вдруг стало очень его жалко, захотелось сказать что-нибудь в поддержку или просто взять за руку. Но он сам все испортил.

– Тебе привет от Лены, – тихо шепнул отец на прощание. Вот этого говорить совсем не следовало – мне словно холодной воды за шиворот вылили.

Эрик тут же оказался рядом – спокойный, надежный, наш добрый защитник. Он ничего не сказал, хотя мне и показалось, что из его глаз полыхнул синий огонь. Это только показалось: отчим попрощался с моим отцом спокойно и вежливо. Он уводил меня прочь, отрезая и от отца, и даже от Полинки с семьей – тем тоже было уже не до нас, – и от всего мира, увлекая в другую, маленькую вселенную, где нас только трое, да еще Бармалей и маска на камине.

Поздно вечером, роясь в интернете, я узнала, что дарить актрисам гвоздики вообще дурной тон. Будто бы когда-то такой букет преподносили, если не хотели продлевать контракт. Вряд ли папа об этом знал, но у меня не осталось ни крошки радости от того, что он все же приехал. Букет завял быстро, я не расстроилась.

Началась настоящая зима со снегом, которому полагалось радоваться, а у меня никогда не получалось. В этом году холода переживались намного приятнее, чем раньше: в оконные щели не дуло, пылал камин, Эрик готовил глинтвейны – для себя и мамы обычный, из вина, а мне варил ароматное зелье из клюквенного сока. По Вильнюсу плыл колокольный звон, катался сказочный паровозик, сияющий десятками лампочек. В углу гостиной мы водрузили елку, а маску украсили мишурой.

Рождество[2] провели у бабушки, а в Новый год гуляли на площади, запускали петарды и бумажные фонарики. Ездили в Прагу, потом еще куда-то – дни смешались в пестром карнавале. Иногда мне казалось, что мы не расставались ни на секунду, но это было не так: у мамы с Эриком оставалось достаточно времени друг для друга, а у меня – для своих дел, мечтаний и общения с Полиной.

Отец решил наверстать упущенное и упорно лез в разговоры со мной. Он объяснял это заботой обо мне, но, похоже, его просто задело за живое то, что у нас с мамой новая семья, куда лучше прежней. Я не собиралась ему ни в чем помогать и на вопросы не отвечала.

Он снова нагрянул в гости, на сей раз не в школу, а прямо домой. Эрик готовил обед, а я понеслась в магазин, потому что у нас кончился хлеб. С мамой мы разминулись на несколько шагов, я не увидела ее на улице, но, войдя в парадную, услышала, как она с кем-то разговаривает. Я поднялась еще на пол-этажа и поняла, что беседует мама не с соседями.

– Я задал ей простой вопрос, – говорил отец, – получил какую-то отмазку…

– Почему ты у него сам не спросил? – был ответ. – Он взрослый, совершеннолетний человек. Говори с ним.

– Спрошу, – устало отозвался папа, – но почему неглупая девица одиннадцати лет от роду…

– Двенадцати, – поправила его мама, – Дине двенадцать.

– Извини… почему большая уже девочка не может ответить, кем работает ее отчим? Откуда все это? Тамара, я наводил справки: нет у него ничего, ни бизнеса, ни работы какой. Никто его не знает! Ты с ним давно знакома?

– Я не понимаю одного, – не менее устало протянула она, – какое тебе дело до моей личной жизни?

– Мне есть дело до Дины. Она – мой ребенок.

– Тебе вдруг есть до нее дело?

– Тамара, это нечестно. До нее мне дело было всегда, и ты это знаешь. Просто так сложилось…

– Если бы тебе было дело до собственной дочери, – мамин голос зазвенел, – ты нашел бы себе другую бабу, а не мать ее лучшей подруги! Слушай, мы взрослые люди, развелись – и к лучшему. Но ты же ее доверие к людям похерил! К друзьям! Они с Ленкой как сестры были – и тут сестрица любимого папочку заграбастала. Хорошо хоть, Полинка рядом была.

– Полинка? – странным голосом повторил отец. – Полина Вуйчик, Мачеха?

– Она самая, ты их еще на озеро вдвоем возил, когда Лена ангиной болела…

– Полина Вуйчик. Ну что же…

Послышался щелчок замка – папа раскрыл портфель.

– Пожалуйста, – попросил он, – покажи мне Полину на этой фотографии.

– Что это?

– Первый класс, все в сборе. Нет, никто не болел, я помню. Это же я их фотографировал – забыла? Вот и второй класс. Никакой Полины. Наши – вот, в обнимку сидят. Болел только Герман, ушастый такой… Третьего класса уже нет, это у Лены уже Рига. Вот Динкин день рождения. Лучшей подруги Полины тоже нет. Она не раньше третьего класса появилась, Том! Скажи, как они могли дружить втроем?

– Я не понимаю, что ты говоришь…

– Это я не понимаю! – взорвался отец. – Моя дочь живет под одной крышей с каким-то проходимцем, который не работает, занимается не пойми чем, зато денег у него куры не клюют. Откуда, Тамара?

– Не считай деньги в чужом кармане.

– Хорошо, скажи, что я неправ. Он тайный нефтяной шейх? Или граф Монте-Кристо? Или свинец в золото превращать научился? Откуда все это? На что вы живете?

– Отстань!

– Ну хоть фамилию его назови! Имя я знаю, спасибо.

– Если не уйдешь, – сказала мама, – я вызову полицию.

– Полиция – это хорошо, – согласился отец. – Может, хоть они в этой чертовщине разберутся. И опека заодно. Во всяком случае, у меня доходы честные, и, когда суд будет решать, кому отдать дочь, они на это посмотрят.

– Угрожаешь?

– Предупреждаю. Тамара. – Он заговорил почти умоляюще. – Я виноват. И перед тобой, и перед Динкой. Я хреновый отец, но отец же, черт побери! Пожалуйста, не делай глупостей!

– Мне кажется, – спокойно отозвалась мама, – глупости делаешь ты.

– Вот ты как раз угрожаешь. Кто он? Какой-нибудь бандит?

– Выбрось телевизор, – посоветовала мама, – или хотя бы не смотри ерунду. Хотя там другого не показывают.

– Я этого не оставлю, – просто сказал папа, – уж это я обещаю.

Он стал спускаться. Я рванула вниз и едва успела спрятаться в шкафу, который соседи выставили в коридор. К счастью, они его не слишком захламили, но коленку я о какую-то железку рассадила. В дырку, оставшуюся от замка, я видела, как папа спускается. Даже со спины было видно, как он зол.

Вверху зазвенели ключи. Я выждала еще минут пять – но не больше, чтоб меня не потеряли, – постаралась успокоиться и пошла домой.

Не знаю, говорила ли мама с Эриком. Когда я вошла, оба были спокойны и радостны, как всегда. Я не стала ничего спрашивать, съела порцию вкуснейшего супа и отправилась делать уроки… то есть это я сказала так. На самом деле мне просто хотелось остаться одной. Я разложила тетради и учебники, включила настольную лампу, открыла учебную программу на компьютере и полезла на верхнюю полку шкафа, где стоял мой небольшой альбом с фотографиями. Их было мало распечатанных, особенно в последние годы, когда мы снимали телефонами и выкладывали фотографии в Сеть. Но в школе по традиции каждый год делали групповой снимок, вот такого-то добра в моем альбоме хватало.

Полинка на снимке была – сидела между мной и Ленкой. Смешная, с косичками, она улыбалась во весь рот. Во втором классе ей сделали красивую прическу, но к тому времени, когда пришла пора фотографироваться, она слегка растрепалась. И в обнимку я сидела не с Ленкой, а с ней.

– Ну и на черта тебе это нужно, папа? – шепотом сказала я.

И все же у меня камень с души свалился. Я стала перелистывать альбом с начала и до конца. Вот я в смешном полосатом платьице и памперсе. Вот мы в Тракае, мне два года, я пялюсь на лебедей. Задуваю свечки на именинном пироге. Строю куличики из песка.

Вот первый класс, я в новенькой форме и с огромным бантом. Вот мы втроем – Ленка, Полинка и я – мучаем Бармалея.

И тут меня как под дых ударили.

Бармалею шесть. Притащила я его в первом классе. Именно тогда и была сделана эта фотография. Но вместо крохотного котенка рядом с нами на диване развалился огромный полосатый котище. Такой, как сейчас.

…Я нашла его возле лужицы, натекшей из водосточной трубы, и не смогла оставить. Двухмесячный, как сказали ветеринары, котенок, тощий, грязный и блохастый. Я неслась с ним по лестнице и думала: не разрешат оставить – сама из дома уйду.

Разрешили. Пришлось повозиться, но вскоре найденыш превратился в красивого зверя. Кличку ему придумала мама. «Злой разбойник!» – вздохнула она, когда котенок немного очухался от запахов в новом доме и полез ей в тарелку.

– Нет, – сказала она, – Динка… меня на тебя-то толком не хватает. Какая кошка? Она ж живая, ей уход нужен.

К тому времени Бармалею было уже четыре года и жили мы вдвоем… или втроем все же, если кота считать? А кот-то был? О ком я просила?

На уроки я забила, пить чай в гостиную не пошла, сославшись на то, что чувствую себя препаршиво. Мама встревожилась, но я отмахнулась: пустяки, завтра оклемаюсь.

Уже почти ночью я полезла в интернет. Меня ждали сообщения – сразу несколько штук. Писали Ленка и ее мама. Они хотели знать, заходил ли к нам папа и не говорил ли он, что собирается задержаться в Вильнюсе. Потому что в автобус, на который у него был билет, он так и не сел.

Я не ответила. В голове у меня крутились суд, Бармалей, сцена из «Золушки». Мама жаловалась, что не сможет пойти на курсы по керамике – и дорого, и с работой никак не увязать. Так она и не собралась… тогда что за маска скалится в гостиной на камине?

И чертово одиночество в школе. Я называла по именам одноклассниц: Аня, Женя, Эмилия, Мия, Жанна, Даша, Карина, Полина… Стоп!

В нашем классе было восемь девочек. Четыре пары, нас так всегда выстраивали. И в сентябре тоже.

Эрик уже жил у нас в доме, а я так и не могла вспомнить: как он в него вошел? «Ну что же ты? – удивлялась мама. – Помнишь, в прихожей тапочки найти не могли…»

И кот его сразу признал.

Почему я не кинулась к ним? Не стала орать, не потребовала, чтоб мама прочитала почту, – ее ведь тоже, наверное, спросили, куда папа делся.

Может, если бы я не слышала маминого голоса на лестнице, я бы так и сделала.

– Вот так оно получается… – закончила я рассказ.

Мы с Эриком сидели в гостиной. С утра я заявила, что чувствую себя все еще плохо. Прогуливать я не любила, поэтому мама мне поверила. Поохав и всучив мне болеутоляющую таблетку, она умчалась на работу. Этого я и ждала. Но сначала полезла в компьютер. Отец в Риге так и не появился, даже не позвонил.

– Где папа? – спросила я.

Эрик пожал плечами.

– Поверь, я его не трогал. Наверное, собирает бумаги для суда.

Верить или нет, я не знала.

– Кто ты? – шепотом спросила я.

– Твой отчим. Муж твоей матери. Тот, кто вас любит, – был ответ, – и хочет, чтоб у вас с мамой все было хорошо. Тебе этого мало?

– Мало. Я не хочу вранья.

Мы помолчали.

– Мама знает? – спросила я дрожащим от слез голосом. Сдержаться было очень трудно.

– Ей все равно. Она получила то, чего хотела.

– Она получила подделку. Не ходила она ни на какую керамику, ты же знаешь! Ей хотелось нормальную семью, а ты…

– Дина, – мягко отозвался Эрик, – это ее желания, я их исполняю.

Я вдруг увидела, что глаза у него без белков и без зрачков. Два ярко-голубых светящихся пятна.

– А я?

– А чего не получила ты? Дом, друзей, игрушки…

– Как ты не понимаешь! – я уже орала. – Оно не настоящее!

– Ты уверена?

Тут в разговор вмешался Бармалей – уселся напротив меня и требовательно замяукал: прекрати! Он не терпел, когда повышали голос.

– Вспоминай хорошенько, – говорил Эрик, и я вспоминала мокрое зеленоглазое существо у себя на ладони, наши с Полиной игры, карусели, мороженое, поездки на море. Что из этого было правдой, а что набил мне в голову этот белобрысый тип? Мой отчим. Муж моей мамы. Которая его обожает, которой он дал другую, лучшую жизнь. Она стала такая красивая…

– Это вранье… – пробормотала я не так уверенно. – Мама говорила, что никаких кошек…

– Может, это она про вторую? Ты ведь второго кота хотела?

Точно! Я тогда увидела рыжего котенка в ветеринарке и загорелась. «Дина, – грустно сказала мама, – меня на тебя-то не хватает, а кошка ведь живая…»

Вторую, конечно, вторую!

– Нет, – покачала я головой, – этого не было.

– Но ты получила кота. Вот он, смотри, – живой и наглый.

– Не хочу…

Я запнулась. Бармалей и правда был живой. И любила я его так, словно и впрямь приволокла домой шесть лет тому назад.

– Я не так хотела, – беспомощно отозвалась я.

– Чего же хотела ты?

– Семью… – Я чуть не плакала. – Кота тоже, но чтоб все по-настоящему, в дом принести, познакомиться. Играть на сцене хотела сама…

– С театром я тебе не помогал, – вскинул руки Эрик.

– Спасибо!

– Семья… – задумчиво протянул он. – Разве то, что у тебя есть, – плохо?

– Это лучше всего, – призналась я, – лучше того, что было… Но я хотела…

– Так чего же? Говори.

– Мне нужен отец… – выдавила я наконец из себя. – Отец, а не отчим. Извини.

Наступила тишина. Нарушил ее Бармалей, который принялся когтить мебель. Мы его даже не шуганули.

– Ты уверена? – спросил наконец Эрик.

Мне совсем не было страшно, хотя сейчас он выглядел очень странно – волосы стали еще светлее, хотя, казалось бы, куда, а глаза сияли так, что он, наверное, смог бы осветить ими небольшую комнату.

«А мама? – подумала я. – Она-то чего хочет?» Эрик ждал ответа, я облизала губы и кивнула.

– Да.

– За это придется заплатить.

– Чем? – вскинулась я.

Он вздохнул.

– Ты не узнаешь. Может, это и к лучшему.

– Ты… уйдешь?

Я не на шутку испугалась разговора с мамой. Ей-то как объяснить? Она примчится – нарядная, радостная, красивая. Будет думать, что муж ждет ее с обедом. Он ведь правда никуда не уходит, разве что в магазин или кого-то из нас отвезти… машина у него тоже есть, дорогая. И ремонт сделали быстро.

«К черту ремонт, – мысленно повторила я, – к черту камин! К черту дорогую машину!»

Полина! Ее тоже к черту?

Но она же друг! Отличный, настоящий друг, каких поискать.

А Бармалей? Он останется или нет?

– Кто ты? – спросила я шепотом. – Или что?.. Ты уйдешь, все исчезнет?

– Тебя это не должно волновать, – Эрик говорил спокойно и ласково, – ты высказала желание. Теперь я его исполню…

– Но…

Эрик собирался сказать что-то еще, но его прервал грохот. Бармалей вскочил на каминную полку и зацепил злосчастную маску.

Мама расстроится!.. О чем я, мама никогда этого не лепила!

– Ты хотела отца, – донеслось до меня, – хорошо. У тебя будет отец.

Осколки разлетелись по комнате. Прямо мне под ноги упал кусок красной ухмылки.

И все кончилось.

– Бармалей, – грустно сказала мама, – ты негодяй.

– Как назвали, – отозвался папа. – Надо было Ангелом называть.

Мы с ним принялись собирать осколки. Из соседней комнаты раздался возмущенный вопль – грохот разбудил сестренку. Мама рванула ее укачивать и укармливать.

– Кстати, – меланхолично спросил папа, – ты почему не в школе?

– Плохо себя чувствовала.

– Угу. А если честно?

– Если честно, просто устала… Пап, ты маме только не говори! Честное слово, я так часто делать не буду.

– Если бы сказала «больше не буду», не поверил бы! – рассмеялся он. – Ладно уж. Только правда, чтоб в привычку не вошло…

– Да у нас сегодня ничего серьезного. И математичка болеет.

Вошла мама, держа на руках сестричку. Малышка таращилась на нас голубыми, как незабудки, глазищами, и я в который раз позавидовала ей, что она удалась в папу. Хотя волосы мне больше нравились мои, рыжеватые, как у мамы. Отец-то у нас белобрысый, словно перекисью покрашенный. При этом смуглый, а ресницы – словно инеем покрыты.

На телефон упала эсэмэска от Полины: «Болеешь или прогуливаешь?» И смайлик.

«И то и другое», – набрала я.

«Зайти-то к тебе можно?»

– Пап! Мам! Ко мне Полина хочет зайти! – закричала я.

Мама поморщилась:

– Тихо, сейчас мелкая опять митинговать начнет. Гостей принимать ты здоровая, а в школу – никак?

– Это уж как водится! – рассмеялся отец.

Возражать они, разумеется, не стали, но взяли с меня обещание, что уроки мы тоже делать будем.

Сделаем, а как же. Если успеем – в очередной истории, которую мы сочиняем, героиня попала в плен, надо выручать. А Полина говорила, что уже нарисовала еще одну картинку. И вообще, будет нам чем заняться.

А на Казюкас[3] Ясеневы из Риги приехать обещали, Лена говорила, ее папа хочет серию фотографий сделать. Вот тогда уж повеселимся…

Сценарист

Когда-то давным-давно, лет в пять, а то и раньше, Даша думала, что кино снимают очень просто: пристраиваются за кем-нибудь с камерой. Было чертовски обидно – у других в жизни случалось что угодно, хоть полет на драконе, хоть путешествие на парусном корабле, а у нее только дом да детский сад.

Вечерами Даша выбиралась из кровати и подглядывала сквозь щелястые дверные доски в гостиную. Экран отсюда был виден хорошо, но актеры только раскрывали рты и ничего не говорили – мама верила, что Даша спит, боялась ее разбудить и смотрела кино в наушниках. Никаких приключений там не было – просто взрослые разговоры, беготня и иногда драки, но маме нравилось. Даже про больницу как-то смотрела и хохотала – Даша и подсматривать-то не стала. Она боялась уколов.

Из-за этой больницы она себя и выдала – увидела камеру под потолком поликлиники и простодушно спросила: а что, их с мамой тоже в кино покажут? И то, как она сопротивлялась, когда кровь из пальца брали, увидят все?

Мама сначала не поняла, потом расхохоталась и объяснила, что все не так, кино снимают специально и там был не настоящий врач, а просто актер, как и в театре.

– Или как ты на утреннике, помнишь, зайцем была?

Истории в кино тоже не настоящие, их придумывают люди, которых мама называла сценаристами.

– Сценарий пишут точно так же, как книжку, – втолковывала мама, – а потом актеры разыгрывают то, что там написано.

Она продолжала еще рассказывать, а Даша думала: ведь и те истории, в которые так хотелось попасть, на самом деле – выдумка. Почему-то она даже не разревелась, да и разговор вскоре перешел на будущие праздники и мороженое.

Мама повесила на дверь плакат – теперь щели были закрыты и смотреть кино по вечерам не получалось. Вскоре сделали ремонт и поставили новую дверь. Даша не расстроилась – подглядывать все равно расхотелось.

Теперь вечерами она просто лежала в кровати и думала. Мечтала, вспоминала день, тихонько разговаривала с игрушками. Сны приходили не сразу. Тяжелые и неторопливые, усаживались рядом с кроватью, вздыхали, долго вытаскивали из рюкзаков и пакетов что-нибудь подходящее, то, что будет сниться этой ночью.

Иногда забегали легкие сны, похожие на фей из мультиков. От них сразу засыпалось, даже во время дождя, когда капли барабанили по железу – тюк-тюк… Тюканье слышалось и в ясные ночи, мама говорила – птицы. Бояться нечего, просто птицы прохаживаются по крыше, ты же их не боишься? Вот и засыпай.

Но то были не птицы.

Даша догадалась еще тогда, когда мама рассказала про сценаристов, – так стучала пишущая машинка.

У прабабушки была такая, нашли, когда кладовку разбирали, а потом развлекались – пытались печатать. Ничего не получилось, мама сказала, что лента высохла.

Машинку вытащили на лестницу, она долго чернела в углу, потом исчезла. Говорили, будто ее забрала соседка.

Машинку уволок Сценарист. Он сидел на чердаке и упорно стучал по клавишам. Это было нелегко, Даша пробовала: тугие! Не то что на клавиатуре кнопки нажимать.

«Девочка Даша не спит», – отстукивала машинка. Сценарист был маленький, ростом чуть ниже Даши, головастый, большеглазый, с длинными и очень тонкими руками. Уши у него были острые, как у кота, а между ушами виднелись рожки. Хвост тоже был, его она увидела не сразу, Сценарист на нем сидел.

«Даша смотрит на меня, – продолжал Сценарист. – Даша бродит по чердаку и не знает выхода».

Она и правда не знала. Обычно чердак запирали на висячий замок. Лишь однажды, выходя из квартиры, Даша вдруг заметила, что дверь открыта, и рванула вверх по лестнице. Она успела войти, увидеть пыльное окно, скошенный потолок и темные углы, а было ли что-то в углах, уже не разглядела – мама вытащила ее прочь и отругала.

Сценарист сидел в самой глубине чердака, не в углу, а там, куда вели спрятанные в темноте тайные проходы. Он удобно устроился: у него был стол на толстых ногах, машинка, большая красная кружка с кофе и кресло. Желтоватые листы громоздились кривыми башнями на столе, сползали, падали. Даше хотелось прочитать, что же он пишет, но она боялась и темноты, и круглых глаз, и пальцев, длинных и тонких, как паучьи лапы.

А он все стучал и стучал по клавишам. Бледный, блеклый, словно его нарисовали простым карандашом, а раскрасить не успели. На него так и тянуло смотреть, но с каждой секундой становилось страшнее и страшнее, и вот уже Даша несется прочь, не разбирая дороги.

А выхода нет, чердак оказывается огромным, как за́мок, тут и там виднеются лестницы, коридоры, галереи. Окошко, кажется, совсем заросло камнем, его нет, и двери тоже нет. Нет ни лучика света, кроме желтенькой лампы, под которой сидит Сценарист и все стучит, стучит по клавишам – тюк-тюк-тюк…

…Иногда она просыпалась на этом, иногда в тот миг, когда Сценарист поднимал на нее глаза-блюдца, а бывало, что стоило заслышать стук машинки, как сон улетучивался начисто.

Врач советовала больше гулять, меньше смотреть телевизор и не играть в компьютерные игры. Телевизора у них с мамой вообще не было, к компьютеру Дашу пускали редко, а кино она разлюбила.

Дни, которые описывал Сценарист, были скучнее тихого часа. Он старался, иногда отстукивал: «Даша идет на прогулку в парк» или «Идут пускать мыльные пузыри». Они шли в парк или тратили бутылочку мыльного раствора на то, чтоб выпустить пузыри в компании таких же людей с бутылочками. Потом покупали еду, возвращались домой, ужинали. Все по написанному.

Наверное, у него тоже лента пересыхала или просто портилась. Может, кончалась бумага, а купить ее там, где мама покупала бумагу для принтера, он не мог – кто его в магазин пустит?

Сценарист вздыхал и отправлялся по домам и помойкам искать нужные вещи. И жизнь начинала крутиться сама собой – мама получала премию, и они ехали отдыхать, в театре ставили новую сказку, на улицах гремел праздник, приходили посылки с подарками, мама вдруг затевала торт и звала в гости соседских девочек. Потом все затихало, а с чердака снова доносилось «тюк-тюк».

Даша знала, какие дни идут по сценарию, а какие – так.

А потом забыла.

И немудрено было забыть – ей стукнуло шесть, а потом и семь, она пошла в школу.

Мама сменила работу, чуть не вышла замуж, но передумала. «И слава богу!» – говорила она, вспоминая об этом романе. Бабушка качала головой: «Упустила… Девчонка безотцовщиной растет!» Даша соглашалась с мамой – слава богу.

Она не безотцовщина, отец у нее есть, просто в Англии. Шлет деньги и иногда подарки. Жена у него высокая, некрасивая, но веселая. Детей у них нет.

И это неправда, что папа ее не любит, он просто не умеет жить вместе с детьми. Мама так объяснила. А увидеться он рад – когда бывает в городе, всегда заходит.

Бабушка не хотела понимать – то стыдила, то вздыхала. Даже расплакалась. Мама слезы сдержала и решительно покачала головой: нет. Пусть все остается как было.

А было не так уж плохо. Вот только собаку мама не разрешила завести – «сил нет с ней возиться, а ты пока не справишься». Согласилась только на крысу, а та всего три года прожила.

Игорь появился, когда ей исполнилось десять. В тот самый день и появился: на дне рождения он работал пиратом, расхаживал с огромной саблей, с головой, повязанной банданой, и с попугаем на плече. Попугай был ненастоящий, но пират, почти не шевеля губами, говорил за него «каррамба» и «пиастры»[4]. Дети были в восторге. Мамы – тоже, Даша слышала, как они шептались. Ей даже неловко стало.

Мама была без машины. «После ваших карнавалов, – сказала она, – я хочу выпить пива. Иначе не вынесу». После того как гости разошлись, они собрали сумки и свертки и отправились в торговый центр неподалеку, мама сидела с кружкой, а Даша цедила ягодный коктейль. Есть уже не хотелось – налопались чипсов и пиццы. А пират сидел за соседним столиком – у него, как оказалось, сегодня больше выступлений не было.

Разговорились. Через полчаса Игорь предложил подвезти их до дома. И мама согласилась.

Так и пошло: Игорь заявляется с дрелью, помогает вешать полки, приносит билеты в театр. Весной они вместе едут в лес жарить шашлыки – он прекрасно управляется с мангалом. На все праздники и ярмарки Игорь тоже ходит с ними, потом, набрав вкусностей – сыра, колбас, пряников, – они сидят за столом, словно одна семья. Мама смеется, мама светится. Мама сделала новую стрижку, ей очень идет. На выходные можно отпроситься к подруге с ночевкой. Раньше мама шла на это неохотно – неудобно как-то, а теперь она про неудобства забыла.

Когда в начале июня мама забрала Дашу из летнего лагеря, она еще в дороге пообещала сюрприз. Даша ожидала чего угодно, от нового велосипеда до обещания завтра же ехать еще куда-нибудь – к морю, например, – но маме все равно удалось ее удивить. Допив чай, она подошла к крючкам, где висели ключи, и взяла небольшой ключик с незнакомым брелоком в виде совы.

– Мы выкупаем чердак! – торжественно сообщила она.

Вид у нее был прямо как у Буратино – когда тот крутил золотым ключиком под носом Пьеро и гордо бросал: «А это ты видел?» Даша пожала плечами и подумала, что велосипед был бы лучше.

– Ты не понимаешь? – затараторила мама. – Мы сделаем второй этаж! Там места – как здесь. Господи, мы ж на головах друг у друга…

– Нормально… – буркнула Даша. – Можно и второй этаж.

Мама, похоже, ждала большего.

– Идем! – решительно сказала она. – Посмотришь, как оно там…

На площадке их квартира была единственной, а к чердаку вела узкая и очень крутая лестница. Замок поддавался трудно, но наконец маме удалось с ним справиться и она распахнула дверь.

– Вот, – проговорила она голосом герцогини, показывающей новое имение, – наши новые покои…

Покои были пыльные, света сквозь окошко проникало немного, но места действительно хватало.

– Мансарда получится – просто картинка, – продолжала радоваться мама, – лестницу пробьем наверх, комнату сделаем… Тебя сюда переселить или как?

Даша переминалась с ноги на ногу, не зная, обойти чердак или лучше оставаться на месте. Под ногами валялась какая-то дрянь – доски, что ли… Дальняя стенка в полумраке была видна плохо, не удавалось разглядеть, кирпич там или дерево. В углах густилась темнота – углы походили на черные провалы или проходы.

И Даша вспомнила.

В детстве чердак был больше. А во сне он становился бесконечным. Конечно, никакого лабиринта здесь не было и быть не могло, о прежних кошмарах и вспоминать-то не стоило.

Самое время было осмотреть тут все, убедиться, что никаких чудовищ не бывает, и с легким сердцем возвращаться домой. Но Даша и так в чудовищ не верила, она выросла. Поэтому всего лишь попросила:

– Идем домой. Я еще чаю хочу.

И уже на пороге добавила:

– Чердак классный.

Мама вздохнула, но большего требовать не стала. Они налили себе еще по чашке, слопали купленные по дороге пирожные, помечтали о том, в какой цвет покрасят стены. Так и прошел вечер.

Но забыть то, что всплыло из глубин памяти, уже не удавалось. Там, на пыльном чердаке, недовольный вторжением Сценарист смахивал пыль с машинки, вставлял в нее пожелтевший лист бумаги, удобно устраивался в кресле, пряча под себя хвост (если он у него все же был), и принимался выстукивать слово за словом, вымеряя по минутам сценарий нового дня.

«Бабушка завела важный разговор», – напечатал он.

Бабушка не признавала тяжелых кружек, которые любили они с мамой, и специально для нее держали фарфоровую чашку с блюдцем. Бабушка не торопилась, она пила чай небольшими глотками, изящно разламывала булочку, намазывала каждый кусочек маслом. От варенья она отказалась – сладкое бабушка не любила.

Мама сидела как на экзамене – очень прямо, руки сложены перед собой. Чай стыл в ее любимой кружке с пучеглазым котом. Ни к булочкам, ни к варенью она тоже не притрагивалась.

Зато Даша наворачивала и то и другое. Она уже догадывалась, что сейчас ее попросят выйти. Ее бы и погулять отправили, но снаружи хлестал дождь.

– Я думала, ты ипотеку возьмешь, – заговорила наконец бабушка о деле.

Мама ответила очень ровным голосом:

– Мне нравится жить в Старом городе.

– Живи, кто не дает… – Бабушка бросила на Дашу выразительный взгляд, но внучка сделала вид, что не заметила.

– Дорого, наверное, в порядок чердак-то привести?

– Не дороже денег. Мы справимся! – Мама заговорила чуть громче и звонче. – Торопиться некуда. Мне всегда хотелось в мансарде жить.

– Ну да… под крышами Парижа, Фиалкой Монмартра. Любовь, вино, богема… – Бабушка еще раз прожгла внучку взглядом, и опять безрезультатно.

– Что? – Мама подалась вперед, звона в ее голосе прибавилось. Она даже ложку в руке вертела, хотя терпеть не могла, когда так делают.

– Дарья, – не выдержала бабушка, – иди, почитай что-нибудь…

– Я еще чай не допила, – буркнула Даша, решив растянуть чашку до предела, даже если пить придется по капле.

Она отломила еще кусок булки, положила на него нетонкий кусок масла и щедро бухнула сверху малинового джема.

– И есть хочется, – сказала она с набитым ртом.

Бабушка перевела взгляд на маму, ища поддержки, но мама Дашу гнать не стала.

– Алина… Ты понимаешь, что делаешь?

– Давай оставим эту тему, – попросила мама.

Бабушка вздохнула:

– Можем и оставить.

И тут же добавила:

– Мне звонила Нина. Нина Владимирова. Мы с ней учились когда-то вместе.

Даша ни про какую Нину Владимирову никогда не слышала, но мама, похоже, ее знала. И нахмурилась.

– Она беспокоится, – продолжала сыпать загадками бабушка, – я тоже.

– Можете успокоиться, – бросила мама, – обе. Я не собираюсь замуж. Во всяком случае, пока.

– Вот видишь – уже и «пока», – грустно улыбнулась бабушка.

И они опять замолчали, выжидательно поглядывая то друг на друга, то на Дашу. Не выдержала мама.

– Даш, – попросила она, – ты не могла бы…

– Можете секретничать сколько угодно, – проворчала дочь.

Она забрала кружку и бутерброд, сунула в карман горсть конфет и отправилась к себе. Демонстративно закрыла дверь, метнулась к столу, вытряхнула карандаши из карандашницы и уселась на кровать, прижав к стене стакан от карандашей, а ко дну стакана – ухо.

– Аля, ты это серьезно? – продолжала бабушка, понизив голос. – Ты из-за него вздумала дом расширять?

– Тебе не кажется, что я уже большая девочка? – Мама старалась говорить спокойно. – И что мне как минимум нужна своя комната?

– А у тебя ее разве нет? Где тогда мы сидим?

– В гостиной. В гостиной, совмещенной, между прочим, с кухней. Где у меня в углу диван и компьютер. Мне хочется жить нормально. Даше тоже побольше места не помешало бы, к ней друзья ходят, а им в той каморке не развернуться.

– То есть вся забота о ребенке?

– Нет, – спокойно ответила мама, – обо мне и о ребенке. Я тоже живой человек.

– Ты могла прекрасно позаботиться о себе два года тому назад…

– Не будем об этом!

– Когда у тебя была возможность устроить свою жизнь…

– Мама!

– …с нормальным взрослым человеком…

– Я еще два года тому назад сказала – хватит об этом!

– Уж комнат-то вам бы обеим хватило, у него дом в Жверинасе![5]

– Господи… мам, ты б еще калым за меня брала!

Они уже орали друг на друга, но шепотом, надеялись, что Даша не услышит. Ни о том, что «ребенку было бы лучше в зеленом районе, а эта квартира все равно бы ей осталась», ни о том, что мама – эгоистка: «ребенка для себя завела, а теперь…», ни о том, что «мальчишка еще подрастет, зачем ты ему тогда?»… Какой мальчишка? Откуда?

– Посмотри на себя! – взывала бабушка. – Джинсы, стрижка эта… Молодишься?

– Хватит…

– Ты понимаешь, что тебя в любом случае хватит ненадолго? Возраст есть возраст.

– Я сказала…

– Ведь из-за него тебе отдельная комната понадобилась? Ты столько лет одна сидела – а тут нате, места мало?

Даша задумалась о том, что будет, если Игорь переедет к ним. Подумав, решила, что ей это, пожалуй, нравится.

А вот бабушке не нравилось, бабушка бушевала, взывала к материнской совести – «а ребенку каково?», вновь поминала Нину, которая ей зачем-то звонит. Она много еще наговорила. Мама отбивалась, сначала решительно, потом вяло. Договориться им так и не удалось. Даша и дослушивать не стала, отбросила карандашницу и включила музыку.

Игорь ей нравился. Он умел жарить шашлыки, кричать «пиастры» попугайским голосом, читать «Балладу о дуэли» и смешить маму.

Но, оказывается, важнее всего было то, что он младше. На целых двенадцать лет.

– Пока, Дашенька! – бодро и фальшиво пропела бабушка от выхода.

Пришлось выползти из комнаты и махнуть ей на прощание. Мама улыбалась и делала вид, будто ничего не произошло. Но что-то сломалось. Разговор не клеился, и, когда Даша наконец отправилась спать, мама заметно обрадовалась.

Однако сон не шел, Даша лежала на спине, глядя в темный потолок. Там, выше, – чердак. Огромный, запутанный, бесконечный чердак со множеством отнорков, переулков, переходов. В самой его глубине Сценарист заправляет в машинку новый лист и печатает сценарий следующего дня. Скучного и правильного, других он не пишет.

Сценарист вздохнул, размял тонкие пальцы, похожие на паучьи лапки, – «мы писали, мы писали, наши пальчики устали». Потянулся и, довольный, вновь принялся за работу.

– Что тебе от нас надо? – спросила Даша.

Она не так боялась, как раньше: все же выросла, а Сценарист – нет. Он вообще оказался меньше, чем помнился, – с крупного кота, наверное. Силы в нем, похоже, было немного – ручки и ножки тонкие, как веточки.

Но где выход, она по-прежнему не знала, а он знал, что она не знает, и это придавало ему силу. Сценарист равнодушно скользнул по ней взглядом и застучал по клавишам.

«Девочка Даша хочет со мной говорить, – отозвалась машинка. – Я не говорю. Я пишу».

– Прекрати! – Даша сделала шаг вперед, но то ли пол, то ли воздух на чердаке оказались вязкими, как тянучка, а голос почти не был слышен.

«Даша недовольна, – продолжал стучать сценарист, – мама Аля плачет. Начинается новый день. Все поступят правильно».

Грузный сон охнул, неловко повернувшись в кресле, порылся в мешке, пытаясь найти что-нибудь повеселее, но не нашел и загрустил.

«Тюк-тюк-тюк», – слышалось всю ночь. «Дождь идет», – подумала сквозь сон мама, которой удалось наконец успокоиться.

И потянулись скучные дни, один за другим.

Погода испортилась, а на маму так навалилась работа, что ничем другим она заниматься не могла. Даша измаялась: гулять под дождем было нельзя, да и не с кем – друзья разъехались. Родня звала в деревню – она ехать не захотела: там комары, скучно, детей нет. После того разговора мамы с бабушкой Даша поняла, что без расспросов и в деревне не обойдется, наверняка уже слухи дошли, и решила держаться от всех подальше.

В конце концов мама опять отправила ее в лагерь, на сей раз – в городской, до шести вечера. После занятий Даша шла к маме на работу, на ужин они разогревали пиццу или покупные котлеты. Иногда что-нибудь смотрели, но без особой радости – кино Даша так и не полюбила. На игры или разговоры по душам сил уже не оставалось.

Подошли выходные, но лучше не стало – мама никуда не уходила, но ее все равно что не было. Уткнулась в компьютер, даже ела не отрываясь от экрана.

И Игорь не зашел. Ни разу не появился на неделе – но так бывало и раньше, ничего удивительного. А вот выходные без него были первыми за полгода.

Может, они с мамой через мессенджер общались? Даша не знала.

А на следующей неделе они встретились – в лагере была большая викторина по странам света, и проводить ее помогал высокий и красивый пират, с саблей, банданой и попугаем, кричащим «пиастры».

Даша честно отыграла и лишь потом подошла к пирату поздороваться. «Так вы знакомы!» – протянула воспитательница, но не очень удивилась. Кто-то из детей протянул недовольно: «Она все ответы заранее знала!» Глупо, потому что ответила Даша не блестяще, приза ей не досталось.

– Привет, – сказал пират.

– Когда ты к нам придешь? – спросила Даша прямо и тут же подумала, что это не по-взрослому, надо сначала спросить «как дела», потом – «ты, наверное, очень занят, давно тебя не видно», потом пригласить так, чтобы это ничего не значило, – «заходи как-нибудь». Взрослые делают именно так. И отвечать на приглашение полагается теми же словами: «Как-нибудь зайду».

Но Игорь нормальным взрослым не был. Он ответил:

– Я не знаю.

– У мамы работа, – негромко сказала Даша, – она правда очень-очень занята.

– Да, она мне говорила.

Повисло молчание. Девчонки звали: «Даша, иди в „Уно“ играть».

– Мне надо грим снять, – сказал Игорь, – и переодеться.

– Ага…

Тут полагалось попрощаться и сказать все же это «как-нибудь», но они продолжали молча смотреть друг на друга.

– Тебя во сколько отпускают? – спросил он, когда пауза затянулась.

– В шесть.

– Я тебя встречу, – пообещал Игорь, – тогда поговорим.

Они действительно встретились, даже съели по порции мороженого, пока дошли до маминой работы. А вот разговор не клеился.

Ну правда, что можно было сказать? «Почему ты у нас перестал бывать?» – Но сама ведь сказала, что мама занята.

Игорь не зря с детьми работал, он сумел завести болтовню ни о чем и ввернуть между делом, что, наверное, уедет – приглашают на курорте поработать, заодно и к морю скатается.

«Мы же вместе ехать хотели!» – чуть не вырвалось у Даши, но она вовремя осеклась и выдавила:

– Здорово…

Мороженое казалось безвкусным, как пюре в школьной столовой. Идти оставалось все меньше, и с каждым шагом Даша чувствовала, как ломается и осыпается хорошая и веселая жизнь, которой так хорошо жилось последние месяцы.

«Тюк-тюк-тюк», – слышались шаги.

– Когда ты к нам придешь? – спросила Даша и зажмурилась, чтоб не слышать, потому что уже знала, что он скажет.

Игорь ответил:

– Как-нибудь.

– Хочешь, – сказала мама, – поедем в Варшаву, когда разгребусь немного? Тебе Центр Коперника[6] понравится…

– Мы же к морю собирались.

«С Игорем» Даша не договорила, но этого и не требовалось, мама все поняла.

– Как-нибудь съездим… – туманно пообещала она. – Погода для моря неподходящая.

– Море не только Балтийское бывает.

– Я далеко сейчас ехать не могу, – еще туманнее ответила мама, – у меня дела. Делу время, потехе – час. Давай еще по чашечке…

«Они выпили еще чаю, – отстукала машинка, – вымыли посуду и ушли спать. Завтра будет новый день. Мама отправится на работу. У Даши каникулы. Все поступят правильно».

– Живот заболел, – мрачно ответила Даша на мамин вопрос «почему еще не собралась», – и голова… не хочу никуда идти.

– У вас же экскурсия сегодня!

– Ага, в Тракай…[7] чего я там не видела? Там новый замок построили?

– Мне казалось, ты его любишь.

– Я его каждое лето люблю раза по три. Не хочу.

– Могла бы вчера предупредить, – пожала мама плечами, – я бы и будить тебя не стала.

– Я еще не знала, что живот заболит.

– Понятно, – мама вздохнула, – не сиди в интернете весь день. Пол подмети.

– У меня живот болит, – напомнила дочь, – не до пола.

– Еще что болит? Язык не заболел – ерунду говорить? Воспитательнице позвонишь или лучше я?

– Сама позвоню! – быстро ответила Даша. – Прямо сейчас и позвоню – вот! – Она схватилась за телефон.

– Ну и отлично.

Мама наконец ушла, а Даша перевела дух.

Встав с постели, она честно собиралась ехать на экскурсию и поменяла планы минут двадцать тому назад, когда увидела мамину раскрытую сумку на столике в прихожей. Из внутреннего кармана торчал и сам в руки просился телефон. Личный – телефонов у мамы было два, один для работы, его Даша трогать не стала.

Телефон мигал зеленым глазком, словно спрашивал: «Что делать будешь?»

Стало стыдно. Даша поспешно засунула телефон в щель между столиком и стенкой и решила про него забыть.

Мог ведь он просто вывалиться из сумочки? Туда бы и упал. Мама, конечно, немного огорчится, но… так ведь могло и на самом деле случиться?

Она ушла к себе, пролистала «вконтактовскую» ленту, порылась в почте. Погоняла шарики в игрушке. Почитала. Еще поиграла, поговорила с подругой в чате. Потянула время так и этак. Потом вернулась в прихожую и подняла телефон с пола.

Он не был запаролен. Номер Игоря нашелся сразу – с фотографии смотрел улыбчивый пират. Даша поколебалась минуты две, потом все же решилась и набрала СМС:

«Приходи сегодня в семь».

И смайлик с глазками-сердечками.

День тянулся невыносимо долго. Погода исправилась, ничто не мешало выйти погулять – она и вышла, – но удовольствия от прогулки не было. Даша то и дело хваталась за карман с маминым телефоном, проверяя, не потерялся ли он. Вытащить телефон из сумки – за это уже полагалась взбучка, но, если б она еще и потеряла его где-то на улице, это было бы запредельным свинством.

А оставить телефон она тоже не могла – вдруг Игорь ответит?

Так и не нагулявшись, Даша вернулась и отправила еще сообщение, на сей раз приписав: «Нам очень нужно увидеться». Подумала – не передвинуть ли время встречи на полвосьмого, но решила, что мама и к семи доберется.

Девушки из книжек и фильмов часто страдали от того, что «он не звонит». Даша верила – неприятно, наверное, – но в жизни это оказалось просто невыносимым. И ведь это не ее парень отмалчивается, а мамин!

Равнодушно стучали часы, капала вода из крана. Птички скакали по железному подоконнику… Или это опять были не птицы?

«Тюк-тюк-тюк».

«Все поступят правильно, – продолжал Сценарист свою заунывную работу. – Он не ответил. Он не будет отвечать…»

Телефон пискнул было, но это магазин сообщал о скидках. Игорь молчал.

«Он не отвечает, – продолжалось самодовольное тюканье. – Все поступают правильно…»

– Заткнись, – шептала Даша, – просто прекрати!

Сценарист и ухом не вел. У него работа спорилась.

И когда, отправив третью, самую длинную эсэмэску, Даша так и не дождалась ответа, она решила больше не ждать. Сняла с крючка ключ с совиным брелоком и отправилась на чердак.

– Ну! – громко сказала Даша, отперев замок с третьей попытки. – Где ты там прячешься? Выходи давай!

Чердак сонно молчал, не шевельнув и пылинкой. Было чуть светлее, чем в прошлый раз, но дальняя стенка все равно пряталась в полумраке. Пахло мышами. По крыше разгуливали голуби, один устроился прямо возле окошка и косился внутрь. Жирный.

– Давай сюда, – приказала Даша уже не так уверенно. – Что тебе надо от нас?

Тишина. Даже тюканья не было слышно.

Даша хотела было крикнуть еще раз, но осеклась и почувствовала себя глупее некуда.

Это всего лишь чердак. Не лабиринт, не логово чудовища. Тут будет комната, и еще комната, и, может, ванная – внизу только душевая кабина помещалась. Они прорежут еще окна, может, в той стене и прорежут – она же наружная, нет там никаких проходов и не может быть. Просто темнота в углу.

Даша подошла поближе. Темнота не рассеялась, но она знала: если протянуть руку, пальцы упрутся в стену.

Не уперлись.

Это был не проход, а скорее лаз, пришлось пригнуться, но пройти удалось легко. Должно быть, наружная стена была чуть дальше, а между нею и стенкой, видимой от двери, пряталась небольшая каморка, тоже с окошком, тоже грязным. При тусклом дневном свете Даша разглядела стол, залежи бумаги и пишущую машинку. Лампа днем не горела.

И тут под ноги ей кинулся кто-то небольшой, но плотный, белесый, твердый, как мяч. Даша еле устояла, а белесый рванул прочь, к раскрытой двери.

– Стой!

Бегал Сценарист не слишком хорошо, засиделся, наверное. Хвост у него, оказывается, был – тонкий и длинный, за хвост Даша его и ухватила.

Сценарист угрожающе зарычал, потом прыгнул, не жалея хвоста, и пребольно тяпнул Дашу за руку.

– Зараза! – завопила и заплакала она, но хвост не выпустила, а намотала на руку крепче. Второй рукой она попыталась ухватить Сценариста за рога – не вышло. Сценарист наладился укусить ее за ногу, но его зубы скользнули по джинсам, не причинив на сей раз вреда. Вот тут он совсем разозлился.

– Даша!

Игорь влетел на чердак и кинулся ей на помощь, не разбирая, с кем она там дерется. Только присвистнул, когда рычащее существо бросилось на него, но не растерялся и накинул Сценаристу куртку на голову. Тот заметался и завыл, чуть было не вырвался, но вдвоем справиться с ним оказалось не так трудно. Сценариста замотали в джинсовую куртку и перевели дух.

– И куда это теперь? – спросил Игорь, еле отдышавшись.

– У нас клетка есть, – Даша тоже дышала тяжело, – от крыс осталась.

– Ну давай его… – Игорь запнулся, должно быть, представив, каково будет волочь Сценариста по крутой лестнице вниз. – Тащи лучше клетку сюда. Я это удержу.

Даша сомневалась, что удержит, но Игорь справился. Дверца клетки оказалась маловата для такого пленника, но пропихнуть Сценариста внутрь они все же сумели.

– Он ее не разнесет? – спросил Игорь.

Даша пожала плечами:

– Я не знаю…

Сценарист, похоже, был не настолько силен, чтоб ломать клетку, дрался больше от ярости. Очутившись за решеткой, он зарычал, а потом лишь тоненько скулил, просовывал пальцы сквозь прутья и шевелил ими, словно пытаясь привлечь неожиданного спасителя.

– Фу, – сказала Даша, – как паука заперли…

– Что это за тварь-то? – спросил Игорь.

– Не знаю… живет он тут.

– Не знаешь, но охотишься по чердакам?

– А ты-то как здесь оказался? – дошло вдруг до Даши. – Семи-то еще нет.

– Я и не собирался приезжать в семь, – усмехнулся Игорь.

– Ты вообще не отвечал.

– На первую ответить собирался, – серьезно сказал он, – но тут увидел твою маму.

– Что?

– Ага. Она в банк ходила, там и встретились.

– И ты ей рассказал… – покраснела Даша.

– Нет. Это она мне рассказала, что у нее день неудачный: телефон дома забыла, Дашка заболела… Кстати, твоя мама никогда не ставит смайлики. Особенно с сердечками.

«Если я провалюсь, – подумала Даша, – окажусь прямо на диване. Тогда будет не больно».

– Я сначала хотел написать: «Даша, не надо», – рассказывал Игорь, – но ехал мимо и решил, что лучше зайти поговорить. Так что это за дрянь такая?

Даша рассказала все – то, что вспомнила, то, что случилось в последнее время. Игорь только хмыкал. Сценарист возился в клетке и ворчал.

Потом они пробрались в каморку – Игорю пришлось в три погибели согнуться – и выволокли оттуда машинку и бумагу.

«Все поступят правильно», – прочитала Даша первую строчку. Там еще много было напечатано, она хотела прочитать, но Игорь ее остановил:

– Не нужно.

Изорвал лист и смял обрывки в комок.

Сценарист опять взвыл, но было поздно, варвары изорвали все, что могли.

– Жаль, печки у вас нет, – сказал Игорь, – это сжечь бы.

– Зря порвали, – сказала Даша, – пачкой их выбросить было бы легче.

– Ничего, в мусорный мешок затолкаем.

Машинка выглядела довольно прочной, но Игорь принес разводной ключ, и с ней тоже справились.

– Что с ним делать будем? – кивнул Игорь на клетку.

Даша с ужасом покосилась на разводной ключ. До этой секунды она не сомневалась, что ненавидит Сценариста, но стоило представить, что Игорь сейчас размозжит тварюге голову ключом… Игорь, должно быть, угадал, о чем она думает, но понял не так, потому что предупредил:

– Имей в виду – я его убивать не стану. Хочешь – действуй сама.

– Еще чего! – взвилась Даша. – Я как раз за то, чтоб не убивать… Только он… он же опасный.

Опасным Сценарист уже не выглядел. После того как сломали машинку, он выглядел жалко. Выть перестал, даже пальцами не шевелил.

Так и будешь в клетке держать чертяку?

Даша представила, как она заботливо ставит Сценаристу мисочку с тертой морковкой или наливает свежую воду в поилку, и развеселилась.

– Клетку придется чистить, – сказала она, – не хочу. Чучело вот набить можно.

На чучело Сценарист не среагировал. Ему, похоже, было все равно.

– Ученым надо сдать, – осенило Дашу, – пусть изучают.

Игорь покачал головой:

– Вот уж не советую.

– Почему? Это ведь новый вид…

– Ты говорила, он ваши дни программировал?

– Не программировал, сценарии писал.

– Большая разница… Подумай, какие ученые его станут изучать и какие сценарии он еще напишет. Ты ж кино смотришь…

– Я не люблю кино, – созналась Даша.

Они еще немного поспорили, потом сволокли клетку вниз, собрали изорванные листы и поехали прочь из города. Добравшись до места, где весной жарили шашлыки, сожгли в мангале обрывки сценариев. Горело плохо, с черным дымом и чадом, – огонь словно не хотел это есть.

Когда пламя поглотило последний лоскуток бумаги, они открыли клетку и вытряхнули пленника на траву. Сценарист завертел башкой, словно не веря нежданной свободе.

– Ползи отсюда, – приказал Игорь.

– Может, ему еще пинка дать? – кровожадно предложила Даша.

– Ну, пинай, если очень хочется.

Пинать не хотелось, уполз так. Маленький, взмокший, раздавленный, он уходил прочь по густой траве, к деревьям, в глубь лесов. Сейчас он не выглядел ни зловещим, ни опасным. Просто скучным.

Трава перестала шевелиться, и они вернулись к машине.

– Во сколько твоя мама заканчивает работу? – спросил Игорь. – В шесть? Успеем до ее прихода…

Он сказал «успеем», не «успеешь». Даша хотела переспросить: «Ты ее дождешься?», но она понимала, что лучше промолчать. Лучше ничего не знать заранее, ничего не предвидеть. Все предписанное только что сгорело, начало будет с чистого листа. Игорь был прав, когда порвал страницу не читая.

И она была права, когда вынула из кармана последний листок, не разорванный, а заботливо сложенный вчетверо.

– Я не удержалась, – призналась она.

Игорь ничего не сказал, только нахмурился.

– Это пока я за ключом ходил?

– Угу… но ты не думай, я…

– Не нужно ничего рассказывать, – перебил он, и Даша рассказывать не стала. Просто сунула листок в огонь. Пусть все идет само, без сценариев.

Игорь, наверное, думал, что она опять пытается их с мамой помирить, но он ошибался. Хотя в остальном угадал верно: стоило ему выйти с чердака, как Даша выхватила из пачки чистый листок, заправила его в машинку – получилось не сразу – и напечатала:

«Они купили собаку».

…Собаку они так и не купили, потому что Игорь притащил щенка из приюта, но это случилось только через год.

Карташов

На четвертом уроке русичка превратилась в морскую свинку.

Мы писали сочинение, а она ходила по классу: шаг вперед – два назад. В руках все время вертела очки, время от времени останавливалась и пялилась на кого-нибудь. Иногда принималась покусывать дужку очков – если ей казалось, что мы списываем.

Мы и списывали – что греха таить?

И вот когда учительница нависла над второй партой, прямо над Карташовым – его соседка напряглась, стараясь прикрыть книжку с раскрытым предисловием, – и уже приготовилась произнести приговор…

Секунды две, а то и меньше, в воздухе висело платье, колготки подламывались, складываясь в гармошку. Одежда беспомощно взмахнула рукавами и рухнула на туфли.

Спустя мгновение складки пестрой ткани зашевелились и из-под них высунулась мордочка грызуна. Бело-рыжая свинка повела носом, съежилась было, но потом шустро рванула по проходу между партами, в сторону шкафа.

Спрятаться ей не удалось. Сбоку заорали, тот, кто сидел ближе к шкафу, затопал. Свинка метнулась в сторону, забегала по классу. И тут мы как с цепи сорвались и принялись ее гонять.

Ничего дурного мы бы ей не сделали, но орали и шумели так, что испугалась бы и зверушка похрабрее. Мы толкались, хватали руками воздух – свинка ускользала, потому что на ловца обязательно наваливался кто-нибудь, радостно вопящий: «Давай, держи ее!» Стасик ухитрился налететь коленом на какой-то твердый угол и ругался в голос, Динка и Полина требовали, чтобы он прекратил. Максим с Владиком сняли пиджаки и возили ими по полу, пытаясь захватить свинку в кольцо. Кто-то просто завывал в голос от удовольствия.

Как удалось свинке не получить разрыв сердца – не знаю. На ее счастье, беглянка ткнулась в ноги Димке Карташову, а он сгреб ее в охапку, выбежал из класса и помчался в сторону лестницы.

Мы дернули было за ним, но в дверях получилась свалка, да и нестись толпой по коридору не захотелось. Запал уже был не тот. Веселье разом исчезло, будто выключатель повернули. Мы даже замолчали и разошлись по местам.

Куча одежды так и валялась в проходе – только что мы по ней бегали, а теперь старательно обходили, словно боялись заразиться. Платье скомкалось, одна из туфель спряталась под ним, а вторая валялась рядом на боку, словно корабль, выброшенный штормом на берег. В горловине сиротливо виднелась лямка лифчика – это было немного смешно, немного противно и немного страшно.

В класс вошел директор.

Карташов держался на полшага сзади, свинки при нем уже не было, куда ее дели – не знаю. Директор оглядел нас так, словно собирался спросить: ну и кто это сделал? Мы прятали глаза, хотя с чего бы?..

– Дежурный, – произнес наконец директор, – собери одежду.

Он никогда не повышал голоса, мы к этому привыкли, но сейчас от этой вежливости было не по себе. А может, и не от нее.

– Ну же! – поторопил директор.

Дежурила в этот день я, но мне казалось, что проще дотронуться до раскаленной плиты, чем до этого платья… Все же я вышла вперед и стала собирать вещи, стараясь прикасаться к ним только кончиками пальцев. Класс смотрел на меня молча, потом Карташов подхватил туфли и очки. Многострадальная дужка, которую Людмила Юрьевна все время грызла, оказалась отломанной. То ли срок ее пришел, то ли мы наступили, когда гонялись за превращенной учительницей.

Мы шли за директором – до конца коридора, два пролета лестницы, а дальше прямо, до самого кабинета. Внутрь нам удалось только заглянуть – ни свинки, ни Людмилы Юрьевны я не заметила. Директор кивнул и не произнес больше ни слова. Дверь захлопнулась. Мы остались с Карташовым.

– Ну, идем, – сказал Димка.

Времени до конца урока оставалось всего ничего, поэтому возвращаться мы не стали, а отправились в столовую. Со звонком туда сбежался весь класс. Оцепенение прошло, начали теребить: что да как. Рассказывать было нечего, нас ведь сразу выставили.

Я мрачно смотрела на стакан с компотом. Только что мне хотелось сладкого, я даже купила пирожок с вареньем, но взять его не могла – рука еще помнила, как тащила тряпки и как старалась удержать через скользкий ацетатный шелк белье, чтоб не пришлось заново собирать исподнее с пола. В какую-то минуту меня затошнило, я выскочила из-за стола и побежала к уборной, предоставив Карташову отбиваться от одноклассников в одиночку.

Ему, наверное, было что им сказать. В конце концов, он приходился директору сыном.

С последних уроков нас отпустили, поэтому домой я заявилась часа на два раньше обычного. Родители были каждый за своим компьютером – они оба работают дома. Переговариваются по локальному чату, потому что сидят в наушниках: мама слушает джаз, а папа – металл. Когда я за уроками включаю музыку, родители принимаются ворчать, что она меня отвлекает.

– Что так рано? – Папа слегка сдвинул один наушник, не отрываясь от монитора.

– Отпустили, – буркнула я.

– Заболела? – без особой тревоги спросила мама.

– Ага. Чумой.

– Так почему школу-то прогуливаешь? – Мама продолжала яростно печатать.

Я пожала плечами:

– Просто Людмила Юрьевна превратилась в свинку.

– В морскую? – уточнил папа. – Или просто в свинью?

– В морскую. Рыжую. С розовым носом.

– Хм… ну, я бы ее во что погаже превратил…

– Виктор! – строго сказала мама.

– Ну правда ведь… если превращать учителей, то сразу в гадюку.

– Учеников перекусает…

– Так им и надо.

Я отправилась на кухню в надежде, что тошнота не вернется и можно будет поесть.

– Разогрей суп! – крикнула мама. – И принеси мне бутерброд.

– И мне! – попросил папа. – И колы.

Суп я греть не стала, тоже сделала себе бутерброд и распотрошила упаковку печенья.

– Так что случилось-то? – спросил папа, когда я поставила перед ним тарелку и стакан. – За что тебя выгнали?

– Заболела Людмила Юрьевна, – мама уже успела заглянуть в рассылку для родителей, – завтра им ко второму уроку.

– Понятно, – вздохнул папа, – со свинкой было бы интереснее.

Знали бы они!

Я отправилась к себе, открыла учебники и принялась честно в них тупить. Выучить хоть что-нибудь было невозможно даже под угрозой расстрела.

Просидев так минут двадцать, я не выдержала и открыла ноутбук. Наши вовсю общались в группе, но толку от их разговоров не было. Все дружно спорили, кто первый заорал, кто первый побежал и какого черта вообще было свинку гонять. Карташов не появлялся.

На сайте школы о директоре было сказано немного. Вернее, почти ничего – только имя и ученая степень. Появился он в сентябре – прежняя директриса ушла на пенсию. Учителя и родители боялись, что «новая метла» все вверх дном перевернет, но в школе мало что изменилось: разве что доски купили современные. Кто-то из учителей ушел, кто-то незнакомый работать стал, но так всегда бывает. Русичку нашу вот не тронули, хотя она, по слухам, боялась вылететь.

Но он ведь даже не удивился!

Мне стало жарко, я ушла в ванную и включила холодную воду. Вернулась, легла на кровать и врубила музыку.

Пусть меня ругают! Все равно не до учения.

У родителей, похоже, был дедлайн – одновременно, – поэтому они меня не трогали. Я так и заснула под «Мельницу», не раздеваясь, поверх покрывала. Во сне видела зимние улицы под скучным серым небом, опаздывала в школу и никак не могла вспомнить литовское стихотворение. Никакие свинки мне не мерещились.