Читать онлайн Весна братьев Медичи

Отпрыски славного рода

И кто на свете Медичи не знает,

Покрыт старинной славой этот род!

Как свет, великий Козимо сияет,

Он дочерью Италию зовёт!

Пьеро отцову доблесть почитает,

И он не чудом ли в ненастный год

Смог исцелить своей отчизны тело

От ярости и злобы закоснелой?

.      .      .      .      .      .

Вторым от благороднейшей Лукреции

Рождён был Джулиано, первым – Лавр…

Всего в нескольких строках своей поэмы «Стансы на турнир» Анджело Полициано, итальянский поэт ХV века, ухитрился описать три поколения флорентийских правителей Медичи. Под «Лавром» же выведен его близкий друг Лоренцо Великолепный.

Писатель Никколо Макиавелли, тоже уроженец Флоренции, называл самого великолепного из Медичи «необычайно увлечённым чувственными делами». Ему вторил земляк, историк Франческо Гвиччардини: Лоренцо был «сладострастен и весь во власти Венеры… что, по мнению многих, так ослабило его телесно, что он умер, можно сказать, молодым».

Однако сам некоронованный правитель Флоренции в комментариях к своим любовным стихам совершенно искренне заявлял:

– Признаюсь, что я из тех, кто любил чрезвычайно часто, и, однако, как любовник, рассуждая здраво, должен был сомневаться более, чем надеяться; прибавлю также, что за всю свою жизнь, хотя и получил я более почестей и отличий, чем мне подобало, но мало утех и мало моих желаний исполненными увидел.

Лоренцо Медичи считался самым безобразным человеком в Италии. И, в то же время, его прозвали: «Великолепным». Он был одним из «крёстных отцов» прекрасной эпохи Возрождения или, по-итальянски, Ренессанса. Ну, и вдобавок ещё прославился как мудрый государственный деятель: в период его правления, в 1469 – 1492 годах, Флоренция достигла наибольшего культурного расцвета. Раскинувшись на двух берегах реки Арно, она оправдывала своё название: «Цветущая» и позиционировала себя как купеческая республика.

По легенде Медичи начинали как простые аптекари (недаром их родовое имя в переводе «Врачи») и поднялись на продаже пилюль и специй, привозимых с Востока. Вот откуда шары на их гербе! Но сами Медичи были с этим не согласны:

– Пять красных шаров – это вмятины на щите, нанесённые побеждённым гигантом Муджелло нашему предку, рыцарю Аверардо Медичи, который прибыл с Карлом Великим в Италию и осел здесь.

Хотя существует другое мнение, что шары – это монеты, так как вопреки своей фамилии предки Лоренцо занимались ростовщичеством, и это позволило Джованни Медичи, основателю рода, открыть банк во Флоренции. Постепенно банк Медичи, имевший девиз: «С нами Бог и Удача», обзавёлся филиалами во всех крупных городах Западной Европы. Помимо оказания обычных банковских услуг, они выполняли всевозможные поручения своих клиентов, поставляя гобелены, священные реликвии, лошадей и рабов, расписные панно с ярмарок в Антверпене, мальчиков-певчих из городов Дуэ и Камбре для капеллы Латеранского храма в Риме и даже, однажды, жирафа. Не говоря уже о торговле шёлком, шерстью и другими тканями, а также всевозможными специями, сахаром, оливковым маслом, цитрусовыми, миндалем, мехами, ювелирными изделиями и, конечно, квасцами – минеральной солью, необходимой для производства красителей.

Согласно легенде, папа Иоанн ХХIII (бывший пират Бальтазар Косса) отдал на сохранение Медичи свою казну, но после его низложения Джованни, якобы, отказался возвращать вклад:

– Я брал деньги у папы Иоанна XXIII и с готовностью верну их ему, но такого папы больше нет.

Возможно, именно пиратские сокровища способствовали возвышению дома Медичи.

Сын Джованни, Козимо Старший, купец и банкир, благодаря своим несметным богатствам, стал самым могущественным человеком в Республике.

При нём герб Медичи был уже настолько широко распространён, что один возмущённый современник заявил:

– Он украсил своими яйцами даже монашеские уборные.

(Речь шла о монастыре Сан-Марко во Флоренции, отреставрированном на деньги Козимо). В двадцать пять лет он женился на Контессине де Барди, дочери графа и партнёра его отца, получив за ней в приданое старый родовой палаццо (дворец), располагавшийся на южном берегу реки Арно, где поселился с молодой женой. Малообразованная, но жизнерадостная и домовитая, она прекрасно разбиралась в финансовых делах и управляла имуществом Медичи, когда Козимо был в отъезде. Так, Контессина писала мужу:

– Нынче вечером я получила твоё письмо, и стало ясно, сколько мы задолжали Карреги за вино… Пришло письмо от Антонио Мартелли, он высылает девять тюков льняного полотна; вели, чтобы его держали в сухом месте.

Судя по их письмам, отношения между супругами были довольно нежными, что не помешало Козимо прижить бастарда во время его трёхлетнего пребывания в Риме по делам банка Медичи. Агент купил для него в Венеции рабыню-черкешенку с ярко-голубыми глазами, установив, что она была «здоровой девственницей… и ей было около двадцати одного года». Маддалена (так назвали рабыню) родила от своего господина сына Карло, который воспитывался вместе со своими двумя единокровными братьями и впоследствии стал аббатом. Одному из своих друзей, жаловавшихся на падение нравов, Козимо ответил так:

– Развращённый город лучше города погибшего, с чётками в руках государства не построишь.

Его возвышение не нравилось аристократическим семьям Альбицци, Строцци, Питти и другим. По обвинению «в возвеличивании себя выше, чем других» Козимо бросили в тюрьму. На его смертной казни особенно настаивал давний враг Козимо аристократ Ринальдо дельи Альбицци, который ненавидел и презирал безродное семейство Медичи. Козимо удалось изменить смертный приговор на изгнание благодаря взяткам членам Синьории (правительства). Председатель Синьории получил 1000 флоринов, другие поменьше.

– Дураки, за то, чтобы выручить меня из беды, они могли получить 10 000 или даже больше, – писал Козимо в мемуарах.

И чего добились его враги? Он вернулся с триумфом в 1434 году! С тех пор эта дата считается началом правления Медичи во Флоренции. Правда, Ринальди дельи Альбицци сдался не сразу и, заручившись поддержкой Паллы Строцци, самого богатого банкира во Флоренции, решился на государственный переворот. Однако в назначенный день Палла привёл вместо 500 обещанных наёмников двух невооружённымх слуг и заявил, что передумал, после чего отправился домой.

Это не спасло шестидесятилетнего Строцци, как и его приятеля Альбицци, от изгнания и, по утверждению всё того же Макиавелли, с ними «ещё столько других граждан, что мало было городов в Италии, где не обосновались бы флорентийские изгнанники…». Кроме того, в борьбе с оппозицией Козимо добился, чтобы при оценке имущества противников налог намеренно завышался, враги Медичи разорялись и были вынуждены сами бежать из Флоренции. Из-за чего один из самых главных приверженцев Козимо счёл своим долгом сказать ему, что, в конечном счёте, он опустошит город.

– Я предпочитаю опустошить его, нежели потерять, – с приятной улыбкой ответил глава дома Медичи.

Во Флоренции, чтобы сохранить своё богатство и приумножить его, нужно было иметь политическое влияние. Иначе Козимо, вероятно, занимался бы только финансовыми сделками, от которых получал величайшее удовлетворение:

– Если бы можно было раздобыть деньги и имущество с помощью волшебной палочки, я всё равно стал бы банкиром.

Своё огромное состояние он использовал для того, чтобы завоевать популярность и устроил бесплатную раздачу хлеба в голодный год.

– Отец отечества! – такими восторженными криками встречали Козимо флорентийцы.

Однако он не стремился получить официальный статус властелина города, предпочитая управлять ключевыми политическими фигурами и оставаясь в тени, подобно кукловоду.

– Если Козимо хочет чего-нибудь добиться, то делает всё, чтобы не пробудить чью-то зависть, так, чтобы всем казалось, будто инициатива исходит не от него, а откуда-то извне, – говорили о нём современники.

Исключительно спокойный и доброжелательный человек, он в случае нужды был способен на крутые действия. Некто Бальдаччи, командир отряда наёмников на службе у Республики, начал как-то опасно дружить с его политическими противниками. Узнав об этом, Козимо назначил на пост гонфалоньера справедливости (высшая должность во Флоренции) его личного врага Бартоломео Орландини, которого Бальдаччи прилюдно назвал трусом. Когда в 1441 году военачальник приехал во Флоренцию за полагающимися ему по договору деньгами, Орландини вызвал его в здание Синьории и дал условный сигнал убийцам, спрятанным в потайной комнате. Бальдаччо был убит на месте, а его труп выбросили на площадь из окна. Таким образом, Козимо расправился со своим врагом чужими руками.

– Более начитанный, чем обычно бывает у торговцев, – говорил о нём учёный Энеа Сильвио Пикколомини (будущий папа Пий II), презиравший флорентийцев.

Действительно, Козимо знал немецкий, французский и арабский языки, а также латынь, древнегреческий и немного иврит. И первым из Медичи стал покровительствовать учёным-гуманистам, которые воспитывали не только его детей, но и внуков. Кроме того, Флоренция обязана ему многими прекрасными зданиями, в том числе, новым дворцом Медичи на углу Виа Ларга, дороги, ведущей от центра города на север. Сначала Козимо хотел поручить его строительство гениальному Бруналлески, накрывшему собор Санта-Мария-дель-Фьоре огромным куполом. Однако деревянная модель дворца показались банкиру слишком великолепной и вычурной, поэтому он обратился к молодому архитектору Микелоццо, и это настолько разозлило старика Брунеллески, что в приступе ярости он разбил свою модель «на тысячу кусочков». Проект Микелоццо был менее грандиозным и гораздо больше соответствовал вкусу Козимо, который любил повторять:

– Зависть – это сорняк, который не следует поливать.

По словам его внука, который однажды заглянул в бухгалтерскую книгу Козимо, на «здания, благотворительность и налоги» была потрачена «невероятная сумма в 663 755 флоринов».

Своим преемником Козимо видел младшего сына Джованни, который был весьма ловок, умён и носился по всей Италии, проверяя бухгалтерию филиалов банка Медичи, ведя переговоры о контрактах и завязывая прямые сношения с клиентами. Свободное же время этот толстяк любил проводить за едой и выпивкой, и, как и его отец, купил на рынке в Венеции черкешенку-рабыню, «восхитительно хорошенькую девушку лет семнадцати-восемнадцати… с чёрными волосами, тонкими чертами лица, жизнерадостную и умную», хотя обожал свою жену Джиневру дельи Алессандри и их единственного ребенка Козимино. Зато его старший брат, Пьеро, страдал подагрой настолько, что зачастую вообще не мог передвигаться. Правда, в молодости он знаимал должность приора (члена правительства), а потом – гонфалоньера, был послом в Милане, Венеции и Париже. Унаследовав отцовский здравый смысл и ясность ума, Пьеро слыл большим знатоком искусства и от имени отца давал заказы художникам. Несмотря на его болезнь, Козимо решил женить сына на Лукреции Торнабуони, дочке богатого флорентийского купца. Приданое за ней давали не такое уж большое – всего 1900 флоринов, зато Торнабуони были в числе тех семей, которые способствовали возвращению Медичи во Флоренцию. Как и отец, Пьеро слыл хорошим семьянином.

Его жена, некрасивая внешне, но высочайших качеств души и ума, тоже получила прекрасное образование, Свободно говорила на латыни и по-гречески, отлично разбиралась в финансовых делах, в литературе, риторике и теологии. Играла на музыкальных инструментах, танцевала, сочиняла стихи и, кроме того, была отличной хозяйкой.

– Здесь остаётся около двадцати пар «пиппиони» (домашних голубей), – писала Лукреция свекрови с виллы Кафаджоло, – было бы неплохо сбыть их во Флоренции, так как здесь это трата бесполезная.

Она родила мужу шестерых детей, из которых выжило четверо. После двух девочек 1 января 1449 года на свет, наконец, появился долгожданный мальчик, которого назвали Лоренцо в честь брата Козимо. Крестины новорожденного наследника отложили на неделю – специально, чтобы дотянуть до Богоявления, одного из самых любимых флорентийцами праздников, когда по улицам шествуют ряженые волхвы. Крестины проходили в церкви Сан-Лоренцо, и в качестве крёстных выступили одноглазый Федерико да Монтефельтро, правитель Урбино, и архиепископ Флоренции Антонино Пьероцци (будущий святой Антонин Флорентийский), старый друг Козимо, По этому поводу были устроены роскошный банкет и раздача хлеба и денег беднякам.

А 25 марта 1453 года на свет появился ещё один мальчик, Джулиано. Если младший был красавчиком, то старший явно удался в мать.

– С виду был слаб и имел уродливый нос – писал флорентиец Вазари о Лоренцо, – и вовсе не различал запахи. Из-за узости носа голос его всегда казался еле слышен.

Тем не менее, если судить по его изображениям, в молодости наследник Медичи вовсе не был уродлив: чёрные волосы, смышлёный взгляд, нос, правда, «уточкой», но подбородок ещё не слишком выдвинут. К тому же, вместе с невзрачной внешностью Лоренцо унаследовал ум своей матери, особое обаяние и необыкновенную сообразительность, ещё в раннем возрасте он быстро усваивал науки, как точные, так и гуманитарные, а также древние языки, знание которых было в ту пору обязательным. Лоренцо свободно владел древнегреческим и латынью, великолепно знал литературу, философию, словесность, обладал поэтическим даром, хорошо (или не очень хорошо?) пел и танцевал, умел играть на нескольких музыкальных инструментах и сочинял музыку к своим стихам. В общем, он получил превосходное гуманитарное образование в новом духе – ни один европейский государь не мог с ним в этом сравниться. Это во многом повлияло на его успехи в дальнейшей жизни.

Его первым учителем был опытный латинист Джентиле Бекки (впоследствии епископ Ареццо), научивший Лоренцо любить и понимать поэзию. Стихи он начал сочинять уже с пяти лет и, в отличие от правильной латыни, которую предпочитало большинство, писал на тосканском диалекте.

Как только было закончено строительство дворца Медичи, Лукреция открыла там школу по образцу знаменитого «Дома радости» в Мантуе, которую создала маркиза Паола Малатеста. Учителями же стали самые выдающиеся гуманисты того времени: латинский поэт Кристофоро Ландино, философ Марсилио Фичино, учёный грек Аргиропуло и другие. В школе вместе с детьми Лукреции учились и сыновья других знатных и богатых людей Флоренции, например, Гульельмо де Пацци – будущий муж Бьянки де Медичи, старшей дочери Лукреции. Здесь же получил образование будущий муж её младшей дочери – Бернардо Ручеллаи. Таким образом, невестка Козимо мечтала примирить вечно соперничающих между собой флорентийских аристократов. Кроме того, она приглашала талантливых мальчиков из других сословий, чтобы вырастить для своих сыновей помощников, и взяла под опеку осиротевшего Анджело Амброджини по прозвищу Полициано (по названию его родного городка на латыни, «Mons Politianus»), будущего воспитателя её внуков, которого за преданность называли: «Тень Лоренцо». Что он только не делал! Писал и стихи, и прозу, и публицистику. Не говоря уже о юном Сандро Боттичелли, будущем замечательном художнике, который тоже пользовался покровительством Лукреции, а потом – её сына.

Но Медичи не постоянно жили во Флоренции. Дети часто покидали её под предлогом то жары, то эпидемии, перебираясь в Пизу или на большие семейные виллы Кафаджоло, Треббио и Кареджи, где встречались с другими Медичи – сыном и внуками брата Козимо. Выбираясь с детьми за город, Лукреция оповещала Пьеро, редко покидавшего из-за болезни Флоренцию:

– Мы хорошо продвинулись в чтении Овидия, и Джулиано прочёл четыре книги из истории и сказок.

Таким образом, детство внуков Козимо проходило в роскоши родового дворца и поместий.

Ещё Медичи часто ездили лечиться на горячие воды. В 1477 году Лукреция купила серные источники в Морбе, и, переделав там ванны и трубы, превратила это заведение в лечебный курорт. Развлечений во дворцах и на виллах юным Медичи хватало. Воспитывали детей не слишком строго. Характерный в этом отношении анекдот рассказывает феррарский хронист. Когда послы из Лукки обсуждали с Козимо какие‑то важные вопросы, в комнату вдруг вбежал его маленький внук, дал деду ножик, тростинку и попросил сделать свисток. Козимо, прервав аудиенцию, вырезал игрушку, и мальчик ушёл довольный. Удивлённым послам Козимо сказал:

– Неужели вы не знаете, до чего можно любить детей и внуков? Вас смущает, что я вырезал свисток? Хорошо ещё, что внучок не попросил меня посвистеть в него: тогда пришлось бы при вас и этим заняться.

Дед любил состязаться с Лоренцо в шахматы, и позднее допустил внука на философские диспуты, которые вёл в узком кругу. Козимо поручил восемнадцатилетнему Марсилио Фичино, сыну своего врача, приступившему к изучению древнегреческого языка, перевести некоторые сочинения Платона. Это привело к тому, что Фичино стал своего рода проповедником античной философии. На его учёных собеседованиях, которые проводились на виллах Медичи, собирались знатоки‑гуманисты, для которых 7 ноября, день рождения и смерти Платона, стал праздничным днем. Учёные гости рассаживались вокруг бюста Платона, перед которым день и ночь горела лампада. Начинался философский спор, завершавшийся хвалой Платону, которую пели как гимн. Обряд этих собраний напоминал некий тайный культ, отправляемый в узком кругу посвящённых, и это действительно было своего рода богослужение во славу тайного знания о началах мира. Безудержный энтузиазм Марчилио Фичино привил Лоренцо подлинную любовь к идеалистической философии Платона. Протеже Козимо нравилось обучать его внука, в котором Фичино импонировала его «поистине радостная природа».

С ранних лет Лоренцо, благодаря стараниям Козимо Старого, видевшего во внуке будущего приемника, успешно познавал также тонкости политических дел. Как-то дед, отец и даже дядя Лоренцо одновременно слегли от приступа подагры, наследственной болезни Медичи. Поэтому пятилетнему внуку Козимо, в окружении блестящей свиты и одетому по‑французски, пришлось самому встречать Жана Анжуйского, незадачливого претендента на неаполитанский престол.

С 1458 года он стал посещать Флорентийский университет и на протяжении десяти лет слушал лекции по риторике и поэтике, по истории древнегреческой мысли и культуре.

А в апреле – мае 1459 года, когда во Флоренцию прибыл папа Пий II в сопровождении Галеаццо Марии Сфорца, наследника герцога Милана, внуки Козимо уже привычно произносили принятые в таких случаях приветствия. В письме к своим родителям Сфорца восхищённо писал о резиденции Медичи на Виа Ларга:

– Дом, который отличается красотой потолков, высотой стен, гладкой отделкой дверных проёмов и окон, количеством комнат и залов, элегантностью кабинетов, ценностью книг, опрятностью и изяществом садов; изнутри украшенный гобеленами, сундуками искусной работы и ценности, благородными скульптурами, бесчисленными картинами, а также бесценным серебром – самыми красивыми, которые я когда-либо видел.

Несколько дней спустя Галеаццо Марию принимали на вилле в Кареджи. Ему со свитой оказали царские почести. В знак почтения Лоренцо и его дядя Джованни прислуживали гостям, не садясь за стол. Одна из сестёр Лоренцо, Бьянка, играла на комнатном органе. После обеда жёны Пьеро и Джованни Медичи вместе с первыми красавицами Флоренции танцевали во дворе. Приезд папы стал также поводом для больших народных гуляний. Празднества, в которых участвовало тысяч шестьдесят флорентийцев, начались с турнира на площади Санта‑Кроче. Затем состоялся бал на Новом рынке, который был весь убран богатыми тканями. Гвоздём программы стал парад в ночь с 1 на 2 мая. В свете сотен факелов по Виа Ларга прошли тридцать музыкантов. За ними прошествовали двенадцать всадников в роскошных одеждах под штандартом юного Лоренцо Медичи, в сопровождении пажей и ливрейных слуг, и, наконец, появился сам внук Козимо на белом коне, одетый в золото и пурпур. За всадниками проехала аллегорическая колесница, изображавшая триумф Любви. Прошествовав по улице несколько раз, молодые патриции вместе с Лоренцо отправились во дворец, где их ждали изысканные яства, а простой народ до зари пел и плясал в честь гостей Флоренции.

Кроме младшего брата Джулиано у Лоренцо были ещё три сестры. Старшая, темноволосая Бьянка, с резкими чертами лица и упрямым характером, гениально играла на органе и часто выступала перед гостями Медичи. Вторая, белокурая Лукреция, смешливая и живая, свою ангельскую красоту унаследовала от бабки, Нанны Торнабуони, из-за чего её прозвали «Наннина». А вот происхождение младшей, Марии, окутано тайной.

– Интересно, с кем это Пьеро прижил дочь? – сплетничали горожане. – Наверно, с какой-нибудь служанкой! Не иначе, пошёл по стопам отца!

– Да он с кровати встать не может, не то, чтобы гоняться за женщинами! Это мадонна Лукреция изменила мужу!

– С кем?!

– С графом Вернио!

– Одним из Барди?

– Да, племянником мадонны Контессины, её свекрови! А Пьеро, чтобы избежать скандала, признал Марию своей дочерью!

– Это клевета! Мадонна Лукреция – добродетельная женщина!

–А Вы посмотрите на профиль Марии – вылитая мать!

Лукреция обожала поэзию, и в окружении юного Лоренцо были настоящие поэты – три брата Пульчи. Некогда их семья процветала и состояла в родстве с французскими аристократами, но теперь они превратились чуть ли не в нищих. Старший брат, Лука, желая угодить Лоренцо, воспел его первую любовь в пасторально-мифологической поэме, написанной в 1465 году. Ни сама поэма, ни желание, видимо, не были достаточно вознаграждены: Лука умер в 1470 году в долговой тюрьме. Младший Пульчи, Бернардино, написал «Книгу песен» и был женат на Антонине Джаннотти, тоже поэтессе, писавшей духовные стихи, которые очень нравились матери Лоренцо. Самым же талантливым из братьев Пульчи был средний, Луиджи. На службу к Медичи он поступил в 1461 году. Ему давали самые разные поручения: купить шпагу, отдать в починку музыкальные инструменты, сопровождать в дороге членов семьи. Луиджи Пульчи прослыл злоязычным насмешником, став чем-то вроде придворного шута. Одни завсегдатаи дворца на Виа Ларга его любили, другие терпеть не могли, но он всегда сохранял благосклонность хозяев. По просьбе Лукреции Торнабуони Луиджи стал писать «Морганте», бурлескную пародию на рыцарские романы, очень смешное сочинение, где Карл Великий, Роланд и другие средневековые персонажи ведут себя как полные идиоты. Герой поэмы – великан Морганте, спутник Роланда, вступивший в поединок с полувеликаном, чья жизненная философия проста:

«Не верю я, – так отвечал Маргутте, —

Ни в чёрное, ни в белое не верю.

Я правду рёк, уста мои не лгут.

Однако в каплуна или тетерю,

Иль в пиво, если оного нет тут,

То в муст, что заменяет мне потерю,

Мне вера преогромная дана,

И, верю я, она спасёт меня…»

Наверняка Лукреция, у которой было отличное чувство юмора, вместе с Пульчи придумывала разнообразные злоключения главного героя и провела за этим занятием много приятных часов. Иной раз, смеясь, она отмахивалась от особенно острых шуточек Пульчи:

– Луиджи, тебя предадут анафеме!

(И словно в воду смотрела: Пульчи похоронят в неосвящённой земле как безбожника).

Её свёкор, который знал и жизнь, и людей, тоже смотрел на вещи ясным и незамутнённым взглядом реалиста. Когда настоятель монастыря Сан-Марко попросил его употребить своё влияние на то, чтобы монахам было запрещено играть в азартные игры, Козимо ответил ему:

– Это бесполезно – пусть хотя бы не жульничают.

Так что его сотрудники и по банку, и по делам правления жульничать остерегались – старик видел их насквозь, и если что, то в мерах не церемонился.

За год до смерти Козимо скончался его младший сын Джованни от сердечного приступа. Для патриарха семьи Медичи это был тяжёлый удар и, когда слуги носили его по новому дворцу, он, вздыхая, говорил:

– Это слишком большой дом для такой маленькой семьи.

Козимо умер 1 августа 1464 года в возрасте семидесяти пяти лет мирно, в своей постели, и был похоронен в церкви Сан-Лоренцо.

– Он – король во всём, кроме титула, – признал ещё при жизни Козимо папа Пий II.

Пo указу Синьории на его надгробии было начертано: «Отец отечества», так что этот титул стал вполне официальным. Если верить Макиавелли, «о Козимо горько сожалели все без исключения».

Власть перешла к Пьеро Подагрику, человеку, слабому здоровьем и не слишком больших способностей. Тем не менее, несмотря на продолжительную болезнь, он был деликатен, терпелив и любезен.

– Хотя многие сожалели о некоторой холодности в его поведении и сомневались, что он способен править с тем авторитетом, какой был у его отца, те, кто хорошо его знал, и любили его и уважали, – пишет Кристофер Хибберт  в своей книге «Возвышение и падение дома Медичи».

Не обладая отцовскими способностями банкира, Пьеро зато был прекрасным дипломатом и во время его пребывания во Франции король Людовик ХI был им очарован. Вдобавок, он проявлял большую дотошность в делах, и во всех подробностях записал, сколько было потрачено на похороны Козимо: какие были оплачены мессы, сколько чёрной материи роздано женщинам семьи на покрывала и платки, сколько роздали денег слугам и рабам на траурную одежду, число свечей и даже вес воска.

Его мать, Контессина де Барди, раньше управлявшая семейными финансами, теперь решила заняться воспитанием внуков. Поэтому Лукреции пришлось взять бразды правления в свои руки.

– Единственный мужчина в нашей семье! – справедливо говорил о своей невестке Козимо.

Пьеро поручил ей раздавать милостыню нуждающимся беднякам. Она вносила вклады в монастыри и давала приданое бедным девушкам, за что флорентийцы сразу окрестили её:

– Приют всех несчастных!

Понимая, что поддержка народа жизненно необходима Медичи, Лукреция также финансировала ремесленников и купцов, и в одном из своих писем утверждала:

– То, что хорошо для Флоренции и Тосканы (области) – хорошо и для семьи Медичи.

Ещё она часто выступала в роли третейского судьи. Как знатные, так и простые люди, обращались к ней письменно с жалобами и просьбами разобраться в спорах с другими людьми. Однажды Лукреция положила конец вражде между двумя семьями, которая длилась двадцать лет и получила ещё одно прозвище:

– Хранительница всех тайн!

Действительно, она умела хранить секреты, в том числе, и своих детей. Первой в 1459 году вышла замуж Бьянка за Гульельмо деи Пацци, друга детства своего брата. По замыслу Козимо, брак его внучки должен был упрочить дружбу между Медичи и семьёй Пацци, глава которой, Андреа, был его сторонником. В следующем году Бьянка родила сына, Антонио. Но когда Лукреция пришла поздравить дочь, та начала жаловаться на мужа:

– Гульельмо постоянно попрекает меня моим происхождением: дескать, в то время, как его предок штурмом брал с крестоносцами Иерусалим, Медичи – за плугом ходили!

– А ты напомни ему, дочь моя, что твой брачный контракт предусматривал снижение налогов с его семьи.

– Мой муж не хочет меня слушать: несмотря на все мои просьбы купить нам виллу, он отказался. Сам ездит к родственникам за город, а я вынуждена сидеть летом в душном доме!

Рассказав обо всём мужу, Лукреция прибавила:

– Пожалуй, я куплю Бьянке имение: нашему внуку необходим свежий воздух!

– Гульельмо может продать эти земли, – возразил Пьеро. – Ведь он, как муж Бьянки, имеет право распоряжаться её имуществом.

– В таком случае, я оставлю купчую у себя и сама найму всю обслугу.

На момент смерти деда Лоренцо исполнилось пятнадцать и, не зная ни в чём ограничений, он сполна отдался сладострастности своей натуры. Вокруг наследника Пьеро образовался довольно тесный круг его друзей, называемый им «бригада» (brigata). Все они были на семь – девять лет старше Лоренцо. Моложе него был только Сиджисмондо делла Стуфа, красотой которого восхищались все современники. Приятели разделяли с Лоренцо все забавы, и с ними он мог быть вполне откровенен. Младший брат Джулиано был ещё слишком юн, а вот подвижная, с мальчишеским характером Наннина легко вписалась в его весёлую компанию. Старше Лоренцо всего на год, она была очень дружна с братом, и, как и он, унаследовала от матери поэтический талант. Конечно, Наннина не могла проводить много времени среди друзей Лоренцо, но часто выезжала с ним на охоту, прекрасно держалась в седле и даже стреляла из лука. По натуре Наннина была не меньшим «мужчиной», чем её разумная мать, унаследовав блестящие математические способности от деда Козимо. Родись она мальчиком, стала бы превосходным банкиром.

Однажды, когда Лоренцо и Наннина вернулись с охоты, их мать заявила:

– Девице не подобает носиться целый день с компанией молодых людей по лесам и полям! Особенно если она из рода Медичи! Людям только дай позлословить, ведь наша семья у всех на виду!

– Как жаль, что я не мужчина! – Наннина задорно тряхнула смешными длинными кисточками волос, продетых на висках сквозь сетку.

– Но, матушка, вместе с нами ездит Бернардо Ручеллаи, – резонно возразил Лоренцо. – Поэтому ничего неприличного нет в том, что жена сопровождает своего мужа.

Лукреция на минуту задумалась. Если Бьянка уже жила в доме своего мужа, то шестнадцатилетняя Наннина ещё оставалась в родительских пенатах, так как не достигла брачного возраста, установленного во Флоренции с 18 лет.

– Вот переедет жить к мужу, тогда и пусть делает что хочет!

Без облагораживающего влияния Наннины нравственность в «чисто мужской» компании Лоренцо быстро упала. Во время бесшабашных гуляний и конных поездок по землям цветущей Тосканы Лоренцо с приятелями вдоволь наслаждался любовью сельских красавиц. Эти свои «сближения» с народом Лоренцо отразил в своей первой поэме «Ненча из Барберино» о любви пастуха к пастушке:

– Ну что, Ненчьоцца, хочешь порезвиться?

С тобой пойдём в ближайший мы ивняк.

– Охотно, только слишком – не пытайся,

Чтоб худо мне не сделалось никак.

– Ну, полно, Ненча, ты не сомневайся:

С любовью понесу, а коли – бряк,

То не обижу Ненчу дорогую:

И языком поднять тебя смогу я.

Наннина, Ненча – нет ли здесь связи? Переросла ли нежная дружба Лоренцо и Наннины в любовь? Возможно. Кто виноват, что некрасивый, но чертовски обаятельный наследник Медичи не встретил в юности более красивой и умной девушки, чем его родная сестра?

Звезда Флоренции

Напрасно мать и воспитатель Джентиле Бекки уговаривали Лоренцо угомониться. Он только отмахивался: ведь его дед и отец тоже не были образцом добродетели. Всё решила одна встреча.

–Любил он молодую даму из семьи Донати редкой красоты, высочайшей добродетели, и рода знатнейшего, – писал Никколо Валори, первый биограф Великолепного, – в честь которой Лоренцо не только слагал изящнейшие стихи на тосканском языке, но также устраивал великолепные на удивление зрелища, среди которых был турнир.

Однако ещё до турнира семья Медичи устроила празднество, посвящённое трём восточным царям – волхвам (которым звезда указала на рождение Христа), чтобы, по утверждению Макиавелли, «занять народ, заполнить чем-нибудь его ум и отвлечь от мыслей о положении государства». В этом, правда, не было ничего необычного, так как каждый год на этот праздник по улицам Флоренции проходил кортеж в восточных нарядах. Затем начиналось «священное представление», устройством которого занималось Братство Трёх Волхвов – благочестивое общество во главе с Козимо. Не зря на стенах домашней капеллы Медичи Беноццо Гоццоли изобразил шествие волхвов, где можно видеть портреты не только членов семьи Медичи, но также их родственникрв, друзей и союзников. После смерти Козимо должность главы братства занял его сын Пьеро. В честь чего «представление это обставили с такой пышностью и великолепием, что в течение нескольких месяцев весь город был занят подготовкой к празднеству и самим празднеством».

А весной 1465 года, когда шестнадцатилетний Лоренцо присутствовал на обручении одного из членов бригады Браччо Мартелли и Констанцы Пацци, он встретил восемнадцатилетнюю Лукрецию Донати, которую знал с детства. Увидев девушку, Лоренцо обомлел – до чего же она стала похожа на Наннину, даже имя такое же!

Выбежав в сад, он собрал для неё букетик фиалок – их с сестрой любимых цветов.

– Благодарю тебя, мессир Лоренцо, – с улыбкой сказала красавица.

– Могу ли я сделать что-нибудь для тебя, донна Лукреция?

Та слегка замялась:

– Да, у меня есть к тебе одна просьба…

– Какая?

– Семью моего жениха, мессира Никколо Ардингелли, изгнали из Флоренции. Не мог бы ты посодействовать, чтобы ему разрешили вернуться?

– Ради тебя я готов на всё, донна Лукреция!

Лоренцо было известно, что Ардингелли были изгнаны вместе со своими родственниками Строцци за то, что поддерживали Альбицци, врагов Козимо. Но если Строцци расселились по всей Италии, то семья Маттео Ардингелли осела в Пере, флорентийской колонии возле Стамбула. Правда, вдовам с малолетними детьми разрешили вернуться. Но когда отпрыски врагов Медичи подросли, им дали понять, что их присутствие нежелательно во Флоренции. После чего Никколо Ардингелли, обручённый с Лукрецией Донати, снова уехал в Стамбул, где был избран консулом флорентийской общины.

Едва Лоренцо отошёл от девушки, как приятели стали насмехаться над ним:

– Дарить такие немудрящие цветы – недостойно Медичи!

– Так ты ничего не добьёшься от молодой Донати, Лоренцо!

– Лучше подари ей дорогое украшение!

Видя, что юноша никак не реагирует на подколки друзей, Браччо Мартелли заметил:

– Похоже, ты и вправду поддался чарам донны Лукреции, Лоренцо. Уж не задумал ли ты отнять невесту у Ардингелли и самому жениться на ней?

– А тебе какое дело, Браччо?

– Смотри, не получи отказ! Я хотел посвататься к старшей сестре Лукреции, да её выдали за Питти. Потому что Донати слишком кичатся своим происхождением и предпочитают родниться с аристократами. Хотя сами разорены, да и Ардингелли небогат.

– Значит, будет более сговорчив.

Лоренцо решил сделать Лукрецию своей музой и Дамой сердца (Донной). По правилам куртуазной любви, на людях полагалось упоминать лишь эту идеальную возлюбленную, служившую ширмой для плотских удовольствий. Таким образом, сын Пьеро объявил бригаде о своей «несчастной» любви к донне Лукреции Донате. Через несколько дней Наннина спросила у брата:

– Говорят, ты влюблён, Лоренцо?

Юноша старательно отвёл глаза:

– У кого-то слишком длинный язык. Это Бернардо Ручеллаи тебе сказал?

Наннина пожала плечами:

– Вся Флоренция уже говорит об этом!

– Это не имеет значения: донна Лукреция выходит замуж.

– Я давно с ней не виделась… Мне хотелось бы возобновить это знакомство.

В один из апрельских дней бригада вместе с Нанниной нагрянула на виллу Питти, принадлежавшую мужу Констанцы Донати, так как Лукреция решила перед свадьбой пожить у своей сестры. Дабы как-то оправдать своё вторжение, Лоренцо захватил с собой известного лютниста по прозвищу «Испанец».

– Ах, мессир Лоренцо, ты сделал меня самой счастливой! – при виде юноши взволнованно произнесла Лукреция.

После чего, указав на стоящего рядом мужчину лет сорока, добавила:

– Позволь представить тебе моего жениха мессира Никколо Ардингелли. Он только что вернулся с Леванта. Теперь, благодаря тебе, мы можем пожениться!

– К сожалению, тебе не за что благодарить меня, донна Лукреция, – поспешно ответил Лоренцо. – Хотя мессиру Никколо разрешили приехать на свадьбу, но потом он обязан сразу покинуть Флоренцию!

– Я всё равно тебе очень благодарна и верю, что скоро ты сможешь добиться большего!

Пока Испанец развлекал дам музыкой, сын Пьеро сказал Ардингелли:

– Мне хотелось бы поговорить с тобой, мессир Никколо.

Когда они вышли в сад, жених Лукреции Донати насмешливо спросил:

– Так какое у тебя дело ко мне, сеньор Лоренцо?

В ответ, близоруко прищурившись, наследник Медичи бросил на своего собеседника испытывающий взгляд: высокого роста и мощного сложения, тот нависал над ним, как Голиаф над Давидом. По сравнению с ним Лоренцо казался маленьким и худым. Ну, ничего, ведь победил же мальчишка Давид великана Голиафа!

– Как идёт торговля? – задал он обычный для Медичи вопрос.

Ардингелли сразу помрачнел:

– Неплохо, хотя могло быть лучше.

– Почему? Разве ткани с Востока не пользуются спросом?

– Пользуются, но твой дед, сеньор Лоренцо, конфисковал большую часть имущества моего отца. Поэтому я не могу расширить торговлю.

– А где ты намерен поселиться с молодой женой после свадьбы? – после паузы поинтересовался Лоренцо.

– Скорее всего, увезу её с собой.

– Неужели донне Лукреции суждено похоронить свою красоту среди неверных?

Ардингелли пожал плечами:

– Жена должна следовать за своим мужем.

– А если банк Медичи даст тебе кредит?

Выражение лица мужчины сразу изменилось:

– Сколько?

– А сколько нужно?

– Хотя бы восемь тысяч флоринов!

– Хорошо, но у меня есть одно условие.

– Какое?

– Ты уедешь сразу после свадьбы, мессир Никколо, а твоя жена останется здесь. Её красота прославит Флоренцию! А заодно и тебя!

По глазам купца Лоренцо понял, что Голиаф повержен.

На обратном пути Наннина притихла. Отстав от бригады, брат и сестра некоторое время молчали. Лоренцо не выдержал первым:

– Какого ты мнения о мадонне Лукреции, сестричка?

– Она очень похорошела, – Наннина вздохнула, – и, хотя не так образованна, как мы, но не лишена природного ума.

Юноша улыбнулся:

– Значит, ты одобряешь её?

– Да. Ты сделал правильный выбор. Хотя…

– Что?

– В ней не хватает огня…

– Как и в твоём муже!

– Бернардо добрый, умный и он – твой друг. Мне этого достаточно!

Подхлестнув коня, сестра Лоренцо пустила его в галоп.

Тем временем во Флоренцию пришло известие о том, что миланский герцог Франческо Сфорца решил выдать свою дочь Ипполиту Марию за Альфонсо Арагонского, наследника короля Неаполя. 17 апреля его младший сын Федерико прибыл во Флоренцию во главе большой делегации прелатов и дворян. Он направлялся в Милан замещать своего брата на свадьбе с дочерью герцога. Так как неаполитанцы тогда соблюдали траур по своей королеве, то официальных торжеств по случаю приезда гостей не было. Флорентийский купец Марко Паренти написал своим шурьям Филиппо и Лоренцо Строцци, находившимся в изгнании в Неаполе, что «всё прошло тихо, без труб». Причём тринадцатилетний Федерико, руководствуясь наставлениями отца, даже не спешился для официального приветствия членов Синьории. Во время своего недельного пребывания во Флоренции принц жил в тихом монастыре Санта-Мария-Новелла, как это сделал папа Пий в 1459 году, и ненадолго встретился с Пьеро Медичи, новым главой семьи. Правда, когда Синьория вновь собралась перед ратушей для официального прощания, Федерико всё же сошёл с лошади, чтобы произнести благодарственную речь.

Желая укрепить союз с Миланом, Пьеро решил тоже отправить на свадьбу свою делегацию во главе с Лоренцо, своим зятем Гульельмо Пацци и советником Диотисальви Нерони. Перед отъездом он дал сыну наказ:

– Веди себя достойно и бдительно. Будь мужчиной, а не мальчиком. Выказывай здравый смысл, трудолюбие, поступай по-мужски, так чтобы впредь ты мог выполнять более важные поручения.

По пути Лоренцо и его спутники побывали в Ферраре и Венеции, где их встретили недружелюбно: об особых связях Медичи с Миланским герцогом там знали не понаслышке. 9 мая 1465 года посольство прибыло в Милан, где Лоренцо познакомился с герцогом Франческо I Сфорца и его женой Бьянкой Марией Висконти, которых Франческо Патрици, епископа Гаэты, в своей латинской речи сравнил с героическими фигурами античности. Но особое впечатление на сына Пьеро произвела невеста, которой епископ тоже отдал должное:

– Вы выделяетесь остротой своего ума и своими литературными познаниями, которые редко проявляются у представителей Вашего пола. Вы не только превосходите всех юных дам, но и достойны сравнения с самыми красноречивыми мужчинами. Никто не превзойдёт Вас в телесной красоте и достоинствах.

Замечу в скобках, что при этом Патрици ничуть не преувеличивал таланты девятнадцатилетней Ипполиты Марии Сфорца.

Лоренцо привёз с собой в Милан серебряную посуду Медичи. Её он ставил на стол на великолепных пирах, которые давал в фамильном дворце, где находился и банк под управлением Пиджелло Портинари. Франческо Сфорца, поддерживавший дружеские связи с Флоренцией со времён Козимо, решил воспользоваться случаем, чтобы попросить Лоренцо о помощи: французский король Людовик XI обратился к нему за поддержкой, и деньги Медичи пришлись бы чрезвычайно кстати. Не имея полномочий, Лоренцо не мог принять такого решения. Поэтому пообещал поговорить с отцом, как только вернётся домой. В Милане он получил письмо от Браччо Мартелли, который сообщил, что 21 апреля 1465 года Никколо Ардингелли сочетался браком с Лукрецией Донати:

– Хоть и знаю я, мой милый Лоренцо, что поведать тебе о том, что последовало за твоим отъездом, означает причинить тебе и даже увеличить горе от того, что ты здесь не находишься, тем не менее, с другой стороны, желая показать тебе труды наши за тебя, в твоё отсутствие не меньшие, нежели при тебе, хотел я этим письмом скорее доставить тебе несколько горьких удовольствий, чем молчать об этом нашем счастье; для полноты его недостаёт лишь твоего, весьма желанного для нас и, опять же, для Лукреции, присутствия.

Затем приятель Лоренцо в духе Боккаччо повествует: после венчания девять молодых мужчин и девять женщин, включая молодую супругу Ардингелли, удалились на виллу в Сан Джеврасио, предаваясь «великим наслаждениям, не сравнимым ни с какими другими, ибо мёд был без мух», то есть, остальные дамы, кроме Лукреции, были без мужей!

Если верить Браччо, который присутствовал на свадьбе и подсматривал за первой брачной ночью Лукреции, её супруг обладал необыкновенными мужскими достоинствами. Мартелли даже удалось определить размер его детородного органа: с бычий рог!

Но в конце он, по-видимому, решил утешить приятеля, выдав желаемое за действительность:

– Много раз я видел в глазах её мучительную к тебе жалость, и как скрывает она за смехом такую печаль!

Прочитав послание Браччо, Лоренцо расхохотался: для компании Медичи проказы, подобные этой, были не редкостью: весёлые товарищи делились опытом, вместе гуляли, пели песни, сочиняли стихи.

Как только закончились торжества в Милане, свадебная процессия переехала в замок Висконти в Павии, где на протяжении двух недель устраивались банкеты, танцы, охота и рыцарские поединки. Сразу после свадьбы Лоренцо отправился домой. По дороге, остановившись на ночлег в Реджо, он узнал о болезни Лукреции Донати и тут же сочинил сонет:

Богиня чистая, лесов жилица,

Той донне позавидовала вдруг,

Что затмевает блеском всё вокруг,

С чем не смогла Паллада примириться —

Вдохнула хворь она в святую кровь,

Что недостойно благости премудрой.

О, злая зависть, корень твой на небе!

Коль помнишь первую свою любовь,

То смилостивься, Феб золотокудрый,

И, если сможешь, осчастливь мой жребий.

Наконец, 10 июня Ипполита Мария выехала из Павии с большой помпой в сопровождении своего деверя Федерико и младших братьев Филиппо Марии и Сфорца Марии Сфорца (последний должен был жениться на сестре Федерико Элеоноре Арагонской). Большинство правителей городов, через которые предстояло проехать Ипполите Марии, искренне приветствовали её брак с неаполитанским принцем в надежде, что этот союз будет способствовать установлению мира в Италии, который находился под угрозой из-за вражды между королём Ферранте I и кондотьером (военачальником) Пиччинино, зятем Франческо Сфорца.

22 июня невеста и принц Федерико торжественно въехали во Флоренцию. Впереди следовали сыновья Франческо Сфорца, а сзади – миланские дамы, по свидетельству того же Марко Паренти, «по красоте не уступавшие нашим». Далее он описывает мулов и повозки, в которых находилось приданое, включая множество сундуков, некоторые из которых были позолочены и украшены яркими картинами; по мнению торговца, они «дорого обошлись» Сфорца. Грандиозная кавалькада примерно из тысячи всадников – как мужчин, так и лошадей, великолепно украшенных, – сопровождала под звуки труб всё это «великолепие». Замыкал свадебный кортеж посол Сиены с сотней всадников, которые приехали посмотреть на торжества. Все лавки на улице Санта-Мария, по которой двигалась процессия, были украшены тканями и коврами. Оттуда все отправились на площадь к Палаццо-делла-Синьории. Когда члены Синьории обратились к гостям с приветственной речью с рингьеры (каменного помоста), сыновья Франческо Сфорца спешились, в то время как Ипполита Мария и Федерико продолжали сидеть на лошадях (вероятно, невесту проинформировали, что члены королевской семьи не спешиваются перед лицами низшего ранга, разве только для того, чтобы оказать им особые почести). Ипполита Мария поселилась в палаццо Медичи, а Федерико – в Санта-Мария-Новелла. Повинуясь указаниям своего отца, Филиппо Мария и Сфорца Мария проводили свою сестру на Виа Ларга, а затем вернулись в Палаццо-делла-Сеньории, чтобы обратиться к членам флорентийского правительства с особым приветствием. Памятуя о горькой истории войн между миланскими герцогами Висконти и Флоренцией, рассудительный Франческо Сфорца приказал своим сыновьям подчеркнуть союз между его семьёй и Республикой:

– Потому что длительность, давность и искренность дружбы, которую питали прославленный сеньор, наш отец, а также доброй памяти сеньор Сфорца (Муцио Аттендоло), наш дедушка, и все представители нашего дома Сфорца, к вашему самому превосходному сообществу, давно хорошо известны, о чём, кажется, нет необходимости рассказывать, а только напомнить об этом.

Франческо Сфорца хотел, чтобы его дети также почтили семью его покойного друга Козимо, чей сын Пьеро продолжал укреплять свои финансовые и политические связи с Миланом. В свой черёд, Медичи приняли Ипполиту Марию не менее тепло, чем её старшего брата Галеаццо Марию в 1459 году. На её пребывание пришёлся храмовый праздник города, Иванов день, который отметили с особым размахом: на специально устроенную арену выпустили львов – символ Флоренции, состоялись скачки, в церквях раздавали обильную милостыню. Таким образом Пьеро Медичи желал всем продемонстрировать свою дружбу с миланским и неаполитанским дворами. Узнав о том, что Ипполита Мария любит охоту, Лоренцо и Наннина пригласили её и неаполитанского принца на виллу Кареджи. Это было любимое место отдыха Лоренцо, с которым у него ассоциировались три слова: естественность, простота и спокойствие. В начале XV века Джованни Медичи приобрёл участок с домом в пригороде Флоренции. После смерти Джованни его сын Козимо решил перестроить имение, пригласив любимого архитектора Микелоццо. Тот создал знаменитую постройку в стиле древнеримских вилл, украсив её колоннами, лоджиями, арками, и сделав здание максимально светлым и открытым. По мнению зодчего, некоторая скупость оформления виллы компенсировалась живописностью окружающей природы.

Федерико оказался весёлым малым, а старшая дочь миланского герцога – приятной и умной собеседницей, так что все участники охоты остались довольны. Пока гости переодевались к обеду, Лоренцо с сестрой задержался в зале:

– Жаль мадонну Ипполиту: я слышал, что её свёкор, король Ферранте, приказывает бальзамировать трупы своих врагов, наряжать их и рассаживать за своим столом, а потом подолгу беседует с мумиями.

А мне она призналась, что рада была уехать из Милана.

– Почему?

– Из-за старшего брата, Галеаццо Марии. Наверно, он приставал к ней…

Глядя в глаза брату, Наннина вдруг спросила:

– Ты любишь меня, Лоренцо?

– Да!

Лоренцо попытался обнять девушку, но та увернулась:

– Тогда поклянись, что никогда не поступишь со мной, как Галеаццо Мария со своей сестрой!

– Клянусь, Наннина, – нехотя произнёс её брат.

– Смотри, не забудь о своих словах!

Так как Медичи ещё соблюдали траур по Козимо, друзья семьи организовали для Ипполиты игры после ужина, а Антонио Пуччи – бал в своём дворце. Несмотря на множество удовольствий, доставленных ей во Флоренции, невесте пришлось вскоре распрощаться с Медичи, поскольку 29 июня её ожидали в Сиене.

Но веселье, которым было встречено прибытие Ипполиты Марии в Сиену, внезапно оборвалось, когда путешественники услышали, что зять невесты заключён в тюрьму в Неаполе. В конце апреля Ферранте I принял Пиччинино, посланного Сфорца с дипломатической миссией, чтобы преодолеть трения между его союзником и зятем. Перед тем, притворившись, что простил кондотьера, сражавшегося на стороне его врагов, король выдал ему охранную грамоту. Казалось, всё было в порядке. Но затем, без предупреждения, 24 июня – в тот самый день, когда Ипполита Мария наслаждалась празднествами во Флоренции, – он приказал заточить капитана в темницу замка Нуово. Сфорца энергично выразил протест против ареста зятя и отправил своего сына Тристано в Неаполь, чтобы договориться об освобождении Пиччинино, а также написал обнадёживающую записку своей дочери Друзиане, в которой обещал освободить её мужа. Кроме того, герцог отправил гонца к Ипполите Марии с требованием прекратить путешествие на юг и ожидать его дальнейших указаний.

Через несколько недель после ареста Пиччинино скончался при подозрительных обстоятельствах. Поступали противоречивые сообщения: будто бы он выпал из окна при попытке к бегству. Независимо от фактов, мало кто сомневался в том, что король Ферранте организовал этот «несчастный случай». Многие также предполагали соучастие Сфорцы, который первоначально не хотел отдавать свою внебрачную дочь замуж за кондотьера. Брешийский хронист заметил:

– По всей Италии говорят, что герцог Миланский отправил его в мясную лавку, а король Неаполитанский был его палачом.

В середине августа флорентийская дама Алессандра Мачинга, тёща Марко Паренти, сообщила своим сыновьям Филиппо и Лоренцо Строцци, находившимся в изгнании в Неаполе:

– Говорят, что донна (Ипполита Мария) всё ещё может вернуться; и мир находится в состоянии замешательства, и мы вместе с ним.

Какова бы ни была роль Сфорца, маловероятно, что он поставил бы под угрозу брак Ипполиты Марии; более того, его другая дочь, Друзиана, была на восьмом месяце беременности от Пиччинино. Король Ферранте написал герцогу, что кондотьер участвовал в заговоре против него и приложил копию перехваченного письма, в котором Пиччинино предлагал поддержку Жану Анжуйскому, претенденту на неаполитанский престол, в обмен на земли в Абруцци. Но только после того, как Пьеро Медичи и французский король Людовик XI убедили Сфорца оставить этот инцидент без последствий ради общего блага, Ипполита Мария возобновила своё путешествие. А вот Лоренцо Медичи, собиравшийся на её свадьбу в Неаполь, по приказу отца воздержался от поездки.

Узнав о том, что герцогу Милана требуются деньги для французского короля, Лукреция посоветовала мужу напрямую обратиться к Людовику ХI, нуждающемуся в субсидиях для ведения войны с мятежными феодалами. Вскоре пришло известие из Франции: в обмен на кредит в банке Медичи король назначил Пьеро членом своего тайного совета и дал ему право изобразить на своём гербе на одном из шаров французскую золотую лилию в лазурном поле. Этим жестом он подтвердил благородное происхождение Медичи, чего и добивалась мать Лоренцо.

Приятели раскритиковали стихи Лоренцо, посвящённые Лукреции Донати, но он не обращал внимания на критику и продолжал писать. Все его ранние сонеты, пронизанные любовными эмоциями, представляют собой своего рода лирический дневник его беспутной юности. Страсть эта находила себе выход в интрижках с доступными девицами, к которым ходили члены бригады. Что же касается Лукреции Донати, то из-за постоянных поездок и поручений отца Лоренцо видел её редко. Тем более, что после венчания она переехала в дом свекрови и выходила только в ближайшую церковь, чтобы помолиться за мужа, уехавшего на Левант сколачивать себе состояние.

Лоренцо обожал карнавальные празднества и, решив, что Лукреция Донати достаточно много времени провела в одиночестве, устроил 3 февраля 1466 года в честь неё роскошный бал. То, что Лукреция появилась на празднике в отсутствие мужа, шокировало Алессандру Мачингу, родственницу Ардингелли, о чём она не преминула сообщить своим сыновьям:

– Жена его здесь и так веселится, что справила себе новый наряд своих цветов и с жемчужинами – немногими, но большими и прекрасными. И третьего дня в её честь был дан бал в папской зале Санта Мария Новелла, по приказу Лоренцо ди Пьеро. Он был там с компанией молодых людей, и они были наряжены в её цвета: тёмно-лиловые чоппетты (туники), расшитые чудным жемчугом.

Затем ядовито добавила, что Никколо теперь сможет отдать Медичи долг и, не остановившись на этом, намекнула сыну, хлопотавшему при неаполитанском дворе, чтобы вернуться во Флоренцию:

– Иметь жену-красавицу может быть полезнее, чем кланяться сорок седьмому.

Под номером сорок седьмым значился король Неаполя Ферранте I, а женой-красавицей – никто иная, как Лукреция Донати.

Интересно, что Лоренцо с бригадой был на балу в одеждах того же цвета и с такими же жемчугами, как и у красавицы. Вряд ли он мог знать, как оденется Лукреция, поэтому наверняка подарил ей материю на платье и ожерелье. Хотя наряд, конечно, мог справить жене и Ардингелли, дела которого после полученного из банка Медичи кредита пошли в гору.

В отличие от Алессандры Мачинги и других недоброжелателей Медичи, для остальных флорентийцев не было ничего удивительного в том, что Лукреция Донати веселилась в отсутствие мужа. Всему городу уже было известно, что Лоренцо выбрал её Дамой своего сердца. Тем более, что Никколо Ардингелли, по-видимому, не возражал против того, чтобы его жена была королевой праздников, устраиваемых бригадой Лоренцо. Её всё чаще называли: «Звездой Флоренции». А задачей приятелей Лоренцо было напоминать красавице о её поклоннике во время отсутствия последнего.

В этом же месяце Пьеро решил отправить сына в Рим с чрезвычайным посольством. Вместе с Лоренцо выехали его воспитатель Джентиле Бекки и советник Роберто Малатеста. 8 марта они прибыли в Вечный город, где с 1464 правил папа Павел II, бывший венецианский купец. Святой престол контролировал добычу квасцов в Тольфе, необходимых для обработки тонких тканей и закрепления краски, а Медичи сбывали большую часть добываемой продукции. Лоренцо и его дядя Джованни Торнабуони, управляющий римским отделением банка Медичи, должны были добиться от папы контроля над производством, войдя пайщиками в компанию откупщиков. 1 апреля, после острых споров, они справились с поставленной задачей: новая компания получила право производить столько квасцов, сколько будет требоваться. К великой зависти конкурентов, Медичи овладели главным рынком Европы.

В Риме Лоренцо получил письмо от приятеля Сиджисмондо делла Стуфы, который сообщил, что встретил Лукрецию Донати «на улице де Серви, идущую, видимо, от исповеди и покаявшуюся во всех прегрешениях, совсем не нарумяненную и красоты невиданной, в чёрном платье и с покрытой головою; шаг её был так тих, что казалось, будто камни и стены благоговеют, когда она идёт по улице». И в заключении:

– Не хочу говорить ничего более, дабы не вводить тебя в грех в эти святые дни.

Но Лоренцо и не думал поститься. Довольный своим успехом, он очень хотел насладиться прелестями Рима. Тем не менее, участвовать в светских развлечениях отец ему запретил: в это время пришло известие, что 8 марта скоропостижно скончался Франческо Сфорца. Пьеро велел сыну носить по герцогу Милана траур, чтобы публично подтвердить верность Медичи своему союзнику. Кроме того, он хотел, чтобы Лоренцо добился от папы признания и поддержки наследника герцога, Галеаццо Марии Сфорца. С этим поручением наследник Медичи тоже успешно справился.

В Риме Лоренцо, помимо всего прочего, должен был поучиться у своего дяди, успешного управляющего римским отделением Джованни Торнабуони, основам банковского дела. Но обстоятельства сложились так, что курс продолжался всего несколько недель: у Лоренцо не было ни времени, ни желания брать такие уроки. Его ум художника и взрывной характер совершенно не сочетались с педантизмом и осторожностью, которых требовало управление банком. Дипломатические переговоры, к которым он привык с самых юных лет, нравились ему больше.

7 апреля, сразу же после торжественной папской пасхальной мессы, он отправился по приказу Пьеро не во Флоренцию, а в Неаполь. Смерть Франческо Сфорца сделала ещё более необходимой союз Медичи с Ферранте I. Лоренцо предстояло познакомиться с одним из самых жестоких и непредсказуемых правителей Италии того времени.

К счастью, король любил молодых людей и некрасивый, но обаятельный наследник Медичи понравился ему. Впрочем, Ферранте и сам не был красавцем: приземистый, с короткой шеей и круглыми щеками. Их приватные беседы в Капуе, совместные охоты и официальные приёмы без труда привели к созданию оси Флоренция – Милан – Неаполь. Совсем другое дело – финансовые дела. Ферранте был очень жаден и желал извлечь как можно больше прибыли из своих квасцовых карьеров в Аньяно, а также на островах Липари и Искья. Однако производимых ими квасцов всё равно было недостаточно для серьёзной конкуренции с Медичи. В обмен на мировое соглашение по торговле, которое его семье ничего не стоило, Лоренцо потребовал от короля лишить конкурентов Медичи в Неаполе, в первую очередь, флорентийских купцов Аньоло Аччайуоли и Луку Питти, торговых привилегий. И тут юному Лоренцо удалось выгодно завершить дело, правда, согласившись на отмену изгнания сыновей Алессандры Мачинги, подружившихся в Неаполе с королём.

Там Лоренцо снова встретился с принцем Федерико и его невесткой Ипполитой Марией Сфорца. Молодому Медичи очень нравилась эта высокая темноглазая блондинка, в четырнадцать лет выступившая на церковном соборе в Мантуе с приветственной речью на латыни, обращённой к папе Пию II. Как никто другой, он понимал Галеаццо Марию, потому что сам был влюблён в собственную сестру. После приезда в Неаполь Ипполита поселилась с мужем, герцогом Калабрийским, в замке Кастель Капуано у городских ворот на берегу Неаполитанского залива. Приехав туда с Федерико, Лоренцо застал герцогиню в собственном кабинете, где она хранила древнегреческие и латинские манускрипты, а также картины и античные медали. Пока принц играл в шахматы со своей сестрой, пятнадцатилетней Элеонорой, просватанной за младшего брата Ипполиты, хозяйка беседовала с гостем:

– Я не могу забыть нашу охоту в Кареджи, мессир Лоренцо.

– Я тоже, Ваше Высочество.

– Как там Ваша сестра?

– Лукреция здорова, – кратко ответил Лоренцо, предпочитавший называть Наннину вне домашнего круга именем, данным ей от рождения.

Но потом, не удержавшись, добавил с горечью:

– Скоро её свадьба.

–Надеюсь, она будет счастлива в семейной жизни, как я.

Заметив недоверие в глазах молодого человека, герцогиня улыбнулась:

– Меня так хорошо приняли здесь! Король, мой свёкор, во мне души не чает: ему нравится смотреть, как я танцую и пою. Альфонсо тоже, кажется, меня полюбил, хотя он на три года младше меня.

– Вы ведь видели его? – спросила затем Ипполита.

– Да, принц очень красив: глаз нельзя отвести. Под стать Вашему Высочеству.

– Мы с ним часто проводим время вместе: охотимся с соколами, играем в мяч и читаем книгу об управлении государством. Жаль только, что во время учёных бесед ему становится скучно и стихи он тоже не любит…

Бросив сочувственный взгляд на свою собеседницу, Лоренцо предложил:

– Если позволите, Ваше Высочество, я прочту Вам сонет, который недавно сочинил. Правда, он написан на моём родном языке, потому что я считаю, что на тосканском можно описывать предметы и выражать чувства не хуже, чем на латыни.

– С удовольствием послушаю Вас! Я ведь и сама иногда берусь за перо. Хотя стихи сочиняю редко, в последний раз – на смерть отца.

Молодой человек начал с чувством декламировать:

Прекрасная юность, увы, быстротечна.

Не трать на унынье короткие дни…

Внезапно выражение лица Ипполиты Марии изменилось и Лоренцо, обернувшись, увидел её мужа Альфонсо, который ревниво произнёс:

– Вот уж не думал, дорогая, что застану у Вас гостя!

– Я хотела показать мессиру Лоренцо мою коллекцию манускриптов.

На смазливом лице юнца возникло хищное выражение:

– В таком случае, может, он захочет взглянуть и на коллекцию моего отца?

Наследника Медичи прошиб пот: он догадался, что речь идёт о комнате мумий:

– Благодарю Вас, Ваше Высочество, но я уже увидел в Неаполе всё, что хотел, и теперь хочу отдохнуть. Тем более, что я завтра уезжаю.

Выйдя из кабинета Ипполиты Марии, Лоренцо почувствовал, что и вправду смертельно устал, как будто ему не семнадцать лет, а все сто. Ему вдруг захотелось в сию же минуту вернуться во Флоренцию к своим родителям, друзьям и к своим любимым женщинам.

Заговор Питти

8 июня 1466 года Наннину, получившую в приданое 2500 флоринов, привезли в дом её мужа. Чтобы рассадить за свадебным столом всех 500 приглашённых гостей, Ручеллаи возвели напротив дворца лоджию, украшенную гербами обоих домов. Сам палаццо Ручеллаи, построенный по проекту знаменитого архитектора Альберти, напоминал дворец Медичи своими тремя этажами, как бы «выраставшими» друг из друга, и крышей с козырьком. Однако, благодаря продольным пилястрам, здание, где предстояло жить сестре Лоренцо, выглядело гораздо изящнее, не говоря уже о знаменитых садах Ручеллаи, украшенных античной скульптурой. Треугольный помост, на котором сидели гости, занял лоджию, площадь и улицу перед дворцом. Здесь были только мужчины, так как, согласно флорентийскому обычаю, дамы пировали отдельно.

Свадьба была роскошной. Но Лоренцо сомневался: будет ли замужество Наннины счастливым? Бьянке точно не повезло. Молодые не испытывали большой привязанности друг к другу, хотя были знакомы с детства. Гульельмо не интересовался музыкой и отличался мелочностью и скупостью, несмотря на то, что владел на паях двумя банками: в Женеве и Лионе. Кроме того, он считал, что жена нужна только для того, чтобы рожать детей, и в последнее время Бьянка уже больше не выступала с концертами. Вздыхая, Пьеро говорил:

– Когда наша дочь играла перед Его Святейшеством, то ангелы в раю замирали.

– Да, а кардинал Борджиа был так восхищён её игрой, что потом попросил Бьянку повторить концерт специально для него, – соглашалась с мужем Лукреция.

Когда Лоренцо подрос, Бернардо Ручеллаи стал нравиться ему больше Гульельмо Пацци. Муж Наннины принимал активное участие в заседаниях Платоновской Академии и обожал античные древности. Впрочем, против своих обоих зятьёв Лоренцо ничего не имел, хотя ему и было жаль сестёр. Особенно Наннину.

Вскоре после свадьбы сестры Лоренцо пригласили в покои отца. Кроме Пьеро, лежавшего в постели, там присутствовала его жена, а также мать и вдова брата, Джиневра дельи Алессандри, которые жили в палаццо Медичи.

– Сын мой, – торжественно начал Пьеро, – Твои сёстры уже замужем и теперь пришло время и тебе обзавестись семьёй.

– Но мне нет ещё и восемнадцати, отец.

– Главное – это найти тебе добрую, верную и красивую жену, Лоренцо, – вмешалась Лукреция. – А свадьбу можно будет сыграть и позже.

– Прежде всего, здоровую, ради продолжения рода, или, лучше сказать, ради будущего нашей семьи, – заметила её свекровь.

В ответ мать Лоренцо, которая чувствовала свою вину за то, что не улучшила породу Медичи, опустила глаза. А Джиневра, чей единственный сын Козимино умер в младенчестве, вздохнула.

Тем временем Пьеро продолжил:

– Томмазо Содерини давно предлагал мне упрочить союз между нашими семьями путём твоего брака, Лоренцо, с его племянницей Нанной…

Лоренцо невольно вздрогнул: только не Нанна! Её имя постоянно будет напоминать ему о сестре. Однако отцу в этом не признаешься. Среди самых именитых граждан Флоренции Томмазо Содерини, женатый на Диноре Торнабуони, родной сестре Лукреции, намного превосходил всех прочих рассудительностью и влиянием, далеко распространившимся за пределы родного города. Из-за чего многие прочили его в преемники Пьеро. Но если Томмазо дружил со своим свояком, то его брат Никколо не упускал случая покритиковать Медичи и мечтал о возвращении старых республиканских порядков. Так, в сентябре прошлого года он добился, чтобы на государственные должности флорентийцы назначались только по жребию, из-за чего Медичи теперь не могли проводить своих людей в Синьорию. В результате последней жеребьёвки в декабре 1465 года большинство голосов получили республиканцы, а в начале 1466 года Никколо Содерини был избран гонфалоньером справедливости. Его с триумфом отнесли в палаццо Синьории, а флорентийские дамы наградили Никколо оливковой ветвью.

Напомнив отцу об этих событиях, Лоренцо добавил:

– Если даже я женюсь на дочери мессира Никколо, он вряд ли свернёт свои реформы.

Пьеро не стал спорить:

– Пожалуй, ты прав, Лоренцо. Он спит и видит, как бы отстранить нас, Медичи, от власти.

– К тому же, к мадонне Нанне намерен посвататься мой племянник мессир Уго дельи Алессандри, – заметила Джиневра.

– Надо было женить Лоренцо на дочери Луки Пити, – проворчал в ответ Пьеро. – Возможно, это примирило бы наши семьи. А теперь уже поздно.

Лоренцо заметил, что слова мужа были неприятны Лукреции, племянник которой не так давно вступил в брак с Франческой Питти.

– Мессир Лука считает нас своими конкурентами, отец, – снова возразил Лоренцо. – К тому же, он весь в долгах: у него не хватает денег даже на то, чтобы достроить свой палаццо.

С тех пор, как умер Козимо, амбициозный банкир Лука Питти пытался получить в городе власть и влияние, соответствующие, по его мнению, его талантам. Восемь лет назад, желая превзойти всех в роскоши, он решил построить самый большой дворец во Флоренции по проекту знаменитого архитектора Альберти. По требованию заказчика, окна здания должны были превосходить по размеру вход во дворец Медичи, а внутренний двор – вмещать его целиком. Вдобавок, Лука пообещал не выдавать беглых преступников, которые пожелают принять участие в строительстве. Однако в прошлом году из-за нехватки средств работы над палаццо Питти были приостановлены. После того же, как Лоренцо по приказу отца добился в Неаполе отмены торговых привилегий для Питти и его приятеля Аччайуоли, Лука совсем взбесился и призвал всех недовольных правлением Медичи вступать в его «партию Холма», названную в честь возвышенности Сан-Джорджо, на которой стоял его дворец. В ответ сторонники Пьеро создали «партию Долины», ибо дворец Медичи стоял на ровной местности.

Что же касается Аньоло Аччайуоли, то он ещё раньше затаил обиду на Медичи из-за того, что Козимо, опасаясь его честолюбия, отказался дать Пизанское архиепископство его сыну и не принял сторону другого сына в публичном скандале, в котором была замешана Алессандра де Барди. За несколько лет до того Рафаэлло Аччайуоли женился на племяннице Козимо, но муж и свёкор так плохо обращались с Алессандрой, что она пожаловалась одному своему родственнику, который помог ей бежать. Аччайуоли подали на клан Барди в суд за оскорбление семейной чести – но суд под давлением Козимо заставил свёкра и мужа вернуть Алессандре её приданое:

– А вернётся ли она к мужу или нет, это уж предоставляется её усмотрению.

Поэтому Аччайуоли постоянно критиковал Медичи в последние годы жизни Козимо, и утверждал, что отец по причине старости, а сын по причине болезни, опустились «до такой трусости, что избегали всего, что могло бы причинить им неприятность либо беспокойство».

Неожиданно Контессина де Барди, ласково взглянув на Лоренцо, сказала:

– Что там Питти или Торнабуони! Мой внук достоин принцессы!

– Верно, матушка, – подумав, кивнул Пьеро. – Если Лоренцо женится на флорентийке, то другие именитые семьи, имеющие на выданье дочерей, будут обижены. Поэтому желательно поискать для него невесту за пределами Флоренции.

Снова взглянув на мать, Лоренца понял, что ей тоже пришлись по душе слова свекрови. Ведь она сама добивалась от французского короля признания благородного происхождения Медичи. Вот только какая принцесса согласится выйти замуж за сына банкира?

– Поручите это мне, – вдруг сказала Лукреция. – У меня есть кое-кто на примете.

Пьеро с любопытством посмотрел на жену:

– Надеюсь, девица из благородной семьи?

– Орсини.

– Это древний римский род!

– Но сначала мне нужно списаться с братом.

Лоренцо же молчал, опустив глаза. Он уже давно подозревал мать в том, что по её совету Пьеро старался держать сына вдали от Флоренции, чем и объяснялись его бесконечные поездки. А теперь, оказывается, она задумала женить его на римлянке. Хотя Лукреция сама была флорентийкой, ей не нравились молодые соотечественницы: слишком горды и здоровьем слабы из-за простуд, так как носят открытые платья и часами сидят на крыше, золотя волосы. Неожиданно Лоренцо вспомнил, что когда он вернулся во Флоренцию, мать проявила особый интерес к его пребыванию в Риме, а он возьми и упомяни о том, как вместе с дядей, Джованни Торнабуони, присутствовал на мессе во время Страстной недели, которую служил кардинал Орсини, и видел там незамужнюю племянницу последнего.

Однако прежде, чем Лукреция приступила к осуществлению своих матримониальных планов, семье Медичи пришлось пережить несколько неприятных месяцев.

Вот уже два года во Флоренции росло недовольство Медичи, даже в рядах их сторонников, считавших Пьеро недостойным преемником его великого отца. Таков был Диотисальви Нерони, советник и друг Козимо. Он вложил средства в дело Медичи, благодаря чему разбогател. Его брат Джованни стал архиепископом Флорентийским. Сам он, когда сопровождал Лоренцо с посольством в Милан, получил от герцога рыцарское звание. Пьеро пользовался его советами после смерти отца. Во время своего правления Козимо Медичи давал многим влиятельным людям взаймы, причём уплаты долгов не требовал. Иногда ему задавали вопрос: не слишком ли много он жертвует на благотворительность? На что дед Лоренцо отвечал своей обычной поговоркой:

– Как бы много я ни потратил, мне не дано увидеть Бога в графе своих должников.

Диотисальви же посоветовал Пьеро востребовать все кредиты, вследствие чего многие флорентийские предприятия обанкротились, а недовольные пополнили ряды «партии Холма».

– Должники пришли в негодование, словно он (Пьеро) домогался не своего же добра, а пытался присвоить их имущество, и принялись беззастенчиво поносить его, называя неблагодарным и жадным, – написал позже Макиавелли.

Скорее всего, Нерони нарочно дал такой совет, чтобы спровоцировать взрыв недовольства, а затем и изгнание Медичи.

В начале января 1466 года, когда краткий срок полномочий Содерини закончился, он, как и другие приоры, в удручённом состоянии духа оставил Палаццо делла Сеньории, на котором вывесили плакат: «Девять дураков ушли», будучи уверен в том, что теперь единственным средством борьбы против Медичи может быть только вооружённое восстание. Также думали Питти и Аччайуоли.

Несколько недель ничего не делалось, пока 8 марта не умер герцог Франческо Сфорца, союзник Медичи. Как только Пьеро предложил Синьории выделить 40 000 дукатов вдовствующей герцогине и Галеаццо Марии, чтобы поддержать союз с Миланом, Луки Питти использовал всё своё влияние, чтобы снизить размер субсидии.

– Для меня сам чёрт лучше Миланского герцога! – заявил он.

После чего Лука и его приятели тайно сблизились с венецианцами, ища у них помощи против Медичи, а также начали вести переговоры с Борсо д’Эсте, маркизом Феррарским, чтобы тот прислал свои войска им на помощь.

27 мая четыреста противников Медичи на своём собрании торжественно поклялись соблюдать древние правила управления государством и защищать вольности. Присяга была подписана. В первых строках подписавшихся стояли имена Луки Питти, Аньоло Аччайуоли, Диотисальви Нерони, Никколо Содерини и даже Пьерфранческо Медичи, двоюродного брата Пьеро и зятя Аччайуоли. Он нашёл удобный случай отомстить старшей ветви рода, которая, как он считал, его ограбила.

Враги Медичи решили действовать. Предлогом послужили слухи о том, что Пьеро не хотел женить сына на флорентийке. Макиавелли так выразил мнение недовольных:

– Ибо кто не хочет родниться с согражданами, тот стремится превратить их в своих рабов.

В июле у Пьеро началось обострение подагры, и его отвезли на любимую виллу Кареджи – там он обычно находил некоторое успокоение. Везли на носилках, подвешенных между двумя идущими один за другим мулах – он буквально не мог ни ходить, ни даже сидеть в неудобной повозке.

– Они (заговорщики) вознамерились умертвить Пьеро, – пишет далее автор «Государя», – который лежал больной в Кареджи, вызвав для этой цели к стенам Флоренции маркиза Феррарского. Решено было также, что после смерти Пьеро все выйдут вооружённые на площадь и принудят Синьорию установить государственную власть по их желанию, ибо, хотя не вся Синьория была на их стороне, они рассчитывали, что противники подчинятся из страха. Мессер Диотисальви, чтобы лучше скрыть эти замыслы, часто навещал Пьеро, говорил ему, что в городе нет никаких раздоров, и убеждал его всячески оберегать единение граждан. Но Пьеро был осведомлён обо всех этих делах…

Заговорщиков выдал некто Никколо Федини, выполнявший на их собрании обязанности секретаря. Считая, что предательство будет более выгодным, чем участие в убийстве Медичи, Никколо показал Пьеро список заговорщиков и всех, давших им свою подпись. Отец Лоренцо тотчас же выпросил у Галеаццо Марин Сфорца полторы тысячи миланских всадников, и те прибыли в Имолу. Миланцы могли преградить путь войску маркиза Феррарского, союзника заговорщиков, однако они находились слишком далеко от Кареджи, чтобы защитить самого Пьеро. Вилла была укреплена, но сад и поместье открыты в поле – там невозможно было долго сопротивляться неприятельской армии. Так что только во Флоренции у Пьеро оставалась свобода маневра. Сторонников у него было всё еще много. Они помогли бы выдержать осаду во дворце на Виа Ларга – настоящем бастионе посреди города.

– Наконец Пьеро решил первым взяться за оружие и для этого воспользовался сговором своих противников с маркизом Феррарским. Он сделал вид, что получил от мессера Джованни Бентивольо, владетеля Болоньи, письмо о том, что маркиз Феррарский со своим войском находится на берегу реки Альбо, открыто заявляя, что идёт на Флоренцию. Получив якобы это известие, Пьеро вооружился и, окружённый огромной толпой тоже вооружённых людей, явился во Флоренцию…

Для этого рано утром 23 августа 1466 года Пьеро снова пришлось сесть в носилки. Лоренцо двигался впереди верхом, как разведчик. Проезжая мимо виллы Сан‑Антонио, загородного дома архиепископа Джованни Нерони, он увидел там отряды вооружённых людей, имевших явно недобрые намерения. Лоренцо остановили, спросили, едет ли за ним Пьеро, на что тот дал отрицательный ответ. Его отпустили. Тогда Лоренцо срочно послал к отцу гонца, чтобы тот переменил маршрут. Когда приехал посланник от сына, Пьеро понял, что сбежать не удастся, по пути в Кареджи его попросту догонят. И он приказал посадить себя на лошадь позади Джулиано, привязать к сыну, а тому поскорей пуститься вскачь во Флоренцию другим путём.

27 августа на Виа Ларга приехали одновременно – Лоренцо, успевший оповестить сторонников Медичи, и Джулиано с отцом. Пьеро, который спасся лишь благодаря храбрости и находчивости старшего сына, сразу собрал друзей в своём дворце и рассказал им, как его собирались похитить, а может быть, и убить, и призвал их к оружию. Таким образом, противники Медичи были застигнуты врасплох. Правда, часть заговорщиков во главе с Никколо Содерини попробовали сами собрать вооруженную толпу и дать отпор Медичи, но их предал Лука Питти (его племянник уже был обручён с молодой Торнабуони, родственницей жены Пьеро), отказавшийся присоединяться и возглавлять их. Так что все разошлись по домам. В дело вмешалась Синьория с целью примирения противников. Она наставила на том, что первыми за оружие взялись именно Медичи, и именно они виноваты в возбуждении беспорядков. Но Пьеро убедил всех, что взялся за оружие потому, что его поставили перед необходимостью защищаться, что сам он только того и желает, чтобы жить в спокойствии и мире и охранять закон. Таким образом, дело решилось в пользу Медичи и все государственные должности также заняли их сторонники.

Первым к Пьеро примчался Лука Питти. Старый лис понял, что проиграл, и поспешил спасти свою шкуру. Он клялся «жить и умереть» с Пьеро, умолял простить за то, что не рассказал о злоумышленниках, выдал всех и обещал ничего не замышлять против Медичи впредь.

Новоизбранная Синьория приговорила Питти, Аччайуоли и Содерини к смертной казни, однако Пьеро внезапно смилостивился и настоял, чтобы казнь заменили изгнанием. Лука Питти вообще остался безнаказанным. Остальных главарей изгнали, объявив их «врагами отечества», в том числе, Пьерфранческо Медичи.  Вскоре Пьеро простил своего двоюродного брата и даже вернул того из ссылки, впрочем, настояв на его жизни в загородном имении в Требьо, где не было крепости и возможности поднять новый бунт. Что же касается союзника заговорщиков Борсо д'Эсте, маркиза Феррарского, то, узнав о победе Медичи, он распустил войска.

2 сентября на главную площадь Флоренции были приглашены все горожане, имевшие право голоса. Как только все собрались, площадь оцепили миланские наёмники во главе с Лоренцо. Благодаря чему собрание единогласно проголосовало за отмену избирательной жеребьевки. Теперь сторонники Медичи могли беспрепятственно занимать государственные должности, а Пьеро – женить сына на ком хотел.

Через своего брата Лукреция постаралась разузнать всё, что можно, о предполагаемой невесте Лоренцо. Наряду со своими вечными соперниками Колонна, Орсини являлись самыми знатными римскими аристократами, претендующими на происхождение чуть ли не от Юлиев-Клавдиев. Среди них были прелаты (кардинал Латино Орсини и несколько архиепископов), могущественные военачальники: Вирджинио Орсини, синьор Браччано, Никколо Орсини, синьор Питтильяно, Роберто Орсини, граф Тальясоццо и, наконец, Якопо Орсини, синьор Монте Ротондо. Последний был женат на Маддалене Орсини, сестре кардинала, а их дочь Клариче была главной наследницей всего рода. Первые переговоры вёл Джованни Торнабуони. Обе семьи находили в таком союзе выгоду. Пьеро Медичи хотел, чтобы его младший сын Джулиано сделал духовную карьеру, а Орсини нуждались в деньгах Медичи.

Наконец, 26 марта 1467 года Лукреция в сопровождении Джентиле Бекки приехала в Рим. Она хотела сама посмотреть, хороша ли собой девушка, и договориться о приданом. 27 марта Лукреция отправила мужу письмо, в котором сообщала:

– В четверг утром по пути в церковь Святого Петра я встретила мадонну Маддалену Орсини, сестру кардинала, с дочерью лет шестнадцати.

Лукреция постаралась внимательно рассмотреть молодую Орсини, в которой её интересовали больше достоинства тела, нежели ума:

– Она была одета на римский лад и под покрывалом, в этом наряде она показалась мне очень пригожей, белолицей и рослой. Но, так как девица была под покрывалом, я не могла её рассмотреть, как хотела.

Тогда мать Лоренцо решила встретиться с девушкой во дворце её дяди-кардинала:

– Клариче была в узкой юбке на римский манер и непокрыта; мы долгое время беседовали. И я имею на примете эту девицу, которая, как говорю, довольно высока и бела.

Затем она перешла к более подробному описанию:

– Как я и говорила, девушка статная и светловолосая, с приятными манерами – конечно, не такими изысканными, как у наших дочерей, но она очень скромна и выглядит способной быстро перенять наши обычаи. Она не белокура, так как здесь это не принято. У неё рыжие волосы, довольно густые. Лицо её несколько круглое, но это мне по нраву. Шея достаточно развита, но, на мой взгляд, несколько тонка, или, лучше сказать, нежна.

С лица девушки взгляд Лукреции опускается ниже:

– Груди не видно, так как здесь её совсем закрывают, но, видимо, грудь хороша.

По сравнению с флорентийками, Клариче Орсини выглядела немного неуклюжей и застенчивой:

– Голову она не держит дерзко, как наши, но немного выставляет её вперед; думаю, происходит это от стыдливости, однако не вижу в ней ничего, чего следовало бы стыдиться.

Гордость матери побуждает её добавить:

– В общем и целом, девушка это незаурядная, но не идёт в сравнение с Марией, Лукрецией и Бьянкой.

В заключение Лукреция написала мужу, как выгоден этот брак и как все будут рады, если Лоренцо согласится.

Лоренцо к хлопотам матери отнёсся философски: жениться рано или поздно ему всё равно придётся ради продления рода Медичи. К тому же, лестно было породниться с римскими князьями Орсини. Данный альянс повышал престиж Медичи не только во Флоренции, но и в Италии. А ещё это была возможность приблизиться к папскому престолу.

Позднее он записал в дневнике:

– Я, Лоренцо, взял донну Клариче, дочь синьора Якопо Орсини, или же мне её дали.

Последняя реплика отражает отношение Лоренцо к данному браку. Его согласие было предопределено.

После возвращения Лукреции во Флоренцию, надолго отсроченного её болезнью, переговоры о брачном контракте продолжили Джованни Торнабуони и кардинал Орсини.

Турнир Лоренцо

 Время шло, а свадьбу всё не назначали. Нет, никто не отказывался, но и не торопился. Тем временем политическая ситуация вновь осложнилась. Хотя из двухлетнего кризиса Медичи вышли окрепшими, изгнанники не признали себя побеждёнными.

Аччайуоли бежал в Неаполь, а Нерони и Содерини – в Венецию, где смогли заручиться поддержкой Джанфранческо Строцци, сына изгнанного ещё в 1434 году Паллы Строцци, жившего в Сиене, и с его помощью убедили венецианцев напасть на Флоренцию. В ответ Пьеро Медичи создал 4 января 1467 года в Риме лигу в составе Милана, Флоренции и Неаполя во главе с папой Павлом II (союзный договор от имени отца подписал Лоренцо).

Весной вражеские войска под командованием  прославленного венецианского кондотьера Бартоломео Коллеони  вторглись в Тоскану и захватили крепость Довадола. К нему присоединились другие кондотьеры: Эрколе д'Эсте, единокровный брат маркиза Феррарского; Алессандро Сфорца, владетель Пезаро; Джованни Пико, граф Мирандолы; владетель Форли Пино III Орделаффи и владетель Фаэнцы Асторре Манфреди. Диотисальви Нерони же поселился в Мальпаге у одного рыцаря и тоже готовился к бою.

Общим войском лиги командовал ученик Коллеони Федерико да Монтефельтро, правитель Урбино и крёстный Лоренцо. К сожалению, это едва не вызвало в рядах объединённых войск разброд, так как Галеаццо Мария Сфорца видел себя в роли главнокомандующего и, не стерпев такого оскорбления, начал вставлять Монтефельтро палки в колеса. По счастью, Пьеро быстро нашёл выход из положения: герцог Миланский был торжественно приглашён прибыть во Флоренцию – под предлогом, что Синьория хочет посоветоваться по поводу стратегии дальнейшего наступления. Хитрость сработала: пока молодой Сфорца ездил во Флоренцию и обратно, Федерико да Монтефельтро выступил навстречу противнику.

10 мая 1467 года Коллеони перешёл через реку По с 8 тысячами всадников и 6 тысячами пехотинцев. Для того времени это была большая сила. Но полководец был уже стар и осторожен. Он не спешил атаковать. Монтефельтро, его противник, тоже не рвался в бой. Дело не двигалось. Только Венецианская республика яростно вела войну на всех фронтах: на море конфисковывала флорентийские корабли с товарами, пыталась поднять восстание в Генуе, возобновила сношения с Жаном Анжуйским, чтобы натравить Савойю на Милан. Стычка двух великих кондотьеров, произошедшая 23 июля 1467 года при Риккардине возле Молинеллы (Романья), не имела решающего исхода. Как утверждает Макиавелли, ни один человек в той битве не был убит. Хотя Коллеони отступил, но при этом сохранил свои войска. Увидев, что, вопреки уверениям изгнанников, во Флоренции не восстают их сторонники, венецианцы предпочли прекратить тратить деньги и война закончилась.

Между тем ненависть побеждённых представляла серьёзную опасность для Медичи. Несколько раз им грозили покушения и похищения. Они едва не увенчались успехом: например, летом 1467 года, когда Лоренцо и его мать принимали серные ванны в Морбе, их предупредили о замысле убийства. Они еле успели укрыться за стенами соседней Вольтерры. Когда опасность миновала, Лукреция вернулась на курорт, а Лоренцо отец вызвал во Флоренцию, где он и остался.

Однако мирный договор между итальянскими государствами ещё не был подписан. Нужно было вести переговоры. Борсо д'Эсте, маркиз Феррарский, предложил в посредники себя, но им стал папа Павел II. 2 февраля 1468 гола он предложил проект мира, а 8 мая убедил все заинтересованные стороны согласиться на него. Пьеро Медичи вышел победителем из последнего испытания: ему не пришлось идти ни на какие уступки противникам. Флорентийская территория тоже осталась неприкосновенной. Более того, вскоре она ещё увеличилась благодаря покупке за 37 тысяч флоринов Сарцаны и крепости Кастельнуово да Луниджана, расположенной на пути в Геную, в долине Таро. Благодаря этому Флоренция господствовала над путями, ведущими в Ломбардию.

Теперь Пьеро и его сын могли вернуться к любимым занятиям. Подагрик пополнил древними монетами коллекцию, собранную его отцом, купил множество редких рукописных книг для библиотеки Медичи и заказал переписать и великолепно иллюстрировать для себя некоторые тома. По словам флорентийского скульптора и архитектора Антонио Филарете, Пьеро мог часами рассматривать книги, переворачивая страницы так, «как если бы то была горсть золота», а в другой день он, бывало, любовался своими ювелирными изделиями и драгоценными камнями, эфигиями (скульптурными портретами) или вазами из золота и серебра:

– Вообще, когда речь о том, чтобы приобрести сокровища или диковины, он не смотрит на цену.

Как и его отец, Пьеро стремился, чтобы его считали другом и покровителем художников, которых, согласно его врачу Антонио Бенавиени, «осыпал почестями и наградами». Он также почитал Донателло, а после его смерти взял на себя все расходы на погребение скульптора, пожелавшего упокоиться рядом с Козимо в церкви Сан-Лоренцо. Когда гроб несли туда, его сопровождали семья Медичи и тысячи скорбящих граждан Флоренции. В числе художников в этом длинном шествии, работавших на Козимо и его сына, были Лука делла Роббиа, Паоло Уччелло, Антонио Поллайоло и другие.

Что же касается Лоренцо, то он вместе с бригадой вновь занялся любовными играми, для которых в городе, находившемся под властью Медичи, у него не было препон. Его компания по любому поводу вторгалась во дворцы патрициев и устраивала шумные пирушки в Кафаджоло и Кваракки, поместье Ручеллаи. Друзья щеголяли разными выходками и богатой одеждой. Пикники сменялись купаниями, рыбалкой, охотой (чаше всего соколиной), конными прогулками или играми в снежки, и – вихрем балов, где каждый ухаживал за своей избранной дамой.

Рассказывают, что однажды в эту весёлую компанию затесался один надоедливый и болтливый лекарь. Когда тот сильно напился, Лоренцо предложил двум своим друзьям увезти его в деревню, запереть в крестьянском доме и распространить слух, что он мёртв. Когда же лекарь сбежал оттуда и вернулся домой, бледный и растрёпанный, его жена приняла его за привидение и отказалась впустить.

С некоторого времени во Флоренции привилось новое развлечение – рыцарские турниры. Роскошь и удобства жизни знати торговых городов Италии оказали влияние на вкусы военной аристократии – но влияние это оказалось взаимным. Среди «золотой молодежи» стали ценить способность сразиться на копьях в удалой схватке, в полном рыцарском вооружении и на лихом коне. Заодно привился и культ прекрасной Дамы, которой благородный рыцарь посвящал своё служение. Дама вполне могла быть замужем – это ничему не мешало, служение предполагалось чисто платоническим восхищением перед красотой Дамы и перед её высокими душевными качествами. Пример подавал сам Лоренцо Медичи, провозгласивший своей Дамой Лукрецию Донати, которую он воспевал в стихах под именем «Дианы». Называя её «светлой звездой», «блестящим солнцем», «богиней, явившей земле небесное совершенство», Лоренцо и сам не заметил, как влюбился в жену Никколо Ардингелли. Но как ни льстило той внимание молодого Медичи, она, кажется, оставалась верной мужу: друзья Лоренцо в своей переписке жаловались на это. Поэт Анджело Полициано тоже свидетельствует:

Но непреклонность в ней встречает Лавр,

Она суровей римлянки Лукреции…

(Здесь имеется в виду легендарная древнеримская матрона Лукреция, чьей красотой пленился сын царя, Секст Тарквиний, и, угрожая оружием, изнасиловал её. Лукреция рассказала обо всём своему мужу и заколола себя на его глазах. Это событие привело к падению царской власти в Риме).

Как только мирные переговоры закончились, сын Пьеро задумал устроить во Флоренции грандиозный турнир – такой, чтобы запомнился надолго. Он хотел приурочить его к нескольким событиям: во-первых, к собственному двадцатилетию, а, во-вторых, в ознаменование поражения врагов Медичи и общего примирения итальянских государств. Уже в ноябре Лоренцо просил государей Урбино, Феррары и Неаполя в знак добрых отношений прислать ему лучших скакунов. Но в срок, к 1 января, всё равно не успели, поэтому турнир пришлось перенести почти на месяц.

Между тем в Риме 27 ноября 1468 года был подписан брачный контракт Лоренцо: в приданое Клариче давали 6 тысяч флоринов в звонкой монете, драгоценностях и платьях; если она умрёт бездетной, приданое вернётся к Орсини.

Кардинал Тосканский Латино Орсини в своём письме, адресованном Пьеро Медичи, выразил радость от объединения «вашего и нашего домов». А в декабре Пизанский архиепископ Филиппо Медичи заочно совершил венчание. Подготовка свадьбы и переезд невесты в новую семью должны были занять ещё много месяцев, а пока что Клариче по-прежнему жила в Риме у родителей. Сделка была заключена, но Лоренцо никуда не спешил. 4 января 1469 года один из его дядюшек, Франческо Торнабуони, помогавший своему брату Джованни в Риме, написал Лоренцо восторженное письмо:

– Я каждый день вижу молодую синьору Клариче. Она меня словно обворожила, день ото дня становясь прелестнее. Она хороша собой, благовоспитанна и восхитительно умна. Неделю тому назад она начала брать уроки танцев и каждый день выучивает новый. Она не хотела бы докучать Вам своими письмами, ибо знает, как Вы заняты подготовкой к турниру. Но раз уж Вы не можете навестить её, то хотя бы пишите ей почаще. У Вас поистине будет самая превосходная жена во всей Италии.

Юный Медичи соблаговолил черкнуть несколько строк, а Клариче ответила тоже очень кратко. Амур в этом деле явно не участвовал: он витал над пышным турниром, занимавшим все помыслы Лоренцо. Что это было для него – прощание со свободной жизнью или сам праздник юности?

 Утром 7 февраля 1469 года огромная толпа вокруг арены на Санта-Кроче едва не затоптала несколько человек, всем было любопытно взглянуть не столько на состязание в умении владеть оружием, сколько на богатейшие наряды участников, их лошадей и их доспехи. Через весь город, украшенный флагами, к площади отправилась кавалькада из шестнадцати всадников. В них признали молодых патрициев из бригады Медичи. Звуки труб возвестили появление соревнующихся. Каждому предшествовали двенадцать рыцарей и паж со штандартом в руках. Штандарт Лоренцо, написанный знаменитым Верроккьо, изображал молодую женщину, плетущую венок из зелёных и бурых листьев лавра. Здесь видели намек на властительницу дум Лоренцо – Лукрецию Донати. Над женской фигурой была радуга в солнечном небе с девизом «Эпоха возвращается». Этот личный девиз Лоренцо вскоре стал девизом всей эпохи, позднее названной Возрождением. Он говорил о возврате культа Красоты и Разума, которые связывали с античностью.

 Молодой Медичи ехал на великолепном скакуне, присланном в подарок королём Неаполя, в тунике флорентийских цветов – красном с жёлтым. На плечах развевался шарф, тоже шёлковый, весь расшитый жемчужными розами, с той же надписью: «Эпоха возвращается». На голове – чёрный берет, украшенный жемчугом, над которым искрился султан весь в рубинах и бриллиантах. На щите – французский герб (три лилии на лазурном поле), а посередине сверкал большой алмаз Медичи, известный как «Книга». Костюм и упряжь вместе стоили 10 тысяч флоринов. Роскошный наряд в какой-то мере скрадывал невзрачную внешность Лоренцо. В двадцать лет его описывали как брюнета среднего роста, с широким телосложением и короткими ногами, тёмными близорукими глазами, приплюснутым носом и резким голосом.