Читать онлайн Легион Видессоса

1

– Очень уж жарко сегодня, – пожаловался Марк Эмилий Скавр, вытирая ладонью лоб. Ближе к вечеру высокие башни Видессоса уронят тени на тренировочное поле римлян, расположенное поблизости от мощной видессианской крепости. Но сейчас стены цитадели раскалились от нестерпимого жара.

Военный трибун вложил меч в ножны.

– С меня достаточно.

– Вы, северяне, не знаете, что такое хорошая погода, – заявил Гай Филипп.

Старший центурион обливался потом не хуже своего командира, однако такая жара вовсе не казалась ему невыносимой. Как и большинство римлян, он наслаждался климатом Империи. Но Марк родился и вырос в Медиолане, северном италийском городе, который был основан кельтами. В жилах военного трибуна, несомненно, текла кровь северян.

– Ну да, волосы у меня светлые. Знаешь, тут уж я ничего не могу поделать, – сказал Марк устало. Гай Филипп упражнялся в остроумии по поводу его отнюдь не римского облика еще с тех пор, как они впервые встретились в легионе, – это было в Галлии.

У старшего центуриона было широкое, почти квадратное лицо с мощным носом и крепким, выступающим вперед подбородком. Седеющие волосы он коротко стриг. Гай Филипп вполне мог бы служить моделью для портрета на римский динарий. И так же, как прочие его соплеменники, включая и Скавра, он продолжал брить бороду – даже спустя два с половиной года жизни в Видессосе, стране бородачей. Воистину, римляне – народ упрямый.

– Посмотри-ка на солнце, – сказал Марк.

Гай Филипп бросил быстрый взгляд на солнечный диск и присвистнул от удивления.

– Неужели мы тренировались так долго? Лично я получил от этого большое удовольствие. – Он повернулся к легионерам и крикнул: – Эй, вы! Хватит! Построиться в колонну и марш к казарме!

Солдаты – римляне, видессиане, а также васпуракане, присоединившиеся к легиону уже после того, как он прибыл в Империю, – со стонами облегчения положили на землю тяжелые деревянные мечи и увесистые полевые щиты. Гаю Филиппу перевалило уже за пятый десяток, что отнюдь не мешало ему оставаться куда более выносливым, чем многие, кто был моложе его на двадцать и даже на тридцать лет. Скавр завидовал этому.

– Они поработали совсем неплохо, – вступился Марк за легионеров.

– Могло быть и хуже, – снизошел Гай Филипп. В устах ветерана это была самая высокая похвала. Въедливый и придирчивый профессионал, он никогда не бывал удовлетворен до конца и не стал бы довольствоваться меньшим, чем непогрешимость.

С ворчанием Гай Филипп сунул меч в ножны.

– Мне не нравится этот проклятый клинок. Не гладий, а хрен знает что. И слишком длинный. Видессианское железо чересчур гибкое. Рукоять неудобно лежит в руке. Надо было отдать эту железку Горгидасасу, а свой старый меч держать при себе. Глупый грек все равно не заметил бы разницы.

– Многие из легионеров с радостью поменялись бы с тобой мечами, – заметил Марк.

Эти слова заставили старшего центуриона еще крепче схватиться за рукоять меча, инстинктивно защищая его. На самом деле этот меч был отличным оружием.

– Что касается Горгидаса, то ты скучаешь по нему, как и я. И по Виридовиксу тоже, – добавил Марк.

Как он и рассчитывал, старший центурион немедленно взъелся:

– Чепуха! И насчет меча, и насчет этих двоих. Хитрый маленький грек и дикий галл? Чтобы я скучал по ним? Солнце, должно быть, окончательно расплавило твои мозги!

Но трибун всегда знал, когда старший центурион говорит искренне, а когда притворяется.

– Ты страдаешь, когда у тебя нет никого, с кем можно было бы поругаться.

– И ты тоже, если только у тебя нет повода придраться к моим мозгам.

Марк криво улыбнулся.

Гай Филипп был более типичным римлянином, чем Марк, – практичным и прямолинейным, который не доверяет ничему, что не имеет под собой реальных оснований. Но вдвоем они были силой: жесткий тактик, ветеран Гай Филипп и стоик Скавр, искушенный в политике, человек широких взглядов, отличный стратег.

Когда-то, еще до того, как зачарованный друидами меч трибуна забросил римлян в Видессос, Марк не собирался делать карьеру на военном поприще. Однако в Риме каждому молодому человеку, особенно даровитому и образованному, если он намеревался идти вверх по служебной лестнице, необходимо прослужить несколько лет в армии. Теперь же Скавр превратился в капитана наемников и со своим отрядом служил раздираемой фракциями Империи. Ему потребовался весь его политический опыт для того, чтобы просто выжить, лавируя между военными и придворными. В Видессосе люди начинают плести интриги, думал Марк, еще в те дни, когда сосут грудь матери.

– Эй, Флакк! Подтянись! – рявкнул Гай Филипп. Легионер на мгновение замешкался и вопросительно взглянул на командира. Гай Филипп одарил его в ответ гневным взглядом – больше по привычке, чем по-настоящему сердясь.

У Серебряных Ворот видессианские часовые отсалютовали Марку, как если бы он был одним из их офицеров: опустив головы и прижав к сердцу сжатые кулаки. Скавр кивнул в ответ.

Переведя глаза на громадные, окованные железом с острыми шипами ворота, Скавр вновь ощутил горечь: прошлым летом у этих ворот пало слишком много римлян – незаменимых римлян! – когда они безуспешно пытались пробиться в город. Только мятеж в столице дал Туризину Гаврасу возможность войти в Видессос и восстановить свою власть, узурпированную Ортайясом Сфранцезом. Впрочем, сам Ортайяс был весьма жалкой фигурой. Но защитникам цитадели едва ли требовались его полководческие таланты: мощные укрепления столицы действительно неприступны.

Легионеры вошли в город, и Видессос радостно закипел вокруг колонны. Вступление в город всегда было чем-то вроде хорошего глотка крепкого вина. Каждый новичок в столице старался дышать глубже, втягивая ноздрями ее пьянящий воздух, а сделав второй глоток вслед за первым, восторженно распахивал глаза пошире.

Срединную улицу, главную торговую магистраль Видессоса, Марк знал довольно хорошо. Римляне прошли по ней в день своего первого вступления в столицу. По ней бежали они навстречу отчаянной схватке в тот день, когда Ортайяс был свергнут с престола. Много раз маршировали по ней, когда шли от казармы к тренировочному полю и возвращались назад, в казармы. Сегодня они двигались медленно: как обычно, Срединная улица была полна народу. Трибун с сожалением вспоминал герольда, который сопровождал их в день первого вступления в Видессос. Тогда его зычный глас расчищал улицу перед солдатами. Однако подобной роскоши легионеры не знали уже давно.

Солдаты Скавра плелись за двумя тяжелыми, скрипящими на ходу телегами, которые везли золотисто-желтый песчаник. Каждую телегу тащила дюжина лошадей. Они ползли со скоростью улитки.

Разносчики товаров, как стая мух, вились вокруг солдат, наперебой предлагая им вино и политый фруктовым сиропом лед – любимое зимнее лакомство видессиан. В теплую погоду лед привозили специальные посыльные, и потому он был слишком обременительной роскошью для солдатского кошелька. Торговцы совали солдатам изделия из кожи, замши, дерева, бронзы, меди, нахваливали любовные напитки и средства для усиления мужской силы.

– Ты сможешь сделать семь кругов за ночь! – возглашал разносчик патетически. – Вот, господин, не угодно ли попробовать?

Он протянул флакон Сексту Муницию, который был недавно произведен в младшие офицеры. Муниций, рослый парень с россыпью темных веснушек на щеках и подбородке, мускулистый и стройный, в офицерском шлеме с плюмажем из конского волоса и до блеска отполированной кольчуге, выглядел весьма внушительно. Молодой офицер взял маленький флакон из тонких рук видессианина, осмотрел со всех сторон как бы в раздумьях и протянул назад продавцу.

– Да нет, забери, – молвил он наконец. – Семь кругов за ночь, говоришь? Зачем мне такой любовный напиток, от которого моя сила только уменьшится?

Легионеры громко захохотали. Особенно они потешались потому, что Муниций срезал видессианина – имперцы всегда слыли краснобаями и жуликами. Продавец не нашелся что ответить и замер с раскрытым ртом.

Казалось, на каждом втором перекрестке стоял храм Фоса. В Городе их насчитывалось несколько сотен. Облаченные в голубые плащи жрецы и монахи с обритыми головами – их макушки сверкали ярко, словно золотые шары на шпилях храмов, – составляли немалую часть прохожих. Проходя мимо солдат Марка, они обводили круг – знак Фоса-Солнца – на левой стороне груди, напротив сердца. Многие видессиане и некоторые римляне в колонне отвечали тем же знаком, отвращая от себя злого духа.

Легионеры миновали площадь Ставракиоса, где возвышалась позолоченная статуя великого Императора-завоевателя. Затем путь их лежал по шумному кварталу, населенному кузнецами и медниками, мастерами по бронзе, серебру и золоту. Отсюда Срединная улица резко сворачивала на запад, к императорским дворцам. Римляне прошли через площадь, которую в столице именовали площадью Быка (Марк до сих пор не знал, почему она так странно называется), оставили позади громадное здание из красного гранита, где помещались архивы Видессоса (а в подвалах этого же гиганта находилась тюрьма), и оказались на площади Паламы – самой большой из площадей столицы.

Если город Видессос был зеркалом Империи, то площадь Паламы, несомненно, заключала в себе весь город Видессос. Знатные горожане, одетые в широкие халаты и плащи, украшенные золотым и серебряным шитьем, смешивались в толпе с городскими бродягами, жуликами и бандитами, которых можно было узнать по туникам с пышными рукавами и ярким штанам. Подвыпившая потаскушка, привалившаяся к стене; наемник-намдалени с выбритым затылком (это делалось для того, чтобы шлем лучше сидел на голове), торгующийся с ювелиром из-за кольца; монах, проводящий время в теологическом споре с процветающим булочником (оба спорщика улыбаются друг другу), – все это людское многоцветье площади Паламы.

Скавр бросил беглый взгляд на Веховой Камень – обелиск, высеченный из того же красного гранита, что и здание архива. Обелиск был точкой, от которой отсчитывалось расстояние от столицы до любого уголка Империи. Надпись у основания обелиска повествовала о том, как великий барон Дракс и его намдалени подавили в западных провинциях мятеж Баана Ономагулоса. Над надписью красовалась голова Ономагулоса, недавно доставленная в город. Мятежник был почти совершенно лыс, поэтому вместо того, чтобы подвесить голову за волосы, видессиане привязали ее за кожаный шнурок, продетый через уши. Очень немногие из прохожих поглядывали на голову казненного. За последнее столетие несколько поколений видессиан стали свидетелями такого большого количества неудачных мятежей, что почти перестали обращать на них внимание.

Гай Филипп проследил взгляд Марка.

– По заслугам ублюдку, – сказал он.

Трибун кивнул.

– После того как Маврикиос Гаврас погиб, Баан возомнил, что Империя по праву принадлежит ему. Он даже на минуту не мог представить себе, что Туризин – нечто большее, чем просто никчемный маленький братец Маврикиоса. Я полагаю, это самая большая ошибка Баана.

Гай Филипп по-солдатски уважал Автократора Видессиан. Надо сказать, что Туризин отвечал ему тем же. После бурлящей площади Паламы тихая, почти безлюдная красота дворцового комплекса действовала почти ошеломляюще. Марк никогда не знал, как реагировать на этот резкий переход от шума к тишине Иногда это успокаивало его, но часто ему казалось, что он как бы уходит в сторону от живой жизни. Сегодня, решил трибун, площадь была все же слишком шумной. Спокойное послеполуденное время, проведенное в казарме в ничегонеделании, подходило к сегодняшнему настроению Марка куда лучше.

– Командир, – окликнул Скавра часовой, поколебавшись.

– Что тебе, Фостул? – Марк поднял голову, оторвавшись от документов о выплате жалованья солдатам. Он запомнил место, где остановился, и снова взглянул на легионера.

– Там лысый… Он хочет поговорить с тобой.

– Лысый? – моргнул трибун. – Ты хочешь сказать, жрец?

– Кто же еще? – Фостул ухмыльнулся. Он не принадлежал к числу римлян, начавших поклоняться Фосу. – Большой, толстый. Лет, должно быть, пятидесяти, судя по седине в бороде. У него довольно грубое лицо, – добавил часовой.

Марк почесал за ухом. Он был знаком с несколькими жрецами, но это описание не подходило ни к одному из них. Однако трибун не собирался наносить оскорбление представителю официальной религиозной иерархии Видессоса; зачастую Церковь Фоса бывала могущественнее даже Императора. Марк вздохнул и свернул пергамент, завязав свиток шелковым шнуром.

– Что ж, пусть войдет.

Фостул отсалютовал по-римски, выбросив вперед правую руку, сжатую в кулак, затем, как на параде, повернулся и поспешил к посту у входа. Подбитые гвоздями сапоги застучали по полу.

– Не слишком-то ты торопился, – услышал Марк ворчание жреца. Тот был явно недоволен Фостулом и изливал раздражение, пока часовой вел его к маленькому столу в углу казармы – Марк использовал этот уголок в качестве рабочего кабинета.

Трибун поднялся со стула, здороваясь с гостем.

Жрец действительно оказался почти одного роста со Скавром. Благодаря своим северным предкам трибун был выше, чем большинство римлян и видессиан. Когда он протянул руку посетителю, крепкое сухое рукопожатие жреца выдало немалую силу.

– Можешь идти, Фостул, – сказал трибун.

Отсалютовав, легионер вернулся на пост. Жрец тяжело опустился в кресло, скрипнувшее под его тяжестью. Пот темными пятнами проступал на плаще под мышками, сверкал на бритой голове.

– Во имя света Фоса! Стоять на жарком солнце – тяжелый труд, – обвиняюще произнес жрец густым басом. – Не найдется ли у тебя винца для ближнего, изнуренного жаждой?

– М-м… Да, конечно, – ответил трибун, несколько удивленный такой прямотой. Большинство видессиан предпочитало выражаться куда более витиевато.

Марк принес кувшин вина и две глиняных кружки. Плеснув в одну вина, он передал ее жрецу. Вторую поднял приветственным жестом.

– Твое здоровье, уважаемый… – он остановился, не зная имени гостя.

– Стипий, – бросил тот коротко и грубо. Как все видессианские священнослужители, он опускал фамилию в знак того, что посвятил себя одному лишь Фосу. Прежде чем отпить, жрец воздел руки и прошептал:

– Фос, Владыка Благой и Премудрый, милостью Твоей Заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.

Затем сплюнул на пол в знак отрицания Скотоса – вечного антагониста Фоса. Жрец подождал немного, чтобы дать римлянину возможность присоединиться к ритуалу, но Скавр, хоть и уважал обычаи Видессоса, не всегда подражал им и не придерживался их в тех случаях, когда не разделял веры имперцев.

Стипий неприязненно глянул на трибуна.

– Безбожник! – прошептал жрец.

Марк понял, что имел в виду Фостул, когда говорил, что лицо у «лысого» грубое: узкие бескровные губы едва скрывали крепкие желтые зубы, черты казались рублеными.

Стипий проглотил вино, и трибун еле сдержался, скрывая раздражение. Видессианин осушил кружку в одно мгновение, наполнил ее снова, не дожидаясь приглашения, снова выпил до дна и повторил процедуру в третий раз, опорожнив сосуд столь же стремительно, как и в первые два раза. Марк едва пригубил.

Стипий начал было наливать себе четвертую, но кружка наполнилась лишь до половины – кувшин опустел. Жрец недовольно фыркнул и отодвинул кувшин в сторону.

– Ты пришел сюда за выпивкой или тебе нужно что-нибудь еще? – резко спросил Скавр. И тут же почувствовал укол стыда: разве стоицизм не учит принимать каждого человека таким, каков он есть?

Марк попробовал задать вопрос вторично, на этот раз без сарказма:

– Чем мы можем быть тебе полезны?

– Сомневаюсь, что такое вообще возможно, – ответствовал Стипий, в очередной раз разозлив трибуна. – Мне сказали, что, напротив, я должен помогать вам.

Судя по кислому выражению лица, Стипий был отнюдь не в восторге от такого поручения.

Жрец оказался пьяницей с солидным стажем. После возлияний речь его не стала менее внятной, и передвигался он прямо и уверенно. О количестве выпитого можно было догадаться лишь по легкой красноте, выступившей на его лбу и носу, хотя жрец успел немало «погрузить на борт».

Прихлебывая из кружки, Скавр пытался не давать волю раздражению.

– Кто же поручил тебе помогать нам? – спросил он, желая сделать словесную дуэль более интересной. Чем скорее эта винная губка в голубом плаще уйдет, тем лучше. Кто же напустил на римлян этого пьяницу – Нейпос или патриарх Бальзамон? И чем это их так прогневали несчастные легионеры, что бедным наемникам было ниспослано подобное наказание?..

Стипий удивил Марка ответом.

– Метрикес Зигабенос сообщил мне, что врачеватель вас покинул.

– Да, это так, – признал Марк и мельком подумал о том, что любопытно было бы узнать, что поделывает сейчас Горгидас в Пардрайских степях.

Зигабенос был командиром императорских телохранителей. Марк вполне доверял опыту этого молодого офицера. Если Зигабенос рекомендовал Стипия, то, возможно, в этом жреце было что-то полезное.

– Так в чем же дело?

– Он предложил мне, скромному слуге Фоса, помогать вам. Я обучен искусству заживлять раны. Ни один отряд армии Его Величества нельзя оставлять без такой помощи. Даже отряд вроде твоего, полный язычников, – заключил Стипий не без отвращения.

Последние слова Марк благоразумно пропустил мимо ушей.

– Ты жрец-целитель? Прикомандирован к нам? – Скавр едва сдержал крик радости.

Некоторые жрецы умели использовать себя как посредников между больными и энергией Фоса. Не раз уже они исцеляли людей, которых бессилен был спасти Горгидас. Без их помощи те бы погибли. Грек пытался обучиться методам служителей Фоса, но безуспешно. Эта неудача, как и многое другое, послужила причиной, по которой Горгидас оставил легион и отправился в степи.

Год назад Нейпос потратил немало времени, пытаясь передать Горгидасу принципы искусства магического врачевания, – но тщетно. Сам Нейпос, хотя и не был специалистом в этом искусстве, спас в свое время многих раненых легионеров.

Если в легионе появится свой жрец-целитель, подумал Скавр, он будет драгоценнее рубинов.

– Так ты прикомандирован к нам? – переспросил Марк, желая услышать это от Стипия еще раз.

– Да. – Жрец был весьма далек от радости. Его талант оказался для римлян куда более приятной вещью, чем для него самого. Жрец оглядел ровные ряды коек в казарме. – Я буду жить здесь, я полагаю?

– Как тебе угодно. Выбирай любую, какую захочешь.

– Все, чего я сейчас хочу, – это побольше вина.

Не желая настраивать жреца против себя или казаться несдержанным и злым, Марк достал еще один кувшин и протянул Стипию.

– Хочешь хлебнуть? – спросил Стипий. Когда трибун отрицательно покачал головой, жрец, неприязненно глядя на кружку, осушил кувшин до дна. Все дурные предчувствия с новой силой набросились на Скавра.

– А-ах!.. – выдохнул Стипий, отставляя кувшин. В его голосе прозвучало истинное наслаждение. Он поднялся и кое-как побрел к двери. Он влил в себя столько вина и к тому же с такой скоростью, что это могло бы свалить с ног и полубога.

– С-скоро в-вернусь! – заплетающимся языком проговорил он. На этот раз выпитое сказалось и на его речи. – Н-нужно забрать из монастыря мои… шм-мотки и принести с-сюда.

Передвигаясь осторожно, жрец двинулся к двери шагом человека, привыкшего ходить после изрядных возлияний. Но не успев сделать и пяти шагов, он вдруг опять повернулся к Марку. Несколько секунд жрец изучал трибуна, глядя неподвижно, как сова. Скавр уже собрался спросить, чего тот хочет, когда Стипий р-решительно в-вышел из казармы.

Раздосадованный и раздраженный, Скавр вернулся к пергаментам.

В этот вечер Хелвис спросила его:

– Ну, как тебе понравился этот Стипий?

– Понравился? Мне он совсем не понравился, но есть ли у меня выбор, вот в чем вопрос. Какой угодно целитель лучше, чем никакого.

Марк подумал о том, насколько откровенным может быть с Хелвис в этом щекотливом вопросе – жена трибуна была очень религиозна.

Скавр откинулся на переборку, отделяющую их комнату от комнаты соседа; две римские казармы из четырех были разделены для семейных пар перегородками.

Хелвис хмыкнула и нахмурилась, почувствовав его колебания. Но прежде чем она успела задать еще один вопрос, ее пятилетний сынишка Мальрик бросил деревянную тележку, с которой играл, и начал во все горло распевать грубую солдатскую песню: «Маленькая птичка с желтеньким крылом». Хелвис закатила глаза – голубые, как у многих намдалени.

– Так, а теперь – хватит, молодой человек. Пора в постель.

Мальрик не обратил на мать внимания и продолжал голосить, пока она не схватила его под коленки и не подняла вниз головой. Мальчишка весело засмеялся. Туника упала на пол, соскользнув с плеч. Хелвис уловила взгляд Марка.

– Видишь, половина битвы уже выиграна.

Трибун улыбнулся, наблюдая за тем, как она стаскивает с сына штанишки. Она была красива. Ему нравилось смотреть на нее. Кожа Хелвис была бледнее, а черты лица – менее острыми, чем у видессианок. Выступающие скулы и пышный рот придавали ее лицу особую красоту. Она была немного полновата, и под льняной блузой выступала ее высокая грудь. Фигура Хелвис привлекала взоры многих мужчин. Марк немного ревновал ее. Ранняя беременность еще не успела округлить ее живот.

Хелвис легонько шлепнула Мальрика по попке.

– Иди, поцелуй Марка перед сном, сбегай кое-куда – и спать.

Марк любил ее голос – мягкое контральто.

Мальрик жаловался и вздыхал, пытаясь выяснить, насколько серьезна сейчас мама, но следующий шлепок и грозный взгляд убедили его в том, что она не шутит.

– Хорошо, мама, я уже иду, – сказал Мальрик и подбежал к Скавру. – Спокойной ночи, папа.

Ребенок разговаривал с Хелвис на диалекте намдалени, а с Марком – по-латыни. Мальчик выучил этот язык с радостью ребенка, получившего новую игрушку. Впрочем, это было не удивительно: прошло уже почти два года с тех пор, как Марк и Хелвис начали жить вместе.

– Спокойной ночи, сынок. Спи хорошо. – Скавр взъерошил светлые волосы мальчика, так похожие на волосы его покойного отца Хемонда. Мальрик обнял его и, юркнув под одеяло, закрыл глаза.

Родной сын Марка, Дости, десятимесячный малыш, уже сопел в своей колыбельке. Он что-то забормотал во сне, но успокоился, когда мать закутала его теплым одеялом. Случается, подумал трибун с надеждой, он спит всю ночь напролет, не шелохнувшись.

Когда Хелвис убедилась, что Мальрик тоже заснул, она повернулась к Скавру:

– Так что же плохого в этом твоем жреце-целителе?

Услышав прямой вопрос, Марк отбросил колебания.

– Ничего, – сказал он, но прежде чем она успела удивленно поднять брови, добавил: – За исключением того, что он самоуверенный, наглый, жадный и вспыльчивый тип. Сейчас он рухнул, потеряв сознание от избытка вина, и храпит, как бык, к которому подвели корову. Я сомневаюсь в том, что он может исцелить укус блохи, не говоря уж о настоящей ране.

Хелвис нервно засмеялась. Вспышка Скавра и позабавила ее, и рассердила. Хелвис была до фанатизма ярой последовательницей религии Фоса. Она чувствовала себя не в своей тарелке, слыша, как жрец подвергается оскорблениям и насмешкам. С другой стороны, урожденная намдалени, она считала видессиан еретиками. Двусмысленность ситуации привела ее в замешательство.

Марк занозил себе плечо и, пока вытаскивал ногтем занозу, думал о том, что с тех пор, как они с Хелвис встретились, двусмысленность слишком часто сопутствовала их отношениям. Они были слишком разными, чтобы чувствовать себя совершенно свободно друг с другом. Каждый обладал чересчур сильной волей, чтобы уступать другому без спора и сопротивления. Религия, политика, даже любовь… Иногда казалось, что осталось слишком мало вещей, о которых они не спорят. Но когда у них все шло хорошо, сказал Марк самому себе, внутренне улыбнувшись, оно действительно шло хорошо.

Все еще почесывая плечо, он наклонился и поцеловал жену. Она испытующе посмотрела на него:

– Для чего это?

– Так, без особой причины.

Ее лицо осветилось.

– Это и есть самая лучшая причина.

Хелвис тесно прижалась к Марку. Подбородок жены как влитой помещался в ямке у него на плече. Хелвис была высокой для женщины – выше многих мужчин-видессиан. Марк снова поцеловал ее, на этот раз более долгим поцелуем. После этого он даже не понял, кто из них потушил лампу.

Марк завтракал перловой кашей, сдобренной кусочками мяса и лука, когда к нему подошел Юний Блезус. Младший центурион был чем-то встревожен.

Наскоро проглотив кашу, трибун спросил:

– Что случилось?

Длинное лицо Блезусуса вытянулось еще больше. Младший офицер Блезусус недавно был произведен в звание центуриона и не любил признавать, что в его манипуле возникают проблемы, с которыми он не может справиться самостоятельно. Марк скосил на него глаза и стал ждать. Давить на младшего центуриона было бы сейчас неразумно, поскольку ситуация возникла неприятная. Наконец Блезусус выпалил:

– Это Пулион и Ворен.

Трибун кивнул, отнюдь не удивившись:

– Опять?

Марк нарочно хлебнул большой глоток вина и поморщился: почти все видессианские вина были, на его вкус, слишком терпкими и сладкими.

– У Глабрио с ними то и дело возникали трудности, – сказал трибун. – Из-за чего они переругались на этот раз?

– Из-за ерунды. Кто вчера бросил копье дальше. Пулион бросился с кулаками на Ворена, но их разняли прежде, чем они начали тузить друг друга.

На лице младшего центуриона появилось облегчение. Квинт Глабрио был одним из лучших офицеров легиона. Если уж Глабрио не сумел держать в повиновении спорщиков, то Блезуса вряд ли можно винить в этом.

– Драка, говоришь? Это нужно пресечь в зародыше. – Скавр доел кашу, насухо вытер свою костяную ложку и сунул ее за пояс.

– Так, пора мне сказать пару слов этим драчунам. Не беспокойся ни о чем, Юний. Не впервой.

Блезус отсалютовал трибуну и поспешил по своим делам, обрадованный тем, что избежал взыскания. Марк смотрел ему вслед, не слишком довольный. Квинт Глабрио пошел бы к солдатам вместе с Марком вместо того, чтобы полностью перекладывать свои проблемы на командира. Очень похоже на уклонение от ответственности – громадный минус, если судить Блезуса согласно стоическим идеалам. Что ж, подумал трибун, ничего удивительного, если Блезус так долго оставался в звании оптио.

Тит Пулион замер по стойке «смирно» – верный признак того, что признает вину за собой. Любопытно, но то же сделал и Луций Ворен. Если не считать их вечных ссор, оба были отличными солдатами. Вероятно, лучшими в манипуле. Обоим лет по тридцать. Пулион был чуть более плотным; Ворен – более ловким и подвижным.

Скавр уставился на них гневно, изо всех сил стараясь не уронить своей репутации сурового, но справедливого командира.

– У нас уже случались разговоры на эту тему, – сказал он. – Как я погляжу, вычеты из жалованья вас не вразумили.

– Командир… – начал Пулион.

– Он… – в один голос с ним заговорил Ворен.

– Заткнитесь! – оборвал трибун. – Вы оба! Вы останетесь в казарме, и две недели – ни шагу отсюда! Раз вы так часто ссоритесь во время полевых учений, то никуда не пойдете. Может быть, в казарме вы не найдете причин для споров.

– Но без практики мы потеряем опыт, – запротестовал Ворен.

Пулион горячо кивнул. По крайней мере, в этом оба легионера были единодушны. Они гордились своей репутацией отличных бойцов.

– Раньше надо было думать, прежде чем затевать драку, – заметил Марк. – Не беспокойтесь: за эти две недели разнежиться вы не успеете. Будете чистить и убирать комнаты и кухню. Свободны! – резко заключил он. Они повернулись, пристыженные, но тут Скавр добавил: – Да, кстати. Не вздумайте продолжать склоки. Если я еще раз узнаю, что вы затеяли свару, тот, кто окажется виновным, будет прислуживать второму. Ясно? Имейте в виду.

Судя по лицам легионеров, эта идея не показалась им сколько-нибудь привлекательной. Довольный своей изобретательностью, трибун ушел.

Утро было жарким и обещало к полудню настоящее пекло.

– Ну как, справился со своими поссорившимися солдатами? – спросил Сенпат Свиодо. В тоне васпураканина скользнула веселая нотка.

– Ты же слышал, – ответил Марк, но тут же сообразил: хоть Сенпат и слышал весь разговор, понять он не мог. Римляне разговаривали друг с другом, как правило, по-латыни – одно из напоминаний об утерянной родине. Товарищи легионеров, уроженцы Империи, понимали латынь с трудом. В отличие от малыша Хелвис взрослые люди воспринимали чужой язык без радостной легкости, которой обладают дети.

Трибун рассказал Сенпату о наказании, которому подверг драчунов. Улыбка озарила красивое лицо юного васпураканина – широкая, добрая. Белые зубы сверкнули на оливковом лице, окаймленном аккуратно подстриженной бородкой.

– Странные люди вы, римляне, – проговорил Сенпат. В его видессианской речи чувствовался легкий васпураканский акцент. – Кто еще придумает наказать солдат, лишая их тяжелой работы?

Марк фыркнул. Сенпат с превеликим удовольствием подшучивал над легионерами с того самого дня, как встретился с ними – странно подумать, как давно: два года назад. Если и есть на свете лучший конный разведчик, чем Сенпат, так это его жена Неврат. Поэтому пусть Сенпат потешается, сколько ему влезет, решил Марк.

– Твоя Неврат поняла бы их, – сказал трибун.

– Да, пожалуй, – усмехнулся Сенпат. – С другой стороны, она наслаждается тяжкими трудами, в то время как я лишь терплю мучения. – Он скорчил театральную гримасу, желая выразить отвращение к любого рода работе. – Полагаю, сегодня мне предстоит жариться на раскаленном солнце вместе с твоими солдатами – и все ради того, чтобы поразить мишень на волосок ближе к центру?

– А как еще покарать тебя за бесконечные вопросы?

– О, мы, перворожденные, должны страдать во имя правды!

Согласно вере васпуракан, они вели происхождение от легендарного героя Васпура, первого человека, сотворенного Фосом. Ничего удивительного, если видессиане не разделяли их точки зрения на этот вопрос.

Сенпат лихо сдвинул на левый глаз васпураканскую шапку. На большинстве его соплеменников эта треуголка сидела бы как на корове седло, но Сенпат Свиодо носил ее с таким горделивым бойцовским видом, что она удивительно украшала его. Сенпат тряхнул головой, и яркие цветные ленты, висевшие на шапке сзади, разлетелись в стороны.

– Что ж, похоже, выхода нет. Мне лучше сбегать за луком.

– Если ты будешь все время жаловаться, у тебя вырастет чешуя[1], – сказал Марк.

Васпураканин не понял игры слов. Он моргнул и покосился на трибуна с подозрением, опасаясь, как бы тот еще как-нибудь не прошелся на его счет. Скавр промолчал, однако улыбнулся: он был рад, что сумел придумать каламбур на чужом языке… и шутка вышла не такой уж неудачной, если разобраться.

– Подними ее чуть повыше, Гонгилий, – попросил Туризин Гаврас.

Гонгилий, младший офицер имперской армии, густо покраснел. Румянец проступил сквозь негустую бородку.

– Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, – пролепетал он, пораженный тем, что Автократор Видессиан вообще заговорил с ним.

Он поднял повыше карту западных провинций Империи, так что все офицеры, собравшиеся в Палате Девятнадцати лож, могли ее увидеть. В палате вот уже несколько столетий как не было никаких лож, но традиции умирали в Видессосе медленно.

Сидя на простом деревянном стуле перед шатким столом, одна ножка которого была коротковата, Скавр улыбнулся – он заметил испуг на лице молодого офицера.

– Помнишь, как Маврикиос заставил Ортайяса Сфранцеза простоять здесь несколько часов, держа эту проклятую карту на весу? – шепнул Скавр Гаю Филиппу. – У того уже руки отваливались.

Старший центурион тихонько хмыкнул.

– Лучше бы они у него вовсе отвалились. – Презрение Гая Филиппа к Ортайясу не знало границ. – Тогда он не потащился бы с нами к Марагхе, Маврикиос остался бы жив. Проклятый трус! Предатель! Мы одерживали тогда верх и одолели бы йездов, если бы Сфранцез не унес с поля боя свою дрожащую задницу! Проклятье, если бы он не побежал…

В гневе Гай Филипп даже не понизил голоса. Туризин, стоявший у карты, вопросительно взглянул на ветерана – император не понял латыни. На этот раз настал черед Гая Филиппа залиться краской. Впрочем, под густым загаром это было почти не заметно.

– Все в порядке, – пробормотал старший центурион.

– В таком случае, продолжим.

Маврикиос Гаврас всегда брал деревянную указку, показывая направление на карте. Так было и на совете, что проходил два года назад. Но младший брат Маврикиоса нетерпеливо вытащил из ножен саблю и ею указал на карту.

Высокое положение уже наложило неизгладимый отпечаток на Туризина Гавраса. Глубокие складки протянулись от его гордого носа к упрямому рту, хотя Туризин был старше Скавра всего на несколько лет. Под глазами младшего Гавраса залегли темные круги – их не было, когда он только взошел на престол. Волосы стали выпадать со скоростью, которой ужаснулся бы и наголо бритый жрец. Но у Гавраса была уверенная походка молодого человека. Хватило бы короткого взгляда на твердый рот и горячие глаза Автократора, чтобы увидеть: это волевой, сильный человек. Нет, Туризин совсем неплохо держится под непомерным грузом ответственности.

Прежде чем заговорить, он несколько раз легонько постучал саблей по пергаменту.

Как всегда, широкий полуостров, где находились западные провинции Империи, напомнил Марку толстый большой палец руки. Пройдя пешком долгий путь по этим краям, Скавр знал: карта Туризина была более точной и подробной, чем любая из тех, что могли составить в Риме. К сожалению, столь же точно и тщательно она показывала земли, захваченные после Марагхи йездами. Большая часть центрального плато была потеряна: кочевники стали оседать там и пробиваться дальше на восток, к плодородным равнинам.

Император провел клинком вдоль реки Арандосос. Она текла по плоскогорью с возвышенности.

– Ублюдки движутся по долине Арандососа, подбираясь прямо нам под горло. Намдалени Дракса закроют брешь у Гарсавры и будут держаться, пока мы не подбросим туда подкрепления. После этого настанет наша очередь идти на запад. Мы отберем у врага то, что принадлежит нам по праву. Ты хочешь что-то сказать мне, римлянин?

– Да… Вернее, я хочу кое о чем спросить. – Гай Филипп указал на красный кружок, обозначающий Гарсавру. – Хваленый барон Дракс может быть очень хитрым солдатом, но каким образом он собирается удерживать город, у которого нет крепостной стены, даже полуразрушенной?

Западные города Империи не имели стен. До того, как йезды начали теснить Видессос, люди столетиями не знали, что такое вражеское вторжение. Несколько сот лет назад укрепления, конечно, существовали. Но постепенно их срыли, а камень использовали для строительства городских зданий. Для Марка земля без крепостей была величайшим из достижений Видессоса. Это безмолвно свидетельствовало о безопасности – куда большей, чем мог предложить своим подданным Рим. Даже в Италии города без стен показались бы таким же странным явлением, как белая ворона. Всего пятьдесят лет минуло с тех пор, как кимвры и тевтоны перевалили через Альпы.

– Не беспокойся, чужеземец. Они удержат ее, – сказал Аптранд, сын Дагобера, сидевший рядом с Гаем Филиппом. – Дракс – всего лишь жалкая насмешка над именем намдалени, но его люди – другое дело. Они продержатся.

Аптранд говорил с сильным намдаленским акцентом, таким густым – хоть ножом режь. Барон Дракс перенял слишком много видессианских обычаев, чтобы заслужить любовь своих соплеменников. Намдалени тоже знают, что такое раздор и усобицы. Скавр, впрочем, не слишком хорошо разбирался в деталях этих разногласий.

– Вы, римляне, неплохо возводите укрепления, когда становитесь лагерем, – заметил Сотэрик. – Но и мы знаем кое-какие хитрости. – Брат Хелвис служил в Империи куда дольше, чем Аптранд, и говорил почти без акцента. – Дайте мне отряд наших солдат и десять дней – и мои люди возведут укрепления возле Гарсавры. Стен у города, может, и нет, но намдалени такие пустяки не остановят.

Мой шурин, подумал Марк уже в который раз, слишком много говорит.

Метрикес Зигабенос и несколько других видессианских офицеров оскалились на Сотэрика. Туризин, похоже, тоже был не в восторге при мысли о бургах намдалени. Лучше бы укреплениям островитян не вырастать на его земле, но, к сожалению, сейчас суровая необходимость диктовала именно такое решение.

Видессиане нанимали намдалени на службу, однако не доверяли им. Когда-то Намдален был провинцией Империи – пока не пал под натиском пиратов-халогаев около двухсот лет назад. Смешанные браки, возникшие в результате этого завоевания, соединили имперские амбиции с варварской драчливостью северян. Князья Намдалена мечтали править своими землями из имперской столицы – мечта, ставшая для видессиан сущим кошмаром.

Зигабенос обратился к Аптранду:

– Вы – тяжелая конница. Есть ли смысл принижать себя, превращаясь в гарнизонный отряд? Когда наши основные силы достигнут Гарсавры, мы, конечно, оставим отряды в бургах, которые к тому времени возведет Дракс. Но наименее ценные.

– Нет, ты только посмотри, какой хитрый, – прошептал Гай Филипп восхищенно.

Марк кивнул. Что лучше могло бы заставить намдалени отказаться от опасной для Империи идеи, как не комплимент в адрес их боевых качеств? Когда речь заходила о политике и войне, талант Зигабеноса проявлялся с силой, необычной даже для видессианина. Именно этот офицер поднял мятеж в столице – мятеж, сбросивший с трона Ортайяса Сфранцеза и его клику.

Однако Аптранд, ненавидевший интриги, не собирался вести свой отряд только одной рукой. Холодные голубые глаза скрывали недюжинный ум.

Пожав плечами, он обронил:

– Время покажет.

Такое фаталистическое суждение вполне могло принадлежать его предкам-халогаям.

Разговор перешел на обсуждение маршрута и прочих деталей предстоящей кампании. Марк слушал очень внимательно. Подробный разговор о таких вещах никогда еще не был пустой тратой времени.

Несколько хаморских вождей, присутствовавших на совете, в отличие от Марка, откровенно скучали. Из кочевников получались отличные разведчики. Их летучие отряды были так же подвижны, как и соединения их дальних родичей из Йезда. Но они не интересовались ничем, кроме самого боя. Подготовка к нему казалась им бесполезной болтовней.

Один из хаморов уже не скрываясь похрапывал, когда его сосед-видессианин пнул его под столом по колену. Хамор тут же проснулся, гортанно выругавшись.

Однако какими бы грубыми ни были эти люди, они проявляли себя отнюдь не глупцами, когда дело доходило до первоосновы того, что считалось ремеслом наемника.

Туризин Гаврас заметил, что один из хаморов готов задать какой-то вопрос, и остановил на нем взгляд.

– Что у тебя, Сарбараз?

– Не получится ли так, что в разгар кампании у тебя кончатся деньги? – осведомился Сарбараз. – Мы сражались за твоего Ортайяса. Он дал обещаний куда больше, чем золота. И золото у него было плохое.

Упрек был более чем справедлив. Ортайяс Сфранцез чеканил видессианские золотые настолько плохого качества, что под конец за них уже давали меньше трети их номинальной стоимости.

– Не беспокойся, тебе заплатят сполна, – сказал Гаврас, сузив глаза. – Тебе должно быть известно, что я чеканю не дрянь, а настоящие деньги.

– Да, правда. Ты платишь здесь, в Городе, из этой… Как ты ее называешь? Из казны. Но что потом? Мои ребята не обрадуются, если денег не станет. Кто знает, вдруг свою плату мы возьмем в другом месте? В деревнях или еще где…

Сарбараз нагло ухмыльнулся, обнажив кривые зубы. Хаморы ставили крестьян ни во что и смотрели на них только как на объект грабежа.

– Клянусь Фосом, я же сказал: тебе заплатят! – рявкнул Туризин, на этот раз рассерженный не на шутку. – Если твои бандиты примутся грабить деревни, мы спустим на мародеров всю армию. Погляжу я, как тебе это понравится!

Он глубоко вздохнул несколько раз, пытаясь взять себя в руки. Раньше, пока Туризин не стал еще императором, он взорвался бы от гнева. Марк с одобрением отметил эту перемену. Когда Гаврас заговорил снова, в его словах звучала холодная логика.

– Для нужд армии золота будет более чем достаточно. Даже в том случае, если кампания затянется на более долгий срок, чем мы планируем, не придется посылать гонцов в столицу за деньгами. Они будут брать их из местной казны, в городе, где чеканят монету… в… – Он раздраженно щелкнул пальцами, потому что не смог сразу вспомнить название.

– В Кизике, – пришла к нему на помощь Алипия Гавра.

Как обычно, племянница Императора сидела во время совета молча и время от времени делала заметки для своей исторической книги. Большинство офицеров привычно не обращало на нее внимания. Что касается Марка, то Алипия всегда вызывала у него странное смешение чувств: тепла, ожидания, вины… и страха. Скавр не обманывался: его отношение к племяннице Туризина не исчерпывалось простым уважением. Все это не слишком помогало ему в нелегкой, подчас бурной совместной жизни с Хелвис. Если наемнику не позволено сохранить за собой построенный в Империи бург, то какая же кара ждет чужеземца, который посмеет коснуться руки принцессы?

– Монетный двор находится не так уж далеко. Кизик расположен к юго-востоку от Гарсавры, – объяснила Алипия Сарбаразу. – Он был основан для того, чтобы удобнее было платить солдатам во время войн с Макураном. Это было… – Ее зеленые глаза затуманились. – Да, это было около шестисот лет назад.

Кочевник не пришел в восторг от того, что вынужден слушать женщину, пусть даже из императорской семьи. При последних словах Алипии он уставился на нее с явным недоверием.

– Ну ладно, ладно, у вас там монетный двор, и мы получим наши деньги. Необязательно смеяться, если я чего-то не знаю. Кому какое дело до того, что случилось шесть пятидвадцатилетий назад?

Скавр подумал, что подобная система летосчисления заинтересовала бы Горгидаса. Грек, вероятно, сказал бы, что она уходит корнями в те далекие времена, когда хаморы не умели считать дальше количества пальцев на руках и ногах. С другой стороны, чего-чего, а хаморов Горгидас сейчас видит больше чем достаточно.

– Чтоб Скотос взял этого грубияна-варвара! – услышал Скавр шепот одного из видессианских офицеров. – Он что, сомневается в словах принцессы?

Но Алипия обратилась к Сарбаразу:

– Я вовсе не хотела посмеяться над тобой.

Это прозвучало так вежливо, словно она извинялась перед именитым имперским князем. Она не обладала вспыльчивостью Туризина, которая проявлялась иногда и в ее покойном отце Маврикии. Черты ее лица не были такими резкими, как у мужчин-Гаврасов. От них она унаследовала узкий овал лица. Интересно, какой внешностью обладала ее мать? Жена Маврикиоса скончалась задолго до того, как он стал Автократором. Очень немногие видессиане могли похвастаться зелеными глазами. Должно быть, их подарила Алипии именно мать.

– Когда предполагается начать летнюю кампанию? – спросил Туризина кто-то из офицеров.

– Я собирался начать ее несколько месяцев назад, – зло ответил император. – Ономагулос украл у меня это драгоценное время, чтоб ему гнить в аду Скотоса! Во время мятежа погибло столько хороших людей! Гражданская война обходится стране ровно в два раза дороже обычной.

– Более чем справедливо, – пробормотал Гай Филипп, вспоминая свою юность, борьбу за власть между Марием и Суллой, не говоря уж о союзнической войне, в которой римляне выступили против италийцев. Повысив голос, старший центурион заговорил с Гаврасом: – Несколько недель назад мы были не готовы, это правда.

– Даже вы, римляне? – спросил император. В его голосе прозвучало искреннее уважение. Легионеры многому научили видессиан. И особенно – тому, как подготовиться к походу за несколько минут.

Туризин задумчиво поскреб бороду.

– Всем – восемь дней на подготовку, – сказал он наконец.

Несколько офицеров громко застонали. Намдалени по имени Клосарт Кожаные Штаны закричал:

– Потребуй тогда уж заодно и луну с неба!

Но Аптранд яростным взглядом буквально пригвоздил своего соплеменника к месту. Когда император вопросительно взглянул на хмурого командующего войсками намдалени, тот лишь коротко кивнул. Император ответил удовлетворенным кивком: слово Аптранда крепко.

Гаврас даже не утруждался спрашивать римлян. Скавр и Гай Филипп обменялись многозначительными улыбками. Они могли выступить и через четыре дня и хорошо знали это. Приятно видеть, что и император знает это.

Когда совет закончился, и офицеры стали расходиться, Марк задержался, надеясь, что ему удастся перекинуться парой слов с Алипией Гаврой. В полном условностей этикета Видессосе такая возможность представлялась ему не слишком часто. Но Скавра остановил Метрикес Зигабенос, когда они вместе подходили к полированным бронзовым дверям Палаты Девятнадцати лож.

– Надеюсь, ты доволен жрецом-целителем, которого я к тебе направил, – произнес видессианский офицер.

В любом другом случае Скавр отделался бы вежливыми словами благодарности. В конце концов, Зигабенос пытался сделать одолжение ему и его солдатам. Но при виде Алипии, уходящей вместе со своим дядей в сторону личных покоев императорской семьи, Марк так разозлился, что допустил совершенно излишнюю откровенность.

– Ты не мог найти жреца, который не пил бы, как пивная бочка?

Красивое лицо Зигабеноса окаменело.

– Прости, – вымолвил он. – С твоего позволения…

Он слегка наклонил голову и вышел.

К Марку подошел Гай Филипп.

– Как тебе удалось наступить ему на больную мозоль? – спросил он, наблюдая за деревянной походкой удаляющегося офицера. – Только не говори мне, что сказал ему правду!

– Боюсь, именно так, – признал трибун.

Вряд ли можно допустить большую ошибку, общаясь с видессианином, подумал он.

Суматоха, которая всегда сопровождает начало похода, не помешала легионерам, как обычно, каждое утро проводить на тренировочном поле. Когда в один из таких дней они вернулись в казарму, Марк вдруг обнаружил, что она не прибрана и беспорядка в ней куда больше, чем обычно. Даже во время подготовки к кампании Марк не спускал солдатам безалаберности. Совсем не похоже на римлян бросать работу, даже такую обыденную и скучную, как уборка.

Скавр нашел дежурных стоящими плечом к плечу на солнцепеке у стены. Марк уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы как следует обругать лентяев. Однако его опередил Стипий. Жрец с немалыми удобствами расположился в тени одного из апельсиновых деревьев, что росли вокруг жилища легонеров.

– Что это вы делаете, несчастные варвары? Не дергайтесь! Немедленно встаньте, как я вас поставил! Я едва начал наброски!

Скавр напустился на жреца.

– Кто дал тебе право, негодяй, отрывать моих солдат от нарядов?

Стипий вышел из тени и прищурился на ярком солнце. В руке он держал несколько листов пергамента и кусок угля.

– Что, по-твоему, важнее, – требовательно произнес он, – жалкие заботы о бренной и преходящей жизни или бессмертная слава Фоса, да продлится она вечно?

– Бренная и преходящая жизнь – единственное, что я знаю, – возразил трибун.

Стипий даже отступил на шаг в ужасе, словно столкнувшись с диким зверем. Он обвел знак Фоса вокруг сердца и быстро пробормотал молитву, отвращая от себя святотатство Марка.

Скавр понял, что в своей откровенности зашел слишком далеко. Этого ни в коем случае нельзя делать. В Видессосе, где религия пропитывает все сферы жизни, подобный ответ мог вызвать настоящий бунт.

Трибун проговорил более мягко:

– Насколько мне известно, ни один из этих солдат не придерживается веры Фоса.

Он бросил быстрый взгляд на Пулиона и Ворена, которые закивали, явно раздираемые на части противоречивыми приказаниями Стипия и Скавра.

Марк повернулся к жрецу.

– А если они действительно язычники, то какое тебе до них дело?

– Правильный вопрос, – нехотя согласился Стипий. Он по-прежнему смотрел на трибуна с неприязнью. – Души этих еретиков, несомненно, попадут под лед Скотоса. Однако их лица могут тем не менее послужить Фосу. Они достойны быть запечатленными. Я тут подумал: наружностью они напоминают святых Акакия и Гурия. Оба этих святых тоже не носили бород.

– Ты никак пишешь иконы? – спросил жреца Марк, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучал скептицизм. Ну да, конечно, подумал он, а через минуту этот толстый пьяница начнет уверять, что может нести яйца.

Но Стипий не уловил в вопросе насмешки.

– Да, – просто ответил он, протягивая листки римлянину. – Ты, конечно, понимаешь, это всего лишь грубые наброски. И уголь не тот, что нужен. Монастырские дурни жгут для угля ореховое дерево. Мирт дает куда более тонкий уголь, им можно делать более мелкие штрихи.

Но трибун почти не слушал жалоб и объяснений. Он пробежал глазами по листам, все более дивясь увиденному. Стипий, несомненно, был одаренным художником. Несколько выразительных беглых штрихов хорошо передавали основные черты солдатских лиц – крепкий нос и острые скулы Пулиона, задумчивый рот Ворена, шрам на подбородке. У Пулиона тоже были шрамы, но рисунок Стипия не запечатлел его боевых отметин.

Привыкший к беспощадной реалистичности римского искусства, Марк спросил:

– Почему ты изобразил шрамы одного солдата и не нарисовал их на втором портрете?

– Святой Гурий был солдатом и удостоился мученического венца, защищая алтарь Фоса от язычников-хаморов. Поэтому я должен был изобразить его именно воином. Что касается Акакия Климакия, то он приобрел вечную славу милосердными делами и щедрыми пожертвованиями, а в войнах участия не принимал.

– Но ведь у Пулиона тоже есть шрам, – запротестовал трибун.

– Ну и что? Почему я должен забивать себе голову личными делами каких-то варваров? Лишь поскольку их внешность может послужить напоминанием об избранниках Фоса, постольку и они сами, ничтожные, приобретают в Его глазах некоторое значение. Черты их далеки от идеала, но это отнюдь не означает, что из-за такой малости я должен предавать идеал. Мои интересы заключаются в том, чтобы изобразить святых Климакия и Гурия, а не каких-то Пулла и Воренона, или как там их кличут. – И Стипий разразился хриплым смехом, довольный удачным, как ему представлялось, словцом.

Да, похоже, у Марка и жреца прямо противоположные взгляды на искусство. Однако сейчас трибун был слишком раздражен высокомерием этой винной бочки в голубом плаще, чтобы еще и вести с ним искусствоведческие дискуссии.

– Будь добр, сделай мне большое одолжение: не отрывай моих солдат от поручений, которые дают им командиры. Мои интересы заключаются в том, чтобы эти поручения выполнялись.

Стипий злобно раздул ноздри.

– Наглый варвар! Мужлан!

– Вовсе нет. – Трибун не собирался наживать себе нового врага. – У тебя свои заботы, у меня – свои. И твой Гурий наверняка отлично понимал, что солдат должен выполнять приказы командира. Как и то, что разгильдяйство ведет к большой беде.

Жрец-целитель был поражен.

– Вот уж такого довода от безбожника я не ожидал. – В его налитых кровью глазах мелькнула хитрая искорка.

Марк развел руками. Если аргумент подействовал, то большего и желать нельзя.

– Что ж, хорошо, – сказал наконец жрец. – Возможно, я слегка погорячился.

– То, чем заняты мои люди в свободное время, – их личное дело. Если они захотят позировать для тебя, я, разумеется, не смею возражать, – с облегчением сказал трибун. Он был рад, что сумел снять напряженность.

Стипий поразмыслил немного.

– А как насчет тебя?

– Что – насчет меня?

– Когда я впервые увидел тебя, я сразу понял: вот кто будет отличной моделью для святого Кведульфа Халогайского.

– Святого Кве… кого? – удивленно переспросил Марк.

Халогаи жили в холодных землях далеко на севере от Видессосе. Некоторые из них нанимались в имперскую армию, а многие промышляли пиратством. Насколько было известно Скавру, они поклонялись отнюдь не Фосу, а своим жестоким божествам.

– Каким же это образом халогай сделался видессианским святым?

– Кведульф приобщился к истинной вере во времена правления Ставракиоса, да упокоит Фос его великую душу! – Жрец обвел круг у груди. – Кведульф проповедовал слово веры своим соотечественникам в ледяных фиордах, но проклятые язычники не желали слушать. Они привязали его к дереву и пронзили копьями. Святой безропотно и отважно принял мученическую смерть от рук варваров во имя бессмертного Фоса.

Ничего удивительного в том, что халогаи не приняли веры Кведульфа, подумал трибун. Ставракиос завоевал их провинцию Агдер, и они наверняка видели в проповеднике своего рода троянского коня, который помогает видессианам расширить сферу влияния на севере. Религия в Видессе часто использовалась в политических целях.

Скавр не разделял воззрений Стипия, но спорить не стал. Вместо этого он спросил:

– Но почему я? Я не очень-то похож на халогая.

– Это правда. Ты смахиваешь больше на видессианина. Что ж, тем лучше. Волосы у тебя светлые, как у дикарей с севера. Твоя внешность поможет мне передать живой образ святого Кведульфа. Его портрет будет ясным и понятным даже для неграмотного. Символически этот святой будет представлять признание истинной веры Империи.

– А, – сказал Марк, не желая показывать жрецу свое замешательство. Хотел бы он, чтобы сейчас рядом оказался Горгидас. Грек растолковал бы все эти хитросплетения. Для упрямого и прямолинейного римлянина портрет был всего лишь портретом. Марк считал, что по картине можно судить только о сходстве изображения с моделью, но никак не об абстрактном и далеком от реальной жизни идеале.

Все еще слегка сконфуженный, Скавр неловко кивнул Стипию, когда тот повторил просьбу позировать для рисунка, а потом отчитал Пулиона и Ворена вполовину не так грозно, как те заслуживали. Едва поверив в такое везение, легионеры отдали честь и исчезли прежде, чем Марк очнулся от дум.

Если Кведульф проповедовал свою веру как Стипий, размышлял Марк, его собратья имели по крайней мере одну лишнюю причину наградить его мученическим венцом.

Несмотря на вмешательство Стипия, подготовка к походу шла довольно успешно. Римляне отлично умели обучать новичков, и те, кто присоединился к легиону с тех пор, как отряд Скавра оказался в Видессосе, справлялись с работой почти так же хорошо, как римляне. Влияние солдат Скавра в легионе было очень сильным, и новички старались изо всех сил. Результаты тренировок удовлетворили даже Гая Филиппа, который гонял уроженцев Империи не меньше, чем тех, кто вырос под небом Лация или Апулии.

Старшего центуриона постигла другая беда. Справиться с нею было куда труднее, чем с недисциплинированным солдатом.

За три дня до того, как видессианская армия собралась выступить из столицы, ветеран подошел к Марку и замер, как на параде. Само по себе это было отвратительной приметой. Гай Филипп терпеть не мог подобных формальностей и прибегал к ним только в тех случаях, когда намеревался сказать нечто, что Скавр заведомо не захочет слушать.

Когда трибун увидел у Гая Филиппа под глазом фонарь, напряжение, с которым он ждал начала разговора, возросло многократно. Неужели какой-то солдат оказался настолько глуп, что поднял руку на Гая Филиппа? Если это действительно так, то вполне вероятно ожидать рапорта о мертвом легионере.

– Ну?! – рявкнул Скавр, видя, что Гай Филипп все еще молчит.

– Командир, – произнес Гай Филипп и снова выдержал долгую паузу.

Марк решил, что первоначальное предположение было правильным. Но вдруг, словно открылись шлюзы, старшего центуриона прорвало:

– Есть ли хоть какая-нибудь возможность не брать с собой этих проклятущих баб? Солдаты воюют куда лучше, если их ничто не связывает. Им не приходится думать о том, какую взбучку они получат ночью, или переживать, что их мелкие паршивцы опять сожрали что-то не то и блюют.

– Мне очень жаль, но нельзя, – тут же сказал Скавр. Он знал, что Гай Филипп до сих пор не может примириться с тем, что римляне берут в поход женщин. Это шло вразрез со всеми традициями легионов и претило натуре ветерана. По мнению Гая Филиппа, женщины годились лишь для краткого удовольствия. Все, что заходило за эти рамки, было вне пределов его понимания. Но видессианские обычаи отличались от римских. Отряды наемников, служивших Автократору, постоянно брали в поход жен и подруг. Марк чувствовал, что не в силах отказать легионерам в привилегии, которой пользуется вся армия.

– Что-нибудь случилось? – наконец спросил трибун.

– Случилось?! – взревел Гай Филипп, едва не взвыв от злости и обиды. – Ничего хорошего не может случиться, пока здесь кишат эти проклятые бабы! Они переворачивают все с ног на голову. А им так нравится! Скавр, ты же видишь, засранка навесила мне фонарь!

– Расскажи, что случилось. – Марк понимал, что старшему центуриону необходимо поделиться бедой. Он приготовился выслушать горестную повесть.

– Одно чудо, сотворенное Юпитером (тьфу!), а именно – сука по имени Мирра, подружка Публия Флакка, если хочешь знать, умудрилась в пять дней увязать столько барахла, что набралось три тюка, каждый из которых может сломать спину самому крепкому ослу из всех рожденных на свете. Но она, по крайней мере, закончила возготню. И вот ее сопливая дочурка стала ныть и требовать сладкого. И пусть боги высушат мои яйца, если эта сука не разбросала уже собранные вещи по полу, пока не нашла своей соплячке леденец! Я был там и видел все собственными глазами. Ей потребовалось на этот разгром не больше двадцати минут, чтоб ее вороны склевали! Вот тогда я и заработал синяк.

От громкого рыка Гая Филиппа на стенах трескалась штукатурка. Мирра, подумал Скавр, должно быть, очень волевая женщина, если выдержала подобную фронтальную атаку. Старший центурион привык к жесткой дисциплине легионов и давно забыл, что бывают более мягкие методы убеждения. Хуже того, он был разъярен: ему бросили вызов, а он не мог даже отомстить дерзкому противнику.

– Ну ладно тебе, успокойся. Хватит об этом. – Марк положил руку на плечо старого вояки. – Ты хорошо выполняешь свои обязанности. Неужели ты позволишь тем, кому плевать на долг и порядок, вывести тебя из равновесия?

– Конечно, позволю!!! – заорал Гай Филипп.

Скавр улыбнулся. Стоицизм опять оказался бессилен помочь.

Легионеры были готовы выступить задолго до срока, назначенного Туризином. Однако одного приказа недостаточно, чтобы сдвинуть с места такую большую армию. Некоторые подразделения (в основном хаморские наемники, а также несколько отрядов видессиан) не были готовы. Более того, корабли пока не в состоянии были приступить к транспортировке солдат, несмотря на все усилия друнгария флота Тарона Леймокера. Мятеж Ономагулоса разорвал флот Видессоса на две части, и последствия этого были все еще ощутимы.

– Леймокер хочет обратно в тюрьму. – Сенпат Свиодо смеялся, но в этом заключалась доля правды. Друнгарий провел в заключении несколько месяцев, когда Туризин Гаврас по ошибке счел его заговорщиком и предателем. Если Леймокер не сумеет окончательно убедить Императора в том, что тот ошибался на его счет, то может вполне снова оказаться в тюремной камере.

Суда всех размеров и названий, от больших остроносых транспортов, которые обычно перевозили зерно, до маленьких рыбачьих баркасов теснились в видессианских портах. Казалось, моряков в столице стало больше, чем солдат. Моряки – все до одного видессиане – заполонили харчевни и гостиницы города. Они затевали пьяные драки с наемниками. Иногда – просто ради того, чтобы помахать кулаками, иногда – не на шутку, до крови.

При известии о драках Марк поневоле вспоминал Виридовикса. Как он перенес плавание в Присту? Если бы горячий кельт только знал, сколько раз он потерял возможность подраться, сбежав из города, то, наверное, приплыл бы назад. Вспыльчивый галл никогда не упускал возможности ввязаться в историю.

Видессианские доки были переполнены кораблями, стоявшими впритык один к другому. Прибытие еще одного – купеческого судна из Кипаса, что в западных провинциях, – не стало большим событием. Однако купец привез нечто гораздо более существенное, нежели груз вина. Он привез новости, которые разнеслись по городу с быстротой степного пожара.

В римские казармы их принес Фостис Апокавкос. Когда-то – еще до того, как Скавр взял его к себе в отряд, – он мыкался по воровским притонам города. Там у него остались кое-какие знакомые. Апокавкос ворвался в казарму возбужденный. Его длинное лицо пылало от гнева.

– Проклятье грязным чужеземцам! – выкрикнул он с порога.

Легионеры вздрогнули. Их руки невольно потянулись к мечам. Видессос был городом-космополитом и городом-ксенофобом одновременно. Слишком часто подобный крик призывал толпы к бунту. Увидев, что это всего лишь Апокавкос, солдаты обругали его. Он испугал их.

– Ты что, имеешь в виду нас? – спросил Скавр.

– Что? Нет, конечно! – ответил ошарашенный Апокавкос и отдал командиру честь.

Бывало так, что Фостис старается быть римлянином больше, чем сами римляне, подумал трибун. Легионеры дали Апокавкосу возможность, которой он никогда не имел бы на своем клочке земли, – возможность обрести свое место в жизни. И в ответ получили полную преданность. Сейчас бывший видессианский крестьянин брил бороду, как римлянин, ругался на хорошей латыни – с акцентом, правда, но вполне бегло. Апокавкос – единственный из новых солдат Марка, кто носил на руке клеймо легионера.

– Эти проклятые Фосом еретики-намдалени… – начал Фостис. В некоторых случаях он все же оставался истинным видессианином.

– Солдаты Аптранда? – Трибун встревожился не на шутку. Римляне беспокойно переглянулись. Однажды им приходилось усмирять мятеж и сдерживать толпу, готовую растерзать на части людей Княжества. Эта история оставила неприятные воспоминания.

Апокавкос отрицательно покачал головой:

– Нет, эти бродяги тут ни при чем. Среди них достаточно честных людей, чтобы не творить беспорядков. – Он с отвращением сплюнул себе под ноги. – Я говорю о людях Дракса.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Не тяни же, парень! Говори! – кричали легионеры.

Сердце Марка упало. Его охватило предчувствие беды.

– Этот ублюдок, пират, – проговорил Апокавкос, – его послали за Бычий Брод, чтобы он усмирил мятежников, так теперь он возомнил себя королем. Дракс, грязное, вонючее порождение Скотоса… Он украл у нас западные провинции!

2

Впередсмотрящий прокричал с бочки, укрепленной на вершине мачты «Победителя»:

– Земля!

– Благодарение богам! – хрипло вымолвил Виридовикс. – Я уж думал, они нас забыли.

Обычно загорелое лицо галла было сейчас бледным. Рыжие волосы слиплись от пота. Виридовикс ухватился за канаты, ожидая нового приступа тошноты. Долго ждать не пришлось. Новый порыв ветра донес с камбуза вонь горячего прогорклого жира и жареной рыбы. Виридовикс перегнулся через борт. Слезы струились по его щекам.

– Уже три дня! Три дня! Я стал бы трупом, если бы плавание продлилось неделю! – Несчастный кельт говорил на своем родном языке – языке, которого никто на борту корабля (никто во всем этом мире!) не мог понять.

Но вовсе не это обстоятельство послужило причиной веселого любопытства команды. Воды Видесского моря были спокойны, как гладь стекла. Морякам казалось странным, что кто-то мог страдать от качки в такую ясную погоду.

Виридовикс пустился на все лады проклинать свой чувствительный желудок, но внезапно оборвал тираду, когда тот взял реванш.

С верхней палубы спустился Горгидас. Он нес чашку горячего мясного бульона. Грек мог отказаться от медицины ради того, чтобы посвятить себя написанию исторической книги, однако в душе все равно оставался врачом. Мучения Виридовикса вызвали у него сочувствие, тем более что сам он не испытывал никаких неудобств и не мог понять слабости кельта.

– На-ка, выпей, – сказал грек.

– Уйди ты от меня! – взвыл Виридовикс. – Убери это пойло. Я не голоден.

Горгидас гневно взглянул на своего товарища. Если что-то и могло взбесить грека, так это упрямый и глупый пациент.

– Ты собираешься блевать на пустой желудок? Все равно тебе предстоит маяться, пока мы не станем на якорь. Так тебе, по крайней мере, будет чем рвать.

– Ненавижу море! Будь оно проклято, – сказал галл, глотая бульон под безжалостным взглядом Горгидаса.

Спустя короткое время беднягу опять стошнило.

– Чума! Чтоб боги покарали того негодяя, который построил первый корабль! Позор мне, что попал сюда из-за женщины!

– А чего ты, собственно, ожидал, путаясь с любовницей Императора?

Вопрос Горгидаса был чисто риторическим. Характер Комитты Рангаве обжигал хуже ядовитой кислоты. Когда Виридовикс отказался бросить ради нее остальных своих подруг, Комитта пригрозила нажаловаться Туризину – дескать, Виридовикс ее изнасиловал. Этим и объяснялось стремительное исчезновение кельта из столицы.

– Вероятно, ты прав, о мудрый наставник и учитель, но можешь не читать мне нотацию. – Виридовикс смерил грека взглядом зеленых глаз. – Я, по крайней мере, не бегу от самого себя.

Врач хмыкнул. Слова Виридовикса были слишком близки к истине. Кельт, конечно, варвар, но дураком его никак не назовешь.

А Квинт Глабрио мертв. Горгидас смотрел на его остывающее тело. Просто смотрел. Он, врач, был бессилен. И с тех пор медицина, которой он отдал свою жизнь, казалась ему пустой и бесполезной. Какой в ней толк, с горечью спрашивал себя Горгидас, если она не помогла ему спасти близкого человека?

Историческая наука дала ему новую цель в жизни. По крайней мере, история не сыпала соль на его незаживающие раны. Горгидасас не был уверен, что сумел бы объяснить все это кельту. Да он и не собирался пускаться в объяснения. Однако фраза Виридовикса подвела черту под его собственными размышлениями о своем поступке.

Ариг, сын Аргуна, подошел к ним и таким образом спас Горгидасаса от трудного разговора. Даже кочевник из далеких степей Шаумкиила – и тот с легкостью переносил плавание.

– Ну, как он? – спросил Ариг. Видессианская речь аршаума была окрашена цокающим акцентом.

– Не слишком, – отозвался грек. – Но если земля уже в пределах видимости, значит, скоро мы будем в Присте. Может быть, даже сегодня к полудню. Это сразу вылечит его.

Плоское смуглое лицо Арига оставалось, как всегда, невозмутимым, но в его хитрых раскосых глазах появилось веселое выражение.

– А лошадь-то тоже раскачивается на бегу, Вридриш, – обратился он к страдальцу-кельту. – Ты, часом, не помрешь от качки во время верховой езды? Нам предстоит до-олго сидеть в седле!

– Нет, от верховой езды я не… Ах ты, змея-аршаум, – произнес Виридовикс, вложив в проклятие по адресу друга всю энергию, какая еще оставалась в его измученном теле. – Убирайся ты к воронам, не то я наблюю на твои дорогие сапоги из овечьей кожи.

Ухмыляясь, Ариг удалился.

– Качка, – пробормотал Виридовикс. – От одной только мысли меня в дрожь бросает. О, Эпона не дозволит, чтоб такое случилось!

– Эпона – кельтская богиня-лошадь? – спросил Горгидас, которого всегда интересовали обычаи и верования других народов.

– Да. Я много раз приносил ей жертвы, хотя в Империи не делал этого. – Кельт выглядел виноватым. – Думаю, мне надо бы почтить ее как следует, когда мы доберемся до Присты. Если только я доживу до этого часа.

Приста, далекий пограничный пост Видессос, стояла на краю безбрежного моря травы. Там жило не более десяти тысяч человек. Могучие стены и крепостные башни этого небольшого города были, пожалуй, самыми мощными во всей Империи – за исключением одной лишь столицы.

Отсюда имперские интриганы стравливали друг с другом разные племена кочевников, здесь они привлекали их на службу Видессосу. Кочевникам же этот город был нужен для торговли. Сало, мед, воск, звериные и овечьи шкуры, мех, рабов отдавали в обмен на пшеницу, соль, вино, шелк, благовония из Видессоса.

Многие хаморские каганы уже не раз пытались захватить Присту. Стены не всегда оказывались достаточно действенной защитой от их набегов. Прошлое Присты было весьма бурным.

В этом городе можно было увидеть большие красивые дома с мраморными и гранитными колоннами, выстроенные в классическом видессианском стиле, – и рядом с ними грубые хижины из плохо отесанных бревен, глинобитные хибары, а на открытых пространствах – разбитые степняками шатры, крытые цветными полотнами. Издалека они напоминали семейства мухоморов, выросших посреди города.

Хотя в Присте стоял видессианский гарнизон и имелся имперский губернатор, большая часть населения имела среди предков кочевников, и в жилах горожан текла смешанная кровь хаморов, аршаумов и видессиан.

Портовые грузчики – широкоплечие грубые детины с густыми неряшливыми бородами – явно предпочитали видессианские льняные туники и штаны коже и мехам, столь традиционным у кочевников. Однако при этом почти у всех на головах красовались невысокие остроконечные шапки – обычный убор хаморов, которые не снимали их ни летом, ни зимой.

Когда Пикридиос Гуделес попросил одного из них помочь снести на берег вещи, тот даже не шелохнулся. Гуделес раздраженно поднял бровь.

– Похоже, мне страшно повезло и я наскочил на глухого мула, – произнес он, поворачиваясь к другому грузчику, столь же невозмутимому. Голый по пояс, тот безмятежно грелся на солнце. Он тоже словно не заметил Гуделеса.

– О Фос милосердный, неужто мы попали в страну глухонемых? – вопросил бюрократ, начиная уже сердиться. В Видессосе он привык к почтительности.

– Пусть меня испепелят духи, если я не заставлю их слушать! – заявил Ариг и шагнул к грузчикам, стоявшим у причала.

Они уставились на него со злобой. Между хаморами и аршаумами не водилось особой приязни.

Ланкинос Скилицез дотронулся до руки Арига. Офицер недолюбливал бюрократов и к тому же не прочь был позабавиться видом униженного чиновника. Но Ариг мог каким-нибудь неосмотрительным поступком вызвать драку. Этого Скилицез допустить не хотел.

– Позволь, я попробую, – предложил он.

Причальные крысы без всякого страха уставились на Скилицеза. Видессианский офицер был крупным человеком, сильным, крепким, с лицом старого солдата, но грузчиков хватит, чтобы расправиться и с ним, и с его друзьями. К тому же он явился в компании с аршаумом…

Но они перестали скалиться и удивленно заулыбались, когда видессианин заговорил с ними на их языке. После недолгих переговоров четверо из них встали и взвалили на плечи вещи послов. Только Ариг нес свое имущество сам. Он не собирался доверять хаморам.

– Должно быть, очень полезно уметь разговаривать с людьми на их языке, где бы ты ни оказался, – восхищенно обратился Виридовикс к Скилицезу. Едва ступив на берег, галл обрел свою былую жизнерадостность и болтливость. Подобно гиганту Антею, он черпал силу в прикосновении земли, своей матери.

Скилицез сдержанно кивнул в ответ. Это, похоже, весьма раздосадовало Виридовикса – тому хотелось потрепать языком.

– А ты, мой дорогой Горгидас, сочинитель исторических трактатов, – разве ты не хотел бы, чтобы эти ребята перемолвились с тобой словечком на твоем родном языке? Чтобы ты мог сам задавать им вопросы, не прибегая к переводчику?

Горгидас не обратил внимания на насмешку. Замечание Виридовикса задело больное место в его душе.

– Клянусь богами, галл! Ничто другое не доставило бы мне большего удовольствия. Хотел бы я в этом чужом мире поговорить на моем родном языке – хотя бы с одним человеком! Ты – самый близкий из всех, кого я здесь знаю, но даже в разговоре с тобой эллинский так же бесполезен, как кельтский. А тебя разве не раздражает, что ты все время должен говорить по-видессиански или по-латыни?

– Да, раздражает, – быстро согласился Виридовикс. – Даже римлянам лучше, чем нам. Они могут общаться друг с другом, их язык не умрет. Я пытался обучать кельтскому моих подруг, но они не считали, что это так уж необходимо. Боюсь, я выбрал этих девчонок только потому, что они красивы и пылки в постели.

И вот ты остался совсем один, подумал Горгидас.

Как бы подтверждая эти мысли, галл внезапно взорвался. Он разразился дикими криками на кельтском языке. Ариг и видессиане широко пораскрывали рты, глядя на него. Местные жители тоже воззрились на Виридовикса – их удивляла его бледная кожа, веснушки, огненно-рыжие волосы. Они даже отступили на несколько шагов, возможно опасаясь, что незнакомец произносит какое-то заклинание.

Виридовикс проорал несколько песен, а затем остановился, ругаясь на смеси всех известных ему языков.

– Проклятье, я забыл, как там дальше! – простонал он и повесил голову.

После столицы с ее широкими прямыми улицами, вымощенными булыжником или деревянной брусчаткой, с ее удобной системой канализации, Приста производила на путешественников своеобразное впечатление. Главная торговая магистраль города оказалась обычной грунтовой дорогой, покрытой толстым слоем засохшей грязи. Она петляла, как тропинка в лесу, и была немногим шире обычной просеки. Помои и отбросы стекали по небольшому каналу, прорытому посреди улицы. Горгидас увидел, как один кочевник непринужденно спустил штаны и помочился в канал. Никто не обратил на него внимания. В Элладе, где родился и вырос Горгидас, подобные вещи тоже были обычным явлением. Крик «Поберегись!» предупреждал прохожего о том, что очередной котел с отбросами сейчас будет выплеснут на улицу.

Но римляне относились к вопросам гигиены куда более серьезно. В больших городах Видессоса также соблюдались правила санитарии.

«Ну так что из этого? – подумал Горгидас. – Даже здесь, в заштатной Присте, наверняка есть жрецы-целители, которые спасают безнадежных больных». Однако затем Горгидас подумал о том, что многие из жителей Присты следуют степным обычаям и не поклоняются Фосу.

Грек бросил взгляд на храм видессианского Доброго Бога, стоящий неподалеку. Серые неоштукатуренные камни, глубокие царапины на стенах – все свидетельствовало о том, что это одно из самых старых зданий в городе. Шар на вершине купола был не позолочен, а покрыт желтой краской, наполовину облезусшей.

Скилицез заметил это и нахмурился. Что касается Пикридиоса Гуделеса, то если он и чувствовал какое-то недовольство при виде запущенности храма, то, во всяком случае, держал это при себе.

Однако чиновник стал более разговорчивым, когда его глазам предстало то, что местные жители именовали «лучшей гостиницей города».

– Ну и дыра! – проворчал чиновник. – Я видел коровники куда более чистые, чем эта, с позволения сказать, гостиница.

Местные жители, сопровождавшие видессиан, зло оскалились. «Ага, – подумал Горгидас, – они все-таки понимают видессианский язык». Но в душе грек был полностью согласен с Гуделесом.

Общая комната оказалась маленькой, мебели в ней было немного, и совершенно очевидно, что вот уже несколько лет здесь не делали уборки. Стену над каждым факелом покрывал густой слой сажи. В комнате пахло дымом, кислым вином и еще более удушливым потом.

Клиентура гостиницы состояла из темных личностей, которые вполне могли оказаться родными братьями паршивцев, околачивающихся на пристани. Хотя большинству было уже за сорок, все были одеты в длинные, кричаще-яркие туники, вроде тех, что носили уличные хулиганы Видессоса: у каждого на пальцах и шее висело изрядное количество золотых цепей и колец. Голоса звучали громко и резко. Речь была перегружена воровским жаргоном.

Виридовикс прошептал по-латыни:

– Я не сяду играть в кости с этими парнями, даже если мне приставят нож к горлу.

– Воров видно издалека, – ответил ему Горгидас на том же языке, – даже если это богатые воры.

Хозяин постоялого двора – коренастый человечек с мрачным выражением лица и жуликоватыми глазками, – казалось, задался целью разрушить расхожее представление о трактирщике как о человеке добродушном и приветливом. Комната, которую он с ворчанием выделил посольству, оказалась такой маленькой, что едва вместила пять соломенных матрасов – их притащил слуга. Гуделес бросил тому мелкую монету.

Как только слуга удалился, чиновник рухнул на матрас (самый толстый, отметил Горгидас) и оглушительно захохотал. В ответ на удивленные взгляды своих спутников он пояснил:

– Я просто подумал: если это лучшее из всего, что может предложить нам Приста, то пусть Фос сохранит нас от худшего.

– Наслаждайся хотя бы этим, пока у тебя есть возможность, – посоветовал Скилицез.

– Толстяк прав! – заявил Ариг.

Гуделес, похоже, не слишком обрадовался поддержке хитрого аршаума – если, конечно, Ариг действительно собирался поддержать его.

– Даже самые лучшие города – это тюрьма! – продолжал аршаум. – Только в степи человек дышит свободно.

В дверь вежливо постучали. Явился солдат. Густая борода, широкие плечи, скуластое лицо – он напоминал хамора. Но на нем была не хаморская куртка из жесткой кожи, а кольчуга. И говорил он на неплохом видессианском языке.

– Вы – господа с «Победителя»? Послы в Аршаум? – Когда они подтвердили это, солдат поклонился: – Его превосходительство губернатор Мефодий Сива приветствует вас и просит пожаловать на небольшой прием в вашу честь перед заходом солнца. Я зайду за вами и провожу вас.

Он снова склонил голову, отдал честь и вышел так же быстро, как и вошел. Было слышно, как его сапоги стучат по узкой каменной лестнице.

– Этот Мефо… как его? Он колдун, что ли? Откуда он так быстро узнал, что мы здесь? – воскликнул Виридовикс. В этой стране он повидал магии более чем достаточно, чтобы задать такой вопрос на полном серьезе.

– Вовсе нет, – ответил Гуделес, усмехнувшись наивности кельта. – Просто один из лентяев там, в порту, – его соглядатай, и это так же верно, как то, что солнце Фоса восходит каждый день на востоке.

Более опытный в подобных вопросах, чем галл, Горгидас тоже догадался об этом. Он не был огорчен, когда догадка его подтвердилась. Главной функцией губернатора Сивы было внимательно наблюдать за степями и охранять Империю. Если он делал это так же тщательно, как следил за своим городом, то Видессос защищен надежно.

Мефодий Сива оказался на удивление молодым человеком. Ему было едва за тридцать. Его внешность немного портил слишком длинный нос.

Губернатор держался достаточно оживленно, чтобы не давать гостям соскучиться. Похлопав Арига по плечу, он прогудел:

– Ну что, сын Аргуна, мне опять поставить у каждого колодца по часовому?

Ариг засмеялся:

– В этом нет нужды. Я буду паинькой.

– Да уж. Лучше бы тебе не вытворять безобразий. – Убедившись, что кубки всех гостей полны вина, Сива объяснил: – Когда этот негодяй однажды останавливался в нашем городе на пути в Видессос, он бросил в каждый городской колодец по пригоршне лягушек.

Ланкинос Скилицез так и замер с раскрытым ртом. И вдруг ухватился за бока и разразился громким хохотом. Гуделес, Виридовикс и Горгидас ничего не поняли.

– Неужели вы не знаете?.. – начал Сива и затем сам ответил на свой вопрос: – Да нет же, конечно, вы не можете этого знать. Откуда? Вы не общаетесь с варварами каждый день. Иногда я забываю о том, что живу на краю Империи, а не на краю Неизвестности… Ну так вот: все хаморы до смерти боятся лягушек. Три дня они не пили воды из колодцев!

Ариг снова засмеялся, вспомнив, как удачно пошутил.

– Но это еще не все, знаете ли. Им пришлось заплатить видессианину, чтобы тот выловил из воды всех квакушек. Потом они принесли в жертву черного ягненка. Они проделывали это у каждого колодца, дабы отвратить демонов. И ваш жрец Фоса еще пытался остановить это, крякая насчет еретических обрядов! О, это было прекрасно! – заявил Ариг, сияя как медный грош.

– Это было ужасно! – возразил Сива. – Один из хаморских кланов тут же снялся и ушел в степь. Они унесли груз шкур стоимостью в пять тысяч золотых. Торговцы стонали несколько месяцев.

– Лягушки? – переспросил Горгидас, быстро делая заметку на клочке пергамента.

Губернатор спросил, почему он записывает. Весьма неохотно Горгидас рассказал о своем историческом труде. Сива удивил его вдумчивым кивком и несколькими дельными вопросами. За грубоватыми манерами провинциального губернатора скрывался недюжинный ум.

У Мефодия Сивы обнаружились и другие интересы, которых трудно было ожидать от пограничного чиновника. Его резиденция имела толстые двойные стены, решетки на узких окнах, покрытые металлическими полосами двери. Все это позволяло использовать ее в качестве форта. Но она обладала роскошным садом – это был настоящий взрыв красок, пиршество цветов. Мальвы и розы цвели ровными рядами, желтые и сиреневые тюльпаны свидетельствовали, по мнению Горгидаса, об опытной руке цветовода. Низкие вьющиеся растения и кустарники были привезены сюда из влажных тропических лесов или с горных утесов – в степи таких не найдешь.

Совершенно естественным было желание Сивы, отрезанного от столицы, узнать от имперского посольства как можно больше новостей. Он удовлетворенно крякнул, когда услыхал от послов, как были разбиты мятежники – Баан Ономагулос и Елисей Бураф.

– Да будут прокляты предатели! – сказал он. – Я посылал донесения с каждым кораблем, отплывающим в столицу, и так – два последних месяца. Негодяи, должно быть, все их потопили. Два месяца – слишком большой срок, когда Авшар разгуливает у тебя под боком.

– Ты уверен, что это он, этот проклятый колдун? – спросил Виридовикс. Страшного имени князя-колдуна было достаточно, чтобы отвлечь кельта от заигрываний с одной из служанок.

Мефодий Сива не был женат. Он держал в услужении нескольких привлекательных девушек. Смешанная видессианско-хаморская кровь сделала их полноватыми, так что они не вполне отвечали имперским представлениям о красоте. Повышенное внимание Виридовикса к служанкам не вызывало ни малейшего раздражения со стороны радушного хозяина. Едва увидев кельта, Мефодий был буквально заворожен его внешностью: огромным ростом, цветом лица, пламенеющими волосами. Певучий акцент галла показался губернатору также очень странным.

На встревоженный вопрос Виридовикса Сива ответил:

– Кто же, кроме Авшара, кутается в покрывало так, что и лица не увидишь? Кто появляется и исчезает по мановению руки? У кого еще такой гигантский черный жеребец? Степные лошадки низкорослы и серы. В Пардрайе ничего подобного никогда не было, так что догадаться нетрудно.

– Да, ты прав. Это он, этот негодяй, – согласился Виридовикс. – Но ни рост, ни жеребец ему не помогут. Мой добрый кельтский меч порубит гада в капусту!

Мефодий Сива скептически поднял бровь. Однако Горгидас знал: то была не пустая похвальба в устах кельта. Меч Виридовикса – близнец меча Скавра, творение галльских друидов, обладал сильнейшими чарами. Мечи-близнецы оказались необычайно могущественными в земле Видессоса, где процветала магия.

– С тех пор как я отправил последнее донесение в Видессос, Присты достигла еще одна новость, – добавил Сива. По его голосу было слышно, что эта новость также не из приятных. – Вы, конечно, понимаете – это только неподтвержденные слухи… Но говорят, к проклятому колдуну присоединился Варатеш со своей бандой.

И снова Горгидас почувствовал, как нечто важное проходит пока что мимо него. Виридовикс и Гуделес также не поняли, о чем говорит губернатор. Но Панкину Скилицезу и это имя, похоже, было хорошо известно.

– Изгой, поставленный вне закона, – проговорил офицер утвердительно. Он действительно знал этого Варатеша, и ему не нужно было ни о чем больше спрашивать.

– Предупреждаю: это пока что просто слух, пущенный по ветру, – повторил Сива.

– Да хранит нас Фос! Пусть это и останется слухом, – отозвался Скилицез и начертил знак Фоса вокруг сердца. Заметив недоумение своих товарищей, он пояснил: – Варатеш – опасный, коварный и умный человек, его всадники – опытные бойцы. Если бы против нас выступил большой клан, это было бы лишь ненамного хуже встречи с Варатешем.

Неприкрытая тревога Скилицеза передалась и Горгидасу. Грек знал, что Скилицеза не пронять по пустякам. Арига, однако, вести не слишком задели.

– А, хаморы!.. – выговорил он презрительно. – Ты еще скажи, чтоб я прятался от птенцов куропатки, прыгающих в траве.

– С этим человеком приходится считаться. Он становится сильнее с каждым днем, – сказал Сива. – Возможно, ты не знаешь: этой зимой, когда Великую Реку Шаум сковало льдом, он ходил в набег на запад, в Аршаум.

Ариг изумленно разинул рот, а опомнившись, прошипел проклятие на своем языке. Аршаум был искренне убежден в своем полном превосходстве над хаморами. И по праву. Разве его народ не отбросил «волосатых» на восток, за Реку? Минули десятки лет с тех пор, как хаморы – даже бандиты – осмеливались докучать аршаумам.

Видя, что аршаум кипит от ярости, Мефодий Сива окликнул служанку:

– Филеннар, почему бы тебе на время не перестать строить глазки нашему усатому другу и не принести полный бурдюк?

Девушка отправилась выполнять приказание. Виридовикс проводил ее жадным взглядом.

– Бурдюк? – алчно переспросил Ариг. Он мгновенно забыл о своем гневе. – Кумыс? Клянусь тремя волчьими хвостами моего клана! Прошло уже пять лет с тех пор, как я пробовал его. Ваши безмозглые крестьяне умеют делать лишь вино да пиво.

– Новый напиток? – заинтересовался Пикридиос Гуделес.

Горгидас припомнил, как однажды аршаум громогласно восхвалял напиток степей. Но грек забыл, из чего кочевники его приготовляют. Виридовикс, искренний любитель доброй выпивки, почти сразу перестал огорчаться из-за исчезновения Филеннар.

Вскоре девушка вернулась с громадным бурдюком из конской шкуры, на внешней стороне которой еще оставалась шерсть. По знаку Сивы она передала бурдюк Аригу. Тот принял сосуд так нежно, словно это был новорожденный младенец. Он развязал ремешок у верхней части бурдюка, поднял его и припал к горловине. Несколько секунд аршаум жадно и шумно пил. В степях считается признаком хорошего тона открыто наслаждаться угощением.

– А-ах! – выдохнул Ариг, вытирая губы рукавом.

– А, умирающий грешник! – воскликнул Виридовикс; на городском жаргоне это выражение обозначало пьянчугу. Галл поднял бурдюк, взяв его из рук Арига, но при первом же глотке выражение жадного ожидания на лице Виридовикса сменилось удивленной гримасой. Он плюнул на пол. – Фу! Какое отвратительное пойло! Из чего его делают?

– Из кислого кобыльего молока, – ответил Ариг. Виридовикс скроил рожу:

– Понятно. На вкус – как внутренности дохлой улитки.

Ариг гневно взглянул на Виридовикса.

Ланкинос Скилицез и Мефодий Сива были привычны к кумысу и с удовольствием пили его, облизывая, по обычаю кочевников, губы. Когда очередь дошла до Гуделеса, тот проглотил чуть-чуть – из вежливости. Чиновника не слишком огорчала необходимость передать бурдюк Горгидасу.

– Тебе лучше привыкнуть к этому, Пикридиос, – насмешливо проговорил Скилнцез.

– Эта фраза мне очень скоро надоест, – ответил чиновник с кислым видом.

Скилицез усмехнулся. Кумыс успел согреть его.

Горгидас подозрительно понюхал наполовину пустой бурдюк. Грек ожидал услышать кислый сырной душок, но по запаху кумыс больше напоминал легкий чистый эль. Горгидас отпил, подумав, что напиток имеет слабый привкус молока. По крепости кумыс не уступал сухому вину.

– Это совсем неплохая штука, Виридовикс, – сказал Горгидас. – Попробуй еще раз. Если ты ожидал чего-то сладкого, как вино, то неудивительно, что нашел странным его вкус. Но уж конечно, тебе доводилось пробовать и худшее.

– Угу. Однако я пробовал и кое-что получше, – возразил галл и потянулся за кувшином вина. – В степи у меня не будет выбора, но сейчас я лучше хлебну вина. Прости уж, Ариг. Передай ему этот напиток из давленых улиток, грек, коли он так любит его.

Виридовикс опрокинул кувшин и припал к горлышку, жадно глотая и дергая кадыком.

Сива дал посольству небольшой отряд – десять человек.

– Этого достаточно, чтобы показать, что вы находитесь под защитой Империи, – объяснил губернатор. – Конечно, я мог бы отправить с вами весь мой гарнизон, но, боюсь, и этого будет недостаточно, случись с вами настоящая беда. К тому же я не хочу оголять крепость. Степные кланы могут объединиться и сжечь Присту. Они считают нас полезными до тех пор, пока мы не покажемся им опасными.

Губернатор разрешил посланникам выбрать себе лошадей – верховых и сменных – из конюшен гарнизона. Его щедрость избавила путешественников от мрачной необходимости обращаться к любезным соседям по гостинице, которые оказались лошадиными барышниками.

Как и предполагал Виридовикс, они были также шулерами. Горгидас наотрез отказался играть с ними, но Ариг и Гуделес не проявили такой осмотрительности. Аршаум проиграл – и немало. Однако Гуделес внакладе не остался.

Услышав об этом, Скилицез выразительно улыбнулся:

– Чернильные души – бандиты куда большие, чем конокрады. Думаю, лошадиному барышнику никогда не угнаться за имперским бюрократом.

– Убирайся под лед, приятель, – ответил Гуделес. Золото звякнуло у него в поясе.

Однако в другом случае чиновник оказался достаточно умен, чтобы обратиться за советом к знающему человеку. Как Горгидас с Виридовиксом, он попросил Арига помочь с выбором лошадей. Только Скилицез достаточно доверял своему опыту и чутью и сделал свой выбор так умело, что даже кочевник посмотрел на видессианского офицера с неприкрытым восхищением.

– Ты взял пару лошадок, от которых и я бы не отказался, – заметил Ариг.

– Как ты можешь такое говорить? – возопил Виридовикс. – Я знаю кое-что о лошадях. По крайней мере то, что все кельты. Но такого большого табуна еще не видел. Все равно что куча фасоли в большом горшке.

Кельт неплохо описал грубоватых низкорослых степных лошадок. Они были крепки и не слишком красивы, совсем не похожи на чистокровных скакунов, столь ценимых в Империи.

Но Ариг сказал:

– Кому нужна большая лошадь? Степные лошадки пробегут расстояние в два раза большее, а травы им нужно куда меньше. Высокий конь просто умрет с голоду. Разве я не прав, моя красавица?

Он похлопал лошадь по губам и отдернул руку, когда она лязгнула зубами, пытаясь его укусить. Горгидас засмеялся вместе со всеми, хотя и немного нервно. В самом лучшем случае грека можно было назвать «слабым наездником». Он очень редко садился на лошадь. Что ж, выбора нет. Однако слова Арига о том, что им предстоит провести в седле несколько месяцев, поневоле заставили его вздрогнуть.

Неделю спустя после прибытия «Победителя» в Присту посольство и сопровождающие его солдаты выехали из северных ворот города.

Хотя в отряде насчитывалось всего пятнадцать человек, на расстоянии он казался куда больше. По обычаю кочевников, за каждым всадником шли пять или шесть лошадей, которые везли припасы и оружие. Кочевники обычно каждый день меняли лошадь, с тем чтобы животные не слишком уставали.

В лучах утреннего солнца сверкнули серебром воды залива Майотик. Он был вытянут к востоку на несколько километров, но пологие берега не скрывали его от глаз. За заливом темнел большой мыс, клином вдающийся в море. Впереди, на западе, до самого горизонта простиралась степь – плоская, ровная. Никто никогда не пытался измерить ее безбрежных просторов.

Горгидас бегло осмотрелся, однако в настоящий момент ему было не до пейзажа. В основном он занимался тем, что пытался не свалиться с лошади. Как и бывает в подобных случаях, проклятое животное отлично чувствовало беспомощность всадника и, казалось, получало удовольствие, спотыкаясь в очередной раз. К счастью, и видессиане, и кочевники использовали удобные седла с высокими луками и это великолепное изобретение – стремена. Без такого подспорья грек бы уже не раз побывал на земле.

Однако даже все эти удобства не могли уменьшить усиливающуюся боль в бедрах и коленях. Горгидас мог шагать целый день наравне с легионерами, но верховая езда требовала совсем других усилий. Неудобство усугублялось еще и тем, что короткие кожаные стремена, которые были в ходу у кочевников, заставляли сильно сгибать ноги.

– Зачем их делают такими короткими? – спросил грек командира отряда, сопровождавшего посольство.

Офицер пожал плечами.

– В Присте много хаморских вещей, – отозвался он. – Хаморы любят высоко подниматься в седле, чтобы удобнее было стрелять из лука.

Командир отряда, взятого в Присте, – высокий худощавый человек, загорелый и сильный, – был видессианином. Его звали Агафий Псой. Трое или четверо его солдат тоже были, судя по внешности, видессианами. Остальные, несомненно, принадлежали к числу местных жителей, и в их жилах текла смешанная кровь. Между собой солдаты говорили на странном диалекте, настолько густо насыщенном хаморскими словами и таком необычном по грамматике, что Горгидас едва понимал их.

– У меня есть стремена подлиннее, – вмешался Ариг. – Нам, аршаумам, не нужны короткие стремена, чтобы видеть, в кого мы стреляем.

Это замечание вызвало злые взгляды солдат, но аршаум не обратил на них никакого внимания. Горгидас с благодарностью взял у Арига стремена. Это сразу помогло – до определенной, правда, степени.

Но невзгоды грека были сущими пустяками по сравнению с тем, что переносил Пикридиос Гуделес. Чиновник был влиятельной персоной в бюрократическом мире, однако вряд ли он уделял большое внимание физическим упражнениям. Когда первый день путешествия подошел к концу, он неловко свалился с седла и рухнул на кошму, как старик. Его мягкие руки жестоко пострадали от целого дня езды, и поводья стерли их почти до мяса. Со стоном опускаясь на землю, Гуделес сказал:

– Теперь я понимаю, как коварен был Гаврас, когда поручил мне дипломатическую миссию. Вероятно, он хотел, чтобы мой истерзанный труп зарыли в степях. Боюсь, этому желанию суждено скоро сбыться.

– Возможно, он хотел, чтобы ты своими глазами увидел, какую цену платят солдаты за твою безопасность и чего стоят удобства, которыми ты пользуешься в столице, – заметил Ланкинос Скилицез.

– Какой смысл в цивилизации, если нет удобств? Живя в Видессосе, о мой не в меру серьезный друг, ты должен спать у себя дома, в кровати, а не на подстилке посреди улицы.

Каждая косточка в теле Гуделеса ныла от боли, но это ни в коей мере не помешало ему ладно молоть языком. Скилицез только хмыкнул и ушел вместе с солдатами собирать хворост для вечернего костра.

Вокруг огня разлилось приятное тепло. Во всем бескрайнем пространстве степи их костер был единственным. Глаз человека терялся в беспредельности. Горгидас чувствовал себя одиноким и беззащитным в этой необъятной пустоте. Ему не хватало рвов и насыпей, которые возводили римляне, разбивая лагерь на ночь, куда бы их ни забросила военная судьба. В этой же неоглядной тьме могла скрываться целая армия, и часовые не заметили бы ровным счетом ничего. Горгидас подскочил, когда ночная птица едва не задела его по щеке – ее привлекли насекомые, слетевшиеся на свет костра.

На завтрак путешественники ели копченое мясо, жесткий желтый сыр и тонкие пшеничные лепешки, которые испек на плоской походной сковородке один из солдат. Кочевники редко употребляли в пищу хлеб. Печки были слишком громоздки для людей, которые постоянно кочевали с места на место. Не так-то просто оказалось разжевать жесткие и почти безвкусные лепешки. Горгидасас был уверен в том, что очень скоро он видеть их не сможет. Что ж, подумал он, при такой пище, да еще после целого дня езды на лошади вряд ли ему придется слишком часто бегать в кусты. Климат также не способствовал уединенным походам на обочину: народы, живущие на севере, в условиях суровой зимы и резких ветров, чаще страдали запорами, чем южане. По крайней мере, так учит Гиппократ.

Мысли о медицине вдруг стали раздражать Горгидаса. Он хотел забыть о ней поскорее, раз и навсегда. Желая облегчить совесть, грек сделал заметку о солдатских способах приготовления пищи в степи.

Виридовикс был необыкновенно молчалив. Он ехал на лошади в хвосте отряда и крутил головой, озираясь по сторонам.

– Там никого нет, – сказал ему Горгидас, подумав, что галл, возможно, тревожится, не преследуют ли их.

– О, как ты прав, грек, как ты прав! Совсем никого и ничего! – воскликнул Виридовикс. – Я чувствую себя жуком на тарелке. Небольшое удовольствие, согласись. В лесах Галлии так легко увидеть, где заканчивается мир, если ты только меня понимаешь. Здесь нет ни начала, ни конца. Сплошная бесконечность.

Грек наклонил голову в знак понимания. Он чувствовал себя не менее несчастным. Как и галл, он вырос в маленькой стране. В степи тщета и ничтожность жизни представали человеку слишком уж наглядно.

Ариг решил, что оба его товарища сошли с ума.

– Да я только тогда и чувствую себя живым, когда попадаю в степь, – заявил аршаум, еще раз повторив то, что говорил уже в Присте. – Когда я впервые приехал в Видессос, я боялся даже пройтись по улице. Мне все казалось, что эти дома вот-вот обрушатся мне на голову. До сих пор не понимаю, как это люди могут жить в подобных муравейниках.

– Как говорил Пиндар, привычка управляет всем, – сказал Горгидасас. – Дай время, Ариг. Мы тоже привыкнем к бесконечным просторам твоей степи.

– Да уж. Наверное, – проворчал Виридовикс. – Но пусть меня повесят, если я их полюблю.

Ариг пожал плечами, выражая полное безразличие.

По крайней мере, в одном широкий горизонт имел неоспоримое преимущество: все было видно на большом расстоянии.

Испуганные лошадьми, взлетели серые куропатки. Они летели низко, едва не задевая людей, быстро взмахивая маленькими крылышками. Несколько солдат положили стрелы на тетиву и пришпорили лошадей, чтобы догнать улетающих птиц. Двойные луки, сделанные из рогов антилопы, посылали стрелы, которые летели быстрее стремительного ловчего сокола.

– Нам не помешали бы силки или сети, – заметил Скилицез, когда три стрелы, одна за другой, просвистели мимо цели.

Однако солдаты Псоя с детства держали в руках луки. Далеко не все стрелы были посланы бесполезно. Они подстрелили восемь птиц. Горгидас проглотил слюну при мысли о темном, нежном мясе.

– Хорошая стрельба! – сказал Виридовикс одному из солдат.

Его собеседник, имевший почти чисто хаморскую внешность, держал за ноги двух куропаток. Он дружески ухмыльнулся кельту.

Виридовикс продолжал:

– Твои стрелы летели так быстро, так прямо. Интересно, какой у тебя лук?

Солдат подал кельту свой лук. По сравнению с длинными луками, к которым привык Виридовикс, этот казался маленьким и невзрачным. Но кельт удивленно хмыкнул, потянув за тугую тетиву. Мышцы его рук вздулись буграми, прежде чем ему удалось натянуть лук кочевника.

– Да, это тебе не детские игрушки, – молвил Виридовикс, возвращая оружие всаднику.

Довольный произведенным на чужеземца впечатлением, солдат хитро улыбнулся.

– Твой щит! Дай! – сказал он. Он говорил по-видессиански с таким же сильным акцентом, что и кельт.

Виридовикс, который обычно носил щит за спиной, снял ремешок и протянул щит собеседнику.

Это был типичный щит кельтского воина: круглый, покрытый бронзой, со спиральными полосами металла, украшенный эмалью красного и зеленого цветов. Виридовикс держал свой щит в отличном состоянии. Кельт был до педантичности аккуратен в обращении с доспехами и оружием.

– Недурной, – оценил солдат и установил щит Виридовикса возле колючего кустарника. Затем отъехал метров на сто. С диким воплем солдат поднял лошадь на дыбы и помчался к щиту, пустив на всем скаку стрелу с очень близкого расстояния. Щит качнулся и завертелся на месте. Когда Виридовикс поднял его, в нем не было стрелы.

– Конечно, это лошадь его опроки… – начал было кельт, но остановился в изумлении. Ближе к краю щита виднелась аккуратная дырочка. Стрела пробила не только древесину, но и бронзу.

– Клянусь головами моих врагов! – воскликнул Виридовикс, покачивая головой.

Солдат поднял с земли стрелу, которая, пробив щит, отлетела еще на несколько метров, и положил ее в колчан со словами:

– У тебя недурной щит, да. Если бы я целился в свой, стрела улетела бы намного дальше.

Щит хамора был совсем маленьким – деревянным, обтянутым кожей. Он годился лишь на то, чтобы отбить рубящий удар меча.

Виридовикс проговорил:

– А я-то еще думал, дурак такой, что кочевники вооружены дрянью и плетутся, бедные, на заморенных клячонках, которым не выдержать тяжести хорошего меча и длинного лука.

– Разве не так? – спросил Горгидас.

– Ты болван! – ответил кельт, махнув своим щитом у Горгидаса перед носом. – Раскрой глаза пошире. С такими луками они сделают из тебя решето и не поглядят, в доспехах ты или голый. Какой же смысл таскать на себе лишнее железо?

К удивлению вконец разозлившегося Виридовикса, Горгидас вдруг взорвался смехом.

– Не вижу ничего смешного! – резко сказал кельт.

– Прости, – отозвался грек, записав что-то на табличке. – Просто сама мысль об оружии настолько эффективном, что защита от него невозможна, никогда не приходила мне в голову. Но знаешь, этот степной лук тоже не всесилен. Намдалени в своих кольчугах неплохо стояли под стрелами, и ничего с ними не случилось. Но как абстрактная идея эта мысль восхитительна.

Пытаясь засунуть мизинец в дырочку от стрелы, Виридовикс пробормотал:

– Чума на твои «абстрактные идеи»!

Большое коричневое пятно, появившееся вдали, медленно росло прямо на глазах. И вот отчетливо стало видно стадо коров. Рога возвышались над животными, как голые ветви деревьев в зимнем лесу. Рядом со стадом шли пастухи, судя по облику – хаморы.

Заметив приближающийся отряд, несколько кочевников вырвалось вперед. Их предводитель выкрикнул несколько фраз на своем языке, а затем, заметив среди всадников имперцев, добавил на ужасном видессианском:

– Кто? Что делаете? Зачем здесь? – Он даже не ждал ответа. Его крепкое лицо почернело от гнева, когда он увидел Арига. – Аршаум! – Хаморы схватились за оружие. – Что делать тут вместе с аршаум? – спросил кочевник Гуделеса, возможно выбрав бюрократа потому, что тот был великолепно разодет. – Аршаум заставили все заморские кланы… Как по-вашему? Он заставил страдать. Ваш Император ест свиные кишки, раз иметь с ними дело. Я Олбиоп, сын Вориштана! Я говорю вам это! Я говорю правду!

– Мы убиваем! – крикнул один из хаморов Олбиопа.

Солдаты посольства схватились за мечи. Ариг уже держал наготове стрелу. Виридовикс и Ланкинос Скилицез положили руки на рукояти, застыв в напряжении. Римский гладий Горгидаса все еще оставался в мешке. Грек молча ждал, что уготовит ему судьба.

В этот критический миг Пикридиос Гуделес показал, чего он стоит.

– Остановись, о знатный Олбиоп, сын Вориштана! Если не хочешь, по неведению, свершить ужасную ошибку – остановись, молю! – изрек бюрократ драматическим голосом. Горгидас подумал, что кочевник понял в этой пышной фразе только свое имя, но и этого оказалось достаточно, чтобы хамор обернулся к Гуделесу.

– Переведи это, ладно? – прошептал чиновник Скилицезу. Офицер молча кивнул.

Гуделес принял торжественную позу и начал вещать по-видессиански:

– О вождь хаморов, если ты прервешь нити жизней наших, то свершишь злодеяние, подобного коему не свершалось, и будет оно печальнее самой твоей смерти! Воистину…

– Я не смогу этого даже повторить, не то что перевести, – изумленно вымолвил Скилицез, распахнув глаза.

– Заткнись, солдафон, – прошипел Гуделес и сделал грациозный жест, словно находился в толпе придворных.

Скилицез худо-бедно принялся толмачить. Гуделес разливался соловьем.

– Злодеяние сие запомнится вовеки, оно останется в памяти степных народов, ибо подобного зла никогда доселе не творилось и не ведали такого минувшие времена. Никто, о, никто не решался на такое, прежде чем ты, о вождь, отважился преступить высокие законы человечности. Всем станет известно: Олбиоп, сын Вориштана, поднял руку на послов. Ужасная слава превзойдет само убийство!

Перевод был весьма жалкой копией оригинала, ничтожным подражанием, лишенным пышных оборотов, отступлений, смены грамматических времен и прочих ораторских ухищрений. Но это не имело значения. Гуделес заворожил кочевников, несмотря на то, что те не понимали ни слова. Как большинство необразованных, темных людей, они высоко чтили тех, у кого хорошо подвешен язык. Чиновник же мог считаться мастером в старейшей школе виртуозов словоплетения.

– Позвольте мне посему напомнить вам, что до нынешнего дня отношения наши были незапятнанно-чистыми и незамутненно-дружескими. Конечно же, пристойно нам сохранять их в духе любви и братства! Ведомо мне, что в ином случае не сможете вы наслаждаться благами спокойной совести. Дружба и понимание – вот что предлагают вам ныне те, кто предстал пред вашим взором! Понимание, которое, разумеется, не может быть отброшено, словно хлам, внезапной злой переменой человеческой воли, мимолетной, как…

Гуделес поклонился хаморам. Они кивнули, загипнотизированные пышными словесами.

– О чем он говорит? – недоумевая, спросил Виридовикс Горгидаса.

– Вся эта болтовня означает: «Не убивайте нас!» – ответил грек.

– А, – протянул кельт. – Я сперва так и подумал, но не был до конца уверен.

– Не беспокойся, кочевники тоже ни хрена не понимают.

Цветистая видессианская речь, шедевр имперского витийства, уснащенная всякими фокусами, не слишком подавляла воображение Горгидаса. Он привык к чистому, лаконичному и деловому стилю. Некоторые речи требовали несколько часов для произнесения – и все ради того, чтобы изречь нечто абсолютно бессодержательное.

Но искусство Гуделеса сделало свое дело. Хаморы проглотили все его пышные фразы, не поперхнувшись.

– А, Серебряный Язык! – сказал Олбиоп Гуделесу. – Ты придешь наша деревня с нами! Ты – есть, ты – провести ночь, ты – веселиться!

Он наклонился и поцеловал видессианина в щеку. Гуделес принял этот знак внимания, не изменившись в лице, но, когда Олбиоп отвернулся, чтобы отдать приказания остальным хаморам, чиновник испуганно поглядел на своих спутников.

– В дипломатии есть некоторые вещи, к которым я никогда не привыкну, – прошептал он в ужасе. – Неужели в степях никогда не моются?

Он потер щеку и несколько раз вытер руку об одежду. Большинство хаморов возвратились к стаду. Человек пять остались с Олбиопом, желая проводить посольство.

– Иди со мной, ты – и вы все! – сказал вождь.

Агафий Псой вопросительно взглянул на Скилицеза. Тот утвердительно кивнул.

– Как это – у варваров что, есть поселки? – спросил Горгидас, когда Олбиоп отъехал от него на достаточное расстояние. – Я думал, они постоянно кочуют, следуя за своими стадами.

Скилицез пожал плечами:

– Когда-то владения Видессоса простирались далеко за Присту. Существовали крестьянские поселения в степи. Некоторые сохранились до сих пор. Кочевники смотрят на крестьян как на своих рабов. Настанет время, и эти последние крестьяне погибнут или тоже станут кочевниками. Большинство уже забыло веру Фоса.

Незадолго до заката экспедиция достигла поселка. Всадники миновали несколько полуразвалившихся зданий – свидетелей лучших времен, когда поселение было куда больше. Один из хаморов пустил стрелу в собаку, которая гавкала громче других. Стрела скользнула по ноге пса, и он умчался с громким воем. Товарищи хамора громко завопили.

– Они насмехаются над ним за то, что он не попал точно в цель, – объяснил Скилицез, зная, что Горгидас все равно спросит.

– Староста! – позвал Олбиоп по-видессиански, когда они выехали на центральную улицу, заросшую травой. После этого хамор выпалил какое-то ругательство на своем языке.

Пожилой мужчина в грубом домотканом халате вышел из полуразвалившегося дома. Остальные жители поселка не показывались.

Староста отвесил Олбиопу низкий поклон и распростерся перед ним на траве, словно подданный Империи перед Туризином Гаврасом. При виде такого преклонения перед варваром, да еще столь невысокого происхождения, Скилицез стиснул зубы – однако промолчал.

– Нам еда, где спать и… как по-вашему? Да, защита от холода, – приказал Олбиоп, загибая пальцы. Затем добавил что-то на своем языке. Задал вопрос Псою; тот охотно кивнул.

Горгидас поклялся себе, что научится говорить на этом языке. Он слишком много упускал и чересчур зависел от друзей, которые ему переводили. Псой все еще ухмылялся.

– Я думаю, мы разобьем лагерь прямо на улице. А вы, господа послы, веселитесь. Желаю хорошо провести время.

Младший офицер коротко переговорил со своими солдатами. Те начали ставить палатки на деревенской площади. По приказанию вождя хаморы Олбиопа пошли за ними. Сам Олбиоп остался с послами.

Староста отвесил низкий поклон послам.

– Вам это доставит удовольствие, – сказал он. Староста говорил на довольно архаичном видессианском языке с резким степным акцентом. Поселок слишком давно был отрезан от Империи и ее живой, изменчивой речи.

Дом, к которому староста подвел путешественников, был когда-то храмом Фоса. Деревянный шпиль все еще венчал крышу, хотя позолоченный шар уже давно упал. Сама крыша была залатана соломой. Куски белой глины покрывали стены, сложенные из грубого пористого местного камня. Двери в храме не было – ее заменяла кожаная занавеска.

– Что ж, вот дом для путешественников, – показал староста. Он не вполне понял причины колебания некоторых видессиан. – За вашими лошадьми присмотрят. Берите для костра что нужно. Топлива здесь хватает. Я пойду за едой и другим. Сколько вас будет? – Он дважды пересчитал путешественников и вздохнул: – Шестеро. Что ж…

– Прими нашу благодарность, исходящую из самой глубины сердца при виде столь щедрого гостеприимства, – вежливо изрек Гуделес и спрыгнул с лошади, испытывая явное облегчение. – Если нам понадобится вдруг еще какая-нибудь небольшая услуга, не позволишь ли ты узнать твое имя?

Староста уныло посмотрел на бюрократа. Угрозы и проклятия – к этому он уже давно привык. Какую новую опасность таили сладкие слова? Но не обнаружив в пышной фразе на первый взгляд ничего страшного, нехотя ответил:

– Меня зовут Плинтий.

– Великолепно, дорогой Плинтий. Еще раз прими нашу благодарность.

Окончательно сбитый с толку староста увел лошадей.

– Фос милостивый, какое ужасное имя! – воскликнул Гуделес, едва тот скрылся. – Что ж, посмотрим, что тут у нас?

Судя по его тону, он ожидал увидеть кошмар.

В здании бывшего храма застоялся запах пыли и сырости. Путешественники, похоже, нечасто бывали здесь. Скамьи, когда-то окружавшие алтарь, давно исчезли. В степи древесина была слишком дорога, чтобы бросить ее покрываться пылью. Все равно храм давно уже никто не посещал. Что толку сидеть здесь на скамьях? В поселке много лет назад забыли о почитании Доброго Бога видессиан.

Алтарь тоже давным-давно куда-то делся. Вместо него был сложен очаг. Скилицез прав, подумал Горгидас. Даже самая память о Фосе ушла из этих краев.

Видессианский офицер достал трут и кресало и быстро разжег огонь. Послы с наслаждением растянулись на кошмах, постеленных на грунтовом полу. Гуделес вздохнул с нескрываемым удовольствием. Из всех видессиан он был самым никудышным наездником и здорово натер себе седалище. Его мягкие ладони покрылись пузырями и мозолями.

– У тебя не найдется чего-нибудь от этого? – спросил он Горгидаса, показывая свои израненные руки.

– Боюсь, я взял с собой очень немного лекарств, – ответил грек, не желая подробно вдаваться в причины, по которым решил бросить ремесло врача. Но увидев чужую боль, добавил: – Масло и мед в равных частях помогут тебе, мне кажется. Попроси Плинтия.

Огонь вспыхнул ярче, когда новый брусок спрессованной соломы полетел в костер. Горгидас заметил на стене небольшое голубое пятно. Он подошел ближе, желая взглянуть. Это было все, что осталось от фрески, некогда украшавшей стену. Равнодушие, сырость и плесень, сажа и немилосердное время уничтожили роспись. Как и сам поселок, храм превратился в жалкие руины великой мечты.

Кожаная занавеска отодвинулась. Гуделес открыл было рот, желая попросить Плинтия, чтобы тот дал ему мазь для рук. Но в бывшую святыню, превращенную в караван-сарай, вошел не староста. Шесть девушек несли еду, ножи, вилки и мягкие матрасы, а последняя шла, сгибаясь под тяжестью бурдюков с напитками. Горгидас был уверен, что она несла кумыс.

Олбиоп радостно зарычал, вскочил, схватил одну из девушек, крепко сжав ее в объятиях, и тут же начал шумно целовать. Она едва успела передать подруге сковородку и бутылку с соусом. Грубые пальцы кочевника гладили ее по рукам, развязывали завязки длинной свободной туники.

– Хамор – свинья, конечно, но незачем так ужасаться, – сказал Скилицез Горгидасу. – Дать гостям на ночь женщин – просто проявление обычной вежливости. А вот если ты откажешься от женщины, то это будет уже непростительная грубость по отношению к степнякам.

Грек был чрезвычайно смущен, но вовсе не по той причине, что предположил Скилицез. Он уже не мог припомнить, сколько лет прошло с тех пор, как он в последний раз спал с женщиной. Не меньше пятнадцати. И тогда это предприятие отнюдь не увенчалось успехом. Но теперь, как выясняется, выбора нет. Отказ (видессианин объяснил это с предельной ясностью) невозможен.

Горгидас попытался не думать о цене провала и о том, как он будет выглядеть в глазах своих товарищей.

Виридовикс, напротив, весело завопил, услышав слова Скилицеза, и тут же нежно обнял одну из девушек. Более прихотливый в выборе подруги, чем хамор, кельт мгновенно нашел самую красивую из шести. Она была невысокого роста, худенькая, с вьющимися каштановыми волосами и большими голубыми глазами. В отличие от остальных, она украсила тунику большой брошью из полированного нефрита.

– И как же тебя зовут, моя славная малышка? – спросил кельт с улыбкой, глядя на нее сверху вниз: он был почти на голову выше.

– Эвантия, дочь Плинтия, – ответила она застенчиво.

– То есть ты хочешь сказать, что староста – твой отец? – Когда она кивнула, Виридовикс усмехнулся: – В таком случае ты, наверное, похожа на свою мать, потому что отец твой далеко не красавец.

Девушка наклонила голову, улыбнувшись в ответ. Горгидасу уже и прежде доводилось видеть, как кельт пускает в ход свои чары. Лишь немногие девушки оставались к ним равнодушны.

– Я никогда не знала, что бывают люди с волосами цвета меди, – сказала Эвантия. – И речь твоя тоже необычна. Из каких далеких краев ты прибыл?

Виридовикс приступил к рассказу, словно нырнул в пучину. Он задержался на несколько мгновений, чтобы взять матрас из рук Эвантии и расстелить его на полу.

– Садись рядом, моя милая, тебе будет удобнее слушать.

Он подмигнул через ее плечо Горгидасу.

Остальные быстро выбрали себе подруг. Девушки из поселка были не слишком огорчены своей долей – за исключением той, которая досталась Олбиопу, грубо и немилосердно тискавшему ее.

Подумав, Горгидас пришел к выводу, что возможности избежать неизбежного не имеется. Местные жители лишь следуют старому обычаю своего народа. Сами греки лишь недавно отказались от той же практики.

Подругой Горгидаса оказалась девушка по имени Спасия. Она была полненькой хохотушкой. Голос ее звучал мягко и приятно. Горгидас вскоре убедился, что Спасия далеко не глупа, хотя не имеет ни малейшего представления о том, что делается в огромном мире за пределами ее родного поселка.

Глаза Спасии все время скользили по лицу грека.

– Что-нибудь не так? – спросил он. Неужели она почувствовала, что не может возбудить в нем желания?

Но она ответила более чем безыскусно.

– Ты не этот… как их называют? Не евнух? У тебя такие гладкие щеки.

– Нет, – Горгидас попытался не рассмеяться. – У нашего народа есть обычай брить бороду.

Он сунул руку в мешок и показал бритву, сделанную в виде листа. Девушка потрогала острое лезвие.

– Зачем держаться такого неприятного и болезненного обычая? – спросила она.

Горгидас улыбнулся, не сумев найти ответа.

Женщины приготовили еду: жареных цыплят, уток, зайцев, свежий хлеб (настоящий хлеб, поскольку в поселке имелись мельница и пекарня), несколько пирогов с начинкой из разных ягод и ко всему – различные специи, травы, салат из свежих овощей. Великолепный аромат жареного мяса разлился по залу бывшего храма.

Благодушествуя после сытного обеда, Гуделес откинулся на мягкий матрас и погладил живот. Голова у него слегка гудела после нескольких добрых глотков крепкого кумыса. Вместе с видессианами и Виридовиксом он потешался над Олбиопом и Аригом, которые отказались от салатов. Для кочевников зелень и овощи были пищей скота.

– Ну ладно, полно вам смеяться над ними, – сказал Виридовикс. – Нам же лучше – больше достанется. Забьем желудки под завязку.

Грек неплохо справился с обедом. Некоторые овощи и приправы (например, белый хрен, который оказался таким острым, что слезы хлынули из глаз) были для него в новинку. Соус из масла и уксуса приятно сдобрил обед.

Но если кочевники и не проявили желания жевать огурцы и капусту, то они с лихвой возместили это питьем, жадно глотая крепкий кумыс. Они облизывали губы и рыгали, показывая, что им понравилось очередное блюдо. Что ж, у каждого народа свой обычай.

Подруга Олбиопа подавала ему бурдюк так часто, как только могла. Горгидас предположил, что она хочет напоить его до бесчувствия. Однако ее ждало разочарование. Хамор был опытным пьяницей, и свалить его с ног оказалось невозможно. Он помнил, что его ждут и другие развлечения. Когда он притянул к себе девушку и стащил с нее тунику, она сдалась без энтузиазма. У нее было лицо человека, который неудачно пытался схитрить, потерпел поражение и теперь пожинает плоды провалившегося заговора. Горгидас подумал, что хамор выйдет с ней на улицу, но тот сорвал свою меховую куртку, штаны и сапоги и упал на девушку, словно рядом никого больше не было.

Грек отвел глаза. Пикридиос Гуделес притворился, будто не замечает. Он не пропустил ни слова из той истории, которую рассказывал своей подружке. Ариг и Скилицез, привыкшие к тому, что делается в степи, сами раздевали девушек.

На мгновение Виридовикс широко раскрыл глаза, в которых читалось удивление и отвращение. А затем ухмыльнулся и обнял Эвантию. Она крепко обвила его руками.

Гуделес поймал взгляд Горгидаса.

– Попал в Видессос – так рыбу ешь, – сказал он и опустился на матрас вместе со своей подругой.

– Эй, тут придется давить посильнее, чем на гусиное перо! – крикнул ему Скилицез. Чиновник ответил грязным жестом.

Горгидас все еще не решался дотронуться до Спасии. Оргия, буйствовавшая вокруг, не возбудила и не развеселила его. Он смотрел на любовников, словно врач на пациентов. Старые привычки умирают медленно. Тела двигались в мерном такте, сплетались, размыкались. Горгидас равнодушно слушал вздохи, тяжелое дыхание. Время от времени раздавался радостный крик наслаждения или взрыв веселого смеха.

Грек почувствовал на себе пристальный взгляд Спасии.

– Я не нравлюсь тебе, – сказала она. Это было утверждение, а не вопрос.

– Нет, просто я… – начал грек. Хриплый вопль Олбиопа прервал его. Хамор оперся на локоть, набираясь сил перед новой атакой.

– Что не работать, Бабья Морда? – насмешливо окликнул его хамор. – Зачем я дал тебе женщину? Ты не знать, что с ней делать!

Лицо Горгидаса запылало. По крайней мере, надо попытаться. В глазах Спасии стояла тихая жалость, когда он коснулся рукой ее тела и склонился над ней. Она казалась доброй. Возможно, это как-то поможет… Само ощущение ее маленьких, мягких губ было для него странным, а упругое касание ее груди – чем-то непонятным и отвлекающим. Он привык к твердости совсем другого объятия.

Неловко, все еще чувствуя на себе взгляды соседей, Горгидас помог ей раздеться. Грек был худым и мускулистым. Он оказался сильнее и крепче, чем выглядел на первый взгляд. Таким он был, наверное, в двадцать лет и, скорее всего, к шестидесяти годам его фигура останется такой же.

Снова поцеловав Спасию, он бережно уложил ее на матрас. Ее губы были сладкими, а тепло ее тела приятно успокаивало. Но он все еще не решался сделать первый шаг.

Виридовикс весело свистнул и, указав пальцем на чиновника, крикнул Олбиопу:

– Нет, ты только погляди, милый мой хамор! Ты не зря назвал его Серебряным Языком! Он зацелует ее до смерти! Эй, молодец, чернильная душа! Оправдывай свое прозвище!

Кочевник и галл принялись на пару подбадривать Гуделеса воплями. На мгновение Горгидас подумал, что эти крики обращены к нему, и вздрогнул. Но то, что соседи отвлеклись от него, не слишком придало ему бодрости.

– Прости меня, – тихо обратился он к Спасии. – Ты не виновата…

– Можно мне помочь? Ты так ласков с незнакомкой, которую никогда больше не увидишь…

Пораженный, грек начал было возражать, но остановился на полуслове.

– Может быть, ты и вправду сможешь помочь мне, – сказал он и коснулся ямки на ее шее. Это напомнило ему нежность знакомого жеста. Горгидас едва не вскрикнул, когда почувствовал, что его тело ответило на ласку. Он отвел лицо Спасии в сторону и лег рядом на матрас.

– Ну вот, – прошептала она, счастливо вздохнув. Вскоре ее дыхание стало коротким и прерывистым, зубы впились в его губы, руки обвились вокруг тела и притянули его к себе. Он тихо засмеялся, когда она задрожала и вытянулась.

Горгидас бросил все и ушел в степи, желая порвать с прошлым. Но что он до такой степени освободится от груза былого – этого он никак не ожидал. По иронии ситуации, поскольку сам он не находился во власти эмоций, он смог продолжать любовную игру гораздо дольше, чем все его товарищи. Спасия полуоткрыла рот. Ее глаза сияли. Настала очередь Олбиопа, Виридовикса и Арига аплодировать выносливости грека. Когда наконец все кончилось, хамор подошел к нему и хлопнул его по мокрой от пота спине.

– Я был неправ, – сказал Олбиоп. Это было далеко не шуточным признанием от упрямого степняка.

Дебош продолжался далеко за полночь. Кумыс и горячие объятия сменяли друг друга. Защитив свою репутацию мужчины, Горгидас решил, что может спокойно воздержаться от дальнейшего участия в оргии. Впрочем, и Спасия не настаивала на этом. Они лежали, прижавшись друг к другу, и тихо разговаривали. Он рассказывал о своем путешествии, а она – о жизни в поселке, пока сон наконец не сморил обоих.

Перед тем как заснуть, Спасия негромко сказала:

– Я надеюсь, что ты подарил мне сына.

Это снова разбудило уже засыпавшего грека. Но единственным ответом на его тихий вопрос было ее ровное дыхание. Он прижался ближе и заснул.

На следующее утро громким стоном всех пробудил Олбиоп. Держась обеими руками за голову, будто опасаясь, что она отвалится, хамор откинул в сторону кожаную занавеску и, все еще голый, побежал к колодцу. Горгидас слышал, как хамор ругается, проклиная веревку и тяжелую бадью. Затем Олбиоп обрушил воду на свою раскалывающуюся голову. Другие хаморы весело смеялись над его печальным состоянием.

Кочевник вернулся назад. Вода стекала с его жирных волос. Это было его первое купание за долгое время. Несмотря на «ванну», от кочевника исходил тяжелый дух пота, своего и лошадиного. При одной только мысли о завтраке Олбиоп содрогнулся, но глотнул кумыса из бурдюка.

– Клин клином вышибают, – сказала Спасия. – Это спасет его от похмелья.

Девушка поджаривала заячью ножку для Горгидаса. Одетая, она снова казалась ему совсем чужой.

Грек копался в своем мешке. Надо же, сколько лишнего барахла с собой набрал! Наконец он нашел маленькую серебряную коробочку для порошковых чернил с изображением Фоса на крышке и протянул ее Спасии.

Спасия попыталась отказаться:

– Прошлой ночью ты отдал мне всего себя.

– Обмен был равным, – ответил он. – Возьми эту вещь хотя бы за то, что ты сумела расширить мои горизонты.

Она посмотрела недоумевающе, но он не стал ничего объяснять. В конце концов она все же приняла подарок, смущенно пробормотав слова благодарности.

Все прощались с подругами.

– Нет, девочка, ты не можешь пойти с нами. Это была только одна ночь, – терпеливо повторял Виридовикс Эвантии. Не в первый раз уже кельт говорил слова прощания случайной возлюбленной. Он не любил обрывать такие встречи небрежно. Хотя Виридовикс и не упускал случая помахать кулаками, он ни в коей мере не был черствым человеком.

Окруженное взводом солдат из Присты и кочевниками Олбиопа, посольство выехало из поселка. Маленький пес бежал за путниками, пока один из хаморов не сделал вид, что хочет сбить его лошадью. Собака отскочила в сторону, со страхом оглянувшись назад.

Вскоре расстояние поглотило поселок; людей, здания, улицы, и наконец весь печальный маленький осколок Империи исчез вдали.

Кочевники недолго следовали за имперским отрядом. Стада ждали возвращения пастухов. Олбиоп обменивался остротами с Агафием Псоем и его солдатами – они наперебой хвастались своей силой в любовных сражениях.

– А вот Бабья Морда, – сказал Олбиоп, бесцеремонно ткнув пальцем в Горгидаса. – Он неплохо ее сделать, эту девку, неплохо – для такого.

– Убирайся к воронам, – пробормотал грек по-латыни. Он не хотел, чтобы кочевник его понял.

Но Олбиоп даже не услышал его.

– Ты, Псой, ты осторожней. Поймать тебя, когда ты не охранять… как там говорится? Не охранять послы – мы убить тебя.

– Ладно, назначай место для поединка. Посмотрим, кто кого, – ответил командир отряда в том же шутливо-серьезном тоне. Но и он, и кочевник – оба знали, что может настать такой день, когда эти слова перестанут быть только шуткой.

Еще раз махнув рукой на прощание, Олбиоп и его кочевники развернулись и ускакали к югу.

– Ну что ж… в путь! – сказал Скилицез.

– Пожалуйста, подождите минутку, – сказал Горгидас.

Он слез с седла и развязал шнурки своего походного мешка. Остальные с любопытством смотрели, что он делает. Вытащив бритву, грек забросил ее подальше и наклонил голову, обращаясь к Скилицезу:

– Благодарю. Пора в путь.

3

Спелая клубничка пролетела мимо головы Марка и расплющилась о белую стену казармы.

– Пожалуйста, Пакимер… – вымолвил трибун устало. – Убери эту дурацкую катапульту и послушай меня…

– Я только пошутил. – Лаон Пакимер был сама невинность. Боевые шрамы, густая борода – а забавляется как малое дитя. И сейчас глядит на трибуна с хитренькой улыбочкой.

Пакимер командовал отрядом легкой кавалерии хатришей и, как всякий хатриш, ни перед чем не испытывал пиетета. Хатриши, насколько знал их Скавр, редко относились к чему-либо с должной серьезностью.

Однако, несмотря на это, Скавр был рад, что Пакимер решил прийти на совет офицеров легиона. Хотя хатриши не состояли под официальной командой трибуна, нередко случалось так, что всадники Пакимера бились бок о бок с римской пехотой.

Похоже, клубника и впрямь подала какой-то странный сигнал, потому что офицеры легиона как по команде прервали свои разговоры и уставились на Марка. Скавр поднялся со стула, стоящего во главе стола, и прошелся по комнате, чтобы собраться с мыслями. Красное пятно от ягоды на белой штукатурке мешало сосредоточиться.

– Держу пари, все началось сначала, – сказал он наконец. – Иногда мне кажется, что мы никогда не сможем начать войну с Йездом. Сперва смута, Ортайяс Сфранцез, потом мятеж Ономагулососа, а теперь великий… – Скавр выговорил это слово с иронией, – барон Дракс.

– Что нового слышно о Драксе? – после краткого колебания спросил Секст Муниций. Это был первый совет, на котором он присутствовал в качестве младшего офицера. Муницию постоянно казалось, что все остальные знают куда больше, чем он.

– Боюсь, тебе известно столько же, сколько прочим. Когда Апокавкос принес вчера эти вести, он совершенно правильно сказал: Дракс разбил Ономагулоса и после этого внезапно оказался во главе единственной боеспособной армии на всей западной территории. Такое хоть кому вскружит голову. Похоже, наш дражайший барон решил отхватить себе кусок пожирнее.

– Но ведь западные территории – Гарсавра, Кипас, Кизик – исстари были нашими, – возмутился Зеприн. Его красное лицо запылало от гнева.

Зеприн Красный говорил «наши», хотя не был видессианином. Однако халогай служил Империи так долго, что привык считать ее своей родиной, – точно так же, как для Фостиса Апокавкоса родным стал римский легион. До роковой битвы при Марагхе Зеприн имел высокое звание в отряде императорской гвардии. Впрочем, до той битвы многое было иначе…

– Намдален тоже был когда-то частью Видессоса, – напомнил трибун.

Хмыкнув, Зеприн резко тряхнул головой.

– Раз уж мы заговорили об этом, – продолжал Марк, – то думается мне, сейчас Дракс пытается осуществить старую заветную мечту намдалени – построить на материке Новый Намдален. Как только весть о мятеже Дракса достигнет Княжества, сюда хлынет толпа жадных до власти баронов. Все они рванутся на запад, чтобы успеть отхватить себе кусок пирога побольше, пока еще возможно. Единственное, что может остановить этот кошмар, – как можно скорее сломать хребет Драксу.

Накхарар Гагик Багратони – командир васпураканского отряда в составе легиона – поднял руку в знак того, что хочет говорить.

– В Княжестве у Дракса куда меньше союзников, чем здесь. – Видессианский язык давался накхарару нелегко. На его широком лице с орлиным носом появилось напряженное выражение. – В столице скопилось множество солдат Аптранда. Как ты думаешь, как поступит с ними Туризин?

– Даю золотой за правильный ответ, – пробормотал Гай Филипп.

Багратони поднял густые брови. Он не понял смысла сказанного.

– Я вижу три выхода, и все три – очень рискованные, – задумчиво проговорил Марк и начал загибать пальцы: – Туризин может отделить их от основной армии и отправить куда-нибудь подальше, например, на границу с Хатришем. Тогда они окажутся в стороне от событий. С другой стороны, кто сможет удержать Аптранда, если он вдруг решит последовать примеру Дракса?.. Дальше. Туризин может оставить их здесь, в столице, но это тоже опасно. Если намдалени Аптранда захватят Видессос, Империя погибнет…

Скавру вдруг вспомнилось, как Сотэрик с восторгом говорил о такой возможности.

Багратони вполголоса переводил слова Марка своему второму офицеру – Месропу Аногхину, тощему длинному васпураканину, еще более густобородому, чем накхарар. Если Гагик Багратони говорил по-видессиански запинаясь, то ближайший помощник васпураканского командира не знал на этом языке ни слова.

– Либо же император не станет отделять намдалени от своей армии, – заключил Марк, загибая третий палец. – Тогда Туризину останется лишь надеяться на то, что они не переметнутся к Драксу, как только им представится такая возможность. Впрочем, мне тоже, – добавил Марк, чем вызвал дружный хохот.

– Во-во. Как раз этого нам и не хватало, – сказал Гай Филипп. – Помню, помню, как мы стояли, выдерживая лобовые атаки их проклятой тяжелой конницы. Биться с ними в открытую – само по себе уже плохо. Но у меня кровь стынет в жилах при мысли о том, что они могут нанести нам предательский удар в спину.

– Я слышал, что Дракс и Аптранд – враги, – сказал Муниций. – Это правда?

– Да, они соперничают. Правда, я не знаю почему, – ответил Марк, оглядывая присутствующих. – Может быть, кто-нибудь знает?

– Я, – быстро сказал Лаон Пакимер.

Скавра это почему-то не удивило. Любопытные, как воробьи, хатриши были просто созданы для сбора и распространения сплетен.

Пакимер охотно пустился в объяснения.

– Когда-то они были друзьями и союзниками и объединенными силами осаждали замок одного барона. Замок был расположен на озере. Аптранд удерживал подходы по суше, а Дракс – подступы к воде. Так они дружно сидели и ждали, пока их враг помрет от голода. Однако тот продолжал обороняться, хотя и знал, что это бесполезно. Мне кажется, он не хотел сдаваться Аптранду.

Вспомнив холодные глаза Аптранда, в которых навеки застыл лед, Скавр внезапно хорошо понял несчастного осажденного барона.

– Ну вот, – продолжал Пакимер, – в один прекрасный день он открыл ворота замка и впустил… одного только Дракса. Когда Аптранд потребовал свою долю добычи, наш великий барон… – хатриш произнес это слово с таким же сарказмом, что и Марк, – послал своего бывшего союзника подальше и велел ему не совать нос в чужие дела.

Пакимер усмехнулся.

– Что ж, причина ясна, – пробурчал Зеприн Красный. – Проклятье богов на тех, кто нарушает клятву.

Похоже, труды святого Кведульфа пропали втуне – халогаи до сих пор оставались язычниками и поклонялись своим жестоким богам.

История, рассказанная Пакимером, странным образом приободрила Марка. По крайней мере, между вождями намдалени существовала старая, непримиримая вражда. Опытные политики Видессоса сумеют использовать это обстоятельство и обратить его себе на пользу.

На мгновение трибун задумался о том, насколько преданы ему Гагик Багратони и другие васпуракане. Да, йезды согнали их с родной земли, лишили родины, вынудив искать убежища в Видессосе, – такова жестокая реальность. Но впоследствии васпуракане пострадали еще и от погрома, который устроил видессианский жрец-фанатик Земарк. И это тоже реальность, может быть, еще более жестокая.

Кто знает, вдруг для васпуракан Дракс и его намдалени – союзники, а не враги? Что мешает Багратони объединиться с Драксом? Ведь и васпуракане, и намдалени в глазах видессианской ортодоксальной Церкви равно еретики.

«О боги, – подумал Скавр. – Вот еще одна проблема, которая не даст мне заснуть спокойно». Марк решил пока что выбросить все это из головы. Ему предстояли куда более неотложные дела.

Совет вскоре закончился. Командиры получили немало пищи для размышлений – им будет над чем поразмыслить на досуге.

Когда все уже расходились, Скавр подозвал к себе Гая Филиппа.

– А что бы на месте Туризина Гавраса сделал ты? – спросил Марк, решив положиться на опыт и здравый смысл ветерана.

– Я? – Старший центурион хмыкнул и почесал иссеченную шрамами щеку. – Думаю, я поискал бы себе другое занятие.

– Давайте!.. Давайте!.. Не зевайте!.. – кричали моряки, когда легионеры один за другим грузились на транспорты, которые должны были перевезти их через узкий пролив, называемый видессианами Бычий Брод. За Бычьим Бродом открывалась дорога на запад.

Один из моряков, видимо более добродушный, чем прочие, добавил:

– Поглядывайте под ноги, ребята. После дождя сходни скользкие.

– Сам бы ни за что не догадался, – язвительно заметил Гай Филипп. Он плотно кутался в плащ, уберегая доспехи и оружие от сырости.

Марк предпочел бы грузиться на корабли в Неорезианском порту, расположенном в северной части Видессоса, а не в южном – Контоскалионе. Грозовые тучи собирались именно здесь, на юге, а у легионеров не было никакого укрытия от дождя. Время от времени кто-нибудь из солдат оступался и падал в воду. За всплеском следовал град проклятий. К счастью, здесь было неглубоко.

Немного в стороне, у доков, пугливо поводили головами лошади, когда хатриши и хаморы вели их на борт.

За спиной Скавра неуклюже плюхнулся на палубу Сенпат Свиодо. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться на ногах, и струны его неразлучной лютни зазвенели.

– Грациозен и ловок, как кот! – объявил молодой васпураканин.

– Как пьяный трехногий кот – вот это ближе к истине, – поправил Гай Филипп.

Язвительное замечание ни на миг не обескуражило Сенпата – в ответ он скорчил гримасу.

Его жена оказалась на корабле минутой позднее. Помощи ей не требовалось – ее прыжок был гибким, как прыжок пантеры. В который раз уже Марку подумалось о том, что Неврат – необыкновенная женщина. Она была очень красива – той особенной красотой, что отличала уроженок Васпуракана. Ее лицо с резкими чертами, немного жестковатое, не имело ничего общего с точеной скульптурностью видессианских лиц – вместе с тем оно было прекрасно. Неврат куталась в большую белую шаль, но даже сейчас ее фигура вызывала восхищение всех присутствующих.

Как и ее муж, Неврат была одета в тунику и широкие, свободные штаны. Тонкая сабля висела на ее поясе – это было боевое оружие, которое не раз использовалось в деле. Неврат великолепно держалась в седле, а ее мужеству мог позавидовать любой опытный воин. После сокрушительного разгрома видессианской армии при Марагхе заурядный человек никогда не решился бы покинуть безопасные стены Клиата ради того, чтобы отыскать в степи легионеров. Ведь тогда Неврат не имела ни малейшего понятия ни о том, где их искать, ни о том, живы ли они вообще! И все-таки она разыскала их…

И, как будто всего этого было еще недостаточно, они с Сенпатом по-настоящему любили друг друга. Казалось, между этой парой никогда не пробегают тени. Скавру случалось подавлять в себе ревность к их счастью.

Женщины одна за другой поднимались на борт. Вместе с солдатскими женами шли их дети. Ирэн, подруга Муниция, соскочила на палубу почти так же ловко, как и Неврат, а затем приняла на руки двух своих дочек. Третья дочь Ирэн сидела на руках Хелвис. Девочка была всего на несколько месяцев старше Дости.

Мальрик, конечно же, прыгнул на палубу сам, без посторонней помощи, оступился и с хохотом покатился по доскам, пока не врезался в канатную бухту. Следом за ним прыгнула и Хелвис.

Марк и Неврат бросились к ней, чтобы поддержать ее.

– Очень глупо! – резко сказала Неврат. Ее карие глаза сердито заблестели.

– Не тебе бранить меня из-за такой мелочи, – разозлилась Хелвис. – Уж ты-то делала вещи куда более опасные…

Неврат вздрогнула. Печаль показалась на ее лице.

– Ах, я не стала бы делать этого, если бы Фос подарил мне дитя…

Ее голос прозвучал очень тихо. Внезапно поняв все, Хелвис крепко обняла Неврат.

– Это уж я сплоховал, – заявил Сенпат, нежно целуя жену. В его глазах снова искрилось веселье. – Нам нужно просто почаще заниматься делом, вот и все.

Неврат ткнула его кулачком в ребра. Вскрикнув, он ущипнул ее в ответ.

У доков, наблюдая за погрузкой, остановились Туризин Гаврас и его возлюбленная, Комитта Рангаве. Император решил пойти на риск и использовать намдалени Аптранда в сражении против Дракса. Однако это не означало, что Гавраса перестала беспокоить верность островитян.

Туризин сверлил глазами каждого наемника, пока тот шел к кораблю, словно выискивая предательство у него в рукаве или под заплаткой на куртке.

Только подойдя к легионерам, Туризин немного расслабился.

– Я должен был послушать тебя, когда ты предупреждал меня насчет Дракса, – сказал он Марку, криво улыбнувшись и покачав головой. – Ну, как дела? Все в порядке?

– Похоже на то, – ответил трибун. Он был доволен тем, что Гаврас запомнил его слова, но не сердится. – Разве что немного сумбурно.

– А, перед походом всегда так. – Император ударил себя кулаком по бедру. – Свет Фоса! Как бы мне хотелось возглавить кампанию вместо Зигабеноса! Это бесконечное ожидание вымотало мне все нервы. Проклятье, я не могу оставить столицу, пока существует опасность, что Княжество высадит солдат у меня за спиной. Хорош я буду, если застряну в провинции, а они в это время объединятся с Томондом и атакуют Видессос… Куда уж хуже.

Два года назад, подумал Марк, Туризин был иным. Тогда он не раздумывая бросился бы на врага, едва только тот показался перед ним. Но сейчас Туризин стал куда более осмотрительным.

Видессос – самый большой город Империи, стоящий на пересечении морских и сухопутных путей. Отсюда легко добраться до любого уголка страны. Столица – сердце всей Империи.

Услышав, какие «пустяки» держат Туризина в столице, Комитта Рангаве презрительно фыркнула.

– Послушал бы меня раньше – никому бы и в голову больше не пришло бунтовать. Надо было как следует покарать Ортайяса Сфранцеза. Вот был бы хороший урок остальным! Уж тогда-то проклятый Дракс был бы достаточно запуган, чтобы даже не помышлять о предательстве. Да и Ономагулос тоже, если уж на то пошло. Говорила я тебе…

– Заткнись! – рявкнул император. Он был отнюдь не в восторге от того, что вспыльчивая подруга честит его при всей армии.

Глаза Комитты опасно засверкали. Ее тонкое бледное лицо исказилось от гнева, и вся она стала теперь похожа на хищную птицу, готовую броситься с когтями на добычу.

– Не замолчу!.. Не замолчу!.. Не смей говорить со мной таким тоном! Я древнего рода, а если ты не хочешь сочетаться со мной законным браком, то…

«Ну да, – подумал Марк, пораженный ее наглостью, – и поэтому ты задрала юбки перед Виридовиксом…»

Комитта, казалось, вдруг сама поняла, что заходит слишком далеко. Она быстро вернулась к прежней теме разговора.

– Ты должен был притащить Сфранцеза за волосы на площадь Быка и сжечь его живьем, как он того заслуживал. Я тебе говорила…

Но Туризин был уже сыт по горло. Он наслушался куда больше, чем мог вытерпеть. Когда речь шла о государственных делах, Туризин еще кое-как крепился, но критики своих личных решений не выносил.

– Тебя, тебя надо было притащить за волосы и исполосовать твою задницу, как только ты открыла пасть и в первый раз завела свое «говорила я тебе»!.. – заревел император. – Вот чего мне не хватало для счастья!..

– Ты, грязный хам, ночной горшок!.. – завизжала Комитта.

Император и его возлюбленная стояли под теплым дождем и на глазах всей армии увлеченно поливали друг друга грязью.

Моряки и солдаты слушали – сперва в ужасе, затем с возрастающим восхищением. Рядом с Марком стоял седобородый моряк, ветеран соленейших перебранок – надо думать, лет тридцать он беспорочно провел в подобных словесных упражнениях. Моряк ухмылялся и кивал, словно пытался запомнить самые сочные выражения из употребляемых императором.

– Уф-ф! – выдохнул Сенпат Свиодо, когда Гаврас, сжав кулаки, повернулся на каблуках и зашагал прочь. – Какое счастье, что эта дама разделяет с ним ложе. Ведь в противном случае ей пришлось бы ответить по закону за оскорбление Величества.

– Она в любом случае должна ответить за это, – сказала Хелвис. Она разделяла твердое убеждение видессиан в святости императорского достоинства. – Я просто представить себе не могу, почему он вообще ее терпит.

Однако Скавр и раньше наблюдал, как Туризин ругается со своей любовницей. Постепенно трибун пришел к определенным выводам.

– Комитта для Туризина – как шлюз. Когда ему нужно излить дурное настроение – она тут как тут.

– Но она здорово умеет до него докопаться. Когда-нибудь он лопнет от злости.

– Может быть, – сказал Марк. – Но не будь Комитты, он давно бы умер от апоплексического удара.

Гай Филипп закатил глаза.

– Если только Комитта не доведет его до этого раньше.

– И тогда она заявит, что он помер ей назло, – заключил Сенпат Свиодо. Услышав, как втянули сходни, он удивленно обернулся. Матросы, обнаженные до пояса, стояли у вант, поливаемые дождем. – Эй, ребята! Мы что, действительно сейчас поплывем на этой лохани?

– Почему же нет? Всего и дел, что переплыть Бычий Брод, а ветер совсем неплохой, – отозвался Марк. Он любил море не больше, чем любой из римлян, но рядом с васпураканином, родина которого не имела выхода к морю, чувствовал себя просто эдаким старым морским волком. Решив похвастаться своими познаниями, Скавр добавил: – Говорят, влажные паруса лучше держат ветер.

Его деланная уверенность и «глубокие познания» в морском деле ошеломили наивного Сенпата. Но Хелвис, которая родилась среди мореходов, только посмеялась.

– Если бы это было так, милый, то наш корабль был бы самым быстроходным судном в мире. Вода – она как соль: немного соли придает пище вкус, но если уж пересолишь – тогда лучше бы вообще без соли.

Причальные концы падали на палубу. На одном из кораблей заревел осел. Двое матросов и капитан громко выругались – хотя и не так сочно, как Туризин, – когда большой квадратный парус повис мокрой тряпкой, – точь-в-точь как предсказывала Хелвис.

Но наконец свежий ветер наполнил паруса. Теперь капитан напустился на гребца – дескать, заснул на весле. Моряцкого опыта Скавра явно недоставало, чтобы понять, был ли гребец виноват на самом деле или же капитан просто дерет глотку от раздражения.

Корабль медленно вышел из порта.

Мимо колонны легионеров проскакал Сотэрик, сын Дости. Солдаты недовольно ворчали ему вслед – пыль, поднятая копытами его лошади, попадала им в глаза.

Намдалени подъехал к Марку, со вздохом облегчения снимая конический шлем. По его пыльным щекам тонкими струйками стекал пот.

– Уф-ф! – выдохнул Сотэрик. – Жарковато, а?

– Да уж, – согласился трибун. Интересно, зачем явился шурин? Уж всяко не поговорить о погоде.

Однако Сотэрик не спешил приступать к делу.

– Да, погодка солнечная. Да и места здесь совсем недурные.

И снова у Скавра не нашлось причины возражать. Если уж на то пошло, он никогда не видел земель более плодородных, чем эти, – долины западных провинций Империи. Черноземы богатых полей приносили обильные урожаи. Вся местность утопала в изумрудной зелени. Крестьяне собирали плоды фруктовых деревьев, снимали урожай пшеницы, ржи, проса, ячменя. На широких полях зрели богатые дары земли. Сады ломились от яблок, груш, бобов, фиг, олив, орехов, апельсинов, персиков, абрикосов. Сладковато-пряный запах цитрусовых щекотал ноздри. Здесь было немало виноградников – западные территории Видессоса славились отменными винами.

Некоторые крестьяне выходили на дорогу и провожали приветственными криками проходившую мимо армию – ведь она отправлялась в поход на еретиков-намдалени. Но большинство просто не хотело видеть никаких солдат вообще…

Западные провинции были житницей Видессоса. Многочисленные баржи, груженные хлебом, отправлялись отсюда по рекам в столицу. Кормили эти земли и армию все то время, что она передвигалась от пригородов столицы на западном берегу Бычьего Брода дальше на запад.

Пока что армия шла по территории, подвластной Империи. Губернаторы, поставленные Маврикиосом или Туризином, контролировали течение местной жизни. Видессианская бюрократическая машина работала исправно, поэтому здесь было заготовлено довольно зерна и мяса для имперской армии. Интересно, подумал Марк, долго ли протянется такое изобилие? Скоро ли у перекрестков вырастут, преграждая путь, первые укрепления Дракса? Сотэрик называл их «боевыми замками», кажется… Наверное, уже скоро.

– Да, местность чудесная, – задумчиво повторил Сотэрик. – Для рая, пожалуй, здесь слишком влажно летом, зато земля настолько хороша, что может родить что угодно. Теперь я, кажется, понимаю, что было на уме у Дракса, когда он решил хапнуть этот кусочек…

Выдерживая небольшую паузу, Сотэрик запустил пальцы в свои густые светло-каштановые волосы – почти такого же цвета, как у Хелвис. В отличие от многих своих соотечественников, он не выбривал себе затылок.

– Клянусь Богом-Игроком! Я и сам ничего не имел бы против того, чтобы когда-нибудь осесть здесь.

И глянул на Скавра с высоты седла, зорко следя за реакцией собеседника.

Да, Сотэрик и Хелвис были похожи между собой. Только голубым глазам брата недоставало теплоты – той теплоты, которую Скавр так любил у своей подруги. Широкий нос накладывал властный отпечаток на лицо брата Хелвис.

– Да? – переспросил римлянин, наблюдавший за шурином не менее пристально. Проклятье, нужно тщательнее подбирать слова! – Что же, Сотэрик, ты раздумал возвращаться в Княжество? У тебя изменились планы? Ты предпочел бы получить от Туризина надел здесь, на Западе, когда срок твоей службы истечет?

– Да, когда срок моей службы истечет, – повторил Сотэрик, беззвучно усмехаясь. Его светлые глаза продолжали сверлить лицо трибуна. – И я думаю почему-то, что это произойдет очень скоро…

Марк из последних сил изображал перед шурином наивное непонимание.

– В самом деле? А я-то полагал, что ты собираешься служить Империи многие годы. Совсем как я.

Их глаза встретились. Сотэрик дернул углом рта.

– Возможно, я ошибаюсь, – сказал он наконец и ударил лошадь шпорами так грубо, что она чуть было не взвилась на дыбы. Развернув лошадь, Сотэрик помчался прочь.

Трибун смотрел ему вслед. Тревожные мысли так и кипели в голове. Сумеет ли Аптранд удержать Сотэрика в повиновении?..

И захочет ли он вообще это делать?

Закат окрасил небо в кровавый цвет. Где-то неподалеку в рощице печально ухнула слишком рано проснувшаяся сова. Армия остановилась на ночь.

Уверенные в том, что на своей территории им ничто не угрожает, видессиане и намдалени кое-как разбросали несколько маленьких палисадов и под их ненадежной защитой, как попало, разбили палатки.

Хаморы вообще не утруждали себя строительством каких-либо укреплений. Они устраивались на ночлег, где взбредет в голову, а наутро опять собирались неорганизованной толпой.

Среди этого разброда резким контрастом выделялся лагерь легионеров. Это был самый обычный римский укрепленный лагерь, разбитый на безопасной территории с той же тщательностью, что и в те дни, когда враги наступали на пятки.

Как всегда, Гай Филипп выбрал идеальную позицию для обороны. Был здесь и ручей с чистой водой, и невысокие холмы. Едва только место было определено, солдаты почти автоматически выполнили свою работу. За каждым закреплена часть общего дела, всегда одна и та же. Одни копали защитный ров, другие сооружали насыпь, используя для нее землю, выброшенную из рва. Третьи вбивали в насыпь заостренные колья. Во время перехода эти колья солдаты несли с собой.

Ровными рядами, манипула за манипулой, за палисадом выстроились палатки легионеров, на восемь человек каждая. Между ними были оставлены широкие проходы.

Никто не ворчал, хотя зачастую такой лагерь использовался только для одного ночлега, а наутро его покидали навсегда. Полевые работы издавна стали для римлян почти второй натурой.

Видессианские и васпураканские солдаты, заполнившие ряды легионеров вместо погибших в бою римлян, уже успели на собственном опыте убедиться: хорошо укрепленный лагерь не однажды спасал жизни солдат. В легионе не было человека, который не знал бы, к чему могут привести беспечность и леность.

В конце концов этой убежденностью прониклись даже легкомысленные хатриши. Лаон Пакимер был частым гостем римлян. После битвы у Марагхи Марк был рад видеть его у себя. Более того! Хатриши даже брались – правда, с шуточками-прибауточками – помогать римлянам. Нет нужды говорить, как довольны были подмогой легионеры. И хотя кавалеристы Пакимера вряд ли могли назвать полевые работы своей «второй натурой», они не ленились и не жаловались.

– Ох и неуклюжий же сброд… – высказался Гай Филипп, наблюдая за тем, как двое хатришей шумно бранятся с одним из своих командиров. Однако перебранка отнюдь не помешала им наполнять щит землей и вываливать землю на насыпь.

Дивясь хатришам, старший центурион поскреб затылок.

– Я так и не понял, как они ухитряются при этом делать дело. Но им это удается!..

Дети легионеров подбирались к лошадям, норовили схватить уздечки. Хатриши лениво отгоняли их.

По поводу присутствия в лагере женщин и детей Скавр не испытывал особого восторга. Собственно, он никогда не одобрял этой идеи – брать с собой в поход семьи. И хотя Марк привык к этому куда легче, чем Гай Филипп, все же и трибуну это подчас казалось чересчур уж не по-римски.

Два года назад трибун запретил женщинам появляться в солдатском лагере. Это было в те дни, когда легионеры впервые шли на запад – готовилась большая битва с Йездом. Но после трагедии у Марагхи безопасность стала важнее всех римских обычаев вместе взятых. А отменить однажды разрешенную привилегию не легче, чем превратить сыр обратно в молоко.

Палатка трибуна, как всегда, размещалась в самом центре, на via principalis, главной дороге лагеря, на полпути между восточными и западными воротами. У палатки сидел Мальрик. Он был страшно занят – играл с маленькой полосатой ящеркой, изловленной неподалеку. Скавр справедливо предположил, что ребенку игра нравилась куда больше, чем ящерке.

– Привет, папа, – сказал Мальрик, поднимая голову.

Воспользовавшись моментом, ящерка юркнула под камень и спряталась в песке прежде, чем мальчишка успел ее схватить. Мальрик раскрыл рот и громко заревел. Марк подхватил его и подбросил в воздух, но это не помогло: Мальрик был безутешен.

– Ящерку-у!.. Хочу ящерку-у!..

Словно в ответ на этот плач, в палатке зашелся криком Дости. Хелвис высунулась наружу. Вид у нее был недовольный.

– Что ты, скажи на милость, пла… – начала она сердито и замолчала, увидев трибуна. – Здравствуй, дорогой. Я не слышала, как ты подошел. Что у вас случилось?

Марк рассказал о беде Мальрика.

– Иди сюда, сынок, – позвала Хелвис и обняла Мальрика. – Я не могу вернуть тебе ящерку… благодарение Фосу за это, – добавила она назидательно.

Но Мальрик не слушал. Он рыдал все громче и громче.

– Может, ты хочешь сладкую сливу в меду? – продолжала Хелвис. – Или даже две?..

Мальрик призадумался. Год назад – Скавр знал это – он закричал бы: «Нет!» И продолжил бы плакать. Но мальчик почти сразу ответил: «Ладно». После этого он принялся икать.

– Умница. – Хелвис вытерла его личико подолом юбки. – Сливы в палатке. Идем.

Повеселевший Мальрик юркнул в палатку. Хелвис вздохнула:

– А теперь я посмотрю, сумею ли успокоить Дости.

Хотя Марк и был командиром, но во время походов он не позволял себе никакой роскоши. Кроме матраса, в палатке стояли колыбелька Дости, складной стол и складной стул, сделанные из дощечек и брезента, и сундучок из темного дерева. Походный алтарь Фоса, принадлежавший Хелвис, лежал на траве вместе с маленькой шкатулкой из простой древесины – там хранились вещи и украшения Хелвис.

Хелвис открыла сундучок, нашла сладости для Мальрика. Покачала на руках Дости, напевая ему колыбельную. Скавр слушал пение Хелвис: ее низкий грудной голос звучал тихо и ласково. Ребенок постепенно успокоился и засопел.

– Ну что ж, все не так уж и плохо, – сказала она с облегчением и уложила ребенка в постель.

Скавр запалил маленькую глиняную лампу, заправленную оливковым маслом, и отметил на небольшой карте, которую носил при себе, расстояние, пройденное за день.

Хелвис начала разговор после того, как Мальрик тоже заснул.

– Мой брат говорил с тобой сегодня.

– Да? – произнес трибун без выражения. Он сделал пометку на карте, сначала по-латыни, потом, более медленно, по-видессиански.

Так. Значит, Сотэрик решил повлиять на него через жену…

– Да. – Хелвис внимательно наблюдала за ним. Ожидание, возбуждение, надежда – все эти чувства Скавр без труда читал на ее лице. – Мой брат сказал, что я могу напомнить тебе об одном обещании… которое ты дал мне в Видессосе в прошлом году.

– Да? – повторил Скавр. Лицо его дрогнуло – он почти не владел собой.

Год назад… Тогда казалось, что осада Видессоса вот-вот завершится полным крахом Гаврасоса. Марк почти решил бросить обреченного императора и отправиться с намдалени в Княжество. Римлян остановил мятеж, поднятый против Сфранцезов Метрикесом Зигабеносом. Только это и не позволило им дезертировать…

Марк знал, что Хелвис была очень разочарована. После неожиданной для всех победы Туризина римляне остались на имперской службе.

– Да, мой брат говорил со мной. – Хелвис сжимала губы, уверенная в своей правоте. Упрямица. Теперь ее пухлый рот стал таким же жестким и узкогубым, как у ее вспыльчивого брата. – Еще до нашей встречи, Марк, я была женой солдата. Я знаю, наемник не всегда волен поступать как считает нужным… Я знаю, дела не всегда идут по плану…

Скавр дернул лицом: план принадлежал отнюдь не ему!..

– …особенно с тех пор, как на троне сидит Туризин. Слишком часто приходится делать не то, что по сердцу. Но сейчас – сейчас удача сама плывет к нам в руки! Лучшего шанса еще никогда не было.

– Какого шанса?

Ее глаза загорелись гневом.

– Ты что, притворяешься? Делаешь вид, что не понимаешь? Фальшивая игра, мой дорогой. Скоро еретик-император не сможет больше повелевать нами. Счастье повернулось к нам лицом. И мы сможем получить новую землю – как получали ее герои в древних сказаниях…

Похоже, и в ее крови кипит неутоленное желание отхватить жирный кусок видессианской земли. Жажда, сжигавшая многих намдалени.

– Я не знаю, почему ты так хочешь разорвать Империю на части, – начал Марк. – У меня голова кругом идет при одной только мысли о том, сколько лет здесь царит мир… Империя дала людям безопасность и уверенность в будущем, и это длится уже не первое поколение на обширных территориях… А вы хотите опрокинуть Империю на спину как раз в тот миг, когда она ранена. Так пантера бросается на оленя со сломанной ногой. Скажи мне, Хелвис, неужели ты действительно считаешь, что ваши намдалени принесут этим краям процветание?

– Возможно, нет, – ответила она. По крайней мере, Скавр мог восхититься ее честностью. – Клянусь Игроком, разве мы не заслужили своего шанса! Мы – мы выстрадали лучшую долю! Кровь Видессоса стара, она стала холодной и жидкой. Хитростью и интригами имперцы не позволяли нам завладеть тем, что наше – по праву.

– По праву? По какому праву?

Она шагнула вперед. Ее рука метнулась к нему. Марк инстинктивно прикрыл лицо от удара. Но Хелвис тянулась к рукояти его меча.

– По праву вот этого! – сказала она яростно.

– Обычный довод йездов, – заметил Марк.

Она отдернула пальцы от меча, словно оружие обожгло ее. Марк отвел меч в сторону – ему не хотелось, чтобы кто-нибудь, кроме него самого, касался этого клинка.

– Кстати, о йездах. А как ты думаешь разобраться с ними в этом вашем Новом Намдалене?

Перед мысленным взором Марка мгновенно пронеслись картины опустошительных, бессмысленных войн: намдалени против йездов, видессиане против кочевников, двое против одного, союзы, предательства, атаки, стычки, западни… несчастные, ни в чем не повинные крестьяне и горожане – жители западных территорий, – втоптанные в пыль железными копытами бесчисленных армий…

Марк содрогнулся. На миг он представил себе Авшара – тот смотрел бы на потоки крови и смеялся бы от ледяного наслаждения…

Скавр сказал об этом вслух. Он увидел, как дрогнуло лицо Хелвис.

– Вся беда в том, – продолжал Марк, – что у твоего брата достаточно воображения, чтобы проявлять жестокость, но явно недостаточно, чтобы увидеть, какие разрушения это принесет. Вот что делает его смертельно опасным. – Заметив, что Хелвис дрожит от гнева, Марк быстро заключил: – Все это пустые разговоры, дорогая. В любом случае намдалени командует не Сотэрик, а Аптранд.

– Аптранд? Аптранд ест лед и дышит холодным туманом.

У Скавра невольно вырвался смешок – неприязнь, которую Хелвис испытывала к Аптранду, сделала определение почти поэтически точным.

Хелвис смотрела на своего мужа так, словно он был водяными часами, которые всегда работали исправно, а сейчас почему-то сломались.

– Скажи мне только одну вещь, – заговорила она. – Почему же, если ты так любишь свою драгоценную империю… – В ее тоне снова послышалась злоба. – Почему же тогда в прошлом году ты согласился уйти в Намдален?..

У Марка был учитель-стоик, болезненный грек по имени Тиманор. И сейчас Скавр будто въяве услышал его сиплый голос: «Если это неправильно, сынок, не делай этого; если это неправда – не говори этого». Однако в эту минуту Марку страстно хотелось бы набрести на какую-нибудь спасительную ложь. Не обнаружив таковой, он вздохнул и последовал совету своего учителя.

– Потому что останься я тогда с Туризином – это только затянуло бы гражданскую войну. Агония стала бы слишком долгой и мучительной. Это разорвало бы Видессос на части.

Даже при слабом свете лампы он увидел, как кровь отхлынула от ее щек.

– Это разорвало бы Видессос… – прошептала она так, словно не вполне понимала смысл его последних слов. – Видессос?.. – Ее голос стал подниматься, точно волна во время прилива. – Видессос?.. Ты думал не обо мне?.. Не о детях?.. Ты страдал только по этой… гнилой, поганой Империи?!

Она почти кричала. Дости и Мальрик, испуганные криком, проснулись и заревели.

– Уходи! Убирайся отсюда! – не помня себя, орала Хелвис на Скавра. – Я не хочу тебя видеть! Подлый, бессердечный ублюдок!

– Убираться? Но ведь это моя палатка… – вполне логично возразил трибун.

Но Хелвис была настолько разъярена, что даже не слышала.

– Вон отсюда!

Она надвинулась на него. Марк выбросил вперед руки, защищая лицо; острые ногти оставили кровавые полосы на запястье. Выругавшись, Марк попытался успокоить жену, удержать ее за руки… но это было не проще, чем бороться с тигрицей. Тогда Марк оттолкнул ее и выскочил из палатки в ночную темноту.

Пока он шел по лагерю, несколько солдат встретились с ним глазами. Со многими случалось нечто подобное. Да, с женами ссорятся все – но не всем необходимо защищать свое достоинство командира.

Гай Филипп был у палисада – разговаривал с часовым.

– Так и думал, что ты скоро явишься, – заявил старший центурион, завидев Скавра.

– Мы… поссорились, – пробормотал тот.

– Вижу. – Старший центурион присвистнул, заметив глубокие царапины на руке Марка. – Если хочешь, переночуй в моей палатке.

– Спасибо. Позже.

Марк был слишком взвинчен после ссоры, чтобы сразу заснуть.

– Надеюсь, ты приструнил ее?

Трибун знал, что Гай Филипп пытается выказать сочувствие. Но грубоватый тон не слишком помог ему в этом.

– Нет, – отозвался Скавр. – Я виноват не меньше, чем она.

Гай Филипп недоверчиво фыркнул. Скавр ощутил горький привкус своих правдивых слов. Он знал, что именно его уклончивое поведение в прошлом заставило Хелвис и Сотэрика предположить, будто он примет сторону намдалени, когда те выступят против Империи. Сказать, что это не так, – значит, вызвать ссору. Марк просто понадеялся, что подобный вопрос больше никогда не поднимется. И вот это произошло. Они поссорились, и ссора вышла куда тяжелей из-за его жалкой полуправды.

Скавр невесело рассмеялся. Старый Тиманор оказался, в конце концов, не таким уж глупцом.

– Ты храпел, – обвиняюще сказал трибун Гаю Филиппу на следующее утро.

– Да? – Ветеран невозмутимо откусил большой кусок от луковицы. – Ну и что? Кому до этого дело?

Красными от усталости глазами Скавр смотрел, как легионеры сворачивают лагерь. Женщины, болтая, занимали свое место в середине колонны. Хелвис уже ушла; палатка казалась необитаемой, когда трибун пришел собирать ее.

Как же теперь поступит Хелвис? Останется в легионе? Уйдет к Сотэрику?

Да, совсем легко забыть о ней, когда солдаты готовятся выступить в поход, строятся в колонну и ждут распоряжений. Прямые вопросы требуют прямых ответов. Как все просто в прямолинейном мире легиона: манипула Блезуса должна идти впереди васпураканского отряда Багратони; эта дорога лучше, чем та; Квинт Эприй будет наказан удержанием трехдневного жалованья за игру в кости с фальшивыми кубиками…

Разведчик-хамор проскакал мимо легионеров к Метрикесу Зигабеносу – видессианский отряд замыкал колонну. Через несколько минут в том же направлении промчался второй разведчик. Решив разузнать, что происходит, Марк окликнул его, но кочевник сделал вид, что не слышит.

– Ублюдок, – сказал Гай Филипп.

– Мы все равно скоро узнаем, в чем дело, – отозвался Марк.

– Это точно, – мрачно произнес старший центурион.

Минул час после этого диалога.

И вот Гай Филипп, прикрывая глаза ладонью от яркого солнца, изрек:

– Привет! Что-то не припоминаю, чтобы мы проходили мимо этого, когда в последний раз топали мимо Гарсавры. – Суровое лицо ветерана стало жестким. – Это их проклятый «замок», вот что это такое.

Замок стоял прямо посреди главной дороги, ведущей на юг.

По мере приближения к укреплению Скавр наблюдал за намдалени, суетящимися за палисадом и в башне. Издалека были видны маленькие человеческие фигурки – они бегали, переговаривались.

С более близкого расстояния трибун рассмотрел замок внимательнее. Теперь ему стало ясно, каким образом намдалени Дракса сумели возвести укрепления так быстро. Вокруг замка был выкопан ров – глубоким извилистым шрамом он чернел среди зелени. Часть этой земли намдалени использовали при строительстве стены. В этом их крепость была похожа на римский лагерь, хотя ров был глубже и шире, а стена превышала рост взрослого человека, а не доходила до середины груди, как римский палисад.

За стеной солдаты Княжества насыпали высокий холм. На этом возвышении воздвигалась деревянная башня – ее сооружали в такой спешке, что не стесали кору с бревен. Находясь на вершине башни, лучники могли простреливать все поле с большого расстояния.

Они, кстати, сразу дали о себе знать и сняли несколько хатришей и хаморов. Кочевники пустили в ответ стрелы, но даже степные луки не могли причинить никакого вреда защитникам башни.

Зигабенос созвал короткий военный совет.

– Кажется, они хотят остановить нас. Отлично. Им это удалось. Задержимся и захватим этот замок, – объявил он. – Мы не можем оставить у себя в тылу две сотни хорошо вооруженных намдалени.

Около полуночи со стороны замка донесся громкий стук копыт – это намдалени перебросили через ров доски и выпустили из замка несколько человек, чтобы те предупредили остальных о том, что имперская армия приближается. Со свистом и гиканьем вслед за ними понеслись хаморы и хатриши. Вскоре они уложили стрелами двоих. Третий скрылся в темноте.

– Говнюк, – кратко молвил Гай Филипп, когда услышал о случившемся.

– А, ладно. Не так уж это и страшно, – отозвался Марк. Он не желал расстраиваться из-за неудачи. – Дракс все равно знал, что мы скоро будем здесь.

Старший центурион только хмыкнул.

К неудовольствию трибуна, рассвет наступил слишком рано. Солнце окрасило висящее над горизонтом облако в багровый цвет, позолотило его, и звезды на небе потускнели.

К самому краю рва подошел видессианский парламентер. Он держал в руках копье с белым шлемом – знак мирных намерений. По поручению Зигабеноса он крикнул намдалени, чтобы те сдавались. В ответ понеслись грязные ругательства на островном диалекте. В двух метрах от парламентера в землю впилась стрела. Она была пущена с умыслом – намдалени хотели припугнуть видессианина. Тот быстро удалился, стараясь не растерять при этой ретираде своего достоинства.

Зигабенос рявкнул приказ, и метательные орудия выпустили десятки длинных дротиков. Со свистом те понеслись к замку, заставляя намдалени пригнуть головы. Время от времени защитники замка показывались из-за укрытий, быстро пускали стрелы в осаждающих и снова прятались.

Через несколько минут заработали катапульты и баллисты. В башню полетели камни весом с человека. Снаряды оставляли на бревнах глубокие вмятины. Время от времени слышался громкий треск расколотой доски. Однако башня и не собиралась падать – островитяне построили ее прочно.

Снова и снова видессианские солдаты дергали за ремни катапульт, посылая в неприятельскую крепость камень за камнем. То и дело раздавались крепкие проклятия, когда ремень срывался раньше, чем нужно, или лопался от напряжения.

Камнеметательные машины и хаморские стрелы были лишь частью плана – и притом не самой важной. Видессианские инженеры вложили в ложки катапульт бочки с горючим материалом. Вскоре эти воспламеняющиеся снаряды полетели в сторону башни. Во время осады вражеских городов римляне нередко забрасывали деревянные постройки такими бочками с горящей смолой или маслом. Но дьявольское зелье имперцев было куда более страшным: оно состояло из серы, толченой извести и вонючего черного густого масла, которое добывали из-под земли.

Стоило бочке с такой «начинкой» ударить о башню, как жидкий огонь длинными ручейками разбегался по деревянному настилу. Лучники, скрывавшиеся в башне, в ужасе закричали, когда пламя охватило ее. Многие защитники крепости спрыгнули с палисада и бросились к башне, чтобы потушить огонь. Марк услышал отчаянные вопли. Благодаря толченой извести пламя, хотя его и заливали водой, продолжало гореть все так же весело и ярко.

А катапульты не переставали забрасывать врага горючей смесью. Однако постепенно ремни ослабевали, и бочки с горючей смесью перестали достигать цели. Несколько их упало на палисад, разбрызгивая жидкое пламя на защитников насыпи и на тех, кто тушил пожар. Дико крича, люди бросились врассыпную. Несколько несчастных запылали, превратившись в живые факелы. Жидкий огонь прожигал кольчуги, причиняя страшные мучения. Один намдалени пронзил мечом грудь своего товарища, охваченного огнем с головы до ног, – только этот милосердный удар прекратил его муки навсегда.

Густое темное облако дыма поднималось в небо высоким столбом, лучше любого гонца извещая Дракса о случившемся. Вокруг обреченной крепости затрубили трубы. Под прикрытием лучников легионеры бросились вперед.

В эту первую схватку Зигабенос не пустил своих намдалени. Они остались вместе с видессианскими частями.

Обычно Марк не слишком любил сражения, но сейчас он от души радовался тому, что бежит впереди своих солдат. Стоять и смотреть, как заживо горят люди Дракса, оказалось тяжелее, чем сражаться с ними.

На палисаде не осталось уже почти никого, кто мог бы задержать римлян. Копье просвистело мимо уха трибуна, но он ступил уже на мягкую землю насыпи.

Крича во все горло, солдаты неслись за ним следом.

Намдалени, метнувший копье, уже поджидал Скавра на вершине насыпи. Это был тяжелый крупный мужчина с пятнами оспин на лице, вооруженный длинным мечом. Марк принял удар на щит и даже охнул от силы натиска. Римлянин едва не поскользнулся на липкой грязи. Намдалени без труда отбил неловкий выпад трибуна и снова поднял меч двумя руками, готовясь нанести второй удар. В это мгновение римское копье, брошенное одним из легионеров, вонзилось ему в шею. Меч выпал из ослабевших рук намдалени. На миг его пальцы обхватили длинное жало копья, затем бессильно разжались… Колени его подогнулись, и он повалился на землю.

Скавр перескочил через тело поверженного врага; легионеры один за другим спрыгивали с насыпи во двор крепости. Сейчас сопротивление оказывала лишь горстка намдалени, да и те – едва только убедились, что дело проиграно, – начали сдаваться, бросая на землю мечи и шлемы в знак своего поражения. Старые наемники, эти люди не видели большого смысла биться до последнего, не имея ни малейшей надежды победить.

– Как думаешь, возьмет нас Туризин обратно на службу? – спросил у Марка один из командиров намдалени, нимало не смущенный своим участием в мятеже. Он говорил совершенно серьезно.

В ответ трибун только развел руками. У Туризина не так много солдат, чтобы пренебрегать такими воинами, как намдалени. Так что он вполне мог пойти и на такое…

– Берегись! Берегись! – в голос закричали и римляне, и намдалени.

Пылающая башня рухнула, рассыпая вокруг горящие бревна и раскаленные угли. Один из легионеров широко раскрыл рот от боли, когда горящая доска задела его по ноге. Раненый намдалени – он получил страшные ожоги у башни – был насмерть раздавлен падающим бревном. Это избавило его от страданий, подумал Марк.

Среди жертв огненного моря метался намдаленский жрец-целитель. Он делал все, что мог, пытаясь облегчить людям боль. Но ни один жрец-целитель не умел возвращать погибших к жизни…

Однако тем, кто получил не слишком обширные ожоги, искусство исцеления неплохо помогло. Целители Княжества, как заметил Скавр, были куда менее опытны, чем их видессианские коллеги. В отличие от священнослужителей Империи, намдаленскне жрецы надевали доспехи и бились наравне с солдатами. В глазах имперцев – и особенно служителей Фоса – это было ужасным святотатством.

Марк снова поднялся на вершину насыпи. Рядом свистнула стрела. Гневным взглядом трибун поискал лучника, но не нашел.

– Эй, прекратите!.. Крепость наша!.. – крикнул он, поднимая вверх большой палец, как на гладиаторских играх. Видессиане не знали этого жеста, но тем не менее поняли его. Солдаты радостно завопили в ответ. Зигабенос помахал трибуну рукой. Тот отозвался салютом.

Намдалени подобрали мечи своих погибших товарищей, чтобы вернуть, согласно обычаю, их близким. Печальный обычай, слишком хорошо знакомый Марку. Ведь трибун и сам когда-то принес меч Хемонда Хелвис – магия Авшара убила ее первого мужа…

В крепости погибли четырнадцать намдалени, почти все – от ожогов. К большому облегчению трибуна, ни один из его легионеров не был убит и только двое получили легкие ранения.

Выходя из крепости и присоединяясь к армии Зигабеноса в качестве пленных, намдалени непринужденно болтали с легионерами – знакомились, обменивались опытом.

Легионеры превратились в таких же наемников, как и люди Княжества. Они занимались своим ремеслом добросовестно и с большим умением, однако не испытывали к противнику никакой личной вражды. Что касается намдалени, то с тех самых пор, как римляне очутились в Видессосе, между ними и людьми Княжества установились дружеские, задушевные отношения. Иногда это вызывало нешуточную тревогу видессиан.

Однако совсем иначе встретились солдаты Дракса с теми своими соотечественниками, которых увидели в колонне Зигабеноса. Они обрушились на людей Аптранда с негодующими криками:

– Предатели! Трусы! Негодяи! На чужой стороне воюете!..

Намдалени, который спрашивал у Скавра насчет планов Туризина (его звали Стиллион из Сотэвага), узнал одного из капитанов намдалени и закричал:

– Тургот, тебе должно быть стыдно!

Тургот ничего не ответил. Он выглядел смущенным.

Аптранд выехал вперед на своей лошади. Ледяной взгляд заставил всех замолчать.

– Предательство? – переспросил он негромко, но очень отчетливо. – Соратникам Дракса должно быть хорошо знакомо это слово!

Он повернулся к пленным спиной, невозмутимый и злой. Метрикес Зигабенос отослал захваченных намдалени в столицу под охраной видессианской кавалерии.

– Недурно, – похвалил он Марка. – Очень неплохая работа. Так называемый «неуязвимый боевой замок» разрушен, а ты не потерял ни одного солдата. Да, неплохо.

– Да уж. Не так уж скверно, – проворчал Гай Филипп, когда Зигабенос ушел, чтобы отдать армии приказ двигаться дальше. – Крепость задержала нас всего на один день. Думаю, мы и с Драксом разберемся быстро…

Стипий умело вылечил одного из римских солдат – у того было рассечено бедро. Процедура исцеления, как всегда, потрясла Скавра.

Обеими руками жрец соединил края раны. Затем, бормоча молитвы, чтобы сосредоточиться, он сконцентрировал на ране всю свою волю. Трибун почти физически чувствовал, как воздух над раненым стал гуще, плотнее… В латинском языке Марк не мог найти определения этому явлению. Потоки энергии протекали по телу жреца, склонившегося над солдатом. Когда Стипий убрал пальцы и выпрямился, глубокая рана совершенно затянулась. На ноге легионера остался только тонкий белый шрам.

– Очень признателен, – сказал легионер, поднимаясь. Он ушел не хромая.

Однако другому пострадавшему – васпураканину с разбитой головой (его задело обломками падающей башни) – Стипий помогать отказался. Осмотрев несчастного, жрец сказал только одно:

– Выживет он или умрет – все в руках Фоса. Моих сил не хватит на то, чтобы исцелить его рану.

Марк был разочарован. Однако он постарался отогнать от себя мысль о том, что жрец уклоняется от работы. Горгидас тоже был бы здесь бессилен.

Трибун нашел Стипия, когда тот – и уже не в первый раз – подкреплял свои силы вином. Марк сделал над собой усилие и постарался быть справедливым: искусство исцеления отнимало очень много сил. Скавру доводилось видеть, как жрецы-целители засыпали прямо у ложа исцеленного, едва только заканчивали свой изнуряющий труд.

Стипий вытер потный лоб рукавом.

– Ты-то хоть не ранен? – осведомился он у трибуна. – Крови не видать.

– Нет, – поколебавшись, ответил Скавр и показал красные, распухшие царапины, оставленные ногтями Хелвис. – Наш прежний врач дал бы мне какую-нибудь мазь… что-нибудь в этом роде… Я надеялся, что ты сможешь…

– Что?! – в гневе заревел Стипий. – Ты хочешь, чтобы я истощал свою силу, исцеляя царапины, оставленные когтями твоей еретички-девки? Убирайся! Служение Фосу не должно расточать на такую ерунду! Целители не могут транжирить свое драгоценное время на всякое дерьмо!

– Несчастный васпураканин – слишком тяжелая работа, я – слишком легкая… – отозвался трибун, разозлившись на этот раз не на шутку. Стипий сумел-таки вывести его из себя. – Тогда какая же от тебя польза, будь ты неладен?..

– Спроси своего легионера! – огрызнулся жрец-целитель. – Если твои дурацкие царапины воспалятся, я, так и быть, гляну на них. Но пока этого не случилось, не приставай ко мне. Маленькие раны утомляют меня не меньше, чем большие.

– О… – вымолвил трибун тихо.

Он этого не знал. Внезапно он понял, что почти ничего не знает об искусстве жрецов-целителей. Стипий и другие жрецы излечивали раны, которые оставили бы Горгидаса изнемогать от зависти и отчаяния. Но теперь Скавру стало ясно, что и грек, в свою очередь, владел знаниями, которых лишены видессиане. Трибун поневоле задумался о том, какую сделку предложила ему судьба, когда в легионе вместо грека появился Стипий.

В тот вечер Хелвис так и не пришла к нему. Марк ждал ее в палатке до глубокой ночи. Легионеры уже спали мирным сном. Он все надеялся, что она вернется…

Поняв, что ждать бесполезно, Марк потушил светильник и постарался заснуть. Это оказалось непростым делом. Когда они с Хелвис начали жить вместе, ему трудно было привыкнуть к ее постоянному присутствию. А теперь, когда он остался в одиночестве, ему так не хватало ее теплого дыхания. Ну что ж, человек ко всему в конце концов привыкает, думал Марк, раздраженно ворочаясь с боку на бок. Только к бессоннице приноровиться трудно, вот и все…

Долина была все такой же плоской, но трибуну на следующий день казалось, что он идет в гору. Около полудня из рощи выскочили двое разведчиков-намдалени: они желали взглянуть на приближающегося врага. Но ни дикие крики хатришей, бросившихся в погоню, ни страшные проклятия Гая Филиппа, когда конники Дракса ушли от них, не смогли встряхнуть Скавра и избавить его от апатии.

Когда наступила темнота и легионеры разбили лагерь, Марк, грызя на ходу галеты, направился по via principalis к своей палатке. Как всегда, палатка трибуна стояла в самом центре, у наблюдательного поста, отмеченного белым флагом. Марк хотел уже задернуть полог, когда знакомый голос заставил его резко обернуться.

С криком «Папа!..» по дороге бежал Мальрик. Римский походный лагерь строился всегда по одному и тому же плану, поэтому даже пятилетний мальчик не мог здесь заблудиться.

– Я скучал без тебя, папа, – сказал Мальрик, когда Марк наклонился и обнял своего приемного сына. – Где ты был? Мама сказала, ты вчера сражался. Ты храбрый?

– Я тоже скучал без тебя, сынок, – сказал Марк. И добавил: – И без твоей мамы тоже.

Держа в одной руке Дости, а в другой – сундучок, к нему шла Хелвис. Заметив Марка, Дости стал рваться к нему из рук матери. Хелвис поставила малыша на ноги. Он неловко заковылял вперед. Маленькие ножки становились все крепче и увереннее с каждым днем. Трибун подхватил сына.

– Па-па, – важно произнес Дости.

– Да, это я.

Марк встал. Дости принялся развязывать застежки его сапог, а потом ухватился ручонками за ножны.

– Мог бы и со мной поздороваться, – тихо сказала Хелвис.

– Здравствуй, – осторожно проговорил трибун, но она запрокинула к нему лицо, чтобы он поцеловал ее. Как будто ничего и не происходило между ними. В груди Марка словно развязался крепкий узел. Марк даже не знал, какую тяжесть нес на сердце, пока не почувствовал облегчения. Слабо улыбнувшись, он приоткрыл перед Хелвис полог своей палатки.

Мальрик юркнул внутрь и закричал оттуда, подзывая Дости:

– Вперед, лентяй!..

Хелвис наклонилась и вошла: Марк последовал за ней. Некоторое время они вели нарочито обыденные разговоры. Хелвис передавала обрывки сплетен, которые слышала от женщин. Трибун рассказывал о сражении и штурме. Наконец он прямо спросил:

– Почему ты вернулась?

Хелвис искоса глянула на него.

– Я вернулась. Тебе этого недостаточно? Почему тебе всегда нужно докопаться до корней?

– Привычка, – кратко ответил Скавр.

– Чума на твои привычки! – вспыхнула Хелвис. – И на твою бессмысленную любовь к этому гнилому Видессосу!..

Марк ждал новой вспышки гнева. Но Хелвис вдруг рассмеялась – больше над собой, чем над ним.

– Почему я вернулась? Если я сказала себе это один раз, то Мальрик – тысячу. «Где папа? Когда он придет? Разве ты не знаешь, когда он придет?» А Дости ворочался, не мог заснуть, плакал так безутешно…

Даже в дрожащем свете лампы Марк видел, каким усталым было ее лицо.

– И это все?

– А что еще ты хочешь услышать? Что мне тебя не хватало? Что я вернулась, потому что люблю тебя?

– Если это так, то я очень хочу услышать от тебя эти слова, – тихо произнес трибун.

– Разве это имеет значение, раз ты так обожаешь свою драгоценную Империю? – спросила Хелвис, но выражение ее лица смягчилось. – Да, я люблю тебя. О, как это все тяжело… Вчера ты сражался против моих земляков… Может быть, даже против моих родичей… А что я делала в это время? Молилась Фосу, чтобы ты вернулся целым и невредимым. Я думала, что мне уже наплевать на все… Пока ты не бросился в бой, где тебе угрожала смерть. Так легко ожесточиться, когда нечего терять. Проклятие!.. – выговорила она. Ее разрывала на части любовь к Марку и преданность Намдалену.

– Спасибо тебе, – сказал Скавр. – Знаешь, Хелвис, когда мне было шестнадцать лет, я думал, что все в жизни так просто… Теперь я старше на двадцать лет, но, клянусь богами, все стало только в двадцать раз сложнее!

Хмурясь, Хелвис все же усмехнулась его божбе – он машинально перевел с латыни привычное выражение.

«Даже сейчас, – подумал Марк, – нужно быть очень осторожным в выборе слов… И все же…»

– Ну что ж, будем продолжать жить вместе, верно?

– Пока да, – сказала Хелвис. – Пока еще да…

На следующий день армия Зигабеноса столкнулась с отрядом намдалени. Это были уже не разведчики – пятьдесят крепких всадников с копьями наперевес. Они показались на расстоянии полета стрелы у фланга имперской армии и прокричали что-то, обращаясь к намдалени Аптранда. Расстояние заглушило слова.

– Наглецы, а?.. – сказал Гай Филипп.

Зигабенос думал точно так же. Он послал отряд хатришей, чтобы отогнать людей Дракса подальше. Сохраняя полный порядок, отряд отступил под прикрытие леса. Лаон Пакимер не стал посылать лучников в погоню – он не хотел рисковать понапрасну. Главным преимуществом легкой кавалерии хатришей были маневренность и подвижность. Лес сводил эти преимущества на нет.

Стоило хатришам вернуться к основным силам Зигабеноса, как намдаленский отряд снова показался из леса и занял прежнюю позицию.

Когда сгустились сумерки, мятежники не стали разбивать лагерь рядом с армией Зигабеноса. Вместо этого они открыто поскакали на юго-запад.

Наблюдая за ними, Гай Филипп почесывал шрам на щеке.

– Полагаю, завтра мы с ними столкнемся. Намдалени не действуют в одиночку. Это передовой отряд крупной армии. – Старший центурион вытащил из ножен меч, попробовал острие на ноготь. – Сгодится… Ох, не люблю я биться с этими проклятыми намдалени… Такие же здоровенные, как галлы, но вдвое умнее.

Вскоре после того, как настала ночь, Марк заметил на горизонте легкое желтоватое свечение. Скавр не припоминал, чтобы в том направлении находился какой-нибудь крупный город. Озаренное небо на горизонте могло означать только одно: там жгли костры люди барона Дракса.

Подумав об этом, Марк плотно сжал губы. Если мятежники так близко, то завтра и вправду предстоит бой.

В римский лагерь прибыл посыльный от Метрикеса Зигабеноса.

– Утром выступаем не колонной, а растянутым строем. Что ж, видессианский военачальник, похоже, тоже ожидает сражения.

Посыльный продолжал:

– Римские пехотинцы займут левый фланг. Вас прикроют хатриши. Мой повелитель Метрикес Зигабенос выступит в центре, а намдалени Аптранда – на правом фланге.

– Благодарю, спафарий, – вежливо сказал трибун. – Кружечку вина?

– Весьма охотно. Сердечно благодарен за любезность, – отозвался спафарий, улыбнувшись. Казалось, завершив официальную миссию, видессианин помолодел.

Отпив большой глоток вина, он удивленно поднял брови:

– Довольно сухое, а?

Второй глоток был куда более осторожным.

– Самое сухое, какое только удалось найти, – заверил Марк. Почти все видессианские вина были, на римский вкус, слишком сладкими.

Решив воспользоваться непринужденной обстановкой, Скавр спросил посыльного:

– Почему Зигабенос отдал намдалени правый фланг? Если он опасается, не подведут ли его в завтрашнем сражении островитяне, то лучше всего было бы поставить их в центр, где за ними легче наблюдать с любого фланга.

Но у спафария был на это ответ. Похоже, Метрикес Зигабенос тоже размышлял над этой проблемой, хотя мысли его текли по несколько иным руслам, чем у Скавра.

– Место справа – место чести.

Трибун понимающе кивнул. Для гордого Аптранда вопрос чести никогда не был пустым.

Допив вино, видессианин ушел к Лаону Пакимеру – передать хатришам приказы.

Хелвис и большинство женщин находились в укрепленном лагере. Скавру не улыбалось наспех разбивать лагерь в стороне от надвигающейся битвы. Поэтому трибун предпочел бы, чтобы битва началась как можно скорее.

Когда он поделился этими соображениями с Гаем Филиппом, старший центурион ответил:

– Им будет безопаснее у нас. Имперцы не слишком утруждают себя строительством защитных укреплений.

– Это так, – согласился трибун. – И все же я, пожалуй, завтра утром оставлю в лагере половину манипулы… Под командой Муниция.

– Кого? Муниция? Он умрет от стыда, если ты не возьмешь его в бой. Он же так молод.

В последнее слово старший центурион вложил множество разнообразных оттенков смысла: неопытность, горячность, легкомыслие и так далее.

– Да, но это важное поручение, а он неглупый парень. – Глаза Марка стали хитрыми. – Когда будешь передавать ему мой приказ, добавь: ему предстоит защищать Ирэн и других женщин.

Гай Филипп восхищенно присвистнул.

– В точку!.. Он безумно влюблен в свою девку. Бегает за ней на цыпочках, как мальчишка.

Что прозвучало сейчас в голосе ветерана? Зависть или ядовитая насмешка? Скавр не мог бы сказать наверняка.

Рассвет был чистым и на удивление холодным. Легкий ветер с моря постепенно разгонял влажный туман.

– Прекрасный день, – услышал Марк слова одного из римлян, когда они сворачивали лагерь.

– Прекрасный день растянуть себе сухожилия, дурья башка. Особенно если ты не подтянешь ремни на сандалиях, – рявкнул Гай Филипп.

Ремни были в полном порядке, но солдат не успел сказать об этом – старший центурион уже распекал какого-то другого легионера.

Мимо пронеслись летучие отряды хаморов. Всадники размахивали на скаку своими меховыми шапками и кричали:

– Большие лошади!.. Много больших лошадей!..

Волна возбуждения прокатилась по имперской армии. Теперь уже скоро…

Перевалив за холмы, армия Зигабеноса спустилась в почти идеально плоскую долину Сангария, одного из небольших притоков реки Арандос. Через илистую речушку был переброшен деревянный мост. На противоположном берегу реки был ясно виден лагерь мятежников. Намдалени скопились у моста.

– Дракс! Дракс! Великий барон Дракс! – закричали намдалени, когда враги показались в долине Сангария. Крик звучал громко и равномерно, как удары барабана.

– Аптранд! Видессос! Гаврасос! – Ответные боевые кличи звучали по-разному, но тоже достаточно громко.

– Честно говоря, я считал, что у этого Дракса больше мозгов, – сказал Гай Филипп. – Конечно, местность здесь ровная, в горку – под горку бегать не придется… Но если мы потесним их, то спихнем в реку, где они и погибнут.

Марк невольно вспомнил любимое присловье покойного Нефона Комноса: «Кабы все „если“ и „но“ были засахаренными орешками, все были бы сыты по горло». Предзнаменование ему не понравилось: незачем вспоминать перед битвой того, кто давно уже мертв… Суровый видессианский военачальник был убит злым колдовством Авшара в роковой битве при Марагхе.

Зигабенос, который был когда-то правой рукой Комноса, отлично знал: нет нужды утомлять солдат слишком ранней атакой. Он держал их наготове и ждал, а противник сближался с его армией.

Намдалени медленно надвигались на ряды имперцев. Солдаты Дракса были одеты в куртки зеленого цвета. Зеленые флажки развевались на их копьях. Где же знамя Дракса? Если для намдалени правая сторона была стороной чести, то Скавр ожидал увидеть барона прямо напротив себя. Но Дракса пока что не было видно.

И вдруг трибун, к своему удивлению, заметил Дракса напротив намдалени Алтранда. Тут же шевельнулось подозрение. Какое коварство замышляет Дракс на этот раз?

Ломая ровную линию имперских войск, Аптранд, закованный в железо, молнией бросился на левый фланг врага. Его воины последовали за ним – человек пятьсот разом атаковали мятежного барона.

– Предатель! Вор!

Гневные крики сливались с грохотом копыт.

– Дракс! Дракс! Великий барон Дракс!

Копейщики Дракса пришпорили коней. Был у них еще один боевой клич, от которого холодок недоброго предчувствия пробежал по спине Скавра:

– Намдален! Намдален! Намдален!

– Вперед! Вперед! Отбросьте этого пса, паршивые ублюдки, трусливые собаки, коровье дерьмо! – Это был хриплый рев Гая Филиппа. Бессильной бранью он пытался сотворить чудо, докричаться до солдат Сотэрика, Клосарта, Тургота, заставить их присоединиться к Аптранду…

Несколько человек вняли призыву, но их было слишком мало. Большинство же намдалени сидели в седлах неподвижно – выжидали. Если Аптранду удастся опрокинуть Дракса, тогда, возможно, они присоединятся к побеждающему…

Аптранд и его люди остались на поле без поддержки, а Дракс имел больше тысячи латников, которые железной лавиной неслись навстречу врагу.

От ударов треснули копья. Лошади падали, крича еще более дико и отчаянно, чем умирающие люди. Всадники вылетали из седел под железные подковы. Солнце ослепительно сверкало на стали мечей и наконечниках копий.

Теперь Аптранд знал, что его предали, и бился с еще большей яростью: пути назад не было. Он неудержимо пробивался к вражескому знамени. Легионеры подбадривали Аптранда криками, но неравный бой длился недолго.

И вот правое крыло армии Дракса надвинулось на легион. Казалось, все копья были нацелены Скавру в грудь. Хатриши осыпали приближающихся намдалени стрелами. То один, то другой всадник бессильно оседал в седле или мешком валился на землю, пораженный смертоносной стрелой. Но легкая кавалерия хатришей была не в силах остановить бешеную атаку тяжелой намдаленской конницы.

Один хатриш, более дерзкий, чем остальные, подскакал к врагу ближе и нацелился рубануть саблей. Намдалени повернул лошадь и заставил ее сбить маленькую степную лошадку. Когда хатриш оказался на земле, намдалени пронзил его копьем, словно насадив на вертел.

Зеленое море врагов затопило тело убитого и понеслось дальше.

– Стоять! Крепко стоять! Копья! Лошади не любят копий! – кричал Гай Филипп.

Марк ждал с пересохшим ртом, а намдалени Дракса мчались на ровные ряды пеших легионеров с устрашающей скоростью – живая, закованная в железо, смертоносная лавина.

– Держаться!.. Держаться!.. Вперед!

Скавр резко махнул рукой. По легиону отозвались трубы буккинаторов. Сотни копий метнулись вперед, будто выброшенные одной рукой. Следом – еще один «залп». И еще… Лошади и всадники падали на траву, раненные или убитые. Скачущие следом налетали на упавших и теряли равновесие. Некоторые намдалени все-таки успели отразить летящие копья щитами.

Это были ромбические щиты, похожие по форме на воздушных змеев, которых запускали в Видессосе мальчишки (Скавр так отчетливо разглядел их в странно растянутые, кристально ясные мгновения битвы – мгновения, что запоминаются на всю жизнь).

Однако щиты не слишком помогли всадникам. Длинные, сделанные из мягкого железа наконечники римских копий сгибались при ударе и застревали в щитах, делая их бесполезными: они не только портили щит, но и мешали отбросить его назад.

И все же солдаты Дракса были очень близко, когда на них посыпался дождь дротиков. Атака намдалени была ослаблена, но не остановлена. Несколько лошадей повернули назад, не желая бежать на копья. Но всадники пришпоривали коней, заставляя их пробиваться сквозь ряды тяжелых копейщиков.

– Дракс! Дракс! Великий барон Дракс!

Эти крики не стихали ни на минуту.

Если бы не гибкость римского манипулярного строя, позволявшего им биться маленькими подразделениями и перебрасывать взводы по восемь человек, заполняя бреши, намдаленская конница разметала бы легионеров в считаные минуты. Скавр, Гай Филипп, Юний Блезус, Багратони – все командиры умело направляли солдат туда, где они были нужнее всего.

Наконечник копья, ржавый, но все еще смертельно опасный, просвистел мимо лица трибуна. Позади Скавра охнул какой-то римлянин – скорее от неожиданности, чем от боли. Залитое кровью, копье отдернулось. Легионер громко закричал. Кровь забила фонтаном.

Тут же камень, выпущенный из пращи, разбил шлем и ударил копейщика в переносицу. Намдалени выругался на островном диалекте, тряся головой. Марк рванулся вперед, как отпущенная пружина. Намдалени попытался отразить колющий удар меча наконечником копья. Но для такого маневра наконечник был слишком неуклюжим оружием, а боец действовал чересчур медленно. Меч Скавра пробил кольчугу врага и пронзил его шею. В агонии намдалени стиснул древко пальцами и застыл рядом с телом убитого им легионера.

Еще один верховой бросился на трибуна. Тот принял удар меча тяжелым римским щитом. Латник хмыкнул и нанес второй удар. Меч высек сноп искр из бронзового щита Марка. Левая рука римлянина, которой он удерживал щит, стала уже неметь от напряжения. Он покрепче оперся на левую ногу и выбросил меч, целясь в ногу всадника, обутую в кожаный сапог. Опытный воин, намдалени отдернул ногу в сторону. Это спасло бы пехотинца, но не всадника. Меч впился в бок лошади. Глаза животного наполнились болью. Лошадь поднялась на дыбы и завалилась набок, подмяв под себя всадника прежде, чем тот успел высвободиться из стремян. Его отчаянный крик оборвался, когда на него рухнула вторая лошадь.

Кто-то хлопнул трибуна по плечу. Тот резко обернулся. Перед ним стоял Сенпат Свиодо. Погрозив Скавру пальцем, как провинившемуся мальчишке, молодой васпураканин сказал:

– Нечестный прием.

– Тем хуже для него! – рявкнул Марк, сам себе до смешного напоминая Гая Филиппа.

Сенпат нахмурился.

– Римляне – очень серьезные люди, – заявил он, подмигивая.

Тут и Скавр засмеялся:

– А, убирайся к воронам.

По крайней мере, за васпуракан можно было не тревожиться. Отряд Гагика Багратони сражался так же отважно, как любая из манипул Скавра. Марк поискал глазами Багратони. Широкоплечий накхарар вышиб из седла воина намдалени, а другой васпураканин тут же добил неприятеля. Месроп Аногхин бился бок о бок со своим командиром: он только что убил мечом рослого островитянина. Колющий удар, которому научили васпуракан легионеры, очень пригодился Аногхину в этом поединке. Кроме того, длинные руки давали васпураканину большое преимущество.

– Дракс не очень-то умен! – прокричал Сенпат в ухо Марку. – Ему стоило еще по прошлому году запомнить, что его латникам не пробить нашего строя. Ладно, пусть платит за вторую попытку…

Сенпат Свиодо был прав. После того как сокрушительная атака намдаленской конницы захлебнулась, намдалени сделались уязвимы не только для легионеров, но и для хатришей – всадники Пакимера уже разворачивали строй, собираясь атаковать неприятеля с флангов. Стрелы хатришей сыпались на намдалени дождем.

Но если тактические навыки Дракса оставляли желать лучшего, то как стратег, мастер давить на скрытые пружины, он был великолепен.

Внезапно на правом фланге имперской армии возникла суматоха. Уловив движение, Скавр попытался увидеть, в чем дело, но тщетно: лошади закрывали ему обзор. Марк раздраженно сдвинул брови. Обычно высокий рост позволял ему видеть далеко на всем поле битвы. Но только не сегодня…

Увы, очень скоро ему не понадобился хороший обзор. Вокруг нарастал боевой клич – и он сказал Скавру все, что тот хотел выяснить:

– Намдален! Намдален! Намдален!

Крик рос, рос, пока не покрыл даже вопли солдат Дракса. Вопли ярости и страха доносились из центра видессианской армии. Случилось то, чего опасался Скавр: островные наемники предали Видессос.

Давление на легионеров неожиданно ослабло. От рядов намдалени отделился командир их правого крыла – высокий солдат с перебитым носом. Из-за шрама он казался старше своих лет. Подняв щит на копье, он двинулся к легионерам. Щит не был белого цвета, но Марк догадался, что островитянин хочет просить о временном перемирии.

– Что тебе?.. – крикнул трибун.

– Присоединяйтесь! – закричал в ответ намдалени. Акцент у него был таким же резким, как у Аптранда, который – вне всякого сомнения – был уже мертв. – Зачем умирать так глупо? Да здравствует Намдален! Под лед гнилой Видессос! Будущее за нами!

Но у легионеров имелся на это готовый ответ. Римляне заревели в голос:

– К воронам Намдален! Завтра вы точно так же предадите нас!

Слова о предательстве метили точно в цель. Римляне порой были в более дружественных отношениях с намдалени, чем с имперцами, – именно потому, что островитяне привлекали их прямотой и открытым характером. Аптранд был жесток, как волк, но имел кристально честное сердце. Что касается барона Дракса, то в двойной игре он побил даже видессиан.

Гай Филипп издевательски гаркнул:

– Зачем же отдавать вам то, что вы не можете взять сами, мальчики?

Легкая краска залила лицо намдалени. Он опустил поднятый на копье щит и закрыл забрало.

– Кровь да падет на ваши глупые головы, – сказал он.

Островитяне вновь бросились в атаку на римлян. Однако вторая волна была не такой яростной, как первая. На мгновение Марк не понял, в чем дело, но вскоре догадался: Дракс хотел лишь занять легионеров, отвлечь их от главного. Дракса вполне удовлетворило бы, если бы Скавр не смог прийти на помощь центру Зигабеноса.

Лаон Пакимер тоже понял это и с сумасшедшей отвагой бросил своих легковооруженных хатришей на крепкие ряды намдалени. Боевой дух легкой кавалерии Пакимера мог уравновесить силу их противников; по численности хатриши не уступали намдалени. Но в ближнем бою хатришам было не выстоять против латников Дракса.

– Смелые маленькие паршивцы, – проговорил Гай Филипп. В его голосе звучало искренне уважение. Он пристально наблюдал за обреченной на неудачу атакой… но больше, к сожалению, ничего не мог сделать.

Наконец плоть и кровь стали бессильны. Строй хатришей сломался, и кочевники рассыпались, выходя из боя. Пакимер галопом мчался следом за своими солдатами, все еще крича и пытаясь собрать их для повторной атаки. Но хатриши уже не слушали его.

Увидев, что прикрытие рухнуло, Марк оттянул свой отряд назад, под защиту маленькой рощицы фиговых деревьев. Намдалени не мешали Скавру отступать, поскольку этот маневр уводил легионеров все дальше от центра. Марк знал это и ненавидел самого себя. Но вряд ли Зигабеносу помогли бы окружение и гибель римского отряда.

Видессианского военачальника оттесняли влево, сдавливая с двух сторон: с одной стороны – Дракс, с другой – намдалени, те самые намдалени, что за полчаса до этого еще бились за Империю.

Зигабенос – умный офицер, он умеет найти выход из любого положения, подумал Скавр. Хуже, чем сейчас, уже не будет. Но Метрикес может прибегнуть к какому-нибудь обманному маневру.

На миг шум битвы оглушил Скавра. Дикий рев поглотил все звуки – как кит заглатывает планктон. Одно жуткое мгновение Скавру думалось, что он поражен насмерть и слышит торжествующий крик самой смерти. Но звук не был потусторонним. Он был реален. Солдаты обеих армий хлопали себя по шлемам и озирались, пытаясь отыскать источник страшного рева.

Над полем боя парил громадный, как Амфитеатр Видессоса, толстый, как Срединная улица… дракон. Он взмахивал крыльями, в тени которых могла врыться целая деревня.

Вот он снова оглушительно зарычал. Ярко-желтое пламя расплавленным золотом вырвалось из его клыкастой пасти. Глаза, размером с высокие римские щиты, были мудры – как Время, черны – как Ад. Они злобно наблюдали за копошащимися внизу червями-людишками.

Но… ведь драконов не существует! Должно быть, Марк произнес это вслух, потому что Гай Филипп дернул головой, показывая наверх:

– Не существует? А как, в таком случае, назвать вот это?

Люди в ужасе кричали, пригибаясь к земле. Лошади взвивались на дыбы, испуганно ржали. Всадники падали с обезумевших коней.

Ход битвы замедлился. Дракон поднялся еще выше. Солнце сверкнуло на его серебряной чешуе. Громадные крылья громко хлопали, как будто их подгоняло тяжелое дыхание какого-нибудь прогневанного божества. Огненный язык пламени снова вылетел из пасти, и казалось, сейчас все, кто находится внизу, будут превращены в угли…

Намдалени в панике цеплялись друг за друга, падали на землю в поисках спасения…

Внезапно на лице Гая Филиппа показалась усмешка.

– Ты рехнулся, дружище? – крикнул Скавр. Он ждал с секунды на секунду, что чудовище испепелит теперь легионеров.

– Ничуть, – ответил старший центурион. – Почему, интересно, от этих взмахивающих крыльев не поднимается ветер?

А он прав, сообразил трибун. Эти крылья должны были вызвать настоящую бурю, а воздух между тем оставался неподвижным. Не доносилось даже легкого дуновения.

– Иллюзия! – крикнул Скавр. – Это все фокусы колдунов!

Магия в битве была вещью более чем деликатной. Большинство колдовских трюков просто терялись в ярости боя. Именно поэтому военачальники редко включали магию в свои боевые планы. Зигабенос держался до последнего и наконец решил поразить врага неожиданностью и страхом.

Но работу одного мага вполне мог разрушить другой. И когда дракон вновь помчался на вражеские ряды, он начал исчезать в чистом воздухе. Рев его сделался слабее, тень – светлее, пламя почти исчезло. Он еще не растаял, точно облачко дыма, но совершенно перестал пугать людей и животных. Некоторое время казалось, что видессианские маги пытаются создать еще более ужасное чудовище, но их коллеги из Намдалена легко разбивали новые иллюзии.

Марк поневоле восхитился быстротой и дисциплинированностью, какую явили намдалени, перестраиваясь. Этот маневр означал гибель видессианского отряда. Теперь фланги и центр имперской армии были не просто разорваны – они были намертво отрезаны друг от друга. Римляне и видессиане мешкали мгновение дольше, чем дозволяла обстановка, и времени исправить эту ошибку уже не оставалось.

Торжествуя в предвкушении победы, намдалени рванулись в брешь…

– Построиться в каре! – приказал Марк. Буккинаторы повторили приказ.

Скавр закусил в отчаянии губу. Слишком поздно. Было уже слишком поздно. Намдалени окружили его фланг.

Однако командир намдаленского отряда хорошо знал, какая задача была на этом поле битвы главной. Основные силы своих латников он бросил на видессианский центр, и без того сдавленный справа и слева.

Зигабенос и его резервный отряд еще продолжали сражаться, но большинство видессиан думали лишь о спасении собственной шкуры. Солдаты Княжества настигали беглецов и убивали их ударами в спину.

По сравнению с разгромом центра имперской армии окружение легиона было для противников задачей второстепенной.

Легионеры образовали каре. Намдалени почти не тревожили их. Островитяне были заняты преследованием и уничтожением деморализованного отряда Зигабеноса.

– Трубить отступление, – приказал Марк буккинаторам.

Печальный сигнал прозвучал в чистом воздухе.

– Возвращаемся в лагерь? – осведомился Гай Филипп.

– Думаешь, мы можем что-нибудь здесь сделать?

Старший центурион оценивающе оглядел поле битвы.

– Да нет, пожалуй. Они искрошили тут всех в капусту.

Как бы подтверждая эти горькие слова, новый взрыв торжествующих криков донесся до легионеров. Марк уловил имя Зигабеноса. Мертв или взят в плен, тупо подумал Марк.

Знамя видессианского военачальника упало незадолго до этого. Голубое небо и золотое солнце Империи были втоптаны в грязь копытами намдаленских лошадей… и сама Империя, скорее всего, вместе с ними.

4

Варатеш и пятеро его спутников ехали на юг. Судьба гнала их, как сухие листья по ветру. Бесконечная болтовня бандитов раздражала Варатеша. Сколько можно молоть языками о грабежах, убийствах, насилии, пытках. И все это – с бесконечными подробностями, безудержным хвастовством, преувеличениями… Варатешу доводилось делать вещи и похуже тех, которыми бахвалились сейчас его спутники, но вспоминать о них не хотелось.

Давным-давно Варатеша вышвырнули из его клана. Человеческие отбросы – это все, что ему осталось. Его сердце не могло не ожесточиться, но заставить себя встать на одну доску с этими подонками он так и не смог. Даже помыслить о таком ему было стыдно.

В семнадцать лет Варатеш убил своего брата-близнеца. Они не поделили девушку-служанку. Никто не верил, что Кодоман первым обнажил нож, – хотя это было правдой. В клане Варатеша назвали братоубийцей и покарали в соответствии с суровым законом старейшин. Его не убили лишь потому, что он был сыном кагана.

Нет, его не убили. Его всего лишь прокляли и выбросили в степь – голого, вывалянного в грязи. Путь назад был ему заказан – под страхом смерти преступник не смел возвращаться в клан. Собственно, то, как поступили с ним старейшины, и было смертной казнью: духи не хранят изгоев. Такие, как Варатеш, погибают в одиночестве, от холода, голода, в когтях диких зверей…

Мысль о том, что с ним обошлись несправедливо, огнем горела в груди семнадцатилетнего Варатеша. Пламя ярости поддержало его там, где менее сильный сдался бы жестокой судьбе и умер.

Варатеш не умер. Он вернулся и украл лошадь. Он сказал себе: лошадь нужна, чтобы жить. Тот, кто стерег табун, был крепкий парень; Варатеш ударил его в спину и забрал у него одежду. Одежда нужна, чтобы не замерзнуть в степи. Варатеш надеялся, что только оглушил парня, хотя тот лежал неподвижно и даже не шелохнулся, когда вор вскочил в седло и ускакал прочь.

Неудачи преследовали его по пятам. Не раз уже случалось так, что чужие кланы готовы были усыновить одиночку. Но всякий раз история его преступления опережала события. Едва лишь узнав, что перед ними братоубийца, люди изгоняли его с позором.

Оскорбление было мучительным. Кто они такие, эти самоуверенные вожди, чтобы осуждать его? Все, что они знали о Варатеше, было лишь слухами. Но так или иначе, а всех оскорбивших Варатеша настигла впоследствии кара. И ни один каган с тех пор не звал Варатеша и его людей присоединиться к своему клану.

Прошлое темным пятном лежало на этом человеке. Таким же темным и горьким было его будущее. Ни одна семья не примет его, никто не даст ему в жены девушку, даже самую бедную. Вышвырнутый в степь, отторгнутый от людей, Варатеш становился все более дерзким и бесстрашным. Терять ему было нечего. Его обрекли на смерть без всякой вины – так он думал. Хорошо же…

В каждом клане есть преступники – воры, предатели, беглецы. Многие из таких одиночек влачили жалкое существование, едва не погибая от голода. Жадными глазами следили они за теми, кто жил лучше них, но дотянуться до жирного куска не могли.

Варатеш поднял свое знамя, и к нему стали стекаться такие же изгои, как он сам. Это было простое черное знамя. Варатеш открыто провозгласил себя бандитом. Наконец-то он стал вождем – если не по праву рождения, то по праву силы. Число его приверженцев росло. И Варатеш ненавидел почти каждого из них. Иногда он думал: лучше бы нож Кодомана пронзил его сердце. Однако это были бесплодные мысли. Они ни к чему не приводили.

Варатеш придержал лошадь, желая взглянуть на талисман, который постоянно носил на груди. Сфера кристалла была прозрачной. Так было и в первый раз, когда он коснулся ее. При этом прикосновении в кристалле заклубился оранжевый туман, и вскоре вся сфера наполнилась оранжевым светом. Только одна точка упрямо оставалась прозрачной. Варатеш повернул талисман вправо, влево – точка не мутнела. Она указывала на юго-восток, словно ее притягивало магнитом. По сравнению со вчерашним днем она увеличилась.

– Мы догоняем его, – сказал Варатеш своим спутникам.

Они кивнули, скаля зубы. Стая степных волков.

В действительности, как объяснял ему Авшар, не магия заставляла эту точку оставаться чистой. Наоборот – отсутствие магии.

– В степи есть человек, меч которого защищает от моих заклинаний, – говорил князь-колдун. – Мы встречались с ним прежде… Хочешь оказать мне услугу – захвати его для меня. Я с наслаждением вытяну из него все его тайны.

Жадность и ледяной расчет, едва ли не голод звучали в голосе могучего гиганта, до самых глаз закутанного в белый плащ. Но Варатеш словно не слышал этого неутоленного голода. Он восхищался Авшаром. Восхищался так сильно, что это чувство было сродни любви.

Колдун тоже был изгоем, доверительно признался ему Авшар. Он был изгнан из Видессоса после какого-то политического переворота – пал жертвой интриг. Одного этого уже было достаточно, чтобы скрепить узы странной дружбы.

К тому же Авшар обращался с проклятым сыном вождя так уважительно… Держался на почтительном расстоянии. Относился к нему так, как должно относиться к сыну вождя. Варатеш не часто видел подобное от своих бандитов. Многие из них стали негодяями задолго до того, как их собрало черное знамя Варатеша. Уважение столь могущественного колдуна, как ничто иное, ослабило обычную подозрительность Варатеша. Наконец-то наделенный властью человек, пусть даже чужеземец, признал в нем истинного вождя.

Первая встреча с Авшаром озадачила Варатеша. Колдун говорил на языке степняков, как настоящий хамор, он не был похож на жалкого имперца… И никто не видел его лица. Авшар всегда носил на голове шлем с узкими прорезями для глаз. Зрачки хищно поблескивали за этими прорезями. О, Авшар вовсе не был слепым!..

Варатеш поначалу насторожился. Но прошло совсем немного времени, и сомнения вождя-изгоя загадочным образом рассеялись. Таинственное появление Авшара в его палатке (почему часовые не заметили его?), закрытое лицо – все это начало казаться Варатешу просто странностями великого человека. Эти мелочи не стоили того, чтобы над ними задумываться всерьез. Возможно, думал Варатеш с искренним состраданием, лицо у него изуродовано шрамами. Когда-нибудь – так мечтал он – Авшар перестанет стыдиться своих шрамов. Он будет носить их с гордостью. И в этом ему поможет Варатеш.

Терпеливый, как все кочевники, Варатеш решил ждать…

А сейчас он должен помочь своему другу. Варатеш даже не понял, каким образом согласился выполнить просьбу человека, которого почти не знал…

Пришпорив лошадь, Варатеш поскакал вперед.

– Нет, чума на тебя!.. Не желаю я иметь никаких дел с этим проклятым куском острого железа, который валяется у меня в мешке!.. – зарычал Горгидас на Виридовикса, едва только путники сделали привал.

Теперь он жалел о том, что выбросил бритву. Борода стала медленно отрастать, лицо страшно чесалось. К ужасу Горгидаса, борода росла почти совершенно седая, хотя волосы все еще оставались темными, лишь у висков был заметен налет серебра. С каждым днем Горгидас становился все более раздражительным.

– Только послушайте этого болвана! – воскликнул Виридовикс. Бесконечные ссоры между рыжеволосым кельтом и желчным греком превратились в постоянное развлечение для всего отряда. – В легионе за тобой могла присмотреть добрая тысяча солдат. Там – другое дело. Но теперь нас всего десяток. Каждый должен уметь оберегать себя сам. В стычке отряд не должен пострадать только потому, что один не в меру гордый лопух не соизволил научиться держать меч в руках.

– А, убирайся к воронам! До сих пор я жил нормально и без того, чтобы убивать людей. И сейчас обойдусь. Да и все равно. Я слишком стар, чтобы учиться новым фокусам.

Горгидас с неприязнью воззрился на кельта. Виридовикс был моложе всего на несколько лет, по в его густых рыжих усах не было и намека на седину.

– Слишком стар, говоришь? Зато на день моложе, чем будешь завтра.

Виридовикс выждал: вдруг грек отреагирует на шутку. Но Горгидас только поджал губы. Тогда Виридовикс перешел на латынь, чтобы другие не могли понять его слов.

– Между прочим, оказалось, ты не слишком стар для того, чтобы начать трахаться с женщинами. После таких подвигов рубка на мечах – вообще не фокус.

День был теплым, но по спине грека пробежал неприятный холодок.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросил он.

– Тихо, тихо… – отозвался Виридовикс, догадываясь, что зашел слишком далеко. – Ничего страшного. Раз уж ты попробовал одну новую вещь, почему бы не попробовать и вторую?

Горгидас сидел неподвижно, глядя словно бы сквозь кельта. Виридовикс молчал целую минуту, а потом с дерзкой ухмылкой осведомился:

– Ну, как тебе сравнение?

Горгидас фыркнул:

– Наглый варвар! Хочешь попробовать сам?

Горгидас слишком долго жил под законом римской армии, чтобы чувствовать себя уверенно при людях, которые знали о его сексуальных предпочтениях. В легионах таких, как он, забивали насмерть камнями. Одной только мысли об этом было достаточно, чтобы улыбка застыла у него на губах.

Несколько минут после этого разговора Горгидас пребывал в тяжком раздумье. Он совсем не хотел становиться обузой для своих спутников.

Трудное положение неожиданно разрешил Пикридиос Гуделес. Чиновник проявил больше такта, чем ожидал от него Горгидас.

– Возможно, отважный Виридовикс проявил бы столь великую любезность и помог бы нам обоим, – начал Гуделес, старательно произнося имя кельта (обычно видессиане спотыкались на нем). – У меня тоже нет никакого опыта владения мечом.

Скилицез подбрасывал в костер кизяк. При последней реплике Гуделеса он поднял голову. На обычно суровом лице офицера проступило выражение удивленной радости. Толстый бюрократ с мечом в руке – такое зрелище обещало развлечение, превосходящее самые смелые мечты. Скилицез промолчал, опасаясь, как бы насмешка не заставила Гуделеса отказаться от своего многообещающего намерения.

Горгидас вытащил из мешка гладий, который подарил ему на прощание Гай Филипп. Взвесил в руке. По сравнению с длинным кельтским мечом Виридовикса римский гладий казался слишком коротким и широким. Римляне предпочитали клинки не более шестидесяти сантиметров в длину. Эти мечи предназначались для нанесения колющего, а не рубящего удара. Кожаная оплетка рукояти соблазнительно удобно лежала в руке. Грек держал меч привычно, словно это был скальпель.

– Потяжелее, чем гусиные перья? – спросил Ариг, возвращавшийся к костру с охотничьей добычей – зайцем, сусликом и большой черепахой.

Грек кивнул и почесал щетину на подбородке – в который раз за день. Бородка у него отросла уже гуще, чем у Арига. В отличие от хаморов, аршаумы не могли похвастаться густыми бородами. Как бы компенсируя эту потерю, они почти не подрезали свои жидкие волосы. Усы и борода аршаумов свисали тонкими полосками.

Гуделес, конечно же, даже не захватил с собой из Зидесса никакого меча. Поэтому он одолжил саблю у одного из солдат Агафия Псоя – кривой однолезвийный клинок. Хаморы называли такие мечи «шамширами», а аршаумы – «ятаганами». Видессианин держал его в руке куда менее уверенно, чем грек; Горгидас, по крайней мере, видел бой не со стороны.

Неуклюже взмахнув мечом и едва не лишив себя таким образом уха, Гуделес важно обратился к Виридовиксу:

– Обучи же нас своему умению владеть оружием.

– Ладно.

Солдаты собрались вокруг, желая насладиться зрелищем. Кельт встал в боевую стойку.

– Чтобы вам не поотрубали руки-ноги, – обратился Виридовикс к своим ученикам, – сохраняйте баланс. Это может спасти вам жизнь. Особенно это важно в том случае, если в руке у вас щит. Щит и равновесие дадут вам большое преимущество… Но не буду усложнять урок.

Он еще раз показал, как правильно стоять, чтобы сохранять равновесие. Проверил, как ученики держат оружие. Затем, без всякого предупреждения, кельт выхватил из ножен свой длинный меч и прыгнул вперед с леденящим душу звериным рыком. Оба – и Гуделес, и Горгидас – в страхе попятились. Солдаты, наблюдавшие за ними, дружно захохотали.

– Вот вам для начала урок, – сказал Виридовикс жестко. – Первое. Никогда не расслабляйтесь, когда рядом с вами стоит человек с оружием. Второе. Хороший громкий крик тебе никогда не повредит, а врагу может помешать.

Даже выступая в роли педагога, кельт оставался неутомимым драчуном. Вскоре у Горгидаса уже ныло плечо от постоянного парирования его неистовых ударов. Ребра саднило: Виридовикс несколько раз заехал по ним плашмя. Издевательская легкость, с которой он это проделал, разозлила грека – на что и рассчитывал Виридовикс.

Горгидас был вынужден сидеть в глухой обороне, да еще меч вдруг неловко стал лежать в руке. Грек отбивался с мрачным упорством. Воздух со свистом вылетал сквозь сжатые зубы.

После одного из неумелых выпадов Горгидаса Виридовикс был вынужден сделать плавный пируэт, чтобы не напороться на острие гладия. Боевого опыта грека явно не хватило для того, чтобы понять, насколько опасен был его последний выпад.

– Проклятый римский клинок! – сказал кельт. Он вспотел и дышал так же тяжело, как и его ученик. – Ты, дружок… Ты наблюдал за тренировками легионеров и, похоже, ничего не упустил.

– А что случилось?

– Ничего особенного. Ты только что чуть было не проткнул меня насквозь.

Горгидас пустился было в извинения, но Виридовикс только хлопнул его по спине.

– Да нет, неплохо сделано. Молодец. – Кельт повернулся к Гуделесу. – Так, малыш, а теперь твоя очередь. В боевую позицию! Начали!

– Уф-ф! – выдохнул чиновник, когда клинок кельта хлопнул его плашмя по боку.

Гуделес оказался начисто лишенным агрессивности. Все его выпады имели одну-единственную цель: отбиться. Однако, несмотря на некоторую ограниченность, дела у бюрократа шли не так уж и плохо – для первого раза. Он двигался расчетливо и экономно. К тому же у него открылся дар заранее угадывать направление следующего удара противника. Панкин Скилицез был откровенно разочарован.

– Хорошо, что ты не пытаешься прыгать через голову. Постарайся не напрягаться чересчур, – сказал бюрократу Виридовикс. – Если ты научишься хотя бы оставаться в живых, то рано или поздно друзья успеют тебя выручить. Не имея же никакого опыта, ты погибнешь сразу. Вот уж в чем нет ничего хорошего.

Но кельту довольно быстро надоело сражаться с противником, который совершенно не умеет нападать. Удары Виридовикса становились все быстрее и жестче. Гуделес, в отчаянии отступая, выставил вперед саблю. Галльский меч столкнулся с ней под прямым углом, и сабля разломилась на две половины. Большой обломок, вертясь, полетел в костер. Виридовикс, никак не ожидавший подобного, едва успел отвернуть меч, чтобы не разрубить Гуделеса пополам. Однако он все же слегка зацепил чиновника. Видессианин упал со стоном, схватившись за бок. Виридовикс тревожно склонился над ним.

– Прости. Я был неосторожен. Я вовсе не собирался доставать тебя мечом.

Гуделес тихо промычал что-то, приподнялся и сплюнул. Горгидас видел, что слюна не розовая – значит, рана совсем несерьезна.

Гуделес уставился на обломок своей сабли.

– Я тоже не сообразил, что сражаюсь саблей, которая не крепче моего опыта.

– Сабля хорошая! – запротестовал солдат, у которого он ее одолжил. Молодое лицо солдата, опушенное курчавой, мягкой бородкой, слегка раскраснелось. Солдата звали Превалий, сын Хараваша, – это имя свидетельствовало о его смешанной крови. – Я заплатил за нее два золотых. Это работа столичных мастеров.

Гуделес пожал плечами, моргнул и бросил ему обломок. Солдат ловко поймал его.

– Смотрите, – настойчиво повторил он, пружинисто сгибая стальной обломок. Оружие действительно было дорогое. Убедив в этом себя и своих товарищей, Превалий медленно повернулся к Виридовиксу. – Фос, сколько же в тебе силы! – прошептал он изумленно.

– Хватит, чтобы съесть косточки вместе со сливами или тебя без соли.

Легкая улыбка зазмеилась по крепкому скуластому лицу Виридовикса. Горгидас легко мог прочесть его мысли. Бывали случаи, когда меч кельта (как и меч Скавра – на оба эти клинка было наложено заклинание галльских друидов) становился чем-то гораздо большим, чем просто хорошее оружие. В мире Видессоса колдовство было такой же реальностью, как удар кулаком в живот. Обычно требовалось присутствие волшебства, чтобы развязать силы, скрытые в мечах. Но далеко не всегда это было необходимо.

Кельт уселся у костра, скрестив ноги. Он вытащил свой необычный меч из ножен и в который уже раз принялся рассматривать символы друидов, оттиснутые на клинке в те часы, когда меч был еще горячим и лежал в кузнице. Эти знаки ничего не говорили Виридовиксу – друиды оберегали свои тайны даже от кельтских вождей.

На мгновение символы, казалось, полыхнули желтым огнем. Но прежде чем Горгидас успел убедиться в этом, Виридовикс снова сунул меч в ножны. Игра света, подумал грек.

Он зевнул и вздохнул одновременно. Горгидас слишком устал, чтобы забивать себе голову магией. Мышцы у него болели. Занятия с мечом, как и езда на лошади, требовали напряжения тех мышц, которые он редко использовал. А лет десять назад ничего бы не почувствовал. И подлый внутренний голос добавил: «Лет десять назад, дружок, тебе был не сорок один год».

Горгидас обглодал заячью ножку, съел несколько безвкусных пшеничных лепешек, какие обыкновенно пекут кочевники, и запил все это глотком кумыса. Он заснул прежде, чем его голова коснулась земли.

Послюнив палец, Варатеш поднял руку вверх и уловил ночной ветерок. Южный, как он и рассчитывал. Летом ветер приходил с моря. Он приносил с собой тепло. Осенью ветер менял направление. Даже рожденные в степях кочевники не любили суровую зиму. Каждый год шаманы упрашивали Духов Ветров изменить свою волю, но каждый год убеждались в том, что просьбы их не услышаны. Как глупо – бросать на ветер добрые заклинания, подумал изгнанник.

Варатешу был нужен южный ветер. Южный ветер и тот человек, которого он и его спутники преследовали уже два дня. Они мчались днем и ночью, находя путь по звездам и талисману Авшара. В темноте оранжевый туман светился холодным сиянием.

Лагерь путешественников лежал точно на севере. Красные угли костра отбрасывали розоватый свет на ночном горизонте. К счастью, луна еще не взошла, иначе часовые могли бы заметить приближение людей Варатеша. В слабом сиянии звезд было так много теней, которые метались по степи. Бандитов никто не видел. Они передвигались тише, чем тени.

Ноги Варатеша гудели от усталости. Он не привык ходить пешим так долго, но лошадей вынужден был оставить. Даже с завязанными мордами они могли выдать его.

– Что будем делать? – прошептал один кочевник. – Судя по следам, этих ублюдков вдвое больше, чем нас.

– Это им не слишком поможет, – отозвался Варатеш.

Похоже, в ближайшее время ветер не переменится. Вождь-изгнанник удовлетворенно хмыкнул, сунул руку в карман кожаной куртки и достал второй дар Авшара – небольшой сосудик из алебастра, тонкий, как яичная скорлупа. Горлышко сосуда было замазано воском и запечатано странной печатью. Кроме того, в печать была вдавлена серебряная нитка. Даже закрытый, флакон давал знать о присутствии магии – магии куда более сильной и опасной, чем та, которой пользовались иногда шаманы.

Люди Варатеша отпрянули от него, не желая иметь никакого дела с чародейством. Твердым ногтем большого пальца Варатеш сорвал восковую печать и отбросил ее в сторону. Хотя сосудик был все еще закрыт серебряной пробкой, он уловил слабый сладковатый запах нарциссов. Это было опасно. Варатеш затаил дыхание, но на мгновение его окатила волна слабости и головокружения.

Изгой вытащил серебряную пробку и метнул флакон в сторону лагеря, находившегося в нескольких десятках метров от него. Сосудик разбился, хотя Варатеш бросал его довольно осторожно. Вряд ли в лагере услышали этот звук. Впрочем, это уже не имело значения. Любой, кто захочет посмотреть, что случилось, сразу столкнется с колдовством Авшара.

Варатеш поспешил к своим товарищам, стоявшим с наветренной стороны, как и было велено. Магия не выбирала между друзьями и врагами.

– Долго нам ждать? – спросил один из его спутников.

– Колдун сказал – одну двенадцатую часть ночи. К этому времени яд растворится в воздухе. – Варатеш посмотрел на западный небосклон. – Когда звезды отметят левую часть Барана, мы сделаем первый шаг. Будьте осторожны. Если часовой выставлен далеко от лагеря, чары могут обойти его.

Они ждали. Звезды медленно спускались с глубокой темно-синей чаши небес к краю земли. Из лагеря не донеслось ни одного тревожного крика. Варатеш приободрился. Все шло именно так, как предрекал Авшар. Белая утренняя звезда Баран заблестела на небе. Кочевники поднялись с земли и двинулись к лагерю с саблями наготове.

– У меня ноги одеревенели, – пожаловался один из них. Пешеходами кочевники были никудышными.

– Заткнись, – оборвал Варатеш. Он все еще держался настороже и опасался шуметь.

Бандит пронзил своего вождя яростным взглядом.

Варатеш пожалел о резкости еще до того, как слово сорвалось с его губ. Неприятно, что он вынужден так грубо обращаться со своими людьми. В клане, подумал он, было бы довольно простого кивка. Но Варатеш больше не принадлежал своему клану. И никогда больше не будет принадлежать… если только не завоюет его в один прекрасный день. Он ненавидел тех, с кем делил свою жизнь. Часто даже проклятия не могли заставить их подчиниться, и вождь-изгой без колебаний вбивал в своих бандитов покорность ударом кулака или сабли.

– Смотрите! – сказал другой бандит, указывая рукой.

Перед ними возникла тень. Часовой. Спит необычайно крепким сном, даже не шевелится. Варатеш улыбнулся. Всегда приятно видеть, что магия действует именно так, как было обещано. Не то чтобы он сомневался в Авшаре… Но умный человек никому не рискнет доверять до конца, если только в этом нет смертной необходимости. Жизнь изгоя и без того полна риска. Даже если ты – вождь.

Пятеро кочевников вошли в круг света, отбрасываемый походным костром, и вскрикнули в голос при виде странной картины: лошади лежали где попало, их бока равномерно вздымались и опадали в глубоком сне. Варатеш нервно засмеялся. Он не сразу сообразил, что колдовство Авшара окажет на животных такое же действие, как на людей.

Двенадцать человек лежали у костра без чувств. С осторожностью охотника, подкрадывающегося к добыче, Варатеш внимательно осмотрел седла и подпруги лошадей. Нахмурился. Если судить по лошадям, всадников в отряде пятнадцать. Считая часового, мимо которого они прошли, у костра недоставало еще двоих. Если часовые были расположены треугольником вокруг костра (что было толково и умно), то найти пропавших будет нетрудно. Если только магия Авшара не дала здесь каким-либо образом промашку. В таком случае можно схлопотать стрелу в грудь.

Но часовые нашлись именно там, где Варатеш и ожидал их увидеть. Тем не менее по напряженному лицу вождя-изгоя стекла капля пота. Операция могла сорваться из-за одного-двух человек. Судя по неуклюжему положению, в котором находился один из спящих (он лежал ничком на ножнах своей сабли), сон сморил часового, когда тот возвращался к лагерю. Возможно, он почувствовал дурноту и, как хороший солдат, хотел попросить, чтобы его сменили. В любом другом случае это было правильно. Но сейчас он избрал наихудшее направление, отправившись прямо к очагу авшаровой магии.

Вернувшись, Варатеш застал одного из своих сообщников склонившимся над спящим – худым человеком с коротенькой бородкой, в которой блестела седина. Вождь ударил ногой по руке негодяя, который уже собирался перерезать лежащему горло. Кочевник застонал и обхватил правую руку левой.

– Что, размягчел, как телок?.. – зарычал он, обозлясь. – Зачем ты испортил мне потеху?

Трое остальных бандитов, которые весело ожидали «фокуса», встали позади него.

– Денизли, ты ублюдок!.. И вы все – тоже! – Варатеш даже не пытался скрыть своего отвращения. – Убивать безоружных, беспомощных – работа для женщин и крестьян. Как раз вам по плечу. Если вы так любите кровь – вот!..

Он убрал руки с ножа и повернулся к своим сообщникам спиной. Ему было все равно, если осмелятся – пусть прыгают на него сзади.

Но тут один из спящих у костра – он лежал всего в нескольких шагах от Варатеша – заворочался и приподнялся на локте.

– Эй вы, дурни! Хватит болтать! Дайте выспаться усталому человеку! – сонно пробормотал он на видессианском языке, но с сильным акцентом.

Он держал руку на рукояти меча – как и тогда, когда ложился спать. Варатеша он не видел и, наверное, предположил, слыша хаморскую речь, что солдаты из его отряда переругались между собой. Встревоженным он не выглядел. Скорее слегка раздраженным.

Уже готовые к бунту, бандиты замерли от неожиданности. Они полагали, что все люди посольства бесчувственны, как бревна.

Но Варатеш был намного умнее своих людей. Он знал куда больше, чем они. Если враг Авшара обладал мечом, который побеждал магию колдуна, то почему бы этому оружию не защитить своего владельца и сейчас – пусть хотя бы частично? Предусмотрев и такой поворот событий, Варатеш на всякий случай запасся дубинкой. Он вытащил ее из мешка и, сделав вперед два шага, нанес жалобщику аккуратный удар за правым ухом. Тот издал легкий стон и упал ничком, потеряв сознание.

Хаморский вождь резко развернулся, готовый встретиться с бунтовщиками лицом к лицу. По их неуверенным взглядам, по смущению и замешательству он понял, что они снова у него под пятой. Сделав вид, будто ничего не произошло, Варатеш приказал:

– Переверните этого парня вверх лицом. Посмотрим, кто это.

Не мешкая ни мгновения, они повиновались. Пока что все шло именно так, как задумывал Авшар. Но когда Варатеш взглянул на оглушенного им человека, то вдруг почувствовал замешательство. Авшар дал четкое и внятное описание своего врага: крупный мужчина со светлыми волосами, хорошо выбритый. Похож на видессианина, хотя не видессианин.

Человек, лежавший у ног Варатеша, был довольно рослым, но на этом описание и заканчивалось. У него было простое лицо с выступающими скулами. Щеки и подбородок выбриты, это правда, зато имелись густые усы. И хотя волосы у него светлые, но похожи они скорее на медь, чем на расплавленное золото.

Бандит поскреб бороду, размышляя. Была еще одна вещь, которую он хотел проверить. Варатеш протянул к спящему руку с талисманом. Прошло несколько минут, но в кристалле не появилось и следа оранжевого тумана. Он оставался прозрачным и чистым, как кусок стекла. Отсутствие магии было полным и несомненным. Убедившись в этом, Варатеш сказал:

– Вот тот, кто нам нужен. Денизли, приведи Кубада и лошадей.

– Почему я? – возмутился бандит. Он не хотел утомлять свои избитые, усталые ноги еще больше.

Варатеш подавил вздох и еще раз проклял тот день, когда стал жить с людьми, которые видят не дальше своего носа. Теряя терпение, он тем не менее объяснил:

– Мы сможем погрузить на лошадей этого быка. – И, добавив в голос металла, заключил: – Это первое. А второе – потому что я велел.

Денизли сообразил, что товарищи не поддержат его, – наоборот, они вздохнули от облегчения, когда поняли, что не им предстоит идти за лошадьми. Бандит неуклюже затопал прочь, раз-другой остановившись, чтобы растереть покрытые мозолями ступни. Осел, подумал Варатеш. Но, с другой стороны, кажется, даже мудрость Авшара имеет пределы. Когда у Варатеша будет время, он основательно поразмыслит над этим.

Человек, которого он огрел дубинкой, застонал и попытался перекатиться набок. Варатеш снова оглушил его, нанеся удар точно, но без всякой злобы. Незачем бить слишком сильно. Варатеш снова вспомнил того часового, которого убил в клане своего отца. Нет, сказал он себе в сотый раз, этого парня надо только вывести из строя, не больше.

Из темноты донесся стук копыт. Кубад с лошадьми. Денизли наконец в седле – он выглядит куда более счастливым. Что ж, по крайней мере, у него хватило ума сменить лошадь, отметил Варатеш.

Кубад с любопытством оглядел костер и спящих вокруг людей.

– Сработало как надо, – заметил он деловито. – Может, обчистить их?

– Нет.

– Жаль.

Из пяти кочевников, что были с Варатешем, Кубад был лучшим.

Соскочив с коня, он приблизился к своему вождю, который все еще глядел сверху вниз на рыжеволосого гиганта.

– Это тот, кого хочет допросить колдун?

– Да. Возьми еще одного запасного коня. Нам надо привязать пленника.

Они подняли бесчувственное тело и бросили поперек крупа лошади, как охотничий трофей, связав руки и ноги под брюхом коня. Варатеш забрал галльский меч.

– Как долго действует твое зелье? – спросил Кубад. – Зарезать этих баранов ты не хочешь… Как только они проснутся, они, скорее всего, бросятся в погоню. А их больше, чем нас.

Ага, подумал Варатеш, Денизли все-таки трепал языком, как помелом. Жаловался.

– Они проснутся не раньше чем через двенадцать часов, так мне было сказано. Этого хватит. Смотри – воздух пока чистый, но скоро разразится гроза. Не останется ни одного следа, чтобы найти нас в степи. Куда они пойдут? Как будут гнаться за нами?

В красноватом отблеске костра улыбка Кубада казалась кровавой.

Виридовикс проснулся от кошмара. Голова гудела и раскалывалась. Слабость и головокружение не проходили. Когда он все-таки сумел открыть глаза, то застонал и снова плотно сомкнул веки. Ослепительное сияние восходящего солнца вонзило тысячи игл в больной мозг. Но хуже всего было то, что какой-то жестокий колдун поменял местами небо и землю и стал трясти их, как желе в миске. Чувствительный желудок кельта свели спазмы. Попытавшись прикрыть лицо от солнца, он обнаружил, что руки крепко связаны.

Стон Виридовикса встревожил его похитителей. Один из них сказал что-то на языке кочевников. Соблюдая величайшую осторожность, Виридовикс приоткрыл один глаз. Качка прекратилась. Мир снова встал на место. Зато теперь сам кельт оказался перевернутым вверх ногами. Он попытался расслабить шею. Серо-коричневая пыль поднималась столбами. Виридовикс чихнул. Острая сухая травинка полоснула его по лицу. Виридовикс пригнул голову и увидел крупное тело животного, на котором он лежал.

Так. Я нахожусь на лошади, подумал он, довольный, что обрел способность соображать.

После краткого диалога на хаморском языке один из кочевников подошел к кельту. Пребывая в неудобном и не вполне достойном положении, Виридовикс мог видеть только ноги в сапогах. Но и этого было достаточно, чтобы тревога охватила кельта: рядом с саблей на боку кочевника висел галльский меч.

На языке степняков Виридовикс знал только несколько слов, и ни одно из них не было вежливым. Он произнес одно из хаморских ругательств. Голос звучал трудно и хрипло. Почти сразу же Виридовикс понял, что дерзость ни к чему: похититель только с радостью отомстит ему, беспомощному. Он собрался с духом, чтобы принять удар как подобает мужчине, – ничего другого не оставалось.

Но кочевник только рассмеялся. Издевки в этом смехе не было.

– А, развязать тебя, да? – сказал он на сносном видессианском с гортанным хаморским акцентом. Судя по голосу, человек был молод. – Прошу тебя, не надо глупости. Два всадника – со стрелами наготове – ждут. Снова спрашиваю: хочешь, чтобы снять веревки с тебя?

– Да.

Кельт ни видел никакого смысла оставаться связанным, как телок. Что толку отказываться от столь любезного предложения? Связанный, он ничего не сможет сделать, даже если в голове перестанут гудеть барабаны…

Хамор наклонился и разрезал сыромятные ремни, которые стягивали запястья и колени Виридовикса. Кельт свалился на землю, как мешок с овсом. Его тут же стошнило.

Пока его рвало, хамор придерживал его голову, чтобы он не запачкался, а потом дал воды ополоснуть рот. Эта заботливость врага была страшнее жестокости. Как отвечать на жестокость, кельт, по крайней мере, знал.

После двух или трех неудачных попыток ему удалось сесть. Виридовикс уставился на своих похитителей, пытаясь рассмотреть их получше, хотя в глазах у него все еще стоял туман и время от времени все кругом двоилось.

Хамор действительно был молод – не старше тридцати, хотя густая борода скрадывала его молодость. Он был немного выше ростом, чем большинство кочевников, и держался гордо, как человек, привыкший повелевать. У него были странные глаза. Даже когда хамор глядел прямо на Виридовикса, они казались далекими – будто вглядывались во что-то таинственное, что только он один и мог увидеть.

Все еще борясь с тошнотой, кельт повернул голову – посмотреть, кто еще находится здесь, рядом с хамором. Как и предупреждал Варатеш, еще двое кочевников держали наготове луки со стрелами. Один из них даже потянул за тетиву, когда Виридовикс встретился с ним взглядом. Улыбка у бандита была очень неприятной.

– Денизли, стой! – одернул его вождь на видессианском языке, чтобы кельт понял, и повторил приказ на языке степняков. Денизли оскалился, но подчинился.

Остальные три хамора отдыхали, сидя на лошадях. Они наблюдали за Виридовиксом так, словно поймали пардуса или другого опасного зверя, которому лучше не давать возможности обнажить клыки. Кочевники как кочевники. Если не считать того, что жестокая жизнь закалила их и сделала более суровыми. Не они – их вождь заставлял сердце кельта трепетать от нервного ожидания. Больно уж отличался вожак от своих людей. Он выглядел гораздо умнее их. Незаурядный человек. Он неплохо смотрелся бы даже при императорском дворе Видессоса. Аккуратно подстриженная борода… осанка и повадки вождя… культура, нашел правильное определение Виридовикс.

Боль, неловкость, замешательство – из-за всего этого кельту потребовалось время, чтобы обнаружить: в плен захватили его одного. Никого из своих товарищей Виридовикс поблизости не обнаружил.