Читать онлайн Исповедь коллекционера поражений

© Александр Карпов, 2024

ISBN 978-5-0064-2349-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Кто я такой

На стук колес поезда я уже не обращаю никакого внимания. Во мне наступило то самое состояние, когда их монотонный звук, постоянный, от которого никак невозможно избавиться, уже не радует своей непривычностью, но и не раздражает, оттого что просто надоел и хочется, наконец, закончить свое путешествие.

В продолжающейся поездке я пребываю уже почти двенадцать часов, рано проснулся, когда все мои близкие еще спят, и утешаю себя тем, что смотрю в огромное окно плацкартного вагона, пейзаж в котором постоянно меняется и оттого не дает мне скучать какое-то время. Яркое утреннее солнце, свет которого настойчиво и ослепительно бьет с противоположной стороны, создает в оконном стекле, что рядом со мной, блики, отражающие мое лицо. Они длятся совсем недолго и исчезают, проносясь мимо меня, от одной стороны к другой, на крохотное мгновение времени, улавливая то самое выражение лица, которое я демонстрирую сам себе ради развлечения. Я то вытягиваю подбородок, то надуваю щеки, то морщу свой вздернутый нос, то демонстрирую зубы. Но, скорее, я показываю пародию на звериный оскал, который в моем исполнении выглядит столь комично, что любой напыщенный пес, весом не более килограмма, вся злость которого изображается им только в присутствии хозяина, рассмеется надо мной так, что сам больше никогда не захочет после этого скалить на кого-либо свои крохотные зубки.

Подумав об этом, я перестаю показывать в проплывающих оконных солнечных бликах звериный оскал и начинаю хмурить брови, будто мне перестает нравиться мое путешествие на поезде. Мое лицо при этом приобретает столь серьезный вид, который любой человек назовет либо занудным, либо принадлежащим чрезмерно придирчивому контролеру, каким следует быть только тому, кто проверяет билеты на входе в заведение типа театра или кинотеатра. Именно так выглядела поездная стюардесса, которых в железнодорожном деле именуют проводницами и, которая подолгу всматривалась в наши проездные документы, сверяя сквозь заляпанные до предела стекла очков данные паспортов и того, что было отпечатано на билетах. Ее пристальное внимание, демонстративно въедливое чтение имен и фамилий, серий и номеров паспортов длилось столь долго, что пассажиры в создавшейся из-за этого очереди начали роптать на то, что у соседних вагонов уже давно всех проверили и запустили на свои места. На это «наша» стюардесса ответила на редкость занудным голосом, что не надо ее учить работать. А потом она добавила, будто сосредоточена сейчас на нашей же безопасности, которая может пострадать от того что в одном единственном билете будет допущена «существенно важная» опечатка, наличие которой испортит нам всю поездку. Кстати, снова добавила она в адрес пассажиров, что оная может вовсе не состояться по той же причине.

Этот аргумент, на фоне безупречно подогнанной по несуразной, с множеством излишних выпуклостей фигуре, со втянутой по самые плечи головой, с прищуренными так глазами, что совсем не было видно зрачков, спрятанных за мутные стекла очков, звучал монолитным заключением с поставленной в конце жирной точкой.

Но все же ропот потенциальных пассажиров поданного поезда, подкрепивших свое право на поездку наличием проездных документов с уплаченными за них деньгами, сделал свое дело. Едва попытавшаяся взять верх над увеличивающейся по численности толпой людей, жаждущих в ближайшие несколько часов попасть из пункта «А» в пункт «Б» по железной дороге, вагонная стюардесса сняла очки. Затем она открыла рот для громогласного крика уполномоченного лица, обладающего почти неограниченной в ее положении властью, как ее тихо сменила куда более улыбчивая и доброжелательная на вид коллега. Все произошло столь быстро и незаметно, что очередь из кандидатов на поездку почти не заметила подвоха и очень быстро успокоилась, увидев, что проверка проездных документов ускорилась до рекордных показателей по времени. Свалившаяся на людей тишина моментально превратила их из очереди в поток, который перестал стоять на месте и возмущенно гудеть, а влился в тесное пространство плацкартного вагона, освободив платформу для следующих путешественников.

Оказавшись в числе первых и единственных счастливчиков, которым выпала огромная честь стать клиентами вагонной стюардессы, обладавшей чудной фигурой с выпуклостями и очками с почти непрозрачными стеклами, я стал ждать ее появления в нашем отсеке плацкартного вагона, что непременно должно было состояться для второй очереди проверки проездных документов. Однако этого не случилось. Долгожданной встречи с желанной и очень интересной во всех критериях внешности и манеры поведения дамой не произошло. Более того, она не появилась и потом, когда ее доброжелательная коллега обошла всех пассажиров, снабдила горячем чаем пожелавших его и ответила на вопросы самых взволнованных. Не было ее и потом, когда все начинали готовиться ко сну, залезали на свои верхние и ложились, соответственно, на нижние полки, ворчали и желали друг другу самых добрых и сладких снов. Не появилась она в вагоне и утром, когда о ее существовании, казалось, все уже благополучно забыли, погрузившись в просмотр навязанных сновидений или занявшись тем, что обычно следует после пробуждения, будь то утренний моцион или простое наблюдение забортного пейзажа.

Как и все, давно смирившись с загадочным исчезновением чудо-стюардессы, мастерски создавшей своей медлительностью едва ли не давку возле своего вагона, я оставался озадаченным только тем обстоятельством, в котором никак не мог разобраться. Меня волновало только одно: как она могла что-либо видеть через полностью отсутствующее изображение в стеклах очков, вызванное их основательной санитарной неухоженностью.

Даже я, в свои четырнадцать лет, имея зрение в минус два с половиной на оба глаза, отчего был вынужден пользоваться очками по необходимости, старался всегда следить за чистотой их стекол. В чем я невольно оставался солидарен с чудо-стюардессой, так это была моя привычка сильно и отчаянно щуриться при желании что-либо разглядеть без очков, с невольным созданием на своем лице гримасы, изображавшей массу складок на лбу и щеках, широко открытой ротовой полостью и выпячиванием вперед сразу всех зубов. Выражение моей физиономии в этом случае становилось столь комичным, что моя мама, дабы избавить меня от гримасы, изображение которой уже вошло в привычку, стала пародировать меня. Как только я складывал свое лицо в массу кожных складок, вытягивал в ниточки веки, открывал рот и скалил свои желтые зубы, она начинала демонстрировать то же самое, только уже передо мной, чтобы я все это видел. Мотив тому был простым. Мама воспитывала во мне лучшие человеческие качества и приучала меня к культурному поведению на людях.

Конечно, я на такие методы начинал обижаться, дул свои пухлые губы и даже хныкал поначалу. Но все это закончилось, когда совершенно случайно мимо меня проехала легковая машина, за рулем которой находился вполне себе нормальный пожилой организм мужского пола. Так бы он и миновал меня, если бы почти не наехал на мое юное тельце, голова которого оказалась в этот момент столь невнимательна, что подвергла его опасности, едва не пустив под колеса проезжавшего по двору автомобиля. Внезапно придя в себя от несостоявшегося столкновения, я попал взглядом прямо на водителя, не обратившего в свою очередь на меня никакого внимания, который смотрел только вперед и при этом делал со своим лицом именно то, что обычно показывала мне моя мама, когда я начинал пытаться разглядеть что-либо вдалеке.

Огромная мужская голова в напяленных на нее очках делала то же самое. Рот на лице был распахнут во всю ширь. Желтые зубы оголены и сложены в страшный оскал. Подбородок полнят на небывалую высоту. Нос от этого задран вверх, а посаженные на его кончик очки с заляпанными стеклами показывали щуренным в ниточку глазам что-то впереди перед машиной. Сам водитель крепко вцепился руками в руль и оставался в таком неподвижном положении до тех пор, пока ему не понадобилось сбросить скорость перед поворотом и посмотреть по сторонам.

Потрясенный воочию увиденным ужасом гримасы на человеческом лице, которое никак нельзя было назвать комичным или страшным, я буквально автоматически утратил свою прежнюю привычку. Теперь, чтобы посмотреть на то, что мне не позволяет хорошо увидеть моя близорукость, я начинал контролировать свою мимику, стараясь держать мышцы лица абсолютно расслабленными. Затем я украдкой смотрел по сторонам, как будто проверял наличие засады из псевдо доброжелателей и лиц, искавших повод, чтобы посмеяться надо мной. И только потом, приучив себя немного опускать голову вниз, смотрел вперед и тогда щурил глаза. Второй моей привычкой стало постоянное ношение очков в кармане. Вернее, пластикового футляра, в который я складывал их при отсутствии необходимости в использовании.

Очкарики поймут меня.

Продолжая убивать время, пока моя мама, сестра и большинство других пассажиров нашего вагона все еще наслаждались сном и не торопились пробуждаться, несмотря на довольно поздние для этого утренние часы, я ловил свое пробегающее по оконному стеклу отражение. Всякий раз, когда оно должно было в нем появиться и промчать мимо меня в такт следования поезда мимо расставленных вдоль железной дороги столбов, я заранее готовил новую гримасу и старался рассмотреть ее в стекле в ту секунду, что была отпущена мне скоростью движения состава.

Это занятие мне скоро наскучило. Гримасы мои оттого становились злее, делались страшнее, а я выдавал их так, что едва не бился лицом о поверхность оконного стекла. В один из таких моментов я случайно отвлекся на пробегавшего с шумом по вагону пассажира, что позволило мне краем глаза заметить за собой настоящую слежку.

На уже сложенной в походное положение нижней боковой полке в соседнем пассажирском отсеке сидела и с улыбкой смотрела на меня очень некрасивая девушка. Она была столь нехороша лицом, что ее в пору было назвать страшной, ну или хотя бы страшненькой. На «симпатичную» она никак не тянула. Ее даже нельзя было назвать серой мышкой. Не годилось для нее и «простушка» или как там еще можно классифицировать по рангу женскую красоту. Эта девушка была именно страшной. После данного определения следовали, на мой все же мужской взгляд, наименования «страшная», потом «крокодил», далее «уродина». Ее назвал бы именно «страшной».

Видимо, мои отчаянные попытки изобразить, а потом разглядеть в стекольном отражении свои именные гримасы развеселили ее настолько, что она без всякого стеснения начала прямым взглядом сверлить меня насквозь и, тем самым, веселилась сама, получая истинное наслаждение от моего кривляния. Забавляло ее при этом не мое мимолетное уродство, а то, что на какое-то время я делал из себя точного такого же страшилку, какой была она сама без всяких на то гримас. Иногда я старался так, что выглядел еще хуже, еще страшнее. Мое лицо искажало при этом максимальную боль и страдания в наихудшем искажении во времени и в пространстве, в любом измерении, настоящем и фантастическом. Девушка увидела во мне существо еще более уродливое, чем была сама, что позволило ей держать верх надо мной. Она, прекрасно зная о своем недостатке, непродолжительное время чувствовала себя на моем фоне красоткой, парила от этого в облаках и искренне смеялась надо мной.

Когда же я заметил ее слежку за собой и, в растерянности, одарил ее ответным взглядом, она отпрянула от неожиданности назад и, отвернувшись, мгновенно встала на свое место, где была той, кем являлась по виду на самом деле. И хоть я сам далеко не блистал внешними данными, на ее фоне я выглядел куда более презентабельным. Хотя и тут я, наверное, сильно преувеличиваю.

В свои почти четырнадцать лет я дорос едва до ста шестидесяти сантиметров, даже не догнав по росту маму, что давно сделали все мои одноклассники, перевалив в высоту за отметку в метр восемьдесят и дальше. Туда же рванули и почти все девушки моего возраста. Таким образом, я оставался одним из трех коротышек среди всех учеников своей школы, перешедших в этом году из седьмого класса в восьмой. Тут я занял твердую последнюю позиции, прослыв самым маленьким по росту.

Это могло меня нисколько не смущать, если бы не то обстоятельство, что генетически я никак не мог таким получиться. Моя мама легко достигла ста семидесяти сантиметров и в холке и без нее. Мой отец был вполне нормального роста, как говорится, выше среднего. Дедушка и бабушка по обе стороны также не выглядели низенькими, и я никак не дотягивал до них, чтобы наконец-то перерасти. И всему этому было найдено только одно объяснение, поданное мне как самое разумное моими родственниками, что я пошел в мамину родню, где высоких людей отродясь не водилось, а дедушка и бабушка просто хорошо кушали в детстве, потому и выросли таковыми.

Было бы не так обидно, если бы моя родная сестра, что появилась на свет через семь лет после меня, показывала аналогичную динамику своего физического развития. Но тут все было снова против меня. Та, кого родители произвели на свет исключительно, как я думаю, для моего страдания, росла не по дням, а по часам. Она уже была самой высокой среди выпускниц детского сада в этом году, оказалась самой рослой из числа девочек, ходивших на подготовительные занятия для будущих первоклассников. И по всем заметкам моих родителей, опережала меня намного в росте в том же самом дошкольном возрасте.

Но я не сдавался. Одной из главных положительных черт моего характера было упрямство, помноженное на трудолюбие в том вопросе, где я отчаянно старался преуспеть, бросая на это все свои силы и энергию. Именно так обстояло дело в моей борьбе за сантиметры высоты собственного тела. Во-первых, я начал съедать много разнообразной белковой пищи, да и вообще, старался как можно больше есть, всегда и везде, как только на то у меня появлялась возможность. Едва кто-нибудь из родни или знакомых предлагал мне покушать, как я сразу же соглашался, даже если совершенно не хотел есть, если на это не было времени, да и вообще, я только что вышел из-за стола. Мама удивлялась моей невероятной прожорливости, начавшейся совсем неожиданно и по непонятным для нее причинам. На ее жалобы моему отцу, тот ответил ей тем, что теперь меня сложно будет прокормить, финансовые затраты на мое содержание увеличатся и меня проще будет застрелить, чем терпеть дальше мое обжорство.

Перспектива смертной казни через расстрел по приговору членов семьи, даже поданная в шутливой интонации, меня никак не обрадовала. Я стал понимать, что мой мнимый аппетит скоро начнет бить по родительскому бюджету. А так как моя семья далеко не блистала финансовыми возможностями, то позволить себе объедание всех ее членов я никак не мог. Примерно также я оценил свое отношение к дедушкам и бабушкам, где чрезмерно прожорливому внуку и его персональному аппетиту хоть и были все равно рады, но и там тоже когда-нибудь начали роптать. Нужно было всего лишь немного подождать.

Завязав с едой, я посвятил себя спорту. И тут стоит заметить, что особой склонностью к физическому саморазвитию и совершенству я не отличался. Более того, я был очень большим любителем всевозможного безделия. Ничего не делать, праздно проводить время, просто лежать на диване, часами напролет пялить глаза в одну точку, подолгу не вставать с постели по утрам, торчать перед телевизором – было моим самым любимым делом. Короче говоря, бездельник я еще тот.

– Лодырь отборный! – как сказала бы одна из моих бабушек.

С этим пришлось сразу начать что-то делать. Быть высоким мне хотелось куда сильнее, чем коротышкой. И для этого я решил действовать. В моей ситуации спорт являлся единственной возможностью увеличить свой рост. Проанализировав все то, что было в наличии из всевозможных доступных для детей секций в нашем маленьком провинциальном городишке, я составил предварительный список, отсортировав его по тем видам, что нравятся или не нравятся мне. А также я провел разделение на финансово затратные и не затратные, так как мои родители никогда бы не стали расходовать и без того скудный семейный бюджет на покупку для сына, то есть для меня: каноэ или яхты, спортивного мотоцикла, горнолыжного снаряжения, лука со стрелами и даже кимоно.

Впрочем, о чем я говорю? Яхтенного спорта у нас в городе отродясь не бывало. Спортивные мотоциклы иссякли с развалом когда-то существовавшей много лет назад при одном из заводов, команды. Горных лыж вообще ни у кого не было, как и хоть какого подобия гор в окрестностях. Секции стрельбы из лука тоже не существовало в местной природе. А кимоно из-за близорукости мне надевать запретили по медицинским показателям. По этой же причине я не мог записаться в секцию картинга, где требовалось сносное зрение для управления спортивными машинками. Впрочем, и эту организацию когда-то прикрыли из-за отсутствия финансирования.

Оставались в доступности, как физической, так и финансовой, то есть были бесплатными, только секции футбола, волейбола, баскетбола, легкой атлетики, настольного тенниса и лыжного спорта. Первые две были переполнены, а потому мальчика без серьезных навыков туда не брали. Баскетбол, как дисциплина явной надежды на увеличение моего роста, был отметен по той причине, что самых юных, каким я был на тот момент, некому было тренировать. А к старшим ребятам меня, соответственно, не взяли. Школьную секцию легкой атлетики закрыли из-за того, что ушла на пенсию одна из учителей физкультуры, что была ее наставником, а замены ей не было. Она же когда-то занималась тренировками по настольному теннису, тоже прекратившимися с ее увольнением.

Оставались только лыжи, к которым я испытывал полное равнодушие на грани неприязни. Во-первых, в моей семье лыж никто не имел, а соответственно, на них не катался. Во всяком случае, со школьных, армейских или студенческих времен. Во-вторых, так как я сам лыжами не обладал, то на уроках физкультуры занимался чем-нибудь еще по указанию преподавателя и, автоматически попадал, тем самым, в число тех, кого он со временем начинал недолюбливать. В-третьих, мой отец снова сослался на отсутствие в семье средств на приобретение лыжной экипировки и всего к ней сопутствующего. Короче говоря, на лыжах была поставлена или точка, или жирный крест.

Потерпев полное фиаско в выборе вида спорта для своего физического развития, а именно роста, я неожиданно получил путевку в жизнь от доктора-окулиста, к которому привела меня мама на плановый осмотр перед началом нового учебного года. Тот предложил отдать меня в секцию плавания, дабы именно там я смог бы всесторонне прогрессировать, получить достаточно нагрузки на все группы мышц своего хилого тельца. И, в качестве главного аргумента, занятие плаванием было отмечено врачом как самое положительно воздействующее на мое зрение или, как минимум, не портящее его.

Тут я, в своем положении и желании быть высоким, уловил только одно: посещение бассейна даст мне рост. Размышляя над такой перспективой, я неожиданно додумался до главной и самой опасной преграды на пути становления меня как первоклассного пловца. В этом виде спорта также нужны были затраты. Плавки, шапочка, плавательные очки, резиновые тапочки, банное полотенце, мыльные принадлежности, мочалка и, наконец, спортивная сумка, куда все это можно было положить. Весь этот перечень надо было купить за деньги! А их, как известно, в моей семье всегда крайне не хватало.

Ко всему прибавилось и то, что за посещение самого бассейна тоже надо было платить. Плюс транспортные расходы, так как он находился на другом конце нашего города и, пешком ходить на занятия было крайне затруднительно, учитывая меняющиеся в худшую сторону погодные условия и прочие препятствия, в виде маньяков, расплодившихся когда-то на улицах.

Спас ситуацию один из моих дедушек, видимо, решивший взять на себя ответственность за мою генетическую недостаточность, выразившуюся в склонности к маленькому росту. Он решил оплатить посещение самого бассейна, а также совершать мое физическое сопровождение по причине бесплатного проезда для пенсионеров в общественном транспорте. Билеты для меня нашлись в виде льготного проездного для всех школьников, который я смог оформить с помощью мамы по ее заявлению. Наконец, был собран и весь комплект снаряжения для меня, включивший плавки, которые были мне еще как раз. Потом, шапочка, взятая у соседей, так как их сын уже давно бросил плавание. Затем, резиновые тапочки бабушки, что были мне на два размера больше, и это считалось как ничего. Ну а полотенце, кусок какого-то мыла и губка для мытья посуды в роли мочалки, нашлись сами собой.

Наконец, спортивная сумка, появление которой я ждал и уже представлял себе ее приятную тяжесть на своем плече, была заменена, по указанию папы, на простой пакет из сетевого продуктового магазина.

Ура! Я начал посещать бассейн и стал ждать прибавки в росте своего тела.

Однако, чтобы «посещать», надо было именно «начать», то есть преодолеть самое первое занятие или даже предшествующие его события. Этим стало мое появление на глаза будущему тренеру, довольно пожилому дядечке в странного вида очках в толстенной черно-коричневой оправе с такими причудливыми стеклами в ней, которые увеличивали размеры глазных яблок настолько, что величина зрачка была почти равна габаритам самого стекла.

Вдобавок ко всему, мой дедушка оказался осведомлен по поводу непростого прошлого моего тренера. Вернее, он знал о некоторой очень щекотливой его части, где тот слыл на весь наш город настоящим алкоголиком, пропившим за свою жизнь все материальные и нематериальные блага, в том числе и семью, состоявшую из жены или бабы, двоих детей и красавицы-тещи. Потом тренер каким-то невероятным образом взялся за ум, бросил пить или завязал, вернулся к нормальной жизни, снова обзавелся семьей, правда, бывшей когда-то в употреблении, и, начал заниматься тренерской работой. Тренировал он, конечно, не алкоголиков. Работал со спортсменами, как и раньше, пока не получил тот самый статус, из-за которого утратил блага, семью и красавицу-тещу. Впрочем, меня это никак не интересовало.

Смущенно стоя перед сидящим на скамье в позе глубоко размышляющего мыслителя тренером, я пытался разглядеть в толстых стеклах его очков хоть какое-то мозговое движение его огромных зрачков. Те, как назло, абсолютно ничего не демонстрировали и не выражали. Их вид был вообще таким, что я даже начал подозревать о погружении их владельца в то состояние, в котором он размышлял о предстоящей рыбалке и удалился от тренерского дела и, соответственно, от меня. Через пару минут тренер очнулся, снова посмотрел в мою сторону, сначала охватив меня взглядом целиком, а потом стал делать это раздельно, начав снизу, с ног, постепенно поднимая глаза сквозь очки к моим волосам и макушке.

Делал он это медленно, тщательно бороздя глазами по поверхности моего тела так, что мой молодой волосяной покров по всей кожной поверхности начал довольно живо шевелиться, словно от страха, причем от страха перед неизвестностью. Чем выше поднимался взгляд тренера по моему юному телу, тем больше округлялись в стеклах очков его и без того огромные зрачки, тем плотнее сходились к переносице невероятно густые черные брови, тем сильнее топорщился в разные стороны их щетинистый покров.

Примерно за пару минут тренер осмотрел меня целиком, медленно проведя глазами от кончиков пальцев на моих ногах, до торчащего веером на затылке пучка волос. Взгляд его при этом сменился от простого ознакомительного, до обозленного, напряженного и удивленного.

– Мда! – выдал в заключение тренер и потер свой лоб ладонью так громко, что звук от соприкосновения кожных поверхностей был слышен по доброй половине здания спортивного комплекса и напоминал собой натуженное трение мокрой тряпки об оконное стекло.

Я терпеливо ждал окончательного умозаключения этого человека, упорно продолжая надеяться на то, что именно в его руках сейчас лежит заветный ключик от моего высокого в будущем роста и статного телосложения писаного красавца, любимца публики и звезды любого солнечного пляжа.

– Иди в душ и переодевайся, – тихо произнес тренер, не поднимая головы, а потом добавил еще тише, отвернувшись при этом в сторону: – настоящий лягушонок!

Его интонация была таковой, что я нисколько не сомневался, что сказанная фраза была адресована в мою сторону, как некое сравнительное заключение, порожденное двухминутным тщательным осмотром полураздетого юного тела кандидата в будущие звезды плавательного спорта. Сразу после этого тренер встал со своего места и, по-стариковски ковыляя, шаркая по полу резиновыми шлепанцами, направился к одной из многочисленных дверей, из-за которой доносились заветные всплески воды и чудный запах хлорки.

Проводив его удивленным, еще ничего не понимающим взглядом, я случайно оказался прямо напротив огромной зеркальной стены, которую по какой-то причине сразу не заметил. Стена, в свою очередь, показала мне мое полное отражение во весь рост и в масштабе один к одному, да к тому же и в цвете. А обильное, из-за большого остекления здания, светоотражение, осветило меня настолько, что даже при моей близорукости я видел себя столь четко, что мог разглядеть каждую складочку на своем теле. Вернее, каждый прыщик.

Существо, увиденное мною, представляло собой тело с ногами, которые имели несоразмерно огромные ступни с растопыренными в разные стороны длинными пальцами. Поднимаясь выше, эти ноги преображались в сначала округлую кривизну, неровно изогнутых вправо и влево тонких голеней, а потом, резко меняя угол и направление, демонстрировали мне угловатые коленки и расположенные несколько выше тонкие бедра, почти сразу же прятавшиеся под короткие и очень широкие, почти треугольные шорты. Сразу над ними начиналось возвышаться такое же, как и ноги, несуразное тело, вид которого говорил о полной непропорциональности его размера к длине расположенных ниже ног. Проще говоря, туловище было сильно вытянутое, а конечности столь же сильно коротки. Ко всему это тело было в основании, то есть сразу над шортами, шире, чем та его часть, что у нормальных мужчин и мальчиков называется плечевым поясом. Маленький округлый животик топорщился вперед, выдаваясь причудливого вида пупком. Над ним по бокам вздымались и опускались в такт моему дыханию ребра под белой незагорелой кожей. Потом, немного повыше, бросалась в глаза, еще более белесая, мужская грудь, вернее, пародия на нее, украшенная двумя крошечными, симметрично расположенными розовыми сосочками. Дальше, поднимая глаза, я видел перед собой два узеньких, тоненьких вздернутых плечика, сразу между которыми, без какого-либо промежутка, торчала тоненькая шейка, украшенная, а вернее, изуродованная головой с тем, принадлежащим мне, лицом, что мне вообще не хочется сейчас описывать.

Вспоминая полуобнаженные тела своих одноклассников, что удавалось мельком увидеть в школьной раздевалке перед началом урока физкультуры, во время их облачения в спортивную форму, я начинал отчетливо понимать, насколько проигрываю по внешним данным тем из них, кто уделял внимание занятию спортом. Глядя на меня, безошибочно и очень точно можно было сказать, что даже на школьном дворе я не стремлюсь лишний раз пошевелиться, напрячь хоть какие-то мышцы своего тела и, вообще, выполнить что-то физически затратное.

Я впал в транс. Мой отраженный в зеркале облик в полный рост вверг меня в ужас. Короткие кривые ноги. Длинное тело, широкое в поясе и узкое в плечах. Вздернутые тонкие плечики и хлипкая шея с водруженной на нее несуразной головой, описание которой я уже не в силах был воспринимать и воспроизводить в тот момент.

– Настоящий лягушонок, – пульсировала в мозгу фраза тренера, точно определившая мое сходство с каким-либо существом и давшая мне спортивную кличку, позволявшую любому из моей группы по плаванию понимать, о ком идет речь.

– Да ему бы только плавать научиться! – неожиданно бросил у меня за спиной мой дедушка в адрес тренера, отвлекшийся перед этим на несколько минут на разглядывание молоденьких полуодетых девушек, занимавшихся сушкой своих волос после окончания тренировки в бассейне.

Тот ничего не ответил и скрылся за дверью.

Когда я повернулся к деду, чтобы взглядом или словами задать ему вопрос о сказанной им фразе, автоматически откатившей меня в число тех, кто пришел сюда, чтобы научиться плавать, тогда как я делал это довольно неплохо и вполне уверенно держался на воде. Но тот не заметил моих возмущенных глаз и упорно продолжал, открыв рот, смотреть на тех старшеклассниц, что продолжали стоять возле стационарного фена, обсуждая что-то между собой. Наконец они заметили некое вожделение обращенного на них взгляда безумных глаз моего дедушки и, быстро завершив процедуру сушки волос, ретировались куда-то, оставив его без любопытного зрелища.

Поняв, что еще некоторое время мой дед будет находиться в состоянии ступора, продолжая пялиться в ту сторону, где уже никого не было, но только что стояли сушившие волосы девушки, а потому я не смогу от него ничего добиться, я отвернулся. Перед моими глазами снова появилось отражение моего тела в огромном настенном зеркале. И единственным способом устранения подавляющего большинства дефектов на нем, виделось мне только лишь в упорном и продолжительном, на пределе сил и до седьмого пота, занятии спортом. Понимая это, я неспешно заковылял в сторону душевой, опустив голову и надув от досады губы.

Первые трудности в посещении бассейна свалились на меня уже в ходе первой тренировки. Желая поскорее увидеть результат напряженной работы своего тела в хлорированной воде бассейна, я целый час старательно вкалывал в нем, выполняя все указания наставника в очках с огромными стеклами. Приложенные усилия были таковыми, что в самом конце я уже буквально не мог вскарабкаться по лестнице наверх, чтобы выбраться из воды. Силы иссякли, перед глазами была словно пелена, сердце в груди колотилось как пулемет, к горлу поступал ком тошноты. Я вцепился рукой в поручень и повис на нем, как на спасительной соломинке или на последней надежде. А мой тренер в это время, получив в ходе занятия мнение обо мне как о пловце, пусть и неважном, но никак не способном утонуть, на моих глазах вышел в одну из дверей.

Сколько я так пробыл, точно я сказать не могу. Тело мое действительно не тонуло и вполне спокойно находилось на поверхности воды. Руки я попеременно менял на поручне и, тем самым, постепенно пришел в себя, лишился тошнотворного предчувствия, получил стабильное сердцебиение и немного успокоился. Единственное, что ко мне так и не вернулось – это сила в руках, благодаря которой я мог выбраться из бассейна и пойти в душ.

– Это как же ты так? – вдруг услышал я над собой голос уборщицы, как раз в это время проходившей по контуру плавательного бассейна со шваброй и тряпкой. – Умаялся? В первый раз?

Увидев в ней свое спасение, я закивал в ответ головой и, видимо, посмотрел на нее столь жалобно, что ей ничего другого не оставалось, как помочь мне выбраться из воды. Кое-как нам вдвоем удалось извлечь на поверхность мое тело и направить его в сторону раздевалки.

– Ты только Михалычу это не говори, – вдруг донеслось до меня от уборщицы. – А то мало ли что. Он слабый. Сорвется еще. А то так долго жизнь свою налаживал.

Я закивал в знак согласия, абсолютно не понимая, что означали сказанные ей фразы про слабость, срыв и налаживание жизни какого-то Михалыча. Впрочем, мне было все равно.

Едва я поймал взглядом чуть приоткрытую дверь в мужскую раздевалку, куда мне следовало сейчас пройти, как мне показалось, что из нее на меня мельком посмотрела и тут же исчезла за ней пара мальчишеских глаз. Параллельно с этим мне почудилось, что выражение их в этот момент было довольно веселым, а в качестве звукового сопровождения прозвучали смешки.

Почему-то я не придал этому значения. А зря.

Душевая и, расположенная за ней раздевалка, к моему приходу оказались пустыми. Причем пустыми они были буквально. В обоих помещениях не было ничего и никого. Пустым оказался и мой шкафчик для личных вещей. Дверца его была распахнута, а внутри зияла зловещая пустота. Сначала я не придал этому никакого значения, просто не заметив, в свете случившегося со мной в бассейне, абсолютно ничего. Спокойно сняв с себя плавки, шапочку и плавательные очки, я прошагал голышом в душевую. А когда вернулся назад, предварительно смыв с себя часть усталости, то не обнаружил на месте и этих вещей, безмолвно покинувших меня в мое же отсутствие. Со мной оставались лишь преданные мне резиновые тапочки, что были на два размера больше положенного.

Только теперь, когда организм, а, прежде всего его мозг, оказался в критической ситуации, я вернулся к жизни и начал быстро и судорожно соображать. Сразу стало понятно появление из-за двери душевой нескольких пар смеющихся надо мной мальчишеских глаз, наблюдавших, как я отчаянно пытаюсь высвободиться из водяного плена с помощью уборщицы. Вместо оказания мне дружеской, товарищеской помощи, обладатели зловещего смеха, что был услышан мною, сперли у меня все мои вещи, оставив меня в весьма не ловком положении.

Пытаясь призвать мерзавцев к порядку, я стал искать способы выхода из довольно щекотливой ситуации. Идти полностью голым к деду, которого еще надо было найти, а уже потом следовать с ним за верхней одеждой в гардероб, желания у меня не было. К тому же давила ответственность за несохраненные вещи, с таким трудом собранными для меня для всей семьей. Второго сбора плавок, шапочек и все остального просто не состоялось бы. А потому мое первое занятие в бассейне могло уже сегодня стать и последним.

Понимая, в каком положении я оказался, а также прекрасно зная, что сейчас в посещении бассейна занимающимися наступает перерыв и, именно по этой причине в зале появилась уборщица, я начал искать выход из сложившейся ситуации. Вернее сказать, сначала я пережил несколько внутренних трансформаций своего организма. Сначала внутри меня что-то неистово закипело. Дыхание мое стало горячим. Нос, уши и глаза загорелись. Потом на ладонях и ступнях выступила влага, а за ними потом покрылась спина, подмышки и плечи. Затем я стал мокрым от волнения весь.

Первая мысль, что всплыла в моей голове от крайнего отчаяния и пребывания в положении брошенного в беде человека, была посвящена сокрытию себя на неопределенное время в душевой под видом продолжения мытья. Но воспроизведения в мозгу временных затрат на это мероприятие отодвинуло от меня этот план подальше. Отсутствие свежих мыслей ввело мое тело в следующую стадию трансформации, при которой обильное скопление пота на моей поверхности еще не испарилось в атмосферу, а кожа молниеносно приняла вид, который в народе называется «гусиной». Уверяю вас, что именно моя версия того самого «гусиного» состояния была на зависть любому залетному гусю. А качество поверхности соответствовало новенькому листу наждачной бумаги.

Именно в таком состоянии я осторожно высунул свой нос из двери раздевалки, что вела в длинный коридор, один конец которого упирался в темный тупик хозяйственного назначения и завершался кладовой для всякого хлама. Второй направлялся к лестничной клетке, которая заканчивалась внизу обилием зеркал, дверями непонятно куда ведущими, скамейками для посетителей, стационарными фенами на стенах и гардеробом.

На мое счастье я увидел в хозяйственной части коридора своего дедушку. Как он проник туда, куда посторонним без сменной обуви и в верхней одежде был вход воспрещен, я не знал. Да и до того ли мне сейчас было? Дед стоял неподвижно и пялился на кого-то в бассейне широко открытыми глазами. В данном случае его глаза были действительно открыты невероятно широко. К тому же в таком положении они замерли, и если бы не особенный блеск в них, напоминавший нанесение смазки для увлажнения поверхности, то деда можно было принять за не живого. Вдобавок, его рот был приоткрыт в одну пору с глазами, будто дополнял до стадии гармоничности общую картину. И если бы не моя близорукость, то я бы еще увидел у деда третий признак его увлеченности чем-то особенным, что он рассматривал в данный момент времени. Это была свисающая с нижней губы слюна, вытянувшаяся уже до груди и продолжавшая медленно опускаться все ниже и ниже.

Вместо того, чтобы сразу позвать его на выручку, я вдруг бросил свой мимолетный взгляд в окно, что отделяло территорию бассейна от коридора, шедшего как раз напротив раздевалок и душевых. В нем я увидел объекты вожделения своего деда, выразившиеся на его широко открытых глазах, открытой во всю ширь ротовой полости и свисающей ниже груди слюне. За окном только что спустились в воду несколько молодых особ женского пола, посетивших, скорее всего, какую-то внеплановую тренировку или пришедших просто поплавать. Дед смотрел на них, не отрываясь.

– Деда, – тихо позвал его я, все еще осторожно выглядывая из-за двери помещения мужской раздевалки, так как в этом положении меня не было видно из дальнего конца длинного коридора.

Реакции не последовало вообще никакой. Мой дедушка меня не слышал. Поза его оставалась прежней. Признаки увлеченности наблюдением за купающимися дамами за стеклом были в прежнем наличии. Слюна свисала на уровне живота.

– Деда! – повторил я немного громче и тут же, не дожидаясь его ответа, снова добавил, опять прибавив уровень звука: – Дед!

И снова ничего не изменилось, кроме слюны, достигшей, пройденным по вертикали расстоянием, пределов поясного ремня.

– Дед! – почти закричал я ему, дополнив обращение призывом к спасению: – Помоги!

Ждать было нечего. Дед молчал. Он словно замер в одной единственной позе. В той самой, в которой встретил отчаянное сопротивление визуальному соблазну. Только слюна, свисавшая с его нижней губы, преодолела отметку начала собственного движения вдоль нижних конечностей и остановилась на мгновение на уровне бедер.

Этот факт смутил меня больше всего. Он же направил меня на путь самостоятельных действий. Я, робко сгибаясь всем телом под тяжестью стыда от пребывания в общественном месте в полностью обнаженном виде, осторожно выбрался в коридор из помещения мужской раздевалки. Из одежды, как я уже упоминал, на мне были только резиновые тапочки. Чтобы выглядеть как можно культурнее, я сжимал в ладошках свое причинное место, вернее заслонял ими то, что там было. Семеня ножками, я на цыпочках двигался в сторону деда, внешний облик которого не подвергся ни единому изменению. Только висевшая слюна приблизилась к уровню его коленных чашечек.

– Деда! – уже не тихо произнес, а пискляво простонал я, надеясь на спасительное участие родственника в моей судьбе.

У себя за спиной, где-то в начале коридора, со стороны лестничной клетки, я услышал чей-то злобно-веселый тихий смех. Вернее, растянутый во времени смешок, которому не придал никакого значения, так как на это у меня совершенно не было времени. Я был занят спасением собственной чести и медленно двигался навстречу стоявшему неподвижно своему деду, тело которого впало в паралич воли и конечностей от наблюдения за чем-то жутко интересным, что невольно демонстрировали ему несколько особ, находившихся в это время в воде бассейна. Перед этим же они успели некоторое время дефилировать на его глазах, от входа в женскую душевую до спуска к плавательным дорожкам, абсолютно не подозревая, что мой любимый дедушка за ними наблюдает.

Впрочем, для меня сейчас это было уже неважно. Отчаявшись дозваться помощи деда, я перестал напрягать свои голосовые связки и двигался навстречу спасению собственной личности, надеясь спрятаться за родственные узы, как это делают абсолютно все дети в мире, не разделяясь на классовую и расовую принадлежность, а также, невзирая на принадлежность к человеческим особям или к животному миру. Я – детеныш и хочу спрятаться под крыло матери. В данном случае – своего деда.

Уже проделав примерно половину пути от мужской раздевалки, я вдруг почувствовал то, что взрослые люди называют интуицией. А проще говоря, ощутил нечто особенное, похожее на подсказку собственного сердца, которое заставило меня именно сейчас остановиться и повернуть голову в сторону двери, за которой находилась особенная для каждого мужчины практически любого возраста запретная для свободного посещения организация, называвшаяся женской раздевалкой и расположенной за ней соответствующей душевой. Я замер на месте и, повинуясь зову личного мужского сердца, повернул свою юную голову в сторону заветной для любого мужика двери.

Та была приоткрыта. Причем достаточно широко, чтобы увидеть большую часть пространства помещения, которое в данный момент было совершенно пустым. Однако, стоит сейчас заметить, что вовсе не похоть руководила мной, когда я остановил свой взгляд на просвете дверного проема, открывавшего мне мир неведомого и желанного. Я почувствовал присутствие в нем собственного спасения и не прогадал. Глаза мои коснулись мирно раскиданных по полу чьими-то заботливыми руками моих личных вещей, украшенных яркими красками пакета одной из многочисленных торговых сетей.

Я был счастлив. Поток положительных эмоций хлынул в мою сторону. Не веря своим глазам, я бросился в запретное для особей моего пола помещение и стал быстро собирать с пола свою одежду, полотенце и принадлежности, упорно веря в ошибочность действий лиц, бросивших их сюда по какому-то жуткому недоразумению. При этом смеха и слов удивления за своей спиной, что прозвучали оттуда же, откуда до этого кто-то одарял меня злобно-веселыми тихими смешками, я уже не слышал.

Странным можно считать поведение человека, неожиданно получившего что-то заветное в свои руки. Мы то бросаемся подбирать бесхозный бумажник или потерянный кем-то телефон, лежащий на виду, не проверив ситуацию на возможность розыгрыша со стороны. Открываем из любопытства шире чуть приоткрытую дверь, чтобы увидеть за ней что-то особенное, интересное, абсолютно не думая о возможной опасности. Тянем руку к зверю, чтобы погладить его пушистую шерстку и, уже по ходу действия спрашиваем у его хозяина об особенностях характера его питомца, интересуемся склонностями к укусам посторонних людей.

Я вел себя точно также. Вместо четких и выверенных годами движений, когда нужно было скорее хватать все то, что валялось на полу в женской раздевалке и бежать со всем этим в мужскую и, уже там одеваться, я сел на корточки и начал медленно копаться. Мимолетная радость обладания снова тем, что и так было мое, овладела мной и парализовала волю. Я даже не заметил, что в это время, пока я вертел перед собою свои трусы и никак не надевал их, все еще наслаждаясь победой над своим стыдом, кто-то жалобно произнес в коридоре:

– Он в женскую раздевалку вошел! Извращенец, наверное!

Как и следовало ожидать, за моей спиной, в дверном проеме помещения, вход в которое был разрешен только мужчинам, трудоустроенным в спортивном комплексе и работающим в нем сантехниками или электриками, а также представителям специальных служб, появилась дама в обличии сотрудницы организации, которых в народе именуют «администрация». Из-за ее спины выглядывали две пары любопытных глаз, принадлежавших именно тем юным посетителям бассейна, что наблюдали за мной со стороны лестничной клетки и смеялись, видя, как я маячу по коридору в голом виде.

– Точно извращенец! – заключил один из них, разглядывая меня с таким вожделением, будто ожидал начала непременной расправы надо мной, что вот-вот должна была состояться.

– Сразу видно, что он какой-то не такой! – добавил второй юный посетитель, проведя несколько раз по мне своими смеющимися глазами.

– Так! – наконец громко выдала администрация, уставившись на меня, как на настоящего сексуального извращенца, пойманного на месте как раз в период пика совершения своих сакральных действий. – И что мы тут делаем?!

Я растерянно пожал плечами, чувствуя, как начинает с новой силой воспламеняться во мне едва потухший пожар стыда, в котором я пребывал всего минуту назад, когда пытался докричаться до своего деда и решился на первый выход голым в открытый коридор. Каково мне в этот момент было, вообще сложно описать, но картина получалась весьма занятная.

Стою я перед женщиной-администрацией в одних резиновых тапочках и с трусами в руках, которые прижимаю к паху, стараясь выглядеть как можно приличнее. Вокруг меня валяются на полу мои вещи и пакет, в который они до этого были уложены. Возле меня царит та обстановка, что не должна окружать мое мужское тело по определению. За спиной женщины-администрации на меня смотрят два ее сообщника, вернее, два моих врага, так как я начинаю понимать, что именно они создали всю эту ситуацию, пользуясь мавзолейной заморозкой тела и души моего деда, стоявшего все это время неподалеку и, соответственно, способного блокировать все их почти противоправные действия.

Именно дед, до сего момента не принимавший никакого участия во всей этой истории, неожиданно для всех создал разрядку и, тем самым, вмешался в ситуацию. Он чихнул! Да так громко, что все, кроме меня, повернулись в его сторону.

– Так! – снова громко выдала администрация, теперь уже глядя на моего деда, стоявшего в конце коридора. – А вы как тут очутились?! Вам тут нельзя без пропуска, сменной обуви, бахил и в верхней одежде.

От вежливого ответа в общении с ней мой дед ушел в каком-то иностранном стиле. Он достал носовой платок и погрузился лицом в него, приводя в порядок наружные органы дыхания, встревоженные обилием неожиданно появившейся на них органической влаги.

– Я вас спрашиваю, гражданин?! – пошла в наступление женщина-администрация, отчетливым звуком ударов каблуков туфель чеканя кафель пола коридора.

Дед, как я понял, держал оборону лицом в носовом платке.

– Лягушонок! – злобно огрызнулся один из моих обидчиков, пригрозив мне кулаком, тогда как другой стал наслаждаться стремительно развивающейся атакой на новую жертву администрации.

Я, пользуясь затишьем на моем фронте, стал быстро облачаться в трусы и прочую свою одежду, что была разбросана по полу женской раздевалки. Мой обидчик не мешал мне, видимо, оттого, что не желал переступать порог деления территории по половому признаку, нарушение которого автоматически причисляло его к извращенцам. Натянув на тело некоторые вещи, я схватил с пола то, что осталось, включая пакет, и выскочил в коридор. Там, пользуясь занятостью женщины-администрации расправой над моим дедом, я прошмыгнул на мужскую территории, надеясь скрыться на ней и завершить начатые сборы, которые ставили точку на моем пребывание в состоянии позора.

Спустя непродолжительно время в бой двинулись свежие силы, то есть прибыло пополнение. Вот только жаль, что не на нашу сторону. На помощь в проведении воспитательной работы с пожилым мужчиной, пойманным без соответствующей экипировки и разрешения на пребывании там, где ему быть не следует, прибыли еще две громкоголосые «администрации». Поглумившись над стариком и предав его легкому позору через «пожурили и отпустили», уполномоченная на расправу троица принялась за меня, где с удовольствием бросилась обрабатывать тот факт, что оказался родственником своему преступнику-деду. Это они ни как не могли упустить!

– Мало того, что дедушка в грязной обуви и в верхней одежде разгуливает по спорткомплексу, нарушая санитарные правила, так еще и внучек проявляет склонность к извращению, голым находится в женской душевой! Что он там делает?! – громко, почти на все здание, звучало от женщины-администрации, не дававшей нам с дедом никак покинуть его пределы.

– Яблоко от яблони! – вторила ей вторая сообщница.

– Какой дед, такой и внук! – бубнила третья, специально делая все так, чтобы привлечь как можно больше зевак из числа посетителей, которые почему-то не очень охотно участвовали в посрамлении обличаемых в непотребном поведении людей, так как предпочитали проводить время на просторах интернета, куда попадали через свои телефоны.

В конечном итоге, пожурив какое-то время, нас отпустили, так и не приняв окончательного решения по нашим судьбам. Меня волновал вопрос о возможности продолжения занятий плаванием, так как желание быть высоким у меня не пропало, а только усилилось при появлении возможности ходить в бассейн. Попытка оправдаться и все объяснить провокацией со стороны двух юных врагов завершилась не начавшись, так как мой дедушка, не пытаясь ни в чем разобраться, предпочел поскорее покинуть неприятную ему территорию и увести меня с собой. Естественно, что мне он не дал сказать ни слова, с чем я смирился, решив покориться судьбе.

Снова оказавшись в коридорах спортивного комплекса, я неожиданно снова увидел своих обидчиков, видимо решивших потратить личное время на смакование расправы надо мной. Первый из них, заметив меня, заулыбался во всю широту своего наглого лица и скрылся за углом, откуда сразу же раздался довольно громкий звук шлепка от мгновенного соприкосновения чего-то большого обо что-то огромное. Проще говоря, от удара тела о мокрый пол. Так оно и вышло.

Свежо помытая и еще довольно влажная и скользкая поверхность послужила роскошной площадкой для приземления на нее не в меру шустрого в поведении объекта, кем являлся один из моих обидчиков, внезапно встретивший свою карму. Проходя мимо него, еще лежащего на мокром полу, я сочувственно принял его боль и слезы, что текли по его лицу, внезапно сменившем веселое и удовлетворенное выражение на полностью противоположное.

Его друг, горячо поддерживавший и разделявший с ним до этой минуты все выходки и проказы, в растерянности замер возле двери туалета, где, в испуге наблюдая одновременно и за мной, и за лежащим на полу товарищем, неожиданно получил удар по затылку той самой дверью. По всей видимости, это тоже было болезненно, так как звук от соприкосновения дерева и кости разлетелся довольно далеко. А получивший по голове злодей стал сразу же держаться рукой за ушибленное место, изменился в лице и почти заплакал, осознав, что карма пришла и к нему.

Весь оставшийся путь домой, что мы с дедом провели в салоне раритетного автобуса, прозванного в народе «скотовозом», я думал лишь о том, чтобы мне не запретили после всего произошедшего снова посещать бассейн. Желание подрасти, вырасти, вымахать, стать высоким, парализовало меня до мозга костей. Ни о чем другом я думать не мог. А мой дед, как назло, ни за что не хотел разделить со мной мои переживания и как будто вообще отсутствовал рядом, постоянно глядя куда-то вдаль, в пустоту, тем самым взглядом, которым еще час назад сканировал купающихся в бассейне девушек.

Возможность реализации мечты о высоком росте через занятие плаванием можно было выявить в моем случае только лишь опытным путем. Для этого я просто дождался следующего занятия и отправился на него теперь уже в сопровождении бабушки, так как дед в этот день был на работе. С одной стороны, это было мне на руку. Не заметив присутствие моего взрослого сопровождающего, оскандалившегося в прошлый раз проникновением в запретную для посещения без пропуска, сменной обуви и верхней одежде зону, работницы административной службы не нашли, соответственно, повода для разговоров. Ничем пока не провинившаяся перед ними моя бабушка подозрений не вызывала. А я, чтобы не привлекать к себе избыточное внимание, вызванное пережитым от моего зачисления в разряд извращенцев, нашел способ замаскировать себя хотя бы на некоторое время. Я надел очки.

Внешний облик откровенного школьного ботаника я дополнил аккуратно уложенными на пробор волосами и, торчащего из-под джемпера воротника рубашки, в которой обычно ходил в школу. Удовлетворившись своим видом в зеркале в прихожей, я утратил инстинкт самосохранения и уверовал, что моя маскировка выглядит идеальной, а значит, отведет от меня все подозрения в причастности к случившемуся на первом занятии. Так оно могло и быть, если бы не моя бабушка, полная иногда передовых взглядов, открытая и прямолинейная, громкоголосая и неудержимая в своих желаниях непременно что-нибудь сотворить, не сочла мой искусственный облик слишком слащавым на вид.

– Ботаник какой-то! – заключила она прямо перед входом в здание спортивного комплекса, когда уже не было времени что-либо менять или исправлять.

За этой фразой, произнесенной после того, как я неожиданно попался ей на глаза, она моментально растерла на моей голове созданную мною укладку волос, превратив ее в почти бесформенный пучок соломы, каким он обычно и являлся. Потом очередь дошла до очков, все это время носимых мною от самого дома, тогда как обычно я это делал только на занятиях в школе, чтобы видеть информацию на доске.

– Сними! Не напрягая лишний раз глаза! А то и впрямь как ботан! Чего напялил их?! – произнесла она, причем так громко и в такое неподходящее время, что ее слова услышали все, кто был сейчас поблизости и, как правило, тоже следовал на занятие в бассейн.

Среди таковых были как раз те два товарища, что устроили мне западню с моим незапланированным посещением женской раздевалки. Они шли следом и, возможно, не обратили бы на меня никакого внимания, если бы не моя громкоголосая бабушка. Все, что было ей сказано за секунду до этого, стало сигналом для начала новых нападок в мой адрес теми, кто посчитал не доведенным до конца прошлые проказы.

Впрочем, моя бабушка была ни в чем не виновата. Вернее, она всегда была такой, что часто упоминалось моим дедом в контексте фраз о личном сожалении по факту давнего вступления в брак с ней. Естественно, на пустом месте ничего не начиналось и требовало для старта особого подхода, выражавшегося в употреблении напитков, появление которых на столе не очень-то одобрялось самой бабушкой.

В этот раз я точно был на стороне деда и без всяких на то напитков. Моя маскировка слетела с меня за пару секунд. Сначала на свое место встала каждая волосинка на моей голове. Потом с лица на ладонь перекочевали очки. Не сдалась только рубашка, воротник которой держал твердую оборону на моей шее, но был замечен, судя по взгляду, бабушкой.

– Лягушонок! – донеслось до моих ушей подтверждение неодобрительного отношения ко мне со стороны партнеров по плавательному цеху, обогнавших меня на входе в здание комплекса.

– Это война! – сказал себя я, принимая вызов в неравной схватке, где на стороне противника были все те сильные стороны, которые я пытался создать в себе путем интенсивного занятия спортом.

Во-первых, эти двое были уже выше и крупнее меня. Как следствие, они были и тяжелее. Во-вторых, они не носили очков, а значит, хорошо видели, что давало им преимущество. В-третьих, их было уже двое. А, в-четвертых, они были наглее, решительнее, злее. Все против меня. Я – один, я – мельче, легче, слабее.

Но самое страшное, что реши я сейчас сдаться, как это могла сделать любая слабая сторона в любой войне, то у меня бы ничего не получилось. Слово «капитуляция» отсутствовало в словаре моих врагов, как отсутствовал у них и сам словарь. Оставалось только спасаться бегством или разбежаться, если я был во множественном числе. Но я выбрал третий вариант, который выбрал меня сам. Я стал ждать своей участи, надеясь на благоразумие своих противников или хотя бы на то, что это слово им знакомо.

Следующий удар меня ждал уже внутри здания спортивного комплекса, в его фойе. Рассекреченный усилиями бабушки, я предстал перед женщинами-администрациями, лично встречавшими всех прибывающих на входе. Взгляд их в мою сторону, выражение их голодных до расправы над слабыми глаз, выдало наличие у них великолепной памяти и четкой картины случившегося несколько дней назад. Меня проводили взглядами с той интонацией, что будут непременно следить за мной и обязательно поймают в том случае, если я опять встану на путь извращенца. А по моей вине это будет или нет, становилось неважно, потому как только что началась война, где, как известно, приговор приводят в исполнение без суда и следствия.

Третий удар последовал почти сразу за вторым. И нанесен он был двумя моими одноклассницами, взбодрившими меня своими до боли знакомыми мне голосами:

– А это кто тут такой?

Имелся в виду я! Увидев меня, девочки громко засмеялись, начали тыкать в меня своими длинными пальцами, усеянными колечками бижутерии и украшенные такими же длинными искусственными ногтями.

– Посмотрим-посмотрим на Халка! – снова засмеялись они, теперь еще громче, что даже мои враги обратили на это внимание.

– Лягушонок – Халк?! – сказал один из них и заржал.

Именно заржал, а не засмеялся.

Я же чувствовал себя раздавленным. Ватерлоо встретило меня в самом начале боевых действий. Противник наступал и громил меня по всем фронтам. Оставалось ввести в бой только самую тяжелую артиллерию в виде администрации спортивного комплекса, что была наготове и ждала сигнала к атаке.

Мои одноклассницы уже второй год посещали бассейн, где шлифовали свои уже довольно серьезно сформировавшиеся по-женски фигуры и тела. Они были высоки, стройны, длинноноги, хороши лицом. В общем, просто красавицы или к ним себя относящие. Вокруг них уже вились кавалеры из числа, конечно же, ребят постарше. А сами девочки, в свою очередь, купались в аплодисментах, комплиментах и овациях. Добавлю проще: были звездами нашего класса.

И вот под их прессинг я и попался.

– Мы сейчас с балкона поглядим, как ты тут плаваешь! Видео снимем. Так что иди, готовься, разминайся, – смакуя, произнесла одна, заранее готовя свой телефон к съемке незабываемых кадров с моим участием.

– Да подкачайся пока! – добавила вторая и указала в сторону открытой двери в тренажерный зал, где как раз тренировались парни с довольно развитыми телами.

– Пока не поздно! – перебила ее первая, и они обе засмеялись, как обычно это делали перед началом сбора видеоинформации саркастического, на их взгляд, характера о любом человеке, кому предстояло выполнить роль их личной жертвы.

Не помня себя, ничего не видя перед собой, опустив голову, положив ее на грудь, волоча ноги, я пошел в раздевалку. Машинально сменив там одеяние на плавательное, я так же подавлено переместился к бассейну, где принялся разминаться под руководством того самого тренера в очках с огромной толщины стеклами, делавшими его глаза настолько большими, что их реакцию на происходящее вокруг можно было увидеть издалека. Затем я очутился в воде, где так же машинально принялся выполнять все то, что слышал от наставника, находившегося все это время, как и принято, вне воды.

Через некоторое время я перестал смотреть на парапет балкона, простиравшегося высоко над бассейном и вдоль него, где никак не хотел видеть своих насмешливых одноклассниц. И, конечно, давило на меня их обещание мне следить за мной, пока я занимаюсь плаванием, и снимать об этом видеоролик, который, как было принято у них, потом сразу должен был перекочевать на просторы всемирной паутины, а именно в ряд ее конкретных сетей с обособленным контингентом зрителей.

Девочек на балконе не было. Не было ни в начале, ни в середине тренировки, ни в конце. Впрочем, о конце я уже и не думал. Просто забыл о них и все. Увлекся плаванием и спустя некоторое время отключился от всего гнетущего, что преследовало меня и атаковало по всем фронтам не везде объявленной войны. Как минимум один фронт, а именно девичий, был расформирован. Скорее всего, его идеологи просто нашли себе новое занятие или просто поспешили домой, решив не тратить на травлю моей персоны своего драгоценного времени.

Однако ждать затишья мне пришлось недолго. К середине занятия стало заметно, что через примерно равные интервалы времени наш тренер уходит в свой офис на одну-две минуты, а потом возвращается из него к бассейну, прижимая ко рту кулачок, будто бы что-то съедал в тайне от всех. Его лицо, при этом, всякий раз становилось все румянее. Глаза в очках начинали приобретать особый блеск. А после четвертого захода он и вовсе повеселел, заулыбался и раскраснелся так, что его лицо стало равняться на цвет спелого помидора.

Этим положением дел и воспользовались мои враги. Сначала, неожиданно для меня, кто-то резко схватил меня за материал плавок и рванул их куда-то вниз, едва не оголив меня до состояния, пригодного только для посещения душа. Лишь невероятная ловкость, неведомо откуда взявшаяся у меня, спасла мою личность от нового позора. Плавки остались на мне. А вот тренировка сразу же после этого приняла характер ухода от постоянного преследования. Тут-то и дало о себе знать очередное отсутствие тренера на игровом поле, когда особо недисциплинированные его подопечные стали расслабляться в воде и вести себя так, налицо стала их вольность, выражавшаяся в замедленных действиях, постоянных перекличках, смехе и переходе весьма интенсивной тренировки в стадию комфортного наслаждения.

Отсутствие наставника в поле зрения позволило провести против меня очередную атаку. Готовясь к ее отражению, я постоянно держал на глазах своих врагов и соблюдал ту дистанцию, что не позволяла бы им переходить к самым решительным действиям. Однако я не учел, что вода всегда граничит с сушей, и бассейн не является тому исключением. На этом основании, продолжение боевых действий состоялось именно с берега с резким входом в воду.

Спокойно плывя от очередного рубежа к следующему, я успел заметить боковым зрением, что кто-то стремительно разгоняет свое тело на берегу вдоль кромки бассейна и бросает его в мою сторону. Последующее событие внезапно стерлось их моей памяти, так как во время выполнения обычного для пловца движения тела, я увел лицо в воду, тем самым не увидел того, что произошло потом.

Потом я открыл глаза уже на берегу, где лежал на мокрой и довольно холодной плитке пола, а надо мной склонялись медсестра, две женщины из администрации, уборщица и охранник. Из того, что со мной случилось, я запомнил только громкий хлопок чего-то большого и тяжелого о воду и сильную боль в моей спине и затылке, сопровождавшуюся хрустом кожи, костей и волос друг о друга. Перед глазами все плыло. Солнечный свет ударял с фланга по зрачкам, отдаваясь незначительной болью. Руки и ноги были словно ватные и сильно расслабленные.

– Фу-у! Живой! Очнулся! – выдавил из себя представитель бдительной службы безопасности, служебного рвения которой не хватило на предотвращение локальной войны самого местного характера.

– Ну, наконец-то! – вытянула из себя администраторша и страдальчески закрыла нижнюю часть своего лица рукой.

– Ну, как же так? – почти выкрикнула медсестра, обдав меня тем самым запахом, что иногда отчетливо исходил от моего дедушки в те моменты, когда бабушка его за что-то бранила.

– Что же ты так себя насилуешь? Надо же в меру. А ты во всю прыть. Вот и не уберегся! – спокойным тоном, рассудительно заключила уборщица, та самая, что узнала меня по спасению в конце прошлой тренировки.

– Конечно! Как тут сдержишься? Когда эти все и норовят утонуть и нисколько не слушаются! – тараторила та самая женщина-администрация, что застигла меня в женской раздевалке.

– Да уведи ты его, наконец, отсюда! Пусть проспится! – вторила ей еще одна, кого я не видел.

Сразу после этого две работницы бассейна мимо меня провели под руки моего тренера.

Меня подняли на ноги и препроводили в душ, на чем и закончилась в этот день моя борьба за высокий рост. Я оделся и отрешенно направился с бабушкой к выходу, равнодушно выслушивая ее крики в адрес руководства спортивного комплекса, всей его дежурной администрации, тренера и медицинской сестры.

– Доверила вам внука! – кричала она и махала в воздухе кулаком. – А вы чуть его не утопили! Я на вас в суд подам!

Зная довольно резкую ее манеру разговаривать, я равнодушно шел рядом с ней и не вмешивался ни во что, спокойно ожидая окончания словесных угроз, привычно от нее исходящих.

– А ты сюда больше никогда не придешь! Не был спортсменом и не будешь! Так проживешь! – заключила она в мой адрес, когда мы только что вышли за пределы здания спортивного комплекса.

Это был для меня конец! Борьба за высокий рост закончилась, едва начавшись. Тренера я довел своим, как оказалось, непослушанием до катастрофического желания проспаться. Война с администрацией была проиграна капитуляцией с моей стороны благодаря бабушке. Мои враги одержали победу надо мной чистым нокаутом во втором раунде. Одноклассницы вообще отказались от борьбы со мной из-за не признания меня достойным соперником. А виной всему был мой маленький рост.

Меня охватил сплошной транс. У взрослых это состояние, кажется, называется депрессией. Я впал в нее и потерял вкус к жизни. День за днем равнодушно тянулись один за другим мимо меня. Я жил, словно овощ, принимая пищу, засыпая и просыпаясь, посещая школу и туалет. Облака и время плыли параллельно со мной, неся меня в себе то сверху, то сбоку, то сидя, то стоя, то лежа.

Наконец свершилось то, что в одно мгновение сдвинуло меня с места, вывело из оцепенения и толкнуло вперед, к развитию, к цели.

– Да подрасти он хотел немножко, потому и пошел в бассейн. А само плавание ему неинтересно. Вот и бросил, – услышал я голос своего дедушки, видимо, объяснявшему кому-то из своих старых знакомых мои недавние порывы к спорту, а заодно и оправдывавшему резкое прекращение посещения мною занятий.

Именно ответ потряс меня и вдохновил на новые стремления.

– Турник ему повесь. Пусть висит, позвоночник вытягивает. Так и подрастет, – ударило меня в уши по самое их основание не хуже разряда электрического тока.

Эврика! Турник! Простая перекладина, прикрепленная к стене. Да и вообще, где угодно. Я неожиданно нашел способ борьбы за свой будущий высокий рост. То, чего я всегда избегал на уроках физкультуры, на спортивной площадке во дворе, в квартирах друзей, у которых он был, становилось для меня средством спасения от навалившейся с рождением и генами проблемы. Я пришел к самому простому и дешевому средству, доступность применения которого диктовалось только близостью моего тела к нему и наличием у меня желания карабкаться на него.

Но у меня дома такой штуки не было. Не было и в квартире дедушки и бабушки. Ближайший турник находился на площадке за домом, как раз возле изуродованного железного забора, отделявшего от всего живого самое дурно пахнущее место нашего двора, называемого «мусоркой», или просто «помойкой». Такое соседство не нравилось никому, а потому турник возле страшного забора популярностью не пользовался и никем особо не посещался. Ну, кроме, конечно, самых странных личностей, которым важно было уединение от посторонних взглядов, с целью употребления без свидетелей того, что обычно является не одобряемым в обществе.

Следующий, из близлежащих турников, находившихся в шаговой доступности от моего места жительства, располагался в соседнем, через дорогу, дворе и выглядел со стороны более или менее эстетично. По крайней мере, доступ к нему не омрачался близостью столь скверных, как помойка, мест. Не искажался наличием на его фоне свалок, кладбищ, скотобоен и общественных туалетов. Не радовала только его открытость, когда все подступы к инвентарю просматривались из сотен окон окрестных многоквартирных домов. А так как я не обладал атлетически развитым телосложением и, вообще, не умел абсолютно ничего делать на турнике, то меня от одной только мысли о походе к нему начинало бросать в состояние невольного стеснения. Причем до такой степени, что я сразу хотел натурально пытаться спрятаться ото всех.

Итог из всего этого выглядел однозначно. Спасти меня в стремлении дорваться до занятия на желаемом спортивном инвентаре могло только наличие его самого у меня дома, в четырех стенах, где меня никто не увидит и, соответственно не засмеется и не сделает героем короткометражного юмористического фильма на просторах всемирной паутины, не осудит и не предаст мои намерения огласке.

Следующим шагом на пути поиска доступного для моего тела турника, стали поиски его наличия в спортивных магазинах, изучения его устройства из того, что было, и, естественно, значений на ценниках. Последние интересовали меня больше всего, ибо цифры на них могли стать главным препятствием в осуществлении мечты о высоком росте на данном этапе, с упором на вечные и почти неизменные последние в любом вопросе слова отца:

– Такого семейный бюджет не потянет!

Эта фраза всегда наводила полный паралич на всех и на каждого в моей семье. Ее я боялся как огня. Постоянная нехватка денег на любые «хотелки» кого угодно в нашем доме разбивались, словно волны о волнорез пустого кошелька моего отца. Тянуть бюджет мог только насущные расходы, но никак не то, что было бы чьим-то хобби или просто удовлетворением обыкновенного «хочу» или «мне это просто нужно». Довод о занятии спортом ради высокого роста мог квалифицироваться как самая обычная «хотелка» или простой каприз ребенка. Не более того.

У меня опустились руки, а заодно и все остальное, прежде всего боевой дух, нос, вся голова целиком и, конечно же, руки, когда я увидел в спортивном магазине ценник, показавшийся мне сначала площадью помещения, в котором я находился. В этой ситуации оставалось найти только варианты дешевле, но в нашем маленьком городке большого выбора на прилавках не было. Не было объявлений о продаже в социальных сетях, когда какой-нибудь очень высокий человек, достигнув апогея в росте своего тела, начинал отказываться от владения желанным мною спортивным инвентарем.

Ближайшее место, где нашелся такой рослый товарищ, избавлявшийся на просторах всемирной паутины от опостылевшего турника в комплекте с еще чем-то, находилось в соседнем населенном пункте. Теоретически я мог туда попасть и купить то, что хотел, но и там ценник выходил своим значением за рамки желаемого моим отцом полного нуля. От отчаяния я готов был начать висеть на чем угодно, хоть на ветке попавшегося на пути дерева, на какой-нибудь трубе, до которой я бы смог дотянуться. Да хоть на козырьке возле входной двери в подъезд нашего дома. Лишь бы вырасти.

Пока я страдальчески решал, где я смогу найти суррогат турника, в голову пришло найти тех самых парней постарше, что были не раз уже встречены мною на заднем дворе моей школы, где они как раз и занимались выполнением различных упражнений на турниках. Из-за своей крайней стеснительности я изначально не рассматривал это место в качестве тренировочной площадки для себя. Но в данном случае я готов был пойти на исключение, переломить свою волю в пользу будущего высокого роста.

В тот же вечер я сел в засаду и стал караулить появление, кажется, десятиклассников, чтобы примкнуть к ним и перенять у них искусство и мастерство. Однако, чтобы перенять желаемое, мне нужно было сначала уговорить их принять меня в свою команду. Следовательно, я должен был найти для этого нужные слова. А из всего словарного набора, что весьма ограниченно лез в мою голову, я смог найти только давление на жалость, подкрепленное слезами. Последнее, все же, я решил отмести. Как-то не годилось начинать личное силовое развитие с плача.

Простое сидение в засаде на скамейке на заднем дворе школы мне уже через полчаса довольно наскучило. Я стал уходить и приходить туда время от времени, пока не стемнело и, охранник не запер калитку на замок, перекрыв тем самым доступ кому-либо на территорию школы до утра. Но моя воля к победе все же получила заслуженную награду. Группа из четверых парней, учеников десятого и одиннадцатого классов нашей школы, в сопровождении трех девушек-одноклассниц появилась возле турников и начала что-то вроде тренировки. Вернее, к занятию приступили только двое из них. Остальные выполняли роль компании или фона для тех, кто решил приложить усилия к совершенствованию своих тел. Наличие девушек дополняло картину радости и веселья для команды молодых людей и делало их времяпрепровождение далеким от скуки.

Вот только меня женское общество еще сильнее вводило в ступор. И если я уже почти готов был подойти к ребятам, то их подруги вгоняли меня в жуткую краску. Я пыхтел, боролся со стеснительностью, переходящей в страх, шумно сопел носом и, наконец, решился. Нырнув с головой в состояние «будь, что будет», я широкими шагами направился в сторону турников, где занимающиеся на них ребята уже скинули с себя ветровки и свитера, оставались только в футболках и полных ходом выполняли силовые элементы, названия которым я только недавно выучил.

– А мне можно? – еле выдавил я из себя едва понятную из-за тихого голоса фразу, когда подошел к одному из парней.

– Что? – озадаченно, видимо, не поняв или не услышав мои слова, ответил тот и хмуро посмотрел на меня сверху вниз.

Возле молодого человека сразу собрались его единомышленники обоих полов и уставились на меня, с любопытством одаривая веселыми взглядами непонятно откуда и зачем взявшегося мальчика.

– Мне можно? – повторил я громче, чтобы сразу развеять все догадки продолжавших разглядывать меня группы молодых людей.

Следующей фразой, произнесенной мною из заранее заготовленных, должна была стать:

– Хочу заниматься с вами!

Или:

– Хочу, как и вы, тренироваться на турниках.

Но, пока что прозвучало только:

– А мне можно?

Молодые люди переглянулись между собой, видимо, еще не понимая цели моего визита к ним.

– Ну, не знаю! На! Попробуй! – ответил один из них, который не занимался на турниках, а просто присутствовал рядом и находился возле девушек.

Он сделал шаг в мою сторону и протянул мне бутылку с пивом. От этого жеста вся компания сразу же закатилась громким веселым смехом. Двенадцатилетнему мальчику крохотного роста и нескладного телосложения предлагали в ответ на его просьбу попробовать пива.

Я впал в легкий ступор. Меня не поняли. Не поняли совсем. Вернее, поняли не так, как я хотел. Я ограниченно преподнес свою просьбу, ничего сразу не объяснил, а потому и попал в весьма комичную ситуацию, развеселившую абсолютно всех, кроме меня самого. Надо мной смеялись, и я в очередной раз в своей жизни стал объектом насмешек. Лицо мое налилось краской. Я закипел внутри себя и понял, что потерпел очередное поражение на всех фронтах одновременно. Атаковать дальше со своей просьбой тех, кто воспринял меня как гастролирующего комика, я больше не решился. Впору было принять от них предложенное пиво и напиться с горя, заливая очередной удар судьбы по моей юной психике.

По пути домой с заднего двора школы я впервые задумался над многогранностью жизни, отметив для себя тот факт, что я видел только то, что хотел, а не то, что было на самом деле. Ведь из всей компании на турниках занимались только двое. Остальные просто проводили время в компании, где были девушки. Они пили пиво, курили, матерились, копались в телефонах, разговаривали и так отдыхали, занимая этим свое свободное время.

Новое поражение для меня не стало отказом от желания стать высоким. Я начал искать другие возможности, одной из которых было личное посещение заднего двора школы в вечернее время, когда меня там никто не мог увидеть. Решающим фактором была моя стеснительность, которую я решил отбросить только тогда, когда достигну определенного уровня мастерства в освоении турника.

Следующий вечер стал моим. Под предлогом зайти к другу в соседний подъезд на пятнадцать минут, я вышел из квартиры и направился на школьную спортивную площадку. Калитка была уже заперта охранником, поэтому я решил воспользоваться проемом забора в том месте, где он был подходящей ширины и многие учащиеся младших классов им пользовались для побегов с территории школы. Не учел я при этом лишь тот факт, что сам уже немного вырос и проем в заборе уже был не рассчитан на мое тело. В итоге я застрял в нем, не в силах приструнить свое упорство.

Дерганья взад и вперед не давали результата. Я отчаянно пытался протиснуться и скрипел от напряжения зубами. Дошло до того, что резкие движения моего тела стали причинять мне боль. Я действительно застрял в заборе между металлическими прутьями его конструкции. От отчаяния мне хотелось плакать. Новое поражение по всем фронтам само свалилось на меня из-за моей же глупости. Я зачем-то пошел самым сложным путем. Хорошо, что сейчас меня никто не видел из друзей или одноклассников. Среди них точно нашлись бы такие, кто в эту же минуту сделал бы из меня героя вечерних новостей для всех социальных сетей.

Но спрятаться совсем у меня не получилось. Первым, кто меня обнаружил в таком состоянии, была пробегавшая мимо по своим делам собака-дворняжка. Она с любопытством обнюхала меня, потом призадумалась и, видимо, решив, что с меня нечего взять, побежала дальше. Потом я мог быть спасенным случайным прохожим, который выгуливал своего пса. Но этот человек был настолько погружен в просматриваемую на экране телефона информацию, что даже не заметил меня и моих страданий в заборе школы. Его собака, в отличие от хозяина, уделила мне некоторое время, но лишь для того, чтобы также обнюхать меня на предмет либо знакомства со мной, либо на всякий случай. Вдруг я вкусный и к тому же съедобный.

Проведя в таком положении еще некоторое время, я решил больше не ждать спасения в проходивших мимо людях и собаках, потому как таковые просто перестали появляться. Место здесь было не проходное, к тому же начинало темнеть. А оставаться в заборе на всю ночь, в мои планы не входило. Поэтому я решился на весьма отчаянный шаг, а именно на звонок своему отцу, который в данную минуту уже должен был быть дома.

Приготовившись долго объяснять родителю причину и указывать на место своей личной трагедии, я наткнулся в ответ на его полное непонимание. Отец просто не хотел меня слушать, решив, что я в данный момент хочу его разыграть, и это у меня довольно плохо получается. Ко всему я еще и выслушал немало упреков по поводу своей недостаточной успеваемости в учебе, в слабой поддержке стараний родителей, направленных на мое воспитание, на бессердечие по отношению к матери, сестре, к нему самому, а также к бабушкам и дедушкам.

Упоминание в разговоре деда навело меня на мысль позвонить потом именно ему. Просить помощи у мамы, которая сразу будет делать из моей проблемы вселенскую трагедию с вызовом всех родственников на место происшествия, я не решился. Не стал я звонить и бабушке, которая, вникнув в проблему, могла бы со всей присущей ее резкостью и громогласностью, запретить мне раз и навсегда расти как при помощи турника, так и без него.

Мой выбор пал исключительно на деда. Тот спокойно выслушал меня и, без организации специальной миссии, прибыл на место буквально через десять минут, вооружившись небольшим по размеру ломиком и еще каким-то инструментом, что был у него в кармане куртки. Найдя меня торчащим между железными прутьями забора, дед сначала от души рассмеялся, но потом сосредоточился и мобилизовался на мое спасение. Извлечь меня у него получилось буквально за половину минуты. После чего дед заставил меня размяться, разогреться, чтобы избежать чего-то там, что может произойти с моей кровью, и только после этого мы пошли домой.

Именно дед отреагировал на случившееся со мной, как и было нужно для меня. Он вник в причину попытки моего проникновения на территорию школы через забор. Выслушал мои тоскливые жалостливые всхлипы. Задумался над моей проблемой и помог мне ее решить. Ровно через неделю он принес домой какой-то сверток, а именно что-то длинное и тонкое, завернутое в газету. Чтобы никто не придал значения появлению странного свертка в квартире, он принес его тайно от всех и сразу же спрятал на балконе. Непринужденное исполнение этой операции моим дедом, привыкшим точно также приносить свои тайные от бабушки закупки всевозможного алкоголя, даже у меня не вызвало подозрения. А уже на следующий день, когда я пришел из школы, в коридорном проеме нашей квартиры, прямо напротив ванной и туалета, меня встретил установленный между стенами турник.

Это была первая победа в затянувшейся череде поражений на всех фронтах. Я получил самое желаемое. В моей душе сразу же воцарился покой. А мой отец был рад тому, что бюджет семью не понес при этом совершенно никакой утраты. Довольны были все. Моя бабушка заговорила о том, что будет сушить на турнике то белье, что не помещается на веревках в ванной комнате и на балконе. Мама стала говорить о возможности вешать на перекладину зонты и вешалки для своего плаща и пальто. Отец и дед сами решили тряхнуть своей стариной и заодно поучить мальца, то есть меня, как надо выполнять на турнике те или иные упражнения.

Правда кроме простого виса выпрямленным телом ногами вниз я так ничего больше и не увидел, а, следовательно, ничему не научился. Но и этого мне было вполне достаточно. Главное, что я сделал первый шаг к своей цели.

С первого дня владения долгожданным спортивным инвентарем я начал осваивать его прямое предназначение. Но уже сразу понял, что дело это будет весьма нелегкое. Масла в огонь подлила прямолинейная и громкоголосая бабушка, чей гремящий язык донес до моих ушей от самой кухни следующий текст:

– Не для него это все! Он хиленький у нас. Никогда физкультурой не занимался, даже в бассейне чуть не утонул. Какое ему там?! Поиграет немного, потом все поймет и бросит. Будет палка просто висеть под зонты и белье.

Простейшая и наивная, но легко и непринужденно поданная моей бабушкой злоба нанесла мне удар, как говорится, ниже пояса. Я завелся как самый настоящий боец по духу. Отчаяние овладело мной, сковав из моего сознания отчетливо видимую цель освоения спортивного инвентаря в самые сжатые сроки. Я набросился на турник как отчаянный зверь.

Правда, все мои атаки на полученный инвентарь были отбиты им, не сходя с места. Первое, что я понял, пытаясь забраться на перекладину, а именно просто взявшись за нее руками и повиснув, оказалось не так-то просто. Я настолько был не подготовлен, что даже не смог выполнить элементарного упражнения. Я не мог висеть! Кисти моих рук оказались настолько слабы, что годились для удержания в них исключительно чего-то непонятного, как обычно говорил мой дедушка. Но вот чего именно, мой дед никогда не договаривал, а потому этот факт оставался для меня загадкой. Кажется, это был стакан со спиртным напитком. А может, и еще чего?

Всякий раз, когда я подпрыгивал и хватался руками за скользкую поверхность турника, мои ладони могли выдерживать вес моего тела всего несколько секунд. Затем они начинали довольно быстро разгибаться. Я какое-то время держался только пальцами. Но и этого хватало ненадолго. Сила хвата была непродолжительной и слишком слабой. Я спрыгивал на пол и с упорством ждал следующего подхода, пока мои ручонки отдыхали.

Второй неожиданностью для меня стали появляющиеся на ладонях мозоли. Они страшно болели. С них слезала кожа, обнажая кровавые следы под собой. Потом все это стало подсыхать, превращаясь в некоторое подобие рубцов. Затем и они начинали твердеть, принимая форму горбиком с заостренными и торчащими в стороны кусочками огрубевшей кожи. Поначалу мне даже больно было сжимать кулаки. Острия затвердевших мозолей сразу же начинали впиваться в те места ладоней, где моя кожа еще какое-то время оставалась нежной и мягкой. Но и этому пришел конец. Постепенно мои маленькие ручки, подушечки пальчиков и вся внутренняя поверхность кистей становились местами грубыми, стертыми, с размазанными и не очень четко видимыми отпечатками пальцев.

Первыми на эти изменения отреагировали мои одноклассники, обратив внимание, что при рукопожатии стали испытывать не самые приятные ощущения от прикосновения к моей руке, что даже иногда отдавалось им болью. В первое время я даже немного переживал из-за этого. Затем смирился, а после и вовсе понял, что данный факт является прямым последствием тренировок и полнейшей закономерностью моего увлечения турником.

Сам же процесс был долгим и трудным. Виной всему было мое упорство. Я пер вперед на зависть танкам. Меня ничто не удерживало перед целью стать высоким. Для регистрации результатов мой дед завел вполне стандартную для всех растущих организмов шкалу на той стороне стены в квартире, где ее не так легко было визуально обнаружить самым ретивым блюстителям целостности эстетического обустройства жилища, а именно чистоты настенных обоев.

Каждый день я совершал бесчисленное количество подходов к турнику, начинавшихся для меня с самого утра. Потом я атаковал его днем, после прихода домой из школы. Затем весь оставшийся день, если не выбирался куда-нибудь из квартиры. Осенняя погода, состоявшая из продолжительных дождей, ветров и похолоданий этому вполне способствовала. Я, едва скинув с себя школьное одеяние, запрыгивал на перекладину и висел на ней, пока терпели мои руки. Затем подходил опять, по пути в туалет, ванну или на кухню и снова зависал, вытягиваясь во весь свой крохотный рост. Шел назад, в комнату и вновь запрыгивал на турник. Так продолжалось целый день и нисколько мне не надоедало, переходя плавно в стадию привычки. Я перестал замечать того, что машинально заскакивал на перекладину в любое время дня и ночи, стоило мне только оказаться под ней.

Доходило и до неприятного и даже комичного. Один раз в меня врезалась бабушка, несшая на балкон целый таз только что стираного белья, что, естественно, закончилось громким криком в мой адрес и в адрес всех спортсменов в моем лице. Потом я получил четкий удар головой в живот от своей мамы, бежавшей с кухни в большую комнату с бутылкой пива для моего отца, смотревшего что-то там интересное по телевизору. Следующим был дед, который оторвался от просмотра футбольного матча лишь на то время, которое мог потратить на поход в туалет по нужде, вызванной употреблением приличного количества пенного напитка. И, конечно же, я всегда мешал своей сестре, сразу начинавшей голосить, как только заставала меня за любимым занятием.

Шло время. Я научился постепенно висеть подолгу, доведя это время до почти минуты за один подход к снаряду. Это была вторая победа, если первой считать само появление турника у меня. Следующим этапом в его освоении обозначил попытку подтянуться хотя бы один раз. Данное стремление я стал считать именно как «попыткой», потому как уже имел некоторый опыт, описанный выше.

Тут тоже оказалось не так-то все просто. Сколько я ни кряхтел, у меня ничего не получалось. Я раскачивался, дергался, тянул то одну, то другую руки, то пытался согнуть их вместе. У меня решительно ничего не получалось. Все было впустую. Правда, лишь на какое-то время. В один прекрасный день, я все же, изрядно подергав под собой ногами, кое-как достал краем подбородка поверхности перекладины и сразу спрыгнул вниз.

Это была третья моя маленькая и, одновременно, большая победа. Вот только поделиться своей радостью я ни с кем не смог. Мои одноклассники, а именно те, с кем я поддерживал хоть какие-то дружеские отношения, были далеки от любого вида спорта и предпочитали проводить время за компьютерными играми. Звонок отцу, с которым я решил поделиться своей радостью в первую очередь, закончился фразой:

– Лучше бы ты делом занимался!

Попытка сообщиться радостную весть деду разбилась об его очередную попытку вступить в конфликт с бабушкой путем поднятия своего настроения при помощи принятия изрядного количества алкогольной продукции, произведенной в подвале гаража одного из его многочисленных друзей. Мысли рассказать о личном достижении маме и бабушке, и вовсе были мною отметены по причине отсутствия в их сознании малейшего восхищения физически развитыми и красивыми мужскими телами. Короче говоря, моя радость была только моей радостью. Я подтянулся один раз!

Ликование мое длилось несколько дней. Повторив свой рекорд еще и еще раз, я стал пытаться увеличивать его, предпринимая для этого многочисленные отчаянные попытки. Я упорно сражался с турником и, наконец, добился желанной победы в борьбе с ним. То ли он сдался передо мной, то ли я его одолел, теперь было неважно. Две кривых, жутко некрасивых, с дерганьями и кряхтением, попытки удались на славу. Я установил новый личный рекорд. Перекладина покорилась мне дважды. Улыбка не сходила с моего лица. Теперь я принялся штурмовать значение, равное трем. Это было еще тяжелее, ибо даже два мне давались не всегда.

В один из дней ко всему прочему добавилась еще одна стимулирующая и качественно выравнивающая добавка в моих тренировках. Дверь в ванную комнату, что всегда была открыта для проветривания помещения, оказалась запертой из-за того, что за ней кто-то мыл свое тело. А с двери, прямо на меня смотрел я сам. Это было зеркало. Его когда-то там повесили и почти не пользовались по причине вечного проветривания. Теперь же я мог подтягиваться у себя на виду, видя качество выполнения каждого отдельного упражнения, вернее, полное отсутствие какого-либо качества вообще.

От постоянного, невольно навязанного самому себе контроля при просмотре вживую своего тела в прямом эфире дверного зеркала, я едва не провалился в состояние, близком к депрессивному. Виной всему послужил стереотип качества, за который я начал отчаянно бороться, усиленно взявшись за контроль состояния всего себя при подтягивании. Мне обязательно нужно было делать все ровно, красиво, без дерганий и болтания в воздухе конечностями. Результат приходил, ибо я неистово старался и много раз за день повторял подходы к турнику, но появлялся он крайне медленно, заставляя меня от этого лишний раз нервничать и ругать себя.

Вскоре я преодолел отметку в три подъема тела в висе. Затем, кое-как, добрался до четырех, до пяти и, наконец, до шести подъемов. Но все это было сделано далеко не ровно и не доблестно, если посмотреть со стороны, что я отчетливо представлял. Через некоторое время качество все же пришло ко мне, успокоив меня и научив терпению, которое все равно приходилось умножать на приложенные старания.

Параллельно я увидел радость, немного омраченную некоторым обстоятельством. Радость заключалась в первичной потере цели, ради которой я принялся осваивать турник, но нахождении ее благодаря моему деду, однажды, выдыхая на меня спиртной дух, сказавшему:

– Пойдем, посмотрим, насколько ты вырос.

Результат превзошел все мои ожидания. По прошествии менее чем двух месяцев упорных тренировок, я вымахал на целых шесть сантиметров. Именно вымахал. Потому как нормальным ростом тела такое достижение назвать было никак нельзя. Правда, потом, перемеряв отметку деда с трезвой мамой, я выявил заметный перекос в полученных ранее показателях, сказавшийся на них из-за приема моим дедушкой значительного количества допинга в жидком виде. Его далеко не спортивное по моим понятиям поведение заставило внести меня изменения в протокол измерений. Вырос я только на два сантиметра. Но и это было не так мало, учитывая мое упорство при следовании к цели.

Начав покорять перекладину в конце сентября, к середине декабря я смог освоить до двенадцати относительно качественных подъемов своего тела, Одновременно с этим и, до шестнадцати, в посредственном на вид исполнении. И все же это было шестнадцать!

Параллельно я, изучая просторы всемирной паутины, увидел и изучил массу других всевозможных упражнений, выполнение которых позволяло развить другие группы мышц, выполняя не только простые подтягивания. Да и сами подъемы тела в висе можно было делать не только классически, но и многими иными методами, совершенствуя свое тело. А тел, в разной степени развития, я насмотрелся столько, что усилил свои позиции в любимом занятии.

В конце декабря, уже упомянутого мной, весь мой класс, в полном его составе, сдавал нормативы по физкультуре. Естественно, принимал их наш физрук, довольно молодой и, очень физически активный мужчина, бывший баскетболист, которого звали Евгений Геннадьевич. Фигуристый красавец, конечно, прекрасно сложенный, появился в нашей школе всего несколько лет назад. Позади у него был педагогический институт и прерванная, не знаю почему, спортивная карьера. Едва начав преподавать у таких балбесов, как мы, он еще и не догадывался, насколько мы действительно являемся балбесами.

Евгений Геннадьевич с ходу начал непринужденно навязывать нам любовь к спорту, сформировал целую кучу всевозможных спортивных секций, большую часть которых пришлось сразу же закрыть из-за тотального отсутствия желающих в них заниматься. Остальные рассыпались немного позже почти по той же причине. Через несколько месяцев его упорного труда, кое-как функционировали лишь некоторые, да и то вполсилы из-за малого количества склонных к спорту учеников нашей школы, куда больше предпочитавших компьютерные игры и социальные сети.

К концу первого года работы в нашей школе Евгений Геннадьевич сдался и перестал более навязывать нам всем культуру физического развития. Сказать прямее: он плевал, о чем когда-то кому-то по горячке высказал. Стена непонимания, выросшая перед ним из сотен непробиваемых учеников нашей школы, успешно отбила все его тщетные попытки. Он сдался и больше ничего не делал для нас, просто отбывая свои часы на уроках, формально требуя при этом чего-то от нас, но лишь для того, чтобы поставить в журнал оценку.

Так вышло и в тот день, когда наш класс сдавал ему зачеты из нормативов по прыжкам, бегу, подтягиваниям, отжиманиям, скакалке, метаниям мяча и чего-то там еще. Один за другим мы подходили на передовой рубеж, делали или не делали то, что от нас требовалось, и тут же отправлялись на исходную, где просто ждали следующего упражнения.

Вот тут я и понял, что присутствую сейчас на мероприятии, где может взойти моя звезда, прогремит мой колокол и мир узнает меня с той стороны, с которой меня видело только зеркало на двери в ванную комнату в нашей квартире. Я расправил свои узкие плечи. Желание блеснуть, показать, что я не коротышка, о которого вытирал ноги любой мой одноклассник, рост которого был выше среднего, обуяло меня настолько, что я только и ждал, когда начнутся сдачи норматива по подтягиванию. Я волновался и все время вертел головой по сторонам, определяя, сколько моих товарищей хоть немного обращают внимание на то, что происходит впереди, там, где идет сдача нормативов. Таковых было немного, а потому я решил привлечь внимание именно к себе в тот момент, когда буду вызван к турнику.

Наконец, была названа моя фамилия. Расправив плечи, я неспешной походкой, направился вперед, к своей цели. За своей спиной я чувствовал полное отсутствие внимание к себе. И чтобы оно появилось, я разыграл красивое и громкое падение своего тела, изобразив, что просто споткнулся.

– Быстрее давай! Вам еще отжимания сдавать, – резко подбодрил меня Евгений Геннадьевич, прекрасно знавший, что на турнике я не умел делать абсолютно ничего, кроме как болтаться несколько секунд, сотрясая телом воздух.

Ага! Вот сейчас и посмотрим! Я упал на пол сразу после его слов. Сделал это с шумом, с пафосом, красиво перевернулся, вскинув ноги вверх и тут же поднялся, чтобы не вызывать подозрения в травме, полученной прямо на уроке.

Вопреки моему ожиданию, далеко не все мои одноклассники обратили на это внимание. Те, кто отреагировал, просто от души посмеялись надо мной и тут же снова стали увлеченно продолжать свои разговоры, по большей части заключавшиеся в живом обсуждении какой-нибудь новой компьютерной игры. Не видя этого и потому решив, что сейчас я нахожусь в поле их внимания, я решительно подошел к перекладине, залез на нее и достаточно качественно, на мой взгляд, под предполагаемый громкий счет Евгения Геннадьевича, подтянулся ровно пятнадцать раз. Но вопреки всему, он не считал, как делал это обычно вслух, когда кто-то выполнял на зачет упражнение, а отчитывал кого-то из учеников, нарушавшего сейчас тишину в спортивном зале. Я спрыгнул с турника и, светясь довольным взглядом, посмотрел вперед, на преподавателя и своих одноклассников.

– Молодец! Похвально! Как всегда один-два раза! На большее не способен!? – произнес Евгений Геннадьевич, откровенно скучающим взглядом провожая меня на исходный рубеж.

Это был новое поражение! Учитель физкультуры, вместо того, чтобы смотреть на меня и вслух вести счет, проигнорировал это и занялся работой воспитательного характера, отчитывая кого-то из учеников.

А я, не увидев этого, сосредоточившись на выполнении и перевыполнении норматива, подтянулся пятнадцать раз сам для себя, без свидетельства, без внимания со стороны, без славы, которую собирался сегодня получить в отместку за страдания из-за маленького роста. У меня ничего не вышло! Было похоже, что я установил мировой рекорд перед толпой людей, которая в этот момент, в полном составе, отвлеклась на что-то более интересное, но менее для меня важное.

Я был раздавлен. Спорить у меня не было сил. Я не стал ничего доказывать, начиная понимать, что обладаю аурой неудачника, достижения которого меркнут на фоне чего-то остального, что волнует мир куда больше, чем твои личные заслуги, которые никому, кроме тебя, не нужны.

– Красавчик! – услышал я голос лишь одного своего одноклассника, который оказался единственным, кто видел мое выступление на перекладине. – И давно так?

– Три месяца, – тихо ответил я, сразу после этого начав немного успокаиваться от того, что получил хоть какую-то кроху от своей цели. Ощущение было такое, будто бы мне выплатили заработную плату за огромный труд, за невероятные показатели в работе, за большое достижение, но раз в тридцать меньше того, на что я рассчитывал.

– Кинули в рожу копейки! – как сказала бы на это моя громкоголосая бабушка.

Лишь один мой одноклассник, который в эту минуту стал мне роднее всех, увидел мое выступление.

– Ну и как тебе? – спросил я его с улыбкой на лице, появившейся взамен слез, что должны были ручьем хлынуть из моих глаз в качестве защитной реакции ребенка на обиду.

– Ну, знаешь, приятель, – начал тянуть он в ту минуту, когда я ждал от него признания и похвалы, – пять раз – это не круто, но уже неплохо.

Пять раз! Я готов был разорвать его на месте! Он увидел только часть моего выступления. Самую малую часть. Ровно третью часть, а не все, что было. Я снова был раздавлен. Словно армия великого полководца прошла строевым шагом через полмира и этого никто не заметил. Словно кто-то совершил огромный подвиг, а это осталось не зафиксированным. Словно голым пробежался по улице, а тебя никто не увидел, потому что все уткнулись глазами куда-то еще, что было интереснее. Впрочем, последнее сравнение тут совсем не подходит. Если я действительно голым вышел перед одноклассниками, то это уже имело право войти в историю вне очереди.

Три месяца упорства прошли коту под хвост. Я потерпел крупное поражение там, где одержал небольшую победу. И это было удивительно. Чтобы отыграться, пришлось ждать еще три месяца, а именно, окончания следующей, третьей четверти учебного года. Естественно, что весь этот период я также упорно, день за днем, осваивал турник. Я совершенствовался на нем, увеличивал качество и количество подъемов тела в висе, пробовал новые хваты руками, изучал приемы и метода подъема ног, всего тела, а также прогибы и еще многое чего другого, что находил на просторах всемирной паутины. Настал тот самый период, когда я именно совершенствовался, а не штурмовал высоты, как это было в первые месяцы. Я четко мог выполнить многое, но еще далеко не все. И точно так же, как и было раньше, я ни с кем не делился своими достижениями, потому как не видел ни в ком сообщников по интересам.

Наступил день очередной сдачи зачетов за четверть по физкультуре. Все проходило точно так же, как и обычно. Один за другим мои одноклассники, чьи фамилии звучали из уст Евгения Геннадьевича, выходили на рубеж и отжимались, подтягивались, прыгали со скакалкой, в длину, в высоту, пробегали на время от одной отметки к другой.

Наконец, дошла очередь до меня. Блеснуть среди товарищей отличным по количеству и качеству исполнением упражнения, как три месяца назад, я уже не хотел. Я смирился с произошедшим тогда и с полным равнодушием к происходящему возле меня прошагал к шведской стенке, залез на нее и повис, ожидая команды на старт. Как только она прозвучала от преподавателя, я спокойно и невозмутимо отработал двадцать один четко выполненный подъем тела к перекладине, спрыгнул вниз и в гробовой тишине, повисшей в эту минуту в спортивном зале, прошагал на свое место.

Видимо, от неожиданности никто не произнес ни звука, хотя каждый в эту минуту занимался тем, что, повинуясь предварительно навязанной криком Евгения Геннадьевича дисциплине, молчал и смотрел вперед, как его одноклассник или одноклассница делает упражнение.

– Вот это молодец! – первым отреагировал учитель, проводив меня едва ли не с открытым от удивления ртом. – Сразу видно, что подготовился!

Он с удовольствием заулыбался и по нему было видно искреннее наслаждение учеником, порадовавшим своего наставника продемонстрированным достижением. Но самое главное, что из всего моего класса мой выход к турнику был оценен только тремя парнями, знавшими цену большому количеству подъемов тела к перекладине. Остальные были к этому полностью равнодушны и, глядя вперед, видели перед собой только очередную картинку с монитора домашнего компьютера или с экрана телефона.

– Да ты крут, брат! – выпалил один из них на удивление спокойным и невозмутимым тоном.

– Красавчик! – с улыбкой добавил второй.

– Чего-то я не понял. А сколько ты подтянулся? – спросил меня третий и последний, кто хоть как-то оценил мое выступление.

– Шесть! – злобно ответил я, реагируя по равнодушие и холод всех, кто присутствовал сейчас в спортивном зале.

Сегодня я одержал победу, которую снова никто не заметил. Или почти никто. Шесть месяцев упорного труда прошли почти даром. Стертые до мозолистых рубцов ладони оказались никому не нужны. Я стал чемпионом своего класса, да и всех остальных шестых, а может быть, и седьмых классов своей школы, но никем опять не был замечен. Слава ко мне не пришла. Физическое совершенство оказалось не в почете, и было никому не нужно.

Прославиться среди моих сверстников можно было только чем-то плохим или вызывающе плохим. Например, раздеться догола и ходить так по школе. Напасть на кого-нибудь с ножом, а еще лучше сразу на несколько человек. Застрелить кого-то, взять в заложники или повеситься самому посреди класса на глазах у всех. Все это могло прославить меня, но только с худшей стороны. Личным достижением, хоть немного удовлетворившим мое самолюбие, было только некоторое увеличение роста, из-за которого я и начал тренироваться.

Впрочем, учитель физкультуры, знавший до этого дня меня только лишь как одного из общей массы школьников, подавляющее большинство которых не блещет стремлением к физическому развитию и совершенству, подошел ко мне после урока и с явно откровенно улыбкой на лице, сказал:

– Прогресс налицо! Давно тренируешься?

Я от неожиданности не знал, что ответить, немного смутился и, так ничего не произнеся, услышал от него:

– Может, тебе в легкую атлетику? К бегу как относишься?

Я в растерянности не знал, что ответить, и просто пожал плечами, еще не в силах одолеть навалившееся смущение. Евгений Геннадьевич мечтательно отвел глаза в сторону, как будто представлял сам себе, какую вырастит из меня будущую звезду большого спорта, воспитанную им с нуля. Но когда он вышел из мечтательного состояния, то улыбка схлынула с его лица, сменившись видом полного разочарования. Оно и было понятно.

Во-первых, из-за крайне низкой увлеченности спортом у школьников, созданная им несколько лет назад секция легкой атлетики была расформирована и так и не воссоздалась. Во-вторых, опустив на меня глаза, Евгений Геннадьевич сразу осознал, что с моим ростом и телосложением моя звезда на небосклоне побед никогда не взойдет. Таким, как я, самое место только среди тех видов спорта, где далеко не важен рост, вес, длина конечностей, отличное зрение и прочие предрасположенности. Я был для своего учителя физкультуры полным разочарованием. Количество выполненных на его глазах подъемов тела к перекладине не играло никакой роли. Я оставался для него тем, кем и был раньше.

Этот факт сильнейшим образом ударил по моему самолюбию. Я провалился в равнодушие к тому, чего добился старательным трудом. Казалось, что я создал своими руками шедевр, не превзойденную никем по качеству исполнения вещь, которую разрушил своими же руками, сам разорвал в клочья, сжег на костре. Равнодушие окружающих к моему творению и безысходность от несовершенства, которым наделила меня природа, опустили меня, как говорится, с небес на землю. Испорченный пороками мир, полный эгоизма и выдуманных эталонов, прибил меня к поверхности, резко сбросив с той высоты, что маячила передо мной и манила к себе.

Мои глаза словно открылись заново. Во мне произошла переоценка ценностей. Я посмотрел на себя иначе и увидел то, что уже никак невозможно исправить. Я понял, что навсегда останусь в этом мире таким, каким создан вначале. И никогда не будет у меня высокого роста, как бы я не старался. И ноги мои не будут прямее, сколько бы я ни проводил времени на турнике. И лицо мое само по себе не изменится. А главное, не поменяется то, что есть вокруг меня. Всегда будут доминировать извращенные ценности. Всегда будут править те, кто выше, ровнее, красивее, быстрее, сильнее.

Мысли обо всем этом не убили меня, не затащили по шею в петлю, не направили к ближайшему водоему, чтобы утопиться. Я понял, что надо всем этим нужно просто дышать ровнее, смотреть спокойнее, а может быть, еще и наслаждаться тем, что во мне есть такого, чего нет в других. И если даже это никогда не станет твоим козырем в игре, то понесенное поражение и потери в нем можно оценить легче, без слез, без пагубных эмоций, истерик и самоедства. Можно улыбнуться врагу и посмеяться над собой на его глазах, а потом посмотреть на его реакцию.

Я стал медленно, постепенно меняться, начав иначе воспринимать свои недостатки, главным из которых считал высоту своего тела.

Маленький рост являлся не единственной моей бедой. К нему прилагались довольно непропорционально короткие и сильно кривые тонкие ноги с огромными ступнями, на которых торчали во все стороны длинные некрасивые пальцы. Мое тело было также не идеальным. Нижняя часть его возле талии была шире чем то, что у нормальных мальчиков называется плечами. Ручки были тонкими и с виду неразвитыми. Последние два факта мне удалось немного исправить благодаря фанатичной увлеченности турником, укрепившим меня физически и расправившим мои плечи. Я действительно вытянулся, распрямился, приобрел фигуру, похожую на мужскую, но так и остался довольно низеньким, по сравнению с ровесниками. К тому же я был нескладным на вид.

Помимо этого у меня было очень и очень некрасивое лицо. Я настолько был некрасив, что со мною порою отказывались дружить, будто бы я был заразно больным или приносил несчастья. С самого раннего детства, играя с песочнице с другими детьми, я сталкивался с тем, что, подходя к другому ребенку с желанием разделить с ним радость детства, а за одно и игрушки, его мамаша сразу же пресекала мои радостные позывы и уносила свое дитя от меня подальше.

Меня отказывались брать в команды и компании, формирование которых начиналось на почве общих интересов, например совместных игр, или это были школьные дела, где на занятиях соперничали между собой разные группы школьников. Со мной мало кто хотел дружить, а если отношения и начинали формироваться, то заканчивались уже на следующий день после вмешательства мамы того мальчика, с кем я хотел завести дружбу.

– Это кто такой у вас? – услышал я однажды голос родственницы моего одноклассника, у которого оказался дома на его дне рождения. – Этот мальчик такой некрасивый! Он вообще не больной?

– Нет! Он просто урод! – прозвучал ответ мальчика, считавшегося мною другом из класса. – Просто мы к нему привыкли и не обращаем на него никакого внимания. Он совершенно безобидный. Не обращай на него внимания, он скоро уйдет.

К этому оставалось только добавить:

– Не бойся, он не кусается!

Эти слова заставили посмотреть на себя по-другому. А именно через зеркало. Я увидел в себе настоящего или почти настоящего урода, довольно большая голова которого, по сравнению с телом, выглядела несуразной. И это было первое, что бросилось мне в глаза. При рассмотрении остального я ужасался все больше и больше.

Мой нос был коротким, маленьким и сильно задранным вверх. Такого в моей семье не было ни у кого. Подобным обладала моя мама, но ее нос смотрелся вполне естественно на ее лице, нисколько не искажая его и не портя ее внешность. Мой нос был очень широким, как в переносице, так и в ноздрях.

Мои уши были огромными и торчали в стороны. Я выглядел настоящим «ушастиком», комичным и одновременно страшным от такого сочетания с курносым лицом. Мамины ушки тоже торчали в стороны, но были намного меньше моих и скрывались под умело сделанной прической, не выдавая себя. А я, обладая обычной для мальчика стрижкой, не мог никуда их спрятать, и вынужден был наслаждаться излишней заметностью своих ушей, за которые почему-то постоянно кто-то хотел схватиться, причем сильно и больно.

Бровей у меня почти не было. Вернее, плотность растительности на их месте была настолько скудной и почти бесцветной, что заметить на моем лице брови не представлялось возможным. Будучи похожим на маму, я видел, что она что-то искусно делает со своей внешностью и это позволяет ей не иметь тех недостатков, которыми обладаю я. Брови у нее были, и они были вполне нормальными на вид. Уши она прятала под прической, а нос у нее, скорее всего, остановился в развитии на том самом этапе, где начинается женская красота. На этом основании было похоже на то, что моя мама не имела, в отличие от меня, недостатков во внешних данных.

Ко всему можно было добавить мои волосы, почему-то торчащие в стороны спереди, то есть на лбу и сзади, то есть на макушке. И я с этим ничего не мог поделать. Чуб и макушка всегда выдавали меня, как говорится, издалека. На всех фотографиях я был с ними. Меня постоянно кто-нибудь хватал за них и сильно дергал, вводя в злобу и отчаяние от того, что с этим я жил и ничего не мог поделать. Я нервничал, шел к маме с жалобой, просил отвести меня в парикмахерскую, чтобы навсегда избавиться от проблем, коротко стригся под машинку, хотел побриться наголо, но потом снова получал то, чем и был наделен от природы. Спереди торчал длинный чуб, а сзади – макушка в виде антенны.

Добавлю, что общая форма моего лица была далека от того, что можно было считать симпатичным. Помимо перечисленных недостатков я отметил бы еще и рот, точнее губы, делавшие ширину ротовой полости слишком маленькой, в которую едва проходила столовая ложка. А поход к стоматологу был пыткой под названием «открой шире». Нижняя губа выглядела непропорциональной по отношению к верхней и была намного крупнее. К тому же она заметно выдавалась вперед, делая из меня натурального уродца с постоянно надутой губой.

У мамы такого не было. Губы и рот я позаимствовал у деда вместе с зубами, расставленными с большими промежутками между собой. Стоило мне улыбнуться, как видевшие мою искреннюю радость люди либо начинали искренне смеяться, либо отворачивались и с отвращением плевались в стороны так, будто перед ними предстал самый уродливый зверек на свете. Правда, у деда, в отличие от меня, не было курносости, торчащих в стороны огромных ушей, были нормальные брови и не выдавались чуб и макушка. Да и ростом он был вполне и телосложением пропорционален.

В кого я такой?

Первой этим вопросом задалась моя бабушка. Не та, что громкоголосая. А та, что мамина мама. Она не была такой резкой и прямолинейной. Старалась оставаться всегда рассудительной. И она как-то произнесла слова, что были услышаны мною и заставили меня впервые задуматься над своей внешностью:

– И в кого он такой? Весь нескладный получился. От матери взял лицо, только у нее оно нормальное, а у этого – все крупное, как на стероидах, и торчит в стороны. У деда взял ноги, но у самого кривее и короче будут. У отца позаимствовал чуб и макушку, но тот косматый весь, с хвостом ходит, у него их не видно.

– Перерастет! – резко обрезала ее громкоголосая бабушка и добавила: – Вот только в кого он мелкий такой?

– Тоже не знаю. И у вас, и у нас все нормального роста, – спокойно ответила мамина мама, с грустью глядя на меня, и добавляла: – Кто же полюбит такого, когда вырастет?

– Конечно, никто! – сразу же вставило свое слово вторая бабушка. – Так и останется при матери с отцом. Все время при них будет. Школу окончит, потом специальность в училище получит и работать пойдет. А что ему еще такому остается. В армию его, конечно, возьмут, но только солдатом. В военное училище такого не примут, слишком ростом мал, да и подслеповат немножко. А для солдата и так сойдет. В стройбате пригодится. Будет просто ходить на работу каждый день, да возле отца с матерью находиться. Какой женщине страшный коротышка нужен. Никакой! Лишь бы не спился!

Немного подождав и подумав, она добавила:

– Пройдет время, он еще и прыщами покроется!

Этот разговор прозвучал возле меня, когда мне было всего шесть или семь лет. В силу столь малого возраста я не придал ему должного значения. Да и принял так, будто бы бабушки говорили вовсе не обо мне, а о каком-то взрослом человеке. Теперь же, немного повзрослев, я в полную силу стал осознавать всю силу своих внешних недостатков, компенсировать которые я ничем не мог. А то, что пытался сделать, особо ни на что не влияло, а то и просто проваливалось при попытке произвести этим впечатление на других, как это было с подтягиванием на турнике при сдаче зачета по физкультуре.

Ко всему добавилось наступившее взросление, переходившее в ту стадию, когда девочки начинают смотреть на мальчиков, а мальчики обращают внимание на девочек. Как и следовало ожидать, моя внешность и тут сыграла со мной самую злую шутку. Создавалось впечатление, будто бы представительницы противоположного пола меня просто не замечали. Я был в их глазах не парнем, не девушкой, а кем-то неопознанным, неодушевленным, третьего пола. Чем-то вроде домашнего животного, бегавшего между нормальными людьми и ходившего вместе со всеми в школу. Если я оказывался рядом с теми парнями, что были презентабельными на вид, а значит, считались либо красивыми, либо симпатичными, либо обыкновенными, то обращение к ним девочек происходило так, будто бы меня просто не было рядом с ними. Меня откровенно не замечали. Причем не нарочно, а вполне на самом деле. Я был словно прозрачным, невидимым.

В одну из школьных поездок всем классом меня даже забыли при посадке в автобус и вспомнили обо мне лишь тогда, когда водитель увидел меня в зеркале заднего вида, бегущим вслед за уезжающим вдаль транспортом. При подсчете количества порций, выделяемых в школьной столовой для питания одноклассников меня также не раз забывали учесть, едва не оставляя при этом голодным. Меня даже умудрялись не посчитать при построении класса в одну шеренгу на уроках физкультуры. А на всех прочих мероприятиях, где нужно было участвовать или присутствовать, могли, увидев меня, сказать:

– Ах, и ты тут!

Или:

– А ты что тут делаешь?

Ну, или:

– А что, этого тоже позвали? Его надо считать?

Если бы мои несчастья касались только общения в коллективе, состоящем из людей. Бездомные, а впрочем, и домашние животные тоже не были исключением. Пробегавшая мимо собачка могла, увидев меня, сделать заметный крюк, словно обегала меня стороной, не то брезгуя при этом, не то опасаясь нападения от меня, не то боясь заразиться чем-нибудь. Кошки никогда не давались мне в руки, не хотели, чтобы я гладил их, проявляя примерно те же повадки, что демонстрировали собаки. Даже рыбки в аквариуме, при моем приближении к ним, испуганно уплывали куда угодно, лишь не быть у меня на виду.

Правда, бывали исключения. Только весьма странные. Так, играя однажды в детстве в песочнице, я едва не стал жертвой абсолютно миролюбивой собачки, которая сначала долго смотрела на меня, а потом задумала прикончить, применив свои зубы, видимо, решив избавить меня сразу от всех будущих мучений.

– Да вы на него посмотрите! Такого любой покусать захочет! – оправдывалась хозяйка собачки, когда моя мама бросалась на нее с кулаками, защищая меня.

Другой пес, случайно пробегавший мимо, решил добродушно обнюхать мирно играющего в песке ребенка, то есть меня. Но как только он приблизился и увидел мою физиономию, то полностью изменился на глазах за какие-то доли секунды. Морда его начала выражать жуткий испуг. Он отшатнулся от меня и в панике убежал прочь, поджав хвост и повизгивая при этом как от страха. Конечно, тогда, в силу малого возраста, я этого не понял. Сейчас же мне все больше становилось понятно, что я решительно проигрываю от рождения абсолютно всем своим сверстникам и ничего с этим не могу поделать.

Глава 2

Новый дом

Пассажирский поезд, в вагоне которого я находился уже около десяти часов, старательно наматывал километры до очередной станции, где должен был сделать остановку. Наступило солнечное утро и подавляющее большинство людей в нем пробуждалось, сдавало проводнице постельное белье, приводило верхние полки в походное положение и скапливалось возле туалетов для выполнения утреннего моциона.

Та самая девушка, что выглядела невероятно страшной, поймав на себе мой ответный взгляд, отвернулась к окну и продолжала так неподвижно сидеть весь оставшийся путь. В такой позе она пребывала с того самого момента, как я заметил ее наблюдение за моим развлечением, выражавшимся в старательном искривлении своего лица с целью поймать его отражение в отблескивающем от солнечного света окне. От скуки я стал сам наблюдать за ней и даже надел очки, чтобы лучше видеть выражение ее лица, которое тоже иногда отсвечивало в окне напротив нее самой, когда солнечные лучи отражались от стекла так, что возникало подобие зеркала.

Девушка была очень грустной и в этом я чувствовал виноватым именно себя. По моему мнению, она сегодня посмотрела весьма добрый сон, в котором была счастлива от того, что видела себя в нем красавицей, окруженной массой поклонников. Среди них был тот самый, тот единственный и неповторимый, для которого она была создана природой и существовала на белом свете. О концовке сна мне говорить совсем не хочется, но предчувствие подсказывало, что после пробуждения девушка еще некоторое время плыла на волнах счастья, пока не вспомнила, что в реальности она не намного красивее самого красивого крокодила. Осознание этого расстроило ее до глубины души. Она пребывала в полной грусти до того момента, пока случайно не заметила клоунаду в моей персональном исполнении. А я в этот момент радостно кривлялся перед окном и наслаждался тем от скуки.

Забавляясь моим концертом, девушка-крокодил на некоторое время отключилась от своих мыслей. Ее радовало мое представление и ощущение того, что она не единственная уродина на всем белом свете. Рядом с ней обитает еще много особей обоих полов, решительно обделенных презентабельной внешностью, высоким ростом и прочими преимуществами, что даются от рождения и приносят кому-то счастье, а кому-то сплошные страдания. Все это связанно в основном с непопулярностью у противоположного пола и с отсутствием успеха в любых начинаниях, где собственный вид может играть немалую роль.

Наблюдая за мной, девушка на какое-то время забылась и расслабилась. В этом состоянии она продолжала пребывать до того момента, пока я сам не ответил ей взглядом. Взглядом человека, внешние данные которого вполне способны конкурировать с ней по уровню уродства. Она это поняла и, не выдержав такого ответа, отвернулась, разглядев во мне точно такое же существо, каким была и сама. В чистом поле пересеклись пути двух крокодилов!

Мое настроение тоже улетучилось без остатка от ощущения того, кто я есть и чем обделен в жизни. Но почему-то мне стало больше жалко именно ее, а не себя. Ведь она девушка, то есть создание, предназначенное природой для того, чтобы радовать окружающих своей красотой. А в этом мире внешние данные способны создавать сильное конкурентное преимущество в борьбе за выживание. К статной особи притянутся представители противоположного пола и дадут этим куда более весомый шанс на продолжение рода. А моя попутчица тут проигрывает основательно. Ее персональный коэффициент востребованности близок к нулю, а может быть, и равен ему. Это было сильно заметно по лицу девушки, отражение которого то и дело мелькало в оконном стекле, пока солнце не скрылось за большим облаком.

Поезд приближался к нашей станции. Очень скоро мне, маме и сестре предстояло покинуть вагон и некрасивую девушку, с которой я, вероятно, уже больше никогда не увижусь.

На вокзале, где мы вышли на перрон, нас встретил мой папа. Он приехал сюда раньше почти на месяц, чтобы заняться обустройством нашего нового жилья и будущего места проживания. Причиной тому послужило отсутствие квартиры или дома в том маленьком провинциальном городишке, где я родился, где появились на свет и выросли мои родители, где мы жили все вместе, где я сначала ходил в детский сад, а потом учился в школе. Мы жили в квартире бабушки и дедушки, папиных мамы и отца, занимая две комнаты из тех трех, что были в наличии. Такое стеснение всех, конечно же, крайне смущало. Особенно это доставало двух взрослых самцов, вынужденных кормиться на одной территории, и двух хозяек, обреченных делить одну кухню на двоих.

Из-за постоянной скудности семейного бюджета нашей семьи мы не могли позволить себе накопить денег на покупку своей персональной квартиры или на постройку отдельного дома, а потому с самого рождения я с родителями проживал на территории бабушки и дедушки со стороны отца. Как ребенка меня этот факт нисколько не смущал. Я был всегда сыт, обласкан, окружен заботой и вечными претензиями к одному только своему существованию со стороны родной сестры семи лет от роду.

Дед и бабушка по маминой линии жили куда более стесненно. У них была вообще маленькая однокомнатная квартирка на первом этаже, доставшаяся им после дележа собственного жилья между собой и маминым братом, желавшим жить отдельно со своей семьей.

– Такого у нас не будет! – решительно заявила моя громкоголосая бабушка, дав понять моей маме об отсутствии у нее самой желания делить собственную квартиру ради удобства и комфорта для более молодой хозяйки.

Моя мама, обладая довольно тихим и скромным характером, к тому же находясь под постоянным гнетом свекрови, не перечила, не возмущалась, не шла на конфликт и, вообще, вела себя сдержанно в силу своей сущности, покоряясь гнету и давлению старшей хозяйки. По обыкновению своему мама клала голову набок, вздергивала вверх брови и безвольно выполняла все обязанности по уборке дома, глажке вороха накопившегося белья, мытью бесчисленного количества посуды и ежедневной готовке еды на шесть персон. Бабушка тянула на себе только лишь крайне тяжелое бремя стирки, сортируя огромное количество грязного белья, загружая его в стиральную машину и включая ее, нажатием всего двух очень важных кнопок на панели управления. Потом, по окончании процесса стирки, она надрывалась на развешивании уже чистого белья на балконе для просушки и всячески громко комментировала все стадии своего единоличного участия, без поддержки со стороны, на всех этапах этого крайне важного дела.

В свободное от ведения домашнего хозяйства время моя мама бездельничала, со слов бабушки, бухгалтером в управлении газового хозяйства нашего городка, отчего постоянно подвергалась громогласной критике, опять же моей бабушкой, со словами:

– В «Газпроме» работает, а живем в нищете!

На что мама только тихо вздыхала, снова клала голову набок и уходила на кухню, чтобы порадовать любимую свекровь чем-нибудь вкусненьким.

Сама же папина мама вкалывала дни и ночи напролет вахтером в лифтовом хозяйстве и еле волокла ноги домой после восьмичасового тяжелейшего сидячего просмотра ночных каналов телевидения в каптерке, во время которых непременно засыпала. Это ее сильно утомляло, и она невероятно тяжело переносила все тяготы и невзгоды своего нелегкого труда. От крайней усталости бабушка не могла тянуть на своих плечах весь домашний труд и заботу о нас и, любезно перекладывал эти обязанности на молодую хозяйку, какой и была моя тихая мама.

Мой папа, хоть и имел за спиной диплом индустриального техникума, чем очень гордился и всячески это подчеркивал, трудился, не жалея себя на двух работах, где сутки через сутки охранял важнейшие коммерческие объекты. В первом случае это был строительный рынок, а во втором – какая-то местная бывшая фабрика, превратившаяся к настоящему времени в скопление множества организаций и предприятий, начиная с автомобильной стоянки и заканчивая сауной, созданной для тех, кто предпочитал мыть свое тело исключительно в ночное время.

Папа сильно уставал, отдаваясь работе, за которую получал крайне небольшую зарплату, что все время подчеркивалось всеми взрослыми членами семьи, особенно бабушкой, громогласно отмечавшей и подчеркивавшей физические и умственные затраты моего отца во время непосильного труда. Из всего этого я только и мог сделать вывод о нашем скудном финансовом положении, на основании крайне часто слышимой у нас в семье фразы, произносимой папой:

– Семейный бюджет этого не потянет.

Папу, конечно, мы обычно не беспокоили, давая ему возможность полноценно отдохнуть за те жалкие сутки, между которыми он должен был хорошенько выспаться и восстановиться, чтобы заступить на очередное суточное дежурство на другом объекте. К моему удивлению, папа никогда не выглядел после работы сильно уставшим. Более того, он почти не ложился спать между сменами, а предпочитал весь день провести за компьютером с наушниками на голове, где сражался с кем-то в жаркой и напряженной компьютерной игре и постоянно подчеркивал свои заслуги в ней.

Мой дедушка тоже не был бездельником. Как и папа, он работал охранником сразу на двух объектах, также изнемогая от непосильного труда. В первый день он заступал на смену, продолжавшуюся всего одну ночь в запертом на ключ небольшом торговом центре. А во вторую шел блюсти покой собственников гаражных боксов в огромном гаражном кооперативе, где запирался на кучу замков на втором этаже кирпичной башни, предназначенной для быта охранников.

И, как мой папа, дедушка обладал завидным для меня качеством и умением совершенно не спать после трудовых ночей. Причем он также не выглядел уставшим, когда возвращался домой с работы. Анализируя все это, я пришел только к одному выводу: это у них наследственное. Тут же я сделал еще один вывод: я не такой, потому что унаследовал от всех членов семьи исключительно негативные черты характера и очень часто хотел спать. Короче говоря, я не являлся ярким представителем своего рода и не мог продолжать лучшие традиции предков.

Само собой, что труд охранника в нашем городишке не был самым почетным, а потому оплачивался довольно скудно. Не имела больших доходов и бабушка, так как труд вахтера тоже не являлся престижным. Не приносила огромных денег и работа мамы на поприще бухгалтера такой могущественной организации, как «Газпром». О пенсиях папиных мамы и папы вообще не стоит говорить. На этом основании почти ничего не остается добавить к тому, что жили мы весьма скромно и даже бедно.

К своим четырнадцати годам я ни разу не был на море, не летал заграницу и, собственно говоря, вообще не летал на самолете, потому что в этом не было необходимости, как, впрочем, и денег на полеты. Одежда и обувь, что покупались мне, были из разряда самых дешевых и выбирались именно по принципу низкой цены. Мой школьный рюкзак был далеко не новым, изрядно потертым и заношенным и служил мне как для походов на учебу, так и для всех остальных нужд. Про развлечение даже не стоит и упоминать. В кино я попадал считанное количество раз за всю свою короткую жизнь. А пределом мечтаний был поход в самый распространенный по всему миру американский ресторан быстрого обслуживания, ближайший филиал которого находился в областном центре. Впрочем, так жили многие мои одноклассники, чьи родители получали вполне заурядную зарплату для нашего городка.

Еще одной моей мечтой был хороший, естественно, дорогой телефон популярного во всем мире производителя. Таким среди всех ребят в школе обладали всего несколько учеников. Остальные использовали либо нечто среднее по ценовой категории, либо, как я, вообще стеснялись доставать из кармана то, что стыдно было кому-либо показывать. Мой телефон был подержанным, из числа бывших в употреблении. Его корпус насчитывал бесчисленное количество полученных в боях отметин. Стекло экрана имело поперечную трещину, а заряда аккумулятора едва хватало на один день использования.

Я был обладателем этого сокровища уже пару лет, в то время как многие мои одноклассники сменили за этот период уже несколько более свежих моделей. Такой был у меня впервые. До него я последним из всех в классе поменял на смартфон свой старый кнопочный мобильный телефон, наличие которого выводило меня из себя и заставляло безнадежно мечтать о новом, современном, дорогом.

Я ходил по пятам за отцом, выпрашивая у него такой в подарок ко дню рождения и натыкался на его вечное:

– Семейный бюджет не выдержит!

Я копил мелочь, что изредка оказывалась в моих руках в виде сдачи при походах в магазин. Выпрашивал деньги у деда, выжидая, когда он снова впадет в состояние затяжного конфликта с бабушкой из-за своего участия в употреблении горячительных напитков. Клянчил их у мамы, иногда награждавшей меня мелкими купюрами на мороженое. Подходил с подобными просьбами к маминым папе и маме, также радовавшими меня небольшими денежными подарками, но очень-очень редко.

В итоге мне удалось накопить небольшую сумму, которую я решил присоединить к тем деньгам, что ко дню рождения выделит мне на новый телефон отец. Тот, узнав о моем достижении, искренне обрадовался этому и почему-то направил меня на совершенно другой путь, решив не одаривать ожидаемой суммой, а скромно помочь несколькими сотнями рублей. В итоге, стоя возле прилавка с новенькими телефонами, мой взгляд плавно был уведен в сторону тех, что были в употреблении и стоили чуть больше той суммы денег, что я напряженно копил больше года, отказывая себе во всем.

О моем разочаровании лучше ни чего не говорить. Я был раздавлен, словно танком. Слезы душевного расстройства не сходили с моих глаз в течение целой недели. Я не радовался подарку, который просто купил на свои деньги, а не получил в день рождения, как было положено и на что очень рассчитывал. Ненависть к нищете вселилась в мою детскую душу и не покидала ее.

Я впервые в жизни проанализировал свои личные владения, в собственности которых не было ни одной приличной вещи. Я донашивал и коньки, и лыжи, и хоккейную клюшку, и старый потрепанный велосипед за своим отцом. При этом коньки были основательно проржавевшие и местами порванные. На лыжах от старости уже давно стерлось их название и, ни при каких обстоятельствах невозможно было установить их первоначальный цвет. Велосипед был ржавым с протертым до лоскутов седлом и многократно заклеенными шинами в колесах, которые постоянно сдувались и требовали подкачки древним ручным насосом с дырявым шлангом.

При этом, когда я сломал старую папину хоккейную клюшку, то получил от него шикарный увесистый подзатыльник, навсегда отбивший во мне любовь к хоккею и, соответственно, погасивший в моем лице будущую звезду этого вида спорта. Сломанная на уроке физкультуры лыжа, одним своим присутствием на мне доводившая до истерического смеха моих финансово более успешных одноклассников, наложила печать запрета личных мыслей о карьере успешного лыжника. А постоянно требующий ремонта велосипед наконец-то был украден кем-то, кто позарился на этот раритет, чтобы либо пополнить им свою коллекцию антикварных вещей, либо, что и оказалось на самом деле, сдать его в пункт приема металлолома. За это я тоже получил по шее от отца, проучившего меня набором фраз об отсутствии во мне уважения к семейным ценностям и способности дорожить его подарками, считавшимися очень и очень ценными.

Любимое, но несколько затратное развлечение подавляющего большинства моих одноклассников из-за стоимости оборудования к нему и называемое компьютерными играми, тоже не близко лежало к моему телу, хоть и было востребовано душой. Наш старенький, довольно потрепанный, уже не раз сдававшийся в ремонт компьютер, когда-то осиленный, что само по себе невероятно, нашим семейным бюджетом, редко оказывался в моем распоряжении. Как правило, его оккупировал папа, подолгу проводивший время на просторах боевых сражений, скованный виртуальной танковой броней. И все члены семьи не трогали и не беспокоили его в это время, прекрасно понимая, что игровой мир заменяет ему сон между суточными дежурствами на работе.

Потом, когда глава нашего семейства томился в непосильном труде, зарабатывая на хлеб всем нам неблагодарным ему, место за монитором занимала мама, всецело отдававшаяся просторам социальных сетей, где обитали ее многочисленные подруги, старые и новые, бывшие и настоящие, когда-то позабытые и недавно появившиеся. А на мою скромную просьбу о долгожданном допуске самого меня к домашнему компьютеру, с заверениями о сделанных уроках, о помытой на кухне посуде и о благополучном завершении еще каких-то многочисленных дел, я получал, как правило, строгий отказ. Мотивацией к нему обозначалась крайняя степень маминой усталости на работе и в домашних делах, помощи в которых ей ни от кого не было. А когда я начинал робко бормотать на это, что едва осилил несколько этапов той самой помощи, реализовавшейся и в мытье посуды, и в вытирании где-то пыли, и подметании пола на кухне, и в транспортировании мусора, то получал повторный отказ, в виде вполне обыденных и дежурных фраз:

– С сестрой поиграй. Еще уроки поделай. Бабушке помоги.

Кстати, бабушка тоже не отказывала себе в удовольствии провести время за компьютером, бороздя просторы нескольких социальных сетей. Потом она освоила выпуски многочисленных знатоков поваренного мастерства и освоения садов и огородов, с удовольствием снимавших и выкладывавших на всеобщее обозрение свои многочисленные видеоролики. Бабушка с упорством и настойчивостью изучала их, вникала в детали, а потом, набравшись опыта и полностью освоившись, дошла до стадии активной критики, которую выкладывала в комментариях к просмотренным эпизодам, с явными намеками на ругательство и унижение авторов.

Следующим этапом постижения бабушкой просторов всемирной паутины стали многочисленные старые фильмы советской эпохи, так любимые и обожаемые ее персоной. Она, с далеко не присущим и не свойственным ей милым видом беспомощного пушистого существа, смотрела на монитор и пускала порою слезы жалости и сострадания по ушедшим временам с чистыми, по ее словам, чувствами и отношениями.

Потом я застал ее за просмотром того, что называлось мыльными операми бразильского производства, с которыми бабушка, по ее словам, познакомилась еще в далекие девяностые годы, и считала себя настоящим знатоком данных сериалов. Она перечисляла мне, маме и дедушке имена главных героев. Сострадала многим из них и яростно критиковала других. Выделяла положительных и отрицательных персонажей, тщательно характеризуя каждого из них и постоянно сравнивая с кем-то из своей жизни.

– Ах, если бы ты меня любил так же, как этот ее! – произносила она деду с тоской в голосе, когда тот начинал с громким храпом засыпать где-нибудь на кресле перед телевизором, обдавая половину квартиры дезинфицирующим запахом употребленной пару часов назад жидкости.

Кстати, дедушка был единственным членом нашей семьи, кто не испытывал никакого удовольствия от общения с компьютером, так как вообще никогда не общался с ним и не пытался пойти на этот шаг. Общения ему и так хватало в жизни из-за наличия огромного количества всевозможных друзей, многочисленных приятелей, да и просто знакомых людей, классифицируемых моей бабушкой как собутыльники.

Так что в такой напряженной обстановке я довольно редко получал доступ к домашнему компьютеру и, как правило, едва успевал в нем найти что-нибудь для выполнения домашних заданий, что получал в школе, поиска информации для написания очередного реферата и всего прочего, что нужно было для учебы. Когда же я, наконец, добирался до личных развлечений, следуя моде у моих сверстников в активном участии в какой-нибудь популярной компьютерной игре с многоликой массой ее адептов, меня почти сразу выдавливали взрослые члены семьи, следовавшие своим личным целям. Стараясь быть не угнетенным давлением с их стороны, я уступал место и шел завидовать дальше своим более состоятельным одноклассникам, которые имели возможность бесчисленное количество личного времени проводить на игровых просторах.

Такие моменты я томился в засаде, где ждал, как уйдет из-за компьютера очередной заседатель. Но, как правило, когда место освобождалось и мое тело его занимало по праву первенства в очереди, моя сестра тут же начинала проситься на него и требовать моей уступки по праву младшего, а значит, самого обожаемого члена семьи. Какое-то время я наивно и тихо сопротивлялся ее нажиму, но потом все равно отступал, потому как в дело вступала моя мама, требовавшая, чтобы я отошел от компьютера ради сестры. Понятно было, что мама просто не хотела слышать ее нытье и крики, а я не хотел портить настроение маме. Я снова садился в засаду и ждал, когда же моя сестренка натешится мультиками, взятыми из всемирной паутины. Когда же это время наступало, я делал очередную попытку атаковать место перед клавиатурой и монитором, но опять ненадолго, так как моя сестра, из чувства огромной любви ко мне, а соответственно, бескрайней ревности, снова выдавливала меня и отправляла в засаду, где я продолжал дальше томиться и завидовать.

Масла в огонь подлил когда-то посетивший нашу квартиру компьютерных дел мастер, папин хороший знакомый, вызванный им для починки нашего, видавшего виды, боевого и избитого домашнего компьютера. Тот, делая свое дело, ковыряясь в нашем, боевом и избитом, видавшим виды, все время изумленно вздергивал бровями, постоянно тихо или вполголоса произнося почти одну и ту же фразу:

– Давненько такого барахла не встречал!

Или:

– Ему на помойку пора, а они его чинить вздумали!

Наконец, видимо, дойдя до логического завершения дела, он начал лить то самое масло в тот самый огнь, уже набравший немалую силу, благодаря его высказываниям. Речь свою он повел о недавнем его посещении крайне скромного трехэтажного жилища с высоким кирпичным забором, принадлежащего очень честному служителю народа, чьих доходов еле хватало на содержание четырех новеньких современных домашних компьютеров, количеством, ровно соответствовавшим числу членов его семьи. Далее почему-то было упомянуто точно такое же число автомобилей, названием марок и моделей которых никак не увязывалось ни в моей голове, ни в голове компьютерного мастера, ни в головах членов моей семьи с доходами скромного чиновника.

Взбудоражил – так взбудоражил! Я потерялся в догадках о том, как можно было бы каждому в нашей семье иметь свой персональный компьютер, особенно дедушке, которому он совершенно не был нужен.

А перечень марок и моделей автомобилей, описанных компьютерным мастером, навело меня на мысль о нашей единственной на всю семью машине, почему-то ласково называемой «шахой», что давно без движения томилась в гараже, потому что семейный бюджет не тянул расходов на ее ремонт и возвращение в строй. А иногда поднимавшийся вопрос о замене ее на новый автомобиль, купленный в кредит, падал не вставая, сраженный сбалансированным до крайности семейным бюджетом, о броню которого разбивались мои мечты о новом телефоне, мамины о норковой шубе, бабушкины о даче, дедушкины о построении мирового господства коммунизма.

Свою игровую компьютерную неудовлетворенность я иногда компенсировал посещением домов тех моих одноклассников, кто принимал активное участие в достижении высот самых результативных покорителей виртуальных игровых просторов и вершин. Таковых среди моих приятелей вполне хватало. Иногда он собирали на своей территории нескольких ребят для группового наслаждения очередной компьютерной забавой. Но и тут в мои жизненные колеса часто попадали старые и новые палки. То количество участников игры перед монитором ограничивалось числом пультов управления, то очередь к ним встраивалась так, что часто до меня не доходила. А то я и вовсе не попадал в предполагаемые списки тех, кого следует допускать к участию в игре, из-за внешних данных, где я всегда оставался в проигрыше.

В результате всего я очень часто был просто зрителем среди тех, кто активно покорял виртуальные игровые просторы и наслаждался этим, предаваясь восторгу от самого участия. Я же томился где-нибудь с краю, пуская слюну зависти и тратя время на ожидание своей очереди, которая могла и вовсе не подойти по окончании времени участия предыдущего игрока. А иногда для меня все заканчивалось довольно не честным выдавливанием из очереди, с произнесением поистине волшебно отрезвляющих меня слов:

– А тебе зачем? Не играл никогда и не начинай!

Потом непременно кто-нибудь добавлял:

– А то подсядешь, как мы!

Последняя фраза часто заканчивалась смехом всех присутствующих в помещении игроков и резко обрывалась новым эпизодом, появившимся на мониторе компьютера.

Тоска и злоба вселялись в меня после посещения таких игровых салонов, спонтанно развернутых в квартирах моих более успешных в финансовом плане друзей. Я начинал ругать себя, свои недостатки, свой маленький рост и кривые ноги, свое уродливое лицо, дополненное вечно торчащим впереди чубом и выступающим отростком волос на затылке. Я ненавидел твердый, как камень, бюджет своей семьи, уничтожавший на корню все мои желания на стадии их созревания, то есть в самом зачаточном состоянии.

Итак, к своим четырнадцати годам я подошел в виде страшного и жалкого на вид низкорослого уродца, обиженного на весь мир из-за своих физических недостатков и той бедности, в которой пребывала моя семья. Частое нахождение в состоянии, называемом среди взрослых людей депрессией, осознание неисправимости того, что имею, равнодушие или ненависть ко мне со стороны окружения, будь то родственники или друзья, неожиданно перевернуло мое сознание.

Из вечно недовольного собой и миром человека я вдруг начал превращаться сначала в равнодушного и отрешенного от всего типа, а потом стал впадать в состояние пребывания в радости и наслаждении тем, что имею, что творится вокруг меня. Я начал отчетливо понимать невозможность изменения ни самого себя, и прежде всего своей внешности, ни того, что происходит рядом, в семье, в школе, на улице. Мои друзья не изменятся никогда и будут также любить то, к чему стоят ближе их радости и желания. Мои родители, бабушки и дедушки никогда не найдут клад и не выиграют в лотерею, чтобы выбраться из той социальной ямы, в которой все время находятся. Никто не подарит нам квартиру и машину, чтобы нам жилось лучше и легче. Всего придется добиваться самому, прилагая немалые усилия и труды.

Первое, что я сделал, находясь в стадии начала переоценки жизненных ценностей, был взгляд на внешность. Стать выше благодаря спорту я все еще надеялся, но при этом прекрасно понимал, что мои возможности весьма сильно ограничены ресурсом моего организма или генетикой. Стать красивее я смогу, только сделав ряд пластических операций, стоимость которых меня пока не волновала, потому как переход моего жизненного цикла в период самостоятельного добывания денежных средств был еще впереди. А на всех этих основаниях я мог помочь себе сейчас только тем, что продолжал упорно тянуть свой рост вверх, занимаясь спортом и повышая свои возможности в будущем на лучшую долю благодаря успехам в учебе.

Именно учебой я и решил заняться, наплевав на уродство, низкий рост, нищету вокруг и отсутствие дорогих и добротных вещей в виде персонального компьютера, современного мобильного телефона, хорошего велосипеда, кроссовок и всего прочего, что могло бы радовать меня каждый день и делать немножечко счастливее. Я начал налегать на учебу, заставив себя полюбить каждый очередной поход в школу. На уроках я стал заставлять себя смотреть в глаза преподавателю, когда тот объяснял материал. Я все старательно записывал и запоминал, вникал и повторял, пытаясь не отвлекаться на посторонние вопросы, чем страдал длительное время.

Давалось мне все далеко не легко. Я проигрывал в первую очередь из-за упущенного и попусту растраченного времени, когда вместо учебы занимался болтовней с друзьями, отвлекался на посторонние предметы, игры и пустое времяпрепровождение. Но, имея на тот момент не малый опыт сражений за высокий рост на турнике, я перенес его в борьбу за успеваемость в учебе. Результаты стали приходить, но не сразу. Оценки все больше росли в значении, средний балл увеличивался. Меня осторожно начинали хвалить учителя. Я постепенно подравнялся с теми, кто всегда учился немного лучше, потом дотянулся и до тех, кто был близок к отличникам. Меня даже отметили на родительском собрании, которое впервые в жизни не посетили мои родители, сославшись на это фразой мамы:

– Там делать нечего! Всегда все одно и то же! Одни разговоры и ходят туда одни и те же!

Потом встрял папа, произнеся то, что обычно приравнивалось к выдержке нашего семейного бюджета:

– Опять будут деньги на что-нибудь вытягивать?

И только бабушка, однажды взяв в руки мой школьный дневник, где обратила внимание на рост моей успеваемости, наконец, заулыбалась и, расплываясь в удовольствии, протянула мне в награду купюру в пятьдесят рублей, сопроводив свой жест добрыми словами:

– Молодец! Заслужил!

Я со свойственным мне с недавнего времени равнодушием посмотрел на эти, огромные для меня, деньги и ответил ей словами человека, по меньшей мере, покорившего мир своими личными достижениями:

– Не надо! Это мой вклад на строительство памятника семейному бюджету!

Ничего из этого не понявшая бабушка наградила меня взглядом откровенно пьяного дедушки, с которым прожила уже почти сорок лет, а потому сроднилась с ним окончательно, как умственно, так и физически. А вот папа отреагировал так, как впервые в жизни можно было видеть от него, а именно с похвалой в мой адрес

– Моя школа! Мое воспитание!

После чего он выхватил из бабушкиной руки предназначенную для меня купюру и добавил:

– Водички себе на работу куплю.

Как я выдержал очередное поражение? Да никак! Равнодушно, иронично, наплевательски! Я впервые не испытал ничего ни радостного, ни грустного от того, что мои достижения прошли мимо моей семьи и были никем не замечены. А единственным из всех ее членов, кто обратил хоть какое-то внимание на мои успехи в учебе и даже скромно вознаградил меня за них, была моя бабушка. Впрочем, даже она радовалась за меня совсем недолго и уже скоро растворилась в просмотре очередного мексиканского или бразильского сериала прошлых лет.

Все произошедшее совпало с моим выступлением на перекладине во время сдачи нормативов по физкультуре. Я блеснул на глазах, но далеко не у всех, но все же блеснул. Мой многократно выполненный подъем тела в висе был по достоинству оценен только моим преподавателем, который тут же, спустя пару минут, отбросил от себя внезапно навалившуюся радость, разбив ее невидимые возможности реализации моего потенциала. И было это связано, прежде всего, с отсутствием базы для тренировок и создания из показавшего себя мальчика спортсмена. А второй причиной снова был я. Такой нескладный, кривоватый, низенький.

Я снова оценил свою победу так, как оценивают только поражение. Но на этот раз я не стал делать из этого трагедию, просто откинув от себя все мысли о случившемся и решив, что теперь, с этой самой минуты, все то, что я делаю в своей жизни, я делаю только для самого себя. Плевать на окружение, на отсутствие мнения у других, на искажение этого мнения не в мою пользу, на равнодушие и холодность, на неправильные, на мой взгляд, оценки.

Итак, наш поезд прибывал на не очень большую железнодорожную станцию, где меня, маму и сестру встречал наш папа, находившийся там, в том городе, что стоял вокруг этой станции, уже больше месяца. Утреннее августовское солнце начинало потихоньку припекать. Вагон медленно приближался к перрону. Мы уже встали со своих мест и начали, подтягивая за собой наши чемоданы и сумки, медленно протискиваться к выходу вместе еще с двумя парами пассажиров, которые выходили на этой же станции.

Страшная девушка продолжала с грустным видом неподвижно сидеть на своем месте и, почти не моргая, смотрела в окно. Двигаясь мимо в направлении тамбура, я иногда поглядывал в ее сторону. Не знаю, зачем я это делал. Видимо, из-за того, что начал чувствовать в ней что-то родное, общее, объединяющее нас. Ведь оба были страшными, даже уродливыми на вид. И если я уже начинал с этим мириться, пройдя через большую серию неудач, тщательно проанализированных мной, то этой девушке было явно тяжелее только потому, что она должна, по сути своей, относиться к прекрасному полу, а сама таковой не является.

Мне было жалко ее. Даже сильнее, чем самого себя. Я еще несколько раз обернулся в ее сторону, тогда как она продолжала пристально смотреть куда-то вдаль, не поворачиваясь ко мне. Наконец, когда я уже был почти что возле тамбура и должен был вот-вот покинуть этот вагон навсегда, она бросила короткий взгляд в мою сторону. Она посмотрела именно на меня, ни на кого другого, а точно в мою сторону, на мое лицо. Она сделала это очень коротко, отрывисто, за секунду. Посмотрела и тут же одернула свое лицо опять в направлении окна.

Я был ей противен. Противен прежде всего тем, что олицетворял собой для нее точно такого же бедолагу, каким была и она сама. Она больше не радовалась моему кривлянию пред собственным отражением в окне, как порождению отраженного уродства. Она видела во мне именно страшного, очень некрасивого мальчика. Я демонстрировал собой ее вид себя, словно перед зеркалом, как напоминание о личном недостатке. И это было для нее куда большей бедой, чем для меня.

Мы уже не встретились взглядами. Я вышел из вагона вместе с мамой, сестрой и вещами. Нас встречал папа. Он стоял на платформе и улыбался, искренне демонстрируя всем своим видом бескрайнюю любовь к нам. Папа соскучился за те полтора месяца, что жил вдали от нас и без нас. Но так было нужно. Он уехал первым, чтобы подготовить почву или площадку, как сам говорил, для нашего приезда с вещами.

Все началось примерно полгода назад. Наша семья, по каким-то неведомым нам каналам, получила сообщение о смерти одной дальней престарелой родственницы, единственным законным наследником которой, по имеющимся у бабушки документам, был наш дедушка. А он, в свою очередь, отреагировал на это сообщение в свойственной для себя манере и в том состоянии, в котором больше всего любил пребывать, чтобы как можно сильнее нравиться бабушке.

– Да на кой оно мне все надо? – громко, обдавая комнату запахом любимого им духа, прокричал он и добавил: – Пусть забирает – кто хочет! Мне не нужно на старости лет!

Так оно и вышло. Пораскинув имеющимися бесценными, как мы все поняли, мозгами, моя милая бабушка оценила приплывшую в цепкие руки нашей семьи возможность, и сразу же начала настаивать на передаче наследства законному представителю, то есть моему дедушке. А далее, как она предполагала, по следующей инстанции, моему папе, как законному продолжателю славных дел всей фамилии.

И снова так и вышло. Бабушка направилась из нашего маленького городишки прямиком на окраину далекой от нас Московской области, где ее ожидало бесценное наследное имущество дедушки. Как она там себя повела, для всех нас, конечно же, осталось загадкой. Но уже через несколько дней томительного ожидания, бабушка появилась на пороге нашей квартиры с радостной вестью, что наконец-то, через каких-то полгода, что положены в данном случае по закону, нашему дедушке будут принадлежать шикарные двухкомнатные апартаменты «хрущевской» эпохи.

– Да на кой они мне! – ответил самый престарелый член нашей дружной семейной команды, на что тут же получил от своей любимой супруги смачный подзатыльник, прозванный ей потом «отрезвляющим».

Ни разу так в своей еще очень короткой жизни я не видел, чтобы несколько, на мой взгляд, добрых и порядочных людей, радовались смерти одного единственного человека, который, к тому, же приходился родственницей моему дедушке. Хотя замечу, что как раз дедушка, был единственным из всех, кроме меня и сестры, кто по-настоящему скорбел по данному поводу. Он плакал, незаметно пил свои любимые напитки и снова плакал.

– Это от радости! – наконец прокомментировала дедушкин плач бабушка, впервые в жизни не препятствовавшая тогда распитию им спиртного.

Тогда я подумал, что дедушка радуется, а не скорбит. Ибо не каждый повод является столь значимым, как благоволение бабушкой на все, что раньше было нельзя.

Пока я монотонно и ежедневно посещал любимую школу и постигал вершины освоения турника, моя сестра ходила в садик, а мама работала, законное наследство было документально оформлено в пользу единственного его получателя. После чего, когда вся семья снова, наконец, собралась вместе, чтобы радостно почтить память покойной родственницы, было проведено внутреннее совещание. Его итогом стало очередное умозаключение моей мудрой и, одновременно, громогласной бабушки, которая выдала нам всем свое заключительное решение.