Читать онлайн Курьер

***

Кто ж знал, исход будет такой. А хотя, если совсем уж честно, слух этот давно уже витал в городе. Все почему – то этого ждали (любопытно же), кто проезжал мимо этого строящего бизнес дома, но не знали, когда только, судьба этого человека, так резко, в одно моментно изменится, одним только росчерком пера, городских чиновников. Вчера еще его семья, были бизнесменами этой провинции. Строился паралельно еще у него и большой магазин, на этом заброшенном пустыре. И что еще интересно, абсолютно болотистом месте, между старым городом и ново рядом почти выстраиваемым районом, высотными элитными домами, что на взгорке, недалеко от этого болотистого места. Но городские чиновники, то ли над ним тогда, когда ему выделили это место, в шутку, видимо, иначе, как их было понимать, отмахнулись от него только руками: «Да бери уж. Бегает тут. Надоел. Делай, что хочешь. Осущай болото. Если денег не жалко». Возможно, так и сказано было. Дело в том, когда ему выделили это место, раньше на этом месте, при советах еще, с размахом хотели сделать большое «море» для горожан.

Строили ее, помнят еще горожане, долго, как когда – то, – кто помнит еще жизнь людей, Брежневские времена, – долгостроевскими методами – пятилетками. Берега, помнится, укрепили железобетонными плитами. А предполагаемый пляж, за дорогой, идущей к старому городу, завезли целыми составами, белого морского песка. Затем, когда внезапно представился первый секретарь обкома партии этой провинции, пришедший на его место другой, вдруг неожиданно для всех, взял да и отказался строить на этом месте «море». Вроде бы этому новому секретарю, геологи, да и архитекторы города, наконец, видимо, все же убедили его. Если дамба разрушится: стихийно, или какой либо диверсии, «море» будущее может залить весь старый город. Ну и, после отказа строить на этом месте» море», береговые укрепленные бетонными плитами на века, как у нас обычно происходит сейчас, при этом уже капитализме, ушлые предприимчивые люди с транспортами, ночами в тихаря стали помаленьку разворовывать, а морского песка, куда его было девать; власти города разрешили; самосвалами стали вывозить на городские нужды: подсыпали на строившие новые дороги, и на дворовые детские песочницы. Тогда он, помнит еще город, посоветовавшись предварительно с женою, облюбовал это место для своего бизнеса дома. Все равно ведь местность, эта теперь, не нужна была абсолютно никому. Во всяком случае, так его убедили тогда чиновники города, когда выделили на этом месте ему землю , строить этот бизнес дом.

А строил он этот бизнес дом ( по деньгам, конечно), как когда – то и предполагаемое» море…» чиновниками города. На виду же все это происходило. Видел город. Дорога к старому городу, как раз мимо этого болотистого места проходил. Поэтому, не исключено, и город видел, из проезжающего транспорта, как он, а и правда, с трудом осушивает это болотистое место, выделенное ему, будто, действительно, как в насмешку, чиновниками города. Деньги он, конечно, на эту стройку потратил не мало, осущая в начале это болото. Но, а городские чиновники, теперь уже, строящие в стране сегодня капитализм, только подсмеивались над ним, проезжая по дороге, мимо этого строящего бизнес дома. « Пусть, – говорили они между собою, дёргано губами. – Если не жалко ему своих денег. Ничего у него не выйдет. Болото же там. Да и начальство об этом знает. Смешит только людей». Поэтому, больно вначале и не вмешивались. Но, а когда он сваи уже забил, специальным долбежным станком ( специально нанял), высушенное уже это место, вскоре, кто же знал, что тут, на этом месте, поблизости к старому городу, будут строить стадион, будто бы к предстоящей Олимпиаде. Теперь, строящие капитализм, чиновники города, на время даже, как бы, забыли о существование этого некого Сергеева. Кроме, видимо, только этих бандитов. Которые, как не скажешь, на заре новой этой власти, только – только забросили они свои «туристические топоры», по тихонько стали вмешиваться с делами «фондами города и провинции». Которую, пришедшие к власти чиновники, последователи московских младореформаторов, торопливо, безнаказанно уже, открыто, делили, пилили, видимо, чтобы укрепить тут свою новую эту власть в городе, да и в провинции. Вот тогда и, впервые он, наверное, почувствовал свое «не крепкое» положение. Но достроить бизнес дом, он, все равно хотел. Не потому, что ему жалко было, что денег на это строительство много взбухал. Человеком он все же был, надо признать, чуть вроде даже чудаковатым, от некоторых других горожан. Не верил, хотя и убеждали его и в обратном, что эти «бандиты» все равно спутают его судьбу. Да кто же верил их тогда, что эти уличные «бандиты», скорежатся вскоре с младореформаторами. Да – да, вначале зарождения в стране этого капитализма. Собственно ведь « бандитам», он, нужен был только денежной стороны. Чтобы он им платил «запрашиваемую» сумму ежемесячно. Было, он и возмущался: «…что вы ребята, смеетесь? Не боитесь милиции?.. » Тогда, с ухмылкой говорили ему, из шелбана выстреливая семечками на него. «Не плати. Нам еще лучше. Включи нашего человека в свой бизнес». Надеяться тогда на помощь к этим «последователям младореформаторам», было, и правда, бесполезно. Что уж этого теперь скрывать. Им ведь тогда, тоже некогда было. Надо было власть городской свой укреплять, после советов, да и «фонды» города и провинции, не хотелось им упускать из своих рук. Там ведь они не одни были, делящие «фонды» города и провинции.

Глядя на эти перемены, казалось бы он, должен был по логике, махнуть рукою, на свой строящий бизнес дом. С одной стороны наседали на его будущий бизнес, уличные «бандиты», а тут еще в городе, как бы специально что ли, пошел слух, будто, как нарочно, на этом месте, где он хочет обосновать надолго свой бизнес дом, вскоре будет стройплощадка нового микрорайона. А рядом еще, недалеко от речки Саранки, перед длинным мостом, к старому городу, теперешние власти города, возжелают выстроить еще к предстоящей Олимпиаде, и стадион. И поговаривали уже открыто теперь, что это согласованно Москвою с их планами.

А ведь, мечты какие были у этого Сергеева? Жена его, Ольга, долгим ожиданием строительства бизнеса дома, мужу вечерами горячо уже в ушко шептала: « Матвей. Господи! Как же я долго жду завершения строящего нашего бизнес дома. Уже мочи нет ждать. Рынок, в котором мы содержим магазин, сам уже слышал, наверное, скоро переедет на другое место, в связи с этими переменами тут. Там, ты сам уже знаешь, перспективы уже не будет для нас. Жду, когда только мы переедем на наш новый бизнес дом».

Мечты, мечты. Неужели, русские, русскоязычные люди, все время должны, а и правда, жить с надеждами только – сказками этих (очередных) обещалок провинциальных чиновников, после реставрации им уже советов, на этой прекрасной земле. Казалось бы, недавно только эти же люди, строили светлый, справедливый мир, на долгие годы: для себя, для будущих своих детей. Но распалась по чьей – то воле страна. И кому это надо было? Интересно было бы знать. Но все равно. Ясности, вроде, есть, конечно, но нет, а и правда, окончательного ответ. Почему этого допустили… Так и у него. Что он может сказать своей жене в ответ? Конкретного ответа он, и правда, не знает. Только предполагает, как многие люди в этой провинци, наблюдая со стороны за этой переменой. Поэтому, оглядываться по сторонам у него уже не было времени. Да ведь, и правда, магазины на рынке запчастей, вскоре тоже переедут, говорили, на другое место, с новыми решениями городских властей, а на этом месте, где он строил свой бизнес дом, уже начали поговаривать, да и слух этот уже шопотом шел в коридорах власти, будто, будет тут алея на этом месте, для будущего Олимпийского стадиона. Да это, видимо, все же правда. В трехстах метрах от его строящегося бизнес дома, вскоре, действительно, строители начали забивать для будущих «элитных» домов, сваи. Слух оказался уже ненадуманным. Поэтому воплощение своих замыслов, так называемые « младореформаторы города», вскоре, вовсе затрубили этими долбежными станками и тут, для будущих высотных домов. Ведь Москва уже, говорили, выделила им деньги. Надо же их теперь осваивать, пока Москва еще не передумала. Затем, наконец, дошло и очередь до этих бревенчатых домов, когда – то примкувшие к старому городу, деревеньку, рядно стоящие недалеко от его строящего бизнес дома. А перед дорогой, за бревенчатыми домами, уже вовсе выкорчевывать стали и березовый парк, заложенный еще покойным первым секретарем обкома партии. Поэтому этот искусственно заложенный парк, когда – то предназначался отдыхом для горожан, возле будущего большого «моря». Березы эти уже вы махавшиеся до высот пятиэтажных домов, радовало, а и правда, горожан, когда проезжали мимо этого долгостроя на транспорте к старому городу. Но, а что было делать? Выбор для место будущего стадиона, был одобрен, да и согласован,– говорили,– с Москвой. Вскоре ее жители, из бревенчетых домов, переедут. Дадут им, конечно, по составам семьи, одно, и двухкомнатные квартиры, где – нибудь на нововыстроенных домах, на окраинах города, а на месте этих домов, заасфальтируют, насадят декоративные ели, как и в старом городе, вдоль дороги, за длинным мостом, за речкой Саранки. Ну, раз такие планы, у последователей младореформаторов, куда другим было деться. Вскоре потому и ему недолго придется ждать этих вестей, от этих чиновников города. Теперь уже, даже непосвященному было видно. Если как задумано было чиновниками города, бизнес его дом, точно выглядело бы на этом фоне, и правда, нелепо. Что же теперь ему было делать? Опускать, скажете, ему руки? Господи! Есть ли там бог. Сколько сил, денег потрачено. А если завтра, послезавтра, получит все же он гербовое письмо, чтобы он приостановил свое строительство, что же ему тогда делать? Теперь вон, наконец, и рынок по запчастями машин, известил его и всех, что рынок вскоре тоже переедет на другое место, в связи с этими переменами. Ольга, жена Сергеева, теперь, не знала даже что и думать. Столько лет, столько лет, она мечтала об этом бизнес доме. Да еще, сколько денег было потрачено, пока осушали эту заброшенную властями территорию. И, казалось бы, все: возвели три этажа, крышу только не успели до конца перекрыть. И что же теперь? Воевать что ли ей с городскими теперь чиновниками? Да это просто было бы смешно, на самом деле. Да и за мужа она теперь боялась. Он перестал общаться с нею, радоваться. Даже однажды домой не пришел. Сказал, что устал, остался на строящем объекте. Конечно, на улице пока еще лето не кончился, и на этажах строящего их бизнес дома, не так и было захламлено. Но как там было в одиночестве спать? Никаких там тебе удобств, да и туалета еще там нет. Ну, не за женщины же он там остался? Так он этим, она знала, не баловался. Не раз же он сам, ей придушенно говорил: «Ольга. Какие женщины? Господи! Ты вообще иногда, думать умеешь, что говоришь? Не слушай ты никого. Кроме тебя у меня никого нет. Да и зачем мне тебя менять с какой – то другой женщиной?» Не верить его нельзя было.

***

Однажды, а это уже было в конце лета. Лето в тот год, и правда, была сухая. Город, особенно старый, стоял сплошь по этому в дыме. Так как горели вокруг города леса. Поэтому и настроение у горожан было паршивое, недовольное. Многие, из тех, кто имел «нахал Яву» много денег сегодня, от бесплатной этой приватизации, старались по возможности на время выехать, в другие чуть по спокойные области. Хотя умом и понимали. Скоро сентябрь, начало учебного года. Ольга тогда тоже с мужем, дочь свою вывезли на время за Урал до сентября. Тоже болели их головы: кому ехать за дочерью затем. Скоро же школа, а у ее отца впереди, до сих пор ничего не было ясно: достроит он этот бизнес дом, или действительно, им придется распрощаться вскоре от этого бизнеса. И вот на таком настрое, она и решила тогда переговорить со своим мужем. К тому времени, и рынок запчастей, почти переехал на новый рынок. Остались только он, да сам, Володя – арендатор этого рынка. Конечно, тому легче было перевести свой товар, на новый отстроенный на половину рынок. Он первым делом там выстроил себе новый магазин, а ее мужу, если он еще решиться переехать тоже на этот рынок, прежде, что уж там умничать, придется еще ему дать свое согласие,так было оговорено, ну и, соответственно, отдать ему еще немалую сумму на его новый магазин. А потом еще и ждать, когда тот еще выстроит для него тут эту точку. Да и влезать в кредит, опасно все же было сегодня. Поэтому поводу у них с нею – с женою, всегда происходили незаметные стычки. Всегда говорил ей: « Ты понимаешь, Оль, это не выход. Понимаю. Сегодня на нашей грешной земле, всем жить стало не уютно, с этими переменами. Поэтому, надо рассчитывать на себя только». Ольга об этом его подходе знала, но и жить красиво, широко, она уже от этого не могла отказаться. Оказаться вновь нищей, это для нее, равносильно было смертью. Но, а что было делать, она тогда просто не видела этого выхода. Матвей у нее, с каждым днем все замыкался, не находя выхода из этого положения. Да и теперь, наблюдая за своим мужем со стороны, она просто временами поражалась, и даже не узнавала его порою. Раньше, до этого слуха в городе, он был, и правда, другой. Сколько оптимизма в нем тогда кипела в его в характере. Ни в одной минуты не мог усидеть на месте. То одним, нужным для него человеком встречался, договаривался о строительных материалах, то с другими людьми договаривался: по кровле, по транспорту. Забывал даже толком поесть, видеть свою дочь, как она растет, развивается. Все же она уже, во второй класс в этом году, в сентябре должна пойти. За дочерью, как они уже условились, за нею за Урал, вынуждена была поехать ей. Конечно, можно было попросить и родных, где она в каникулы отдыхала, чтобы кто – то из них мог привести ее сюда. Раньше она так и планировала с мужем. А она сама, как и привязана была к своему магазину, запчастями машин. Отвлекаться, у нее не было времени, а он, тем более, обязан был достроить их бизнес дом. Казалось бы, осталось всего – то, перекрыть до конца крышу, а там уж он, божий помощью, занялся бы внутренней отделкой. К сентябрю они ведь планировали, наконец, открыть свой бизнес дом. Пусть даже не до конца доделанный еще. А теперь, что получается? От рынка запчастями машин, пришлось им отказаться. Не потому, что на переезд, на новый рынок, денег у них не было. Он ведь ей, жене, яснее ясно тогда еще говорил, когда они после долгих колебаний, все же решили отказаться с переездом, от этого нового рынка, так как он убедил своей Ольге, что свои чуть накопленные средства, которые лежат на банковской карточке, не следует распылять, а конкретно, вплотную, заняться своим недостроенным бизнес домом. Ведь, казалось бы, немного им уж осталось мучиться. До конца перекрыть крышу, – кровли купленные, лежали у них на первом этаже, да и с кровельщиками уже обговорено было, но тут, как снег на голову, неожиданно стали демонтировать заправочную станцию, что рядом с их бизнес домом. Ведь, эта заправочная станция, от их бизнес дома, находился совсем недалеко – в ста шагах. Да и младореформаторы города, видимо, тоже торопились. Окончательно, видимо, пришли к согласию, там между собою, что его коробка недоделанная, нелепо будет смотреться рядом со строящим теперь уже стадионом. Известили ему, что если он хочет сохранить материалы своего бизнес дома, то обязан демонтировать, и переехать на новый рынок, запчастями машин. А это, значит, прощай бизнес дом, прощай все мечты. Но самое главное, что удивили его городские чиновники, строящие капитализм в своей провинции – это, они ему известили гербовым письмом, – что его трехэтажная коробка, размерами: двадцать метров в длину, десять в ширину, оценено ими всего суммой четырех комнатной квартирой. В городе, если даже в центре, четырех комнатная квартира стоила, всего четыре миллиона рублей. Провинция все же, а не Москва тут. От такой суммы, оцененной властями города, хочешь, не хочешь, а ведь никуда не денешься, замычишь, точно, коровой, хватаясь за голову. Он даже, от этой не справедливой оценки его бизнес дома, подал было в начале даже в суд. Но, а что толку. Он же не был наивным простаком. Кто его поддержал бы сегодня? Люди, скажете, в городе? Смеетесь? Значит, получается, российскую провинцию (вы) просто не знаете. Да его двое, трое, поддержат, мало – мальски понимающие суть этого дела, что на самом деле происходит тут провинции, далеко от Москвы. Найдутся и такие. Ворчуны правдолюбцы. Но в основном большинстве, все это знают, просто позлорадствуют только, как наши сегодняшние либералы. Так что обиды на них никакой не должно быть. Люди теперь в связи с этими переменами в стране, повсеместно, а и правда, стали неадекватными в своих рукотворных действиях. Они ведь остались ничем, после дележа страны, по Чубайса. И им теперь, все равно уже было, что какой – то скороспелый, так называемый «буржуй», остался ничем, от действий от этих либералов. Они же не задумываются. Матвей Сергеев, такой же неудачник, как и они сами. Да и зачем им задуматься, когда в их семьях временами, стыдно же это говорить, даже куска хлеба на столе не было временами. Зарплату ведь они, если еще не забыли, получали до сих пор водкой и стиральным порошком. Не верите? Ну, конечно же… да и время прошло не так уж много с тех пор…а сытый, с такими «золотыми» зарплатами, голодного, а и правда, никогда не поймет. Да и заводы, при советах выстроенные, теперь почти все были, в провинции разграблены, или обанкрочены директорами этих же заводов. Как по стране, он, честно сказать, конкретно не знает. Но читал как – то, на глаза ему случайно попался центральная газета, что по стране разрушено и обанкрочено, шестьдесят четыри тысячи заводов. Больших и малых. Но, а тут, в своей губерни, информации у него не было. В газетах местных, об этом, журналистам не разрещали писать. Говорили: ни – зя с этой темой волновать электорат. Ну, чего и кого они боялись? Самого народа, что ли? Или, огласки. Это уже совсем они… получается, с рельса сошли», получив у народа, да, да, у народа, на выборах эту власть. Но в своем городе заводы, он знает: правда, разграблены и обанкрочены. А после потом разрезаны на металлом и нововыстроенные цеха – например: завод «Центролит». Теперь переименованной, скороспело: «Цветлит». Зачем? Чтобы концы, наверное, запутать что ли, для тех акционеров, которые отдали тогда свои ваучеры в этот «Центролит». Да там, новый большой цех отстроенный, еще со старым логотипом «Центролит», взяли и разрезали на металлом. Зачем, казалось бы. Ведь строили этот новый для завода цех, для умножения богатства провинции, страны. А они… Видимо, и правда, металлом теперь в цене оказывается стал, чем людская жизнь, для этих либералов. Вот как теперь пишет, недавно утвержденный сменяемым гарантом губернатор, в этой местности, задним числом: »СТЫДНО вспоминать, как мы навязывали бюдетникам и рабочим, стиральный порошок и водку вместе зарплаты». Это же правда, так и было. Теперь, вот, ура! патриоты откуда – то объявились на этом небосклоне. Кто же они? Интересно же было знать. Простой обманутый народ, или же эти, «новые русские», так называемые: скороспелые банкиры, сваты, друзья «прихвати заторов», живущие постоянно, что интересно, за границей: с детьми, семьей, с платными любовницами. Когда не включи телевизор, ведь согласитесь, на экране только эти «патриоты мелькали»: «сопелками» шмыгали, без зазрения совести. Да и откуда у них может быть совесть. Выкрикивали: « Россия! Россия! Демократия. Наша взяла!» Да. Красивые, нужные, видимо, слова. Но кто же их произносил? Простой глубинный народ? Или те, которые, по словам некой Соколовой, министра труда от Саратовской области, говорила, что на прожиточной миниум жить можно. И она еще, как бы издеваясь, утверждала, человек от такого миниума стройнее только станет, а о себе еще добавляла: статус, видите ли ей, не позволяет, жить прожиточном миниуме. А ведь их теперь ( если не забыли, или притворяетесь, утверждая, что такого электората вы просто не знаете). Вы же сделали их, невидимыми. Провинция, для либералов – стали ОСТАЛЬНЫЕ… Ну правда же, стали, во множественном лице, и который живет, не знает, доживет ли он, или его семья, до ближайщих дней без нужды, прожиточным миниум. Ведь патриот он, хотя бы ежедневно был сыт, одет, уверен о завтрашнем дне. Не сытый человек, прежде думает о своем желудке. А эти ура либералы, которые ежедневно выходят сегодня на экраны телевизоров: сытые, заплывшие от жира, хитрыми глазами, думают только, видимо, о зрелище. Так, кто же у нас сегодня патриот? Думает о стране, переживает действительно за простых людей, хочет, чтобы этот его простой народ жил, наконец, в конце концов, в достатке что ли. А то у нас, последнее время, действительно завелись такие патриоты, которые вылезая на экран, усыпляющее заверяют этот электорат, что каждое им произнесенное слово, он отвечает «головою». Не договаривает он, конечно. Хитрый слишком. Или совсем дурак – не понимает. Да еще у него хватает совесть. Заверяет он своей жизнью, что произнесенное его слово, на самом деле, истинная правда, или, любуется своим заплывшим отражением, какой он «правдолюб». Поэтому, стоит ли ему особо переживать, что его бизнес дом вскоре демонтируют? Слава бога, его бизнес дом, младореформаторы города, все же оценили, хоть на четыре миллиона рублей. Не бесплатно. А то вон, недавно только, рядно стоящие у дороги бревенчатые дома: строениями, сараями, огородами, оценили многим, однокомнатными квартирами, где – то на окраине города. Так, что ему еще радоваться надо, что его трехэтажную коробку оценили младореформаторы, на четыре миллиона рублей. Конечно, Ольга, его жена, будто, как на десять лет постарела, от такого решения чиновников города. Да. В расцвете лет, превращаться старше себя по годам, не очень и радостно, видимо. Теперь уже, какая разница, какую они жизнь выстроят в дальнейшем, после этого краха. Мечты, надежды, убиты. И даже растоптаны, раскатаны. А заново браться, за устройства своего счастья, интересно, хватит ли у них теперь времени, да и терпения? Столько лет мучились стройкой своего бизнес дома. Дочери скоро исполнится девять лет. Какую они жизнь теперь уготовят своей дочери? Да и желания уже у них нет, вновь запрячься в это «ярмо». Если даже соберут этих денег – двести тысяч рублей, когда им еще Володя – арендатор, выстроит там у себя магазин для них? Там же уже, все достойные, денежные места, давно уже выклянчены и выкуплены будут другими участниками, а его магазин, если он на это и пойдет, выстроят где – нибудь на куличке, в глубине рынка. Пока до его магазина доберутся покупатели, он вскоре может и разориться. Аренда, налог в каждый месяц. Их никто не отменял. А покупателей, пока приучишь к своему магазину, это сколько времени их еще ждать? Поэтому, как не крути волчок, резона уже не было, чтобы вновь через это «ярмо» пройти. А демонтированную трехэтажную коробку, как же ее перевезешь на другое место? Стены этой коробки кирпичные. Скоблить, очищать заново кирпичи, выеденного яйца, видимо, не стоит. Плиты перекрытия, их еще можно, наверное, заново использовать, но кто это сделает? Не он же. Да и хватит ли этих миллионов? Да и когда он их получит? Ведь он, даже из этих четырех миллионов, если он и получит, удержат с них еще, так называемый налог. Так, что там, и четырех миллионов не получиться. А тут еще новая беда. Жена его закапризничала. Отправляя ее на Урал за дочерью, он думал, она до начала учебного года дочери, вернется вовремя. А тут она, что учудила. Дала ему телеграмму, что, видимо, она так и поступит, останется на Урале до определенного времени, вместе со старыми родителями, чтобы, те, если по старости лет умрут, сохранить хотя бы для их дочери квартиру. Да, судя по ее телеграмме, она правильно, видимо, рассуждала. Кому же хочется, просто так, эту двухкомнатную квартиру терять? Ведь, если трезво рассуждать, после смерти родителей, квартира их может остаться на балансе города, в котором жили ее родители. А квартира у них, понятно, до сих пор была не приватизирована. Но, а теперь – то, как жить ему без своей жены и дочери? Он же не был глупым человеком. Понимал и свою жену. Слава бога она еще не пишет в телеграмме, что она расстается с ним навсегда. Но и это «определенное время», как долго оно может продолжаться? Там же, если даже они старые по возрасту, но они еще ведь живые люди. Не прикажешь же им умирать, раньше времени. Как тот, к примеру, рыжий у нас Чубайс,» вопил», которого до сих пор наш сменяемый гарант, не в упрек, конечно – не надо обижатся, трезво только смотреть на эту жизнь – и он же не охранник, за каждым либералом следить – но все же… почему – то, все еще держит он его при в госдолжности, унижая глубинный свой народ – электорат. Да он, говорят теперь, по информацию, и фамилию, говорили, сменил, перебравший «в тихаря» в свою историческую родину своих предков, в Израиль. Так, что,» определенное время» у Ольги, действительно может затянуться надолго. А ему, тогда, что было делать? Строить заново что ли свой бизнес дом, на новом теперь месте? Но хватит ли у него теперь сил? Не надорвется ли он с этим демонтажом? Стыдно сказать. Видеть себя из зеркала теперь, почти стариком. Раньше он был круглолицым, высоким, веселым, а теперь, когда смотрел на себя в зеркало, когда брился, жуть становилось от своего нового лица. Он еще, в придачу, приобрел странную тут походку. Сутулился, когда шел куда – то по делам. Да еще, в его странности. Почему – то он, при ходьбе, привычка, что ли у него с годами выработался. Бар сетку с документами он носил, патологически всегда под мышкой, левой. В таком виде его могли видеть везде: у себя на стройке бизнес дома, в городе, когда оставляя свою машину на стоянке, шел домой. Шаги его ног были тогда тяжелые, шаркающие, будто он их с трудом передвигал. А выражение его лица при этом, всегда оставался неподвижным, мертвым, без блеска прищуренных его глаз. Что это? Устал человек от своей стройки бизнес дома, или же долгострой его, действительно под конец, окончательно доконал, превратил немощного. Люди, знающие его хорошо, ну и соседи с его подъезда, знали его еще, другую странную его привычку. Какой бы день не был: морозный, ветреный, дождливый, он всегда, доходя в своей шаркающей походкой до подъездной скамьи, падал на эту скамью, распрямляя руки, как раненная птица свои крылья, на спинку скамейки. И в таком позе замирал, будто впадал в свой выдуманный, знакомый ему только мир. О чем он думал, или видел, из прикрытых век глаз? Сидел он ведь в таком позе, не минуты, ни две, а как вечность, исчислялся это часами. Ольга, его жена, эту его дурную привычку знала, и даже понимала, но боялась вмешаться в его внутренний мир. Понимала, трудно ему сейчас. Столько лет без выходных и отдыха. Попробуй, выдержи этот нескончаемый стресс. Строил он свой бизнес дом, еще с урывками. Нет денег, стройка простаивал. А куда было деться. Он же не еврей Абрамович – с миллиардами. Который, пусть он и еврей – сионист, теперь – так о нем пишут теперь в официальных СМИ – но многим он северянам, надо быть все же честным до конца, в свем тогда губернаторстве на Чукотке, все же дал возможность приобрести жильё на материке, на его, пусть, так и поверим, деньги. Правду ведь, утаить это невозможно же. Зачем скрывать, если оно так и есть. Было же это. Он ведь помог тогда, а и правда, некоторым бесквартирным северянам, переезжающим по старости лет, на »материк». А тут он, вопросами своими справлялся – находились деньги, по деньгам, после закупал на кирпичном заводе, кирпичи, нанимал каменщиков. Те, пока есть кирпичи, возводили стены этого бизнес дома. Затем снова ждал, когда чуть подзаработает из продаж запчастей машин, деньги. Так он и возвел эту коробку. А теперь? Ольга, жена его, уехала за дочерью на Урал, а затем, неожиданно с телеграммой известила, что она остается там на неопределенное время. Конечно, если бы Ольга уверена была, бизнес их дом младореформаторы города оставят в покое, телеграмму бы она такого содержания, никогда не дала ему. Он ведь знал. Она жила только этими мечтами. Вот, скоро они поднимут крышу, затем займутся внутренней отделкой, и к сентябрю открыть, наконец, и достроенный свой бизнес дом. Но, Увы. Новая «метла», в лице этих младореформаторов, в этой новой России, изменила ход истории страны. Не сбылась у них мечта. Да и Ольга, разочаровалась, решила остаться у родителей на Урале, а ему – то теперь, чем же было заняться? Ладно, он разберет возведенные стены своего бизнес дома. Что тогда? Вопрос. Осилит ли? Не лучше ли ему отказаться от этой затеи, плюнуть на этот проект, известить городу, что он добровольно отказывается от этого бизнес дома. Пусть делают с этой его коробкой, что хотят: разрушат, или там, раскатают бульдозерами. Главное, получить от них, эти обещанные городом, компенсируемые деньги. А после, можно и пойти с поклоном к Володе арендатору, чтобы он выстроил для него какой – нибудь сносный магазин, на его новом рынке, запчастями машин, или же, пока он возведет для него магазин, вспомнить ему свою профессию инженера, встать на бирже на учет. А что. Времени ведь много уже прошло, как живет страна в этом капитализме. Инженеры теперь, возможно, вновь будут в почете? Обокрасть страну новые нувориши, строящие в этой провинции капитализм, конечно, обокрали, но им теперь – все это понимали – нужны и хорошие талантливые инженеры. На нефти, газа, долго страна не сможет выдержать. Этого, вроде, все понимают. Поэтому обновлять полу развалившие заводы, хорошими специалистами, хочешь, не хочешь, видимо, надо все таки же. Без них – это же, как без рук, действительно, получилось бы. Не будет обновления, не будет и нормальной страны. Вон Сингапур, к примеру. Пишут, из островного нищего государства, хорошим образованием, превратился передовое государство. Так что у него правильная задумка. Но осуществимо ли это сегодня? Возьмут ли его в инженеры? Он ведь не понаслышке знает. Инженера и педагоги, сидят в большинстве теперь в городе на рынках. Но на учет ему, если он даже к Володе арендатору обратиться, встать ему все равно придется. Пока тот ему магазин будет строить, где – то ему все же надо будет околачиваться. Сидеть, ждать, когда тот ему выстроит магазин, это ведь тоже надо понимать, надо на это время. Да и отдохнет, наконец, от этого вынужденного перерыва. Главное ему, снять этот нескончаемый стресс, который держит его пока за горло. Ведь пройдет же у него этот стресс, пройдет. Вон даже и сменяемый гарант – восхищает всех своей смелостью, хотя бы в своей речью – в своих многочисленных, телевизионных вступлениях, общаясь со своим « глубинным народом – электоратом», сделать страну в будущем, богатой, процветающей. Главное теперь, получается, ждать обещание только сменяемого гаранта, да и не прерывать на долго связь, со своей семьей. Перезваниваться, а лучше все же, найти, наконец, время и съездить что ли самому, на недельку к своей семье. Повидаться с ними, разузнать у Ольги, своей жены, о ее дальнейших планах. Там он, у них, чуть развеется, конечно, окунется со свежими идеями Ольги, и, возможно… нет. Такого варианта он сразу пересёк бы. Это было не осуществимо. В двухкомнатной «норе», им пятерым тесно, конечно, будет. И он поэтому, никогда не согласится жить в таком варианте. Поэтому, даже в мыслях дупускать, не должно у него зреть такие мысли. А забрать всю семью к себе сюда? Вообще – то родители у Ольги, уже старые люди. Согласятся ли они на такой вариант? На старости лет. Поэтому, чтобы заговорить на эту тему, ему придется миллион раз подумать, чтобы понапрасну не засеять в их голове разброд. У него еще есть времени, на такие мысли. Завтра, или уже сегодня, пока еще есть на это время, ему надо будет забежать в городскую мэрию. Нечего уже тянуть с ответом. Официально уже дать им ответ, что он, видимо, окончательно решился и пришел к выводу, на демонтаж своего бизнес дома откажется, в пользу города. И что будет с его бизнес домом, ему уже все равно теперь. Судится он с мэрией, точно уже не будет. Просто не видел, чтобы кто – то в этом деле, помог бы оспаривать решения этих чиновников. Он прекрасно понимал, сумма, которую ему компенсируют за его недостроенный бизнес дома ( пусть даже это пока на бумаге), очень мала. Он же понимал, ненаивняк же был, и не первый день рожден в этой стране. Государство, в лице аморальных чиновников, все равно его одолеет в своих правовых функциях. Кто он? Простой только инженер. И то еще в прошлом. Не олигарх. И не еврей, как Абрамович – губернатор Чукотки. Он ведь, нефтей и газом не торгует, как немец российский, Алексей Миллер, и не выдумывает (не пропагандирует), этому усталому электорату, от этих перемен в стране, рекламируя на экранах телевизоров: « Газпром – это национальное достояние». Или все же забыл он сказать, кто пользуется с её богатствами в основном сегодня – миллиардами… На рынке запчастей машин, то, что он заработал, почти все вложил на этот бизнес дом. Теперь парткомов нет. Да и месткома тоже. Некому пожаловаться в этой стране. Да и сменяемый гарант не доступен простому человеку. Да и далеко он. Кому же тогда жаловаться? Поэтому тут, каждый выживал в отдельности как мог. Оспорте в обратном, если это по вас, тувта. Да он к тому еще, и не патриот истукан, как некоторые у нас пропагандисты, которые в каждый раз выходя на государственный экран телевизора, выкрикивали, как резанные: « Россия! Россия! Демократия. Наша взяла». К тому он еще, просто житель этой провинциальной земли, которого, когда эти младореформаторы между собою делили богатство страны, сделали его: ОСТАЛЬНЫМИ… то есть, не обращать до остальных… Не нужным он стал новым, так называемым «хозяевам».( Информацию взята из газеты: Аргументы и факты. А газета эта, как все знают, официальная. Значит, там разрещенная властями правда – не придерешься). Да ему еще повезло. Это, когда он получил участок земли, на этом болотистом месте. Радовался в начале, как мальчишка. С лица у него просто не сходила улыбка. Хотя его жена, Ольга, с тревогой вначале жила, недоумевая, как же он осушит эту болотистую выделенную ему территорию? Но он только подсмеивался над нею. Хотя, если честно, не очень и сам понимал, как же он эту выделенную ему городом территорию осушит? И что это еще самое – главное, где он возьмет этих еще денег, на осуществление этого его замысла. Рынок, где они вместе женою трудились, мало еще выручки приносил. На эти деньги, конечно, не выстроишь его бизнес дом, да и это болото, чтобы начать сваи забивать, вначале ему еще придется, как следует потрудиться. Высушить ее. Делать отводные каналы дополнительные. А это снова деньги. Но он понимал, и выгоду. Место, отведенное городом, действительно, был со всех сторон ему выгодным. Рядом заправочная станция. Будущие клиенты, после заправки, он верил это, обязательно завернут и к нему, к его бизнес дому. Машины ведь они ломаются, а его бизнес дом, тут как тут. Не надо куда – то дополнительно ехать, рыскать по городу, где бы закупить деталь для их машины. Да еще, дополнительно, старый город рядом, и это еще, что на взгорке, Заречный район. Но самая главная выгода, эта курсирующая трасса между старым и Заречным районам. А его бизнес дом, как раз стоял, как бы рукою подать, у этой трассы. Поэтому он и радовался, как же ему повезло с этим местом. Поэтому, тогда еще, вынашивал, как бы отблагодарить этому младореформатору – чиновнику, выделенным ему местом. А теперь, что? Он сейчас, просто в глубоком, действительно, «болоте», получается. Никакой перспективы: ни спереди, ни сзади, ему не оставили. Теперь получается, и тылы оголены у него. Нет рядом Ольги, нет и поддержки. Поэтому ему, как только напишет свой отказ от демонтажа своего бизнес дома, не откладывая больше на потом, собраться с духом, съездить к своей семье на Урал. И там, после этой встречи, воодушевившись встречей со своей семьей, вернуться назад в город, чтобы затем окончательно утвердится с мыслями: чем он в дальнейшем будет заниматься. Предложат ему инженерскую должность, на бирже труда, ну, что ж, почему бы ему не пойти в инженеры. Он же, когда – то был, и правда, неплохим инженером, на ламповом… Ценили его, и даже, начальником цеха успел проработать, пока не окрепла тут в этой провинции, эта новая «веха» власть. До сих пор он не понимает этих «добро несущих прихвати заторов – младореформаторов», принесшие этому народу – электоратору, столько обещанного им «счастья». Чего же добились они? Своим, так сказать, усердием. Только не добро, конечно, к этому глубинному народу. Это получается, и есть, та самая ожидаемая населением страны, без пропаганды и цензуры – свобода? После реставрации теперь советов? Кричащей на баррикаде толпы, у стен «Белого дома» правительства: «Россия! Россия! Ельцин! Ельцин! Ельцин!» Правда. Что же со страной тогда происходило? Есть объяснение к этому? Ведь, казалось бы, сколько не кричи из телевизора, что ты патриот, ведь никуда не делась, согласитесь, черт вас подери, эта нищета, после распада страны. И скрывать это практически уже не возможно. Да и, пропагандистов не хватит, чтобы выпровить положение. Да и не причем тут цензура. Неужели до сих пор не понятно нам всем? Мы просто, все оказались в глубоком дерме, ради этих лизоблюдов пропагандистов. Поэтому Матвей хорошо понимал, вернуться на свою прежнюю инженерскую должность. Он по логике, и правда, должен. Не то, что должен, а обязан, если он, и правда, любит свою страну, свой народ. Но тут он, вновь натыкался на этот проблемный вопрос. А где же эти заводы, где требуется инженеры? Ау! Сегодня ведь, почти все, когда – то успешно работающие заводы в городе, при советах, разграблены и обанкрочены, красными дитректорами, лежат на боку. И это же, правда, а не тувта. А когда их запустят снова, хватит ли у этого терпеливого народа, сегодня живущих в своей стране, времени на это будущее? Вот, в чем и стоял вопрос. Хотя у русского, русскоязычного народа и своя, казалось бы, аргументированная подсказка на этот счет, вроде, имелся. «Надежда всегда умирает последней». Но эта ведь странная философия, по сегодняшнему дню. Когда имея столько необъятной земли, почти на сто сорок шесть миллионов людей. Выходит, мы русский, русскоязычный народ, всегда привыкали на своей земле жить, только с надеждами, что очередной, вот, генсек, или гарант тот сменяемый, придет и поможет. Что еще интересно. Приучили, что ли нас, так жить: с годами, веками, под жестким чьим – то контролем. А где же та ожидаемая народом тогда свобода? Жить без страха. Без нервотрёпок. Гарант, не в упрек сказано. Мы же вас, а и правда, уважили тогда… после непонятного правления со страной Ельцина.( Вы же этого , думаем, не отрицаете). Думали теперь – то, вы другой, не похожий на этого раздолбая, Ельцина. Сколько он обещалок наговорил своему народу, пока был он президентом. Поэтому, понимали, в стране должен такой человек, как вы, гарант. Потому за вас и голосовали большинство на выборах. Думали, что вы тот сегодня глубинному народу человек, охраняющий честно конституцию страны, без всяких там помарок и без дополнительных «отсебятиных» добавок. Теперь ответье. Когда же мы счастливо заживем? На том свете, как у мусульман, у аллаха, в раю… что ли? Простите, мусульмане, он – Сергеев, не хотел вас обидеть. Так что ли понимать? В большом доме, женами, но только, на том свете. « Господи! – чуть не кричит Матвей, от этих его думок. – О чем это я? Да. Хорошо бы ему отвлечься. Но как? На это традиционное, проверенное веками, на эту усладу уйти, что ли ему тогда? Но он, хотя и, с головы, до пят, русский человек, не любитель он был ударяться на традиционное питье. Конечно, он что, кривой? Или храмой? Бывало и выпивал по праздникам. Русский же он человек. Хотя, он теперь и замкнут, от этих повседневных проблем, но бывали же дни, когда и радовался за столом. Ольга ругала всегда его в такие праздники. И даже покрикивала, напоминая ему: « Ты, Матвей, думаешь завершить этот долгострой, чтобы жить нам затем стабильно?» Обычно, выпь евшему, конечно, она говорила ему такие слова, трезвый, когда он был, он так ей говорить запрещал. « Ты, Ольга, все веришь эту ахинею? Стабильности новой жизни? Демократию? Послушай. Это же не новость. Россия – страна специфическая. Все это, мало мальски грамотные понимают. У тебя же высшее образование. Как же ты этого до сих пор не понимаешь? Да, в телевизоре у нас одно говорят, а в жизни, там, совсем другая жизнь. Знаешь. У нас очень сильна поэтому бюрократия. И сменяемый гарант тут не причем. Один он, захотел бы, никогда ненаведет порядок в стране, с этими мнимыми его друзями, которые окружают его, если не придет в согласие со своим глубинным народом, не обещанием в каждый раз, выходя на экран телевизора, а делом конкретным. Сегодняшним. Но, а его сатрапы либералы, сама видишь… их часто в «Аргументе, или в «Собеседнике», пишут, не слепая. В болшьшинстве они, оказались не совсем подготовленными, и честными, от такой в стране жизни. Еще со времен Салтыкова – Щедрина в России, главное лицо – чиновник бюрократ. Мы живем в стране чиновников, которые, наверное, не все знают, не подочетны народу. Своему начальству, до уровня мэра, да – подочетны, а народу – нет. Законы надо внимательно читать, и вникать. Поэтому, пока это не вытравим в стране, у нас не будет, наверное, этой стабильности, пока этот чиновник не будет подочетен народу страны, кто бы он не был. Иначе, заболтают обещаниями, чтобы продлить свою власть. А народ все равно остаётся, после в дураках. Видимо, надо нам согласиться, все же, мы, выходит, народ сами такие. Обидно, так говорить о себе, о своем глубинном народе. Но, видимо, никуда нам не деться, с таким, вот, клеймом. Поэтому, видимо, мы привыкли так в нищете и жить. Довольно! Мы строим и ломаем. Строим и ломаем. Каждая свинья, обидно все же, согласитесь без обиды, всегда роет свою очередную яму. Поэтому, все это понимают, только молчат две дырки. Приучили, видимо, нас к этой нищете жить. Придется согласится. Выходит все же, власть в одних руках, завирает всегда человека, в его исключительности. Да и конституции тут не причем. Поэтому, попавшие во власть люди, строят по своему усмотрению и страну. Откуда у него такая философия? Матвей этого и сам не понимал. Видимо, все же, сказывался усталость. На его глазах ведь, была разрушена эта большая страна. Хотя это и вчера было. Но он помнил все, как он тянулся к этой взрослой жизни. Сначала, когда еще маленьким был, чуть не плачем, обидно же ему тогда было. Других малышей принимают в октябрят, цепляют на грудь значок, профиль кудрявого маленького Ильича, а на него никто не хочет обращать. Все считали его еще маленьким. А ведь он тогда, все же стал октябренком. В школу еще не ходил, в нулевом классе тогда был, но мама у него была учителем. Добилась, чтобы и его приняли, на этой выездной линейке, на краю соснового бора, где их тогда торжественно приняли октябрятами. Почему он помнит этот день, принятия его октябренком? Дата, наверное, была такая. Или мама его сильно внушила, что быть октябренком – это такая почетная обязанность. И еще говорила: « Ты на родине Ленина живешь, сынок». Потому ему этот период хорошо запомнился. А вот, когда в пионеры принимали, этот период, он, и правда, плохо запомнил. Наверное, потому. Тогда они ускоренно, торопливо выехали на этот Крайний Север. После того, как его приняли в пионеры, на второй же день, к отцу его пришел ответ из Севера, от его знакомого друга, который там, как уже много лет, возглавлял пятый отдел. Стоит объяснять, такие отделы, там, на Севере, у каждого предприятия были. Чем они занимались, было глубоко скрытно. Да они и не рекламировали свою работу. Тихо, мирно копошились. А отец Матвея, он все же был, из партийных работников, которые только и мечтали совершить подвиги, ради этой «справедливой» на свете партии – коммунистов. Как было ему отказывать с переездом в эту «страну» – Севера. Конечно, друг понял его желание, помог переездом. Матвей, хотя и не так уж и был взрослым, помнил все: как он впервые, с прилетом самолета Воркуту, наконец, увидел, своими глазами, так называемый ГУЛАГ, о которой шёпотом говорили иногда его родители. Прямо с аэропорта он тогда увидел своими глазами за реченными окнами лагерную тюрьму, напротив этого аэропорта. А в окнах мелькали головы этих «несчастных». Он видел их. Помнит он еще, когда он ткнул пальцем, на эти зареченные окна тюрьмы, папа его почему – то, потеряв спокойствия, выцедил ему из своих пенных губ: « Запомни, сын. Они – преступники, перед нашей советской властью. И они должны сидеть. Жалости к ним не должно быть». Фактически, это же не репрессивные тридцать восьмые годы тогда были. Пролистать года обратно, это был год заката уже любимого,» дорогого» генсека, Леонида Ильича Брежнева. Ему сейчас до странности смешно, что же произошло с этими «борцами» в начале девяностых? Почему они, ну, почти все, последующие генсеки и президенты, окрестились от своих идеалов, бросились вскоре за этим «рыжиком и беспалым», догонять этот капитализм? Что же послужило отката их к этому? Неужели только обещание этого « беспалого», что они мгновенно окажутся в изобильном в рае, где все для них: обещанные две «Волги», европейская жизнь. Так и с ним, вначале было на Севере. Летели они тогда по северной трассе. Это из Москвы: Воркута, Хатанга, Тикси, Магадан, Анадырь, Провидения. Видеть страну с высоты полета самолета, это, конечно, похвально. Воркуте он впервые увидел лагерную тюрьму. В Хатанге, почувствовал дыхание Ледовитого океана. В Тикси, деревянный аэропорт, со спящими на полу пассажирами. А в Анадыре, помнит… До сих пор это не забывается. Самое главное – потрясло его, эти здоровущие комары. Потом, из кеты пирожки. Тогда ему воспринимались эти пирожки, будто они нашпигованы внутрь китовым мясом, которые плавают недалеко у северных берегов, пуская фонтаны. « Папа, папа, – тогда он помнит, закричал. – Это правда, пирожки сделаны из китового мяса? » Конечно, теперь это смешно, а тогда, сколько смеха он услышал на свой адрес: и от папы и мамы. Тем бы просто было объяснить, но видимо, они тогда были расположены радушно. Так, как, им обещали, что самолет в Провидение будет, но только транспортная. Он, конечно, не понимал тогда, что означает это слово: транспортный. Но, когда они сели на этот самолет. Ан – 24, кажется, такой самолет был. Внутри, по сторонам, жесткие скамейки и эта единственная сопровождающая почту, порт проводница. Было жутко, неудобно. Летели долго. В ушах у него, стоял гул, а за окном, внизу, бескрайнее Беринговое море. А вдали еще, в туманной мгле, мелькали черные – серые шапки – сопки. Затем, он этот случай до сих пор со смехом вспоминает. Из окна иллюминатора, он увидел линию какого – то пролива, и почему тогда он подумал, и даже страх закрался в его мозг, что они вроде пролетают Беринговой пролив, разделяющий материк: на советский и американский берег. Посмотрел на папу. Он дремал. Также дремала и его мама. Поэтому ему пришлось обратиться к бортпроводнице. «Тетя, тетя, – обратился он к женщине, – у папы же нет заграничного паспорта? Самолет, что, правда, приземлится на американской земле? » Смех и грех. Помнит он. Борт проводница ему в полном серьезе стала объяснять, что на американской земле, папу его « арестуют», за то, что он коммунист – большевик, а их: маму и его, отдадут кому – то чужому, чтобы они очистились от этой заразы коммунизма. Теперь, Матвей понимает, почему так легко распалась такая большая страна. Откровенно, если глубоко капнуть, ведь верили конечной цели коммунизма, только те наивные, затурканные простые люди, которые в мыслях всегда молились: «Господи! Когда же наступит этот обещанный им народам, коммунистами, рай?»

Затем, помнит он, как он первый шаг сделал, после приземления самолета в аэропорту Провидения. Да, помнит он, было тогда ощутимо прохладно. И чувствовалось дыхание этого Севера. Промозглая прохлада, ветер, и низко стремительно скользящие облака над сопками, в сторону какой – то тогда бухты. Там за бухтой, виделось ему рядно стоящие дома, и упирающие на поселок сопки. Один другого выше. Но до этого поселка, им еще далеко. Вначале надо пройти еще проверку пограничников. Которые сначала проверят у каждого, кто он, предъявленными документами, затем их пограничники выпустят из самолета.

Все это интересно ему, но в то же время, ему и грустно. Откуда прилетели они сюда, там было лето, тепло, а тут, такая заторможенная тоска, грусть, и эта промозглая погода. Не поймешь. То ли сейчас лето, то ли, зима. Глядя на сопки на этой стороне, отсюда из аэропорта, можно и подумать, тут еще зима. Сопки на этой стороне, особенно их шапки – верхушки этих сопок, укрыты, как будто, снегом.

Покривило душу его и здание аэропорта. Такая обыкновенная деревянная коробка. То ли он выстроен из тесовых досок. Не поймешь сразу. Отштукатурен. И как раз к зданию, лежал у левого торца, валун – камень, а на нем, как памятник, уселся какой – то местный житель. Одет он был в оленью шкуру, как тут называют эту одежду, кухлянкой. На ногах, торбаза, из шкуры ног молодого оленя. На голове капюшон от этой кухлянки. Да и вид у этого местного, был странный. Матвей это точно помнит. Он даже невольно врезался навечно в его память. Папа ему, как знающий знаток, шепчет. « Глянь, сынок. Это и есть тот шаман чукотский. В книгах Юрия Рытхеу, о них много пишут – я читал – а ты своими глазами видишь, этого анахронизма. Вот она, какой он этот Север». Он, вроде, даже, восхищен увидев здесь этого странного шамана. Матвей, это он помнит, остановился, встал перед этим шаманом. Хочется ему сказать, что – то этому шаману, но он не знает, поймет ли тот его речь, если он с ним заговорит. Но откуда ему было тогда знать, что эти аборигены, лучше своего языка, русский знали. Поэтому и побоялся. И за место слов подал ему, как подаяние, три рубля. И какое было у него удивление, когда этот шаман, на чисто английском, сказал ему: спасибо. Мама стояла тоже с ним рядом, потому она к нему обратилась тоже на английском. Конечно же, мама у него была учителем английского языка, и она, оказавшись здесь по прихоти отца его, надеялась, по приезду сюда, пойти в школу, преподавать английский язык. Поэтому, по этому поводу, мама была шокирована. « Странно, – сказала она отцу. – Эти аборигены лучше меня английский знают. Произношение у них идеальное». А отцу Матвею, что было удивляться. Тогда он, просто только пожал плечами, и, видимо, о шамане забыл надолго, когда из не многочисленной толпы встречающих, выбежал вперед, его закадычный друг с детства, работающий тут в поселке, в пятом отделе.

« Михайлович! – заорал он.

В обычной жизни, такие люди из КГБ, незаметные, а тут, ураган ворвался, видимо, в его тело. Зарычал от восторга, да еще, начал радостно хлопать его отца по спине, сопровождая крепкими словами. « ЁПРСТ, душу мать! О – ля – ля. Приехал. Ждал… Ждал… – снова крепкое слово. – Пошли, пошли. Ждут вас уже в машине».

Это было первое впечатление его, здесь, на земле Чукотки.

А того чукотского шамана он запомнил. Он его второй раз увидел возле интернатской школы, где учились дети этих местных аборигенов. Его дом как раз стоял наравне с этим интернатом. Разделяла их только узкая колея машинной дороги, а на взгорке, справа, у подошвы сопки, стояла его школа, где он теперь собирался продолжить учебу. И его мама пойдет в эту школу, преподавать английский язык. А с его отцом, с первых минуть было ясно, куда его коммунисты определят. Держали это место специально для него. Поэтому и вызвали его сюда, на освободившее место. Друг его, конечно, был в восторге. А отец Матвея, хотя и сдерживал себя от «телячий» нежности от его друга, нет, да нет, забываясь от восторгов своего друга, забывал сдерживать себя, расплывался в лице, и тоже кричал на него: « А помнишь! как мы… с тобою в детстве! Цыпками». Дураки они, конечно, тогда были. По весне, набегавшись босиком по лужам, не они только, а вся малышня, обретал цыпками на ногах.

Да, Матвея отец будет работать председателем поселкового совета. Это сейчас – что уж выдумывать. Какую – то видимость создают с выборными должностями младореформаторы, а тогда как сказал партия коммунистов, по всему быть «тебе» председателем поселково совета. Никаких возражений.

Тогда, когда Матвей прилетел в этот поселок, жизнь в поселке была, и правда, сыто – скучная. Как это понимать было? В магазине, бери, что хочешь. По деньгам, конечно, покупай, что желаешь. Надо, буженина. Бери. А в это время, на материке, в городах и поселках, в магазинных полках ничего не продавалось – шаром покати. Было в дефиците все: от одежды, до продуктов питания. А тут, богом забытой земле, было все. Надо человеку дубленка, бери, не хочу. Стоило 78 рублей. Яблоки, круглый год, из Китая. Рубль шестесят копеек. Баранина, из Австралии. Два рубля двадцать копеек. Картошка, ближе к весне, конечно, была консервированная. А так, если был завоз, бери… Килограмм, двадцать девять копеек. Но, вот, люду – северному, жить и, правда, было скучно. Особенно, осенью. В этот период погода менялась стремительно. Особенно, « из гнилого угла». Как тут, его прозвали местные остряки. Дул непрерывный ветер, вперемешку со снегом. Засыпал сопки, с простынками тоненькой, снегом, а тут, на другой стороне бухты, со стороны поселка, сопки стояли желтые от рано ушедшего лета, а на их подошвах, от прохлады, скапливалась туманная пыль. Тогда сопка до середины, закрывался от людского глаза, и шапка сопки выглядела, будто оно висит на этом тумане. Да и, в это время года, над бухтой тоже скапливалась влага. Половина бухты закрывался от глаз туманом – это на поселковой стороне, а та сторона, в это время дня, выглядела вся в белой кофте. Там лежал снег, ворошил его, гонимым со стороны Ледовитого океана, ветром. Да, в это время года, в душах людей была тоска, так как бухта, укрывался гнетущей душу, черными покрывалами облаками. Тогда жизнь, будто, на время останавливался. Замирал весь поселковый люд.

Чем же он, этот северянин, тогда был занят? Самолеты тогда не летали, а если и прилетали, почту сбрасывали из самолета, телевидения, тогда только – только запустили тут. Это сейчас десяток программ, а тогда одна единственная была программа: « Говорит, Москва. – И сопровождающий восторг диктора. «… Весь советский народ, воодушевлённый коммунистической партией, горд успехами родной коммунистической партии… Ура! Товарищи…»

Да. Тогда и, правда, восторгалась с этими «байками» страна. Но, а тут уже, народ был особый что ли – освобожденный из лагерей Колымы и Чукотки. После освобождения, уехать на материк, многим уж резона не было. Там люди в это время, только выживали. А тут хоть, зарплата была другая, чем на материке, да и снабжение… Северян все равно, лучще снабжали тогда продуктами, чем материковских. Поэтому, временами сейчас, Матвей, когда вспоминал эту жизнь в поселке, с тоской, не сдержанно даже выкрикивал: « Этих бы людей тогда, не было бы этой трагедии распада страны. Они бы сохранили этот большой союз. Гнили, гнили было тогда у этой власти, с приходом этого меченного».

Видимо, в чем – то, и правда, прав был. Гнили было много, и повсюду. В первых, партия коммунистов потеряла страну. Это факт. Всякого тогда принимали в эту партию. Если кто – то мастер на участке, обязан был вступить эту партию. По такому принципу, сколько «швалей» прошли, без учета в эту партию. Сотни. А по стране – миллионы. После, такую страну потеряли. Просто, стыдно, что ты русским родился. А Матвей, он что. После средней школы, родители, наконец, переехали обратно на «материк». И, видимо, надо было так. Матвея отец никогда не ошибался в прогнозах своих. Он теперь понимает сущность своего отца. На словах он, конечно, как сегодня кричат, с экрана телевизора новые патриоты: « Россия! Россия! » Но, что – то, он не видит, чтобы эти патриоты отказались от награбленного добра: бесплатной приватизации. Если они сегодня патриоты, то, куда же они денут не патриотов, всего на всего, рожденных на этой земле, которые (пусть не сомневаются), если какой – то иноверец захочет отнять у них эту землю, пойдут на них даже палками – батогами, чтобы отстоять свою независимость. Да они, действительно, патриоты. Или, это действительно, правда? В интернете это есть. Рыжик, он же, Чубайс, обещал в своих прогнозах: « … не жалко этих тридцать миллионов, которые не нашли дорогу рынка… пусть перемрут…» Этого нельзя скрывать ни в коем случае. Это он, видимо, и его подобные, хотели загнать весь бывший «советский народ», в это «стойло». «Теперь «рыжики» живут, – как не раз Матвей своей Ольге говорил, – как при коммунизме. Ус не дуют. Или я, Ольга, так жил тогда на Севере. На всем обеспеченном. Тоже я жил, как при коммунизме. Все было. Три зарплаты. В каждые два года отпуск. На полгода. Ну, не я, так жил, а мои родители. Какая разница, Ольга?! Я же при них был. Мне тоже пере – падало». «Эх, – вздыхает Матвей, все еще находясь в ностальгическом «сне», на этой скамейке. У него все еще раскиданы руки по сторонам. Лежат, как у подбитой птицы крылья, на спинке скамейки. И ведь ему надо пересилить себя, встать, наконец, от этой скамейки, расшевелить себя, дойти, наконец, до порога дома. И пока он в тепле, разденется, скинет из себя сырость одежды, примет ванную, приготовит себе на кухне пищу, надо ведь параллельно ему и поразмышлять, чем ему завтрашний день занять себя. Ладно уж. Заявление он оставил в приемной Мэри. С этим, казалось, все покончено. Битву затевать ему с мэрией, это только себе вред он сделал бы. Тяжело осознавать, но ему все же придется констатировать: с бизнес домом ему, пока он не совсем свихнулся с умом, надо как можно скорее забыть. А забыть, он не сможет, пока не получит на руку, обещанную младореформаторами города, компенсацию. Но в то же время, ему не надо забывать и о собственном «шкуре». Завтра он уж точно, доедет на машине до биржи труда, встанет на учет. Чем черт не шутит. Может и правда, повезет? Раз уже «вопят» вовсе из телевизора эти, подкормленные, аморальными чиновниками, пропагандисты. Устроится бы ему, и правда, инженером, на какой – нибудь предприятии города. Главное он, устроившись, наконец, правда же, почувствовал бы успокоение. И не надо ему тогда будет, не досыпать, думать, где лишние деньги добыть, и на что купить детали машин для своего магазина, да и, бизнес дом, не будет его больше сниться. Но возможно ли, после стольких лет, снова оказаться в должности инженера? Если верить, и правда, этих младореформаторов, которые «верещат» с экрана телевизора, еже частно, ежедневно, заводы в стране, оказывается, даже успешно работают. Но, что – то, это ему не верится. Самолеты пассажирские, почти все иностранные. Курам на смех. А где же эти ил – 18 ые, или, Ту 154 ые. Или, Анушки. Надежные. В такой стране, самолеты пассажирские – используем, иностранные. А куда же наши самолёты делись? Которые у нас были. Перефразируя теперь, спросим: а что у нас свое – то осталось? – на секунду отвлекаясь от переодевания, – переспрашивает этот вопрос вслух, Матвей. – Не помню, не знаю. Машина моя немецкая. В доме, все, за границей пахнет. Ничего из своего почти. Даже картошку, – с иронией говорит он, – начали закупать у евреев, из Израиля, или из Пакистана. Это же. Курам смех! Получается. В такой стране, свое, выходит, все растеряли, из за этих либералов. А если, завтра война? Допустим. С кем – то? Немного успокоившись, от этих съедающих душу дум, и выкурив очередную сигарету на кухне, Матвей снова впадает в уныние. « А ведь отец, все восхищался. И даже умирая, шепотом наставительно прошептал ему: « Смотри, Мотя. – Это он его так звал. – Не слушай никого. Живи своим умом. А самое главное, головою дружи. Это я, видимо, слушал не тем местом, верным псом был в своей партии. А эта партия, особенно руководство его, позже предала нас. Мы не виноваты… Мы верили… за это нас не надо судить. Так слушай… и тогда мы все выпускали, или покупали у стран запада и Америки: заводы, станки. Надо машины, станки, самолеты, строили заводы. Надо тканей, строили фабрики. Все было у нас, свое. А как пришли эти « Ельцины, Гайдары, Чубайсы» во власть, все изменилось. Делай то, что тебе Мотя нравиться».

Но самую главную мысль у отца, Матвей до сих пор, видимо, так и доконца не уяснил. Ладно. После распада этой огромной страны, он вынужденный индивидуум. В одиночестве только решает свои задачи. Ни куда он не лезет, не записывается ни в какую партию. Там сегодня, только «младореформаторы» правят балами. Будто, все они сегодня в телевизоре. Иконками глядят на свою разноязычную нацию. Смотришь, человек каким – то путем: доверием, или обманом, пролез во власть. Ладно бы. Ничего не поделаешь. Но он же до этой власти, стучал в грудь, на каждом перекрестке, что если его электорат выберет , он будет для них «слугой». Слугой! Что – то этого потом не видно, что он слуга этого электората. Так и он. Он слуга только для своей семьи, а в остальном, он до сих пор не понимает, как он живет, нужен ли он, вообще, в стране? Да и нуждается ли страна в нем? До двадцати двух лет учился. Страна ему, вроде, верила. Потому и образование ему дала бесплатно. А теперь… в чем проблема нашего образования сегодня? В школе детей не учат думать. Обучение превратилась в игру «угадайка».(Задним числом теперь, получается, исправил сменяемый гарант – эту угадайку. Спасибо ему хоть за это). Угадал, ты умный, а не угадал, ты дурак, получается. Да и… Так и так, если страна не изменится ( Причем тут сменяемый гарант), он знает, большинству придется идти в батраки, к новому «хозяину – «барину, по Жириновски». Это же он требовал, чтобы электорат обращался к таким, как он –« барином». А на госслужбу, там и без этого большинства, все места сегодня заранее перезаняты кумовьями, друзями, сватами, новых «пахан – младореформаторов». Ладно. Хватит ему заниматься самобичеванием. Заснуть бы ему. Утром ему ведь надо быть собранным. Раз он так решил. Почему бы ему не воплотить свой замысел? Теперь у него много времени. Не надо будет бежать по утрам к своему строящему бизнес дому, да пополнять запасы своего магазина, деталями машин, где командовала с нанятыми людьми его Ольга. Теперь и магазина нет, да и самой Ольги. Уехала, разочаровалась в этой жизнью, совсем переехала в свой город, к своим престарелым родителям, чтобы не досталась этим местным городским чиновникам, родительская квартира, когда те умрут. Нет теперь и бизнес дома. Хотя и, коробка еще, вроде, стоит. Но вскоре, это уже сердцем чует он, вскоре его раскатают, разравняют катками, и место, которое он выбрал для своего бизнес дома, исчезнет навсегда из вида. Если, действительно, так запланировано было по плану, место это вскоре примет очертания аллею, что сейчас за мостом, где начало старого города. А там, и правда, сейчас хорошо и красиво. Пирамидальными декоративными елями насажена эта аллея. Вокруг этих елей, скошенная трава. Дома, закрашены. Но, вдоль со стороны только дороги, а внутри, в глубине, как всегда, серо, неопрятно, не ухожено. Все это знают. И потому, не удивляются. Но как бы небыло. Короче, новый облик теперь у старого города. Вскоре и на этом пустыре закипит новая жизнь. Ближе, к Заречному, выстроят многочисленные высотные дома, а ближе к старому городу, до этого большого моста, достроят и этот, видимо, стадион. И облик тогда города изменится до неузнаваемости. Если все это так будет, да, действительно, его бизнес дом, смотрелось бы, и правда, нелепо. Но ведь у него останется в памяти незаживающая обида. Ее же не вытравишь ничем. Нет, да нет, временами будет ему напоминать, если, что – то в планах, архитекторы города, какие – то штрихи изменят, по ходу строительства. Но это будет уже в прошлом. Сейчас ему, надо успокоится, остановить ход мыслей, забыть навсегда от этих проблем, поужинать, а после, посидеть минутов несколько у телевизора, пока не накуриться, а затем заставить себя все же прилечь. Завтра у него, прямо с утра, другие неподъемные пока планы запланированы. Наконец, раз он решился, надо же заставить себя доехать и до этой биржи труда. Возможно, да и правда, может в стране теперь другие порядки пойдут? С трубами: нефти и газа, вечно не отсидишься. Да оно возможно скоро закончится. Надо будет и вспомнить о собственном производстве. Строить, обновлять заводы в стране, чтобы не чесать свои головы потом, почему эти европейцы и американцы, часто уж наседать на нас стали. То санкциями грозят, объявляя, то кому – то закрывают заграницу. Это же не порядок, чтобы кто – то угрожал нас снова. Это же смешно. Мы их когда – то спасли от фашизма, неужели они это забыли? Теперь они, что, в благодарность, начали нагнетать обстановку нам? Ума – то есть у них? Или забыли своё прошлое? Да понимают ли, Россией воевать, крыжу они не схватят? Нормальное демократическое общество, так не поступает. Он всегда помнит, кто его спас от рабства. ( А это уже, не наивно).

Выкурив у телевизора очередную сигарету (при Ольге, он бы не позволил, постеснялся), Матвей выключил телевизор, потащился в свою спальню. Да. Без Ольги ему там, и правда, несладко. Пока заснешь, измучишь всего себя. Но спать ему все же надо. И высыпаться тоже надо. Да и еще приходится, подумать. Как же он завтра проснется? Он к завтрашнему дню должен быть свеж. Поэтому он, как знал, не зря же принял и душ умеренный. Не кипяток, а чуть только теплый. Это, чтобы чувствовать в себе свежесть, после принятия душа. А курить ему перед сном, все же, не надо было. Возбудил только мозг, с этим никотиновым дымом. Но поспать ему в эту ночь, все же, Ольга не дала. На самом, на таком засыпающем моменте, Ольгин звонок подбросил его с постели.

***

Звонила его жена, Ольга, по поводу их дочери. « Ты же знаешь, Матвей, дочь в этом году пойдет во второй класс. Хочет она, чтобы и ты присутствовал вместе со мною, на этой школьной линейке. Ты как? Скоро ведь сентябрь. Думаешь присутствовать, или мне ей сказать, что тебе некогда сейчас?» » О, да», откажется он. Что он, совсем… того, очехвырился. Раз она позвонила, то недолго догадаться. Она знала его тоску по дочери. Просто так, никто в это время дня не позвонит. Ну, раз надо. Надо ему вначале все же, непременно завтра доехать до этой биржи труда, а затем, оставив там свои координаты, спешно бежать до железнодорожного вокзала. Чтобы узнать, точное время отправление поезда: Москва – Челябинск, или же, все же, махнуть до них, своим транспортом? А что? Дороги сейчас, вроде, добротные, говорят. К Олимпиаде все же готовится страна. Бояться нечего, что где – то он застрянет. Главное ему быть только, внимательным в дороге. А доехать, – куда он денется, – конечно же, доедет. Да и машина там, на месте, будет нужна. Все же там город. И большой город. Миллионный. Урал. Кузница страны, как говорили в старину, при коммунистах. Вся почти тяжелая промышленность там была когда – то сосредоточена, до этой младо реформаторской власти. А если и растранжирили эту теперь промышленность, то ноль, выходит, цена тогда всем нам. Что и говорить. Временщики. И в старину когда – то так же было. Это, когда поляки после захвата Москвы, поставили в цари своего человека. Слава бога нашлись истинно русские люди: Минин и Пожарский. Выходит, и теперь надо будет искать в стране таких, истинно русских и российских людей, чтобы этих « аморальных временщиков» в регионах заменить, восстановить былую страну. Все уже понимают, так как живет страна, больше уже жить нельзя. Подумать только. Пять, пять десяток сверх богачей – откуда они только взялись, и кто дал им возможность, таким образом нахаляво разбогатеть, когда основной народ, уж который год в нищете сидит, в полном смысле этого слова. Видимо, сидели, и правда, рядом с нынешней этой властю,– а остальным уготована, как всегда, прожиточный миниум. Удивляет. Понимает ли этого уродства, да и сам сменяемый гарант, которого выбрал его народ на выборах – да он еще, в каждый год теперь, хочет общаться перед экраном телевизора, со своим простым народом – электоратом? Или все это – невольно приходится так думать, глядя на эту скупую жизнь в стране – профанация все же с телевизором? Никто его не выбирал, а просто назначили его, эта существующая в стране бюрократия, чтобы он их линию гнул. Как тот и Ельцин – выродивший в своем президенстве вместе с Чубайсом, этих олигархов. Это же правда. А после, для близира, провели видимость выборы, по »чесноку». Вон даже… Думал ли он, когда еще учился в школе, там, на Севере, и, учась уже тут, в университете, что он вскоре столкнется проблемными мыслями: как ему теперь жить? Как? И на что? Да, он инженер. На ламповом был. Специалист в своем деле. Но, вот, по чьей – то «злой» воле распалась страна. Вышли из теней, и эти мнимые шарлатаны, так называемые «либералы». И что это еще интересно, не самые умные и честные( согласитесь же), и под этим именем, подобрав власть после советов, стали кроить у этой страны, национальные богатства. Тут волей не волей растеряешься, как эти, короеды – аморальные временщики (… да, временшики. Чубайса же,– говорили, писали, – разрещили «бежать» из страны ( раз не задержали его на границе), или все же слишком много знал, что не должен был знать об этом, глубинный российский народ. Не потому ли он стал теперь, не Чубайс Анатолий Борисович, а Моше Израилевичем. А был когда – то эталоном для всех местных властей. Иконкой он был еще недавно. Теперь, что скажут в оправдании народу – электорату ( а надо все же сказать, народу правду, или извинится), раз и рыжий Чубайс, выходит, сбежал из этой выстроенный либералами системы. Кого же тогда верить народу теперь? И что тогда остается делать ему, Матвею? Народу? Спрашивается. Молчать, выходит, снова прикажете в две дырки, как при коммунистах? Или, плюнуть на эту возню, послать этих крикунов – придурков, всех мастей подальше, попробовать уйти в свое плавание, если это возможно сегодня. Чем основной народ и занимался. Ходил за «бугор», за всякими ширь потребными товарами, а оттуда привозил, так называемый в стране, дефицит. Например: видеомагнитофоны. (Тогда они были, и правда, дифицитными). Или же, собрав последние свои гроши, выходил, на свой страх, на вновь открывающие рынки города. Да, тогда, и правда, было интересное время. Казалось, будто вся передовая бывшая «советская» интеллигенция, училась продавать товар. В каком – то месте купил товар, а у себя, перепродал чуть по дороже. И это, у либералов, называлось бизнесом. Он ведь хорошо помнил, прежнюю ту власть. Да и папа у него был, хорошим учителем. Тогда их, в то время, называли просто презрительно – спекулянт, фарцовщик. Как время меняется? Видимо, у каждой эпохи, – вслух это говорит он, – свои были учителя – дяди. Там спекулянтом, того человека обзывали, тут его – нарекли бизнесменом. Но спать ему надо. Веки у него прикрываются, но еще его усталый мозг что – то не дает ему окончательно провалиться в сон. Возможно, это его не дает заснуть, еще светлое окно? Хотя и, уже конец августа, но ночи еще светлые стояли. «Нет», – говорит он, заставляя с усилием встать и зашторить занавеской окно. Проделав этот путь, он снова возвращается к своей спальной кровати, но у самой кровати, тяжко вздыхает, сгорбленно стоит несколько минут, и со словами: « Эх, Ольга», кидается лицом в постель и мгновенно засыпает.

***

Утро. Чуть прохладно в спальне. Ни одной души, кроме него. Где – то там, в дальних подступах, на кухне, монотонно гудит работающий холодильник. А за зашторенным окном, не слышно ничего. У него квартира на третьем этаже. Как бы он услышал отсюда голоса. Но за зашторенной просвечивающей шторкой, видно ему силуэт березы. Надо вставать. Привести себя в порядок. Принять прохладный душ, да и одется бы, наконец, ему, чуть по приличнее. Ведь впервые в это утро, ему не надо торопливо бежать на строившийся объект. Да, он теперь свободен. Ура! Можно кричать. Отнята его мечта. Нет у него теперь, и этот вожделенный бизнес дом. Скорее забыть бы его. Но зачем же обманывать себя? Строил же, строил он этот бизнес дом. Был, теперь нет. И надо вставать ему все же. Скорее. А то он, и правда, скопытится с умом.

Подойдя к окну, он освобождает окно от шторки. Жмурится от белого резкого света. Трясет голову, взбадривая себя. Затем, тихо бредет в сторону ванной. « Нет», – говорит он себе, – прежде надо глянуть в шкаф, выглажен ли мой костюм и есть ли свежая рубашка? Уверившись, что костюм висит в шкафу, теперь уже спокойно направляется, сначала в туалет, а затем и ванную.

После ванны, он заставил все же себя подогреть чайник на плитке. Так как кофе ему непременно надо выпить, прежде чем отправиться на стоянку к своей машине. А там он уж, после того как он с банковской карточки снимет деньги, на поездку на Урал, поедет, заставит поехать, как бы и не прискорбно, и неудобно, на эту биржу труда. « Господи, – говорит он.– Стыд какой. Какими глазами я там объявлюсь? Дожил».

Да, в России народу сегодня, это не привычно, да и стыдно. Ведь этот глубинный народ, больше семидесяти лет, просто не знал: быть безработным. Все работали. Нет работы, находили тут же бедалаке работу. А кто не работал, пил, охламоничал, отправляли на перевоспитание в ЛТП – лечебное трудовое перевоспитание, или если, человек тунеядствовал, принудительно уже отправляли и на поселение, куда – нибудь на север Европы – Российской. Как однажды проделали они и с Иосифом Бродским – поэтом. Который, позже, уже в другой стране, стал Нобелевским лауреатом, по литературе. Интересно. А мог ли он и в нашей стране, со временем стать Нобелевским лауреатом? Черт его знает, а и правда. Тогда ведь одолел эту »железную» цензуру: «ни – зя, не пущать», единственный Михаил Александрович Шолохов только, а остальные Нобелевские лауреаты по литературе, номинированные: Борис Леонидович Пастернак – ему пришлось отказаться от этой Нобелевской награды. Иначе, просто бы его выдворили силой из страны, а Александру Исаевичу Солженицыну, в 1974 году просто не законно лишили гражданства. А Ивана Алексеевича Бунина – он успел уехать за границу, после Октябрьской революции большевиков. Жил в эмиграции, во Франции, а ЗЗ году получил Нобелевскую премию. Хотя и, зря они так изгалялись над своими уважаемыми людьми. Толку никакого не было. Но зато, сейчас модно. Соревнуются эти «умники» пропагандисты, от либеральной власти, с европейцами: сколько у них безработных, а сколько у нас. Видимо, мы,и правда, сошли с ума. Сколько миллионов людей зря, выходит, погибло, расстреляно, загублено, за это светлого будущего Человечества. Так легко ею расстались, доверившись на этих мнимых либералов. Разочаровались что ли? Или, и правда, люди в руководстве страны, тогда сами отказались от этой мечты? Теперь, кто мы? Какой мы жизнью живем? Пятак сверх богачей, успевшие ограбить нацию – недалеко от кормушки сидели, видимо – а остальные, прожиточный минимум. Смешной мы народ российский, а и правда.

Да, действительно, утро сегодняшнее было светлое. Ни единого облачка над головою Матвея. Дышится ему легко. До стоянки машины, ему уже рукою подать. Вот и Заречный рынок уже позади. С лева остался. Осталось ему перейти только дорогу, дошагать до своей машины, завести, затем подняться до охраны, оплатить за стоянку, и не торопливо выехать из вороты этой стоянки. После, доехать до старого города, подняться до Полежаева, и за центральным Универмагом, чуть в низине, кажется, будет биржа труда, разместившийся в здании бывшего детского сада. Тогда и женщины перестали рожать, садики продавали за сущие «копейки» этим «ушлым», знакомым к власти предпринимателям: «купи – продай». Но прежде ему все же, придется проезжать мимо своего, бывшего теперь уже, бизнес дома – коробки. Да. Вчера еще кровлю, которая лежала у него на первом этаже, он его вывез на свой гараж. И всякую утварь. Там теперь только торчит к небу, его только не достроенная коробка, с недоделанной еще крышей, из трех этажей: в длину, двадцать метров, в ширину, десять. Все. Там у него больше ничего нет. Лучше ему не смотреть на эту коробку, когда он будет проезжать мимо. Отвернуться, или смотреть только прямо на дорогу, чтобы не больней было на душе.

Но ведь, мы же, черт подери! Люди. Мысли – это одно. А душа? Прикажешь ее не слушаться? Чуть ведь не повернул руль в сторону своей коробки, с усилием, с трудом, заставил проехать мимо. Ну и, слава богу. Не произошло никаких эксцессов. Не сделал никаких заторов. Только предательская слеза упала на его дергающую щеку, заставив его вздрогнуть. Поэтому поспешно спустил окно со своей стороны, чтобы боковой ветер высушил ему эту «горькую» слезу. Руки, которые держали руль, задрожали: вот – вот, вот он вслух расплачется. До того ему сейчас было больно на душе.

Да, больно видеть, когда взрослый мужчина плачет. Но, а что делать? Подскажите. Раз считаете, что вы умнее этого несчастного. Поймите. Он живет в стране, где сейчас, черт те знает, что делается. А раньше, когда рождался человек, родитель принимал своего новорожденного ребеночка, из руки акушерки родильного отделения, а мама, обычно, измученная родами, восторга в это время не показывала, только устало, сквозь силы, улыбалась радостно своему мужу, а он, принимая на руки от акушерки эту драгоценность, уверенно – но ведь он знал, государство не бросит на произвол его семью – выкрикивал: « О! Вот он. Поглядите! Будущий большой человек моей страны. Космонавтом, точно он будет». Какой был у него восторг. А сегодня, какое слово он, этот отец выкрикнет своему чаду? На работе у него, полный облом. Это, правда. Месяцами не выдают зарплату – деньгами. Только водкой и порошком для стирки белья. Спаивают, выходит, народ, вообщем. Да и, чуть не крепостничество там теперь установилось, после реставрации советского производства. Да и, Зин рядом нет, спросить, где же народные деньги теперь крутятся? В каком банке, и в какой стране. И как вернуть эти деньги назад в страну? А деньги там немалые. Поэтому, как тогда восторгаться новорожденным дитем? И что он может выкрикнуть своему чаду, принимая из рук сестры родильного отделения? Чесать только остается голову, размышляя, как же я теперь прокормлю рожденного в любви ребенка? Так кто же сегодня счастлив в этой стране? Аморальные чиновники, получающие миллионные зарплаты? Олигархи? Бандиты, воры? Если у остальных 80% населения, так называемый, прожиточный минимум.( Если не так, опровергайте. Черт бы вас побрал!)

Матвей, он видимо, и правда, чуть чудаковат. Отъехал от своей коробки немного, пристроился к бордюру. Дальше ему уже не в силах было ехать. Все трясло его. Хотелось, все же, как бы прощаясь навсегда со своим недостроенным бизнес домом, оглянуться, посмотреть еще раз, распрощаться. То, что он задумал, знал, дорога, куда он собрался ехать, был не близок. Возвращаться обратно, он уже не в силах был. Одно он знал. Сейчас, вот, он заедет на эту биржу труда, встанет на учет, оставит там свои координаты, и отсюда же он прямиком отправится в путь. А путь, как и сказано, у него не близок. Ну, то, что он закидал необходимое на дорогу, еще в доме, в дорожную сумку, ему это хватит, а что надо еще будет, в дороге прикупит в пути. Денег у него на дорогу, достаточно пока. По дороге на стоянку, он, тогда еще, проходя мимо почты, снял приличную сумму, из банкомата. Этого ему хватит на дорогу. Главное, теперь ему, без приключения доехать до этого здания биржи труда. А там, черт не шутит, может, действительно, придет успокоение? Не он же первый, и не он последний. Таких «несчастных», безработных, их сейчас в стране – миллионы. Должен, обязан пройти этот тест на этой бирже… И ведь он, и правда, теперь, российский безработный, да еще, с университетским образованием – инженер. А сколько теперь таких несчастных в стране, с не уверенным шагом, мелкой дрожью, исходя потом от неизбежного позора, трут свои башмаки у порога, у этих бирж? Страшно ведь. Здоровый мужик, а вынужден обращаться в такому заведению. А ему еще страшнее. Столько лет его семья, были преуспевающими бизнесменами, казалось бы. Содержали на рынке запчастей, большой магазин, строили еще от рынка отдельно, и в свой бизнес дом, а в результате, остались ничем. Не переехали ни на новый рынок запчастей машин, лишились своего бизнес дома, а компенсацию, когда они еще получат. Да и веры, на лучшую жизнь, уже не было. Как он теперь в этой бирже труда, объяснит свое теперешнее положение? Уже близок этот дом. Он, как раз повернул на Полежаева, еще сотни три метра, и он уже будет на месте. Слава бога он еще предусмотрительно не стал тогда на учет, в налоговой… На Ольгу все он тогда оформил документы. Уговорил ей, что так будет верно. А бизнес дом он, надеялся после открытия, на себя оформить. Видимо, бог предусмотрительно подсказал ему еще тогда: не торопи время, всякое может произойти со страной. Получилось, как и Господь бог подсказал. Теперь ему, а ведь он это вовремя вспомнил, не придется ли там, в бирже оправдываться, почему он тогда, до сих пор не предприниматель? Выходит, он уже столько лет, числился в картотеке статистов, безработным. Да и видимо, и в общей списке страны. Он тогда, выходит, вычеркнут, умер, пропал без вести. Смех и грех, правда. Эх, страна, страна…

Он уже подъехал. Страшно выходит ему из кабины. Будто, какая неведомая сила давит его в кресле. Руки у него ослабли. Нет у него даже сил, отстегнуть ремень безопасности. Остается только закурить сигарету, чтобы дать себе время успокоится, расшевелить себя. Не знал он до сегодняшнего дня, какая эта мука, быть безработным. А ведь он, действительно, безработный. Сколько уже лет? Три? Четыри? Пять? Может больше…а. Когда он лишился должностью начальника цеха, в том году, кажется, его завод выкупил приезжий москвич миллиардер. Как же его фамилия? Странно… Запамятствовал. Но помнил, как издевались над ним коллеги, говорили о нем тогда: «Да этот же, неужели забыли, ну, этот, который в телогрейке, на заре рыжика этого Чубайса приватизации, стоял у заводских ворот, выклянчивал у рабочих их приватизационные чеки». А как его фамилия? Неужели он от страха теперь, подзабыл фамилию этого миллиардера? Бывает же. На память он никогда не жаловался. Видимо, здание биржа труда, стерла с его памяти сейчас, за ненадобностью. Да и зачем он… ему. Пусть подавится. Все равно ведь, когда умрет, черви его съедят, или отнимут, там за бугром, как у других… сейчас сегодня. Деньги ведь он хранит за границей. Ладно. Не стоит он общего внимания. Но как бы там не было, надо выйти из кабины машины. Сигарету он выкурил. И вроде, даже, успокоился чуть. Хотя бы мысленно. Осталось ему всего делать несколько шагов, и он окажется внутри, здания биржи труда. Главное: паспорт, трудовая книжка, у него все это в кармане, внутреннем пиджаке лежат. Выташить их из кармана еще успеет. Да он и не один был здесь. Не обращая на него, заходили, выходили и эти «несчастные» люди… страны. Кто – то хмурился, заходя, а, выходящие, радостно, это по виду их, выпускали воздуха из своих легких, лезли потной, дрожащей рукою торопливо, в свои карманы за сигаретами. Теперь, это предстоит испытать и ему. Все. Назад для него дороги нет. Надо же ему пройти и это испытание. Раз страна такая теперь у нас. Возможно, и правда, повезет ему? Предложат инженерскую должность? Он же был, и это, правда, не плохим же инженером, на ламповом заводе. И, если бы его завод не обанкротил намеренно, прежний, так называемый тогда, «красный» директор, он бы до сих пор трудился там. Нет, обанкротил, людей повыгнал, а инженеров таких, как он, просто рассеял по миру. Тогда, он помнит, многие уехали за границу, а кому дорога была земля та, на которой родились, умерли родители, лежат на кладбищах, остались здесь, надеясь, как говорится, на попутный ветер, что им тут повезет. Да, они тоже, в своем роде патриотами были. Видимо, тогда они были еще молоды, еще верили, что эта неразбериха ненадолго, не может быть, что эти «рыжики, ельцинисты» своими руками разрушат, эту ту самую, великую страну, эти дорвавшиеся до власти аморальные временщики. Да, им сейчас хорошо. Живут многие в туманном Альбионе. Главное, им только богатство этой страны, выходит, а жить они будут только за границей. Зачем им эта страна? Правда.

«Все, – говорит он, выпуская струю воздуха из своих легких. – Пора и мне окунаться в этой, видимо, дерме».

***

Позже он, находясь уже по дороге на Урал – в дороге скучно, конечно, в чем – то надо было занять, усталый, от всяких мыслей мозг. С жалостью к себе, не до веселья же ему тогда было. Вспомнил, как эта дама за столом, когда он присел на предложенный ею на стул, пролистала вначале паспорт его, сверила его с фото, с оригиналом, после, зачем – то, хмыкнула. Ему это, как нож резануло, отдалась где – то там в его организме, с болью. Понять же её, можно было. Видно же, как она уверенно держала себя за этим столом. Чувствовала, видимо, или уже привыкла, что от ее действий за этим столом, зависит многое. Но он тогда, когда она хмыкнула, сравнивая фото его с оригиналом, почувствовал в себе, как не в своей тарелке. Заверзался на стуле, даже до кончиков пальчиков вспотели руки у него. Он опередил ее мысль, понял ее хмыканье, что с фото с оригиналом далеко не похожи. А что было делать? Подскажите люди! Тогда он так выглядел. Это фото из его паспорта, еще до строительства бизнес дома было фотографировано. С тех самых пор, сколько вон уже времени прошло. Конечно же, он изменился с видом фото из паспорта, за столько лет. Поэтому, она после своего хмыканья, с полу улыбкой, и нагло рассматривая его, спросила, или, все же она, не ожидая от него уточнения ответа, сказала.

– Знаете, паспорт этот, будто, и не ваш. Вы тут, в паспорте, совсем молодо выглядите, а в оригинале… Неужели вы этого сами не видите? Ох, Сергеев. Сергеев. Так. – Это она уже рассматривала его трудовую книжку. – Инженер? С лампового, что ли? Ого. Начальник цеха? М – м… в университете, в нашем, тоже учились? – По ее удивлению, выходила, она тоже когда – то заканчивала этот Матвея университет. – Да, мы почти в один год заканчивали. Только я, на филологическом училась. Теперь, вот, тут. В школе, сами знаете, наверное, или слышали, мало учителя получают, вот я и определилась тут. – Тогда ему от обиды, хотелось прервать ее, сказануть, пусть, что будет, то будет. – Родственники помогли устроиться? Разозлила она его тогда. Фото ей не нравится. Глянула бы на себя. Сама, сущая швабра: худая, будто ее специально на голоде держали, а наштукатурила себя… Дышать уже тяжело от ее нашпигованных запахов. Сдержался. А что он еще мог? Да и, зачем ему это… Он же пришел сюда за помощью, а не осуждать ее, какая она сама на самом деле. Ведь он и так знает, без, вот, этих, сопливых подсказок: у каждого в этой жизни свой крест. И особенно это в России сейчас. Ей, видимо, эта худоба нравиться. Была, наверное, когда – то полная, а теперь сбросила себя, поусердствовала шопингом, невольно превратилась в селедку. Что, сама, не видит, какая она, сейчас? Но она тут, помнить надо, начальница над этими «несчастными», которые приходят сюда, да еще требуют от нее невозможное, будто она эту невозможность, специально прячет под сукном. Также и с ним она неопределенно сказала.

– Ну, не знаю, нужны ли сегодня инженеры на заводах? Сами понимаете, заводы у нас в городе, все это знают, в большинстве стоят, или обанкрочены своими же красными директорами. Теперь все бегут в эту Москву. Это же не секрет. Ваш, тоже, получается. Ладно. Запишу ваши координаты. Тут, вот, не знаю, подойдет ли, требуется курьеры…

И весь был ее ответ. Да еще, после заполнения данных его, она как бы взволнованной радостью сообщила ему, даже почему – то покраснела, что ему через месяц полагается деньги, как безработному – восемьсот пятьдесят рублей.

Вдумайтесь! Как можно прожить на эти деньги безработному, еще семьей.

– Но я постараюсь, – поправляется она, опуская глаза. – Если появится в ближайшие дни должность инженера запрос, я непременно вам извещу.

Матвей в дороге уже пятый час. Он уже проехал Пензу. Трасса, по которой он ехал, была почти пуста. Он знал, большие фуры, ночью в основном только выходят на дорогу. В кабине, даже, было чуть душно. Не потому ли, он окна с двух сторон спустил. Природа, вдоль трассы, как всегда была богатая. Виднелось, справа, какое – то озеро, или, пруд. Гладь ее свинцовая, маняше поблескивала, подмигивала. Небо, над его головой машины, запружена была блеклыми облаками. И от этого, ему кажется, что облака, будто тормозят его машину.

– Нет, заеду я на это озеро, – говорит он это вслух. – Посижу чуть, или окунусь. Вода, наверное, еще не так холодная? Скоро же конец августа. Лето еще не кончилось.

Подъезжая к озеру по грунтовой дороге, уже кем – то накатанном, он остановился со стороны не очень крутого берега. Дорога от трассы как раз к этому берегу шла. Здесь и ивовые деревья у берега распустили свои косы, ветлы. Было где – то пристроиться. Да и укрытие какая – та была, где бы он разделся, размял свое усталое тело. Дно озера, видимо, была с глиной. Когда он с осторожностью смочил на берегу свои ноги, чуть было не опрокинулся задом. Так как берег озера был скользкий.

– Ладно, – говорит он вслух, оглядываясь по сторонам. – Никого же кроме меня. Что я церемонюсь. Без трусов окунусь.

Насладившись вдоволь плаванием, он, наконец, вышел из воды, балансируя руками, чтобы у берега не упасть. Теперь ему надо чуть обсохнуть, приготовить себе чуть какую – то пищу. Ива, рядом с ним, роняла свои слезинки со своих кос. Было как – то не естественно от этого.

– Что же ты плачешь? – говорит он, слека прижимаясь к ней. – Одиноко тебе? Мне, ведь, тоже сейчас не сладко. К семье своей на Урал еду. Прости уж, если твое одиночество потревожил.

Что – то он сентиментальничает? Это что – то, не проста. Не его ведь эта характер. Видимо, плохо все же ему, от этого одиночества, в котором он пребывал. Увидела бы его сейчас Ольга, не поверила, как он прижимается своим голым телом к иве, и как с нею, как с живым разговаривает, подумала, точно, с мужем, что – то не то. И точно сказала бы: надо спасать мужа.

Что, не спасала она его? О! Сколько уже раз. Когда у него временами что – то не получалось с его бизнес домом. Вначале, это когда осушал это болото. Сколько он туда денег взбухал, чтобы вначале прорыть канавы. Бульдозер нанимал, чтобы сток воды уходил в этот искусственный пруд, недалеко от его бизнес предполагаемого дома. Мальчишки там всегда летом купались теперь в этом пруду. И даже, слышал, от кого, он уже и не помнит, кто ему это говорил, но говорили, рыбы там еще завелись. Ведь тогда у него временами, даже опускались руки. Не знал, как еще осушить, это топкое место. Если бы тогда не рядом его жена, точно, он бы спился, или сыграл в ящик. До того тогда ему было муторно жить, глядя на такую жизнь в стране. Все, все изменилось мгновенно вокруг: люди, страна, и даже, кто властвовал сейчас в стране, почувствовав власть. Но ведь эти люди вчера только, были простыми гражданами. Власть получили, сразу другими стали, выходит? Удивительная страна, удивительные люди теперь нас окружают, после, казалось бы, распада страны. Кого верить? Что делать? Никто ничего не знал. Расстеряно ходили все. Потому, не зря же он был чудаковат от остальных жителей страны. Осушил он все же это место, где в будущем должен был стоять его бизнес дом. Но теперь – то это, уже в прошлом. Зачем же ему сейчас ворошить, эту не сбывшую мечту? Получить бы компенсацию, что обещали, но когда это будет. Вилами по воде еще не написано. Что он, не знает, какой он на самом деле, облаченный властью аморальный бюрократ?

Что ж. Пора ему очнуться от ностальгии сна. Одеться, обуться. Вытащить из багажа своей машины припасы, которые он взял собою на дорогу. В термосе, слава бога, у него есть кофе. Не остыл еще, видимо. Вот он сейчас пристроится рядом с плакучей ивой, сядет рядом с нею, утолит голод и поедет дальше. Путь у него еще, о – хо – хо! Конца и края не видно пока. Собственно гнать машину он не собирается. Спокойно доедет. Он это знает. Зачем ему еще гонку устраивать. Да и с кем? Сам собою? Или со страною? Смешно. Конечно, его там, на Урале ждут. Раз обещал он жене, разговаривая с нею по телефону. Видимо, наверняка, ждет дочь, ждет Ольга, его жена. Скоро первого сентября. Успеет он доехать, и обнять их, родных, в своих объятиях. Что уж там болтать. Мужик же он. Как он соскучился по своей Ольге, жене. Главное, она сейчас не переменилась с новыми обстоятельствами. Была прежняя: любимая, единственная. Слава бога, небо над его головою не хмурое, и не нес за собою дождевых облаков. Вот он сейчас поест, выкурит перед дорогой сигарету и выедет на трассу. Продолжит путь, как и до этого озера ехал. Спутника бы ему. Приторно скучно одному ехать. Музыка, конечно, у него есть, но хочется все же ему, рядом живого человека. Поболтать по душам, да и пусть молчит, главное, рядом живой человек сидел, слушал его. Да, тут красиво. Хочется сидеть, сидеть, наслаждаться с этой природой. Но надо ему ехать. Выйти на трассу. Вот он сейчас развернется, поедет по этой накатанной грунтовой дороге в сторону трассы, а там его только ветер будет сопровождать. Машин, слава бога, на трассе мало. Или время такое? К вечеру, конечно, и его будут сопровождать, и обгонять эти большие фуры, но пока их нет, надо ему ехать, не думать ни о чем. Да возможно ли это, не думая ехать?

Он уже отъехал от озера на приличное расстояние, когда, у какой – то от трассы деревушки, выскочили на дорогу, старик со старухой. Оба с котомками. Или как сегодня принято в моду, ученическими портфелями за их спинами. У старика еще в руке клюшка. Упираясь на него, заковылял на трассу, чтобы остановить машину его. Видимо,– подумал он,– устали свой транспорт ждать, в отчаянье подняли руки, чтобы он остановился.

« Ну, что ж, – говорит вслух Матвей. – Если по пути, почему же не взять их? Мне не жалко».

Оказалось, эта пожилая пара возвращались из самой Казани. До станции они, конечно, на поезде приехали, а вот, от станции провинциальной, как у нас всегда происходит в стране, в России: то, автобуса нет, то, дороги размыты, никто не хочет ехать в этот топкий населенный пункт. А доехать до дома надо. А то и может, не доехав до дома, помереть. После больницы он ( Матвей позже познакомился с этой парой), Иван Александрович, когда – то бывший колхозный завхоз, плохо себя чувствовал. Видимо, из онкологической больницы, больному же не говорят врачи, что он скоро помрет, выписали его специально, раньше срока, чтобы больной смог доехать своими ногами до своего дома, и там, дома, спокойно умереть. Сопровождала мужа, Валентина Ивановна, супруга его безменная.

– А дети у вас есть? – с жалостью проникаясь к ним, не сдержанно задал им вопрос, Матвей.

– Есть, есть, – поспешно отвечает ему Валентина Ивановна, зачем – то шуганув на своего мужа, своим локтем.

– Извините, конечно. Так почему же их с вами нет?

– Потому, – ворчливо, с недовольством, говорит ему, уже сам, Иван Александрович, дергано, отпихивая от себя свою жену. – Матвей. Знаешь. Тяжело мне говорить. Валентина, оставь меня теребить. Стыдно? Мне тоже стыдно. Мне лишь доехать, и дома помереть, на своей кровати. Не мешай меня, и не запрещай мне, разговаривать с хорошим человеком. Вот он, остановился, взял нас, а другие только проезжали. Сама видела. Понимать надо. А дети есть. Пятеро их у нас. Знаешь, Матвей. Обожди. Глотну воду, смочу губы. Сухо во рту. Птенцы в гнездах вырастают, улетают, теряют родства. Так и у нас, в семье. Пятерых родили. Теперь: одна, в Челябинске. Нет, постой, кажись, двое там. Так, Валентина? Другая дочь, Львов шине. Мучается, горемыка, видимо, думаю. Там нынче, говорят, неспокойно жить людям. Убивают. По телевизору это показывают. А сын, большой человек он у нас, получается. Живет в Москве. Валентина писала. Сказал, некогда мне пока, мама. Может, совесть еще есть, на мои похороны приедет? А последняя дочь, совсем забралась до самого Магадана. Некогда им. Спасибо тебе, Матвей. Подобрал нас. Теперь точно, доеду, помру в своем доме, а не как собака, под мостом.

Что он в утешение им сможет сказать? Грустно, конечно. Пятерых родили, и никого сейчас с ними рядом. Умрет он, кому ж потом заняться с его похоронами? Валентина Ивановна, сама старая уже. Умрет старик его, как она будет жить одна, почти в пустом доме. Да и как же они, от станции до этой деревушки, пешедралом дошли, пусть даже по асфальтной дороге? Путь же не близок. Матвей проезжал эту станцию Нурлат, до этого озера, где он останавливался на отдых. Это почти тридцать километров. Как же они добрались до этой деревни, по трассе? Это же немыслимо. Как же они шли? Он, этот, Иван Александрович, как рассказал Матвею, путь этот они прошли за семь часов.

– Шли, Матвей. Шли. Господу, вот, богу молилась моя. Десять шагов, полминуты отдыха. С водою смочу губы, снова тронусь. Вон, уже впереди наша деревня. Рукою уже подать. Господи! Слава те! Спасибо. Послушался. Дал мне время доехать до своего дома. Теперь, точно, умру на своей кровати.

Жуть это слушать Матвею. Но это судьба, русского человека.

Деревня Андреевка – это от трассы, почти рядом. Матвею не хочется прерывать путь, но как же он их тут высадит, прямо за старым мостом, перед въездом деревни. Как не прискорбно, ему придется довести все же до самого их дома. Да и день уже клонился к вечеру. Хотя это и не заметно, светло еще, но по времени уже показывало по его часам, пять вечера. Удивительно. Вроде он в этот путь отправился без пятнадцати десять. Это он, после биржи труда, прошелся по магазинам, прикупил кое – что из продуктов на дорогу. Да, по часам тогда было, без пятнадцати десять, когда он выехал за пределы своего города. Выходит он, до этого озера: сначала до Пензы, затем, до этого озера, ехал шесть часов. А этих он, догнал у деревни Бурметево, и время на его часах показывало пять вечера. Значит, он их везет уже почти полчаса. С остановками. Но, а напрашиваться остаться тут до утра, конечно, ему не прилично. Но время у него еще есть. Вот он сейчас, так и быть, довезет эту пожилую пару до их дома, затем по ходу действий, определится. Может, и дальше поедет. Время у него еще есть до первого сентября. А отдых ему надо. Зачем же насиловать себя. Будет возможность, осмотрит и деревню их. Время – то у него, о – х о – хо! Достаточно. Главное сейчас, с радости, плохо не стало Ивану Александровичу. А то, возьмет и помрет, что благополучно доехал до своего порога.

Да. Плохо сейчас с русскими, русскоязычными деревнями в стране. Раньше, когда еще колхозы были, помнили все, деревня с каждым годом росла, расширялась в размерах, а теперь, глянуть на деревню стыдно. За оврагом, или за речкой, отсюда, от дома Ивана Алексеевича плохо видно. Речка там, или просто овраг. Матвей видит, там, на той стороне, половина улицы, полуразрушенные стояли. Этого, видимо, заметил, куда смотрит удивленно Матвей, присевший на отдых на крыльцо, Иван Александрович. Смачивая губы водою из горлышка бутылки, кивает он головою, Матвею.

– Наша сторона неплохо еще смотрится. Многие, кто на нефтянке трудиться, кирпичные дома выстроили. Нефть у нас. Нефтяниками молодежь работает. А колхоз, так и запаршивел у нас. Или мы, богаче стали от этой нефти, или, как не прискорбно, посуди сам, Матвей, привыкли: строить и ломать. Послушай старого человека. Я, вот, всю жизнь в колхозе завхозом проработал. У меня лошадь была колхозная. Я делал сбруи. Потом колхоз богаче стал. Стали покупать машины, комбайны, сеялки. А тут, как ветер шальной, откуда эта разруха Ельцинская пришла? Распродали, разворовали, не стало колхоза. Спрошу у тебя. Кому лучше стало? Стране, людям? Мне теперь уже все равно. Что будет, как будут жить, но у меня, вот тут,– тычет он с высохшим кулаком свою грудь, – вот тут душа болит. Как бесславно мы, своими молчаливыми действиями, разрушили эту мою деревню. Помоги меня, Матвей подняться. Сил нет. Прости уж старика. Может, останешься до утра? Место, где спать, найдется. Комнат у нас три. Считай и пристройка. Там летом прохладно. И кровать там есть. А сейчас, помоги мне дойди до кровати. Прилягу. Сил уже нет. А Валюша моя, попрошу, пусть самовар поставит. Попьем чая потом.

Ничего не поделаешь, придется соглашаться Матвею. Ладно, он останется до утра. Раз это сам, Иван Александрович его просит. Боится, видимо, в случае внезапной смерти в эту ночь, хочет все же, чтобы с его женою рядом был человек, когда его не станет.

– Хорошо, Иван Александрович. Я останусь. Заночую у вас, а утром мне, все равно надо будет отправляться дальше. Еду я к семье в Челябинск.

– Челябинск? – мгновенно вспыхивает он, загоревшимися усталыми глазами. – А у меня, я уже тебе говорил, две дочери там живут. У обоих, семьи, мужья. Я скажу Валентине, чтобы она написала тебе их адреса. Будет время, заедешь, расскажешь о нас. Пишут они нам редко. Сам знаешь, Матвей, у всех сегодня свои проблемы: то, того нет, то, этого. Мы русские, прости старика, стесняемся вслух говорить о своей нищете. Стесняемся выставить эту нищету, на глаз людской. Петушимся. Хорохоримся. Хвастаемся. Восхваливаем. Да и начальство у нас такой. Если на то пошло. С гнильцой. Говорят одно, а делают, черт те знает что. Туманят мозги просто, ради своих сегодняшних выгод. Этого у нас, видимо, не занимать. Как думаешь? – и смотрит он на Матвея, хитро. – Может, от того плохо и живем? – говорит он уже устало, отпуская Матвея.

Ну, раз так получилось, время зачем понапрасну терять Матвею. С разрешения Ивана Александровича, он решился пешком пройтись по этой деревне. Куда, ему не важно. Главное, увидеть деревню, поздороваться со встречными по дороге людьми. Встретит по пути магазин, зайдет, уважит Ивана Александровича, купит хорошую водку для него. А почему бы нет. Да, пусть побалуется перед смертью. Хоть полстопочки выпьет со своей женою. А ему, пить не желательно. За рулем. Нельзя. В дороге это опасно. Ну, посидит вместе с ними вечерком, попьет чайку за место водки. Главное, уважение он сделает человеку, которому жить всего несколько часов, дней. Плохо он все же выглядел. Эта худоба, эта провал глаз. Да, собственно, у него только глаза в провалах были светлыми. Светились, там, из глубины, будто. Странно, но Матвей видел в старике умные его глаза. И рассуждение его, просто были великолепными, без единого провала памяти. Четко, логично. Действительно, он как бы был похож на школьного учителя в своих умозаключениях. А говорят, деревня тупа. А кто говорит – то? Понятно. Зажравшие сегодняшние буржуа, нахалявные. Значит, врут эти умники, затейники, разрушители страны, нахапавшие богатство нации просто так. Да у этой деревни, и школа была двухэтажная. Из белого кирпича. А клуб, – ему это подсказала женщина, которая шла по дороге: «Да, это наш клуб». Был он бревенчатый, внушительного размера. Казалось, у него два зала. Он его даже, обошел со всех сторон, так как он рядом с клубом, напротив, увидел монументальный памятник, солдата воина, минувшей войны – Отечественной. Тут же у них размещался. Раньше сельсоветом называли такое здание, теперь там висела вывеска: « Сельская Мэрия». А школьный сад, такой был богатый, утопающий. Отсюда, от клуба, или от сельской Мэрии, школа двухэтажная просто утопала в этих деревьях. Удивительно даже. Даже, когда по улице идешь, кажется, сопровождают его насаженные деревья, но только, каждое дерево обведено еще заборчиками. Это, видимо, скотины не поедали с них листья. Магазин он, на своем пути увидел, это, когда он, совершенно случайно, обнаружил его, ниже от сельской Мэри. Видимо, он его прошел не замеченным, так, как, его, в это время, привлекло за этой зданием магазина, небольшой пруд. Такой интересный. Со стороны клубных окон, по бокам, росли у этого пруда, на берегу, плачущие ивы, а рядом, этого поверить было трудно, все же эта была деревня, стояли скамейки. Матвей даже не поленился, отбросил это всякое неудобство, знал же, наблюдают из окон домов за ним, дошел до этих скамеек, выбрал одну, как раз со стороны клуба, присел и сразу же полез в карман за сигаретами.

В это время, пока он курил сигарету, поверхность воды этого пруда, пошла рябью. Это, неожиданно прибежал ветер, с той стороны того оврага. Пришлось ему даже в кулаке запрячь дымящую свою сигарету. Было после того ветра, тихо, ум отворено. Никто не проходил мимо, не любопытствовал: кто он, и почему он сидит на скамейке, у пруда в такой час. Или, это пофиг было, кто он, этот чужой человек. Или, в деревне уже знали, кто он? И кого он сейчас высадил из своей машины напротив Ивана Александровича дома. Да он, и сам отсюда видел, как деревенские люди, тянуться сейчас к дому Ивану Александровичу. Видимо, тут, и правда, хорошо освоили сарафанное радио. Не прошло ведь и полчаса, как он довез их. Уже деревенские прослышали, выходит, приехал своими ногами их Иван Александрович. Так, что Матвею, когда он забежит в магазин, не забыть бы ему купить водку. Дотемна еще далеко. Значит, люди, дотемна, будут подходить к дому Ивану Александровичу, только, лишь бы пожать последний раз руку Ивана Александровича, пока он еще не представился. А то, что он из – за рака, провалялся в Казани целых два месяца, об этом знала вся деревня. А он, все же, не последним, оказывается, человеком был в деревне. Судя, как к нему идут сейчас шеренгами люди, было видно, он в деревне уважаемый все же был человек. Поэтому и Матвею надо торопиться, а не сидеть памятником тут. Наконец, и ему надо, видимо, дотопать до этого магазина. Если там водка есть, купить её. Людей приходящих к нему, надо же чем – то угощать. Но зря беспокоился Матвей. Этих бутылок у Ивана Александровича, почти ящик. Он их специально заранее купил, чтобы на его похоронах, и когда девять и сорок дней будет, а Валентине, жене не думать: бежать ей в магазин, или вспомнить, что в кладовой, в отдельном отсеке, уже стоят эти бело головки, выглядывая из ящика. Но, Матвей ведь об этом, ничего не знал. И не знал, что их сын высылал им денег, ежемесячно. Он рассуждал, как сегодняшний человек страны. Раз в городе люди живут очень плохо, значит и в деревнях сейчас не очень радостно жить. Поэтому, почему бы ему, ну, раз у него деньги есть, не порадовать этому старику, которому, не сегодня завтра, надо представиться перед богом. Он, конечно, от этой покупки не обеднеет, а старик порадуется…

В магазине, кроме продавца женщины, никого не было в это время. А она, увидев у себя, у порога своего магазина, Матвея, даже не удивилась, только спросила, не друг ли он сына Ивана Александровича. Поэтому, не удержался и Матвей, встречно задать ей вопрос.

– А что, Ивану Александровичу, приезжают только друзья его сына, за место него?

– Да он же, – бесхитростно отвечает она ему, – безвылазно живет давно уже в Москве. Столичный человек он теперь. Говорят, он там большим человеком заделался, после своей учебы. Некогда, видать. Иван Александрович болеет, а он: ни духа, ни слуха о себе. Все у него дети такие. Уехали, забыли. Как птицы, знаете. Разлетелись, забыли родства.

– Интересно, – говорит ей Матвей. – А осуждать, красиво? Мало ли что у него, там, в Москве. Занят. Или, еще не известили, что Иван Александрович при смерти.

– Ладно, нечего придираться к моим словам, – покрикивает она на Матвея. – Что хотел – то купить?

– Дайте мне водку. Что еще… Яблок, лимонов, наверное, нет?

– Нет, почему же. Лимоны есть. Сколько штук тебе?

– Дайте две. И еще, колбасу. Есть хороший сорт?

– Буженина есть. Магазин теперь, сами должны знать, теперь, частный. Спросите. Самого черта достану. По деньгам, конечно. Да, вы забыли, хлеба берите еще. Знаю. Хозяйка, Валентина Ивановна, за хлебом еще не приходила сюда. Вы же их привезли из станции?

Накидав это все прикупленное в пакет, Матвей вышел.

Было тихо. Даже крика петуха не было слышно. Или, еще не время им кричать? Но кур, и петухов, он видел возле домов, ковыряющих лапками по земле, ища что – то для себя съестного. Петухи такие важные по пути следования попадались. Как, что находил он что – то необычное на земле, Матвей обратил, он, задирал голову, издавал горловой звук, ко – ко – ко, созывая к себе этих своих наседков. Было на это потешно смотреть. В городе такое, и правда, не увидишь.

К дому он Ивану Александровичу подошел, как бы даже не заметно. Когда он подходил, перед ним, в шагах пятидесяти, он видел, как очередной посетитель поднимается по крыльцу веранды Ивана Александровича. Он, поэтому, чуть поубавил шаг, потому остался не замеченным. Правильно, видимо, поступил. Зачем ему лишние расспросы, разговоры. У него свои проблемы. Слава бога хоть он отвлекся от этих не сбывших проблем, которые пожирали его, где бы он не находился: в машине, дома.

Сразу подняться по крыльцу, он не стал. Остановился у своей машины, которая, стояла сейчас сбоку, у клети Ивана Александровича. Там он прислонился задом к машине, неторопливо закурил. Было тихо тут. Даже птицы не пели, удивительно. Хотя сад у Ивана Александровича, судя по виду, был богатый. Сразу, ну, чуть в стороне, от его дома, за заборами, за штакетниками, стояли пять вымахавшие березы. Почему пять, он вначале не понял, но после того, как выкурил сигарету, неожиданно пришло к нему в голову этот ребус – разгадка. Вспомнил. У Ивана Александровича пятеро детей. И по количеству детей и эти березы. Один от другого выше.

Потом вышла на крыльцо веранды Валентина Ивановна, позвала его в дом.

***

Нет, не умер в эту ночь, Иван Александрович. Но кричал сильно, видимо, от боли. Пришлось Валентине Ивановне бежать за медсестрою. Ее еще тут, в деревне, пока не извели. Не успели закрыть деревенскую амбулаторию. Пока действовала, чтобы она обезболила Ивана Александровича. Потому, ночь прошла с тревогами. Никто не спал. Да и Матвей всю ночь просидел у изголовья Ивана Александровича. Вначале он прилег было в передней, где ему определили постель, но когда среди ночи от боли стал кричать больной, тут и мертвый бы, и правда, проснулся. Он встал, как мог стал помогать Валентине Ивановне. Подогреть воду в самоваре, встречать медсестру, затем, провожать ее. Хотя, под утро, ночь и не так была темная, но, как же ее отпустишь одной, – это по понятию Матвея. Он знает. В городе нельзя за полночь отпускать без сопровождающего, одинокую молодую женщину на улицу. Что уж тут удивлятся? На улицах страны сегодня, такой порядок: хулиганьё везде. Всякое там случается: на бандита нарвется, и на насильника. А тут в деревне, кого бояться: все друг друга знают, но, по понятию Матвея, он, все же городской человек, проводил эту женщину до ее дома, но, когда вернулся, там не до спанья уже было. Закукарекали петухи, ожила деревня. Там и там, слышно было отдельные голоса коров, созывающих своих хозяек, что пора их доить. Деревня же.

Под утро только, чуть успокоился от болей Иван Александрович. Все будто облегченно вздохнули. Хотя, в доме, неспавших, только двое числились: Валентина Ивановна, да и он сам, Матвей. Несмотря с дороги, она еще бодрилась, держалась. А о нем, о Матвее, что заострять? Он еще молодой, хотя и он не понимал, как он утром продолжит путь? На трассе ведь надо быть предельно внимательным. Но и не ехать ему, тоже нельзя было. Опоздает, зачем ему тогда гнать машину, через пол страны? Поедет он, конечно, а там, отъехав, примет решение. Будет по трассе, такое же озеро, как вчера, он в нем искупался, остановиться, взбодрит себя. А сегодняшнюю ночь, он не мог безучастно лежать в передней, слыша крики боли Ивана Александровича. Сейчас, вот, самовар закипит. Валентина Ивановна, как сердцем чуяла, ему, Матвею, подкрепиться надо перед этой дальней дорогой. Поэтому, или это у нее уже, привычка вставать с петушиными криками. Как только закричали петухи из соседних дворов, сходила с ведрами колодцу. (А колодец, у нее во дворе, рядом с кладовой клетью). Принесла воду, залила самовар, а угля у нее, скоплено было, в другом с права, поддувале печки. Наполнила углем в трубу, подожгла бумагу, и вот он уже, загудело по дымовой трубе самовар. Интересно все же, на это явление смотреть. В городе сейчас редко встретишь такой самовар, который углем топиться. А тут Валентина Ивановна еще, когда закипела вода в самоваре, открыла крышку самовара, положила туда, где кипела вода, несколько яиц, мытых куриных, затем закрыла снова крышку самовара, объясняя Матвею.

– Для тебя это я, Матвей, яйца готовлю. Вот сварятся, остудим их в холодной воде, позавтракаешь. Тебе ехать надо. Гляди. Хорошо подумай. Ниспамши ты. Тяжело будет тебе в дороге.

Ну, честное слово, она как его покойная родная мама. Матвей, с благодарностью смотрит на нее, и, не сдержав рефлексный позыв плаксивости, воз вязи спешит на улицу, чтобы там утолить и успокоить себя табачным дымом. Тут ему, на крыльце, не застекленном, прохладно, хорошо. Двор Ивана Александровича, зарос травой – муравой. Видимо, давно у них нет живности, раз трава во дворе. И грустно ему от этого, что деревенские дворы зарастают травой – муравой. Не слышно утрешнего кашля овец, коров. Не бегают по двору куры. Хотя, куры и петухи в деревне видел, возле их домов. Но не у каждого это, как раньше при советской власти.

Затем его позвала в дом завтракать Валентина Ивановна.

***

А через час, он уже был в дороге. Ничего не поделаешь. Не ждать же ему, когда представится Господу богу, Иван Александрович. Да это и не честно было по отношению к нему. Да и жалко было, Валентину Ивановну. Хотя она и бодрилась, бегала бесперестанно по дому, но по виду на нее, жалко было видеть. Бледная, глаза у нее в страхе, что будет, неизвестно: жить он еще будет, или надо уже подумать, а не дать ли детям заранее телеграммы, чтобы они, без задержки приехали, до смерти их отца – успели, пока он жив, попрощаться с ним. Поэтому, тяжело на душе и у Матвея. Да и у Ольги, у его жены, такая же, видимо, оказия сейчас. Судя по ее телеграмме, если это правда, тоже ждет смерти своих родителей, потому и осталась на время у них. А тут она еще, и дочь решила, чтобы она пошла в этом году в Челябинскую школу. Ведь и ругаться сейчас с нею нельзя. Не понаслышке он знает, в такие дни лучше не трогать, своими поспешными выводами. Ну и чем конкретно он ей может помочь? Своими подсказками, что ли? Ровным счетом он, ничем не может помочь сейчас своей Ольге, да и горем убитой этой женщине, которая, чтобы думать о своем умирающем муже, беспокоится, как же доедет без приключений Матвей, до своей семьи?

Вот так зараза, заноса. Русский человек, да и русскоязычный, видимо, так скроен в России. Ему важно, чтобы близкий человек был счастлив, затем, он только последнюю очередь, подумает о себе. А Матвей, видимо, стал для нее все же близким человеком, раз она беспокоится за него. Горько это осознавать ему, но ведь, это, чистая правда. »Мы российские люди, так скроены, видимо», – говорит он это вслух, заводя машину, и одновременно целуя руку Валентины Ивановны, которая вышла провожать его. А Иван Александрович, после того укола медсестры, так и не проснулся. Поэтому, Матвею с ним пришлось просто молча попрощаться, постояв над спящим больным. Может, он и правильно сделал, что не разбудил его? А так неизвестно, что ожидать было от него. А телефонные адреса ее детей, он взял все же от Валентины Ивановны. Она его заставила взять.

– Может, – сказала она ему плаксивым голосом, – Матвейушка, позвонишь им по дороге, моим детям? Сам видишь. Плохо ему. Потом некогда мне будет.

Да, конечно, он постарается дозвониться до них в дороге, раз ему об этом просит сама, Валентина Ивановна. Ослушаться ее он не мог. Понимает, вскоре ей предстоят тяжелые дни, часы. Как же она одна справится? Умрет ее муж, кто же займется с похоронами? Кто – то должен быть в это время с нею рядом. Деревенские, конечно, ей не оставят в беде одной, помогут, но детям ей все равно надо извести, что с их отцом очень плохо.

– Хорошо, Валентина Ивановна, – говорит он, уже трогаясь. – Я обязательно дозвонюсь до ваших детей. Обещаю.

И вот, он уже на трассе. Дорога еще пуста. Ни одной машины: ни спереди, ни сзади. Только он. И небо над его головою исинное. Утро еще. Люди еще многие спят. В основном ребятня, да и те пожилые немногие, которым в деревне теперь незачем просыпаться рано, а те, которые работают на нефтяных промыслах, они сегодня работают вахтенным способом. На часах у Матвея, стрелка часов уже показывает, без пяти пять утра. Когда проснется основная масса людей, он уже далеко, видимо, будет от этой деревни. Путь у него длинный, дорога ровная, поют об асфальт колесные шины. Главное, ему не прозевать водоём. Заехать туда, привести себя божеский вид. Не привык он, немытым выходить на улицу. Всегда по утрам у себя дома, прежде чем выйти на улицу, принимал теплый душ. А тут, исключение, видимо. Не у себя дома, да и нет тут такого душа в этой деревне. Деревня, не город же это.

Вскоре он вдали, наконец, увидел сияние воды озера. Далеко по прикидкам его, озеро стояла от трассы. Но, а что поделать ему. Он грязный, ему надо помыться, да и ему бы еще рубашку поменять. А то он как на биржу труда, напялил на себя в белую рубашку, так в нем он до сих пор. Пиджак, он, конечно, снял. Лежит у него сейчас сзади, на кресле сиденья. Но ему все же придется остановиться. Отсюда ему из кабины не видно, как ему добраться до этого спасительного для него озера. Когда он остановив машину, вышел, правда, действительно, было ощутимо прохладно. Вокруг лежали чистые поля. На первый взгляд, и не поймешь. То ли убраны они оттуда, выращенного урожая, то ли, просто скошены… Только стерни торчат, да и молодая поросл – травы, зеленью тянулась к свету. А далеко вдали, как раз, где он остановился, с зеркалом светилась поверхность озера. Но до нее ему еще доехать надо. Предполагаемую дорогу к озеру, он отсюда, так и не заприметил. Растерянно почесав затылок, решил, чуть еще проехать. И действительно, когда он какой – то ручеек, выведенный под трассой трубы стока проехал, он увидел, наконец, дорогу грунтовую к озеру.

Дорога была не ровная. Ясно, по полю проложена кем – то, эта дорога к озеру. Машина его от этих кочек, подпрыгивала, виляла, но он все же доехал, остановился почти у самого травянистого берега. Вышел, осмотрелся. Да, озеро была внушительного размера. Начало, видимо, где он сейчас стоял рядом со своей машиной, а конец, вообразить даже ему было трудно. Уходила по рельефу оврага, далеко куда – то… к самому горизонту.

Первым делом, он, конечно, быстренько разделся. Хотелось ему быстрее воду. Чесалась от пота тело. Да и после туалета, в уборной, у Валентины Ивановны, утром еще, с петухами, когда он сходил туда, потерся только газетной бумагой. Теперь там, не стерпим о, зуд ело. Хотелось быстрее избавиться от этого зуда. Поэтому, без страха, кинулся воду.

Прохладная вода озера приняла его, но тут же вытолкнула его на поверхность. Или, это он сам, Матвей, от страха вытолкнул себя на поверхность. Так как, это явление странно выглядело. Что же его спугнула? Вроде он, когда головою скрылся воде, на корягу не наткнулся. Но неожиданный страх его ведь, мгновенно вытолкнула на поверхность. Да, это видение… Психиатра что ли сюда? Неужели ему это только почудилось? Если он сам сейчас, когда находился в толще воды, не увидел… только он, не помнит, открывал ли он под водою глаза? Но ведь он, как он сейчас себя, как это небо над его головою, увидел своими глазами, под водою, представленного в смертном одре Ивана Александровича. Это же абсурд! Этому верить было нельзя. Да и расскажи кому, обсмеют, ославят на весь его город. Но этого же он, увидел своими глазами, как Иван Александрович лежит на своей кровати с раскрытыми глазами…

Да, в это мгновение, Валентина Ивановна, и правда, закрывала ему глаза. Прошло – то всего, как он отъехал, где – то час полтора. Может и меньше. Глянуть бы на часы. Но ему сейчас уже было некогда. Быстрее, быстрее смыть себя эту грязь. Даже намыливать тело мылом ему некогда. Мгновение пришло к нему решение. Вернуться назад. Черт с нею с дорогой. Успеет он еще доехать до своих родных, надо сейчас помочь Валентине Ивановне с похоронами Ивана Александровича. Одной ей, тяжело сейчас. Понятно, деревенские жители, ей одной не оставят в беде. Помогут. Жаль, конечно, не дозвонился до их детей. Все ждал полного этого утра.

А если ему это только померещилось? Что он им скажет тогда детям Валентины Ивановны? Это же не шутка, да и он, не посланец Господа бога, чтобы сообщить им, что папа у них в это утро представился. А если он ошибается? Могут же его под суд привлеч за этот обман. Но ему уже некогда думать…

« Ладно, – говорит он, соглашаясь собою, – подъеду, удостоверюсь, позвоню на месте.

Скоренько поменяв рубашку, цвета неба, развернулся, и ни о чем больше не думая, направил машину в сторону трассы. А на трассе, он погнал свою машину обратно в деревню Андреевку. На его машине, на спидометре показывало, что он едет почти под двести километров в час. Слава бога, нет машин на дороге. Такая езда, конечно, опасная. Но он ничего не мог собою поделать. Зачем он это делает, он не понимал? Ведь, казалось бы, Иван Александрович ему совсем чужой. Да и не зачем ему так гнать машину? Ну, раз он решил на такой шаг, сбавь скорость. Куда ему теперь торопиться, раз уже представился к Господу богу Иван Александрович. Жалко, что ли стало ему, Валентину Ивановну? А сколько же в стране умирают люди? Сотнями в день. Если за всех он будет сгорбеть, хватит ли у него жизни, подумать о себе, о семье, наконец. Чудак он, действительно. Не зря ему и Ольга говорила: « Матвей, угомонись. Не гони лошадей. Успеешь, успеешь все сделать, что наметил в своей жизни. Вырастишь дочь, мы состаримся. Эх ты, мой чудак». Так, кажется, говорила ему его Ольга.

Вот уже впереди и первые дома деревни Андреевки. Дорога тут, в этой деревне, к удивлению Матвея, асфальтная. Да, конечно, чуть он забыл от этих тревог? Тут у них же добывают нефть.

Когда он уже подъехал к дому Ивана Александровича, понял, видение тогда в толще воды озера не обманула его. Много людей стояла возле его дома. Мужики и женщины, и даже дети, не смотря на такую рань. Впрочем, время на часах на руке Матвея показывала сейчас, уже ровно восемь часов утра. Теперь ему, как только поставит машину возле боковой стены клети, рядом с колодцем, надо срочно обзвонить, обещанным им, Валентине Ивановне, к ее детям. Только с кого начать, он на миг растерялся. Только на миг, дальше он уже набрал, не раздумывая ни на секунду, к ее сыну, в Москву. Тут на листке, с корявым почерком Валентины Ивановны, он стоял в списке первым. И звали его Сергеем. И получается он, Сергей Иванович.

Долго он не брал трубку. Казалось бы, время что московское, что и тут – одинаковое. Восемь утра. Если еще спит, пора уже и проснуться. Неженка он, какой – то. Да, с другой стороны, Москва эта, как бы сказать по мягче, другая все же страна для провинциалов. Во первых, сытая, по сегодняшнему дню. С провинцией ее не сравнить. Что ей провинция. Тут, скрытая нищета, макарошками питается нация, а там, богатство всей нации. Потому и люди там, видимо, особенные: нежные, капризные. Чужаков они не любят. Чужаки – это провинция. Не зря же, видимо, говорят: « Москва слезам не верит».

А он ничего мужиком оказался. Как только услышал из уст Матвея, что его отец Иван Александрович, сегодня утром представился, как солдат сержанту, тут же ответил.

« Ясно… Спасибо… Сегодня же выеду. Передайте моей маме, что ее сын уже едет».

И было еще слышно, как сдержанно хрипит он, от этого сообщения. Теперь Матвею предстоит позвонить на Чукотку. Там, конечно, по сравнению с материком, разница по времени большая, десять часов. И расстояние огромное. Даже и если она из Провидения, если и вылетит на следующее утро, то ей надо будет долететь сначала, или до Анадыря, или, до Магадана. А оттуда на самолете до Москвы, затем обратно до Самары и на такси. Если постарается, то успеет, как раз в день похорон своего отца. Это так, по прикидке его, но ему предстоит еще дозвониться до нее.

Он дозвонился и до нее. Слышимость была идеальная. Спасибо связистам. Хорошо работают. Но тут ей, Матвею пришлось подробно объяснять: зачем звонит.

– А мама, как?! – кричит она Матвею через всю страну. – Как она?! Не молчите! Умер, сегодня, говорите?!

Больше от нее Матвей, ничего не услышал. Она отключила телефон. Теперь, вот вопрос, нужно ли звонить в Червоноград? Это – Львовская область, Украина. А там сейчас бесятся, воюют со своим народом, после переворота, приспешники Бандеры. Украина совсем сума, видимо, сошла. Хочет любить Европу. Как и наши отдельные, «замохревшие» либералы.» Москали», выходит, им надоели, или, совсем, видимо, сошли с ума, дорвавшись до этой власти? Видимо, это ошибка все же кукурузника, Хрущева Никиты Сергеевича. Зачем он этих недобитых бандеревцев, раньше времени амнистировал? Не было бы теперь этого безобразия у них, на Украине. Видимо, и правда, выходит, надо ждать теперь очередного Богдана Хмельницкого, который бы вновь убедил украинцев, с Россией – это их счастье. Все же, как бы там не было, они ведь тоже славяне, русские. А не Угры, как они именуют себя теперь. А этот звонок из России, может её, и, загнать в угол. Раз она там… выходит у нее муж, украинец? А этот народ, почему – то сейчас отвернулся от матушки России. Надолго ли? Дай бог, все хорошо кончилось. Но звонить надо. Обещал, Валентине Ивановне.

Повезло, или все же, так в жизни бывает. Дозвонился он и до нее. Сообщил, что полагается ей в таких случаях. Та ему, немеющим голосом бубнила только сквозь рыдания. Ничего не разобрать. Но главное, он ей сообщил, что у нее, в это утро, умер отец, Иван Александрович. Теперь надо ему дозвониться и до Челябинска. А их там двое. Позвонить одной, а вторая узнает, сама собою, от первой. Так и получилось. Дозвонился он и до старшей. И та обещала, после небольшой паузы, что сообщит или скажет своей сестре, что после они тоже вылетят на самолете. Довольный проделанной работой, наконец, Матвей вернулся в реальность, закурил, прислоняясь задом к своей машине. Эврика же. Он только сейчас понял, что он, сам того не желая, выполнил работу курьера. Предлагали же ему на бирже труда, что есть только курьерская должность. Да, этого поверить ему было трудно. Но реальность была такова. Сам только убедился, какую он работу выполнил. А там, в доме Валентины Ивановны, видимо, кто – то ей шепнул, что тот человек, который сегодня ранним утром отъехал от нее, вновь вернулся назад. Вскоре и она выбежала на крыльцо. Ахнула, хватаясь за сердце.

– Ах, Матвей! Вернулся? Я чуяла. Знала, вернешься. Господи! Помилуй меня, Господь бог. Осчастливила меня. – И заспешила навстречу к нему, который уже тоже спешил к ней.– Спасибо. Спасибо, сынок. Облегчила ты меня, Матвей. Я растерялась. Утром он, как только ты отъехал, час не прошло, представился он у меня. Закрыла ему глаза. Ой как тяжело мне, сынок. Идем, идем. Дел у нас много. Покушаешь чуть. – И еще сообщила. – А мужики уже гроб сколачивают во дворе. Бабы понесли его в баню, обмыть. Скоро принесут его, обмытого. Одеть, обуть его надо. Голова кружится. Ты, Матвей, – и просительно смотрит на него, с дрожащим подбородком, – ты, позвонил моим детям? Скоро ли они приедут?

Сколько сразу вопросов, а ведь надо отвечать. Она ждет. Позвонил ли он к ее детям? И это ей надо услышать, чтобы успокоить свое неспокойное сердце. Как она плохо сейчас выглядит. Трясется вся. Руки у нее ходуном ходят. У Матвея, даже сердце сжимается с болью, от жалости к ней. Но ведь кто он ей… Случайный человек всего, который вчера сжалился над этими пожилыми, подвез их до их дома. А так? Он же теперь, ей ничем не может помочь. Разве только, своим присутствием? Но, а что это ей даст? Веру? Что не одна она. Да, конечно. Он, и правда,это осознает. Он ей сейчас, как локомотив, видимо. Понятно, она и тянется к нему, как какое спасение.

Уважаемый, видно, был человек, Иван Александрович. Людей возле его дома стало больше. Тело его еще не принесли из бани, но мужики, во дворе, уже для него смастерили гроб, набили, откуда они взяли, его соломой, настелили белую простыню, и прикнопили еще с гвоздочками, кнопочками, ждут только, когда его из бани принесут. К тому же, и небо стал хмурится. Вроде и не было над деревней этих облаков, но откуда – то они все же приплыли? Будто, как ниоткуда. Да еще вдали в придачу, заискрило молнией, а затем как загрохочет. И это конец августа. Абсурд! Все вздрагивают от этого оглушительного грома, но дождя еще нет. Мужики, стоящие недалеко от крыльца, уже вовсе, перебивая друг – друга, комментируют этот случай с громом.

– Да – а! Это так всегда бывает, когда хороший человек представляется в иной мир.

Видимо, и правда. Матвей не даст себе соврать. И с ним такое в прошлом году произошло, когда он после долгого отсутствия, выбрал время, сходил на кладбище, к своим родителям. Тогда он помнит, сидел возле могилы своей матери, просил у нее прощения, что долго он не приходил к ней.

– Как мне, мама, узнать, что ты меня простила? – шептал он над ее могилой.

Потом он уехал домой, а к вечеру, когда он стоял у открытого окна балкона, курил, вдруг ни с того, ни с чего, загрохотало громом, а через секунду полило в землю дождем. Поверить такое было нельзя, но факт, куда от него денешься. Никто не ожидал, что грянет гром. Чистое было небо, а через некоторое время все почернело, так неожиданно, быстро, что никто не мог ожидать такого явления. Поверил тогда Матвей, мама его простила, потому известила ему этим громовым дождем.

Скажут, мистика. Может и так. Мы ведь только предполагаем, а бог, тот, который находится в душе у каждого, располагает, наводит нас до истины.

Наконец, из бани принесли обмытого Ивана Александровича. Женщины, из тех пожилых, быстро, проворно одели его, затем мужики занесли гроб готовый в переднюю комнату, положили туда одетого все новое покойника, тут и подоспел Матвей. Он, действительно, был за Ивана Александровича горд. Это было удивительно. Поверить этого было трудно, пока сам не увидишь это своими глазами, когда рядом с его гробом, на табуретке, на подушке, положили все его регалии, заработанные за годы его жизни. Орден красной звезды. Рядом еще, орден Отечественной войны. Это было круто. Да и медали заслуженные: за взятие Польши, Берлина, Праги. А отдельно еще, чуть в стороне, медаль, в честь столетнего рождения, Владимира Ильича Ленина, с его профилем. Это его выходит, наградили в семидесятом году, в прошлом веке, предположил Матвей. Он же, все же был с университетским образованием, не понаслышке знал историю страны. Даже мужики удивленно пора скрыли рты. А что было удивляться. Старик прожил большую жизнь, и прожил почти до переклонных лет. Досталось ему всякое лихолетье: войне участвовал, прошел всю Европу на танке, а теперь, если бы он не помер, задал бы: «Что вам еще не хватает, всякими санкциями угрожаете нас?» Русский человек он в карман за словами не лезет. Говорит, как думает. Сейчас бы он сказал: « Не благодарные вы. Мы вас от фашизма спасли. Историю забываете». От своего ума выводов, Матвею даже, как не по себе. Но ему надо думать и о себе. Что делать ему еще тут. В комнате остались только одни женщины, мужики вышли на улицу, и теперь обсуждая о смерти Ивана Александровича, сгрудились в кучу, курят, а некоторые, во дворе, еще занятые с крестом, обстругивают, чистят шкуркой. Скоро и они закончат. Некоторые отправятся до завтра домой, а ему, чем же занять себя. Уехать он, раз он вернулся, не известив об этом Валентине Ивановне, не может. А она, как положили в гроб Ивана Александровича, так и сидит у изголовья гроба. Как бы отрешенная. С горя она совсем будто забыла, видимо, о присутствии его. Поэтому ему, самое лучшее, запереться в машине, и поспать, пока кто – то не вспомнит о его существование. А тут, стоять, торчат, легче ведь от его мучения, Валентине Ивановне не станет. А поспать ему надо. Неизвестно еще, что завтра будет. Возможно и, ему придется несколько раз съездить до той станции, куда в первую очередь прилетят, или прибудут, дети Валентины Ивановны. Если они не глупые, телефона номер его у них остался в их телефонах. А от станции, он и сам убедился. Вчера, если бы какой – нибудь транспорт ходил сюда, те бы, пешедралом не шли от станции. « Удивительно, просто, – говорит себе Матвей, уже засыпая медленно в машине, – а если бы они меня не встретили в дороге? – Страшно даже подумать об этом ему. – Как бы тогда справилась бы Валентина Ивановна».

Проснулся он, где – то уже за полдень. Захотелось в туалет ему. А так, неизвестно, проснулся ли он сейчас. По времени он, все же, проспал шесть часов подряд. Стыдно, конечно, что он в такую минуту спит, ус не дует. Видимо, сказывалось усталость, да и эта, кото – Васи, с его бизнес домом, сколько он лет жизни отнял у него. Видимо, все это сказалась сейчас. Но надо привести и в порядок себе. Надо, вынужден, сходить и в туалет, а там он уж, по обстоятельству решит. Да и добежать бы ему еще до этого деревенского магазина. Черт с нею. Доберется он до своих родных. Сегодня только еще двадцать пятое число. Время у него еще есть. Не опоздает он до начало учебного года, и не подведет дочь. Но, а теперь ему, надо обязательно выпить, ну хоть полстопочки водки. Иначе, он сам себя не отвечает. Нервы расшатаны, мозг, как жернова в мельнице, дробят мысли, обрываются. Надо ему их остановит, забыться, хотя бы на время. А то, действительно, и правда, отправиться придется вследом за Иваном Александровичем. Сколько же времени надо было сдерживать себя, чтобы не сорваться. Не забыто еще, еще судят раны на сердце. Какого это известие ему было прочесть на гербовой бумаге, что с его бизнес дом, власти решили ликвидировать, так как эта его коробка у дороги, не соответствует с разработанными планами города. А тогда ведь, когда ему выделили это заболоченное место, соответствовало планам города. Да и все эти годы, выплачивал городу налог за землю. А они, видимо, ведь знали… знали, что он не высушит это топкое место, ни за какие ковришки денег, но выделили все же, как будто в насмешку. Выходит, эта была у них просто насмешка, чтобы он только отстал от них. А теперь, когда он уже поднял стены, вдруг планы города, интересно, в мгновенье изменились. Как такое можно выдержать? Но ведь он выдержал. Не сорвался. Не обматерил чиновников города. Угомонил себя не шуметь, хотя, это было сложно. И даже, заранее зная, с городом судиться не стал вторично, согласился на эту компенсацию. А вот за этой компенсацией ему, потом хорошо побегать придется. Что он этих чудиков не знает, нынешних: аморальных чиновников, распоряжающихся с чужими деньгами. Так, что, ему самое лучшее: чем он быстрее забудет свое горе, тем лучше будет. Да и придирок не будет. Но, всего же не предусмотришь в жизни. Он в обществе живет, а общество, не любит, и правда, у нас, индивидумов одиночек. И вот, на те, и результат. За годы строительства своего бизнес дома, собрал кучу завистников. Что уж там обижаться. Слава бога хоть целеньким оставили его. Бандиты как с другими, не закатали его в бетон. Семья, хотя и, на время переехала на Урал, цела, полной невредимости. Так что ему надо радоваться, петь аллилуйя, затем прийти в себя скорее, пока, Валентина Ивановна не спохватилась, добежать до деревенского магазина, и, наконец, купить там эту вожделенную водку. А закусить у него в багажнике найдется. И вода там, если водку запить ему придется. Подумать только. Шесть почти часов спал. И никто ведь его не разбудил. Многие, видимо, видели, когда шли мимо. Видно же, как он в кабине машины спит. Могли и сказать Валентине Ивановне о нем, или, все же нет? Ведь в такое горе: твое, или чужое, не важно. В таких случаях люди бывают заторможенными, по ходу своих шагов, становятся забывчивыми. Так и ими, наверное. Шли, увидели спящего в машине, шепчут про себя: надо сказать об этом Валентине Ивановне, а увидели ее: заплаканную, пришибленную от этого горя, вылетали из их головы это видение. Видимо, так. А так бы, если об этом знала Валентина Ивановна, что не беспокоилась бы за него? Конечно же, не сидела бы пришибленно от горя до сих пор, у изголовья своего умершего мужа. Так что он, спокойно может сходить в туалет, пока не вспомнили о нем, а затем добежать и до деревенского магазина. Тут, отсюда, он рядом. Вон, пруд, поверхность свинцово искрит глаза отсюда, уходящим днем, а впереди, в шагах сто, скроен из белого кирпича магазин. Перед домом Ивана Александровича, асфальтная дорога. Никакой грязи. Как в городе тут. Чисто. Сразу и голову не приходит, что эта обыкновенная деревня, каких в России тысячи. А может и больше. Но понимает Матвей, не у каждой деревни, такие дороги асфальтные. Да, они тут, богато живут. Нефть тут добывают. Но нефтяники, Матвей догадывается, не о деревенских жителях беспокоиться. У них другая функция, выкачать из этих разработок эту нефть, а чтобы выкачать, прежде, надо дороги асфальтировать, чтобы без помех добраться до этих мест. А вот, когда нефть отсюда выкачают, приехать бы сюда, лет через пять, посмотреть, что с дорогами стало. Только россияне знают, как российские благостные чиновники на самом деле, благостно заботятся о своих гражданах. Не забыл он еще. До сих пор услышанном, растерянно пребывает. Недавно еще. В этой весною, с другом он, как – то вновь встретился на улице, которого, потерял из вида в городе. Увиделись, обнялись, и как всегда в таких встречах, принято спрашивать, куда он исчез: не видно его в городе.

« Да, понимаешь, Матвей, боюсь даже говорить. Расскажу, не поверишь. Подумаешь еще, вру я, как из телевизора пропагандист. Живу я сейчас семьей, временно, в деревне своей. Ты знаешь, я университет закончил, но этот мой рассказ будет выглядеть неправдоподобным. Не как из телевизора, где сообщают нам радостно эти пропагандисты, что 82% граждане страны, живут сегодня стабильно. 82%, представляешь. Это в газете пишут. А мы, об этих процентах, и не знали. Я вот о себе. Я больше не хочу, понимаешь, ежедневно выживать. Откуда они эти проценты откопали? Интересно. С потолка что ли? Ты можешь мне ответить? Деревня наша большая. Девятьсот домов. Я тебе уже рассказывал». «Но, извини, Василий. Это же тогда не деревня будет, а село. Там, наверное, и церковь есть, школа, амбулатория». « Все там есть, Матвей, кроме разрушенной, когда – то советами церковь. К статьи. Недавно только там зерно хранили, когда еще там совхоз был. И Валентина, медсестра, работает пока фельдшером. И школа пока действует». « Но, а чем же они заняты? Как я понимаю, колхоза, или совхоза, там, видимо, уже нет, – все еще не понимает его, Матвей, почему друг его мрачен от своего рассказа. – А поля, кто же их теперь обрабатывает?» « Есть там, одна уважаемая татарская семья. Уговорил соседей, чтобы они ему на время, разрешили на их паи – поле, засеять семечки. Видимо, сегодня выгодно, засеять на эти поля семечками. И покупатели у него уже есть, те которые на рынке торгуют. Тоже татары. Учись. Вот так люди приспосабливаются, чтобы выжить сегодня. А они, вон, 82% выгребли откуда – то. Видимо, все же понимают, проценты 82% у них взяты с потолка пропагандиста». «А ты сам, конкретно, чем там занимаешься?» «Картошку мы сажаем, а затем по осени, продаем эту картошку. А болшьше там нечем заняться человеку».

Выходит, говорит в себе, Матвей, – также и с асфальтными дорогами в деревне». Выкачают нефть, и прощай эта деревня. Умрет она. Это же страшно, но, а пока, надо ему не рассуждать, а прямиком, пока еще никто на него не обратил, двинуться к направлению магазину. Купить там, наконец, эту вожделенную водку, выпить, выкинуть из головы пока все эти мысли, тревоги. А то, ведь, не дай бог, заболеет, как и друг его, Василий. Помощь тогда понадобиться и ему.

Слава бога, он, перед тем как сюда обратно приехать, окунался в озере. Дискомфорта в теле своем, уже не чувствует. Да и погода, хотя и конец августа, не так и жаркая стояла. Ну, чуть поддувал ветерок, с северной стороны, в рубашке ему даже это не ощутимо. А дома в деревне, с этой стороны, и правда, некоторые, неплохо выглядели. У многих домов, крыши крыты железными листами. И трава – мурава у дома, до самого асфальта. Конечно, многие в этой деревни, с этой стороны, в нефтегазовой отрасли трудятся. По сравнению с Василием деревня, эти Андреевские, гораздо богаче выглядят. Нефть под ногами, а там, как он рассказывал, только лес на полях бывшего колхоза прирастает.

В магазине он застал только продавщицу. Никого не было кроме нее. Скучала, видимо. Тень тоски заволокло ее. Мрачно выглядела, но как увидела Матвея, сразу преобразилась.

– Мне, – сказал он ей, Матвей, – пожалуйста, водку.

– И все? – Казалось, она огорчена таким запросом Матвея. – И сигарет не надо?

– Если есть, то тройку. Только мягкую.

Подавая Матвею, запрашиваемый товар, добавила еще. Любопытно же.

– Вы не родственник, Ивана Александровича будете? А дети у него уже знают, что он сегодня представился?

– Знают, – сказал он ей, и вышел на крыльцо.

Теперь Матвею хорошо надо подумать, прежде чем распечатать бутылку водки: выпить ему, или, чуть подождать. Судя по времени, если сын у Ивана Александровича вылетел из Москвы сюда, на похороны своего отца, он за это время должен уже быть здесь. Но его до сих пор нет. Прилетел бы, узнал сразу, да и в деревне, продавщица не стала бы его расспрашивать.Звонка на его телефоне, тоже нет. Где то он все же, застрял в просторах России? Ничего не ясно. Да и из Челябинска, за это время можно было долететь. А из Чукотки, да, конечно, там надо прежде, выгадать погоду. Если она, действительно, из Провидения, то он должен ее знать. До десятилетки он жил, в том тоже поселке. Людей там не так и много было. Все друг друга знали в лицо. Узнать бы ему еще фамилию Ивана Александровича? До сих пор он не знал фамилию покойника. А на крест глянуть, с датами рождения и смерти, когда его стругали во дворе, у него не было возможности, да и как спросишь, как фамилия у покойного? Что подумают тогда о нем люди? Да, вот и с Червоноградом? Тоже много не понятно. Украина после переворота, воюет со своими областями: бомбит города, убивает мирных людей. Поэтому, как она вырвется сейчас в Россию? Каким путем? «Москалей», как они говорят теперь: ватников, они сейчас дюже не любят. Не нарвется ли на этих отморозков? « Бандеровцев». Страшно даже, что будет с нею, если её задержат на границе. Вон, как в Одесе, в профсоюзном доме, эти отморозки сожгли живьем людей.

У дома Ивана Александровича, какое – то скопление людей. Когда он уходил в магазин, вроде, у дома, никого он не заприметил. «Значит, кто – то из детей Ивана Александровича доехал», – подумал Матвей и ускорил шаг, по направлению к своей машине. Не хотел он, чтобы кто – то увидел в его руке этой водки, которую он купил сейчас в магазине. Пристроил ее сзади себя, за спиною рукою, спустился с асфальта на траву – мураву, и сразу же припрятал ее в багашнике, до сего времени, пока не выяснится, приехал ли кто из детей Ивана Александровича. Но в дом зайти ему не хочется, а как узнать, кто же из детей Ивана Александровича приехал, как – то ему неловко, или, как проще сказать, неудобно. Собственно, ну, кто он Ивану Александровичу? Просто случайный человек, который сжалился над пожилой парой, довез их до собственного дома. А так он им никто. Ровным счетом никто, посторонний человек, который не по своей инициативе, конечно же, по просьбе самой Валентины Ивановны, обзвонил до ее детей, известил им, что сегодня умер их папа. Да, конечно, не без этого, скажут ему, конечно: »спасибо», но, а дальше? Да ведь он, любопытством никогда не страдал. Зависти к другим, никогда не испытывал. Неужели же приклеилась к нему, это предложенное как бы в шутку ему, на бирже труда, курьерская должность – курьер. Фактически, получается так. Он ведь, по просьбе самой Валентины Ивановны, согласился быть, и правда, курьером. Обзвонил ее детей, озвучил ее просьбу, что папа у них сегодня умер. Теперь, что же он сомневается? Ах, этот русский авось! Ненужный он вообще русскому человеку. Всегда мучает в сомнениях он, русского человека: правильно поступил, или, не правильно, что остался тут, а не поехал дальше. Да, поистине человек, видимо, не предсказуемое существо. Да и русский человек, в первую очередь. Непредсказуемый он, и правда. Что уж поделаешь. Что этого скрывать от других народов? Русский он, всегда по жизни, сомневающийся личность, мучает себя головоломками, натыкаясь всегда, на неизведанное препятствие. Казалось бы, надо быть, проще. Нет, продолжает, мучает себя понапрасну, ожидая, когда кто – то сжалится над ним, придет к нему на помощь. Неожиданно выбежал на крыльцо, из веранды, тот приезжий, Валентины Ивановны. Сомневаться не приходилось, что это он, сын ее из Москвы. Одет он был с шиком: дорогой костюм, довольно плотный человек, полные щеки, пламенем пылают. Видимо с волнения, да и дорога наложила на этот штрих свои коррективы. Все возможно. Небольшого роста. Ну, чуть в прикидку, ниже даже чуть его. Матвей он, в росте, под метр семьдесят пять. У него широкие плечи, но печать озабоченности на его лице, разительно чуть старит с его годами. А этот, который выбежал на крыльцо, наконец, высмотрел Матвея, сразу двинулся к нему, широко раскрытыми руками.

– Дай тебя, дай тебя, мил человек, обниму. Спасибо. Мама мне рассказала, что вы для нас сделали. – И сразу уткнулся в плечо Матвея, в голос разрыдался.

Страшно глядеть на взрослых мужчин, когда они слезами обливаются. Тогда тоже у очевидца этой невольной сцены, начинают неметь руки, идет дрожь в теле. Также и с Матвеем это произошло.Еле разгладил он немеющие губы, выдавил слова сквозь дрожь.

– Прости, Сергей Иванович. Идем к моей машине. Помянем твоего отца.

Матвей, все еще с дрожью в руке, открыл багажник своей машины, указал рукою на бумажный ящик, где у него было съестного: яблоки, лимоны, апельсины. Водку, которую он купил в магазине, распечатал сам, налил ему и себе в стаканы из пластмасс.

– Помянем, Сергей Иванович? Давай.

Молча выпили. Затем Матвей поспешно полез в карман за сигаретами, а Сергей Иванович, специально, что ли не курит, отказался от сигареты.

Собственно, о чем в такие минуты говорить можно человеку? Тут без слов было понятно: горе. Слов никаких тут и не надо. Поэтому Матвей, молча курил, а Сергей Иванович, он человек московский. Судя по скупым рассказом Валентины Ивановны, он еще человек высокого ранга, на высоких должностях крутится. А там, на пустое слово, не принято, видимо, тратить время. Поэтому, он больше молчал, рассматривал молча его, а потом вдруг, махнул рукою, предложил.

– А давай, еще по маленьку. Матвей, как там тебя по батюшке? Ты маме моей представился только по имени. Да и когда мы с тобою разговаривали по телефону, не было времени уточнять у тебя…

– Михайлович я. Но лучше меня по имени.

– Ну что ж. Как скажешь, Михайлович. Давай по имени. Меня Сергеем можешь звать. Мы же не на службе. Дома. Спасибо тебе, Матвей. Теперь я осмыслил, сказанный мне, моей мамой. Если бы ты тогда не остановился, мама бы не довезла моего отца живьем. Спасибо. Век буду помнить. Не оскудела добрыми людьми российская земля. Извини, пафосно, но это, как есть. И давай, еще по малому и пойдем к моей маме. Она беспокоится, что ты, Матвей, голодный. Да еще, сестра из Челябинска звонила мне. Сказала, они с сестрою вылетят после обеда. Видимо, скоро и они тут будут. А из Чукотки, сам должен понимать, она только завтрашнему дню только может прилететь. На краю земли она…

– Знаю, Сергей. Я жил там. В том самом поселке Провидения. После средней школы, мы с родителями вернулись на материк, а тут я продолжил свою учебу в университете. Меня сейчас волнует, Сергей, как долетит до России ваша другая сестра из Украины? Там, после переворота, гражданская война, убивают людей, бомбят города Донецка, Луганска. – Услышав из уст Матвея эти города, Сергей Иванович, неожиданно с хрустом, сжимает свои кулаки. Еще не знает Матвей, что его растревожил, из перечисленных городов из уст Матвея: то ли тут политика, играла в какую – то роль, в чем он, как позже выяснилось, косвенно причастен.

– Я, Матвей, работаю в правительственной структуре. То, что с Украиной сейчас происходит, в частности, и мы несем определенную ответственность. Русский авось, это всегда русский авось. Никуда нам от него не дется. Нас всегда подводил в решениях. Тем более и теперь. На этот раз он нас сильно подвел. Надо было решительно действовать, рычаги на это у нас были, опередить этот хаос, но, а мы, как Черномырдин у нас говорил: « Хотели лучше, а получилось, как всегда…» Наблюдали только со стороны. Замешкались. Заигрались в демократы, поверив этих…западников на словах, не подкрепив соответственной бумагой – договорами. Да и эта Олимпиада в Сочи, нас чуть не подкачала. Опередили они нас. 2008 году также было. Что ж утаивать. С грузинами тогда мы… вовремя остановили эту войну. Одним словом. И тогда мы, прислушавшись к Западу к его твердым, казалось, словам. Ну, словом, обещаниями… прости. Нелицеприятно обмолвлюсь. Просрали тогда мы свою большую страну, да и, уши развесили. Запад нас опочивать начал, усыпил нашу бдительность. Пройдет, пройдет этот хаос. Украина вылечится, опомнится. Найдутся новые Богданы Хмельницкие. А сестрою, я верю, Матвей, ничего не случится. Подождем. Она мне обещала известить, как она только доберется до этих из перечисленных тобою, Матвей городов. Или она из Луганского направления перейдет границу России, или если маршрут изменился, перейдет – из Донецка. Доедет. Хотя сейчас разъезжаться по Украине, скажу тебе, смертельно опасно. Идем, Матвей. Покажешься маме. Беспокоится она за тебя. Да и для успокоения ее совести, при ней скушаешь. Успокоится она. Дашь шанс ей немного спокойствия.

Что поделаешь. В комнате, в передней, где стоял гроб посреди комнаты на столе, людей было много. В основном женщины. Туда даже не стали заходить, так как Сергея Ивановича мама, когда они вошли в дом, находилась в этой задней комнате, где у нее большая русская печь. Там они ее и застали. В чем она занята была, не разобрать вначале было. Суетилась она там, полусогнувшись от тяжести горя: хватала, то ухват, то кочергу. А когда заглянул туда ее сын, она обрадованно пригласила его, чтобы он, как сильный, ухватом вытащил из печи чугун.

– Там у меня в чугунке, сына, картошка с мясом. Покушайте с Матвеем. Голодные же. – Когда она успела?

Чтобы не огорчать её, пришлось им присесть за стол. Тут и подоспела вчерашняя Матвея водка. Вчера он не стал ее распивать, так как, утром он отправлялся в путь, а теперь, ничего не поделаешь, так принято у русских людей: живым жить, а мертвым, лежать в земле. Такая уж в жизни логика. Одним, подоспела время умирать, а другим, еще жить. Так, что, хочешь, не хочешь, надо помянуть Ивана Александровича. Этого хочет и старая женщина, мать Сергея Ивановича. Стоя, молча выпили, и для блезира, чуть попробовав эту комбинированную пищу: мясо с картошкой, вышли из стола, так как в это время к дому, передали им как по цепочке, женщины, подъехала машина, а из нее вышли сестры Сергея Ивановича.

Выходит, и из Челябинска тоже долетели.

Первым из крыльца проворно спешно сошел Сергей Иванович, радостно кинулся обнимать своих сестричек. Те, как увидели его: живого, здорового,а ведь они редко теперь виделись. Они, там, в своем Челябинске, а он, ясно, в Москве. Большой человек он у них, брат. Но, как бы он, там, не представлялся сейчас, он для них, всегда остается братом. Но бабы, они и в Африке – бабы. Не потому, что они любят пореветь на виду у всех, такая уж у них, видимо, планида: быть слабым в глазах других, но сильным духом. Не было бы у них этого духа, смогли бы они долететь сегодня до родительского дома? Бесспорно, нет. Сегодня ведь страна у нас непредсказуемая. Всякое бывает. Самолет был на Казань, но не было на Самару из Челябинского аэропорта. А они что учудили. Сначала улетели в Москву, а оттуда в Самару. Это, как целый круг они проделали, чтобы только не торчать в своем аэропорту. Но, а из Самары, двести километров преодолели еще на такси. Это сколько они денег лишних переплатили, лишь бы успеть на похороны отца? Кого винить тут? За это? Страну? Или на нашу российскую безалаберность. Да, да. Верно. Безалаберность. Либеральные чиновники, и правда, заинтересованы были ( да ни причем тут гарант), после этой реставрации советов, чтобы эти, как Василий рассказывал недавно ему,» макарошки» поменьше общались между собою. Это, чтобы, меньше им было сравнивать, как в других регионах живет этот «осчастливенный им демократией» электорат. Хотя, недоступность информации, чиновники должны были знать, порождает обратного только действия. Видимо, по тем царским временам они воплощают эту сегодняшнюю жизнь. Тогда тоже, помещики и царские опричники, историю надо помнить, знать, всячески препятствовали, чтобы проживающие в этой территории народы, реже общались друг другом. Это даже в школьной книге описано. На советской. Теперь, кто тогда мог предположить, чтобы долететь из Чукотки до Москвы, надо человеку выложить из кармана шестьдесят тысяч рублей. Чартерным полётом, говорят теперь, в этих чиновничьих кабинетах, которые не подочетны своему народу. Ну, такого закона нет, чтобы они подочетны были народу страны. Плэтому, народ, он это нерусское слово плохо понимает. Тогда, эта дорога стоила, на таких же типах самолетов, при советах, сто восемьдесят рублей, из Магадана, а из Провидения до Магадана, семьдесят два рубля, на ЯК -40. Ну, для чего это сделано было? Топливо дороже стал, или запросы стали другие у этих младореформаторов? Честное слово. Эти Гайдары и Чубайсы, со своим непонятным народу кулацким сыном – Ельциным, больше погубили народа, когда развалили советский союз, чем в репрессиях тридцать восьмого года. Правда, поэтому трезвой головой не поймешь страну – это точно. Надо обязательно выпить. Матвей, так и поступил. Как только он выслушал одиссеи мытарства сестер, Сергея Ивановича, отлучился от сестёр, так как им поговорить по душам надо, открыл багажник своей машины, налил в пластмассовый стакан водки, залпом выпил, а на закуску, закурил сигарету. И похвалил за одной и себя, что он сейчас с машиной, не зависим ни от кого. Хоть даже черта лысого! А погода, к вечеру установилась, как на заказ. Перестал даже гнуть ветром деревьев, который, тут из северной стороны, за оврагом, как из трубы временами дул, с той стороны деревни. Та сторона с пригорком. Видимо, только, из – за этого, оттуда всегда дул ветер. Во всяком случае, так подумал Матвей, удивленный переменой погодой. Было тепло и тихо вокруг. Даже в саду Ивана Александровича, где березы обычно всегда шумно оглашали улицу, замерли, как те караульные, у мавзолея В.И. Ленина. Да и сама деревня, как бы на миг замерла: ни одного стука, крика, стона, лая. Редко бывает, наверное, такое благостное состояние. Сочетается оно лишь только всеобщей гармонией. Видимо, эта черта, как раз и настала в эту минуту. Самое страшное для него, это сейчас уйти снова в себя. Тоска и одиночество ведь, никуда от него не делся. Поэтому он, как бы специально отвлекал себя, вертел головой туда – сюда. Новые впечатления, увиденной вокруг себя, его как бы, и правда, оживит, уведет от тех дум, которые, как бы в разведке они, ждут только своего часа наступления. Как он до сих пор не обратил? Отсюда, где его машина, хорошо просматривался этот пруд. Вот бы дойти ему снова до этих скамеек, посидеть там. Только он немного сомневается, допустимо ли ему это делать? Он же вернулся с пути назад, не для любования этого пруда? Да и не стоит, видимо, кого – то раздражать своей сейчас прогулкой у этого пруда, когда в гробу лежал в доме – Иван Александрович. А Сергей Иванович сейчас, полностью во власти своих сестер, выходит. Редко видятся, теперь хочется им наверстать расспросами, разговорами. Так, что там он, и правда, пока, видимо, лишний. А где он в данную минуту не лишний? Только там, у пруда, на скамейке. Да еще. Не лучше ли ему взять собою немного закуски, ну, к примеру, апельсин, и пол плитки шоколада? Ну, и эту еще, недопитую водку со стаканом пластмассовым. Сядет он там, под ивы, с косами ее вётел, на скамейку, и будет помаленьку оживлять себя этим градусом. Главное, там, не позволить шалить своему мозгу. А то заведет его, черт те знает куда. Но авантюра его, все же, опасная. В такой деревне, да еще нефтяной, обязательно должен быть участковый. Это раз. Во вторых, не хочется, а надо сказать – этот нелепый табачный закон. Снова мы на старые грабли наступили. Прошлая жизнь нас никак не научила. Выкорчевали же тогда весь виноградник в стране, чтобы не пил народ. А сами… водками теперь зарплату выдают. Где же тут логика? Все как – то однобоко у нас всегда. А и правда. »Умников», в кавычках, видимо, расплодилось в умах, в нашем Думе? Делать нечего им больше. Слуги называются. В народе их уже давно окрестили: « Скоро дышать воздухом запретят. Налог на него сделают, прикрывая свою никчемность». Или, слышно еще похлеще: « Власть сегодня не подотчётна обществу. Система образования консервативна. Суды работают на защиту только интересов власти». Но это же не выдумка больного человека. Даже коммунисты такого новейшства, вроде, не додумались. Но, азарт сейчас у него. « Почему бы, – бормочет он, – не посидеть? Кого мне бояться? Участкового, что ли? С чего бы это? Он, что, того что ли? Совсем? С ума вышел? Делать ему нечего?» Там, он и, правда, отвлечется от бездумных шагов своего мозга. Посидит. Желание будет, выпит. В карман положит он эту водочную бутылку. Хотя, день уже и к вечеру, но светло еще. Часок посидит, если никто его там не помещает. Затем вернется назад.

Хотя, осуществить ему, эту теперь уже запланированную прогулку у пруда, придется ему пройти сквозь око глаз деревенских, которые по дороге сейчас к дому Ивану Александровичу спешат, которые, уже тут стоят: кто возле его дома, а кто, внутри. Прямо, сразу пойти туда, к пруду, это как он бросает вызов деревню. Этого делать ему категорически, видимо, нельзя. Понимает: он тут чужой. Надо чуть сделать выпад, как бы сказать, сделать крюк небольшой, а затем, как бы, случайно он забрел туда, к пруду. И ни какого подозрения со стороны деревни, и ни какого вызова, что он тут хочет установить свои законы. Поэтому он, когда тронулся от своей машины, одной женщине, проходя мимо нее, вслух высказался: «Пройдусь чуток. Может и, подойду к пруду».

И уверенно зашагал, сначала прямо, по травянистой почве, рядом с асфальтной дорогой, затем перешел эту дорогу, пошел к направлению деревенскому клубу; он тут выше всех возвышался, чтобы оттуда незаметно подойти к одной скамейке у пруда. Но как же осуществить ему это? В дороге, да, он почти никого не встретил. И даже этих любопытных воробышек. Будто, они уже ушли к сну, или же, повымерли от бескормицы. Колхоза нет, поля побегами заросли, где же им питаться? Клуб, еще был закрыт, а мэрия, так называемый, сельсовет, по времени, давно, видимо, ушли домой. По часам его, без пяти уже девять, то есть, без пяти, двадцать один. Но светло еще. Ближе к пруду, там трава – мурава чуть рослая, свиньи эту траву любят. Да, он воплотил свое желание. Сейчас он присядет на скамейку под иву, косы, которые прикроют его со стороны спины, и будет сидеть и покуривать. Небо еще исинное, бледно – голубое. Высоко, сферой висит. Красиво как. Не знал он, что еще любоваться может, что вокруг него. А то, все эти годы, он только и делал: просыпался, сонно шел к стоянке, к своей машине, а после, спешил к своему бизнес дому. Неужели же, в какой – то ему незнакомой деревне, придется заново учиться, как все же красива его родная сторона. Хотя эти поля, что за деревней, и заросли побегами, а в некоторых местах превратился лес, как бы там не было, красиво же все вокруг. Не об этом ли мечтал он, когда говорил с восторгом жене, Ольге: «Вот завершу с бизнес домом, Ольга! Махнем,ох тогда, на целый месяц на природу! Ты представляешь! Как же красива наша родина. Леса, озера, моря, все это надо увидеть, пока мы молоды». И вот он, наконец, казалось бы забрел до этой красоты, в этой ему незнакомой деревне. И как же тут ему хорошо. За спиною его убаюкивает ива, со своими длинными косами, впереди, перед его ногами, шлепками бьется вода, о берег пруда. Переглянулся. Нет, никого поблизости. Надо ему поэтому, душу напоить горьким. Главное после, не дать своему мозгу воли. Заведет его тогда на край света, а оттуда ему трудно будет возвращаться сюда. Закусив апельсином водку, он удовлетворенно откидывается на спинку кресла, при этом раскидав руки, как крылья птицы, по сторонам. Ну, точь – точь, как он любил сидеть у себя, у своего подъезда, на скамейке, после своего бизнес дома. Там он всегда придушенно, с нескончаемыми мыслями в голове сидел, а тут, если хоть чуть забыться, зачем он тут, радовался этой жизнью, наслаждался окружающей его природой.

– Вот ты где? – услышал он вдруг за спиной ивы, голос Сергея Ивановича. – Ты что же оставил нас одних? Глянули, тебя уже нет с нами рядом. Хорошо еще, женщина из деревни, подсказала, где найти тебя. Ты, вроде, проходя мимо нее, оборонил, что ты хочешь посидеть у пруда нашего. Ладно, чуток тоже посижу с тобою, Матвей. Прости ты уж нас. С этой смертью прервали мы твою дорогу. Успеешь доехать?

– Доеду, Сергей. Не беспокойся ты за меня. Несчастье со всеми может быть сегодня. Согласись. Живем – то не спокойное время. Да и, мы же люди. Помогать друг другу, это не стыдно. Не беспокойся за меня, Сергей. Прости. Выпи со мною. Я прихватил сюда собою и эту водку. Помянул твоего отца. Простит он, видимо, за это меня. Не опьянеем.

– Тогда, наливай и мне, – вздыхает он. – Хорошее место ты выбрал. Красиво тут. В детстве, я помню, мы с ребятами всегда проводили здесь. Пруд, конечно, чуть измельчал, а тогда, в моем детстве, было тут глубоко. И лошадей даже купали. И ив этих тогда не было. Недавно, видимо, посадили. Не поверишь, я всегда скучал по этим родным мне местам, Матвей. В Москве, сам догадываешься, наверное, некогда. Служба. Скоро пятьдесят мне. За этой суетой впервые вырвался в свою деревню. Десять лет прошло. Папа, возможно, говорил тебе, что мы дети у него, как птицы. Вылупились из гнезда и разлетелись кто – куда, забыли их.

– Было, Сергей. Когда я вес их сюда, с горечью он мне высказался, точно, так же, как ты, Сергей, говоришь. Он мне это говорил. Это, правда. Мне, вот, Сергей. Удобно ли это спрашивать. Извини, если что. Я ведь до сих пор не знаю фамилию твоего отца, Ивана Александровича. Что я хотел – то этим. Из Провидения вылетела, или еще нет, ваша, Сергей, сестра? А мы ведь должны знать. Поселок там небольшой. Все друг друга знали. Хотя и, прошло почти уже много лет, как я перебрался на материк. Если она долго жила там, то я должен ее знать.

– Она у нас там, в школе, до сих пор преподает. Огнёва Мария Ивановна.

– Огнёва? – вспыхнул тот час Матвей. – Это, правда? Глупо. Что я болтаю, – смущенно трет щеку Матвей. – Мария Ивановна, так ведь, она моя классная была. В девятых, десятых классах. Такое совпадение, странное. Поверить этого нельзя.

Сергей от его сообщения, как – то умиленно смотрит на него. Действительно. Поверить этого было трудно. Но, а что не верить? Совпадение такое редко бывает. Раз так говорит он, все верно получается.

– Что ж, Матвей. За такое совпадение, не грех, как говорят, выпить. – И кладет руку на колени Матвея, чтобы тот не волновался так сильно.

– Огнёва, – произносит снова фамилию классную, Матвей. А сам от этого совпадения, тихо, так ласково улыбается. Как вдохновение у него сейчас на душе. – Мы, знаешь, Сергей. Стыдно мне рассказывать сейчас. Мы ее окно однажды… Сидела она под вечер у своего окна, проверяла наши тетради, по русскому. Она же жила на первом этаже, шестьдесят первом доме, по Дежнева. А у подошвы сопки, наискосок этого дома, стояла наша школа. Зачем мы это с ребятами делали? До сих пор не понимаю. В ее окно запустили кирпичом, за то, что она к нам строго относилась.

– И это, правда? – тихо, радостно смеется Сергей. – Вот, мальчишки, озорники. Спрошу, спрошу, посмеемся, когда долетит она у нас. Ну, идем, Матвей. Темнеет уже. Вон и звезды некоторые проклюнулись, перемигиваются. А тут, и правда, хорошо. Красиво.

Да, тихо бредут по дороге сейчас два здоровых мужика. Один, озабочен весь работой своей. Вырвался он сюда, только по смерти своего отца. Человек он, государственный. Как теперь говорят: из свиты, или, проще сказать, из обоймы сменяемого гаранта, а другой, своей добротой застрял тут, и боится он сейчас только одного, не дать воли своему мозгу. Страшно ему будет тогда, если раскрутится его мозг, с проблемными мыслями. А проблем у него сейчас выше крыши. Что будет с его семьей, получит ли вовремя компенсацию, успеет ли доехать до своей семьи, до начала учебного года, да и не маловажно, и это, наверное, самое главное, где он будет вскоре работать? Семью – то надо кормить. Главный нынешний страх его – потери работы, статуса и куска хлеба. Вот кончатся накопленные деньги, где он их заработает? А работы пока нет. Сунуться с остатками денег обратно на этот рынок, по запчастям машин, осилит ли теперь он на этот магазин? А ведь уникальный у него случай, казалось, рядом человек из правительства. Задать бы ему несколько проблемных вопросов, но, как?! Удобно ли это? Как он может сейчас загрузить его своими проблемами, когда у того, настоящее горе. Это, просто, неуважение будет с его стороны. Лучше уж ему смолчать, не дать воли своему мозгу. Конечно, справится он. Обязательно справится. Как, вот, тут, разрешится, доедет он до своей семьи. А там уж, вернувшись назад: один, или, всей семьей, разрулит он тогда все свои проблемы. Не может быть, чтобы он не справился. В годах он еще не старый. Ну, что это там тридцать пять. Многие еще в его годы, только начинают жить. А у него уже семья, дочь. Во второй класс пойдет. Большая уже. Вот, как только похоронят Ивана Александровича, он тут же отправится в путь. А теперь, они уже подходили к дому. Напротив дома, у крыльца, стоят у Сергея две сестры. Такие же дородные, как и брат их, Сергей Иванович. Тоже ведь случай. Они из Челябинска, куда он направится после, как похоронят своего отца, Ивана Александровича. Да. Могут и они потом, с ними поехать. Да и ему будет хорошо. Не скучно будет в дороге. Но, об этом он еще успеет с ними поговорить. Главное, сейчас узнать, зачем они вышли на улицу, и что их сейчас забеспокоило? На лицах у них какая тень озабоченности. Как только они к ним подошли, кинулись они к брату, с какими – то срочными сообщениями.

– Ждем, ждем, – говорит одна. Видимо, старшая – Валентина. – Сергей. Сестра из Украины звонила. Она застряла в Донецке, самопровозглашенной республике. Война там. Плачет. Что делать, Сергей?!

– Успокойся, Валентина. Ясно, ясно. Позвоню. Только без паники. Вывезут ее из Донецка в Россию. Я сам до нее сейчас дозвонюсь. Узнаю, где она в данную минуту, а потом дозвонюсь и до народного губернатора Донецка. Поможет. Вывезут ее в Россию. Вот, пока, познакомьтесь, так называемым курьером. Это он нас о смерти известил, о нашем отце, по просьбе нашей мамы. Ладно. Стойте пока. Пока я отойду. Дозвонюсь до Москвы.

Вскоре, он скрывается на веранде, а сестры, оставшись возле крыльца дома, окружили Матвея. Как в таких случаях повести себя, Матвей не знал, потому был растерян. И вид у него был растерянный. С позволения сестер Сергея Ивановича, он закурил. Иначе, он не знал, чем руки свои занять. Заговорить с ними, да о чем? О чем сейчас можно говорить? Не о покойнике же? Да и повода такого нет, чтобы заговорить напрямую о Челябинске, откуда они сейчас прилетели с таким, казалось, трудом. Почти круг проделали, чтобы только долететь досюда? »Удивительное время живем, – удивлен своим открытием Матвей. – Выходит, правда. Социологи часто преувеличивают, влияние государства на жизнь людей. При советах такого, как бы не сказать покрепче, не позволил никто. А сегодня, то ли в коммерциях обросли эти наши слуги народа, пуфик стало собственное население? Пока там вверхах не разбериха. Не понятные они сегодня», – говорит в себе, Матвей, собираясь все же, поближе познакомится сестрами Сергея Ивановича.

– Давайте тогда познакомимся поближе. – Зовут меня, Матвеем.

– А я, Валентина, а она, – указывает она рукою на сестру, – Евгения. Я – врач терапевт, а Евгения, она у нас, преподает в Уральском университете. А вы, кто по профессии, Матвей?

– Я, вроде, инженером был когда – то. А в данное время, я безработный. Еду за семьей в Челябинск.

– В Челябинск? – вспыхивает от услышанного, Валентина. – Какое совпадение. Мама мне рассказала, что вы их довезли на машине до дома. Спасибо. А дайте, что тут стеснительного. Поцелую вас, Матвей. Спасибо. Вот, Женя, – обращается она к сестре. – Зря ты говоришь, что в стране не осталось нормальных людей. Вот, к примеру. Вы, Матвей.

Та, видимо, обиделась, что сестра ее при чужом человеке, о ней плохо отзывается, дергается.

– Да, ладно, Валь. Это я была в плохом настроении, когда сюда летели. Так не должно быть, чтобы только долететь, такой круг делать. Издевается страна над своим населением.

– Вот и случай, Женя. Брат тут. Он в правительстве работает. Задай ему прямо: почему так все устроено плохо в стране?

Чтобы замять этот глупый спор, Матвей неожиданно им предложил, выпить за их отца.

– А что? Ничего плохого я не сказал. Сейчас подойдем к моей машине, открою багажник, а там у меня все: закуска, водка. Выпьем, помянем вашего отца. В доме, сами видите, там неудобно. Люди. А вам, как раз, с дороги, не помещает …

– А, что, – говорит, обращаясь к своей сестре, Валентина, округляя еще свои глаза. – Вы, Матвей, умно рассуждаете. Женя, пошли к его машине. Ничего зазорного, правда? Помянем отца, ну и чуть подкрепимся. Мы, Матвей, как вылетели из Челябинска, так, до сих пор ни капельки в рот не брали. Что у вас, интересного, в багажнике?

– Все, Валентина. Колбаса, апельсины, яблоки, а вот, хлеб, наверное, уже черствый? Не обессудьте? Да, еще. У меня и вода есть. Запьете водку с водою, кому если надо.

После того, как выпили, закусили, Матвей снова закурил. Потянулась к сигарете и Евгения. Знаете. Она была, правда, как сегодняшная… в телевизоре показывают сегодня. Ну, кого, для сравнению взять? Филиппа, что ли? Киркорова. Фильм помните? Из брата. Там брат, Богрова, говорит: « Слащавый, он уж очень. Румын. А ему, подправляют: болгарин он, болгарин». Вот и Евгения похожа была на него, характером. Валентина потому, недовольно сморщилась, но тактично промолчала, что сестра ее курит. Затем подошел и Сергей Иванович. Хмур, но держался он молодцом. Попросил Матвею и ему налить в стакан пластмассовый, водку.

– Дозвонился я до ребят, Москву, – сообщил он, больше обращаясь к своим сестрам. – Обещали вызволить нашу сестру из Донецка. Дай бог, чтобы она не попала под бомбежку этих… – Замолчал, потряс головой. Видимо хотел закончить свою речь этим словом: зверей. Тактично промолчал. Еще добавил, что мама их в доме, в задней комнате, ждет. Хочет она нас покормить. Ну, что, идем?

***

Утром. Рано еще было. Петухи даже еще не успели закукарекать. Матвей открыл глаза. Он спал в машине. Улица в это время, окутана была серым, стелющим по траве – мураве, по асфальту, густым серым туманом. Где – то там, впереди, слышался далекий лай, пуганой собаки. Позевывая, Матвей, поелозив глаза, глянул на часы, который лежал у него на панели, перед лобовым стеклом. Да, по времени еще было рано. Пяти еще не было, по стрелкам его часам. Да и наступающий день, все еще был серый. Раз уж он открыл глаза, надо, видимо ему вставать, привести в себе порядок, но, как ему это воплотить в реальности? Ванны же тут для него нет. Туалет? Это ему надо выйти к задам дома, выходит. А до него еще, блуждая, отыскать еще надо, выход туда. А дверь сейчас, в этой тумане, как отыскать? Да и в тот раз, когда он справлялся со своей нуждой, не запомнил, как он открывал, этот к задам дверь. Не до спеху было, разглядывать по сторонам. Слава бога, он еще тогда, во время добежал, до этого исторически сколоченного досками сооружения, под названием – уборная. А теперь? Не лучше ли ему будет отъехать, и доехать до того вчерашнего озера, и там, без суеты и маеты, как говорится, привести себя порядок. Да, конечно, ему, прежде тем, как отъехать, кому – то надо сказать, что он на время только отъезжает. Чтобы не подумали, что он сбежал. Но кого в эту рань, он может найти бодрствующего? В этом доме? Сергей Иванович? Он сейчас должен быть, в пристройке, на кровати спать. Неудобно будить. Сестры его, согласились лечь, как он помнит, в этой задней комнате. А сама, Валентина Ивановна, неизвестно: спит она, или, бодрствует еще, рядом со своим покойным мужем. «Там еще должна быть, – вспомнил Матвей, – и женщина, которая читала библию».

Неудобно, но пришлось ему подняться. И, действительно, застал недалеко от гроба, вчерашнюю женщину, которую пригласила Валентина Ивановна читать ей библию, у гроба покойного.

– Простите, – это я, сказал ей Матвей. – Я не надолго отъеду. Передайте это потом, Сергею Ивановичу, когда он проснется.– И не дожидаясь от нее ответа, и даже кивания головы, Матвей вышел. Был густой туман, ничего не разглядеть было. Дома, окутанные туманом, выглядели, как бы призраками. Да и опасно было ехать по такому туману. Но, Матвей понадеялся, за околицей этой деревни, туман рассосется. Но туман сопроводил его и за околицей. Но тут он уже был, не такой густой, и дорога была пуста. Ни с этой, ни с другой стороны, машин, или, фур, он так и не увидел до самого этого озера. А озеро, как и в деревне, была окутана туманом. Интересно, все же. Поля вокруг озера, и там еще, куда уходила конец этого озера, ее отсюда Матвею не видно, а, вот, само озеро, будто, как на сковороде, дымилась. И небо над ним висела молочного цвета.

Теперь, Матвею в первую очередь, надо облегчить себя, затем побреется он в кабине, электрической бритвой.

Он даже был удивлен. Вода в озере, не смотря на конец августа, была такая, как молоко теплая. Конечно, поплавал немного. Но далеко отплыть, побоялся, потерять берег. Затем он, вытащил и свой миниатюрный керогаз, из багажника. Решился, на полном серьезе, попить кофе, то есть, подогреть себе кофе. А из продуктов у него было, как бы все: колбаса, сыр, хлеб. Но он был уже не свежий. А хорошо ему все же тут. Рядом с ним, от обильного тумана, плакала ива. Ну, как не сказка, и как не сказать: слезы ивы, наполнили этот водоем.

Позавтракав, попив кофе, Матвей, с неохотой выворачивая руль, разворачивается, направляет свою машину на трассу. Время на его часах показывает полседьмого. Но, это уже не четыре тридцать пять, как он проснулся. Разница, существенно, большая. Так что ему, там, в деревне, не придется оправдываться, что он так рано проснулся. И пить ему больше нельзя. Как только захоронят Ивана Александровича на кладбище, он, больше тут не обязан задерживаться, тут же отправиться, прерванный свой путь. Время еще есть у него, доехать до своих родных. Так, что, он не должен понапрасну беспокоится, что опоздает. А день этот все же хорош. Несмотря на этот туман, хотя, воздух и влажный, но небо к переменам ничего не говорило. Выстроенные рядно по своду белесые облака, сопровождали его только машину. Да, еще шины колес, вдогонку, к этим облакам, пели убаюкивающей мелодией. При въезде деревню, он включил противотуманные фары, так как, туман еще не совсем рассеялся. А к дому Ивана Александровича он подъехал ровно полвосьмого. Озеро, от деревни, выходило, находился, ровно, двадцати минутной езды на машине. Расстояние, да, многовато, от озера до деревни. А машина у Матвея «Мерседес». Развивает хорошую скорость, при хорошей дороге. Да, заправиться надо бы ему еще. Хотя, в багажнике, у него, в запасе, целая канистра топлива. Ладно, в баке у него еще полбака топлива. Этого достаточно, доехать до ближайшей заправки. Но, это он уже потом. Сейчас он сойдет с асфальта, встанет, где и стояла до этого его машина.

Как только он подъехал, с крыльца спешно сошел Сергей Иванович, поприветствовал его, подняв свою руку.

– Знаю, передали. Молодец. Что же меня не разбудил? – упрекнул его Сергей, подходя к нему, вышедшему из кабины машины.

– Рано еще было. Посчитал неудобно. Пяти еще не было, когда я отправился к этому озеру.

– В такую даль? – Видимо, Сергей Иванович, хорошо знал эту местность, где находятся эти водоемы вокруг его деревни. – Это же почти расстояние луны,– удивлен он. – Далеко. Ладно. Идем. Мать спрашивала о тебе, где ты. Хочет, чтобы ты позавтракал. Мы сами уже успели. Сестры, там, в комнате. Сидят рядом у гроба.

Отказываться нельзя. Что он сейчас будет Сергею понапрасну утверждать, что он, уже позавтракал. Тот его, он знает, все равно не поверит. Обидится еще. Поэтому он с неохотой даже, поплелся следом за Сергеем в дом.

Позавтракав, он снова вышел на крыльцо. Людей поблизости от дома Ивана Александровича, пока никого. Там же и присел на ступеньку, когда закурил. К этому времени, туман начал уже рассасываться, открывая перед асфальтной дорогой, придорожную траву – мураву. Вскоре и дома ближайшие высветились, открылись к обзору. Сидеть на крыльце, Матвею, как – то неудобно. Но, чем ему еще заняться? А пойти на кладбище, вместе с мужиками, об этом ему сообщил Сергей Иванович, он и правда, опоздал. Подъехать бы ему минут за двадцать, возможно, он и успел, пошел бы с ними на кладбище. А сейчас, ну, что он потащится туда один? Да он и не знает, где, на какой стороне у них деревенский покос. За околицей, так, если он решится, придется ему туда на машине подъехать, а если?.. Тут он, как бы прозрел. Он же, вчера еще, когда сидел под ивой на скамейке, у пруда, обратил, за спиной, когда он обернулся задом, увидел в метрах трехстах, а может и чуть больше расстоянием, штакетниковый забор, а за забором, кресты, кресты могильные. Так что у них кладбище, выходит, в центре почти располагался. От дома Ивана Александровича, это каких – то шестьсот, семьсот шагов. Так, не пойти ли ему, действительно? Главное прогуляется, убьет время. А то, что он тут сидит? В доме, все чем – то заняты. Сергей, вон, Иванович, куда – то, или чем – то занят. Не видно его. А сестры у него, они, в страхе караулят, как бы что плохо не стало, с их старой мамой. Ни на шаг от нее не отходят. Да и беспокоятся, как бы чего не случилось с их сестрой, которая ехала из самой неспокойной сегодняшней Украины. Вроде, сегодня она должна уже приехать, или ее все же переправят из Донецка в Россию. А в России, она уже дома. Бояться ей тут, уже нечего будет. А та, которая из Чукотки, если только она вчера вылетела, сегодня может перелететь из Москвы до Самары, а там, ей только остается, спустится на такси, до этой станции. А из станции, если позвонит, то можно и за нею поехать на его машине. Тут, как он знает, проезжал эту станцию, всего в тридцать километров от этой деревни. « Да, – ухмыляется Матвей, почесывая затылок, – курьерская должность, действительно, не обычная». « Ну, что, – бормочет он снова, все еще продолжая чесать затылок, – надо эту мою миссию, достойно до конца выдержать». Отбросив выкуренную сигарету под ноги, и затоптав его, направился было к своей машине, но с полпути резко изменил направление, поднялся на асфальт, перешел ее и пошел по направлению к пруду. Пригретый солнечными лучами туман, дымился сейчас только, в придорожной траве – мураве. Справа, от его руки, остался пруд, все еще дымящейся. А впереди, точно, в нескольких сотнях метрах, он увидел забор и кладбищенские кресты. Жутко ему заходит. Ну, раз он дошел, надо ему вначале, перед воротами кладбища, осенить себя крестом. Как на Руси это делают. И войти в городок мертвецов. Да, жутко ему тут. Страшно. Сколько крестов, так плотно стоят. А могильщики, они почти у левого забора, рыли яму для Ивана Александровича. Тут, видимо, знаменитости деревенские лежат. Кресты у этих могил, у некоторых, мраморные, со звездами, да и просторно чуть тут было. А вглубь, даже страшно было заходить. Там, как в густом лесу, кресты, кресты. Никакого просвета. « Видимо, старое кладбище», – подумал Матвей, когда он подошел молча к могильщикам. Те, увидев его, молча поздоровались с ним, кивком головы, а когда он закурил, молча также потянулись к его пачке. Один из них, молодой по виду еще, кивая Матвею головой, промолвил.

– Земля тут мягкая. Как пух. Повезло Ивану Александровичу с местом.

Ну, что ж. И, правда, земля тут была мягкая. Мужики, еще до глин не дошли. Земля еще вся была черная, как черноземная. Скоро, они докопаются до нужной глубины. Немного им копать осталось.

Что ж, Матвей их не будет мешать. Еще чуть постоит и двинется назад к дому Ивана Александровича. Он же там никому не сказал, что отправляется на кладбище. Может, и ищут его. По времени, и та, что из Украины, что и из Чукотки, уже должны извести о себе. Должны долететь. Но он у пруда, возвращаясь, не удержался, свернул к его берегу, черпнул рукою воду, освежил свои руки, лицо. От отражения солнца, поверхность пруда искрило глаза Матвея своими бликами, он даже от этих бликов, старался укрыт свои глаза рукою. Если бы не знать о смерти Ивана Александровича, он бы тут долго еще проторчал у этого берега пруда. Было ему тут хорошо. Даже забылся, на какое – то время, зачем он тут торчит. Поэтому, всматриваясь на этот поверхность пруда, любуясь с перевернутым отражением клуба, который отсюда, как бы рукою можно дотронуться. Но, видимо, он не зря ушел из кладбища, так поспешно, после выкуривания своей сигареты. Возле дома Ивана Александровича, он увидел этих двух сестер и Сергея Ивановича, которые, будто, ищут его, заглянули в окно его кабины машины.

– Нет его тут, – сообщает Евгения им.

Но тут, и сам, Матвей подошел к ним, спросил.

– Искали меня? На кладбище я был. Вот, иду оттуда.

Подошел к нему и Сергей Иванович. Волнение сестер, передалось, видимо, и на него. В скулах желваки затвердели, глаза его на Матвея смотрят строго. Будто, он как в своем кабинете, смотрит на него, как провинившегося.

– Такой расклад, – почему – то он обращается к Матвею, отчеством, – Михайлович. Машина твоя. Марина только что позвонила из станции. Она из Москвы приехала на поезде. Самолетов на Самару не было. Поэтому она, отправилась на поезде. Сейчас она мне позвонила из станции. Говорит, там нет никаких машин, кто бы ее довез до деревни. Надо ехать. Приказывать я тебя не могу. Как скажешь, так и поступим, Матвей.

– Только и всего, Сергей Иванович? Так, кто поедет со мною?

– Женя. – Толкает ее Валентина. – Она поедет. Пусть развеется.

Ну, раз надо ехать, так в чем же дело? Матвей, для пущей убедительности, быстро осмотрел свою машину, и даже заглянул зачем – то под машину, убеждая себя, все ли там нормально, затем завел машину и пригласил Евгению, сесть с ним рядом.

– Сергей, мы поехали, – крикнул он, и, тронувшись с места, выехал на асфальт.

Скорость у Матвея машины не большая. Да и, ехали недолго. Минут всего тридцать, когда показались первые дома этой станции. Евгения, до этого мрачно сидевшая рядом с Матвеем, наконец, видимо, ожила, попросила у него сигарету, а раскурив ее, потребовала чуть спустить стекло с ее стороны.

– С вами, все хорошо? – спросил у нее Матвей, сбавляя скорость, перед задним двором станции.

– Да, так, – отнекивается она, дергано. – Приехала, думала, что тут, как в телевизоре говорят – сплошь идиллия. А как походила по деревне, вы понимаете меня, о чем это я. Люди, казалось бы, неплохо живут. Дома у многих добротные, по сравнению с теми годами в моей юности. У некоторых, даже каменные теперь дома. Когда я отсюда уезжала на учебу, не было помиме таких домов. Даже, не поверите, наверное, стояли еще соломенными крышами дома. Казалось бы, мне радоваться. Вырвалась, после стольких лет, с детства мне знакомую деревню, но, как посмотрела на лица моих земляков, я их, не поверите, не узнаю. Понимаете – не узнаю. Какие – то они все – глаза же не врут. Ущербные, что ли. Нет радости на их лицах. Все озабоченно ходят, как сонные мухи, действительно.

– Евгения, а вы давно не приезжали в свою деревню?

– Как уехала на учебу. После была раза два, когда училась. Потом, как – то закрутилась я. Не было возможности. Училась, в аспирантуру поступила, замуж вышла. Некогда было приезжать. В письмах: папа с мамой, обижались. А что я могла поделать, скажите, Матвей? Я не оправдываюсь. Потом еще, эта перестройка горбача, распад страны. И с приходом этого Ельцина. Сами помните. Какие были девяностые при нем. В мыслях, только было, как бы не умереть, сохранится. Вы понимаете меня? Трудные были времена. Руки, временами опускались. Плохо, плохо живет страна, никакого просвета впереди. Люди, теперь только выжить хотят. Ну, что эта за жизнь такая?

– Вы, Евгения, кто по профессии?

– Я преподаю в университете социологию.

– Понятно, – говорит ей Матвей. – Я вас понимаю, Евгения. Попали в реальность, растерялись. Увидели, какая она эта жизнь, в реальности выглядит. Она вам показалась, верно, незнакомой. В газетах, оно там верно расписано – пропагандистки. Да и с телевизора всякую ахинею говорят, обобщено. А тут, жизнь, реальная. Иначе смотрится эта жизнь.

– Это вы, Матвей, моему брату расскажите. Он у нас, самый продвинутый из всех нас. В правительстве работает, – говорить она Матвею, нервно выбрасывая из окна, свою докуренную сигарету.

Вскоре они подъехали к станционному вокзалу.

Небольшое двухэтажное здание. Рядом с этой станцией, тоже стояли рядно двухэтажные дома. Поэтому, Матвею, казалось, вся эта станция, выстроена двух этажными домами. Но, дороги у этой станции, это особо обратил Матвей, были чистые, ухоженные. Когда он подъехал к станции, это он с дороги, сзади заехал к нему. Там, действительно, не было других машин, кроме него. Да и людей он поблизости не увидел. Да, на платформе, перед станцией, кто – то там ходил, пробегал, но у самой станции, людей не было. Поэтому, чтобы убедится, он попросил пока Евгению посидеть в машине, а сам, решил поискать Марию Ивановну в самой станции. Раз она прибыла, как рассуждал он, где – то она должна быть. В наружности станции, ее нет. Да и на платформе, зачем ей там торчать. Поэтому, он, сразу направил свои ноги к двери станции.

Первое, как он только оказался внутри, запершило его. Воздух тут был, как бы сказать, специфический – туалетный. В небольшом зале, куда он тыркнулся, высмотрел, рядно стояли: такие фанерные со спинками скамейки, по обе стенки. И небольшой просвет между ними. И в них сидели несколько людей, видимо, ожидающие следующего, проходящего через эту станцию, поезда. Марию Ивановну, Матвей приметил сразу, в глубине этого зала. Хотя и она, за столько лет, разительно в измененной форме была. Прежняя, впору учебы в школе Матвея, она была молодая, только, что окончившая институт. Помнит он, как она впервые зашла в их класс, вместе с директором школы, Валерием Михайловичем, который известил им, девятым классам, отныне, за место недавно уехавшего на материк, Петра Васильевича, классным теперь будет, эта «пигалица». Да, она тогда, действительно, когда она неуверенно зашла в их класс, следом за директором, выглядела, и правда, «пигалицей». Ростом, она и хотя, была не очень уж и маленькая, но худющая была. Будто ее специально, в голоде кто – то держал, до этого знакомства с классом. Была она в длинной, черной, до колен юбке, из тонкой шерсти, и поверх белой рубашки, была она еще в кофте. Матвей, уже и не помнит. Какого у нее цвета кофта была. Лицо и худое, но она им показался в начале, смазливой… Но это было, видимо, ошибочное мнение. Вскоре она им всем показала и с другой стороны. Материал она, хорошо знала, который она вела. Литература, будто, ее коньком была. В совершенстве помнила из классиков странички на память. Цитировала она ее в каждый урок, перед этими желторотыми, переживала, и это, казалось, на самом деле, когда ее ученики приходили на урок не подготовленными. Временами, даже упрекала их, говоря: « Что же вы делаете мальчики, девочки. Не знать литературу, это равносильно, не понимать свою родную речь». Видимо, она была права тогда, так думает теперь Матвей, когда он подошел к ней, присел с нею рядом. Теперь она была плотно скроена. Года все же. Много лет уже минуло, как он уехал из поселка на материк, со своими престарелыми родителями. Года, и правда, никого не жалеет. Перемены на ее лице: это ее одутловатость, выпирающий небольшой живот, полностью изменили ее прежний облик.

– Ты? Откуда? – Растерянная пауза в ее возгласе. – Сергеев, откуда ты здесь?

– Не смотря на пройденные годы, все же вы, Мария Ивановна, узнали во мне, Сергеева, – говорит Матвей, все еще растерянной этой встречей, Огнёвой. – Я за вами, Мария Ивановна. Эти ваши чемоданы перед вами? Встаем. Машина ждет вас на улице.– И хотел составить ей еще и сюрприз, не сказал ей, с кем он за нею приехал.

Станционный милиционер ( то есть, они сегодня, благодаря сменяемым президентом, именуют себя, полицейскими), в это время вышедший из своего кабинета, придирчиво сопроводил их своим взором до выхода. Затем и сам двинулся к выходу. Зачем, неизвестно. Наверное, у полицейских такой распорядок работы, следить за всеми, что в его ведомстве происходит. Это только, конечно, предположение самого Матвея. Но, с другой стороны, что ему волноваться? Он просто забирает человека, за которым он специально из деревни приехал сюда. Да если, он даже проверит его документы, что из того – то? Ну, глянет, сверится с оригиналом, с паспортным фото данным, дальше, что? Задаст вопрос: что он делает, в чужой для него области? Но, видимо, пронесло. Полицейский оказался, не затем следом за ними двинулся. По его движениям, он просто вышел на улицу, размять свои кости. Заработался, бедный, на ниве своей службы. Отсидел свой зад, в своем затхлом кабинете.

– Сергеев? А где же твоя машина? – переспрашивает она, следуя следом за Матвеем.

– Сейчас увидите, Мария Ивановна. За угол этой станции повернем, увидите сразу мою машину, – говорит ей Матвей, прогибаясь от тяжести ее чемоданов. – Вы что тут, Мария Ивановна, напихали в свои чемоданы? Тяжелые они, однако.

– Сергеев. Я же из самой Чукотки. Гостинцев везу.

Но тут, навстречу, подскочила Евгения, которая до этого сидела в машине, ожидая Матвея и свою сестру. Видимо, нервы у нее сдались, решилась сама поискать свою сестру на станции. Их одновременный возглас, видимо, напугал полицейского, сейчас разминающего свои конечности, у входа на вокзал, выбежал он из угла здания станции, увидел их, обнимающихся, сплюнул с досады, ушел назад. А тем временем, Матвей, пока сестры обнимались, пристроил чемоданы Марии Ивановны в багажнике машины, закурил, и стал ждать, когда те вдоволь нацелуются. Видимо, все же, долго не виделись. Наблюдая за ними, отсюда, Матвей обратил, сестры разительно не подходили ликом друг другу. Евгения, больше похожа была на своего отца, смуглая, с кустистыми черными бровями, а Мария Ивановна, она была вылитая мама, белолицая, светлыми бровями. С габаритами, конечно, не сравнить ее с мамой. Видимо, мама ее в молодости тоже была такая же, как она сейчас, плотная, одутловатая. А теперь ее мама в годах, высохла, но лицо, все же сохранила сходством своей дочери, Марии.

Когда они подошли к машине, Матвей, вначале не хотел, да зачем это ему было нужно, столько времени прошло, быльем уже проросло, нет, дернуло ему, спросил, кто же сейчас в поселке возглавляет поселковый совет?

– Матвей, это тебе зачем? – засмеялась она, с любовью кокетливо коснувшись рукою до плеч его. – Интересно тебе, кто за место твоего отца теперь возглавляет поселковый совет? Раз интересуешься, должен знать. В интернете все там есть. Как выглядит сейчас поселок, сколько домов брошенных стоят, с выбитыми окнами стекол, а вы где жили… после, улицы Дежнева… Ну, где наша школа, у сопки. А чуть наискосок, внизу, ваш был дом. Потом вы переехали. Не забыл? Кинотеатр «Маяк», «Быт комбинат», а напротив, стоял, и сейчас стоит, самый красивый дом в Провидении. Сохранился этот дом. Потому, сам знаешь, он на сваях стоит. Кстати, Матвей, теперь я там живу. И живу в той самой квартире, в которой вы с родителями жили. Видишь. Какое совпадение. Я ж не думала, особенно тут тебя, Матвей, увидеть. Откуда ты? И почему ты участвуешь сейчас в нашем горе? Ладно. Вижу, хотя и не понимаю, зачем это тебе сейчас? Все ж, хочешь знать. Кто возглавляет теперь поселковым советом? Ты ее должен знать. Она у нас в школе тогда вела урок географии. Муж ее, помнишь, прихрамывал. Ты что, не помнишь его? Жалко, детей у них так и не стало. Забыл, что ли? Ирину Сергеевну – географичку.

Матвей на ее реплику, виновато улыбается.

– Помнить, да, помню я ее. Рыженькая такая была. С веснушками.

– Она и теперь, Матвей, такая. Раньше она была полная, с веснушками, а теперь, сдала лицом и телом. Ну, что едем? Только обещай. В пути, пока едем, чтобы ты, Матвей, подробно мне все, все, рассказал о себе. Где ты? Ты уже в том возрасте. Семья у тебя должен быть. Живы ли твои родители? Я хорошо помню твоего отца. Такой, знаешь, был идеальный большевик.

– А в конце в своей жизни, – с грустью добавляет Матвей. – Он разочаровался в них. Умерли они у меня, Мария Ивановна. А я, женат. И у меня есть дочь, – это он как – то с гордостью сообщил, своей бывшей классной руководительнице. – Такая милая она у меня. В сентябре во второй класс идет.

– Ты, счастлив?

– Относительно, да, Мария Ивановна. У меня жена, дочь.

– И кем же ты стал? Помнишь, вы мальчишки мечтали, сломить мою волю, чтобы я была не строже к вам, мальчишкам, из девятого класса.

– Что ж там, теперь нас упрекать, Мария Ивановна. Мы же тогда были мальчишки из девятого класса, когда впервые вы вошли в наш класс вместе с директором школы. Помните?

– Как же не помнить, – вмешивается в разговор и Евгения. – Вы же, Матвей, у моей сестры, окно выбили кирпичом. Это никогда не забудется. Помню я ее письмо. Мария мне не даст соврать. Пожаловалась она мне тогда в письме своем на вас. Не помню. Забыла.Как же ты, Мария, отозвалась тогда о нем?

– Никак, Женя, – смущена она, видимо, откровением своей сестры. – Тогда только улыбаться можно было. Возмущаться, никак. Они же руководящий состав… Чуть, что, окрик можно услышать. « Не хочешь двадцать четыре часа из севера?» Это они, коммунисты пугали нас, не дозволенное ни – ни. Что ж теперь вспоминать, Евгения. Все это было, быльем заросло. Да. Испугалась я тогда, когда узнала, что это ты, Матвей, мне запустил кирпичом в окно. Шуметь бы стала об этом, меня бы он, твой отец, дал бы мне срок, ровно двадцать четыре часа. Чтобы я уметывалась из поселка. Ну, так ты, Матвей, мне так и не ответил. Кем ты стал?

– Ни кем, Мария Ивановна, – тяжело вздыхая, отвечает Матвей. – Учился в университете. Получил диплом инженера, а дальше… Вы сами знаете, что со страной стало после.

На обратном пути, Матвей еще заехал на заправку, а оттуда они уже прямиком отправились домой, в деревню Андреевку. По всей пути следования, вначале их сопровождали, это при выезде из станции, эти нефтяные качалки. Их тут так было много, по обеим сторонам дороги, что даже глаза от них разбегались. Дальше, на их пути следования, надо было проезжать через татарское село, с мечетью. Матвей тут сбавил скорость. Так, как в прошлый раз, когда он проезжал, его, как специально подкараулил дорожный патруль ДПС, который, что уж обижаться ему, виноват он сам был, не сбавил скорость в населенном пункте, поэтому лишился своих кровных тысячи рублей. И теперь он, когда ехал по селу, пришлось ему держать скорость под сорок километров. А этого баба я полицейского ДПС, он сейчас вовремя увидел, в переулке, между домами. Прятался, видимо, специально. А что, ничего не поделаешь. Каждый зарабатывает, как может сегодня. Действительно, видимо, сегодня всем тяжело. Мария Ивановна, чтобы только успеть на похороны своего отца, не пожалела своих шестьдесят тысяч, за чартерный рейс, чтобы долететь от Чукотки до Москвы. Раньше, Матвей помнит, чтобы долететь до Москвы, стоил билет всего сто восемьдесят рублей. Это, на сколько же подорожала жизнь, у этой страны граждан? « Теперь бы, этих, сытых ура патриотов, которые кричат из экранов телевизора, на виду нищего народа: « Россия! Россия! Превыше всего», катануть их, по этому маршруту: Чукотка – Москва, думаю, поперхнулись», – думает Матвей, поглядывая через салонное зеркало на сестер. Ехать, немного осталось. Каких – то десяток километров. И будет деревня Андреевка. Это их деревня, которую они, как только окрепли, разлетелись кто куда. Брат их закрепился, ввил гнездо в Москве, Евгения с Валентиной, пристроились в городе Челябинске, Мария Ивановна, странно, имея такого брата, да еще из правительства, до сих пор живет в своей Чукотке. Спросить, почему она не переезжает из Чукотки на материк? Матвею, как – то неудобно. Можно ли такой вопрос задавать ей, зная, это неуместно сейчас. Но не сдержался все же, спросил.

– Мария Ивановна, простите, но я все же задам свой вопрос. Почему вы не переезжаете совсем на материк?

Вначале она отнекивалась, затем улыбнулась, переглянувшись с Евгением, сказала.

– А зачем, Матвей? Нам и там хорошо. Снабжение, не так уж сейчас там, как в прошлые советские годы. Десяток яиц, сегодня там, двести двадцать рублей. Вернусь потом назад, цены уже другие будут. Чуть подороже. Но, не смотря на такую дороговизну, там спокойнее. Нет грабителей, и нет олигархов. Исключение если только, кроме этого хитрого, с приторной улыбкой, еврея Абрамовича. Но он от нас далеко, Матвей. В Анадыре живет,или в Англии, а мы в Провидении. Да и заграница у нас там рядом. Недавно мы семьей были на Аляске, в городе Ном. Жизнь там, конечно, отличается по сравнению с нами, но ничего, и у нас много хорошего есть. Горячие ключи, рыбалка, прогулки по сопкам. Народ у нас, сам знаешь Матвей – северяне. Одним словом. Не гнилой народ.

– Знаю, – говорит Матвей, вздыхая.

Когда они подъехали к дому Ивана Александровича, навстречу из крыльца выбежали Валентина и Сергей Иванович. И мать их, тоже хотела, видимо, следом спустится с крыльца, но с торопыги, видимо, не рассчитала свои силы, ступив на одну ступеньку, надломилась. Из ее глаз выкатились слезы. И в ожидании, когда подбежит к ней дочь, Мария, тихо, бесшумно разрыдалась, уткнув голову на коленки.

– Мама! – выкрикнула она. – Мама. Прости, чуть задержалась. Мама…

Позже уже, когда сестры подняв на ноги свою маму, ушли в дом, к Матвею подошел Сергей Иванович, сообщил ему.

– Сестричка из Украины, она молодец, геройство совершила. Вырвалась из Донецка вместе с беженцами из Украины. Вот, так – то, Матвей. Жили в дружбе, делились, а в результате, кто ж думал, что до такого маразма дойдем. Будто мы сейчас, живем во времена Мазепы. Скажу. Это только мое предположение. У меня тоже личное мнение имеется. Когда мы развалили страну, и пошла эта вседозволенность, как – то маразматически. Люди, понимаешь, Матвей, не хотят жить больше в такой действительности. Терпят пока, до поры времени. Я так понимаю. До чего мы довели страну. Пятак сверх богачей, да мы тоже, золотыми зарплатами, народ это, что не видит? Или, не знает. А остальные… стыдно сказать, Матвей. В полном смысле, в нищете народ живёт. Потому и воровство в стране семимильная. Тут еще, ура патриоты повылезли, после возвращения нашего Крыма, отданный тогда Украине, кукурузником Хрущевым. Понимаю. Нужно объединять людей, страну, но, не надо сравнивать людей с этими сытыми нынешними буржуа крикунами: « Россия. Россия. Превыше всего». Россия для всех, я так понимаю, а не для них только. Иначе. Сказать боюсь. Ты знаешь, почему в 17 году произошла революция? Из за этого уродливого неравенства: между властью и народа. Вот так, вот, Матвей.

– О – о… С такими взглядами, Сергей Иванович, извини, вас точно, скоро, отодвинут из правительственных структур. А там сегодня в основном, либералы – западники сидят – с некоторой иронией говорит ему Матвей.

– Вы не правы, Михайлович. В правительстве, там тоже люди. Каждый это понимает. Но нет, и правда, у нас пока, общего понимания. Да и команды почти нет. Случись что с президентом, вся эта команда уйдет в «песок». Как и не было их. Конечно, востановить прежнюю систему, уже невозможно. Это уже все понимают. Кто с головой дружит. Время нужно сегодня. И потерпеть еще чуть всем нам надо. Украинцы тогда к нам потянутся. И это мы точно увидим. А сестре повезло. У нее два сына. Слава бога, хоть, они сейчас в Москве. Виноват. Я не знал, что они в Москве работают. Вот как мы живем, Матвей. С родственниками годами не общаемся. Это не правильно, Матвей. А вам, Михайлович, ехать снова придется на станцию. Из разговора сестрою, я понял, она уже едет на поезде. Четыре утра будет ее поезд на нашей станции. Если вы, Михайлович, не против, мы вместе съездим за нею на станцию. Что скажешь?

– Раз надо Сергей. Съездим.

Затем, Сергея Ивановича позвали сестры домой, а он, оставшись один у своей машины, не знал, чем ему еще занять себя. Поэтому, решился дойти до пруда, и там, до поры времени, посидеть под ивой, на скамейке. Да и после полудневная погода позволяла. Стояла тихая, безветренная погода. На небе медленно, растянуто теперь плыли белесые облака. Но их было мало, только над сферой неба, а по бокам было чисто. Потому, наверное, у берез, в саду, слышно было голоса взбесившихся воробьев. Видимо, тоже радовались к такой погоде.

Когда он, со стороны клуба подошел к пруду и дошагал по ее берегу до одной из ив, к его удивлению не было предела. На самой середине пруда, он увидел этих десяток домашних гусей. Вид у них был грациозный. Что ж. Посидит он, понаблюдает. Никто его тут не гонит, не торопит. Вот сейчас он закурит, откинется спиной на спинку этой скамейки и будет сидеть. Право, на это и погода его настраивает на этот лад. Конечно, с одной стороны ему как – то неловко. В деревне ведь люди всегда работают, а он, на виду у всех, позволил, растянутся на скамейке, и будто, ему все равно, что люди скажут на такой его отдых. И, конечно же, им никак не ведомо, почему этот, подвозивший позавчера до дома, Ивана Александровича и Валентины Ивановны, до сих пор он тут? « Не знай, не родственник ли он?» Многие так уж думают здесь. Поэтому, как уже второй день тут он, а до сих пор со стороны деревенских, особенно от молодых мужиков, не встретил их агрессивного действия. А так, как всех местах этой большой страны, аборигены местные, всегда недолюбливали чужаков. Видимо, все же, Матвея деревенские приняли за родственника Ивана Александровича. Ну, раз его не трогают, не беспокоят, и позволяют сидеть на виду у всех, у этого пруда. И, конечно же, если он хочет слиться в гармонию с этим прудом, выпить бы, но, эта не позволительная роскошь наслаждения, сейчас ему противопоказано. Завтра ему в дорогу. Так, что он, тут, пока посидит, трезв яком, наслаждаясь с видом пруда. Он понятие еще не имеет, глубоко ли тут? Наблюдая за гусями, и как они погружают головы воду, не понять было, глубоко ли там. Но вода в пруду была чистая, без водорослей и без специфического запаха, гнили. И дышалось ему тут легко. И ива плакала, роняя слезы со своих кудрей на поверхность пруда. Интересно все же ему было сидеть здесь, но в то же время, не хочется ему, чтобы мысли его снова увели его, к тем годам, откуда он, кроме своей работы не видел ничего, пока строил свой бизнес дом. Теперь он, только сейчас, на этом месте, у этого берега пруда, на скамейке, сожалением приходится ему самому признаться, что, не то что себя, но и свою семью, так и ни разу не вывез на отдых, куда – нибудь. Пусть даже Сочи, не говоря уже, как его коллеги по прошлому бизнесу, ездили, кто в Турцию, кто Египет. «И зачем я насиловал себя, строил этот бизнес дом, когда я должен был это знать, в этой в моей стране, честно, ничего нельзя строить? Выходит что, я историю забыл? Что в древней Руси, что сейчас, без мзды, ничего не делается у нас в стране. Нищета матерная порождает нас к этому…»

Время, по часам на руке Матвея, уже много. Пора и ему возвращаться к дому Ивана Александровича. Конечно же, он сейчас там, в доме, ничем им не может помочь. Да и сестрам, там, не до него сейчас. «Выпытывают, видимо, у друг друга, о житьё – бытье своем», – говорит он это, вслух, приподнимаясь тяжело с неохотой от этой скамейки, и задержкой, все еще думая о чем – то о своем, направляться ли ему сразу к дому Ивана Александровича, или все же дойти сначала ему до магазина, купить там себе из продуктов. Да, и правда, он как с утра у того озера чуть подкрепился, не было ему времени и возможности поесть. Конечно, можно было, по приезду из станции, намекнуть Сергею Ивановичу, что он хочет есть, но как бы он это ему сказал? Поэтому, самый для него вариант, это дойти ему сейчас до магазина, купить продуктов, а потом вернуться к своей машине. А там он уж, по обстоятельству решит, как ему поступать. Но самый лучший вариант у него сейчас, это, если его у дома никто не будет поджидать, тихонечко завести машину и доехать снова до того утрешнего озера. Благо, да и время на эту поездку позволяла. До темноты он все равно, должен вернутся сюда. В баке у него топлива теперь достаточно. Заправился на станции. Даже канистру пополнил до краев. Про запас. А тут он, и правда, как балласт, пока лишний. И, казалось бы, что его еще держит здесь? Главное, он вроде выполнил просьбу самой Валентины Ивановны. Обзвонил всем ее детям, как она и просила его. Теперь он, и правда, тут лишний, выходит. По сути ему, надо ехать, продолжит свой прерванный путь до Урала. И ведь он, размышляя так, чуть было не упустил из вида, просьбу самого, Сергея Ивановича. Который, как они только приехали из станции, он же к нему непосредственно обратился, что они должны еще к четырем утрам, быть на станции, и встретить там сестру, которая вырвалась, сумела с беженцами пересечь границу Украины, и теперь она, успокоенная с переживаниями в дороге, ехала по России уже на поезде. Конечно же, он выполнит эту просьбу Сергея Ивановича. Хотя и, не преувеличивает ли он свои возможности? Если бы дело только стало о транспорте, Сергей Иванович, верх дном перевернул бы эту станцию, при его возможностях. И тут, не причем, что он бывший деревенский… Видимо он, о своем высоком статусе, настолько позабыл, в связи с этим горем, что обращаясь к нему о помощи, не думал, что он от его просьбы откажется ехать на станцию. Поэтому, если он и отъедет от их дома сейчас, возвращаться ему все равно придется. Да он, так и поступит. Сначала доедет до этого озера. Пусть далеко. Но он доедет до нее. А будет возможность, искупнется. А после купания, разогреет на дорожном керогазе, что – то съестного, купленный им сейчас в магазине. Поэтому, возможно часок и посидит у той ивы у озера, а затем, чуть отдохнувшись, вернется назад. Раз он добровольно надел на себя этот «хомут», побудет он еще чуток в роли курьера. Предлагала же, без зазрения совести, ему, инженеру, та дама, из биржи труда, эту должность. Так, в чем же дело? У нас ведь в стране, при социализме, такая присказка ходила: « Все работы хороши, выбирай на вкус». Так, что, если он даже инженер, нечего ему стесняться в профессии курьера, которую он сейчас, как мессия выполняет, вроде, с достоинством.

Когда он подошел к дому от магазина, из дома Ивана Александровича, два мужика, только что вынесли изготовленный готовый уже крест. Прислонили его рядом с крыльцом. Это они, выходило, готовились к завтрашнему погребению Ивана Александровича. А появлению возле у своей машины Матвея, они сейчас попросту не обратили. Прислонив крест к веранде, они быстро осенили себя крестом, со страхом, или по обыденной привычке, присели на крыльцо, неторопливо закурили. Интересно все же Матвею, отсюда от своей машины, наблюдать за этими мужиками. Оба уже не молодые, в годах. Лица у них, с ветром и солнцем опаленные, выглядели усталыми, но не смотря на этот их недостаток, они еще не теряли чувства юмора. Отсюда, Матвей слышал все, что они говорили сейчас друг другу, каким был покойник при жизни. Один, ближе к Матвею, вспомнил, наверное, что – то из своего детства, толкая локтем своего собеседника, припоминал: « А помнишь. Как он нас при жизни… гонял. Как сейчас помню…» Второй, затягиваясь своей сигаретой, жмурясь от лезущего в его глаза табачного дыма, тоже вспомнил, наверное, что – то по забытое, из прошлого, выкрикнул на него. «А как же, как не помнить! Ясно дело. Хороший был мужик, Иван Александрович. Пусть ему земля, там, пухом будет». Но некогда сейчас Матвею выслушивать этих мужиков, каким при жизни был их, Иван Александрович. Он только, трогаясь с места, успел выкрикнуть этим мужикам, чтобы они передали Сергею Ивановичу, что он на время только отъезжает. Скоро будет.

И въехав на асфальт, тронулся с места.

***

Вскоре деревня остался позади. Дорога была ровная, сухая. И небо была чистая. Ни одного облачка. Но, что поделаешь. Колхозов теперь нет в деревнях. Поля не засеяны, не вспаханы. Кругом, вдоль трассы, по обеим сторонам, стоят качалки. Видимо, нефть качают. Земля, вокруг этих качалок, бурая, не росла даже трава. Над ним только сводом висела небо. Что ж. Это действительность наша сегодняшняя. Матвей знает, когда отсюда нефть полностью выкачают из недра земли, земля очистится от этих нефтяных пятен. Возможно, тогда люди, живущие здесь, спохватяться, вспомнят свое предназначение хлебороба, начнут тут снова вырашивать хлеб. » Но ведь и тогда, при советах, люди тут не сидели без дела, – говорит себе Матвей, возмущенный увиденным пейзажем на полях. – Сеяли хлеб, раз у них колхоз был, качали нефть. Ничего не мешало. Так в чем же дело? Почему так?» Конечно, он от своего ответа, не услышит тут толкового объяснения. Приходится только ему возмущаться в ходе следования, и смотреть за дорогой, чтобы не пропустить этого озера, куда он так сейчас спешил.

Вскоре он увидел очертания озера, сбавил скорость. Теперь ему надо, предельно внимательнее, чтобы не проехать спуск с асфальта к озеру. Накатанную, по не вспаханному полю дорогу, он вскоре увидел, проехав еще где – то с километр. Медленно, по накатанной дороге спустился на эту дорогу, направил свою машину прямо к тому месту, где он утром припарковал свою машину у травянистого берега озера, и где еще в одиночестве плакала ива.

– Привет, еще раз! – выкрикнул Матвей иве, как живому. – Все плачешь? Скучно тебе одной?

И раздевшись до трусов, медленно подошел к иве, улыбнулся, как к старой знакомой.

Вот, что делает с человеком природа. Забывается на время: оборванные мысли, думы, о чем только думал. И как хорошо. Радуется усталая душа. И такая благодать вокруг. Чистое небо, поля, вокруг этого озера, заросшимися разно – травами. Только одного не хватает до полного счастья. Нет пения соловья на небе. Возможно, они уже спят? Время уже, восьмой час, да и лето кончается. Где же им быть?

Сейчас он окунется в озере, а после начнет готовить себе пищу. « Ну, что я, – говорит Матвей себе вслух. – Никого же нет. Зачем мне трусы мочить». И быстренько скинув с себя трусики, бросается с головою воду. Всплыв на поверхность, как и в тот раз, отплыв на десятки метров от берега, повернул назад. Нет, ему не страшно, но он чувствует, тут глубоко. Ногами он даже не достает дна. Поэтому спешит к берегу. И знает почему. Надо ему взять из багажника мыло, вернуться снова в озеро. А там он намылит и голову, руки, грудь, ноги. Погряз он в эти дни. Утром он, то ли позабыл, то ли ему показалось вода холодная, только окунулся и чуть поплавал. Теперь – то он, точно, наверстает. Обмоет себя все с мылом. А затем он займется с приготовлением пищи. Вытащит из багажника керогаз, подогреет воду (с водою он припасся), кофе попет, закусывая бутербродом. Хлеб у него еще есть. Колбасу он купил в деревенском магазине. Несколько банок рыбных консервов у него еще в запасе. Не умрет поди с голода. Затем он еще чуть пообщается с ивой, тронется в обратный путь. До полной темноты, он, точно, доедет тогда до деревни.

Теперь ему, самое главное, намылить себя, затем смыть мыльную пену и попытаться выйти на берег с чистыми пятками. Главное, не дать себя спешить. На берегу он обсохнет, оденется, и начнет приготовлением пищи.

После он, попил с бутербродом кофе. Рыбу, из банки консервы, он почему – то расхотел. Не стал его открывать. Отложил в сторону. Хотя и, вначале, когда его взял из багажника, собирался из банки рыбу поесть. Что его остановило, он так и не понял. И открывалка была. Видимо, в это время его отвлек, когда брал в руку консервированную банку с рыбой, почти у берега, выпрыгнула из воды большая рыба. Он даже ее хвост отчетливо успел увидеть. Так как после нее, к берегу пошли небольшие волны, встревоженными этой большой рыбой.

– Ты видела, видела, – обращаясь к иве, выкрикнул ей Матвей. – Какая большая рыбина. С ума сойти.

Тем самым, банка консервы у него осталась целенькой. Но зато, какую радость она принесла ему.

Что ж. Пора ему обратно.

Подъехал он к дому Ивана Александровича, уже в темень.

***

На небе в чистом, в это время, мигали сотни далеких звезд, сопровождающие его по всему пути следования. Когда он подъехал к клети Ивана Александровича, уже неслышно было, не только людских голосов, но и лая собак. Заглушив двигатель своей машины, он не сразу вышел из кабины. Чуть посидел, отдышался, от быстрой своей езды по трассе. Перед его обзором, из лобового стекла его машины, дома впереди выглядели, как в дурном сне. А слившие дома с темнотой, выглядели, если там не было света в окнах в домах, как черная стена. Но ему выходить надо из машины. Сидеть он тут бесконечно не может. Конечно, ему бы еще чуть покурить в машине. Благо его в данное время никто не беспокоит. Свет в передней комнате, где лежит в гробу Иван Александрович, отключен. За место света электричества, там у него только свечи горят. Теперь они мигают из черных боковых окон дома ему, напоминая его, в доме – горе. А задняя комната ему отсюда не видно. Закрывал от его обзора, досками обшитая веранда. Возможно там, сейчас находятся и семейство Ивана Александровича. Сидят, наверное, за столом, с мертвенно бледными губами, или успокаивают старую, горем убитую мать. Так что ему, лучше сидеть тут в машине, а с другой стороны ему, все же, надо известит о себе, чтобы Сергей Иванович зря не беспокоился, не думал, что его обманул он, с этой поездкой на станцию. По времени, по часам его, время на его часах сейчас показывал, почти десять вечера. Точнее, без десяти десять. Сейчас он уж точно выйдет из кабины машины, поднимется по четырем ступеням крылечка веранды, известит это семейство о своем возвращении. Хорошо, если те мужики, которые сидели на крыльце веранды, когда он отъезжал, не забыли о его просьбе. Но, в то же время, надеяться на мужиков ему не стоило. Не понаслышке знает он, этих деревенских, каковы они в реальной жизни. Ясно, тут без объяснения, суть их понять можно. Работу они сделали, вынесли крест напротив к дому, к завтрашнему погребению, что им после полагается от хозяина? Конечно же, чарочку. Как же без этого. Да еще, особенно в деревне, где же мужику выпить? Праздников сейчас в деревнях, почти не бывает. Нет работы. Колхоза ведь в деревне, власти упростили. Нет поэтому и карманных денег. Да и жены их теперь, самогона не гонят. Денег нет, дополнительных, на сахар. Да их ведь никто, специально не приглашал, чтобы они изготовили для покойника, гроб с крестом. Да еще и могильный потолок, из дубовых обтесанных досок. Они это сами пришли, надеясь, после их, опоят магазинной водкой, за их труд. Так что они могли и забыть о просьбе его, после этого питья водки. Ему потому и обижаться на них не стоит. Сейчас он докурит, выйдет из кабины машины, поднимется по крыльцу, известит о своем возвращении из озера.

Когда он вышел из кабины, ощущение у него было такое, будто, и правда, вне кабины, ему чуть прохладнее стало. При свете дня, когда он отъезжал, березы в саду Ивана Александровича молчали, как часовые у мовзолея, а теперь, они шумели, как оглашенные. Ну и что, обращать что ли ему на этот ветер? Одним словом – природа окружало его со всех сторон. Она дышала, жила своим чередом, нисколечко не вмешиваясь в человеческую жизнь. Главное он, ни на йоту не прогадал, нашел силу и волю, съездил на это озеро. Отдохнул, отвлек себя, от съедающих дум, которые ни на секунду не хотели отстать от него. Мучили, возвращали его к прошлой и настоящей жизни. А эта его поездка, все же помогла, хотя бы на время, успокоить бесперестанно работающему его мозгу. Трудно ему, конечно, им справляться; а теперь еще и с Ольгой, у него ничего не ясно. Скоро да, скоро, все прояснится. И Ольга ему постарается объяснить, почему она так с ним поступила, осталась там, со своими родителями. Но,а теперь ему, точно, надо расшевелить себя, пока его мозг, как бы в летаргическом состоянии, не беспокоит еще его, тронуться с места, а затем подняться по ступеням крылечка веранды в дом. Знает же он, его там с нетерпением ждут. И сестры, да и сам, Сергей Иванович. Ведь он на него надеется, что он не подведет его. Если бы он не надеялся на него, давно бы стояли несколько пар машин возле дома, при его возможностях. Нет, он это не сделал. Ждет и верит его, что он его не подведет. Сейчас он обрадует его. Чуть еще постоит возле своей машины. Не накурился он, видимо. Да еще удивляло его, почему же не лают собаки в деревне? Раз еще жива школа в деревне, жизнь в деревне должна не прекратится никогда. Это же, как аксиома. Где школа, там и жизнь. Не будет в деревне этой школы, и жизнь в деревне прекратится. Вон, сколько деревень в этой необъятной стране повымерло, за годы этого капитализма. Грустно. А что поделаешь. Общего понимания пока еще нет, но он верит, понимание обязательно будет. Поэтому, не опоздать бы этого понимания…

К его появлению, видимо, тут ждали. Сестры заулыбались, взоры сразу направили, к сидящему за столом брату. А он, как только увидел у порога его, махнул на него рукою, чтобы он тоже присоединился к ним. Затем, вздохнул, сказал.

– Мы, Матвей, за тебя беспокоились. Не знали, где ты. Садись, садись. Кушать ты сейчас будешь. Мы тут сидим, спорим, кто со мною поедет. Убедил я своих сестер, что с Украины сестра может приехать сюда со своими сыновьями. Они же у нее сейчас в Москве работают на стройке. Когда я с нею по телефону разговаривал, она мне ничего конкретного не сказала. Переживает, ясно за них. Поэтому я сестер сейчас и отговариваю. Ехать с нами им не стоит. Мест может в машине не хватит.

Матвей, он, что ему в ответ скажет? Поэтому он ему только пожал плечами, за место ответа. А от еды он не отказался. Да ему надо поесть, приготовленного сестрами борща. А то, что он, все на сухомятке. Второй уже день. Кофе да бутерброд. Что это за пища для здорового мужика. Курам только смех.

После он с Сергеем, снова вышел на крыльцо. Убедил он Сергея Ивановича, что он пока поспит до поездки на станцию в своей машине. Откинет кресло сиденья. Чем не постель. А ночи сейчас не холодные. Не замерзнет. Да и поспит он всего часа два, три, не больше. Потом, его разбудит Сергей, и они отправятся на станцию.

– Ну, давай, иди, Матвей. Отсыпайся, – говорит ему Сергей, напоследок, прежде тем как уйти в дом. – В остальном, поговорим в дороге. Тебе надо поспать. Ты за рулем.

В машине уже, Матвей приготовил себе постель, откинув спинку кресла. Он прекрасно понимал. Спать ему надо. Завтра еще, как только похоронят Ивана Александровича, предстоит ему далекий путь на Урал. Как он доедет, представления даже не имел. Но знает, что бы там с ним не случилось, он, перед тем, как отправится в путь, заедет снова на это озеро. А теперь ему спать, спать…

***

Разбудил его Сергей два часа. Утрешняя прохлада, когда он вышел из кабины, молча обняла его своим холодом. Позевывая, и шевеля конечностями, он кивнул Сергею, что хочет сходить в уборную.

– По малому только мне, – говорит он, чуть с дрожью в голосе. Видимо ему, все же, прохладно в этой своей рубашке. Надо ему все же накинуть на себя пиджак. Но пиджак у него сейчас на заднем сиденье лежит. Ему некогда, так как надо бежать ему в сторону уборной, пока в штаны не намочил.

Добежал он, все же. Оправился, вернулся назад.

– Теперь пошли в дом. Чаю, или кофе попьешь, – говорит ему Сергей.

Ну, что ж. Наверное, правильно мыслит Сергей. Кофе ему определенно надо выпить перед дорогой.

А в доме, куда они вместе Сергеем вошли, бодрая была только Валентина. Остальные, спали валетом. Не раздеваясь, на раскрытом диване. Там же была среди них и мама их, Валентина Ивановна. Она как услышала шаги мужчин у порога, приподнялась сразу, обратилась к своему сыну.

– Сергей. Сынок, ты уж покорми Матвея перед дорогой. Валюша, вон, все подогрела. Кофе, чай, как желаете. А я уж, чуть подремлю. Сил нет, устала я. Прости сынок.

Грусть и потерянность веет от нее. Но, а что поделаешь? Эта ее жизнь, русской старой женщины, которая потеряла мужа, лежит теперь в передней комнате в гробу. И над его изголовьем, на табуретке, сидит сейчас женщина со свечкой, читает псалму. Принято так, у русских, в деревнях.

А Валентина, видимо, она ранимая все же женщина. Не сдержанно сушит свои капающие из ее глаз слезы. Хотя и, казалось бы, она врач. Привыкла в своей работе к смертям. Но, все же, в гробу лежит сейчас ее отец, о котором она при его жизни, мало удаляла времени. Что уж замалчивать. Редко виделась, в письмах только, оправдывалась только с нехваткой времени. Да и дети… Возможно, это тоже жизнь. Ведь не бывает же идеальных людей на земле. У кого – то в этой жизни, гладко, а у других, чуть резковатых, сикоз – наказ. Видимо, все же жизнь сегодня такая. Все хочется за раз заиметь, а не получается почему – то. И с Валентином, видимо, так. Запоздало грустит теперь о своем умершем отце.

А мужчинам уже пора отправляться в путь. Путь не близок. Хотя и всего до станции отсюда тридцать километров. На улице, несмотря на третий час утра, еще темно. Но не так уже, как было перед сном на машине Матвею. Скоро завиднеется горизонт. Легче будет ехать. А пока им, надо поторопиться. Вон, уже тянется поцеловать перед их дорогой, и Валентина Матвея.

– Дорогой ты, мой человек, – говорит она, обращаясь к Матвею, со слезами на глазах.– Какой же ты, молодец. Спасибо тебе за все. Береги себя в дороге. Прости меня, дай я тебя поцелую.

Даже Сергей, глядя на эту идиллию, не сдержался, отвернулся к ним спиною. Так как, почувствовал тоже на своих глазах мокроту. А Валентина Ивановна, видимо, еще не заснула. Позвала Матвея подойти к ней. Обхватила немощными руками его за голову, поцеловала, а напоследок осенила его крестом.

– Добрый путь, сынки мои, – шепчут ее губы. – Добрый путь. Привезите мне мою дочь.

***

Ехали неспешно. Куда им было торопиться. Так как фур в дороге много было. Ночные призраки в самый раз находились в пути. Никто их не мешает. Вольготно едут. А перегонять их, зачем? Время у них еще достаточно. Поезд прибывает только в четыре утра. Они еще успеют там, на станции, выкурить сигарету. Курит только Матвей, а Сергей Иванович… У них ведь сегодня в правительстве запрет на табак. Гарант, сам не курит, и страну хочет сделать похожим на себя. Солидарен он, видимо, с правительственными чиновниками. Отнекивается от табака.

– А воздухом вы потом не запретите нас дышать? – подсмеивается Матвей, обращаясь к Сергею.

Скучно же ехать. О чем – то поболтать хочется Матвею. Фуры не дают ему развить скорость. А плестись за ними, и не видеть, что впереди перед фурами, как – то не солидно ему. Да и ему еще, о безопасности Сергея надо думать. Все же он, не простого человека везет на станцию, на своем машине, а правительственного сановника. Случись с ним, что – то в дороге, отговоркой тут не отделаешься. В ответе он перед Сергеем Ивановичем. Хотя, тот и молчит всю дорогу, не среагировал даже на его реплику, на счет воздуха, что уж там, он не гордый, в одиночестве покурит. Скоро они прибудут на станцию. Осталось всего немного уже. И время на его часах всего, десять минут четвертого. Вон уже, впереди, огни станции.