Читать онлайн Дочь греха

Черныш

Молодое апрельское солнце шалило. Утром было холодно, днём жарко. Так жарко, что город, не успев отогреться от зимней стужи, уже плавал в поту.

Но сегодня ко всем радостям стремительной по-девчоночьи весны добавилась жажда. Я не просто хотел пить – я скрипел, пересыхая каждым суставом, каждой частицей своего тела. Так из меня выбирался вчерашний фуршет в венгерском посольстве. Окончательно избавиться от необдуманного вечернего гусарства я мог только глотком ледяного шампанского. Но принять это спасительное «лекарство», чтобы не вызвать очередных сплетен, можно было только в двух местах – в круглосуточном баре на привокзальной площади и в моём офисе. Я выбрал бар. Не знаю почему, но мне вдруг захотелось немного прогуляться.

Перед тем как выйти из машины, я снял пиджак и пуловер. В такой броне я не смог бы одолеть громадную сковороду площади, нещадно выпекавшую омлет из редких прохожих. Один из них, пытавшийся укрыться в тени памятника очередному борцу то ли за демократию, то ли с тиранией, был задержан каким-то бомжом, одетым в длинный неопределённого цвета плащ. Свободный житель городских улиц требовал от прохожего денежного взноса для поддержания политического равновесия в нашей управе. Их передвижения напоминали салочки: один мужчина пытался обойти другого, а тот каждый раз успевал перекрыть ему дорогу. «Чистый», похоже, начинал нервничать и уже махал руками, грозя «грязному» ещё не собранным в кулак последним аргументом демократии.

В нынешнем состоянии мне не хотелось ни видеть их, ни выступать миротворцем в этом экономическом конфликте. Уже обходя «игроков», я вдруг услышал в голосе бездомного знакомые нотки. Сбоку лицо агрессора походило на обтянутый кожей череп. Он не мог быть мне знаком, но в нём было… было что-то из давно ушедших времён, от чего даже изнуряющая жажда оставила в покое пересохшее горло.

– Витя! – это вскрикнул не я, а тот молодой и сильный, оставшийся в моей далёкой курсантской юности. – Черныш, ты?

Бомж ответил почти мгновенно:

– Боб!

То, что мы обнялись, я понял сразу. Ядовитый запах гниющего мяса чуть не вывернул меня наизнанку.

– Что, – Черныш разжал объятия и отступил от меня, – тошнит? Но ты не думай, что я спёкся, это временные трудности, да и жара…

Мне стало стыдно.

– Ты куда спешишь, – выкашлянул старый приятель, пытаясь натянуть улыбку на челюсти скелета, – к бабам или от них?

«Господи! Как давно это было? Вечер. Похороны сержанта Ивлева, убитого на границе. Пьяные лабухи, отложившие свои инструменты, из которых ещё сочилась липкая грусть. Бутылка водки, протянутая дирижёром, и негромкое, но искреннее: „Пей, старик. Пей и не грызи себя. Тебе просто повезло, или кто-то отмолил тебя у Бога. Пей“.

Потом я долго рассказывал о нашей службе, о том бое за речкой. О том, что вертушки пришли не вовремя. О том, что Лёшка Ивлев всегда считал, что для него пуля ещё не отлита. А она оказалась не только готовой и заряженной, но и меткой, попав ему прямо в солнечное сплетение».

– Ты как? – задал я глупый вопрос. – Как Ларка, как дочь? Поди внуков тебе кучу нарожала?

Он усмехнулся – тонкая, полупрозрачная кожа стянулась, едва одолев торчащий риф скулы, к уху.

– Всё как у людей: выгнали они меня из дома. Пятый год дочь не вижу. Лето провожу в стройотряде, зиму бичую в теплушке у кинотеатра. Краем уха слышал, что дочь замужем, но детей нет. Они с мужем делают карьеру. Ты сам как? Вижу, в порядке…

В той давней жизни, канувшей в светлую, мечтательную юность, наше знакомство после похорон сержанта Ивлева продолжилось в одном задрипанном ресторане. Точнее – на кухне славного заведения советского общепита. Тем вечером Черныш отослал по домам своих лабухов и сидел напротив меня, утешая горячей «Столичной». Такой горячей, что, едва перед нами поставили вторую бутылку, я спросил:

– А почему в такой таре? Подавали бы сразу в кастрюльке.

Мой новый знакомый весело расхохотался:

– Теперь можно и по бабам – вижу, болячка тебя отпустила, и ты не только вертишь головой, просвечивая юбку официантки Аннушки, но и наконец обратил внимание на горячую водку. У них холодильник полетел – я обещал отремонтировать, но пью тут с тобой. Аннушка, лапочка моя, – обратился он к девушке, – заверни нам всё недоеденное и недопитое, добавь ещё бутылёк водочки и «огнетушитель». – Черныш повернулся ко мне. – Настала пора готовиться ко сну, а для этого нужны и свежая постель, и грелка во весь рост. Значит, идём в общежитие строительниц.

Меня обдало ароматом жасмина, и я невольно качнулся в сторону официантки, всё это время сновавшей мимо нас. При этом она, обслуживая, разгружала посудомоечную машину и протирала столовые приборы.

Черныш махнул рукой:

– Аннушка любит девочек, а не мальчиков. – Увидев изумление на моём лице, лабух усмехнулся: – Привыкай. Это сейчас новые реалии. Мальчики измельчали, любят деньги и оружие, а девочки… А девочки – потом!

Снаружи уже и луна спряталась за тучи. Со всех сторон веяло прохладой. Мы шли какими-то переулками, и я не сразу догадался, что он ведёт меня на Ботаническую, где действительно было общежитие строителей. Только мы, мальчишки, считали тамошних обитательниц старухами.

– Так мы к этим старым кошёлкам? – спросил я, придерживая знакомого за локоть. – Может, испытаем удачу у консерватории или универа?

– Сейчас, далеко за полночь? – расхохотался мой провожатый. – Сейчас нас могут полюбить только на «стройке» и только из природного женского милосердия.

На ступенях общежития кипела жизнь. Вахтёрша, которую все называли бабой Клавой, честно отрабатывала свой хлеб и удерживала позиции, прикрывая собой узкую дверь в сад наслаждений. При этом на неё наседали с двух сторон. С тыла ныли «реактивные миномёты» обитательниц, с фронта теснила не очень трезвая группа искателей любви. С первыми довольно активная бабуся справлялась голыми руками, размахивая ими, а вторых она удерживала таким матом, какого я не слыхивал и в солдатской казарме.

Черныш рассмеялся:

– Глупцы идут в открытую, а мы пойдём другим путём. – Он потащил меня за угол здания и кивнул в сторону ближнего окна, через открытую форточку которого выползал пар. – Учись, пехота, как надо входить в города!

Он уцепился за железный отлив и одним движением поднялся на него:

– Девчонки! – Лабух попытался просунуть голову в форточку, приговаривая: – У нас с собой есть…

Я услышал звук работающего на полную мощность душа, но успел только вздохнуть, как намыленная мочалка вылетела из форточки и, смачно хлестанув моего спутника по лицу, упала рядом со мной. Черныш оглянулся, и я увидел большое облако мыльной пены, оставленное этим летающим оружием на его лице.

– Идиот! – расцвеченный возмущённым девичьим многоголосьем женский вопль показал всей улице ошибочно выбранный путь в рассадник любви. – Какой-то шизик в душевую лезет! – Возмущение сменилось хохотом: – Не мочалкой надо было начистить твою «грушу», а банной шайкой.

Пристыженный лабух втянул голову в плечи и, не глядя на меня, пошёл вдоль стены:

– Мы попали не в то окно.

Я, чувствуя выбирающийся из меня хмель, лишь пожал плечами. Только человек пьянее пьяного мог не заметить пар, обильно выделявшийся из форточки. Вдоль здания рос густой кустарник, но, не остановив моего провожатого, он не смог задержать и меня.

– Вот он – вход в ларчик. – Черныш кивнул в сторону ярко освещённого окна. – Но лезть всё равно придётся. Люся, открывай ворота, охотники вернулись домой…

Он снова полез на отлив. В этот раз из форточки выбралась тонкая женская рука, потом высветилось девичье лицо:

– Костик, ты?

– Нет, – в голосе моего знакомого зазвучало разочарование, – это я, Виктор, музыкант.

– Девчонки! – радостный возглас тотчас согрел мне душу. – Черныш пришёл, доставайте гитару!

Щёлкнул шпингалет, а вслед ему снова зазвенел смехом девичий голос:

– Да не в форточку, я окно открываю!

Лабух вскрикнул. Я поднял голову и едва успел отпрыгнуть в сторону, как вниз, в звоне бьющегося стекла, рухнула оконная рама вместе с моим провожатым, застрявшим в форточке.

Девчонки рассмеялись пуще прежнего.

Позади нас заклокотал усталый голос вахтёрши и по-петушиному заливисто зашёлся милицейский свисток. В тот же миг басовито зарокотал мотоциклетный двигатель.

– Милиция, бегите! – поспешил предупредить нас чей-то девичий вскрик.

Я, безжалостно топча остатки рамы, сумел выдернуть своего спутника из западни, и мы кинулись в темноту.

– Тут на днях вырыли глубокий котлован, что-то строить собираются, – прохрипел он, приостанавливаясь, и я понял, что за темнота выросла на нашем пути.

– Забор. – Луна чуть подсветила наш путь. И я, осторожно ступая вдоль ограды, двинулся в сторону от общежития и надвигавшегося звука рыдающего мотоциклетного двигателя.

Это была настоящая горная тропа. Ограда, похоже, была лишь ограничителем или символом опасности, и не только скрипела, но и шаталась. Это заставляло меня напрягаться вдвойне. В котлован, дышащий страхом глубины, из-под моих сапог срывались комья земли. Сзади надвигалась опасность. Впереди поджидала неизвестность. Сбоку дышала смерть.

– В объезд! – громко выкрикнул хрипящий от азарта погони милиционер. – Тут мы не проедем, а в Котельном они от нас не уйдут.

– Дудки! – негромко рассмеялся Черныш, оказавшийся поблизости. – Как раз в этом переулке у меня есть знакомая…

Утром меня разбудил хриплый голос:

– Вставай, сержант, труба зовёт в поход. Ещё пять минут, и я опоздаю на работу.

Я открыл глаза и понял, что совершенно гол.

– Где моя одежда?!

– Ты лучше спроси, где твоя ночная партнёрша, и я отвечу тебе, что с трудом выпроводил её на работу. Всю ночь ты не давал ей спать. Ты не видел: от усталости и продолжительной любви она с трудом передвигалась по комнате, но всё туда же – едва выпроводил, так страстно она жаждала продолжения «балета». Не спи – ты забыл, что в девять у военкомата тебя будет ждать твой капитан?

Я вскочил с расстеленной на полу постели и, собирая свою форму по всей комнате, принялся одеваться.

– Не спеши. – Мой знакомый сел за стол. – Я пошутил, у нас ещё есть время. Хозяйка, несмотря на все трудности и болести, успела приготовить нам завтрак, да и водки по глотку на опохмел добыла. А всё ради тебя. Сержант, сколько тебе лет?

– Двадцать через три месяца будет.

– Пацан, – Черныш вздохнул, – а мне в марте стукнуло тридцать два, но только тут, в этой комнате, этой ночью я понял, что уже стар…

Отчего-то мне стало стыдно, и я, стараясь не смотреть на него, уселся напротив и, взяв нож и вилку, принялся за яичницу.

– Не думай ни о чём. – Он снова рассмеялся, и я удивился яркости его голубых глаз. – Девушку зовут Татьяной, да и девушкой она была лет десять назад. И, наверное, сегодня у неё была самая яркая и счастливая ночь за все эти годы…

Комроты был пьян, но мы, прикупив ещё пару бутылок водки, смогли занять свои места в скором поезде. Три дня пути до Кушки я вспоминал остаток той ночи, но не мог вспомнить ни единой черты женщины, с которой спал, – нет, которой не давал спать в ту ночь.

Мы случайно увиделись с Чернышом через пять лет. Я демобилизовался и пришёл в военкомат становиться на учёт. А его вызвали на очередные летние сборы запасников. Тут-то я узнал, что, помимо политехнического, он окончил консерваторию и был профессиональным композитором.

– А что, – после пары глотков водки Черныш повеселел и, разговаривая, пританцовывал, – сочиню пару музыкальных пьес с сапожным скрипом и запахом ваксы, зато Родина скажет мне спасибо и отвалит жирный ломоть сотенных, а чем плохо?..

– Догонят и ещё дадут. – Коридор был набит мужчинами разного возраста и пах алкоголем и страхом.

После короткого разговора мы обменялись адресами и телефонами. Я пошёл по своим делам. Он поехал к месту сбора. Черныш позвонил через два месяца, когда осень уже хрустела последними листьями.

– У меня тут новоселье, – проговорил он, – значит, весомый повод для встречи. Соберутся только близкие друзья, человек десять. Жена бунтует: мол, ни мебели, ни посуды – какая тут вечеринка?! А я знаю, что если сразу не отметить, то никогда времени на встречу с друзьями не будет. Собрал по соседям табуретки да рюмки с тарелками – никаких гвоздей. Короче, ровно в двадцать ноль-ноль я жду тебя, сержант. Вспомним, как ночью уходили от погони по краю котлована.

– Старший лейтенант запаса, – почему-то поправил его я и спросил: – А фея той бурной ночи, Татьяна, кажется, всё ещё входит в твой ближний круг?

Черныш расхохотался:

– Ты ещё помнишь её? Зря – женщины так долго не хранятся, да и не ждут. Она месяца через три после того случая вышла замуж и живёт где-то за городом. Поговаривали, что уже второй раз беременна…

Музыкант положил трубку раньше, чем я успел задать ему ещё один вопрос.

Отдых был в самом разгаре, когда я позвонил в дверь квартиры своего давешнего приятеля. Тотчас она открылась, и на пороге появилась аккуратно собранная, но немного тяжеловатая женщина. В глубоком вырезе голубого платья заходящим солнцем чуть поблёскивал крохотный крестик. Я по привычке щёлкнул каблуками и представился. Незнакомка подняла брови и уставилась на мои орденские планки.

– Вы, наверное, Лариса? – спросил я, пожалев, что пришёл в форме.

– А-а-а?.. – Не знаю, что её смутило, но я не успел ничего сказать, как за её спиной появился Черныш.

– Это сержант Боб, – он потянул меня за рукав, – который теперь стал старшим лейтенантом, но никогда не будет генералом. Лара, не держи гостя на пороге. Ты, наверное, не помнишь, но я тебе о нём рассказывал.

Закрыв за собой дверь, я потянул с плеч китель. Он придержал меня:

– Оставь. На нём есть чем гордиться.

Гости уже вступили в третью фазу опьянения и отнеслись к моему появлению, как к дождику за окном. Только тоненькая девушка, стоявшая у балконной двери, оглянулась и махнула мне рукой. В ответ я приветственно склонил голову.

– Ну-ну, – чему-то усмехнулся Черныш и усадил меня рядом с собой.

Тут пили быстро, наливали много и говорили одновременно. Едва жар удовольствия от штрафного бокала растёкся по моей груди, я поднялся и пошёл к балкону.

– Похоже, – по ходу прошептал я в ухо хозяину, – она одна?

Он пожал плечами и снова усмехнулся.

Я вышел на балкон и прикрыл за собой дверь, но девушка продолжала рассматривать что-то на горизонте.

– Извините, – негромко проговорил я, чтобы обратить на себя её внимание, – тут действительно есть чем любоваться, но что именно привлекает вас?

С двенадцатого этажа, на котором мы сейчас находились, открывалась удивительная перспектива. Огромный треугольник города, мириадами огней не способный пробить вязкую темноту неба, ворочался под красноватым светом восходящей луны. В первый миг реки, которыми он был ограничен, походили на тусклое ожерелье из жидкого стекла, но облако, чуть прикрывавшее ночное светило, сдвинулось, и прозрачная хрупкость рек обратилась в два угольно-красных потока лавы, медленно подбирающся к людскому муравейнику.

– Какая жуткая красота! – выдохнул я, невольно делая шаг назад. Незнакомка оглянулась, и яркий свет, выплеснувшийся на неё из комнаты, обратил девушку в немолодую женщину. Её высокая шея была густо покрыта глубокими морщинами, а лицо!.. Тонкие пальцы вытянули сигарету из уголка рта. Он приоткрылся, но вместо клыка, торчащего у сказочной Бабы-яги из дёсен, я увидел ровнейшую шеренгу ослепительно-белых зубов.

– Так вот ты какой, сержант Боб из ночной сказки Черныша?!

Голос курильщика со стажем подтвердил то, что я «прочёл» на её шее. Женщина шагнула ко мне и, обдав облаком ароматов от выпитого спиртного, продолжила:

– А что, если мы закроем дверь балкона и ты покажешь мне одну из поз, которыми той ночью ублажал некую Татьяну, оставив Чернышу роль наблюдателя? Ты его тогда так поразил, что он ещё с полгода на каждой пьянке рассказывал об увиденном. Ну и, естественно, о тебе. Чтобы этот бабник так долго захлёбывался слюной воспоминаний, действительно надо было показать что-то особенное.

То, что я впервые спутал девушку со старухой, издевательские нотки в её голосе, а главное – взгляд, полный любопытства, с которым начинающий биолог смотрит через микроскоп на готового к вскрытию лягушонка, взбесили меня.

– А советами не замучают? – Я кивнул в сторону комнаты. Там продолжавшееся веселье стремительно собирало в её правом углу опустошённые бутылки.

– Даже сделают вид, что в квартире никогда и балкона не было. – Она привычным щелчком отправила окурок вниз и притушила огоньки своих глаз. – Воспитанные интеллигенты, но грешники до мозга костей.

Моя собеседница была сильно пьяна.

Я одним движением сбросил китель и усадил её на ограждение:

– Не страшно? – выдохнул я прямо в женское ухо, благо, что все расстояния между нами исчезли.

– Я балерина, – звенящим от восторга голосом проговорила она, и я понял, что в этой схватке не будет отступающих.

Мне показалось, что нам хватило пары секунд, чтобы понять друг друга. Местами женщина даже опережала мои желания и фантазии. В ней было столько страсти и стремления к наслаждению, которым могли позавидовать многие знакомые мне девушки. И вдруг этот нескончаемый водопад обратился в солёный дождь, ринувшийся двумя ручьями по её лицу. Женщина рыдала. Рыдала, сидя на моих коленях. Её сухое, точённое спортом тело продолжало скачку, а воздух клокотал в груди, словно дожёвывал последние капли жизни. Я никогда не понимал женщин, но этот переход от возвышенного удовольствия к глубокому горю потряс меня. Я попытался осушить слёзы с её щёк, потом принялся говорить какие-то банальности и чуть не договорился до объяснения в любви. И тут она замерла. Теперь её тело, только что походившее на сжатую стальную пружину, превратилось в сухонького цыплёнка, чьи тонкие косточки ежесекундно были готовы прорвать её высохшую кожу.

– Мне никто и никогда не говорил таких слов, – прошептала она, удивив меня новым звучанием своего голоса. Куда-то исчезла хрипота заядлого курильщика, сменившись серебром горного ручья. Разгладилось лицо, и только шея по-прежнему выдавала её возраст. – Ты только что одарил счастьем силы и молодости старую бабу. В балете рано уходят на пенсию. За кулисами почти нет мужчин, а те, кто ещё помнит, что это такое, предпочитают делиться этим не с женщинами, а со своими коллегами. Последний раз меня любил мужчина… – она вздохнула, – нет, мужчины – их было четверо – в театральном скверике, три года назад. Была ночь, я шла с работы, а они там сидели и пили. Можно было обойти эту компанию по тротуару, а я пошла мимо них. Кто-то сказал: «А вот и женщина». Не столько они потянули меня вниз, сколько я сама упала на траву. Это было обоюдным насилием, только они об этом не узнали. Иногда, вспоминая тот радостный вечер, мне кажется, что я своей неуёмной страстью разогнала их. И вот теперь ты…

Дверь балкона распахнулась:

– Хватит прыгать! – Черныш долгим взглядом просканировал нас. – Ларка горячее принесла, пора к столу.

Мы пели. Хозяин квартиры играл на гитаре, а мы пели. Было хорошо. Потом он что-то сказал на ухо жене. Она вышла и, вернувшись, подала ему стопку небольших, карманного формата, книжечек и авторучку.

– Вот, – сказал Черныш, – мой первый печатный опус.

Это были стихи. Неплохие стихи.

– Обещали принять в Союз композиторов, – вскрикнула гитара в его руках, – но, похоже, что в поэты возьмут раньше…

Он сидел за столиком напротив меня в привокзальном баре и едва отщипывал от всего, что стояло перед нами, при этом используя и столовый прибор, и грязные руки с траурными полукружьями под давно не стриженными ногтями. От знакомого мне музыканта, эстета и поэта – не осталось и следа. Я, медленно исцеляя здоровье крохотными глотками ледяного шампанского, считал годы между нашей последней встречей и нынешним утром. Получалось, что мы не виделись почти двадцать лет.

Тогда, сразу после демобилизации по ранению, я вернулся домой и поступил в финансово-экономический на факультет управления. Группа подобралась целеустремлённая, умная и увлекающаяся, поэтому среди нас не было бездельников и неумех. На втором курсе я организовал своеобразное состязание на лучшего студента. Меня тут же избрали старостой группы. Это дало новый стимул для учёбы. Заниматься приходилось столько, что иногда в сутках времени не хватало.

Дошло до того, что я забыл о своём дне рождения. Это была пятница, и занятия окончились около шестнадцати часов. Я вышел из аудитории с намерением пообедать и снова засесть за учебники, как меня остановила Раечка Климова.

– С днюхой тебя, – сказала она и поцеловала меня в щёку.

– И от меня чмоки-чмоки, – добавила неизменная Раечкина спутница Гульнара Садыкова. Её высокая грудь, с трудом упакованная в лёгкий топик, обожгла меня и заставила вспомнить о женщинах. И это, помимо моей воли, девушка почувствовала. – Райка, смотри, как легко возбуждается настоящий мужчина!

Климова весело рассмеялась:

– А что, отметим втроём эту знаменательную дату? Я тоже сегодня именинница.

– На что ты намекаешь? – Девчонки оттеснили меня к окну. Обе открыто издевались надо мной. – Кто он там, – Гульнара шутливо закатила глаза к потолку, – несчастный лейтенантик, что с него возьмёшь, кроме?..

Проказница склонилась к уху своей подруги и что-то прошептала. Та расхохоталась:

– Думаешь, у него хватит сил?

– Ну не капитан же он, да и мы, если что, поможем – жевать-то мы не разучились.

Намёк на старый анекдот, их грубые шутки с двойным дном и громкий смех вызвали у меня желание тут же поднять их юбки и отшлёпать, как маленьких. Девчонки, похоже, что-то почувствовав, мгновенно отстранились.

– Ого! – сказала одна, кивнув на мои брюки.

– Вот-вот, – поддержала вторая.

«Черныш!» – неожиданно память сама подсказала мне выход…

Я приобнял подруг и повёл их к выходу:

– Сначала едем в центральный гастроном. Там у меня работает сослуживец. Он затоварит нас дефицитом, потом поедем к моему приятелю. Он музыкант и поэт. Я вам обещаю незабываемый вечер.

– С продолжением до утра? – выдохнула в моё ухо Гульнара.

– Нет, – чуть приостановилась Раечка, – я в чужую кровать не лягу, а тем более с незнакомым мужиком.

– Да что ты?! – Упругая грудь Садыковой обжигала моё плечо. – Юрочка такой собственник, что никого к нам не подпустит.

Похоже, подруги знали меня лучше, чем я сам. Они говорили обо мне, а я никак не мог решить, как отреагирует на моё внезапное появление Черныш. Другие варианты отпали сразу. Все, кто мог бы уступить на ночь свою квартиру или, на худой конец, свободную комнату, либо были в командировках, либо только что обзавелись жёнами. Оставалась одна попытка – Черныш…

Лариска была на сносях, но, даже не вспомнив, что я у них не был с самого своего приезда, приветливо пропустила в дом:

– Черныш придёт поздно, – в её голосе слышались нотки усталости, – а мне одной сидеть в четырёх стенах тошно, поэтому я несказанно вам рада, проходите. Правда, в доме шаром покати. Он ест где и что придётся, а у меня интоксикация, и кроме воды, ничего в горло не лезет.

Раечка, в аудитории всегда уступавшая пальму первенства Гульнаре, вдруг решительно шагнула вперёд:

– Вот и прелестно. Где тут кухня? Нам нужна только посуда.

– У Боба сегодня день рождения, – пояснила Садыкова, – он угощает и даже поит.

Хозяйка кивнула в сторону коридора и пропустила девиц вперёд. Я бывал у Черныша в гостях, но никогда не заходил на кухню. Это была комнатёнка, тесно обставленная импортной белой мебелью и сверкающая дивной чистотой.

– Посуда в шкафчике, остальное – сами. – Лариса тяжело опустилась на табурет. – Плесните мне минералки из холодильника.

– Тут у тебя, – улыбнулся я хозяйке, – как в операционной, куда входить можно только в стерильной одежде.

Она усмехнулась:

– Может, выгнать вас отсюда, тем более что еда и спиртное уже на столе?

– Дудки! – Раечка шутливо ухватилась за горлышки бутылок. – Умрём, но своего не отдадим!

Девчонки, а за ними и Лариска весело расхохотались, и я понял, что вечер удался.

Черныш, которого, как оказалось, зовут ещё и Витей, пришёл около полуночи. К этому времени мы уже изрядно опустошили всё, что принесли, и веселились вовсю. Только делали это негромко, оберегая покой хозяйки, дремавшей на балконе, и лишая соседей повода для жалобы. Хозяин выставил на стол принесённую с собой бутылку и решительно взял гитару из рук Раечки.

– Инструмент, спиртное и жену, – он скроил на лице угрожающую мину, – не даю никому.

– Ну вот и появился пьяный Дон Жуан. – Лариса с трудом одолела высокий порог балкона. – Держитесь, он сейчас начнёт приставать к девушкам и всё опошлит.

Этого не было – приятель вёл себя корректно и продержался почти час. Черныш пел, читал стихи, пытался с моими девчонками танцевать джигу, но не удержался на ногах и свалился на пол.

– Всё, – Лариса кивнула мне, – уложим его в кровать и продолжим веселье.

– Может, – я кивнул в сторону двери, – нам пора и честь?..

– Вам спешить некуда. – Хозяйка улыбнулась. – Надумаете спать – бельё в стенном шкафу, там же и матрац. Правда, только один человек, – она подмигнула мне, – может нормально на нём устроиться, но вы сами придумаете, как его использовать. Ведь никто же не утверждал позы, в которых на нём нужно спать?..

Девчонки переглянулись.

Лариса, осторожно неся свой живот, неслышно двинулась по коридору в сторону спальни.

– Наверное… – начала Гульнара, – нам рано уходить, пойдём добавим по рюмашке?

– Именинник нужен нам в рабочем состоянии, – мягко возразила Раечка, – а не тушкой в углу комнаты. Кстати, – она повернулась ко мне, – я ни разу не слышала, чтобы тебя называли «Боб», как это делала Лариса. Лично мне больше нравится «Юрий».

– А у нашего друга, – Гульнара скорчила потешную мину, – для каждой явки свой позывной.

Я пожал плечами:

– Там, где в роте каждый боец, невзирая на звания, носил позывной, меня назвали Боб. Скорее всего потому, что тогда я любил напевать песенку из фильма «Последний дюйм». Её героем был Боб Кеннеди. Но этот позывной продержался немногим больше месяца. Не знаю почему, только ни одно прозвище ко мне не прилипает.

Черныш, всё ещё пластом лежавший на моих руках, зашевелился и попытался что-то сказать.

– Наконец, уложим его в кроватку, – Раечка кивнула в сторону спальни, – и займёмся изучением матраца…

Я проснулся от чужого взгляда. Стеклянная дверь в комнату, на полу которой мы спали, была мною же закрыта на ключ. Это подтвердила бледная рука, выбравшаяся из полумрака коридора. Она пару раз тряхнула ручку двери, но та не поддалась. Я убрал со своей груди ногу Раечки и натянул на обнажённых девчонок простыню. Подсматривать мог только Черныш, и я собрался указать ему на его неджентльменский поступок. Только встать я не успел. Из-за двери послышался негромкий голос хозяйки:

– Вот уж не замечала за тобой вуайеризма. Ты здоровый, нормальный мужик – и что, смог найти что-то новое в телах голых «цыплят» Боба? Тем более ты всего пару часов назад клялся ему в вечной дружбе. – В её голосе было больше усталости, чем раздражения. – Не дури и возвращайся в спальню.

– Ларчик, – Черныш заныл, как маленький мальчишка, – я только один разок вон с той смуглой татарочкой, а?! Тебе же нельзя, а у меня уже и зубы ломит, но, заметь, я тебе верен и прошу разрешения. А тут…

Горячая ладошка легла на мои губы, а ухо опалило прерывистое дыхание Раечки:

– Не вставай, не надо, она сама с ним разберётся.

– И правда, не хотелось бы портить такую ночь. – Оказалось, что и Гульнара не спит. – Завершающий акт должен быть таким же увлекательным и страстным, как начало.