Читать онлайн Первопроходцы

От авторов

Мальчишеская тяга к звездам знакома всем, кто взрослел в 80-е, видел на телеэкранах старты ракет и веселые лица космонавтов. Бесконечность не предел, за тоненькой пленкой атмосферы таятся неизведанные миры. И достаточно самому сесть в корабль и нажать на пуск, чтобы однажды оказаться там, где не ступала нога человека, встретиться с иным разумом.

Повести и рассказы сборника – о таких безоглядных мечтателях. О космонавтах, исследователях, победителях, о тех, кто умеет видеть и чувствовать, стремиться и достигать. О чести и совести, отваге и непреклонности, о том, что надежда остается даже когда все потеряно.

Авторы шли к звездам – то порознь, то по одному небесному пути. И делятся с читателями своими космическими картами – открывайте и выбирайте маршрут. Может и вам однажды захочется развернуть в ледяной пустоте звездный парус?

Ника Батхен, Алексей Ширяев

Пролог

Холмы молчали

Лютый мороз сковал реку, заставил слежавшийся снег скрипеть под ногами, разогнал по убежищам птиц и зверей. Лишь мохнатые низкорослые дикие лошади ковыряли копытами наст да отбившийся от стаи волк-сеголетка выл на презрительную луну. Свирепый свет отражался от белых долов, порождал длинные тени у невысоких деревьев, делая их значительнее. Воздух пах острой свежестью и горьковатым дымком – за горбами холмов ждали лета жилища, собранные из шкур, веток и желтых ребер исполинских зверей. Терпеливые люди таились от холода, шили одежду, резали каменными ножами сладковатое сало, перешептывались, смеялись, искали вшей, спали вповалку – тяжелая дрема скрадывает тоску и голод, позволяет скоротать долгое время. Где-то в груде мехов заунывно плакал младенец, ему вторили несытые остромордые псы, ожидающие охоты. Скоро, скоро застучит колотушка и мужчины наденут лыжи, возьмут острые копья, отправятся за добычей, принесут племени доброй еды. Пусть только мороз разожмет когти, перестанет перехватывать дыхание прямо у рта… Кто осмелится бросить себя навстречу смертному холоду?

Высокий, худой, ссутуленный, как одно из равнинных деревьев, одетый в заиндевелый кафтан, увешанный амулетами. Духи предков – на тощих косицах, семь священных зверей разбежались по вороту. Резная фигурка грозного Сэли покачивается на груди в ритме песне. Ни единого слова не разобрать, только голос, что мечется полярной совой в буране, страшит и манит, завораживает и не отпускает. Прочные сети плетет шаман – не вырваться. И добыча его велика – словно олень на аркане тащится следом грозный косматый дух, потрясает бивнями, трубит в ярости. Мимо дерева пройдет Сэли – треснет дерево от свирепой стужи, мимо камня пройдет – и камень не выдержит, посмотрит на робкого лемминга или бессовестного песца – и те ледышками упадут на снег. Кто сильнее мороза, кто поспорит с повелителем холодов?

Повинуясь могучему голосу, покидает Сэли белую степь. Подчиняясь заклятью, движется за человеком. Одной ногой мог бы раздавить ничтожного, одним движением хобота – расколотить о скалу. Но шагает за ним, покоренный упрямой волей. Мимо чахлых берез и могучих лиственниц, мимо медвежьей берлоги и росомашьей норы, мимо реки – к водопаду. Затрубил Сэли – льдом стали быстрые струи, остановились в воздухе. Под ладонью шамана раскрылся камень, затемнела пещера в скале. Человек и дух удалились – прочь с глаз луны. Скрипнул гранит, осыпался лед, закричала заполошная птаха. И все.

Темное небо покрылось россыпью острых искр, легкие полосы подсвеченных облаков протянулись от края до края. Налетела поземка, словно ветер принес ее с дальних склонов северных гор. Скоро станет теплее. Уцелевшие звери выйдут из нор, уцелевшие люди как прежде зажгут костры вдоль извилистой речки. Застучат бубны, засмеются красавицы, заорут новорожденные, за перелетными птицами отправятся изголодавшиеся охотники. И новый шаман – молодой, сильный – нарисует охрой на серой скале большую рыбу и лебедя, расправляющего крыла. И будет до утра жечь кору, обдавать дымом священные знаки, глядеть в огонь красными от недосыпа глазами… Голубая сияющая звезда поднялась над белым простором, угнездилась между Оленухой и Рыбаком. Звезда, которой прежде никогда не было.

Глава I

Полная Букачача

Бульдозер опять застрял. Он тяжело ворочался в сугробе, взревывая, словно древнее чудище, из-под гусениц летели грязные комья. Стекла кабины почти залепило, мотор хрипел, однако упрямый Сан-Саныч никак не хотел сдаваться – давил на рычаг и бранился, скаля желтые зубы. По уму следовало позвать на помощь, но где же вы видели сибирского мужика, который сдается по доброй воле? Даже если его противник – мерзлая забайкальская степь, окружившая Букачачу.

Над неравной битвой парил дрон – один из двух десятков верных глаз директора проекта. Проводя пальцем по экрану планшета, товарищ Марсель видел все. Растет палаточный лагерь, зато отстают от графика второй и третий бульдозеры – пурга. Ползет по узкоколейке неторопливый поезд, поднимается дымок над трубой самого важного строения в лагере – кухни, царства рыжеволосой и острой на язык поварихи. Играючи перекидывают друг другу железные балки чудо-богатыри… Головы проломят – так сотрясаться нечему. А вот что скафандры попортят – ни разу не исключено. И ведь отбрехиваться начнут – на Марсе, мол, и не такие нагрузки выдерживали. Готовимся к перелету, отрабатываем навыки тактического взаимодействия в неблагоприятных условиях. А еще будущие космонавты!

– Кумкагир, Девятаев, Рабухина – марш сюда! Отставить играть в кегли!

Одного у них не отнять – дисциплина на высоте. Приказ ребята выполнили молниеносно и убрать за собой не забыли – железки снова легли в ровный штабель. Разглядеть лица команды за матовыми стеклами шлемов не представлялось возможным, но и так было ясно – виноватые и довольные.

– Чем балки пинать, пошли бы бульдозер вытолкали, – ворчливо сказал Марсель. – Видите же, Сан-Саныч в полной бу…

Дружный хохот был ему ответом. «Букачача» в переводе с эвенкийского значило «смрадная яма» или попросту говоря «грязная задница». Скажем честно, еще в прошлом году полузабытый поселок и вправду напоминал росомашью берлогу – закрытые шахты, дышащий на ладан заводик, пыльные окна Дома Культуры и облезлая статуя Ленина перед ним – дело рук местного Праксителя. Одно приличное здание – и то школа. Но вот из Читы пришла колонна строительной техники, понаехали люди, и место ожило. Сперва полигон хотели строить чуть ближе, за шестьдесят восьмым километром. Однако стоило разрыть ковшами осеннюю мерзлую землю, как на свет показались исполинские кости. Вызвали палеонтолога из Москвы – оказалось, редчайший вид кулиндадромеуса, черт бы его побрал. Пришлось под зиму переносить стройку – время не ждет… Товарищ Роцкий, столичный куратор проекта, шепнул однажды – Силиконовая долина работает на опережение, там тоже учатся разгонять лазеры. Хватит того, что к Венере китайцы прибыли первыми и две станции на орбите Урана носят гордые буквы USA… Не дождетесь!

Хохот наконец стих.

– Бу-сде, тов-нач! – бодро отсалютовал Девятаев, самый рослый и самый серьезный в отряде.

– Звездный флот спешит на помощь, – съязвила Дора Рабухина, злоехидная ленинградка. – Караул, спасатели в космосе!

У Ильи Кумкагира лишних слов не нашлось – пока товарищи упражнялись в остроумии, он преодолел мало не полдороги до бульдозера. Работа не волк, убежит – не поймаешь. Остальные заторопились за ним.

Глядя, как серебристые фигуры вприпрыжку спешат к месту действия, Марсель тихонько вздохнул. Молодежь… Девятаеву, старшему, и двадцати пяти нет. Почему в экспедицию шлют пацанов, а не зрелых, поживших людей? Конечно же Марсель знал почему – тридцать лет полета не оставляют шанса вернуться. Но будь его воля, сам бы сел в пилотское кресло, подвинул мальчишку-эвенка куда подальше. И раскрыл бы в ледяной пустоте звездный парус – гордость новосибирской лаборатории…

Общими усилиями бульдозер удалось сдвинуть. Сан-Саныч погрозил кулаком серому горизонту и до отказа вдавил педаль. Чудо-богатыри вернулись к своим обязанностям – ангар сам себя не построит, технику надо куда-то прятать. С удивительной быстротой встали на место дуги, потолочные балки переплелись с несущими опорами, оставалось лишь покрыть помещение пластиком, вставить окна и двери – и вуаля, заезжай-живи.

В этом деле Кумкагир опять отличился – в одиночку держал крышу, пока пурга пробовала разорвать тонкие с виду листы, а товарищи крепили их к основе. Самый юный в команде, низкорослый, худощавый эвенк выглядел слабым звеном, а был сильным. Парень работал как землеройный автомат – проблем после него не оставалось. Быстро, четко, со смыслом и без вопросов. Своевольничал, не без того, порой пререкался с товарищами, да и с начальством спорил. Не научится держать язык за зубами – останется на Земле. Марсель не раз встречал таких одиночек – крутых, смелых, способных на подвиги, и растерявших задор вместе с юностью. Сам он с годами сделался сдержанней в прекрасных порывах – потому и руководил, а не вкалывал в поле. Впрочем, случись что, встал бы к станку, не думая о регалиях. Что там у нас?

– Поезд! Поезд, ребята! Собирайтесь, «Малыша» привезли!

Полные энтузиазма космонавты готовы были отправиться на станцию прямо в скафандрах. Но Марсель настоял – никаких нездоровых экспериментов. В циклолете как раз помещалось четверо, он сел за пульт, взволнованные космонавты кое-как устроились позади. Даже языкатая Дора помалкивала – ожидание и без того утомило. Чертовы бюрократы затянули проверку – то система передач барахлит, то гироскоп капризничает, то угол наклона сидений на два градуса выше допустимого по инструкции. А тренироваться кто будет, бумажка с печатью? И возраст, возраст… Девятаев впритык подходит – если старт отложат еще на год, парень отправится на Луну, в лучшем случае к Марсу. А межзвездной ему как ушей не видать. Остальным оставалось немного больше.

Команда успела вовремя – «Малыша» как раз вывели из вагона, осторожно и бережно, словно упирающегося бычка. Красавец, ничего не скажешь – новенький, сине-белый, массивный на вид и удивительно проворный в движении. Шесть тяжелых колес могли преодолеть трясину и не повредить тонкий покров льда, солнечные батареи на крыше превращали в энергию каждый луч света, прозрачный купол кабины прикрывал от внешних воздействий. Разработчики утверждали – выдержит даже прямое попадание метеорита. Хотелось бы верить…

Право первым вести вездеход к стоянке будущие космонавты разыграли как дети – камень-ножницы-бумага. Занявшись документами,

Марсель не следил за баловством, но сияющая физиономия Кумкагира подсказала, кто победитель. Везунчик он и бессовестно этим пользуется. И красавец, как все полукровки – темноглазый, смугло-бронзовый, с тонкими, словно прорисованными китайской тушью чертами лица. И быстрый, молниеносный, как хищный таежный зверь. И все-таки себе на уме – такими, пожалуй, были индейцы-проводники, способные перерезать глотку попутчику на привале… Покачав головой, Марсель остановил поток мысли – из досье следовало, что отец Кумкагира вырос в городском интернате, мать приехала из Москвы. Сам Илья комсомолец, кончил В У З с красным дипломом, набрал триста часов налета и никаких черных пятен в послужном списке не отыскалось. Мало ли кто на кого похож!

Неощутимым движением циклолет поднялся в воздух. Удивительно – громоздкая с виду штукенция, а управлять ей едва ли не проще, чем автомобилем. В ливень или сильную бурю Марсель старался не рисковать, но при первой возможности брал аппарат и наслаждался скоростью и простором – здесь в степи он чувствовал себя почти как в космосе. Врачи запретили Марс после первого рейса – а вот просторы Забайкалья принадлежали только ему. Перечерченные штрихами дорог пустоши, деревья из льдистого хрусталя, белесые спины холмов, кочующие стада оленей, сиротливые груды заброшек, редкие птицы. Струйка дыма над лесом – охотники что ли? Или кто из неугомонных ученых пошел по следу местных легенд? Надо будет отправить бойца проверить.

А вот и «Малыш» – выписывает кренделя по заледенелой почве, только держись. Дорвался Кумкагир, пробует технику словно новую лошадь – то крутнет, то назад сдаст, то набок поставит – балансировать на трех колесах вездеход тоже может. Была бы река и ее бы штурманул, не задумываясь. Может оно и правильно – слабину лучше искать здесь, на Земле. И не только в механизмах.

После особо крутого виража «Малыш» рявкнул и остановился как вкопанный. А когда снова стронулся с места, двигался совсем по-другому – мягким ходом, быстро, но аккуратно, объезжая камни и рытвины. Сразу видно, за рулем Дора – девчонка горячая, но осторожности ей не занимать. Ни сучка, ни задоринки… Одобрительно кивнув, довольный Марсель прибавил скорость – за «Малыша» он больше не беспокоился.

На стройплощадке по-прежнему копошился народ. Работа двигалась своим чередом – медленно, но упорно. Пурга ослабла, короткий день понемногу гас, с дальних сопок, поросших угрюмыми лиственницами, наползали густые сумерки. Недолго думая, Марсель двинул пальцем экран планшета и над площадкой зажглись прожектора. Да, почти на полчаса раньше, зато людям не придется возиться в темноте. И дронам будет проще работать.

В шесть прибыл «Малыш» и водворился в своем ангаре. Любопытствующие парни заглядывали туда, цокали языками, трогали гладкий корпус, считали лошадиные силы и прикидывали возможности – эта зверюга любой бульдозер вытянет и не почешется. В семь тридцать ровно по расписанию коротко рявкнул гудок. К столовой потянулись усталые работяги, на ходу вытирая снегом разгоряченные физиономии. Умыться, сменить рабочие комбинезоны на термокостюмы – и за столы.

В тарелках уже маслянисто поблескивали ломтики сельди, щедро присыпанной зеленью, крупно нарезанный хлеб пах домом – не зря, не зря ладили печь. Румяная повариха раздавала пюре и котлеты, награждая кого добрым словом, а кого приговоркой да такой, что бывалоча краснел и Сан-Саныч. С ней стоило дружить – до ближайшего магазина больше десяти километров, а добавка на морозе ой как важна. Поговаривали, что для любимчиков у рыжухи стояла и зеленоватая бутыль с подозрительным содержимым, но Марсель не допытывался. Перед началом строительства он лично предупредил людей – увижу пьяным, уволю. Здесь вам не равнина, не среднерусская, чтоб ее так, возвышенность, ты замерзнешь насмерть, а мне отвечать. И пока что ни единого алкаша начальнику на глаза не попадалось.

Как всегда, перед тем как поужинать, Марсель обошел столовую. С кем-то обменялся приветствием или шуткой, кого-то вполголоса расспросил о делах, извинился за задержку бумажной почты.

Он умел определять настроение коллектива по малейшим нюансам – как рассаживаются, как едят, о чем треплются за столом. Сейчас поводов для беспокойства не предвиделось – строители еще не успели вымотаться и надоесть друг другу до тошноты, день прибывал, радио и сеть работали как часы. Оживленная болтовня, улыбки, легкие споры – так, чтобы поддержать обстановку.

Даже в холодном неоновом свете лица людей сияли теплом. Ну и хорошая еда способствовала благодушию. По настоянию начальника в портативной теплице выращивали петрушку, укроп и мелкие помидоры, к синтезированному мясу прибавили местную рыбу и моченые ягоды. Человек старой закалки, Марсель подал бы и оленину, и медвежатину, однако нынешние комсомольцы отказались бы наотрез.

Чудо-богатыри устроились за своим столиком, рядом со входом, и ужин их не особенно занимал. Оживленный Девятаев что-то рассказывал, жестикулировал, чертил на клеенчатой скатерти схему – не иначе маршрут по каменистой почве планеты, на которую не ступала нога человека. У Доры на лице играла особенная улыбка – та, с которой любая женщина кажется красивее. Ей не сиделось на месте – то поправит пышные черные кудри, то крутнет пуговицу у ворота. Похоже парень ей нравится… Не получилось бы романа со всеми вытекающими последствиями. Не зря наверху настаивали – никаких смешанных экипажей! А вот Кумкагир держался спокойно, говорил мало, его внимательный взгляд был направлен на схему, а не на очаровательную соседку. Все правильно, мальчик!

Завершив неизбежный обход, Марсель наконец вернулся к еде. Котлета уже покрылась пленочкой жира, пюре остыло, но аппетиту это не помешало. В тридцатом году, когда строили СевСиб, со жратвой получалось куда грустнее, по неделям сидели на соевой тушенке и кислом, клейком как глина хлебе. Молодые были – хоть гвоздями с салом корми, лишь бы дело сделать. И работали, как проклятые, выматывали себя и других, бывало и гибли ребята как настоящие комсомольцы. И все успели.

Пожалуй, одним из самых счастливых дней в жизни Марселя стал пуск магистрали. По рельсам уложенным и его руками, руками московского интеллигента, когда-то холеными, теперь же мозолистыми и сильными, – тронулся первый состав. Журналисты, фотографы, деятели искусств – все спешили проехаться по северу Сибири, привезти отчеты и репортажи, дать концерты в жарко натопленных Домах Культуры… Сложись все иначе, Марсель бы тоже сидел в вагоне, строчил статью, грыз колпачок ручки, подбирая правильные слова. Но сделанного не воротишь. А что супруга по полгода мужа не видит – ничего не поделаешь. Его Надюша настоящая «жена офицера» и ждать умеет – тем радостнее их встречи.

Дочке Вале вот-вот исполнится двадцать. Студентка МГУ, гордячка, москвичка и просто красавица. И к отцу относится лучше, чем он того заслужил. Но ни строить испытательный полигон не пойдет, ни в космос не полетит – в лучшем случае глянет трансляцию: папка, какой же ты молодец! Может оно и правильно.

Столовая понемногу пустела. Подступила зевота – не иначе опять начнется снегопад. Сонный Марсель с тоской посмотрел на стакан с отваром шиповника. Врачи считали: полезно, улучшает иммунитет. Но даже таланта рыжей поварихи не хватало, чтобы сделать мутноватую бурду вкусной. В палатке-то можно накипятить воды на плитке да забабахать нормального черного чая с нормальным кусковым сахаром. А сейчас…

– Сейчас-сейчас, уже иду! Подождите, товарищ Марсель, дело есть.

Явление грандиозного, всклокоченного и потного Михи Алексенко всегда гарантировало проблемы. В лучшем случае сломался экскаватор или бурильная установка. В худшем – стая белых пушистых и хорошо кормленных песцов оккупировала площадку, располагаясь в самых неподходящих местах.

– Докладывайте, Михаил Артамонович, что у нас снова произошло?

– Почему сразу произошло? – мордатый Алексенко надул губы, сделавшись похожим на старого купидона. – Так, кое-что по мелочи приключилось.

– Рассказывай, Миха, не томи душу, – вздохнул Марсель. Бурильной установкой тут явно не обошлось.

– Такие обстоятельства, понимаете ли, без бутылки и не разберешь, – пробормотал Алексенко и сразу сменил тон, вглядевшись в стальные глаза начальника. – В общем тут две новости.

– Какая хуже? – поинтересовался Марсель. И сразу понял, что обе.

– Оказывается в верховьях Орочи растет прямо из камня какой-то, извините, священный кедр. И дважды в год к нему собираются местные эвенки, праздновать тай-ла… ло… праздник ихний, короче. Ленточками дерево обвешивают, танцы танцуют, оленей режут, суп кошмарный на крови варят. Как увидели, что площадки размечают под стройку – разверещались, палками своими грозились, в газету написать обещали и в обком пожаловаться.

– В обком пусть жалуются, – пожал плечами Марсель. – Дело решено на союзном уровне. А вот газета – это скверно. Сам понимаешь, Миха, шум нам здесь в принципе не нужен. Прознают в крае – прознают в Москве. Пропечатают в «Правде» – узнают в Штатах. Понял?

– Понял, товарищ Марсель, – потупился Алексенко.

– Посули им что-нибудь стоящее. Водки там ящик, планшеты новые, путевки в Крым, главному медаль на пузо. Ну и дерево их драгоценное, мол, забором обнесут, чтобы ни хвоинки с него не упало. А будут рыпаться – придет милиция из Читы и выкинет их оттуда вместе с палками и оленями. Так и передай. Понял?

Алексенко покорно кивнул.

– А вторая проблема в чем?

– Из той же оперы. На реке Букачаче, там, где мы собирались нижний полигон ставить, есть водопад. У водопада в избушке на курьих ножках сидит шаман местный. И наотрез отказывается съезжать.

Одним глотком допив тошнотный отвар, Марсель поднялся из-за стола. Проверяли же! Инспектировали! Докладывали – никаких местных жителей. И вот те на, опять разговор за рыбу деньги!

– Кто мешает перевезти подальше? Или прикрыть, где положено, как служителя культа? Развели религиозную пропаганду, двадцать первый век на дворе, а они все колесу молятся.

– Кедрам. Священным кедрам орочонов, – поправил невесть откуда взявшийся Кумкагир. – Мои предки с тринадцатого века кропили стволы кумысом и украшали лентами, переняв традицию у монголов, а те, в свою очередь взяли ее у тибетских лам…

– Уймись, умник, – отмахнулся Марсель. – Без тебя тошно. Так почему шаман создает проблемы, с которыми надо идти ко мне?

– Зовут его Туманча Монгой, а раньше звали – Саша Шаман. Слышали про такого?

Марсель напряг память – имя знакомое, но откуда? Депутат что ли? Общественник? Председатель колхоза? Ударник социалистического труда?

Умильно сложив губы трубочкой, Миха напел:

Ба! Конечно знаю! Марсель подхватил незамысловатый, задорный мотив:

– В том-то и букачача, товарищ начальник. Монгой этот еще на границах повоевать успел, три медали получил и все за дело. Потом певцом заделался, огромные залы собирал, и по телевизору его показывали и в Кремль приглашали. Шоу его «Шаман Вижен» гремело на весь Союз.

– И что он забыл в нашем медвежьем углу?

– Понятия не имею. Местные говорят – тридцать лет здесь сиднем сидит, как шаманская болезнь с ним случилась. До него старуха-удаганка сидела…

– Цыганка что ли?

– Нее, тоже шаманка по-ихнему. Сам черт ногу сломит с их языком. Да неважно! Беда в том, что не турнешь просто так Монгоя – уважаемый пенсионер, не чукча с олешкой.

– Да уж, вони не оберешься.

– Что делать будем, товарищ Марсель? – уныло поинтересовался Алексенко.

– Нет человека – нет проблемы, – ответил Марсель. – Решите все по-хорошему, вывезите его в цивилизацию, квартиру в городе дайте подальше отсюда, денег выпишите. Сколько ему? Поди за семьдесят?

– Около того, – согласился Алексенко.

– Посули ему дом престарелых для ветеранов партии. Отдельные палаты, прекрасный уход, библиотека, шефы с концертами… Спорим, как ветром сдует?

– Простите, товарищ Марсель, но разве вы поступаете справедливо? – встрял в разговор неугомонный Кумкагир. – Капиталисты лет сто назад сделали бы проще – пригнали бы технику и сровняли с землей избушку, а человека отправили за решетку. Но мы же не в Штатах и не в Европе. Зачем манипуляции, зачем это мелочное запугивание? Помните, как говорил Ленин: «Честность в политике есть результат силы, лицемерие – результат слабости».

– А еще он говорил: «Мы должны бороться с религией. Это – азбука всего материализма и, следовательно, марксизма», – отпарировал Марсель. – Шаман – пережиток прошлого. Мы строим будущее, собираемся лететь к звездам. И каприз одного суеверного старика нас не остановит.

– Одного человека, – тихо поправил Кумкагир. – Человека и гражданина нашей страны.

Незаметно подошедший Сан-Саныч недоуменно воззрился на спорщиков.

– Ишь, развели балаган, демагоги! В нашей стране такого шамана давно бы поставили к стенке. И шлепнули без разговоров, как вражеский элемент. Или в психушку бы заперли до скончания дней. А в вашем Союзе с каждым придурком миндальничают. Гнать его к…

Старый бульдозерист сделал неопределенный жест рукой, обозначая кого и куда следует отправить, и удалился шаткой походкой. От грубияна неуловимо припахивало спиртным. Только этого еще не хватало!

– Саша, через пятьдесят минут начинаем!

– Добро.

Пятьдесят минут. Оборвались тягучие, вспыхивающие шелестом невидимых бубенчиков звуки, слышные сквозь неплотно закрытую дверь гримёрки. Всё самое интригующее, волшебное и таинственное, что можно выжать из лучших клавишных инструментов последнего поколения. Вершина современных технологий и мастерства на службе музыки. Его, Сашиной музыки.

Значит, последняя настройка закончилась. Полчаса назад он сошёл со сцены, проверив микрофон, отрегулировав звук в мониторах, отстроив датчики движения. Есть еще пятьдесят минут, чтобы подготовиться к выходу: надеть поверх комбинезона с датчиками сценический костюм с погремушками, расправить спутанную бахрому лент… Расправить спутанную бахрому мыслей для того, чтобы выйти на сцену перед сотнями зрителей, свести всего себя в тонкий канал «сердце-горло-микрофон». И снова петь, и под пульс ритмов показывать людям видения – облака, оленей, сопки… «Хэгдымэ пасиба, большое спасибо, дорогие друзья». Аплодисменты, цветы, ослепительный свет в зале. Становится видно, что он выступал не перед безликим морем, а перед людьми, каждый из которых по-разному воспринял эти картинки и эту музыку. Его, Сашину музыку.

Может быть, интервью. И как им не надоест? Он знает вопросы наизусть. В тридцатый раз придется повторять историю о том, как четверокурсник московской «Бауманки» Костик нашёл способ транслировать след движения тела, рисуя в воздухе огромные картины (тут надо, как всегда, притормозить Костика, чтобы не перегружал технической трескотнёй). Не найдя этому применения в народном хозяйстве, он позвонил знакомому клавишнику Валеросу по прозвищу «Невопрос». В музыке Костик разбирался не шибко, он не знал, хороший Валерос музыкант, или не очень… Валерос оказался музыкантом чрезвычайно техничным, и более того – талантливым. Вместе был придуман московско-английский термин «Шаман Вижн», с прицелом сразу на международный уровень. А там название подсказало, где искать лицо проекта.

– Чем мы можем удивить иностранца, видениями каких духов? Кто у нас по духам и видениям специалист? Так в проекте появился победитель областного конкурса талантов родом из Букачача-сити (про это Валерос обязательно пошутит). Сначала ребята думали, что главное в кандидате – азиатская внешность и шаманская «легенда», и только после нескольких прослушиваний-просмотров поняли, что намного важнее особое чувство внутреннего ритма, развития логики «повествования», врождённый артистизм, и даже некая, не поддающаяся расчётам яркость мышления. Только познакомившись с Сашей, они поняли, что нашли не «обложку проекта», а полноправного, и даже старшего партнёра (тут уместно будет скромно помолчать, дифирамбы должны петь ребята). Хорошо, хоть о войне спрашивать перестали.

Так было много раз, так произойдет и сейчас. Седьмой, последний и самый важный – столичный – концерт в туре. Хотя нет, кое-что поменяется. Предстоит серьёзный разговор с умницей Кариной. Она организовала эти гастроли, она занималась рекламой, размещением, доставкой аппаратуры, следила за соблюдением райдера. И упомянула, что после концерта кое-кто важный хочет поговорить с новой звездой и сделать одно интересное предложение.

Саша знает, что это за предложение. Он растет как исполнитель, набирает обороты, набирает поклонников, билеты на концерты идут нарасхват. «Шаман Вижн» – техническое чудо, новое слово в сценическом искусстве, новый стиль, новая мода, люди ломятся, чтобы насладиться экзотикой. Понятно, что Карине хочется откусить кусочек вкусного пирога, стать постоянным директором и раскрутить проект. Поэтому его пригласят переехать в Москву. Очередная вершина будет покорена – мог ли он, выступая в заштатном ДК Букачачи помыслить о такой славе? Из Москвы открываются все дороги – зарубежные концерты и фестивали, квартира, машина, заграничная мебель. Все, о чем мечтала Лариса. Его Лариса. Блестящее будущее для нее и для сына.

Конечно, он не задумываясь ответит «да». Перебраться в Москву, еще не раз спеть в Кремле, отправиться покорять мир с верной группой – логичное развитие успешной карьеры. Не помешает даже недавно появившееся чувство… Легкого неудобства, вроде камешка в ботинке. Оно появилось, когда число отыгранных концертов перевалило за сотню. Череда разных, но таких похожих залов, повторение, доведение до автоматизма каждого номера программы, каждого образа, каждого сказанного в микрофон слова. Одни и те же удары бубна, существующего только в двоичном коде, картинки, напоминающие иллюстрации к детскому изданию эвенкийских сказок, маски шаманов, продающиеся в киосках аэропорта Кадала, узоры, что тысячными сериями выходят из рук народных мастеров. И ведь понятно, что для слушателя всё это – просто экзотика, техническая новинка, подсвеченная намёком на некое тайное знание. Так чего беспокоиться! Но «камешек» не исчезал.

Однако, всё на свете имеет свой конец, даже пятьдесят минут.

Деловитая Карина – «Саша, пора». Первые тягучие ноты клавиш Валероса, призрачно-зелёные лучи прожекторов, имитирующие полярное сияние (откуда у нас в Забайкалье полярное сияние?), ступеньки, круглая площадка, поднятая выше остальной сцены, медленные, весомые шаги шамана, знающего недоступное. Последние три ступеньки, две, одна – оп! Заученные движения дали сбой, и Саша на последнем шаге споткнулся о край площадки, упав вперёд, на выставленные вперёд руки! Он тут же поднялся, но первоначальный ритм выступления был нарушен. Проклятый камешек врезался в ступню! Стоп, да нет же никакого «камешка»…

Саша выпрямился, прошествовал в центр площадки, чуть ускорив шаги, поднял ладони вверх, чувствуя привычное покалывание в пальцах, затянутых в тончайшие перчатки с датчиками. Медленно, заученно, величественно. Но мысли его метались как белка в таёжном пожаре! Настроиться, собраться!

Пальцы начали рисовать под потолком огромного зала привычные узоры вступления, похожие на рога многочисленных оленей и верхушки чумов. Всё входило в привычную колею. Вот-вот пора начинать —

Раз-и, два-и, три-и, четыре… И голос дал сбой, горло перехватило, кашель – неуместный и даже смешной смешал начало песни. Если бы микрофон был на стойке, получилось бы отвернуться, немного сгладить неудобную ситуацию, но чуткая «петличка» подхватила кашель и кхеканье, разнесла их над внимательным залом, над почти тысячью зрителей! Профессионализм Валероса сейчас ничего не значил, он сам, сам сделал так, что его, Сашина музыка захромала. Собраться! Подхватив мелодию, он запел – «…сом ветра», выводя себя на прямую тропу, и начиная рисовать лёгкими движениями пальцев стада облаков, подгоняемые бризом. Он впервые в жизни так трудно боролся за свою музыку!

Свою музыку…

Свою музыку?

И тут в колонках ударил ненастоящий бубен. Который явственно произнёс: «НЕТ».

…Выходку артиста репортёры объясняли болезнью, причины которой неочевидны. Хотя зрители считали, что Туманчеева поразила болезнь прежде всего звёздная. Та самая, что позволяет наплевать на публику и выйти на сцену пьяным. Да-да, выйти пьяным, споткнуться, закашляться, постоять, тупо глядя перед собой, бездумно шевеля пальцами, обратив величественные изображения, заполнявшие зал, в клубящийся хаос. Дальнейшее оказалось вообще за гранью музыки. Александр Туманчеев, музыкант и профессионал, подошёл к краю площадки, сел верхом на концертный монитор, и стуча по ному ладонями, затянул то, что никак не напоминало ни одну из композиций «Шаман вижн». Смешалась и затихла музыка клавиш, по пространству зала всё громче разносились хорканье, визг и свист. «Концерт» продолжался не более семи минут, затем мобилизованные Кариной рабочие сцены увели пошатывающегося исполнителя. Деньги за концерт возвратили, свежие новости шоу-бизнеса скоро перекрыли пьяный скандал.

Но Саша не был пьян.

Покачивая головой из стороны в сторону, он раскачивал море внутри своей души, и прибой задавал ему новый ритм, заставивший замолчать фальшивый бубен Валероса. Теперь Саша чутко понимал, что «камешек» был зерном болезни, которая пройдёт лишь после того, как достигнет своего апогея. И сейчас болезнь рвалась наружу, шепча и хрипя на разные голоса. Руки требовали настоящего бубна, и он зачарованно выстукивал простые, сбивчивые ритмы. А в паузах из пальцев (датчики продолжали действовать и передавать в воздух образы) текли ручейки энергии, которые превращались в бурные потоки и проливались водопадом видений. Саше больше не было дела до зрителей, он вытягивал из себя болезнь, рисуя в пространстве зала тысячу её безобразных ликов. Он не слышал, как нарастал гул недовольства, как прозвучал первый свист, как в зале кто-то истошно закричал, потом ещё, и ещё раз!..

Потом панический, беспричинный страх объяснят воспалённым воображением пьяного азиата.

Но Саша не был пьян.

Он просто сделал первый, ещё неосознанный шаг в направлении своей подлинной музыки.

Глава II

Синяя птица

– Подъем! Подъем, парни!

Прокуренный хриплый голос Сан-Саныча звучал противней любого будильника. У сонного Кумкагира заныло в ухе. Так-то у него все болело – вчерашний день выдался на редкость тяжелым и скафандр от перегрузок не спас. Но внезапное острое ощущение оказалось мучительным, словно горячая вода на ожог.

– Что случилось? – рыкнул с койки разбуженный Девятаев. – Пожар? Потоп? Нашествие бешеных леммингов?

– Выходите и полюбуйтесь! Вы такого еще не видели! – хохотнул Сан-Саныч и отправился дальше. Сердитый бас Марселя громыхнул, обещая грозу, но буквально через минуту голос начальника сменил тональность.

Кое-как напялив штаны и набросив куртку на голое тело, Кумкагир неуклюже выбрался из палатки. Утро едва забрезжило, лампы дневного света еще горели, но техника стояла смирно, словно стадо оленей. Над холмами висел туман, глухая морось, оседающая на одежде холодными каплями. А в небе бессовестно и величаво, словно синяя птица, парил дельтаплан.

На мгновение Кумкагир залюбовался полетом – тот, кто держал трапецию, явно делал это не в первый раз. Крыло изящно планировало, закладывало круги, казалось еще немного – и начнет выдавать фигуры высшего пилотажа. Невозможно конечно же – но представимо. Скорее всего пилот стартовал с одной из ближайших сопок. Но почему над лагерем? И что за плакат мотается по ветру? Надпись было не разобрать, но ничего хорошего она не сулила.

– О, потеплело. Экологи прилетели! – Девятаев воззрился на дельтаплан как Ленин на буржуазию. – Чистый транспорт, защита окружающей среды, принципы невмешательства. А мы тут со своими бульдозерами, оторви да брось.

– Как вы думаете, товарищи комсомольцы, сколько времени сюда будет добираться наряд милиции? – поинтересовался элегантный Марсель. Несмотря на ранний подъем начальник был аккуратно одет, чисто выбрит и, кажется, даже припахивал одеколоном.

С некоторой поспешностью Кумкагир подключил планшет:

– Час, не меньше. Вызов не экстренный, пока соберут бригаду, пока поднимут вертолет – циклолета же у них нет. А ежели по земле – часа через два с половиной. Вызывать? И за что? Дельтаплан разрешенное транспортное средство.

Вместо ответа Марсель сунул Кумкагиру бинокль. Ого! На плакате красовался знакомый лозунг «Руки прочь от ветерана! Шаман – наш!». Звучно, да. Но даже на хулиганство пока не тянет.

Орда людей, называющих себя защитниками природы, докучала стройке уже неделю. Неопрятные длинноволосые парни в списанном камуфляже, чересчур громкие и ярко накрашенные девицы, седобородый постник-вождишко, похожий на задрипанного Распутина, его глубоко беременная жена, парочка столичных активистов и при них ушлая журналистка. Она уже дважды пробовала прорваться в лагерь, однажды ее остановил кордон, а во второй раз дама была изгнана Сан-Санычем – в случае необходимости бульдозерист превращался в заядлого грубияна. Строители посмеивались над этой прямоходящей фауной – распугали все вороньё в округе, галдят на птичьем языке, призывают к чистоте духа, а от самих попахивает.

Кое-кому из защитников природы точно не помешал бы хороший душ – а откуда его добыть? Местные категорически отказывались сдавать залетным гостям жилье, а в речке еще особо не покупаешься. Снегом они обтираются что ли? Впрочем, вопрос гигиены волновал в последнюю очередь. А вот шуму гастролеры наделали изрядно – и из местной газеты приезжали, и из райкома, и милиция уже интересовалась. Формально привлечь орду было не за что – мусор они убирали, костры окапывали, детей с собой не взяли, или хорошо прятали. Марсель ходил злой как оса, дергал щекой и не расставался с планшетом, Алексенко тоже нервничал. Ситуация накалялась…

Дельтаплан между тем парил над площадкой как бессовестное доказательство чужой правоты. Глядя в небо, Кумкагир люто завидовал – он не держал штурвала в руках целых три месяца, а к «крылу» не подходил со дня зачисления в отряд. Между тем умелый пилот гордился своим мастерством и показывал его всем собравшимся – то планировал над крышами палаток, то поднимался вверх в восходящем потоке, то разворачивался, ускользая от ловких дронов. То уходил в немыслимую спираль, закручивал блесткую синеву… Осознав, что происходит, Кумкагир побежал – только б на ноги! Только б на ноги! Держись, приятель!!!

У самой земли аппарат выровнялся, но пилот не устоял – его сшибло и проволокло по грязному снегу. Впрочем, пострадавший поднялся сам, выпутался из обвязки, снял шлем… Да это же девчонка!

Мелкая, тощая, некрасивая, с острыми чертами лица и пышными волосами, похожими на сухую траву. Ярко-синие в цвет крылу глаза смотрели упрямо и твердо, по бледной щеке тянулась тонкая ссадина, капля крови застыла в уголке сжатого рта. Ей наверняка больно, но виду ведь не покажет!

– Ты в порядке? – выдохнул Кумкагир. – Руки-ноги целы, ребра на месте? Стопы не отшибла, когда садилась?

– Конечно, что мне сделается, – криво ухмыльнулась девушка. – Не в первый раз падаю. Обошлось. Главное, чтобы машина цела была.

– Главное, чтобы безобразие наконец прекратилось! – рявкнул Марсель. – И сами могли разбиться, глупая вы девчонка, и дорогую технику повредить! Кой черт вас сюда понес?! Против чего протестуете?!

– Мы живем в свободной стране и имеем право на мирные демонстрации, – чуть задыхаясь, возразила девушка. – В соответствии с интересами народа и в целях укрепления и развития социалистического строя гражданам Союза гарантируются свободы: слова, печати, собраний, митингов, уличных шествий и демонстраций. Статья пятидесятая Конституции между прочим.

– И что же вызвало ваш праведный гнев, позвольте узнать? – холодно спросил Марсель. – Строительство испытательного полигона? Работа и новая жизнь для целого поселка? Перспективы прогресса?

– В самом деле, что это я возмущаюсь? Подумаешь, перекопают и загадят еще кусок ничейной земли. Уничтожат всего лишь один водопад, выгонят из дома всего лишь одного старого человека, – отпарировала девушка. – Сибирь большая, места хватит. Скажите, вы давно выезжали в тайгу?

Марсель пожал плечами:

– Месяца три назад катался, когда подбирали территорию под строительство.

– Понятно, – протянула девушка. – И конечно же вы никогда не видели десятки заброшенных поселков, сотни единиц брошенной техники, груды мусора размером с эти сопки? Нефтяные разливы на морошковых пустошах, черные ручьи, ржавый лес после ваших испытательных полигонов?

– Оглянитесь вокруг, деточка! – Марсель показал на стройку. – Где вы тут видите мусор или нефтяные пятна? Работаем бережно, отходы утилизируем, лишнего деревца не срубим, песцов прикармливаем кухонными излишками.

– А потом они грабят поселки и докучают людям, – кивнула девушка. – Вы в курсе вообще, что диких животных нельзя приручать и давать им пищевую базу возле населенных пунктов?

– Нет, не в курсе, спасибо, что уточнили, – примирительно улыбнулся Марсель. – Перестанем, отвадим, больше не повторится. Вам легче?

Прямой взгляд девушки был ответом. Кумкагиру понял, чем она отличалась от горе-экологов – ни истеричной ненависти, ни крика, лишь спокойная уверенность в правоте.

– Послушайте, вы же умная женщина. И прекрасно знаете, что экологические программы в Сибири давно запущены. Старые полигоны чистят, нефть и металлолом убирают, леса сажают заново. Овцебыков развели, поголовье оленей уменьшили до разумного, носорога шерстистого в Новосибирске вырастили, даже мамонтов обещают, – проговорил Марсель.

– Предположим, – отозвалась девушка. К чему вы клоните?

– Вы тут разглагольствовали про свободу… А помните, какую цену мы за нее заплатили? Сколько войн было на границах, как Прибалтика уходила, как НАТО Крым оккупировало? Нам нельзя ни сдаваться, ни отступать. Полет за пределы Солнечной системы станет нашей победой, как Сталинград, как Севастополь. Здесь секретный проект, никому не нужна шумиха. Остался один шаг до звезд – не мешайте нам его сделать.

– Ради этого шага стоит переступить через человека? – поинтересовалась девушка.

– Вы еще про слезинку ребенка вспомните… – поморщился Марсель. – Отсталый, капризный старик уперся как баран рогом и мешает целой стране. Думаете мы его не подвинем?

Беспорядочный шум прервал беседу. Кто это к нам пожаловал?

– Снежана, сестра, держись! Твоя семья уже рядом! Отпустите немедленно нашу активистку!

Вид у «семьи» был разношерстный, но решительный. Седобородый вождь держал дымящийся жгут какой-то едко пахнущей травы, его беременная жена беспрерывно позвякивала трещоткой, длинноволосые парни жались друг к другу и демонстративно разминали руки. Сзади беспомощно топтались охранники, не знающие что предпринять – шлагбаум оказался плохой преградой, удержать орду силой двух человек не вышло. Не стрелять же в них в самом деле! Щелк! Щелк!

У журналистки в руках красовалась новенькая камера с заграничным лейблом. Длинный объектив наводился то на бульдозер, то на бурильную установку, то на сжатые кулаки Марселя, то на поверженный дельтаплан. Глаза пронырливой женщины горели хищным огнем, обведенные алой помадой губы лоснились.

– Репортаж о ваших злоупотреблениях, товарищ начальник стройки, появится в «Известиях», можете не сомневаться! Разрушаете уникальный этнокультурный анклав, задержали представителя экодвижения, сбили дельтаплан с угрозой для жизни!

– Я неудачно спланировала, – резко возразила девушка. – Никто меня не сбивал.

Слушать ее не стали.

– Великие духи Севера повелели нам явиться за посланницей и расточить осквернителей священных земель. Семижды семь наказаний падет на ваши головы – первое комары, второе лемминги, третье град размером с кулак младенца. Лихоманка наполнит дрожью ваши тела, огневица замутит головы, свербеж покоя не даст… Ааааа! Ыыыыы!!!

Седобородый упал на землю и забился в припадке, изо рта показалась пена. Соратники бросились поднимать его и утирать физиономию. Журналистка отщелкала пару кадров и лицемерно вздохнула: видите, до чего довели человека! Выражение лица девушки-летчицы сделалось сложным, однако она не сказала ни слова. А вот Девятаев с видимым отвращением наблюдавший за этим конкубинатом не промолчал:

– У него мыло за щекой! Еще по телевизору показывали такие трюки у чук… отсталых северных народов. Когда шаману надо задурить голову сородичам, он прикидывается эпилептиком и имитирует припадок.

Кумкагир ничего не сказал. Он однажды видел живого шамана, когда с отцом ездил к дальней родне в стойбище. Тот человек не падал и не трясся, только смотрел насквозь, тяжело и страшно. Он в чем-то убеждал отца, тот перешел на эвенкийский и наотрез отказал, а потом взял сына и вернулся домой, хотя хотел задержаться до Хэденека – дня встречи нового солнца.

У Марселя тоже не возникло желания беседовать с новоприбывшими. Он демонстративно достал планшет, набрал номер и заговорил невыносимо спокойным тоном:

– Здравствуйте! Что у меня произошло? Незаконное проникновение, хулиганство, употребление… ммм… Cánnabis ruderális, религиозная пропаганда, угрозы жизни и здоровью сотрудников при исполнении. Да-да! Снимите координаты и пришлите наряд, пожалуйста!

Отрезвляющий эффект звонка оказался сильней ледяного душа. Похоже ни вождю, ни его спутникам не хотелось провести приятный день в местном отделении милиции. Седобородого подняли под руки, дельтаплан укатили, девица-летунья ушла сама. Ушлая журналистка щелкнула на прощанье пару любопытных песцов и тоже расточилась.

– Эй, куда же вы, гости дорогие? А поговорить? – глумливо выкрикнул Марсель вслед уходящим. – Сан-Саныч, пролей-ка здесь из шланга – неровен час вшей или холеру какую занесут волосатики.

Собравшиеся поглазеть на бесплатный цирк рабочие загоготали… Почему-то Кумкагиру не хотелось смеяться. Он наклонился к песцам – ласковые звери тут же ткнулись носами в ладони. Когда закон о запрете разведения животных на мех был принят, с обитателями звероферм обошлись сильно по-разному. В основном предпочли гуманную эвтаназию, но кое-где владельцы просто открыли двери клеток и предоставили обитателей их судьбе.

Так в Букачаче снова расплодились песцы – пушистые, вороватые, пронырливые и в большинстве своем доверчивые к людям. Кое-где в поселке их держали вместо собак. Отговаривались, мол служат не хуже овчарок, лают на чужаков, а едят меньше. Но Кумкагир сам видел – старожилы привечали песцов, гладили по ушастым мордам, возились с ними как дети и даже пускали в дом. С местными лайками так не забалуешь!

Ничего вкусного в карманах не нашлось, и тем не менее песцы не отставали. Они толкались мордами, подлезали под руки, кувыркались, показывая живот, шутливо прихватывали зубами штанины и смешно вякали. На хитрющих мордах сияли улыбки, отблескивали остренькие клыки. Вот паршивцы! Славные вы мои!

За возней со зверями Кумкагир едва не пропустил завтрак – а зря, золотые руки рыжей поварихи превращали в пищу богов даже непритязательную овсянку. Рабочие дружно стучали ложками, весело гомонили, обсуждая утренних гостей, и то и дело подходили за добавкой. Заботливая Дора взяла порции на троих и уже успела прикончить свою. Увы, Кумкагиру есть не хотелось. Каша осталась на тарелке, бутерброды достались бы песцам, но зверье успели накормить досыта, и они устроились под скамейкой пушистым сонным клубком. Возможно, имело бы смысл последовать их примеру – выходной все-таки. Но и сон к Кумкагиру не шел.

Парень прогулялся по стройплощадке, поискал работу – отдых казался ему бесцельной тратой драгоценного времени. Разобрал пирамиду ящиков, перемыл котлы поварихе, почистил мешок картошки и фильтры у сублиматора мяса, подкрутил расшатавшийся пропеллер унылому дрону, загнал «Малыша» в ангар и собственноручно отдраил до блеска снаружи и изнутри. Пропустил обед, ограничился утренними бутербродами и вчерашним чаем из термоса. Отправился в спортзал, прогнал себя по всем тренажерам, уработался до дрожи в коленках. Не то.

Смутная тревога поселилась в душе, отдавала сквозняком незакрытой двери. Никто не сомневался в важности строительства полигона, выборе места и времени. Людей обеспечили всем необходимым – теплым жильем, хорошей едой, приличной зарплатой и даже культурным досугом. Кино, лекции, настольные игры, самодеятельные концерты в местном Доме Культуры, шикарная стенгазета «Лазер», от которой доставалось всем, не разбирая чинов. Люди собрались разные – плечистые уверенные мужчины, сильные и упрямые женщины со всего Союза. И все хорошие – ни ссор, ни драк, ни вездесущих сплетен. В армейской палатке, назначенной клубом, обсуждали свежие выпуски «Нового мира» и «FANтастики», репортажи с лунной базы и Большого Сырта, эксперименты по терраформированию и коррекции климата.

Кто знает – вдруг в Сибири и правда зацветут яблони? И случится это когда он, Илья Кумкагир, уже вернется из Первой Звездной. Если полетит. И если вернется.

Нет, все равно не то. О рисках Кумкагир был осведомлен, ни слёзы мамы, ни собственный нутряной страх его не остановили. А вот судьба маленького человека, ставшего камушком в колесе, озаботила донельзя. Парень привык доверять товарищу Марселю и ни разу не усомнился в его решениях. Ни когда тот две недели держал группу в спартанских условиях – мало ли что термокостюмы не довезли, работать надо. Ни когда тот собственноручно уволил проворовавшегося завхоза, не особенно вникая в детали. Ни в спорах с начальством – в Москве требовали ускориться, товарищ Марсель раз за разом объяснял – лучше медленно, но надежно, сроки терпят. Но теперь…

В попытке скрыться от маеты Кумкагир вернулся в палатку. Лег на койку, надел наушники, отыскал в планшете любимую документалку. Впервые «Открытый космос» показали семь лет назад, о звездном парусе тогда лишь мечтали. Но за пределы системы уже стремились – Луны, Марса и спутников Юпитера человечеству стало мало. Лунные базы выглядели не особенно перспективно, полезных ископаемых слишком мало, для космодрома чересчур близко. Марс оказался обитаем – сезонный ковер лишайников, бурые водоросли, слепые рыбы в кремнистой чешуе, проворные восьминогие существа, похожие на земных ящериц. Из-за них Большой Сырт жил под куполом и каждый шаг за пределы контролировали ученые – не дай бог марсонавты загрязнят местную биосферу, задуют едва теплящийся огонек.

Но раз жизнь существует за пределами нашей планеты – значит она может развиться в других системах. Значит могут существовать и другие миры, подходящие для землян. Значит есть куда стремиться и открывать, во что верить. Значит мы никогда не остановимся! Нужен корабль, способный приблизиться к скорости света, преодолеть огромные расстояния и не затеряться в звездных просторах. И отважные люди, которые рискнут собой ради всего человечества. В бескрайней пустоте, подвергаемые тысяче опасностей, они все же пойдут вперед, поведут звездолет той упрямой волей, что помогла Магеллану обойти Землю, а Колумбу достигнуть Америки. Кто же станет первопроходцем?

«Я» – выдохнул Кумкагир. «Космос будет нашим». С тринадцати лет маршрут не знал поворотов – тренировки и книги, симуляторы и модели, конкурсы и олимпиады. Может Илья не был самым лучшим из сотен претендентов на место в Первой Звездной, но точно – одним из самых упорных. И теперь до цели оставалось рукой подать… Если испытания пройдут успешно, через полгода их с отрядом ждет «Солнечный город» у Моря Ясности. А через год с небольшим – звездный парус раскроется за Юпитером и «Гамаюн» отправится в первый рейс к Проксиме Центавра.

– Кумкагир! Илюха! Брось планшет, ты нам нужен! Полюбуйся, что учинила наша Терешкова! Поговори хоть ты с ней! – взволнованный Девятаев потряс товарища за плечо, возвращая в реальность.

Терешкова? Девушка с дельтаплана? Нет конечно! Кумкагир потер лицо, потянулся, зажмурился и снова открыл глаза. Что могла сотворить Дора? Заботливая, старательная, славная Дора?

Заявление, написанное безупречным округлым почерком отличницы. Просьба отчислить меня… Ты с ума сошла?

– Наоборот, Илюша, вернулась в разум. Знаешь, сегодня я слушала этих горе-экологов и вдруг поняла, что нахожусь не на своем месте. Стариков понять можно, они жили в тяжелое время. А молодежь кто-то воспитывал и упустил. Они же наши советские люди, наверняка и в комсомол вступили и в ВУЗах учились. Но выросли дикарями и слушают дикарей.

– Вожак у них шарлатан и болтун. И жулик, по лицу видно, – вставил Девятаев.

– Вот именно. Но они ему верят. Значит никто не научил их думать самостоятельно и делать выводы. Живые симпатичные ребята – и такой мусор в головах.

– Они сами сделали выбор, – буркнул Кумкагир. – И должны понимать, на чьей стороне оказались. Их право. Мы живем в свободной стране.

– Свобода значит можно бездельничать, ходить оборванцами и мешать строительству полигона? – выкрикнул Девятаев.

– Да. – хором ответили Дора и Кумкагир, в кои-то веки совпав во мнениях. Девушка отерла пот со лба и продолжила:

– Нас отобрали из десятков тысяч кандидатов. Самых лучших, самых умных, ответственных и способных. И вот мы – лучшие – отправляемся на поиски неизвестной планеты в сумасшедшую даль. А на Земле оставляем бардак. Насчет экологии волосатики правы – в Сибири полным-полно загаженных, изуродованных земель и не все из них можно восстановить. И у нас под Питером таких мест хватает, вокруг Ленинградской АЭС по сей день трава не растет. Зато моральные уроды растут и процветают. Зачем нужно бросать свою родину и валить прочь? Зачем лететь к звездам?

Парни переглянулись. Ответ «затем» не годился. У каждого была собственная, глубокая, выстраданная правота. Но как донести ее до взбеленившейся на ровном месте подруги?

– Если мы не будем идти вперед, то загнемся как вид и деградируем как человечество, – проговорил Кумкагир и удивился, как холодно и сухо звучат правильные вроде слова. – Если система не расширяется, она впадает в стагнацию. А затем гибнет.

– До стагнации нам еще как до Луны пешком. Фронтира нет, это да. Ну так сражаться с индейцами всякий пассионарий рад, а вот дерьмо за предками разгребать – ищи дурака! – фыркнула Дора.

– Ты понимаешь, как подведешь всех? – Девятаев попробовал воззвать к совести девушки. – Любой человек в экипаже подсчитан и измерен, нам даже персональное меню разрабатывают. И скафандры по мерке делают, и тренировки простраивают под каждого. И тут вдруг бац – и я увольняюсь! Это, по сути, бегство!

– Незаменимых у нас нет, – легко улыбнулась Дора. – Возьмут Марину или Айгуль из второго состава – рост и вес у нас почти одинаковые.

– Послушай, Рабухина, не горячись на ровном месте. Отчислиться всегда успеешь! Пойдем прогуляемся перед ужином. Я тебя услышал, но пойми и мою точку зрения, – зачастил Девятаев, чуть приобнял девушку и вывел ее на улицу.

Кумкагир видел – товарищ заговаривает ей зубы. Он нравится Доре – глядишь и найдутся более весомые аргументы, чем женская логика. Вот только «Открытый космос» расхотелось досматривать – соринка сомнения прочно засела в мозгу. Поворочавшись пару минут на койке, Кумкагир встал и отправился в клуб – партия в шахматы, вот что ему сейчас не хватает. Тренировка ума – лучший способ вышибить из головы дурь.

Растущая луна медленно поднималась над лагерем. Остромордые песцы расселись по холмам и провожали взглядами суетливых людей, топчущих снег от палатки к палатке. Раньше здесь были неуклюжие каменные дома, до того – деревянные избы, еще раньше – чумы, покрытые шкурами. Глупые люди вечно торопились куда-то, бежали, никак не желая остановиться, покориться неизбежному времени. Все пройдет… А снега и песцы останутся. Звери в этом не сомневались.

– Хватит! – стиральная доска грохнула об стену. – Довольно!

Лариса резко поднялась с табурета, едва не расплескав большую оцинкованную бадью с водой. – Скажи, долго ещё ты будешь над нами издеваться?! Ты видел мои руки? – она потрясла красными, натруженными пальцами перед лицом Саши. – Сколько ещё времени должно пройти, чтобы ты понял, что пора возвращаться к нормальной жизни? Что на дворе двадцать первый век, а не первый? Молчишь? Мы три года, три! вместо климат-контроля печь дровами топим! Вместо света по хлопку жир жжём в плошке! Да что я тебе повторяю-то одно и то же?! Почему тебе приходится объяснять, что чёрное – это чёрное, а белое – это белое?!

– Лариса… Ну, ты же знаешь – болел я там.

– Лечиться надо было!

– Так лечили же…

– Значит, не долечили! Поехали бы в Израиль, в Германию, нашлись бы на тебя лекарства. Ну, не там, так где-нибудь ещё. К гомеопату бы сходили, что ли, к старцам на Валаам, к…

– К шаману?

У Саши получилось не улыбнуться.

– Ты специально меня бесишь? Слова этого не произноси! Задурил голову себе и нам с Степой! Я-то думала: ну, творческий кризис, эти… поиски себя… Но чтобы всерьёз, на годы поселиться в избушке!.. Ну ладно, на меня тебе плевать, так подумай хоть про сына!

Мальчику учиться надо, в семье быть, чувствовать, что его любят. А он, как сирота, в интернате, где в классе информатики компьютеры 20-х годов стоят до сих пор! Знаю-знаю, ты его учишь зато – как по-песцовьи тявкать и по следам оленя от сохатого отличать. Ну да, с такими компетенциями он сразу в ВУЗ поступит! А там, глядишь, ведущим специалистом в Сколково станет! Сотрудником посольства в Мексике!

– Он человеком станет.

– Кем? Кем?! Каким человеком? Как ты? Чтобы свою жену с детьми тоже в тайге гноить? Ну ладно – мы, но ты же сам себя закопал. Талант закопал, карьеру всю песцу под хвост! Всё же нормально шло, слушал бы Карину дальше – мировой звездой бы стал. За Валерочку с Костиком держаться надо было обеими руками, они же гении! А ты им что сказал? «Ребята, не моя это музыка, не могу больше её делать». А где твоя музыка?!

– Придёт. Если надо будет.

– Если надо? Если надо?! Вот сейчас, когда надо телогрейку зашить – надо! Когда воду от ручья вёдрами таскать – надо! Когда из соседей одни волки – надо! И такую музыку надо, чтобы сразу нас отсюда унесла подальше и потеплее! Вот над этим работать надо или нет?

– Жить надо.

Лицо Ларисы побелело, она хватанула воздух, собираясь разразиться ещё одной тирадой, но вдруг замолчала и, медленно выдохнув, опустилась обратно на табурет.

– Знаешь, Саша, это уже слишком. Три года – это слишком. Молчание твоё и упрямство – слишком. Я не за тем из села уехала и за тебя замуж вышла, чтобы в этакой глуши пропадать. Спасаться мне надо от твоего «дара» и Степку спасать. А ты, если хочешь, оставайся здесь – плесневей, как гриб.

– Всякий гриб на месте хорош.

– И избавь нас от своих «премудростей». Сам ими утешайся и этнографов развлекай, если вдруг доберутся до тебя когда-нибудь. А мы в город уйдём, пока осень не наступила. Как раз к началу учебного года успеем попасть. И не в уездный интернат, а в нормальную школу! Нормальную, слышишь, мерзавец!..

Громкий шорох прервал слова Ларисы. Она обернулась, и увидела в пятнадцати шагах Степку в большой, не по размеру куртке и болотных, низко подвёрнутых сапогах, со стареньким ружьём за плечами. У ног сына лежали торока с подбитыми утками, на лице засохли брызги грязи, и между ними пробиралась одинокая слеза.

И только тогда Лариса заплакала сама.

Глава III

Лесной патруль

Дора все же уехала. Промаялась с неделю, бродила по пустошам, плохо спала и неохотно вступала в беседы. А потом однажды не пришла к завтраку. Недовольный Марсель пояснил, что девушка подала заявление и он самолично отвез упрямицу на станцию. Ощущение неправильности происходящего резануло сквозняком из-под двери, Кумкагир тоже не находил себе места. Удивительно, но Девятаев легко перенес разлуку с бывшей подругой и даже сдружился с новеньким – долговязым, тощим и неуемным как щенок лабрадора Гамлетом Закаряном, запасным из московской группы. Они вместе гоняли «Малыша» по тундре, выделывая немыслимые пируэты, вместе обедали, резались в нарды и спорили до хрипоты о конструкции паруса.

Все дело в сверхлегких материалах, тончайших почти бумажных листах из стеллорита – сплава алюминия и молибдена, способного улавливать мельчайшие лучи света. И преображать их в энергию, необходимую для движения парусника. Гибкость конструкции, ее подвижная, колеблющаяся поверхность поможет не сгореть, не расплавиться и выдержать нагрузки дальнего перелета…

– Износ материалов внесен в расчеты. Естественно, звездная пыль сработает абразивом и будет стачивать корпус. А команда ботов-ремонтников – накладывать нанопластыри на ослабевшие участки обшивки, – важно подняв палец, разъяснял Девятаев.

– А если метеорит жахнет? И останутся от паруса рожки до ножки? Парусник же не маневренный, не увернется от булдыгана. Корабль не сможет двигаться дальше, и останется только годами ждать смерти в железной коробке. Про «Гагарина» помнишь? – горячился Гамлет.

Помнили все. Межпланетный парусник новейшей конструкции стартовал к Юпитеру пять лет назад. И попал под кометный хвост – неучтенный, случайный. К сожалению, обшивка частично удержала удар, космонавты остались живы. Зато паруса разнесло в клочья одномоментно, «Гагарин» потерял скорость и стал дрейфовать в пустоте. Ни один из кораблей, бывших в системе, не успевал на помощь – слишком медленно, чересчур далеко. «Степан Разин» рванулся с Марса, «Мэйфлауэр» с орбитальной базы, термоядерный «Мао» – с Каллисто. Тридцать девять, тридцать семь, тридцать два дня пути… «Гагарин» замолчал на тридцатый – восстановить систему регенерации воды космонавтам не удалось.

– В Роскосмосе же не дураки сидят – отправлять людей в Межзвездную голенькими. Мы их лазерами, дружище, – хрусть и пополам! – отмахнулся Девятаев. – За пять лет оборонные комплексы разработали, сбиваем врага на подлете!

– Да знаю я, – отмахнулся Гамлет. – Читал, смотрел, думал много. А если?…

– А если мы повзрослеем раньше, чем корабль будет готов к полету? – хмуро спросил Кумкагир. – И весь наш треп окажется ни о чем, потому что дальше Марса нас никто не запустит. Станем сидеть под плексигласом в полнейшей безопасности, лапки у восьминогов считать и на звезды с тоской поглядывать. Хватит разводить пессимизм. Летим значит летим и будь что будет!

Уязвленный Девятаев отвернулся к окну, сделав вид, что весенние игры песцов – невероятно увлекательное зрелище. Гамлет замахал руками:

– Кто говорит не лететь? Я говорю не лететь? Надо конечно! Только я еще и вернуться хочу. У меня в Гюмри девушка, Гаянэ, знаешь какая…

От злости Кумкагир чуть не ляпнул, что никакая Гаянэ не станет ждать жениха тридцать лет. Но вовремя сдержался – не его дело. Вежливо кивнул, глянув на фото глазастой тонколицей подружки товарища, похвалил удачный выбор и ретировался.

Сырой уличный воздух ударил в лицо. В палатке как ни крути пахло – потной одеждой, резиной матрасов, подмокшей обувью, присыпкой для ног, острым копченым мясом – Гамлет приволок с собой несколько палок суджука, лопал сам и охотно кормил друзей. Точнее друга – Кумкагир так и не свыкся с новеньким и наотрез отказывался принимать твердое как камень лакомство. По слухам суджук готовили из конины, а Кумкагир не желал понимать, как можно есть лошадь. Предки, небось, лопали и не жужжали – и олешку, и медведя, и коника. А он, видите ли, кобенится…

В космическом корабле смердит куда гаже. Там спертый, многажды перегнанный воздух, мертвая технически чистая вода с неуловимым привкусом химии, резкая вонь реагентов, тяжелый дух человеческих тел – поди помойся при дневной норме в пять литров. И каюты куда теснее – никакого личного пространства, почти никакого уединения, раздражает каждая мелочь, каждое неудачное слово или грубая шутка. Все на стрессе и все на взводе. Нужно постоянно контролировать и себя и других, быть бережным к людям, считать до сотни в уме и старательно дышать ровно. Здесь, если все достали, берешь и выходишь наружу, шляешься между лиственниц и невысоких сосен, умываешься снегом, со зверьем возишься. А там от команды не спрячешься. Любая серьезная ссора навредит экипажу не меньше метеорита. Значит придется учиться общаться – если хочется на «Гамаюн» конечно же… Иначе Первая Звездная полетит в букачачу вместо Проксимы Центавра.

Первая смена уже закончилась, работы до утра не светило. Идти в клуб, смотреть в знакомые до тошноты лица, перешучиваться с рыжей поварихой или играть в шахматы с Марселем не хотелось ничуточки. Товарищ начальник последние дни словно с цепи сорвался, отчитывал людей за всякую ерунду – подумаешь, устроили гонки в скафандрах, нарисовали лишнее на воротах или, скажем, обменяли ящик тушенки на зуб динозавра, оказавшийся при ближайшем рассмотрении окаменелым мамонтовым дерьмом. Не иначе, старику докучают экологи – волосатые пикетировали стройку еще два раза, пробовали докапываться до персонала и окуривать буровую установку шалфеем. Были с позором изгнаны – но надолго ли?

Прогулка по близлежащим холмам или невысокому редкому лесу тоже не сулила приятностей – снег начал таять, сделался рыхлым и скользким, с ветвей капало. А ну как близ поселка дрыхнет в берлоге неучтенный медведь и в самый неподходящий момент ему приспичит проснуться? Отказать!

Позвонить маме? Ей важна каждая весточка. Да, она ни сказала ни слова против – хочешь лететь, лети. Да, она была совершенно уверена, что такой большой мальчик справится со своими игрушками. И нашла себе множество дел – занималась библиотекой, вела театральный кружок, вязала и дарила подругам невесомые ажурные шали. Даже шутила об ухажерах – то один то другой из читателей пробовал познакомиться ближе с интересной и умной женщиной. Но Кумкагир помнил ее глаза, помнил, как она подходила поправить одеяло, думая, что сын крепко спит. Маме едва за сорок, она может дождаться его возвращения… Непременно дождется, что за глупые мысли! Но говорить с ней лучше в светлом расположении духа. Кумкагир набрал сообщение, украсил его смешным смайликом и нажал «отправить». Так хорошо.

Оставался последний вариант – поселок. Развлечений и там было мало – Дом Культуры с киносеансами и танцульками по выходным, киоск со свежими газетами и журналами, ворчливые бабки с домашними пирожками и ядреным самогоном – последнее, впрочем, Кумкагира не интересовало. По пятницам подростки гоняли в хоккей на замерзшем пруду у террикона. По субботам на улице Ленина совершала променад местная молодежь. По воскресеньям в фойе библиотеки собирались старики-шахтеры, шлепали костяшками домино, растирали скрюченные пальцы, в которые навеки въелась антрацитовая пыль. Сегодня был четверг, так что культмассовых мероприятий ожидать не приходилось. Все равно хоть какое-то разнообразие.

Топать пешком до Букачачи Кумкагиру не особо хотелось, ввалиться в поселок, сверкая скафандром, тем паче – провинция, не поймут. Но поварихе приспичило пополнить запасы икры и рыбы, и добычливо настроенный Сан-Саныч уже прогревал УАЗик. Место в кабине нашлось, болтовня водителя пролетала мимо ушей, встраиваясь в неровный ритм проселочной дороги. Чистой воды политика. Верховный муфтий Франции объявил харамом браки с буддистами, буддисты это прокомментировали никак. Премьер Израиля подложил Москве некошерное и вынужден извиняться. Норвежцы пробуют бурить шельф в Баренцевом море – а мы их по сусалам. В Техасе референдум – похоже, что на флаге США станет одной звездой меньше. Да ладно! Вы еще скажите, что Сибирь решит отделяться!

Кто бы спорил, такие речи велись и не один год. Вольные северные народы, алмазы, нефть, молибденовая руда – спасибо звездному парусу, цены на нее взлетят до облаков. Гремели трубы, потрясали бунчуками, били в бубны – случалось и до больницы. И затихали… слишком тесно переплелись люди в Сибири, сплавились в особую нацию. Отделяться – все равно, что рубить по живому руку, дабы предоставить конечности государственность.

«Сибирь – это русский космос» – говаривал один писатель-фантаст. Так оно веками и было – сюда отправлялись самые отважные, непокорные и непримиримые, здесь до двадцатого века сохранялся фронтир. Неизведанные дикие земли покоряли русские казаки, обустраивали декабристы и каторжники, детей учили ссыльные революционеры. Здесь выживали сильнейшие – и терялись, словно зерна пшеницы на безграничных снежных просторах. И старались помогать друг другу, привечать гостей, не спрашивая фамилии, делиться последним куском. И убивать тех, кто отказывался жить как люди…

Кумкагир помнил, как в квартире внезапно появлялись полузнакомые, а то и чужие гости – чьи-то родственники, соседи, двоюродные товарищи. Как они теснились на диванчиках в кухне, резали оленину и красную рыбу ножами с костяной ручкой, болтали, вставляя в поспешный говор «анда», «пасиба», «лутя». И как жестко в один момент отказали от дома заезжему человеку, который предложил пристрелить и пустить на шапку старую лайку Альму… А вот и Букачача – на выход!

Стайка серых пятиэтажек, разбросанных по площадям, словно обувные коробки. Основательные деревянные дома с сараюшками и пристройками – кто прошлого, а кто и позапрошлого века. Мощный и ржавый железный мост через крохотную речушку. Занесенный снегом памятник суровым шахтерам. Клетушка почты с красноречивой надписью «закрыто». Магазинчик с полупустыми полками – гречка, сахар, кирпичи хлеба, рыбные консервы, томатный сок в прозрачной колбе. Нашарив в кармане мелочь, Кумкагир выпил стакан, а затем и второй – кисловато-соленый вкус детства. Наверное, предки с таким же удовольствием глотали горячую оленью кровь, усмехались перемазанными ртами, обнимались, оставляя на малицах бурые следы ладоней.

Народу на обледенелых улицах оказалось немного. Зато света хватало – этой зимой в поселке поставили умные фонари и сибирским сумеркам пришлось отступить. Взгляд Кумкагира скользил по замерзшим окнам, по сосулькам, опасно свисающим с крыш, по выцветшим плакатам на стенде – граждане, все на коммунистический субботник, даешь пятилетку в четыре года, потерялся маламут, звать Крокодил, нашедшему просьба держаться подальше… Космос будет нашим! На подмокшем листе красовался гордый звездолет «Гамаюн», почти похожий на настоящий. С площадки смотрел вперед отважный космонавт – синий мундир выказывал в нем капитана, танцующее положение тела – готовность к старту… Сразу видно, что о скафандрах художник понятия не имел. Что с них, гуманитариев, взять?

На мосту, скучно глядя через перила, толпились парни неприятной наружности, к ним, надеясь на угощение, льнула худая дворняга. «Промтовары» уже закрылись. Продавщица в газетном киоске тоже складывала товар, но просительная улыбка Кумкагира убедила ее подождать пару минут. «Новый мир» еще не привезли, зато «Огонек» вышел. И «Известия» за 10 марта, свежие, пахнущие типографской краской и бумагой. Церемония награждения, верны традициям отцов, будни полета… Битва с ветераном… Что?!! С черно-белой фотографии смотрел он сам, встревоженный и лохматый. Рядом разглядывала ободранную ладонь девушка с дельтаплана. За ее спиной маячил сердитый Марсель. На другом фото – узкоглазый старик в мешковатом костюме, грудь в медалях. «За отвагу», «Медаль Суворова», несколько знаков попроще, которые трудно было распознать с первого взгляда – надо же! Кривобокая избушка на курьих ножках посреди леса, пара собак, раскормленный белый песец. И трехструйный водопад на реке Букачаче – до чего же красивый. Успела-таки журналистка, подложила свинью!

Мелочи хватило на все – Кумкагир расплатился, аккуратно сложил газету в карман, огляделся и решил срезать дорогу к магазину через пустырь. Сан-Саныч наверняка уже закупился, поболтал с местными, и теперь в нетерпении курит подле УАЗика – ехать пора! Облака к вечеру разогнало, показался сердитый Марс, следом – Канопус и знакомая назубок Альфа Центавра. Забавно – в Сибири даже звезды выглядят холодней, чем в Москве – колючие, яркие. И шуршат, шуршат, словно снежинки… Нет же – за спиною шаги. Люди идут по следу – ба! Старые знакомые.

В свете яркого фонаря Кумкагир разглядел троих парней – пехоту радикальных экологов. Из тех, кто «радикальные» больше, чем «экологи». Какие-нибудь «Green warriors» или «Лесной патруль». Лица закрыты масками – как бы от холода, но опознать, если что, сложнее. Вон и на рукавах у них пестреют нашивки, означающие клуб любителей лохматого вождя. Навряд ли тот сам в курсе вечерней встречи, просто заскучали, бедные, на мирных протестах, проявили инициативу.

Судя по всему, парни хотели драться и окружали противника по всем правилам уличных бойцов. Движутся быстро, но бездарно – высокий поскользнулся на льду, у крепыша открыт корпус, третьего – в ушанке – никто не учил правильной стойке. Идите сюда, мои славные, повеселимся!

Обошлось даже без классического «парень, закурить есть».

– Здрасти-мордасти, какие люди! Слышь, ты, звезданутый, поди сюда! – у высокого не хватало переднего зуба, он брызгал слюной, повышая голос. – Понаехало чудаков, плюнуть некуда.

– Так ты не плюйся, – посоветовал Кумкагир и чуть отступил, держа противников в поле зрения. Руки пустые и не в карманах – уже хорошо.

– Ишь, какой дерзкий, – вклинился в разговор второй боец. – Мы тебе живо разъясним, как Родину любить.

– Погодь, братья, – глумливо ухмыльнулся крепыш. – Может он хороший человек – прощения попросит, что на сестренку пялился, – мы его и отпустим. А ну, покажь, что у тебя в карманах?

– Газета «Известия», – спокойно сказал Кумкагир. – Тридцать две копейки мелочью. Наушники старые, беспроводные. Болт от экскаваторного ковша – хотите покажу?

Удар держать волосатики не умели – запыхтели как паровозы. Пусть злятся!

– Умник нашелся! – взъярился высокий. – Мелкий, а чё-то дерзкий.

– Таких давить надо, – рассудительно добавил крепыш. – Слабо один на один выйти? Или ты не мужик? Слабо?

Кумкагир глубоко вдохнул. По уму следовало бежать и быстро – волосатиков на 10 км с полной выкладкой точно не гоняли. Но это не первая встреча и не последняя. Подкараулят кого из наших – будет хуже. Один на один он любого волосатика сделает, а полезут втроем так сами себя запутают. Место хорошее – светлое, скользкое, время есть.

Горсть мелочи – сойдет. Быстро размахнувшись, Кумкакир швырнул ее за голову темноволосого, в рыхлый снег пустыря: – Смотри!

Противники отвлеклись на секунду, но этого хватило. Удар под дых, удар ногой – получи и отдыхай! Одной хорошей подсечкой Кумкагир уронил крепыша наземь, лицом в сугроб. Метнулся к длинному, болевым захватом завел за спину руку и схватил противника за патлы, вздернул дурную голову. Темноволосому хватило соображения не вмешиваться.

– Один на один, верно? Довольны? – лучезарно улыбнулся Кумкагир. – Значит так, парни. Сейчас я его отпущу и уйду. А вы останетесь. Ясно?

– Отвали, сволочь! Найду – убью! – рыпнулся высокий и взвыл – Кумкагир усилил захват. Крепыш кое-как поднялся, но язык похоже прикусил – рот окрасился кровью. То-то!

– Вы не поняли, парни. Если кто дернется, это я вас найду. Поодиночке. И сломаю каждому руку. Есть осознание?

– Ддда, – выдавил высокий. – Пусти! Пусти, больно!

– Отпускаю, – согласился Кумкагир, снял захват и резким толчком отбросил высокого на крепыша. Пусть еще отдохнут, романтики. Парень в ушанке качнулся вперед, но шага так и не сделал.

Кумкагир развел руками:

– Такие дела, парни, мне действительно слабо драться. Я не мужик – я космонавт.

Аргументов у противников не нашлось. Двое тяжело ворочались в скользком месиве, третий отступил в темноту. Поворачиваться задом к врагам было не лучшей идеей, однако интуиция подсказывала – в спину они бить не станут. По крайней мере сейчас. А там и до поселковых улиц недалеко.

…С первого класса Кумкагир был самым щуплым и легким среди мальчишек. Со второго стал отличником и немедля начал огребать от одноклассников. То портфель в девчачий туалет зашвырнут, то сопливый платок на скамейку подложат, то обзываются – дураки. В третьем классе враги попытались перейти к действиям – пнуть мальца, отвесить леща или звонкого щелбана. К весне толстощекий второгодник по кличке Дыня оборзел вконец – пачкал тетради, порвал дневник, плевался. Когда паскудник попробовал вырвать из рук Кумкагира библиотечную книжку, тот недолго думая отпустил переплет, открыл пенал и всадил в руку обидчика циркуль. Визгу было!

Кумкагира-старшего вызвали в школу – отец еще ходил на своих ногах и явился пред светлые очи директора. О чем взрослые говорили за закрытыми дверями, там и осталось, но наказание ограничилось выговором. Классная прочитала детишкам нотацию о дружбе и товариществе. Трогать бешеного мальца не рисковал больше никто. Через несколько дней отец отвел насупленного Илюшу в секцию самбо. В 15 перспективный ученик взял первый разряд, тренер сулил и КМС к 17-ти, но выбор между учебой и тренировками оказался несложен. А вот опыт борьбы остался на всю жизнь и не раз пригождался в уличных стычках. Вот и сейчас…

Адреналин схватки все еще играл в крови. Сбрасывая его, Кумкагир пару раз подпрыгнул, потом встряхнулся, словно промокший пес. Уффф! Хорошо, что хватило воли не уподобиться дуракам, не разбить лица до кровавых соплей, не выплеснуть весь накопившийся гнев. Обойдутся, глядишь чему-то научатся. На сестренку их пялился, видите ли… Да кому она нужна, белобрысая? Наверняка такая же ненормальная как братья-разбойнички. Защитники природы, матери нашей!

Довольный Сан-Саныч уже сидел в УАЗике и уплетал пирожки, на заднем сиденье грудились аппетитно пахнущие пакеты и свертки. Без лишних слов Кумкагир устроился рядом с водителем, и машина тронулась. Самодовольное перечисление удачных приобретений для лагеря в целом и лично для поварихи, к которой бульдозерист по привычке подлизывался, заняло минут пять. Потом Сан-Саныч почуявший, что собеседник не намерен поддерживать разговор, закурил «Беломор» и включил радио. Хорошие песни задают ритм дороги не хуже беседы.

«Метеорит» лежал в кармане. Кумкагир заранее представлял себе реакцию ошарашенного новостью товарища Марселя. И конечно ошибся. Товарищ начальник уже сидел в пустой столовой и тряс измятой газетой перед носом багровощекого, виноватого Алексенко:

– Что, доминдальничались, доразводили гуманизм на пустом месте? Обгадились на всю страну, Миха, обижаем безобидного ветерана, загрязняем экологию, редиски невоспитанные. Что ты наплел чертову шаману?

– Так мол и так, дом для престарелых вас ждет или квартира в Чите, гараж кооперативный, «ладушка» только с конвейера – живите в свое удовольствие, уважаемый гражданин Туманча, внуков воспитывайте, нас в покое оставьте!

– У старого осла еще и внуки имеются?

– Не могу знать, – вздохнул Алексенко. – Сын вроде есть, взрослый уже.

– Так найдите и воздействуйте, пусть хоть он дурака-отца убедит. Сейчас конец марта, к концу апреля полигон надо достроить и сдать. Самое позднее к первомаю. Иначе головы полетят – и не только моя, как понимаешь. Что шаман ответил? Чего он хочет?

– Ничего не сказала золотая рыбка, – попробовал улыбнуться Алексенко. – Послушал нас, послушал, трубочку покурил неспешно, плюнул под ноги и пошел себе в избушку. Я за ним – а навстречу собака злющая. Минус штаны.

– В букачачу твои штаны, дорогой друг. И шамана туда же. И водопад клятый – подложить бы туда пару шашек тротила, бахнуть и аллес. Не видели, не слышали, не знаем, рыбаки тайменя глушили и мощность не рассчитали.

– Жалко водопад – красотища ж неописуемая.

– Жалко у пчелки. Роцкий не просто так лясы точил – ему тоже звонили откуда надо и указания дали. Если в ближайшее время проблема служителя культа не будет решена мирными средствами, то решат сверху, решат по-плохому и решат не только с шаманом. Понял?

– Понял, чего ж не понять, – кивнул Алексенко.

– Думай, голова, шапка куплю. Времени на все про все – десять дней максимум.

Тихо-тихо Кумкагир отошел от окна, свернул в простенок между палатками. Вроде не засекли… А дела обстоят плохо. Отвратительно обстоят, скажем честно… Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи… откуда? Не помню, да и неважно. Нельзя делать настоящее дело испачканными руками, нельзя поступать подло, обижать беззащитного старика. Дался ему тот водопад! Почему шаман упрямится, что держит его на месте? Скорее всего просто не понимает, зачем человечеству нужна Первая Звездная, для чего мы летим в космос. И он упрям как все старики-эвенки, такого не запугать и не подкупить. С ним разговаривать надо – долго, неспешно, с подобающим уважением.

Простикал, эӈнэм тыкэн гунчэрэ – и пусть возражает сколько захочется. Так, кажется, оно звучит? Родной язык Кумкагир понимал плохо, и все же попробовать стоит. Коммунист – такой человек: сядет на него пылинка, и всем видно, как говорил Гагарин. Пусть руки у всех останутся чистыми.

Координаты забить в навигатор, взять циклолет… и вылететь из программы со сверхзвуковой скоростью, такой финт не поймут ни здесь, ни в Москве. А вот отсутствие скафандра заметят не сразу. Предположим, мне приспичило испытать дружественную технику в экстремальных условиях и устроить марш-бросок… скажем до Арчикоя, через хребет. Оно совсем в другой стороне, так что найдут не сразу. И похоже на правду – все недостатки конструкции стоит выявить здесь, пока мы дома. Планшет лучше оставить – сигнал засекут. Еды дня на три взять, угощение придумать – ту же тушенку, листовой чай, кусковой сахар – в местном магазинчике только песок. Газету с фотографией прихватить – и айда! Дня за два обернуться должен.

С легким сердцем Кумкагир вернулся в палатку. Собрать рюкзак можно во время ужина, магнитный ключ от ангара есть, будильник на полседьмого. Маме сообщение – ухожу в экспедицию, буду без связи. Девятаеву кинуть сообщение – так мол и так, хочу подвигов, прикрой, будь другом. И посмотрим, кто кого переупрямит!

Саша знал, сколько их ещё до того, как они появились. Вчера следы рассказали ему всё. Первой на край небольшой луговины вышла осторожная, готовая тотчас метнуться прочь коза. Её силуэт напомнил Саше струну, когда он настраивал гитару в той, прошлой жизни. И без того туго натянутая, но продолжающая приспосабливаться к необходимости момента. Ещё выше, ещё чутче, ещё напряжённее… В прицел охотник видел, как внимательными чёрными глазами косуля оглядывала поляну. Каждую секунду Саша ожидал короткого лая самца-гурана, готовился увидеть белый «флажок» под поднятым хвостом и мелькающие в бегстве между деревьями тени остальных косуль. Но самка сделала шаг, другой, и принялась щипать траву, а за её спиной показались и остальные члены группы – гуран, две мамки и два телёнка, уже потерявших детские белые пятнышки. Успокоенные поведением разведчицы, они опустили головы и принялись за кормёжку.

Долго выбирать цель не приходилось. Го н подходил к концу, «гарем» был собран. Вместо убитого гурана к началу лета появятся его потомки – пять-семь большеглазых малышей. Мясо гурана было жестче, чем у самок, но он выполнил свое предназначение. Правильный выбор, так надо. Поудобнее пристроив старенький «тигр» на самодельные сошки, связанные шнурком, охотник вновь прильнул к прицелу. Метров семьдесят… Тщательно прицелившись в нижнюю часть груди зверя, Саша выдохнул и осторожно нажал на спуск. Пристрелянный карабин не подвёл, козлик, дрыгнув в воздухе ногами, упал сразу. Испуганные близким выстрелом, другие косули огромными лёгкими прыжками скрылись в зарослях.

Теперь можно было не торопиться и не осторожничать. По-хозяйски отвязав и положив в карман шнурок от сосновых сошек, Саша пошёл прямо к добыче. Теперь можно было пахнуть. Погладив короткую шёрстку и маленькие рожки, Саша сел на траву и достал кисет и трубку.

Как быстро живое становится неживым, как коротка бывает трудная дорога из одного мира в другой. Иди, гуран, к своему Старшему, скажи, как было дело, объясни, что оставил за собой жизнь на земле и помог, продлил мою на ещё одну долгую зиму. Теперь мне нужно гораздо меньше припасов, теперь в избушке осталось гораздо меньше жизни. Гораздо меньше жизни осталось во мне самом.

Нужно ли было последовать за этой жизнью, за своей кровью вместо того, чтобы исполнять своё предназначение?

Неужели Лариса права, и он гонится за химерами, разрушая то, о чём только и стоит заботиться на самом деле? Исполнил ли своё предназначение красавец гуран, соблюдая древний договор между зверем и человеком? Вот лежит на земле отец семейства, которое проживёт и без него. И рядом сидит отец семейства, которое проживёт без него. Только люди – не животные. Жизнь души не направить мощному инстинкту, не останавливающемуся на развилках и не знающему выбора.

Слова отца, пример отца… Умение отличить важное от пустого, обретение понимания себя и своего места в мире – вот то, что Степке придётся искать самостоятельно. Довольно ли Саша вложил в него, пронесёт ли сын в своей памяти отцовские слова, интонации, запах и движения через годы? И довольно ли будет самому Саше своего предназначения, закроет ли оно дыру в сердце? Лето жизни, как и таёжное лето, подошло к концу. Наступила осень. Что в его душе облетит жёлтыми листьями, что, затвердев, превратится в лёд, и что сохранится, выживет, обретёт остроту вечности?

На тыльную сторону ладони упала капля дождя. За ней ещё и ещё. Саша убрал ненужную трубку обратно в кисет и надвинул капюшон. Есть необходимые вещи, о которых не надо думать. Тело убитого отца семейства необходимо освежевать и разделать.

По-настоящему Саша почувствует расставание с семьёй только к зиме. Остаток лета мелькнёт текучим горностаем – раз и нет его. Заботы о припасах и подготовка жилья к холодам сузят внимание, отодвинут утрату. Запасти под навесом дрова, наново пробить мхом щели между брёвнами, укрепить стойки лабаза… Рано, в конце сентября снег сделает в тайге чисто-чисто. И даже воронам станет видно, как выделяется тёмным пятном Сашина боль на искристом снежном покрывале.

Глава IV

Встреча в снегах

Приборная панель шлема мигнула и заиграла быстрыми огоньками – в системе что-то сбоило. Так значится… Хорошо, доложим товарищу Марселю, что надо контакты проверить. От выдуманной отмазки по ходу дела появилась реальная польза – если в скафандре что-то не ладится, узнать об этом лучше на Земле, а не в четырех с лишним световых годах от нее. На всякий случай Кумкагир глянул на показатели – кислород в норме, давление в норме, герметичность не нарушена. Лети как ветер, мой верный конь!

Честно сказать, передвигаться в скафандре по смешанному, заваленному буреломом лесу, окружившему Букачачу, – то еще удовольствие. Это вам не бетонный плац полигона и не тренировочный зал. Оказалось непросто рассчитывать силы – да, грузоподъемность полтонны, но поваленные деревья от этого легче не стали. Косо висевший неуклюжий ствол лиственницы, сорвавшись вниз, чувствительно саданул Кумкагира по плечу. Скафандр выдержал удар, но синяк точно будет. И это учтем…

Лес, казавшийся тихим, был полон звуков. Срывался с ветвей снег, тихонько капало с веток, переругивались серые белки, попискивали мыши, выдавал задорную дробь дятел, на разные голоса заливалась певчая мелочь, из которой Кумкагир узнавал только синиц. Под ногами то чавкало, то похрустывало, в чаще тоже кто-то трещал ветвями, грузно ворочаясь. Лесная жизнь шла своим чередом, никому не было дела до маленького человека в непривычной одежде. Идет себе и идет, прокладывая тропу сквозь валежник и подтаявшую серую кашу. Не стреляет, не мусорит – уже хорошо. Своих забот хватает – напитываться земными соками, готовясь брызнуть утренней свежей листвой, приводить в порядок гнезда и норы, предаваться любви, носить потомство или выкармливать его в теплом мраке берлоги. Весна уже на подходе!

Для Кумкагира все было в новинку – он вырос в Новосибирске, совершенно городским человеком. Ездил с мамой в Москву, отдыхал в Анапе, бывал в Крыму, совсем мальчишкой лечился на курорте в Цхалтубо. Несколько раз выбирался с друзьями в походы – летом, когда туристам докучают жара и гнус. С безлюдной зимней чащобой ему сталкиваться не доводилось. Он не знал чьи лапы или копыта проложили вдоль реки едва заметную тропку, чьи следы исчерчивали наст, кто дочиста обгрыз шишки и сердито верещал из дупла. Отец бы враз разобрался – он и в тайгу хаживал и зверя, случалось, бил и рыбу привозил из отлучек. Сын наизусть выучил карту звездного неба, имена туманностей и галактик, список кораблей – от «Востока» до «Аскольда». А о родной земле знал не больше чужих.

В глазах зарябило – приборная панель разразилась противным писком, огоньки замигали и отключились все разом. Сломалось? Вот те на! Привыкший безоговорочно доверять оборудованию, Кумкагир просто оторопел. И не сразу сообразил, что в скафандре вот-вот закончится воздух – система подачи кислорода тоже регулировалась с панели, а заглушки шлема отключались специальной кнопкой. Задохнуться посреди леса – анекдот. Глубоко вдохнув, Кумкагир унял противную дрожь в пальцах, отвернул вентиль и попробовал открутить шлем снаружи. Заглушки отщелкнутся, обязаны отщелкнуться вручную. Спокойствие, только спокойствие! Еще разочек, давай, всё получится. Есть! С восхитительным скрипом шлем крутнулся и сдался. Как же хорош лесной воздух – густой, свежий, пахнущий прелой листвой.

Надышавшись вволю, Кумкагир грузно сел на ближайшее бревно и задумался. Если возвращаться по своим следам, до лагеря больше сорока километров – по карте, а не по бурелому с болотинами. В Букачачу… да, я именно там, вот только поселок примерно в десяти километрах. Пустяк вроде, однако без навигатора придется топать сперва через тайгу, а потом через редколесье, таща на себе тридцатикилограммовую броню, не считая рюкзака. И надеяться, что отыщешь случайного охотника, услышишь шум машин с трассы, почуешь дымок человеческого жилья. Надо же – как легко превратиться в слепого котенка.

Для разнообразия Кумкагир попробовал вспомнить, когда он ходил без навигатора – и не смог. И в планшете, и в детском браслете, и в руле скутера стоял умный прибор, подсказывающий, где на дорогах пробки, где гололед, как сократить маршрут и что встретится на пути. В первом классе Илюша думал, что за пластиковым корпусом прячется специальный премудрый гном, знающий всё на свете… А теперь по ходу придется выбираться самостоятельно.

До жилища шамана оставалось около пяти километров по прямой – вроде рукой подать. Идти вдоль русла реки, никуда не сворачивать – и попадешь куда надо. И ориентир есть – избушка на курьих ножках она же эвенкийский лабаз прямо над берегом. Налегке пара часов ходу. Стемнеет через четыре часа где-то. Еда есть, воды полно русло. А вот балласт-то мы сбросим… Снимать скафандр Кумкагир не особо хотел, однако вариантов не видел. Верный помощник стал тяжелой обузой. А отвертеть заглушки на спине куда проще чем на шлеме. Осторожно двигая плечами, Кумкагир попробовал вылезти через дверцу и немедля свалился в снежную кашу. Носки тотчас отсырели, термокостюм промок, пальцы закололо от острого холода. Ерунда!

Хорошо, что у скафандра отстегиваются ботинки! Ногам сразу стало теплее, Кумкагир попрыгал на месте, сделал несколько махов, растер руки – живем. Скафандр застегнуть и повесить на ветку на видном месте – потеряю, шкуру снимут. Кусочек сахара в рот, рюкзак на плечи и вперед, заре навстречу. И даже песня легла под шаг, та, которую на вечернем костре пел вожатый в «Орленке»:

…И в беде, и в радости, и в горе Только чуточку прищурь глаза. В флибустьерском дальнем синем море Бригантина подымает паруса…

Путь складывался легко – вдоль речного русла кто-то проложил тропинку в снегу. Вряд ли люди, охотникам здесь взяться неоткуда, а шаман бы один не справился – утоптанная поверхность легко держала нагруженного ходока. Ноги совсем согрелись, щеки не мерзли и ладони остались теплыми. Говорливые птахи следовали за человеком, сопровождая его тревожными криками, из-под ног порскнул тощий зайчишка, далеко-далеко провыл волк. Или собака? Различать зверей по голосам Кумкагир тоже не умел и уже жалел, что вполуха слушал отцовские наставления. На какой стороне дерева растет мох, куда направлено течение воды, с какой стороны сугробы быстрее тают, как уйти от медведя и не испачкать штаны. В последнее Кумкагир почему-то не верил.

Через полчаса ходу тропа закончилась – она, как оказалось, вела к броду и водопою. Ближний берег истоптали до бурой глины, на дальнем опустил морду к воде здоровенный лось. Человека он не боялся. Что-то зловещее почудилось в горбатой массивной фигуре и склоненных рогах. Хорошо, что он там, а я здесь.

Дальше реку обрамляли каймой непроходимые заросли ивняка вперемешку с кустами шиповника. Попытка прорыва стоила Кумкагиру двух прорех в термокостюме – туда тотчас забрался кусачий холод. Перебираясь через поваленные деревья, он попал ногой в мерзлую щель между стволами и едва не вывихнул голеностоп.

Спустившись в овраг, сбился с направления – пришлось возвращаться по следам. А в лесу всё холодало и холодало.

Внезапно стало темнеть – на пару часов раньше положенного. Затихли птицы, попрятались в дупла белки. Мощный ветер пронесся по лесу, пригибая верхушки лиственниц, сбрасывая вниз сухие веточки. А затем пошел снег – сперва обманчиво легкий, затем крупный и медленный как новогодний. Короткие волосы Кумкагира накрыло белой чалмой, ресницы то и дело облепляло мокрыми хлопьями. На глазах ухудшалась видимость, еще немного и придется остановиться.

…Словно оторвался от корабля и улетаешь в открытый космос. Вокруг черная пустота, леденящий холод, от смерти отделяет лишь тонкая пленка скафандра. И ясное понимание – или сейчас подлетит товарищ, подцепит страховочный трос и подтянет назад к модулю, или придется долго умирать от удушья в безразличном нигде…

Внезапно Кумкагиру сделалось не по себе. Он один в пустом лесу, без убежища, без огня, без связи, не сможет даже позвать на помощь. И тупо замерзнет, как дурак, где-нибудь под сутулой пихтой. Враз подступила тошнота, лицо покрылось липким потом, сердце заколотилось – пришлось присесть, чтобы не свалиться. Отставить панику!

Несколько глубоких вдохов, кусочек сахара – и думать, думать. Безвыходных ситуаций не бывает, говорил тренер, есть лишь те, из которых не видишь выхода. Что сейчас нужно? Согреться, сосредоточиться, выйти к людям. До шамана полчаса ходу, осталось лишь приложить усилия. И надеяться, что служитель культа в такую погоду сидит дома, а не пасет олешек. Так что аккуратно встаем, используем ближайшую палку в качестве посоха – и геликоптер нихт, шагаем в ногу.

Кумкагир дважды падал, прежде чем выбрался назад к берегу. Осмотреться не получилось – деревья уже окутало сумерками, но хотя бы направление сделалось явным. К запаху палой листвы и снега примешалось что-то сладковато-манящее, тонкое – цветок что ли распустился раньше времени. Рододендрон Адамса? Непохоже, да и не до цветов. Через пару шагов запах сделался ярче, потом Кумкагиру почудился крохотный отблеск огня впереди.

Это была свеча, надежно укрытая от ветра. Под большой лиственницей кто-то натянул тент, натаскал лапника и устроился переждать бурю. Кто-то хозяйственный и аккуратный, с походным рюкзаком, карематом и даже веревкой. Кто-то невысокий, худой, с пышными волосами, выбивающимися из-под шапки. Девчонка экологов… Вот так встреча!

– Привет! Чай будешь?

Больше всего на свете Кумкагиру хотелось крепкого горячего чаю с сахаром.

– Стряхни снег и забирайся под полог. Только осторожней давай – места мало.

Чай в шершавой глиняной кружке был непривычным на вкус – не черный и не зеленый, совсем не сладкий. На кубики сахара девчонка покосилась, но промолчала. Она достала из клапана рюкзака серебристую упаковку и развернула с шелестом – термоодеяло оказалось просто спасением. Укутав плечи и спину, Кумкагир наконец-то перестал дрожать. А запах шел от коричневой тонкой палочки, тлеющей ароматным дымком.

– Индийские благовония, – улыбнулась девушка. – Не видал таких?

– Ни разу, – попробовал улыбнуться Кумкагир. – Как шалфеем окуривают или сосновую кору жгут – встречал, а это зачем?

– Для радости, – пожала плечами девушка. – Вдыхаешь дым и чувствуешь, как внутри теплеет.

Из любопытства Кумкагир потянул носом и оглушительно чихнул.

– Всё равно холодно.

Девчонка хихикнула:

– Как ты здесь оказался, такой мерзлявый? Почему без снаряги, без нормальной одежды?

– У меня скафандр вырубило на ровном месте. Пришлось топать как есть.

– Куда?

– К шаману.

Синие глаза девчонки округлились:

– А зачем тебе Монгой?

– Поговорить хочу. Тут полигон испытательный будут строить для космического корабля. А шаман стройке препятствует, уходить отказывается.

– Есть такое, – согласилась девчонка.

– Если он подобру не уедет, будут крупные неприятности. И у Монгоя и у начальства стройки и у космической экспедиции. Наши круто завернули, неправильно. Шамана понимать надо, с душой к нему, неспешно, трубочку покурить…

– Докурились уже, – фыркнула девчонка. – Слышал про восьминогого небесного коня, которого Туманча Монгой лично передал нашему Учителю Жизни, дабы тот поверг в прах всех врагов и защитил духов священного водопада?

– Чегоо? – опешил Кумкарир.

– Ясно, не слышал. А наш Учитель утверждает, что видел своими глазами и принял из рук в руки поводья.

– Бред собачий, – выпалил Кумкагир, глубоко вдохнул и добавил: – Извини, не хотел обидеть.

– У меня тоже возникли вопросы, – задумчиво произнесла девчонка. – Стоило бы задать их шаману лично. Думаю, он такой же чудик, а может просто мошенник. Но хочу убедиться своими глазами.

– Шаманы странные, их не поймешь с наскоку, – возразил Кумкагир. – Не различишь, где правду говорят, где голову морочат. Служители культа, что с них взять.

– Вот и узнаю – что. Сказками меня не обманешь, – подытожила девчонка. – Я ж тоже молодец – ни палатки с собой не взяла, ни лыж. И планшет отрубился… Но хоть здесь подстраховалась. Вуаля!

Желтоватая, потертая на сгибах карта легла на каремат.

– Смотри – вот поселок Букачача, вот речка Букачача, там наверху водопад. А здесь, в двух километрах от нас заимка шамана. Но до утра мы туда не пойдем.

Умно, ничего не скажешь. Бумажная карта старая, такими лет двадцать не пользуются. Но пригодилась же…

– Знаешь, как переводится Букачача? – попробовал подшутить Кумкагир.

– Знаю, – кивнула девчонка. – Искаженное «букучан» – наледь на реке, там, где со дна бьет источник. Так тунгусы говорили. А что?

Кумкагир быстренько сменил тему.

– Да так… Может костер разожжем? Теплее будет, заодно тушенку разогреем, поедим как люди.

– Пробуй, разводи, – девчонка махнула рукой. – Лес мокрый как губка, ни сухих веток, ни сухого полешка не отыскать. Топора у нас нет, свечек всего две. На растопку, конечно, можно пустить благовония, но их тоже немного. А мяса я не ем.

– Почему? – удивился Кумкагир.

– Животных жалко. Они не виноваты, что люди поступают с ними по-скотски.

– Странная ты всё-таки… Кстати, как тебя зовут? Сидим, чаи гоняем, а не представились.

– Я Снежана. Снежана из Питера. Бросила институт, люблю летать и мороженое с ванилью.

– А по паспорту как?

Девчонка снова хихикнула, смешно сморщив веснушчатый нос.

– Снежана. Мама в Болгарию съездила и привезла имя. Все думают, что прозвище такое. Удобно.

– А я Илья Кумкагир. По паспорту. Папа эвенк из местных. Поэтому и думаю с шаманом договориться. Будем знакомы!

Кумкагир протянул руку, Снежана ее пожала – удивительно крепко для девушки. Ишь какая спортивная!

– Так я погрею тушенку?

– Конечно, ты же голодный – вон как в животе урчит!

Жирное мясо сразу придало сил, Илья опустошил всю банку и вытер ее досуха хлебной корочкой. Снежана поделилась с Кумкагиром орехами и без стеснения умяла пачку печенья, перепачкавшись крошками. В термосе еще оставался чай – каждому по кружке. От сытной еды обоих тотчас потянуло зевать, да и медленный снегопад навевал дрему. Покопавшись в рюкзаке, Снежана добыла флиску на молнии – одежда едва застегнулась на широких плечах Кумкагира. Потом залезла в спальник, укуталась с головой, повернулась на бок и моментально заснула.

А вот Кумкагир еще долго ворочался – тяжелый день отзывался болью в мышцах, холодный воздух пробирался под термоодеяло, выстуживая то плечо, то коленку, лежать на тонком каремате было жестко. И мучила дилемма – как сохранить дистанцию, не замерзнуть и не оказаться неправильно понятым… по-ня-тым…

Во сне Илья почему-то считал оленей, выпасал их в весенней тундре, набрасывал аркан на рога. Вожак стада горбоносой изящной мордой походил на Марселя и при каждом промахе читал пастуху удивительно скучные лекции, резюмируя «фу таким быть». На сопках расселись жирные волки и сопровождали выговоры глумливым воем. Вконец озлившийся Кумкагир побежал на наглых хищников, размахивая хореем, споткнулся о кочку, полетел куда-то – и открыл глаза.

Снегопад кончился, ясное небо светлело, солнце уже касалось верхушек лиственниц. Рядом с тентом на расчищенной от снега земле жарко пылала нодья. Над огнем побулькивал котелок с чем-то пряным и вкусно пахнущим. А рядом прохаживался сутулый тощий старик, одетый в засаленную брезентовую робу. На невозмутимом смуглом лице, исчерченном глубокими морщинами, посверкивали внимательные глаза. С дряблой шеи свисала гроздь костяных амулетов, еще несколько украшали отороченную лисой шапку. Рядом с нодьей лежала большая лайка и вертелся неизбежный песец, дружелюбно крутя хвостом.

– Дорова! Пришли, однако. Я – Туманча.

Светлое время таяло всё быстрей, сужая мир до размеров избушки. А ее со всех сторон обступала тьма. Саша был заперт внутри пространства, освещённого только отблесками печного огня. Свечей было мало и их приходилось беречь.

Четыре стены. Они не изменились за три года жизни в тайге. Но раньше не было тишины, которую вместе с тьмой набрасывал вечер. Меж стен в темноте жил шёпот Ларисы: мне страшно, мне страшно, Саша… Ее жалобы, упреки, монотонное обсуждение дел на завтра, нежный смех, который звучал всё реже. Там жил голос Стёпки: когда мы вернемся в город, зачем у горностая кончик хвоста чёрный, какой номер дроби выбрать на утку осенью, и снова – когда мы вернёмся в город. И его, Сашин, голос, который объяснял, утешал, рассказывал истории.

Теперь слух выхватывал совсем негромкие звуки, на которые прежде Саша не обращал внимания. Голос огня в печи, голос ветра снаружи, мышиные шорохи за пределами освещённого пространства.

Четыре стены. Закрыв глаза, Саша мог бы наизусть перечислить, какие предметы «украшают» их, создавая нехитрую обстановку маленькой избушки. Слева направо и справа налево. Куртка, карабин с поцарапанным прикладом и замотанным тряпками прицелом, два самодельных бубна, свешивающиеся с потолка старые полиэтиленовые пакеты с едой – не добрались бы мыши… А мыши были повсюду – бегали по полу и по потолочной балке, попискивали по своим надобностям, раз уж нашли зимой тепло – искали вкусное. Саша поставил в угол двухлитровую пластиковую бутылку, ловил зверьков и убивал с пустым сердцем. Если не он их, то они его точно… Но полностью истребить мышей не получалось, да и лёгкое присутствие хоть какой-то другой жизни, теплых, крохотных и жадных комочков согревало сердце.

Чтобы спастись от тюрьмы четырёх стен, вечерами Саша сиживал снаружи у костра. Дневные заботы отнимали не слишком много времени, и чтобы спастись от мыслей, он в десятый раз перечитывал книги из скудной библиотечки. Но страницы быстро заканчивались, и вопросы, на которые не было ответов, снова и снова заслоняли ему свет, садились на плечи, брали за горло. Зачем продолжать игру в шамана, когда последние зрители покинули его? В тайге все знают, кто где живёт и чем занимается на сотню километров в округе. И если люди не идут к нему, как к шаману, тогда коего лешего он торчит в этой дыре? Он по-прежнему лишь отгораживается от той, другой жизни. Но зачем?

Алкоголь в таких случаях даёт ответы, но все неправильные. Поэтому пластиковая канистра продолжала лежать под нарами. Мыши спирт тоже не пили.

Поэтому Саша брал маленький бубен и бесконечными минутами между закатом и сном пришёптывал и приговаривал бесконечные просьбы, предложения и даже приказы. Тум-тум-тум – наставьте, покажите дорогу, дайте знак! Кому нужен я здесь, если не людям?

Чудил. На Новый Го д нарядил ближайшую ёлочку рыбьими скелетами, лентами, бубенчиками, на вершинку ей водрузил заскорузлую рабочую перчатку. Схваченный морозом, залубеневший указательный палец неотступно указывал в небо. Через две недели надоело – снял.

Чтобы размяться и порыбачить, ходил далеко. Слыша волчий вой, начинал выть сам. К весне стало получаться очень похоже.

В конце марта провалился под лёд, и, если б не донный валун, от которого удалось оттолкнуться ногами и всплыть, ушёл бы на дно совсем. Вот тогда и спирт пригодился.

Только через две недели, уже после болезни, плескучая речь ручья и молодое, горячее солнце сказали Саше, что он жив.

А в середине мая, когда тайга стала подсыхать, пришла старуха. Саша увидел её издалека, выйдя под лиственницы на высокий берег озера. Маленькая фигурка не спеша, но без остановок двигалась вдоль противоположного берега, обходя большую воду. Саша вынул кисет, присел на сухую кочку и закурил. Примерно через час можно будет спуститься вниз, и перехватить гостью по дороге к дому. Гостью? А к кому ещё могла идти через тайгу сильно немолодая женщина? Кто она, и зачем ей Саша? Эти вопросы были гораздо проще тех, которые мучили его зимой. Он слыхал про седую удаганку, которая жила возле тройного водопада на реке Букачача. Но говорили, что, похоже, померла старая. Последние, кто приходил к ней из города года два назад, зря пробродили вокруг заброшенной стоянки. Удивительно ли то, что ещё жива? А разве не удивительно, что до сих пор жив он сам? И то, что сейчас старуха шла к нему, означало его, Сашину победу над смертью и бессмысленностью существования?

Она показалась из кустов цветущего розового багульника как живое напоминание – весна и молодость не вечны. Щуплая, съёжившаяся под горбом рюкзака, скрытого накидкой, она опиралась на крепкую палку, украшенную красными пёрышками птички-чечевички. Заметив Сашу, старуха не удивилась и не замедлила шаг. «Дорова, однако» – попытался приветствовать её Саша, но удаганка, смерив его взглядом, прошла мимо. Ему ничего не оставалось делать, кроме как молча провожать её к собственной избушке. В голове он перебирал приветствия стариков-эвенков: «куда идёшь?» – да ясно же куда, «как спалось?» – ну, судя по всему, бабушка куда как бодра. Наконец, уже дойдя до дома, Саша сообразил и выдал:

– Что ела?

– Ела маленько рыбу сушёную. Давно. Ставь чай, однако.

Это была первая фраза, услышанная Сашей за многие месяцы.

Когда старуха перевернула чашку дном вверх, можно было на правах хозяина проявить любопытство.

– Чего тропу топтала?

– Сказать тебе хотела: собирайся, идти надо. Ничего больше тут не насидишь. Оставь.

– Куда идти-то?

– Откочевать пора, однако. Туда, где я живу, туда, где дед твой жил.

Деда он помнил смутно. Сутулый, корявый как корешок, несуразный, не к месту хихикающий над глупыми людьми. Великий Иван Монгой, к которому ездили из Москвы спросить совета и помощи.

А вот к переезду Саша оказался не готов. Внезапно четыре стены, которые держали его в плену всю зиму, стали казаться уютным и несокрушимым убежищем. После одинокой зимовки он знал всё пространство избы наощупь. Он столько времени и сил потратил, чтобы обустроить жильё, приспособить его к внешним вызовам!

– А ну как не пойду?

– Умрёшь, наверно. А не умрёшь, так жить будешь низачем – как живьём, однако, в могилу ляжешь.

Саша невольно подстраивался под речь старухи:

– Зачем тебе верить стану? Что ты мне дашь?

– Дулбун! – удаганка поднялась с подстилки у костра, глядя на сидящего Сашу сверху вниз. – Я тебе жизнь дала. Как мать теперь. Как тонул весной, помнишь? Выплыл, когда от большого камня оттолкнулся. А кто его тебе под ноги подсунул?

Поляна качнулась в глазах Саши. Одно дело самому играть в шамана, учиться говорить просто и веско, обращать внимание на мельчайшие детали, быть бесполезным ископаемым среди нормальных людей. И совсем другое – ощутить, что игра перестала быть просто игрой. Потому что в неё, оказывается, играет весь мир за пределами городов. Холмы, багульник, мухоморы и старая женщина напротив. От удаганки вдруг повеяло такой древностью, что Саша глубоко вздохнул. Вся его прошлая жизнь: интернат, армия, гастроли – сопротивлялась словам старухи. Но как и кто мог знать, почему ему удалось вынырнуть и глотнуть воздуха, когда мигом потяжелевшая одежда тянула на дно?! Этого никто не мог увидеть.

– Гляди, долго будешь думать, дурное надумаешь. Опять кости начнешь на ёлку вешать. Не удивляйся, однако. Мне мыши рассказали. Хорошо, не всех перебил… Так делать будем. Я завтра утром уйду, а ты собирай мешок, избу готовь к уходу, прощайся. Приходи к водопаду на Букачаче, там тебя ждать буду.

– А если не найду? Не я первый…

– Ты найдёшь.

Когда старуха ночевала в Сашиной избе, было непривычно тихо – мыши замерли и не шевелились.

Глава V

Дух водопада

Костяной человечек покорно опустился в ладонь. Отшлифованный временем, покрытый патиной, грубо вырезанный, чуть теплый, словно в мертвой груди билось живое сердце. Казалось, амулет хранит первозданную тайну – и будет молчать о ней до скончания веков.

Снежане никогда не приходилось прикасаться к столь древней вещи. Ей случалось держать в руках медные браслеты шайенов, перстень индийской танцовщицы и бирюзового скарабея. Но простенький человечек был неизмеримо старше. На амулете остались следы всех ладоней, что когда-то дотрагивались до полированной кости, он помнит все камлания, тайлаганы, густую кровь жертвоприношений, едкий дым сосновой коры. Зачем ты берешь меня в руки, девочка? Хочешь оседлать коня шамана, подняться к седьмому небу – и упасть оттуда никчемным перышком? Хочешь знать правду, летунья?

Да, хочу. Я за правдой сюда пришла.

Если говорить начистоту, поход к шаману был авантюрой. Одной из тех авантюр, к которым Снежана питала склонность. Она доверяла интуиции больше, чем разуму – хочется значит нужно. Встать после аварии, на полгода лишившей ее способности передвигаться, полететь, зная, что следующее падение может доломать позвоночник, уйти с четвертого курса, поняв, что учеба не по душе. К двадцати пяти ей хватило бы опыта на две жизни – автостоп, Кавказ, Крым, жизнь в секретном ашраме и возвращение к отчим брегам. Бывало тяжко, бывало больно и грустно, но всякий раз оказывалось – решение, принятое в потоке, правильнее расчета. По крайней мере для нее.

Поездка в Забайкалье тоже случилась спонтанно. У знакомого застрял дельтаплан, точнее он сам застрял на Камчатке, а любимую игрушку требовалось забрать еще осенью. Он оплатил билеты, скрепя сердце и скрипя зубами дал разрешение пару раз полетать, и отправился в тундру фотографировать лис. Грех не воспользоваться возможностью! Дельтаплан хранился у местного хипаря Борхеса, тот рассказал про коммуну просветленных во главе с Учителем Жизни, Снежане сделалось любопытно… А потом стало еще любопытнее – оставшаяся с истфака дотошность побудила разобраться в ситуации самостоятельно. Вот и доразбиралась!

Они сидели в избушке два дня, нюхали едкий дым пополам с вонью лежалых шкур, делали, что велит шаман – разгребали снег, носили воду, рубили и подсушивали дрова. С Кумкагиром Туманча неохотно, но разговаривал, задавал вопросы – про отца, про деда, про сны и странности в жизни. Подарил парню нож с резной ручкой – не дело мужчине жить без ножа, одел в меховую куртку, выдал сапоги и громоздкие рукавицы. А на Снежану просто не обращал внимания – подай, принеси, помой, пасиба хунāткāн – дочка, значит, по-ихнему. На вопрос о восьминогом коне разразился скрипучим противным смехом и сказал, что Учителю и ездовую мышь не доверил бы. Думай сама давай, умница дочка. Пришлось последовать совету шамана.

Заимка и ближайшие окрестности оказались интереснейшими объектами для исследований. Чего там только не было! Пузатый идол с бесстрастным скуластым лицом, судя по трещинам в дереве, простоявший на морозе лет сто. Большой медный котел, по виду ровесник идола. Целая коллекция разных бубнов – маленьких и больших, круглых и продолговатых, изящных и топорно сделанных. Сотня, не меньше, резных амулетов неизвестного предназначения – медведи, моржи, человечки, очень старая фигурка мамонта с искристым синим камушком в глазу. При иных обстоятельствах Снежана назвала бы камень сапфиром, но откуда в Забайкалье сапфиры? А еще – книжная полка с томиками стихов, «Общей минералогией» и «Лекарственными растениями» Гаммермана, китель с медалями, фотография в рамочке из карельской березы – счастливая эвенкийская красавица и щекастый мальчишка лет десяти.

К избушке притулилось удивительно много животных. Лайка понятно – без собаки в лесу никак, и даже песец понятно – юркий ласковый Пушок мог очаровать кого угодно. Но по веткам прыгали непуганые белки, приходили лоси и олени – для них лежал поодаль кусок каменной соли. Поутру Снежана заметила, что собачью миску вылизывает незнакомый, лобастый и серый пес, и минуты две вглядывалась, прежде чем завизжать «волк!». Разбуженный Туманча отругал ее за то, что напугала животное.

Сам шаман тоже давал пищу для размышлений. На первый взгляд – неказистый, хромоногий, редкоусый старикашка, источенный временем, скупой на слова и в особенности на похвалу. А приглядишься – словно снимешь известковую корку с агата. Туманча никогда не суетился, не говорил попусту, охватывал вниманием всё вокруг, подмечал каждую мелочь. Едва кинув взгляд на дрова, проворчал: сырые, сушить надо, однако. Глянув на следы лайки, подманил собаку и вытащил из лапы занозу. Высунувшись за дверь ввечеру, уверенно заявил: завтра тепло будет, мало-мало за водой на родник сходим. И вправду за ночь погода переменилась, пронизывающий и злой ветер стал легким и ласковым. А еще у шамана был удивительный голос – мощный и гулкий, словно в маленького человека спрятали большой колокол. В обыденной болтовне Туманча таил его за скрипучей скороговоркой, глотал гласные, пришепетывал. Но Снежане удалось подслушать, как старик среди ночи пел у костра – словно белый олень с храброй девочкой на спине мчится сквозь снежный простор.

С Кумкагиром было намного проще. Девушка с удовольствием наблюдала за ладным парнем, за отточенной ловкостью его движений. Невысокий и тощий с виду, он казался подростком, громоздкая меховая одежда делала Илью еще меньше. Но когда они перед сном раздевались в жарко натопленной избушке, Снежана разглядела и литые плечи, и проработанный торс – красота тела, которую дает лишь упорный труд. В Кумкагире чувствовалась некая цельность, правильность, несвойственная легкомысленным и велеречивым друзьям Снежаны. Он никогда не увиливал от работы, не похвалялся впустую, не заискивал и не искал внимания. Иногда девушке хотелось поддеть его, разозлить, раззадорить – тщетно, Илья лишь сверкал белозубой улыбкой и категорически отказывался идти на конфликт. Он настоящий космонавт – человек особой породы. Смотрящий на звезды так, что искорки света задержались в колодцах глаз…

– Эй, хунāткāн, кушать давай. И дела мало-мало делать.

Очнувшись от размышлений, Снежана собрала миски, кружки, достала с полки высохший кирпич хлеба и заторопилась во двор. Старик предпочитал готовить на улице, на небольшом очаге, обложенном закопченными камнями. Котелок с чем-то густым и сытным уже остывал поодаль, на огне шипел и плевался кипятком черный чайник. Старик голой рукой снял крышку, поцокал языком и бросил в воду сперва горсть чая, затем щепоть какой-то пахучей травки. Готово! Не дожидаясь просьбы, Кумкагир вынес из избушки несколько деревянных ящиков – они заменяли и стол и стулья. Еле слышный шепот – то ли заклинание, то ли молитва – и Туманча начал раздавать еду. По привычке Снежана заслонила ладонью миску – я не ем мяса. Раньше старик относился к этому снисходительно, однажды даже сварил крутой, душистой гречневой каши. Но теперь он отвел руку девушки:

– Далеко пойдем. Силы нужны. Ешь, хунāткāн, или домой ходи. В городе в тарелку смотри.

Жалобный взгляд на Кумкагира не возымел эффекта – парень не собирался вмешиваться. Стоит ли правда отказа от своих убеждений? А если стошнит? А если?… Буроватое варево с кружочками жира плюхнулось в посудину, Туманча отвернулся, сел и стал жадно хлебать. На жидкой бородке оставались брызги – фу, гадость! Голодный Кумкагир – мальчишки всегда голодны – наворачивал еду только за ушами трещало. Настырный песец ткнулся носом в колени – не хочешь, так мне отдай. Крепко зажмурив глаза, Снежана наугад зачерпнула жижу и поднесла ложку ко рту, потом зачерпнула еще, и еще раз.

– Вкусно! Спасибо, Туманча, очень вкусно.

Невозмутимое лицо шамана чуточку просветлело, он заулыбался и кивнул:

– Кушай хорошо, хунāткāн, кушай мясо! Кто худую замуж возьмет?

– А я и сама не пойду! – выпалила Снежана. – Себя еще не нашла – как мужа искать стану?

– Умная, правильно говоришь, – хитро прищурившись, шаман вгляделся в девушку и вдруг помрачнел. – Значитца, дочка, довольно болтать. Поели – пошли.

Ничего страшного от мяса не случилось – еда и еда, в ашраме случалось благодарить за прасад куда противнее. Но жирная похлебка насыщала мгновенно, в миске осталось больше половины. Песец радостно набросился на угощение, лайка неспешно вылизала оставшуюся посуду. Брезгливую Снежану коробил от этого обычая, но перечить шаману она не рискнула. Набила рюкзак пустыми баклажками и следом за Кумкагиром и Туманчой зашагала по тропке в веселый, полный капели и пересвистов лес. Баловень Пушок остался на заимке, лайка увязалась за людьми.

Хромоногий шаман оказался хорошим ходоком – он прокладывал путь, посматривал по сторонам и поглядывал, не отстанет ли кто. Казалось, ему любопытно всё – позеленевшая кора ели, набухшие почки ивы, обгрызенная кем-то веточка, глубокий след с вдавленными пальцами – лосиха прошла, однако. В поход Туманча нарядился словно на праздник – лисья шапка, расшитая ракушками, бахромчатый кафтан тонкой кожи, увешанный костяными побрякушками, меховые штаны, тяжелые рукавицы, резной посох. В мешке за спиной угадывался небольшой бубен, на поясе висели серьезный нож в расшитых ножнах и кисет полный на редкость вонючего табака. Емкостей для воды хитрый старик не взял – вы молодые, вы и несите.

Понять, как шаман выбирает путь, представлялось затруднительным – он то сворачивал с дороги в рыхлый и мокрый снег, то продирался через кустарник, то возвращался назад по своему следу. Однажды сделал знак «тсс!» и осторожно попятился от высокой сосны, показывая на следы очень большой кошки. Сёкалан-энё, матушка рысь прячется. Голодная сейчас, ой какая. Тихо-тихо пошли отсюда.

Первый родник они миновали быстро, не задерживаясь. Туманча набрал в горсти холодной, чуть мутноватой воды, отпил и велел спутникам сделать то же самое.

– Слушайте хорошо! Что слышите?

Удивленный Кумкагир пожал плечами – не иначе старик заговаривается, как можно слышать то, что пьешь? И Снежана не ощутила ничего особенного – привкус хвои и земли, просто вода. Всего лишь где-то сквозь почву тихонько пробиваются корни, питают стволы соками, готовятся встретить весну…

Через всхолмье, заросшее кедрами, они выбрались ко второму источнику. «Тсс» снова показал Туманча и жестом приказал остановиться. Вода била прямо из камня, могучего валуна, покрытого желтым ковром лишайника. А вокруг по насту задорно скакала белка – стремительная, пушистая, размером почти что с кошку. То перекувырнется, то зигзагом метнется к дереву, то встанет столбиком, потешно сложив лапки – мол, не обижайте меня, большие страшные люди.

– Дух пришел, – шепнул шаман. – Улуки, отец белок, однако. Собрался родню ключевой водой поить, хвосты мочить, серый на рыжий менять. Уходить надо, иначе весь год удачи не будет.

– Суеверный вы человек… Это же просто белка, товарищ Туманча, – рассудительно произнес Кумкагир. – Хотите я ее орешками угощу или шишкой в нее кину?

В ответ шаман наградил космонавта увесистым подзатыльником. Потом положил на ближайший пень щепоть табака, низко поклонился и попятился в тайгу. Живо, живо, пока дух не разгневался!

Обиженный Кумкагир немного подзадержался. Было ясно – парню невыносимо хочется развернуться, уйти домой и послать шамана ко всем лесным духам разом. И всё же упрямство оказалось сильнее – мотнул стриженой головой, прикусил губу и зашагал как ни в чем не бывало. Пожалеешь такого, как же! Ай! Чертова деревяшка! Снежана споткнулась о притаившийся корень, ушибла ногу и какое-то время жалела только себя.

Третий ручей петлял по краю березовой рощицы – мирный, проворный, словно веселая змейка. И вода в нем выглядела прозрачной, глотнешь и заломит зубы от сладкого холода. Кое-где еще плавали льдинки, намерзли бородами сосульки, а на дне Снежане почудился тусклый, тающий отблеск золота. Повинуясь безмолвному приказу шамана, девушка отпила глоток – и тотчас сплюнула. Ни особого запаха, ни вкуса у воды не было, она казалась мертвой, текущей сквозь кладбище или поля боя, помнящей только ужас и гибель. Неудивительно, что березки словно бы расступались перед ручьем, и звериных следов по берегам не виднелось.

– Я слышу, – тихо произнесла Снежана. – Эту воду нельзя пить.

На лице шамана отразилось удивление, он уперся взглядом в девушку, потом повернулся к Кумкагиру:

– А ты что скажешь, парень?

– Не знаю. Обычная вода, вроде чистая, но неприятная, язык холодит, – поморщился Кумкагир.

– Хорошо. Дальше пошли, однако.

Пришлось заложить круг, огибая скальный участок – летом здесь, наверное, можно было бы вскарабкаться наверх, но по обледенелым камням не рискнул пробираться даже шаман. Лес поредел, тощие лиственницы выглядели немощными и жалкими. Прямиком из-под ног выпорхнул здоровенный толстый глухарь, напугавший даже шамана. Пара одичалых песцов промелькнула между стволов, лайка с гавканьем помчалась за ними и вернулась, запыхавшаяся и гордая. «А на белку она не лаяла» – вдруг щелкнуло в голове у Снежаны.

Понемногу дорога сделалась легче, выровнялась, медленно спускаясь в низинку, поросшую голыми деревьями с белесоватыми стволами – словно тени людей выстроились чередой. Под ярким солнцем ветки плакали легкой капелью, полнились жизнью. Приходилось щуриться, у Снежаны даже заболели глаза от света, а Кумкагир лишь шагал вперед, насвистывая что-то бодрое. Миновали развалины кривобокой избушки – никто не тронул ни ржавый котелок, ни разбросанные кружки, ни радиоприемник, изъеденный солнцем – так и валялся на деревянном столе, покачивал тонкой антенной.

– Дурное место, – ощерился Туманча. – Дурные люди жили, дурно кончили. Дальше пошли.

Очередной ручеек проложил себе путь в красноватой взрыхленной почве, тек медленно и лениво. Кое-где в проталинах уже показались острые носики первых всходов – еще неделя теплой погоды и поднимут головки подснежники. В устье, у мощного ключа, бьющего из-под земли, скопились палые листья. Туманча разбросал их посохом, выгреб каменную чашу досуха, дал мути стечь – пейте.

…У этой воды был вкус радости. Вкус железной руды, спрятанной глубоко, самоцветных друз, никогда не видевших света, непроснувшихся бутонов, нежно-желтой ольховой пыльцы, июльского полдня. Сделав глоток, Снежана засмеялась – так хорошо ей вдруг стало. И Кумкагир засиял – прохладная влага словно смыла усталость пути.

– Добро, добро, – обрадовался Туманча, глядя на молодежь. – Привал пора делать, чай пить. Дрова давайте, да!

– Так ведь лес же насквозь мокрый, товарищ Туманча. Где мы здесь дров найдем? – спросил Кумкагир.

– На деревьях, – хитро прищурился Туманча. – Сосны, елки видите? Нижние ветки высохшие ищите, однако, их солнце согрело, ветер продул. Я полешко порублю.

Ловко орудуя топориком, шаман принялся разделывать упавшую лиственницу. Лайка легла на снег и тотчас задремала, взлаивая во сне. Снежана с Кумкагиром разошлись по лесу и вскоре вернулись – у каждого в руках по охапке хвороста. На раз воду закипятить хватит. Костер сложили по-таежному – три толстых полена наискось, две рогульки вперехлест и цепочка с крюком. Для розжига собрали аккуратный шалашик из тонких, сухих как порох веточек.

– Делай огонь, парень, – велел Кумкагиру шаман.

Космонавт пошарил по карманам и растерянно произнес:

– Простите, кажется, я забыл спички.

– Голову в избе не забыл, ай? – рассердился шаман.

– Виноват, больше не повторится!

Снежана тоже развела руками – зажигалка осталась на заимке вместе с благовониями. Что с молодежи взять? Махнув рукой на непутевых, Туманча сам склонился над хворостом, накрыл ладонями тонкие веточки. Зазвучала песня без слов – хриплые, тягучие переливы звуков, которые должно быть не изменились со времен первых костров. Время шло, солнце поднималось над кронами, начало припекать. Утомленная Снежана сняла шапку – ей стало жарко. Свет тотчас заиграл в пушистых растрепанных волосах, подрумянил бледные щеки, сделал синие глаза ярче. Девушка поймала взгляд Кумкагира и отвернулась – не на что тут смотреть! Тонкая струйка дыма поднялась над поленьями, запахло смолой и горящей хвоей. Набрав воздуху в грудь, Туманча сильно подул и пламя тотчас занялось.

– Шаманские штучки, – шепнул Кумкагир на ухо Снежане. – Фокусы показывает наш товарищ. Слышал, старые шаманы даже раскаленное железо лизать могли.

Может и фокус… Кришна Дэв, агхори, прибившийся к ашраму, взглядом поднимал перышко и прикосновением ладони выключал головную боль. Есть многое на свете, друг Горацио, что неизвестно нашим мудрецам. Сухой хворост вспыхнул на раз – и это Снежана видела своими глазами.

Поводив ладонями над пламенем, Туманча направил тепло в лицо, словно умываясь огнем. Потом достал из мешка закопченный чайник.

– Воды принеси, дочка!

Душистые травы, заваренные вместо чая, пахли упоительно – сухой степью, нагретой землей и свободой. Расщедрившийся шаман достал из кармана горсть простеньких карамелек в бумажных фантиках. Судя по каменной твердости угощения, оно хранилось не первый год, но Снежане было всё равно – кисло-сладкий вкус детства согрел душу. Такие конфеты ей привозила бабушка в пионерлагерь, в передачку вместе с ранними розово-полосатыми яблоками и подсоленными баранками.

Напившись вдоволь, шаман устроился поудобнее у затухающего костра и закурил длинную трубку, такую же старую как он сам. Табачный дым здесь в лесу не казался очень уж неприятным, скорее добавлял остроты. И сидящий на пне старик походил на сказочного волшебника – еще минута и колечко дыма обратится в дракона или парусник, улетающий в небо…

– Как ты угадала? Я сейчас думал о «Гамаюне», – заморгал Кумкагир.

– Как ты узнал? Я молчала, – Снежана удивилась не меньше.

– Шаманские штучки, – сказал Туманча и хихикнул. – Спрашивай уже, парень, что у тебя на душе.

Смуглое лицо Кумкагира раскраснелось от волнения, он встал с бревна, хрустнул пальцами, собираясь с силами:

– Я давно хотел поговорить с вами, товарищ Туманча. Вам наверняка уже рассказали, что мы строим испытательный полигон для Первой Звездной экспедиции. Готовимся отправить корабль «Гамаюн» к Проксиме Центавра, открыть для человечества новые миры. Подобных звездных парусников еще не было, мы сможем улететь и вернуться, рассказать людям о том, что видели и нашли в дальнем космосе.

– Понятно, – кивнул шаман. – Меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей… Продолжай, парень.

У Снежаны глаза на лоб полезли – дремучий старик, кое-как говорящий по-русски, цитирует Гумилева. Разгоряченный Кумкагир ничего не заметил:

– Вы сами знаете, товарищ Туманча, что препятствуете строительству. Вам предлагали самые лучшие условия, квартиру, машину…

– И дом для стариков, да, – согласился шаман. – Сами живите в мертвых городах, дышите отравленным воздухом.

– Только в этом препятствие? – уточнил Кумкагир. – Давайте найдем вам хорошую теплую юрту, поставим ее где-нибудь в стойбище. Будете жить как люди живут. Я понимаю, нам, эвенкам, тесно в каменных клетках. Согласны?

Шаман молча посмотрел на Кумкагира и покачал головой.

– Но почему? Я слышал разговор, если вы не уедете по-хорошему, вас уберут отсюда силой, черт знает что придумают. И ничего нельзя сделать, полигон слишком важен сейчас, его всё равно построят. Зачем упрямиться?

Невозмутимый шаман глубоко затянулся, выпустил клуб дыма, почесал бороденку, выбирая застрявшую хвою:

– Так нужно.

– Кому нужно, зачем?

– Тебе. Мне. Всем, кто здесь поселился.

– Не понимаю… – признался Кумкагир. – Думаете, мы со стройкой без шамана не справимся?

– Правильно, – проворчал Туманча. – Не справитесь. И с шаманом не справитесь. Нельзя здесь строить, все знают.

– Но почему?

Снежана опешила – у диковатого Туманчи вдруг изменилась манера речи.

– А почему в 68 м, когда в первый раз пробовали перекрыть Букачачу, она разлилась и залила ваши терриконы? Почему в 78 м речушка с кабаний хвост шириной смыла дамбу? Почему в 96 м поселок чуть не затопило? А в 32 м в шахтах пошла вода и пришлось закрывать выработку? Не знаешь?

– Подземные озера? Неустойчивые почвы? Строители повредили водоносный слой, – предположил Кумкагир.

– Дух Сэли гневался. Ледяной дух долгой зимы. Он жил здесь, когда пришли первые люди, выстуживал их жилища, поднимал реки, губил стада. Великий белый шаман усмирил его и запер под водопадом, запечатал вход заговором. Если тревожить духа – он просыпается и начинает вредить. Если разрушить скалу над водопадом и выпустить Сэли – ой, что будет! Мы, шаманы, испокон веку сторожим духа, приносим ему жертвы, камлаем, уговариваем сидеть тихо. Если я уйду – кто станет хранителем Букачачи, кто успокоит Сэли? Мне без разницы, где жить, парень. А вас, дураков, жалко.

– Суеверия, товарищ Туманча. Суеверия и сказки, выдумки стариков, которые боятся нового. Я видел в фильме – когда первые вездеходы пришли, женщины от них разбегались, а шаманы сосновой корой окуривали, чтобы прогнать злых духов. И что, прогнали? Прогресс не остановить, упрямый вы старик!

– Не веришь, парень? – озлился шаман. – Думаешь, всё на свете в ваших умных книжках написано?

– Не верит, – вошла в разговор Снежана. – И я не верю. Вся королевская рать не заставит меня что-нибудь предположить, пока я не увижу это своими глазами. Правильно, Илья?

Кумкагир обернулся к девушке:

– Да, Снежана. Духов я видел только в мультике про байкальскую нерпу. Уверен, что у художника прекрасное воображение. И у товарища Туманчи тоже.

Сердитый шаман выпустил последний клуб дыма, старательно вытряс трубку, поднялся, забросал снегом жалобно шипящий костер.

– Хорошо. Ложите баклажки, ложите всё лишнее – ни люди, ни звери не тронут. Умойтесь оба, рты прополощите – и ни слова пока не вернемся. Поведу вас.

– Куда поведете, товарищ Туманча? – поинтересовался Кумкагир.

– К водопаду.

Он отправился в путь без усилия. Прощаться с местом оказалось легче, чем прощаться с дорогими сердцу людьми.

Найти жилище удаганки получилось на удивление просто. Там и началось его обучение. Поправлял избушку, навес летней кухни и лабаз, запущенные без мужской руки, охотился (по-прежнему для себя, Саша никогда не видел, чтобы старуха ела) и узнавал, узнавал, жадно узнавал новое! Сначала имена, явные и тайные.

– Ты Ания? Это как по-русски?

– Бабка Дарина.

С любой матерью в мире Анию-удаган роднило одно: она рассказывала сказки. В этих сказках и не пахло моралью, часто не было правых и виноватых. В некоторых отсутствовали действующие лица в привычном смысле этого слова. А иные действующие лица не обладали лицами вовсе… Устройство первого и второго неба, происхождение полосок на спине бурундука, существование времени, которое было до времени…

Но одними историями дело не ограничивалось. Ания-удаган посылала Сашу… Причём всё дальше и дальше. Сначала он сердился, отправляясь за водой с ведром без дна. Как выяснилось потом, это было далеко не самое сложное. После того, как удалось вернуться из-под земли, поселив в свой бубен пять голодных духов, уложить обратно в берлогу не ко времени проснувшегося медведя-шатуна оказалось сущим пустяком. Пройдя испытание потерями, одиночеством, смирением и десятками опасных и неожиданных ситуаций, Саша (нет, больше уже не Саша) всё меньше говорил с Аниёй. Та целыми днями молчала или вообще пропадала где-то. А когда появлялась, бывало страшно. Но сделав новый шаг, выполнив новое задание, вернувшись оттуда, куда, казалось, хода нет, шаман узнавал что-то новое.

Он нашёл, что перегородки между мирами изрыты норами. Их помогают найти ключи-амулеты, разные для входа и выхода. Так шаман открывал в себе новые двери.

Он понял, что выше головы не прыгнешь, но, если понимать, что бубен – это конь, то верхом на нём можно скакнуть ещё и гораздо ниже пяток. Так шаман использовал новые возможности.

Он видел, что энергия человека конечна, но есть много источников, которые могут восстановить и даже удесятерить её. Так шаман обретал новые силы.

Он узнал, что есть множество сущностей крупнее и сильнее него. Но и они становятся послушны, как только ты найдёшь их истинные имена и перепрячешь понадёжнее. Так шаман осознал ценность Слова, сказанного и несказанного.

Самым сложным, страшным, кромешным заданием, которое дала ему Ания, было спуститься под водопад и говорить с тем, кто говорить не умеет…

Когда шаман вернулся, сумев тщательно «запечатать» за собой вход, он не увидел старую удаганку. Она ушла без предупреждений и напутствий. Открытие тайны водопада стало последним уроком. Теперь Туманча точно знал, где его место и почему оно так важно.

Кости Ании-удаган он нашёл к годовщине встречи, в середине мая. Он опознал старуху по клочьям одежды и потрескавшемуся посоху – только нарядные перья птицы-чечевицы совсем истлели. С первого взгляда было понятно, что останкам несколько лет. Они лежали, не потревоженные крупными хищниками, но, когда Туманча подошёл ближе, из глазницы черепа выскочила и исчезла в густой траве рыжая таёжная мышь. Музыканта Сашу эта картина повергла бы в ужас. Шаман Туманча принял её как данность.

Глава VI

Сны и явь

Босая, измученная Снежана бежала по раскаленным углям, падала и опять подымалась, чувствуя запах горящего мяса. Сил не оставалось, но она знала – остановиться смерти подобно. Нужно пройти лед и пламя, обмануть стражей и проникнуть в пещеру под водопадом – могучая тень Сэли отпугнет врагов. Сзади визжала и лаяла безумная свора духов – псоглавцы, бронированные медведи, трехголовые бешеные песцы. И восьминогий конь с ужасающего вида рогами – он то и дело настигал девушку, смрадно дышал ей в спину: ты наша, наша! Грязь от грязи, смерть от смерти, ничтожество от ничтожества. Падай, гори, умри!

– Воскресни! – выдохнул снежный ветер и жар унялся. Вместо углей девушка шла по поляне, усеянной жарками, принимала кожей ясную радостную прохладу. Захотелось упасть в траву, забыться безмятежным, как в детстве сном, увидеть маму, столетний дом со столетними книгами, сквер с березками, посаженными в год рождения… И это тоже обман.

Каждая остановка отдаляет от цели, каждый страх мельничным жерновом виснет на шее, жалость к себе становится ядом. Дальше, дальше, туда, где уже сложили костер, где лежит на камнях белая малица и ждет хозяйку костяной амулет. Не сдаваться, не подчиняться, не верить. Не нюхать смрадного табака!

Громогласно чихнув, Снежана открыла глаза. Вредный Туманча опять курил прямо в избушке и дым разбудил девушку, выдернул из вязкой, тяжелой дремоты, из пространства между явью и сном. Духи преследовали ее, терзали, запугивали – и чтобы спастись, нужно было понять ответ.