Читать онлайн Кладовщик
Кто сказал тебе, что ты наг?
Бытие 3:11
1. Книги и паровозы
Время рушит воспоминания. Краски, запахи, вкусы бледнеют, теряют связь, совпадают в далёкие от реальности смыслы и плывут маленькими нелепыми островками по бесконечной и беспощадной глади океана забвения.
Так ли было на самом деле или это только жалкая аппликация изъеденной временем памяти, но мне кажется, я хорошо помню своё детское восприятие книг и три места, откуда эти книги приходили в мои руки: полку детского секретера, книжный шкаф отца и библиотеку в одной из соседних пятиэтажек. Каждое из трёх мест давало мне разные книги.
Книги с полки секретера были идеальными, я перечитывал их многократно, всякий раз обнаруживал новые детали и получал гарантированное удовольствие.
С книгами из библиотеки таких гарантий не было. Каждый поход в районный храм литературы напоминал небольшую археологическую экспедицию. Раскопки полок и шурфовка аннотаций похищали из моей жизни от двадцати минут до нескольких часов, чему я, однако, был рад, потому как более увлекательного убийства времени не придумал и по сей день. Когда дотошный школьник являлся за новой книжкой, библиотекари ворчали, переглядывались, хитро улыбались, но меня это не задевало, экспедиция сменялась экспедицией и примерно раз в пять посещений я откапывал настоящее сокровище.
Шкаф отца оставался непокорённой крепостью. Его населяли книги солидных писателей утраченных времён и государств. Я не мог, как ни пытался, уловить прелесть туманных потоков взрослого сознания, и дал себе детскую клятву вернуться к ним, как только разум мой будет в состоянии наслаждаться этой, пока, прямо скажем, слишком твёрдой для моих едва проросших духовных зубов, пищей.
Ровно через тридцать восемь лет после окончания школы я вспомнил о книгах отца и раскрыл первую попавшуюся. Сразу скажу, не надо было этого делать. Некоторые сказки прекрасны, пока ты молод. Спотыкаясь о странности и огрехи стиля девятнадцатого века, я попытался проникнуться персонажами и идеями, но, вместо живых людей, на свет полезли угловатые гомункулы, мычащие пафосные, лишённые логики речи, а износившиеся за последние сто с лишним лет интенции настолько не зацепили моё циничное нутро, что после утомительного часа чтения этого, простите за резкость, литературного убожества, я закрыл книгу и аккуратно поставил на место.
– Вы меня слышите?! – по ту сторону стола хмурился худой, остроносый, с обвисшими седыми усами директор техникума и в глазах его полыхало недоброе пламя. – Вы что, спите? Мы тут с вами разговариваем, а вы как будто не слышите.
Кроме нас в просторном кабинете, у стены, обшитой жёлтыми деревянными панелями, сидели на стульях ещё пятеро. Замы по всяким вопросам. Один мужчина и четыре женщины.
Глаза женщин мерцали укором, глаза зама по безопасности Семёныча не выражали ничего, кроме безразличия.
– Чего молчите?! – голос директора переполнился напряжением.
Я попытался сообразить, в чём он меня обвиняет, но внятного ответа не нашёл, во всяком случае, в моей голове его не было.
За десять минут до этого выхода «на ковёр» мудрый коллега, мастер сорок восьмой группы Андрей Андреевич Майер заметил: «Вы, Алексей Иванович, зря так уверены, что вас там хвалить будут. Для беспричинных, с точки зрения начальства, преподавательских радостей другие мероприятия организовываются. Готовьтесь к худшему, друг мой. И не принимайте близко к сердцу. Они ведь тоже винтики большой системы, как и мы с вами».
Пытаясь соответствовать формальным смыслам момента, с почти искренней виноватостью я заявил:
– Каюсь. Наверное, в чем-то ошибся. Больше так не буду. Простите великодушно!
Вы наверняка видели, как совпадают в причудливый узор цветные стеклышки калейдоскопа – так же мгновенно лицо директора скукожилось узелками боли, сарказма и восхищения.
– Хиханьки?! Мы, Алексей Иванович, с вами что, в цирке, что ли?!
Первое разумное наблюдение. Но не буду умничать.
– Савелий Аркадьевич, мы с вами делаем общее дело. Воспитываем детей…
Директор побагровел.
– Ну, уж вы тут, это, позвольте! Мы… вы тут не придумывайте, делаем всё-таки разные дела! Я вижу, что у вас, извините, своё, а у нас вот тут, понимаете ли, совершенно своё дело!
– Не знаю, какой вы там писатель, – звонко заявила симпатичная зам по воспитательной работе, – но педагог очень слабый!
– Да что вы его слушаете, – вставила пожилая зам по учебной части, – он же все врёт!
Стало гадко и жарко. В воздухе явственно ощущался запах чеснока, видимо, сегодняшний обед директора не обошёлся без этого овоща – или это не овощ? Что-то задели во мне по сути безобидные, скорее, даже просто дежурные слова, что-то очень детское, из похороненных на дне памяти времён, когда отец обвинял в том, чего я никогда не делал.
– Вы можете говорить что угодно, – осторожно начал я, – но давайте не будем доводить до абсурда. Кому я врал?! Возможно, я плохой писатель, легко соглашусь. Педагог слабый? Допустим. Но зачем мне врать?!
– Вы посмотрите на него! – директор обратился к фанерным интонациям актёров древнегреческих трагедий. – Он ещё и кривляется! Как можно терпеть настолько такого непрофессионала в стенах нашего прославленного учебного заведения?!
Раскалившаяся было сталь диалога вонзилась в холодную воду театральной банальности. Пшик!!! Сильный такой пшик. Эмоции схлынули. Я наклонился к директору, пытаясь понять, неужели он верит, что его великолепная бурса с нищенской зарплатой важна мне ещё хоть чем-то, кроме общения с Андреем Андреевичем и моими пацанами?
– До свидания! – сказал я, поднимаясь. – Оставлю заявление у секретаря.
Хватит. Подальше от этой бессмысленной глупости.
Мне в спину бросали что-то гневное и праведное, но я плотно закрыл дверь, взял у секретаря бумагу и написал: «Директору…»
– Может, не надо? – зеленые Лерочкины глаза переполняло влажное сочувствие. – Завтра уже передумают. Это ж постоянно так. Это ж у них как «здрасьте».
– Надо, – я поднажал на ручку, выводя: «по собственному желанию».
– Ну подумай, Лёша, успокойся. Вон, Семёныч тоже писал, а потом ему сказали, чтоб возвращался. Мы же люди маленькие. Не обращай ты на них внимания!
Я поставил дату и расписался.
– Вот. Раз хотят, пусть.
И вышел из приёмной.
Было удивительно солнечно. Я, почти безработный, но в целом даже счастливый от нахлынувшей свободы, шагал вдоль железной дороги и понимал, что совершенно ничего не теряю, расставаясь с этим «прославленным» заведением. Очередной год вялотекущей жизни не принёс ни денег, ни радости, ни новых текстов.
Мимо пропыхтел тепловоз. Маленький, маневровый, суетится на провинциальных ржавых путях, а больших дорог и огромных городов никогда не увидит в своей промасленной жизни. Я не удивлюсь, если это чудо железнодорожной мысли поставили на рельсы в тот самый год, когда я закончил журфак Ростовского университета. Допустим такую безобидную мысль. Вот с тех пор мы с ним вдвоём и пыхтим: он на станции Батайск, буксиром, а я, вплоть до прошлого года, в местных газетах корреспондентом.
Кстати, о корреспондентах. Я стал им исключительно по заблуждению молодости. То ли мне в школе неправильно объяснили, то ли вычитал что-то не то в советских журналах, но я свято верил, что корреспондент – это первый и единственно верный шаг на пути в настоящие писатели. Я поднял ногу повыше, пытаясь совершить этот шаг, да так и застрял на тридцать лет с поднятой ногой. При этом книги я, разумеется, писать пытался. В свободное от журналистских подвигов время сочинял, причём сочинял часто и много, но все мои книжки оказались неудачными, слабыми и в итоге без следа развеялись в прошлом, как тает в сети высоковольтных воздушных линий дым паровозной трубы.
Литературные разочарования вызывали некоторую грусть, но я умело гасил её журналистскими буднями, и чувствовал себя, как собака на батайских улицах: все тебя любят, защищают, никто не трогает и можешь гавкать на кого угодно. Меня приглашали на непрекращающийся конвейер мероприятий и праздников, здоровались, восхищались, ставили в пример, цитировали на планёрках в администрации города, и сам губернатор области как-то назвал лучшим корреспондентом года, пожал руку, вручил диплом и перечислил солидную денежную премию. Я совершенно не сомневался, что так и закончится моя в целом неплохая и где-то даже интересная жизнь, но в двадцать втором году сразу несколько египетских казней обрушилось на печатное слово: торговые площадки задрали цены, почта подняла тарифы на доставку подписчикам, цена на бумагу взлетела куда-то в стратосферу…
Сначала я не поверил, что газета закрывается. Неделю считал это грамотным хитрым ходом главреда в борьбе за рынок – так многие делают, чтобы вернуть интерес публики – и ещё неделю хихикал, сидя дома после «как бы закрытия» редакции. Но к концу месяца смутные подозрения шевельнулись в глубине моего существа. Главред уехал в Испанию. Навсегда. В редакции поселилась фирма по продаже недвижимости. Каждый из коллег нашёл новую работу. Закрытие, очевидно, перестало быть фарсом. Тогда я рванул в выжившие издания, но уже через неделю понял, что их сократившихся в разы зарплат хватит только на проезд до места работы и обратно. Уже не помню точно, кто из друзей подсказал, что в батайском техникуме требуется мастер производственного обучения. Деньги те же, что и в нищих редакциях, но можно добираться до работы пешком, не тратясь на автобусы и электрички. Не самое, конечно, желанное ремесло и уж точно не самое увлекательное, но за отсутствием альтернатив… Меня тогда взяли без вопросов, помня заслуги в местной прессе. Это было год назад.
Пыхтит паровоз. Стучит жёсткими колёсами по стыкам рельс. Мечтателю, бредущему вдоль железки, уже давно за пятьдесят и ему практически всё понятно в этой примитивной по сути жизни. Что пользы человеку от всех трудов его? Никакой пользы, никакого нового сияющего уровня, никакой новой ступеньки, с которой смотришь на мир с добрым прищуром и думаешь: я прошёл через всё это и возвысился, теперь меня не тронут проблемы молодости. Вернутся, тронут, ещё как тронут и никакая трудовая книжка, никакой такой опыт, никакая мудрость не защитят. Идёт ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои.
Всё, что остаётся – красиво, смачно плюнуть миру в лицо и согласиться уже с болезненным фактом, что вокруг не просторная светлая фантазия из детских пророчеств, а маленький, отведённый тебе судьбой, заплесневелый уголок обыкновенной жизни. Согласитесь, слово «обыкновенной» звучит особенно отвратительно, даже в сравнении с «маленький» и «заплесневелый». Мозгу нужна новизна, необычность, вера в чудо, в воскресение из мертвых хотя бы, а вы ему: «обыкновенной». Фу! Нельзя так. А как нужно?
А нужно по-чеховски, внимательно оглядевшись по сторонам, найти необычное в банальности. Вот, к примеру, что я люблю? Я, конечно же, люблю книги, а книги есть везде. Даже в моей дешёвой съёмной квартирке, даже в местных библиотеках и магазинах. И почему не пойти книгам навстречу, почему не стать каким-нибудь библиотекарем или продавцом книжного магазина? Библиотекарем не в елизаровском, вы понимаете, смысле – это-то как раз из разряда воображаемого будущего, которому не суждено случиться. Нет. Обычным библиотекарем или обычным продавцом. Интересная ведь мысль. Продавец не каких-нибудь там унитазов или куриных филе, а книг! Это вам не прозябающий в техникуме непонятно кто. Пусть платят по самому мизерному минимуму, всё равно меньше, чем в техникуме, не получить, главное, за квартиру будет что отдать и не голодать. И книги. Много книг. Неплохой вариант. Надо не забыть загуглить, нужны ли работники в книжных магазинах?
2. Первый звонок
В книжный магазин «Лауреат» продавцы требовались.
Ветер свободы уже не распевал «Марсельезу» во всю мою голову, а только так, тихо мурлыкал политкорректные кусочки на краю височной доли. По оконному стеклу ползли капли холодного мартовского дождя. Накатила усталость. За съёмную квартиру послезавтра нужно отдать шесть тысяч. По кредиту, взятому в прошлогоднюю безработицу, – еще пять. Зарплата преподавателя техникума – двадцать пять. Останется четырнадцать. Жить на них после побега бывшей жены в сторону Индийского океана в каком-то смысле стало проще. Овощи, доширак, хлеб. Но если случится исход из техникума, даже десятка станет проблемой. Плавали, знаем.
Я вернулся к монитору. А неплохой вариант этот книжный! И место хорошее – в гипермаркете между Батайском и Ростовом. Доехал на автобусе, отпахал смену – домой. Зарплата такая же, как в техникуме, но зато – длинные, как моя бесполезная жизнь, бесконечные полки книг, не каких-нибудь никому не нужных носков и платьев, а книг! Насчёт ненужных носков я, конечно, погорячился, но такое мной овладело в тот миг настроение.
Объявление вежливо предлагало отправить резюме или позвонить. Вчера я бы аккуратно, без орфографических и пунктуационных ошибок, написал прямо тут, на странице, обращение и забыл о написанном через час – уж так слаб и тускл мой внутренний герой. Но бурные утренние события наполнили моё нереволюционное, нерадикальное, в общем-то, тельце каким-никаким мужеством, пальцы почти уверенно забарабанили по цифрам на экране мобильника и породили гудок, пронзительный и короткий.
– Здравствуйте! Ирина. Магазин «Лауреат».
Я вздрогнул. Ирина?! Расслабься, Лёха, не та Ирина.
– Добрый день! Я по объявлению. Вам требуется продавец?
– Нам? Продавец? – женщина думала секунды четыре. – Не уверена. У нас есть продавцы. Вряд ли. Нет, конечно, не нужны.
– А объявление?
– Какое объявление?
– На Хэдхантере.
– На Хэдхантере? Старое, наверное. Устарело уже.
– Сегодняшняя дата.
– Странно. Но нет. Не надо.
– Понял. Спасибо.
– Пожалуйста.
Я смотрел в окно. На балконе четвертого этажа дома напротив курили двое. Мужчина лет тридцати в трениках и майке-алкоголичке и того же возраста женщина в домашнем халате.
Похоже, они были счастливы своим удачным совпадением в семейную жизнь. Он что-то рассказывал, она хихикала.
Моя тоже хихикала, пока мы не познакомились с Сашкой. Я еще целый год думал, почему она перестала хихикать? Интересно, когда эта, в халатике, найдет своего Сашку? И будет ли она при Сашке надевать такой затертый халатик?
Двое ушли в комнату, и я вернулся к мыслям о работе.
В принципе, на «Лауреате» циклиться не обязательно. Книжных магазинов в Ростове полно. Прошвырнуться по ним, пообщаться с продавцами – и всё, конец унылой, бесполезной техникумовской жизни, снова мир текстов, смыслов, контекстов и концепций.
Я посмотрел на часы. Без пятнадцати три. В принципе, вполне успеваю начать сегодня. Прямо сейчас. Оставалось выбрать остановку, с которой лучше отчалить из Батайска в Ростов. Центральный рынок или вокзал. Я выбрал рынок.
3. Улыбка Ганеши
Дождь закончился в тот момент, когда я вошёл под навес остановки. Мокрый зонтик долго не хотел съёживаться в узость застежки, но после третьей попытки сдался.
– Двадцать тысяч нужно сунуть, – объясняла пожилая женщина в бордовой шапочке тетке помоложе, – тогда права дадут. Не сразу, конечно, сделают вид, что не брали. Пару раз еще завалят, но потом дадут.
– Двадцать тысяч! – недоверчиво выдохнула тетка. – А если обманут?
Шапочка пожала плечами и засеменила поближе к дороге, на горизонте показалась маршрутка.
Вы не замечали, что женщины куда успешнее в штурмах автобусов, нежели мужики? Только им подвластно неуловимыми микродвижениями вынести свои совершенные тела прямо в ту точку, где распахнётся вожделенная автобусная дверь, сулящая первым в неё вошедшим мягкие сидячие места. Мы, мужчины, в этом их порыве ничего плохого для себя не находим, в нас работает эта животная спесь, типа я почти лев, ну во всяком случае уж точно не облезлый домашний кот, я где-то даже царь природы, пусть, пусть лезет вперёд слабый и беспомощный пол! Мы и на мужиков, которые жалко пытаются дотянуться до непостижимой ловкости женщин и тоже мечутся в волне, стыкующейся с подъезжающим автобусом, и на них мы смотрим с презрением. Позор племени! Женоподобные слабаки! Короче говоря, в автобус я вошёл последним. И до Ростова ехал стоя, что, впрочем, помогло выйти из автобуса первым, напомнив об аверсах и реверсах любого проявления бытия.
На небе уже вылупилось солнце, создав иллюзию, будто жизнь прекрасна и удивительна. Вспомнилась фраза из романа Корнилова «Медный паровоз»: «Нет у человека плохих дней, но бывает плохое настроение». Та самая знаменитая сцена в продуктовом магазине, когда главный герой Егор покупает пряники, а загадочный старик с авоськой такое заявляет. Сильно! Что бы вы мне не говорили, в каком мейнстриме не обвиняли бы Корнилова, лучше в сегодняшней России не пишет никто!
Над ступеньками, уходящими в подвал, красным по белому было отчеканено: «Книги. Канцелярские товары».
В воздухе явственно обозначился запах пороха праздничных салютов.
Я спустился в сырой полумрак и оказался лицом к лицу с пожилой музой книжного дела. Не совсем к лицу, конечно, всё-таки нас разделял кассовый аппарат.
Женщина смотрела на меня рассеянно, как на мальчишку, заглянувшего узнать, где ближайший игровой компьютерный клуб. Похоже, в свои пятьдесят я оставался для нее таким мальчишкой.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответила она томным скрипучим голосом.
– Подскажите, у кого узнать, нужны в ваш магазин работники?
Что-то вроде улыбки раздалось среди седины и морщин.
– Работники? – переспросила она, наслаждаясь какими-то скрытыми от меня смыслами.
– Ну да. Ну, продавцы там или, ну я не знаю, кто ещё нужен.
Я нукал, как необразованный школьник. Такое часто позволяют себе мои ровесники, чтобы дать оппоненту расслабиться, ощутить некое интеллектуальное превосходство над собеседником.
С ней, видимо, не сработало. Во всяком случае, она просто сказала:
– Нет. К сожалению, не нужны. Да и вам же деньги надо зарабатывать, а не вот это всё. Мы тут, молодой человек, зарабатываем по сути копейки и неизвестно, будем ли работать завтра. Книги сегодня мало кому нужны. Верхний этаж у нас уже забрали под кондитерскую. Да и вот это планируют делить на два. Под обувной, кажется, будут сдавать. Вы по специальности кто?
– Журналист.
– Журналист? А на телевидение пробовали?
Я покачал головой. Где телевидение и где тексты?
– Не берут? – по-своему поняла женщина. – Жаль. Телевидение – это интересно. Не то что у нас: книги, книги, книги…
Мы поболтали еще минут пять и расстались полнейшими друзьями. Во всяком случае, она увидела во мне то, что хотела увидеть, а я не рассчитывал даже на душевность, а значит, получил больше, чем мог желать.
Следующий магазин был раз в десять больше и раз в сто светлее. Четвертый этаж – это вам не подвал какой-нибудь. Я любил этот магазин. Всякий ростовчанин, неравнодушный к печатному слову, покажет вам его, если попросите, в здании бывшего «Военторга» на Большой Садовой. Один здешний раздел «Фантастика» легко наполнит своими книгами предыдущий подвальчик от пола до потолка, ещё и на улицу пара томов вывалится.
Сотрудников тут в разы больше, если применить беспощадную математику к одинокой женщине, оставшейся в подвале. Даже охранник есть, вон, в хаки, замаскировался, считал меня при входе, как штрихкод, и расслабился, можно его понять, посетитель с потухшим взглядом и седой бородой не кажется опасным преступником, хотя зачем опасным преступникам вообще заглядывать в книжные магазины?
Оттягивая встречу с продавцами, я прогулялся по ущельям высоких, сверкающих пёстрой прямоугольностью книжных корешков, полок. Вот как выглядит счастье: работать с Кафкой, Ерофеевым, Чеховым, Бёрнсом и Корниловым – не рай ли это на Земле? Я вытянул и осторожно раскрыл «Дни грома». Славное издание. Переплет под кожу с тиснением. Тираж сто пятьдесят тысяч. Страница сорок восьмая: «Старик посмотрел на море и вздохнул. Радости не было». Не переживайте, дорогой Николай Евгеньевич, будет радость. Сейчас, соберусь с мыслями и спрошу. Я прошелестел рукой по шероховатым переплетам раздела поэзии, пальцы замерли на фамилии Жданов. Втянул побольше воздуха для храбрости и решительно подошел к молодой симпатичной девушке лет тридцати, заполняющей какие-то формуляры за низким квадратным столом.
– Добрый день!
Она с готовностью вскинула голову:
– Вам что-то подсказать?
– Да. Очень буду признателен. Я ищу работу. В вашем магазине есть открытые вакансии?
На милом лице обозначилась растерянность.
– Не уверена, что это моя компетенция. Надо спросить у начальства. Вы подождите, я сейчас, схожу, узнаю.
– Конечно-конечно.
У неё была прекрасная неуверенная походка, совершенно не похожая на чёткие движения всегда знавшей, чего хочет, бывшей. Значило ли это, что и характер у этого причастного к книжному миру существа иной? Не уверен. Любая женщина, да что женщина, любой человек – всего лишь эгоистическая структура. Сгусток эгоизма, как говорил один мой знакомый раввин. Выгода, комфорт, благополучие. Любая променяет тебя на кого-то помоложе или побогаче, случись выгодный или особо выгодный момент. Тех, кто променяет только в особо выгодный, я даже уважал, они казались мне более верными, что ли.
Девушка вернулась и глядя куда угодно, но только не мне в глаза, произнесла:
– Директор сказала, что сейчас продавцы не нужны. Хотя, вы знаете, – она оглянулась и перешла на шёпот, – нужен кладовщик. У вас есть опыт работы кладовщиком?
– Ну, какой у меня опыт, – усмехнулся я. – Кладовщиком не работал никогда. К сожалению…
– Да. Вот так она и думала. Поэтому говорит, чтоб вы пришли попозже. Ну, через месяц. Может, что-то поменяется. И давайте я запишу ваш телефон. Если появится вакансия, мы вам позвоним.
Обидно. Я уже почти поверил, что буду работать в сердце этой красоты. Я продиктовал телефон, она записала.
Большую Садовую заливало солнце. Щебетали птицы, гудели моторы.
Я вспомнил, что возле ЦУМа есть ещё один магазин. Наверное, самый крупный в Ростове. Но идти туда не хотелось. И не потому, что магазин не очень. Очень даже очень. Просто, если и там откажут, получится слишком грустная история. С утра мне объяснили, что я не слишком толковый педагог и так себе писатель, пять минут назад намекнули, что не дотягиваю до кладовщика. Что же я почувствую, если в большом книжном окажется, что и до уборщицы мне ещё расти и расти…
Я сообразил, что стою на остановке и тупо смотрю на окна индийской лавки на той стороне улицы. Парень с головой слона, Ганеша, улыбался с витрины, как бы успокаивая: расслабься, Алексей Иванович, все эти бесчисленные дхармы навязшей в зубах сансары ничем не отличаются от дхарм внешне вроде бы райских, а по сути точно таких же бездуховных планет, разница исключительно в твоём восприятии. Но, дорогой слон, если бы ты только знал, как хочется радости здесь и сейчас. Не «в моменте» и «потоке», о которых тупо твердят малограмотные коучи, а просто в этой жизни. В этом году желательно.
Я понял, что элементарно оттягиваю время, мысленно отвесил себе подзатыльник, стиснул зубы и двинулся к ЦУМу.
Если кто-то из читателей будет проверять в Ростове, в какой книжный я направился, напомню, что не говорил «в ЦУМе», говорил «возле». От ЦУМа улицу с книжным магазином отделяет ровно одно здание, в нём на первом этаже продают необыкновенно модную, ну то есть, абсолютно не нужную простому человеку одежду. Я обогнул одёжное заведение и за углом, сразу после подворотни, взошёл по ступенечкам в тот самый большой книжный. Он так и назывался, кстати, «Большой книжный».
За кассой скучала молоденькая даже не девушка, а девочка и, увидев меня, приветствовала:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте, – в её же добродушной интонации отозвался я. – К кому обратиться по поводу работы?
– Вам? – её глаза округлились. – Вы же уже такой… Уже в возрасте.
Такая незамутнённость мне понравилась. Я даже улыбнулся.
– В возрасте? А сколько мне лет, как вы думаете?
Девочка задумалась, разглядывая меня сверху до низу и наоборот.
– Ну уж точно тридцать пять! – сказала она решительно.
– Пятьдесят три! – рубанул я сплеча.
Бездна эмоций промелькнула в детских глазах.
– Как? – смогла выдавить эта трепетулька, и в заданном вопросе прозвучал другой: «Разве люди столько живут? А если живут, то разве могут ходить и тем более подниматься по ступенькам в книжные магазины?»
Я снова улыбнулся. Девочка мне определённо понравилась.
– Я, видите ли, милая девушка, спортсмен! Фитнес, всё такое. Я и в сто буду выглядеть на тридцать пять. Причём максимум на тридцать пять!
Упоминание фитнеса успокоило продавщицу. Она дернула плечиками и показала рядом с собой по мою сторону прилавка:
– Постойте здесь, я позвоню.
– Вика, – сказала она в трубку, – тут один старик хочет к нам на работу устроиться. Но он фитнесом занимается. Бодрый такой ещё. Подойдёшь?
Мы подождали. Викой оказалась девушка чуть постарше. Явно за двадцать. Она смотрела на меня с куда меньшим ужасом.
– Вы хотите устроиться на работу?
– Да, хочу.
– А зачем вам у нас работать? Вы же где-то работаете?
– Вы очень проницательны. Я действительно работаю. В техникуме. Преподаю.
– Я сразу подумала, что он какой-то профессор, – взмахнула ресницами моя юная муза.
– Настя, помолчи! А зачем вам такая детская работа, как у нас? Это же как в «Макдональдс». Хорошо для студентов, но для преподавателей невыгодно как-то?
– Я хочу понять своих студентов изнутри.
– Это пранк! – восхитилась Настя. – Вы будете их разыгрывать?
– Что-то типа того, – неопределённо ответил я, думая, что не зря дошёл до этого магазина, тут весело.
– Я спрошу у начальства, – сказала Вика. – Оставьте телефон Насте, а мы, если работники нужны, позвоним.
– Спасибо, Вика, – сказал я. – Настя, запиши пожалуйста.
– Ой! А откуда вы меня знаете!
Всё-таки она невыносимо прелестна!
– Я много чего знаю, – ответил я и продиктовал телефон.
Настя записала.
– А вы что преподаёте? – спросила она.
– Литературу Лаоса, – выдал я первую пришедшую на ум чушь.
– Круто! Вы крутой мэн!
– Спасибо!
Было в целом приятно, что в этой Вселенной кто-то считает меня крутым, пусть и в лаосской литературе, хотя справедливости ради, в лаосской литературе – это даже лучше, чем, скажем, в электротехнике или слесарном деле.
Я вышел из магазина в абсолютном понимании, что работать тут никак не получится, но настроение моё улучшилось многократно.
4. Техникум и его обитатели
– Не обращай внимания! У директора загоны максимум на час. Он на следующий день вообще не помнит, кого вздрючил! – Андрей Андреевич отхлебнул кофе из кружки с надписью «Босс».
Мы сидели в комнате мастеров второго корпуса и подбивали документы по производственной практике.
Наш друг по онтологическому несчастью Виктор Степанович Бортко, мастер производственного обучения восемнадцатой группы, а по совместительству бывший полковник авиации, оторвался от трудов праведных и сказал:
– Не со всеми, Андрей Андреевич, директор такой мягкий, мои вот промахи, к примеру, никогда не забывает. Но это у нас с ним личное, а ты, Алексей Иванович, в самом деле, уж слишком круто взял. Заявление – не выход. Он к тебе нормально относится. Просто ты не туда залез, вот он и закипел.
– В смысле?! – не понял я.
– А что тут непонятного! – удивился Андрей Андреевич. – Ты со своими пацанами всё наладил по практике, всех сдал в депо на зарплату.
– Ну, так это ж хорошо. Никто теперь не сачкует, все пашут.
– Это с точки зрения нас, мастеров, хорошо. Ну и для ребят тоже, для депо неплохо, а для директора это печаль-беда-огорчение. Они же все теперь официально даже не на практике, а на производстве. Понимаешь?
– Не совсем.
– Объясню. Заявки на питание видел в столовой?
– Да, конечно.
– А теперь твои не могут быть в этих заявках. Они были. А теперь нет. Понимаешь? Понятно, что студенты по-любому бы до столовой не дошли. Но деньги за них директору в карман капнули бы. А теперь не капнут. Улавливаешь?
– Из-за этого?!
– А из-за чего же! – хохотнул Виктор Степанович. – Думал, тебя за плохое преподавание ругают?
– Ну да, они говорили, что я плохой педагог.
– Хороший ты педагог, – сказал Андрей Андреевич, – замечательный. Поэтому не бери в голову, расслабься и никуда не увольняйся, нам же тут без тебя скучно будет, или ещё хуже – пришлют какого-нибудь Урушевского.
– Не дай бог! – вздрогнул Виктор Степанович.
– А зачем тогда такая секретность? – возмутился я. – Сказали бы прямо, я что, тупой, не понял бы? Нет, начинают всякую ерунду нести.
– Прямо нельзя, – пояснил Виктор Степанович, – а вдруг ты стуканёшь, или на телефон запишешь – и в органы, а Савелий Аркадьевич у нас же безупречный. Он в таких делах замешан быть не может. Понимаешь?
Я не понимал. Больше того, решение уйти казалось теперь гениальным, пусть эти директора и замы как хотят разбираются в своих подковёрных проблемах, я им не мальчик для битья всё-таки.
– Ты подумай, – гнул свою линию Андрей Андреевич, – забери заявление и расслабься. Всё будет хорошо.
– Подумаю, – сказал я, чтобы успокоить товарища. – Посмотрим, как всё получится, две недели всё равно отработать придётся.
– А что тут думать, – не понял Виктор Степанович, – тебе же не двадцать пять? За полтинничек. Причём, далеко за. Думаешь, такие старики, как мы с тобой, кому-то нужны? Ну, в лучшем случае, в охрану…
– Не факт! – Андрей Андреевич покачал головой. – Там, знаешь, бумажки, категории, право на ношение оружия. И при всём том получают не больше нас. Даже, скорее, меньше.
– Ну, тебе лучше знать, – согласился Виктор Степанович, – ты у нас ветеран МВД. Но тогда тем более, чего рыпаться, этого козла директора рано или поздно уволят, а мы останемся. Мы-то с тобой, Андрей Андреевич, уже на пенсии, а тебе, Алексей Иванович, сколько осталось?
Я прикинул.
– Лет десять, наверное.
– Вот! – обрадовался Виктор. – Десять лет поработаешь, а там уже пенсия.
– Посмотрим, – неопределенно ответил я.
Вечером в гости заглянул друг детства Артём Мигуля.
– Хандришь? – спросил он, как только я открыл дверь.
– С чего ты взял? Заходи.
– Ну, я бы хандрил, – Артём разулся и направился на кухню, где нас уже ждала жареная картошка с малосольными огурчиками. – Жена всё-таки не каждый день сбегает!
– Так это когда было! Уже год прошёл.
– В таком деле год – ничто! У меня один знакомый три года бухал.
– Но потом перестал же!
– Перестал. Умер. Печень не выдержала.
– Не повезло. Присаживайся. Что будешь?
– Я за рулём. Минералка есть?
Я достал из холодильника «Рычал Су».
– Пойдёт?
– Конечно, садись уже. Как на работе?
– Увольняюсь. Заявление написал.
– Ух ты! А что случилось?
Я положил Артёму и себе в тарелки картошки и по паре огурцов.
– Ещё не понял. У них какие-то денежные дела. Кому-то я помешал. Но, заметь, отругали меня за то, что я плохой преподаватель.
– Ты? – усмехнулся Артём. – Пусть расскажут кому другому. Я видел, как пацаны тебе переезжать помогали после развода. Плохому преподу так помогать будут? Нет.
Картошка получилась, как я люблю, зажаристая, хрустящая.
– И куда подашься? Снова в газету?
– Да какая газета! Все газеты в Ростове. Туда-сюда прокатился, зарплата закончилась. Вот, думаю, может, в книжный магазин, продавцом…
– Ты?! Лучший журналист области? Акула пера? В продавцы? Прекращай! Не твоё это. И зарплаты там, сто пудов, мизерные.
– Тёма, это же книги! Прикинь, целый день в книгах! Это рай!
– Рай – это Краснодарский край, а тебе надо что-то посерьёзнее. Продавец не вариант. В крайнем случае, ко мне. Я как раз помощника ищу.
– Компьютеры? Точно не моё. Я ж не технарь. Я гуманитарий! Мне нужно дышать книгами, понимаешь?
– Я одно понимаю – деньги. Если деньги есть, то хоть книгами дыши, хоть Кристианом Диором. А без денег дышать очень тяжело, Лёха.
– Может быть. Спорить не буду. Каждый по-своему видит.
– Да что тут видеть! Вот ты, хороший писатель… не спорь! Я не тупой, я могу оценить. Ты гений, Лёха! И что? Во-первых, ты не можешь нормально писать, потому что весь день пашешь. А были бы деньги, сидел бы, кофеёк похлёбывал и творил, как граф Толстой. Не-не, ты дослушай! Во-вторых, было бы бабло – мы бы твоим книжкам такой разгон забабахали, о них бы вся страна, да весь мир, если хорошее бабло, заговорил бы. И вот тогда только и стало бы понятно, хорошие у тебя книги, как я думаю, или плохие, как ты думаешь. Ну согласись, это же элементарно: если твои книги, кроме меня и твоей бабушки, никто не читал, кто их объявит классикой?
– Ну, бабушка у меня давно умерла, тогда ещё и книг не было.
– Ага, значит, с остальными пунктами согласен.
– Ну…
– Да хватит уже возражать. Ты наелся?
– Да.
– Я тоже. Пошли, в криббедж зарубимся.
Был у нас с Артёмом такой пунктец: доставать раз в неделю со шкафа привезённую дедом из Англии лет тридцать назад доску с колышками, сдувать с неё пыль и раскидывать карты в старинной британской забаве. Моей бывшей игра не нравилась, а нам с Тёмой заходила идеально. Сидишь, собираешь комбушечки, двигаешь колышки. Медитация не хуже, чем в питерском дацане.
– А может, останешься в технаре? – спросил Артём, когда его колышек вслед за моим перебрался через линию скунса.
– Как вариант, – согласился я. – Если попросят, может, и останусь. Мы люди не гордые. Но это же человеческое отношение, Тёма. А откуда оно в техникуме?
– Не скажи, от окружающих, на самом деле, зависит немногое. Главное в тебе. Как ты видишь мир, так он вокруг тебя и выстраивается.
– Думаешь? А ты читал «Война конца света»?
– Автор наш?
– Южноамериканский.
– Не, точно не читал.
– Там был один священник католический. Очень в Бога верил. Храмы восстанавливал, людям помогал, злодеев перевоспитывал. Видел мир оригинально, конечно, но не суть. В итоге республика Бразилия пошла на него войной и убила. Думаешь, он так видел, так всё выстроил?
– Ну тут вообще без вопросов. Ты б ещё Христа вспомнил. Он тоже видел, что его казнят. Вот и казнили. Не тот пример, у религиозных суть мира другая, они видят зло и зло у них, думаю, помощнее нашего на порядок.
– А как же «для чистого всё чисто»? Вроде так проповедуют? В каком-то послании было.
– Ну, может, не так уж и чисто. Или, как вариант, убийство и распятие тоже хорошо, типа свыше дано.
– Технично съехал, – кисло улыбнулся я. – Но как я могу видеть то, что не могу видеть? Как себя ни обманывай, чего ни фантазируй, всё равно будешь видеть так, как видишь.
– Вот, молодец, уловил. Я тебе и говорю, меняться надо. Пока не изменишься, новый мир не увидишь, он не появится.
– А чем плох этот мир? Жареная картошечка, криббедж, с тобой вот болтаем.
– Было бы прекрасно, тебя бы не уволили.
– Я сам уволился.
– Неважно.
– А вот смотри, допустим, я хочу жить в мире, где люди любят книги, и я их пишу, ну или хотя бы в газете работаю и не переживаю о деньгах, да бог с ним, хотя бы продаю книги в магазине. Есть шанс такого мира или нет?
– Хотеть и видеть не одно и то же. Ходи, у меня криб, ты первый.
Я выложил четвёрку. Он семёрку.
– Ты, конечно, говоришь умные вещи, – не успокаивался я, – но умные не значит истинные. Я когда-то уже дошёл до пределов ума. И перешагнул через него. Я видел истину, Тёма. Лет тридцать назад. Ровно тридцать. В истине нет ума, нет умных слов. Это сияние. Чистое, без всяких смыслов и вопросов.
Артём положил туза.
– Тридцать один! – он сдвинул колышек на две лунки и сказал:
– А чего ж ты, если прям видел истину, не можешь заставить себя видеть то, чего хочешь?
Я раскрыл карты. Получалось восемь очков.
– А что ты увидишь в истине? – не понял я.—Ничего нового не увидишь. Те же горы, те же реки, только без умственных спекуляций.
– Так я тебе о том же. Выключи эти нарративы, где ты никчёмный писатель и никому не нужный человек, включи новые.
– Но это же будет не истина, Тёма. Это просто новые нарративы.
– А на хрена нам истина, если от неё ни денег, ни настроения?
Я пожал плечами и перетасовал колоду. Артём оторвался от меня на два очка. Нужно было срочно догонять, до финиша оставались две раздачи максимум.
5. Странное предложение
В среду после уроков я дежурил по столовой.
– Все стулья снимите, – попросила полная женщина в поварском колпаке. – Если директор придёт, будет ругаться, что не сняли. А он часто приходит.
Местные стулья после каждой уборки водружаются на столы сиденьями вниз, и всякого нового дежурного, входящего в столовую, встречают ощетинившиеся ежи столов и едкий запах хлорки.
– Пацаны, – сказал я своим, – снимаем стулья. Все. И начинаем накрывать ложки, хлеб, солонки и всё такое. Ну, вы не первый раз. Я в вас верю.
Пятеро студентов засуетились. Причём четверо суетились больше, а один, полненький Гаврилов, пытался шевелиться меньше остальных. Я усмехнулся и тут зазвенел в кармане телефон.
– Алло?
– Здравствуйте! Вы размещали объявление на Хэдхантере? – приятный женский голос.
Я на пару секунд растерялся. Хэдхантер – такая странная штука, ты размещаешь там объявления только для самоуспокоения, типа я сделал всё, что мог в этом бесполезном поиске работы, дайте расслабиться. И никогда такого не было, чтоб по этим объявлениям кто-то отзывался, а тем более звонил!
– Да, размещал.
– Мы хотим предложить вам работу кладовщика. Это супермаркет «Супердом». Между Батайском и Койсугом. Когда вы сможете прийти?
Кладовщик? Это пониже уровнем, чем даже продавец. Артём точно не похвалит. С другой стороны, голос такой приятный и, что совсем непривычно, хочет тебе помочь.
– А если завтра, после обеда?
– Отлично! Тогда завтра на ресепшене спросите Галину, и я вам тут всё покажу. Буду ждать.
– До завтра.
– До завтра.
В принципе, почему не сходить. Ну, чисто ради прикола. Не работать, боже упаси, просто отвлечься от тяжёлых мыслей, посмотреть на новых людей, создать иллюзию, что усилия этой милой женщины не пропали даром.
– Алексей Иванович! – рядом стоял высокий Руслан Казаку. – До обеда двадцать минут. Может, накрывать уже?
– Да, Русик, начинайте.
Есть у работы в техникуме приятные моменты, я был дома уже в три часа дня. Пообедал и с удивлением столкнулся с идеей сесть за ноутбук и продолжить отложенную два года назад повесть «Восьмой километр». Смешно. Десять книг уже и так лежат мёртвым грузом, но, конечно же, надо ещё попахать, понадрываться, потратить кучу времени и сделать одиннадцатого мертвеца! Графомания – страшная сила. С самого детства, с первого класса в этих шаловливых ручках непрерывный зуд – что-то сотворить. Ничему не научили промелькнувшие пятьдесят лет, всё так же тянет к тетрадям или экрану монитора. Остановись, Алексей Иванович, не разбазаривай и так почём зря растраченную жизнь, поищи лучше хорошую работу. Даже кладовщиком поработать и то полезнее. Допустим, магазин не книжный, но есть важный момент – вспомни, предлагали работу кладовщика на Большой Садовой! А тут бесплатный вариант приобрести такую специальность. Год поработать – и в трудовой напишут «кладовщик», причём серьёзного супермаркета. С таким стажем откроется дорога в любой книжный. Возьмут, а там, когда со всеми познакомишься, притрёшься, можно будет и в продавцы.
Такая концепция взбодрила, я даже залез в Интернет и узнал точный адрес «Супердома». По удалённости от дома ближе, чем техникум, минут на пять ходьбы, а зарплата, судя по висящему тут же объявлению, на десять тысяч больше. Интересно девки пляшут! Работа кладовщика уже не казалась мне такой уж позорной, тем более что через год точно смогу попасть в компанию любимых писателей.
Остаток дня меня сопровождало хорошее настроение и рассказы воннегутовской «Табакерки».
6. «Супердом»
Для четверга я уходил с работы необыкновенно рано: в полдвенадцатого.
– Ты в депо? – спросил Андрей Андреевич.
– Нет, – честно признался я, – тут предложили работу в супермаркете, поеду посмотрю.
– Всё-таки решил уйти?
– Не знаю, просто позвонили, говорят, приходи, зарплата хорошая, гляну, что там и как.
– Понятно, жаль. Ну если там не понравится, не спеши уходить. Я тебе говорю, это ненадолго. Еще неделя и все забудут. Забери заявление и никто ничего не скажет.
– Хорошо. Потом расскажу, что как.
За окнами автобуса мелькали батайские домики. В голове мелькали и путались мысли. Что там говорил Артём о мире, который дОлжно видеть вопреки миру видимому? Несложно догадаться, что дружище наткнулся в «Ютубе» на очередной «продукт» полуграмотного блогера, задевшего краем уха платоновскую пещеру. Не так. Задевшего ухом копоть на стене платоновской пещеры и пытающегося, глядя в мутное зеркало, по этой черноте истолковать всю постсократовскую философию. Интересно, в пещере были кладовщики? Им разрешали отрываться от теней и выходить на свет? Тогда эти парни, боддхисаттвы ли, масоны ли, не суть важно, по любому в курсе того, что нам, простым смертным, при всём желании знать не дано, и у меня появился реальный шанс стать одним из них. Смешно. Что это за видения-привидения, что это за материализация призраков ума? Мир таков, каков есть – объективная реальность, данная нам в ощущениях, так всегда говорил мой препод по философии. Запад есть Запад, Восток есть Восток, кладовщик есть кладовщик. Перетерпеть год, переформатировать трудовую книжку и упасть в упоительную пропасть книг.
Я вышел на остановке «Кирпичный завод». На другой стороне улицы возвышался торговый ларёк из девяностых: та же конструкция из металлических рёбер, покрытых гофрированным металлом, правда, в сотню раз больше. Если бы и я был раз в сто выше ростом, был бы ларёк, а так – дворец с высокой, светящейся по ночам, красной вывеской «СУПЕРДОМ». Так вот ты какой, мой новый, дай бог не последний, приют, моё утешение и источник всяческой, хотелось бы, радости на будущий год.
– Меня должна встретить Галина, – заговорщически шепнул я маленькой светловолосой женщине в очках, сидящей за ресепшеном.
Женщина понимающе кивнула.
– Вы, наверное, Алексей Финогенов? – спросила она и, увидев удивление в моих глазах, подняла трубку местного телефона.
– Галя, тут кладовщик пришёл. Встретишь? Хорошо.
Появившаяся обладательница красивого голоса была не так молода, как казалось при заочном разговоре. Конечно, младше меня, но ненамного. Что-то от сорока до пятидесяти. Короткие, выкрашенные в бело-пшеничную россыпь, волосы, стройная фигурка и очаровательные серые глаза.
– Алексей Иванович? – весело спросила она.
– Он, – шаловливо ответил я, согнувшись в полупоклоне.
– Прекрасно, очень рада, что добрались до нас. Пойдёмте покажу, как тут всё.
Мы прошли мимо полок с ножами, тёрками и плетёными корзинами, миновали кастрюли и сковороды и оказались у чёрных штор, эдакого миниатюрного занавеса, скрывающего пусть не сцену, но проход в святая святых настоящего кладовщика, то бишь склад. Во всяком случае, Галина сказала именно так:
– Тут у нас склад.
Она развела две половинки завесы и первой шагнула вперёд, я последовал за ней. Открывшееся пространство оказалось гораздо меньше ожидаемого. Влево и вправо расходился очень длинный коридор шириной не больше десяти метров, плотно заставленный вдоль стен высокими, в восемь ярусов полками со всевозможной всячиной: от полотенец и подушек до вентиляторов и сложенных кресел. Прямо перед нами за столом что-то печатал на компьютере человек, одетый в синюю рабочую спецовку, судя по седине в волосах и пышной бороде, возраста примерно моего или чуть постарше.
– Знакомьтесь, – показала на него Галина, – наш кладовщик Коля. Он введёт вас в курс дела. А потом уволится.
Кладовщик повернулся, обнаружив тонкие, несвойственные виданным мной до того кладовщикам, черты лица и насмешливый чеховский взгляд, хотя с этой бородой, скорее, толстовский. Впрочем, первые же его слова разрушили возникшую было иллюзию интеллигентности:
– Шо? До нас? – спросил он грубовато-добродушно низким, слегка дребезжащим голосом.
– Так точно, – почему-то ответил я.
– Военный, што ле?
– Никак нет.
– Ясно. Тода шо, когда того-этого, туды-растуды, дела передавать будем?
– Я сейчас в техникуме дорабатываю. Увольняюсь. Примерно через полторы недели уйду. И сразу к вам.
– Эх, леший, хотелось бы поскорише, ну да шо. Потерплю чуток. Ты педагог, значитца?
– Вроде как.
– Чевой-то так неуверенно?
– Педагог не слишком получился, может, кладовщик получится, – печально выдал я.
– Не фахт, – сдвинул брови бородач. – Педагог оно дело нервное, но ваще несложное, знай себе бухти всякую чушь, стал быть, всё одно нихто не слухает. А с кладовщиком непросто. Тут кто попало не приживётся. Но ты не дрейфь, паря, кладовой кладового не подставит. Я тебя за две недели выучу, ну как, стал быть, уволишься. Это, значитца, когда будет у нас первое свиданьице?
Я подсчитал в уме.
– Получается, в понедельник 27 марта.
– Ага. Угу. Понял – принял. Ну гут, хорошо по-немецки, значитца. Галь, тоды, ну если молодой не сдрейфит, начинай оформлять меня с двадцать седьмого. Две недели отдам любимому коллективу и того – на заслуженный отдых. Лады?
– Лады, – улыбнулась Галя и нежно посмотрела на меня. – Будем вас ждать, Алексей Иванович!
– Спасибо, – кивнул я ей.
Женщина за ресепшеном, когда я уходил, помахала пальчиками и сказала:
– Очень вам рада! Очень-очень!
Одурманенный столь знойным, пусть даже и показным, радушием, я шагал домой и не узнавал Батайск – вроде бы «тот же лес, тот же воздух и та же вода», но какое всё милое и приятное! Пахучие клейкие почки на деревьях, понимающие глаза прохожих, ясное синее небо, ласковое нежаркое весеннее солнышко… Работа в книжном стала ближе. Я сделал первый шаг. Где-то Артём прав, меняется мир, хотя уместнее поставить другой вопрос – надолго ли и не грядут ли на смену уходящему бессмыслию внешне новые, но по сути всё те же зыбкие тени платоновской пещеры?
7. Прощание с педагогикой
Последнюю подпись в обходном листе ставила библиотекарь Алевтина, женщина, даже по моим меркам, в возрасте.
– Уходите? – спросила она, как будто мой ответ мог как-то отменить написанное на бумажке.
– Ухожу.
– А ведь у нас, Алексей Иванович, есть две ваши книги.
– Где у нас?
– В библиотечном фонде.
– Неожиданно.
– Что ж тут неожиданного, в Батайске не так много писателей. Некоторые вас помнят.
Прозвучало немного похоже на угрозу, мол, помнят, найдут. Я улыбнулся.
– Разве это книжки, так, недоразумение.
– Ну не скажите, «Сладкий дым забытых костров» мне очень понравился. Знаете, я даже что-то набоковское в этом увидела.
– Спасибо.
– Куда теперь? – библиотекарь поставила печать.
– Не знаю, скорее всего, в торговлю.
– Мир катится в бездну. Писатели, педагоги… все в торговлю. Что нас ждёт? Не понимаю.
Мои ястребы из 21-й группы были злы и обижены. Я собрал их в нашем кабинете и сказал, что ухожу уже сегодня.
– А давайте мы набьём директору морду, – неожиданно предложил Толик Лушенко, – он сразу передумает вас увольнять.
Остальные одобрительно загудели.
– Не стоит, – усмехнулся я, – это ничего не изменит. Лучше заглядывайте в гости иногда.
И обнял каждого на прощание, что по меркам российской педагогики наверняка тянуло на махровое панибратство, впрочем, мне в тот момент было всё равно.
В приёмную, когда я сдавал обходной, из своего кабинета выглянул директор:
– Алексей Иванович, зайди на секундочку!
Я зашёл.
– Ты забери заявление, – сказал он задушевно, – ну погорячился я, с кем не бывает, ты пойми правильно, не туда тебя занесло.
Я вспомнил разговор с Андреем Андреевичем и ответил не менее задушевно:
– Понял я, Савелий Аркадьевич. Друзья объяснили. Я ж не со зла. По неопытности.
– Вот видишь, ты понимаешь, так что уже давай как-то забудем плохое, ты заявление забери у секретаря и к работе приступай.
– Не получится, я уже в торговлю устроился. Ждут меня там. Не могу обмануть протянувших руку помощи в трудную минуту, понимаете?
– Понимаю, но ты подумай хорошенько, тут уже всё везде знаешь, а там неизвестно, какие такие заморочки.
– Нет, Савелий Аркадьевич, поздно уже.
– Ну смотри, дело, конечно, твоё.
Мы обнялись, как старые добрые друзья, я забрал документы и трудовую у грустной Лерочки и стал совершенно свободным от техникума и его проблем.
Такое событие однозначно подразумевало некие проводы, и я, конечно, накрыл поляну во втором корпусе, а мои замечательные коллеги проводили меня как положено.
8. Кладовщик
– Вверяю Алексея Ивановича в ваши руки, – улыбнулась Галина кладовщику. – Первый день. Смотрите, не отбейте охоту работать в нашем коллективе.
– Я шо, враг себе? – Николай внимательно посмотрел на меня. – Ежли я отобью ему печен… охоту, стало быть, то я ж буду горбатиться на вас ещё полгода, пока вы нового кладовщика, того, найдёте. Оно мне надо? Увольте, покорно прошу. Это я не в смысле увольте, а увольте, значитца, охоту отбивать. Кладовой кладовому охоту не отобьёт, как говорится спокон веку!
– Ну, вы тут учитесь, – отмахнулась Галина, – а я побежала на ресепшен.
Мы с Николаем смотрели на шторку, за которой скрылась Галина, пока ткань не перестала колыхаться. После этого кладовщик вздохнул, крякнул и заявил:
– Видишь, коробка?
Я видел картонную коробку размером с ящик под овощи, только в три раза выше, и кивнул.
– Вон на столе бумажка лежит, надо собрать отправку на Краснодар. Дай бумажку сюды.
Я стоял у стола, заваленного документами, тарелками, ножами, сковородками и прочей утварью, и схватил листок, лежавший выше остального. По раздавшейся улыбке Николая понял, что угадал.
– Вот, – показал Николай, отобрав у меня список, – чайные пары «Снегурочка». Двадцать штук, стал быть. Пошли покажу, где эта хренотень, значитца, хранится. Только ты того, сбегай на вход, там видел тележки, на колёсиках такие?
– Ага.
– Деребань одну сюда, я тя подожду.
В торговом зале возле шатров, раскинутых над наборами обеденных столов и стульев, стояли и о чём-то трепались две девушки-продавщицы. Они заметили меня, замолчали и внимательно наблюдали, как я подошел к куче тележек, вытащил одну и покатил в сторону склада. Краем глаза, уже миновав их, я отметил, что интересный разговор продолжился.
– Тебя тока за смертью посылать! – заявил Коля, ожидавший меня у штор. – Тут тебе не техникум, тут суетиться надо, ядрён батон. Ладно, чево я жужжу, ты ж первый раз, пойдём, я те покажу, как, что и почему, кто виноват и что, значитца, делать.
Толкая тележку, я проследовал за наставником к полкам с чашками, тарелками и салатницами. Тут трудилась худая рыжеволосая девушка лет тридцати.
– Новенький? – спросила она у Коли, внимательно изучая меня насмешливыми карими глазами.
– Ага, – сказал он, – объясняю, шо как. Где тут у тебя эта, как её, снежная королева?
– Набор?
– Чайные пары.
– Да вот, смотрите, на полке. Белые такие, ребристые. Выше, ещё выше. Да. Они.
– Выставляй на тележку, – скомандовал Николай.
Я отсчитал двадцать чашек и двадцать блюдец.
– Смотри, запомнил, – удивился кладовщик, – а я ведь тебе тока раз цифру сказал. Молодца, толк будет. Ну, кати на склад, будем, значитца, упаковывать.
На складе Николай открыл мне две тайны.
Первая: упаковочная бумага, оставшаяся от керамической посуды из Владимира, хранится ПОД столом.
Вторая: пупырка от казанских сковородок спрятана ЗА столом. Николай доверил мне эту информацию, явно преодолевая сомнения в моей благонадёжности и достойности быть сопричастным столь интимным элементам кладовской жизни.
– Пупырка, она, стал быть, серьёзнее. Бумага, она для тарелок хороша, ну когда их дуром и все надо слоями переложить, тут пупырка того, слишком много места занимает и никаких коробок не хватит. А вот, значитца, для чайных пар пупырка эт самое, то самое, прям как доктор прописал. Вот так обворачиваешь, ага, так, и того, аккуратно кладёшь, ну ложишь, стал быть, на дно коробки. Ага. Хорош.
Когда «Снегурочка» упаковалась в пупырку, Николай ловко выхватил скотч, закрыл картонные створки и со скрежетом соединил прозрачной широкой лентой.
– Держи, – протянул он мне моток, – ща нож возьму, отрежу.
И шагнул к столу.
Я иногда очень быстро соображаю. Чтобы не ждать нож, зубами надкусил и разорвал ленту.
Видели бы вы кладовщика в тот момент. Такое ощущение, будто я на его глазах съел дохлую крысу или предал Родину.
– Ты что творишь?! – возопил он. – Скотч?! Зубами?! Ты так никогда кладовщиком не станешь. Максимум грузчиком!
Он помолчал секунду, а потом добавил:
– Значитца.
Я понял, что сделал что-то очень страшное, за что нет прощения даже на самых захудалых небесах, и мысленно поклялся себе никогда впредь скотч зубами не откусывать.
– Ладно, – успокоился Николай, наклеивая ленту теперь поперёк коробки. – Держи нож, режь.
Странно, его нож больше напоминал мне старинную бритву из фильмов о военных временах, такими красноармейцы скребли намыленные подбородки у затёртых зеркал в лучах восходящего солнца.
– Вот, – похвалил Николай, – так-то лучше.
Он подхватил со стола чёрный маркер и написал прямо на коробке: «Краснодар».
– Теперь собираем вторую коробку. В Ставрополь.
Полдня мы упаковывали и заклеивали коробки, потом наводили порядок на стеллажах. Около часа дня Николай предложил пообедать в местной столовой, как он сказал, «оттрапезничать», но я отказался – аппетита не было, возбуждение первого дня работы победило голод, и я продолжил аккуратно раскладывать подушки на верхней полке, пока кладовщик ел.
– Прижми плотнее!
Я чуть не упал с лестницы от неожиданности. Внизу стоял кладовщик и наблюдал, как я выстраиваю подушки клиньями в ряд.
– Подушка, она, зараза, лёгкая, – глубокомысленно заметил он, засовывая в рот шоколадную конфету, – дави сильнее, не боись, не укусит. Вот, правильно. Жми. Молодец. Пойдёт.
В торговом зале Николай показал мне все здешние отделы.
– Это у нас «хозка», тут Вовчик рулит. Его сёдня нету, выходной. Завтра увидишь. В очках такой, значитца, грамотный. Вон швабры, вёдра, тряпки всяческие, коврики, гладилки. Надо всё знать, где что. Но не дрейфь, что сразу не запомнишь. Тут, паря, месяца три всё запоминать будешь. Пошли дальше. Это посуда. Фарфор, керамика, стекло. Тут Вика, да вон та, рыженькая. Мы снегурку тут брали. От это французские тарелки, то турецкие, вон те чешские, наши тоже есть. Вазы всякие. Под пиво бокалы, значитца, под мартини, под коньячок.
Мы прошли мимо разноцветной, хотя в основном, конечно, белой посуды и оказались у шатров в центре зала, где и теперь стояла одна из двух утренних девушек.
– Ксюха, это Лёха, – представил меня Николай, – Леха, это Ксюха.
– Очень приятно, – на всякий случай заметил я, девушка была для меня слишком молода, хотя и симпатичная, компактная такая, маленького росточка, с улыбчивыми карими глазами.
– И мне приятно, – сказала Ксюха.
– Тут всякие столы, стулья, беседки, – продолжал кладовщик. – А вон в углу, там, стал быть, металлическая посуда. Сковородки, кастрюли, скороварки всякие, бритвы. Там Катя рулит, вон, видишь?
Я видел шуструю женщину, возраста примерно Ксюхи, лихо взбирающуюся по лестнице к верхней полке с веером тяжёлых сковородок.
– Может, ей помочь надо? – спросил я.
– Ещё чего! – не согласился Николай. – Это ж Катя, она сама любит всё делать. Бойкая девчонка. Ладно, двигай дальше. Вот тут у нас вилки, ложки, ножики, тёрки, термосы. Тут сёдня Ксюха присматривает, а вообще, стал быть, Антон хозяин. Он тоже выходной. И вот туда иди, самый, значитца, последний отдел – постелька.
Кладовщик подвёл меня к витринам, набитым подушками, одеялами, пледами и прочим текстилем.
– Вон, – показал он на слегка полноватую женщину постарше, беседующую с двумя пожилыми покупателями, – Татьяна. Она у нас спец по постельке. Ну и на входе там Наталия дежурит, администратор, а на кассе Катерина, стал быть, и другая Наталья. Да, охранник Серёга. Военный бывший, артиллерист. Вот. Всё показал. Ну, директора ты знаешь, Галя, значитца. Лады, идём на склад.
В шесть вечера Николай сказал собираться домой.
– Мы с тобой кладовые, у нас день не такой, как у всех. До шести и хорош. Это они работают до девяти два – два, а мы – пять по восемь и выходные.
– Уже домой? – улыбнулась подоспевшая Галина. – И как первый день?
– Голова всё не вмещает, – признался я, – столько товара…
– Не переживайте, сразу никто ничего не запоминает. Через месяц станет попроще. Коля не объяснял, как работать с накладными на компьютере?
– Шоб он сразу с ума сошёл? – усмехнулся мой наставник. – Пусть хотя бы скотч клеить научится для начала.
– Да я не тороплю. Просто завтра поставка, пусть попробует попринимать.
– Это можно, – снизошёл Николай. – Завтра будем с тобой, паря, разгружать и сканировать. Готовься, сильно не пей.
– Да я сильно и не пью.
– А это вот зря. Пить, знаешь ли, иногда прям надо. Ну, без фанатизмов, конечно. Ладно, пошли переодеваться, а то до закрытия не уйдём отсюдова.
– До свидания! – улыбнулась Галина. – Завтра без пятнадцати девять подходите, планёрка.
– Хорошо, – кивнул я.
9. Про рохлю
На следующий день я пришел без двадцати девять. Все уже были на месте. Ко вчерашним девочкам добавился среднего роста худощавый мужчина лет тридцати-сорока, сразу напомнивший мне слегка постаревшего Шурика из «Кавказской пленницы».
– Вова! – протянул он руку, сияя весёлыми чертиками глаз за коричневой роговой оправой очков.
– Алексей, – ответил я рукопожатием. – Лёша.
– Кладовщиком? Вместо Коли?
– Ага, двухнедельный тренинг. Вникаю в суть.
– Эт правильно. Как обстановка, нравится?
– Пока отлично.
Галины не было. На середину площадки у входа между ресепшеном и кассами вышла администратор Наталья и сказала:
– Начинаем планёрку. Все на месте?
– Все! – сказал охранник Сергей в синей форменной рубашке и чёрных брюках. – Можно начинать!
Я осмотрелся. Возле касс стояли знакомые мне Ксюша, Катя, Татьяна, кассир – кажется, Наташа, – охранник Сергей, Володя. Шесть. Я седьмой, ну и замечтавшийся рядом Николай восьмой. Наталья, проводящая планёрку, девятая. Такая вот смена. Девять человек. Рыжей Вики не было. Наверное, отдыхает.
– Все помним, что сегодня у нас вторник? – Наталья поправила очки и придвинулась к бойкой Кате. – Катя Заяц будет у нас продавцом. Ксюша покупателем. Пойдёмте в кухонную посуду. Допустим, Катя пришла за разделочной доской.
Николай первым двинул в сторону полок с деревянными и пластиковыми досками. За ним потянулись остальные. Все остановились чуть в стороне, уступая место у досок назначенным актёрам.
– Чем могу помочь? – отчеканила Катя.
– Понимаете, тут такое дело, – начала Ксюша, – мне нужна доска. Не та, что в школе, на уроках по физике, а для разделки овощей всяких, мяса.
– У нас очень большой выбор разделочных досок. Вам нужна деревянная или пластиковая? Если из дерева, то цельная из дорогих пород или подойдёт что-то демократичное по цене?
– Хочу пластиковую. У меня страсть к твёрдому пластику, это от папы, он работал на заводе, где делали детские ведёрки и совочки.
– Понимаю. Вот, обратите внимание, прекрасная разделочная доска из твёрдого пластика от турецкого производителя.
Я посмотрел на слушателей, похоже, одному мне резануло «пластиковая доска». Будь здесь девчонки из редакции «Вечёрки», мы бы повеселились.
– Турецкая? – переспросила Ксюша. – А чего-то отечественного не будет? Я покупаю только отечественное.
– Я сразу поняла, по запаху. Что это у вас такое невыносимо прекрасное? Дайте, дайте вдохнуть. О, точно, духи «Красная Москва»! Боже мой!
– Ты чо, коза! – засмеялась Ксюша. – Попуталась?
– Девочки! – вмешалась Наталья. – Посерьёзнее.
– Вот, – показала Катя на синюю доску. – То, что вам нужно. Сделано в Урюпинске.
– Заверните три! – согласилась Ксюша и посмотрела на Наталью. – Мы всё.
– Ну девочки, – накуксилась администратор, – а дополнительные продажи, а прощание с покупателем?
– Точно! – вспомнила Катя. – Вам для такой доски нож нужен хороший. Вот видите, какой у нас ассортимент. И тёрочку удобную для морковки. Да, не забудьте, что за таким прекрасным пластиком нужен уход. Вон в том отделе есть прекрасные средства для мытья и отличные тряпочки из нежной микрофибры. Кстати, вам стол не нужен, на хорошем столе разделочная доска особенно хороша! Нет? Ну тогда до свидания, приходите к нам ещё, ждём с нетерпением.
– Ну, в принципе, если отбросить кривляние, неплохо, – согласилась Наталья. – Серёжа, открой двери, там, кажется, уборщица пришла. Хорошего всем дня, за работу!
– Куришь? – спросил у меня Николай, когда мы уединились на складе.
– А надо?
– Не. Сёдня не надо. Через полчаса машина. Хто курит, тот по-своему ждёт. Не куришь – молодец. Помрёшь с чистыми лёгкими, значитца.
Он сел за стол, придвинул тетрадку и начал в ней что-то писать. Потом глянул на меня:
– Слышь, Лёха, ты того, к Наталье сходи, уточни там, во скока точно товар приедет. Шоб мы того, были готовы. Ферштейн? Понял, значитца, по-немецки?
– Ферштейн, – с готовностью отозвался я и не спеша двинул через немаленький торговый зал к ресепшену.
Под брезентовым навесом беседовали Ксюха и Катерина, заметили меня, на секунду замолчали, потом продолжили разговор.
Наталья что-то печатала на ноутбуке с той стороны ресепшена.
– Наташа, – сказал я, – там Николай, не помню его отчества, интересуется точным временем прибытия груза.
– Коля? – переспросила Наташа. – Передайте ему, что груз уже отбыл из пункта «А».
– Хорошо, передам.
– Как вам у нас работается, Алексей Иванович?
Я растерялся. В вопросе был интерес, такое не подделаешь, такое я за время работы в техникуме уже забывать начал.
– Нормально. Мне нравится. Понятно всё, вот что главное. Нет, знаете, этих всяких подводных камней, денежных течений всяких секретных.
– Понимаю. А можно мне вас на ты называть, так удобнее было бы?
– И мне, – согласился я. – Намного удобнее на ты.
– Вот хорошо. У меня к вам, ой, к тебе завтра просьба будет. Нет, ничего страшного или сложного. Ну это завтра.
– Хорошо. Я как пионер. Всегда готов.
Николая за столом уже не было. Куда-то вышел. Я посмотрел на тетрадку. Обычная, школьная, девяностошестилистовая. Рядом показавшийся мне вчера подозрительным нож, точнее, скальпель. Я заметил на нём тёмную надпись, подошёл поближе. Wiberg. Надпись была и на шариковой ручке. Я наклонился. На белом ободке возле пишущего кончика чернело: PARKER. А кладовщик, оказывается, у нас любитель иностранного. Не зря всё время что-то по-немецки задвигает.
Я на всякий случай шагнул от стола. Ещё подумает, что я суюсь куда не надо. Интересно, он сам понимает, что набор инструментов, мягко говоря, если отбросить приставку «ино», странный. И паркер – это же не самая дешёвая ручка? Понятно, что у тех же «Бруно Висконти» есть ручки подороже, но такой паркер стоит… Интересно, сколько стоит такой паркер?
– Об чём задумался?
Я вздрогнул. Когда он ко мне подкрался? Наверное, в туалете был, я эту линию как раз не просматривал.
– Об жизни, – сказал я ему в резонанс, – стою вот, думаю о человечестве, о том, что, быть может, прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно.
– Как говорится, такие дела, – согласился кладовщик.
Он сказал это с неестественным нажимом на слово «дела», как будто интонационно подмигнул мне, ожидая какого-то определённого ответа и не переставая дурацки улыбаться.
Я подумал, что пытаюсь найти смысл там, где его нет. Виновата ручка. Часто так по жизни. Обращаешь внимание на какую-то деталь, словцо какое-то и выстраиваешь из нахлынувших аллюзий-иллюзий солидную такую пирамиду. А потом кирзовый сапог реальности всю эту конструкцию из дешёвого песка – вхлам. Трудно человекам книг, невыносимо начитанным человекам! Всякий литератор разумеет вредность драматических деталей, вынимающих читателя из сюжета. Любое «шелохнулась ветка», если это, конечно, не притаившийся злодей, – дурная потеря саспенса, мгновенное угасание жажды «что дальше?». Не всякий вернётся к книге после прогулки в пламенеющие эмпиреи абстрактных умозаключений. И вот мы, перечитавшие человеки, уже твёрдо знаем, что нас балуют только правильными плюшками, и в каждом скрежете, каждом непонятном взгляде прохожего, в каждой оговорке автора видим намёк на нечто грандиозное. Хуже всего, когда это срабатывает в жизни. Ну, паркер. И что? А может, это вообще не его ручка или стырил из контейнера, когда писать нечем было.
– Ты про машину того, спросил?
– Угу.
– Чо говорит?
– Выехала. Из пункта «А».
– А когда будет?
– Не сказала.
– Ясно. Тоды лады. Открывай ворота.
– Как?
– Вон, сбоку, видишь, цепочка.
– Ага.
– Тяни одну, ворота и откроются.
Я потянул цепь, ворота дернулись, но остались на месте.
–Ты ж стопор сыми, вон, внизу защёлка такая. Ага. Да. Теперь давай!
Железная гармошка стала складываться и подниматься вверх. Я остановился, когда проход высотой в два моих роста обнажился полностью.
Мы вышли на улицу. Солнце уже поднялось над двухэтажками и начинало припекать.
– Хорошо, что ты не куришь, – сказал Николай, у него явный пункт по поводу курения. – Можно просто вот так вот эта, постоять, на траву посмотреть.
– Смотреть, как растёт трава, – процитировал я БГ.
Он прищурился, хмыкнул и кивнул.
– Ага. В точечку.
Минут через пять созерцания батайской природы с шоссе к нам зарулила грузовая машина.
– Дима приехал! – сказал кладовщик.
Из машины вышел молодой светловолосый парень и добродушно пожал нам руки.
– Галя тут? – спросил он.
– Наталья сегодня, – ответил я.
– Пойду поздороваюсь, – он распахнул нам задние створки дверей кузова и направился в торговый зал.
Машина была плотно забита замотанными в стретч палетами.
– Вот смотри, – Николай подвёл меня к мощной оранжевой рохле и повернул ключ.
Загорелась зелёная лампочка.
– Это электрическая рохля, стал быть. Двигаешь вручную, а подымать-опускать тут рычаг. Видишь.
– Вижу.
Первую палету он снял сам, опустил посреди склада, поддел обычной рохлей и довез до упора по коридору между стеллажами.
– Запомнил?
Я пожал плечами.
– Попробуй.
Я даже заволновался, со стороны все эти манипуляции выглядели непросто. Если у кладовщика рохля двигалась чётко, у меня сразу не заладилось. Раз пять я пытался подкатить рохлю к борту машины, но каждый раз отъезжал назад. Поставить «лыжи» перпендикулярно палете, да ещё и попасть ими между ножек оказалось невероятно сложно.
– Ты нацелься сразу на поддон, прям лыжами туда, куда надо, – предложил кладовщик.
– Не получится, – не согласился я, – тут же нужен большой радиус, рохля же большая.
– Это же не «жигуль» тебе, тут задние колёса тебе любой радиус выпишут. Ты, паря, попробуй, значитца, мозг-то отключи.
Я попробовал. И получилось. Николай помогал, доруливал, придерживал, летал в кузове с маленькой рохлей, выставляя на край новые и новые палеты. И к концу разгрузки у меня уже что-то получалось.
– Вот видишь, – сказал Коля, когда мы сгрузили последний поддон. – Мастерство растет, а ежели ещё на скрипке научишься играть!
Про скрипку я не понял, да, какая-то мысль мелькнула в моём усталом сознании, мелькнула вроде бы важная, но, как это бывает с важными мыслями, тут же пропала бесследно.
– Спасибо, Коля, – сказал я. – Научил.
– На здоровье, – хмыкнул кладовщик. – Закрывай ворота.
Обедали с Николаем и Володей. Я купил в соседнем продуктовом пакет томатного сока и булку мягкого белого хлеба. Володя принёс из дома картофельное пюре с курочкой гриль, а Николай хлебал из стеклянной банки похожий на густую оранжевую краску супец.
Оказалось, Вова десять лет отработал продавцом в спортивных супермаркетах. Коля рассказывал о себе неохотно и единственное, что удалось узнать из его оговорок, что бороду он отпустил за последний год и она ему уже порядком надоела.
– Ща, как, значитца, доедим, – заявил Коля, облизав ложку, – будем товар принимать. Но не спеши, Лёха, не спеши. Час у нас положено на отдых. Минут двадцать того-этого, ну, расслабимся, посидим.
– Понял, кого ты мне напоминаешь, – сказал я.
– Кого? – заинтересовался Коля.
– Банкэя. Был такой монах. Ты как он, всё время агитируешь расслабиться и отключить мозг.
– Не, – не согласился Николай, – где я и где банкеи. Я до денег не охочий. Не моё это, деньгами ворочать. По мне, лучше рохлей.
10. Асфальт Лао Цзы
Николай взял свой именитый скальпель и разрезал стретч на первой палете.
– А откуда такой ножик? – не выдержал я.
– О! – удивился Николай, – ты в курсах, шо это не скальпель, значитца, а дегустационный нож? Откедова информация?
Я смутился, как раз был уверен, что это скальпель или бритва, но виду не подал, просто пожал плечами:
– Догадался.
– Молодца. Вот смотри, плёнку сдираем и вот, в пакет, всё туда складуем. Потом за клеёнкой приедут, будут у нас, стал быть, покупать. Она дорогая. И картон, он подешевле, но тоже сдаём. Поэтому того, сразу складуем, значитца, чтоб не захламлять.
Он снял с верха палеты картонный коробок и ловко вскрыл его ножом. Внутри ровными рядами стояли пластиковые флаконы со средством для мытья посуды. Николай взял первый флакон, поднес сканер к штрихкоду, пикнул и поставил в корзинку на колёсиках. Глянул на экран монитора.
– Вот, видишь, появилась строчка в одинэсе, значитца, можно прям тут двадцать поставить, ну средств, стал быть, двадцать в коробке, они ж одинаковые, а можно каждый пропикать.
Он пикнул каждый, дорезал опустевшую коробку, сложил её и засунул в большую картонную упаковку. Снял и вскрыл следующую коробку. В ней лежали переложенные пупыркой сковородки. Протянул сканер мне:
– Попробуй.
В этом занятии, в отличие от водительства рохли, трудностей я не заметил. Лихо просканировал все сковородки, сразу же укладывая их в тележку.
– Ты не спеши, – притормозил меня Коля. – Вот скока сковородок ты отпикал?
Я пересчитал:
– Двенадцать.
– Так. А скока прописалось в документе?
Я глянул:
– Девять.
– Вот. Ты поглядывай на экран.
– А как так? – возмутился я. – Я же двенадцать раз пикнул.
– Компьютер, Лёха, он того, железный он, значитца, нет-нет, протормаживает. Не успевает за тобой.
Через пару часов этой вроде бы лёгкой работы, когда мы опустошили третью из девяти палет, страшно заныла спина, будто её посекли канцелярским ножиком, а потом на самое дно ран насыпали соли. Непривычные движения заставили напрячься такие мышцы, которые в обычной жизни просто кайфовали без нагрузки. Шевельнулась мысль поискать работу попроще.
– Что, – заметил Николай, – спинка бо-бо?
– Ага, прям вообще.
– Это у тебя, паря, неделю будет всё болеть. Потом привыкнешь, значитца. Надо перетерпеть. Сходи, поддоны на улицу вынеси, воздухом подыши, потом продолжим.
К шести часам оставались четыре неразгруженные палеты. Они возвышались над складским пространством как минимум Казбеками и пиками Коммунизма. Лично я видел в них Эвересты.
– Доделаем завтра, – сказал Николай и эти слова прозвучали, как божественная музыка.
Я прислушался к себе. Казалось, болит всё, каждая мышца, каждая косточка. Ещё один такой день и я труп.
– А ты бодрячком! – кладовщик похлопал меня по плечу. – Выдержал, значитца, значитца можно тебе тайны поважнее доверить. Ну иди, отдыхай. Поспи сёдня хорошо. И поешь. Завтра встретимся, стал быть.
Дорога домой растрясла и расслабила. Через порог квартиры я переступил слегка ожившим, в холодильнике нашёл позавчерашний борщ, разогрел на плите. Кухню охватил капустный аромат. Налил борща в чашку, кинул сметанки, отрезал хлеба и от души поужинал, после чего свалился на диван с «Воспитанием чувств», но насладиться не успел. Звонок в дверь заставил попрощаться с Флобером и выйти в коридор.
– Привет, – сказал Артём. – Вот решил узнать, как новая работа.
Он приподнял пакет с символом «Пятёрочки».
– Тут пироженки. Чаю попьём?
Я отступил, пропуская друга в квартиру.
– Можно и чаю, в смысле, кофе.
Пока чайник закипал, сели на кухне за стол, высыпали заварные пирожные на тарелку и разговорились. Я поделился трудностями жизни простых кладовщиков.
– Вот! – победно поднял указательный палец Артём. – Я предлагал у меня поработать. Никаких палет! Развинтил системный блок, свинтил системный блок. Красота! Не слушаешь старых друзей! Тянет тебя на эксперименты, а организм – он тебе не перпетуум-мобиле, ресурс ограничен.
– Да ладно, переживу как-нибудь. Тебе какой чай?
– Зелёный.
– Понял, а я кофе.
Я наполнил чашки, и мы приступили к поглощению пирожных.
– Ну так что? – не успокаивался Артём. – Бросай своё чёрное дело и ко мне.
– Может, ты прав… Но кладовщик сказал сегодня, что откроет какие-то страшные секреты за преданность делу и хорошее поведение.
– А ты точно в магазине работаешь?
– Не уверен. У этого колхозника ручка паркер.
– У какого колхозника?
– У сэнсея моего, шифу, мэтра, наставника, мастера производственного обучения, сансанима, тичера, маэстро, профессора, доцента, криминального авторитета Коли.
– Коли?
– Коли.
– Овчарка?
– Нет, в прямом смысле Коли. Николай. Отчество никто не знает. Это вообще человек-загадка. Шокает и гэкает, как житель крайних поселений Моря Облаков, но постоянно призывает к медитации в неевропейском смысле этого слова.
– Что, прям так и говорит, всем медитировать?!
– Нет. Говорит расслабиться, значитца. Отключить мозг, стал быть. Да, обязательно «значитца» и «стал быть».
– Ой, да обычный мужик, таких знаешь, сколько вокруг? Все! Это только ты романтизируешь. Я говорил, не надо жить нарративами, не надо выстраивать виртуальные миры. Будь проще. Откройся миру. Живи в моменте.
– Ага, – усмехнулся я, – в потоке.
– А и в потоке, что тут такого?
– Ты бы, Тёма, послушай старого умного человека, этих ютуб-гуру поменьше смотрел. И с Омаром Хайямом из статусов в ВК завязывай, и с Лао Цзы тамошним тоже.
– А что? Дельный Лао Цзы. Я как раз вчера читал у него: «Никогда не бойся падать, ниже асфальта не упадёшь».
– Лао Цзы?
– Лао Цзы.
– Круто. Чаю ещё налить?
– Я уже. Может, в криббедж?
– Можно.
11. Все умудрились
Планёрку проводила Галина, Наталья стучала по клавишам ноутбука за ресепшеном. Вместо небольшого ростом охранника Сергея службу и опасную и трудную нёс высокий охранник Вадим. Если Сергей был старше меня лет на десять, то Вадим, судя по всему, ровесник или чуть помладше. Справа от касс, прислонясь к ресепшену, скучал новый персонаж: тот самый Антон, о котором упоминал Николай, совсем юный, лет двадцати пяти – двадцати семи, не больше. Не было Ксюши, Кати, кассира Наташи и Вики.
За кассой сидела симпатичная блондинка в очках – ещё одна Катя, возраста, по моим прикидкам, между тридцатью и сорока, что делало её ближе ко мне, чем молоденькую Ксюшу, если говорить о возможных с перспективой знакомствах, но особых эмоций и симпатий, кроме этого умственного вопроса, в себе я не ощущал. Галина оставалась самой интересной из местных женщин, но и её я пока не рассматривал, как претендентку на место бывшей. Не до претенденток. Вова подмигнул мне, что-то шепнул Вике из посуды. Галина сказала:
– Самое главное – помните, что большую часть жизни мы проводим здесь, в магазине. Дома поел и спать. А тут именно вся жизнь. И в наших силах сделать это время комфортным, интересным, душевным. Чтобы приходить на работу с радостью и уходить в хорошем настроении. Не буду вас утомлять долгими разговорами, все знают что делать – за работу!
Мы с Николаем вернулись на склад и сразу взялись за последние палеты.
– Принимай сам, – сказал кладовщик, – а я буду, стал быть, смотреть со стороны, как ты тренируешься.
После сна спина пришла в себя, но к середине палеты снова заныла. Чтоб не выдать боль, решил отвлечь Николая от своей персоны глупыми вопросами:
– Коля, а какие, ты говорил, секреты мироздания откроются мне сегодня?
– Я такое говорил? – удивился Николай, а потом вспомнил, – ну да, говорил. Дело, стал быть, секретное, Алексей. Ты, значитца, думаешь, что все кладовщики, ну там, грузчики, эт как его, дворники – люди тёмные, качель его тудыть?
– Я так не говорил, – смутился я. – Люди, они разные есть. Думаю, даже в грузчиках есть вполне интеллигентные, начитанные люди.
– Даже? – будто пробуя на вкус, повторил прозвучавшее Николай. – Об том и речь, паря. Об том и речь.
Нашу, склоняющуюся к мистическим тайнам, беседу прервало появление Натальи.
– Алексей Иванович, – обрадовалась она, – я, собственно, чего на работу пришла сегодня. Вот!
И протянула мне мою книгу «Сладкий дым забытых костров» две тысячи второго года издания в синей тонкой обложке.
– Подпишите, пожалуйста, на память! Вот ручка.
Это было неожиданно и как-то не вовремя, я даже поморщился, не зная, как отреагирует на весть, что я точно не из грузчиков, Николай. Мельком глянул на наставника: удивление, но, слава богу, без признаков презрения к «испорченному интеллигенцией» ученику.
Я раскрыл титульный лист и написал: «Наталье, на память от автора. 29 марта 2023 года». Расписался.
Наталья радовалась, вроде бы даже искренне, а ведь кто сейчас вспомнит эту древнюю книжку, затерялась где-то далеко за чащей сумрачного леса середины жизни, пропала – и вот вдруг догнала, ударила в спину. В чём-то приятно, надо сказать, ударила.
– Спасибо! – воскликнула Наталья и вдруг обняла меня, прижавшись щекой к щеке. – Ладно, побегу я тогда домой, надо малому обед готовить. Послезавтра тогда увидимся, поговорим.
– До послезавтра! – помахал я ей вслед.
– Забытые костры? – вдруг спросил кладовщик.
– В смысле? – не понял я.
– Книга, – пояснил он, – называется, «Сладкий дым забытых костров», так это чего, ты, что ли, её написал? А я её типа того, стал быть, читал!
А вот это меня уже не удивило. Нет. Не удивило – ошеломило, сплющило, сбило с ног, развеяло по ветру. Читающий кладовщик само по себе странное явление, но читающий мои книги…
– И как? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать, чтобы хоть как-то вернуть на место упавшую челюсть.
– Мне понравилось. А шо, правда ты написал? Не брешешь?
– Правда.
– Молодца. Мне мало шо нравится из нонешних писателев, а это, по чесноку, прям хорошо.
Долгие годы работы журналистом приучили меня не воспринимать всерьёз восторженные или, наоборот, презрительные отзывы окологазетной публики всевозможных мастей: доморощенных поэтов, писателей, сантехников, пенсионеров и домохозяек.
Я перелопатил десятки тысяч стихов и рассказов, «жюря» всяческие местечковые творческие конкурсы на призы местных газет. Печаль моя в том, что если приложить судейскую «художественную линейку» к поэме «Во весь голос» Маяковского, поставить засечку по её поэтическому масштабу и условно разбить получившийся отрезок на десять баллов, а потом по этой шкале оценить всё прочитанное, то у этих товарищей за все годы самое лучшее, самое гениальное не потянет на тройку! И тройку можно поставить только тысячной доле процента от «представленного на конкурс». Твёрдые девяносто девять процентов этого, не сомневаюсь, душевного и прочувствованного, но всё же литературного мусора, не поднимутся выше единицы. И всё же самое печальное даже не уровень доморощенной поэзии, а самооценка этих поэтов. Практически каждый конкурсант мнит себя настоящим гением. Не пережив многолетних блужданий по лабиринтам стилистических проблем и синтаксических невероятностей, не примерив на себя философских концепций, отличных от их житейского восприятия бытия, не переболев страстью к богатствам языка и к яркости художественных образов, не прочитав никого, кроме школьно-рамочных Пушкина, Лермонтова, в редких случаях Некрасова, эти персонажи пускались в рассуждения о литературе, подобно моему кладовщику, раздавая налево и направо свои «по чесноку, прям хорошо».
Когда я им говорил, чисто ради эксперимента, что сейчас прочту пробу пера начинающих поэтов, и цитировал лучшее из Бродского, Ахметьева, Ватутиной или забытого всеми Бернадского, они снисходительно хмыкали и говорили: «Слабо очень, просто примитивно, не дотягивает, точно не Пушкин». А когда зачитывал буквально тех же, с придыханием заявив предварительно, что это лучшая современная поэзия, они задумчиво многозначительно кивали: «Да, не Пушкин, конечно, но неплохо, прям хорошо». Вот и теперь я не сдержался и, затолкав поглубже разъедающий меня сарказм, спросил:
– Но до Пушкина далеко. Да?
– Тю! А шо, Пушкина тоже волновал поиск абсолютной истины в смешанных единоборствах? Не знал. Тогда бы, конечно, само собой, значитца, почитал бы. Не, ты не Пушкин, ты другой…
Я посмотрел на него внимательнее. Всё тот же взгляд наивного работяги. Что же в нём не так?
– Ты хотел про секреты рассказать, – напомнил я.
– Да, хорошо. Ты, стал быть, продолжай пикать палет, а я буду тебе рассказывать про секретов. Их есть у меня. Добро?