Читать онлайн Цеховик. Книга 6. Кремлёвские звёзды

1. Я вам дружбу предлагал

Эта история выдумана от начала до конца. Все события, описанные в ней являются плодом воображения. Все персонажи и названия, упоминаемые в книге, вымышлены. Любое совпадение имён, должностей или других деталей случайно и не имеет никакого отношения к реальным людям или событиям.

Я открываю дверь своим ключом.

– Спокойнее, товарищи, спокойнее. Не забывайте, что я несовершеннолетний. Тихо, Радж, тихо.

Пёс рычит и не хочет пускать в дом толпу чужаков. Я его понимаю, тоже не хочу.

– А вы нам, собственно и не нужны. Мы же обыск в квартире делаем.

– Так вам присутствие хозяина жилплощади необходимо. Иначе я вас по судам затаскаю, погон лишитесь, всю жизнь жалеть будете. Понятые где?

– Хозяева все в Париже, – бросает мужик в штатском.

– Ответственного квартиросъёмщика дождитесь, неизвестный не представившийся мужчина.

Я подхожу к телефону и набираю Рыбкину.

– Наташ, приди, пожалуйста, у меня обыск, понятые нужны. Если батя дома, веди и его.

– Поняла, – тихо отвечает она без дополнительных вопросов. – Отца нет.

– Так, товарищи милиционеры, – говорю я, опуская трубку на рычаги. – Во-первых, вот, смотрите. Добровольно предъявляю.

Я достаю из ящика медаль вместе с удостоверением и показываю лейтенанту.

– Государственная награда. Просекаете? Во-вторых, сообщите, что ищете, и я вам, опять-таки, добровольно это предоставлю.

– Сами найдём, – заявляет штатский и начинает выдвигать ящики.

– Минуточку, гражданин хороший. Не нужно правила нарушать, или мой защитник подаст на вас жалобу. Куртка висит в прихожей, можете её взять. Что ещё вас интересует?

– Всё, – отвечает лейтёха. – Ордер есть, значит будем искать всё, что найдём.

– А из прокуратуры будет кто-нибудь? – спрашиваю я.

– Нет, мы для них это делаем.

Открывается дверь и заходит мама вместе с Наташкой.

– Это что здесь происходит? – спрашивает она. – Репрессии против несовершеннолетнего? А ну, выметайтесь из моего дома.

Не успевает она получить внятный ответ, как раздаётся звонок в дверь и в квартиру заходит Кофман Яков Арсеньевич, мой адвокат. Ему Большак позвонил. Потом менты приводят соседку, ту что с нами встречала Новый год, тётю Валю и начинают перерывать квартиру.

– Стыд какой! – восклицает мама, когда штатский вытаскивает из шкафа её бельё.

– Зерна отобьются в пули,

 Пули отольются в гири.

 Таким ударным инструментом

 Мы пробьём все стены в мире, – напеваю я неизвестную присутствующим песенку из Наутилуса.

Штатский находит мой тайник.

– Ого! Вот это да, вот это удача, правда? – подмигиваю я.

Благодаря Баранову тайничок оказывается совсем пустым, спасибо Вилену Терентьевичу, выгреб все мои денежки.

Приходит отец. Злится и орёт на ментов, но не оскорбляет, и это хорошо, правильно это. В общем, через два часа гоп-компания отчаливает, получив от адвоката подпись в подписке о невыезде и изъяв мою куртку и ещё кое-какие вещи. Мне делают смывы с рук. Опомнились.

Ясно, что никто ничего бы и не делал, если бы не Печёнкин. Конь педальный!

Кофман, пошептавшись со мной на кухне, тоже уходит. Тётя Валя и Наташка остаются помогать разгребать бардак, оставленный милицией, и помогают до самого позднего вечера.

– Наташ, тебе же нельзя после больницы-то, – участливо говорит мама, узнавшая сегодня, благодаря нашей доблестной милиции и прокуратуре о событиях двухдневной давности и о наших ролях в разыгравшейся драме.

Тётя Валя причитает, всплёскивая руками и, полагаю, уже видит себя передающей горячие новости сплетнице тёте Клаве.

– Егор, ну а ты-то! – качает головой мама. – Ну, что за способность такая вляпываться во всё на свете? Ты ведь раньше не был таким! А сейчас снова общественный порядок сохранял, да? Может тебе в милицию, а не в торговлю надо?

– Что ты говоришь, Аня, – вступает отец. – Нахрена ему в милицию? Они то медали, то обыски. Да пошли они нахрен!

– Андрей! Ну ты чего, при детях.

Папа в сердцах машет рукой и идёт на кухню заниматься кабаном. Дикий зверь – дело мужское.

Утром я созваниваюсь с Платонычем и бегу к нему домой. Вот же чуйка ментовская, никогда не подводила. Если бы бумаги Барановские были дома, эти искатели обязательно их бы подрезали, сто процентов, и прощай тогда превосходство и доминирование над Печёнкиным. А так, всё в порядке, всё на месте.

Надо сегодня зайти к Рыбкину и взять у него паспорт, а то и два. Взять паспорт и купить частный дом, убитую халупу в каком-нибудь шанхае. И там устроить тайник. И мангал. Нет, мангал где-нибудь в другом месте. Мда…

Платоныч встречает меня весь помятый, с красными глазами.

– Дядя Юра, ты как? Не заболел?

– Нормально, – говорит он. – Вспомнил юность фотолюбительскую.

– Ты сам что ли фотки делал?

– Да, решил никого не привлекать, так спокойнее. Ну, и с охоты немножко напечатал, не все правда, ты там много нащёлкал. Но фотографии хорошие, молодец. Пошли кофе попьём пока, там ещё несколько штук нужно на глянцевателе прожарить.

– Мне бы ещё деньжатами разжиться, а то до тайника не могу добраться никак, всё времени нет.

Мы пьём кофе и обсуждаем последние события.

– Дядя Юра, ну ты позвонил бы, я б прибежал, помог, вдвоём-то сподручнее, давно бы уж напечатали. Я ведь думал, ты отдашь кому-то…

– Да ладно, чего бегать, ты там с этим обыском, да с подпиской тоже заморочился. Видишь, какой змей Печёнкин твой, а ты говоришь. Чего он хочет вообще?

– По-моему, он хочет доказать, что он тут самый главный и какой-то там щенок, даже знающий сына генерального, для него пыль, и он что захочет, то и сделает.

– Гордыня является источником всех грехов, – заявляет Платоныч. – Ты, кстати, зря вчера так прямолинейно меня сватать начал. Это ведь так не работает.

– Конечно, не работает. Сейчас мы просто семечко посеяли и будем за ним ухаживать.

– Поливать и унавоживать? – усмехается он.

– Вот именно, – соглашаюсь я, – унавоживать. Давай ещё как-нибудь к брату твоему сгоняем?

– Понравилось?

– Да, понравилось. Я бы и батю взял, и Скачкова. Если можно, конечно. И Трыню… ну, когда получится…

– Можно, почему нельзя, омшаник большой, народу много войдёт. А по Трыне мне, как раз, надо позаниматься сегодня. Но ты пока не спрашивай, я тебе потом всё скажу.

– Ну ладно, как хочешь, – соглашаюсь я. – Ну что, благослови, отче, пошёл я к этой жабе, понёс твои фотографии.

Я отбираю несколько фоток из досье, собранного Барановым и несколько фотографий с охоты. Документы отпечатаны на большой бумаге, практически А4, фотографии с охоты вдвое меньше. Складываю их в картонную папку с надписью «Дело» и подписываю карандашом: «Печёнкин Г.А.». Потом убираю папку в спортивную сумку и иду в Областное УВД.

– Привет, Лариса Дружкина, ну как ты тут живёшь без меня? – приветствую я секретаршу.

– Все глаза выплакала, – сухо говорит она, – всё жду, когда же Брагин придёт. А он всё не идёт и не идёт.

– Ну, так вот, я и пришёл. И смотри, что принёс.

Я достаю из сумки бутылку «Советского шампанского», крымского, полусухого, завод «Новый свет», коллекционное. Эффект такой, будто эта бутылка разрывается вдребезги. Практически, бомба.

– Ну, Брагин, – едва удивлённо произносит Лариса, – не такой ты безнадёжный, похоже. Имеешь к девушкам подход. Да вот только, наверное, пришёл ты не ко мне, а к моему абажу. А его-то и нет, невезуха, да? Уехал в прокуратуру, сказал, будет около двенадцати.

– Ну, что же, значит скоро снова увидимся, – улыбаюсь я. – Кстати, вот такая раскрепощённая ты мне ещё больше нравишься.

Пока она обдумывает услышанное, я иду во Дворец пионеров. Скачков уже здесь, растягивается. Ну-ка, Егор, давай со мной.

– Я сбрасываю рубашку и подключаюсь к занятию. Включаю лёгкий режим, но делаю практически всю программу. В конце тренер подходит ко мне и рассматривает дырку в груди.

– А ну, повернись, – командует он и присвистывает, увидев мою спину. – Неслабо тебя цепануло, да?

– До свадьбы заживёт, – выдаю я практически философскую сентенцию. – А где ваши заместители? Как их… э-э-э… Зырянов и Круглов.

– Придут скоро. Я их, кстати, хочу взять, нормальные ребята. Они, между прочим, каждое утро приходят, при том, что ясности до сих пор не имеют. От тебя, кстати. Вот, сейчас появятся, ты с ними и поговори, чтоб понять, брать их или нет.

Они приходят, сначала Круглов, потом Зырянов, с разницей в пару минут. Здороваемся и они идут на разминку, а потом на тренировку. Я сижу и наблюдаю, мне пока торопиться некуда. Работают парни хорошо. Только у Зырянова полноги нету, а у Круглова почки и селезёнки и ещё чего-то вроде. Он особо не распространяется.

Истории похожие. Ранение, госпиталь, инвалидность, мирная жизнь, да ну его нахер. А что в ней, в этой мирной жизни делать? Преподавателей и без того хватает, да и не у каждого к этому делу склонность имеется.

Бухайте, пожалуйста, ну или там… какие у вас военные специальности, водителей троллейбусов вот не хватает, умеете? Можем научить. И это ещё первые цветочки, их мало и проблемы-то особо нет. А вот лет через пяток уже, не говоря об эпохе Горби, начнутся ягоды и фрукты.

– В общем, ребята, начальник здесь Виталий Григорьевич, слушаем его неукоснительно и, как бы это ни казалось нелепым, меня. Если это не проблема, значит сработаемся, но подумайте хорошо.

Они ничего не говорят, ждут какой я ещё пурги намету.

– Смотрите, идея такая. Первый этап – это военно-патриотическое воспитание школьников, вправление мозгов, подготовка к службе, но не только, к последующей жизни тоже. За этой войной, вот посмотрите, грядут большие перемены. Второй этап – это объединение афганцев, помощь в трудоустройстве, адаптация к мирной жизни, сохранение спортивной формы. Формирование общественных отрядов для… скажем так, для охраны правопорядка. Спортивные лагеря, военное братство, ветеранская организация, помощь государства, жильё, транспорт и кое-что ещё. Задач много и решать их будет непросто, но не для того вы жизни ломали, чтобы здесь спиваться и вылетать из центрифуги. Мы сделаем эту центрифугу своей. Я знаю, о чём говорю. Кое-что. И ещё немаловажный момент, финансирование будет. Пока альтернативное, неофициальное, но потом всё изменится.

Они смотрят так, словно все эти бредни совершенно ничего не значат, будто я младенец, кричащий «уа-уа», и они слышат звуки, но не понимают, чего я хочу. Но ничего, разберутся.

– Где дырку схлопотал? – спрашивает меня Круглов, разминая в руке сигарету. У него волнистые волосы, несколько длиннее, чем обычно бывает у офицера и не очень густые усы в стиле диско, подковой, как у молодого Курта Хауэнштайна из Supermax. – Я Павел, кстати, а ты?

– Я Егор, а это бандитская пуля, получена не на войне… Не на той войне, откуда вы пришли, не на вашей, но она вполне может стать нашей общей. Короче, решайте. Оклад вам Виталий Тимурович выбьет… какой кстати?

– Сто тридцать, – говорит Скачков.

– Это немного, но я буду доплачивать по двести. Чистыми, без бумаг. Для начала, а там посмотрим. Но, хочу уточнить, самое привлекательное в моём предложении не деньги, а то, что вы своими руками будете строить будущее этой страны, причём, по-настоящему, а не так, как говорят в зомби-ящике.

– Где-где? – хмурится Зырянов.

– В телевизоре.

– Ясно. В общем, я согласен. То есть, я и на меньшее был согласен, я Тимурычу докладывал уже, но с такой надбавкой тем более. Когда можно приступать, с сентября? Или дольше ждать? В принципе, для меня не проблема, понимать просто хотелось бы.

– Приступать можно немедленно. Права есть?

– Есть, но мне сейчас только с ручным управлением.

Я, конечно, глупость спросил, но он настолько хорошо владеет телом, что мысль о его неполноценности даже не возникает.

Я киваю.

– А у тебя? – спрашиваю у Круглова.

– Да, есть, – кивает он. – У меня вообще все категории.

– Мне прямо сейчас нужны два человека в хорошей физической форме, вот прямо, как вы.

– Зачем? – удивляется Скачков.

– Чтобы меня сопровождать.

– Это как? Телохранители что ли?

– Да, – подтверждаю я. – Телохранители, точно. За это надбавка ещё две сотни. Подходит предложение? Но работа не нормированная.

– А зачем тебе, Егор? – не может понять тренер.

– Я, Виталий Тимурович насолил одному очень плохому человеку, и он хочет мне отомстить.

– Прям грохнуть хочет? –спрашивает Круглов

– Не исключено.

– То есть ты кого-то… Кому-то, то есть крепко насолил видать, да?

– Можно и так сказать, – соглашаюсь я.

У Круглова глаза загораются.

– Паша, ты охотник? – спрашиваю я.

– Ну, так… с отцом ходил раньше, но давно уже.

Охотник, по глазам вижу.

– Короче, если вам это дело подходит, будем приступать уже завтра.

– Мне подходит, – кивает Зырянов. – Если… если я сам подхожу. И я Игорь, кстати.

– Да, подходишь, если Павел согласен сидеть за баранкой.

– А за какой баранкой-то? – спрашивает Круглов.

– Пока временно позаимствуем у Виталия Тимуровича машину, двадцать первую, а потом решим по-другому как-то. Вы не против, Виталий Тимурович?

Тот усмехается:

– Шутишь, что ли? Машина ведь твоя.

– Общая она, общая, – киваю я. – И находится под вашим административным управлением.

– Я тоже за, – кивает Круглов. – Всегда за то, чтобы духам прикурить дать. Я выйду покурю, ладно?

– Надо тогда доверенность будет оформить, – киваю я.

Мы идём вместе. Одеваемся и выходим из Дворца пионеров, два человека, совсем не похожих на этих самых пионеров. Я смотрю на часы. Половина двенадцатого. Ну что же, пора двигать к Печкину.

– У себя? – спрашиваю я у Ларисы Дружкиной.

– Ага, – кивает она, – пришёл только что, злой, как собака, велел никого не пускать.

– А чего злой?

– Откуда же мне-то знать?

– А ты ему шампусика предложи, – усмехаюсь я.

– Ему? Ну, ты насмешил.

– А что так?

– Да я лучше даже тебе предложу, чем ему, – говорит она, кокетливо прикрывая глаза.

– Ого! Даже? То есть из двух зол ты выбираешь меньшее в моём лице?

– Точно, – кивает Лариса.

– Ну, что же давай выпьем. На брудершафт?

– Это ещё заслужить нужно, – становится она чуть более томной, и в этот момент раздаётся звонок.

Лариса моментально делается собранной и внимательной и срывает трубку:

– Слушаю, Глеб Антонович… Поняла… Да, иду.

Она выскакивает из-за стола и устремляется в кабинет к начальнику, не забыв, впрочем, немного крутануть пропеллером, так сказать.

Ну что же, момент благоприятный. Считаю до двадцати, подхожу к двери и, распахнув её, уверенно вхожу в кабинет.

– Вон! – моментально реагирует Печёнкин. – Тебя не приглашали!

– В приёмной не было никого, вот я и подумал, что могу зайти, – с улыбкой говорю я, ни на мгновенье не сбавляя ход.

– Ты хочешь, чтобы я дежурного вызвал?

Я подхожу и сажусь за приставной стол.

– Дружкина, вызывай! – включает он сигнал воздушной тревоги. – Давай, чего глазами хлопаешь?!

Она поворачивается, чтобы идти на своё место и смотрит с ужасом, словно прощается со мной навсегда.

– А я хочу показать вам что-то очень важное, – доверительно сообщаю я. – А если вы меня выгоните… Ну что тогда делать, буду кому-нибудь другому показывать.

Говоря это, я вытаскиваю из сумки папку с надписью “Дело. Печёнкин Г.А.”

– Будьте добры, передайте Глебу Антоновичу, пожалуйста.

Дружкина передаёт, и он, выхватив папку у неё из рук, кладёт перед собой и замирает, пока не открывая.

– Всё, иди – машет он ей рукой.

Она быстро выходит, а Печёнкин кладёт руки на папку и впивается в меня тяжёлым взглядом.

– Ну, – говорит он, помолчав, – подсуетился, засранец?

– Вы же даже ещё внутрь не заглянули, – искренне удивляюсь я.

– Загляну, успею, – морщится он. – В прокуратуру, значит, настучал? Незаконные методы? Вопиющий непрофессионализм местной милиции? Знакомствами своими козыряешь? А сам-то ты говнюк малолетний и больше ничего.

Ого, ничего себе! Это что получается, Брежнев что ли позвонил кому-то и за меня попросил? Охренеть, вот же чудеса!

– Я к вам и так, и этак, Глеб Виленович, – усмехаюсь я, – а вы только щеритесь да кусаться пытаетесь, как животное какое-то. Ну вот что с вами делать? Приходится приструнивать. Хоть намордник надевай.

– Ты щенок не на того рот раззявил! Я тебя по закону так раскатаю, в полном соответствии, что ты будешь лет пятнадцать кукарекать у меня на строгом режиме. Понимаешь намёк? Ох**вшее существо. Мне твой сынуля генсековский в х*й не упёрся! Будь у тебя хоть всё политбюро в родстве, я тебя на кутак по полной напялю, б*я буду, ты вкуриваешь, говна кусок?

– Ловлю на слове, – нагло улыбаюсь я.

Мне прямо удовольствие доставляет его позлить. Понимаю, дело неблаговидное над ущербными глумиться, но больно уж соблазн велик. К тому же он ведь сам меня провоцирует, сам виноват.

– Чего?! – ревёт он.

– Ну, вы же только что сказали, кем будете… На букву «б».

Он сначала пытается осознать, а потом краснеет как кумач.

– Пошёл вон!!! – орёт он так, что содрогаются стены.

– Вы гляньте, что я там принёс-то, – поддразниваю я его и киваю на папку. – А то, может, и орать не надо. Вдруг там чистосердечное и вы все свои висяки сейчас же пристроите ко мне, многогрешному?

Он нервным нетерпеливым движением раскрывает папку и замирает. Берёт первую фотографию и внимательно читает. Откладывает её в сторону и берётся за следующую. Вся его горячечная гневливость вмиг исчезает, и он делается похожим на Мюллера, обдумывающего козни Штирлица.

С шумом распахивается дверь его кабинета и в неё влетает старший лейтенант с сержантом, а сзади за ними маячит Лариса Дружкина.

– Что? – спрашивает Печёнкин, отрываясь от бумаг.

– Товарищ генерал-майор, старший лейтенант Кукушкин по вашему приказанию прибыл!

– Зачем? – рассеянно спрашивает тот. – Иди, лейтенант, не нужно ничего. Дружкина, кофе мне принеси.

– И мне, – говорю я ему.

– И Брагину, – подтверждает он и снова углубляется в изучение материалов.

Повисает пауза и разыгрывается практически гоголевская немая сцена. Лариса и лейтенант с сержантом стоят, не понимая, что им делать

Печёнкин поднимает голову и с рассеянным видом оглядывает застывшую массовку. Он делает нетерпеливое движение рукой, мол идите уже и возвращается к изучению фотографий, не зря Платоныч не спал всю ночь.

– А эти зачем? – спрашивает Печёнкин и показывает фотки с охоты.

– Там на мне куртка, изъятая при обыске, а в руке ружьё. Куртка вся в пороховых газах, я же стрелял. Не по кабану, конечно, а по мишени. Меня товарищ Брежнев стрелять учил.

– Угу, – кивает Печёнкин. – Понятно. Баранов, да? Вот же сука беспринципная.

Он говорит спокойно, просто констатируя факт.

– Надо бы ему повышение какое-то. Он ведь сотрудник грамотный, может возглавить всю борьбу с хищениями в области. Такого спеца поискать ещё.

– Серьёзно? – миролюбиво спрашивает он. – А по рогам ему не надо? Возглавить он должен….

– Да, это я совершенно серьёзно, Глеб Антонович. Никаких шуток! Пожалуйста, не откажите в любезности. И ещё мне надо два два телефона «Алтай». В машину.

– Это всё практически невыполнимо, Брагин.

– Выполнимо, Глеб Антонович, ещё как выполнимо. Но вы не переживайте, я вам за выполнение поручений буду премию выписывать и ещё бесплатные фишки в казино давать. Но только в определённом количестве. Ну, вот. А теперь мне, к сожалению, идти нужно. А вы оставайтесь, всего вам самого распрекрасного.

Я поднимаюсь из-за стола.

– И много у тебя ещё таких бумаг? – спрашивает он.

– Много – не то слово просто. Думаю, хватит на сопровождение всего вашего жизненного пути.

– А КГБ что знает?

– Официально они дело не возбуждали, насколько мне известно, но на основании этих бумаг возбудят, ещё как возбудят. Так что вы поаккуратнее, не доводите до греха. Кстати, оригиналы документов, как показали результаты вчерашнего обыска, хранятся в невероятно надёжном месте и чуть что, сразу полетят по известному вам адресу, прямиком в контору.

– Ну да, ну да, – кивает Печкин.

– И, как ни грустно, – делаю я печальное лицо, – в Москву теперь вы сможете отправиться только когда я сам туда отправлюсь, понимаете?

Он молча покусывает губы. Видно, что ему есть, что сказать, но сейчас лучше помолчать.

– Я ведь вам дружбу предлагал, а вы меня отвергли, так что во всём случившемся вина исключительно ваша. Но я-то человек немстительный, вполне могу с вами мирно сосуществовать, если и вы с добром, понимаете? А если вы будете и дальше козни строить, расстанусь с вами безо всякого сожаления. Будьте здоровы.

Я поворачиваюсь и иду на выход.

– Брагин, – окликает он меня.

Я оборачиваюсь.

– Ну и сукин же ты сын, – качает он головой.

– До свидания, Глеб Антонович, – говорю я и резко толкаю дверь.

Тут же раздаётся грохот, глухой вскрик и звук бьющейся посуды.

2. Уж полночь близится, а Германа всё нет

– Брагин! – стонет Лариса и смотрит безумными глазами. – Вот же ты гад!

Она растеряно стоит передо мной и по щекам её текут слёзы. По щекам – слёзы, а по груди – кофе. На блузке, бывшей ещё секунду назад белоснежной, растекаются два огромных коричневых пятна, по пятну на каждую грудь.

– Горячо-о-о! – тихонько воет она.

Ну что же мне с тобой делать, дуть что ли?

– Расстёгивай! – командую я.

Стать более потрясённой, чем сейчас, она уже не может, это точно. Я хватаю со спинки стула кухонное полотенце, оставленное ей очень кстати, и начинаю промокать влажные коричневые пятна.

– Брагин! – не то стонет, не то рыдает она. – Убери свои ручонки!

Не до приличий сейчас, кофе-то горячий… Дружкина вырывается и, хрустя рассыпанными по полу кубиками сахара, выбегает из приёмной.

Да-с, поручик, неловко вышло, очень неловко. Я бегу за ней к женскому туалету. Она скрывается за дверью, а мне-то что делать? Не стоять же здесь, как истукану. Я дёргаю ручку и заскакиваю вслед за ней.

– Это ещё что! – всклокоченной цесаркой выпархивает пожилая посетительница уборной. – Совсем с ума посходили!

Я закрываю за ней дверь на шпингалет.

– Брагин, ты ох*ел! – шипит Лариса. – Выйди отсюда.

Она расстёгивает мокрую прилипшую блузку.

– Ничего-ничего, я помогу, – торопливо бросаю я и захожу ей за спину.

Собственно, пуговки уже расстёгнуты, поэтому я одним ловким движением сдёргиваю мокрую блузу с плеч Дружкиной. А следующим, не менее ловким, молниеносным и точным – я расстёгиваю застёжки бюстгальтера и освобождаю из всё ещё горячего панциря её тяжёлую грудь.

На белой кафельной стене над умывальником висит небольшое эллиптическое зеркало. Я ловлю пылающий, гневный и отчаянный взгляд, отражающийся в нём. Он может пронзить и лишить жизни кого угодно, но, естественно, только не меня.

– Всё хорошо, не беспокойся, – говорю я уверенно. – Я просто скорая помощь. Ополосни грудь и застирывай спокойно блузку, а я сейчас что-нибудь принесу.

– Брагин, – читаю я по губам, потому что она, кажется, теряет голос от гнева и возмущения. – Пошёл вон отсюда!!!

Поистине потрясающее зрелище. Спущенная с плеч блузка, болтающийся на бретельках лифчик, довольно крупная и упругая грудь, слегка покрасневшая от горячего кофе, и взгляд, прожигающий материю почище гиперболоида инженера Гарина.

Впрочем, заканчивается всё благополучно. Я вылетаю из уборной и нахожу в шкафу в приёмной её серую форменную рубашку без погон. В ней Лариса выглядит даже интереснее, чем в блузке. Кофе на счастье оказывается не таким уж горячим, потому что Печёнкин не любит крутой кипяток. А отношения между нами переходят на качественно иной уровень.

– Ларчик, – говорю я через полчаса успокоившейся и приведшей себя в порядок девушке. – Теперь я знаю о тебе почти всё.

Она краснеет и притворно злится. Я вижу, что притворно.

– Но остались ещё кое-какие загадки, которые я намерен разгадать, прежде чем нам придётся жениться.

– Не смей здесь больше появляться, – поджав губы шепчет она.

– Боюсь, теперь после того, как мы выяснили, что кофе сближает людей гораздо больше, чем шампанское, наша новая встреча неминуема.

Она запускает в меня карандашом и я, наконец, ухожу.

Покончив с Печкиным и многострадальными персями его секретарши, я иду в «Солнечный» на обед и последующие проводы дорогих гостей.

Швейцарский пёс пытается снова проявить склонность к доминированию, но встретившись со мной взглядом, вдруг отступает, освобождая путь в зал. Ну, то-то. Получи, раз заслужил. Даю ему мелкую денежку и прохожу к столу.

– Всем привет и прошу прощения за опоздание, – говорю я. – Пришлось посвятить некоторое время Печёнкину, так что у меня уважительная причина.

Компания, уже принявшая немного на грудь, благосклонно меня извиняет.

– Георгий Леонидович, большое спасибо за защиту. Печёнкин был настолько взбешён, что я даже удовольствие получил, наблюдая за ним.

– Взбешён? – посмеивается Жора, – так это же для меня сладкая музыка. Честно, говоря, он тот ещё козлище.

– Это точно, – соглашаюсь я со смехом.

– Но, – говорит он, – это меня Даня надоумил позвонить нашему общему знакомому. Нам Юра вчера рассказал, как эта жаба тебя притесняет, вот мы и решили выступить против беззакония и злоупотреблений со стороны представителей органов правопорядка.

– Сердечное вам спасибо, – прикладываю я руку к груди. – Это несказанно помогло.

– Надеюсь, он теперь от тебя отстанет.

– Конечно, отстанет.

– Нам даже приятно было хотя бы немного помочь.

Мы весело пируем, как три мушкетёра и д’Артаньян, а потом забираемся в Большаковскую «Волгу» и отчаливаем в сторону аэропорта. Там мы выгружаем из багажника чемоданы, ящики с ружьями и ещё большие баулы с подарками.

Мясо наши гости с собой не берут, но получают от Платоныча кедровые орехи, ароматные травы для чая, дюжину копчёных хариусов и два маленьких бочонка с солёными груздями. Вот такое «Поле чудес». Не хватает ещё пушнины, чтобы прославить щедрость Сибири.

Все, кроме меня, навеселе, настроение фантастическое, счастье через край. Мы клянёмся в вечной любви и дружбе и обещаем приезжать в гости, звонить и писать письма. А потом они идут на посадку, а мы возвращаемся в город.

– Егор, – говорит дядя Юра, когда мы едем из аэропорта. – Давай сегодня ко мне. Приглашаю тебя в гости.

– Так я сегодня уже был, – удивляюсь я.

– То был рабочий визит, а это званый ужин. Приходи с родителями, можешь и Наталью прихватить. Буду угощать вас тосканским паппарделле с рагу из дикого кабана. Ел такое когда-нибудь?

– Только с рагу из кролика, – вру я. – Но всегда мечтал. Во сколько?

– Э… Давай в семь, нормально?

– Да, родители уже придут с работы, так что, думаю, будем вовремя. Спасибо за приглашение.

Придя домой, я звоню маме и отцу, сообщая, что сегодня у нас светское мероприятие, и чтобы они не задерживались. После этого звоню Рыбкиной.

– Наташ, привет. Как дела, как себя чувствуешь?

– Привет, – отвечает она и я чувствую волны радости, исходящие от неё.

Приятно, честно говоря, скрывать не буду, да и невозможно скрыть это, поскольку от меня идёт ответная волна.

– Хорошо себя чувствую. Ты не на работе?

– Да, забежал домой, всё утро по делам носился, сейчас на работу пойду.

– А ты обедал? Хочешь, я тебя покормлю?

– Конечно хочу, очень даже, но я уже перекусывал. Давай, завтра к тебе на обед приду.

– Давай! – соглашается она. – Что тебе приготовить? Котлеты будешь?

– Из кабана?

– Из него, – смеётся Наташка. – Сам ведь принёс, так что надо его скорее употреблять.

– Буду, конечно. Из твоих рук всё что угодно буду. Ты чем занимаешься вечером?

– Ничем, – удивлённо отвечает она. – А что, есть предложение?

– Да, имеется. Нас Платоныч приглашает. Знаешь на что?

– На кабана? – догадывается она.

– Точно. Моих родителей и персонально тебя.

– Правда? – удивляется Наташка.

– Конечно, правда. Пойдёшь?

– А во сколько?

– К семи. Я думаю, мы пару часиков посидим да пойдём. Ну что?

– А это удобно, думаешь?

– Ну, разумеется! Он же приглашает.

– А ты хочешь, чтобы я пошла? Я могу и не ходить, если…

– Наташ, ну ты чего! Конечно, я хочу, очень хочу. Мне приятно будет.

– Ладно тогда, – с облегчением соглашается она. – С удовольствием пойду.

– Ну, тогда будь готова в половине седьмого, я позвоню. Отца только предупреди, чтобы не волновался.

– Хорошо.

– Ну всё, значит, до вечера.

Поговорив с Наташкой, я направляюсь к её отцу. Мне приходится ждать минут десять пока он закончит разговор с мутным типом лет сорока. Коротая время, разглядываю плакаты, развешанные на стенах в длинном коридоре.

“Мы людям всю жизнь отдаём без остатка – на страже закона, на страже порядка!” – гласит надпись на одном из них.

Схематичные лица милиционера и милиционерки, стоящих на фоне свершений трудового народа, выглядят самодовольно. Но яркости не хватает. Яркости…

Когда мутный мужик уходит, я захожу в кабинет к дяде Гене.

– А, Егорка, здорово, – говорит он, не отрываясь от бумаг.

– Здорово, дядя Гена, – говорю я и кладу перед ним пачку красненьких.

– Эт чё? – поднимает он глаза. – Калым?

– Это за два паспорта.

– А-а-а, – тянет Рыбкин. – Понятно. Двести рябчиков не хватает.

– Геннадий Аркадьевич, хорош наживаться на близких.

– А ты сначала стань близким, а потом уже цену сбрасывай, – хмыкает он, забирая деньги. – Ладно, исключительно по дружбе, так и быть. Будут тебе паспорта, но давай без обид, за сколько заплатил, столько и получишь.

– Я за два заплатил, – уточняю я.

– За два, за два, но не самые лучшие. Завтра заходи в это же время примерно.

– Как это не за самые лучшие? Я сразу два беру, так что скидка полагается. Хорош куражиться, дядя Гена, дай хорошие паспорта.

– Ну, не знаю, не знаю… – усмехается он. – Посмотрим, что можно сделать.

– Я сегодня на ужин иду с дочерью твоей.

– С какой? – вмиг становится он подозрительным.

– А у тебя их много что ли? – со смехом спрашиваю я.

– В смысле, куда это ты её?

– К Платонычу.

– И что вы там делать будете? – пытливо смотрит он на меня.

– Будем есть Pappardelle con ragù di cinghiale.

– Это чё?

– Лапша итальянская. Но ты не волнуйся, родители тоже пойдут, – пытаюсь усыпить его бдительность.

– Твои?

– Ну да, мои.

– А я почему не приглашён?

– Ну, вы не слишком хорошо знакомы вроде. Думаю, это единственная причина. Но, если хочешь…

– Да, тоже пойду, – утвердительно кивает он и хлопает ладонью по столу. – Во сколько?

– К семи, – усмехаюсь я. – Что за неоправданная ревность, дядя Гена?

– Так за вами глаз да глаз. Девка только из больницы, да перед этим муки душевные приняла, а ты её опять хочешь на страдания? Женись сначала, а потом будешь таскать по всяким Платонычам, я и слова не скажу. А пока только в моём присутствии, понял? Я и так тебе двести рублёв уступил.

– То есть, ночью в палате дежурить можно, а погулять без тебя ни-ни?

– Так, ты мне эти разговоры брось!

– Дядь Ген, да нам всем только лучше будет, если ты тоже пойдёшь. Давай, тогда в полседьмого как штык.

– Ну вот, то-то. А то ишь, без меня они попердели есть будут.

После Гены я бегу на фабрику. Сегодня у нас первая подпольная смена. Я захожу в комитет.

– Галя, привет.

Долговязая, как пацан, с двумя неизменными хвостиками, она поднимает взгляд и смотрит поверх очков.

– О, Егор! Здравствуй.

– Как делишки?

– По-рабочему. У тебя как? Когда выпишут?

– Думаю, уже скоро, может на следующей неделе. Курганова уехала?

– Да, она в Москве уже. Звонила нам. Разместилась в общаге. Волнуется, боится, что не поступит. Говорит, там почти одни парни, все серьёзные, такие. Лучше бы ты меня отправил!

– Галя, – усмехаюсь я. – Как бы я здесь без тебя справился? Парня мы тебе найдём хорошего, ты не переживай, настоящего, крепкого, из наших, из сибиряков. А там кто? Теоретики-ботаники и все, как один, карьеристы. Им же не до тебя будет, им надо собой любоваться.

– Ой, да ну тебя, – хихикает Галя, – ботаники-карьеристы. А у нас зато девки одни.

– Я тобой займусь, пристрою в хорошие руки. Тебе какие парни нравятся?

– Так, Егор, всё, хватит.

– А что, ну-ка выпрямись, встань. Встань-встань, тебе говорю.

Она поднимается и смотрит на меня с видом, мол, ну, встала, доволен?

– Повернись. Давай-давай, поворачивайся. Эх, Галка, ты ж красотка, каких свет не видывал. Глаз не оторвать, так бы и смотрел на тебя.

Она хохочет.

– Ладно, пошёл я. Сначала к директору загляну, а потом тебе женихов искать. Давай только с причёской поэкспериментируем, поменяем имидж, а то что всё хвостики, да хвостики.

Я захожу к директору. Он весь на нервах, колотится бедняга. Приходится оказывать психологическую поддержку. Моя уверенность постепенно переходит на него и, как часто бывает, желание больших денег притупляет боязливость, лишь бы только не осторожность.

Моё присутствие при старте производства необязательно, вернее даже совершенно ненужно, не необходимо, да и зачем светиться лишний раз? Поэтому я ухожу и прибываю домой минут двадцать седьмого. Родители уже готовы, почти… Ещё необходимо добавить пару штрихов к макияжу. Отец немного ворчит, но подчиняется всеобщей необходимости.

Вообще, он не любитель тусовок, особенно возникших вот так внезапно, в авральном порядке. А вот мама очень рада возможности выйти. Она уже сто раз намекала отцу, что не прочь потусоваться. Ну, они люди-то ещё молодые, уж по-любому моложе меня.

Мы выходим из подъезда и поджидаем Рыбкиных. Первым выходит Наташка.

– Извините, папа там прихорашивается, – улыбается она.

Все смеются, представляя, как суровый мужик Гена Рыбкин крутится перед зеркалом. Наконец, облачённый в костюм, он появляется совершенно готовый к дегустации паппарделле с рагу из дикого кабана.

Мы выступаем и идём на остановку к кинотеатру «Космос». Впереди шагает Гена, похожий на председателя колхоза на празднике Первомая. Он широко шагает в чуть великоватом и нелепо сидящем костюме, белой рубашке и галстуке.

За ним идут мои родители, демонстрируя повседневную элегантность. У мамы горчичный батник и бежевая юбка выше колена, а у папы джинсы и поло «Лакост».

Наташка надела шёлковое платье, привезённое мной из Ташкента. Оно импортное, французское, безумно красивое, летящее впереди времени, с широкими плечами и узкой талией. От неё пахнет духами и счастьем. Она буквально лучится радостью, участвуя в этом довольно нелепом, хотя и трогательном семейном выходе.

– Великое посольство, – тихонько говорю я и она заливается смехом.

Глаза её сияют, ожидая от будущего лишь безоблачное синие небо и бесконечную идиллию. Что же, я и сам рад побыть в этой милой иллюзии. А вдруг она станет действительностью.

Платоныч встречает нас в рубашке с закатанными рукавами и шейном платке. Настоящий франт. Об участии в мероприятии дяди Гены я предупредил его заранее, поэтому неожиданностью это не становится.

Мы проходим в гостиную и попадаем сразу к красиво сервированному столу. Столовое серебро, фарфор, хрусталь, льняные салфетки, тонко нарезанная колбаса, ветчина, сыр, оливки. Я будто смотрю на фотографию из книги о вкусной и здоровой пище.

Довершают композицию шампанское и минералка, вызывающие лёгкое разочарование Геннадия Рыбкина.

Большак элегантно вскрывает бутылку и разливает вино по бокалам.

– Друзья, я очень рад приветствовать вас у себя дома, – начинает он, беря бокал в руки. – Сегодня очень необычный, очень важный и… чего уж там, сегодня знаменательный день в моей жизни.

Ого, что происходит? Что за событие? Он ничего не говорил об этом, когда приглашал на итальянскую лапшу. Мы переглядываемся, но, разумеется, никто ничего не понимает.

– В моей жизни случилось кое-что очень серьёзное, и я решил, что должен отметить это в вашем кругу, потому что все вы, как мне кажется, способны оценить его и порадоваться за меня. Ну, и не только за меня. В общем… да, я знаю, вы ничего не понимаете, ведь я вас не предупреждал. Правда, не предупреждал, но лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Итак…

Он замолкает и обводит всех нас взглядом, нагнетая интригу.

– Итак… Мой сюрприз заключается в том…

Он снова замолкает и загадочно улыбается.

– Ну, Платоныч, не тяни уже! – не выдерживает Гена. – Говори давай!

– Сказать, да? Ладно, лучше вы сами всё увидите. Сюрприз, заходи!

И тут же дверь из прихожей отворяется и в комнату входит «сюрприз». Сначала, мы все теряем дар речи, а потом одномоментно начинаем говорить и кричать, каждый что-то своё, но все – что-то радостное и восторженное.

На пороге стоит Трыня, собственной персоной. В джинсах и мягкой хлопковой рубашке с закатанными рукавами. Он стоит и счастливо улыбается.

Когда, возгласы первого удивления стихают, улыбающийся Платоныч продолжает:

– С сегодняшнего дня я являюсь попечителем этого молодого человека и принимаю на себя все родительские обязанности в отношении него. Теперь он живёт здесь, у него есть собственная комната и учится он в вашей шестьдесят второй школе. Первая, конечно, ближе к дому, но в силу определённых причин, Андрей выбрал именно шестьдесят вторую.

Мы с Наташкой переглядываемся – знаем мы эти причины, которые называются Юля Бондаренко. Тут же в комнату входит и она, собственной персоной, с большой миской салата. Её чуть с ног не сбивают, потому что все бросаются к Трыне. Его жмут, обнимают, щиплют, а некоторые и целуют. Впрочем, дяде Юре тоже достаётся немало проявлений любви.

– Так ты теперь Большак? – спрашивает мама.

– Нет, – отвечает Платоныч. – Он по-прежнему Терентьев, но для нас это ничего не меняет, мы хотим, попробовать заменить друг другу то, что потеряли. Будем идти в будущее, сохраняя память о прошлом…

Вечеринка проходит на ура. Паста с кабаном производит фурор. Платоныч поёт под гитару и Гена, да, именно Гена Рыбкин очень душевно подпевает, демонстрируя настоящий талант.

В разгар веселья Трыня ведёт меня в свою комнату.

– Андрюха, – качаю я головой. – Это круто.

Это комната сына Платоныча. Она хранит воспоминания о нём, но и обретает что-то новое и живое, благодаря тому, что у неё появляется новый хозяин. Рабочий стол, шкаф, стеллаж с книгами, раскладной диван, гантели и большой плакат с портретом Высоцкого…

– Да, – соглашается он. – Ещё как круто. Знаешь, спасибо тебе…

– Да ладно, ты чего, я здесь совершенно ни причём, это спасибо Платонычу, он мировой мужик, и я думаю, ты никогда не разочаруешься в том, что всё так сложилось. Лучше ведь и быть не могло.

– Да, я ему очень благодарен. Честно говоря, я просто счастлив… Но если бы не ты, ничего этого не было бы. Прости, что кинул в тебя тот булыжник.

Я смеюсь:

– Да харэ, кто про него помнит-то?

– Я помню, – серьёзно говорит он. – И про банку ананасов тоже помню. Правда, я всё помню. Спасибо тебе, Егор…

– Не помешаю? – заходит к нам Большак.

– Нет, конечно, – улыбаюсь я. – Ну, как ощущения, дядя Юра?

– Очень хорошие. Я будто пребываю в эйфории.

– Ты большой молодец и я тобой просто восхищаюсь, – говорю я, похлопывая его по спине.

– Ну ладно-ладно, хватит, пожалуйста, мне дифирамбы петь. Вот что, Ольга Казанцева в отпуск уходит на следующей неделе, на море поедет, так что времени у нас совсем немного. Поэтому я ей сказал, что новая передача денег будет послезавтра на том же месте, в тот же час…

На место передачи мы заявляемся значительно раньше назначенного времени – нужно всё подготовить и занять места. День сегодня тёплый, но не жаркий, и это нам на руку. Мы занимаем позиции. Как говорится, Мюллер ехал по улицам Берлина на своём «Мерседесе», а рядом бежал Штирлиц и делал вид, что прогуливается.

Но Штирлиц сегодня не прогуливается, а садится на лавочку и ставит рядом с собой «дипломат» с деньгами. Сегодня Штирлиц – это я. Большак возражал и считал, что должен идти именно он, но я посчитал, что подставлять его мы не можем. Всё-таки это слишком рискованно. Проходит несколько минут, и я нетерпеливо поглядываю на часы.

Уж полночь близится, а Германа всё нет…

Замечаю джентльмена в брюках и рубашке с короткими рукавами. Встретившись со мной взглядом, он кивает и, поменяв направление движения подходит ко мне.

– Милицейский уазик подъехал, – тихонько говорит он и садится рядом со мной. – Остановился за деревьями метрах в сорока.

Это Паша Круглов, заместитель Скачкова и уже два дня, как мой телохранитель.

– Работаем, – киваю я. – Парни на местах?

– Да, всё готово.

– Ну что же, дадим ему немного времени, чтобы осмотреться и подойти. Он же должен принять решение, что делать. Ожидал Платоныча, а пришёл я. Это не самая хорошая новость. Но меня закошмарить ему приятнее, он ведь хочет свести старые счёты.

– А вдруг не придёт? – спрашивает Круглов.

– Придёт, он знает, что я после ранения ещё не в форме, так что придёт, вот увидишь.

Мы ждём минуты три, а потом я киваю:

– Ну всё, значит договорились. Следующая партия будет через две недели.

Павел берёт дипломат и встаёт со скамейки. Не успевает он сделать и двух шагов, как прямо над нами раздаётся:

– Старший лейтенант Суходоев.

Они с Зариповым появляются, как из-под земли. Зарипов с ничего не выражающим энкавэдэшным лицом подходит ко мне, а Суходоев блокирует Круглова. Суходоев смотрит настороженно, ожидая от меня подвоха.

– Что у вас в дипломате? – уточняет он.

– Личные вещи, – испуганно отвечает Павел. – В чём дело, товарищи? Что происходит?

– Пройдёмте в машину, – кивает Суходоев.

– Зачем? – волнуется Круглов. – Да в чём дело-то?!

– Брагин, зад от лавочки отрываем, – обращается Суходоев ко мне и кладёт руку на кобуру. – Проходим, не задерживаем.

Ну что тут поделаешь, приходится подчиниться представителю силовых структур…

3. Лихорадка субботнего вечера

Я встаю, и сокрушённо качаю головой.

– Брагин, – сурово заявляет Суходоев. – Даже не думай рыпаться. Я при исполнении, сразу пулю в затылок и дело к стороне.

Для наглядности он расстёгивает кобуру. Я молча киваю, показывая, что лезть на рожон не собираюсь. Мы проходим к уазику.

– Чё за херня! – тревожно восклицает старлей.

Какой-то дурачок поставил пазик так, что полностью заблокировал “бобик”. Причём, автобус вроде небольшой, но объехать его никак не получится.

– Твою мать! – крутит головой Суходоев. – Ладно, быстро в машину!

Павла сажают на переднее сиденье, меня – в отсек для задержанных. Заперев меня в клетке, Суходоев становится более уверенным.

– Сейчас, – бросает он и уходит.

Мне с моего места его не видно, поэтому я просто жду, что будет дальше. Через минуту он возвращается и забирается на заднее сиденье.

– Козёл какой-то, – злится он. – Бросил автобус, а сам сдриснул куда-то. Ладно. Итак, «дипломат» сюда.

Круглов послушно передаёт свой чемодан.

– Что внутри? – снова интересуется Суходоев.

– Я не знаю.

– Он ваш?

– Нет, он на лавочке стоял, и я его хотел в милицию отнести.

– Отлично, а милиция сама за ним приехала.

– Суходоев, – вступаю я. – “Дипломат” мой. Ты его досматривать права не имеешь, ты меня знаешь, я тебе не советую противозаконные действия предпринимать.

– Брагин, заткнись, не в твоём положении что-то там вякать.

Он открывает чемодан и замирает.

– Ого, десять тысяч рублей? Зарипов, видал? Неплохой улов, да?

– Ага, – подтверждает тот, и мне кажется, это первые звуки, которые я от него слышу.

– Ну всё, Брагин приплыл ты, – продолжает старлей. – Так, гражданин, документы давайте ваши.

– У меня нет с собой, – качает головой Паша.

– Значит, сейчас поедем в отделение и будем устанавливать вашу личность.

– Не нужно в отделение, – вдруг заявляет Круглов.

– Павел, хорош! – возмущаюсь я. – Ты чего, он тебя на понт берёт, это же Суходоев!

– Не выступай, Брагин, – злорадно отвечает Суходоев. – Ты-то на этот раз вряд ли соскочишь. Итак, что это за деньги?

– Личные сбережения! – заявляю я. – Тебе-то что? Я закон не нарушал!

– Правда? Да на тебя один взгляд только бросишь, и сразу ясно, что клеймо ставить некуда.

– Пожалуйста, товарищ старший лейтенант, не надо в отделение. Можно иначе как-то решить?

– Решить? А чего решать-то? Я же знаю за что эти деньги, знаю, что вы самогон гоните, а это расплата за сырьё. Так?

Мы в ужасе замолкаем.

– Чё, языки в одно место засунули? Так, я вас спрашиваю? Брагин?

– Нет-нет, это какая-то ошибка, – сбавляю я обороты и иду на попятную. – Товарищ старший лейтенант, это недоразумение.

– Ошибка, – самодовольно повторяет он. – Ну, тогда давайте исправлять ошибку. Раз я знаю вашу тайну, причём не один, а вместе со своим товарищем, значит будем проводить следственные действия.

– Не надо действия, – говорит Круглов.

– Мы же ни в чём не виноваты, – добавляю я.

– Не виноваты, – ухмыляется Суходоев. – Короче. Денежные средства я изымаю. Полностью, все десять тысяч. Понятно? Орлы, бля. Средства изымаю, но, так и быть, только на первый раз. Понятно? А со следующего раза проявлю щедрость, будете мне с каждой передачи отдавать двадцать пять процентов. Ясно вам? Брагин, понял меня? И попробуй только на*бать, я твою контору сразу накрою. Я всех вас там по именам знаю, все даты передачи денег и товара понятно? Будете мне платить и всё останется между нами, шито-крыто, никто об этом не узнает.

– То есть ты чё, – возмущаюсь я. – Хочешь мои деньги присвоить?

– А ты, похоже не такой уж и сообразительный. Да, точняк, хочу твои грязные преступные деньги забрать себе. И ещё буду получать с тебя минимально две с половиной в месяц.

– Дурак ты, Суходоев, – отвечаю я. – Какие товары, какие проценты? Ты детективов начитался что ли? Это просто деньги за машину. Ничего незаконного.

– Чего!? Ты играть со мной решил?! Зарипов, иди въ*би ему, чтобы успокоился.

Зарипов тянет за ручку двери, открывая её, Павел в этот момент протягивает руку и жмёт на сигнал клаксона.

– Э! – успевает крикнуть Суходоев. – Ты чё делаешь, козёл!

Паша не отвечает, а ответ приходит с другой стороны. Дверь открывается и Скачков, не говоря ни слова, сразу прописывает Зарипову в тыкву.

Дверь со стороны Суходоева тоже открывается, но он, сообразив, что дело пахнет керосином, пытается рвануть к противоположному выходу, но получает по башке от Павла. Он прописывает быстрый элегантный удар в нос и хватает старлея за шкирку.

Игорь Зырянов, появившейся в открытой двери, хватает обмякшего Суходоева и вытаскивает его из машины. Через минуту открывается и моё узилище. Пока ребята перетаскивают в автобус стражей порядка, я вынимаю из кармана перчатки и забираю свой чемоданчик, потом закрываю все дверцы в уазике и бегу в пазик.

Там на полу связанные и огрёбшие тумаков, уже лежат наши неудачливые крышеватели.

– Брагин, теперь ты точно покойник, – надувает розовые пузыри Суходоев. – Нападение на сотрудников при исполнении в составе группы лиц.

– Дурак ты, Суходоев, я ведь тебе уже давал на сладкое, а ты вот снова. Может, тебе нравится?

Автобус трогается и мы отъезжаем с места стоянки.

– Э! Стоять! Куда вы нас везёте?! – возмущается старлей.

– Как куда? – удивляюсь я. – Вывезем за город, затащим в лес, перережем горло и закопаем.

– Тебе конец! – шипит он.

– Мне? – смеюсь я. – Думаю, ты не до конца понимаешь ситуацию. Сейчас попробую объяснить.

Я кладу чемоданчик на пол и открываю крышку.

– Замечаешь, что я в перчатках? – спрашиваю я. – Для чего это, как думаешь? Не знаешь? Я тебе скажу. Для того, чтобы не оставить свои отпечатки поверх твоих жирных пальчиков, которые теперь по всему чемоданчику наляпаны. А почему? А вот почему.

Я поддеваю фальшивое дно и достаю оттуда небольшую коробочку, с тянущимся от неё проводом к стенке «дипломата». Это «Лилипут», миниатюрный проволочный магнитофон, полученный мной от Куренкова, вернее, не прямо от него, а от того палача, что устраивал мне пытки в «конторе», от Михал Михалыча.

Я извлекаю из магнитофона маленькую кассету. После этого беру с сиденья проигрыватель «Лилипут-Б», размером чуть больше моей «Соньки» и вставляю кассету в него. Раздаются чарующие звуки голоса Суходоева.

Продемонстрировав аудио-протокол нашего диалога, я беру большой двадцатилитровый полиэтиленовый мешок с химкомбината и кладу в него «дипломат» вместе с деньгами.

– Это, – говорю я, – вещдоки с твоими отпечатками пальцев. – А это звукозапись нашего разговора. Ну, ты понял, да? Понял, плохой лейтенант?

Я чуть подпинываю его носком ботинка.

Он сопит и долго ничего не отвечает, но помолчав, всё-таки говорит:

– Понял-понял. Чего ты хочешь?

– Чего я действительно хочу, так это запинать тебя до полусмерти, а потом бросить в муравейник к термитам или в речку с пираньями или ужасными кандиру. Но в силу врождённого гуманизма, я этого сделать не могу. К сожалению. Поэтому вы два дебила станете моими цепными псами. Чуть что не так, я буду вас пинать по рёбрам. При малейшем неподчинении вы будете харкать кровью и погружаться во тьму и скрежет зубов. Ясно, шавки?

Они молчат и мне приходится легонько пнуть Суходоева, демонстрируя, что к моим словам стоит относиться серьёзнее.

– Ясно, всё ясно, – неохотно подтверждает он.

– А тебе, дебила кусок? – склоняюсь я над Зариповым и отвешиваю ему оплеуху.

– Ясно, – коротко подтверждает он.

– Хорошо. Теперь, Суходоев, жду первого отчёта. От кого ты получил информацию о передаче денег?

Он молчит.

– Не слышу, – хмурюсь я. – Ты хочешь испытать свой болевой порог или степень моей жестокости? Игорь.

Игорь Зырянов, не говоря ни слова пинает Суходоева в живот. Тот хрипит и скрючивается на полу пазика.

– Погоди, я скажу-скажу. – стонет он. – От Оксанки…

– Что за Оксанка? – уточняю я. – Кто такая, где работает, как связан, адрес, телефон. Поскорее, пожалуйста. Не заставляй тратить силы, причиняя тебе страдания.

– Невеста моя.

– Опять невеста. Ты реально сраный ловелас и альфонс. Она откуда знает? Как фамилия у неё?

Он молчит.

– Игорь, – снова киваю я Зырянову.

– Не надо, не надо! Она дочка вашего технолога, Оксана Казанцева. Она с матерью живёт, та ей и сливает всё просто ради поболтать.

Вот же недержание. Придётся увольнять Ольгу Фёдоровну. Жалко, полезный кадр был, ненадёжный правда…

Автобус съезжает с шоссе и поворачивает на грунтовую дорожку, ведущую в берёзовую рощу, и едет минут десять, а потом останавливается. Ребята вытаскивают пленников наружу.

– Ну что? – спрашиваю я, осматривая окрестности. – Не хочется помирать? Вон красота какая кругом. Вдохните. Воздух какой чистый, напоённый запахами лета. Почувствуйте его сладость и радость жизни. Давай.

Я поворачиваюсь к Круглову и он протягивает мне здоровенную финку.

– Егор, – глаза Суходоева распахиваются. – Не надо, зачем? Мы же всё поняли. У тебя ведь на нас…

– Да заткнись ты, – говорю я и подхожу к нему ближе.

– Я с Оксанкой всё, я с ней не встречусь больше, правда. Мы же договорились, Егор, ну…

Я взмахиваю клинком и разрезаю верёвку на его руках, а потом подхожу к Зарипову и делаю то же самое.

– Ноги сами развяжете, – бросаю я. – Это дорога на Берёзово, вон там неподалёку аэропорт. Доберётесь. А пока будете идти, думайте, если сможете. Поймите, вы же дебилы, и я всегда буду на шаг впереди, ясно? Так-то. Давайте, не пропадайте, оревуар.

После операции я еду к Платонычу, он ждёт дома. Поднимаюсь и рассказываю, как всё прошло. После этого мы выходим и садимся в его машину. Едем к Казанцевой домой. Сзади летит олень – серая молния, двадцать первая «Волга» с Кругловым и Зыряновым.

Вернись, лесной олень, по моему хотенью!

Умчи меня олень, в свою страну оленью,

Где сосны рвутся в небо, где быль живёт и небыль,

Умчи меня туда, лесной олень!

– Какого хера, Ольга Фёдоровна, язык ваш – враг ваш!

Она хлопает глазами, пытаясь выстроить логические связи, но мысль явно пробуксовывает.

– Где Оксана? – спрашиваю я.

– Не знаю, – качает головой, – с работы ещё не вернулась. А что случилось, зачем вам она?

– Затем, что полюбовничек её мент хитрожопый.

Я взбешён, я очень сильно взбешён. Из-за этой языкастой дуры, хоть и хорошо разбирающейся в процессах, мы чуть не погорели. Нужно развивать службу безопасности. Нужен какой-то серьёзный чел, который мог бы взять это всё под контроль.

– Чего? – хлопает глазами Ольга. – Скажите толком, пожалуйста.

– Оля, бл*дь, – говорю я. – Ты зачем дочери сказала, что мы сегодня бабки передаём за сырьё? Ты вообще всё рассказываешь? У тебя мозги есть?

– А? Я? Я вообще не говорила, – испуганно мотает она головой.

– Серьёзно? Правда? Уверена? Ты думаешь, мы просто прикалываемся, в КВН играем? Так ты думаешь? Дочь твоя такая же пробка безмозглая, как и ты. Ты ведь села бы вместе с нами. Не врубаешься? Она же всё менту своему сливала.

– Нет… – закрывает Ольга рот рукой

– Нет?

– Я же ей говорила язык на замке держать…

На глазах у Казанцевой наворачиваются слёзы. Детский сад, честное слово, взрослый человек, называется.

– Так и Юрий Платонович тебе говорил язык на замке держать. Подзабыла ты? Короче, Оля. Из проекта ты выходишь. С ЛВЗ тебя пока увольнять не будем, но если, ты слышишь? Если хоть когда-нибудь, Оля, ты откроешь рот и брякнешь хоть что-нибудь даже наедине с собой, я приду и лично, ты меня слышишь? Это не фигура речи, я отрежу твой болтливый язык, и твой, и дочкин, и зашью вам рты суровыми нитками. Алё, ты меня поняла?

Она стоит ни жива, ни мертва, с выпученными глазами и открытым ртом.

– Не слышу, поняла?

– Да, – Казанцева начинает часто-часто кивать и по щекам её разливаются потоки слёз. – Простите меня, пожалуйста…

– Мы тебя прощаем, именно поэтому мы с тобой разговариваем, а не рубим на куски и не фасуем по мешкам. Ты понимаешь это? Оля, заткни рот, очисти память и никогда больше в своей жизни не разговаривай о работе ни с одной живой душой. Это и дочки твоей касается. Подумай о ней, если свою жизнь не ценишь.

– Пожалуйста… Егор Андреевич… Юрий Платонович, не увольняйте…

– Это всё, Оля. Если ты нам понадобишься, мы подумаем, как тебя привлечь, но на текущий момент ты на нас не работаешь. Ты уволена. Благодари судьбу, что всё закончилось без жертв.

Я поворачиваюсь и выхожу.

– Не слишком ли жёстко? – спрашивает Платоныч, когда мы едем от Казанцевой.

– Может, и слишком, – пожимаю я плечами, – но что делать-то? Сейчас, по крайней мере, есть шанс, что она прикроет свою варежку и будет бояться чесать языком. Ты же понимаешь, что Суходоев мог и не прельститься лёгкими деньгами, а доложить Печёнкину? Это бы очень сильно ослабило наши позиции, мягко говоря. А если бы пошёл прямиком в БХС, нас вообще могли бы прихлопнуть. Нужно с этой минуты гораздо более серьёзно относиться к безопасности.

– Худо без неё будет, она баба-то грамотная, – качает головой Платоныч.

– Посмотрим. У нас же Док есть. Если не будем без неё справляться, возьмём снова. Свиснем и она прибежит. Но это же не дело, согласись. Если она не может рот на замке держать, это проблема. Большая проблема.

После Казанцевой мы едем за вокзал, в шанхай, где частные покосившиеся дома с чёрными от копоти стенами ютятся один на другом.

– А чего здесь? – спрашивает Платоныч.

– Здесь мы с тобой дом будем покупать, – отвечаю я.

– А зачем нам? Я не смогу купить, у меня же квартира имеется.

– Купим не на своё имя, чтобы нельзя было отследить.

– А на чьё?

Я достаю два паспорта и показываю ему:

– Выбирай.

Дом, который мы смотрим, я нашёл по объявлению. Это вросшая в землю халупа с маленькой чёрной баней и полуистлевшим скворечником отхожего места. Пол в доме в некоторых местах провалился. В углу у пола по стене расползается чёрная плесень. Посреди комнаты стоит покосившаяся печь.

– Хм…

Платоныч смотрит вопросительно:

– Хочешь здесь обосноваться?

– А что, – улыбаюсь я. – Довольно миленько, нет?

– Весьма колоритно, – кивает Большак. – И для чего это нам?

– Как думаешь, если кто-то вломится в этот дворец, что он подумает?

– Подумает, то же, что и я, наверное. Это заброшенная хибара, ловить здесь нечего. Как говорится, спасибо этому дому, пойдём к другому.

– По-моему, это то что нужно, как думаешь? Что если сделать здесь тайник, кто-нибудь додумается искать здесь деньги, оружие, виски и джинсы?

– Нет, если те, кто будут рыть здесь бункер, не проболтаются.

– Мы привезём шабашников из Узбекистана. Что думаешь?

– Возможно. Но если ты постоянно будешь сюда нырять на машине, плюс грузовики и всё такое, то кто-то может заинтересоваться и начать искать сермяжную правду.

– Это точно, – киваю я. – Пойдём.

Мы прощаемся с пропитым хозяином, ожидающим снаружи, и идём через небольшой пустырь, заросший клёнами. Здесь полно мусора и царит настоящее запустенье.

– Бомжатник, – хмурится дядя Юра.

– Но в этом и смысл, – говорю я и показываю на добротный высокий забор. – Вот смотри. Этот дом тоже продаётся. Круто, да? Можно его купить на Сачкова, он в общаге сейчас живёт. А можно тоже на бомжа, чтобы не было прямой связи с нами. Купить у бомжа и взять у него в аренду.

– Снять у бомжа?

– Да. Машины будут заезжать сюда, а то, что нужно спрятать, будет перемещено через этот пустырь в ту халупу. Как тебе план? Устроим там крутой бункер. Что думаешь?

– Можно попробовать, – говорит Большак. – Пойдём посмотрим этот дом?

– Пойдём, да.

Домой я подъезжаю на двадцать первой «Волге», как премьер-министр, практически. Первым выходит Игорь Зырянов, сидящий на переднем сиденьи, потом Паша, рулевой обоза, а в конце уже я. Они осматривают местность и, не заметив явной угрозы, позволяют выйти и мне.

Такого ещё ни у кого нет, настоящая феерия. Хорошо, что сейчас уже довольно темно и никто из соседей, я надеюсь, этого не видит, иначе объяснить подобное шоу будет трудно. А если я перееду в общагу, вообще засада, там всегда куча народу.

Возможно, стоит переехать в частный дом, но только не туда, где мы сегодня были. Во-первых, там одни алкаши в округе обитают, а во-вторых, рядом с тайником не стоит светиться.

Мы идём к подъезду и уже практически подходим, когда дверь распахивается, и на пороге появляется чернявый парняга. Из подъезда льётся тусклый свет, так что его лицо не очень хорошо видно.

Но кое-что я различаю. Кажется, он похож на Брюса Ли. Раскосые глаза, сухое тело, чёрные слегка вьющиеся волосы, чёрная рубашка и чёрные брюки. Чёрная чернота. Что за пижонство? Он будто танцор с конкурса бальных танцев. И где же ты потерял свою партнёршу, Брюс?

Он ничего не говорит, только коротко стреляет взглядом и тут же наносит быстрый, как молния, и сокрушительный, как молот, удар в голову Игорю Зырянову, а потом изгибается, выставив одну ногу и выпрямив руку над головой. Как Траволта в «Лихорадке субботнего вечера».

4. До мажор

Нет, ну что за придурок? Мы с Павлом переглядываемся. Игорь выпрямляется, размазывая ладонью кровь.

– Ух-ты! – морщится он и поворачивается к нам. – Нежданчик прилетел.

Пользуясь тем, что Игорь не смотрит в его сторону, каратист Траволта, как пружину выбрасывает вперёд руку. Любо дорого смотреть, настоящий танцор диско, не индийский Джимми, который то пой, то не пой, а вот прям реальный и доподлинный. Я даже слышу, как в голове заводят свою шарманку «Би Джиз».

Судя по всему, он хочет дать затрещину отвернувшемуся и рассеявшему внимание Игорю Зырянову. Но рассеянность Игоря оказывается фальшивой, и на этот раз он не покупается на театральный вид Брюса Ли. Он резко оборачивается, выставляет блок и, перенаправив кинетическую энергию нападающего, заворачивает ему руку. А потом отвешивает ему эпический поджопник.

Настолько эпический, что Брюс-Джимми-Траволта влетает в тусклое мерцание подъезда и производит там весьма значительный грохот. Впрочем, это не охлаждает его пыл, так что отделаться от него пока не получается. Он, как птица-феникс и ощипанный, но непобеждённый петух из «Бременских музыкантов», снова выскакивает на арену, издавая боевой клич.

– Эх, Петька, ну куда же он босой против шашки-то… – произносит Паша, не спеша вступить в бой с этим странным противником и оставляя Игорю возможность поквитаться за пропущенную плюху.

Но это оказывается не так уж и просто. Завязывается схватка. Бац-бац-бац. Игорь начинает теснить, но каратист отскакивает и в руках у него вдруг появляются нунчаки. Как из воздуха. Волшебник в натуре. Теперь теснить начинает он, и Игорь едва успевает уклоняться, демонстрируя чудеса реакции круче Нео, того что из «Матрицы».

Ниндзя наступает. Надо отметить, палками он крутит виртуозно, не давая к себе подступиться. Получить такой штуковиной по голове, конечно не хочется, но, тем не менее, Паша пытается подобраться к нему с фланга. Впрочем, пока безрезультатно.

Выступление затягивается и начинает приедаться, чувство новизны притупляется. Конечно, можно ждать, пока он устанет, но, судя по всему, жонглировать и демонстрировать чудеса эквилибра он может ещё долго. Поэтому я решаю идти по пути, открытому мне… Трыней.

Я наклоняюсь и вытаскиваю обломок кирпича, подложенный под ножку скамейки. Какая-то добрая душа пристроила его там. Спасибо. Я замахиваюсь и просто бросаю ему в грудь. Получи, фашист, гранату от советского солдата. Из гуманистических соображений целюсь не в голову.

Он дёргается, резко и шумно выдыхает и удивлённо раскрывает глаза, а нунчаки, вырвавшись из-под контроля, обрушиваются на его же собственную голову, напрочь его вырубая. Он падает, а мы подходим и склоняемся над окровавленным телом поверженного врага.

– И что это за чудо? – спрашивает Игорь.

Мы берём его под руки и перетаскиваем на лавочку, лишившуюся опоры и ставшую хромой.

– Неплохо ты его, – хмыкает Павел.

– Как говорил месье Фог, – отвечаю я, – используй то, что под рукою и не ищи себе другое.

Каратист чуть открывает глаза и издаёт печальный стон.

– Ты кто такой? – спрашивает его Паша.

– Туман велел передать, что теперь тебе капец, – глухо шепчет он.

– Туман? – удивляюсь я. – Капец? Серьёзно? А почему он Кота в сапогах не прислал или, я не знаю, гигробота? И что, только сообщение передал? Больше ничего? А зачем ты тогда это шоу устроил, болезный? Ты кто такой?

Но болезный отключается. Зато на другом конце дома вспыхивают ярко-синие огни дискотек. Кто-то из бдительных соседей успел набрать 02. Ладно, сейчас нам незачем вступать в объяснения с блюстителями порядка.

Мы снова садимся в машину и отъезжаем. Останавливаемся у телефонной будки и я звоню Цвету.

– Привет, надо поговорить.

– Срочно что ли?

– А ты что, спишь уже? Я могу через полчаса заехать.

– Заехать? – хмыкает он. – Ну давай, раз можешь, заедь

– Ну, жди тогда.

Я приезжаю в его дом на краю земли. Ребята остаются в машине, а я захожу в калитку. Он провожает меня на веранду и сам наливает чай. Ну надо же.

– Пряники свежие, налетай, – показывает он на миску на столе. – Что за спешка-то, чего там у тебя приключилось такое?

Я рассказываю о поджидавшем в подъезде каратисте, о том чем закончилась схватка и о последних словах ниндзи.

– Куда ж он босой против шашки? – ржёт Цвет. – Ясно всё с тобой. Взял значит охрану себе?

– Послушал твоего мудрого совета.

– Молодец, что послушал. Только я тебе скажу, этот клоун нихера не от Тумана.

– Уверен?

– Сто процентов, Бро. Это вообще стыд какой-то. Какой на*уй каратист? Ты гонишь. Туман всем этим цирком заниматься не будет. И его человек ничего не будет передавать и в подъезде ждать не станет. Он подойдёт в толпе и воткнёт заточку или шмальнёт там, где ты ждать не будешь. А то, что этот фраерок заявил, что типа от Тумана, стрёмно. Значит уже чешут языками, что за Киргиза Туман тебя валить собирается. Смекаешь?

– А кто тогда послал этого придурка?

– Ну, это ты сам разузнай. Так-то у тебя вроде и врагов нет совсем, даже и подумать не на кого, правда?

Цвет опять ржёт, но, просмеявшись, делается серьёзным.

– Туман по-другому действует, – говорит он.

Я понял, да, спасибо. Но кто этого Брюса Ли прислал? Надо как-то выяснить. Через Гену что ли попытаться? Хм…

– На меня красноярская братва вдруг давить начала, – говорит Цвет. – Вроде мы с ними перетёрли всё, обговорили и точку поставили, а они опять вопросы задают. И, главное, типа вообще намекают, что мол дрын вам, а не казино, в бутылку лезут. Сечёшь? Вот как Туман действует, а не каратистов присылает.

– То есть он хочет тебя вынудить сдать меня? Понятно. Ну, и что ты думаешь делать?

– Во-первых, поеду с ним побазарю. Он меня приглашает на свиданку к себе. Это недалеко от Красноярска. Послушаю, что он скажет, попробую объяснить ситуацию, разрулить как-то. В общем, впрягусь за тебя.

Может, и впряжётся, да только гарантии нет. Надо быть втройне аккуратней…

Утром я бегу к Гене, но его не оказывается дома. Умёлся уже сутра пораньше. Дверь мне открывает Наташка. Растрёпанная, босая, в короткой сбившейся ночнушке. Да что же это такое! Как говорится, да ну её нахрен, эту рыбалку! Все мысли о Гене сразу исчезают и превращаются в мысли о его дочери.

Она стоит и растерянно улыбается.

– Ой, Наташ, прости, что разбудил, я с тятей твоим хотел поговорить.

– Не страшно, – говорит она с улыбкой, и я делаю к ней шаг.

Делаю шаг и обнимаю, целую в шею, вдыхаю её запах. Тёплая со сна, ещё пребывающая в сладких грёзах, сама сладкая. От моего поцелуя она покрывается мурашками, и по её телу пробегает короткий электрический импульс.

– Что ты делаешь… – шепчет она, и я понимаю, что это значит. Это значит, продолжай, не вздумай останавливаться.

– Хочешь кофе? – тихо и хрипло спрашивает она, всё-таки пытаясь прекратить это дело.

Какой кофе, мы оба знаем, чего я хочу. Но не так, конечно же, не так это должно быть в первый раз… В общем, я соглашаюсь на кофе, а потом убегаю. А она идёт досыпать или думать обо мне, не знаю.

Когда я выхожу из подъезда, машина уже стоит. Я говорю ребятам, куда подъехать, а сам иду пешком на работу к дяде Гене. Пройти через двор быстрее, чем объезжать через полгорода.

На крылечке у опорного пункта стоят Рыбкин и Хаблюк. Он приехал покурить и поболтать с Геной. Я так понимаю, он каждый раз заезжает, когда случай выпадает.

– А, Брагин, – окидывает он меня строгим взглядом истинного блюстителя порядка.

– Здравия желаю, господа полицмейстеры, – приветствую их я.

– Господа в Париже, – хмыкает Хаблюк, вздёргивая нос. – Слыхал? У твоего дома вчера каратисты махались?

– Да ну? – удивляюсь я.

– Вот тебе и «да ну», – выразительно кивает он головой. – Живёшь и не знаешь. Вышел бы и разогнал, медалист мля, как ты умеешь. А то нам делать больше нечего, как убиенных по дворам собирать.

– А его что, грохнули что ли? – неприятно удивляюсь я.

– Не наглухо, но репу пробили палками на верёвке.

– Так он где сейчас, в больнице?

– В больнице, – отвечает Хаблюк с видом человека, который единственный во всём мире знает правду. – В трёшке.

Глаза у него чуть на выкате, красные, а сам он немного раздражённый.

– Так ты что, Михайло, в ночь дежурил и сегодня опять на службе? – сочувственно спрашиваю я.

Он некоторое время молчит, глядя на меня в упор, должно быть, соображая, возбуждаться или нет на моё панибратское обращение. Наконец, судя по всему, решает, что я в достаточной степени свой, поэтому проглатывает моё «ты». Тем не менее, отвечает свысока:

– Машину сдавать еду. А потом домой, пожру и спать упаду.

– Понятно, – киваю я. – И кто он такой, правда каратист?

– Да, леший его разберёт, правда или не правда. Допросют товарищи, вот тогда и узнаем, кто такой. Ладно, Аркадьич, поскакал я.

Гена не принимает участия в разговоре, перелистывая бумаги в картонной папке.

– Чего тебе, Егорка? – спрашивает он, когда Хаблюк уходит. – Опять на ужин звать будешь?

– Пока не буду, – улыбаюсь я.

– А чего так? Плохо себя вёл что ли? Недостойно?

– Достойно, дядя Гена, образцово даже, но я не про ужин сейчас и вообще не про еду.

– Нет? А про что? Про каратиста? Ты его что ли уделал?

– Нет, – не признаюсь я.

– Да ладно, мне вообще по хренам, не ты, так не ты. Хотя я думаю, что кроме тебя некому.

– Не я, сам он себе по чайнику заехал, нунчаками.

– Это палками что ли? – удивляется Гена.

– Да, палками, – подтверждаю я. – Хаблюк больше ничего не рассказывал. Мне бы узнать, кто он такой, хрен этот. Не слыхал ты?

– Не знаю ничего, но как что узнаю, скажу. Но только завтра уже, когда Хаблюк припрётся. Ты мне вот, что ответь, жениться будешь на дочке моей? Не видишь что ли, как смотрит на тебя дурня?

– Вижу, Гена, вижу, – качаю я головой. – Как решу жениться, ты первый узнаешь. Но ты сам-то не готов ещё. Приданное-то не собрал поди?

– Я, между прочим, десять тысяч имею на приданное, – повышает он голос. – Так что не боись, не с голой жопой дочку отдаю. И не в любые руки, ты понял?

– Да ладно, дядя Гена, не кипятись, я тебя, как отца уважаю, хоть ты и бухаешь.

– Чё сказал? – делает он грозное лицо.

– Ладно, проехали. Давай про другое. Мне от тебя надо кое-чего.

– Чего другое? Ещё кого-то отметелил?

– Нет. Мне нотариус нужен.

– Что значит нужен? Пойди вон на Пушкина, там контора нотариальная, или тебя за ручку отвести?

– Да, именно, надо отвести за ручку и сказать, что вот хороший мальчик, помогите ему и сделайте всё, что он скажет.

– А ху-ху не хо-хо? – хмыкает он. – Шустряк. Зачем тебе?

– И ещё старый минивэн нужен.

– Это ещё чё за зверь?

– Ну, микроавтобус.

– Ты «За рулём» начитался что ли?

– Типа ЕрАЗа, рафика или буханки. Можно списанный какой-нибудь и даже полудохлый.

– Просто так и прыщ не вскочит, а тебе целый автобус подавай.

– Ну, скажи, сколько надо, чтобы прыщ мог спокойно вскакивать.

– Тыщи три, не меньше. – сразу выдаёт Гена ответ. – Опять же, зависит от разных моментов. А нотариус зачем? Завещание решил написать?

– Договор заверить без присутствия гражданина, – пожимаю я плечами, мол подумаешь, ничего особенного, обычное дело.

– Ну, это вроде не проблема. Ладно, я там зайду к одной бабе, поспрашиваю и скажу потом. А про машину буду иметь в виду. В общем, жди.

После Гены я еду на фабрику. Приходится выходить из "Волги" за квартал, чтобы никто не спалил. Ведь, как известно, наши люди на такси в булочную не ездят. Машину отпускаю, чтобы не держать парней понапрасну. Если всё будет хорошо, они приедут к концу рабочего дня. Надо скорее поставить «Алтай», мобильный телефон в тачку, тогда будет гораздо удобнее.

Первым делом иду к директору. Когда я захожу в его кабинет, он с заговорщицким видом встаёт из-за стола, подходит к двери и закрывает её на ключ. Потом возвращается к столу, приседает и вытаскивает из тумбы бумажный свёрток. Кладёт его на конференц-столик и развязывает бечёвку. Целый ритуал.

Из свёртка он вытаскивает джинсы и джинсовую куртку. «Ранглер», не ляп-тяп. Я кручу джинсы в руках, внимательно осматривая каждый шов, каждую строчку. Проверяю заклёпки и пуговицы. Ну, что сказать, сделано отлично. В таких джинсах точно не стыдно на танцы завалиться, на дискотеку.

Ярцев внимательно наблюдает за моей реакцией, и когда я удовлетворённо киваю, облегчённо выдыхает.

– А вот, – говорит он, – то что мы официально делаем в цеху.

Он достаёт из шкафа похожий комплект джинсов и куртки. Точно такой же, но сшитый из другой ткани, из «Орбиты» и с совершенно другой фурнитурой. Вроде и джинса, да только ненастоящая. Хотя выглядит не так уж и ужасно. Этот образец я тоже тщательно проверяю.

– Ну что, Олег Константинович, поздравляю с почином! Думаю, нас ждут хорошие времена. Главное, не копить на складах то, что там могут увидеть посторонние.

Я беру несколько образцов, упаковываю, а потом иду в к себе. Галя Алёшина, как всегда, здесь. Она сидит, склонившись над кучей бумаг.

– Привет, Егор, – приветствует она меня, не отрываясь от каких-то списков.

– Привет, Галя, – улыбаюсь я, наблюдая за хвостиками, трясущимися в такт движению головы. – Ну, как дела?

– Ты слыхал, мы начали выпуск джинсов из «Орбиты»?

– Да, директор показал уже. По-моему неплохо.

– Неплохо? – обижается она. – Да это просто фантастика, а он говорит «неплохо». Вот посмотри!

Она примеряет куртку и крутится предо мной.

– Уже приобрела?

– Нет, это образец, взяла показать нашим.

– Понятно.

– Слушай, – подпрыгивает она. – Совсем забыла! Куренкова звонила, приглашает нас в пятницу на райкомовский вечер.

– Да? И что это за вечер такой? Где проходит, в райкоме?

– Нет, – мотает она хвостиками, – не в райкоме. В этот раз на химкомбинатовской турбазе. Начало в девятнадцать, конец – как получится. Можно остаться там, номера двухместные. А утром есть предложение сходить на речку, прямо часов в шесть.

– Конгениально, – хвалю её я. – И часто такие вечеринки случаются?

– Бывает. Они тематические, между прочим.

– Серьёзно? – удивляюсь я. – И что за тема будет на предстоящей тусовке?

– Поэзия. И надо будет подготовить запрещённые стихи русских поэтов.

– Это что за запрещённые?

– Ну, – чуть смущается Галя, – стыдные… Для взрослых… Их надо будет читать перед всеми, а народ будет голосовать, а потом приз.

– И какой приз? Что получает победитель?

– А этого никто заранее не знает. Что Куренкова решит, то и будет.

– Хм, – качаю я головой. – Интересные у вас тут нравы. Раскрепощённые. А кто приглашён?

– Обычно первый и второй от предприятий.

– Серьёзно? – уточняю я. – А ты ходила уже когда-нибудь?

– Ходила, – она краснеет. – Неплохо было, весело.

– Ну, и что предлагаешь, снова пойти?

– Да, можно, – кивает она. – Заодно и посмотришь, что там творится. Тебе, правда, восемнадцати ещё нет…

– А какая разница, сколько мне лет? – качаю я головой. – Там что происходит-то, разврат что ли?

– Ну, это я так, просто, – мотает головой Галя. – К тому же она сказала, что ты просто обязан там быть. Так как, идём?

– Возможно, давай ты сейчас забронируй это дело, а потом ближе к телу решим.

Честно говоря, особого интереса к этой вечеринке я не испытываю. Впрочем, подумаю об этом потом.

В конце дня я иду к директору и забираю подготовленные образцы.

– Нужно решать, куда вывозить товар, – говорит Ярцев. – Мы же не можем здесь всё хранить, склады у нас вообще не лучшее место для этого.

– Скоро решим, Олег Константинович, – обещаю я. – Всё сделаем в лучшем виде. А пока, как говорили, используйте под склад закрытый, недействующий цех.

Когда я выхожу, машина уже ждёт в условленном месте. Загружаю свои тюки и падаю на заднее сиденье. Решаю пока завезти всё домой, а потом уже раздать всем заинтересованным лицам.

Сбросив всё на диван, я выбираю размер, который может, по моему разумению, подойти Наташке. Бросаю в пакет куртку и штаны, беру Раджа и выхожу на улицу. Придётся с ним погулять, прежде чем идти к Рыбкиным.

Мы проходим через двор, пёс бодро бежит по протоптанной в траве тропке и вдруг останавливается, тревожно глядя вперёд. Я поднимаю голову и вижу Наташку. Это здорово, приятная неожиданность, да вот только она не одна.

Она снова с другом, с этим мажором Денисом. Вернее, не то чтобы она прямо с ним, но он крепко держит её за руку и тянет за угол серого дома.

5. Всё очень просто, сказки обман

С самим собой-то я же могу быть откровенным? В моей груди вспыхивает огонь. Не добрый, не ласковый, не греющий, а совсем наоборот, захлёстывающий, всё испепеляющий, предельно грозный и жестокий огонь. Кажется, даже у Раджа шерсть становится дыбом, от того, что волны моего внутреннего пламени вырываются наружу.

Но месть – это блюдо, которое лучше подавать холодным. Поэтому я делаю над собой усилие и не бросаюсь вперёд, не мчусь, как берсерк, сокрушающий всё на своём пути, а останавливаюсь и делаю глубокий вдох, а потом выдох. И снова вдох, выдох. Вдох, выдох…

Кислород бьёт в голову, окисляя мозг и, несмотря на импровизированную медитацию, мне очень трудно себя сдерживать. Страсти человеческие… В общем, я заворачиваю за угол серого, прохожу по народной тропе через кусты и оказываюсь у лавочки, возле которой стоит Рыбкина и этот щегол. Я останавливаюсь за большим кустом шиповника, и они меня не видят.

– И чё ты думаешь просто так сможешь меня динамить? Я второй раз приезжаю. На*уя?! Ты уж давай объясни мне хоть что-нибудь.

– Я тебя не звала, – отвечает Наташка, пытаясь высвободить руку.

– Что значит не звала? Ты сразу меня звала, в первый раз. Ты мне что сказала? Приезжай с отцом знакомиться? Зачем? Зачем, если ты ничего не планировала, а? Я чё тебе, мальчик мотаться туда-сюда за здорово живёшь? Ты мне дать обещала? Обещала.

– Ты больной? Я тебе не обещала ничего! Слушай, то, что ты второй раз приехал… Я-то здесь причём? Это ты сам себе напридумывал чего-то. Я тебе сказала уходить? Ты совершенно не такой, как пытался казаться. Я поняла, что ты мне не подходишь, и у нас с тобой вообще ничего быть не может. Ни сейчас, никогда вообще. На этом всё, конец. И у меня жених есть.

– Чего? Какой жених-на? Вчера ещё не было, а сегодня появился?

– Всегда был, и я тебе ничего такого не…

Я делаю шаг в сторону, Наташка замечает меня, вмиг становится пунцовой и замолкает.

– Ты типа про него забыла, когда меня в гости звала, а тут вдруг вспомнила? Что? Куда ты смотришь?

Денис оборачивается.

– Да ты здесь вообще не причём, – пожимаю я плечами. – Просто инструмент, сделавший своё дело.

– Че-е-е-го? – пренебрежительно тянет он. – Это чучело и есть жених?

– Точно, – соглашаюсь я, – жених. А ты кто?

– Х*й в пальто, – криво усмехается он. – И меня придётся удовлетворить. Я чё зря туда-обратно билеты покупал что ли?

– Ты хочешь, чтобы тебя удовлетворили? – удивляюсь я. – Это можно легко устроить, брателло. Есть такие люди. Думаю, вы друг другу понравитесь.

– Чё сказал? – напускает он на себя грозный вид, а мне делается смешно.

Жажда мести и желание преподать ему урок, конечно, остаются, но и смешно делается. Дурашка, думает, сейчас меня испугает, и я убегу. А он, один в чужом городе станет непобедимым королём-оленем. Возможно, просто оленем.

– Ты зачем приехал, дурачок? – задушевным тоном спрашиваю я. – Тебе девушка сказала, чтобы ты пошёл в эротическое путешествие?

– Чего? – не врубается он.

– На три великих буквы.

– Чего?

– Тупица, – пожимаю я плечами. – Ты не слыхал, насильно мил не будешь?

– Да мне пох*ую… Я её вы*бу и всё. Остальное меня…

Бац! Я отвешиваю ему звонкую оплеуху, не давая договорить. Он отскакивает и тут же встаёт в стойку. Боксёр, похоже.

– Ты чё сска… – бросает он. – Ты покойник-на!

Радж издаёт громкий лай и тут же переходит на угрожающее рычание. Опустив голову, он медленно двигается к этому до-мажору.

– Разве можно так при девушке выражаться? – укоризненно говорю я и подхожу к нему ближе. – Хам.

Иду совершенно спокойно, опустив руки и доверчиво глядя в глаза.

– Ты, петух, в натуре, я тебя сейчас…

Он бьёт левой, но я блокирую и перенаправляю его кулак, разворачивая весь корпус, а потом отвешиваю такой поджопник, что он влетает в шиповник.

Раджа бросается на него, как дикий зверь, заливаясь ужасающим лаем.

– Егор… – шепчет Наташка, – осторожней, он боксёр.

– Ничего, – киваю я, – мы все боксёры. Выползай, Дениска.

Он выползает. На лице и руках появляются тонкие царапины, сочащиеся мелкими красными капельками. Фирменная рубашка поло тоже выглядит не очень хорошо, на плече появляется зацеп. Ни слова не говоря, он бросается на меня с кулаками.

Я отхожу в последний миг, когда он уже думает, что я попался. Уклоняюсь, делаю шаг в сторону и бью по ногам, прерывая его неукротимую атаку. Он всем телом обрушивается на тропинку, поднимая облачко мелкой пыли.

Наташка стоит ни жива, ни мертва, прикрывая рот руками.

Я ставлю ногу Денису на голову, а Радж, теряя терпение, хрипит и кружит вокруг его лица, щёлкая зубами и брызгая слюной.

– Послушай, мажорчик, – говорю я, склоняясь над ним. – Ты совершенно напрасно сюда приехал. По-моему, ты желаешь получить приключений на свою пятую точку. Да? Ну, что достаточно тебе? Не хочется причинять тебе страданий, хочется только, чтобы ты уловил суть происходящего. А суть эта укладывается в нескольких простых словах. Если ты ещё хоть когда-нибудь посмеешь поднять свои бесстыжие глаза на эту девушку, я тебе все кости переломаю… Ой, нет, хрен с ними, с костями. Лучше я тебе член оторву и забью в глотку. Давай повтори-ка.

– Я её всё равно от… А-а-а-а!!!

Он начинает орать, недоговорив, потому что я давлю ногой ему на голову ощутимо сильнее.

– Я соврал, – вздыхаю я, – когда сказал, что не хочу причинять тебе страданий. На самом деле, очень хочу.

Сняв ногу с головы, я пинаю ему по рёбрам. Он вскрикивает, но тут же вскакивает на ноги.

– Тебе конец, – шипит он. – А она… пусть только в Новосиб приедет…

Приходится снова отвесить оплеуху, отправив его в куст шиповника. Радж, кажется, тоже не может больше сдерживаться и впивается в лодыжку злополучного казановы.

Тот орёт бедолага, но от своего не отступается. Упёртый козлина.

– Фу, Радж, перестань. Наша цель не казнить, а воспитывать! Наташ, ты не переживай, это он на стрессе так говорит, так-то он уже всё понял, мне кажется…

Но в него словно демон вселяется, какое уж тут понимание. Кажется, шиповник только разъяряет этого дурачка. Блин, ну не убивать же его. Прям никакого удовольствия от мести. Даже Фрица отделывать приятнее было. А этот вообще не понимает ничего. Тупой дебил. Может, действительно, шарики ему оторвать? Чего делать-то?

– Вы что тут творите? – раздаётся вдруг голос дяди Гены. – Наталья, чего тут?

– Папа, тут… Денис…

– Дениска? – оживляется Рыбкин. – А чего вы с ним сделали-то? Он же на себя не похож…

– Да поговорить пытаемся, – пожимаю я плечами, – а он ведёт себя плохо очень. Дурак какой-то, ты зачем его в дом свой пускал вообще?

– Да, – пожимает плечами Гена и делает руками движения, будто лепит большой снежок, – я-то думал, что там… ну… у них то есть, с Наташкой моей…

– Папа! – предостерегающе восклицает она.

– Молчу-молчу. Тебе чего надо, Дениска? Чё приехал-то?

– Жениться хочу! – с вызовом бросает он.

– О, это всё меняет, – удивляется Гена. – А раньше не хотел стало быть? Сладкое, значит хотел, а женится пусть другой кто-нибудь, так что ли? Да ты погоди, кулаками-то махать. Остановись, а то Егорка тебя и так уже под орех расписал. Он вчера тут каратиста чуть не убил, кстати. Опусти руки, говорю тебе.

Он поворачивается и внимательно смотрит на Наташку.

– Ну что, дочь моя, – говорит Гена и крякает, – вот стоит твой друг Дениска, жениться хочет на тебе. Пойдёшь за него?

– Нет! – машет головой она.

– Точно?

– Папа! Он не хочет! И я не хочу.

– Видишь как, получается, – задумчиво говорит Гена. – Не хочет идти за тебя. Что тут поделать…

– Ничего, – сплёвывает мажор. – Стерпится, слюбится. У меня отец в торге работает.

– Смотри-ка, – хмыкает Гена. – Отец в морге. Большая шишка, стало быть…

– В торге!

– Ну, в торге, так в торге. Не расстраивайся. У тебя когда автобус?

– Я уезжать не собираюсь, – отвечает он и поворачивается ко мне. – Эй ты, жених-на, иди сюда, чмо.

– Он на веществах, похоже, – качаю я головой.

– Как это? – удивляется Гена. – На каких ещё веществах?

– Наркоман. Ты глянь на него.

Денис снова бросается на меня и снова получает оплеуху, на этот раз звонкую пощёчину. Это, кажется, окончательно выводит его из равновесия, и он вытаскивает из кармана складной нож. Щёлк. Тусклой молнией отсвечивает лезвие в его руке.

– А вот это уже заявка на высшую лигу, – хмыкаю я.

– Егор! – вскрикивает Наташка.

– Эй, Дениска, а ну! – восклицает Гена. – Ножичек-то убери. Кому говорю!

Он правда проглотил колёса какие-то или настолько от вседозволенности охренел? Даже Каха не такой был беспредельщик.

– Дениска!

Но Дениска, похоже закусил удила. Он рисует клинком быстрые хаотичные дуги и делает ложные выпады. Я же демонстрирую полную открытость и незащищённость. Зачем тебе нож, как бы говорю я. Но он, похоже, действительно желает пустить мою кровушку. Даже не смешно. Плечо, конечно, ещё побаливает, но с этим дурачком, я мог бы и одной левой справиться.

Я захватываю руку с ножом, провожу эффективный болевой и бросаю этого придурка на землю, выворачивая руку. Нож летит в сторону, Дениска плаксиво стонет, но успокаиваться ему рано, к нему подскакивает почти потерявший рассудок Радж и смыкает челюсти на его промежности. Не со всей силы, не захлопывает пасть, а сжимает, создавая опасное давление острыми клыками.

Бубенцы, бубенцы 

Радостно звенят, 

Звон идёт во все концы, 

Саночки летят… 

– Егорка, ну ты виртуоз, – восхищённо произносит Рыбкин, а Наташка только ахает.

– Гена, чего с ним делать? – спрашиваю я. – Наташ, убить его или помиловать?

Она, похоже, воспринимает этот вопрос, как проверку и, поколебавшись лишь долю секунды, уверенно отвечает:

– Убить.

– А мы неплохая команда, да? – ухмыляюсь я. – Прирождённые убийцы. Прощайся с жизнью, дурашка.

Кажется, теперь только, оказавшись во власти свирепо хрипящего Раджа, Дениска понимает всю серьёзность своего положения.

– Дядя Гена, – говорю я. – Вызывай Хаблюка. Надо закрыть этого говнюка с матёрыми уголовниками. Как думаешь, что будет? Я ставлю сотню, что он не сохранит свою честь до утра.

– Не знаю, – чешет в затылке Гена. – В принципе, шанс есть. Парень он отчаянный, скажет им, что батя начальник морга, может и продержится. Ладно, пошёл за Хаблюком тогда. Вы его не отпускайте только, а то он ещё на кого-нибудь набросится. Надо же, как я вовремя домой с работы шёл…

– Не надо с уголовниками, – неуверенно просит Денис.

Но на него никто уже не обращает внимания, один только Радж. Гена убегает, а Наташка подходит ко мне и прижимается, обнимает, обхватив руками мою спину. Я тоже обнимаю её за плечи.

– Прости меня, Егор, – тихо говорит она. – Вот за это всё.

– Ну что ты, милая, – вздыхаю я, – как бы иначе я показал, на что готов ради тебя?

Она тихонько смеётся, а Радж проявляет настойчивость, пресекая малейшие попытки Дениса пошевелиться. Наконец, мы замечаем синие всполохи, и к нам приближается Хаблюк на своей золотой колеснице, проезжая между кустов.

– Радж, фу, – командую я, и он недовольно размыкает челюсти, даруя Дениске пьянящее чувство освобождения.

Правда, временно. С Хаблюком шутки плохи. Он с помощью Гены запихивает мажора-дебошира в отсек для задержанных и увозит на ночлег, получив от меня оплату путёвки в одноместный номер с полным пансионом, включая щедрые комиссионные для него самого.

Утром я приезжаю в отделение и забираю Дениску. Хаблюк выводит приунывшего и притихшего агрессора, и мы сажаем его на заднее сиденье между мной и Игорем Зыряновым. Паша Круглов за рулём.

Когда подъезжаем к автовокзалу, я прошу ребят подождать снаружи и остаюсь один на один с мажором.

– Слушай, Денис, – говорю я. – Ты чего к Наташке-то привязался? Тебе других баб мало? Или ты поспорил на неё? Короче, я тебе от души советую обходить её за три километра. Мне по*уй батя твой, правда. Ты ведь меня не знаешь. Я и его посажу и тебе башку отрежу. Живому, возьму и отрежу, я умею. Если ты хоть слово ей или о ней скажешь. Понял меня, мажор? Похоже что я шучу? Ты не видел моих ребят, и лучше тебе их не видеть. Правда, я не запугиваю, я предупреждаю. Мне на тебя насрать, но если я о тебе услышу в связи с Натальей, ты пожалеешь, что на свет родился. Забудь меня, наш город, и, самое главное, забудь про девушку мою. Она меня позлить хотела, вот тебя и привезла, а я злиться-то на тебя буду, не на неё. Заруби себе на носу, а то я зарублю. В прямом смысле.

Он слушает молча, глядя в окно. И непохоже, что слишком уж проникается моими словами. Вот же упёртый сучонок.

– Иди, – киваю я.

Он молча выходит и сплёвывает под ноги. Парни ведут его к автобусу. Я тоже выхожу и иду за ними. Паша показывает контролёрше билет и отдаёт его Дениске. Тот ни на кого не глядя проходит в автобус и усаживается у окна. Я стою и наблюдаю за ним. Он чувствует мой взгляд, но смотрит перед собой в спинку кресла. И лишь, когда в автобусе закрывается дверь, он поворачивается ко мне и, брезгливо улыбаясь, проводит ребром ладони по горлу. Не люблю таких людей. Они думают, что весь мир вращается вокруг них, хотя умирают точно так же, как и другие…

После автовокзала я возвращаюсь домой и делаю два звонка. Один – Цвету, а второй – Артёму Игоревичу Прокудину, кагэбэшнику из Новосибирска, тому который ёрш-твою-медь. Обращаюсь я к ним с одной и той же конфиденциальной и очень личной просьбой о профилактически-устрашающей беседе с мажором Дениской, прибывающим через четыре часа на автовокзал Новосиба.

Поговорив с ними, я собираюсь навестить своего заклятого друга Печёнкина, но не успеваю выйти, как у меня звонит телефон, и это явно межгород.

– Слушаю, – снимаю я трубку.

– Брагин, привет, это Злобин.

Кстати, как раз в эти дни вроде у де Ниро, у настоящего, день рождения.

– Здравствуйте, Леонид Юрьевич. Как поживаете?

– Нормально, Егор. А ты как?

– Всё хорошо, благодарю вас.

– Ну, тогда прилетай завтра. Я тебе билеты и гостиницу забронировал. Машина в порту встретит.

– Как с вами здорово дело иметь, – замечаю я.

– Далеко не все так думают, – хмыкает он. – Но ты, конечно, прав, с нами здорово.

– О чём будем говорить?

– Пора делом заниматься. Наметим план и встретимся с акционерами. Готов?

– Всегда готов. Что нужно, презентацию что ли? Пламенную речь?

– Вообще, агитировать никого не нужно, настраивайся на рабочее совещание.

Мы прощаемся. Ну что же, лёд тронулся. Будем строить казино в столицах. Эффективные, современные, прибыльные. Мне нужен Моисей Уделр, он же Миша Бакс, но Цвет его не отдаст, и если я его сманю к себе, будет очень неловкая ситуация. Боюсь, Цвет и без этого будет крайне недоволен тем, что я по Москве работаю не с ним. Я конечно, могу предложить Злобину его кандидатуру, но это дело бесперспективное, я это совершенно чётко понимаю.

Во-первых, у него нет столько денег, чтобы разворачиваться в столице. У меня пока тоже нет, но здесь моя доля будет явно не пятьдесят процентов. Во-вторых, у него нет достаточного веса в Москве. Ему, в любом случае, нужно сначала побыть Ермаком и покорить Сибирь-матушку.

Печёнкина я оставляю на после возвращения и начинаю заниматься подготовкой к отъезду, давая поручения и задачи. Время летит, самому не разорваться, поэтому приходится посещать соратников. Весь день проходит в беготне и суете.

Ближе к вечеру я заявляюсь к Наташке.

– А я думала, сегодня не сможешь забежать, – вздыхает она.

– Дел была куча, – развожу я руками. – Видишь сама, как быть рядом со мной. Никогда не знаешь, когда я приду и не прилетит ли откуда-нибудь что-то не слишком приятное.

Мы сидим в обнимочку на диване, а по комнате расползаются сизые сумерки, делая знакомые предметы чужими и недобрыми. Открывается входная дверь и заходит Гена.

– Чего в темноте сидите? – подозрительно спрашивает он, подходя к нам.

Он смотрит на парочку голубков, крякает и, проведя по лицу кряжистой рукой уходит на кухню. Грядут перемены, он хочет их и боится. Понимаю, Гена, понимаю. Я сообщаю, что на пару дней улетаю в Москву и прошу его кое-что для меня сделать.

Наташка провожает меня до двери и тычется в щёку тёплыми влажными губами, как котёнок. И от этих её проявлений нежности, детских, простых и каких-то необъяснимо чистых, на сердце делается сладко и тревожно. Да, тревожно, потому что теперь она со мной и значит постоянно под ударом…

Я выхожу из стеклянных дверей аэропорта и нахожу машину. Она стоит прямо у выхода, там где нельзя. Другим нельзя… Водитель серьёзный, внимательный и дружелюбный. Сразу видна выучка. Комитетчика я узнаю из тысячи.

Играет «Машина времени».

– Ого, магнитола, – замечаю я.

Все очень просто. Сказки – обман. 

Солнечный остров скрылся в туман… 

Водитель улыбается. Он рассказывает о новостях светской жизни столицы, о концертах и спектаклях, интересуется моим мнением и удивляется осведомлённости. Производит приятное впечатление и наверняка напишет подробный отчёт о нашей беседе. На том стоим.

Он привозит меня в гостиницу, разумеется в «Москву». Пора, быть может, попробовать что-нибудь ещё, но изменять своей первой любви мне не хочется. Я поднимаюсь в номер, прокручивая в голове эту мысль.

Изменять первой любви, изменять первой любви… Повторяю несколько раз, и настроение портится. Я ложусь на кровать и лежу какое-то время, заложив руки за голову и бездумно глядя в потолок.

Вдруг в дверь стучат. Это что-то новенькое. Хм. Я поднимаюсь и, подойдя к двери, на мгновение замираю, оглядываю номер. Он небольшой – кровать, шкаф, стол, стул, телевизор, большое окно…

Стук раздаётся снова, на этот раз более настойчивый. Ладно… Я открываю, на пороге стоит… Ферик. За ним в коридоре маячат два громилы, но ко мне заходит он один.

– Здравствуй, Егор, – говорит он с серьёзным лицом.

– Здравствуйте Фархад Шарафович, – отступаю я. – Проходите, пожалуйста, присаживайтесь. Какая приятная неожиданность.

Он садится на стул и кивает мне, разрешая тоже присесть. Я опускаюсь на помятую постель.

– Не знаю, насколько она приятная, – вздыхает он. – Хотел просто тебе сказать кое-что.

– Всегда рад выслушать ваши мысли, – улыбаюсь я.

– Возможно, не в этот раз, – качает он головой. – Я против твоей кандидатуры в организации казино.

– Почему? – спрашиваю я, и моя улыбка моментально исчезает.

– Почему? – переспрашивает он. – Да, собственно, всё очень просто…

Все очень просто. Сказки – обман. 

Солнечный остров скрылся в туман. 

Замков воздушных не носит земля. 

Кто-то ошибся – ты или я… 

6. Снова не домой

Я внимательно смотрю на Ферика, ожидая продолжения, но он не торопится объяснять. Он тоже пристально смотрит на меня, просвечивая рентгеном тёмных глаз, а мне приходится демонстрировать терпеливость.

– Дело в том, – наконец говорит он, – что ты мне нравишься. Парень ты серьёзный, и успехи твои впечатляют. Начал с нуля и уже далеко продвинулся, завёл много друзей… Но и врагов тоже нажил. Вот это меня и беспокоит.

Он замолкает.

– Мои враги? – уточняю я.

– Ну, конечно. У всех нас есть враги, и мы выстраиваем какие-то рубежи защиты, как-то их уравновешиваем, но как ты сможешь уравновесить Тумана я пока не представляю.

Ага, понятно. То есть какой смысл делать ставку на меня, если в любой момент меня могут грохнуть, так что ли?

– Он человек уважаемый и многие с ним просто не хотят спорить, понимаешь?

– Я не ожидал, – хмыкаю я, – что уважение к одному конкретному человеку может перевесить интересы бизнеса. Обычно говорят, мол ничего личного, только бизнес.

– Бизнес, – повторяет он. – Бизнес… В том-то и дело, что с точки зрения дела риск слишком большой. Вот если бы ты смог устранить этот риск, ситуация была бы совершенно другой, понимаешь?

Серьёзно? То есть ты хочешь убрать моими руками Тумана? Правда что ли? Вот это номер!

– Помогите мне устранить этот риск, Фархад Шарафович.

Он ничего не отвечает и поджимает губы.

– К кому мне обратиться с таким вопросом, как не к вам? – продолжаю я. – Вы человек опытный, с непререкаемым авторитетом, но, вместе с тем, смотрите далеко в будущее, не позволяя пережиткам прошлого тянуть вас назад.

– Воровская традиция – это не пережиток, – едва заметно усмехается Ферик. – Это объективная реальность, данная нам в ощущениях и направляющая рука будущего ещё на долгие годы вперёд.

Сечёшь, чел, мозги работают, да?

– И что, по-вашему, я могу предпринять в нынешнем положении?

– Ты должен решить вопрос и вывести из-под возможного удара всё дело. Бизнес, как ты говоришь. Я, честно говоря, все эти американские словечки недолюбливаю. У нас в стране и своих выражений хватает.

– Решить вопрос? – переспрашиваю я.

– Да, – подтверждает он. – Нужно его решить.

Решить, пришить, порешить…

Интересное кино получается… Он, такой могучий и всесильный Ферик Ферганский, вдруг захотел с помощью мальчишки, провинциального выскочки расчистить себе поле и не попасть под подозрение. В принципе, нас с ним ничего особо не связывает, а о моих «отношениях» с Туманом, похоже, известно уже всем.

Если я смогу, хорошо, все в выигрыше, и мне плюсик в карму. Ну, а если не получится, и победит Туман… ну и хрен с ним, подумаешь, пацана пришили, новый вырастет, страна большая… Хм…

– Но как? – наседаю я.

– Не знаю, Егор, решать только тебе. Но я думаю, решать надо кардинально. Кстати, мы тебе груз отправили и он скоро уже будет доставлен, смотри, повнимательнее там, да? Понимаешь меня?

– Конечно понимаю, вы же мне всё как ребёнку объяснили, – киваю я.

– Ты на меня не обижайся, пожалуйста, – вздёргивает он брови.

– Что вы, как бы я мог. Наоборот, я очень благодарен за то, что вы находите время и возитесь со мной, объясняете и учите. Большое спасибо. С Туманом я буду решать, вы совершенно правы. Думаете, пока решения не будет мне не стоит за дело здесь приниматься?

Он какое-то время смотрит на меня, пытаясь пролезть в мозг, а потом, чуть качнув головой, говорит:

– Думаю, мы можем рискнуть. Если ты всё понимаешь правильно, а я вижу, что ты понимаешь, значит мы можем тебе довериться. При условии, что ты займёшься проблемой как можно скорее.

– Займусь. Уже занимаюсь, вообще-то.

– Ну и молодец, Егор. Тогда я пока своё отрицательное мнение повременю высказывать. Сегодня после встречи приглашаю тебя на ужин вместе с Абрамом в «Узбекистан». Я формально в ваших делах не участвую, поэтому, пожалуйста, не распространяйся о нашем разговоре, хорошо? Злобину тоже ненужно знать об этом.

Мы ещё какое-то время беседуем, а потом он встаёт и идёт к двери. Я тоже встаю и провожаю его. Перед тем, как выйти, он останавливается и говорит:

– Вот что, Егор, отнесись ко всему сказанному серьёзно. А тот, кто пригласит тебя на встречу с Туманом или его представителями, чтобы всё решить и обсудить… он тебя и вальнёт. Постарается вальнуть. Имей в виду.

Ферик уходит, а мне звонит Злобин, и я иду к нему на встречу. Собственно, встречаемся мы втроём – я, он и Абрам, который официально и есть авторитет, входящий в наш казиношный консорциум. И встречаемся мы здесь же, в «Москве».

Я выхожу из номера и иду по длинным коридорам, шагая по мягкому ковру. Вызываю лифт и улыбаюсь строгой дежурной сидящей за столом. На десятом этаже меня уже поджидает Де Ниро.

Увидев меня, он снимает тёмные очки-макнамары и улыбается улыбкой крёстного отца. Выглядит он, как всегда, с иголочки.

– Привет, Егор Андреевич. Ну что, как настроение? Готов ввязаться в новую битву?

– Готов ли я ввязаться? – улыбаюсь я. – Разумеется. Я можно сказать, и не вывязываюсь вообще, у меня битва за битвой. Ничто не мешает начать новую.

– Это хорошо.

Злобин открывает дверь и мы входим в огромный зал, обращённый окнами к Кремлю. У одного из окон стоит Абрам. Он не оборачивается к нам и любуется открывающимся видом – музеем Ленина, и кремлёвскими башнями.

– Мамука Георгиевич, – окликает его Злобин, – отвлекитесь от созерцания.

Абрам неохотно оборачивается и неприязненно нас осматривает.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Здравствуйте, – отвечает он, немного помедлив. – Нормальное место. Мне нравится.

Ещё бы, место центровое, находится под пристальным вниманием всех существующих спецслужб. Здесь лежит один из главных перекрёстков страны, центр силы.

Ленинизм – наше знамя, гласит надпись на крыше отеля, а под крышей встречаются политики, иностранные агенты, воры в законе, передовики производства, партийные функционеры, милиционеры, кагэбэшники, доярки, проститутки, колхозники, космонавты, лидеры братских народов, иностранные туристы и бизнесмены. Все, кто только в голову придёт.

Совершенно ясно, что подпольное заведение здесь будет под пристальным вниманием. С одной стороны, все мы будем находиться под колпаком, а с другой – практически легально грести бабки. Только вот не совсем ясно, зачем здесь я. Потому что молодой и перспективный или потому что не жалко в расход пустить?

– Егор у нас молодой и перспективный, – говорит вступительное слово Злобин. – Вы с ним уже знакомы. Меньше, чем за год, он поднял два казино и в ближайшее время откроет ещё, а также он развивает и другие области народного хозяйства.

Я улыбаюсь.

– Ну нэ в одиночку, наверное, он казино открыл, правда? – кривит губы Абрам-Мамука.

Он, как и в первую нашу встречу, производит впечатление немного переигрывающего актёра.

– Ну, и здесь я не в одиночку буду работать, – пожимаю я плечами. – Так что, если что-то сделаю неправильно, вы меня поправите, Мамука Георгиевич, не беда. А пока мы с вами в одинаковых условиях. Вы меня не знаете, я вас не знаю, но это дело поправимое. За меня не беспокойтесь, выскочкой быть не люблю, ко мнению старших и всеми уважаемых товарищей всегда прислушиваюсь.

Злобин довольно улыбается, а Абрам трёт пальцем свою гротескно-большую переносицу. Видно, что ему хочется ответить, но пока он решает сдержаться. Мы переходим к обсуждению ближайших шагов. Я предлагаю съездить в Ригу и заказать лучшее, круче чем в Лас-Вегасе, оборудование.

Это, вообще-то, самое простое, а вот с персоналом дела не очень. Мне нужен Миша Бакс, очень нужен, но пока придётся крутиться без него. Возьму тогда Лиду, наверное, она уже наблатыкалась в достаточной степени. Хотя она там нужна Куренкову… Блин, не знаю, короче, буду думать.

Пока мы всё обсуждаем предварительно и весьма поверхностно, но в ближайшее время надо будет собираться со своими людьми и составлять реальный план. Собственно, организация процесса ложится на меня. Абрам подтягивает и контролирует блатную братию, занимается вопросами поставок, а так же частично безопасностью. Ну а Злобин – понятно что делает.

Через полтора часа наше совещание заканчивается. Мамука гордо, буквально как князь древнейшего рода, выходит из зала.

– Ну что, – пристально смотрит на меня Злобин. – Хватит силёнок? Что думаешь?

– Хватит, не зря же вы в меня верите. Нам ещё в будущем большие дела предстоят, так что подводить мне вас не резон.

– Это хорошо, – с серьёзным видом кивает он, – а то мне утверждение твоей кандидатуры не слишком просто далось.

– Понимаю. Можно вопрос не по теме?

– Ну, давай, – кивает он.

– Туман. Вы слышали, возможно, что после трагической гибели своего сына, он решил меня наказать. Так говорят, по крайней мере.

Злобин молчит, внимательно слушая.

– И вот я хотел бы спросить, не знаете ли вы случайно или не можете ли узнать, чего он хочет? Не в отношении меня, а вообще, чего хочет Туман. Ферик Матчанов, чьим аватаром, по сути является Мамука…

– Чем является? – наклоняет голову Злобин.

– Ну, можно сказать, маской. Ведь, если я правильно понимаю, Абрам появился тут лишь потому, что Ферик сам не хочет светиться.

Злобин чуть кивает, но по-прежнему ничего не говорит.

– Так вот, Леонид Юрьевич, мне думается, Ферик, хотел бы распространить больше своего влияния на регионы, где уважают Тумана. Было бы очень хорошо их взаимно уравновесить, вот я, собственно, о чём.

– Я попробую узнать, чем ты можешь заинтересовать Тумана, – кивает Де Ниро и хлопает меня по плечу. Кстати, помнишь Гурко из ЦК партии?

– Конечно, помню, – киваю я.

– Он сказал, что по Новицкой вопрос был уже решён положительно, но пришла какая-то жалоба и её кандидатуру сейчас притормозили.

– Погодите… – хмурюсь я. – Жалоба? На Ирину? На кристально честную комсомолку? А можно выяснить, что это за жалоба такая и насколько всё серьёзно?

Боюсь, я уже догадываюсь откуда ветер дует…

– Подробностей не знаю, но могу попытаться, – кивает Злобин. – Я тоже был удивлён. Мы с ней напрямую не очень хорошо знакомы, но я за ней наблюдаю, естественно. За всеми нашими…

Естественно… Откуда же тогда жалоба…

Я возвращаюсь к себе в номер, открываю входную дверь и резко останавливаюсь. В ванной шумит вода. Кто-то ошибся или это звуковая завеса? Мягко и неслышно ступая, я подхожу ближе, прислушиваюсь. Хм…

Плавно нажимаю на дверную ручку и приоткрываю дверь. Звук делается громче и в лицо ударяет тёплая влага. Хм… В ванной я никого не вижу, по всей видимости, кто-то находится за непрозрачной шторой.

– Егор! – раздаётся вдруг женский голос. – Ты что дверь открыл? Дует! Закрой!

Я резко отдёргиваю занавеску и моему взору открывается прекрасная картина. Юная купальщица со смуглой кожей и намыленными волосами, а на лице хитрая улыбка.

– Кто ты, красавица? – делаю я вид, что не узнаю её. – Я не могу тебя рассмотреть, потому что ослеплён красотой.

Айгюль, ну кто же ещё, смеётся и брызгает на меня водой.

– Что ты делаешь! – восклицаю я. – Хулиганка.

– Ты весь мокрый, – хохочет она и снова плещет водой. – Скорее сбрасывай одежду иначе до ужина она не высохнет.

Что мне остаётся делать? Я подчиняюсь. Забираюсь в душ, а потом заворачиваюсь в пушистое полотенце и переношу мокрую Айгюль на кровать. Но сегодня, в отличие от всех предыдущих раз, мне не удаётся полностью раствориться в животных наслаждениях. Слишком много мыслей раздирают мозг.

– Что с тобой сегодня? – ворчит Айгюль. – О ком ты думаешь?

– О твоём дяде… – вру я.

– Немедленно выбрось его из головы, – строжится она. – Мне неприятно осознавать, что он незримо находится рядом с нами.

– Я стараюсь, Айгюль. Я стараюсь…

Ближе к вечеру мы с Айгюль едем в «Узбекистан». Кроме Ферика на ужине присутствует и Абрам. Он распускает хвост, в рамках приличия, конечно, но горящих глаз с неё не спускает.

– Что вы такое говорите, Мамука Георгиевич, – усмехается Айгуль на его слишком смелые речи. – Я ведь девушка скромная и стыдливая, не пристало вам меня смущать.

Разговор идёт ни о чём, я так понимаю, это всего лишь небольшой тимбилдинг для укрепления дружеских связей в коллективе. Но коллектив больно разнородный. Абрам на меня практически не обращает никакого внимания, пожирая глазами красавицу Айгюль, а Ферик нейро-лингвистически программирует меня на битву с Туманом. Действует он довольно тонко, надо заметить. Айгюль же, по её собственным словам, сказанным до начала ужина, ждёт не дождётся, когда мы вернёмся в гостиницу и снова окажемся в постели. Со всеми правилами соблюдения конспирации, разумеется.

С вечера я созваниваюсь с Мартой и договариваюсь на встречу. Ещё я звоню Скударнову и Жоре Брежневу и договариваюсь поужинать с ними вечером послезавтра. На следующий день Айгюль остаётся в Москве, а я лечу в Ригу. Пью там замечательные сливки, ем глазированные сырки и дышу особенным морским воздухом.

Я встречаюсь с Маркуссом Янисовичем и с Мартой в гостинице. Мы ужинаем и обсуждаем мой совершенно исключительный заказ для казино. Полный эксклюзив. Денег в достаточном количестве у меня с собой нет, но мы договариваемся, что в ближайшее время их привезёт курьер. Сейчас важно обсудить главные моменты.

Вечером я брожу по узким улочкам старого города, а утром улетаю в Москву. Злобин великодушно предоставляет мне машину и отель. В принципе, сейчас у меня дел в Москве нет, и я остаюсь здесь только ради встречи с моими друзьями-охотниками.

Они приглашают меня в «Прагу», но я уговариваю их на «Метрополь», имея в виду, что в нём прослушки нет, а «Прага» нашпигована всевозможными устройствами и сексотами.

Я звоню Наташке, Платонычу, Трыне, а ещё новосибирскому гэбэшнику Прокудину. Ну, а после всех этих переговоров иду ужинать. Я вручаю своим друзьям дары в виде рижского бальзама, коробок с мелкой копчёной рыбёшкой, хлеба и сыра с тмином.

– Егор, – смеётся генерал, – ну ты даёшь! Ты думаешь, мы тут голодаем в бедной и нищей Москве?

– Нет, конечно, – улыбаюсь я, – просто привёз вам то, что мне очень нравится, чтобы немного вас порадовать.

– Порадовал, правда, – довольно кивает Жора. – Так, торт французский все будут?

Вечером, когда я возвращаюсь в гостиницу и падаю в постель, мне звонит Злобин и сообщает, что в ЦК ВЛКСМ действительно имеется жалоба на Новицкую и касается она меня.

Покровительство никчёмному мне, нарушение принципов демократического централизма, нарушение всех других существующих принципов, аморальное и недостойное поведение, запугивание начальника штаба Комсомольского прожектора и много прочей белиберды. Что придумал, то и написал. Разумеется, Снежинский.

Ну, а кто у нас ещё такой принципиальный? Только он, естественно, только он. Вот мало мне проблем, нужно ещё с этим придурком что-то решать… Блин…

Утром я собираю вещи прыгаю в машину и мчусь в Высшую комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ. Нахожу Курганову и расспрашиваю, как у неё дела. Она совершенно счастлива, экзамены сданы и скоро начнутся занятия. Кругом практически одни парни и самые радужные перспективы. Про швейную фабрику она даже не вспоминает. Осторожно пытаюсь выведать, есть ли у неё контакты с Нежинским, но она говорит о нём неохотно и я, собственно, ничего не узнав, уезжаю. Ну, хотя бы с ней нет проблем.

Еду в аэропорт, снова самолёт, и снова не домой. На этот раз лечу в Новосибирск. Чувствую себя героем Миронова из фильма «Шаг навстречу», вчера его по телеку показывали. Он бедолага там вообще из самолёта не вылезал несколько лет.

В аэропорту Толмачёво меня встречают Игорь и Павел. Бросаю сумку в багажник и падаю на заднее сиденье.

– Куда едем? – уточняет Круглов.

– В гостиницу «Новосибирск», Паша.

За окнами уже вечер. Когда летишь из Москвы, нужно прибавить восемь часов – четыре часа полёта и четыре часа разницы во времени. А вот, когда летишь в Москву, получается намного удобнее, четыре часа полёта съедаются разницей и получается, во сколько вылетел, во столько и прилетишь.

Мы поднимаемся на верхний этаж, на «Вершину мира», входим в зал и подходим к администратору.

– Артём, где тут у вас сегодня восемнадцатилетие отмечают? – спрашиваю я.

– Вон там, – кивает он в сторону рулетки. – Сейчас они поиграют немного, а потом пройдут в малый зал. Там будет банкет и покер.

Я киваю и подхожу напрямую к ним.

– Максим Альбертович? – обращаюсь я к дородному мужику с наглой обрюзгшей рожей большого начальника.

– В чём дело? – недовольно спрашивает он.

– Поговорить хочу, – киваю я, – про засранца твоего. Ему восемнадцать сегодня? А мозгов, как у цыплёнка.

– Чего?! – злобно щерится он.

– Просто иди за мной, – пожимаю я плечам, – и Дениску возьми, а гости пусть поиграют пока.

– Да ты знаешь с кем говоришь, щенок? – начинает возбуждаться он и властным жестом машет начальнику охраны.

Смотрите какой важный, даже охраной нашей распоряжается. Я устало киваю, и к нам подходят трое головорезов, называемых в этом месте охранниками.

– Вот этих двоих в малый зал, – бросаю я и, не дожидаясь, сам иду туда же.

7. Давно мы свежей кровушки не пили

Я вхожу в малый зал, где когда-то играл с Печёнкиным, и направляюсь к накрытому столу. Если честно, я проголодался. Голодный, буквально как собака. Беру хрустальную вазу с салатом «Оливье» и начинаю есть прямо из вазы, зачерпывая столовой ложкой. Впрочем, ем красиво, не чавкаю.

Со звоном сдвигаю с края стола тарелки и бокалы и сажусь прямо на скатерть, а ноги ставлю на стул.

– М-м-м… – закрываю я глаза от удовольствия. – А это не «Оливье», да?

Наглая рожа начальника то ли морга, то ли торга вытягивается из-за явных противоречий этого несовершенного мира. Он, человек, купивший стольких больших людей, терпит поругание и унижение от какого-то мальчишки. И главное, мальчишку слушает охрана этого в высшей степени консервативного и подчинённого законам иерархии заведения. И ещё этот малолетний нахал не только унизил его, начальника торга лично, но ещё и жрёт оплаченное им угощение. Конкретно, вот этот салат.

– Это не «Оливье», – повторяю я, – а «Столичный».

Действительно, столичный, с упругими оранжевыми кубиками варёной моркови и курицей вместо говядины.

– А в Берлине, – разглагольствую я, пока наглющий начторга Журавлёв со своим не менее наглым отпрыском обескураженно наблюдают, как я уничтожаю их салат, праздник и основы веры в свою исключительность, – в него добавляют красную икру, представляете? Немного совсем, для акцента. Обязательно попробуйте при случае.

– Чё с ними делать, Бро, – обращается ко мне начальник охраны, – е*ошить?