Читать онлайн Магазин чудес «Намия»

Именно Сёта предложил забраться в развалюху – сказал, что знает подходящую.

– В смысле – подходящая развалюха? – спросил Ацуя, глядя сверху вниз на мелкого Сёту, в выражении лица которого все еще оставалось что-то детское.

– В прямом. Это значит, что в ней как раз можно укрыться. Я ее случайно нашел, когда приезжал сюда на разведку. Правда, мне и в голову не приходило, что нам действительно придется ею воспользоваться.

– Извините, ребята. – Кохэй съежился всем своим крупным телом. Он виновато бросил взгляд на заглохшую «Тойоту-Краун». – Кто бы мог подумать, что аккумулятор сядет именно здесь.

Ацуя вздохнул:

– Да что теперь говорить …

– Но как это объяснить? Ведь до сих пор все было в порядке. Фары я включенными не оставлял…

– Просто ее время вышло, – легко бросил Сёта. – Ты же видел пробег. Больше ста тысяч. Это как дряхлость. Срок службы подошел к концу, так что, когда мы добрались сюда, машина полностью отключилась. Вот я и говорю: если уж красть, то новое авто.

Кохэй сложил руки на груди и укоризненно хмыкнул:

– На новых машинах стоят противоугонные устройства.

– Ну хватит! – замахал руками Ацуя. – Сёта, эта твоя развалюха далеко?

1

Тот задумчиво наклонил голову.

– Если быстрым шагом, то минут двадцать.

– Тогда пошли. Показывай дорогу.

– Я-то покажу, а с машиной что делать? Думаешь, можно бросить здесь?

Ацуя огляделся.

Автомобиль стоял на парковке жилого квартала с помесячной оплатой. Место было свободно, однако, если машину заметит его владелец, непременно сообщит в полицию.

– Не стоило бы, но ведь она не заводится. Вы ничего не трогали руками без перчаток? Если так, через машину на нас не выйдут.

– Предлагаешь доверить судьбу небесам?

– Я же говорю – нам больше ничего не остается.

– Просто спросил. Ладно, идите за мной.

Сёта легко зашагал вперед, Ацуя двинулся за ним. В правой руке он нес тяжелую сумку. Кохэй шел рядом.

– Слушай, Ацуя. Может, такси возьмем? Чуть дальше – большая улица. Там, наверное, можно поймать свободную машину.

Ацуя хмыкнул:

– В такое время, в таком месте трое подозрительных типов садятся в такси – уж наверняка водитель это запомнит. Если повсюду развесят наши портреты – нам конец.

– Но водитель же не будет рассматривать нас.

– А если будет? Есть же люди, которые с одного взгляда отлично запоминают лица.

Кохэй замолчал, но через некоторое время тихонько сказал:

– Извини.

– Ладно уж. Шагай молча.

Они втроем шли по жилому району, выстроенному на возвышенности. Был третий час ночи. Вдоль улицы тянулись похожие друг на друга дома, свет горел лишь в нескольких окнах. Однако расслабляться нельзя. Если, забыв об осторожности, заговорить громким голосом, их могут услышать и потом сообщить полиции: «Ночью здесь ходили какие-то подозрительные люди». Ацуя хотел, чтобы полицейские решили, будто с места преступления они уехали на машине. Конечно, для этого было необходимо одно условие: чтобы украденную ими «Тойоту» не нашли сразу.

Дорога постепенно забирала вверх. Подъем становился круче, а дома попадались все реже.

– Долго еще? – задыхаясь, спросил Кохэй.

– Не очень, – ответил Сёта.

И правда, через несколько шагов он остановился перед каким-то зданием.

Это оказалось небольшое строение, в котором размещались дом и магазин. Жилая часть – деревянная постройка в японском стиле, а магазин с фасадом шириной в пару кэн был закрыт рольставнями. На рольставнях прорезь для почтовых отправлений, но никаких надписей. Рядом – сарай: видимо, склад и заодно гараж.

– Здесь, что ли? – спросил Ацуя.

– Хм, – разглядывая дом, пробормотал Сёта. – Вроде здесь.

– Что значит «вроде»? Не туда пришли?

– Нет-нет, туда. Только мне кажется, в прошлый раз он по-другому выглядел. Как будто поновее был.

– Ты же в прошлый раз днем приходил. Наверное, из-за этого.

– Наверное.

Ацуя вынул из сумки фонарик и посветил вокруг. На вывеске над входом он с трудом прочитал: «Тысяча мелочей». Дальше шло что-то еще – какое-то имя, но его разобрать уже было невозможно.

– Магазин? Здесь? Неужели кто-то сюда ходит? – не удержался от изумленного вопроса Ацуя.

– Не ходят, вот он и закрылся, – справедливо заметил Сёта.

– Логично. Ну и где вход?

– Сзади есть дверь. Там замок сломан. Сюда.

Сёта двинулся в промежуток между домом и сараем. Ацуя пошел за ним. Продвигаясь вперед по узкому, шириной около метра, проходу, он посмотрел на небо. Прямо над головой висела круглая луна.

Сзади действительно обнаружился черный ход. У двери – небольшой деревянный ящичек.

– Это еще что? – пробормотал Кохэй.

– Ты что, не знаешь? Ящик для молока. Молоко привозят и ставят туда, – ответил Ацуя.

– Ишь ты! – Кохэй восхищенно посмотрел на ящик.

Они открыли дверь. Пахло пылью, но не очень сильно. В закутке площадью примерно в два дзё прямо на земляном полу стояла явно сломанная ржавая стиральная машина.

Там, где обычно снимают обувь, лежала пара запыленных сандалий. Троица перешагнула через них и прошла внутрь, не разуваясь.

Сразу у входа находилась кухня. Пол обшит досками, у окна – раковина и плита, рядом двухкамерный холодильник. В центре комнаты – стол и стулья.

Кохэй открыл холодильник.

– Да тут ничего нет, – разочарованно сказал он.

– Само собой! – резко ответил Сёта. – А даже если бы и было. Ты что, стал бы это есть?

– Я просто сказал, что тут ничего нет.

Комната рядом была в японском стиле. В ней стоял комод и домашний алтарь. В углу – стопка подушек для сидения. Был и встроенный шкаф, но открывать его не хотелось.

За комнатой – магазин. Ацуя посветил туда. На полках еще оставались немногочисленные товары: канцелярские принадлежности, кухонная утварь, уборочный инвентарь – пожалуй, и все.

Сёта заглянул в выдвижной ящичек под алтарем и вскрикнул:

– Повезло! Здесь свечи. Не придется сидеть без света.

Он зажег несколько штук зажигалкой и расставил их в разных местах. Стало гораздо светлее. Ацуя выключил фонарик.

Кохэй вздохнул с облегчением и по-турецки уселся на татами.

– Осталось только дождаться утра.

Ацуя вынул мобильный телефон и посмотрел на время. Чуть больше половины третьего.

– О, смотрите, что я нашел!

Из нижнего выдвижного ящичка алтаря Сёта вытащил какой-то журнал – похоже, старый еженедельник.

– Покажи-ка, – протянул руку Ацуя.

Он стряхнул с журнала пыль и снова взглянул на обложку. Это что, певичка какая-то? На него с улыбкой смотрела молодая женщина. Лицо показалось знакомым, он всмотрелся пристальнее и вдруг узнал актрису, игравшую всяких мамаш в сериалах. Сейчас ей, пожалуй, уже ближе к семидесяти.

Ацуя перевернул журнал и посмотрел на дату выпуска – почти сорок лет назад! Он прочитал дату вслух, и остальные двое выпучили глаза.

– Ничего себе! Интересно, как тогда люди жили? – сказал Сёта.

Ацуя перелистал страницы. Журнал выглядел почти так же, как и нынешние издания.

– «Люди скупают туалетную бумагу и стиральный порошок, в магазинах суматоха». Что-то я такое слышал.

– А, знаю! – сказал Кохэй. – Это когда нефтяной шок был.

Ацуя быстро просмотрел содержание, взглянул на картинки и закрыл журнал. Фотографий артисток и обнаженных красоток не было.

– Как думаете, когда съехали жильцы? – Ацуя вернул журнал в выдвижной ящик и оглядел комнату. – На полках еще лежат товары. Холодильник, стиральную машину тоже оставили. Такое впечатление, что уезжали второпях.

– Сбежали, я уверен, – решил Сёта. – Покупателей нет, одни долги. Вот они собрали вещички и свалили. Думаю, так.

– Может, и так.

– Я есть хочу, – заныл Кохэй. – Нет ли где-нибудь поблизости круглосуточного магазина?

– Даже если есть, я тебя туда не пущу, – мрачно взглянул Ацуя на Кохэя. – Будем тихо сидеть здесь до утра. Если заснешь, время пролетит быстро.

Кохэй повесил голову и обнял руками колени.

– Не могу я спать, когда голодный.

– Да и не ляжешь здесь – татами все в пыли, – добавил Сёта. – Вот бы подстелить что-нибудь.

– Погодите-ка. – Ацуя встал.

Взяв фонарик, он зашел в магазин и двинулся вдоль полок, освещая их, в надежде отыскать что-то вроде листа полиэтилена.

Нашлась свернутая в рулон бумага для сёдзи. Решив, что ее можно расстелить на полу и как-нибудь устроиться, он протянул руку, но вдруг сзади раздался какой-то тихий звук.

Ацуя вздрогнул и обернулся. Что-то белое мелькнуло и упало в картонную коробку, стоявшую перед рольставнями. Посветив фонариком, он увидел внутри конверт.

На мгновение сердце бешено забилось. Конверт бросили в щель для писем. Кто будет в такое время приносить почту в заброшенную развалюху? Неужели их заметили и решили им что-то сообщить?

Ацуя глубоко вздохнул, приподнял крышку щели для писем и выглянул наружу – не окружают ли дом патрульные машины. Однако, вопреки ожиданиям, снаружи царила абсолютная темнота. Непохоже, чтобы рядом кто-то был.

Чуть-чуть успокоившись, он поднял конверт. Одна сторона была совершенно чистой, а на обратной стороне обнаружились округлые буквы: «Лунный Заяц».

С конвертом в руках он вернулся в комнату. Оба его приятеля, увидев послание, с испугом посмотрели на Ацуя.

– Что это такое? Оно там лежало? – спросил Сёта.

– Его только что опустили в щель. Я сам видел, так что не сомневайся. И на конверт посмотри. Он же новый! Если бы он давно здесь лежал, был бы весь в пыли.

Огромный Кохэй съежился:

– А вдруг полиция?

– Я тоже так подумал, но вроде не они. Будет полиция столько сил тратить!

– Ну да, точно, – пробормотал Сёта. – И полицейский не станет называть себя Лунным Зайцем.

– И кто же это? – Кохэй с беспокойством обвел глазами помещение.

Ацуя посмотрел на конверт. Толстый. Если это письмо, то очень длинное. Что же хотел им сообщить тот, кто его принес?

– Нет, не может быть, – вырвалось у него. – Это не нам письмо.

Остальные двое одновременно вопросительно взглянули на него.

– Вы сами подумайте. Сколько мы здесь сидим? Маленькую записку еще ладно, но чтобы такое письмо накатать, минут тридцать надо!

– И правда. Звучит логично, – кивнул Сёта. – Но ведь это необязательно письмо.

– И то верно.

Ацуя снова взглянул на конверт. Он был крепко запечатан. Ацуя решительно ухватился за край обеими руками.

– Ты что задумал? – спросил Сёта.

– Попробую открыть. Самое простое – посмотреть, что внутри.

– Но ведь письмо адресовано не нам, – возразил Кохэй. – Нехорошо открывать его без спроса.

– А что делать? Адресат все равно не указан.

Ацуя надорвал конверт. Не снимая перчаток, он сунул внутрь руку, вытащил листки и развернул их: бумага была сплошь исписана синими чернилами. Первая строка гласила: «Обращаюсь за советом впервые».

– И что это значит? – невольно пробормотал он.

Кохэй и Сёта заглядывали сбоку. Письмо оказалось очень странным.

«Обращаюсь за советом впервые. Меня зовут Лунный Заяц. Я женского пола. Дальше я объясню, почему не раскрываю свое настоящее имя, прошу меня за это извинить.

Дело в том, что я занимаюсь спортом. К сожалению, вид спорта тоже придется оставить в тайне. Нескромно говорить так о себе, но я, добившись кое-каких успехов, могу войти в сборную нашей страны на Олимпийских играх в будущем году. Таким образом, назови я вид спорта, вы почти наверняка догадаетесь, кто я. Но и совсем умолчать об этом тоже нельзя, иначе я не смогу объяснить суть вопроса. Надеюсь на ваше снисхождение.

У меня есть любимый мужчина. Он лучше всех меня понимает, во всем помогает, поддерживает. Он от всего сердца желает мне попасть на Олимпиаду. Говорит, что ради этого готов на любые жертвы. Он выручал меня бесчисленное количество раз – и физически, и психологически. Именно благодаря его преданности мне удалось достичь высоких результатов, выдержать тяжелейшие тренировки. Я считаю, что отблагодарю его своим участием в Олимпийских играх.

Однако то, что с нами случилось, хуже любого кошмара. Он тяжело заболел. У меня почернело перед глазами, когда врач сообщил диагноз: рак.

О том, что мой любимый практически неизлечим и жить ему осталось около полугода, знаю только я. Впрочем, наверное, он и сам это понял.

Он просит меня поменьше думать о нем и все силы бросить на спорт. Мол, сейчас очень важный период. Это действительно так, и у меня плотное расписание: тренировочные сборы, поездки за границу. Мне необходимо сделать все возможное, чтобы попасть на Игры. Головой я это понимаю.

Но внутри меня существует еще одна личность, не спортсменка, и она желает быть с ним. Она хочет бросить тренировки и быть рядом с любимым, ухаживать за ним. Я даже сказала, что готова отказаться от участия в Олимпиаде. Но он так грустно на меня посмотрел, что и сейчас, вспоминая его лицо, я не могу сдержать слез. Он стал настаивать: “Не думай об этом, твое участие в Олимпиаде – моя главная мечта, не отказывайся”… Пообещал, что не умрет, пока я не выйду на олимпийский стадион, и попросил меня дать слово, что приложу все усилия.

Мы скрываем от остальных, чем он болен. Мы собирались пожениться после Олимпиады, но не сказали об этом ни его семье, ни моей.

Дни идут, а я по-прежнему в растерянности. Не могу сосредоточиться на тренировках, поэтому результаты, вполне естественно, не улучшаются. В голове одна мысль: раз так, может, лучше сразу все бросить? Но стоит мне вспомнить его печальное лицо, и моя решимость рушится.

Однажды до меня дошли слухи про лавку Намия. Уцепившись за тоненький луч надежды – а вдруг вы предложите мне замечательный план? – я и написала это письмо.

Конверт для ответного письма прилагаю. Пожалуйста, помогите.

Лунный Заяц».

Закончив читать письмо, трое парней переглянулись.

– И что это значит? – первым заговорил Сёта. – Зачем она бросила сюда это письмо?

– Потому что ломает голову, – ответил Кохэй. – Там же написано.

– Это я понял. Я спрашиваю, зачем письмо с просьбой о совете приносить в магазин «Тысяча мелочей»? Да еще и в заброшенный дом, где никто не живет.

– Откуда я знаю?

– А я и не тебя спрашиваю. Так, мысли вслух.

Ацуя, не обращая внимания на их пререкания, заглянул в конверт. Внутри лежал еще один, сложенный, где вместо адреса было ручкой написано: «Лунному Зайцу».

– Ничего не понимаю, – наконец заговорил и он. – На дурацкий розыгрыш непохоже. Человек действительно просит совета. И проблема у нее серьезная.

– Может, ошиблась адресом? – предположил Сёта. – Где-нибудь есть лавка, которая занимается такими делами, вот она и перепутала.

Ацуя взял фонарик и поднялся.

– Схожу гляну.

Он вышел наружу через черный ход и обошел магазин. Осветил фонариком грязную вывеску. Напряг глаза. Краска облупилась, и разобрать надпись было очень сложно, но после «Тысяча мелочей» совершенно точно было написано «Намия».

Вернувшись внутрь, он сообщил об этом приятелям.

2

– Значит, лавка та самая. Неужели нормальный человек принесет письмо в заброшенный магазинчик и будет ждать ответа? – усомнился Сёта.

– А может, «Намия» не та? – предположил Кохэй. – Где-то есть настоящая лавка Намия, и человек ошибся, потому что они называются одинаково?

– Да не может такого быть. Там на вывеске буквы такие неясные, что если не знаешь, что написано «Намия», не прочитаешь. И вообще… – Ацуя снова вытащил из ящика журнал. – Где-то я его видел.

– В смысле – видел? – спросил Сёта.

– Слово «Намия». Кажется, как раз в этом журнале.

– Что?

Ацуя открыл содержание и бегло его просмотрел. В глаза бросился один заголовок. Статья называлась «Отличные отзывы! В лавке Намия решают проблемы!».

– Вот оно!

Он раскрыл нужную страницу и прочитал статью.

«Обретает популярность лавка Намия, где решают все ваши проблемы, – это магазин “Тысяча мелочей” в городе**. Если ночью бросить в щель для писем письмо, где вы просите о совете, на следующий день в ящике для молока, который стоит у черного хода в магазин, будет лежать ответ. Вот что с улыбкой рассказывает владелец, Юдзи Намия (72 года):

– Все началось с перебранки с соседскими ребятишками. Они специально называли лавку неправильно: не “Намия”, а “наями” – проблема. А на вывеске у меня было написано: мол, здесь можно заказать доставку, обращайтесь, решим вашу проблему. Вот они и пристали: дедушка, а наши проблемы решишь? Я и ответил – любые решу, приходите за советом, они и давай спрашивать. Поскольку все началось с шутки, то и вопросы поначалу были шутливые. Учиться, мол, не люблю, но хочу, чтоб в дневнике были все пятерки, что делать? А я из упрямства стал им давать серьезные советы, и постепенно серьезных вопросов тоже стало больше. Мол, папа с мамой все время ссорятся, тяжело… Постепенно стал их просить, чтобы записывали свои проблемы на бумаге и бросали в щель для писем на рольставнях. А ответы оставлял в ящике для молока. Так можно было и на анонимные запросы отвечать. Но потом стали приходить письма и от взрослых. Я-то, конечно, считаю, что просить советов у такого обычного деда, как я, особого смысла нет, но стараюсь, обдумываю их горести и отвечаю, как могу.

Мы спросили, каких запросов больше, и оказалось, что очень многие спрашивают совета в любовных делах.

– Но как раз на них отвечать сложнее всего, – говорит Намия-сан.

Похоже, это для него большая проблема».

Статья сопровождалась небольшой фотографией. На ней явно была эта самая лавка, перед которой стоял небольшого роста старик.

– Значит, журнал лежит здесь не случайно, его специально оставили. Там же про хозяина и его лавку написано. Хотя… странно, – пробормотал Ацуя. – Магазин Намия, где помогут решить ваши проблемы. Неужели кто-то еще обращается сюда за советом? Ведь сорок лет прошло!

С этими словами он снова посмотрел на письмо от Лунного Зайца.

Сёта взял в руки листки.

– Тут написано «до меня дошли слухи про лавку Намия». Судя по письму, совсем недавно услышала. То есть про нее все еще говорят?

Ацуя скрестил на груди руки.

– Может, и так. Хотя верится с трудом.

– Может, кто-то из старичков-маразматиков рассказал? – предположил Кохэй. – Не знал, что лавка давно закрылась, и обмолвился Зайцу-сан.

– Ну, допустим. Но, увидев это здание, она же должна была понять, что здесь что-то не так. Ясно же, что тут никто не живет.

– Ну, значит, у нее не все дома. Довела себя своей проблемой до невроза.

Ацуя покрутил головой.

– Непохоже, что писал человек, у которого не все дома.

– И что тогда все это значит?

– Так и я об этом.

Заговорил Сёта:

– А вдруг все еще продолжается?

– Что? – Ацуя взглянул на Сёту.

– Ну, эти советы по поводу проблем. Тут.

– Тут? В смысле?

– В том смысле, что здесь никто не живет, но запросы на консультации принимают. Дедуля куда-то переехал, иногда приходит забирать письма. А ответы кладет в ящик для молока. Тогда все складывается.

– Да, все складывается, но тогда дедуля должен быть еще жив. Получается, ему больше ста десяти лет?!

– А может, его дети или внуки продолжают этим заниматься?

– Но ведь нет никаких следов того, что кто-то здесь был.

– А они не заходят внутрь. Письма можно забрать, если поднять рольставни.

Это звучало логично. Трое приятелей решили поискать подтверждение догадкам Сёты и прошли в лавку. Но рольставни были заварены изнутри и не открывались.

– Вот чёрт! – выругался Сёта. – Да что ж это такое?

Они вернулись в комнату. Ацуя снова прочитал письмо от Лунного Зайца.

– Ну, что будем делать? – спросил его Сёта.

– А зачем нам что-то делать? Ну его. Утром все равно отсюда уйдем.

Ацуя сунул письмо обратно в конверт и уселся на татами.

Некоторое время все молчали. Слышался шум ветра, пламя свечей легонько подрагивало.

– Интересно, как она поступит? – обронил Кохэй.

– Насчет чего? – спросил Ацуя.

– Ну, насчет Олимпиады, – продолжал Кохэй. – Неужели откажется?

– Не знаю, – покачал головой Ацуя.

– Так нельзя! – Это уже Сёта. – Ведь ее любимый хочет, чтобы она участвовала в Играх.

– Но он же умирает. Как она может в это время тренироваться? Ей лучше побыть с ним. Я думаю, и он на самом-то деле хочет того же, – неожиданно энергично возразил Кохэй.

– Не факт. Он борется с болезнью, чтобы увидеть ее триумф. Старается дожить до этого дня. Если она откажется от участия в Играх, он может потерять волю к жизни.

– Но ведь она пишет, что не может ни на чем сосредоточиться. Так она не попадет на Олимпиаду. И с любимым не побудет, и мечту не исполнит – куда ни кинь, всюду клин.

– Вот именно, значит, ей нужно лезть из кожи вон! Некогда грузить себя проблемами. Нужно изо всех сил тренироваться – в том числе и для любимого – и получить место в команде! Ничего другого ей не остается.

Кохэй хмыкнул и скривился:

– Я б не смог.

– А разве я о тебе? Я это говорю Зайцу-сан.

– Я вот не могу приказывать людям сделать то, на что сам не способен. Сёта, а ты? Смог бы?

Похоже, вопрос поставил Сёту в тупик. Он мрачно посмотрел на Ацую:

– А ты?

Тот по очереди взглянул на обоих.

– Да чего вы так серьезно задумались? Нам вообще не обязательно ломать над этим голову.

– Так что будем делать с письмом? – спросил Кохэй.

– А что мы можем сделать? Ничего.

– Но ведь надо написать ответ. Нельзя его так оставить.

– Чего?! – Ацуя посмотрел на круглое лицо Кохэя. – Ты что, собрался отвечать?

Тот кивнул.

– По-моему, лучше ответить. Мы же без спросу вскрыли конверт.

– Что ты несешь? Здесь ведь никого не бывает. Нечего было сюда письмо приносить, сама виновата. Разумеется, ответа не будет. Сёта, ты ведь согласен со мной?

Сёта погладил подбородок.

– Ну, в целом да…

– Вот! Забудь про письмо. Хватит лезть не в свое дело.

Ацуя прошел в лавку, принес оттуда несколько рулонов бумаги для сёдзи и протянул приятелям.

– Держите. Расстелите, и будем ложиться.

Сёта сказал:

– Сэнк ю.

Кохэй тоже поблагодарил и взял бумагу.

Ацуя развернул рулон на татами и аккуратно улегся. Он закрыл глаза и попытался уснуть, но друзья, похоже, не последовали его примеру. Он обеспокоенно приподнял голову.

Те так и сидели с рулонами в руках.

– А может, взять его с собой? – пробормотал Кохэй.

– Кого? – спросил Сёта.

– Любимого. Который болеет. Если взять его с собой на сборы и за границу, тогда она будет с ним вместе, сможет тренироваться и на соревнования попадет.

– Как она его возьмет-то? Он же болен! Сказано ведь, что ему полгода осталось.

– Но мы же не знаем, в каком он состоянии. Если он не совсем лежачий, значит, сможет с ней поехать. Хотя бы в инвалидном кресле.

– Если б это было так, она бы не спрашивала совета. Наверное, он прикован к постели, и перевозить его нельзя.

– Думаешь?

– Уверен. Почти.

– Эй, – окликнул их Ацуя. – Сколько вы еще будете болтать о всякой ерунде? Я же сказал, забудьте об этом.

Приятели недовольно умолкли и потупились. Но Сёта тут же поднял голову.

– Ты, конечно, прав, но я почему-то не могу на нее наплевать. Эта Заяц-сан ведь действительно мучается. Хочется ей как-то помочь.

Ацуя хмыкнул и сел.

– Как-то помочь? Не смеши меня. Что мы можем? У нас ни денег, ни образования, ни связей. Все, что мы умеем, – это обнести пустой дом у богатенькой. Да и то у нас не вышло, как было задумано. Вроде и утащили что-то ценное – так машина сломалась. Поэтому и сидим тут все в пыли. Мы для себя-то не способны ничего толком сделать, куда нам другим советы давать?

Под напором Ацуи Сёта втянул голову в плечи и опустил глаза.

– Короче, давайте спать. Утром все двинутся на работу, мы смешаемся с толпой и улизнем. – Ацуя снова лег.

Наконец и Сёта начал расстилать бумагу. Но медленно.

– Слушай, – нерешительно заговорил Кохэй. – Может, все-таки напишем что-нибудь?

– Что? – спросил Сёта.

– Ответ, что же еще! Не идет она у меня из головы…

– Ты что, дурак? – сказал Ацуя. – Вот еще – голову над этим ломать.

– А чего? Хоть что-то написать – это же изменит дело! Люди ведь часто благодарны даже за то, что кто-то их выслушал. Вот и эта девушка – она мучается, потому что не может никому рассказать о своей проблеме. Даже если мы не сумеем дать ей толковый совет, а просто напишем, мол, поняли твою беду, ты уж держись – ей и полегче станет.

– Тьфу ты! – в сердцах сказал Ацуя. – Ну и делай что хочешь, раз ты такой болван.

Кохэй встал.

– Есть чем писать?

– В лавке, кажется, были канцелярские товары.

Сёта и Кохэй ушли в магазин, пошуршали там чем-то и вернулись.

– Ну что, нашли? – спросил Ацуя.

– Ага. Всякие маркеры уже не пишут, а шариковая ручка нормальная отыскалась. И бумага есть! – радостно ответил Кохэй и ушел в кухню.

Разложив на столе бумагу, он уселся на стул.

– А что писать-то?

– Да так и напиши: беду твою поняли, держись, – сказал Ацуя.

– Нет, ну это как-то совсем уж бесчувственно.

Ацуя прищелкнул языком.

– Делай как хочешь.

– А может, изложить нашу идею насчет того, чтобы взять любимого с собой? – спросил Сёта.

– Ты же сам сказал, что, будь это возможно, вряд ли бы она просила совета.

– Ну и сказал, а теперь думаю, что можно и уточнить.

Кохэй озадаченно посмотрел на Ацую.

– А ты как думаешь?

– Не знаю я. – Ацуя отвернулся.

Кохэй взял ручку. Но, прежде чем начать писать, опять взглянул на приятелей.

– А как положено письма начинать?

– А, точно, были какие-то выражения. «С почтением приветствую» или «Позвольте перейти прямо к делу», – сказал Сёта. – А вообще, не нужно это все. У нее в письме тоже ведь ничего такого не было. Пиши, как будто по электронной почте.

– Во, точно! Буду думать, что это и-мейл. Так: «Ваш мейл», то есть «Ваше письмо прочитал», да? «Ва-ше пись-мо…»

– Вслух необязательно, – предупредил Сёта.

Ацуе тоже было слышно, как пишет Кохэй – видимо, он очень сильно давил на стержень.

Через некоторое время Кохэй сообщил, что закончил, и принес письмо в комнату.

Листок взял Сёта.

– Ну и почерк у тебя.

Ацуя тоже заглянул в листок. Почерк действительно был ужасный. К тому же написано сплошь азбукой.

«Ваше письмо прочитал. Тяжело вам приходится. Я понял вашу беду. В голову пришла одна идея: может быть, стоит взять его туда, куда вы едете? Простите, что не придумал ничего лучше».

– Ну как? – спросил он.

– Пойдет, – ответил Сёта и повернулся к Ацуе. – Как думаешь?

– Мне все равно, – сказал тот.

Кохэй аккуратно свернул листок и вложил в адресованный Лунному Зайцу конверт, который был приложен к письму.

– Схожу положу в ящик, – сказал он и вышел через черный ход.

Ацуя вздохнул:

– И о чем он только думает? Нашел время раздавать советы неизвестным людям. И ты туда же, Сёта.

– Да ладно тебе. Иногда можно.

– Что значит – иногда?

– Так ведь обычно нам не приходится выслушивать жалобы и проблемы других людей. Никому и в голову не придет просить у нас совета. А значит, вряд ли нам еще придется этим заниматься. Это первый и последний раз. Вот я и говорю – разок-то можно.

Ацуя снова хмыкнул.

– Вот про таких, как вы, и говорят: надо знать свое место.

Вернулся Кохэй.

– Крышку ящика еле открыл. Видимо, им давно не пользовались.

– Да уж, наверное. Разве сейчас развозят мол… – начал было Ацуя, но запнулся. – Кохэй, а где твои перчатки?

– Перчатки? Вот они. – Кохэй указал на стол.

– Ты когда успел их снять?

– Когда письмо писал. В перчатках же трудно ручку держать…

– Идиот! – Ацуя подскочил. – Теперь на письме, наверное, твои отпечатки.

– Отпечатки? А что, это плохо? – с глупым видом спросил Кохэй, и Ацуе захотелось врезать ему по круглой щеке.

– Полиция наверняка обнаружит, что мы здесь прятались. А если Лунный Заяц не заберет ответ? Проверят конверт – и все! У тебя ведь брали отпечатки, когда останавливали за нарушение правил дорожного движения?

– Ой, точно…

– Вот поэтому я и говорю: не лезь не в свое дело! – Ацуя схватил фонарик, широкими шагами пересек кухню и вышел на улицу через черный ход.

Крышка ящика для молока была плотно закрыта. Как и сказал Кохэй, поддавалась она туго. Но Ацуя справился.

Он посветил фонариком. Внутри было пусто.

Приоткрыв дверь черного хода, он спросил:

– Кохэй, ты куда письмо положил?

Тот вышел, натягивая на руки перчатки.

– Что значит куда? В этот ящик.

– Там ничего нет.

– Как это?

– Может, ты думал, что положил, а сам уронил его? – Ацуя посветил на землю.

– Да не может такого быть! Точно положил!

– И куда же оно исчезло?

– Не знаю, – помотал головой Кохэй.

В этот момент раздались быстрые шаги, и к ним вышел Сёта.

– Что такое? Что случилось? – спросил Ацуя.

– Я услышал в лавке какой-то звук и вышел посмотреть. А под щелью для писем лежало вот это. – И побледневший Сёта показал им конверт.

Ацуя ахнул. Погасив фонарик, стараясь ступать бесшумно, он обошел дом и тихонько выглянул из-за угла, чтобы взглянуть на дверь лавки.

Однако…

Никого. И непохоже было, что кто-то только что ушел.

3

«С пасибо за столь скорый ответ. После того как вчера я бросила в ваш ящик письмо, сегодня весь день думала, не доставила ли вам неудобств своей докучливостью. Теперь я немного успокоилась.

Вы совершенно правы, спрашивая, хотела бы я взять любимого с собой за границу и на сборы. К сожалению, это невозможно. Он должен находиться в стационаре, иначе болезнь начнет развиваться стремительно.

Наверное, вы скажете, что мне стоит тренироваться поблизости от него. Но рядом с его больницей нет мест, где я могла бы заниматься. Сейчас я приезжаю к нему только в те дни, когда тренировок нет, тратя много времени на дорогу.

И вот однажды, когда близился день отъезда на следующие сборы, я приехала повидаться. Он высказал надежду, что у меня хорошие результаты, и я, конечно, заверила его в этом. Хотя на самом деле хотела сказать, что не желаю никуда ехать, хочу быть рядом с ним. Но понимаю, что тогда ему будет тяжело.

Как было бы хорошо даже в разлуке видеть его лицо. Мечтаю о видеофоне, как в манге. Бегу от реальности, да?

Спасибо большое, что разделили мои сомнения. Даже оттого, что я просто поделилась своими горестями в письме, стало легче на душе.

Я понимаю, что должна сама найти ответ, но, если вы вдруг что-нибудь придумаете, напишите, пожалуйста. И наоборот, если сочтете, что ничего не можете посоветовать, так и сообщите. Не хочу причинять вам беспокойство.

Так или иначе, завтра я тоже загляну в ящик для молока.

Спасибо.

Лунный Заяц».

Последним письмо прочитал Сёта. Подняв голову, он дважды моргнул.

– Что бы это значило?

– Понятия не имею, – ответил Ацуя. – Ерунда какая-то. Что это вообще такое?

– Ответ от Лунного Зайца, разве нет? – сказал Кохэй, и Ацуя с Сётой одновременно взглянули на него.

– А как он появился?! – в один голос закричали они.

– Ну… – Кохэй почесал в затылке.

Ацуя ткнул пальцем в черный ход.

– Ты ведь всего каких-то пять минут назад положил письмо в ящик для молока. Я сразу пошел посмотреть, а письма уже не было. Даже если письмо забрала эта зайчиха, или как там ее, сколько бы у нее ушло времени, чтобы написать ответ? Но второе письмо появилось сразу же! Как ни крути, это очень странно!

– Странно-то странно, и все-таки письмо действительно от Зайца-сан. Она отвечает именно на мой вопрос.

Возразить Кохэю Ацуя не мог. Тот был прав.

– Ну-ка, дай, – сказал он, выхватив письмо из рук Сёты.

Он ещё раз перечитал послание. Такое нельзя было написать, не зная ответа Кохэя.

– Вот черт. Как же это? Может, кто-то решил над нами подшутить? – голос Сёты звучал раздраженно.

– Точно! – Ацуя ткнул пальцем Сёте в грудь. – Это всё подстроено!

Он отбросил письмо и открыл шкаф. Там, кроме футонов и картонных коробок, ничего не было.

– Ацуя, что ты делаешь? – спросил Сёта.

– Проверяю, нет ли здесь кого. Он мог подслушать наш разговор перед тем, как Кохэй написал письмо, и заранее подготовить ответ. А может, тут микрофоны спрятаны? Ну-ка, вы тоже ищите.

– Эй, постой. Кто будет таким заниматься?

– Откуда я знаю? Какой-нибудь чудак, который любит подшучивать над теми, кто спрятался в этой развалюхе.

Ацуя осветил фонариком внутренность алтаря. Однако ни Сёта, ни Кохэй не двинулись с места.

– Да ну, вряд ли. Неужели найдется такой человек?

– Всякие бывают. Больше мне ничего в голову не приходит.

– Думаешь? – Сёта явно не был удовлетворен. – А как ты объяснишь исчезновение письма из ящика?

– А это… допустим, какой-то фокус. Трюк, как в цирке.

– Трюк, говоришь…

Еще раз перечитав письмо, Кохэй поднял голову.

– Она какая-то странная.

– Почему? – спросил Ацуя.

– Вот она пишет: хорошо бы иметь видеофон. Вдруг она не может позволить себе сотовый, и у нее телефон без функции видеозвонков?

– Наверное, просто в больнице нельзя пользоваться мобильными, – сказал Сёта.

– Нет, она пишет «такие, как в манге». Похоже, вообще не знает, что есть телефоны с функцией видеозвонков.

– Да ладно, разве такое возможно в наше время?

– Думаю, дело именно в этом. Тогда я ей расскажу. – И Кохэй направился к кухонному столу.

– Эй, ты что, опять собираешься писать ответ? Да над тобой просто прикалываются! – крикнул Ацуя.

– Откуда ты знаешь?

– Да наверняка. Слушают нас сейчас и заранее составляют ответ… Хотя стой! – Ацуе явно пришла в голову идея. – Давай, Кохэй, пиши! Я кое-что придумал.

– Чего это ты вдруг? Что случилось? – спросил Сёта.

– Пиши, сейчас узнаем.

– Готово, – наконец сказал Кохэй и положил ручку.

Ацуя встал рядом с ним и посмотрел на лист бумаги. Почерк все такой же неаккуратный.

«Я прочитал ваше второе письмо. Расскажу вам отличную штуку. Существуют сотовые, по которым можно совершать видеозвонки. Они есть у разных производителей. Вы можете попробовать воспользоваться им тихонько, чтобы в больнице не увидели».

– Ну как? Сойдет? – спросил Кохэй.

– Сойдет, сойдет, – ответил Ацуя. – Неважно. Клади в конверт скорее.

Во втором письме тоже нашелся конверт, адресованный Лунному Зайцу. Кохэй сложил свое послание и сунул внутрь.

– Я пойду с тобой. А ты, Сёта, оставайся здесь. – Ацуя взял фонарик и направился к черному ходу.

Выйдя на улицу, он проследил, как Кохэй кладет письмо в ящик для молока.

– Так, теперь ты спрячься здесь и следи за ящиком.

– Хорошо. А ты?

– А я пойду к главному входу. Посмотрю, кто бросает в щель письма.

Он обошел вокруг дома и осторожно выглянул из-за угла, чтобы посмотреть, что происходит у входа в магазин. Никого не было.

Он простоял так некоторое время, пока сзади не послышались шаги. Оглянувшись, он увидел Сёту.

– Ты чего? Я же велел тебе остаться внутри, – сказал Ацуя.

– Кто-то появлялся?

– Пока нет. Поэтому и торчу здесь.

На лице Сёты вдруг появилось растерянное выражение, рот его чуть приоткрылся.

– Что с тобой? Что случилось? – спросил Ацуя, и Сёта протянул ему конверт.

– Оно пришло.

– Что?

– Оно. – Сёта облизал губы. – Третье письмо.

«И снова спасибо за ваш ответ. Становится легче на душе, когда знаешь, что кто-то понимает твои сложности.

Вот только, прошу прощения, я пока – вернее, если честно, я совсем не поняла, что вы имели в виду.

Наверное, потому что у меня недостаточно знаний. Это не позволяет мне понять шутку, которой вы пытались меня подбодрить. Мне очень стыдно.

Мама часто говорила мне: “Если тебе что-то непонятно, не нужно сразу же просить людей объяснить тебе это. Для начала поищи ответ сама”. Я постаралась сама изучить вопрос, но все равно ничего не поняла.

Что значит “сотовый”?

Вы написали слово катаканой – видимо, оно иностранное, но в словарях я такого не нашла. Я предположила, что оно заимствовано из английского и тогда, наверное, должно записываться как soatow или sotough, но, кажется, ошиблась. Возможно, это не английское слово.

А пока я не пойму, что означает “сотовый”, ваши слова для меня – пустой звук. Пожалуйста, объясните.

Простите, что докучаю вам, несмотря на вашу занятость.

Лунный Заяц».

4

Разложив три письма от девушки на столе, приятели уселись вокруг.

– Давайте-ка разберемся, – начал Сёта. – Второе письмо, которое Кохэй положил в ящик для молока, тоже исчезло. Кохэй следил за ящиком из укрытия, но к нему никто не приближался. Ацуя при этом наблюдал за входом в лавку. И к рольставням никто не подходил. Однако третье письмо как-то появилось внутри. В моем рассказе что-то противоречит фактам?

– Неа, – коротко ответил Ацуя.

Кохэй молча кивнул.

– Таким образом, – Сёта поднял вверх указательный палец, – несмотря на то, что к дому никто не подходил, письмо Кохэя исчезло, а письмо от Зайца появилось. Мы тщательно проверили ящик и рольставни – там никаких хитрых устройств нет. И как вы это объясните?

Ацуя скрестил руки за головой и откинулся назад всем телом.

– Никак. Мы не можем этого объяснить.

– Кохэй, а ты что скажешь?

Тот замотал головой так, что затряслись круглые щеки.

– Не знаю.

– Сёта, а ты что-то понял? – спросил Ацуя, и Сёта опустил глаза на письма.

– Вам не кажется странным, что она не знает про сотовые? Считает, что это такое иностранное слово.

– Да просто прикалывается.

– Думаешь?

– Точно! Неужели в наше время кто-то в Японии может не знать про сотовые?

Тогда Сёта указал на одно из писем.

– А как вам это? Тут написано про Олимпиаду в следующем году. Но если задуматься, в следующем году не будет проводиться Олимпиада: ни зимняя, ни летняя. Игры только что закончились в Лондоне.

Ацуя невольно ахнул. Чтобы скрыть свой возглас, он скривился и потер под носом.

– Да ладно, ошиблась, наверное.

– Разве можно в таком ошибиться? Она же собирается на эти Игры! И про видеосвязь не знает – в наше-то время.

– Хм, верно.

– И еще одно. – Сёта заговорил тише. – Кое-что очень странное. Я заметил, когда выходил на улицу.

– И что же?

Сёта, чуть поколебавшись, спросил:

– Ацуя, на твоем сотовом сейчас который час?

– На сотовом? – Ацуя вынул телефон из кармана и взглянул на экран. – 3:40 утра.

– Ага. То есть мы здесь больше часа.

– Ну да. А что не так?

– Ну-ка, иди сюда. – Сёта встал.

Они снова вышли на улицу через черный ход. Сёта встал между домом и сараем и посмотрел на небо.

– Когда мы в первый раз здесь проходили, я заметил, что луна стоит прямо над нами.

– Я тоже заметил. Ну и что?

Сёта пристально посмотрел на Ацую.

– Разве не странно? Прошло больше часа, а луна все там же.

Ацуя растерялся было, не понимая, что хочет сказать Сёта, но тут же осознал смысл его слов. Сердце его подпрыгнуло. Лицу стало горячо, а по спине пробежал холодок.

Он вытащил мобильный телефон. На экране высветилось: 3 часа 42 минуты.

– Что это значит? Почему луна не двигается?

– Может, сейчас такое время года? – предположил Кохэй, но Сёта тут же отверг эту идею:

– Не бывает такого времени года!

Ацуя несколько раз перевел взгляд с экрана телефона на луну в небе. Он совершенно ничего не понимал.

– Ага! – Сёта начал что-то делать с телефоном. Кажется, куда-то звонил.

Его лицо напряглось. Он заморгал.

– Что такое? Куда ты звонишь? – спросил Ацуя.

Сёта молча протянул ему телефон – видимо, предлагал послушать.

Ацуя поднес телефон к уху. Из динамика послышался женский голос:

– Точное время – два часа тридцать шесть минут.

Приятели вернулись в дом.

– Телефон не сломан, – сказал Сёта. – Просто с домом что-то не так.

– Ты хочешь сказать, что нечто в доме заставляет часы в телефоне идти неправильно? – спросил Ацуя, но Сёта отрицательно закачал головой.

– Часы идут верно. Как обычно. А вот то, что они показывают, не совпадает с реальным временем.

Ацуя нахмурился.

– А почему так?

– Мне кажется, что внутри и снаружи дома время отличается. Сам ход времени. Долгий промежуток времени внутри – только краткий миг снаружи.

– Чего?! Что ты несешь?

Сёта снова посмотрел на письмо и взглянул на Ацую.

– К дому вроде как никто не подходил, но письмо Кохэя исчезло, а письмо Зайца появилось. Такого быть не может. А что, если взглянуть на дело так: кто-то уносит письмо Кохэя и, прочитав его, приносит следующее письмо. Но мы этого кого-то не видим.

– Не видим? Он что, человек-невидимка? – спросил Ацуя.

– О, я понял! Это привидения! Ой, здесь есть привидения?! – Кохэй съежился и оглядел комнату.

Сёта медленно помотал головой.

– Это не человек-невидимка и не привидения. Просто человек не из нашего мира. – Он указал на письма. – Человек из прошлого.

– Из прошлого? Но как? – почти крикнул Ацуя.

– Вот моя теория: щель для писем в рольставнях и ящик для молока связаны с прошлым. Когда кто-то из прошлого пишет письмо в лавку Намия в том времени, оно приходит в наше время. И наоборот, когда мы кладем письмо в ящик для молока, оно оказывается в ящике в прошлом. Я не знаю, почему так происходит, но это все объясняет. Заяц – человек из прошлого, – заключил Сёта.

Ацуя не нашелся что сказать. Да и что тут скажешь? Мозг отказывался думать.

– Да ладно… – выдавил он в конце концов. – Этого не может быть.

– Я тоже так считаю. Но ничего другого в голову не приходит. А если не согласен, предложи свой вариант. Только чтоб убедительный.

Ацуя ничего на это не ответил. Не было у него убедительного варианта. Поэтому он накинулся на Кохэя:

– Это все ты виноват: пишешь свои ответы!

– Извини…

– Чего ты Кохэя винишь? И вообще, если мое предположение верное, это же крутая штука получается! Мы переписываемся с человеком из прошлого! – Глаза Сёты засверкали.

Ацуя совсем запутался. Он не знал, как поступить.

– Пошли отсюда. – Он встал. – Надо из этого дома уходить.

Остальные двое удивленно посмотрели на него.

– Почему? – спросил Сёта.

– Жутко это все. Неохота влезать во все эти штуки. Пошли. Можно и в другом месте укрыться. Сколько бы мы тут ни сидели, время в реальности почти не двигается, так? А если утро так никогда и не наступит, какой смысл прятаться?

Но его приятели с ним не согласились. Они сидели молча, с недовольными лицами.

– Что не так? Говорите! – рявкнул Ацуя.

Сёта посмотрел на него. Взгляд серьезный, глаза сверкают.

– Я еще немного здесь побуду.

– Что?! Зачем?!

Сёта отвел глаза.

– Зачем – и сам не знаю. Но знаю, что переживаю потрясающий опыт. Когда еще выпадет такая возможность? Может, больше ни разу в жизни. Не хочется упускать такой шанс. Ты, Ацуя, можешь идти. А я еще немного побуду здесь.

– И что ты будешь делать?

Сёта посмотрел на лежавшие на столе письма.

– Для начала напишу ответ. Это же круто – переписываться с человеком из прошлого.

– Да, точно, – кивнул Кохэй. – Опять же, надо помочь этому Зайцу.

Ацуя, глядя на них, чуть отступил назад и помотал головой.

– Да вы спятили. О чем вы думаете? Что интересного в том, чтобы переписываться с людьми из прошлого? Хватит, бросайте это дело! Влипнете в какую-нибудь передрягу, и что тогда? Я не хочу, чтобы меня в это втягивали.

– Я же говорю: ты можешь идти, – успокаивающе сказал Сёта.

Ацуя сделал глубокий вдох. Он хотел возразить, но слова не находились.

– Ну, делайте как знаете. Если что – я не виноват.

Он вернулся в комнату, схватил сумку и, не глядя на приятелей, вышел на улицу через черный ход. Посмотрел на небо – круглая луна действительно почти не сдвинулась с места.

Он вынул мобильный телефон. Вспомнил, что в него встроены часы, которые синхронизируются по радиосигналу, и попробовал автоматически установить время. На экране тут же высветились цифры – не прошло и минуты от того времени, которое им назвали в справочной службе.

Фонарей на дороге было мало. Ацуя в одиночку зашагал через темноту. Ночь стояла холодная, но лицо у него горело, так что холода он не ощущал.

«Да не может такого быть!» – думал он.

Щель для писем и ящик для молока связаны с другим временем, и письма от девушки по имени Лунный Заяц приходят из прошлого?!

Что за ерунда! Нет, действительно, если поверить в такое, все складывается, но ведь этого не может быть! Что-то здесь не так. Они стали жертвой розыгрыша.

А если теория Сёты верна, лучше не связываться со столь странным миром, это же ясно! В случае чего, никто не придет на помощь. Защищать себя они должны сами. До сих пор он следовал этому правилу. Свяжешься с другими сверх необходимости – расхлебывай потом. К тому же этот другой – человек из прошлого. Он ничего не сделает для них нынешних.

Через некоторое время он вышел на большую дорогу. Иногда мимо проезжали машины. Скоро впереди показался круглосуточный магазин.

Ацуя вспомнил, как Кохэй страдал от голода. Будет сидеть там без сна – еще больше проголодается. И что тогда? Или если время там не двигается, то хуже уже не будет?

Зайти в магазин? Продавец может запомнить его лицо. Да еще на камеру попадет. Плевать на этих. Сами как-нибудь справятся.

С этими мыслями Ацуя остановился. В магазине, кажется, никого, кроме продавца, не было.

Ацуя вздохнул. «Слишком я добрый…» Он спрятал сумку за мусорный ящик и толкнул стеклянную дверь.

Купив онигири, сладкие булочки, напитки в пластиковых бутылках, он вышел на улицу. Продавец – молодой мужчина – на него даже не взглянул. Камера, возможно, работала, но полиция совершенно необязательно заподозрит его только потому, что он зашел за покупками поздно ночью. Наоборот – сочтут, что для преступника такое поведение странно. Этим он себя успокоил.

Забрав спрятанную сумку, он пошел назад по той же дороге. Отдаст приятелям еду и сразу уйдет – не хотелось долго находиться в таком подозрительном месте.

Вот и заброшенный дом. К счастью, по дороге он никого не встретил.

Ацуя снова оглядел здание, посмотрел на щель для писем и подумал: интересно, а если сейчас бросить туда письмо, в какое время оно попадет?

Он прошел между домой и сараем и оказался перед черным ходом. Дверь оставалась открытой. Он шагнул внутрь, пытаясь увидеть, что там происходит.

– О, Ацуя! – радостно сказал Кохэй. – Ты вернулся? Уже больше часа прошло, мы думали, ты не придешь.

– Больше часа? – Ацуя посмотрел на экран телефона. – Всего 15 минут. И потом, я не вернулся. Просто принес кое-что.

Он поставил на стол пакет с продуктами.

– Я ведь не знаю, сколько еще вы тут собираетесь торчать.

– Ух ты! – просветлел лицом Кохэй и сразу же схватил онигири.

– Пока вы тут сидите, утро не наступит, – сказал Ацуя Сёте.

– Я кое-что придумал!

– Что же?

– Видел открытую дверь?

– Ну видел.

– Если ее не закрывать, время в доме и снаружи идет одинаково. Мы с Кохэем пробовали всякие штуки и обнаружили это. Поэтому разница с твоим временем оказалась всего лишь час.

– Ясно. – Ацуя посмотрел на дверь. – Ну и как тут все устроено? Что это за дом такой?

– Не знаю, как оно устроено, но теперь тебе не надо уходить. Даже если мы останемся здесь, утро все равно наступит.

– Точно! Нам лучше быть вместе, – согласился Кохэй.

– А вы что, так и собираетесь обмениваться письмами?

– Тебе жалко? Ты можешь не участвовать, если не хочешь. Хотя, если честно, мы надеялись с тобой посоветоваться.

Ацуя нахмурился:

– Посоветоваться?

– После того как ты ушел, мы написали третий ответ. И снова получили письмо. На вот, прочитай.

Ацуя посмотрел на приятелей. Выражение их лиц было странным.

– Только прочитаю, поняли? – И он уселся на стул. – А вы что ответили-то?

– Посмотри черновик. – Сёта протянул ему листок.

Вот что они придумали (писал, похоже, Сёта – почерк оказался разборчивым, кроме азбуки были и иероглифы):

«Про сотовый пока забудьте. К вам это сейчас не имеет отношения.

Расскажите еще про вас и про вашего возлюбленного. Что вы лучше всего умеете делать? Есть ли у вас общие хобби? Путешествовали ли вы вместе? Смотрели ли фильмы? Если вы любите музыку, какие последние хиты вам нравятся?

Если вы все это расскажете, будет легче давать советы. Жду.

(Это письмо пишет другой человек, но не обращайте внимания.)

Лавка Намия».

– Не понимаю. Зачем вы об этом спрашиваете? – Ацуя помахал листком в воздухе.

– Мы решили, что для начала надо точно выяснить, из какого времени Лунный Заяц. Если мы этого не поймем, то не найдем с ней общий язык.

– Ну так бы и написали: из какого вы времени?

Сёта, выслушав ответ Ацуи, нахмурился.

– А ты поставь себя на ее место. Она же не знает, что тут у нас. Если внезапно задать такой вопрос, она просто решит, что мы спятили.

Ацуя выпятил губу и почесал щеку. Возразить было нечего.

– И что она ответила?

Сёта взял со стола конверт.

– Вот, прочитай.

Ацуя, уверенный, что приятель просто важничает, вынул из конверта листок и развернул его.

«И снова спасибо вам за ответ. Я беспокоилась, все пыталась узнать про сотовые, спрашивала у разных людей и все равно ничего и не поняла. Но раз вы говорите, что это не имеет ко мне отношения, то перестаю об этом думать. Впрочем, буду благодарна, если вы когда-нибудь мне все объясните.

Как я писала в первом письме, я спортсменка. Мой любимый раньше занимался тем же видом спорта, его тоже хотели взять в олимпийскую сборную. Так мы и познакомились. Но помимо того что мы оба спортсмены, мы самые обычные люди. Общие увлечения – кино. В этом году мы посмотрели “Супермена”, “Рокки-2”, “Чужих”. Ему понравилось, а я такие фильмы не люблю. Музыку тоже слушаем. Из последнего любим “Годайго” и “Southern All Stars”. “Элли, моя любовь” прекрасна, правда?

Вот пишу – и вспоминаю время, когда он был здоров, и так хорошо на душе! Может быть, вы этого и добивались? Так или иначе, наш двусторонний обмен письмами (наверное, странно звучит) действительно меня подбадривает. Если получится, напишите мне и завтра, пожалуйста.

Лунный Заяц».

Дочитав, Ацуя пробормотал:

– Ясно. «Чужие» и «Элли, моя любовь», значит. Теперь время примерно понятно. Это поколение наших родителей.

Сёта кивнул.

– Ага, я проверил в интернете. Точно. Ну, то есть здесь мобильный не работает, нужно открыть заднюю дверь. В общем, не важно. Я проверил, когда вышли упомянутые в письме фильмы. Это все 1979 год. И «Элли, моя любовь» тоже впервые прозвучала в 1979 году.

Ацуя пожал плечами.

– А какая разница? Значит, 1979.

– Именно. Значит, Лунный Заяц собирается на Олимпиаду 1980 года.

– Наверное. И что с того?

Сёта так пристально посмотрел в глаза Ацуи, как будто хотел заглянуть ему прямо в душу.

– Чего ты? – спросил тот. – У меня к лицу что-то прилипло?

– Ты правда не знаешь? Ну ладно – Кохэй, но ты-то!

– Да в чем дело?

Сёта глубоко вдохнул и выпалил:

– В 1980 году Олимпиада проходила в Москве. Япония ее бойкотировала.

5

Конечно, Ацуя об этом слышал. Он просто не знал, что все случилось именно в 1980-м.

Тогда еще продолжалась холодная война между Востоком и Западом. Поводом для бойкота послужил ввод Советским Союзом войск в Афганистан. В знак протеста первыми о бойкоте заявили США и призвали остальные западные страны присоединиться. Япония колебалась до последнего, но в конце концов, вслед за Америкой, выбрала путь бойкотирования Игр. Все это Сёта нашел в интернете и теперь коротко пересказал остальным. Подробности Ацуя узнал впервые.

– Значит, проблема решена. Поскольку Япония не будет участвовать в Олимпиаде в следующем году, Лунный Заяц может забыть про соревнования и спокойно ухаживать за любимым, так ей и напишите.

Выслушав Ацую, Сёта состроил кислую рожу.

– Ну напишем мы – разве она поверит? Японские спортсмены до последнего думали, что поедут на Игры.

– А может сказать, что мы из будущего? – Тут Ацуя сам скривился. – Не выйдет, да?

– Она тогда решит, что мы издеваемся.

Ацуя прищелкнул языком и стукнул кулаком по столу.

– Слушайте, – нерешительно протянул молчавший до этого Кохэй. – А нам обязательно объяснять причину?

Ацуя и Сёта одновременно взглянули на него.

– Ну смотрите. – Кохэй почесал в затылке. – Зачем называть настоящую причину? Просто напишем, чтобы бросила тренировки и ухаживала за любимым. Нельзя?

Ацуя и Сёта переглянулись. Оба закивали.

– То, что надо! – сказал Сёта.

– Ничего не нельзя. Так и сделаем! Она ведь просит совета, как ей поступить. Хватается за соломинку. Значит, нет никакой необходимости объяснять ей, как на самом деле обстоят дела. Надо ей так и написать: если любишь его, оставайся рядом до конца, он наверняка в глубине души и сам этого хочет.

Сёта взял ручку и начал писать.

– Ну как?

Он показал Ацуе письмо, написанное почти теми же словами.

– По-моему, нормально.

– Отлично.

С письмом в руках Сёта вышел из дома и закрыл за собой дверь. Другие двое прислушались: раздался звук открываемой крышки, а потом она захлопнулась.

Сразу после этого у парадного входа что-то с шелестом упало на пол.

Ацуя пошел в лавку, заглянул в коробку у рольставней и увидел конверт.

«Спасибо вам большое.

Честно говоря, не ожидала, что получу такой прямой ответ. Была уверена, что вы напишете что-то более двусмысленное, неясное – чтобы я сама выбирала свой путь. Но вы не стали увиливать. Вот почему людям так нравятся ваши советы, вот почему вам так доверяют.

“Если любишь, будь рядом до конца”.

Эта фраза поразила меня в самое сердце. Конечно, вы правы. Я не должна колебаться.

И все же… Мне не кажется, что и он хочет того же.

Сегодня я звонила ему. Хотела честно сказать, что по вашему совету откажусь от участия в Олимпиаде. Но он не стал меня слушать. Сказал, что если есть время на звонки, лучше потратить его на тренировки. Мол, он рад слышать мой голос, но вообще-то места себе не находит, думая о том, что, пока я с ним разговариваю, мои соперницы уйдут далеко вперед.

Я не могу успокоиться. А вдруг, если я откажусь от участия в Играх, он так расстроится, что ему станет хуже? Как начать разговор? Ведь у меня нет гарантий, что подобного не случится.

Я, наверное, очень слабый человек, раз так думаю.

Лунный Заяц».

Дочитав письмо, Ацуя поднял глаза к пыльному потолку.

– Ничего не понимаю. Что за человек? Не хочешь поступать, как тебе говорят, зачем за советом обращаешься?

Сёта вздохнул:

– Что поделаешь… Она ведь не знает, что советуется с людьми из будущего.

– Раз она пишет, что говорила с ним по телефону, значит, сейчас от него уехала, – сказал Кохэй, глядя на письмо. – Эх, бедняга.

– Он меня тоже бесит, – заявил Ацуя. – Мог бы уже и понять ее чувства. Подумаешь – Олимпиада. Те же «Веселые старты», только побольше. Это же просто спорт! Ну кто сможет серьезно этим заниматься, зная, что любимый человек не поправится?! Или он думает, что раз смертельно болен, это дает ему право капризничать и морочить девушке голову?

– Ему тоже тяжело! Он ведь знает, что его подруга мечтала участвовать в Олимпиаде. И конечно, не хочет, чтобы по его вине она отказалась от этой мечты! То ли храбрится, то ли держится из последних сил – в общем, он себя тоже перебарывает.

– Вот это меня и бесит. Упивается своей борьбой.

– Думаешь?

– Точно! Видно же! Весь такой из себя трагический персонаж!

– Ну а писать-то что будем? – спросил Сёта, разворачивая листок.

– Так и напиши: мол, первым делом надо мужика образумить. Пусть откровенно ему все выскажет. Чтоб не связывал любимую каким-то там спортом. Скажи, что Олимпиада – это как школьные «Веселые старты», и не стоит так за них цепляться.

Сёта, не выпуская ручку, нахмурил брови.

– Вряд ли она сможет ему это сказать.

– Сможет, не сможет – должна!

– Не болтай ерунду! Если бы она могла, она бы не писала сюда.

Ацуя запустил пальцы обеих рук в волосы.

– Тьфу ты, не было хлопот!

– А может, пусть за нее кто-нибудь скажет? – проронил Кохэй.

– И кто же за нее скажет? – спросил Сёта. – Они никому не сообщали про его болезнь.

– Да, я знаю, но ведь нельзя даже от родителей такое скрывать! А вот расскажут – и тогда все поймут, как она мучается.

– Точно! – Ацуя щелкнул пальцами. – Хоть ее родителям, хоть его – надо рассказать им про рак. Тогда никто не будет заставлять ее стремиться на эту Олимпиаду. Сёта, так и пиши!

– Ладно!

Сёта опустил ручку на бумагу.

Получилось вот что:

«Ваши колебания понятны. Однако все-таки поверьте мне. Можете считать, что вас обманули, но сделайте, как вам говорят.

Честно говоря, я думаю, что ваш любимый неправ.

Это ведь просто спорт. Олимпийские игры – просто большие “Веселые старты”. Глупо ради этого напрасно тратить то немногое оставшееся вам двоим время. Заставьте его это понять.

Если бы это было возможно, я бы сам сказал ему это вместо вас. Но так не получится.

Поэтому попросите своих или его родителей. Если вы расскажете о его болезни, все согласятся вам помочь.

Решайтесь! Забудьте про Олимпиаду. Я плохого не посоветую. Сделайте так. Потом будете рады, что послушались совета.

Лавка Намия».

Сёта сходил бросить письмо в ящик.

– Мы были очень настойчивы – на этот раз должно сработать.

– Кохэй! – крикнул Ацуя в сторону входа. – Есть письмо?

– Пока нет, – донесся голос Кохэя из лавки.

– Нет? Странно. – Сёта покачал головой. – Раньше сразу приходило. Может, плохо закрыли дверь черного хода?

Он встал, видимо собираясь проверить, но тут из лавки донеслось:

– Есть!

С письмом в руке вошел Кохэй.

«Извините, что пишу с задержкой. Это Лунный Заяц. Вы ответили мне, а я целый месяц молчала, прошу меня извинить.

Пока я уговаривала себя сесть за письмо, начались сборы.

Но это, наверное, просто отговорка. На самом деле я просто не знала, что вам ответить.

Вы говорите, что он неправ, и я, прочитав это, немного удивилась. Уважительно подумала: надо же, есть люди, которые даже неизлечимо больному могут сказать все начистоту.

Просто спорт, просто Олимпиада… да, наверное, так оно и есть. Нет, наверняка именно так. Возможно, мы зря мучаем друг друга.

Но я не могу повторить ему ваши слова. Догадываюсь, как эту ситуацию видят другие, но мы оба понимаем, что значит полностью выкладываться на соревнованиях.

А вот про болезнь, конечно, надо сообщить и его, и моим родителям. Но не сейчас. Видите ли, его младшая сестра только что родила, это такая радость. Он хочет позволить родным еще немного почувствовать себя счастливыми. Я прекрасно его понимаю.

Я несколько раз звонила ему со сборов, рассказывала, как много сил вкладываю в тренировки. Он был очень рад это слышать. И мне не кажется, что он притворяется.

Неужели нет другого выхода, кроме как забыть про Олимпиаду? Бросить тренировки, сосредоточиться на уходе за любимым? Пойдет ли это ему на пользу?

Чем больше я думаю, тем больше колеблюсь.

Лунный Заяц».

Ацуе захотелось заорать во весь голос. Читая письмо, он чувствовал, как внутри нарастает раздражение.

– Да что она делает, кретинка! Говоришь ей – бросай, а она опять на свои сборы. А вдруг мужик умрет за это время?

– Она же не могла ему в лицо сказать, что пропустит поездку, – мягко произнес Кохэй.

– Главное, что в конце концов все будет зря. Нет, ну надо же: «чем больше думаю, тем больше колеблюсь». Ей же все объяснили, почему она не слушает?

– О любимом беспокоится, – объяснил Сёта. – Не хочет лишать его мечты.

– Он все равно ее лишится. Она все равно не попадет на Олимпиаду. Вот черт! Как же ей это объяснить? – Ацуя нервно задергал коленом.

– А что, если она получит травму? – спросил Кохэй. – Если она не сможет из-за этого участвовать, он тоже успокоится.

– Хм, неплохо! – согласился Ацуя.

– Не пойдет, – возразил Сёта. – Это все равно лишит его мечты. Она ведь потому и мучается, что не может решиться.

Ацуя сморщил лоб.

– Мечта, мечта… Достали уже этой мечтой. Что, кроме Олимпиады и помечтать не о чем?

Тут Сёта выпучил глаза, будто ему что-то пришло в голову.

– Точно! Надо заставить его понять, что кроме Олимпиады есть и другие вещи. Путь придумает себе другую мечту, кроме Игр. Ну, например…

Сёта задумался, а потом продолжил:

– Ребенка!

– Ребенка?

– Малыша! Пусть скажет ему, что беременна. Естественно, его ребенком. Тогда и от Олимпиады придется отказаться. А он сможет мечтать о том, чтобы его ребенок родился. Это поддержит его силы.

Ацуя обдумал эту идею и в следующее мгновение захлопал в ладоши.

– Сёта, ты гений! Так и сделаем! Это идеально! Сколько там ему осталось – около полугода? Он не узнает, даже если она соврет.

– Отлично! – Сёта уселся за стол, а Ацуя решил, что дело в шляпе.

Они не знали, когда обнаружилась болезнь мужчины, но по предыдущим письмам можно было заключить, что не так уж давно. Если до того они жили обычной жизнью, наверняка и сексом занимались. И даже если предохранялись, это можно как-нибудь объяснить.

Однако, когда они положили в ящик для молока ответ и сразу после этого вынули письмо из щели для писем, оно гласило:

«Я прочитала ваше письмо с удивлением и восхищением. Такая идея мне в голову не приходила. Действительно, прекрасная мысль – подарить любимому другую мечту, кроме Олимпиады. Узнав, что я беременна, вряд ли он предпочтет ребенку участие в Играх и наверняка захочет, чтобы я родила здорового малыша.

Но есть проблемы. Одна из них – срок беременности. В последний раз у нас был секс больше трех месяцев назад. Не будет ли странно, что я только что обнаружила беременность? Он наверняка удивится, и понадобится подтверждение. Что тогда делать?

Кроме того, он наверняка расскажет своим родителям, а там и мои узнают. Потом новость разойдется по родственникам, знакомым. Им же я не смогу признаться, что беременность – это неправда. Иначе придется объяснять, зачем я соврала.

Я не умею притворяться. И врать тоже не умею. Не уверена, что смогу играть эту роль, когда все вокруг поднимут шум по поводу моей беременности. Живот не появится, придется думать о каком-то прикрытии – вряд ли я отважусь на такое.

Есть и другая важная проблема. Болезнь может войти в стадию ремиссии, и не исключено, что предполагаемый день родов наступит при его жизни. Если этот день придет, а ребенок не родится, он поймет, что я соврала. У меня сердце разрывается, когда я представляю себе, как он будет разочарован.

Идея прекрасная, но по изложенным причинам реализовать ее невозможно.

Спасибо вам за множество разных советов, я очень, очень вам благодарна. И все же решение я должна найти сама. На это письмо можете не отвечать. Простите за все причиненные вам хлопоты.

Лунный Заяц».

– Да что же это такое?! – Ацуя отшвырнул письмо и встал. – Спрашивала, спрашивала – и на тебе, «можете не отвечать»?! Она вообще намерена слушать мнение других? Она ведь все предложения игнорирует!

– Ну, в чем-то она права. Сложно долго притворяться, – сказал Кохэй.

– Заткнись. У нее вот-вот любимый умрет, а она все решиться не может! В такое время люди на все способны! – Ацуя сел за кухонный стол.

– Сам напишешь ответ? Почерк будет другой, – предупредил Сёта.

– Ну и пусть, неважно. Не успокоюсь, пока мозги ей не вправлю.

– Ладно. Тогда диктуй, а я напишу, – Сёта сел напротив.

«Госпоже Лунный Заяц.

Вы что, дура? В смысле, точно дура.

Вам такую штуку придумали, почему не слушаете, что вам говорят?

Сколько еще раз говорить: бросайте эту свою Олимпиаду.

Сколько ни тренируйтесь, это бессмысленно.

Вы не сможете туда попасть. Оставьте эту мысль. Результата не будет.

И колебаться не стоит. Если у вас есть свободное время на раздумья, немедленно поезжайте к нему.

Если вы откажетесь от Олимпиады, он расстроится?

И из-за этого его состояние ухудшится?

Что за ерунда! Подумаешь – на Олимпиаду она не поедет!

В мире идут войны. Есть страны, которым не до Игр. Дела Японии вас не касаются? Вы вот-вот это осознаете.

Впрочем, хватит. Делайте, как хотите. А потом раскаивайтесь.

Напоследок скажу еще раз: дура вы!

Лавка Намия».

6

Сёта зажег новую свечу. Глаза привыкли к полумраку – горело всего несколько свечей, но видно было все даже в самом дальнем углу.

– Письма-то нет, – тихонько сказал Кохэй. – Раньше она отвечала быстро. Наверное, больше не хочет писать.

– Да уж, наверное, не хочет, – сказал Сёта со вздохом. – Если тебя так смешают с грязью, ты либо свернешься в комочек, либо психанешь. В любом случае отвечать не захочется.

– Ты что, хочешь сказать, что я виноват? – Ацуя посмотрел на Сёту исподлобья.

– Вовсе нет. Я чувствую то же, что и ты, и согласен, что стоило ответить ей в таком духе. Я просто говорю, что раз уж ты написал то, что хотел, нечего удивляться, что ответа нет.

– Ну, тогда ладно. – Ацуя отвернулся.

– И все-таки интересно, как она там, – сказал Кохэй. – По-прежнему тренируется? А может, ее и в сборную взяли? А потом Япония взяла – и решила бойкотировать Олимпиаду, к которой она так стремилась. Представляю, какой для нее был удар.

– Если так, сама виновата. Надо было слушать нас, – отрезал Ацуя.

– Интересно, что с ее парнем. Сколько он прожил? Дожил ли до того дня, как объявили бойкот? – сказал Сёта, и Ацуя замолчал.

Воцарилась неловкая тишина.

– Слушай, а сколько нам тут еще сидеть? – вдруг спросил Кохэй. – Мы же закрыли дверь черного хода. Если ее не открыть, у нас время так и будет стоять на одном месте.

– А если открыть, исчезнет связь с прошлым. Даже если она отправит письмо, оно до нас не дойдет. – Сёта посмотрел на Ацую. – Что будем делать?

Ацуя прикусил губу и захрустел суставами пальцев. Щелкнув всеми по очереди на левой руке, он посмотрел на Кохэя.

– Кохэй, открой дверь.

– Думаешь? – спросил Сёта.

– Да плевать. Забыли уже про Зайчиху. Это к нам не относится. Кохэй, давай.

Кохэй кивнул и встал с места, и вдруг снаружи раздался стук.

Все трое замерли. Переглянувшись, они одновременно посмотрели на парадную дверь.

Ацуя медленно встал и пошел в лавку. Сёта и Кохэй двинулись за ним.

Снова раздался стук. Кто-то стучал в рольставни – словно хотел проверить, что делается внутри. Ацуя остановился и затаил дыхание.

Наконец в щель для писем упал конверт.

«Господин Намия, вы все еще живете тут? Если нет, и если это письмо получил кто-то другой, прошу, если не сложно, сжечь его, не читая. Ничего важного в нем нет, и вам оно ничего не даст.

С этого места адресовано господину Намия.

Простите, что долго не писала. Помните ли вы меня? Я Лунный Заяц, мы с вами несколько раз в конце прошлого года обменялись письмами. Как вы поживаете, здоровы ли?

Спасибо вам за все. Никогда не забуду ваши сердечные советы. Каждый ваш ответ запечатлелся в моем сердце.

Хочу сообщить вам о двух вещах.

Первое, вы, конечно, и сами знаете: официально объявили о том, что Япония решила бойкотировать Олимпийские игры. Конечно, до какой-то степени мы ожидали, что так и будет, но когда это решение было действительно принято, оно оказалось большим ударом. Пусть мне бы и не удалось туда поехать, сердце сжимается, стоит лишь подумать о тех моих товарищах, кого отобрали в сборную.

Политика и спорт… Вроде бы совершенно не связанные между собой вещи, но когда дело доходит до отношений между государствами, одно может повлиять на другое.

Второе мое сообщение – о моем любимом.

Он изо всех сил боролся с болезнью, но 15 февраля этого года встретил свой последний день на больничном ложе. Я случайно оказалась свободна и смогла приехать. Сжимая его руку в своей, я проводила его в последний путь.

Последние его слова, обращенные ко мне, были: “Спасибо за мечту”.

Думаю, он до последнего надеялся, что я попаду на Олимпиаду. Мечта давала ему волю к жизни.

Поэтому, попрощавшись с ним, я тут же возобновила тренировки. До отборочных соревнований оставалось совсем мало времени, но я решила отдать все силы ради последнего шанса – это станет моей поминальной молитвой о любимом.

К сожалению, отбор я не прошла. Сил не хватило. Но я не раскаиваюсь, потому что сделала все возможное.

И раз уж так вышло, что не только я, но и никто не попал на Олимпиаду, я тем более не считаю, что неправильно провела этот год.

И я уверена в этом благодаря вам.

Должна признаться: впервые попросив у вас совета, я уже склонялась к тому, чтобы отказаться от Олимпиады. В первую очередь, конечно, для того, чтобы до конца быть рядом с любимым, но не только.

В тот момент я почувствовала, что в спорте уперлась в стену.

Я тренировалась на износ, но почти не двигалась вверх и с болью осознавала, что дошла до предела своих возможностей. Устала от конкуренции с соперниками, да и необходимость попасть на Олимпиаду психологически давила. Мне хотелось сбежать.

Как раз тогда у любимого обнаружили болезнь.

Не стану отрицать: я восприняла это как возможность прекратить изматывающие тренировки. Ведь если ваш любимый неизлечимо болен, вполне естественно посвятить себя уходу за ним. Кто бы осмелился меня критиковать? А главное – я могла убедить в этом саму себя.

Но любимый заметил мою слабость. Наверное, потому и просил меня ни в коем случае не отказываться от Олимпиады. Говорил: не отнимай у меня мечту, хотя обычно не позволял себе такой эгоизм.

Я не знала, что мне делать. Во мне боролись множество желаний: ухаживать за любимым, удрать от Олимпиады, желание исполнить его мечту – все это клубилось и переплеталось в моей душе. Я перестала понимать, чего на самом деле хочу.

Вот тогда-то я и прислала вам первое письмо. Только не написала в нем правду. Правду о своем главном желании – сбежать от Олимпийских игр.

Но вы, наверное, легко раскусили мою хитрость.

В одном из ваших писем вы сказали: “Если любишь, должна быть рядом до конца!” Когда я прочла эту фразу, меня словно молотом по голове огрели. Ведь мои мысли вовсе не были такими чистыми – они были коварными, неприглядными, мелкими.

А потом вы дали мне жесткий совет: “Это просто спорт”.

“Олимпиада – это просто большие «Веселые старты»”.

“Нельзя колебаться. Иди к нему”.

Честно говоря, я удивилась: почему вы так уверенно об этом говорите? А потом поняла: вы меня испытывали.

Если бы я легко согласилась, значит, Олимпиада и впрямь была для меня просто спортом, просто “Веселыми стартами”. И тогда действительно мне стоило бросить тренировки и заняться уходом за любимым. А если бы я заупрямилась, несмотря на вашу настойчивость, если бы не смогла решиться, это означало бы, что моя страсть очень сильна.

И когда я так подумала, я вдруг заметила: мои стремления были сосредоточены на Играх. Они были моей мечтой с детства. Не могла я просто так от них отказаться.

И как-то раз я сказала любимому: “Я люблю тебя больше всех на свете и хочу постоянно быть с тобой. Если бы можно было спасти тебя, бросив спорт, я бы бросила его без колебаний. Но если это не так, я не хочу отказываться от своей мечты. Я живу именно этой мечтой, да и ты полюбил меня именно за это. Я ни на минуту не забываю о тебе. И все-таки позволь мне пойти за своей мечтой”.

Он тогда заплакал, лежа в больничной постели. Он ждал этих слов. “Мне было тяжело видеть, как ты страдаешь из-за меня. Страшнее смерти – заставить любимого человека отказаться от своей мечты. Даже когда мы находимся в разных местах, наши сердца вместе. Ни о чем не беспокойся. Ты должна следовать за мечтой, чтобы потом ни о чем не раскаиваться”. Вот что он сказал.

С того дня я снова могла без всяких колебаний заняться тренировками. Для ухода за больным не обязательно быть с ним рядом – вот что я поняла.

А потом он умер. Его последние слова – “Спасибо за мечту”, его спокойное лицо перед смертью оказались для меня наивысшей похвалой. Я не смогла поехать на Олимпиаду, но я получила то, что ценнее золотой медали.

Господин Намия, большое вам спасибо. Без нашей с вами переписки я бы лишилась чего-то очень важного и всю жизнь бы потом раскаивалась. Позвольте выразить глубочайшее уважение и мою благодарность за вашу проницательность.

Возможно, вы уже не живете в этом доме, но я надеюсь, что это письмо дойдет до вас.

Лунный Заяц».

И Сёта, и Кохэй молчали. Ацуя решил, что им просто не приходят в голову нужные слова. Он чувствовал то же самое.

Последнее письмо от Лунного Зайца оказалось совершенно не таким, как они ожидали. Она не бросила тренировки. До самого конца она стремилась на Игры, и, несмотря на то что не только сама не попала в сборную, но и вся Япония потеряла возможность участвовать в Олимпиаде, она ни о чем не жалела. И искренне радовалась тому, что получила нечто более ценное, чем золотая медаль.

А главное, считала, что в этом заслуга лавки Намия. Верила, что письмо, в которое Ацуя с приятелями вложили всю свою злость и раздражение, позволило выбрать ей правильный путь. В ее словах не было злости или сарказма – с подобными чувствами такого письма не написать.

Ацуя почувствовал, что вот-вот рассмеется. Ему действительно стало смешно. Потирая грудь, он тихонько прыснул, а затем вдруг расхохотался в полный голос.

– Ты чего? – спросил Сёта.

– Так ведь смешно до невозможности! Вот уж правда – дура! Мы ее столько убеждали забыть про свою Олимпиаду, а она все равно восприняла это, как ей удобно. И результат ее устроил, а она еще и благодарит нас. «Выражаю благодарность за вашу проницательность», кто бы мог подумать! Нашла проницательных!

Сёта тоже расслабился.

– Ну и ладно, плохо разве? Главное, что результат устроил.

– Вот именно. И нам было приятно, – добавил Кохэй. – Мне вот в жизни еще не приходилось никому давать советы. Пусть это каприз, и пусть результат ее устроил – я рад, что она не разочаровалась в том, что попросила у нас совета. Ацуя, ты разве так не считаешь?

Ацуя сморщился и вытер под носом.

– Ну, не могу сказать, что я недоволен.

– Вот видишь! Я же говорю!

– Но я и не радуюсь, как ты. Ладно, не важно, давайте уже откроем дверь. Иначе время так и не сдвинется. – И Ацуя направился к черному ходу.

Однако как только он взялся за ручку, Сёта сказал:

– Погоди-ка.

– Ты чего?

Тот, не отвечая, вернулся в лавку.

– Чего это он? – спросил Ацуя Кохэя, но тот лишь недоуменно покачал головой.

Наконец появился Сёта. Лицо его было мрачным.

– Что ты делал? – спросил Ацуя.

– Еще письмо, – ответил Сёта и поднял правую руку. – Только, кажется, от кого-то другого.

В руке он сжимал коричневый конверт.

В окошке регистрации посетителей сидел худой мужчина явно за шестьдесят. В прошлом году его не было, по-видимому, устроился сюда после выхода на пенсию. Кацуро неуверенно назвался:

– Я Мацуока…

Как он и ожидал, мужчина уточнил:

– Какой Мацуока?

– Кацуро Мацуока. Я пришел, чтобы выступить на концерте.

– Каком концерте?

– Рождественском.

– А-а! – Мужчина наконец-то сообразил. – Мне говорили, что кто-то придет выступать, но я думал, это будет оркестр. Вы один?

– Да, простите, – невольно извинился Кацуро.

– Подождите, пожалуйста.

Мужчина стал куда-то звонить. Обменявшись с собеседником парой слов, он снова обратился к Кацуро:

– Подождите здесь, пожалуйста.

Очень скоро появилась женщина в очках. Ее он уже видел. Год назад она организовывала праздник. Та, кажется, тоже его признала и поприветствовала с улыбкой:

– Давненько не виделись.

– Надеюсь, и в этом году все пройдет хорошо, – сказал Кацуро, и женщина пригласила его за собой.

Она провела его в просто обставленную комнату.

1

– Мы рассчитываем минут на сорок. Я могу, как и в прошлый раз, положиться на ваш выбор репертуара и программы? – спросила она.

– Конечно. Произведения будут в основном рождественские. Ну и немного моих сочинений.

– Правда? – Женщина неопределенно улыбнулась. Возможно, подумала: «Надо же, собственные сочинения».

До концерта еще было время, так что Кацуро велели подождать. Для него приготовили чай в пластиковой бутылке, поэтому он налил немного в бумажный стаканчик и выпил.

Это был его второй визит в детский дом «Марукоэн». В железобетонном четырехэтажном здании, построенном на вершине холма, было все необходимое: жилые помещения, столовая, душевые, и здесь жили дети всех возрастов – от младенцев до восемнадцатилетних подростков. Кацуро видел разные детдома; этот был довольно крупный.

Кацуро взял в руки гитару. Проверил настройку. Слегка распелся. Вроде все в порядке, звучит сносно.

Вернулась женщина-организатор и сказала, что можно начинать. Он глотнул еще чая и встал.

Концерт должен был проходить в спортивном зале. Дети, в основном младшеклассники, послушно сидели на расставленных там складных стульчиках. Когда Кацуро вошел, раздались дружные аплодисменты – видимо, по сигналу воспитателя.

Для Кацуро были приготовлены микрофон, стул и пю-питр. Он поклонился детям и сел.

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте! – ответили дети.

– Я здесь у вас уже второй раз. В прошлом году тоже был в канун Рождества. Ну а если я прихожу в канун Рождества, значит, я почти Санта-Клаус, но подарков у меня, к сожалению, нет.

Раздались редкие смешки.

– Вместо этого я, как и год назад, хочу подарить вам песни.

Сначала он сыграл и спел про оленя с красным носом. Эту песенку все дети знали, так что тоже начали подпевать.

Затем он исполнил несколько обязательных рождественских номеров, а между ними немножко поболтал с детьми. Детям вроде нравилось, они хлопали. Пожалуй, даже увлеклись.

Но затем Кацуро стала беспокоить одна девочка.

Она сидела во втором ряду, с самого края. Скорее всего, из начальной школы, училась классе в пятом-шестом. Глаза ее смотрели куда-то в пустоту, на Кацуро она совсем не обращала внимания. Песни, похоже, ее тоже не интересовали – подпевать она не пыталась.

Кацуро привлекло ее печальное лицо. Он почувствовал в нем какое-то недетское обаяние. Ему захотелось, чтобы девочка взглянула на него.

Решив, что детские песенки ей уже не интересны, он спел «Мой любимый – Санта-Клаус» Юми Мацутои. Это была заглавная песня вышедшего в прошлом году фильма «Отвези меня покататься на лыжах». Строго говоря, исполняя эту песню здесь, он нарушил закон об авторском праве, но не думал, что кто-нибудь нажалуется.

Многие ребятишки обрадовались. Но эта девочка по-прежнему смотрела в сторону.

Он спел и сыграл еще несколько песен, которые нравились подросткам ее возраста, – безрезультатно. Руки опускались: наверное, она просто не любила музыку.

– Что ж, вот и последняя песня. Я обязательно исполняю ее в конце каждого концерта. Слушайте.

Кацуро положил гитару и вынул губную гармонику. Несколько раз вздохнул, закрыл глаза и не спеша заиграл. Эту мелодию он исполнял много тысяч раз, так что смотреть в ноты не было необходимости.

Он играл три с половиной минуты. В зале стояла мертвая тишина. Перед тем как прозвучали последние ноты, Кацуро открыл глаза… и вздрогнул.

Та девочка пристально смотрела на него. И глаза ее были очень серьезными. Кацуро вдруг растерялся – это так не шло ее детскому личику.

Закончив выступление, он вышел из зала под аплодисменты. Снова подошла женщина, отвечавшая за концерт, и поблагодарила его.

Он хотел спросить про девочку, но не решился. Не придумал причины.

И все же он смог поговорить с ней.

После концерта в столовой устроили праздничный ужин и Кацуро тоже пригласили. Тогда-то и подошла к нему та самая девочка.

– Что это была за песня? – уставившись прямо ему в глаза, спросила она.

– Какая?

– Которую вы играли последней, на губной гармошке. Я ее не знаю.

Кацуро улыбнулся:

– Конечно. Это оригинальная мелодия.

– Оригинальная?

– Это значит, что я сам ее сочинил. Понравилась?

Девочка энергично кивнула:

– По-моему, это очень хорошая песня. Я бы хотела еще раз ее послушать.

– Правда? Ну-ка, подожди.

Кацуро позволили переночевать в детском доме. Он сходил в приготовленную для него комнату и вернулся с гармошкой.

Они вышли в коридор, и он сыграл девочке песню. Она слушала с серьезным видом.

– А названия у нее нет?

– Есть, почему же нет. Она называется «Возрождение».

– «Возрождение»? – пробормотала девочка и начала напевать.

Кацуро удивился: она воспроизвела мелодию исключительно точно.

– Так быстро запомнила?

В ответ девочка вдруг в первый раз улыбнулась:

– Я очень хорошо запоминаю музыку.

– Все равно потрясающе!

Он пристально посмотрел на девочку. На ум пришло слово: «Талант».

– Мацуока-сан, а вы не собираетесь играть профессионально?

– Даже не знаю… – Он помотал головой, стараясь не показать, как взволновалось его сердце.

– Мне кажется, эта песня имела бы успех.

– Да?

Девочка кивнула:

– Мне нравится!

Кацуро улыбнулся:

– Спасибо.

И тут кто-то позвал девочку:

– Сэри-тян!

Из столовой выглянула одна из воспитательниц.

– Не покормишь Тацу-куна?

– Конечно!

Девочка, которую назвали Сэри-тян, поклонилась Кацуро и ушла в столовую.

Он, чуть помедлив, тоже зашел внутрь.

Сэри сидела рядом с маленьким мальчиком и уговаривала его взять в руки ложку. Лицо малыша почти ничего не выражало.

Рядом оказалась женщина, отвечавшая за концерт, и Кацуро без всякой задней мысли спросил ее об этих детях. Женщина вдруг помрачнела.

– Они брат и сестра, попали к нам весной этого года. Говорят, родители жестоко с ними обращались. Братишка Тацу-кун ни с кем, кроме Сэри-тян, не разговаривает.

Вот оно что…

Кацуро посмотрел на Сэри, которая ухаживала за братом. Кажется, теперь он понял, почему ее не трогали рождественские песенки.

Когда праздничный ужин был окончен, Кацуро ушел к себе в комнату. Он улегся было на кровать, но услышал за окном веселые голоса. На улице дети запускали фейерверки. Холод их явно не беспокоил.

Сэри и Тацу тоже были там. Смотрели на других, стоя поодаль.

«Не собираетесь играть профессионально?»

Давно ему этого не говорили. И улыбаться, чтобы не отвечать, ему в последний раз приходилось лет десять назад. А вот настроение тогда и сейчас было совершенно разное.

«Прости, отец, – пробормотал он, обращаясь в ночное небо. – Я все свои сражения пока проигрываю».

Его мысли переместились на восемь лет в прошлое.

О смерти бабушки ему сообщили в самом начале июля. Кацуро готовился открывать магазин, когда позвонила младшая сестра Эмико.

Он знал, что бабушке уже совсем плохо. И печень, и почки работали еле-еле, так что она в любой момент могла перейти в мир иной. И все равно Кацуро не поехал домой. Он, конечно, беспокоился о старушке, но у него была причина оставаться в городе.

– Бдение завтра, послезавтра – похороны. Ты когда сможешь приехать?

Кацуро, держа трубку в руке, оперся локтями о прилавок и почесал голову свободной рукой.

– У меня же работа… Надо с хозяином посоветоваться.

Он услышал, как Эмико с присвистом вдохнула.

– Какая еще работа? Ты просто помощник! Сам же говорил, что хозяин раньше в одиночку там справлялся! Уж на один-два дня можно отпроситься! Ты же выбрал эту работу, потому что здесь можно в любой момент попросить отгул!

Точно, так и было. Память у Эмико хорошая, девушка она собранная. Болтовней ее не отвлечь. Кацуро замолчал.

2

– Нам нужно, чтобы ты приехал, – сестра заговорила жестче. – Папа плохо себя чувствует, мама все это время ухаживала за бабулей, устала. И вообще, бабуля тебе, между прочим, помогла! Хотя бы на похоронах ты должен присутствовать!

Кацуро вздохнул:

– Ладно. Договорюсь как-нибудь.

– Пожалуйста, постарайся приехать побыстрее. Если получится, сегодня вечером.

– Сегодня точно никак.

– Тогда завтра утром. Ну, не позднее обеда.

– Я подумаю.

– Подумай как следует. До сих пор тебе позволяли делать все, что ты пожелаешь.

Он хотел было возразить – мол, о чем это ты? – но сестра уже повесила трубку.

Кацуро тоже отключился и, сев на табурет, стал рассеянно разглядывать картину на стене. На ней был изображен песчаный пляж. Хозяин любил Окинаву. Поэтому и украсил свой маленький бар различными безделушками, напоминающими об островах.

Взгляд Кацуро переместился в угол, на плетеный стул и небольшую гитару. И тем и другим пользовался только он. По просьбе посетителей он усаживался на стул и играл. Иногда под его аккомпанемент пели клиенты, но обычно он исполнял песни сам. Те, кто слышал его впервые, удивлялись. Не могли поверить, что он не профессионал. Часто укоряли, что он не идет в профессиональные певцы.

Он скромно отнекивался, а про себя говорил: как раз иду! Ради этого и бросил университет.

Он любил музыку еще со времен средней школы. Когда учился во втором классе, побывал в гостях у одноклассника и увидел там гитару. Одноклассник сказал, что инструмент принадлежит его старшему брату, и показал, как играть. Кацуро впервые в жизни держал в руках гитару. Сначала пальцы не слушались, но, несколько раз повторив показанное, он сумел сыграть простенькую музыкальную фразу. Радость, которую он ощутил в тот момент, невозможно было описать словами. Такого удовольствия он никогда не получал на уроках музыки, играя на блокфлейте.

Через несколько дней он набрался решимости и заявил родителям, что хочет гитару. Его отец держал рыбную лавку и к музыке никакого отношения не имел. Сначала он выпучил глаза от удивления, а потом рассердился. Кричал, что не потерпит у сына таких дружков. Видимо, играющих на гитаре подростков он автоматически приравнивал к хулиганам.

Кацуро продолжал упрашивать, обещая все, что приходило в голову: он будет хорошо учиться, поступит в самую лучшую в городе школу высшей ступени, а если не поступит, то выбросит гитару и никогда больше не возьмет ее в руки.

Родители удивились, поскольку до сих пор сын ничего не выпрашивал с подобным пылом. Первой смягчилась мать, а там и отец поддался. Только отвели его не в магазин музыкальных инструментов, а в ломбард – мол, тебе и заложенной гитары хватит.

«А вдруг выбрасывать придется. Дорогую не могу купить», – заявил отец с недовольным видом.

Но мальчик был рад и этому. В тот вечер он спал, положив подержанную маленькую гитару у изголовья.

Почти каждый день он упражнялся по самоучителю, приобретенному в букинистическом магазине. Школьные задания тоже усердно выполнял – он ведь пообещал. Он стал успевать по всем предметам, поэтому родители не жаловались, даже когда в выходные сын бренчал, сидя в комнате на втором этаже. Он с легкостью поступил в хорошую школу.

В новой школе работал клуб популярной музыки, и Кацуро сразу же вступил в него. Там он познакомился с другими ребятами, и они втроем создали ансамбль и даже выступали в разных местах. Сначала они лишь копировали уже существующие группы, но постепенно стали играть и вещи собственного сочинения. В основном их создавал Кацуро. Пел тоже он. Друзья высоко ценили его мелодии.

Однако в последний год учебы ансамбль естественным образом прекратил свое существование. Произошло это, конечно же, потому, что нужно было готовиться к экзаменам. Они договорились, что если все трое поступят в вузы, то соберутся снова, но этого так и не случилось, потому что один из друзей провалился. Через год он вроде бы все-таки поступил, но больше уже никто не заговаривал о воссоединении.

Кацуро выбрал экономический факультет одного из токийских вузов. Вообще-то он хотел продолжать заниматься музыкой, но понимал, что родители будут категорически против, так что заранее сдался. С юных лет он знал, что ему придется наследовать семейное дело, и родители, судя по всему, и мысли не допускали, что сын выберет иной путь. В глубине души он знал, что так и будет.

В университете существовало множество музыкальных клубов. Он записался в один из них, но довольно скоро ему пришлось разочароваться. Члены клуба думали только о развлечениях, никто не относился к музыке серьезно. Когда он попытался высказать свое недовольство, на него стали странно поглядывать.

– Ты чего выпендриваешься? В музыке главное – получать удовольствие!

– Вот именно! Зачем надрываться? Мы же не будем профессионалами.

Он не стал отвечать и решил бросить занятия. Не было смысла спорить. Они преследовали слишком разные цели.

Больше он в клубы не записывался – ему казалось, что лучше быть самому по себе. Объединяться с теми, кто не хочет заниматься музыкой, – лишь копить напряжение.

С тех пор он начал принимать участие в любительских конкурсах, хотя на публике не выступал со школы. Сначала не выдерживал даже начальных стадий отбора, но его упорство позволило добраться до верхних позиций. Постепенно он стал общаться с другими постоянными участниками конкурсов.

Это общение стало для Кацуро мощным стимулом. В двух словах – он видел в этих людях страсть к музыке. Желание поднять свое мастерство на новый уровень, даже если придется всем ради этого пожертвовать.

Каждый раз, слушая их исполнение, он думал: «Не уступлю!»

Теперь почти все свое время он посвящал музыке. И за едой, и в ванной он придумывал новые мелодии. Совсем забросил институт – не находил в этом смысла. Разумеется, он не получал зачетные единицы и постоянно проваливался на экзаменах.

Родители не навещали его в Токио и, конечно же, не замечали, что происходит с их единственным сыном. Они были уверены, что через четыре года он окончит вуз и вернется домой. Поэтому, когда Кацуро летом, как только ему исполнился 21 год, сообщил по телефону, что бросил университет, мать разрыдалась. Отец, взявший трубку следом, орал так, что в ушах звенело.

Кацуро ответил, что будет заниматься музыкой, поэтому не видит смысла посещать университет. Услышав это, отец расшумелся еще пуще. Кацуро бросил трубку, но вечером того же дня родители объявились у него на пороге. Отец – красный как рак, у матери в лице – ни кровинки.

Они просидели до рассвета в его крохотной комнатке. Настаивали, чтобы сын, раз уж бросил университет, немедленно возвращался домой и брал на себя лавку. Кацуро не соглашался, упирая на то, что всю жизнь будет раскаиваться, если так поступит. Нет, он останется в Токио, пока не достигнет цели.

Не поспав толком, родители уехали на первом же поезде. Кацуро смотрел из окна, как они бредут по улице, такие маленькие, такие несчастные. Невольно он молитвенно сложил руки.

И вот прошло три года. Не брось он занятия, давно бы окончил университет. Но и в музыке Кацуро пока ничего не достиг. Он все так же ежедневно упражнялся, чтобы участвовать в любительских конкурсах. Несколько раз его отбирали для финальных выступлений. Он надеялся, что когда-нибудь его заметят люди из музыкальных кругов, рассылал свои песни в студии звукозаписи. Но до сих пор не получил никакого ответа.

Только однажды кто-то из постоянных клиентов бара познакомил его с музыкальным критиком. Кацуро исполнил для него две своих песни. Он ведь собирался стать автором-исполнителем и в этих двух песнях был уверен.

«Неплохо, – сказал критик с химической завивкой на седых волосах. – Мелодии приятные, поешь тоже хорошо. Очень неплохо».

Кацуро обрадовался. В груди зародилась надежда, что он близок к дебютному выступлению.

Клиент, который их познакомил, задал вопрос вместо него: «А он сможет стать профессиональным певцом?»

Кацуро весь напрягся, не в силах взглянуть на критика.

Тот сделал паузу, а потом промычал: «Ну-у… не стоит на это надеяться».

Кацуро поднял глаза и спросил: «Почему?»

«Таких как ты, очень много. Если бы твой голос хоть чем-то выделялся, тогда был бы шанс, но у тебя нет никаких особенностей».

Что на это ответишь? Кацуро и сам все прекрасно знал.

«А песни? Мне кажется, неплохие», – сказал хозяин, слышавший разговор.

«Хорошие! Для любителя, – равнодушно ответил критик. – И только на этом уровне, к сожалению. Они напоминают уже существующие, в них нет новизны».

Это прозвучало резко. В груди у Кацуро стало горячо от досады и жалости к себе.

Неужели у него нет таланта? Неужели он слишком занесся, думая, что сможет прокормиться музыкой? С того дня невеселые мысли поселились в его голове.

3

Он вышел из дома на следующий день после обеда. Вещей – спортивная сумка да чехол для одежды. В чехле черный костюм, одолженный у хозяина. Не зная, когда сможет вернуться в Токио, он подумывал взять с собой и гитару, но решил этого не делать: не хотел услышать что-нибудь неприятное от родителей. Вместо гитары уложил в сумку гармонику.

На Токийском вокзале Кацуро сел в поезд. В вагоне было пусто, и ему удалось захватить целый блок из четырех мест, расположенных лицом друг к другу. Он снял обувь и положил ноги на сиденье напротив.

До города, где жили его родители, надо было ехать два часа с пересадкой. Говорили, что некоторые ездят оттуда на работу в столицу, но Кацуро не мог себе этого представить.

Стоило ему сообщить о смерти бабушки, как хозяин тут же разрешил съездить домой.

– Отличный шанс как следует поговорить обо всем с родителями. О том, как быть дальше, и все такое, – заметил он.

Кацуро услышал в его словах намек: мол, пора уже отказаться от музыки.

Глядя на сельский пейзаж, проплывающий за окном, Кацуро рассеянно думал: неужели мне все-таки не дано? Дома наверняка что-нибудь скажут на эту тему. «Хватит мечтать, в мире все не так просто, приди в себя и займись семейным бизнесом, все равно нормальной работы у тебя нет…» Слова родителей представить было несложно.

Кацуро чуть качнул головой. Решил: хватит мрачных мыслей. Он открыл сумку и вытащил плеер с наушниками. Появление в прошлом году на рынке этого устройства оказалось историческим событием: теперь музыкой можно было наслаждаться где угодно.

Он нажал кнопку воспроизведения и закрыл глаза. В уши полилась красивая электронная мелодия. Играл Yellow Magic Orchestra. Все его члены были японцами, но известность коллектив приобрел сначала за границей. Рассказывали, что, когда они играли в Лос-Анджелесе на разогреве у The Tubes, публика рукоплескала стоя.

Вот, значит, кого называют талантами… Пессимистичные мысли невольно вернулись.

Наконец поезд прибыл на ближайшую к родительскому дому станцию. Когда Кацуро вышел из здания вокзала, в глаза бросился привычный пейзаж. Вдоль главной улицы, выходящей на магистраль, выстроились маленькие магазинчики – такие, которые обслуживают только постоянных клиентов, живущих по соседству. Кацуро приехал домой впервые после того, как бросил университет, но город, кажется, совершенно не изменился.

Кацуро остановился. Лавка зажата между цветочным и овощным магазинчиками, рольставни шириной в пару кэн наполовину открыты. На вывеске сверху написано «Уомацу», а рядом, маленькими буквами, – «Свежая рыба. Доставка».

Лавку основал дед. Первый магазинчик находился в другом месте и был побольше. Однако в войну он сгорел, и после войны открыли новый, уже здесь.

Кацуро поднырнул под рольставни. Внутри было темно. Он напряг глаза, но увидел лишь пустую витрину-холодильник. В это время года сырая рыба не хранится больше одного дня. Остатки, наверное, заморозили. На стене висело объявление: «Мы начали продажу кабаяки из угря».

Знакомый рыбный запах навевал воспоминания из детства. Кацуро прошел внутрь. В глубине – приступка, где снимают обувь, оттуда можно пройти в основную часть дома. Раздвижная дверь, ведущая в дом, закрыта, но через щель просачивался свет, и слышно было, как там кто-то ходит.

Кацуро выровнял дыхание и негромко сказал:

– Я дома.

И сразу подумал, что следовало сказать «Добрый день».

Дверь резко отодвинулась. В проеме стояла Эмико в черном платье. За то время, что они не виделись, девушка стала совсем взрослой. Она посмотрела на брата сверху вниз и с шумом выдохнула:

– Ну наконец-то. Я уж боялась, что ты не приедешь.

– С чего бы? Я же сказал, что договорюсь.

Кацуро снял обувь, поднялся на приступку, прошел внутрь и оглядел небольшое помещение.

– Ты что, одна? А где мать с отцом?

Эмико нахмурилась.

– Давно ушли. Я тоже должна была помогать, но решила, что надо дождаться тебя – нехорошо будет, если ты приедешь, а никого нет.

Кацуро пожал плечами:

– Ясно.

– Ты ведь не собираешься в таком виде участвовать в бдении?

На нем были джинсы и футболка.

– Конечно, нет. Подожди, переоденусь.

– Давай скорее.

– Сам знаю.

Подхватив сумку, он поднялся по лестнице. На втором этаже находились комнаты в японском стиле: одна в четыре с половиной, другая в шесть дзё. Комната побольше принадлежала ему, пока он не окончил школу.

Он открыл фусума и вздрогнул. Занавески были задернуты, и в комнате было темно. Кацуро включил свет и увидел, что все здесь осталось по-прежнему. На письменном столе все так же закреплена точилка для карандашей, плакаты с любимыми исполнителями со стены тоже никто не снял. На книжной полке рядом со справочниками – самоучитель игры на гитаре.

Вскоре после того, как он уехал в Токио, мать говорила, что Эмико хотела бы взять эту комнату себе. Он сказал, что не возражает – просто уже тогда решил заниматься музыкой и думал, что вряд ли вернется в родительский дом.

Но если комната осталась нетронутой, значит, родители еще надеются на его возвращение. При этой мысли у него стало тяжело на душе.

Он переоделся в костюм и вместе с Эмико вышел из дома. К счастью, для июля было довольно прохладно.

Бдение устроили в городском общественном центре. Его построили недавно, сестра сказала, что пешком идти минут десять.

Они добрались до района жилых домов, и Кацуро удивился, насколько изменился пейзаж. Эмико рассказала, что появилось много новых жителей. Надо же, и в таком городишке что-то меняется.

– А ты как? – спросила сестра на ходу.

Он знал, что она имеет в виду, но все равно уточнил с непонимающим видом:

– Ты о чем?

– Решил, что будешь делать? Если ты действительно сможешь зарабатывать на жизнь музыкой, тогда ладно, но ты уверен в себе?

– Само собой. Иначе зачем бы я стал этим заниматься? – ответил он, но на сердце было неспокойно. Ему казалось, что он обманывает самого себя.

– Просто я никак не пойму, откуда в нашей семье такой талант. Я же была на твоих выступлениях, мне кажется, у тебя здорово получается. Но примут ли тебя как профессионала – это уже разговор совсем в другой плоскости.

Кацуро скривился:

– Не наглей. Что ты можешь в этом понимать? Ты ведь не имеешь к музыке никакого отношения!

Он думал, что она обидится, но Эмико сохраняла спокойствие.

– Именно так, никакого отношения. Я ничего не знаю про мир музыки. Поэтому и спрашиваю, как у тебя дела. Если ты так в себе уверен, расскажи подробнее о том, как ты видишь свое будущее. Какой у тебя план, как ты собираешь действовать дальше, когда сможешь зарабатывать этим на жизнь. Мы не знаем ничего, поэтому и я, и папа с мамой очень волнуемся.

Сестра говорила правильные вещи, но Кацуро хмыкнул:

– Если бы все шло по плану, никто бы не мучился. Хотя что может понять человек, который, отучившись в местном женском университете, поступает на работу в местный сберегательный банк?

Это он про Эмико. Следующей весной она должна была окончить университет и с местом работы уже определилась. «Вот теперь она точно обидится», – подумал Кацуро, но сестра только вздохнула и устало спросила:

– А ты когда-нибудь задумывался о том, что с родителями будет в старости?

Кацуро замолчал. Старость родителей – одна из тех вещей, о которых думать не хотелось.

– Папе месяц назад было совсем плохо. Опять сердечный приступ.

Кацуро остановился и посмотрел на сестру.

– Серьезно?

– Разумеется, серьезно. – Эмико тоже пристально посмотрела ему в глаза. – К счастью, без осложнений. Мы, конечно, переполошились – бабушка ведь тоже не вставала.

– Я и не знал.

– Папа велел маме тебе не говорить.

– Вот, значит, как…

Значит, не видел смысла извещать такого непочтительного сына. Поскольку сказать на это было нечего, Кацуро опять замолчал.

Они снова двинулись вперед, и до самого центра Эмико тоже не сказала ни слова.

4

Здание общественного центра выглядело как одноэтажный жилой дом, разве что чуть побольше. Везде с озабоченным видом суетились люди в траурных одеждах.

У входа он увидел мать, Канако. Она беседовала о чем-то с худым мужчиной. Кацуро медленно подошел.

Канако, заметив его, ахнула. Он собрался было сказать: «А вот и я», но, увидев лицо стоявшего рядом с ней человека, потерял дар речи.

Это был его отец, Такэо. Он так похудел, что Кацуро не узнал его.

Такэо некоторое время разглядывал сына, а затем разомкнул сжатые в линию губы.

– Приехал все-таки? Кто тебе сообщил? – грубо спросил он.

– Эмико.

– Ясно. – Такэо посмотрел на дочь, потом снова перевел взгляд на сына. – Нашел, значит, время?

Кацуро почувствовал, что отец не стал договаривать: мол, ты же не собирался приезжать, пока не достигнешь желаемого.

– Если хочешь, чтобы я уехал, могу и уехать.

– Кацуро! – в голосе Канако звучал упрек.

Такэо устало махнул рукой.

– Этого я не говорил. Я занят, так что не болтай ерунды.

С этими словами он быстро отошел.

Глядя мужу в спину, Канако сказала:

– Спасибо, что приехал. Мы уже думали, что не увидим тебя.

Судя по всему, это мать велела Эмико позвонить брату.

– Эмико настаивала. Ты лучше скажи, как отец, – он так похудел. Сестра сказала, что ему опять было плохо…

Канако как-то обмякла.

– Он, конечно, делает вид, что все в порядке, но я вижу, как он ослаб. Ему ведь уже за шестьдесят.

– Разве?

Насколько он знал, Такэо женился на Канако, когда ему уже исполнилось тридцать шесть. В детстве Кацуро часто слышал рассказы о том, что отец был занят восстановлением «Уомацу» и искать невесту у него не было времени.

Незадолго до начала бдения, около шести вечера, стали собираться родственники. У Такэо было много братьев и сестер, так что только с его стороны пришло около двадцати человек. Кацуро в последний раз видел их больше десяти лет назад.

К нему подошел поздороваться дядя, который был младше отца на три года. Он радостно протянул ладонь для рукопожатия.

– Ого, Кацуро! Хорошо выглядишь. Я слышал, ты все еще в Токио. Чем занимаешься?

– Да так, всяким разным, – увиливая от ответа, он сам себе был противен.

– Что значит – всяким разным? Ты что, взял академический отпуск и развлекаешься?

Он вздрогнул. Видимо, мать с отцом не сказали родным, что он бросил университет. Канако стояла поблизости и не могла не слышать их разговор, но отвернулась, не сказав ни слова.

Это было унизительно. Значит, Такэо и Канако не считают возможным рассказывать родным, что их сын хочет заниматься музыкой.

Но ведь и он сам не мог этого сказать. Это-то и было плохо.

Он облизал губы и посмотрел дядюшке прямо в лицо.

– Я бросил.

Дядя удивился:

– Что?!

– Бросил университет. Не закончил.

Уловив краем глаза, как напряглась Канако, он продолжал:

– Хочу заниматься музыкой.

– Му-у-узыкой?!

Дядя сделал такое лицо, будто в жизни не слышал этого слова.

Началось бдение, так что разговор прервался. Дядя обратился к кому-то из родственников, с недоумевающим видом обсуждал с ним что-то – наверное, выяснял, правда ли то, что сказал Кацуро.

Читали сутры, все шло по накатанной. Кацуро тоже зажег благовония. Бабушка ласково улыбалась с фотографии. Он помнил, как она баловала его в детстве. Была бы жива, наверняка поддержала бы его сейчас.

Когда бдение закончилось, все перешли в другое помещение. Там уже приготовили суши, пиво и другой алкоголь. Кацуро огляделся – остались только члены семьи. Поскольку бабушке было уже почти девяносто, печаль на лицах была не так уж глубока. Скорее царила атмосфера тихой радости, ведь встретились давно не видевшиеся родственники.

И вдруг прозвучал чей-то громкий голос:

– Хватит! Не лезь в чужой дом!

Кацуро не нужно было оглядываться, чтобы понять, что это отец.

– Что значит – чужой?! До переезда на нынешнее место это был дом покойного отца. Я, между прочим, тоже там жил.

Отцу возражал дядя, с которым Кацуро говорил до того. У обоих лица красные – видимо, от выпитого.

– Дом, который построил отец, сгорел в войну. Нынешний построил я. У тебя нет на него никакого права.

– Что ты такое говоришь? Ты смог начать дело на новом месте, потому что у тебя была вывеска, было имя: «Уомацу». А его ты получил от отца. Как можно закрыть лавку, ничего никому не сказав?!

– Кто сказал – закрыть? Я пока еще собираюсь продолжать бизнес.

– И как долго ты сможешь его продолжать с твоим здоровьем? Да ты даже ящики с товаром уже не можешь носить! Отпускать единственного сына учиться в Токио само по себе было глупостью! Для продажи рыбы наука не нужна!

– Ты что, продавцов рыбы дураками считаешь?! – Такэо встал.

Вот-вот могла начаться драка, но окружающие поспешно встряли и удержали спорщиков. Тогда Такэо опять сел.

– Надо же! О чем ты только думал? – Дядя сбавил тон, но продолжал бубнить, поднося ко рту чашечку саке. – Ишь – бросил университет, хочет заниматься музыкой. Как ты это позволил?!

– Заткнись. Тебя не спросил, – отвечал Такэо.

Снова грозила разгореться ссора, и тетки увели дядю подальше от отца.

Спор утих, но настроение у всех уже было подавленное. Вот уже кто-то поднялся с места: «Пожалуй, пойдем потихоньку», а за ним потянулись и другие гости.

– Вы тоже можете идти, – сказал Такэо жене и сыну. – За благовониями я присмотрю.

– Точно? Не устанешь? – заволновалась Канако, но Такэо недовольно буркнул:

– Что ты со мной как с больным?

Кацуро вместе с сестрой и матерью вышел из общественного центра. Но, пройдя немного, остановился и сказал:

– Извините, идите домой одни.

– Что случилось? Забыл что-то? – забеспокоилась Канако.

– Да нет… – промямлил он.

– Хочешь с отцом поговорить? – спросила Эмико.

Кацуро кивнул:

– Да, подумал, что стоит пообщаться.

– Ладно. Тогда пойдем, мама.

Но Канако не двигалась с места. Она некоторое время смотрела в землю, будто о чем-то задумавшись, а потом подняла глаза на Кацуро.

– Отец на тебя не сердится. Он считает, что ты можешь поступать как хочешь.

– Думаешь?

– Он поэтому и поругался с дядей.

– Угу. – Кацуро тоже так показалось.

«Заткнись, тебя не спросил» – эти слова, обращенные к дяде, звучали так, будто семья в целом приняла своеволие единственного сына. Но так ли это на самом деле?

– Отец ведь тоже хочет, чтобы твоя мечта сбылась, – сказала Канако. – И боится этому помешать. Ему тяжело от мысли, что ты откажешься от своей мечты из-за его болезни. Поговори с отцом, но не забывай об этом.

– Хорошо, я понял.

Он посмотрел вслед матери с сестрой и отправился обратно, в сторону центра.

Дела принимали такой оборот, которого он совсем не ожидал, садясь в поезд на Токийском вокзале. Он думал, что родители начнут его упрекать, а родственники – обвинять. Но отец с матерью защищали его. Он вспомнил, как три года назад они уходили из его квартиры. Как же им удалось изменить свое отношение после того, как они потерпели неудачу, пытаясь переубедить сына?

Здание почти целиком погрузилось в темноту, лишь в дальнем окне был виден свет.

Кацуро не стал заходить, а подошел к этому окошку, ступая осторожно и как можно тише. Изнутри стеклянные окна закрывались сёдзи, но сейчас те были чуть раздвинуты, и можно было заглянуть внутрь.

Это оказалась не та комната, где проводили бдение, а зал для поминок, где стоял гроб. На алтаре, установленном перед гробом, курились благовония. Рядами выстроились складные стулья, и в первом ряду сидел Такэо.

Не успел Кацуро задуматься о том, что делает отец, тот встал и вынул что-то из сумки, стоявшей рядом с ним. Предмет был завернут в белую ткань.

Такэо подошел к гробу и не спеша развернул ткань. Там что-то блеснуло, и Кацуро тут же понял, что это.

Нож. Старый кухонный нож. Кацуро слышал про него столько рассказов, что в зубах навязло.

Этот нож принадлежал деду и был неизменной принадлежностью «Уомацу». Когда было решено, что дело унаследует Такэо, нож передали ему. Кажется, отец пользовался им во время обучения.

Такэо расстелил ткань на крышке гроба и положил нож на нее. Затем, подняв глаза на портрет усопшей, сложил руки и начал молиться.

У Кацуро заныло в груди. Ему казалось, что он знает, с какими словами отец обращается к бабушке.

Наверное, извиняется за то, что семейную лавку придется закрыть в его поколении. За то, что не сумел передать единственному сыну унаследованный нож.

Кацуро отступил от окна. Так и не зайдя внутрь, он ушел.

5

Ему стало стыдно перед отцом. Он впервые всем сердцем ощутил свою вину. Нужно благодарить отца за то, что тот позволил сыну высказывать свои пожелания и идти своим путем.

Но можно ли оставить все как есть?

Как и сказал дядя, здоровье Такэо явно оставляло желать лучшего. А значит, неизвестно, как долго он еще сможет продолжать работать в лавке. Ясно, что в начале хозяйничать там будет Канако, но ведь ей еще придется ухаживать за мужем. Вполне возможно, что придется срочно закрывать магазин.

И что тогда?

Следующей весной начнет работать и Эмико. Поскольку ее берут в местный банк, наверное, она сможет ездить на работу из дома. Но она будет не в состоянии на свою зарплату содержать родителей.

Так что же делать? Бросить музыку и заняться «Уомацу»?

Это, конечно, самый реалистичный вариант. Но что станется с его давней целью? Мать вон тоже говорит, что отец не хочет заставлять сына расстаться с мечтой из-за него.

Глубоко вздохнув, Кацуро оглянулся и остановился.

Место совершенно незнакомое. Вокруг выросло множество новых домов, и он, похоже, сбился с дороги.

Он рысью забегал по району и наконец вышел на знакомую улочку. Где-то здесь находился пустырь, где они в детстве часто играли.

Улочка полого поднималась в гору. Кацуро не спеша зашагал по ней. А вот, кажется, и лавка, которую он знал с детства: часто покупал там канцелярские товары. Не ошибся. На закопченной вывеске буквы: «Тысяча мелочей Намия».

Об этом магазинчике у него сохранились и другие воспоминания, кроме покупок. Пожилой владелец лавки давал советы по поводу разных проблем. Конечно, сейчас Кацуро понимал, что проблемы эти были пустяковыми: «Подскажите, как занять первое место в школьных соревнованиях по бегу», «Как получить больше денег в подарок на Новый год» и тому подобное. Но дедушка всегда отвечал серьезно. Кажется, по поводу подарка он сказал: «Нужно издать закон, чтобы деньги дарили в прозрачных конвертах». Мол, тогда тщеславным взрослым будет сложно класть в конверт маленькую сумму.

Интересно, жив ли еще тот дед? Кацуро с ностальгией разглядывал магазинчик. Ржавые рольставни закрыты, в окнах на втором этаже, где находятся жилые комнаты, не видно света.

Он прошел мимо стоявшего рядом сарая. Дети часто рисовали на его стене. Но дедушка не сердился. Только сказал как-то: все равно же будете рисовать, так хоть делайте это красиво.

К сожалению, рисунков он не нашел. Конечно, ведь прошло уже больше десяти лет. Все стерлось и исчезло.

И тут с улицы послышался скрип велосипедных шин. Кацуро выглянул из-за сарая и увидел девушку, которая слезала с велосипеда.

Поставив свой транспорт, она что-то вытащила из сумки, надетой через голову. И сунула в маленькое окошко в рольставнях магазина. Глядя на это, Кацуро издал приглушенный удивленный возглас.

В тишине его голос прозвучал довольно отчетливо. Девушка вздрогнула и посмотрела на Кацуро как на придурка. Она тут же поспешила снова сесть на велосипед.

– Подождите, пожалуйста. Вы не так поняли. Я не какой-то подозрительный тип. – Он замахал рукой и выскочил на улочку. – Я не прятался, я просто рассматривал здание – давно тут не был.

Девушка уже сидела в седле и явно была готова нажать на педали. Она настороженно посмотрела на Кацуро. Длинные волосы собраны в хвост, косметики немного, черты лица правильные. Примерно одного возраста с Кацуро или чуть младше. Наверное, занимается спортом: руки, не скрытые рукавами футболки, мускулистые.

– Вы видели, да? – спросила девушка хрипловатым голосом.

Кацуро не понял, о чем речь, поэтому промолчал.

– Вы видели, что я делала? – еще раз спросила она.

Она как будто обвиняла его.

– Мне показалось, что вы бросили конверт… – сказал Кацуро.

Девушка нахмурилась и, прикусив губу, отвернулась. Затем снова посмотрела на него.

– У меня к вам просьба. Забудьте, что вы видели. И про меня забудьте.

– Что?

– Пока. – Она нажала на педали.

– Подождите! Скажите только одно, – подскочил к ней Кацуро и встал перед велосипедом. – В конверте – просьба о совете?

Девушка вздернула подбородок и презрительно глянула на него.

– А вы кто?

– Я отлично знаю эту лавку. В детстве мы часто просили у дедушки совета.

– Как вас зовут?

Кацуро нахмурился.

– Перед тем как спрашивать имя, положено представляться самому, разве не так?

Девушка, не слезая с велосипеда, вздохнула.

– Имя не скажу. И письмо это – не просьба дать совет. Это благодарность.

– Благодарность?

– Больше полугода назад я попросила о помощи и получила ценный совет. Теперь благодарю за то, что с его помощью моя проблема разрешилась.

– То есть вы просили о совете? Обращались сюда, в лавку Намия? Так дедушка все еще живет здесь? – спросил Кацуро, глядя попеременно то на девушку, то на магазинчик.

Она покачала головой:

– Не знаю, живет или нет. Но когда я в прошлом году бросила туда письмо с просьбой о совете, на следующий день в ящике у черного хода был ответ…

Точно, так и было. Если вечером бросить в щель в рольставнях письмо с вопросом о своих проблемах, утром следующего дня в ящике для молока находился ответ.