Читать онлайн Солнце не пахнет

Утонувший мальчик

Шум прибоя всегда будил меня рано. Солёный воздух присвистывал, проходя через открытое окно нашей спальни. Солнце появилось из-за горизонта недавно и только сейчас начало наполнять небо цветом.

Я поднялся на коленях, неловко смяв простынь, и опёрся локтями в подоконник, чтобы посвятить ещё одно утро рассвету. Мою кровать специально повернули изголовьем к окну, чтобы я не перелезал через других детей, забираясь на узкий подоконник, откуда подолгу смотрел на сверкающее море.

– Авель, – я шёпотом позвал брата.

Он развалился на соседней кровати, запрокинув на подушку руки и растопырившись, как морская звезда. Его хоть и короткие, но спутанные и жёсткие смоляные волосы приняли форму подушки. Конечно, он же вчера весь день из воды не вылезал! Опять, наверное, поспорил с братьями, что больше всех ракушек найдёт.

Я снова окликнул его вполголоса. На часто расставленных скрипучих койках заворочались другие мальчишки, а Авель, проснувшись, громко хрюкнул.

– Посмотри, – вряд ли он услышал меня сквозь свой протяжный зевок.

Некоторые братья тоже проснулись и заворчали, ныряя с головой под подушку. Как бы весь этот шум не дошёл до комнаты девочек.

– Жан, ты хоть иногда спишь? – Авель поднялся на локтях. Волосы у него стояли торчком, идеально повторяя изгибы подушки.

– Тихо, мама услышит, – жестами я звал его к окну.

– Трусишка, – он перелез на мою кровать и, нарочно толкаясь, тоже облокотился на подоконник. – Куда смотреть-то?

Раньше бояться маму правда было глупо. Пусть по-настоящему родным человеком она никому из нас не приходилась, о лучшей маме мы и мечтать не могли. Вместе с папой они принимали в свой дом каждого ребёнка, который нуждался в семье, будь то брошенный малыш или сбежавший от родных хулиган, вроде Авеля. Мама пекла нам печенье, каждый день будила к завтраку и учила математике, пока не случилось то, что навсегда её изменило.

– Вот там, видишь? – набежавшая на песок волна отступила, показывая выброшенную на берег большую изогнутую ракушку.

– Ого! Идём скорее, пока остальные не проснулись! – оживился Авель.

– Сходи сам, – скривился я. – Там медузы.

Он потянулся к окну, будто хотел отсюда разглядеть морских обитателей, потом снова обернулся на меня и язвительно сморщился:

– Солнышко.

Мама раньше звала меня так то ли из-за моих желтоватых глаз, то ли из-за любви к небу. Авелю это прозвище казалось глупым, и от него оно звучало насмешливо и даже оскорбительно. Спорить с ним об этом я уже не решался: ничем хорошим это не заканчивалось. Авелю ничего не стоило ругаться весь день, только чтобы остаться правым. Если другие братья долго не уступали ему, он всё больше задирался. Уж лучше пусть делает и говорит, что хочет.

Авель проворно соскочил с кровати, наскоро влез в шорты, которые раньше были белыми, и выбежал из комнаты. Я отвернулся к окну, ожидая увидеть его на берегу, но Авель влетел в кого-то, ещё не добравшись до первого этажа.

– Надеялась, что не увижу тебя до обеда, – я услышал раздражённый голос Нати.

Старшая из сестёр обычно вставала первой, чтобы помочь маме прибраться и приготовить завтрак, но неожиданная смерть папы пару лет назад быстро свалила все обязанности на плечи Нати.

Отец никогда ни на что не жаловался, поэтому никто и думать не мог, что такое произойдёт. Заметно поплохел он только за неделю до смерти. Я даже не догадывался, был ли он у врача, но мысль о том, что он знал о болезни и молчал, чтобы не расстраивать маму, разбивала мне сердце.

После ухода отца весь дом погрузился во тьму. Мама очень долго молчала, а затем начала на нас злиться. Её доводил каждый наш шаг. Мы все тосковали, но никого так сильно не поменяла эта смерть, как её. Нам пришлось заботиться друг о друге, будто мы снова осиротели.

– Берта снова не выходит из комнаты, – Нати пальцами расчесала свою прямую чёлку, глядя на меня из коридора. – Поможешь на кухне?

Мы всё чаще называли маму по имени. И даже постепенно стирающийся из памяти образ полысевшего добродушного старика, каждый день развлекавшего нас фантастическими историями, со временем перестал зваться папой. Простое «Диего» нам произносить было куда легче.

Я нехотя сполз с кровати и побрёл за Нати на первый этаж. На худых скрипучих ступеньках нашей лестницы было полно трещин и зарубок. С её помощью было разбито немало коленей и локтей.

– Подождите, – послышался со второго этажа писклявый голосок.

Повисая всем телом на перилах, по ступенькам спускался смуглый мальчик лет пяти, попавший к нам совсем недавно. Ему часто снились кошмары, но мама уже не могла успокаивать таких малышей по ночам, поэтому Пио иногда ночевал в комнате у девочек, а днём хвостиком тягался за мной или за Нати, не рискуя довериться кому-нибудь ещё. Мы поручали ему несложные задания, пока готовили, и учили ему всему, что сами делали на кухне.

Из спален один за одним выбирались остальные дети, зевающие и потирающие глаза. Когда все они расселись за столом, наложив себе в тарелки завтрак из горелых кастрюль, Нати ушла наверх, чтобы отнести еду маме.

Без Диего дом будто утратил всю свою жизненную силу. Раньше дети спешили занять место поближе к торцу стола, чтобы лучше слышать папу, а мама хохотала до слёз с его чудных шуток и присказок.

– Авель! – я вышел во двор, но брата нигде не было видно. – Завтрак кончается через три… два…

Он налетел на меня откуда-то со стороны, едва не сбив с ног.

– Ты это почувствовал? Я чуть не умер со страху! – он улыбался во все зубы.

– Чего? – я с недоверием рассматривал его выступающие вперёд клыки.

– Так землетрясение же! В доме что, не заметно было?

Я повертел пальцем у виска, за что сразу получил от Авеля пинок.

– Посмотри лучше, сколько откопал! – он повытаскивал из карманов горстки разноцветных камушков и мелких ракушек.

Он так радовался этим крохам, собранным с песка, что и я невольно заулыбался. Только бы он не достал из того же кармана замученную медузу, как в прошлый раз!

После завтрака и уроков я засел в спальне с книгой. Белые страницы блестели на солнце до полудня, пока оно не проплыло по небу к другой стороне дома. Нати, сегодня особенно взвинченная, то и дело проносилась по коридору, не давая проходу Авелю и ругаясь себе под нос.

Я слышал, как открылась дверь в мамину комнату и, кажется, краем глаза видел в коридоре какое-то движение, но от этого мне захотелось только сильнее уткнуться в книгу. Тогда-то я и почувствовал первый толчок.

Кровать подо мной затрясло, а распахнутая створка окна, качнувшись, ударила меня по локтю. Из пустой спальни было слышно, как все в коридоре и на первом этаже взволнованно загудели.

– Жан? – протянул жалобно Пио.

Мальчик застыл в дверном проёме.

– Не бойся, – я жестом позвал его к себе. – Это просто землетрясение.

– Земле…

– Ничего страшного, это подземный щенок нас лапой пихнул. Помнишь, старшая рассказывала?

– Правда? – восторженно округлил глаза малыш. – Он же очень большой, этот щенок? А он не сломает дом?

– Не сломает, у нашего дома крепкие стены.

– Эй, а ты чего сидишь? Я же говорил, землетрясение! – Авель перескочил через несколько кроватей, чтобы добраться до моей, и торопливо схватил Пио за руку. – Идём, проверим Берту.

Я молча покачал головой.

– Не будь эгоистом! А вдруг…

– Раньше мама пришла бы проведать нас, а не наоборот, – перебил я.

Пио уставился на меня, его круглые глаза тут же заблестели от слёз. Мне стало совестно перед ним. Малыш просто оказался не в том месте и не в то время.

Другие дети уже толпились на пороге, некоторые спускались на первый этаж, другие звали Берту с лестницы. Авель замер передо мной, не отпуская маленькой ладошки брата.

– Жан, пойдём, – позвал меня малыш.

Мне зажгло горло. Я молчал, потому что никак не мог сказать Авелю, что боюсь её, но он, наверное, и без слов это понял. Он кивнул и увёл за собой хнычущего Пио, оставив меня наедине с собой. Я уткнулся раскрасневшимся лицом в ладони. Среди гула было слышно, как одна из девочек спросила Авеля обо мне, а тот нарочито громко выкинул какую-то гадость.

Я стал глядеть в окно, сильно сжимая челюсти, чтобы не заплакать. Только сейчас я заметил, что волны перестали с шумом падать на берег.

– Авель? – позвал я неуверенно.

Вода отступала, оголяя жуткое дно. На мокром тёмном песке лежали пучки водорослей, будто кто-то специально разбросал их по пляжу.

– Авель! – я слетел с кровати и помчался на первый этаж, задевая все углы и путаясь в собственных ногах.

Внизу кто-то взвизгнул.

Я выбежал на кухню и замер в оцепенении. Здесь была мама. Дети обступили её и жались друг к другу, образовывая небольшие стайки, но совершенно не двигались. Мамино лицо горело от злости, волосы были растрёпаны, а ладонь поднята, будто занесена для удара.

Чтобы избавиться от этого впечатления, я часто заморгал и мотнул головой, но всё равно услышал хлопок: она ударила Нати.

Кроме этой сцены, застывшей передо мной, как ужасная фотография, я не видел ничего. Теперь это была не мама, но я всё равно звал её так, когда бежал от лестницы. Я звал её мамой, когда беспомощно дёргал за рукав и кричал, не слыша себя. Ей хватило один раз меня оттолкнуть, чтобы я с грохотом упал на дощатый пол.

Дом тряхнуло ещё раз, и тогда сквозь открытую входную дверь хлынула вода. Пришедшая с моря большая волна заполнила собой весь первый этаж. Поднялся сумасшедший шум, все кинулись кто куда, но мама так и не пришла в себя. Она яростно взмахивала руками и выкрикивала неразличимые звуки. Пока я отчаянно пытался затолкать самых младших на лестницу, к истерике Берты присоединилась Нати. Из-за её обычно сердитого тона я не сразу понял, что с ней что-то не так.

– Авель, помоги! – окликнул я брата, застывшего на месте. Если эта волна не последняя, мы должны быть готовы к сильному потопу.

Авель обернулся на меня. Я никогда раньше не видел его таким напуганным. Я позвал его ещё раз и собирался тащить его за собой, как маленького, но не успел я добраться до брата, как он бросился на Нати, свалив её на пол. В прибывающей воде они стали драться, как звери. От удивления и ужаса у меня в горле встал ком. Что-то, что изменило Берту несколько лет назад, вмиг случилось и с ними. Каждый день они находили, о чём поспорить, но никогда раньше не старались так сильно причинить друг другу вред.

С трудом передвигаясь в грязной воде, я добрался до рычащего клубка из тел, которых раньше звал братом и сестрой. Шансов разнять их у меня не было. Я повис на руке Авеля, но он с силой пихнул меня, а движение воды, будто будучи с ним заодно, чуть не сбило меня с ног. Я бы снова полез к нему и снова бы потерпел неудачу, если бы не увидел лицо Нати. Казалось, что каждая мышца её налившегося кровью лица была напряжена. Ища помощи, я в ужасе перевёл взгляд на Авеля. Его искажённое бешеным оскалом лицо не выражало ничего, кроме гнева.

Борясь с хаотичными толчками воды, я рванул к выходу. Дети замолкали один за одним, переставали хныкать и плакать, но я всё ещё слышал за спиной писклявый голосок Пио. Меня тошнило от страха, а волны тянули обратно в дом, но у самого порога я заставил себя обернуться.

Из горла вырвался безобразный крик. Пио замолчал, но гул не прекратился. Насквозь промокшие и раненые тела неестественно метались в воде, беспорядочно налетая друг на друга и обмениваясь ударами. Голов Нати и Пио над водой уже не было.

Едва заметив на себе обезумевший взгляд одного из братьев, я подскочил и отчаянно забился в воде. Вокруг меня всё завертелось в оголтелой пляске, в глазах стало темнеть, а очнулся я только тогда, когда бежал прочь от дома. Я задыхался, ноги еле успевали подменять одна другую, но какая-то неимоверная сила не давала мне остановиться или хотя бы обернуться. Всё продолжало кружиться и кувыркаться, земля как будто уходила из-под ног, а потом возвращалась обратно. Мимо проносились дома, деревья, которые я даже не мог отличить друг от друга. Когда на моём пути появился прохожий, я наконец-то смог остановиться и упал без сознания.

Меня разбудил запах, обжигающий горло. Я оказался на полу незнакомого помещения, а надо мной навис толстый мужчина с кудрявыми волосами. Он о чём-то меня спрашивал, но я ничего не слышал, кроме собственного сердца, бьющегося с неимоверной скоростью. Цветастые стены вокруг давили на меня, а запах душил. Тревога скручивала меня изнутри.

Мужчина заговорил по телефону и отошёл от меня. Когда он нервно прикрикнул на звонившего, меня чуть не вырвало. Я знал, что должен удрать и отсюда. Дверь была открыта.

Чёрные приступы

Пришлось бежать, пока моё внимание не привлёк небольшой закуток среди разваливающихся построек и куч сваленных друг на друга кусков старой мебели и прочего хлама. Я забился в угол и зажал руками нос, который так и зудел изнутри. Слёзы на лице быстро высыхали, от жары и усталости я шумно и часто дышал ртом. У меня ныли все мышцы, болели ушибленные колени и локти. Я чувствовал навязчивый запах собственной крови, хоть и не знал, где находится кровоточащая рана. Меня бросало в дрожь от одной мысли о серьезном порезе, поэтому я изо всех сил старался об этом не думать и не осматривать своё тело в его поисках.

За стеной, к которой я отчаянно прижимался мокрой спиной, шумели люди. Я слышал, как они говорили, но не понимал смысла их возгласов. Люди выкрикивали какие-то грубые и неизвестные мне слова, словно специально искажая настоящий испанский язык. По некоторым выражениям, которым меня тайком научили братья, я примерно представлял, о чём шла речь, однако настолько отвратительной брани я никогда не слышал.

Я представлял себе самых жутких и опасных преступников, о которых иногда рассказывал Диего, чтобы мы слушались его, никуда не убегали и не говорили с незнакомцами. Он говорил, что существует много людей, которые могут украсть чужие деньги, ранить или даже убить кого-то. Живя в приюте, я думал, что это всё выдумки, но сейчас моментально поверил во все жуткие истории, которыми нас пугал отец. В моём сознании с невероятной скоростью возникали разные пугающие и очень реалистичные образы. Злобные убийцы и мародёры оживали в моём воображении. Они злобно хохотали, грозя мне оружием и выманивая из закоулка.

Я не мог оторвать глаз от единственного выхода из моего убежища, ожидая, что вот-вот оттуда явятся дикари с ножами и пистолетами, говорящие на грязном языке. И дикари пришли, но совсем не такие страшные, как я ожидал.

Мимо укромного местечка, где я отсиживался, пробежала стайка ребят. Они были примерно моего возраста, скакали, кричали и веселились, хоть и пользовались всё теми же грубыми словами. Мне нужна была их помощь. Идея привлечь их внимание показалась достаточно обнадёживающей. Ведь дети, как я, не могут быть опасными и злыми, не могут быть ворами и убийцами, как взрослые. По крайней мере, Диего не рассказывал, что такое возможно. Нужно было сделать что-нибудь, чтобы они заметили меня и позвали кого-то из добрых взрослых. Тогда я смог бы снова быть в безопасности.

Мне очень не хотелось убирать руки от лица, потому что нос всё еще ужасно свербел. Я убедил сам себя, что сделать это необходимо, поэтому опустил ладони и, морщась, вдохнул, чтобы собраться с силами и крикнуть, как вдруг заметил на себе чужой взгляд. Один мальчик из пролетающей мимо шайки остановился прямо напротив и уставился на меня. Он был бос, одет в серую с пятнами майку и шорты такого же состояния. Волосы у него были гораздо светлее моих, почти чёрных, и совсем короткие, а глаза какие-то хитро прищуренные. Я обрадовался, что меня заметили, и тут же снова накрыл свой бедный нос ладонями. «Должно быть, я как-то ударился носом и не заметил этого, поэтому он болит, и запах крови не уходит», – подумалось мне. В то же время мальчик окликнул своих друзей, и они собрались в кучку недалеко от меня, косо поглядывая из переулка.

– Пацаны, это кто вообще? – услышал я от мальчишки с хитрыми глазами.

– Чёрт его знает, он не из наших, – тише сказал мальчик, у которого в руках была палка.

Они посовещались, а затем один из них, лидер, по всей видимости, растолкал мальчишек, чтобы подобраться ближе. За ним скромно плелись его товарищи. Чем ближе он подходил, тем больше деталей его внешности я мог рассмотреть и тем более жутко и тревожно мне становилось. Пацан был явно старше всех в шайке, весь в синяках, с чумазым лицом и грозным видом. На голове у него была широкая полоска черных волос, которые от пота и грязи топорщились во все стороны, а бока были сбриты почти наголо. Подойдя ко мне, он сплюнул на землю и скрестил руки на груди.

– И что ты тут расселся? – обратился он ко мне. – Ты чей?

У меня не было ни малейшего понятия, как нужно отвечать на эти вопросы, и пытаться я не стал.

– Слышьте, а может он Агаты сынок? – бодро выкрикнули из-за спины главного.

– Тётки Кастильо что ли? Да ты гонишь! – воскликнул тот хитрый.

– Да не, у Агатки сын – хромой уродец, с огромной такой бородавкой на носу! – засмеялся крупный мальчишка.

– Рике, ты дурак? Смотри, этот нос-то руками закрыл!

– Отвечаю, это Кастильо, боится шнобель показывать! – крикнул пацан с писклявым голосом главному, который молча сверлил меня своим грозным взглядом.

– Правда Кастильо? А ну нос покажи, – приказал мне этот самый Ману.

Их пот казался мне чересчур резким, даже тошнотворным. Несмотря на то, что обступившие меня ребята теперь совсем не внушали доверия, а выглядели и звучали довольно устрашающе, я даже не думал о том, чтобы разжать руки. Эта глупость была бы сравнима с широко открытыми навстречу песчаной буре глазами. Мне просто не позволял сделать это инстинкт самосохранения. Поэтому я помотал головой, отвечая на вопрос о фамилии.

– Чё? – возмутился Ману. – Показывай, сказал! Или хочешь, чтобы заставили? – он кивком головы показал на мальчишку с палкой позади себя.

– Фу, как меня бесят эти выродки, – скривился тот, которого называли Рике. – Не понимают никаких слов.

– Ага, сами нарываются! – подхватил хитрый, не отрывая глаз от вожака. – Вломить ему надо, сразу всё поймет!

Не дожидаясь от меня какого-то членораздельного ответа, Ману пнул меня по рукам ногой. Я ахнул от резкой боли и, чтобы не повалиться на землю, опёрся одной рукой о стену, а потом как можно быстрее снова прислонил ладонь к лицу. Ребята захохотали, запрыгали и стали пародировать мои всхлипы.

– Нормальный у него нос, видели?

– Да стрёмный он, точно!

– Замолчи, Рике!

– Бородавка размером с весь Мадрид!

– Не видно было, Ману, давай ещё раз!

Ману посмотрел на меня, дрожащего и отчаянно закрывающего лицо, будто я смертельно его обидел. Как же я хотел, чтобы Авель сейчас был рядом!

Тут Ману схватился за воротник моей уже потрёпанной рубашонки и поднял меня на ноги, протащив спиной по стене. Я замычал от боли в теле и растерянности, но не сдался и рук не опустил. Мальчишек это не устроило. Они все горели азартом.

– Слышьте, а чё глаза у него такого цвета? – смутился Рике, подойдя ближе. – Блин, как у рыбы зенки!

Я бросил на Рике умоляющий взгляд, но он не отреагировал.

– Пацан, да покажи харю, а то хуже будет! – хитрый подпрыгивал от любопытства.

Мне пришлось отрицательно помотать головой.

– Да чё упрямый такой?!

Сквозь руки я смог выговорить только одно очень неудачное слово.

– Пахнет.

Мальчишки резко затихли и стали удивлённо переглядываться. Удивление с их лиц плавно сходило, и я догадался, что они сдерживают смех.

– А? – переспросил Ману, высоко подняв брови.

Я повторил своё слово, но это не помогло. В ту же секунду он рванул меня за воротник, специально выставив ногу так, чтобы я кубарем полетел на землю. Под гулкий смех я грохнулся на плечо, сильно ушибив локоть, рефлекторно убрал с лица ладони, чтобы сжать ноющее плечо, и весь скорчился. Они набросились на меня, не дав мне подняться. Когда меня колотили, я уже ничего не слышал. Их ноги и руки попадали мне по спине, животу, обрушивались мне на голову. Теперь им было всё равно, что на моем носу не было бородавок, и что мою маму звали не Агатой. В какой-то момент, когда от онемения всего тела я перестал чувствовать пинки и удары, всё прекратилось. Мальчишки просто убежали, как и прежде задорно смеясь, а я остался один, хнычущий и дрожащий, как от холода.

Не знаю, сколько времени прошло, пока я лежал без единого движения, сжавшись в клубок. Краем глаза я увидел, как знакомо покраснел небосвод. Разбегались последние облачка, вокруг стало смеркаться. Я десятки и сотни раз наслаждался этим видом, сидя у окна, однако сейчас эта картина приводила меня в ужас. Приближалась темнота, а у меня всё еще не было ни ночлега, ни пищи, ни воды. Лишь это сподвигло меня кое-как подняться, опираясь на стену и охая.

Мне больше не хотелось искать чьего-то внимания. Я надеялся, что больше никто не появится, будь то ребёнок или взрослый. Не хотелось бежать, заливаться слезами в истерике или кричать, на это попросту не осталось никаких сил. Всё, на что я был способен – это опрокинуть на землю длинную доску и подвинуть ободранную подушку от дивана. Съёжившись на этом хламе, я тихо плакал, пока меня не усыпили собственные жалкие всхлипы.

Медведица

Утром пришёл свет. Сквозь мутную плёнку своего сна я увидел тёплые солнечные лучи, они играли на моём лице, согревая кожу. Солнце поднялось совсем высоко, а Берта всё не появлялась в комнате. Я разрешил себе ещё ненадолго остаться в этой неге, где меня никто не тревожил, сладко потянулся и перевернулся на другой бок, чтобы яркий свет из окошка не слепил глаза так сильно. Мой живот уже урчал, недовольный пропуском завтрака.

Как же Берта позволила мне остаться в кровати до самого обеда? Наверное, это от того, что я заболел. Точно, не зря ведь всё моё тело ноет и болит? Должно быть, я подхватил какую-нибудь простуду, потому что вчера слишком много времени провёл в воде. Да, а после воды я много бегал и из-за этого простыл. Что ж, теперь мне точно не позволят купаться со всеми. Да и вряд ли кто-то из ребят осмелится попроситься на пляж, Берта ведь…

Меня пробило холодным потом. Воспоминания вернулись, будто Авель опять надел на мою голову кастрюлю и как следует ударил по ней ложкой. В тот же миг я закашлялся от приставучего запаха сырости, а мой сон насовсем пропал. Я вскочил со своего лежбища и ударился об нависавшую надо мной фанеру головой.

На ногах и руках чернели синяки, но непривычной картиной для меня они не были. В приюте я много падал и часто разбивал колени о камни, убегая от Авеля, любящего выбивать из равновесия сильными толчками.

Снова заурчал живот, да так громко, что казалось, будто внутри меня был заперт дикий воющий волк. Я невольно вообразил себе один из ароматных завтраков, которые бывали дома. От этого я чуть не поперхнулся слюной и потряс головой из стороны в сторону, чтобы отвлечься от представлений еды.

Мой нос уже не так страшно зудел, но всё равно оставался очень чувствительным. Вскоре оказалось, что запах съестного был не только в моём воображении. Я стал принюхиваться, чтобы выделить этот аромат на фоне мусорной вони, и узнал запахи выпечки, лука, рыбы и цитрусов. Такое сомнительное сочетание мне было знакомо, и я хорошо знал, что оно означало: где-то поблизости должен быть рынок.

Я выглянул из-за стены, откуда время от времени доносились злые голоса, и, выждав момент, прошмыгнул сквозь переулок. Везде я встречал новые места, совершенно незнакомые мне дома и дворы, едва отличающиеся друг от друга, но чётко знал, куда идти. Мне помогал нюх. Запах вёл меня вперёд, и хоть иногда приходилось петлять, чтобы выйти из тупиков, с курса я не сбивался. Я даже стал волноваться, что не смогу вернуться к месту своего ночлега, но потом решил, что это не так уж и важно. Пока я перебежками продвигался дальше, запах усиливался, и, наконец, передо мной вырос рынок.

То, что я увидел, не совсем совпадало с тем, что я чуял. В грязи всюду стояли прилавки с дырявыми навесами, над темнеющими фруктами и бледными вонючими рыбинами роились мухи. Толстые, потные лавочники со щетиной и жёлтыми зубами и беззубые шумные торговки в длинных цветастых юбках спорили друг с другом, ходили от стола к столу, размахивая руками.

По сырой земле между прилавков пробежала кучка вопящих мальчишек. Я испугался и наскоро спрятался за ближайшей преградой. Ребята пронеслись совсем недалеко, так что до меня даже долетели брызги из-под их ног. Они не заметили меня, но и я не смог понять, была это компания Ману или ещё чья-то.

– Эй! Крысёнышей мне тут не хватало! А ну пошёл отсюда! – вдруг кто-то сзади схватил меня за шкирку и вытолкнул из моего укрытия.

Оказалось, что спрятался я за бочками, которые служили своеобразной витриной с одеждой и обувью. За бочками стояли большие картонки с навешанными на них тряпками разных цветов, а от солнца всё это укрывал большой пляжный зонт. Хозяйка этого ларька, вышвырнувшая меня, пригрозила мне кулаком и крикнула что-то неодобрительное вслед, но слов я не различил. Мне хотелось поскорее выбраться из этого враждебного места, но манящий запах еды не давал мне и шагу сделать назад. Я плутал от одного стола к другому, запоминая лица продавцов и мысленно для себя обозначая, чем они торгуют. Особенно мне в память врезался мясник с пышными чёрными усами, маленький старикашка с ужасно вонючим сыром и цыганка со странной горизонтальной вмятиной на носу.

Наконец, я нашёл оазис: большущий ларёк с фруктами и овощами. Мой взгляд тут же затерялся в бесчисленных красных, рыжих, жёлтых и зелёных сокровищах, которые прямо искрились под ярким солнцем. Ароматы смешивались между собой, и я уже не различал ничего, кроме густого медового запаха. Зачарованный этим зрелищем, я смело подошёл к прилавку, но совсем не придумал, как же выпросить у продавца еду. Вид у лысого торговца был больно грозный. Когда я подошёл, он считал деньги и что-то жевал, громко чавкая. Однако противные звуки, которые он издавал, меня совсем не раздражали и никак не могли отвлечь от разглядывания бананов и апельсинов.

– Пацан, – как-то лениво окликнул меня продавец.

Мне почему-то подумалось, что ко мне он обращаться никак не может, поэтому и не обратил внимания. Но когда он позвал ещё раз, теперь громче, я всё-таки поднял на него глаза.

– Что покупаешь?

Я жестом показал, что денег у меня нет. Он состроил недовольную рожу, а я вдруг решил, что у меня получится разжалобить его голодным взглядом, который я бросал то на него, то на его товары. Очевидно, жалости торговец не знал.

– Так, иди давай, если ничего не берёшь! У мамки мелочи выклянчи, тогда приходи. Не распугивай мне тут покупателей! – он махнул на меня рукой, как будто хотел отогнать, как приставучую муху.

Учитывая его размеры, я, наверное, и был для него самой что ни на есть мухой, причём далеко не самой крупной.

Я оглянулся и достаточно быстро убедился в том, что очереди к ларьку не стояло, более того, ни одну живую душу я не мог смутить своим присутствием просто потому, что никого вокруг и не было. Снова поглядев на продавца, теперь удивлённо, я, кажется, разозлил его. Он ещё больше замахал на меня руками и стал грозиться, что «как даст сейчас метлой», поэтому я поскорее отступил и отошёл подальше, делая вид, что фрукты мне совсем не интересны.

Меня начало подташнивать от голода, когда я услышал свист. Неожиданно для себя я обнаружил, что он исходил от кого-то, кто прятался под прилавком у того самого лысого продавца. Приглядевшись, я увидел лохматую черноволосую девочку, которая помахала мне рукой.

– Нати! – вырвалось у меня, но я сразу зажал рот ладонями.

Я не смел ступить и шагу, а девочка показывала пальцем на разные фрукты, вопрошающе поднимая брови. Я не сразу понял, чего она от меня хочет, но, когда её рука замерла возле зелёных яблок, я прозрел и активно закивал. Нати улыбнулась и схватила два фрукта, да так ловко, что продавец не успел её заметить. В ту же секунду девочка пропала оттуда и появилась уже у соседнего прилавка. Она быстро пробиралась от ларька к ларьку, пока не оказалась достаточно близко, чтобы бросить мне одно яблоко. Я поймал его и открыл рот от удивления. Я никогда раньше не видел, чтобы Нати вытворяла что-то такое. Когда это она успела научиться?

Вдруг я заметил подозрительный взгляд продавца в свою сторону. Внутри у меня всё сжалось. Я стоял прямо напротив него, держа в руках яблоко с его прилавка, и довольно улыбался. Я живо представил, как он «даёт метлой», но тут смелая девчонка схватила меня за руку и потащила за собой. Вместе мы дали дёру оттуда под недовольные возгласы одураченного торгаша.

Когда мы были уже далеко от опасности, я выдохся, и мы оба рухнули на землю. Она звонко засмеялась.

– Это было здорово! – восторженно начал я, усевшись на кусок деревянного поддона. – Как ты…

Внезапно я увидел перед собой совершенно незнакомую девчонку и онемел. Она была явно старше и выше меня, с тёмными короткими хвостиками и взъерошенной чёлкой. Вместо прямого и длинного носа Нати я увидел торчащий пятачок, а между передними зубами у девочки была большая щербинка. На чумазой щеке был налеплен старый серый пластырь, а под левым глазом красовалась большая родинка. Она по-другому смеялась и вообще не была похожа на мою сестру. Меня жестоко обманули.

– Есть-то будешь? – весело воскликнула девчонка, надкусив свой фрукт-трофей.

Я вспомнил о яблоке, тут же впился в него зубами и не остановился, пока от яблока не осталась одна только палочка.

Глядя на девочку, которая сделала только третий укус, я напрягся, но, тем не менее, поблагодарил её за подарок, который, возможно, спас меня от голодной смерти.

– Какой ты чудак, – опять засмеялась она. – Я Урсула.

Меня пугало в ней совершенно всё, начиная с песочного цвета глаз, сливающихся с кожей, заканчивая манерой говорить. Её речь вперемешку с чавканьем звучала слишком похожей на речь лысого продавца. Одета она была в пёструю водолазку и красные шорты. Все ноги у неё были забиты ссадинами и синяками.

– А у тебя что, имени нет?

– Жан… – неуверенно произнёс я.

–Это что за имя такое? Хуан, может?

Я поморщился и помотал головой. Она откусила от яблока два раза подряд.

– По-английски пишется как «джей», «и» …

Дома мне попадались книжки с уроками английского, и я много времени проводил за ними, пытаясь правильно назвать все буквы алфавита. Однако каждый раз я бросал это дело, так и не выучив ничего, кроме букв своего имени.

Урсуле моё объяснение показалось очень смешным.

– Джей! – хохотала она. – На ходу придумываешь, правду говорить не хочешь? А глаза-то у тебя какие жёлтые! Какой странный!

Я не знал, что и сказать. Она издевательски высмеивала всё, о чём бы я ни говорил. А я молчал и только смотрел зачарованно, как она доедает своё яблоко, попутно цепляясь ко всем мелочам в моей внешности.

– Да и причёска у тебя смешная какая-то! Я у отца ножик спёрла позавчера, хочешь… – она вдруг замолчала и нахмурилась.

Не успел я понять, что к чему, как она подпрыгнула и пихнула меня кулаком в плечо.

– Ай!

Она бросила яблочный огрызок мне под ноги и побежала прочь.

– Погоди, Урсула!

У меня сломался голос на этом выкрике, так что она, скорее всего, меня даже не услышала. Чем я мог так обидеть её, ничего толком не говоря? Может, я слишком уж пристально смотрел ей в рот. У нас дома почти ни у кого не было ровных зубов, поэтому я не считал щербинки, выбитые или кривые зубы чем-то особенным. А Урсула, кажется, стеснялась их?

Я не стал её догонять, это занятие показалось мне совершенно бессмысленным. По сравнению с Урсулой, которая тогда была куда быстрее и тянула меня за собой, как плюшевую игрушку, бегал я из рук вон плохо.

Она исчезла так же неожиданно, как и появилась, а значит, так было нужно. Может, если тот лысый не прибьёт меня своей метлой, я ещё увижу её на рынке. В следующий раз нужно будет попросить её научить меня быть таким же ловким, как она.

Знамя вора

Солнце постепенно теряло свою жгучую силу. Кожей, насквозь просоленной потом, я ощущал каждый градус снижения температуры. Однако прямые лучи всё ещё обжигали мне лицо и шею, а в горле першило от жажды.

Меня неумолимо тянуло вглубь рынка, как мясных мух тянет на заветренные котлеты. Несмотря на опасность в виде лысого торгаша, я не собирался сдаваться.

Подарок Урсулы на некоторое время усмирил мой воющий живот, но за целый день одного яблока было явно мало. Мне вспомнились рассказы Диего и энциклопедии о животных. Я помнил, что многие из них всё время только и делают, что ищут еду. Раньше это нехило удивляло, но теперь-то я уловил, что это значит.

Я понял голод. Понял дикость. И прямо сейчас я попал в её ловушку. Я оказался связан по рукам и ногам самыми основными потребностями. Теперь я вряд ли смогу читать книги, играть, купаться или провожать красный круг солнца по вечерам, чтобы встретить его утром. В этом месте нужно было искать еду и быть предельно осторожным, чтобы остаться целым.

– Ничего, – сказал я вслух сам себе.

И пообещал справиться. Выжить. Пообещал Авелю, маме с папой и остальным. Нельзя их подвести.

После недолгих раздумий мной было принято решение обойти рынок по периметру, чтобы наверняка не попасться лысому, а заодно оценить размеры этого места. Моя разведка выдалась довольно скучной и не принесла мне никакой добычи. Я бродил по коридорам прилавков минут двадцать, разглядывал построенные продавцами шалаши, издалека принюхивался к товарам. Рынок оказался небольшим, можно сказать, даже крошечным, по сравнению с городским, на котором я пару раз был с Бертой. Открыто клянчить еду я ещё не решался, но понимал, что совсем скоро делать это придётся.

Частью моего плана стала кража жёлтой тряпки огромного размера, которая зачем-то болталась, словно флаг, возле корзинок с ягодами и лимонами. Хозяйкой этого киоска была седой худощавой женщиной, вечно щурившей глаза. Я представлял эту тряпку своим одеялом или навесной крышей, а также самой лёгкой добычей для начинающего вора. Ткань держалась на высоком колу, но надёжно закреплена, по всей видимости, не была. Иногда горячий ветер подхватывал тряпку, поднимая её край как раз до уровня моей груди. А значит, в один из таких моментов её легче всего схватить и сдёрнуть с кола. Главное – успеть сбежать.

Я долго не решался подойти. Ладони так сильно вспотели, что ткань бы выскользнула у меня из рук, как мне представлялось. К тому же, украсть немного еды было бы сейчас куда важнее.

Пока меня терзали сомнения, ветер стал расходиться. Тряпка пару раз взметнулась так высоко, что могла бы и вовсе слететь с кола. Тут моим вниманием полностью завладел навес, под которым и стояли лотки седой женщины. От ветра он скрипел и шатался. Несмотря на приличный вид лотков, навес выглядел очень плохо. Хозяйка же этого будто не замечала, а всё щурила глаза и переставляла корзинки, словно выбирала, как они лучше будут смотреться.

Её крыша чуть накренилась. Я нервно сжал кулаки в ожидании, что женщина заметит своё бедственное положение и, отвлекаясь, даст мне возможность эту ночь провести закутанным хотя бы в жалкое подобие одеяла. Однако этого всё не происходило, а навес уже практически падал на её седую голову.

Сильный порыв ветра я увидел издалека из-за тучи песка, которую он поднимал. Он летел в нашу сторону, чтобы непременно разрушить как минимум один прилавок. Выждав ещё пару секунд, я стремглав помчался к нему и оказался рядом ровно в ту секунду, как походящий на ураганный ветер ударил в навес. Тот, точно по моему предсказанию, стал клониться к земле. Хозяйка выпучила глаза и взвизгнула от неожиданности, когда я упёрся плечом в деревянный столб и навалился на него всем телом. Ощутив на себе его тяжесть, я невольно представил, что могло произойти с этой женщиной, позволь я упасть навесу. Я кряхтел, скользил босыми ногами по земле, не находя опоры. Думал, даже если удержать навес у меня не выйдет, по крайней мере, у хозяйки будет время из-под него выбраться, не покалечившись.

Вдруг тяжесть с моих плеч ушла: кто-то из хозяев соседних лавок пришёл на помощь. Когда я вылез наружу, оказалось, что часть крыши всё-таки обрушилась, но сильного урона это не нанесло. Вокруг набралась куча людей. Мужчины помогали восстановить навес, женщины охали и глазели. Некоторые из них, включая перепуганную хозяйку навеса, обступили меня, перешёптываясь между собой.

Переводя дух, я вытер рукавом пот над губой и шмыгнул носом. От женщин пахло сладостями.

– Это ты? Ты навес удержал? – заговорила со мной одна из них.

Я робко кивнул.

– Спасибо, сынок! – выпалила седая женщина со слезами на глазах, прижав руки к груди.

Женщины вокруг меня радостно заворковали.

– Вы не моя мама, – ответил я ей уверенно.

Они засмеялись, но ни капли злобы в их смехе не было, так что даже я неосознанно расплылся в улыбке, хоть и не понял, что сказал смешного.

– Голодный? Пойдём, угостишься.

Я не засёк, кто сказал это, и, может быть, раньше поосторожничал бы и отказался, но не сейчас. Только заслышав о еде, я был готов пойти с кем угодно и куда угодно. Они отвели меня в маленькую комнатку за рядом палаток с настоящими стенами и крышей, накормили и напоили. Воды я пил столько, что задыхался в процессе и потом долго не мог отдышаться.

Женщины сюсюкались со мной, как с маленьким, но оставлять у себя не хотели, это я нутром чуял. И мне совсем несложно оказалось это принять. Я получал награду за что-то хорошее, а на большее рассчитывать было неразумно. В конце концов, когда я полностью насытился, а ещё пару булочек засунул в карманы, у меня хватило смелости просить у хозяйки лавки последний подарок. Я за руку вывел её на улицу, где, будто ничего и не произошло, продолжалась торговля, и указал на тряпку.

– Да что ты? – она сильно удивилась. – Лохмотье? Я на эту дрянь раньше товар раскладывала, пока на корзинки не насобирала грошей, тебе-то зачем?

Кислым привкусом в горле вдруг отразился стыд. Стало совестно, что в мыслях была подлая кража. Мне не хотелось раскрывать своих мотивов, но я был непреклонен, и ей пришлось сдаться.

Наконец-то победа. Я, практически светясь, шагал от рынка, волоча за собой крупный жёлтый свёрток, который оказался тяжелее, чем я мог вообразить. В животе ощущалось приятное тепло сытости, а в карманах лежали две чудно пахнущих булочки с рыбой. Я собирался съесть их завтра утром, чтобы были силы на новые свершения. Если кому-то из торговок, пахнущих сладостями, понадобится помощь, я буду тут как тут. И конечно, они поделятся со мной чем-нибудь взамен.

На удивление легко я нашёл свой ночлег и обнаружил его, к великому счастью, совсем не тронутым. Не без труда я поднял доску и опёр её на стену, что ощутимо прибавило мне чувства защищённости. В тряпку я решил закутаться сам, пока погода позволяет мне спать без надёжной крыши. Булочки я вытащил и сунул под фанеру возле своей подушки, в самое защищённое место.

Я даже успел попасть сюда к самому закату, чтобы попрощаться с солнцем. Мне казалось, что мама с папой тоже видят сейчас это огненно-рыжее небо и через него передают мне пожелание добрых снов. Так засыпать мне понравилось гораздо больше, чем в первую ночь здесь.

На следующий день удача всё так же сопровождала меня. Проснувшись практически с рассветом, я позавтракал булочками и отправился по уже знакомой дороге на рынок. По дороге я едва не столкнулся нос к носу с Рике, самым крупным из шайки Ману. Он шёл один, пиная все камешки и стекляшки, которые попадались ему под ноги. Едва учуяв его тяжёлый запах, я поспешил спрятаться и тем самым спасся от нежелательной встречи. Вновь почувствовав его, я так и не смог понять, что он означает. Запах не был похож ни на что, с чем я был знаком. На секунду мне даже почудилось, что именно так пахнет злость.

Очутившись в нужном районе, я сразу направился туда, где последний раз видел Урсулу. Я решил пойти к рынку именно по тому пути, по которому вчера улепётывал от лысого торговца, потому что надеялся встретить там её. Однако нигде не мелькала её пёстрая водолазка, и смешных хвостиков видно не было. Прежде чем оставить идею о поиске девочки, я попытался уловить в воздухе её запах, но только запутался ещё больше.

Сегодня жара чуть спала, а поэтому на рынке людей было куда больше, чем вчера. Шум голосов, смеха и звенящей посуды, подхватываемый дуновениями ветра, словно становился весёлой музыкой.

Не успел я добраться до ларька с ягодами и лимонами, где уже не развевался грязно-жёлтый флаг, как меня остановили. Я вздрогнул, когда кто-то положил мне руку на плечо.

– Малец! Это ж ты вчера Щепку спас? – улыбалось мне бородатое лицо, испещрённое морщинами.

– Кого? – вытаращился я.

– Старуху Гомес же, Щепку!

Я растерялся и не сообразил, как ответить, но невысокого широкоплечего мужчину это никак не смутило.

– Хорош, благородно! – он похлопал меня по спине, чуть не сбив своей мощной лапой с ног.

Он повёл меня вперёд, неустанно болтая о вчерашнем дне. Рассказывал, как видел кренящиеся столбы, испуганную хозяйку, в тот момент поседевшую ещё больше. Затем он говорил, как сразу заметил на рынке меня, слоняющегося взад-вперёд между прилавков, и «допёр», что я «толковый». Из его скорых и местами невнятных речей я понял, что ему от меня что-то нужно. Когда я слишком устал от того, что он всё ходит вокруг да около, напрямую предложил свою помощь.

– Как благородно! – воскликнул он далеко не в первый раз. – Ну раз спросил, пойдём, вот уже и моя лавка.

Словно дожидаясь только моей инициативы, он тут же затолкнул меня за свою палатку. Из товара у него была только обувь, что меня даже расстроило. Мы оказались на островке, как будто заднем дворе для нескольких прилавков. Тут грудами лежали доски, пакеты, видимо, служившие своеобразным складом для торговли. Столько места, а кругом одни башмаки и мешки!

Заданием, которое хотел дать мне бородач, оказалась незамысловатая, но тяжёлая физически работа. Я, казалось, целую бесконечность таскал на себе мешки, помогал ставить и собирать палатки для друзей этого торговца. Пару раз даже приходилось бежать в другой конец рынка с посланием для того или иного лавочника. Прерывался я только тогда, когда силы совсем иссякали, просил чего угодно съестного. Бородач нехотя давал мне плошку с водой и заветренные бутерброды с томатами.

– Сегодня всё, малец. Домой иди.

Тело ликовало, и мне пришлось приложить большие усилия, чтобы не свалиться на землю прямо там, где я и стоял. Попросил обуви.

– Лишнего нет, – сухо ответил мне бородач. – Вон там поковыряйся.

Он указал мне на кучку лохмотьев, которые я сам пару часов назад собирал по всему двору. Я уже знал, что там нет ничего, в чем дыры не превышали бы размеров моей ладони. Однако проведя возле этой стопки еще какое-то время, я всё-таки вытянул оттуда большую тёплую толстовку с капюшоном неопределимого от грязи тёмного цвета.

Закат сегодня был розовым. Я перенёс строительство своей тканевой крыши ещё на один день. Спал в кофте, пахнущей песком, для мягкости накинув на голову капюшон.

Подземный щенок

Я повадился ходить на рынок каждый день. Исполнял мелкие поручения и оказывал любую посильную помощь всем, кто в ней нуждался. Получал за это в основном еду и чем больше работал, тем сытнее ел. Этих харчей мне вполне хватало, чтобы жить. Иногда женщины пускали меня в свои уютные палатки, хвалили за труд и угощали сладостями. На кражу я всё не решался, хоть от работы и скудного питания и похудел очень быстро. Мне казалось это слишком нечестным и подлым, воровать у людей то, что можешь заслужить. Некоторым продавцам было легче дать мне немного денег, и тогда я, конечно, бежал покупать у их коллег всё ту же еду.

Когда меня обеспечивали одним трудоёмким занятием на весь день, я обычно считал справедливым попросить взамен что-то кроме молока и куска картофельной тортильи. Так я обзаводился необходимыми материалами, чтобы возвести настоящий шалаш, который теперь выдерживал и дождь, и сильный ветер. У меня появилась подушка, мягче и удобнее того куска дивана, на котором я спал до этого. Также в укромном уголке возле неё стояла коробочка, куда я складывал малую часть полученных монеток. Угощения, которые я частенько пихал в карманы про запас, хранились в том же углу. Я бережно клал еду в пакет, который, в свою очередь, по совету торговок, заворачивал в фольгу. В случаи особенного холода по ночам мне теперь было во что одеться, а в качестве защиты от палящего солнца я носил белую панамку с широкими полями.

Моим вознаграждением временами становились книги. Однажды заметив, с каким интересом я вглядываюсь в любого рода надписи, женщины стали предлагать мне журналы, газеты и даже целые тома. Я полюбил читать ещё сильнее, чем прежде. Проглатывал газеты за перекусом вместе с пищей и тут же возвращал их владельцам. Очень часто мне приходилось спрашивать у взрослых, что значит то или иное слово, но даже после долгих объяснений я благополучно всё забывал и постоянно путался в терминах. Особенно увлекали меня журналы с пёстрыми картинками и научными фактами. Такие я забирал в свой шалаш и изучал особенно тщательно и долго. Книги у меня тоже задерживались. «Маленького принца», например, я выпросил в личное пользование, чтобы перечитать его ещё не один раз, хоть и был знаком со сказкой со времён приюта.

Несмотря на то, что никто из подкармливающих меня торговцев и торговок не хотел приютить меня, многие всё же относились с заботой. Самой доброй и отзывчивой я считал ту самую Марию Гомес, которую все вокруг называли Щепкой. Однажды я, таская для неё коробки с лимонами, так и спросил:

– Почему Вас Щепкой зовут?

Она по-доброму рассмеялась мне в ответ.

– Муж мой торговал, было дело.

– Чем, щепками? – я снова вызвал у неё смех.

– Да нет же, мастерил из дерева всякое, столярничал, пока мог. Сейчас-то времена не те, деньги и не вижу вовсе.

– А где он сейчас?

– Ясно где, в руках у Господа.

Я тогда понимающе ей кивнул и больше ни о чём не расспрашивал. Моя семья тоже была «в руках у Господа». Никак иначе я об этом не думал.

Частенько мне приходилось работать и у низкорослого бородача, продающего обувку. Имя ему было Годо́й, однако звали его все просто Жуком. Как и большинству женщин на рынке, он мне совсем не нравился. Вечно норовил завалить изнуряющей работой, а взамен практически ничего не давал. Даже будто бы удивлялся, когда видел мой взгляд, требующий вознаграждения. Спорить с испанскими торговцами – дело гиблое, и я часто проигрывал в схватке с ним, хоть хитрые торговки и подбивали меня быть настойчивее и наглее. Жука я старался избегать.

А вот от Лысого, которого, кстати, называл так весь рынок, я бегать перестал. Иногда проходил мимо его прилавка, осторожно оглядываясь, а он либо вовсе не узнавал, либо взмахивал руками и кидал мне вслед несколько бранных слов. Я же мечтал что-нибудь у него украсть, чтобы попросту подразнить, показать, каким смелым я стал, и что он мне больше не страшен. Это станет моим последним подвигом здесь, прежде чем я выберусь и буду жить в городе.

Урсулу я не видел с нашей первой встречи, чего не скажешь о злосчастной шайке Ману. Сам Ману, Рике, тот с хитрыми глазами, и ещё несколько ребят, имена которых я не знал, попадались мне в самые неожиданные моменты. Парами, поодиночке, всей толпой. Почти всегда я заранее знал о их приближении благодаря нюху, но иногда их чумазые лица, сморщенные в диких гримасах, заставали меня врасплох. К счастью, бегал я уже намного лучше, хоть это и не всегда меня спасало. В худшие дни меня догоняли и давали пинков, кидались камнями и палками, дразнили, казалось, всеми злыми словами, которые только могли вспомнить. Дать отпор этим дикарям я по-прежнему был не в силах, зато стал куда шустрее и уворачивался уже мастерски. Мне сильно везло, что мальчишки до сих пор не додумались разыскать меня в переулке, где скрывался мой шалаш.

Времени прошло много. Так я судил по количеству вещей, которые мне удалось получить, и по ногтям на руках. Я привык к тому, что каждый день был для меня испытанием. Встречая рассвет, я каждое утро давал солнцу обещание, что мы ещё встретимся с ним на закате. И каждый вечер выполнял его. Я не считал дни, которые провёл в этом богом забытом месте, пока однажды не произошло кое-что особенное.

В тот ясный день я мало работал, много сидел у Щепки, слушая её жалобы на жизнь и сплетни её товарок. Они пили кофе, но мне не наливали. Его запах меня настораживал, но в то же время сильно притягивал, так что, пока Щепка искала, чего мне дать с собой, я отхлебнул из её чашки. Мне на язык вдруг попала кошмарная гадость. Горький и терпкий напиток совсем не оправдал моих ожиданий, я стал плеваться и морщиться. Женщины подняли меня на смех.

– Мал ещё, куда лезешь! – воскликнула вошедшая Щепка.

Я виновато опустил глаза. «Теперь точно ничего не даст», – подумал я.

– Ладно, воришка, – она быстро смягчилась. – На вот, доесть нужно. А то ещё денёк и пропадут.

Щепка протягивала мне два свёртка размером с её ладонь.

– Чего это? – спросил я на всякий случай, уже рассовывая их по карманам.

– Эмпанадас. С курицей.

Я просиял и от восторга не знал, куда себя деть. Эти её пирожки были самым лучшим из того, что можно было выпросить у всего рынка. Не забыв поблагодарить её, я поспешил добраться до своего убежища. Оглядываясь, я приподнимал нос, пробуя воздух. Особенно осторожно я крался, придерживая свёртки в карманах, чтобы ни за что не наткнуться на Ману. Если бы я его встретил, а ещё хуже, если бы не смог убежать, то одними издёвками мне бы было ни за что не отделаться. Эта встреча грозила мне потерей драгоценной пищи.

Вдруг тяжёлая резкая вонь чуть не сбила меня с ног, ударив из-за угла. Я обмер. Запах доносился прямиком из моего убежища, словно там сидело что-то чудовищное. Когда я робко высунул голову из-за стены, оно топталось чёрными лохматыми лапами по моей постели. Шерсть чудовища серо-бурыми клоками торчала в разные стороны, его бездонные смоляные глаза уставились прямо на меня. Оно прекратило топтаться и уселось, с интересом вытянув мокрый нос вперёд. «Собака!» – догадался я, прежде чем мой взволнованный разум успел превратить то, что я увидел, в настоящего монстра.

К удивлению, это была моя первая встреча с собакой с тех пор, как я обрёл нюх. Никогда бы не подумал, что они так плохо пахнут! Кошек я видел здесь целую тучу, но они источали не такую сильную вонь. Может, этот пёс в чем-то измазался или съел что-то отвратительное?

Собака таращилась на меня, не моргая. Я чувствовал от неё угрозу, но ещё и волнение. Выходит, мы боялись друг друга одинаково, и готовы были защищаться, но нападать первым не хотел никто из нас. Я протянул ладони и попытался мягко шагнуть вперёд, но из-за дрожи в теле шаг вышел резкий и звучный. Совсем недавно я выклянчил-таки у Жука пару приличных башмаков и совсем ещё не привык к тяжести подошвы, отчего иногда топал куда громче, чем нужно. Пёс весь напрягся и привстал, прижав к голове уши. Ещё до того, как он успел впервые на меня оскалиться, я присел, подняв локти так, чтобы кисти защищали лицо, но рычания не последовало. Вместо этого пёс слабо завилял хвостом и потянулся носом ко мне, не решаясь выйти из-за фанеры.

– Точно, – выдохнул я обречённо.

Сунул руки в карманы. Нащупал еле тёплые свёртки, вытащил левый, с силой бросил его вперёд. Пирожок покатился по земле, вылетев из газетной бумаги. Я не сводил глаз с собаки. Она поднялась, принюхалась и через секунду бросилась на мою эмпанаду с курицей. Мгновенно среагировав, я поспешно вытащил второй свёрток, избавился от бумаги и стал быстро кусать, практически не жуя. С исчезающими у меня во рту кусками еды менее опасным для меня становилось голодное животное напротив. Оно отняло бы у меня оставшееся, не съешь я его сейчас. Наверное, стоило всё-таки прикончить пирожки ещё по дороге сюда, но я ничего не мог поделать со своей тягой к запасанию. Этот визит будет мне уроком.

– Что, вкусно? – мне пришлось отдать псу остатки второго пирога.

Он радостно слопал то, что я не успел доесть, облизал мне ладони, обнюхал всего с ног до головы и завилял хвостом куда активнее.

– Конечно, кроме Щепки такие никто не делает.

Я вздохнул и поплёлся к своему лежбищу. Собака навела тут полный беспорядок, но всё самое ценное, надёжно упрятанное в угол, осталось нетронутым. Хотя журнал, который я по неосторожности оставил прямо на одеяле, был весь смят и истоптан. К тому же, теперь моя и так не благоухающая постель была насквозь пропитана чудовищным запахом собаки. Я уселся спиной к стене, перебирая в руках скомканные страницы журнала, ожидая, что собака уйдёт на поиск еды в другое месте и оставит меня в покое.

Серо-бурое облако шерсти и грязи обнюхало все углы, но уходить не спешило, а вместо этого вновь подошло к моему шалашу.

– Нет ничего, уходи, – я пытался звучать серьёзно, но голос мой неуверенно дрогнул.

Конечно, пёс таких размеров мог загрызть меня без особых усилий, поэтому я и не решался прогонять его. До большой, неумело заточенной палки, предназначенной для починки шалаша и, на крайний случай, для защиты, добраться я бы, наверное, не успел, да и какой от неё толк? Я даже не знал, смогу ли ударить пса. Оставалось только ждать. Радовало то, что смердящей злости от животного я не ощущал. Наоборот, его запах будто сближал нас. Принюхиваясь, я постепенно понимал, где оно бывало, что ело, где спало.

– Ай! – собака залезла под мой навес, прошлась тяжёлыми лапами по моим коленям и бесцеремонно улеглась на моём жёлтом одеяле.

От неё пахло древесиной. Ха, тоже щепки?

– Тебе стоило найти свой дом, а не врываться в чужие.

Я положил ладонь на шерстяной собачий бок. Пёс буркнул, но позволил мне его погладить.

До самой темноты я бережно разворачивал скомканные страницы журнала, стараясь привести его в лучшее состояние, пытался укрепить свой тайник, укладывая его досочками и обматывая эту конструкцию в тряпьё. Собака иногда переворачивалась во сне, временами просыпалась и, как будто спрашивая что-то, тянулась ко мне носом. Кажется, животное мне быстро доверилось.

Уснул я уже от бессилия, полулёжа, сжавшись калачиком. Большое и тёплое тело пса занимало почти половину моего спального места, кроме того, если я касался его ногами, пёс тихонько, но недовольно рычал. Мысль о том, что дикая собака не стала бы спать в ногах у человека, ко мне пришла только утром. Проснулся же я один. Вылез из шалаша, щурясь от солнца, оглядел углы. Пса нигде не оказалось, и я выдохнул с облегчением. Может, ушёл к хозяевам? Зверь сгрыз мой сегодняшний завтрак ещё вчера, значит, нужно скорее приступать к работе.

Пятнышки

– Больше не дам, – состроил недовольную рожу лысеющий старик.

– Да ты что! Я за такие копейки даже не закупаю! – возмутился круглый торгаш с вечно красными щеками.

– У тебя товар выглядит, как будто ты его и не закупаешь, а из компостной кучи достаешь, хоть бы протёр!

– Ты бери давай за двести и вали, не привлекай мух зазря, седая твоя башка!

Приглушённые жарой и ворчанием рынка крики больше не тревожили мою сонную голову. Наоборот, постоянная ругань этих двух старикашек заменяла мне радио. Практически каждый день один из них пытался сбить цену за очередную бестолковщину, которую продавал второй. Ругались они так громко, что слышно их было практически из любой точки рынка, так что казалось, будто бы их брань останется у меня в голове, куда бы я ни пошёл. Многих на рынке они раздражали, кто-то даже тщетно пытался унять их спор, но затихали старики только на время. Характерного запаха злости, однако, я от них не ощущал.

– Не лезь к ним, пусть собачатся, – сказала мне однажды Щепка.

– Как бы у них до драки не дошло, – отвечал я, опасаясь любых конфликтов, даже чужих и незначительных.

Щепка рассмеялась.

– Эти-то? И подерутся? Не смеши мои кости. У них любовь-то друг к другу покрепче будет, чем во многих браках!

– Как это?

– Эти старые пердуны всю жизнь дружат и помирать пойдут вместе. А крик разводят просто потому, что по-другому не умеют.

– Выходит, дружба у них такая…– задумался я. – А как тогда они по-настоящему ссорятся?

– Чёрт их разберёшь, – Щепка пожала плечами. – На то они и ворчливые старики.

Да уж. Ворчат хоть куда. Отец так ворчал, когда по радио рассказывали новости. Ругался он правда в пустоту, записанный голос ведущего в ответ ему не дерзил. Может, папе бы понравилось иметь собеседника для перебранок.

Я опёрся щекой на ладонь, локтем на согнутую коленку, и прикрыл глаза. Клонило в сон неумолимо, и даже будучи так близко к «друзьям», я кимарил, пригретый солнышком, пока меня не будил резкий вскрик или другой внезапный шум. Здесь, под прилавком Щепки, я чувствовал себя наиболее комфортно и защищённо. Настолько привык к ней и её подругам-торговкам, лавки которых были рядом, что дремать тут мне было куда приятнее, чем в своём шалаше. Женщины на рынке хоть и не предлагали мне ночлег, но я нравился им, и мне казалось, что рядом с ними безопасно. И голод уже не так пугал меня, и мысли о маме не донимали так сильно, как когда я был один. Проваливаясь в сон, я вспоминал о своём недавнем госте, пытался придумать, как обезопасить от таких ситуаций своё убежище, пока мысли не начали сливаться в один неясный ком.

Вдруг меня ошарашило жутким грохотом. Я вскочил, как подорванный, напрочь забыв о собаке. Кто-то абсолютно неуклюжий и неповоротливый снёс поддоны с жестяными банками, которые я так старательно складывал на протяжении, наверное, целого часа. Неизвестный быстро скрылся, так что я даже приблизительно не мог узнать, кто это сделал. У меня жутко колотилось сердце от неожиданного пробуждения, а от вида разбросанных по всему рынку банок у меня и вовсе заболела голова, так что я еле сдержался, чтобы со злости не пнуть поддон вдогонку. На шум вышла Щепка, оглядела эту печальную картину с безучастным лицом, затем заметила мою кислую мину и сочувственно сдвинула брови.

– Я соберу, – вздохнул я.

Она покачала головой и ушла, видимо, решив не мешать мне делать свою работу. В такие моменты Щепка, как и другие торгаши, скорее изображала сочувствие, чем действительно его проявляла. Я чётко чуял эту её холодность, и мне от этого запаха становилось не по себе, мурашки пробегали по рукам. Я, бывало, ранился, сажал занозы, падал, а она интересовалась лишь, смогу ли я продолжать работу. Единственное, что было важно – это закончить дело. Я не обижался на эту требовательность. Слишком сильно и прямо от этой халтуры зависела моя жизнь.

Банки понемногу растаскивал ветер. Я пробежался по двору, согнав их ногами в одну кучу, растащил поддоны так, чтобы удобно было набивать их пустыми жестянками. А как только присел, потянувшись за первой банкой, почувствовал запах, не характерный для этого района рынка. Запах был мимолётный, и у меня не вышло точно его определить. Однако это, возможно, была зацепка для поисков виновника этого беспорядка. Собирая несчастные банки заново, я всё больше убеждался в том, что должен найти этого человека. Когда работа была завершена, я не без труда составил поддоны друг на друга и выпрямился, с хрустом размяв спину и шею. Взглянул на опускающееся к горизонту солнце и протяжно зевнул.

Я появился за лавкой, где Щепка болтала с другими торговками, как призрак, и одним только измождённым выражением лица потребовал награду. Женщины наигранно заворковали надо мной, некоторые даже позвали завтра к себе на обед. Конечно, не за так. Щепка завернула мне что-то уже холодное и слабо пахнущее пищей с собой, и я поплёлся обратно. Как можно аккуратнее я прошёл мимо поддонов и повернул в сторону, противоположную обычному моему направлению.

Вспомнить запах преступника у меня не получалось, но я был уверен, что пойму, если снова его почувствую. В пути я надеялся придумать, что буду делать, если найду его. Мне, скорее, хотелось просто узнать, как у кого-то вышло снести такую громоздкую постройку, чем действительно наказать виновника. Мои скитания заводили меня всё дальше от шалаша, но я так и не находил ничего, напоминающего злоумышленника. Внезапно для себя я почувствовал совсем другой знакомый аромат. Пахло странной, но необыкновенно ловкой девчонкой с лохматыми хвостиками и родинкой под глазом. Я моментально подорвался и побежал в сторону, откуда исходил запах, лишь по дороге заметив, что несусь прямо к лавке Лысого.

Буквально за несколько метров до опасности я, придя в себя, притормозил и спрятался за ближайшую брезентовую палатку. За прилавком Лысого не было ни Урсулы, ни его самого, но именно оттуда исходили запахи их обоих. Видимо, они были за самой палаткой. Что Урсула делала рядом с этим безобразным торгашом? Может, я ошибся? Я стал аккуратно пробираться ближе, готовый, в случае чего, дать дёру, подлез к самому прилавку, весь трясясь от напряжения и волнения. В голове промелькнула мысль о краже еды, но я отмахнулся от неё, как от назойливого насекомого. Урчащий живот не беспокоил меня так же сильно, как запах Урсулы, какой-то тревожный и настораживающий. Он жутко меня интересовал, но также порождал во мне целую кучу вопросов. Неужели все эти новые запахи – это чужие чувства?

Из-за волнения все мои движения становились дёргаными и корявыми, но, тем не менее, подкрасться незамеченным к лавке Лысого мне удалось. Я аккуратно заглянул за заднюю часть прилавка, когда услышал голоса. Они с Урсулой стояли чуть поодаль.

Я увидел огромную, лоснящуюся от пота спину Лысого, размахивающего своими массивными лапами. Он был похож на здоровенного краба с поднятыми клешнями. Интересно даже, на что способны руки такого размера. Урсулу я видел совсем плохо, её почти целиком заслонял великан. Лысый отчитывал её за что-то, по его мнению, «из ряда вон» и «ещё хуже, чем в прошлый раз». Он много её оскорблял, с пеной у рта убеждал в том, какая она никчёмная и бестолковая. Урсула по большей части молчала, но только от того, что Лысый не давал ей и слова вставить. Но я понимал всё, что ей хотелось сказать. Она пыталась возражать, защищаться от грубых слов, оправдываться, но даже то, что ей удавалось высказать, тут же становилось перевёрнутым и обращённым против неё. Я чувствовал её гнев и обиду как свои собственные, но всё же не до конца понимал, почему она не убежит, не перестанет выслушивать гадости от какого-то толстяка-торговца?

Мне пришло в голову, что нужно как-нибудь отвлечь Лысого. Так у Урсулы наверняка появится шанс удрать. Вооружившись камнем, я прополз за самой его спиной, нервно подрагивая. Прямо за небольшим двориком, где были только мы втроём, начинались ветхие на вид постройки. Мой глаз сразу лёг на примыкающую стену одной из них. Можно было бы забраться в крохотную щель между стенами, а оттуда, подгадав момент, сорваться и побежать в лабиринт из несуразных зданий. Только бы отвлечь Лысого, не показываясь ему!

Я проскочил через двор, едва не выдав себя шорохом путающихся в песке ног. Может, Урсула уже заметила меня и только ждала, пока я наконец сделаю что-нибудь? На это я и надеялся, рассчитывая, что она не позволит толстяку внезапно оглянуться, например.

Когда Лысый замахнулся на Урсулу, я был готов и не мог ждать ни секунды. Метя точно в его прилавок, я швырнул камень, что было силы. И попал! Снёс ему крайнюю коробку с бананами, которые, будто следуя моему плану, глухими ударами рассыпались по земле. Лысый мгновенно озверел ещё больше. Он покраснел от злости даже самой своей лысиной, глядя на беспорядок, что я учинил. Урсула вообще перестала его интересовать.

– Кто это сделал?! – остервенело заорал он, туда-сюда вертя головой с надутыми ноздрями, из которых будто шёл пар.

Я втиснулся в свой уголок так сильно, как только мог, затаив дыхание. Ищущие глаза на бордовом лице Лысого пару раз проскользнули мимо меня, заставив напрячься и вовсе перестать дышать, но он меня не заметил. Наоборот, полностью повёлся на мою уловку и вышел за прилавок, разводя балаган и крик там. Радостный, я высунул нос из тени и замахал рукой Урсуле. Она и с места не сдвинулась, всё ворчала себе что-то под нос.

– Эй! Это я! – вполголоса позвал её я, боясь быть услышанным лишними людьми.

Она посмотрела на меня строго, сощурилась и наклонила голову вбок. Я движением головы позвал её за собой, намекая на переулок. Время уходило, я нервничал с каждой секундой всё сильнее, а почему-то Урсула медлила. Наконец, увидев мою обеспокоенность ситуацией, она вздохнула и нехотя зашагала в мою сторону. Как только она приблизилась ко мне на достаточное расстояние, я вылез, схватил её за руку и потянул за собой.

– Почему сама не побежала? – запыхавшись, спросил я.

Мы пробежали достаточное расстояние, чтобы Лысый при всём желании не мог нас догнать, и теперь просто брели по запутанным узким улицам. Иногда поднимался ветер и сквозняком осыпал нас песчаной волной.

– Когда бегаю, он ещё больше бесится, – она пнула камушек, и он покатился вперёд, весело стуча по земле. – Всё равно придётся вернуться.

– Зачем? – озадачился я сперва, но потом понял. – Погоди, он что, твой…

– Ага. Отец, – она понуро опустила голову.

Я почуял от неё легкую кислоту стыда.

– Извини, – мне пришлось прибавить шаг, так как Урсула вдруг ускорилась. – Я не знал.

– Вот и хорошо, – она на секунду заглянула мне в глаза. – Пусть никто не знает. Разболтаешь кому-то из мальчишек – убью.

– Кому например?

– Не знаю. Ману, Гилю, ещё кому-нибудь.

– Ману меня ненавидит, – усмехнулся я. – Ему точно не скажу.

– Правда? – она вмиг повеселела и легко толкнула меня в плечо, – Что ты ему сделал?

– Не знаю, – растерялся я. – Ничего.

– Да ну? Тогда сделай! Чтобы ему было, за что цепляться.

Я кривовато ей улыбнулся и промолчал.

Мы всё бродили, болтая о Ману и его компании. Урсулу особенно веселило обсуждать Рике, который, по её рассказам, не мог даже определить, где лево, а где право. А когда я рассказал, как Рике однажды у меня на глазах споткнулся о собственный башмак, а своей массой повалил ещё и Ману, она хохотала так, что птицы вокруг нас в страхе разлетались в стороны.

В конце концов, я выбился из сил и стал идти гораздо медленнее, почти тащился за Урсулой. Она быстро это заметила.

– Эй, ну ты совсем как слизень! – покачала она головой, вынужденная в очередной раз обернуться на меня.

Только я хотел возразить, как она стала быстро оглядываться, запрокидывая наверх голову.

– Смотри, – она указала на крышу сарая, стоящего неподалёку. – Полезли, посидим.

– На крыше? – удивился я.

Урсула посмотрела на меня с непониманием, будто даже с презрением, и молча пошла к сараю. Я поплёлся за ней. Никогда ещё не видел, чтобы так ловко взбирались по стенам, вообще не пригодным для лазания. Урсула взобралась на крышу легко, как взлетела, и я, стараясь повторять движения за ней, вскарабкался туда с огромным трудом, едва избежав падения.

– Как ты это… – весь красный, я подполз к ней.

Я был возмущён, что оказался настолько плох физически, что не поспевал за Урсулой, но в то же время был просто потрясён её способностями.

– Ну ты и неженка, – хихикнула она.

Девчонка с лохматыми хвостиками села на самый край крыши, свесив ноги. Солнце опускалось к земле, как сдувающийся воздушный шарик. Сегодня оно красило закат в розовый цвет с необычным сиреневым оттенком. Можно было почувствовать аромат этого неба, таким близким и приятным оно было. Лучи оседали на смуглом лице Урсулы, нежно подсвечивая её гладкую кожу.

Она закрыла глаза, наслаждаясь свежим, свободным от пыли вечерним воздухом, и слабо улыбнулась.

Я аккуратно подсел ближе, наверное, кошмарно пялясь. Ведь совсем недавно она бегала, кричала, хохотала, взбиралась на крышу разваливающегося сарая, а теперь вдруг замерла и стала такой спокойной и безмятежной, что я попросту не мог отвести от неё глаз. Не думал, что она так может.

– Так ты чей? – тихо произнесла она.

Поначалу я даже не узнал её голос, так сильно она для меня изменилась.

– И ты туда же, – грустно вздохнул я. – Тоже бить будешь?

Мне стало горько от этого вопроса. И печалил меня не тот единственно правдивый ответ, который я не хотел озвучивать, а скорее сам факт того, что моё происхождение почему-то влияло на то, как ко мне будут относиться.

– Бить не буду. Наверное, щепкин? На рынке все так говорят. Я её плохо знаю, обычная тётка, как по мне.

– Ману до сих пор думает, что я Кастильо, – усмехнулся я. – А я не знаю даже, кто это.

Урсула засмеялась. В такой же манере, как хохотала раньше, только тише и нежнее.

– Да ну, – фыркнула она. – Кастильо – дурачьё. Ещё и хромой.

– И с бородавкой, – добавил я. – На носу.

– На хромого ты и правда похож, когда бегаешь.

Мы снова засмеялись.

– А имя-то чего у тебя такое странное? Не Хуан, а как-то… Я даже не запомнила, – она рассуждала вслух, будто разговаривая не со мной.

Я не стал её перебивать, захотел послушать, каких смешных имён она придумает, пока будет вспоминать. Она перебирала разные буквы, будто пробуя их на вкус, но к истине так и не подобралась.

– Джей! – воскликнула она наконец, заставив меня буквально подавиться от смеха. – Что, нет?

Я не хотел забирать у неё победу, поэтому одобрительно закивал, и лишь через какое-то время сказал, будто бы между делом:

– На самом деле, я Жан.

– Ну и что это за имя? – она словно была им недовольна. – Оно не испанское, да? Как твои родители вообще его придумали?

Этот вопрос загнал меня в тупик. О своём имени я знал немного. Придумывать приютским детям имена приходилось, если они попадали туда совсем маленькими, до того, как начинали говорить. Однако даже малышей иногда оставляли нам с записанным на листке именем. Так было со мной. Мама не любила об этом говорить, но рассказывала, как её удивило иностранное имя в записке. Наверняка люди, которые подбросили меня ей, были французами или просто невозможными чудаками.

О своей прошлой жизни с ними я не знал ничего. Лишь попавшим в приют младенцами так везло, как мне. Мы не помнили своих настоящих родителей, которые либо умерли, либо бросили нас малышами на произвол судьбы. Не помнить – значит быть благословлённым. Для помнящих прошлую жизнь приют становился новым, «правильным» домом, где любят и берегут. Что до таких, как я, этот дом у нас был первым и единственным.

Невольно я вспомнил свою первую встречу с Авелем. Он появился в приюте, когда мне было пять или шесть. Весь дом тогда стоял на ушах. Мы никогда раньше не видели настолько измученного ребёнка. Авель, как он сам рассказывал, сбежал от своих родителей, слонялся по городу несколько дней и очень удачно нашёл нас. Он был весь в синяках и гематомах, грязный с ног до головы, волосы торчали иголками в разные стороны. Я, наверное, никогда не смогу забыть этот образ чумазого, никому не доверяющего волчонка. Отец говорил, что у таких, как Авель, в глазах читается такой безумный страх, какой бывает только у загнанного животного. Тогда я ещё не мог понять, что это значит.

Когда Авель начал привыкать к новому дому, то всё чаще стал говорить со мной: мы были почти ровесниками, да и кровати наши стояли рядом. О настоящих родителях он говорить не любил, начинал злиться, если кто-то по неосторожности затрагивал эту тему, но кое-что я всё равно узнал. Он, бывало, рассказывая о своих прежних приключениях и выходках, добавлял «хорошо, что мамка не узнала» или «ну и отлупили меня тогда». Сам он не придавал этому значения, но для меня даже такие фразы были дикостью. Позже я стал замечать на его спине и руках круглые пятнышки, шрамы. У самого Авеля я спрашивать побоялся, поэтому донимал маму. Она ничего не отвечала, только вздыхала и морщилась сочувственно, как от боли.

– А хромого Кастильо как зовут? – вдруг спросил я у Урсулы, чем совершенно сбил её с толку.

– Э-э-э… Не знаю.

– Ну вот, – фыркнул я. – А ещё про меня что-то говоришь.

Она стала в шутку возмущаться и даже пихнула меня в плечо. Я в ответ ткнул её пальцем в бок. Она завопила и тут же, в качестве мести, начала меня щекотать. Эта наша «драка» сопровождалась её звонким хохотом и моим беззвучным, задыхающимся от щекотки смехом. Я изо всех сил пытался защититься от её атак, но смех сильно мешал мне двигаться.

– Стой, стой! – вскрикнул я.

Урсула правда остановилась. Я и не думал, что это сработает.

– Чувствуешь? – я принюхался.

– Хорошая уловка, – она скорчила недовольную гримасу.

– Да нет же, честно! Пахнет же…

– Чем? – я вскочил на ноги, а она медленно поднялась вслед за мной.

Я выпучил глаза и стал крутить головой, выискивая взглядом источник запаха.

– Собакой, – произнёс я в ту же секунду, как заметил несущегося по улицам-тропинкам лохматого серого пса.

Маленький принц

Зверь бежал со всех ног, поднимая пыль большим столпом. От него шёл тяжёлый, едкий запах такой силы, что мне жгло нос. Животное было напугано и бежало от опасности.

– Вон, видишь? – вскрикнул я, изумленный и взволнованный.

Похожий запах я уже ощущал раньше, когда впервые встретился здесь с собакой. Хотя…

– Ну собака и собака, – безучастно ответила Урсула, усаживаясь обратно. – Она тут часто бегает.

– Я знаю эту собаку, – выговорил я.

Урсула скучающе болтала ногами, перевязывая свои хвостики. Я не мог найти себе места.

– Кто её хозяин? – всё не унимался я, пока пёс бежал выше по улицам, ближе к нам.

– Отстань ты! Это обычная дворняжка, – грубо бросила она.

Урсула не придавала этому значения, не понимала, что происходит, но я чётко чувствовал: зверь нуждается в помощи. Я не мог даже объяснить толком, в чём дело, пока не почуял ещё несколько знакомых запахов. Очень скоро послышались дикие вопли от их источников.

– Быстрее, ну, уйдёт!

– Кидай, кидай!

Мальчишки бежали, подпрыгивая, вооружённые палками и камнями, толкались и врезались друг в друга, вопя и хохоча. Я похолодел.

– Урсула, – тихонько позвал я, присев на корточки.

Она не ответила.

– Урсула!

– Ну что?

Я помолчал, желая лишний раз убедиться в том, что собирался сказать.

– Они собаку гонят.

Дикие крики стали гораздо громче, а злые, режущие запахи уже было невозможно ни с чем спутать: бешеная шайка пронеслась совсем недалеко от нас. Ману бежал впереди и так скалился, что это никак нельзя было назвать просто довольной улыбкой. Он улыбался жестоко, зло хмуря брови. Не только мой нос это чувствовал. По одному виду Ману можно было заметить, что он слишком кровожадный для ребёнка.

Сразу за Ману вприпрыжку нёсся хитроглазый мальчишка, имя которого я так ни разу и не слышал. Он сильно отличался от остальных: у него в руках не было камней или палок, он нёс только рваный футбольный мяч, иногда бросая его на землю, чтобы поймать, когда тот отскочит. Как я заметил, хитроглазый всегда или почти всегда вёл себя скромнее всех из компании, редко участвовал в драках. Тем не менее, он оставался одним из них, вечно таскался за Ману и поддакивал ему. Встретить его одного было в той же мере опасно, как наткнуться на всю толпу сразу, потому что этот стукач тут же звал Ману и остальных.

За хитроглазым и Ману бежали ещё двое мальчишек и Рике. Самый крупный, неповоротливый и неуклюжий, Рике ковылял, размахивая руками так сильно, что разгонял пыль ещё больше, чем пёс. Будучи большим и, по смешному совпадению, кошмарно глупым, Рике становился объектом насмешек даже среди своих. Остальные обожали над ним глумиться, а тот, хоть и мог дать им отпор, попросту не делал этого. Возможно, его пугал авторитет Ману, или то, что без них он останется один. Однако несмотря на свои особенности, по озлобленности Рике нисколько не уступал Ману и другим мальчишкам в их компании.

Урсула встрепенулась, только услышав шайку. Она подобрала ноги и чуть отползла от края крыши. Её запах поменялся на какой-то неудобный, щиплющий нос, как пузырьки минералки. Она что, стеснялась, что её увидят со мной?

– Нам нужно их остановить, – произнёс я, придя в себя.

Я оглянулся на Урсулу. Она смотрела на меня как-то виновато и молчала.

– Ты же их не боишься, я знаю, – сказал я уверенно.

Чтобы удостовериться в этом ещё раз, я принюхался. Теперь я делал так довольно часто, чтобы уточнить, например, какое настроение у Щепки. Я не понимал, как это работает, но, привыкнув доверять носу, угадывал безошибочно. Урсула выглядела напуганной или встревоженной, но страха в её запахе было совсем немного. Остальное – минеральные пузырьки.

– Они же забьют его, – время уходило, и я начинал нервничать. – Пойдём!

Подождав её ответ всего мгновение, которое для меня показалось вечностью, я оглянулся и поспешил слезть с крыши тем же путём, что и залез. Получалось плохо, я цеплялся одеждой за острые углы и торчащие гвозди и приземлился плохо, ободрав локоть и чуть не подвернув ногу. Оказавшись на земле, я посмотрел наверх, но Урсулы видно не было. С комом в горле я неожиданно для себя тихонько ругнулся.

Не теряя больше ни секунды, я побежал в обход сарая, с которого только что слез, туда, куда шайка погнала собаку. В голове я пытался прокручивать разные планы действий, но ни один не заканчивался моей победой. Что я мог сделать? Победить, напугать их? Точно нет. Обхитрить? Да, но в конечном счёте они всё равно найдут меня и отомстят. Однажды Ману просто убьёт меня, как и собаку.

Я выбежал на развилку и остановился: на песке остались заметные следы нескольких пар ног, но я на всякий случай торопливо потянул носом, прежде чем свернуть в нужном направлении. Нужно было обогнать их, запетлять среди построек, а потом отделить их от собаки. Дать ей убежать, а их задержать, на сколько получится.