Читать онлайн Awakers. Пробудители. Том 3

Глава 1. Баллада о Трое

…ещё чуть-чуть в хвосте осталось.

Когда я умру, где-то на пластинке останется надпись: «Слова и музыка: Трой Гордон, Саймон П.». На самом деле всё не так. Но в песнях вечно творится какая-то неразбериха.

Иногда Трой прибегает в самый подходящий момент. Не после полуночи, не на рассвете, а посреди бела дня и, как всегда, без приглашения. С планшетом и нотной тетрадью, где нет ни одной существующей в природе ноты. Закрывает за собой дверь до щелчка; моя комната превращается в студию звукозаписи.

– Мне нужен партнёр для написания песни.

– Я так себе соавтор, – напоминаю я. – Разве что ритм настучать могу.

– Не надо ничего стучать.

– А что надо?

– Ничего. Просто сиди такой красивый. Только книгу отложи.

Трою надо кому-то петь. Сидеть несложно.

Он молча машет пальцем в воздухе, утопая взглядом в планшете. Может означать что угодно. Нетерпеливо тыкает всё подряд, извлекая нескладный ряд звуков, чиркает карандашом в блокноте. В какой-то момент мне кажется, он и забыл про меня вовсе.

– Вот так, например, – робко перебивает он вступительный ритм метронома.

Песня высыпается на меня осколками. Лишь пару итераций спустя осколки обретают форму мозаики. Он крутит так и эдак, сбивается, куски то складываются, то не складываются. Спрашивает меня и не слушает.

А потом момент наступает. Всё вокруг превращается в музыку. Мне кажется, я не знаю ничего, кроме Троя и его песни. Кажется, если протяну ладонь, он положит на неё своё сердце.

– Не страшно петь личное в толпу?

Он пфыкает чего-то, кривит мордашку, наверное, но в темноте не видно.

– Что мне толпа сделает?

Он переключает инструмент, терзает рисованную струну контрабаса.

– Не боишься, что выпустишь её на волю, кто-то из толпы неправильно истолкует, а тебя не будет рядом, чтобы исправить?

– Боюсь, что кто-то не из толпы истолкует неверно. И как мы потом в глаза смотреть друг другу будем?

Но история, конечно, совсем не про эту песню.

Пожалуй, всем перерыв пошёл на пользу. А если что-то изменилось, то исключительно в положительную сторону.

Первым изменился Майк. Точнее, сам Майк остался абсолютно прежним – от идеальных шоколадных локонов до кончиков отполированных ногтей, – но к плечу у него приросла девчонка, и всё это так странно поначалу, что быстро срастается в привычную картину мира. Никто не ожидал, что Эллиот «повзрослеет, остепенится», а он вот. Впрочем, кольцом вокруг пальца никто не блистает, но узы этих двух явно скреплены рукой Майка, которая вечно перекинута через плечо девушки. Она невысокая, ещё меньше Майка, но в объёмах пошире; белокурая, белоснежная. Смотрит снизу вверх дерзко, сотни невысказанных подколов во взгляде – язва она ещё похуже гитариста. А глаза такие голубые-голубые, невинные. Смеётся, как задира, даёт «пять» бойфренду за колкую шутку. Но почему-то сразу видно, что она девочка-девочка. Хорошенькая. А Эллиот на её фоне высокий, загадочный, красивый.

– Прелестная, прямо сил моих нет! – сплетничает Трой мне в телефон, хотя видел её только на фотках. – На капибару похожа.

– Ну ты, блин, Майку только такое не ляпни.

– Что? Капибары очень красивые, что ты имеешь против капибар?

Трой тоже себе изменяет: остаётся на связи. Не сильно распространяется, чем он занят, но звонит исправно. А потом и вовсе приглашает:

– Я дом купил. Приходите в гости знакомиться с Фредди.

– Что за Фредди? – недоумевает Ральф. – Я что-то пропустил в этих ваших интернетах?

Я пожимаю плечами: мне-то зачем мониторить Гордона в соцсетях, когда он сам мне звонит? Зато Майк в курсе.

– Кроме того, что Гордон протусил каникулы в Европе с тем парнем из Sad Cassette?

Про это мы все более или менее в курсе. Свои соцсети Трой забросил, зато в ленте у «того парня» мелькает с лихвой. Дуэт выходит на удивление гармоничный. Парень лет на десять старше нашего, такой же красавчик, хотя хлёстко иронизирует над собой между строк. Я-то знаю, выслушивал в песнях, как лирический герой альбомы подряд сражался со своими личными демонами, но в последнем – задолбался проигрывать и смеётся демонам в лицо.

У Ральфа, похоже, картинка в голове никак не складывается:

– И что? Он же не Фредди. А Фредди кто?

– Может, это дворецкий? – предполагает Том под вопросительным взором Ральфа.

– Почему дворецкий?

– Не знаю, может, с домом продавался.

– Может, это вообще девушка? – пожимает плечами Ральф. – Почему Фредди не может быть девушкой?

– Что угодно может быть. – Я думаю, как бы аккуратно сбросить на ребят воображаемую бомбу, чтобы никто не пострадал. – Может, Трой нашёл своё «долго и счастливо»?

– Ути-пути, солнышко моё наивное, – дразнится Майк, умилённо прижимая руки к груди. – Всё надеешься, что во вселенной Гордона появится новая звезда и он от тебя отлипнет?

– Мы же виделись с ним недавно, но про Фредди ни слова не было. Что он ещё сказал? – пытается выяснить Ральф.

– Ничего. Просто пообещал, что Фредди нам понравится.

– Думаете, он тоже музыкант? – высказывает Том очередное предположение.

– Ой, ну раз Трой решил разделить с кем-то свою драгоценную крышу, то, скорее всего, это барабанщик, – подначивает Майк. – Или кот.

– Думаете, он высокий? – спрашивает Том куда-то в пустоту.

– Разумеется, – фыркает Майк снизу вверх, – Это главный аргумент, чтобы всем нам понравиться.

– Ладно, понравится или нет, главное, чтобы Трою нравился, – заключает Ральф, будто для себя в голове решил, что Фредди – опасный хулиган верхом на моцике весь в татухах, но человек порядочный.

Разумеется, прав был Майк.

Фредди – кот.

– Смотри, какой офигенный, я же говорил! – с придыханием хвастает Трой, наглаживая любимца, который стоит на столе, как на пьедестале, окружённый толпой фанатов.

У Фредди четыре лапы, хвост трубой и стандартный окрас. Иными словами, ничем примечательным он не отличается.

– Я его как увидел, так сразу влюбился и решил забрать домой.

– Откуда?

– Из кошачьего приюта.

– Что ты там делал? – Майк тщательно инспектирует зверюгу, но исключительно взглядом. – Они приняли тебя за бездомного и подобрали?

– Так я и был бездомным, – смеётся Трой. – А теперь домашний, и в чём интрига?

– Ты купил дом коту, – подытоживает Майк. – Настоящий дом.

– Конечно. А куда бы я его повёл, на съёмную квартиру? Посмотри на него, он же офигенный!

– Отличный кот, – подтверждаю я.

Ральф тоже тянет руку погладить зверя, который тут же тянется головой, отвечает взаимностью.

– А почему «Фредди»? Полосатый и когтистый, как Фредди Крюгер?

Том и Трой одновременно кидают на него идентичный взгляд, полный непонимания и порицания, будто во всей вселенной существует Один-Единственный Фредди, и что за вопрос такой дурацкий?

– А, ну логично вообще, – одобряет Майк, протягивая питомцу свой драгоценный гитаристский палец для ознакомления. – Он заценил бы, тот ещё котолюб был.

Трой с Томом синхронно кивают.

Майк времени даром не теряет. Достал гитару, сидит неспешно перебирает струны, как чётки. Том тоже занят делом: забрался на стул с ногами, высыпал конфеты из вазочки на стол, сидит сортирует. Шторы распахнуты, и окна тоже настежь так что ветки лезут внутрь: в троевском доме светло, свежо и зелено, как в роще.

– Не боишься, что убежит? – Ральф кивает на кота.

– Боюсь. И что мне, запирать его теперь?

– А как же ответственность за приручённых?

– Сам меня приручил, сам пусть и несёт, – отшучивается Трой, но взгляд у него очень серьёзный.

– Как Европа? – отвлекается Том от своего занятия.

– Как всегда. Маленькая, красивая. Скучная без нас, конечно.

– Что вы там делали с этим парнем из Sad Cassette?

– А что там можно делать без бухла и концертов? Загорали, спали, ели.

– И что в итоге? – не унимается Майк.

– Что в итоге? Загорели, отоспались, отъелись, – суммирует Трой.

– Ну это я вижу. – Майк тянет руку, бесцеремонно треплет солиста по золотистой кругленькой щеке. – А потом что?

– Потом я вернулся.

– Блин, ты там два месяца тусил с фронтменом знаменитой группы и даже рассказать нечего? – негодует гитарист. – Соглашение о неразглашении подписал, что ли?

– Ах да! – вспоминает Трой. – В зоопарк ещё ходили. Тебе от сусликов привет.

Гитарист закатывает глаза и сдаётся.

– У него там развод состоялся. – Том тоже в курсе, о чём поют песни знаменитые группы современности. – Ещё до рехаба.

– А-а-а, ну тогда ясно всё, – заключает Эллиот. – Жена бросила, бухать нельзя, а тут такой Трой-герой спешит на помощь.

Трой с непроницаемой улыбкой разводит руками и не говорит ни слова.

– Ну хрен с тобой. Значит, оказали друг на друга хорошее влияние, – заключает гитарист. – Хорошо выглядишь. На этого похож… – Он щёлкает пальцами под вопросительным взглядом Троя и взрывается смехом. – На мужика!

Здесь Майк тоже, пожалуй, прав. Трой будто в плечах пошире; не сутулится и на земле стоит прочнее. И футболка цветастая по размеру, и мягкие завитки волос складываются идеально. Да и в целом такой вот Трой на диво адекватен, хорош собой как никогда и даст фору любой рок-звезде с обложки.

Сам Гордон, разумеется, не согласен.

– Божечки, вот досада, – качает он головой. – Разве молодая перспективная группа может себе позволить, чтобы солист был похож на мужика? И в чём тогда интрига?

– Так это исключительно на каникулах. Потом пара недель рабочего стресса и превратишься обратно в истеричную самку скелета.

Солист морщит нос в его сторону, но не спорит. Майк слишком редко ошибается в последнее время.

Но на этом история, конечно, не заканчивается.

– Чем ты ему так насолил? – вопрошает Майк, – Поматросил и бросил?

– Никто никого не матросил, – отнекивается Гордон невпопад. – Мы просто тусили.

– А потом случилось вот это? – не унимается гитарист, продолжая крутить текст вверх-вниз, разбирая по строчкам. – Вот это особенно злобно. Верно, конечно, но всё равно жесть.

– Может, это вовсе и не про меня.

– Хорош прибедняться, герой. Конечно, про тебя, про кого ещё? Сотворим ответочку мудаку? От души по наглой морде.

– Нормальная у него морда. Именитая, между прочим. Отвянь.

– Не, козёл на тебя бочку катит, а на меня злишься. Нормальный вообще?

Особенно расстроенным в честь всей этой истории Трой не выглядит. В этот раз расписание выступлений не уходит в бесконечность вокруг всего света, но график всё равно напряжённый. Так что Трой сосредоточенный, весь в работе. Променял сигареты на дурную привычку уходить в забег по незнакомой местности. Я всё жду, когда он сорвётся обратно и можно будет пойти покурить вдвоём по-человечески. Но Трой срывается не обратно, а исключительно на меня.

Особенно пламенный разговор у нас состоялся на прошлой неделе после скучного выступления, которое я решил немного взбодрить, ускорив ритм особенно унылой песни. Получилось забавно. Песня понеслась, словно лошадь скаковую пришпорили: с Майком, который едва поспел заскочить в седло, догоняющим Ральфом, что чуть было не сошёл с дистанции… Трой выстоял. Выстоял только ради того, чтобы спустить на меня всех собак после. Да и то вышло так уморительно, что обидеться на него не вышло. Он, конечно, строгий, когда дело касается работы, но истерит, как осипший Дональд Дак. И как всегда за своё в финале:

– Больше ни капли в рот не возьмёшь, понял? Если надо будет, лично выпью все твои запасы.

– Всё только обещаешь, – подмигиваю я. Пьяный Трой мне нравится больше. Пьяному Трою больше нравлюсь я.

Он говорит о том, что сцена – это его «зона комфорта», его счастливое место, куда не должна ступать нога человека, которому он не может доверять.

– Не ожидал от тебя такой подножки, – заключает он, и вид у него такой, будто я вонзил ему кинжал в спину. Только Трой может раздуть небывалую драму из банальной шутки. А после «той самой песни» с меткими деталями в адрес субъекта весь драматизм кажется ещё смешнее.

– Ну вот здесь он не прав, – завершает Майк свой разбор текста. – Про то, что Трой считает себя офигенно горячей булочкой, потому что он и есть офигенно горячая булочка, сей факт неоспорим. Все, кто «за», поднимите руки.

Все руки, кроме троевской, послушно взлетают вверх.

– Но он сам так не считает, – победно заключает Майк, спрыгивая со стола; Трой покорно опускает голову со своим фирменным фырком.

– Да ладно, попоют чуть-чуть и забудут, – вносит Ральф нотку позитивного мышления.

Разумеется, через пару недель песня звучит из всех утюгов.

Отныне все интервью сводятся к единому вопросу.

– Ты уже слышал песню, которую тебе посвятили?

– Да, она офигенная!

– Но она выставляет тебя не в самом выгодном свете.

– И?

– Неужели не обидно?

– Конечно обидно! Вы её слышали?

– Довольно оскорбительно.

– А то! Хотя могло быть хуже.

– Что именно?

– Мне могли бы написать хреновую хвалебную песню. Так себе достижение. А эта, конечно, обидная, но она офигенная. Разве нет?

Это похоже на игру в дженгу наоборот. Каждый вопрошающий тянет на себя по бруску в надежде, что терпение Троя обрушится именно на него, с красочным репортажем в качестве бонуса. Но Трой несокрушим и раздражающе обаятелен. По крайней мере, когда дело касается работы.

Эмма не согласна, что в целом вся история довольно забавная. В последнее время Эмма часто не согласна; и чем чаще, тем реже я звоню.

– Эм всё мне рассказала. – Трой протягивает мне стакан с шипящей таблеткой, великодушный и отрезвляюще спокойный. Шторы задёрнуты так, что темень едва проглядная, только дисплей электронных часов выдаёт, что час уже не ранний. – Рассказала, что это не её проблема, и чтобы ты сам разбирался.

Осуждения в его голосе нет, но я всё равно вступаюсь, принимая стакан с лечебным пойлом.

– Она не плохая. Она меня любит.

– Я и не говорю, что плохая. – Трой подтягивает стул, садится напротив, чтобы не смотреть на меня сверху вниз. – Ты не один, Сай. Давай разбираться вместе. Что мне сделать, чтобы ты бросил?

Я смеюсь в пустой стакан. Как будто в нём дело. Конечно, всегда и везде всё дело в Трое Гордоне, и только он – Великий и Единственный – способен и реки обратно в русло закинуть, и динозавров воскресить, и, конечно, мимоходом наставить меня на путь истинный.

– Ну что, вытащил своего именитого алкаша из рехаба и теперь возомнил себя великим мотиватором? – говорю я ему; и ещё много чего говорю следом, но у него такое выражение лица, будто он обрёл способность принимать происходящий в мире пиздец с распростёртыми объятиями. Только голову на другой бок склоняет, упирается локтями в колени и слушает дальше.

– Если необходимо распустить группу, мы разойдёмся, – предлагает он после моей нескладной тирады.

– Ты меня выгоняешь из группы?

– Нет конечно. Какие мы Авэйкеры без Саймона П.? Просто разойдёмся и не будем.

– Это ультиматум или что, я не понял?

– Нет. Это жертва, на которую мы все готовы пойти.

– Ага, а ребята в курсе, что ты тут за них всё порешал?

– Все в курсе, Сай. Я же говорю, ты не один.

Один раз Трой забежал так далеко, что заблудился, и обратно пришлось добираться на такси. Вернулся он с разбитой коленкой и сквозь смех и восторг рассказывал, что надо же быть таким дуралеем и хвала новым телефонам, которые могут ловить такси где угодно по местоположению.

– Прямо чувствую, как живу в будущем! – заключил он тогда, придурочно сияя глазами.

Это было пару дней назад. Говорят, если сильно долго бежать, эйфория может длиться сутками.

– Сай. – Он дружески тянет мне кулак после затянувшейся паузы, я молча щёлкаю пальцем по костяшкам в знак согласия.

Возможно, Эмма права, и вся история в самом деле не такая забавная.

Как ни странно, яростней всего на сторону Троя встаёт Рик. К этому времени «Оскары» на него не сыплются, но спрос на актёрский талант парня явно подрос, а с ним и медийный вес каждого слова из уст самого Рика.

– Я не знаю, что произошло в этой песне, но считаю, что непрофессионально, грубо и неуместно открывать публике настоящее имя героя. Я лично знаком с ребятами, снимал для них клип, и знаю, что Трой умный, трудолюбивый, самодостаточный, очень ответственный молодой человек. Я не могу написать об этом песню, но считаю своим долгом высказаться об этом хотя бы так.

А потом то, чего все так долго ждали, происходит после второй чашки кофе посреди тихого-мирного завтрака в уютном отеле.

– Да заткнись ты уже наконец, Господи Иисусе! – орёт Трой в радиоприёмник.

– Во-о-о-от! Вот! Другое дело. – Майк одобрительно хлопает коллегу по плечу, спешно подтягивая телефон. – Сейчас Картохе маякну, она больше меня этого ждала.

Трой прячет схуднувшую мордашку в ладонях, недобро косится на Майка сквозь растопыренные пальцы.

– Ну почему «Картоха»-то? Ей разве не обидно?

– Вот как себе заведёшь любимую девушку, так и называй как вздумается. А моя – Картоха.

– «Любимая девушка». – Что-то тает в троевских глазах за решёткой из пальцев. – Расскажи, как ты её любишь.

– Люблю как люблю…Что ты от меня хочешь услышать? – огрызается Майк. – Расскажи, как ты ненавидишь мудака этого.

– Никак. Просто бесит, что он высказал всё за раз, и, может, ему полегчало или что-то там, а мне теперь слушать и слушать.

– Не слушай, – предлагаю я. – Всё равно брехня всё.

– Да нет же, – не соглашается Трой. – Хуже всего, что всё правда, до последнего слова. Я это знаю, вы это знаете. Теперь все знают.

Майк щёлкает клавишами в телефоне, Трой замолкает, и никто не спорит.

– Хотя нет, – передумывает солист, – хуже всего, что это песня. Люди уходят, но песни, истории живут вечно, понимаете? Когда-нибудь через тысячи лет, когда меня совсем не будет, археологи раскопают эту песню, и что они обо мне подумают?

– Разумеется, археологи будущего только о тебе и думают, – соглашается Майк. – Поплачешь по этому поводу?

– Нет. Занят. Может быть, на следующей неделе.

На следующей неделе в прямой эфир Гордон выходит один в обнимку с гитарой. Руководит процессом какой-то языкастый модный блогер, а Трой во втором окошке поделённого пополам экрана. Фактически он сразу и в телефоне, и у меня за стеной, снова слушает те самые вопросы, на которые отвечал сотни раз. За стеной не слышно, но чувствительный микрофон выдаёт его нетерпеливый вздох.

– Я буду петь, – предупреждает Трой. – Раз уж все решили, что песня про меня, значит, мне её и петь.

Блогер что-то восторженно верещит в своей дурацкой манере.

Трой поёт.

Это из приёмников каждый день песня сыплется бодрым ритмом, щедро приправлена нотками сарказма в глубоком баритоне. Сейчас всё не так.

Песня льётся исповедью под несмелый струнный ряд. Он не гитарист; руки фальшивят пару раз, но голос – никогда, голос разливается океаном бездонным, разнося всю правду о Трое Гордоне. Он поёт о своих неудачах, слабостях, изъянах, которых снаружи не видать, но сквозь броню всё равно просвечивают. Поёт пронзительно и смиренно, как никто другой. Не смотрит в камеру, но даже в столь мелком окне видно, как дрожат руки под конец.

– Сейчас бы закурить, но я бросил, – сознаётся он с робкой улыбкой, возвращаясь взглядом в реальный мир.

В такого Троя совершенно невозможно не влюбиться.

И где-то там, я думаю, что мы не так всё поняли.

Когда доходит очередь «того самого парня» отвечать на вопросы про этот кавер, который быстро стал достоянием общественности и продолжает свой победный марш по соцсетям, тот теряет своё красноречие и долго мотает головой.

– Вы сами слышали, как он поёт? Он лучше меня, этот парень. Гораздо, гораздо лучше.

Мы всё не так поняли, убеждаюсь я. Ничего глубоко оскорбительного в песне нет и не было. Это личное. Честное. Это любовная баллада.

(29.07.2021)

Глава 2. XM

I can’t relax between the cracks, baby

Who wants to live like that?

«El Paso», The Vaccines

Трой много по чему скучает в эти дни. Он скучает по шампанскому и посиделкам в баре после шоу. Скучает по романтике; по домашнему уюту и больше всего по Фредди. Он редко, почти никогда не скучает по людям, но до скрипа в зубах скучает по Сидни.

Когда он впервые встречает Сидни Янга, у того по всему лицу прописан недосып длиною в жизнь, и он просто стоит посреди улицы такой высокий, растерянный и забытый, будто не может вспомнить, зачем родился. А Трой кричит через полквартала: «Эй, Сидни-Янг-из-Сэд-Кассет!», так что прохожие оборачиваются, а потом с разбегу протягивает руку и на повышенных представляется:

– Трой Гордон.

– А-а-а, который Пробудитель, – меланхолично хмыкает Сидни, – Ну что ж…

Но руку пожимает.

Потом, когда в сотый раз в интервью слышится один и тот же вопрос, Трой срывается:

– Почему бы вам не спросить у ваших коллег по цеху? Они уже все в курсе. У вас один искусственный интеллект на всех, что ли?

– Напишут теперь, что я мудак зазнавшийся, – жалуется он потом Майку.

– Да хер с ним, – отмахивается он. – Ты не мудак. Просто день плохой выдался.

Конечно, в статье никто его мудаком не обзывает, но пишут, что «фронтмен группы привычным энтузиазмов не фонтанирует, нехарактерно неприветлив и выглядит болезненно трезвым и угрюмым».

«Коллеги по цеху» радостно подхватывают идею, пытаясь вытрясти из Гордона хоть какую-то интригу или трагедию. И бесконечное обаяние даёт трещину.

У Троя Гордона конфликт с прессой. Все запомнили его как весёлого пьянчужку, который несёт километры милой чуши обо всём на свете, но Трою очень нравятся песни, и хочется рассказать об этом всему миру. Однако про песни никто не слушает, зато в сотый раз спрашивают про название группы, про Сидни Янга и какие-то теракты в другой части мира, о которой он слыхом не слыхивал. К счастью, у Майка стабильно на всё есть своё мнение.

Хуже всего, когда их заставляют читать твиты про себя вслух: его самооценка делает три сальто вокруг своей оси и разбивается вдребезги. Это должна быть забавная рубрика по идее. Наверное, она забавная по ту сторону экрана.

– Почему эти люди говорят про меня вот это всё, – смущённо спрашивает Трой с наивностью пятилетнего ребёнка. – Я их не знаю.

Похоже, люди из интернета никак не могут прийти к единому мнению: то ли он слишком щекастый для «лица группы», то ли, наоборот, возмутительно стройный, «…не поймёшь – прибухнувший по жизни или на позитивчике» и «с таким лицом только в бой-банду». Это малая часть из списка банальностей, которые ставят крест на облике «канонической рок-звезды». Но поёт, он, конечно, охуенно – в этом солидарны все и будто заочно его за это ненавидят.

Майк реагирует на всё на удивление здраво:

– Непрошеные советы, обожаю, – умиляется он, изображая звуки блевания.

Саймона быстро записывают в идолы, но это Трой и сам знает; знал с самого начала. Бесит, что Саймон всегда был идолом ну просто потому что он Саймон, а не потому что общается с прессой сквозь чёрные рэйбаны, через похмелье и вежливые маты. Но Саймон восхитителен в самом деле: он неприступен, перманентно не в настроении, огрызается, скучает, смотрит сверху вниз, но никогда, никогдашеньки, не заглядывается на девчонок.

– Я не понял, вы музыкальное издание или брачное агентство? – мрачно изрекает Саймон в ответ на очередной вопрос «про половинок», и никто не спорит, потому что в Саймоне росту на шесть с плюсом футов, и не какая-то фигня электронная торчит из кармана, а настоящая сигарета за ухом.

Трой в расшитой пёстренькой майке с блёстками по плечам ощущает себя очень невидимым.

Странно наблюдать, как коллеги стойко переносят едкие замечания. Вспоминается Том, которого вынесло прочь от его невнятного комментария про то, что он «хороший парень, который играет на разных музыкальных инструментах». Но Том какой-то невероятный, вразумительный, потешается над каждой остротой и очень впечатлён описанием «туалетный ёршик на грибах с гитарой». Ральф всё равно не верит во «все эти ваши интернеты», об Майка ломаются злые языки, потому что сам он злее и языкастее. А Саймон – единогласно – последний из рок-н-ролльных идолов; никто не критикует Саймона.

Трой очень ярко помнит витрину с музыкальными инструментами, залитую полуденным солнцем, но напрочь забыл название города.

– Смотри, какая гитара офигенная! – стучит он по стеклу рядом с вывеской. – С котиками! Тебе надо?

– Мне хватает гитар, – отнекивается Сидни.

– А с котиками есть?

– Нет.

– Ну вот! Смотри какая!

Товарищ смеётся от его восторгов, глубоко и бархатно, совсем не обидно.

– Себе купи, раз нравится.

– Мне зачем, я не играю.

– Научишься.

Трой теряется, будто эта мысль на ум ему не приходила.

– Ну что ты в самом деле. – Сидни достаёт пачку разноцветных купюр из заднего кармана, отсчитывает по одной, качая головой. Никто уже не использует бумажные деньги, казалось бы. – Сколько она там? – Он щурится на ценник и отсчитывает ещё немножко. – Точно играть будешь?

– Буду! – резво отзывается Трой. – Очень буду!

Тот снова смеётся, кладёт руку чуть ниже лопаток, подталкивая ко входу; кажется, пальцы у него длиннющие, ладонь перекрывает всю спину. Трой жмурится и чувствует себя восхитительно маленьким и счастливым.

Трой бодается с прессой до тех пор, пока в один прекрасный день не получает статус «нехаризматичный лидер группы».

– Что за хуйня, Сид? Как с этим справляются? – хлюпает он в трубку, потому что спустя все колкие рифмованные строки Сидни Янг всё равно мякотка на фоне зубастых журналюг и скучающих диванных аналитиков.

– Ты не хочешь знать ответ.

– А без бутылки?

– Понятия не имею, я не справился, – напоминает он и вздыхает как всегда меланхолично, но будто ветерком тёплым в ухо дунуло. – Ты лучше всего этого. Не загоняйся, кот. Ты гораздо, гораздо лучше.

Забавнее всего, что он в самом деле знает. Но Сидни прав в другом: больше всего сейчас хочется выпить. Но не радостного шампанского, как обычно, а чего-нибудь, чтобы ужраться в хлам, позвонить папе и реветь пьяным олухом, чтобы он забрал его отсюда; а потом отрубиться к чертям собачьим до самого конца света.

Но Саймон обещал, что больше не будет, а значит, и он тоже.

Папе он всё равно звонит, но не ревёт олухом, а несёт что-то про погоду и пейзаж за окном, заурядное и угрюмое.

– Ребёнок, ты не приболел? – переживает папа. – Звучишь неважно.

– Пап, ты что, газет не читаешь? Я «болезненно трезвый», – фыркает он в трубку и поясняет: – Заебался просто.

– Разъебись обратно, пожалуйста, – распоряжается папа. – Расслабься. Серьёзно, Трой, ты в порядке?

Он бы и рад, конечно, расслабиться, но он сам «наложил сухой закон на группу», как говорит Майк, а курить уже давно бросил. Ну как бросил…

– Очередная последняя? – иронизирует названный идол группы.

– Ой, заткнись, Саймон, – огрызается он. – Да-да, вот такое я трепло безвольное.

На самом деле Саймон тоже трепло безвольное, и ему дико стыдно за то, что уже второй раз он делает вид, что водка не пахнет. Трой категорически не согласен, что дурные привычки никогда по-настоящему не бросаются, докуривает как последний раз в жизни, выкидывает в трубу ментальную медальку за достижение и снова обещает себе «никогда больше».

Хуже всего, что он в порядке, в образцово-показательном, злоебучем порядке. Без единой нездоровой привычки – хоть на выставку отправляй. Единственный плюс всего этого треклятого ЗОЖа – бежать он может очень долго. Гораздо дольше Саймона. Объективно (наверное, скорее всего) он реально в хорошей физической форме и хочется спросить в толпу: какого хуя?

Он боится, что коллеги не будут малодушничать, уличат нарушителя и сдадут ему, как сдала Эмма, потому что он хоть и «нехаризматичный», но всё равно лидер группы и несёт ответственность за Саймона. А он, конечно, в порядке и отличной физической форме, но чисто по-человечески просто не вывозит.

Ещё больше он боится, что в один прекрасный день, пока он отвернётся, кто-нибудь из его любимых алкашей залезет в бутылку так далеко, что не сможет выбраться обратно. А он просто ляжет рядом и сдохнет от стыда и горести.

Ночью он разглядывает обои напротив кровати и убеждает себя, что он слишком взрослый и здравомыслящий для всей этой ебанины. Но на следующий день всё равно чаще смотрится в экран монитора, чем в зеркало, чтобы убедиться, что вот здесь все его слова переврали, а тут вообще ничего не оставили, зато описание красочное.

«Ну и хер с ним», – думает Трой и покупает кофту с капюшоном себе назло, просто потому, что может позволить себе потратить кучу денег на то, что ему не нравится. Она слишком тёмная по цвету, возмутительно среднего размера и наверняка ему не идёт, а он даже не пытается её украсить. Комфорта она приносит мало, в итоге он всё равно выглядит «издёрганным и беспокойным». Но он греет хотя бы, этот унылый кусок одежды, потому что в последнее время он мёрзнет постоянно и согревается только в свете прожекторов.

Он помнит, как затащил Сидни в магазин за шмотками, потому что зачем стирать, когда можно купить новые? Пока сам он завис у стенда с дешёвыми очками в ярких оправах, Сидни неспешно, но внимательно изучает футболки с принтами, особенно Дональда Дака, который, судя по лицу, настроен как всегда решительно.

– Очень твоё, – протягивает Сидни.

– Только не «M», ненавижу этот размер, – хнычет Трой.

– Чем тебе буква не угодила?

– Мне нравятся «иксы» на бирочках, другие буквы ещё куда ни шло, но «М» – это хуже всего, типа средний. Средний – это невидимый.

– Пояснительную бригаду в студию, – допрашивает приятель.

– Ну это как… Если я ограблю банк, и потом свидетелей будут спрашивать «опишите грабителя», а они скажут: «Ну он был среднего роста, среднего размера»…

Сидни закипает от смеха:

– Ты что угодно, кроме «среднего».

– Но на ярлыке-то другое написано.

Приятель со вздохом достаёт маркер из кармана, что-то чиркает с изнанки на пресловутой футболке с Дональдом Даком и протягивает ему.

– Меряй, бери, пошли на кассу. Я заплачу.

На бирке красуется надпись «XM». Футболка сидит замечательно.

Вообще если взвесить, то скорее получится, что добрые слова конкретных важных людей весомее, чем невразумительные подъебы серой массы. Но когда смешиваешь, весь этот компот всё равно отдаёт кошачьей ссаниной, как то вино, про которое Саймон сказал, что это утончённые нотки «пипи де ша», так и должно быть, «ничего ты не понимаешь». Но он потом всё равно в гугле проверил, что «pipi de chat» реально кошачья ссанина, и вот именно так благоухает общественное мнение всем своим букетом.

Поэтому однажды утром перед очередным интервью Трой открывает рот и сам удивляется своим словам.

– Я не пойду.

– Ты фронтмен группы, – убеждает Ральф несколько аргументов спустя.

– Мне этого говна не надо.

– Трой, ну что ты в самом деле. Интервью – часть работы, мы сейчас не в том положении, чтобы халтурить, – напоминает Ральф.

– Я нормально свою работу работаю, а они потом всякий шлак пишут.

– Ну не читай.

– А смысл тогда интервью давать, если «не читай»? Заебали.

– Так кого им ещё доставать? – вмешивается Майк. – Мы же охуенные здоровые белые гетеромужики в самом расцвете сил. Привилегированные! Не докопаешься к наездам.

Доскональное описание в устах Майка звучит забавно, но у него не хватает чувства юмора, чтобы посмеяться.

– Что на тебя нашло? – недоумевает Ральф. – Вы же с Майком обычно впереди планеты всей языками почесать.

Он в самом деле не знает. Он бы рад побыть душечкой, но каждый раз, когда видит журналиста, невольно начинает возводить стены ещё до того, как успел прозвучать первый вопрос. Это Саймон носит хмурый вид с такой грацией, будто это новый чёрный, а ему «хмурый совсем не к лицу, и тёмные одежды поглощают большую часть света».

Поэтому он не знает, что сказать Ральфу, и просто трусливо пишет одну, две, три песни, которые прячет в планшете в папочку под названием «встол».

– Возьми себя в руки, Трой, ну серьёзно, – повторяет Ральф. – Это не профессионально.

– Ага, это только тебе норм сваливать посреди турне и брать «творческий перерыв» в разгар работы, а мне как что, так сразу «не профессионально»! – взрывается Трой. – Пошёл ты в жопу, Дороти! Я просто не пойду, и всё!

И просто не идёт.

В тот день, пока все катаются раздавать интервью важным херам, он успевает совершить пробежку по местности, позволяет себе бокал шампанского на завтрак и отрубается до самого обеда.

Хотя нет, на самом деле всё не так. На самом деле сначала он позволяет себе бокал шампанского на завтрак, потом уходит в забег и приходит в себя ближе к вечеру в парке на скамейке щедро отделанной голубиным помётом.

И всё равно это лучший день за последнее время.

К вечеру заряда в нём на донышке – где-то там на уровне самооценки – и пока не вдарил адреналин, по краям поля зрения плещутся подлые мушки. Но он всё равно идёт на сцену и ни разу не лажает, потому что в силу своей предсказуемости на сцене он не лажает никогда. Больше всего он боится, что когда-нибудь кто-нибудь скажет, что он поёт, как на работу ходит, потому что на самом деле всё не так.

Сцена – это не работа, это фиксированная точка в пространстве и времени, которая день за днём разбирает и собирает его по молекулам в одно целое. За пять минут до выхода он сидит в закулисье, как кот в коробке Шрёдингера, и никак не может понять: сдох он уже или живой. Но потом коробка открывается, и он всегда живой, каждый раз живой и никогда-никогда не умирает. Сцена – это не работа, это не «зона комфорта» даже; это единственное место во всей Вселенной, где он живёт целиком и полностью.

– Извини, – кидает он Ральфу наутро без всяких прикрас и сам удивляется, как получилось так долго удерживать заветное слово в груди. Ральф поджимает губы, пожимает плечами, но всё равно кивает.

Иногда Трою кажется, что Ральф терпит его исключительно потому, что когда-то давно он показал ему видео с капибарами.

Он звонит Келлеру – тому самому, который «Келлер-из-Контроверс». Келлер трубку не берёт, но перезванивает позже, когда Трой уже передумал изливать душу, и он просто говорит про погоду, непогоду, невкусный кофе, а потом передаёт по секрету, что Сидни Янг готов бы продать почку, чтобы поехать в тур с его группой. Келлер смеётся добродушно, ей-богу Санта Клаус рыжебородый:

– Янг в своём репертуаре.

Трой уточняет на всякий случай, что конкретно он имеет в виду.

– Такой из себя сноб, а никак не может отрастить яйца подойти поздороваться, – объясняет Келлер. – К тебе небось тоже не сам подошёл, да?

Трою очень хочется возразить, что ничего он не сноб, просто не матюкается через слово и тоже разбирается в этих модных кошачьих ссанинах.

– Хер пойми что в газетах пишут. Он тебя не обижал?

– Нет конечно. Сидни – мякотка, – фыркает Трой. Но про газеты согласен.

Келлер снова смеётся, потому что, как выяснилось, никто в этом мире, кроме Троя, не считает Сидни славным парнем, зато все, кроме него, считают его зазнавшимся мудаком. Но охуенно талантливым мудаком – тут все солидарны.

– Ну раз мякотка… – сдаётся Келлер.

Келлер, положа руку на сердце, талантливый не настолько. И на сцене лажает. Но Келлера любят все. Ему немножко за сорок, и он одинаково общается с журналистами, с публикой, с ним сейчас: как добрый учитель с нерадивыми, но любимыми учениками. Келлер может себе позволить нести на сцену пивное пузико, проблески седины в золотисто-рыжих волосах и однотипные дурацкие рубашки. Келлер – легенда, таких больше не делают. У него в бумажнике фото жены, детей и собаки; срать ему хотелось на всех этих людей в интернетах.

Но Трой проверил хроники двадцатилетней давности: Мэтью Притчетт-Келлер тоже начинал как неуклюжий загнанный мальчишка и в рехабе своё время отбыл.

На него находит осознание, что все они застряли в одной шатко-валкой лодке в бассейне с акулами. Они трое – Гордон, Янг и Келлер – как те призраки Рождества о прошлом, настоящем и будущем. И если Келлер из них – Призрак будущего, им всем крупно повезло.

Хуже всего, что в самом деле всё не так плохо. В среду они идут на местное радио, а диджей приветствует их кексами с кофе. Кажется, ей в самом деле нравится группа, она задаёт правильные вопросы, позволяет говорить о чём угодно, а он очарователен до луны и обратно, красноречив и увлечён беседой.

В итоге война выходит какая-то совершенно дурацкая, ни о чём и ни с кем, но он с удивлением обнаруживает, что каким-то хером уже проебал чувство юмора, самоуважение и треть воли к жизни, зато наел обратно добрую часть «запаса на чёрный день», который едва успел рассосаться в череде рабочих стрессов. Скорее всего, виной тому привычка усердно заедать бессонницу углеводами, а недосып – сахаром. Объективно и логически при его росте и комплекции это не критично, а с новой традицией выбегивать свою тревожность по окрестностям, может, и вовсе на пользу. Но всё равно не в тему и не вовремя.

Похоже, Саймону это кажется довольно забавным.

На самом деле Саймон тоже скучает больше чем показывает, и ему так же не всегда хватает сцены, чтобы всю дурь из головы выбить. Поэтому, несмотря на поздний час, Саймон очень громко и ясно распаляется о том, как его достала трезвость бытия, яростно размахивает прихваткой и брызжет соусом по плите апарт-отеля с декламацией о том, что лучшая часть пасты – это вино, которое к ней подходит. Он ляпает соусом на футболку, в которой завтра пойдёт на сцену, и машет венчиком на тему «кому нахуй усралось изучение всех этих искусств, что там вообще можно учить, просто бери и делай!». А потом недрогнувшей рукой яростно перемешивает варево в кастрюльке, так что бицепсы ходуном ходят. Мужчина мечты, чтоб его, с чёрными ногтями и точёными скулами. Совершенно непонятно, почему не он красуется по центру на афишах.

Больше всего Саймона бесит, что он такой фуди, а паста с бокалом сухого белого – комбо мечты. Однако без Эммы под боком бокал белого быстро превращается в ряд разноцветных стопок длиной с Великую Китайскую стену.

Трой прислоняется спиной к чужому холодильнику и безропотно принимает тарелку с фигурно выложенной пастой и листиком базилика на кромке. Ему белого сухого не требуется – он и так в шоке, что наконец-то с ним происходит что-то хорошее и, размахивая белыми флагами, готовится к празднику.

Саймон почему-то оттаивает каждый раз, когда видит его с вилкой в руке, будто вспоминает, что он настоящий. А он безрадостно думает, что саймонская стряпня едва ли не единственное топливо для его защитных механизмов, и это смешно, если задуматься, но с таким раскладом ему пиздец.

– О-о-о, как же мне всё это аукнется, – обречённо вздыхает он, похлопывая себя по щеке.

Сай качает головой, улыбается и, судя по лицу, ловит с десяток трепетных флэшбэков:

– Когда тебя это останавливало?

– Легко говорить с такими-то скулами, – фыркает он. – Не ты же «щекастое лицо группы».

– Нормальные у тебя щёки.

– Круглые, – не соглашается Трой. – Ты что, газет не читаешь?

– И что? Тебе идёт круглый.

– Вид с ними дурацкий…

Саймон безапелляционно шлёпает его по лбу вилкой под звонкое «ай! за что?», но сдаётся:

– Не дури, нормальный у тебя вид. Задолбанный, но крепкий.

– В смысле «крепенький»? – уточняет он, чертя кавычки свободной рукой.

– Нормальный.

Он хочет спросить ещё, но Сай перебивает:

– Ну что ты от меня хочешь, чтобы я зеркало тебе купил или что?

– Круглое и дурацкое?

Саймон шумно вздыхает и выдыхает матами через смех:

– Да блядь, Гордон!

Хочется спросить, что он конкретно имеет в виду под «блядь», но спрашивает он:

– Почему ты надо мной смеёшься?

– Вот сам же хуйню про себя несёшь, а на других обижаешься. Может, хватит уже?

Потом он снова смотрит на вилку в его руке, полупустую тарелку и оттаивает.

Трой, впрочем, не обижается, потому что Сай тоже «болезненно трезвый» в последнее время, а у него слишком много идиотских вопросов к окружающим.

Иногда ему кажется, что Саймон подкармливает его в надежде, что он вырастет большой и сильный, и они наконец-то смогут как следует подраться.

Он надеется, что когда-нибудь ляжет спать потерянным и сконфуженным, а наутро проснётся, по-настоящему проснётся тем самым Троем-Гордоном-который-Пробудитель.

Но для того чтобы проснуться, для начала необходимо уснуть немножко больше чем на полчаса на заднем сидении и полтора часа под утро в неродной кровати.

Он не просит многого, но настолько задолбался не спать, что принимает волевое решение расчехлить мини-бар на пару глотков. Потом он слушает дискографию Sad Cassette в шахматном порядке, смотрит зверей в телевизоре, пишет ещё одну, две, три песни для папочки «встол», а наутро – отважен, агрессивно обаятелен и настроен общаться. Однако в холле Майк перехватывает его за талию и тащит обратно в лифт.

Майк тащит его в лифт, очень озадаченно интересуется «какого хера», а он возьми да ответь. Двери то закрываются, то открываются, входят и выходят люди, а он стоит напротив Майка, упёршись рукой в стену, всё говорит и говорит, не в тему и, разумеется, не вовремя.

Колючий маленький Микки смотрит на него снизу вверх потерянным взглядом и на какой-то момент выглядит совершенно беспомощным, потому что у Микки есть всего две кнопки – «подъебать» и «посодействовать»; и, кажется, ни одна из них сейчас не работает.

Однако, к счастью, у Майка стабильно на всё есть своё мнение.

В итоге разговор получается продуктивный: Майк узнаёт много нового про Троя, а Трой узнаёт много новых матов.

– Это конченый мир, Горди, – подводит он итог. – Но этот мир тебя любит: тут без таких как ты делать нечего.

Похмелье потом проходит вяло, но под косые взгляды Саймона, а он даже возразить ничего не может, потому что пакт есть пакт, а он и тут засрался и пропил доверие, потому что у него-то нет проблем с бутылкой, но на пять минут было невыносимо тошно, и он не смог потерпеть.

– Да-да, такое я трепло безвольное, – повторяет он сипло.

– Ну всё, харэ на себя гнать, – вступается Майк.

Он не может понять, Саймон злится потому, что он предатель, или потому, что скучает по своему смешному прибухнувшему Трою.

Он не может понять: Майк на его стороне потому, что он это он, или Майк всегда защищает слабых и несостоятельных.

Тому очень нравится его гитара.

– Красивая, с котиками, – разглядывает он и тычет пальцем в одного из котов, – на Фредди похож.

Томлин странный, конечно, только он может разглядеть в четырёх одинаковых котах одного «похожего на Фредди». Трой склоняет голову, присматривается и соглашается.

– В самом деле похож.

Том добрый и бесконечно терпеливый, показывает аккорды его же песен, которые раньше он видел только в экране планшета. Трой обхватывает гитару и физически ощущает полную охапку своей музыки в руках, это восхитительно вплоть до катарсиса и не поддаётся никакой логике.

– Блядь. – Он запрокидывает голову и быстро растирает слезы рукавом нелюбимой кофты, боясь, что Том неправильно всё поймёт. Но Том всё понимает правильно.

– У меня тоже есть такие песни в плеере. Они не все грустные, но я от них всё равно плачу.

Том показывает что-то из начальных Queen, заглавный сингл из последнего альбома Flashguns, который затёрли до дыр на радио, но из его плеера звучит как в первый раз; и только Томлину может прийти в голову плакать под Foster The People.

Трой вытряхивает из плеера Брэндона Флауэрса, который божится, что обязательно изменится, Sad Cassette, которые обещали, что вот эта песня была ошибкой, но всё равно поют её на каждом концерте, и The Kinks, конечно же, The Kinks.

– Вот эта песня про удивительного кота, который дофига мудрый. Он познал смысл жизни, так что теперь просто сидит на дереве, ест и нихуя не делает. Но все его любят, потому что он тупо клёвый толстый кот. И таким ему хочется быть, – объясняет Трой, поглаживая «Фредди» на грифе.

– Звучит заманчиво, – соглашается Том.

– Когда вырасту, хочу быть вот таким котом.

– Вырастешь, – обещает Том.

– Но я женат на целой рок-группе, пока смерть не разлучит нас, так что…

Том добрый, терпеливый и может сидеть с ним вот так очень долго, показывать аккорды, говорить о песнях и пить кофе литрами.

Трой точно знает, что если достаточно долго быть мудаком, люди уходят.

– Не уходи больше, Томлин, ладно? Я ещё один развод в своей жизни не вынесу.

За час до рассвета Троя срубает в полусон поверх заправленной кровати, прямо в обнимку с гитарой. Том собирает посуду, шумит водой в ванной, щёлкает выключателями, а когда думает, что он уже совсем уснул, садится рядом и долго гладит его по голове.

Они никогда не говорят про работу. Но Трой что-то ляпнул, а Сидни зацепился и отцепляться обратно не планирует.

– Да ладно, ты не обязан смотреть, – отмахивается Трой. – Каждый второй, небось, лезет со своими песнями.

– Мне правда интересно. – У Сидни выражение лица, как у профессора, которому очень нравится вести свой предмет, даже очки надевает перед тем, как запустить видео на планшете.

Они смотрят одно, два, три видео с выступлений Авэйкеров и потом ещё по просьбе Сидни «что-нибудь в акустике».

– Это где сессия? – уточняет он.

– Нигде. Дома записали. Ну просто.

Сид с удвоенным вниманием смотрит в экран, где Майк играет на гитаре, Трой поёт, и ничего больше не происходит.

– Это для нового альбома?

– Да нет, наверное. Не в ключе Авэйкеров.

Сидни нетерпеливо вздыхает, но молчит.

– Думаешь, стоит доработать и включить в альбом?

– Ничего не думаю, Трой, это твоя группа.

Он умолкает, вгрызаясь в ноготь. У Сидни что-то глубоко тёплое в глазах. Трой никогда не видел, чтобы кто-то так проникновенно слушал его песню.

– Вы двое – чистое золото. Хочу эту песню в своём плеере, – заключает он, продолжая упираться локтями в колени.

– Зачем тебе?

Сидни покусывает губу, будто подбирая слова.

– В ней есть потребность быть выслушанной. Я хочу выслушать.

По крайней мере, в самый плохой день он помнит, что где-то в этом мире в плеере Сидни Янга есть его песня.

А потом перед очередной сессией Майк заявляет:

– Трой не будет с вами разговаривать.

– Бережёт голос? – переспрашивает журналист.

– Нет, просто не хочет, – поясняет Эллиот и смеётся в ответ на немой вопрос в глазах «а что, так можно?» – Он Трой Гордон, не хочет, значит, не будет. Но спеть споёт.

На самом деле петь новое ещё страшнее, чем говорить. Но здесь он хотя бы слова знает правильно и не впадает в пассивно-агрессивный ступор. В итоге он такой отважный с Майком под боком, который с безупречной небрежностью перебирает его аккорды, а он поёт о том, по чему так сильно скучает в последнее время: про шампанское и посиделки в баре после шоу, про романтику, домашний уют и про Фредди, конечно же, про Фредди.

– Ничего себе, – хлопают ведущие, – Похоже, у нас премьера в прямом эфире, – и быстренько переходят к главному. – Так, колись, Трой: кто такой Фредди? А как же Сидни Янг?

Он вспоминает последнюю ночь каникул в Испании. Он тогда нашёл в магазине наручную игрушку с помойным енотом, милую до безумия.

– Детский сад, – качает головой Сидни, но всё равно достаёт бумажник.

– Ты же в курсе, что я не бедствую, да? – напоминает Трой, но тот отмахивается:

– С меня не убудет.

Потом, после позднего ужина, они находят скамейку на опустевшей площади: Трой лежит на спине, согнув колени и натянув зверя на руку, болтает километры милой чуши, а под ухом Сид перебирает струны его гитары и шутит, что он словил приход от сладенького, потому что два «крема каталана на одного Троя Гордона – это что-то, что-что».

Трой переспрашивает от имени зверя, что конкретно означает «что-то, что-то». В самом деле интересно, что же, что же он такое, что у многократного победителя «лучшая песня года» не хватает слов. Но Сидни говорит «без комментариев» и просто сидит рядом, играет и поёт, наслаждаясь анонимностью, потому что кому придёт в голову искать Сидни Янга на центральной площади Мадрида в три часа ночи?

– Ну что ты, кот, петь-то будешь? – предлагает Сид.

Он отшучивается, что они только что разъели стоимость яхты на двоих, и он дышать-то с трудом может. Но потом поёт, конечно, всегда поёт, потому что петь – это то же самое, что дышать: он не может не петь так долго.

– Показушник, – смеётся Сидни под конец песни, но не обидно, почти ласково. – Ты никогда не лажаешь, да?

Трой запрокидывает голову посмотреть и, оказывается, что в свете фонарей и чуть-чуть на фоне звёздного неба, Сидни немногим, но всё-таки младше папы и почти такой же красивый, как Саймон. Завтра он вернётся к своему разводу и группе, на которой тоже немножко женат, но сейчас на этой скамейке Сидни Янг принадлежит ему целиком и полностью. Трой смеётся, что реально словил приход от сладенького, но в самом деле чувствует, что впервые в жизни по-настоящему влюбился, окончательно и бесповоротно, до самого конца. Трою очень нравятся песни.

В последние дни солнца совсем немного, и всё, что не дождь, то морось.

Трой и сам в замешательстве от того, насколько сильно устаёт в такую погоду. А потом к саднящему горлу добавляется насморк.

– Добегался по лужам, – комментирует Майк.

Болеть посреди тура тот ещё десятый круг ада – с вечно текущим носом, не проходящей тошнотой и тупой щекоткой в горле, которая не позволяет брать ноты. Хуже всего с температурой, которая мизерно выше нормы и с ног не валит, но башка от неё трещит бесконечно долго. Но Трой проверил в сетях: никто не болеет простудой с таким набором симптомов. Никто, кроме него. Это лучшее, что он слышал за недели.

Насморк поглощает процентов девяносто кислорода, и объективно и логически все силы уходят на то, чтобы дышать и сидеть ровно.

– У нас буквально на следующей неделе в эфире Sad Cassette, – обещает бодренькая весёлая ведущая. – Так что если хочешь передать важное послание, так сказать, сквозь века и пространство – от Троянской крепости до Сиднейских оперных залов, – милости просим.

Он хмурится настороженно, но потом сквозь насморк и недосып шутка до него доходит.

– Я вообще не крепость, знаете, – смеётся он. – И вообще не так красноречив, как Сид, но всё равно… Просто передайте ему, что он талантливый, добрый, красивый и очень-очень сильный. Не думаю, что он слышит это достаточно часто, я думаю, никто по-настоящему не слышит.

«…Несмотря на свой скромный размер, Троя I имела крепость с массивными стенами, воротами и башнями, сложенными из неотёсанного камня. Это поселение просуществовало почти пять веков и, вероятнее всего, было уничтожено пожаром…»

«…Некоторые считают Сиднейский Оперный театр великолепным образчиком “застывшей музыки”, о которой говорил Гёте…»

Глава 3. Братья по оружию

We're fools to make war on

Our brothers in arms.

«Brothers in Arms» Dire Straits

Если бы Ральфа спросили, какая у него скрытая суперспособность, он бы сказал: «Не болеть в туре». Это дома он болеет без оглядки, а в дороге будто открываются внутренние резервы.

У Троя, наоборот, ни одно дорожное путешествие не обходится без простуды. Но он, как правило, стойко переносит болезни и так погружён в работу, что даже не замечает, пока не начинает срываться голос.

Саймона с Майком накрывает одновременно. Причём первому удаётся отделаться красным носом и щекоткой в горле, а Майк выкашливает лёгкие по ночам, а днём едва связывает слова.

– Пиздец, ты прочный, П., – выговаривает он. – Это мне тоже надо спиртягой дезинфицироваться здоровья ради?

Гордон за его спиной украдкой грозно машет рукой у шеи, мол, «молчи, а не то урою», но в отражении все видно.

– Играть в состоянии? – спрашивает он вслух.

Майк награждает его обиженным взглядом.

– Я простыл немножко, а не дохлый.

– Да ладно, ты не обязан смотреть. Каждый второй, небось, лезет со своими песнями.

– Мне правда интересно. – У Сидни выражение лица, как у профессора, которому очень нравится вести свой предмет, даже очки надевает, перед тем как запустить видео на планшете. – Сами потом смотрите?

– Ну, – кивает Трой. – Я – да.

Сет на полчаса, он молча смотрит две песни, потом выдаёт, указывая пальцем в экран:

– Вот этот парень.

– Майк.

– Майк – огонь. У вас двоих безумная химия.

Получилось так, что начинали они далеко от дома. Теперь с каждым днём дом всё ближе, и у Ральфа начинает приятно сосать под ложечкой, а Майк с Троем впадают в обоюдную идиллию перед лицом прессы.

– Да я всё про него знаю, мы ведь жили вместе, – храбрится Эллиот, вступая в игру, где он должен выбрать верный вариант из категории «или/или», пока Трой выводит ответ стилусом на планшете.

– Кошки или собаки?

– Кошки, – кивает Майк, а Трой демонстрирует экран с нарисованной усатой мордой.

– Зима или лето?

– Лето.

«Лето» гласит надпись.

– Холерик, сангвиник, флегматик или меланхолик?

– Это что за гороскоп?

– Тип темперамента.

– У Тома спросите, это по его части. Тип темперамента… – качает головой Майк. – Обниматель.

– Пробудитель! – озвучивает Трой, разводя руками, Майк командует:

– Следующий.

– Controverse или Sad Cassette?

– Без комментариев.

Трой демонстрирует чистый лист и пожимает плечами.

– Еда или секс?

– Секс.

«Еда».

– Да почему?! – не верит своим глазам Майк.

– Ну… Еду можно разделить с любимыми людьми.

– Серьёзно? Ты ничего не перепутал?

– Ну, с кем угодно, – пытается объяснить Трой под скептическим взглядом гитариста. – В смысле, что это универсальный язык общения, который можно разделить с другими людьми, с друзьями, например, с тобой, в конце концов. Это как музыка, которую можно надкусить.

– Окей, – соглашается Майк. – Глубоко. Но всё равно тупо. Следующий.

– Чай или кофе?

– Кофе.

Майк заглядывает в надпись на планшете и качает головой:

– Да ты гонишь.

На самом деле Трой не столько кривит душой, потому что в последнее время, если вежливо предлагают что-то из напитков, просит горячий чай вместо кофе.

– Я же дом здесь купил. У меня тоже есть полочка для чая, – объясняет он, прихлюпывая носом.

Трой прижимает к груди кружку, из которой уютно торчит этикетка на ниточке; прижимает крепко и нежно, будто пытается согреться до самого сердца. Делает несмелый глоток и сразу ещё один, убедившись, что температура приемлемая. Смотрится тоскливо в золотистую гладь, будто пытается разглядеть своё отражение в кусочке дома, по которому он тоже скучает.

Похоже, для англичан американец, который запивает простуду кружкой чая, – секретное оружие, а Трой слишком измотан, чтобы и дальше встречать камеры воинственным взглядом. И на какое-то время воцаряется мир.

– Следующий, – объявляет Майк.

Следующим огонь на себя принимает Том. Скорее всего, потому, что на фоне бессонных ночей и общей слабости вид у Майка настолько жалобный, что Том бездумно берёт на себя роль наседки.

Но Майк ещё худо-бедно держится, а Том после двух тяжёлых ночей на сцене сокрушённо мотает головой, потому что всё болит и сил нет совсем. Хуже всего, что Робби тоже выпал из строя, и плохо соображает, что происходит и как с этим быть.

– Мы сворачиваемся или что?

Трой с Майком награждают его убийственными взглядами.

– Это всего лишь простуда, Робби. Это как похмелье растянутое во времени, – убеждает Трой. – Что-нибудь придумаем.

Ральф не совсем понимает, что означает «что-нибудь придумаем», напрягается, когда Трой сам хватается за гитару на внеплановой репетиции. Это слишком долгая эпопея – «Гордон и его гитара» – и он каждый раз проигрывает. Кажется, у него отсутствует какая-то часть мозга, которая отвечает за аккорды, и он безбожно фальшивит, сбивается и путается в струнах.

– Мы вообще без Тома начинали, – намекает гитарист, на что получает какой-то странный тёмный взгляд.

– Хуйня без Тома, – Трой оборачивается через плечо. – Поддержи меня, Дороти.

Ральф застигнут врасплох таким вопросом:

– Я не знаю.

Трой шумно хлюпает носом:

– Что тут знать: либо хуйня, либо не хуйня.

– Ой ли? – Переспрашивает Майк.

– Ну давай проверим.

Репетиция затягивается. Они играют одну, две, три песни, Трой безропотно поёт через нос и запивает пилюли бульоном.

– Хуйня без Тома, – соглашается Майк, потирая лоб. Трой победно сияет.

Трой безбожно врёт аккорды, путается в струнах, сбивается и начинает заново. Саймон уже давно свалил, а Ральф сидит и смотрит с острым чувством, что он купил билет на фестиваль модного независимого кино и сидит ждёт развязки, но один фильм перетекает в другой, и они никогда не заканчиваются.

– Горди, я тебя люблю, но у тебя две руки левые, – терпеливо вздыхает Майк.

– Наслаждайся тем, что можешь делать что-то лучше меня, – парирует тот.

– Сравнил жопу с пальцем. Я же не прошу тебя сольняки пилить. Что там делать-то? Тут зажал, там рукой туда-сюда «трынь». Ничего сверхчеловеческого, – объясняет Майк, потому что «туда-сюда трынь» – это та терминология, которую Трой понимает.

– Это тебе ничего, а у меня тут аккорды какие-то ебанутые.

– Сам же придумал.

– На планшете они выглядели адекватнее.

По-хорошему, этим двоим отлежаться бы пару дней, но, походу, простуда окончательно довела их до одной волны плохих идей и нервного веселья, где Трой через раз срывается в приступы смеха, и это совершенно невозможно, потому что смеётся Трой заразительно, но первым каждый раз сдаётся Майк.

– Да не гони, ты же нормально играл. Соберись давай.

– Реально все руки левые, – начинает хихикать Трой, разминая пальцы.

– Зато ноги правые, – успокаивает Майк. – Не можешь играть – танцуй как последний раз в жизни.

– С таким-то лицом? – фыркает он. – Хочешь, чтобы меня украли и продали в бой-банду? У меня весь набор данных для бой-банды, знаешь ли. – Он перехватывает гитару и загибает пальцы. – Вокал как у диснеевской принцессы, две правые ноги, если потребуются, и этот вот дивный лик плюшевого мишки.

– Нет, наоборот, – не согласен Майк. – Вокал как у плюшевого мишки и лицо диснеевской принцессы.

– Ты что, заигрываешь со мной? – подначивает Трой, а потом продолжает бесцельно загибать пальцы и оживлённо расписывает свою воображаемую карьеру на поп-сцене, давая коллеге шанс передохнуть и отсмеяться.

– Да ладно, ты будешь лучше, – заверяет Майк, когда он снова возвращается к аккордам.

– Конечно буду, – обещает Трой. – Хуже я быть уже не могу.

И Майк скатывается рядом.

Ральф подозревает, что чувствует себя Майк не намного лучше Тома, но если он сляжет – шоу отменяется. Он молчит, но его явно бесит, что Том такой слабачок, сдал пост, а они с Гордоном застряли в этом гитарном лимбо; но терпит по-ангельски, потому что Трою хреново точно так же, но он не жалуется, а Майк уважает его упорство и преданность делу.

В итоге идеи перекраиваются, песни перестраиваются, едва ли ни треть сет-листа выливается в акустическую сессию. Наверное, это не то, чего от них ожидают, но, глядя на действо на сцене, где Майк просто играет, а Трой просто поёт, Ральф недоумевает, почему они не додумались до этого раньше.

– Вы наблюдаете «гнусавый период» в творчестве, – шутит Трой в толпу, раскрасневшись больше обычного. – Случается с лучшими из нас.

Трой, как правило, стойко переносит болезни, но в этот раз зараза разгулялась на славу, оставляя за собой синие круги под глазами и пылающие пятна на щеках, которые видны, наверное, с последних рядов.

Иными словами, «гнусавый период» – это несколько мучительных ночей, где Трой звучит откровенно неважно, выглядит ещё хуже и вывозит шоу на общении с публикой. А ещё не знает, что собирает полсотни комментариев в официальном аккаунте группы с пожеланиями здоровья, методами лечения простуды и просьбами «вернуть Горди в интернет».

Том выступать героически не рвется, но таскается с ними из города в город в ожидании чуда. Наверное, для Тома это тоже немножко подвиг, потому что отсыпается парень часов по двадцать в сутки, а из пижамы практически не вылазит.

К счастью, Трой лёгкие по ночам не выкашливает, но, судя по завистливым взглядам в сторону Тома, высыпается слабо.

– Том с нами не сразу был, – поясняет Трой.

– Да я вижу.

– Сейчас все болеют, – вздыхает Робби. – Один за другим сходят с дистанции.

– Гонка на выносливость какая-то, – комментирует Ральф, разрабатывая руку.

– Так, понятно, все с весны колесят, а кто-то уже целый год. Это мы только догоняем. – Майк здорово осунулся: глазища в пол-лица, а нос и того больше. Жалуется, что слабо чувствует, какая еда на вкус.

– Курица на вкус как курица, Микки, – услужливо напоминает Трой, расставляя шесть видов соуса вокруг его тарелки. – Не привередничай.

– Кто бы говорил, – бухтит Майк.

Трой последние дни сам воротит нос от всего, что не бульон и не чай, но звучит лучше, держится бодрячком и отшучивается, что может позволить себе уйти в бульонный запой хоть до конца года. Но Ральф предвидит, что с тем как Трой обычно тает на глазах в своих голодных забастовках, к концу недели он будет тоньше микрофонной стойки, и они все нехотя, но единогласно поставят отметку в своём бинго «Гордон против Тура».

– Никуда мы не сходим, – не соглашается он. – Что за настрой вообще?

Однако в одном Робби прав: с дистанции сходят. Но не они.

Объяснение в устах Троя какое-то нескладное, как и большая часть его речей в последнее время. Но суть примерно такова: на фесте перед хэдлайнерами образовался слот, а им, Авэйкерам, предлагают его заполнить. Перед хэдлайнерами. На фесте. В Гонконге.

– Келлер тебе позвонил? – переспрашивает Ральф ещё раз, чтобы наверняка убедиться, что Гордону это не прибредилось.

– Да.

– Почему?

– Ну я же говорю, его кореша вот эти Panini, которые хэдлайнят. С ними Кареты должны быть, а у них вообще полгруппы с гриппом слегло. Ну вот они переживают, что какую-нибудь хипстерню поганую перед ними поставят, не мои слова, цитата Келлера, – быстро добавляет он.

Ральф хочет поспорить, что «полгруппы слегло» это как раз про них, про Авэйкеров, но спрашивает:

– Келлер позвонил тебе?

– Да. Потом скинул телефон Мэтта, чтобы я сам связался.

– Мэтта?

– Ну, из Panini.

– У тебя в телефоне есть номер Мэттью Андерса? – переспрашивает Ральф слегка осипшим голосом. – И ты позвонил?

Трой разводит руками.

– Позвонил, конечно. Пообщался с автоответчиком. Но он потом сам мне дозвонился и всё рассказал.

– И что? Когда надо дать ответ? – переходит в деловой режим Ральф, но у Троя на лице ясно отображается, что ответ уже выдан.

Ральф уже почти привык быть мебелью в группе, но сейчас чувствует себя диваном, который несут на свалку.

– Трой, такие решения в одиночку не принимаются.

– А ты бы отказался?

– Нет конечно, – тут же отзывается Ральф. Потому что, как ни крути, когда Мэттью Андерс из Panini перезванивает с предложением, сначала говоришь «да», а потом выслушиваешь.

– Ну вот, – подтверждает Трой. – Это же Андерс! Если такой что-то предлагает, сначала соглашаешься, потом разгребаешь, на что подписался.

Ральф удивлённо поднимает бровь и кивает.

Ральф внимает про то, что фест в Гонконге едва не перенесли на зиму из-за аномальной жары, и плохо представляет, что сейчас где-то может быть жарко. На самом деле хочется натянуть ещё одну куртку поверх куртки. Он до самого носа наматывает широченный шарф и накидывает капюшон. Том смотрится очень органично в ушастой шапке а-ля «я котэ», которая раньше принадлежала Трою. Саймон в чёрной парке греет руки стаканчиком с кофе.

– Почему ты смеёшься? – допрашивает Трой трясущегося от хохота гитариста.

– О-о-о, ты бы знал.

– Опять надо мной ржёшь, да?

– Ты реально медвежонок, – беспощадно раскалывается Майк. – Паддингтонский.

– Что? – Он бросает взгляд на именитого плюшевого зверя в витрине, ловит своё отражение в точно таком же синем пальто на пуговицах, браво расправляет плечи. – Сочту за честь значит. Медведь офигенный. Достояние английской нации, между прочим.

– Откуда ты знаешь? Кино насмотрелся?

– Пф-ф, кино, – не согласен Трой. – Книга лучше.

– Просто встань на фоне и дай тебя сфотать, достояние английской нации, – продолжает командовать Майк окрепшим голосом, хотя сам ещё бледненький и пальцы дрожат немного. – Ещё бирку повесить коронную: «Пожалуйста, позаботьтесь об этом мишке».

Ральф уже предвидит это фото в официальном аккаунте группы.

Пальто когда-то принадлежало Ральфу на самом деле. Но у Троя эта дурная привычка – терять и раздавать вещи. Потом он припрыгивает на месте, выдыхая облачка пара в холодную ночь, и оправдывается: «А что мне было делать? Девчонка совсем синяя стояла. Мы же не можем позволить себе терять фанатов, а?» У Троя эта дурная привычка – бегать и прятаться, а потом от всей это беготни и пряток по осенним закоулкам он вечно замёрзший и голодный, а Ральф же не каменный. «Да необязательно», – отнекивается Трой, когда он с рыцарским достоинством снимает с себя любимое пальто и накидывает ему на плечи; но тут же запахивается плотнее, ласково трётся щекой о воротник и удовлетворённо выдыхает.

Ральф понимает, что обратно своё пальто он не получит никогда.

Трой морщит нос, но с Майком не спорит. Вид у него такой же бледный и подтаявший, как у коллеги по несчастью, но если Майк идёт на поправку, Гордон, похоже, готов пуститься во второй раунд битвы с затянувшейся простудой. Он так и стоит у витрины, позируя для спонтанной фотосессии; перехватывает долгий взгляд Ральфа и улыбается так солнечно, что жара в Гонконге представляется чуть лучше.

Ральф помнит тот странный день, когда Трой вернулся в город. Время за полночь, никто больше не в курсе. Ральф тихонько затворяет дверь, чтобы не разбудить маму.

Они сидят на детской площадке под поредевшим светом из окошек и распивают дорогущее вино из бумажных стаканчиков, которое притащил Трой из путешествия с жалобой, что у него было слишком трезвое лето. Осень резкая и сырая, на Ральфе самая дурацкая олимпийка на свете в стиле «дай закурить», а Трой, похоже, не сверился с календарём и щеголяет загаром в футболке с Дональдом Даком, но не мёрзнет.

Они ничего друг другу не рассказывают, но несколько часов взахлёб болтают о чём-то важном и отвлечённом, смеются над новыми мемами, как в первые недели знакомства, и уходят в ностальгию.

– Помнишь, как ты расстроился из-за нового альбома Muse? – припоминает он Ральфу. – С неделю ходил букой, но потом официально заявил, что всё равно любишь группу и будешь любить до конца, потому что это те же ребята, что сделали «Showbiz», это нельзя просто оторвать и выбросить.

– Было дело.

– Ты до сих пор их любишь?

– Конечно.

– До самого конца?

– Это же Muse. – Он расплывается в улыбке на названии.

– Ох, Ральф. Вот это любовь, – заключает Трой. – Это любовная, любовная любовь!

Трой обнимает его, будто он самая ценная вещь во Вселенной, взбудораженный, летний и тёплый; бормочет в ухо, что безумно скучал, а Ральф смеётся и говорит, что он медвежонок сентиментальный. Но объятья сжимает крепче.

Вторая бутылка вина до смешного дешёвая, по акционной цене из супермаркета, прямо из горла. Ральф глупо сознаётся, что не видит разницы, но как пить дать завтра будет хорош на собеседовании, что, конечно, совсем непрофессионально.

– Поступи профессионально, – легко предлагает Трой. – Позвони и скажи, что у тебя есть группа, а у группы скоро тур, так что некогда по собеседованиям расхаживать.

– В самом деле тур?

– Конечно, – безапелляционно заявляет Трой, и Ральф понимает, что сам не знал, к чему приведёт «творческий отпуск», но он официально подошёл к концу. – Сейчас покажу.

Трой говорит, что хочет новые песни в туре, вытряхивает демки и акустику из телефона на суд Ральфа. Трой ещё не знает, где будет жить, и так взволнован, что от восторга дрожит голос, а Ральф не совсем уверен, что делать со своей жизнью, но вот эти три песни точно впишутся как есть, вон те на доработку, и знакомыми треками всё равно надо разбавить. Это идиотское амбициозное занятие посреди второй бутылки, но Трой отправляет серьёзное голосовое Робби, а тот перезванивает почти сразу и говорит, что ждал этого звонка много месяцев, но «поговорим, когда все протрезвеют».

Рассвет они встречают мороженым; всё меньше говорят по делу, и всё больше откровенной ерунды, пробуждая раскатами смеха сонных собаковладельцев на прогулке. Трой всегда светит. Но чаще горит как прожектор, а сегодня теплится мягким светом, как окошко дома, где тебя ждут.

– Что с тобой происходит? – срывается наконец вопрос, который Ральф держал за зубами с самого начала.

Трой прижимает ладонь чуть ниже груди, краснеет и улыбается:

– Не знаю. А что происходит?

Что бы то ни было, Ральф думает, что готов поехать в тур только ради того, чтобы досмотреть до конца.

Вид у Тома всё ещё аховый, и Ральф в шутку опасается, что вот-вот примчатся соцслужбы и отберут его у группы. Но на репетицию он приходит без опоздания, достаточно устойчиво пребывает в вертикальном положении и без умолку болтает о том, что в Гонконге ведь Диснейлэнд, обязательно надо посмотреть Диснейлэнд в Гонконге. Трой выдыхает с облегчением: аккорды в его руках звучат увереннее, но не всегда ровно, и на сцену не просятся. Впрочем, вопреки ожиданиям в этот раз гитару он не бросает и вместо пробежек с задротским упорством продолжает отрабатывать начатые партии.

Майк на ногах стоит бодро, но командует чаще, чем хотелось бы; страхует вокальные партии на припевах. Трой пропевает не все куплеты, заменяет высокие куски на низкие, матерится беззвучно и снова полощет горло настоем с травами.

– Ты вообще нормально? – осторожно интересуется Эллиот. – Голос не сорвёшь?

Трой набирает полные щёки воды, перед тем как проглотить, и мотает головой, задрав вверх большой палец.

Беда в том, что кроме сцены Гордону категорически желательно быть на всех мероприятиях. Саймон, конечно, отлично выглядит на фоне, Майк красноречив и на всё имеет своё мнение, Ральф может конкретно поведать о том, где они были, где сейчас и что планируют, а Том пользуется правом никуда не ходить и восстанавливать силы. Но Трой – лицо и голос группы, это про него поют Sad Cassette из каждого чайника, это от него ждут остроумных исчерпывающих ответов на однообразные стандартные вопросы; у него нет опции никуда не ходить. Ральф так же знает, что сидеть со скучающим лицом на интервью – самоубийство, но не может винить коллегу, когда тот утыкается лбом в его плечо, прикрыв глаза, и нетерпеливо сопит, пока Майк пытается закончить бесконечную тираду, но водит рассказ по кругу и на финишную прямую выходит фразой: «Я забыл, о чём был вопрос». Впрочем, когда микрофон переходит к Трою, рассказ выходит такой же непродуктивный, но динамичный, потому что начинает он скороговоркой, трижды запинается об название концертной площадки, сдаётся и снова утыкается Ральфу в плечо, беспомощно хихикая.

– Да, нам нравится выступать на небольших площадках, там своя неповторимая атмосфера, – запоздало перехватывает инициативу Ральф, поглаживая его по спине. – Да, Горди?

– Да, – сдавленно выдыхает он. – Да. Выступать нравится.

– Мне кажется, мы не настолько популярны, насколько я устаю, – бурчит Эллиот после. – Вы там двое уснули, что ли, на заднем плане? Почему мы с Троем вечно за всех отдуваемся?

– Потому что, когда ты начинаешь говорить, тебя хрен заткнёшь, – напоминает Саймон. – «Радио Майк», ё-мое.

– Кто-то же должен. Горди вон и так на соплях держится, а вы двое как языки в жопу засунули.

Трой зажмуривается и предсказуемо уходит в очередной приступ хохота, потому что «держится на соплях» – довольно точное описание.

В целом беда в том, что всё последнее время Трой либо поёт, либо отвечает на вопросы, а потом поёт снова, висит на телефоне, подолгу беседует со зрителями (фанатами!?) после концертов и отдыхает только в дороге и с гитарой в руках. По факту с их безумным графиком Гордону совершенно некогда выдохнуть, перезагрузиться и помолчать.

На самом деле у Ральфа есть теория, почему зараза ходит по кругу, и всё ждёт, когда его удача закончится. Но, похоже, иммунитет и сила убеждения сильнее удачи.

До выхода на сцену они как всегда стоят дружной гурьбой в обнимку, и никаких обид не существует. Он чувствует барабанные палочки промеж лопаток и запах ментоловых леденцов с мёдом. Каждый раз перед выходом он ловит ощущение, будто забрался на «американские горки», пристегнулся, а потом вспомнил, что до жути боится кататься. Он выныривает, ловит взгляд Троя, а тот улыбается, подмигивает как обычно и кивает в сторону сцены.

– Этот. – Сидни снова тычет пальцем в экран полпесни спустя.

– Саймон.

– Вот это твой фуди?

– Ага.

– Хороший.

– Это я его нашёл.

– Удачно нашёл. Очень хороший.

– Мне тоже нравится.

У Саймона с Троем какая-то непонятная игра под названием «Что ты пьёшь?».

Ральф не вникает, в чём весь сыр-бор, потому что несколько лет назад они всей группой прилежно гуляли по барам и трезвели только к выступлениям. Он так же не понимает, что за отношения у этих двоих, где Саймона очень веселит, как Гордон через раз инспектирует его напитки на наличие лишних градусов, а Саймон никогда не попадается. Выглядит это все как постыдная ломаная комедия с разной степенью накала страстей и острот, но в целом нездорово, никому не нравится, но никто не переключает.

У Троя бывают плохие дни, когда он забывает, что сет длиною в час – это марафон, а не стометровка. Когда он бесстрашно лезет обниматься в толпу, штурмует барабанную установку, разбивает коленки об сцену, задирает Майка и никогда, никогда не останавливается. Для таких дней у него в сет-листе чёрным по белому вписано твёрдой рукой Ральфа: «Попей воды и выдохни». Но он никогда не читает, потому что помнит сет-лист наизусть, а потом отлёживается в своём законном углу в гримёрке дольше прежнего, приводит ряд искромётных доводов, почему он остаётся жить здесь, но вставать категорически отказывается.

Саймон садится рядом на корточки тормошит его по рёбрам, заставляя взвизгнуть, что-то говорит тихонько, до тех пор, пока тот не сдаётся.

Ральф не понимает, что за отношения у этих двоих, но в плохой день Саймон единственный, кто способен выгрести Гордона из угла. Потом они медленно бредут в обнимку до самого выхода, а если Трой засыпает по пути на заднем сиденье, Саймон тихо, но убедительно просит ехать медленно и кругами. В эти моменты все ненавидят Саймона, но никто не спорит.

В последние дни в перепалках Трой сдаётся быстрее обычного и расстраивается больше прежнего. Ральф грустно смотрит на склонённую голову, поникшие плечи и не может понять, почему этот мудак с барабанными палочками с таким упоением подначивает друга, которого только что тащил на себе в охапку.

На самом деле Саймон и в половину не так много пьёт, как раньше, особенно в компании. Но Трой почему-то твёрдо убеждён, что он следующий на очереди в рехаб.

Иронично, что лицом в барной стойке при отеле Ральф находит отнюдь не Саймона. В кружке остывают остатки убойного коктейля с «народным средством», а под ухом на все лады жужжит и мигает телефон. В тот день он такой расстроенный и разбитый, что Ральф никому не говорит, тормошит его за плечи, вытряхивая из пьяной дрёмы, провожает до номера и ничего не спрашивает. Зато спрашивает сам Трой.

– Тебе же нравится выступать, правда? – Он подпирает стену плечом, пока Ральф возится с карточкой от двери.

– Нравится конечно, – легко отзывается он.

– Хорошо. А то я со всем этим балаганом в одного не справлюсь.

– Ты и не один, – ворчит Ральф, распахивая перед ним дверь.

Трой, как всегда, лезет обниматься под градусом, отчаянно, безудержно и бесконечно долго; заверяет, что безумно, безумно счастлив это слышать, но счастливым совсем не выглядит. Трой в последнее время похож на барахлящее ламповое радио, которое и поёт немножко, и светит, но то и дело промигивает и затухает. Ральф боится, что если сожмёт объятья крепче, то что-нибудь поломает.

– У нас с парнями традиция: после шоу идём в паб и пробуем там местное, – мечтательно вспоминает Сидни. – У вас свои традиции есть?

– Не знаю, я просто лежу в углу гримёрки после шоу.

– Конечно, лежишь, – посмеивается он.

– Потом меня выносят как с поля боя.

– Конечно, выносят. Вы милейшая банда. Братья по оружию.

– Братья мечты, – смеётся Трой. – И по оружию.

– Как у Джеффа Бакли?

– Как у Placebo.

– Конечно, как у Placebo, – понимающе кивает Сидни. – Мог бы и сам догадаться.

Он задумчиво вздыхает в монитор, потирая щёку; Трой ловит момент для ответного вопроса:

– Что вы теперь с парнями будете делать, если не «пробовать местное»?

– Ох, кот, если бы я знал. Очевидно, что-нибудь будем. Плохая примета – нарушать традиции.

Ральф ничего никому не рассказывает, но осторожно делится соображениями с Майком. У Майка, разумеется, на всё есть своё мнение.

– Помнишь, когда мы ещё с Солнышком первый фест играли? Когда нас поставили на второй день, а на первом дне Гордон сорвал голос в толпе, потому что знал все песни и запивал всё коктейлями, а потом припёрся к выступлению еле трезвый в футболке наизнанку и получил от тебя нагоняй.

– Помню, – кивает Ральф.

– Он тогда всё равно лучше всех был, – угорает Майк. – Это все тот же Гордон. Просто фест побольше. Если он сказал, что сделает, значит сделает.

– Он много чего говорит, – замечает Ральф.

– Так он и делает дохера. Когда он тебя подводил?

Ральф понимает в принципе, что им всем охота на большой клёвый фест, потому что они пропустили целое лето с фестивалями по его, ральфовой, между прочим, вине, но не совсем понимает, почему никто не разделяет его опасений.

– Помнишь те ебанутые счастливые джинсы, «буду носить их до конца тура»? – припоминает Саймон. – Когда он так запрыгался, что они с него свалились, он запутался и упал?

– В первый раз слышу.

– А, тебя тогда не было. Мы так ржали, что не могли играть.

– Так и что?

– Ничего. Это же Гордон. Даже если он облажается, всё равно будет весело, и мы все поржём.

– Как когда он со сцены летал, пока меня не было?

– Ну это другое. Он тогда неделями протрезветь не мог, насколько я помню. – Саймон озадаченно морщит лоб. – Хотя я тоже помню не очень. Но тур мы всё равно до конца доиграли.

Ральфу кажется, что он не совсем в полной мере доносит мысль до коллег. Парадокс в том, что в результате изнурительных внутренних боёв организм их неуёмного солиста наконец сдаётся: по ночам Трой спит без задних ног, и где-то там от отбоя до звонка будильника потихоньку восстанавливаются опустевшие в ноль резервы, потому что поспать – это его панацея и всё делает лучше. Но лучше – всё равно недостаточно.

Том выслушивает его, увлечённо разглядывая разноцветные шнурки на ботинках, пожимает плечами, укутанными в пончо.

– Не знаю. Помнишь, когда мы записывали альбом, ты так укурился, что часами не мог закончить собственные партии?

– И что? – хмурится Ральф, краснея до ушей.

– Он тогда тебе ни слова не сказал.

– Да он и не заметил.

– Все заметили. Знаешь, как он бесился. Наорал на меня, когда я предложил подменить, потому что «это Ральф придумал, он сам сделает, дайте ему время».

– Это был не очень хороший день, – невнятно оправдывается он.

– Это было много не очень хороших дней, – бесстрастно замечает Том. – Но ты справился, и альбом мы записали.

Ральфу кажется, что единственный здравомыслящий человек в их группе – это, собственно, сам Трой, и если бы речь шла о ком-то из коллег, он бы всецело его поддержал. Но поскольку речь как раз о его персоне, Ральф не может представить, как подойти к Трою Гордону и сказать прямо в лоб: «Извини, дружище, ты не вывозишь». Однако, будучи ответственным и упёртым, он всё-таки подходит, когда удаётся урвать момент в сумбурной гонке, потому что, чем ближе они к дому, тем больше их хотят везде. Но Троя, конечно же, хотят немножко больше.

– Мне скоро придётся назначать деловую встречу, чтобы поговорить с тобой. – Ральф опускается за столик с двумя полупустыми кружками, термосом и надкусанным маффином на блюдце. – Привет.

Трой отрывает взгляд от смартфона с яркими кубиками, кивает и утыкается обратно в экран, продолжая собирать пальцем разноцветные звонкие комбо.

– Это не очень весёлый тур, да? – начинает Ральф.

– В каком смысле?

– Помнишь, как мы скупили сырные шарики за полцены в пекарне перед закрытием и играли ими в гольф с крыши отеля?

– Ну кто так делает? – отзывается он рассеянно, не отрываясь от игры.

– Ты и я, получается.

Он бегает стеклянным взглядом по экрану, палец застывает в воздухе.

– Кто победил?

– Я совершенно не помню.

– Немудрено, – вздыхает он и соглашается. – Это очень трезвый тур.

Беда в том, что это действительно очень трезвый тур, где Трой только и делает, что работает, устаёт, грустит и болеет.

– Тебе не очень весело, да? – полагает Ральф.

– Весело.

– Когда?

– На сцене.

– А кроме?

– Сейчас. Мы разговариваем. Мне нравится. – Он снова вздыхает, очевидно, проиграв битву с кубиками, сверяется с зарядом, гасит экран. – Потом ты начнёшь рассказывать, как нам надо отказаться от феста, и будет уже не очень.

– Это слот перед хэлдайнерами и прямая трансляция. Нас увидит много народу. Выходить на такую площадку, когда мы не в лучшей форме – не самая хорошая идея.

– Когда я не в лучшей форме, – поправляет коллега и передразнивает. – «Возьми себя в руки, Трой, это не профессионально».

Он шутит вроде как, но Ральф по тону слышит, что вот этот колышек вошёл по самое сердце, потому что работает Трой сломя голову, и если он халтурщик, то кто тогда все остальные.

– Я говорю, что при таком раскладе, как сейчас, мы в лучшем случае будем звучать средне.

– Я что угодно, кроме среднего. Могу звучать очень-очень плохо, если пожелаешь.

– Трой, ну серьёзно.

– Серьёзно? Как быстро мы дошли до серьёзного, а так хорошо все начиналось…

– Серьёзно, ты уже дохера долго болеешь, – срывается в истину Ральф. – И при таком раскладе не хватит ни сил, ни горла вывезти масштабный фест.

– Ой ли? – живо отзывается он, и Ральф понимает, что вот он себя и закопал, вот и «вызов принят!». Он так же понимает, что спор на повышенных – последнее, что нужно голосовым связкам их упрямого солиста, и уже не помнит, всегда ли была эта глубокая хрипотца в его голосе или им реально пиздец.

Трой откидывается на спинку, скрещивая руки на груди.

– Что ты от меня конкретно хочешь, Ральф? – И это его «Ральф» хуже пощёчины. – Чтобы я позвонил Мэтту за считаные дни до феста и сказал: «Извини, чувак, мы передумали»?

– То же самое случилось с Каретами. У них вон хватило мудрости подстраховаться и свалить.

– Потому что они такие профессионалы?

Ральф закатывает глаза, едва сдерживая рык. Беда в том, что они все устали, и у него с трудом хватает нервов держать оборону.

– Кареты всё время сваливают, – фыркает Трой. – Вот такие профики, что все чисто-гладко, блядь, не дай бог попятнать репутацию одной фальшивой ноточкой. Это грёбаный рок-фест, Ральф, не хор церковных мальчиков, там половина трезвыми на сцену вообще не выходят и лажают, Ральф, все лажают, чем мы хуже или лучше?

– Но выходить на сцену вполсилы – тоже не дело.

– Вполсилы? – Трой склоняет голову набок и звучит опасно. – Когда это я выходил на сцену вполсилы?

– Я не то имел в виду, – перебивает он резко. – Кареты – топ, это тот уровень, которого от нас ждут!

– Это тот уровень, который ты от меня ждёшь! – поправляет Трой громче, чем следует.

– Я же за тебя переживаю, – обижается Ральф. – Ты больше всех загоняться будешь, если что-то пойдёт не так. Нам не нужен этот фест, тебе надо домой и к врачу.

– Нужен! – не соглашается Трой.

– Это не последний фест в жизни, что ты к нему так прицепился?

– Потому что это весело! Это мой Диснейлэнд, Ральф, ну блядь! Я хочу что-нибудь большое и весёлое!

Ральф понимает, что чего бы он ни говорил, все его веские аргументы разбиваются о железное непосредственное «хочу!», и они всё равно поедут, потому что он уже всё решил, и потому что это всё тот же Трой – инфантильный избалованный эгоист, который годы назад вломился в его группу как к себе домой. И Ральф не может спорить с ним, потому что это всё тот же Трой – бессонный худенький мальчишка с нервной царапиной от кольца на лбу, который предложил поменять название на «что-нибудь на “А”», а Ральф ведь не каменный.

– Awakers, – говорит Трой, показывая лого с бесконечностью на салфетке.

Ральф понимает, что обратно свою группу он не получит никогда.

Ему и не обидно уже, и не завидно, но сказать больше нечего. Какое-то время они просто сидят молча и остывают, как напитки в забытых кружках.

– Зачем мы спорим? Это бессмысленный спор, – беспомощно заключает Ральф в итоге. – Всё равно ты меня не слышишь.

– Я отлично тебя слышу и вижу, но я не согласен – это две большие разницы.

– Ты всегда со мной не согласен.

– Ты тоже. Но потом выясняется, что гольф с сырными шариками – весело, – разводит руками Трой, такой нарочито беспечный, дерзкий и едва искрящийся. Ральф совершенно не понимает, как у него хватает топлива гореть на сцене.

– Весело, – соглашается он.

– Ну вот, – удовлетворённо кивает Трой. – Так тебе нравится выступать или нет?

– Конечно нравится.

– Мне тоже, – соглашается он. – Давай делать то, что нравится, вместе.

– А этот парень – сессионщик?

– Это Ральф, – обижается Трой. – Ральф группу собрал, он у нас главный.

– Я думал, ты у вас главный, – удивляется Сидни.

– Я просто в микрофон пою.

Сидни поджимает губы, красноречиво изгибает бровь, но молчит.

– Почему ты спросил про Ральфа? – не унимается Трой.

– Пардон, лоханулся. Случается с лучшими из нас.

Приятель дальше смотрит в экран молча, подперев щёку рукой. Трой напряжённо сопит:

– Но всё равно же спросил.

– Да был у нас такой «ральф» просто. Потом не было, – вздыхает Сидни. – Не бери в голову, это твоя группа, ты лучше знаешь.

– Это не моя группа, – упрямо повторяет он. – Я вообще не силён в планировании и принятии решений, в отличие от Ральфа, и вообще… – Он собирается продолжить, но Сидни строго обрывает:

– Вы все премилые ребята, я понял. Но лидер – это не про планирование и не про здравый смысл, Трой; лидер – это компас, маяк и пушечное мясо. Так что либо прими, что это твоя группа, либо долго вы не протянете.

Если бы Ральфа спросили, какая у него скрытая суперспособность, он бы сказал: «Не болеть в туре». Но по внутренним меркам тур подошёл к концу, и он всей душой стремится к дому.

На следующий день Ральф просыпается с насморком, больным горлом и температурой.

Глава 4. Четыре из пяти

Майку всегда нравились туры. Они никогда не идут ровно и гладко, но всегда полны неожиданностей и приключений. В этот раз приключениями тур не блещет, но, кажется, что он проехался по группе локомотивом.

Он растерянно наблюдает за Ральфом, который тревожно собирает чемодан в другое направление и не может понять, какого хрена Дороти не в состоянии тащить свой сопливый нос на сцену с четырьмя струнками, когда сам он неделю пилил как проклятый с температурой, при которой лучше бы лежать и не рыпаться.

Робби что-то мутит в расписании и подмечает идиотизм ситуации, что на бас у них замены нет, но из-за четырёх струнок срываются планы.

– Ничего никуда не срывается, – Трой резко обрывает его опасения. – Перестраиваемся, репетируем: Том на басу, мне – гитару. Мы едем.

В итоге план выходит не радужный и никому не нравится. У них буквально четыре дня на репетиции, а наутро часы в пути, чтобы к фесту добраться день в день с рассветом. Майк уже предвидит заранее свой джетлаг масштабом с три похмелья, стеклянный взгляд Ридела, который в дорогу закидывается успокоительным, и как Гордон будет ёрзать своим плечом под ухом, не давая поспать нормально, а Саймон умудрится надраться под шумок, но к концерту всё равно будет бодрее всех.

Майк понимает, что вот эти несколько дней каникул, на которые он рассчитывал, канули в лету.

Майк любит туры, иногда даже весь этот хаос любит, но раньше ему возвращаться было некуда. А сейчас буквально рукой подать до дома, но дотянуться он не может.

– Кого из знаменитостей вы хотели бы поцеловать? – звучит очередной странный вопрос, на который надо ответить без промедления.

– Принцессу! – быстро находится Том.

– Какую? – уточняет журналист.

– Любую!

– Например, диснеевскую? – смеётся Майк.

– Да!

– Кого из диснеевских принцесс ты хотел бы поцеловать больше всего?

– Лану Дель Рей!

– Саймон? – передаётся эстафета барабанщику.

– Брайана Молко.

– Серьёзно? – подпрыгивает Трой. – Почему?

– Он этим ртом всякое прекрасное поёт потому что. А я не хочу целовать никаких других девушек, кроме своей.

– Я тоже этим ртом всякое прекрасное пою, – бойко напоминает солист, хлопая его по коленке.

– Извини, тебя в моём списке нет.

– В каком списке?

– В списке песен, которые я слушаю.

– Серьёзно? – переспрашивает Том.

– Мне на концертах хватает, – оправдывается он.

– Это совсем не одно и то же, – мотает головой Том, и Майк совершенно согласен:

– Ты хоть раз слушал наш альбом от начала до конца в наушниках?

– Я такое не слушаю, – язвит барабанщик. – Как оно вообще?

– Четыре из пяти как минимум, – обещает Майк.

– Эй! Почему четыре? – Обижается Трой.

– Ну как, если мы сегодня пять из пяти, то что будем делать завтра?

У Майка дома дисков больше, чем в «Дизере» в избранном. Но «Дизер» вечно кидает плейлисты и радио, а ему не надо – он любит песни старомодно целыми альбомами, и чтобы вкладыш можно было полистать. У Майка дома на самом верху полочки, между Arctic Monkeys и The Beatles, хранится их первый студийный альбом «О Важности Завтрака» не потому, что это его «счастливое место», а оттого, что в алфавитном порядке наиболее почётно.

Майк думает, что песни в альбомах на самом деле всё равно что люди. Вот эти две нравятся сразу, но они слишком хитовые, звучат везде, и в итоге слышать их не можешь. Другие лежат в «мёртвой зоне» между другими песнями, которые не слышишь до тех пор, пока не запускаешь альбом в случайном порядке, а потом они играют в подкорке головного мозга, и никак не можешь вспомнить, что это вообще: что-то своё, что-то новое или было там всегда? Майк не верит в любовь с первого взгляда, по правде говоря. Ещё честнее, он вообще любит ушами.

Они с Карто встречаются в тот момент, когда Майку надо выпустить пар и потешить самолюбие. Но в итоге пар выпущен, самолюбие потешено, а они говорят и говорят, потому что у Майка на всё есть своё мнение, а она ничем не хуже. У Майка на многое есть график и структура, но он никак не может ни точку отсчёта поставить в их таймлайне, ни домотать переписку до начала, потому что буквы уходят в бесконечность. Когда же наконец удаётся это сделать, оказывается, что начало там отсутствует. Майк точно не из тех, кто хранит воспоминания по коробочкам, интересно просто, как в первый раз звучал его «привет», и что она умудрилась ответить, что он зацепился за крючок.

Patatio Хороший аккаунт, мне нравится, но надо больше фоток секасного гитариста.

Dellusional1 Поддерживаю!

Майк знает, что обложка диска не менее важна, чем содержание, и в принципе согласен с Томом, что для того, чтобы тебя услышали, надо, чтобы сначала тебя увидели.

Майк в курсе, что собственную харизму он полировал годами, а образы примерял на быстрой перемотке, потому что когда ты на сцене, нет опции выглядеть средне. Но когда ты ещё и студент в неродной стране, то выбирать образы приходится в секондхенде и через раз вставать перед выбором – новый костюм или обед?

Он помнит, как в начале пути один из его экспериментов завершается катастрофически неудачной стрижкой, с которой он в лучшем случае слился бы с модной толпой, но по факту выглядит как беженец из колонии для малолетних преступников. Гордон безудержно ржёт, интересуется, куда он продал свои русалочьи локоны и почему чайки пытались свить гнездо на его голове; дразнит до тех пор, пока не получает локтём под ребра от Солнышка. Он ненавидит парня, честно говоря. Ненавидит с того момента, как тот решил каждый раз приветствовать его бодреньким слащавым куплетом из того чирлидерского гимна про некого «Микки», который по чистой случайности вошёл в список классики. Песня откровенно дурная и девчачья, но Гордон и это способен вытянуть своим чистым звонким голосом, потому что вот этот красавчик сразу родился охуенным, прекрасно это знает и сам от себя в восторге. Но это не худшее. Хуже, что Гордон – задира, а Майк отличная мишень для подколов. Идиотизм ситуации заключается в том, что никому она в глаза не бросается, поэтому все считают Гордона претенциозным хреном, но всё равно душечкой.

В одно прекрасное утро, когда Майк стоит перед выбором: запас еды на два дня или стопка новых дисков, Трой перехватывает его в музыкальном магазине и тащит на прогулку. С ним скучно, громко, но гуляют они весь день, и Трой покупает ему бесконечное количество уличной еды, шесть новых дисков, две бутылки пива и ещё какое-то левое барахло, которое ему на фиг не надо, но можно продать на «Ибэй» и раздать часть долгов.

По домам они бредут по сумеркам и слегка шатаясь. Судя по тому, как у Майка горит и щиплет нос, завтра кожа будет сходить слоями до самого мяса. Но Гордон, конечно, любимый сын природы-матушки, расцелован солнышком в обе щёчки, смеётся над ним и тут же жалеет, а потом сетует, как он, сам дурак такой, не подумал, что нежным английским носикам нужен защитный крем SPF 50 как минимум. Провожает он до самого корпуса, передаёт в руки пакет со всем барахлом и обещает завтра на репетиции намазать его чем-нибудь чудодейственным. Впервые за долгое время Майк чувствует себя видимым, сытым и довольным жизнью. Но врезать Гордону по загорелой миленькой морде хочется по-прежнему.

Они гуляют днями напролёт и ничем не сходятся. Трой несёт какую-то невнятную ерунду, сравнивает музыкальную индустрию с карнавалом и животным миром, в подробностях пересказывает брачные игры птичек и насекомых, сетует, что Blur переоценены, но «другие-то уматнее».

– Кто другие? Oasis?

– Пф-ф, Oasis. Другие другие. Про которых забыли, как только они закончили петь про бесконечный космос, например. А у Blur только одна мне нравится.

– Song 2? – Пытается угадать Майк.

– Нет. Которая на «T».

– Tender?

Гордон, не сбавляя шагу, лезет в свой айпод, долго листает и озвучивает.

– Trimm Trabb.

– Серьёзно? Ты первые альбомы послушай, тебе больше зайдёт, – мотает головой Майк.

– Я всё послушал.

– Дискографию Blur?

– Ты же сам порекомендовал. Я послушал. Мне не понравилось. Но Trimm Trabb клёвая.

Майк не удивлён в принципе, что этот кусок американского идиота не способен оценить тонкости английской классики, но попытку засчитывает.

Майк вполглаза смотрит кино, скучает в попытках одолеть скейтборд, а купаться его не затащишь. Но в пластинках копаться интересно. Хотя проигрывателя у него нет, зато он раскидывается названиями редких групп, наблюдая, как подрастает стопочка в руках его спутника, потому что у Троя-то проигрыватель есть и новые песни он будет слушать с лимитированных изданий, которые ему на фиг не нужны.

День они заканчивают на террасе пижонского кафе, где поджигаются десерты. Трой по уши уходит в пакеты с покупками, вываливает на Майка ворох свежекупленных рубашек с идиотской отмазкой, что он такое носить не будет, на что хочется сказать, что конечно не будет, потому что все «XS» как на подбор, а Гордон хоть и сам широкой костью не блещет, но всё равно со своими плечами и завидным ростом едва ли влезет в один с ним размер. Майк плохо понимает, что происходит, но дар принимает со сдержанным «ну ок» и без комментариев.