Читать онлайн Добро пожаловать в Хтонь

Поехали к Чехову на дачу

Нас с Лёвчиком за его дебош навсегда исключили из Люберецкого клуба ценителей высокого искусства. Я как бы ни при чем, это все мой друг, решивший кулаками доказать превосходство своих литературных предпочтений, но кто бы разбирался. Табу паровозом прицепили и мне! На фоне творческого голодания Лёвчик однажды выдал мне: «А поехали к Чехову на дачу!» А почему бы и нет? Там я никогда не был, да я, собственно, вообще нигде не был, кроме Тарханов, куда меня занесло по довольно-таки странному стечению обстоятельств. Помнится атмосфера сего места, пропитанная особой энергетикой, что не случайно, ведь частичка Лермонтова витает в воздухе. Пруды. Кирпичные дорожки. Роща. Старые дома. Сохранившийся его кабинет. Спальня. Когда-то здесь бегали маленькие ножки Мишки и хаживали отполированные сапоги Михаила Юрьевича.

После такого заряда я написал кое-что сильное. Меня даже в какой-то там список престижной премии взяли. Я особо туда не стремился, ибо отправил на шару. А что? А вдруг! И вуаля… оценили! Так что проникнуться духом Антона Павловича показалось мне вполне приемлемой авантюрой на фоне моего затянувшегося творческого кризиса из-за праздника души, вылившегося в продолжительный запой на фоне проигрышных результатов амурных войн. Женщины умели трясти мою душу так, что аж жить не хотелось. Если у брошенной дамы остались чувства, то она превратит в ад жизнь своего бывшего. Его ждут истерики, мольбы, угрозы расправы, снова мольбы, признания в любви, признания в ненависти. Люди истерят лишь для того, чтоб обратить на себя внимание. Театр одного актера будет работать до тех пор, пока зрители не догадаются, что хотел сказать автор пьесы. Можно было просто поговорить, но одни испытывают каскад проблемного эмоционала в издании звуков, другие – в приеме. Так и живем, смешивая спектакли. Театральный сезон закончился, а пустота в душе осталась, ее стоило чем-то заполнить.

Всего-то девяносто километров – и ты в Мелихово. Если, конечно, ты на машине. А один автомобиль и одни права в нашем тандеме были, правда, на двоих. Лёвка – вечный лишенец со старой вишневой «девяткой», а я пешеход, но с правами.

«Решено!» – как-то заорал я, ударив по столу так, что пустые стаканы попадали, а огуречный рассол бунтарски вырвался наружу, растекшись по старому лакированному столу, оставшемуся от бабки в наследство.

Лёвка вписал меня в страховку, я порулил по району, вспомнив, как это вообще – водить. Естественно, опозорился, заглохнув на перекрестке, за что был осужден порцией недовольных сигналов от стоящих сзади машин, но в итоге мышечная память освежилась. Руки с ногами вспомнили. В гаражах я прошел инструктаж от местных пьяных водил, а также был одарен антирадаром, регистратором и новомодным приложением, что голосом Василия Уткина вещало о направлении маршрута.

Ночью пред поездкой что-то плохо спал, потому с утра встал с таким ощущением, будто по мне танк проехал. А еще ж рулить по пробкам. Благо суббота и не все так плохо, как казалось бы на первый взгляд. Крепкий кофеек начал потихоньку разглаживать вмятины на моем невыспавшемся лице.

Несмотря на простои, Лёвкина «девятка» работала как часы.

– Ну что, в путь? – спросил у меня штурман.

– От винта! – заржал я.

– Поехали уже, Зигзаг!

– Так, прошу не командовать, тут я – капитан корабля.

– Ты летчик или моряк? Определись уже!

– Морская авиация! – заржал я и врубил первую передачу.

Мы потихонечку направились в гости к Антону Павловичу. На дачу. В Мелихово.

– А что ты ожидаешь увидеть, Виталь? Я в интернете посмотрел, там немного всего. Усадьба как усадьба. У нас под боком таких с десяток.

– Ты чего такое говоришь, Лёва? А как же дух Чехова?

– Не факт… ой не факт!

– Еще как факт. Через полтора часа мы там все и посмотрим. Может, я что-то большее получу, чем просто экскурсию.

– Например?

– Проникнусь и напишу «Вишневый сад».

– Пародию?

– Дурак ты, Лёва! Свой! И лучше будет. Вот увидишь…

– Ты хоть одну пьесу писал когда-нибудь?

– Лёва, никогда не поздно что-то начать. У хороших идей нет границ. И вообще, это ты предложил поездочку! Так что не бухти мне тут!

– Все? Прошел творческий кризис?

– Кто есть писатель, что не пишет? Он как слепец, не знающий, куда идти. Руками на ощупь ищет выход, мечется. Утерянная мысль отголосками еще блуждает по разуму. Он пытается ухватиться за нее, броситься по следу, но увы, в этой погоне не всегда стоит ждать успеха. Но если в его глазах появляется свет, Лёва, да не просто свет, а пылающий огонь, что придает ему такого пару, закачаешься, ручку больше не остановить, пока она не поставит точку. Когда портал в поток открыт, жизнь приобретает иной вкус, даже брокколи начинают отдавать чем-то непостижимым… Но сколько искать нужную дверь? Одни ищут годами и не находят, другие скачут от двери к двери. Кто-то остается в коридоре навсегда. Во тьме! Так и не обретя огня. Последних жаль, ибо, познав магию однажды, лишиться ее – боль, что может убить. Сегодня я нашел свою дверь.

– Ну-ка дыхни! Я с тобой синим никуда не поеду.

– Да не пил я.

– Точно?

– Еще как точно!

– Атмосфера путешествия, Лёва! Атмосфера!

– Какая атмосфера? Мы с района даже не выехали еще!

– Люди не понимают того, что есть вещи, на которые стоит смотреть с разных сторон.

– Тормози, Сократ, вон палкой тебе машут!

– Давай уедем, типа не видели!

– Ага, а потом с мигалками будут догонять. Тормози! У нас все нормально.

– Как знаешь!

«Девятка» со скрипом остановилась недалече от двух милицейских мотоциклеток.

Я полез за сумкой с документами на заднем сидении, в окно уже стучал чуткий дорожный шериф. Да-да! Права. СТС. Страховка. Знаю-знаю! Не молоти! Ищу я, ищу…

Окно открылось с жутким скрипом.

– Здравствуйте!

– Документы! – сунув свою физиономию в щель открытого окна, загорланил страж правопорядка. Нос его пытался уловить алкогольные ароматы, отчего тот активно сдувал и раздувал ноздри.

– Пожалуйста-пожалуйста!

– Пили? – Он забрал документы.

– Я?

– Вы!

– Нет.

– Очки подымите!

– Пожалуйста! – я представил свои уставшие глаза для обследования.

– Точно? Может все-таки пили? – Он разглядывал документы, затем меня, затем снова документы и уже готов был отпустить нас, как подрулил его коллега, явно чем-то недовольный, сие было написано у него на лице. Судя по соответствию возраста и капитанского звания, налицо самоубийство карьерных амбиций, что вылилось в негодование на весь белый свет.

– А чего в очках, когда солнца на улице нет?

– Так не запрещено ж! – я сделал виновато-молящее лицо, но товарищ капитан принял мое непокаяние как личную обиду.

– Очки поднимите!

– Снова?

– Будете подымать сколько требуется! – рявкнул на меня дорожный служитель Фемиды.

Я поднял.

– Что с глазами?

– Я не офтальмолог.

– Что?

– Не офтальмолог, говорю! – громче повторил я.

– В смысле?

– Ну как я себе диагноз поставлю, если я – не врач.

Даже если ты выбился в люди и прокачал свой интеллект, тебе придется каждый раз спускаться до масс в своих выражениях. Бравируя умными словечками, ты скорее вызовешь смех либо подозрение в высокомерии, а такое пролетарии не любят, могут и по морде дать, по твоей зажравшейся морде, а со служителями правопорядка вообще шутки плохи, но меня уже было не остановить.

– Дерзить, значит, вздумали?

– Я?

– Вы!

– Отнюдь…

– Что?

– Отню-ю-ю-юдь! – громче повторил я.

– Вы что тут, голос на меня повышать вздумали?

– Я думал, вы – глуховат! Извините!

– Кто глуховат?

– Вы глуховат!

– Почему глуховат?

– Ну я вам говорю, а вы мне «что» да «что». Думал, не слышите. Вот и говорю громче. Забота, так сказать, о ближнем своем.

– Я не глуховат.

– Хорошо ж, когда так! – я сбавил громкость до нормальной.

– Запрещенное что-то везете?

– Кем?

У шерифа начал подергиваться глаз.

– Государством! – ответил он мне, явно сдерживаясь.

– Каким?

– Российской Федерацией.

– Спасибо.

– За что? – полицейский явно нервничал.

– За пояснение.

– Так! Выйдите из машины. И вы! – капитан ткнул пальцем в Лёвчика.

– Виталя, давай уж завязывай. Мне-то это все за что?

– Зачем? – не унимался я.

– Осмотр на предмет запрещенных веществ, колюще-режущего и огнестрельного оружия.

«Начало-о-о-о-сь! – подумал я. – Виталя, вот кто тебя за язык тянул».

– Выйдите из машины!

– Блин!

– Что?

– Говорю, спасибо! – громче повторил я.

– Вытащите все из карманов, я сверху посмотрю.

– Понятые будут? Акт?

– Это осмотр, а не досмотр! Ведется видеофиксация. – Он указал на камеру, висящую на брюхе.

– А акт?

– Какой акт?

– Осмотра!

– Будет вам акт, когда найду что-то запрещенное.

– Кем?

– Государством… вы мне тут ваньку не валяйте.

– А если не найдете? Компенсация будет за моральный вред?

– Какой еще вред?

– Моральный, говорю ж.

– То есть?

– Меня всегда потряхивает, когда вожу беседы с вами…

– А чего ж потряхивает, коль ничего при вас нету? – Он внимательно посмотрел в мои глаза. – Или все же есть?

– Да нет вроде…

– Приступим!

Со всей пролетарской ненавистью осмотрщик похлопал по моим карманам и даже наклонился к носкам. Мне стало почему-то весело. Я улыбался во все щеки. Товарища капитана злило сие еще больше. Второй страж дорог лениво досмотрел Лёвчика, они закурили, молча наблюдая за процессом…

Согласен, что паренек в спортивном костюме, едущий на старой «девятке», да еще и с невыспавшимися глазами, может быть наркоманом, но увы и ах, монсеньор, Штольман – идейный алкоголик, уж извините, не по адресу… Открыл двери. Открыл бардачок. Закрыл бардачок. Закрыл двери. Открыл багажник. Закрыл багажник. Дело дошло до барсетки. Я вытаскивал из каждого ее отсека содержимое, а там всякого хлама навалом, как у порядочной барышни в ридикюле. «А это что? А это?» – прощупывая каждый миллиметр, спрашивал меня бордовый капитан. Я отвечал весело, но спокойно. В одном из карманов таился с десяток презервативов россыпью и пропуск на работу, очень, кстати, символично.

– Это что? – страж правопорядка стал прощупывать один из продуктов компании Durex.

– Это презерватив, товарищ капитан, новый, запакованный!

Рука была убрана с такой скоростью, будто ее током прошибло. Знаете, какой самый насыщенный оттенок у красного? Киноварь. Его добывают из сульфида ртути. Такого вот цвета было лицо шерифа.

– Езжайте! – Он отдал мне документы.

– Все, да?

– Да! – уходя, сказал мне он.

– Точно?

– Точно! – заорал капитан.

– А акт?

– Какой акт?

– Осмотра!

– Не будите лихо!

– Спасибо! – крикнул я уже ему вслед.

– Ну ты, брат, даешь! – захохотал Лёвчик.

– Комплексующие люди всеми правдами и неправдами пытаются выбиться к любой форме власти, чтобы показать этому миру, как он заблуждался на их счет. На практике выходит лишь изощренная форма синдрома калитки, через которую они никого не пустят, не напомнив о том, что являются хранителями ключей, а значит, и могуществом над ситуацией. Ко всеобщему несчастью, таковых хватает во всех сферах жизни человечества. И это говорит о том, что оно обречено. Людей, что кричат о своем гордом величии, основанном ни на чем, хочется искренне пожалеть. Глупость сделала их такими. Им с этим жить и дальше, так и не познав того, что смех вокруг – над ними.

– Что-то я не заметил, как ты над ними ржал…

– Это все метафорически!

– Рули давай, философ, пока нас не загребли еще за что-нибудь!

– Так я не понял, Лёва, а чего тебя так мало шмонали?

– Да потому что я на алкоголика похож, а это не запрещено законом.

– Я вообще-то тоже.

– Все дело в лице! – Он указал на свою пропитую рожу. – Видал? А у тебя еще ничего…

– Не похож я на наркомана.

– Это не я сказал, а капитан.

– Он не говорил.

– Ну имел же в виду.

– И что?

– Ты синяки свои под глазами видел?

– Так не выспался.

– Времена нынче такие!

– А интересно, как они меня на своих мотоциклетках на освидетельствование повезли бы? Насколько я понимаю, если ты вызываешь подозрения, то на своей машине туда ехать нельзя.

– Ага, и шлемофон бы дали, и с ветерком бы довезли! – заржал Лёвчик.

– А там облом!

– Ага.

– А обратно в таких случаях довозят, не знаешь?

– Конечно, такси бизнес-класса вызывают и публично извиняются. Сам начальник ГАИ выйдет, пожмет тебе руку и пожелает хорошего дня.

– Что-то мне кажется, сударь, вы привираете.

– Вам не кажется! Ты своими вопросами самого живого в могилу сведешь! – Лёвчик рассмеялся пуще прежнего.

– Вопросы могут ранить сильнее оружия.

– Доиграешься ты, Виталя, со своим оружием. Попадешь не на того, и все – пиши пропало. Подкинут чего. Не отвертишься. А мне потом тебе сухари таскать, да? Потрясающе ты придумал.

– Цивилизация двигается вперед сумасшедшими бунтарями, готовыми выйти за рамки дозволенного обществом. Так познается совершенное мастерство. Их финалом становится историческое признание либо психиатрическая клиника. Мыслительный процесс утомляет, особенно когда ты мечешься из стороны в сторону в поиске гениальных идей. В общем, кому как повезет.

– Вот-вот.

– У Чехова есть «Палата № 6», и у меня будет.

– Будет-будет, поехали уже, Склифосовский.

Спустя два часа дорожных мытарств по подмосковным пробкам мы очутились у забора усадьбы Чехова в Мелихово. Внимание Лёвчика привлекли два толстых гуся, что мирно щипали травку у небольшой речушки рядом.

– Виталя, это знаменитые Мелиховские гуси. Я пойду их сфотографирую. Для истории.

– Лёва, это плохая идея!

– Смотри, какие они жирные. Ты ел когда-нибудь гуся?

– Жатецкого только.

– Интересно, какие они на вкус? Как курица, наверно…

– Ты их фоткать собрался или жрать?

– Т-с-с-с! – он приложил палец к губам и на цыпочках начал красться в сторону речки. Выглядело сие максимально комично, ибо Лёвчик по комплекции своей был похож на типичного вышибалу из клуба, – Сейчас такой кадр будет, хоть в National Geographic отправляй.

Люберецкий фото-ниндзя был с легкостью обнаружен Мелиховскими гусями, которые ревностно кинулись защищать свое личное пространство. Видели бы вы, как Лёвчик молниеносно передвигался в сторону машины. Я уже сидел внутри и закатывался над ним.

– Это тебе кармическая месть!

В забеге все же победил мой друг, а гуси еще минут двадцать наворачивали круги вокруг машины.

– Лёва! Мы пойдем к Чехову или тут целый день просидим?

– Ты первый выходи!

– Ага, ну конечно, ты их взбаламутил, вот и выходи!

– Давай еще посидим!

Видимо, хозяевам речного побережья охота на Лёвчика наскучила, и они удалились восвояси.

– Ну что, пошли?

– Только быстро.

– Раз, два, три! Побежали!

Два бегущих из машины в административное здание взрослых мужика знатно повеселили школоту из подъехавшего автобуса, а гуси даже не посмотрели в нашу сторону.

Я зашел в здание и направился к кассе. Из какого-то помещения мне навстречу сначала вылетела ворона, а за ней – тетка с веником. Лёва шарахнулся к стене.

– А ну кыш-кыш отсюда! – вопила она.

– Как-то это по-гоголевски! – заржал я.

– Не умничай тут! – ревностно заревела тетка.

– По-чеховски так по-чеховски!

Ворона билась об окно, пока не нашла открытую форточку.

– Разлетались тут! – воронья гончая резко остыла. – Ну бывает! – И заняла свое законное место в кассе.

– Два взрослых! – едва сдерживая смех, выдавил я из себя.

– Пожалуйста! – как ни в чем не бывало выдала кассирша, а затем наградила меня картой усадьбы, чтоб путники не заплутали.

– Лёва, пойдем просвещаться!

– Тут у птиц бешенство какое-то! Ты тоже заметил?

– Не говори-ка!

– Я вам сейчас устрою бешенство! – тетка из кассы демонстративно обозначила намерение снова взяться за свое оружие. Мы ретировались.

К великому сожалению, в Мелихово Чеховского духа я не ощутил, как бы ни старался его найти в доме, кухне, еще не расцветшем вишневом саду и в других зданиях и помещениях, где когда-то бывал великий русский драматург.

– Лёва, я ничего не чувствую!

– А ты хотел, чтобы привидение Антон Палыча к тебе явилось и нашептало пьесу?

– Чтобы создать что-то великое, надо разрушить не менее монументальное. Высвобожденный поток энергетики обречен на достойный результат. Боль рождает гениальные вещи, Лёва, сечешь?

– Ты чего это удумал?

– Да ничего, так, к слову пришлось, в Тарханах по-другому все было, там воздух как будто заряжен творчеством, а тут нет.

– Сдались они вот тебе все? Будь тем, кем хочешь казаться, не пасуй перед жизнью.

– Plaudite, acta est fabula.

– Слышь, Цезарь, давай по-русски…

– Рукоплещите, комедия окончена.

– А-а-а-а! Может, по пивку?

– Лёва, мы же приличные люди! И я за рулем!

– А я по пивку!

– На обратном пути.

– Хорошо.

– Смотри! – Лёва указал на проходившую мимо толпу школоты с экскурсоводом: как бы та ни распиналась пред отроками, из мобил они не вылезали, – Вот на кой их сюда привезли? Им же плевать!

– Во-во, а еще нас поколением пепси называли. Слепая игра сперматозоидов и яйцеклетки породила непутевых. Пропащие совсем…

– Поехали уже, Виталь! Трубы горят!

– Вообще-то я просвещаюсь, и это ты больше всех орал: «Поехали к Чехову на дачу! Поехали к Чехову на дачу!»

– Ну съездили, отметились! Все! До скорых встреч, Антон Палыч.

– Нет в тебе ничего глубокого, Лёва!

– Денег тогда в долг больше не проси.

– Да ладно-ладно, чего началось-то? Поехали.

Мечты моего товарища сбылись в продуктовом магазине соседней деревни, где он затарился несколькими полторашками Лакинского нефильтрованного. В любом человеке есть нечто, за что он готов умереть, помпезно и под истории. Для Лёвчика сиим стало пиво. Любовь и пенное. Любовь к пенному. Пенно о любви. Эта любовь была настолько крепка, что не было в мире той силы, способной разрушить ее.

– Лёва, на МКАДе нельзя останавливаться.

– Я сильный.

– Мда-а-а!

В своих суждениях о стойкости организма мой друг, конечно, преувеличивал, потому уже через час завязывал в узел свой готовый взорваться кран, а останавливаться было нельзя.

– Виталя, тормози, я больше не могу!

– Да тут осталось до дома три поворота, терпи!

– О, смотри, наш друг на мотоциклетке снова машет палкой.

Я открываю со скрипом окно, а Лёвчик пулей летит в редколесье. Страж правопорядка, забыв обо мне, помчал за преступником. Теперь он – эвентуальный наркоман. Я хохотал так, что не мог остановиться. Штраф мы все же получили, правда, за мелкое хулиганство в размере пятисот рублей, ибо мой друг не прекращал опустошать баки даже тогда, когда шериф дорог настиг его и начал читать морали о чести, достоинстве и приличии гражданского общества.

– Ну что, Лаки Лучано, поехали?

– Да я чуть не лопнул! – пробасил явно облегченным голосом Лёвчик.

– Куда в следующий раз поедем?

– К Есенину.

– Под Рязань?

– Да! Только пива побольше надо взять.

– А почему бы и нет? Просвещаться так просвещаться…

Женщина с медведем

Вы никогда не задумывались над тем, что предшествовало увиденному моменту? Когда взору предстает какая-либо эксцентричная сцена, то хочется увидеть весь спектакль, что дарует жизнь ее актерам. Что стало завязкой и кульминацией сего действа? Жизнь – это трагедия, и ты в ней не зритель, ты ее режиссер, сценарист, оператор и актер.

В чем, собственно, цимус?

Однажды на пути моей колымаги предстала некая леди. Тучная. Рыжее каре. Длинная сигаретка в зубах. Двое детей хвостом. Все бы ничего, но этот ансамбль украшал здоровенный плюшевый медведь. Розовый. Таких еще дарят ванильным сикушкам клянущиеся в вечной любви кавалеры и позже сбегающие за новой юбкой, по дороге заглянув в ломбард, чтоб сдать колечко от предыдущей несостоявшейся помолвки. Назовем мою героиню Галочкой. Ей очень идет сие имя, ибо такие особы владеют заветным ключом от кассы «Пятерочки» и магическим заклинанием отмены. Она уверенно шагала вперед, таща за лапу мишку. Небрежно. С неприкрытым отвращением. Прям по весеннему грязно-ледяному асфальту. За ней – дети. Годов так семи и четырех. Допустим, что они Кешка и Мишка. Они молчаливы. Вот в чем они виноваты? В чем виноват медведь? Неясно, но очень хотелось выяснить. У первых боязливо-острожный вид, у второго – нет глаза, видимо потерянного в ходе амурного сражения Галочки с ее ухажером, может, даже мужем. Об этом я, собственно, и задумался… Что было до сего момента? Может, драма? А может, и комедия. Или джекпот. Все везде и по всем нотам. С двух пар рук. Вот это уже другое дело. Стоило бы и задуматься над этим…

Итак, провинциальный город. Обшарпанный театр. Афиша гремит о грядущей постановке с социальным подтекстом, правда, половина ее уже заклеена объявлением о ярмарке с белорусским трикотажем. Приоритеты налицо, так сказать.

Спектакль «Женщина с медведем». Так говорил крупный извилистый шрифт, прошедший чрез силу природы. Над текстом общим планом красовалась тучная леди с рыжим каре. Наша Галочка. Крупно ее не взять, не уместится. Общий – самое то!

Прожженные театралы, семеня своими ножками, вовсю спешили из ближайшей рюмочной. Были и вполне приличные люди, они пришли загодя… Первый звонок уже давно дан, двери открыты и приглашают гостей. Их немного. Любителей искусства в забытой богом глухомани лишь по пальцам сосчитать. Двух рук и одной ноги. Второй звонок. Пред третьим рюмочные забегают в пустующий партер под негодующий гул палеолитных бабулечек на входе. Занавес подымается.

Виталий Штольман

Женщина с медведем

комедия

в пяти действиях

Действующие лица:

Галочка – 35 лет, уставшая женщина.

Васёчек – 35 лет, ее муж.

Антонина – 25 лет, красивая, но глупая любовница Васёчка.

Кешка – 7 лет, сын Галочки и Васёчка.

Мишка – 4 года, сын Галочки и Васёчка.

Мама Васёчка – под 60 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Подмосковная деревня, ближнее Замкадье, наши дни. Квартира Антонины. Васёчек и Антонина лежат в постели после бурного прелюбодеяния, они в нижнем белье, курят.

АНТОНИНА. Васечка, милый мой, когда же ты уйдешь от своей этой кобры?

ВАСЁЧЕК (нервно затягивается, выпускает дым, стряхивает в пепельницу меж ними). Я ее боюсь, понимаешь?

АНТОНИНА (привстает на один локоть и пристально смотрит на Васёчка, второй рукой импульсивно машет в стороны, держа в ней сигарету). Мне надоело ждать! Ты только обещаешь и обещаешь. Я что, девочка для тебя? Почему я должна прятаться от своего счастья? Я хочу петь и плясать рядом с тобой. Я хочу кричать о нашей любви. Понимаешь? А получается лишь шепот. С меня хватит! Либо я, либо она! Выбирай!

Антонина долго тушит сигарету о пепельницу.

ВАСЁЧЕК (нервно затягивается, выпускает дым, стряхивает пепел в пепельницу, стоящую меж ним и Антониной). Сколько дают за убийство?

АНТОНИНА. Чего-о-о-о? Ты ее… того хочешь? Ты дурак? А мне потом тебе посылки с сухарями в Кемерово отправлять? Или в Коми?

ВАСЁЧЕК. Она… нас. Двойная мокруха. Лет пятнадцать, наверно, дадут, может, меньше, у нее ж смягчающие. Кешка и Мишка. Наверно, восемь в итоге. Ты не знаешь, за убийство по УДО выпускают?

АНТОНИНА (падает обратно на подушку и закрывает руками глаза). Что ты вот несешь?

Антонина задорно смеется.

Никто никого не убьет! У нас в стране каждый второй разводится, и ничего ж, живут потом как-то…

ВАСЁЧЕК (нервно затягивается, выпускает дым, стряхивает в пепельницу меж ними). Вот судьба-то у них будет, да? Батя – в земле, а мать – на зоне. И кому они останутся нужны на этом свете? Теща, наверно, их к себе заберет. А потянет? Старенькая уж совсем.

Короткая пауза.

Да потянет, наверно. Интересно, нас с тобой вместе похоронят?

АНТОНИНА (истерично смеется). Чего это вместе? Ты мне муж что ль?

ВАСЁЧЕК (тушит сигарету о пепельницу). Согласен. Не муж.

АНТОНИНА. А ты хочешь вместе лежать на том свете?

ВАСЁЧЕК. Возможно…

АНТОНИНА. Чтоб возлежать на том свете…

ВАСЁЧЕК. Надо возлежать на этом?

Васёчек улыбается и тянется, чтобы обнять Антонину.

АНТОНИНА. Дурак!

Антонина легонько бьет Васёчка кулачком в плечо.

Надо официально оформить свои отношения. Когда ты уже на мне женишься?

ВАСЁЧЕК. Вон оно как? Прежде чем жениться, надо развестись.

Васёчек указывает на обручальное кольцо, лежащее на прикроватной тумбочке.

Не все так складно, Тонечка, как ты лопочешь!

АНТОНИНА. Еще как складно. А посему ты идешь сегодня к своей кобре и говоришь, что разводишься.

ВАСЁЧЕК. Если переживу…

АНТОНИНА. Да куда ты денешься?

Короткая пауза.

Потом собираешь манатки и идешь ко мне, понял?

ВАСЁЧЕК. Если бы ты на другом краю света жила, то я бы чувствовал себя в безопасности. Возможно. Первое время. А в соседнем подъезде – не-е-е-е-ет. Ни за что! Тебе нужно подогнать машину к моему подъезду и ждать со включенным двигателем. Я выбегаю. Прыгаю в машину. Ты – по газам! И мчим без оглядки в Белоруссию. Там продаем машину. Берем самолет. Пересадка. Пересадка. И мы в Аргентине. Там хороший обменный курс. Я видео смотрел, знаю.

Пауза. Антонина мыслит.

АНТОНИНА. Я беременна.

ВАСЁЧЕК. В смысле? От кого?

АНТОНИНА. От тебя, дурень!

Антонина смеется.

ВАСЁЧЕК. Не может такого быть…

Васечёк напрягается.

АНТОНИНА. Еще как может!

ВАСЁЧЕК. Мы предохранялись!

АНТОНИНА. Может, порвался!

ВАСЁЧЕК. Я бы заметил.

АНТОНИНА. А может, ты утаил?

ВАСЁЧЕК. А смысл? Я вообще в тебя не финишировал! Как бы… У меня принципы!

АНТОНИНА. А может, случайно? Ты ж не можешь себя всегда контролировать… когда пьяный, например.

Антонина зевает.

ВАСЁЧЕК. Так, стоп! От кого ты беременна?

Васёчек привстает на локти, сурово смотрит на Антонину, глаза ее бегают.

АНТОНИНА. От святого духа!

Антонина поворачивается на бок спиной к Васёчку.

ВАСЁЧЕК (сердится). Вот и вали к своему святому духу!

Васёчек встает и начинает надевать спортивный костюм.

АНТОНИНА (вскакивает, вешается на шее Васёчка). Милый мой, хороший, дорогой!

ВАСЁЧЕК (воротит морду). Не подлизывайся!

АНТОНИНА. Ты же бросишь ее?

ВАСЁЧЕК. Брошу!

АНТОНИНА. Сегодня?

ВАСЁЧЕК. А ты точно беременна?

АНТОНИНА (хмурит брови). Тест показать? Три сделала. На всех – по две.

ВАСЁЧЕК. Ок!

АНТОНИНА. Как меня бесит это твое немногословное «Ок!».

ВАСЁЧЕК. А что не так?

АНТОНИНА. Все не так! Как будто соглашаешься только для того, чтоб от тебя отстали.

ВАСЁЧЕК. Это иллюзии!

АНТОНИНА. Иллюзии – это твой брак. С этой твоей Галочкой…

Антонина отходит от Васёчка, начинает надевать шелковый халат.

Что за имя такое вообще? Га-а-алочка! Галина! Ф-е-е! Что ты в ней вообще нашел? Жирная, как поезд пассажирный!

Антонина хохочет.

Да и не твоя она! Душой я твоя.

ВАСЁЧЕК (супит нос). Она же нормальная была. По молодости. Общество сделало ее такой.

АНТОНИНА. Какое общество? Запустила себя, потому что ты не ценишь. А ты не ценишь, потому что любишь меня! Все предельно просто…

Антонина кружится вокруг своей оси, расставив руки в стороны.

Ежу ж даже понятно. Посмотри, какие формы!

Антонина приподнимает халат, показывая гладко выбритую ножку.

ВАСЁЧЕК. Я пошел.

АНТОНИНА. Дай поцелую.

Антонина целует Васёчка. Короткая пауза. Васёчек смотрит в зеркало, три раза крестится, выходит из комнаты.

Занавес.

Рюмочные в темпе вальса отправляются в буфет. Искусство, знаете ли, требует допинга. Буфетчица, словно Цезарь, делает кучу дел: разливает настойку, выдает пирожки, пальцем гоняет счеты и лихо выдает сдачу из кассы, расположившейся к большом напузном кармане ее голубого передника. Рюмочные кооперируются тройками за высокими белыми столами для еды стоя. Одна из таковых компашек жулит. Три рюмки и пирожок. На этом все! Сие лишь прикрытие. Стоящий спиной к буфету ловко достает из внутреннего кармана пожухлого пиджака металлическую фляжку грамм так на триста. Театралы подставляют тару. Водка. Как говаривал Юрий Алексеевич: «Поехали!» Первая пошла. Вторая. За ней – третья. Диалог.

Действующие лица как в спектакле – Кузьмич, Михалыч и Петрович. Мужики в полном расцвете сил, но с потрепанной душой, то есть всем за пятьдесят. Плюс-минус.

– Она – фантик. Красивый, блестящий, но мятый. Ее уже не раз выбрасывали в помойку. Когда-то в ней был шоколад. Сейчас же лишь шуршащая пустота, – переведя дух после экспресс-тостинга, молвил Кузьмич.

– Согласен! – активно закивал владелец фляги, именуемый Михалычем.

– Красивой картинке чаще всего и удивить-то нечем, ибо она слишком надеется на визуал. Когда дойдет до дела, фиаско нагрянет с такой силой, что все ветры зимы покажутся легким дуновением. Посредственные картинки умеют удивлять, дайте им шанс, и вы удивитесь, сколько в них прекрасного. Галочке однозначно надо дать шанс! – выдал свое мнение Петрович.

– Согласен! – снова закивал второй и начислил.

Хлопнули.

– Эй, ханыги, вы там чего, свое пьете, да? – загорланила буфетчица.

Театралы отрицательно закрутили головами, причем на всех столах.

– Я вам сейчас покажу! – хозяйка культурной питейной помахала жирным кулаком из-за прилавка.

И показала бы. Общество спас Васёчек. Да-да. Тот самый. Со спектакля. Искусство, знаете ли, требует допинга.

– Георгий Васильевич, – расплылась в улыбке буфетчица, – вам как обычно?

Актер молча кивнул. В ожидании постучал носком ботинка о пол, затем забрал блестящий поднос с пятью рюмашками настойки и удалился.

– Любовь, основанная лишь на физическом влечении, пройдет. – Кузьмич вернул своих собеседников в русло обсуждения высокого искусства. – Он сам не понимает, почему хочет на ней жениться, но все же собрался. Ну беременна она, и что? А там двое детей! Сомнительный размен ферзями…

– Согласен!

– Мне кажется, что Галочка – честная женщина, достойная восхищения. Взрастила двоих детей. А эта что? Проститутка! – согласился Петрович.

– Согласен!

– Чего ты все согласен да согласен!

– Ага, лей давай!

– Да я это, мужики, только сел, моргнул, глаза открываю – занавес опускается.

– Ну ты даешь, Михалыч! – заржал Кузьмич, засветив публике редеющий зубной состав.

– Ну ж…

– Петрович, а вот ты зря ее проституткой-то окрестил. Никакая она и не проститутка.

– Это еще почему?

– Проститутки – несчастные женщины. Вы встречали хотя бы одну, что шла в сию профессию не по принуждению, а из большой любви к своему делу? Прежде чем эти тела начали трахать жаждущие мужики с деньгами, их души знатно вытрахала жизнь. Во всех самых развратных позах. А эта чего? Мужика из семьи увела… Женщины порой веселья ради приручают шизоидных мужичков, но, когда те превращают жизнь в абсурдизм, жалуются на превратности судьбы и юродивость их некогда компаньона. Жизнь такая штука, что смеется в ответ, не стоит играть с ней. Ох довеселится Антонина, ох довеселится!

– Просто мразь! – подключился Михалыч и плеснул еще по одной.

– Я все вижу! – завопила буфетчица.

– Иллюзорность восприятия, Нина Ивановна, зависит от желаемого, – многострадально выдал Кузьмич.

– Я вам, тартыгам, дам сейчас иллюзорность. А ну пошли вон!

– Идем-идем! – хором ответили ей театралы.

– Это сборище людей пытается быть кем-то, совсем забывая о том, что могут быть собой. Подражать – легко, строить свою структуру – сложнее, но в разы интереснее. Сорви маски с них и подведи к зеркалам, пусть увидят они свое истинное обличье, – подвел итог антракту Петрович.

Михалыч потряс флягой, обозначив финальный заход, глаза мужиков дали согласие.

– Я сейчас милицию вызову! – не успокаивалась Нина Ивановна, чем ускорила процесс убийства крайней.

– Цена любви познается в лишении лишь, иначе она фиктивна, – выдал свое заключение Кузьмич по дороге в зал. – Только потеряв, поймешь, чего оно все стоило, но поздно будет. А эта, как ее там…

– Антонина!

– Точно! Она сбежит, уедет, улетит. Первым же рейсом.

– Думаешь? Сто пудов! Сто пудов!

Подымается занавес.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Квартира Васёчка. Васёчек заходит, разувается. По квартире бегают сломя голову дети, перестреливаясь из автоматов присосками. Васёчек проходит на кухню. На кухне Галочка в фиолетовом махровом халате лепит котлеты. На столе стоит музыкальная колонка, из нее играют «Руки вверх». Васёчек проходит молча мимо жены и жадно пьет прямо из чайника.

ГАЛОЧКА. Муж объелся груш.

Галочка смеется, затем сверлит взглядом Васёчка. Васёчек мыслями где-то в себе, потому выглядит отрешенным.

ВАСЁЧЕК (мыслями где-то в себе, потому выглядит отрешенным). Чего?

ГАЛОЧКА (начинает заводиться). Чевочка с молочком. Картошку почисть надо.

ВАСЁЧЕК. А сама чего?

ГАЛОЧКА (заводится). А ты ль не прихуел часом? Я тут и на работу сходи. И детей забери. И пожрать приготовь. И уберись. С Кешкой еще уроки делать. А ты чего? Ничего? На кой мне такой муж?

ВАСЁЧЕК (ставит чайник на место). Ну найди себе мужа получше.

ГАЛОЧКА (командирским тоном). Отставить пиздеж! Картошку с балкона взял и пошел чистить. Посуду еще помой. А то как чистить-то будешь?

ВАСЁЧЕК. В ведро.

ГАЛОЧКА. А чистую куда складывать?

ВАСЁЧЕК. Кастрюлю возьму.

ГАЛОЧКА. Чистую?

ВАСЁЧЕК. Ну да.

ГАЛОЧКА. Посуду мой давай. Кастрюли он мне еще не пачкал.

ВАСЁЧЕК. Так все равно ж пачкать.

ГАЛОЧКА. Поговори мне еще тут! Мой – я сказала!

Васёчек молча моет посуду, затем идет на балкон, берет оттуда коробку с картошкой, возвращается, кладет несколько грязных картофелин в раковину, несет коробку на балкон, возвращается.

ГАЛОЧКА. Чего так мало взял? Еще бери.

Васёчек тяжело вздыхает, идет обратно, приносит коробку, высыпает половину в раковину.

ВАСЁЧЕК. Столько хватит?

ГАЛОЧКА. Ты идиот?

ВАСЁЧЕК. Идиотом я стал, когда на тебе женился.

ГАЛОЧКА. Поговори мне тут! Чисть давай.

ВАСЁЧЕК (начинает выходить из душевного равновесия). Сколько чистить? Ты не можешь мне нормально сказать? Я почем знаю?

ГАЛОЧКА (возводит глаза к небесам и говорит с сарказмом). За что господь послал мне такое наказание по мою душу?

Галочка подходит к раковине, смотрит на картофель, выбирает картофелины получше и кладет обратно.

Коробку – на балкон!

Галочка указывает пальцем на открытую дверь балкона.

Нож – знаешь где! И смотри палец себе не отрежь! Росомаха!

Васёчек несет коробку на балкон, возвращается, берет нож из ящика, включает кран.

Счетчики вообще-то мотают. (Осуждающе.)

Васёчек вырубает кран, достает мусорное ведро из-под раковины, ставит перед ней табуретку, чистит картошку. Забегают дети.

КЕШКА (размахивает автоматом во все стороны). Па-а-а-а-ап, поиграй с нами!

МИШКА. Пап, ты картошку чистишь?

ВАСЁЧЕК (вздыхает). Нет. Да.

КЕШКА (бросает автомат о землю и орет). Ну почему?

ВАСЁЧЕК. Ты не видишь, что я делом занят?

МИШКА. Пап, ты картошку чистишь?

ВАСЁЧЕК. Миш, я ж сказал, что да, бери брата и идите там играйте.

КЕШКА (истерит). Я так и знал, вы Мишку больше любите, чем меня.

Кешка в истерике убегает, Мишка убегает за ним.

ГАЛОЧКА (осуждающе). Отец, блять!

Галочка вытирает руки от фарша, уходит в комнату.

ВАСЁЧЕК (шепотом). Наконец-то один.

Галочка возвращается и садится продолжать лепить котлеты.

ГАЛОЧКА. По шоколадке им потом купишь!

ВАСЁЧЕК. Обойдутся.

ГАЛОЧКА. Чего сказал?

ВАСЁЧЕК. Ладно, куплю!

ГАЛОЧКА. На мусорку пойдешь когда, зайди потом в магазин.

ВАСЁЧЕК. Завтра.

ГАЛОЧКА. А я что, шкуру картошкину нюхать должна? Как она разлагается у меня под носом, да?

ВАСЁЧЕК. Меня в командировку отправляют.

ГАЛОЧКА. Ты давай с темы-то не съезжай.

ВАСЁЧЕК. Будет тебе и мусорка, будут и шоколадки.

ГАЛОЧКА. Так-то лучше.

Галочка грязной рукой берет электронную сигарету, затягивается и картинно выпускает дым.

Куда это ты намылился?

ВАСЁЧЕК. В Пензу.

ГАЛОЧКА. Ох ты ж, к мамане любимой?

ВАСЁЧЕК. Совпадение. Шеф отправляет.

ГАЛОЧКА. Огурцов чтоб малосольных привез. Уж гожи они у мамани твоей. А под водочку как ложатся.

Галочка закатывает глаза. Короткая пауза.

Соберемся с девками! Как жиранем!

Галочка пристально смотрит на мужа.

Забудешь?

Короткая пауза.

Придушу!

Галочка поднимает руки из тазика с фаршем.

Вот этими самыми ручищами. Понял?

ВАСЁЧЕК. Картошку куда?

ГАЛОЧКА. Все почистил? Дай посмотрю.

Галочка встает, подходит к раковине, внимательно смотрит на картофель.

Ну хоть чему-то тебя жизнь научила.

ВАСЁЧЕК. Это типа «спасибо»?

ГАЛОЧКА. Типа. Иди кожуру выкидывай. А то чувствую, как вонять уже начало.

Васёчек молча вытаскивает пакет из ведра, идет в коридор, обувается и выходит из квартиры.

Занавес.

У театра стоят двое женщин. Курят в антракте. Одна в годах, второй слегка за тридцать.

– Ну как тебе?

– Это вы мне?

– Тебе… вам!

– Вам!

– Хорошо! Вам…

– Обычный любовный треугольник. Все это было уже у Шекспира. Вообще все сюжеты уже давно написаны. Удивлять-то уж нечем! Люди привыкли мыслить слишком узко. Не видя всей картины, легко наделать ошибок. Только кто об этом думает? Многие даже не пытаются заглянуть за шоры. Где ж новаторов-то в Белосветске взять?

– Зря ты… вы так. Что ж у нас, и талантов здесь быть не может?

– Ну и кто?

– Сосед у меня был на третьем этаже, что-то писал…

– Что-то писал. – Женщина многозначно вздыхает. – И чем же он прославился?

– Застрелился… как Хемингуэй… Маяковский… Томпсон.

– Ага, и повесился кто-то, как Есенин, да? Милочка моя, каждый гений – безумец, но не каждый безумец – гений. Понимаете?

– Не особо!

– Безумие сложно обуздать. Безумие сложно погасить. Его можно лишь убить, напичкав препаратами обладателя мышления, выходящего за рамки. Люди боятся всего, что нельзя объяснить, потому хватаются за факел и поджигают ритуальный костер, предающий огню инакомыслие. А что сейчас? Где эти юнцы, верующие в то, то им уготовано великое будущее? С горящими глазами и бушующими гормонами. Ведь были таковые! Ведь ненавидели весь свет. Они собирались свернуть горы, изменить русла рек, да, черт побери, покорить мир. Дерзость в стремлениях. Они опережали ветер. Они не боялись экспериментов. Когда ты молод, падать не так уж и больно. Где все эти люди? Почему они превратились в рабов ипотек, кредитов и потребительского мышления? Где они свернули не туда? Кто убил их? С тех пор существование в миру влачат лишь тени. Блеклые тени от угасающего огня, вопящие, что лучше дома места нет, особенно когда вокруг гнилье и срань. В таких местах, как Белосветск, громче всех кричат о своем превосходстве. Чем громче крик, тем примитивнее мозг. Им больно, ибо обезьяна бьет друг о друга цимбалами внутри головы. Бом-бом! Слюна летит в разные стороны. Истерика в апогее. Они пытаются заставить тебя верить себе. Глаза наливаться кровью. Обезьяна ускоряет темп. Бом-бом-бом! Ты ничего уже не слышишь, лишь картинка бардовой физиономии, извергающая пену. Бом-бом-бом. Нынче все как в страшном сне. Затем звонит будильник. Ты резко открываешь глаза. Тишина. Думаешь: «Хорошо, что это был сон. Невыносимый и страшный кошмар, оставляющий горькое послевкусие». Только это был не сон. Милочка моя, оглянитесь по сторонам, вас ждет увлекательное путешествие по русской хтони…

– Я не совсем все поняла, но уловила точно, что вы хотите сказать, будто раньше было ого-го, а сейчас наше поколение ничего не смыслит в искусстве?

– Слишком много деструктива…

– В чем?

– В ком…

– В ком?

– Милочка моя, – женщина снова тяжело вздыхает, – деструктивные личности разлагают не только себя, но и все, к чему прикасаются. Истинные паразиты нашего общества. Еще опаснее то, что их развелось так много, просто не счесть. Они возомнили себя нормой, диктующей новую мораль. А это уже слишком опасно, ибо некогда цветущая оранжерея превращается в смердящую гнильем развалину. И все это благодаря вам, пропащее поколение!

– Извольте не обобщать…

– Жизнь – как слоеный шоколадный торт, только вместо бисквита порция густого говна. И даже самый сладкий крем между коржами не перебьет привкус иллюзорного наебалова. – Женщина затушила сигарету об урну и взглянула на часы. – Пошла я, и вам советую.

– Мне нужно переварить услышанное…

– Не принимайте к сердцу близко, милочка моя, не принимайте, – уходя, бросила слова дама.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Васёчек выходит из подъезда, пинает урну, идет к помойке, издали бросает пакет в бак, не попадает, тяжело вздыхает, подходит, поднимает пакет с земли, бросает в бак. Из бака выпрыгивает рыжий кот: уши назад, взгляд дикий, смотрит на Васёчка осуждающе.

ВАСЁЧЕК. Чего ты смотришь, рыжая морда? Тебе чего еще не нравится? Что тебе от меня надо?

КОТ. Мя-я-я-яу!

ВАСЁЧЕК. Ладно тебе, не бухти. Я специально, думаешь? Не специально. Легче стало? День у меня просто напряженный, понимаешь? Хотя ничего ты не понимаешь.

Васёчек достает из кармана пачку, направляет сигаретку в рот, поджигает зажигалкой, смачно затягивается.

Ничего ты и не знаешь. Какая у тебя вот жизнь? Спишь, жрешь, орешь.

КОТ (вопросительно). Мя-яу?

ВАСЁЧЕК. Вот тебе и «мяу». И с бабами у тебя проблем нет. Захотел с этой, захотел с той. Претензии кто-то выставляет?

Васёчек смотрит на кота вопросительно, затягивается.

А дети? Вон вся округа в твоей родне. Одни рыжие с полосками. Ты постарался? Ну, может, и не ты, но какая разница? Живешь себе, не паришься, тусуешься с друзьями на помойке. Головняков ноль. Жена номер один воспитывает детей. Жена номер два воспитывает детей. Тебя кто-то пилит, чтоб ты им мышей ловил?

Кот ложится наземь и внимательно слушает Васёчка.

У людей, знаешь ли, все по-другому. Иногда оставаться со своими мыслями разрушительно опасно, ибо вывести они могут на дорожку, ведущую в непроходимую чащу. Еще вчера вы были самыми верными союзниками. Единой душой. Единым целым. А сегодня уже ты не можешь на нее даже смотреть. Представляешь?

Кот зевает.

Ее некогда озорные глаза наполнены слезами, а голос трясется. Тебе искренне жаль, что огонь угас, но поделать с этим уже ничего нельзя, да и нет желания. Ты просишь ее уйти, она не уходит. Она желает понять причину, но ты не желаешь ни слушать, ни слышать. Раздражение вызывает любой звук из уст ее. Неловкая пауза. Ты смотришь куда-то в сторону, она – на тебя. В надежде уловить некогда любимый взгляд. Ты боишься. Боишься даже мысли об искрах, что разожгут новое пламя. Грубишь. Она плачет. Ты открываешь дверь, рукой указывая на выход. Она стоит где стояла. Ты выходишь сам, она бежит следом. По щекам ее бегут слезы.

Мимо проходит бабка, с удивлением смотрит на Васёчка. Васёчек не обращает на нее внимания.

Ты почти сдался при виде их. Жалость рождает какое-то гнетущее чувство, ты хочешь обнять ее и все простить. Отгоняешь эти мысли. Уходишь. Она называет тебя черствым, ты грозишься сломать ей жизнь. Во взгляде ее страх, самый настоящий страх, ибо знает она, что ты можешь уничтожить ее, растоптать. А что она? Она не сделает ничего. Почему? Любит. Говорит, что боится тебя. Твое эго разгоняет гордость, где-то внутри смеется твой демон, совесть молит простить, но ты отгоняешь от себя эти мысли. Страница книги прочитана. Игра закончена. Шах и мат. Или пат? Ты едешь в машине. Куришь одну за одной. Делаешь музыку погромче, чтоб перебить мысли о ней. Все кончено, но она не уходит из головы. Почему? Любишь? Чего отрицаешь? Любишь же. Слова песен проходят мимо. Эти мысли не перебить ничем. Добравшись до дома, ты ложишься спать. Становится еще хуже. Пред глазами ее лик, рыдающий горькими слезами. Становится тошно. Ты не можешь простить. И так день за днем. Она бегает за тобой, а ты холоден, как арктический лед. Однажды она не придет. Ты не веришь. Тебе нравится упиваться ее страданиями. Своими страданиями. Ты строишь из себя жертву. И она не пришла. Смирилась. Перегорела. А пустоту заполнить нечем, да? Да-а-а. Хочешь набрать. Занято. Занято. Занято. Черный список. Все. Теперь точно. Шах и мат. Точка. Ты ложишься спать, но глаз сомкнуть не можешь. Надо было тогда просто обнять, да? Но увы… Гордость.

Короткая пауза.

Вот как надо расставаться. Как в кино. А моя убьет меня на хер, расчленит и выбросит на эту самую помойку…

КОТ. Мя-яу!

ВАСЁЧЕК. Вот тебе и «мяу». И это лишь один фрагмент из жизни людей, а их сотни, тысячи.

Васёчек снова закуривает, загадочно смотрит вдаль, затем на кота.

Ты никогда не задумывался над тем, что есть любовь? Когда симпатия и животное желание перерастает в нечто большее, выражающееся в ярком огне горящих глаз, трепетно бушующих чувств, ускоряющих биение сердца настолько, что задумываешься о записи к врачу? Не к ветеринару, а к нормальному. Человеческому.

Короткая пауза. Васёчек разгоняет одной ладонью с растопыренными пальцами сигаретный дым, затем другой, вертит растопыренными пальцами, изображает танец рук.

Когда танец касающихся рук становится не менее сакральным действом для двоих, чем самый страстный поцелуй. А первое проявление близости влюбленных? Неловкое и стесняющееся, но пылкое и настолько чувственное. Ты слушаешь и слышишь. Стараешься быть нежным. Одержимость человеком рождает желание быть всегда рядом. А потом бац – и первая драма. Этот огонь выжигает все и вся вокруг, не замечая внешнего мира. А почему? Вопрос, уходящий к истокам вселенной. Одержимость проходит, на смену ей рождается осознание тех чувств, но с холодной головой. Совершенно другие эмоции при тех же данных. Как такое возможно? Еще одна загадка! Над ней ломают голову все, кто испытывал когда-либо подобное. Находят ли ответы? Да и зачем? Огонь горит, но иным светом. Ты подбрасываешь в него дрова, но это полено сырое, оно сгнило, люди называют сие притиркой характеров. Кто кого, и снова зачем? Зачем люди пытаются тащить того, кого любят, в другую сторону, если можно идти в одну? Что есть любовь, если не идти одной дорогой? Может, сбросить все оковы? Не-е-е-ет, ты бахнешь бензина в угасающий костер. Он снова вспыхнет, подхватив и сырое, и гнилое полено, потащив весь этот смрад в ваш некогда чистый огонь. Порывы страсти поменяются скандалами, а затем неловким примирением. Мелкими шажочками. Один за одним. Внутри все разрывается от негодования и боли, что приносят они тебе. Тайные взгляды. И снова зарождающееся пламя из тлеющих углей. И так раз за разом, пока сердца бьются в тех ритмах, что подают в мозг столько крови, рождающих импульсы, сводящие их с ума. Любовь рождает жизни, а не разрушает их. Помни об этом! А теперь ответь себе сам на вопрос: «Что есть любовь?»

КОТ. Мяу.

ВАСЁЧЕК. Не знаешь?

Короткая пауза.

А я знаю! Любишь ты всех, кто пожрать тебе дал. И кошек в марте. По глазам твоим наглым вижу, что и не знаешь. Мышей ты только себе любимому ловишь. И все! У людей все по-другому. А я, представляешь, только за порог, жена нелюбимая мне с ходу: «Картошку иди чисть!» А я, может, устал на работе, начальник у меня сволочь, коллеги твари, может, я вообще вымотан. Спросила она у меня? Конечно же нет. «Картошку иди чисть!» – да еще и таким тоном, будто я клятву какую давал до смерти самой ей прислуживать. Дети еще орут. И срать им с высокой колокольни, что папка родненький устал, не в духе, заболел. Будут до изнеможения круги по потолку наворачивать… Ну сегодня-то я, конечно, не на работе был. Это они так думают… Ну не скажу ж, что от любовницы пришел. Надо играть роль… А им всем плевать, играю я роль или взаправду еле ноги волочу. Все останется так, как есть. Изо дня в день. А Тонька представляешь чего удумала? Уходи, говорит, от своей кобры. Я тебя люблю. Ты любишь меня! Мы поженимся и будем жить вместе. Еще и беременной прикидывается. Может, вообще и не от меня. Я ж почем знаю. Тут как бы сейчас не проверишь. А то вот уйдешь из семьи ради этой, да, согласен, хороша, чертовка, а потом бац – и басурманин родился. Понятно дело, что право сбежать заимею, но куда?

Короткая пауза. Васёчек достает сигарету, прикуривает ее от старой, старую выкидывает наземь, стирает ее в асфальт кроссовком.

Да и какая с ней жизнь? Она ж одноклеточная. Мозгов там ноль на палочке. Ну Галка тоже не шибко умна. Так я на ней по молодости женился. Это простительно. Из пубертата вышел с очарованными глазами, а там она. Ну я и влюбился. Вернее, я так думал.

Короткая пауза.

Сегодня есть реакция, а завтра – нет, только поздно дергаться, колечко-то уже на пальчике. Когда тот идеальный, кем ты восхищаешься, падает в глазах, то начинаешь презирать его сильнее врагов. А я с ней, между прочим, под одной крышей живу. У меня один день жизни – за семь общечеловеческих. Пидорирует меня постоянно. Теперь еще и вторая. За что мне это все?

Короткая пауза. Кот видит птичку и теряет интерес к Васёчку, срывается с места за ней. Васёчек обиженно плюет в его след.

И ты меня кинул, сволочь рыжая. Насколько же лицемерны коты…

Короткая пауза.

Да и люди…

Короткая пауза.

Люди даже хуже.

Короткая пауза.

Если б лицемерие можно было измерить числами, то оно превысило все мыслимые и немыслимые понимания математики. Люди улыбаются в лицо, а за спиной держат нож, что пойдет в ход при первой же возможности. Люди молятся о том, что никогда не предадут и не раскроют чужих тайн, только не в силах они нести сию ношу, она разрывает их изнутри, открывая тысячи ртов и напрягая столько же слухов.

Мимо проходит соседский мальчик, выкидывает пакет в мусорку.

СОСЕДСКИЙ МАЛЬЧИК. Здрасти!

ВАСЁЧЕК. Ага.

Соседский мальчик убегает.

Только никому не говори…

СОСЕДСКИЙ МАЛЬЧИК (поворачивается вдали). Это вы мне?

Васёчек машет ему рукой. Мальчик скрывается за углом дома. Васёчек вздыхает.

ВАСЁЧЕК. Только никому не говори… Именно с этих слов начинались миллионы предательств. Мужья врут женам, а жены – мужьям, одни думают, что во благо, другие – корысти ради, а ведь под алтарем клялись быть верными и в горе, и в радости. Я тоже клялся. И что дальше? Бытовуха разрушает даже самые крепкие браки. Одни бегут за юбками, пытаясь зажечь былой огонь, другие – страдают и ищут утоления боли. Они…

Короткая пауза.

Нет, мы…

Короткая пауза.

Мы лицемерим и плетем интриги. Первые против вторых, вторые против третьих, а третьи против всех сразу. Этот змеиный клубок не развязать никогда. Зачем? Почему? У каждого своя правда, но может ли она оправдать фальшь улыбки, соитие на стороне, кинжал в спине? Нет! Но увы! Мир построен на лицемерии. Оно так сильно вплелось в нашу жизнь, что кажется нормой, но норма ли оно? Нет! Все всё знают и делают вид, что так и должно быть! Они видят обман других и отвечают тем же. Кто кого? Пищевая цепочка оставляет лишь сильнейших. Разоблачения и новые интриги. Люди, ау, оглянитесь, ваши сердца черны, в них больше не осталось света, их поглотила тьма, что разъедает самые стойкие души. Пути обратно нет! Кто встал на эту дорожку, уже не свернет, и пугает сие больше всего! Прекрасному миру конец! Люди уничтожили его.

Васёчек снова закуривает. Кашляет. Смотрит по сторонам, рядом никого.

Даже поговорить не с кем. Все держишь в себе, держишь, а потом бац – Хиросима и Нагасаки. Чего же делать? Эта орет: «Уходи от жены!» – и не отступит ведь. Залетела еще. Или не залетела? Поди крутить пытается. Такие, как она, только на такое и способны, мозгов-то больше и нет. Глазенками хлоп-хлоп. Губенками чмок-чмок. Ну, Вася, ты попал. Сама она к Галке не пойдет отношения выяснять. Сейчас не пойдет. А если и правда залетела? Там гормоны, все дела. Тогда пойдет. И что тогда? Василий, добрый вечерочек! Приплыли. В воде кровь и рядом кружат акулы, что жаждут отхватить кусок пожирнее.

Васёчек идет в сторону подъезда. К нему подбегает кот, он держит в зубах птичку, затем кладет ее пред Васёчком, пристально смотрит на него.

Ну хоть кто-то…

Васёчек смеется.

Спасибо, рыжий.

Короткая пауза.

Я ж детям шоколадки должен купить.

Васёчек разворачивается и идет в сторону магазина.

Занавес.

В женском туалете театра за мытьем рук встретились два представителя поколений X и Y. Первой слегка за шестьдесят, второй под двадцать. Взгляды их пересеклись в едином грязном мутноватом от времени зеркале. Молодая не выдержала неловкости и начала беседу:

– Лол, да?

– Чего?

– Ну кек!

– А по-русски можно? – бабулечка усердно намыливала свои руки душистым мылом.

– Аффтар жжот!

– Девушка, миленькая, вы из какой страны приехали?

– Киса, ты с какова горада? – заржала девушка. – Так я никуда и не уезжала. Лол! Никогда. Всю жизнь в Белске. Оч хотела свалить, но не срослось. Папиков тут нет, а я туповата, хоть йаду пей.

– Русский язык богат на красивейшие слова, а вы… э-э-э-эх! Там, наверно, Даль в гробу переворачивается.

– Какая даль? Лол!

– Господи, спаси мою душу грешную! – бабуля перекрестилась. – Владимир Иванович Даль, слыхали о таком?

– Ржунимогу! Фамилия у него Даль, да? Да Даль! Кек! Ужос!