Читать онлайн Искупление

© Кирпиченко В. Я., 2024

© Оформление. ОДО «Издательство “Четыре четверти”», 2024

Лучше зажечь свечу, чем проклинать темноту.

Конфуций

1

Солнце скатывалось в низину за лесом. Оно на глазах меняло свой цвет: только что было ясно-белое, и вот уже левый бок его потемнел, а правый, прикрытый слегка набежавшим серым облачком, всё ещё жарко краснеет. Покраснела и кромка облачка.

Человек, бредущий по давно неезженой дороге, которую можно было только угадывать по едва заметным признакам, всё чаще поглядывал на солнце. Серые глаза щурились, собирая тонкие морщинки на висках, брови хмурились, губы нервно кривились, и весь его вид выдавал недовольство.

«Нет, не успею, – говорил он себе. – Топать ещё часа три, а день на исходе. Хорошо бы ручеёк какой, но его тут и раньше не было, так откуда ему сейчас взяться. Согрею ту, что есть в бутылке. Наверное, надо так и сделать. И ноги сбиты, как-никак, а четыре часа их бью, и спина колом, и шею не повернуть. Вот у той берёзы и кину свои кости».

Тяжёлый рюкзак сполз со спины, и тело непривычно потянуло вперёд. Подперев спиной ствол берёзы, человек ещё раз посмотрел на солнце, похоже было, что сомнения не покинули его.

«Час смело можно бы ещё топать… Опять же ноги… Особенно левая… в коленке. Давно не беспокоила, а тут как одумалась. Двадцать лет молчала, а тут приспичило ей. Интересно, живёт ли кто на хуторе, или совсем брошенный догнивает? Хоть бы какая живая душа была, а то…» – дальше не думалось.

Отхлебнув глоток воды из бутылки, человек придвинул к себе рюкзак, достал топор. Топор был с новым топорищем, ещё белым и шероховатым. Провёл подушечкой большого пальца по лезвию, остротой его остался доволен. Тяжело встал и, сутулясь, направился к семейке молодой поросли из осинок и берёзок. Срубил две рогульки и перекладину, и принялся разводить костёр из сухих сучьев, в каких недостатка не было. Пока закипала вода в котелке, наломал веток ели и пихты, соорудил рядом с костром постилку. В закипевшую воду бросил горсть крупы и полбанки тушёнки.

Ужинал, когда солнце скрылось за лохматым лесом. Потянуло с низины прохладой. Пришлось достать из рюкзака тёплый свитер.

«Раньше здесь не было так холодно, до полуночи бегали босиком и ничего… Не мёрзли ноги даже ранней весной, а тут разгар лета, июнь, и зябко. Отвык от здешних мест и не привык к другим…»

Вот и небо затянула ночь чёрным одеялом, самое время уснуть после дальней и трудной дороги, а не спится.

«Двадцать лет скитаний, двадцать лет без родины. Как она меня примет? Может, отторгнет, как предателя, изменника, кинувшегося за приключениями в другие, лучшие, края и земли? Может, поймёт и простит – я же никогда не забывал её. Семнадцать лет прошли здесь, двадцать – в других краях, а теперь вернулся, чтобы закончить свой век. Закончить любой век немудрено, а вот прожить достойно удаётся не каждому. Полжизни прошло, а что на проверку? Ровным счётом – ничего! Канитель да кутерьма. Всё думал да надеялся на что-то, что изменит мою пустую жизнь. Ну, не совсем, конечно, пустую, работал, учился… Чему учился? Водку пить? Ну, было и это, только вовремя одумался. Вовремя ли – почти сороковник за плечами? Ещё что за плечами? Ничего. Что впереди? Неизвестность да желание жить иначе. Как иначе? Иначе, и всё!»

Листва берёзы похвально зашелестела, зашептала, звёзды на чёрном небе засмеялись. Где-то в глубине леса послышались странные звуки, человек приподнялся, прислушался. Звуки повторились.

«Гуран кричит, – укладываясь вновь, успокоился. – Их тут, наверное, расплодилось видимо-невидимо – мужиков-то нет, охотиться некому. А было-то как! О! Радости-то сколь было, когда отец приезжал с загона. Он бросал на пол в избе доху, и она дымилась морозным туманом, а мы с сестрёнкой, обезумев от радости, прыгали по ней босыми ножками и кричали, кричали… Потом я подрос и стал ездить на загоны, сначала загонщиком, а потом и ружьё отец доверил. Загонщиком тоже интересно. Кричишь, закрыв глаза, как можно громче, и радуешься услышанному выстрелу. Мужики, крася настывшие губы кровью, едят тёплую, парящую на морозе печёнку косули. Варвары! А тогда казалось почти геройством. Но я так и не попробовал этой печёнки, и не жалею об этом. Пожалуй, теперь, умирай я с голоду, не загублю козочки, а тогда стремился к тому. Теперь я вижу её огромные испуганные глаза – и ничего больше. Лучше умереть с голоду, чем загубить это безобидное и прекрасное создание».

Крик совсем рядом, но не похож на прежний. Прилёгший было, и сомкнувший в истоме веки, человек встрепенулся.

«А это ещё что за чудо? – подумал он и потянулся за топором. – Волк не волк, но что-то не менее страшное. – Фу, ты! – фыркнул он, опознав голос, испугавший его. – Чёртова птица! И здесь без тебя не обошлось!»

Хоть и коротка летняя ночь, а пришлось вставать да подкидывать дровишек в костёр – холод, как и голод, требует к себе внимания.

Ранний рассвет белел туманом, закрывшим лес в низине, а тот, что на макушке холма, упорно чернел. Чернота леса то проявлялась, то пряталась, кутаясь в серое облако ленивого тумана. Было зябко. Кружка кипятка с брошенной туда щепотью чая, согрела быстро. Опустошена банка консервов – остаток от ужина, совсем стало хорошо и весело.

«Три часа – и я у ног матери-родины. Я – её блудный сын, я – её верный сын! Простит ли она меня за все мои ошибки? Много их было, но не со злым умыслом они делались, а по недомыслию, по юношескому задору, по гордыне, было и такое, чего уж тут скрывать. Гордыня на пустом месте. А если бы было чем гордиться, то лопнул бы по швам от распиравшего самодовольства. Ужас! Одно оправдывает – не я придумал и вселил в себя и гордыню, и желание умчаться в края дальние. Это от Бога! Он создал меня таким. Опять же, будь все одинаковые, что бы тогда было? Да ничего хорошего. Шишки на дереве и те все разные. Бог знает, что делает! – заключил человек, закидывая собранный рюкзак за спину. – Вперёд – заре навстречу!»

Через два часа вышел на опушку леса и остановился, поражённый увиденным. Перед ним, вдали, виднелась деревенька. Перехватило дыхание. Мелко дрожали ноги, боль в колене пропала сама по себе. На лбу выступил холодный пот.

«Здравствуй, милая, – прошептал тонкими иссохшими губами. – Вот и я! Прими, не гони! Прости!»

Сбросил тяжёлый рюкзак, опустился рядом на прохладную траву. Деревенька как на ладони. Но какая она жалкая. Маленькая, притихшая, боязливая. Избы тонут в траве и кустарниках. Не дымит ни одна труба – знать, некому печи топить. Ничего живого во дворах и на короткой улице!

«Вот так и сочиняются были-небылицы, – рассуждал человек, отрешённо глядя на деревеньку, лишённую видимости жизни. – Поселяются в пустующих избах ведьмы, вурдалаки, привидения. Они пугают случайных людей шорохами в углах отсыревших и прогнивших жилищ, стоном стен, так похожим на стон истомившегося работой крестьянина, что хочется встать, зачерпнуть ковш холодной воды и напоить его, а потом и самому напиться. Интересно, живут ли духи, привидения там, где нет уже ничего живого? Наверное, не живут. Неинтересно – некого пугать. Все боялись встречи с бабкой Солтычихой, а встретившись, опускали глаза долу и шептали что-то похожее на молитвы, только собственного сочинения. “Господи! Спаси, помилуй, помоги! Пронеси нечисть мимо меня и моих близких!” А, собственно, что было страшного в этой Солтычихе? Ничего! Измождённая тяжким трудом крестьянка, у которой только то и страшное, что нос и подбородок, как у ведьмы из сказок, касаются друг друга. Умела править вывихи, поила травами страдающих болезнями “утробы”, лечила нашёптыванием детишек “от спуга”… Получается, делала людям добро, а её боялись. Жив ли Харлам? Он, пасека и мёд – как одно целое и необыкновенно сладкое. Харлама никто никогда не видел в деревне, и когда делили мёд по трудодням, мало кто вспоминал и тогда о нём. Улья, шалаш и Харлам жили своей жизнью, жили вдали от деревеньки, где пчёлам было цветочное раздолье, а Харламу – тишина и покой. Прибегали мальчишками на пасеку с одной целью – полакомиться медком, но почти всегда неудачно. Не мог пасечник раздавать не своё добро налево и направо; но во время медосбора менял свои привычки, и тогда босоногая малышня развлекалась куском сот с заполненными ячейками янтарным мёдом, таким ароматным и сладким, что и в сказке не описать. Запах мёда преследовал долго. Может, ещё и оттого, что замурзанные до ушей рты, липкие пальцы и ладони сохраняли этот запах до тех пор, пока не заменяли его другие запахи, менее приятные, но тоже желанные – запах хлеба, молока, оладушек или пирога с морковью. Детство, детство… Что может быть лучше детства? Ничего! У тебя столько нового, неизведанного, непонятного, на что нужно найти ответ, и ты его усиленно и усердно ищешь. И находишь! Правда, не всегда он истина. Чаще – догадка, попытка детского ума объяснить событие по-своему. “Почему ветер дует? – спрашивал Вождь Краснокожих, и тут же давал ответ: – Потому, что деревья качаются!” – человек усмехнулся, вспомнив и героя фильма, и неудачников-похитителей чудо-ребёнка.

Крайняя изба – Сергеевых, – всматривался вдаль человек, прищурив глаза. – А наша стояла рядом. Интересно, осталась ли она, или… Хорошо бы остановиться в своей, пускай бы и ветхой, но своей. Поставлю рядом новый сруб, а в старой будет летняя кухня. Вспашу огородик… К земле потянуло. Картошки посажу, огурчиков выращу, засолю в бочонке, груздочков, конечно же, тоже засолю, да с картошечкой отварной, рассыпчатой… – Человек сглотнул слюну. – Печь надо поставить большую, русскую; хлеб научиться выпекать. У мамы это здорово получалось! Буханки как колёса! Пышные! А запах! Одуреть можно! Краюха такого горячего хлеба и кружка молока – и ты на седьмом небе. Мамины руки пахли хлебом всегда! Что имеем – не храним, – тяжело вздохнул человек, и лицо его потускнело. – Наверное, и могил не найти, кому за ними было ухаживать, кому нужны чужие, тут и за своими не всегда и не все смотрят. Время такое. Какое? Да такое, неудачное. А когда оно было удачное? Это с какой стороны поглядеть на жизнь. Если сыт – удалось время? Ну, не совсем уж так просто надо судить. Боров всегда сыт, но… Хватит рассуждений – топать ещё час, да и там что ждёт – не известно».

Солнце ощутимо припекало открытую шею. Пот разъедал глаза, хотелось умыться холодной чистой водицей. Справа по пути стояла роща.

«Это такими стали деревья! – удивился человек. – Из тоненьких за двадцать лет превратились в настоящую рощу! И озерцо, наверное, сохранилось, что было рядом?» Тянуло завернуть к озерцу, на котором проходили лучшие детские летние денёчки. Шум, гам, плеск воды! Красотища! Но путь ещё далёк.

Человек входил в деревню, когда солнце стояло почти в зените, и было оно белым. Как железо, раскалённое кузнецом в горне, не без помощи, конечно, босоногой шантрапы, вьющейся под ногами кузнеца. Каждому из них хотелось подёргать за жердь, скреплённую с мехами, раздувающими свистящий огонь, готовый расплавить самую терпеливую железяку – подкову, чеку в ось, «костыль», засов…

На улице – ни души. Дорога вдоль деревни заросла травой в пояс, значит, по ней не ездят давным-давно. Изба Сергеевых – нежилая. Окна выбиты, крыша просела, изгородь повалена, калитки нет совсем. С другой стороны улицы изба такая же нежилая.

«Вот и моё “родовое гнездо”», – человек с трепетом стал всматриваться в то, что было для него всегда родным и близким, но отстояло за тысячи вёрст, отдалялось десятками лет.

«Родовое гнездо», хворое всеми болезнями запущенности, выглядело удручающе. Ни окон, ни дверей. Косые стены, дырявая крыша, пробитый потолок с дырою в высокое небо, нет половиц в прихожей, а в зале они вздыбились и покорёжились. Двор в лебеде и крапиве, вдоль поваленного прясла – лопухи под небо. Глянув туда, где был огород, человек с немалым трудом угадал в чёрной халупе под дранкой былую баню.

«Может, начать с бани, – задумался он. – Её проще привести в подобие жилья?»

Из-под стены бани выскочил и, не спеша, побежал за огороды заяц. Человек улыбнулся и покачал головой.

Он был прав, баню, выходило, проще приспособить для жилья. Оконце с привычно тусклым стеклом цело, дверь надёжно закрывалась, крыша не просела и без дыр в потолке. Правда, запах нежилого… Но его можно быстро выветрить. Печка, с вмазанной в неё бочкой для горячей воды, тоже исправна. Не развалилась от времени. Глянув на полок, человек усмехнулся, очевидно, вспомнив моменты, когда отец стегал его веником и приговаривал: «Не кряхти, как старый дед! А веничек ещё никому не мешал! Привыкай к жару – он пользительный!»

Вынув раму, раскрыв настежь дверь, человек присел на лавку в предбаннике, закурил. Дымок вдохнул жилой дух в сырую темницу.

Колодец, который стоял между избой и баней, был полон воды. Крышка колодца валялась рядом, но годилась только на растопку печки. Недалеко от колодца валялось и ведро. К его обмятости прибавились дырки от ржавчины.

«Котелком воды не натаскаешь, надо пройтись по соседям, может, что подходящее сыщется». Сыскалось. У Сергеевых валялось ведро, и дыр там было не так много, и не такие они большие – если бежать, то не вся вода выльется.

«Пройтись, что ли, как бывало, вдоль улицы, авось, кто-то и живёт в этом царстве безмолвия, – задумался человек. И скоро он уже шагал по некогда шумной улице, глядя по сторонам, надеясь встретить призрачное чудо. Но чудо не спешило удивлять. – Вот изба Шеметовых. Крепка ещё с виду, а что внутри? – Внутри – колченогий стол, пыльный матрац, без одной ножки стул. И везенье – на кухне алюминиевый ковш, чугунок и совсем целое ведро. – Робинзону меньше везло, чем мне. Такое богатство!»

Деревня оказалась обитаемой. Недалеко от противоположного края жил старый дед, в котором нескоро человек признал Матвея Вокина, старого ещё в то далёкое время. Сейчас он был стар ещё больше, но всё помнил. Прищурясь, сведя нос с подбородком, чему совсем не мешал беззубый рот, он долго рассматривал человека, а потом и сказал с убеждённостью:

– Не сразу, паря, я тебя признал. Ты же ведь Игнатия Прокопенки сын – Серёжка, стало быть?[1]

– Да, дедушка, он и есть! – согласно закивал человек.

– Ходили слухи, ты в тюрьме сидел?

– Было и это, – признался человек.

– Мальчонкой-то был ты совсем неплохим, пошто так-то сталось?

– Сталось, дедушка, сталось. Наверное, и через это надо было пройти.

– Сибирь-то, край наш, полна такими. Да уж лучше не попадать туда, – вглядывался в гостя маленькими выцветшими глазками дед Матвей, стараясь увидеть, прочитать, угадать судьбу и намерения того.

– Лучше не попадать туда, – повторил в задумчивости и гость.

– А Верка-то ваша где? Она давно тута нос не кажет. У ей-то как жизня?

– Не знаю, дедушка. Разошлись мы. Отказалась она от меня. И муж её отказался от плохого родственника. Бог им судья, я ничего плохого им не делал, ничего у них не просил.

– Плохо то…

– Как есть, – поджал плечи Сергей.

– Да… – призадумался и дед Матвей.

– Здесь больше никто не живёт? – после затянувшейся паузы спросил Сергей.

– Никто не живёт, – кивнул согласно дед. – Жила Анисья тута рядом, да уж полгода как схоронили.

– Как же ты, дедушка, один тут? А если…

– Я не один, – не согласился дед Матвей. – Бог со мной, а я – с им.

– Бог высоко, и за всеми не уследит, не поможет.

– Это как его просить. В ладу я с им, вот он меня и не оставлят. Славь те, Господи, девяносто семь годочков топчу землицу, греюсь под его солнышком, слушаю божьих птичек…

– Девяносто семь? – удивился Сергей.

– Как один денёчек! – подтвердил дед Матвей, довольный произведённым эффектом.

– Это ж…

– Как один денёчек! – повторил дед Матвей. – Вчерась был такой, как ты, а сёдни – старец.

– И ничего не болит? – Сергей уставился в смешливые глаза деда.

– Слава Всевышнему, не болит.

– А… Питаешься чем? Хлеб откуда?

– Быват, кто приезжат, то и привозит буханки две-три. Крупы какой приносят. Соль и спички есть, карасин есть. Живу.

– Всё же бывают тут люди? – оживился Сергей.

– Бывают. На Родительский день тута много народу. Шумно тут тода. Помянут родителей, поправят могилки и уезжают кто куды.

– А в другое время не приезжают? – в глазах Сергея надежда.

– Приезжают. Томка Елизарова приезжат летом часто. Вчерась была, чо-то рисовала тута на пригорке. Глашка тоже приезжат с мужиком своим. Он у ей какой-то там начальник. Машина у их больша така, вся блестяща. Ни у кого таких машин тута не было. Васька Пушкин приезжат кажный год, его дружок, сын Поликарпа, запамятовал имя, тоже часто быват. Он тута брата схоронил года три как, вот и приезжат к матери и брату. Бывают люди, как же не бывать, родные места чай тянут. Вот и ты не выдержал, приехал.

– Не выдержал, – Сергей полез за сигаретой. – Не выдержал, – повторил скорей для себя, чем для деда. – Свои места держут за душу. Где пуповина зарыта, там и место твоё.

Сергей, затягиваясь табачным дымком, всё глубже уходил в себя.

– Надолго сюды? – светленькие глазки деда больше насмешливые, чем любопытные.

– Думаю, надолго, если не навсегда.

– С семьёю, али как?

– Один.

– Чо так? Боятся глухомани?

– Некому бояться. Нет семьи.

– Молодой ещё, обзаведёшься, – обнадеживающе кивнул дед. – Куды без неё, без бабы и детей.

Сергей отмолчался.

– Жить-то тебе негде? – вдруг спохватился дед. – Поживи пока у меня.

– В бане поживу. Она крепка ещё, – отказался от предложения Сергей. – Вот только бы лампу какую, да керосину малость… На время.

– Дам я тебе лампу, дам и карасину. Их я тут насбирал дюжину, а карасину Глашкин мужик канистру приволок, дам и карасину. Да и лампа счас совсем ни к чему, ночи таки коротки да ясны.

– На всякий случай. Я потом всё куплю. Поеду в район по делам, там и лампу куплю заодно. А электричество давно отключили? – спросил, вспомнив, что оно тут было при его жизни.

– Давно. Годов двенадцать как. Осталось нас трое, тода и отключили. Сказали: дорого следить за столбами да проводами. Оборвёт пурга провода, сказали, и кто-нибудь наступит. Мы не спорили. Жили без света и телевизиров сколько лет наши отцы и деды – и ничо, жили хорошо да справно. Вот и я живу.

– Телефон-то хотя бы есть у тебя, дедушка?

– Телефон есть, да звонить некому, – старик пошамкал беззубым ртом, вспоминая что-то.

– На скорую, пожарникам, милиции, – подсказал Сергей, и спросил о близких родственниках.

– Каки-то совсем далёки есть, да живут оне где-то рядышком с морем. Сюды и носа не кажут, – поведал старик, а чтобы отойти от неприятной для него темы, предложил: – Коль надобны тебе гвозди, я дам. Правда, не все оне хороши, я их из старых досок надёргал да выправил. Пилу дам, топор и молоток дам, рубанок есть, дедов ещё, но справный. Приходи, кода надобность в чём будет.

– Думал, хоть кто-то тут из мужиков будет, – пересев на большую чурку со следами от топора, заговорил Сергей о своих проблемах. – Вдвоём проще отстроиться. Я бы ему заплатил или отработал. А так одному придётся попотеть.

– Нету никого, – посочувствовал дед. – И из меня помощник, как из поросячьего хвоста веник. Подержать, прихватить, подать смогу, а вот поднять чижёлое уже не по мне.

Взяв у деда всё необходимое на первое время, Сергей пригласил его на чай ближе к вечеру. Дед с радостью согласился.

«С чего начать? – почёсывая небритый подбородок, глядел Сергей на избу, на баню. – Начну с бани, она в любом случае пригодится. А вот с избой сложнее дело – гниль одна, на дрова пущу, а на её месте поставлю новый сруб. Купить его не проблема, и с перевозкой, думаю, не будет сложности, а вот собрать одному удастся ли? Если даже дед подвяжет внизу бревно, затяну ли я его один на вышину? Слеги надо приготовить. Верёвки надо, шпунты, “костыли”… Надо всё записать, да, не раскачиваясь, смотать в район, закупить и договориться с доставкой. Двух бы мужичков в помощники, чтобы до дождей успеть вывести под крышу. Крышу из металочерепицы. Она лёгкая, это главное, и лучше смотрится. Рамы заказать, двери. Только из дерева, никакой пластики. Диван, столы, стулья – потом, когда готова будет изба. Печь с лежанкой, только с лежанкой! Русская большая печь! Хлеб буду сам выпекать. Не такое это и трудное дело. Закваска, вытопленная хорошо печь – и хлеб готов. Лопату деревянную смастрячу между делом».

Когда перед закатом солнца к усадьбе Сергея прибрёл дед Матвей, то от увиденного страшно удивился. Ему хотелось воскликнуть: «Ты один столько сделал?!» Не воскликнул только потому, что мужицкая натура не позволила ему сделать это.

Сергей у колодца приготовил площадку, застелил её старым шифером с крыши, и складывал на него ещё крепкие стропила, лиственничные брёвна стен, они, к счастью, были в прекрасном состоянии.

– Экий ты скорый на руку, – похвалил дед Сергея. – Сколь венцов снял?

– Третий заканчиваю, – вытирая пот с лица рукавом рубахи, ответил тот. – Хочу на этом сегодня остановиться. Сейчас чаёк, дедушка, соображу. Посиди на чурочке малость. Я сейчас.

Сергей поволок бревно к площадке.

«И этот, как дед и батька, упрямый в работе», – похвалил Матвей нового своего соседа.

У колодца плескался, фыркал, охал Сергей. Он приладил к цепи ведро и умывался, поглядывая на деда. Хотелось позвать его и попросить, чтобы полил на разгорячённую, потную спину колодезной прохладной воды.

– Полчаса, дедушка, и мы ужинаем, – говорил он деду Матвею, прилаживая на таганок из четырёх кирпичей котелок с водой.

– Я не тороплюсь, – ответил дед. – Некуда мне торопиться.

– Темнеет быстро, – посмотрел Сергей на небо.

– Ты, это, слышь-ка, – заговорил дед, глядя на снующего у таганка Сергея, – приди сёдня ко мне, я тебе одеяло тёплое дам да подушку. Ночи-то холодны, а в сырой бане так и совсем смёрзнешь.

Сергей, подумав, согласился.

На жарком пламени, раздуваемом ветерком, вода закипела быстро. Быстро и каша поспела. Бросив полбанки тушёнки в котелок, Сергей снял его с огня, поставил на кирпичи.

– Вот и каша готова, – сказал он, оглядываясь, соображая, где лучше им присесть.

Дед пришёл без ложки, пришлось отдать ему свою. Себе выстругал из широкой щепы что-то похожее на ложку, из чего кашу есть можно, а для супа она совсем не годилась.

– Я тебе ложку дам, – пообещал дед, пододвигая свой чурбачок к котелку с кашей. – Миску с тарелкой и сковороду дам.

Сергей улыбнулся.

– С такой посудой и банкет не страшно устроить.

– Стопку не употребляшь? – поинтересовался дед, пропустив мимо ушей слова про банкет.

– Бросил, дедушка. Бросил.

– Чо так? Тута все пьют. Бабы тоже. И молодёжь хорошо пьёт…

– Бросил и не жалею. Толку от неё мало, а беды много.

– Кали много пить, то так и есть, а по маленькой так и пользительно. Я чуток пропускаю, грет кровь хорошо, и думатся тода лучше. Вспоминаш былы денёчки.

– Начисто отказался от неё, от соблазну подальше.

– И хорошо сделал, – похвалил дед Сергея. – Другим бы так тоже, а то приедут и выпендриваются тута… Орут всяку матерщину. И подраться могут спьяну. Да, правильно ты сделал, – старик зачерпнул каши, пошамкал беззубо, как прислушиваясь к чему-то далёкому, сказал: – На войне таку бывалочи ели в окопах. Холодно, грязь со снегом, а мы сидим и ждём, кода кашу принесут… Ничо, выжили…

– Володька ваш где? – вспомнил Сергей про младшего сына Матвея.

– Кто его знат, где он теперя. Можа, и в живых уже нету, – дед потёр кулаком глаз.

– Давно не виделись?

– Давно. Почитай, лет двадцать.

– А тогда где он жил?

– Толком нигде. Он же этот, железные дороги строил…

– А семья его где жила?

– В Красноярске. А он – где попало.

– И писем не писал?

– Пошто не писал, писал. А потом и перестал. Лет, поди, десять как.

– Адрес остался его?

– Поискать надо. Знаю, что Красноярск, улица не то Строителей, не то Сталеваров, можа, ещё кака, совсем по старости запамятовал.

– Я к тому, дедушка, что на днях соберусь в район, в Магочан наш, там бы и запрос на него оформил.

– Дак. Это… Коли оне не хотят, так зачем их заставлять… Пускай уж живут, как им лучше. Мне-то сколь уж осталось, проживу как-нибудь. А, не дай Бог, приедут, заберут, там я совсем… Не, отседова я никуды не поеду. Мне тута из району приезжали, соблазняли переехать в дом, где одне старики живут. Я отказался. Это что ж тако получатся: я должон жить без дела? Жевать манну кашу с беззубыми стариками да старухами и ничо не делать? Не, это мне совсем не с руки. Тута я сам себе хозяин. Сам себе вольная птица!

Сергей, глянув сбоку на деда, ухмыльнулся, увидев не волную птицу, а тщедушного птенца.

– Можно остаться и здесь, – согласился он с доводами деда Матвея. – А если и они, Вовка с женой, детьми и внуками, будут приезжать сюда хотя бы на лето, то и совсем неплохо было бы. И им полезно пожить в родных местах, и вам приятно посмотреть на них. Кровь то одна, родная.

– Так-то оно так, да получится ли как хочется?

– Посмотрим. Попробовать не будет лишне.

2

Дед Матвей приплёлся к завтраку, от приглашения отведать перловой каши с тушёнкой не отказался.

– Кажись, вчера друга каша была? – пошамкав беззубым ртом, высказался старик.

– Вчера пшённая была, сегодня – перловая. День долгий и тяжёлый – перловка больше подходит, – сказал Сергей.

– Это так, – согласился дед Матвей. – На покос завсегда таку кашу варили, а в неё ещё сало со шкварками – и сытно, и вкусно. Попробуй тоже с салом. Я бы принёс тебе, да у меня нет его. Масло есть, только прогоркло малость, забыл сунуть в ледник, оно и прогоркло. Ем и тако. Корешков каких брошу, оно и ничо, не пахнет так. Хошь, принесу тебе?

Дед, несмотря на свои годы, не был помехой Сергею. И помощник из него не ахти какой, но и помехой он не был. Помогал как мог. Там подаст топор или вагу, там подложит под бревно полено, чтобы оно не покатилось. Главное же было то, что рядом находился живой человек. С ним можно поговорить о чём-то, услышать ответ, получить дельный совет.

– В деревнях ране обчеством строились. Хозяин заране заготавливал лес, а ставили уже обчеством. За один день сруб ставили, крышу накрывали, окна тоже ставили. А потом уже хозяин остально сам доделывал.

– Угощал хозяин хорошо? Самогону много пили?

– Кто как. Кто хорошо угощал, а кто и просто. Кто побогаче – хорошо, бедному где взять, вот и помогали ему, несли, чо у кого было. А гуляли всё равно хорошо. Весело гуляли. И хозяин радовался дому, и остальны радовались, чо добро сделали. Тако жили. Хорошо жили, правильно жили. Теперя так не живут. Теперя все по своим закуткам, как мыши по норам. Худо это. Не по-людски.

На перекуре дед Матвей, показав на избушку с проваленной крышей, с пустыми чёрными глазницами окон, обособленно стоявшую на окраине, сказал:

– Тута жили латыши. Оне совсем не похожие на нас – стороной людей обходили, молитвы каки-то не таки пели. Старуха читала толсту чёрну книгу у окна. Идёшь, бывалочи, а она напялит очки и читат. Идёшь обратно, а она всё ещё читат. Кода она работала – никто не видал. Наши бабы и в поле, и на огороде, и за ягодами, и грибами в лес, а она сидит и читат.

– Богато они жили? – поинтересовался Сергей, припомнив ту старуху, которой, как ведьмой, пугали его.

– Да не шибко и богато, – призадумался дед Матвей. – Одевалися лучше нашего. Сапоги хороши таки были у их, а кто и в ботинках ходил. Кустюмы у всех были на праздники, белы рубахи, и эти, как их, – покрутил вокруг шеи дед.

– Шарфы?

– Не. Не шарфы… Эти…

– Галстуки?

– Во! Оне! – обрадовался дед Матвей. – Ихний сын младший на скрипке играл.

– Евальт?

– Можа, и Евальт, я всех их перезабыл. Один, как и мы, просто звался, Иваном. Ещё один был, тот тоже не по-нашему звался, катца, Арс… Арс…

– Арсеном, – опять подсказал Сергей. Он хорошо помнил эту интересную семью латышей, непонятно как оказавшихся вдали от родины в холодной и далёкой Сибири.

– Ты откуль их знашь? – дед уставился на Сергея. – Тебя ж тода и в помине не было.

– Был я тогда. Мне четыре года было, мы жили тогда на Покровке и приезжали с мамой к её сестре, тёте Стеше, она была за этим Иваном. У них была ещё сестра…

– Помню, была. Ладна така девка, высока. Крепка. Оне все были рослы, а девка – крепче нашего мужика. Забылось, как её звали…

– Анютой.

– Правильно! Нютка! Красива девка была. А коль оне твои родственники, то ты и должон об них больше знать? Где оне теперя? – дед Матвей ждал ответа с нескрываемым любопытством.

– Иван с тётей Стешей живут в Иркутске. Он работал кузнецом, а теперь на пенсии. Свой домик у них в Рабочем. Евальт уехал в Латвию, живёт в Риге. Анюта вышла замуж за покровского парня, он не совсем покровский, из России приехал, Сергеем зовут, где живут теперь – не знаю.

– Так, так, так, – закивал дед Матвей. – Жизня всех раскидала по миру. Вот и мои тоже…

Разобран дом, отбракованы брёвна, но многие остались в прекрасном состоянии, они тверды как кость. Лиственница одним словом!

– Нижний венец надо заменить, – отметил Сергей, простучав обухом подгнившие брёвна. – А остальные ещё сто лет простоят. Времянку соберу из них.

– Моя изба постарее твоей будет, и стоит, ни хрена ей не делатся, – заключил дед Матвей. – Мы с родителем тода нижний ряд дёгтем хорошо просмолили, вот и доржит он до сей поры. Под рамами подгнило, а остально хорошо сохранилось. Под рамы дождь да кода стёкла-то отпотевают, то вода сбиратся на подоконниках, а потом и затекат в щели. Ты, Серёга, сделай так, кабы не сбиралась там вода, а то тоже быстро сопрет дерево.

– Сейчас, деда Матвей, столько всего продаётся на строительном рынке, что глаза разбегаются. И плёнка, и пропитка, и краска – всего полно, только плати деньги.

К концу следующего дня фундамент для нового дома был очищен от мусора, подправлено подполье.

«Хорошо бы бетонный каркас, – подумал Сергей, и тут же: – Как его одному укладывать? Пупок развяжется! Вот бы какой маленький кран и бульдозер с самосвалом сюда».

Ныла спина, ныли руки, плечи – сплошная боль, даже шею скрутило на сторону – головой не пошевелить.

Дом разрушен до основания. Гнильё в одну кучу свалено, трухлявое дерево, какое можно пустить на растопку, – в другой куче, а то, что пригодно ещё, аккуратно сложено штабелем на проложенные поперёк брёвна – не окажется в луже после дождя, да и ветерок продувает, сушит.

3

«Среди недели надо бы смотать в Магочан, закупить, что надо, да привезти всё сюда. Заодно поискать подсобника какого. Только вряд ли кого я там найду, кому захочется ехать в глухомань за копейки. Может, кто приедет сюда и подкинет меня до района, было бы здорово. Двадцать вёрст – это не двадцать шагов».

Несказанно повезло – приехала Тамара, дочь Елизара, в другом конце они жили. Приехала не одна, с нею были ещё двое: паренёк лет двадцати и девица такая же. Паренёк по-сибирски невысок, кряжист, широкоскул и узкоглаз – признаки бурята явные, но не стопроцентно. Острый нос и серые глаза достались ему в наследство от европейца. Девица тоже не избежала влияния бурятской крови, но в меньшей степени, чем паренёк. Правильный овал лица, тёмно-русые волосы, прямой, чуточку курносый, нос, большие карие глаза подарил ей кто-то из русских или татар, их здесь тоже достаточно, но разрез глаз, припухлость верхних век – это принадлежность монголоида.

Сергей обедал, когда послышался рокот мотора; соскочив с бревна, он кинулся на дорогу, да опоздал – серый пикапчик показал ему запылённое заднее стекло. Собрав посуду, наскоро переодевшись, он заспешил в сторону деда Матвея – узнать, кто это пожаловал в их незамутнённые края. Дед Матвей бежал навстречу, проседая на правую ногу.

– Серёга, слышь, она приехала. Томка Елизара. Тебе бы с ей уехать, – задыхаясь, высказался старик. – У ей там и переночуешь, а не на вокзале – свой человек, чай, не откажет.

– Вот и я бегу узнать об этом же, – признался Сергей.

– Девка хороша, поди, не откажет, – заверил дед Матвей.

– Поговорить надо. А куда она сиганула?

– Да недалече. Бугорок над речкой знашь? Вот там на опупке и сидит она, как ворона на копне. Беги шибче, пока не умчалась куды ещё!

Они выгружали снасти и устанавливали их на вершине холмика, когда к ним пожаловал Сергей. Тамара, прищурясь, смотрела в сторону спешащего незнакомца, стараясь признать в нём кого-то из своих. Не признала. Ждала. Парень и девица крепили к мольберту бумагу, раскладывали кисти и краски – их совсем не интересовал посторонний человек. Извинившись, Сергей высказал свою просьбу.

– Конечно, можно, – согласилась Тамара, не переставая мучить себя вопросом, кто этот человек? – Только мы здесь будем недолго. До сумерек.

– Я успею, – улыбнулся Сергей. – Моя изба с краю, там и буду вас ждать.

Прежде чем забрать неожиданного пассажира, Томка встретилась с дедом Матвеем, он перехватил её у своих ворот.

– Тома, слухай сюды, – как можно ласковей заговорил дед Матвей, близоруко всматриваясь в глаза Томки. – Ты позови его к себе переночевать…

– Не поняла, – смотрела Томка исподлобья на деда Матвея. Непонятливость проявлялась на всех частях её лица, даже нос как-то по-особенному вздёрнулся капризно и дерзко.

– Ну, это, – размахивал дед клюкой, подыскивая слова, – ему ночевать негде. Вот ты и скажи ему, дескать, можешь переночевать у меня.

– Деда, а кто он вообще такой? – прищурилась Томка. – Откуда он взялся, и почему должен спать у меня?

– Да это же Серёга, сын Игнатия Прокопенки! С того краю оне. Неужто не знашь его?

– Сергей Прокопенко? Это он?

– Он, он, кто ещё! – заспешил дед. – Отсидел и вернулся.

– Отсидел? И я должна его принять у себя в доме? У меня дети малые!

– Да вырастут они, куды им деваться! – не понимал старик опасений Томки.

– Вот и хочу, чтобы они выросли. А потому пускай ночует, где ему вздумается, только не у меня. Довезти довезу – и не больше!

– Ну, хучь так, – засуетился дед Матвей, сожалея об отказе. – Он-то добрый парень. Я отца и деда ево знал хорошо… Славные были люди… Всем помогали…

– До-ве-зу!

– А можа…

– Можа, и не довезу, если не понравится чем.

– Чем же он может не понравиться? Хороший, работящий парень вернулся домой.

– Всё, деда, мы спешим – дети дома одни. Отвезу вашего хорошего парня, может быть, и привезу обратно. Вам чего-то надо прикупить?

– Не, ничо не надо. Хотя, погодь, каши, крупы этой привези. Перловки. Два килограмма. Деньги счас принесу, погодь малость.

– Деньги потом. Что ещё?

– Больше ничо. Серёгу, это, пускай… Сама смотри… Хороший парень он.

– Все мы хороши до первого милиционера, – бросила Томка. Дед опять ничего не понял.

– Дык он того… завязал. И рюмки не пьёт. Говорит: от соблазну подальше. Я и то могу пропустить одну-две, а он не.

– Вот это и подозрительно: не наш он человек! Купили его американцы с французами!

Не заметив смешинки в глазах Томки, Матвей выкрикнул:

– Каки ещё американцы, если он в тюрьме был! Кто их туда пустил бы!

– Всё поняла: два кило перловки и с нею хорошего парня привезу вам без договора. До свидания.

На дороге против своих развалин ждал Сергей. Он был в чистой рубахе, гладко выбрит, пах одеколоном «Шипр» и в руках у него была небольшая сумка.

– Садись, хороший парень! – открыла дверцу Томка и показала на сиденье рядом с собой.

Долго ехали молча, поглядывая изредка друг на друга.

«Вот какой он Сергей Прокопенко, – думала Томка. – Постарел. Был совсем другим. Девки страдали, а он мимо проходил. И я, дурочка, страдала, надеялась ему понравиться. А было мне тогда лет десять, а может, и того меньше. Как же! Парень кудрявый, статный и бравый! Глаза душу, как шилом, пронзали. В голове шум, ничего поделать не могу, а он смеётся. Смех весёлый, понять нельзя, шутит или правду говорит. Зубы белые, губы манящие… В глазах темно, сердечко бьётся под ситцевым платьицем, как у вывалившегося из гнезда воробушка. А он смеётся. Помнит ли он всё это?»

– И откуда же вы к нам пожаловали, хороший человек? – спросила Томка, всматриваясь вдаль.

– Из Белоруссии.

– Эк, куда вас занесло, Сергей Игнатьевич!

Сергей рывком повернулся в сторону Томки: «Кто она?»

– Занесло.

– Почему там не остались? Говорят, в Белоруссии хорошо?

– Хорошо. «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех!» Родина всегда ближе и лучше.

– Больна наша Родина – вот в чём беда. И лечить её некому. Все дети разбежались по красивым да удобным местам, и не собрать их теперь вместе. В лучшем случае кто-то скулит, пьяно размазывая слезу кулаком, а чаще радуется маленькой удаче. Родину-мать, которая нам подарила жизнь, мы предали и продали за ржавую тачку, за кусок колбасы. Визжим от восторга, слушая басни о нашей прекрасной, и главное – освобождённой от всего жизни. От долга и обязанностей перед государством и народом – прежде всего! Важно сейчас не упустить шанс, захватить, захапать как можно больше! В Белоруссии, я слышала, в этом смысле порядок. Есть, говорят, там объединяющая народ сила. Какая она, что представляет собой?

– Я далёк от политики, – Сергей наморщил лоб, вспоминая то, что видел в Белоруссии, и что может помочь ему с ответом на неожиданный вопрос Томки. – Люди там хорошие и президент на своём месте.

– И у нас таких полным-полно. Трудятся, как муравьи, день и ночь в заботах, малым обходятся, малого желают – лишь бы не было войны, лишь бы дети не болели. А их гнобят, унижают, уничтожают. И всё под лозунгами борьбы за светлое будущее его, народа, за счастливую жизнь. Люди у нас доверчивые, верят и в это. А когда разогнёт он свою согбенную спину да посмотрит вокруг, то увидит, как хорошо живут те, кто лозунги подкидывает, и как плохо живёт он, народ-гегемон, ради которого всё затеяно. Начинает бурлить, ворочаться с боку на бок, пыхтеть, и тут ему подкидывают новую идейку, скажем, борьбу с коррупцией. Вытаскивают на божий свет кого-либо, кто приобрёл незаконно миллиардов семь-восемь. Шумиха, восторг всенародной борьбы и ликования! Видимость справедливости обеспечена на какое-то время. Параллельно идёт, не прекращается процесс разворовывания и грабежа народа, и так бесконечно. В Белоруссии, я слышала, этого нет. Там президент держит руку на пульсе страны, так ли это?

– Да, там не так. Президент не церемонится с ворами и мошенниками. Одним в стране он нравится, другим – мягко говоря, не очень. Народу трудно угодить: лояльный правитель – «размазня, дайте Сталина!»; пришёл Сталин – «узурпатор, подмял власть! Загубил элиту!» Не угодить народу. Опять же, если сравнивать государства, то там лучше, где узурпатор, конечно, не тот, что миллионами уничтожает безвинных людей, а тот, что крепко держит в руках власть; кто не даёт шалить и грабить, кто общественное ставит выше частного.

– Народ там лучше живёт?

– Не знаю. Наверное, лучше, хотя проблем тоже хватает. Страну бросили на лопатки во время краха Союза. Нет практически никаких природных ископаемых; заводы не могли работать, потому что были завязаны на других заводах России, Украины, Грузии, а те перестали существовать с лёгкой руки мудрецов Горбачёва и Ельцина. И как выжить бедной стране? То, что производят оставшиеся заводы, – неконкурентоспособно. Европе и Америке, даже Азии не надо то, что может предложить Белоруссия. Плюнуть бы на всё президенту да, поднакопив деньжат, смотать куда-нибудь за бугор. Но не таким оказался «батька». Упрямым и целеустремлённым оказался он. Начал с того, что не позволил растащить государство по закуткам да частным лавочкам. Мало-помалу закрутились станки заводские, пошли с конвейеров трактора, автомобили, холодильники, телевизоры и другая техника. Молоко и молочные продукты, мясные продукты Беларуси с удовольствием закупают ближние и дальние государства. Более того, стронулась с мёртвой точки общественная жизнь, как пример, спорт поднялся с колен, маленькая страна, а привозит с олимпиад медали высшего порядка. Поля засеваются, урожай убирается вовремя и без потерь, города, городки и деревни ухожены и чисто прибраны. В магазинах всё есть, только, как и у нас, не все могут купить хорошую одежду, здоровую пищу. Есть ещё, и таких немало, кто живёт, скрывать тут нечего, бедно. Но прогресс заметен. Мне нравится Белоруссия, мне нравится её народ.

– Нас не называют «маскалями»? Не кричат: «Долой русских! Долой ватников!» Кстати, с русским языком там проблем нет?

– Я жил под Минском, часто бывал в столице – везде говорят на русском. Надписи, реклама, объявления в автобусах на белорусском, русском и часто английском языках. Книги продаются на русском и белорусском. Передачи на телевидении – тоже на русском и белорусском. Рассказывали, во время распада СССР там тоже бурлила жизнь с уклоном на запад, на Польшу. Националисты добивались отторжения от России, нового союза с Европой. Не прошло у них это. Или воля президента не допустила того, или народ не пошёл по ложному пути. Не захотел идти. Наверняка, есть элементы и нелюбви к России, и желание возродить былое могущество Великого Княжества Литовского «от можа до можа». От моря до моря.

– Бог с ними. Разберутся! – решила сменить тему Томка. – А вот вы чем думаете здесь заниматься?

– Пока не знаю. Просто потянуло сюда. Попробую испытать себя на прочность. Надеюсь выдержать испытание. Построю дом…

– Будет дом, дальше что?

– Открою дело.

– Какое на примете?

– Что-нибудь связанное с сельским хозяйством. Например, птицеводство, можно откармливать бычков, можно разводить морозоустойчивых страусов…

– В валенках и шубах? Яйца на снегу? – засмеялась Томка. Смех выдал её. Сергей вспомнил девчонку, над которой подшучивал, и которая смотрела на него с нескрываемым обожанием. Смеялась она тогда также весело, и смех её был как венец счастья.

– На лыжах научу их бегать, – поддержал Сергей. – В сани буду запрягать да олигархов на них катать.

– С песнями цыган…

– Цыган, наверное, трудней здесь отыскать, чем страусов объездить. Но попробовать стоит, – Сергей высказался с самым серьёзным видом, вроде только это его и занимает все дни и ночи. Томка шустро крутила баранку, объезжая рытвины, ухабы, появляющиеся внезапно на пути кусты и мелкие рассеянные деревца берёзок и осин.

– А вы чем занимаетесь? – Сергей посмотрел на сосредоточенное лицо водителя. Губы сжаты, брови сдвинуты, глаза прищурены, прядь русых волос мечется по лбу, закрывая то один глаз, то другой, но это нисколько ей не мешает и не отвлекает. – Понял, что рисуете, но зачем и для кого?

– Скажу высоким слогом: для вечности! Для воспитания лучших чувств у человека, особенно молодёжи! Пишем картины нашей любимой Родины, продолжая Поленова, Левитана, Саврасова, Васнецова, Верещагина…

– Из всех я только «Московский дворик» Поленова знаю, Левитан мне помнится по бьющей по мозгам картине «Над вечным покоем», но и Саврасова «Грачей» кто не знает? «Бурлаки на Волге», по-моему, по силе воздействия на умы никакая другая картина не перепрыгнула! В ней жизнь народа, история России, в ней ответ многим, кто сомневается в выбранном пути России!

– Мило! Даже лихо! – воскликнула Томка, и надолго, насколько возможно, отвлеклась от дороги, – она пристально изучала своего соседа. – Так не каждый искусствовед понимает роль живописи!

– Просто мне так кажется, – засмущавшись, ответил Сергей. – Нравится – и всё тут!

– Слушайте, молодёжь! – обернулась Томка к молодым своим коллегам, которые сидели, тесно прижавшись друг к другу, и не обращали ни на кого, кроме себя, внимания. – Народ вам говорит! А вы всё талдычите: «Малевич! Малевич! Пикассо!» Вам бы только нерусское было. Представьте: через пятьсот лет, даже двести пускай, вам придётся смотреть на тех же «Бурлаков» и «Гернику» Пикассо, и что вы поймёте? «Бурлаки» вам всё расскажут без пояснений, а над «Герникой» надо с историей Испании ХХ века рассказывать о замысле художника. Вот в этом и заключается сила художника и его картин! А изображать красивые мордочки и бёдрышки – удел незамысловатого, я бы даже сказала, легкомысленного творца. Красиво, но и что с того!

– «Красота спасёт мир», Тамара Елизаровна, сказал ваш любимый Достоевский, – со слабыми признаками возражения откликнулся паренёк и смущённо улыбнулся.

– Нельзя путать одно с другим, – Тамара передёрнула плечом. – Жить красиво и правильно – не значит рассматривать красивые вещи!

– Но вы же требуете от нас красивых видов на полотнах. Леса, поля, берёзки, перелески, жарки, – это те же красивости.

– Эти «красивости» создала божественная природа нашей Сибири. Наша задача – сохранить это для потомков хотя бы в виде картин. Это должно быть вечным! Искусству принадлежит право выбирать и определять приоритеты в жизни общества, отсюда вытекают цели и задачи, решив которые, общество добьётся совершенства, или красоты, по-нашему. Люди живут правильной праведной жизнью, любят друг друга, помогают друг другу – что может быть правильней и красивей этого? Вот такая красота и способна спасти мир! Всё просто! Проще пареной репы, как сказал бы мой отец, царство ему небесное. Он, не зная Достоевского, понимал, что добро должно спасать мир, и сам постоянно делал это добро советом, мисочкой муки, краюхой хлеба, копейкой – делился последним, не ожидая ответной благодарности. Просто делился.

Сергей задумался: «Действительно, как всё просто устроено – живи, не мешай другим, и ты не лишний в этом мире, а если ещё и помогать будешь нуждающимся – ты необходим, твоя жизнь не пустое времяпровождение, связанное с физиологическими потребностями: наелся, поспал, размножился… Большинство так и понимают свою жизнь – сытой и довольной. Им горе, страдания других – звук пустой. Пройдёт мимо умирающего с голоду и копейки не подаст, но при этом и счёта не знает своему богатству. Душа его, как в панцире, непроницаема, глуха и слепа. И жизнь бессребреника незавидна. Как правило, он гол как сокол, живёт в нужде, потому что всё отдаёт ближнему, а ближний всегда ли горазд на ответ? Всегда, только на какой: один век благодарит, другой смеётся тихо в кулак, довольный привалившему счастью, а став успешным, и не подумает отплатить добром на добро. Так что теперь, боясь обмана, никому и никогда не помогать? Тоже как-то не вяжется. Может, помощь должна быть какая-то особенная? Адресная, как сейчас принято говорить. Помогать надо, – решил Сергей. – Но не каждому. И помощь твоя не должна унижать человека, а должна вселять в него надежду…»

– Вы со мной согласны, Сергей Игнатьевич? – спросила Тамара.

– Извините, я задумался, – спохватился Сергей.

– Я говорю: добро должно быть с кулаками, вы согласны с этим?

– Да, согласен, – подхватился Сергей. – Только…

– Что только?

– Только в этом случае добро будет уже наказанием.

– Добро через наказание? Пускай будет так. Если после наказания человек изменится в лучшую сторону – это то, что нужно и ему, и обществу.

– Да, такое возможно. Но если под грузом боязни новых наказаний он не осознал необходимости правильной и праведной жизни, а всего лишь боится наказаний, значит, это не добро, а какая-то полумера. Придёт час, когда он будет неподвластен, и вновь примется за прежнее, непозволительное человеку. Кулак, по-моему, не то орудие, которое беспроигрышно ведёт к добру. Надо что-то другое.

– Пожалуй, вы правы, – согласилась Томка. – Но в мире сейчас так всё запущено, что без кулака не обойтись! А потом, может, лет через двадцать, и отменить можно кулак и розги. И тюрьмы заодно.

– Как ни крути, а без коммунизма человечеству не обойтись, – убеждённо заявил Сергей, и эта убеждённость, похоже, была не сиюминутным озарением, а продуктом долгих размышлений. – Он решит большинство проблем, в том числе и социальных. А они главные, потому что с ними связаны и бытовые, и нравственные, и культурные, и проблемы защиты такого уникального государства, которое привлекательно для трудящихся других стран. Такое было с Россией и СССР в первые годы образования.

– С социализмом вышла промашка несмотря даже на то, что эту науку изучали чуть ли не с первого класса, были все едины, были все пионерами, комсомольцами, членами, и вот… – Томка, выпустив на миг руль, развела руками. Машина подскочила на кочке и тут же упёрлась капотом в берёзку. Ветки берёзки закрыли стекло, замотались перед глазами метёлками.

– Приехали, – пробормотала Томка, выключила мотор и, не спеша, вышла из машины. – Бампер капут, – сказала она, отводя берёзку в сторону. – Второй за год. Слава Богу, не новый, а то бы ещё триста баксов. Кеша, – кивнула пареньку, – в ящичке у вас под ногами моток проволоки и пассатижи, неси их сюда. Примотаем и доедем, я думала хуже. Думала, радиатор…

– Это вам, Тамара Елизаровна, за критику любимого трудящимися и пенсионерами социализма, – засмеялся Кеша. Подруга, предостерегая его от дальнейших неприятностей, резко дёрнула за рукав.

– Кеша, – отозвалась на это Тамара, – когда будешь пенсионером, у тебя не будет любимого даже этого разбойного капитализма. А у современных есть чем гордиться – они строили свой социализм, защищали его в войнах, выстояли, защитили и проморгали. Но это не их вина, это их беда. Доверчивость – беда нашего народа.

Поскрипывая бампером, въехали в село при полной темноте. На центральной улице Магочана болтался одинокий фонарь у здания райисполкома, светлячками светились окна изб, казалось, что светлячки эти парят в воздухе – так густа была темнота кругом.

– Вам есть где остановиться? – спросила Томка Сергея.

– Найду где-нибудь, – ответил он.

– Так не годится. Переночуете у меня, – по-командирски коротко объявила Томка. – Если не успеете порешать свои дела, без смущения приходите и ночуйте.

Высадив молодёжь у тёмной избушки, выгрузив их инвентарь, Тамара, прежде чем уехать, долго давала им указания в своей манере командира-единоначальника.

– Практиканты, – сказала она, как только отъехали от избушки. – Умения ноль, а гонору! Но, в общем, толковые ребята, только больно уж самостоятельные. Мы в их положении были тише воды, ниже травы. Как время меняет людей!

– В этом есть и хорошее, например, безбоязненная защита своих убеждений.

– Какие там убеждения! Одна демагогия! Лишь бы поперёк! Лишь бы не так, как все! Убеждения… Откуда им быть! Нахватаются вершков – и рот до ушей, кричат, вроде от их крика что-то изменится.

– А может, и изменится. Если и не изменится, всё равно плюс в кармане – репетиция перед большим собранием, перед большой политикой. Умения держаться перед толпой нам часто и недостаёт, а это тоже немаловажное имеет значение, порой – решающее. Трибуны…

– Дали бы народу спокойно пожить эти трибуны, – тяжело вздохнув, отозвалась Томка. – И народ бы долго благодарил их за это.

Ещё одно здание оказалось с освещённым фасадом – магазин Евроопта.

– Вы посидите минуту, я кое-чего куплю детишкам, – сказала Томка, вынимая ключ из замка зажигания.

– Я с вами, – заспешил Сергей.

В магазине он купил две палки колбасы, банку мясных консервов, коробку конфет и самый большой арбуз. Томка ждала его у машины.

Встретили их радостно девочка лет девяти-десяти и мальчик лет семи. Оба русоголовые, сероглазые и очень похожие на Томку. Они изредка бросали взгляды в сторону незнакомца и смущённо отводили глаза, застигнутые встречным взглядом чужака.

– Соскучились? – спросила Томка, цепляя на крючок вешалки ветровку.

Девочка стыдливо опустила глаза, а мальчишка сказал своё, видать, многозначимое «Ага!»

– Знакомьтесь, – Томка поправила косичку дочери, провела ладонью по ершистой голове сынишки. – Это дядя Серёжа, а это Вероника и мой мужичок-хозяин Гришуня. Дядя Серёжа живёт в деревне, где когда-то жили моя мама и папа, дедушка и бабушка ваши, а сегодня переночует у нас.

Сергей подал Веронике коробку конфет, ждал подарка и Гришуня, и получил его – маленький складной нож с перламутровой ручкой.

– Это тебе!

– Что надо сказать? – напомнила сыну мать.

– Спасибо! – ответил, слегка заикаясь, Гришуня.

– Пальцы только не обрежь! – предупредила Томка.

Этот складешок – подарок отца, и Сергей никогда с ним не расставался. Даже после зоны он остался с ним, не затерялся, не осел в чужих карманах. И мысли не было дарить этот дорогой ему предмет кому-либо, а тут… Взял и подарил. И, самое интересное, – никакого раскаяния при этом. Подарил и подарил! На радость. Только вспомнилось время, когда отец долго рылся в своём солдатском вещмешке, хмыкал, хмурился, а маленький, такой же, как Гришуня, он, Сергунька, стоял и ждал чего-то. Лицо отца разгладилось, глаза потеплели, он разжал руку, и Сергунька увидел чудо-складешок!

– Не потеряй и не порежь руки, – сказал отец.

Тридцать лет Сергей не расставался с подарком отца! А отцу, как потом стало известно Сергею, этот складешок принёс с войны его отец, дед Сергея. Отец терял и находил его, снова терял и находил, объяснялось это просто – такой красивый складешок был один на всё село, и все мальчишки его знали. Семьдесят лет, а он как новый. Блестящий, переливающий золотом, янтарём, жемчугом!

Поужинали на скорую руку. Томка уложила в постель детишек и вернулась на кухню, где сидел в задумчивости гость. Он смотрел телевизор, подвешенный на стене, и ничего не видел, ничего не слышал. И мысли какие-то клочкастые – то одно придёт на ум, то другое, но такое же несуразное.

– Уложила, – сказала Томка. – Беда прямо с ними. Оставишь одних дома – и переживаешь, как бы чего не случилось. И не оставить не могу – работа. Одно хорошо – послушные ребята. Живут мирно. Мы с братишкой – пыль до потолка. И дрались, и мирились, и защищали друг друга как тигры. А эти совсем другие. Я уж стала задумываться: хорошо ли быть тихим да смирным? Может, надо уметь и зубы показывать?

– «Подставь щеку другую», по-моему, давно ушло в прошлое, – Сергей почесал лоб. – Сейчас это лжехристианское нравоучение совсем не вяжется с нашей действительностью. Всегда надо было уметь постоять за себя, а сейчас это стало первейшей необходимостью. Столько зла, столько сволочей выплеснулось нам на головы, что жутко становится. Покалечить, да что там – покалечить, убить могут ни за что, просто так, походя, ради интереса и удовольствия! И самое удивительное, ширится, обрастает этот ком новыми и более жестокими проявлениями. Девочки избивают до смерти сверстниц, ученики убивают учителей, внуки убивают бабушек и дедушек; дети режут щенков и кошек. Всё это снимают на видео и хвастают даже. Понять можно старое поколение, восклицающее: «При нас такого не было!» Это звучит справедливым упрёком в наш адрес. Мы посеяли дурное зерно безнравственности, поливали, подкармливали его, и оно выросло. Да так выросло, что всё вокруг задушило! Что теперь делать? Знаю, что надо что-то делать, а что – ума моего не достаёт. Ужесточить наказания? Всех по тюрьмам? Расстрелять? В психушки распихать? Вакцину добра изобрести?

Засвистел чайник на плите, Томка заварила свежий чай, поставила на стол чашки с блюдцами, сахар и конфеты.

– Какой душистый! – вырвалось у Сергея после первого глотка ароматного чая. – Цейлонский?

– Понятия не имею, – пожала плечами Томка. – Купила в нашем магазине.

– Однажды я ехал в поезде по Казахстану, и проводница принесла чай, он был настолько ароматный и приятный, что я не удержался и тоже спросил, не цейлонский ли чай она заварила. Проводница-казашка достала из кармана халата пачку и подала мне. Это был обыкновенный, самый распространённый у нас в стране грузинский чай № 36. Секрет, который раскрыла проводница, был предельно прост: «Я не жалею, не экономлю на чае!» – сказала она с хитрой усмешкой, очевидно, намекая, что в наших буфетах и столовых самым бессовестным образом экономят на чае. И действительно, казахи, киргизы, узбеки, таджики никогда не ищут выгоды от угощения чаем, кроме одного, – они хотят доставить максимум удовольствия гостю! Этого у них не отнять никакими соблазнами.

– Как они относятся к русским? – казалось, невпопад спросила Томка, хотя этот вопрос часто, или случайно, как сейчас, или по какому-то поводу, всплывал на поверхность.

– По-разному. Те, что с мотыгами, или пастухи, относятся по-человечески. Они гостеприимны, встретят, угостят, чаем напоят, в путь проводят. А те, что в галстуках, держат камень за пазухой.

– За то, что из средневековья их вывели в цивилизацию? Что равными со всеми сделали? Те же галстуки им напялили?

– Те, что в галстуках, и раньше были близки с цивилизацией, это, как правило, байские да ханские отпрыски. Только цивилизация с прицепом демократии им не в жилу, им лучше управлять забитыми нуждой, безграмотными пастухами да крестьянами. Вот они и сторонятся развитых стран, не показывают народу то, что хорошо у других, а показывают то, что плохо с их азиатской точки зрения.

– В советское время многие из крестьян и пастухов выбились в люди, нацепили галстуки, они тоже против русских? – спросила Тамара.

– В меньшей мере, но тоже против. Им тоже хочется вкусить власти бая и хана. Соблазна этого мало кто может избежать.

– Так и у нас таких, которые из грязи да в князи, полным-полно! – как открытие мирового значения выпалила Томка.

– Сколько существует человек, столько он добивается власти, привилегий, сытости, богатства. Это с пелёнок у него.

– И у нас?

– А чем мы лучше? Те же твари, сотворённые Всевышним на всекосмическое посмешище. Существа с других планет смотрят на нас, дивятся, смеются, кукиш нам кажут. Не хотят с нами близости, ибо грозит это им Хиросимой и Гоморрой.

– Содомом и Гоморрой.

– Хиросимой, Чернобылем, Майданом, Оранжевой, Тюльпановой революциями тоже. Ничего хорошего у нас они не найдут, а терять, очевидно, им есть что.

– Бог с ними – разберутся! – махнула рукой Томка. – Нам бы себя понять. Сергей Игнатьевич, можете сказать честно, зачем вы приехали в село, которое иначе, как могильником, и не назовёшь? Одному там не выжить, а с семьёй – тем более. Какое-то дело открыть собираетесь, надеетесь возродить село? Ностальгия? Лишние деньги на блажь появились?

– Честно признаться, я и сам толком не представляю, чего добиваюсь. Пока руководят мною чувства – хочу в отчий дом, и всё тут! Зовут мамины руки, пахнущие хлебом, отцовы жёсткие сухие ладони, пахнущие смолой. Ситцевые выгоревшие рубашонки и платьица детишек, пахнущие солнцем, мне снились всё время, когда я был далеко от всего этого. Это, кстати, и спасло меня. Ничего святого вокруг – и в памяти запахи родины, надежда надышаться всем этим хотя бы ещё один только раз! Вот я и подумал: может, кто-то тоже это ищет? Может, кому-то будет подсказкой то, что я, не до конца ещё осознав, стараюсь возродить. Возродить память к хорошему, святому! Не знаю, что получится из моей затеи, но надежд не теряю. Прильнут и ко мне люди, кому дорог запах детской ситцевой рубашонки, запах хлеба и смолы, запах родины!

– Только, Сергей Игнатьевич, теперешние люди, к сожалению, живут другим. Нет у них понятия Родины, у них Родина там, где жить можно припеваючи, не утруждая себя. Мерило качества жизни у них – сорт колбасы да хрустящие банкноты. А если повезёт побывать на элитной тусовке, то самое время откреститься от своей рабоче-крестьянско-интеллигентской принадлежности. Ты тогда созрел, чтобы презирать, вскормивших и воспитавших тебя. Вот такое мы быдло!

– Я не рассчитываю на то, что толпы, глядя на меня, кинутся возрождать сёла и деревни, мне важно самому попытаться понять себя, понять свои цели, определить возможности. Какой будет результат, одному Богу известно.

– Учёные говорят: отрицательный результат – тоже результат. Известны миру люди, которые упорно добивались чего-то, для других непонятного и ненужного, а в результате добивались колоссального успеха. Надо только понять одно, что на пути будут не только розы, но и колючки, и если взялся за дело, то идти надо смело, не оглядываясь, не прислушиваясь.

– Я так и решил.

– Правильно! Нужна будет моя поддержка – я сделаю всё, что в моих силах, – Томка посмотрела на Сергея с таким же восторгом, как было это двадцать лет назад.

– Спасибо! Думаю, помощь понадобится. А потом будем дружить домами, – Сергей широко улыбнулся.

– Договорились! А теперь – спать! Я вам постелю в прихожей на диване. Подъём в шесть ноль-ноль.

4

Без труда нашёл фирму, которая продавала на заказ срубы. С выбором мудрить не стал, показал на тот, что смахивал на отцовскую избу, только размерами поболе. Фирма и устанавливала «под ключ». Только спросил, можно ли другого покроя крышу, скривить немного.

– У нас они все почему-то кривые получаются, с прямыми хуже. Дядя Кеша, генеральный наш директор, ругает плотников, а они ему: «Не привозите кривые доски!» – «Руки у вас кривые, и мозги набекрень, – говорит он. – Вот удержу за брак!» А они всё равно кривые делают. Заказчики ругаются, но всё равно берут. Кривую для вас сделают – это точно! – заверила менеджер, девчушка лет восемнадцати, она же сказала, что в течение десяти суток будет готов сруб, а сборку «осуществят» в течение недели. Если не будет «форс-мажорных препятствий», то и раньше сдадут.

– А что представляют эти самые форс-мажорные обстоятельства? – спросил Сергей.

– Всякие разные. Климатические, например, задождит вдруг. Что-то из оборудования сдохнет; рабочие того… запьют.

– Как часто у вас «рабочие того» и «станки сдыхают»? – пытал Сергей менеджера-девчушку.

– Редко, – опомнилась та, внезапно вспомнив наказ генерального директора дяди Кеши – не болтать лишнее заказчикам, не выдавать ненужную им информацию, говорить, что всё у них прекрасно, никаких нареканий со стороны заказчиков, а только одни благодарности. При этом показать Диплом, который якобы получили от правительства Финляндии за отличное качество домиков, поставляемых по спецдоговору. Правда, на этом «дипломе» печать с английскими буквами и подпись смахивает на «Petrof», но эти мелочи никто не замечает. Все верят печати с английскими буквами, корявой подписи и словам менеджера, дядя у которой генеральный директор Кеша. – В конце месяца обычно бывает такое.

– Понятно. Получка проклятая сбивает с панталыку «высококвалифицированных операторов», – высказал свою догадку дотошный заказчик.

– Да, – закивала девчушка, довольная тем, что её понимают. – Но неделю они работают без срыва графика заказов.

– Когда у вас следующая получка? – пытал Сергей.

– Ой, не скоро ещё! – махнула тоненькой ручкой менеджер. – Через двадцать дней.

– Успеют за это время сотворить не кривой и не щелистый сруб?

– Должны успеть. У нас сейчас нет заказов… Совсем недавно было много, а вот уже три месяца нет.

– Совсем никаких?

– Один тут заказал баню, да потом отказался. Расторг договор.

– Что так?

– Он хотел из осины, а ему туда всё скинули, что было под рукой, ёлки тоже. Он рассердился и отказался. Может, вам надо? Со скидкой 30 процентов отдадим?

– А Норвегия, глядя на соседку Финляндию, вам не заказала «отличного качества домики».

– Что вы говорите! Норвегия. Это и своим колхозникам не сбыть, а вы – Норвегия!

– Да-а! – призадумался Сергей. Потёр виски и спросил, может ли он встретиться с генеральным?

– Он, это… Сейчас его нет… Когда будет? Он на делянке… На лесопилке. До конца дня не будет, а недели – не знаю. Он мне поручил составлять договора.

– Да, уж… выбор, – силился в поисках наиболее удачного варианта Сергей. Не нашёл.

– Давайте ваш договор, – сказал он девчушке. – Выбора у меня нет. Конкуренция, видать, где-то на полпути к нам выдохлась.

Радости девчушка скрыть не могла.

– Пока я пишу, может, вам чаю? Или берёзового сока? Мы его тоже собираем.

– Стаканчик сока, – согласился Сергей, и подумал, глядя на цветущее от счастья лицо девчушки: «Как приятно делать людей счастливыми!»

5

Утром следующего дня Сергей с первыми лучами солнца был уже за селом. Он радостно щурил глаза, посматривая на жёлто-оранжевые лучи, секущие высоко плывущие тучки, окрасив их при этом в золотистый цвет. Шагалось легко, хотя сумка была полна. Всё тяжёлое он оставил в доме у Томки, она обещала наведаться на следующей неделе и привезти. В сумке самое необходимое, без чего не обойтись сейчас. Это еда и бутылка водки для деда Матвея. Шагалось легко, и ощущения лёгкости и радости придавали уверенности в себе, в своих силах, а особенно в исполнении главного замысла – окончательно и бесповоротно осесть на родине предков, на земле, где зарыта и его пуповина. Вот и дом скоро будет, будут жена и дети, добрые соседи! Всё будет, как прежде!

Когда до дома оставалось километров пять-шесть, Сергея нагнала машина, гружёная металлочерепицей и деревянным брусом. В кабине рядом с молодым водителем сидел незнакомый мужик пенсионного возраста.

– Садись! – почти приказал мужик Сергею, подвинувшись вплотную к водителю. – Куда путь держим?

– Вестимо, в Духовщину, – ответил Сергей, пристраивая на коленях сумку, ставшую незаметно тяжёлой.

– К кому там? – пытал мужик. А узнав фамилию отца, пожал плечами и хмыкнул: – Десять лет там бываю каждое лето, а такого не знаю.

– Десять лет отца нет в живых, в избе сначала жила сестра, а потом и она уехала. Теперь вот я думаю бросить там кости, авось приживутся.

– Чего им не прижиться – вижу: не старик и не хилый здоровьем. Приживёшься. Мы с женой тоже решили переехать, а квартиру отдать дочери с детями. В двушке пять человек, вернее, три взрослых и два чертёнка, такой жизни, скажу тебе, и врагу не пожелаешь.

– Участок купили? – спросил Сергей.

– Купил на аукционе.

– На каком аукционе?

– В феврале был в райисполкоме. Все брошенные усадьбы в деревнях района учтены и выставлены на продажу через аукцион.

– А если родительский дом занял? – до Сергея стало доходить, что начал он не с того конца. «Может, хозяйство отца купил уже кто-то другой, и я на него не имею никаких прав? Вот будет хохма, когда я поставлю дом, а кто-то приедет туда со своей крышей!»

– Ты не поможешь нам разгрузиться? – спросил мужик у Сергея, когда они въехали в село.

– Помогу, – согласился Сергей и поинтересовался, когда они ещё приедут в Духовщину, чтобы с ними доехать до района и там узнать судьбу своего «семейного гнезда».

– Во вторник приедем, привезём двери и окна, – ответил мужик. – С утречка приходи. Часам к девяти.

В воскресенье, не дождавшись попутки, Сергей прибежал в Магочан, и сразу к Томке. Та была удивлена.

– Что стряслось? – спросила она, едва поздоровавшись. А узнав, покачала головой, дескать, да, влип ты, парень, со своей торопливостью. – Завтра побежим в исполком вместе! – как всегда, безальтернативно заявила она. – Паспорт есть? А свидетельство о рождении? Плохо. Надо бы и его прихватить. А в паспорте прописка Духовщинская есть? Нет? Плохо. Завтра придётся попотеть, но деваться некуда! Интересно, где у них хранится архив сельсовета? Там должны быть записи о рождении и прописке. Где ещё может остаться след о твоём праве наследовать всё, что принадлежало родителям?

Сергей пожал плечами, развёл руки.

– Наверное, нигде. Может, у сестры.

– Может, продала усадьбу, и кто-то другой уже хозяин? Вот так вводная номер пять! Ладно, завтра будем разбираться, думаю, вводных с нашей администрацией и её желанием всё усложнять прибавится ещё десяток. Возможно, придётся выкупать его! – Томка посмотрела на Сергея, и взгляд этот читался просто: «Может, оставишь эту красивую сказочку жить на лоне природы и в согласии с ней? Может, пока снять в районе угол у старушки, да жить, как все? Пожить годик, проверить себя, вдруг ностальгия сама по себе улетучится?»

В землеустроительном отделе райисполкома долго ворошили бумаги, доставали пыльные пухлые папки, листали их, наморщив лбы, не находили нужное, приносили новые папки.

– Этот участок у нас никак не заявлен, – сказала пожилая сотрудница. – Не понятно, почему он не значится пустующим? И не могу найти, кто его хозяин. Хуже того, не нахожу, кто был его хозяином.

– Может, проще мне его выкупить, чем искать хозяев? – высказал свою точку зрения Сергей.

– Это неприемлемо! – отвергла сотрудница. – Мы вам продадим, а потом объявится настоящий хозяин. Пойдут суды, тяжба многолетняя, нет, не годится это.

– Как быть мне? Я заказал сруб, его привезут через неделю. Я родился в этом доме!

– Кто ещё имеет право наследовать оставленное родителями имущество? – спросила сотрудница, в упор глядя на Сергея.

– Сестра.

– Где она живёт?

– Не знаю. Жила в Красноярске.

– Надо её найти и узнать, записана ли на неё недвижимость родителей, какие есть у неё документы.

– А если сделать так, – подключилась к решению, как оказалось, непростого вопроса Томка. – Вот этот человек, – кивнула в сторону Сергея, – родившийся по тому адресу, напишет заявление, что оплатит возможному претенденту на этот же участок стоимость его? А до этого оформить его на имя известного уже нам наследника, который не смог воспользоваться своими правами? Это будет более-менее законно. Что он проживал по тому адресу, подтверждаю я и дед Матвей, тоже из этой деревни.

– Так нельзя! – бешено замотала головой администратор. – Нужны документы! Во всяком случае, я не могу самостоятельно принять такое решение и переписать земельный участок с постройками на ваше имя.

– Кто может? – наступал Сергей.

– Не знаю. Если и мой начальник не согласится, тогда в область надо обратиться.

– А председатель райисполкома не может?

– Уверена – откажет!

Начальник землеустроительного отдела, молодой парень со слегка раскосыми глазами, долго изучал нового претендента на заброшенный земельный участок в сорок пять соток, а потом попросил прийти завтра к десяти – он постарается решить этот вопрос.

– Мне стоило большого труда уговорить председателя подписать документы на владение вами заявленным участком. Думаю, вы согласитесь, что за это следует уплатить хотя бы тридцать тысяч, – взгляд тёмно-карих раскосых глаз скорее насмешлив, чем боязлив.

– Спасибо, – поблагодарил Сергей начальника. – Я согласен.

– Документы у юриста. Получите через час.

– Через час я привезу вам деньги.

Недостающие семь тысяч одолжила Томка, тоже перехватив три у соседки.

– Сволочи! – высказалась она по этому поводу. – И ведь ничего не боятся! Вот же время! Вот государство!

На грузовик с окнами и дверями Сергей не успел. Пришлось заночевать.

– Послезавтра отвезу, – пообещала Томка. – Поедем на пленэр. А пока подумай, что тебе понадобится ещё по хозяйству. Купи деду Матвею перловки два кило, чтобы время зря не терять мне на это.

У деда Матвея, когда Сергей принёс ему перловку, сидел мужик лет под пятьдесят. Он был весь в наколках, во рту не хватало несколько зубов.

– С забоя, – ткнул в его сторону дед Матвей рукой с поварёшкой. – Тута недалеча. Сухота мучит. Тута кое-каки травы у меня, можа, поможут. Больно худой, – покачал он головой.

– К врачам надо, – пристально всматриваясь в наколки и в лицо их обладателя, посоветовал Сергей.

Мужик, скривив в ехидной усмешке тонкогубый рот, продолжил:

– Санаторий бы лучше помог, да я отказался – народный план надо гнать.

– Хорошо сказано, – согласился Сергей. – Только и санчасть кое-что может сделать. Элементарные анализы, процедуры, лечение… У нас это было. Многие обращались, им не отказывали.

– Когда это было? При царе Горохе? – цепко смотрели глаза страдальца на Сергея. – Старик сказал, что ты был на зоне, так это?

– Был.

– На какой?

– Под Курском.

– Понятия о помощи братству имеешь?

– Имею. Только надо доказать, что ты брат, и что тебе нужна моя помощь.

– Не много хочешь?

– Сколько надо. Какие ещё вопросы?

– Братва с голодухи дохнет, вот какие. Надо делиться.

– Адресом ошибся, друг. Я не министр экономики и не прокурор, кому можно подать жалобу на неудовлетворительное питание. Кстати, подавали такую жалобу?

– Вижу, шибко умный.

– Не дурак.

Дед Матвей крутил головой из стороны в сторону, стараясь уловить суть разговора мужиков, и скоро понял, что сболтнул лишнее первому прохожему, желая отвести беду от своего дома, от других, кто ещё связан с Духовщиной. А тут, получается, накликал беду человеку.

– Кончаем этот базар. Короче, нужна жратва, нужны бабки!

– Чаем угощу, кашей накормлю, а вот с бабками нестыковочка. Нет их у меня.

– На что же ты собираешься хоромы возводить, дело открывать?

– Хоромы мои – обычная крестьянская изба, и та в долг. До дела далеко, но я подумываю о нём. Деньги буду брать в кредит.

– На хрен тебе всё это? Вся эта головомойка? Кого кормить собираешься? Этих сволочей, что у руля?

– Жену, детей. Другим, кто захочет выйти в люди, буду помогать. А вот тот, кто берёт меня на испуг, гроша ломаного не получит. Пулю может схлопотать, но не более. Тайга, болото рядом – искать даже если будут, не найдут. Поэтому предлагаю жить дружно. Чем смогу – помогу нуждающемуся.

– Пахана обидят твои слова.

– Пускай и это переживёт.

– Он переживёт, а тебе может не повезти. Тайга, болото. Искать будут – не найдут. Кому заявлять – прокурор и тот медведь?

– Постараюсь не ударить лицом в грязь! А пахану передай при случае: освободившихся, которые готовы завязать, пускай обращаются ко мне. Земли брошенной много, рук мало, надо удержаться Матушке-России, не загинуть, вот и будет чем заняться некогда вольным людишкам. Передай, не забудь.

– О России есть кому и без нас позаботиться; нам бы своё не упустить.

– Жалко, что понятия о своём у нас не совпадают. У министра – одно, у работяги – другое, у вора – третье. Но часто совпадают они у министров и у воров. Когда они грабят народ.

– Вижу, зона тебя ничему хорошему не научила! – сверля серенькими глазками Сергея, процедил сквозь зубы зэк.

– В том-то и дело, что научила. Научила думать своими мозгами, а это не каждому удаётся. Проще жить по подсказке, конечно, не без пользы для себя. Но я этого не хочу. Вот так! По-моему, я ясно выразил свою точку зрения? Повторю: нуждающемуся всегда помогу и не потому, что я верен братству воров в законе, а потому, что я следую христианской морали, морали Человека. Здесь у нас дороги расходятся. Замечу, не целиком христианской морали я придерживаюсь. «Не убий» понимаю по-своему: ни за что – не убью человека, а если есть за что – пришью и глазом не моргну. Это тоже я вынес из зоны.

Зэк, по-волчьи, не поворачивая шеи, посмотрел по сторонам, отодвинул кружку с отваром трав, встал.

– Спасибо, дед, за хлеб-соль, только мне бы деньжат, – сказал он перепуганному деду Матвею.

Дед Матвей не знал, куда себя деть, что говорить зэку. За него ответил Сергей:

– Если бы у деда были деньги, это ещё не значит, что он обязан их отдавать первому встречному, – сказал он и показал зэку на дверь.

– Не повезёт тебе, парень, в жизни. Ох, не повезёт! – кинул зэк от порога.

– Серёга, можа, дать ему каку десятку, пропади он пропадом, чтоб не было беды? – дед Матвей заглядывал в глаза парню, и мыслей много, и все нараскорячку. И поджог тут, и колуном по голове, и утюг горячий на вялом животе, – и всё это из-за какой-то десятки! Да и десятка самому не с неба свалилась! Чтобы она была, пришлось всю жизнь мантулить, и жить, считая копейки на ладони. – И откуда он тут взялся, сдох бы по дороге – было бы самым милым делом. Я тоже хорош! Старый хрыч, всё разболтал своим дурным языком!

– Одной десяткой тут не обойтись, да и с какой стати мы должны давать ему эту десятку? – щёки Сергея пылали ярким огнём, немигающие глаза под насупленными бровями, как жало.

– Заявятся всей бандой, попробуй тут устои, – почесал лысину дед Матвей. – Мне-то помирать уже не страшно, а тебе совсем это ни к чему. Вот незадача!

– Бог не выдаст – свинья не съест! – отчётливо произнёс Сергей и, присаживаясь за стол, спросил чаю.

Пил он чай, а мысли витали где-то далеко и высоко.

«Как жить в такой стране порядочному человеку? – спрашивал он кого-то. – Поборы государственных чиновников, вымогательства преступников, незащищённость со всех сторон. Тебя могут обмануть, и ты бессилен доказать свою правоту. Всё сводится к тому, что каждый должен уметь противостоять этим тёмным силам, уметь защищаться. Одному – не под силу. Значит, надо объединяться в группы, общества, отряды. Вооружать их и учить пользоваться оружием. И главное, быть всегда начеку! Пока всё это должен делать я один. Как, каким образом? Пока налицо провалы: дал взятку и не поморщился. Этот зэк – шестёрка, если судить по наколкам, но он может навести кого и покруче? Как быть?»

– Чо с домом? – напомнил о себе дед Матвей. Этим вопросом он и попытался узнать, не серчает ли на него парень, которого подвёл он своим бестолковым языком, и не терпелось узнать, как решился вопрос с усадьбой.

– Нормально, – ответил Сергей. – Тридцать тысяч отвалил рвачу и глазом не моргнул. Пятьсот баксов!

– Просто так? – удивился дед. – За своё же?

– Просто так, – подтвердил Сергей. – А своё ли оно, попробуй тут угадай. Своего у нас теперь, как оказалось, ничего нет. Сегодня – оно твоё, а завтра придут и вытряхнут тебя, как кошку из лукошка.

– Слышь-ка, Серёга, – перебил дед Матвей, – тута у меня есть двуствольно ружьё, возьми себе, авось пригодится.

– Пожалуй, соглашусь с этим, – допивая чай, ответил Сергей. – Как говорят умные люди, двенадцать рассерженных присяжных лучше четырёх служащих погребальной команды, даже если они будут молчаливы, в цилиндрах и белых перчатках.

Дед, конечно, из этой тирады ничего не понял, кроме того, что Сергей согласен взять двустволку.

– Патроны с картечью. Сам кода-то заряжал, кода на солонцы да зеленя бегал, – говорил он, вытаскивая из-под кровати деревянный сундучок. – Во, тута и пули есть, – обрадовался он, увидев патроны с пулями.

– Это ж сколько им лет? – полюбопытствовал Сергей, глядя на позеленевшую латунь гильз.

– В семидесятых, катца, заряжал. С дедом Фёдором ходили на солонцы. Не, ране, в шестидесятых. В семидесятых деда уже не было.

– До рождества Христова или после? – разглядывая картечь, залитую воском, самым серьёзным образом спросил Сергей, и добавил: – Самого-то в клочья не разнесёт?

– Пошто, разнесёт, не разнесёт. Порох хороший был.

– Риск – благородное дело. Погибну – знать, на роду так написано; выживу – всех напугаю громом взрыва.

У ворот Сергея ждал кот. Его издали заметил Сергей и улыбнулся как старому и хорошему приятелю, даже другу. И кот, похоже, был рад встрече, показалось, что и он улыбается.

– Прости за ради Бога, соседушка, что заставил тебя ждать у ворот! – попросил он прощения у сановитого гостя. – Я тут малость подзадержался ещё у одного соседа. Да ты его, поди, знаешь? Матвей Захарович, статский советник? С того краю? Советы даёт до сей поры. Вот ружьецо мне присоветовал держать при себе. Проходи в дом. Рыбкой угощу. А может, сальца пожелаешь? По причине отсутствия присутствия холодильника и ледника, ничего, что может испортиться, не держу. Так что тебе, дорогой соседушка, Василий Васильич, – рыбки? Может, сальца или консервы? Ладно, угощу рыбкой. Сам жарил.

Василий Васильич смело переступил порог временного жилища, постоял, не спуская взгляда с хлопотавшего хозяина, а затем важно уселся в удобном местечке.

– Что нового у тебя, соседушка? – спросил Сергей кота, обнюхивающего угощение. – Что в мире? Может, где война бушует у наших жилищ, а мы – ни в зуб ногой в этой Тмутаракани?

Василий Васильич пищу признал годной, принялся хрустеть косточками жареных карасиков.

– Меня интересует твой, соседушка, взгляд на войну, а ещё больше, на революцию? Начнём с революции. Будет она или не будет? Всё за то, чтобы ей быть. Доказывать, или сошлёмся на ежа, которому и это не в новость? А если ей быть, то почему её нет до сих пор? Ходят слухи, что боятся люди войны, боятся крови, разрухи, голода. Но это же не то, что было когда-то. Тогда помещикам, владельцам фабрик и заводов, власть имущим было что терять, но было и кому за это и воевать – армия, руководство армией было в их руках. Обстановка была такова: класс эксплуататоров, что хмуришься? Так его нарекли тогда, всё своё держал при себе, в своей стране, и он, естественно, не хотел просто так с нажитым за сотни, а то и тысячи лет, расставаться, вот он и устроил Гражданскую войну. Не согласен? Но это так. Класс рабочих и крестьян уже не хотел быть на услужении у прежних своих господ, не хотел голодать, не хотел в окопах заживо гнить, вшей кормить, чтобы господа при этом ещё больше богатели. Вот тут и возникли существенные между ними разногласия, переросшие в эту самую Гражданскую войну. Теперь правильно? Слава Богу, я рад, что наши мысли не расходятся! Сейчас иное время, иные обстоятельства, но всё к этому же ведёт. Теперь олигархи с учётом недостатков, допущенных, уже нами названными эксплуататорами, все свои богатства спровадили за бугор, там их ценности, валюта, там их дворцы, семьи. Одно у нас – их бизнес, их грабёж. Вот тут самое интересное начинается. Вопрос такой, слушай внимательно, соседушка: будет ли олигарх теперешний встревать в войну, в которой его могут и подстрелить, как куропатку? Нет, не будет, это я точно тебе говорю. На свои деньги может нанять иностранных легионеров? Согласен с тобой. Только это будет не больше комариного укуса. Ещё вопрос, Василий Васильич: как заставить олигархов убежать из страны, которую они грабили тридцать лет и три года? Вот тут у нас непорядок. Тут нужен лидер, за которым бы пошли в огонь и воду массы. А такого лидера пока нет. Но он объявится – свято место пусто не бывает. Он заставит изменить Основной закон государства – Конституцию, в которой запишут один единственный пунктик: «Фабрики, заводы, земля, ископаемые отныне возвращаются к своему исинному хозяину – народу!» Вот так, или примерно так будет. Короче, соседушка, всех олигархов по боку! Согласен со мной? Правильно, сложно не согласиться. Вчера ёжик сразу же согласился. Ёжику понятно, а людям приходится вдалбливать, а они своё талдычат: «Раньше колбас столько не было. Раньше машину было не купить. Раньше невозможно было выехать за пределы своей страны!» Ну, было это. Плохо это. Можно было сделать так, чтобы и машины были, и колбаса была, и можно было кататься по всему земному шарику? Однозначно – можно! А теперь, соседушка, моё предложение: не затягивать возврат к новому будущему, по-настоящему светлому! Вот тогда я приму тебя не в бане, а в светлице, накормлю не костистыми карасями, а красной рыбой, напою отборным молочком, а напоследок спать уложу на тёплый и мягкий диван. Будешь спать и видеть сны счастливые: на улице март, ночь, звёзды, и ты со своей подружкой Муркой на моей новой крыше. Нравится? То-то же! Но за это надо побороться!

Кот, облизываясь, смотрел на хозяина, ожидая ещё чего-то.

– Как карасики? Понравились? Годятся с голодухи? Не осуждай – чем богаты. Давай поговорим-порассуждаем о нашем главном. Да, о самом главном. Кто он, что он, куда он, с кем он, за кого он?

Раньше я думал: «Свой он, наш в доску!» Теперь так не думаю. Почему? Сам не знаю, но нутро подсказывает: за «белых» он, а говорит, что за «красных». Был уверен, не может он сразу взять и придавить наших «акул империализма», они сотрут его и проглотят первыми. Знай это, народ бы его в этом поддержал, помог. Теперь вижу, он и не стремится что-то изменить, более того, оправдывает и защищает этих «акул». Прихлопнет одного-другого зарвавшегося мелкого воришку на радость нам, а главные расхитители вне закона. Согласен со мной? Как не согласиться, ёжик и тот сразу согласился. Не с нами, не с народом он, в этом я стопроцентно убеждён! К чему всё это приведёт? А кто его знает! Знаю, что приведёт, а к чему – не знаю. Наверное, к тому, что уже было. Что с ним будет? Не пропадёт. Приголубит кто-нибудь, по подсказке кого он действует. Одному такому там и памятник соорудили, и платят круто, совсем не тридцать сребреников, как заплатили когда-то Иуде за предательство. Конечно, это предательство! Только предательство всей страны, всего народа не сравнить с предательством одного, пускай, сына божьего. Вот и платят хорошо. Но это сейчас не предательством называется, а «новым путём развития международных отношений!» Предал – и мало того, что ты неподсуден, ты же ещё и герой! И таких «героев» теперь по стране не счесть. Неужто я не прав? Я так и думал, что поймёшь меня правильно. Ты тоже так считаешь? Ну, вот нас уже трое таких – я, ты и ёжик. Надеюсь, найдутся и другие, кто с нами заодно. А если все так думают? Если даже и не все, а большинство, то жизнь страны круто изменится от банальной искры, которую в истории принято называть поводом. Погибнут, например, в обрушившейся шахте шахтёры, которые были до того в положении бесправных рабов; уволит владелец завода неугодных рабочих; не спасут родители ребёнка, не собрав на операцию большие для них деньги и копейки для олигарха… И пойдёт гулять вольница!

А уж куда она выльется – одному Богу известно. Но что не повезёт власть и богатства имущим – сомнений нет. Давно нет. Ты согласен со мной, соседушка? Примерно так же думаешь? Так оно и будет. Во всяком случае, так должно быть! Вижу, тебе это наскучило. Оно и понятно – на сытый желудок политика не укладывается, в дрёму тянет. Но я и этому рад – сделал тебе приятное. Приходи завтра, побеседуем на пустой желудок. На пустой желудок и мысли… нет, совсем даже не пустые. Они тогда близки к истине, потому что близки к мыслям большинства. Голодных у нас пока большинство. Что будет, когда все будут сыты? Честно говоря, не задумывался над этим. Наверное, хорошо будет. Не зря же говорят «сыт, пьян и нос в табаке» о тех, кто преуспел. Во всяком случае, сытому лучше, чем голодному. Он тогда голодного не разумеет, то есть туп, слеп, равнодушен, долго живёт… Для чего такая ему жизнь? Наверное, просто для того, чтобы есть и жить. Живёт такой человек, чтобы есть. Много таких, ты спрашиваешь? Отвечаю – большинство! А другие – кто? Другие едят, чтобы жить. Жить по-людски. С пользой для всех – для страны, для народа, для прекрасного… Конечно, есть такие! Правда, их почему-то лохами называют. Наверное, потому что меньше всего о мелочном думают. Что называть мелочным? Вопрос, конечно, интересный, но я попытаюсь ответить. Мелочное – это дорогая машина, дорогая колбаса, рыба… Что мотаешь головой? Не то говорю? Колбаса и рыба – не мелочь? Для кого как, вот в этом и суть проблемы. Согласен с тобой: колбаса и рыба – не мелочь, но и не главное! Что главное? Хорошие мысли, хорошие дела, умение отличать хорошее от плохого, желание помогать всем нуждающимся в помощи, знать, для чего ты на этом свете… Да, мало ли чего в мире главного, всё хорошее – главное! Я вот построю дом, приглашу в этот дом хозяйку, буду воспитывать детишек… Помогу такому же соседу построить дом, потом объявится ещё сосед, другой, третий, четвёртый, пятый, седьмой, улица, деревня. Сообща возведём храм. Школа и больница? Нет, не упустил это. Это в первую очередь. Само собой разумеющееся, как без этого! Глядя на нас, другие займутся этим же. И скоро везде, где бушует чертополох, зацветут сады! Красиво? Не согласиться может только тот, кто в мелочах прозябает. У него много денег, но они – мёртвый капитал. У него шикарный автомобиль, но он не самый лучший! Да и самый лучший – не самое нужное в жизни. Засеем поля хлебами, на луга выгоним стада. Из отборного молока заведём сметану, собьём масло, наварим сыры… Детишки, милые и послушные, живут на природе, любят природу, понимают природу. Разве это плохо? Это прекрасно! Да… Опять же, когда всё хорошо, как человеку узнать плохое? Не познав плохое, не познаешь и хорошее. Круговерть какая-то. Сплошная неразбериха. Хорошо, когда плохо и плохо, когда хорошо? Ладно, Василий Васильич, наверное, и я устал. Надо баиньки. Жду завтра с восходом светила, на завтрак перловая каша с тушенкой, чай, конечно же, с сахаром. Глюкоза, если верить учёным, крайне необходима нормальным людям; ненормальным тоже. Даже в большей степени. Ну, давай вставай с кресла. Шубу подавать? Галоши можно не надевать – дождя не предвидится – прогноз таков на сегодня. Привет семье! Пламенный – Мурке!

Кот, к удивлению Сергея, встал и спокойно побрёл к двери. Сергей тоже вышел из бани, и его охватила непроницаемая темень. «Как в бочке с дёгтем!» – подумалось. Зевнув несколько раз кряду на Луну, Сергей поспешил к ложу.

6

Как и думал Сергей, избу собрать в августе не удалось. Форс-мажор действовал безукоризненно. Неделя получки у операторов, неделя обмывания народившегося наследника у крановщика, неделя на сбор всего, что нужно, чтобы поставить избу, подошла новая получка… Сергей изнурился от безделья, от ожидания того момента, когда на его участке застучат дружно топоры, завизжат пилы и дрели. Брёвна сиротливо лежали под открытым небом, рамы и двери сам Сергей, не требуя этого от рабочих, аккуратненько поставил у стены бани, надёжно прикрыв старым шифером.

Наконец мажор закончился, и рабочие, вялые, как осенние мухи, собрались во дворе хозяина стройки. Было видно, как не хотелось рабочим расставаться с привычным ритмом ничегонеделанья. Они бестолково бродили по двору, курили, плевали тягучую слюну, долго и изучающе, исподлобья глядели на хозяина. Не дождавшись понимания, один из них, тот, что постарше и посолидней, не сдержался.

– Слышь, хозяин, – упёрся он взглядом в Сергея, – порядочные люди начинают с задела. На каждый угол по бутылке. Чтоб хорошо стояла.

– Может, так бы и надо сделать, да у меня форс-мажорные обстоятельства. Предлагаю среднее – поставим избу и отметим достойно это историческое событие, – Сергей ждал ответа, не отводя насмешливого взгляда с хранителя народных обычаев.

Шатко, валко, но стронулось дело с мёртвой точки. Постепенно, где тихо, где с матерком, завертелась карусель. Застучали топоры, завизжали дрели и пилы, преображались лица строителей, из вялых, осунувшихся они становились живыми. У тех, что помоложе, выступил яркими пятнами румянец, на лбу появилась испарина. Лиха беда начало. Вот на фундамент лёг первый ряд брёвен. Сергей окинул взглядом площадь, замкнутую брёвнами, и порадовался увиденным.

«Восемь на двенадцать, а смотрится как все сто! Родителей бы сюда, да былого не вернуть».

К концу дня, когда солнце скатилось за лес, уставшие, но довольные сделанным, рабочие обливались колодезной водой, смывая с себя пыль и солёный пот, Сергей гладил рукой верхнее бревно четвёртого ряда. Бревно, не скупясь, отдавало ему своё тепло; крепко пахло смолой и скипидаром; под ногами шуршала стружка.

При густых уже сумерках, когда Сергей пробовал на готовность кашу, подгрёб дед Матвей.

– Что это у тебя, дед, за коромысло? – спросил Сергей, показав на что-то длинное, завёрнутое в мешковину и перетянутое бечёвкой.

– Это, брат, такое коромысло, какое может ещё как тебе пригодиться, – дед принялся, не торопясь, развязывать бечёвку. Сергей ждал, нахмурив брови. – Вот тебе коромысло! – извлёк из мешковины дед ружьё. – Берданка. Я и запамятовал, а она вона где оказалась! В чулане! Тебе-то я отдал дедово ружьё, а сам-то с им, с дедом, то ись, ходил с им. С берданкой. Ты не гляди на калибр, маловат, конечно, но бьёт, особливо пулей, лучше и не быват. Как-то пошёл я один в Косу Падь, дед тода занемог, а она у меня из-под ног. Прошила пуля наскрозь! А ты: коромысло! Патронов сыскал только пять, не знаю, продают их в охотничьем магазине или нет? Ране продавали, теперя не знаю. Будешь в районе – зайди спроси. Пулей на сто больших шагов в кружок с ладошку, а ты: коромысло!

– Спасибо, дедушка! – поблагодарил Сергей. – Да только зачем оно мне? У меня и разрешения нет, и не охотник я. Не разрешат мне в милиции оружие.

– Ты думашь, всем разрешили? Их тут таких чуланы да чердаки полны. Даю не для охоты. От плохого человека будет защита. Помнишь того, деньги кому надо? Во, от таких оно! Бери, не сумлевайся. Не подведёт. Пружина как с завода, а ему лет да лет. Умели тода делать люди.

Вот уже дом подведён под стропила, они рёбрами большого животного смотрятся издали. Радости скрыть не мог Сергей. Он бродил по избе без окон и дверей, и мысленно расставлял в ней печь, кровать, диван, столы и стулья, городил-перегораживал комнаты детям, спальню себе с женой не забыл…

День выдался солнечный и какой-то прозрачно-звонкий. Начали желтеть деревья. Сквозь желтизну листвы берёз пробивался красно-оранжевый цвет молодых осинок. Сергей ждал строителей, сегодня у них по плану установка окон и дверей. Рабочие задерживались, хотя вчера об этом никто не заводил разговора.

«Не было бы какого форс-мажора со свадьбой или крестинами, – размышлял Сергей, поглядывая на проём в лесочке, откуда тянулась дорога. – И до получки далеко».

Послышался рокот автомобиля, и из проёма, как из пещеры, вынырнула машина. Машина была не та, что привозила любителей мажора. Скоро она притормозила, подвернув к новой избе.

– Фу ты, ну ты, лапти гнуты! – воскликнула Томка, увидев дом под крышей. – На новоселье не опоздала?

Из машины вышла молодая девица, одна из тех, в которых сразу влюбляются мужики как холостые, так и женатые.

– Здравствуйте! – сказала девушка и красиво улыбнулась.

– Сергей Игнатьевич, невесту вам привезла, – выпалила Томка. – На смотрины приехали.

– Тома, считал тебя другом, а ты оказалась… Предупредила бы, лаковые сапоги бы надел. Штаны плисовые…

– Отбросим мелочи! Главное – что?

– Что?

– Главное, что есть повод выпить!

– Да, – Сергей почесал за ухом, – повод есть, только…

– Не горюйте! Мы предусмотрели! Чай в термосе ещё не успел остыть.

– Тогда, милости просим, – Сергей показал на свой дом.

– Какие хоромы! – воскликнула Томка, переступив через порог. – Быть хозяйкой в таком доме – лучшего счастья и не надо!

Девица, оглядывая всё своими огромными серо-зелёными глазами, улыбалась, украдкой посматривая на хозяина.

– Столовая у меня в другом помещении, – признался Сергей. – Но там темень несусветная. Помещение то – баня. Подождите минуту, я здесь накрою.

Хозяин принёс доску, два чурбачка – получилась лавка. Бочонок вверх дном, застеленный газетой – стол. Банка спасительной тушёнки, хлеб – угощенье.

– Прошу к столу, – показал он на «стол» и лавку. – Чем богаты, тем и рады.

Гостьи уселись на лавку, а хозяин примостился на чурбачок. Чай был ароматный и горячий.

– Вот, жду, должны недостающие окна сегодня привезти и вставить, да что-то нет их, – пожаловался Сергей. – И причин нет, а что-то не едут.

– Приедут, – махнула рукой Томка. – Никуда не денутся. У нас как? Пилотка есть, погодка есть, самолётка нет; пилотка есть, самолётка есть, погодка нету. Приедут. Во! Кажется, легки на помине! – послышался рокот автомобиля.

Извинившись, Сергей выскочил во двор.

– Как он тебе? – спросила Томка девицу.

– Вроде, ничего, – пожала та плечами. – Он серьёзно думает здесь жить? Тут же глухомань!

– В этой глухомани люди сотни лет жили.

– Тут даже света нет!

– Мои родители при керосиновых лампах жили, а я уже при электричестве, – Томка испытующе глядела на девицу.

– Но, это же…

– Почти «декабристкой» надо быть, чтобы решиться сейчас жить в деревне?

– Для этого нужен «декабрист», а не колхозник.

– И колхозник может быть приличным человеком. Из этой деревни есть и врачи, и учителя, и лётчики, и офицеры…

– Это было когда-то. Теперь того не повторить.

– Не надо повторять! Надо продолжать совершенствуя.

– Это… это мне не под силу.

– Не спеши с отказом. Подумай, взвесь все за и против… Уверена, есть в этом резон.

– В тридцать лет старуха в резиновых сапогах и ватнике?

– Зачем так мрачно? Попробуй нарисовать иную картину. Молодая, здоровая, красивая дама, рядом красивенькие, здоровенькие детишки, любящий вас всех муж и отец. Вам весело и радостно жить в этом райском уголке…

– А если кто заболеет?

– Скорая приедет за столько же, как и в городе. А то и раньше прилетит вертолёт.

– Школа? Как в школу отправлять этих маленьких, красивеньких, здоровеньких?

– Автобусом. Вернётся жизнь в Духовщину – построят свою школу, больницу, аэродром даже построят!

– Вы, Тамара Елизаровна, мечтатель похлеще Ленина.

– А разве Ленин в чём-то был неправ? Перечислить, что сделал он для страны?

– Не надо перечислять, знаю, изучала марксизм-ленинизм больше, чем свою живопись.

– Если хорошо и правильно учили преподаватели, и сама училась не для оценки, то должна знать: страна советов – шаг вперёд в истории человека.

– Наверное, так и было до лихих девяностых, а потом сделали два шага назад, как Ленин предупреждал, и оказались обратно в крепостничестве, миновав не прижившийся дважды капитализм.

– Ленин не Бог. Это Богу всё давалось просто: да будет свет, сказал он, и тут же появился свет. Да будет Земля, и Земля тут как тут нарисовалась. Хорошо, сказал бог. Ленин разрушил тысячелетний уклад, в котором одним всё, другим – ничего кроме рабского труда, болезней, бесправия и смерти. Так что, не надо трогать Ленина! С его головой, живи он, Россия бы сверху глядела на все государства. Многие бы хотели быть под крылом у неё! И не надо бы было, прикармливая их, вовлекать в большой союз, они бы…

Вошёл Сергей, извинился за своё негостеприимство.

– Что с ними делать, ума не приложу! – с напором высказался он. – Привезли чужие рамы и двери. Поехали обратно. Не уверен, что не привезут чьи-нибудь шкафы или кухню. Вот специалисты!

– Совсем по Гоголю, – улыбнулась Томка. – Ехать Чичикову надо, а кучер говорит: тарантас надо ремонтировать. В этом вся Россия, неторопливая и беспечная.

– Да, – согласно закивал Сергей. – Отставать и потом догонять – наша коронка!

– Сергей Игнатьич, – решила перевести разговор Томка на более важную тему. – Пока вы там бегали с колом за подрядчиками, мы с Юлей размышляли о будущем Духовщины. У нас разногласия. Я верю в то, что заживёт она, возродится, будет школа, больница, аэродром даже, а Юля смеётся, называет меня глупым мечтателем…

– Тамара Елизаровна, – вспыхнула Юля, – вы неправду говорите: глупым мечтателем я вас не называла. Я сказала, что вы мечтатель похлеще Ленина!

– Это одно и тоже, – отмахнулась Томка. И к Сергею: – Расскажите нам тёмным, что здесь будет по вашему генплану.

– По моему генплану, – усмехнулся он, помотав головой. – По моему генплану будет Духовщина почище Нью-Васюков. А если серьёзно, то хочу создать здесь прибежище для потерявших веру во всё хорошее. Это поначалу. А потом для всех желающих жить и трудиться в деревне.

– Пансионат для престарелых и инвалидов? – Томка решила, что Сергей собирается нажиться на этом бизнесе, да натягивает вуаль порядочности.

– Не только. Хотелось бы, чтобы на это откликнулись молодые и здоровые люди. Если придут старые и больные, тоже их принять.

– Нужны врачи, сёстры, сиделки, а это немалые деньги!

– Деньги будем зарабатывать. На первых порах, может быть, помогут волонтёры – дело-то доброе.

– Добрые дела нередко оборачиваются наказанием. Это тоже надо знать.

– Знаю. Но надеюсь…

– А приют этот, – несмело заговорила Юля, до того молча наблюдавшая за диалогом двух умудрённых жизненным опытом людей, – в этом же доме?

– По плану каждый строит себе дом. Кто не может, тому всеобщая помощь. Для немощных – отдельный дом с прислугой. Но сейчас только для способных трудиться и обихаживать себя. Этот дом, – Сергей обвёл взглядом от стены до стены, от потолка до пола, – я строю для себя. Для будущей семьи.

– Понятно, – сказала та, опустив глаза. Томка, улыбнувшись:

– Сергей Игнатьевич, если нет претендентки на роль верной и хозяйственной жены, прошу рассмотреть мою кандидатуру.

– А как же вечное искусство? – спросил перспективный муж гостью.

– Мне после Поленова да Саврасова там делать нечего. Буду, скуки ради, малевать полотна, глядишь, что-нибудь удастся. Искусство вечно, а жизнь человека предельно коротка. За свою жизнь человеку надо и самому что-то сотворить, и детей научить чему-то стоящему.

– Хорошо, Тома, – улыбнулся Сергей, – будешь первой в списке конкурсантов на роль, как ты сказала, верной и хозяйственной жены. Окна-двери вставлю, печь сварганю и, пожалуй, можно вселяться.

– Замётано!

Попив чаю, гости распрощались с хозяином, предварительно спросив его, поедет ли он с ними в Магочан? Если не поедет, то что ему привезти оттуда? Хозяин заказал две бутылки шампанского, две коньяка и тоже две водки.

– Во банкетулю закатим! – воскликнула Томка.

– Тамара Елизаровна, – спросила Юля, всматриваясь в Томку, – а если он и правда предложит вам стать его женой, вы согласитесь?

– Конечно, соглашусь. Только этого не случится. Это всё шуточки!

– Глухомань. Вьюга да волки.

– Романтика!

– Жизнь в стороне от настоящей жизни.

– Настоящая жизнь в дружбе с природой!

Сергей, нет-нет, да и останавливался на разговоре, казалось, шутливом, ни к чему не обязывающем.

«С хозяйкой определился, – размышлял он, внутренне улыбаясь. – И самое главное, дети уже есть. И не просто дети, а мальчик и девочка, сын и дочь! Вот радости будет в доме!» Вспомнилась своя семья – отец, мама, старший брат и сестра. Поначалу было хорошо и весело, потом брат погиб под гусеницами трактора. Хотел на ходу заскочить в кабину к трактористу, зацепился телогрейкой за палец гусеницы – и в одно мгновение его затянуло под многотонную громадину. Брат был любимый, с ним было легко и весело, кроме того, он был защитой. Кто бы из старших пацанов и хотел надавать тумаков, «загнуть салазки», да остерегался расплаты. С сестрой было проще. Она, как все девчонки, была хныкалкой и страшной ябедой. Эти её недостатки оставались до их расставания. Она всегда была недовольна братом. Жена? Жена была. «Была – и нет. Растаял след… Слетело с губ тепло», – вспомнились строки из какого-то стихотворения из журнала.

7

Анатолию в жизни не везло с детских лет. У всех детей как у детей, а у него как изгоя какого. На речке, где воробью по колено, он умудрился утонуть. Вытащил его уже без сознания соседский мальчишка на год младше его. Дома на него набросился баран и долго катал по земле, богато унавоженной. Да что там баран! Петух, родной петух Петька, которого Толя кормил с ладони почти каждый день, кому любовно наливал свежей водички, и тот гонялся за ним по двору, распушив хвост, надув зоб. Подросши на столько, что мог вполне работать на лошадке в колхозе, как это было со всеми другими мальчишками его лет, с ним такого не случилось. Самая смирная кобыла колхоза сбрасывала его со спины, как что-то ненужное и позорное. А когда он научился сидеть, не ёрзая своим костлявым задом по такому же костлявому хребту кобылы, она всё же умудрилась выразить своё презрение – укусила его за ногу. Её жеребёнок перенял по наследству неприязнь к неудавшемуся кавалеристу, он так и норовил лишний раз лягнуть своим острым копытцем как можно больнее.

Все болезни, какие только не заносил ветер в их края, присасывались к мальчишке тут же и накрепко, не выискивая других любителей поваляться в постели. С одной стороны, оно и хорошо: лежи себе, поплёвывая в потолок; и воды не надо таскать с речки для полива огорода, и телёнка не надо искать в поле под дождём, ничего не надо. На вопрос мамы: «Чего тебе хочется, сынок?» Отвечать тихим голосом: «Сладкого морсику со сладким пирожком». Будучи школьником, попадал на глаза директору с чужой сигаретой в руках, пока хозяин её отлучался на минутку и давал подержать её. Уже юношей ему не везло с девочками. У всех были подружки, его же, как чумного, обходили стороной. Пускай бы только обходили, они же фиг знает, что о нём говорили, какие только небылицы не придумывали! Совсем уж было ему повезло: заметил улыбку на веснушчатой физиономии Коркиной, как показалось, адресованной ему, и он подскочил к ней с каким-то придуманным второпях вопросом. Она брезгливо передёрнула острым плечиком и сказала, что от него колбасой воняет. Колбасой он вонять никак не мог уже потому, что не ел её с Рождества. Тогда отец заколол кабанчика, и мама наделала колбасок. Так когда это было!

«Неужели запах так долго задержался?» – подумал тогда Толька, обнюхал втихаря рукава, подол свитера, но так и не уловил колбасного запаха. «Сама нажралась колбасы, а на других спирает», – решил он и успокоился.

Вот и школа позади. Приехал в город поступать в сельскохозяйственный техникум и в первый же день попал под машину. Поломало ногу. В больнице собрали и срастили кости, нога получилась прямой, прямее даже чем была, но во время массажа медсестра её заново отломала. Срастаться прямой нога наотрез отказалась и срослась абы как. Ко всем неудачам добавилась безобразно кривая нога. Техникума нет, нога кривая, на работу, где можно что-то заработать, не берут, а годы бегут… Вот уже двадцать с большим хвостиком, а за душой ни образования, ни денег, ни семьи. Хоть в петлю лезь! Судьба сжалилась и придумала Анатолию ещё одно испытание: свела его с женщиной, которая устроилась на освободившееся место на работе рядом с ним. Маленькая, толстая, с глазами кисельного цвета, тонкими губами и громким голосом она сразу показала, что никому подчиняться не собирается. Анатолий за десять лет работы в цехе по изготовлению картонных коробок выбился в начальники, был старшим сборщиком, и все новенькие должны были подчиняться ему. И тут такое. Короче, долгая война между старшим участка и строптивой дамой закончилась женитьбой. Условной. Без регистрации брака, без куклы на капоте, вообще без всякой суеты и шумихи. Первое время вроде бы даже как-то окрылило жениха, он понял, что не так страшен дьявол, как его малюют. Даже много хорошего есть в женитьбе: не надо варить себе, есть кому и постирать, да и под боком иметь жену разве лишне. Потом жизнь вползла в глубокую колею, выбраться из которой уже не было сил. «Вон сосед моложе тебя, а у него и квартира, и машина, икру едят ложками, а мы ютимся у мамы в двушке»; «Твой дружок купил своей шубу, а я в пальтишке с протёртыми локтями», «Жрать мы все горазды, а заработать лишнюю копейку нас палкой не заставишь». Поразмыслив в постели чёрной дождливой ночью, Анатолий решил покончить со всеми неудачами раз и навсегда. Готовился он к этому решительному шагу ровно неделю. Навестил отца с матерью, съездил в деревню к старшему брату, увидел, как тот живёт и убедился в правильности выбора: брат жил ещё хуже Анатолия. Рано утром он оделся в чистое и сиганул с балкона. И тут ему не повезло в очередной раз! Он остался жив. Видать, третий этаж не предусматривает мгновенную смерть самоубийцам, а обрекает их на увечья. С горечью подумал тогда, что надо бы с верхнего, девятого, да как сказать хозяевам, чтобы пустили спрыгнуть с их балкона. Заподозрят ещё неладное. Так и получилось, что к одной кривой ноге добавилась вторая такая же. Жена принесла в больницу сумку с его вещами и сказала, что с этой поры он волен жить как ему захочется. Жить как захочется мало кому удаётся, а нашему герою так и думать об этом не было нужды. И жить как жил тоже осточертело. Он стал собирать в больнице снотворные таблетки, чтобы потом, когда наберётся их горсть, все разом проглотить и тихо покончить с неудачами. У другого так бы и получилось, только не у него. Сосед по койке в палате заметил, что его сосед не дышит, тут же приковылял на пост и высказал дежурной сестре свои подозрения. Неудачника очередного покушения на свою жизнь откачали, промыли, пожурили… Выписался Анатолий из больницы в весенний ясный день с двумя кривыми ногами в одну сторону, с двумя поломанными рёбрами, с язвой желудка и оптимистическим настроением, внедрённым в его душу психиатром, назначенным для опеки над ним. Глядя на яркое тёплое солнышко, ковылял по пыльной обочине и тихо напевал: «Куда пойти теперь солдату? Кому нести печаль свою?» Звук догоняющей машины не насторожил его. И даже когда что-то жёсткое тупо садануло его по голове, он не сразу понял, что это касается его. Только свалившись в канаву с лужей, осознал, что от судьбы не убежать.

Сергей совершенно случайно увидел в зеркало, как что-то мелькнуло и исчезло в канаве.

– Останови-ка! – приказал он водителю КамАЗа, на котором везли они доски. – Что-то не то.

Действительно, не всё было ладно – одна доска сползла вбок и колебалась незатухающим маятником. Сергей заглянул в канаву: там лежал человек и дрыгал страшно кривыми ногами.

– Приехали, – прошептал он. – Только этого мне не хватало.

Человек в луже перевернулся на бок, потом на живот.

«Наш поросёнок Борька точно так же в луже купаться любил», – пришла никчёмная мысль.

Человек встал на четвереньки, потом на ноги. Сергей зажмурился, представив страдания человека с переломанными ногами, ждал душераздирающего крика. Не дождавшись, приоткрыл один глаз, потом второй. Человек ковылял к нему, потряхивая головой.

– Вы не в сторону Вишнёвки? – спросил человек слегка весёлым голосом.

– За Вишнёвку, – ответил Сергей, не приходя в себя.

– Подбросите? – попросил человек на кривых ногах.

– Подбросим, – согласился Сергей, ожидая ещё чего-то необыкновенного. «Он в шоке, – рассуждал Сергей. – Шок пройдёт, и он шмякнется без чувств».

– Вот хорошо! Как мне повезло! – залепетал человек, широко улыбаясь.

– А… – потянул Сергей. – Это… с вами всё в порядке?

– Да. Всё хорошо.

– В канаве что делали?

– Да что-то меня дербалызнуло по башке, я туда и свалился, – не переставал улыбаться человек. – Подождите немного, я за шапкой сбегаю. Свалилась где-то.

– Садитесь в машину, – распорядился Сергей. – Шапку я вам принесу.

Когда появилась Вишнёвка, человек забеспокоился, заёрзал на сиденье.

– Мы вас довезём, куда надо, – заверил Сергей, представив испытания человека с необыкновенной кривизной ног, и как он передвигается на них по ухабистой дороге.

– Спасибо! – заулыбался человек. – Да я бы уже и так дошёл. Это ж сколько бы я брёл, не встреть вас.

Сергей, скрывая улыбку, подумал: «Для этого пришлось получить “по шапке”. Слава Богу, обошлось лужей».

– Вон у того дома остановитесь, – показал человек на неухоженный дом с кривым пряслом, частично ушедшим на дрова, с просевшей шиферной крышей. – Там мой братишка.

На звук остановившейся перед избой машины, откинулась грязная занавеска на мутностекольном окне, показалась всклокоченная голова. Пуще прежнего заулыбался мужичок, радостно замахал руками. Лохматая голова не спешила проявлять ответную радость. Когда гость подходил к крыльцу, дверь сеней распахнулась, и под ноги ему сердитая баба выплеснула помои. Смерила уничтожающим взглядом улыбающегося родственника-неудачника, крутнулась и исчезла в темноте сеней. Но и такой приём не смутил гостя. Не дойдя до крыльца, он остановился, махнул рукой, как махнул некогда Цезарь, переходя Рубикон, и заковылял к машине. Сергей с водителем ждали чего-то, сами не зная, чего.

– Вы обратно когда будете? – спросил он высунувшегося из кабины Сергея. – Я бы вас на перекрёстке подождал. Нюрка сегодня не в духе, вон как встретила – помои под ноги. А я ей шоколадку привёз.

– А где твой собственный дом или угол какой? – спросил, задумавшись, Сергей.

– Под небом. Под солнышком. Под копной сена. А в районе – на чердаке живу.

– На какие средства живёшь? – не отдавая себе отчёта, выспрашивал Сергей у улыбчивого человечка подноготную.

– Пенсия по инвалидности. Летом старухи на рынке что-нибудь дают. Нормально живу, хватает.

– Что умеешь делать? – ближе к сути подбирался Сергей.

– Что умею? – поджал плечи мужичок. – Да всё могу. Коня запрягу, корову подою, картошку посажу и выкопаю… Всё могу.

– А готовить обед можешь?

– А то как же? Сам себе готовлю.

– А если на компанию из десяти человек?

– Не, так много не готовил, – признался мужичок. – Свиньям у отца готовил много, а людям не готовил.

– Разница небольшая между человеком и свиньёй. Свинья даже в чём-то и получше будет, – кивнул одобрительно Сергей. – Во всяком случае, она порядочней.

– У нас был кабанчик Борька, – во всю ширь заулыбался мужичок, – так он только не говорил. Всё понимал с полуслова. Он, бывало…

– Я предлагаю тебе работу повара, – прервал воспоминания мужичка о кабанчике, который был так умён, что не каждому человеку такое было уготовано природой.

– Как это? – перестал улыбаться претендент на кулинара. – Я же…

– Начнём с простого. С каши и картошки, дойдём постепенно до фирменных салатов типа «Метро», «Киевских» тортов и прочих буржуазных деликатесов.

– А кормить кого надо? – призадумался кандидат в кулинары.

– Его Превосходительство Народ!

– Чьё превосходительство? – сбитый с толку торжественным слогом работодателя, переспросил мужичок.

– Трудящихся будем кормить! И кормить будем почище любого буржуа! Ну, как, согласен?

– Да как-то… – замялся мужичок. – Может, помощником каким к настоящему повару, а потом бы уж и самому.

– Хорошо, – быстро согласился и с этим Сергей. – На стажировку отправим в столовку, потом в ресторан.

– Если только так. А то сразу – на тебе!

– Вопрос не простой: с ногами как быть? Повар на них крутится целый день.

– Это не беда, придумаю что-нибудь! – весело отмахнулся мужичок.

– А… – Сергей подбирал слова к следующему вопросу, – а выправить их никак нельзя?

– Почему нельзя. Можно. Только денег это стоит.

– Сколько?

– А кто его знает! Много! Мне их не заработать.

– Так, может, сразу и приступим к работе? – спросил и предложил одновременно Сергей.

– А! Была не была, семь бед – один ответ! – бодро заявил будущий кулинар.

– Вот этого нам не надо! – не поддержал такого решительного оптимизма Сергей. – Надо будет делать всё как надо! Как отцу родному или как за наличные деньги!

– Что, и деньги платить будешь? – расширил зенки мужичок.

– Конечно. Но только их нам надо будет заработать. Пока их у меня нет. Но они будут. Согласен?

– Думаю, не прогадаю, – закивал мужичок. – А там видно будет. А… Хотя ладно. Согласен!

– Вот и хорошо. Иди поздоровайся с братишкой и его красавицей женой. Только не очень долго. Мы подождём.

– Поехали! – поставил кривую ногу на подножку мужичок. – Будет ещё время встретиться и поговорить. Когда богатым и знатным, как граф Монте-Кристо, вернусь.

– А в рабстве не боишься оказаться? – спросил с прищуром Сергей. – Такое сейчас сплошь да рядом!

– Сбегу, – оптимистично заявил мужичок.

– На таких-то ногах?

– А что ноги? Ноги как ноги.

– Да, ноги как ноги. Любой танцор позавидует, – согласился Сергей.

– Далеко ходить трудновато, а по дому – нисколько.

Долго изучал мужичок хозяйство Сергея, ходил сначала осторожно, ко всему приглядываясь, принюхиваясь, как мартовский кот, впервые после холодной зимы вылезший на заснеженную крышу. У таганка задержался дольше, чем где-либо; посмотрел налево-направо, что-то соображая.

– Как наше «дворянское гнездо»? Понравилось? – спросил Сергей.

– Жить можно, – ответил тот. – Дровишек не вижу. Да и стола тоже.

– Москва не сразу строилась. Будет вам и белка, будет и свисток!

– А где люди-то? Превосходительство которое?

– Смокинги примеряют у кутюрье. Скоро будут.

– Ужин на них готовить?

– Не надо. Сегодня они будут на банкете у мэра Пискулькина. Думаю, наедятся там до отвала.

– Баба с возу…

– За неотложными делами мы так и не представились друг другу, – наклонил голову и протянул руку Сергей. – Сергей, сын Игнатия. Член королевского общества Духовщины.

– Анатолий Петрович Пустовойтов, – склонил голову и протянул руку, прищёлкнув каблуками, новый член общества. – Вечный неудачник.

– Вступив в наше общество, отныне, граф, вы избавляетесь от всех неудач. Дай вам Бог пережить сплошные удачи, а это похлеще самых трудных испытаний. Опыт говорит об этом.

– Пережили голод, изобилие переживём! – уверенно заявил Анатолий Петрович.

Подошёл, отряхивая лапки, кот. Остановился, внимательно осмотрел нового жильца усадьбы. Видать, чем-то он ему не понравился – пошёл прочь, не оглядываясь.

– Мой сосед, Василий Васильич, – кивнул на кота Сергей. – Разборчив во всём, особенно в людях. Наведался тут ко мне блатяга один, так он чуть глаза ему не выцарапал. Защитник и верный друг! – похвалил со светлой улыбкой ещё раз Василия, который в это время подкрадывался к воробьям, щебечущим в углу двора.

– Эй! – окликнул его Сергей, – в моём доме давай без мокрухи!

Кот упрямо, устремив немигающие глаза на жертву, продвигался к цели. Кроме объекта охоты он ничего не видел, ничего не слышал.

– Вот чёртов охотник, – выругался Сергей, и, подобрав с земли кусок трухлявой древесины, запустил ею в кота. Испугавшись, тот взвился вверх, потом пустился наутёк. Воробьи сереньким облачком поднялись и улетели за угол бани. – Вот так и живём, регулируя друг друга, – бросил в пустоту Сергей.

К концу дня приплёлся дед Матвей. Выждав момент, когда они остались с Сергеем наедине, спросил:

– Где ты ево подобрал? Урода этого?

– По пути домой встретил. Честно скажу: жалко стало. Знаю, что из него работник плёвый, но человек ведь. Что-то будет делать. Поваром предложил, он согласился.

– Из него повар, как из меня архиерей! – в голосе деда Матвея слышалось нескрываемое презрение к новичку, определённому в святая святых – в повара. – Ноги, обратно, каки-то совсем не таки.

– Выправим. Лишь бы сам человеком оказался, – выразил смутную надежду Сергей.

– Как же ты их выправишь? Это ж тебе не прутик согнуть. Рассыпются на куски, будешь тода в кровати с ложечки его кормить, а он будет капризничать. Напрасно ты это, – заключил дед Матвей и ещё с большим интересом и нелюбовью посмотрел на новичка, собирающего по двору щепки и трухлявые остатки от брёвен. Помолчав, добавил: – В бане бы не мешало ево обмыть. Да и бани жалко, заразы бы какой не принёс. Вот задачу ты себе нашёл!

– Он только что выписался из больницы. Наверное, там видели, что он не заразный, – сказал Сергей, тоже посматривая на «повара», который, как ни в чём не бывало, бродил по двору в поисках щепок и всего другого, что может гореть.

– Документы смотрел? Можа, зэк какой беглый?

– Зэк! Ты бы, деда Матвей, назвал его ещё террористом, – сказал Сергей и сплюнул на сырую холодную землю.

– А чо, всё могёт быть, – не сдавался старик. – Я как-то читал, давно, правда, это было, так там японский генерал у нас на Востоке дворником устроился, во как!

– А этот поваром? – улыбался Сергей.

– Да они в кого хошь обернутся! – стоял на своём дед. – Их там этому учут. Могли и ноги обломать для дела.

– И ко мне заслали?

– Кака им разница, куда он пристанет, лишь бы заданию выполнял. Им чо!

– Что он тут выведает? Чему навредит? Что уничтожит?

– Чо надо, то и выведат. Чо скажут, то и взорвёт. И ты ему бушь сам в этом помогать, и знать не бушь как.

– Дед Матвей! – взмолился Сергей. – Да какой же он шпион! Кто ему из серьёзных людей даст какое задание! Это же смешно!

– Во-во! Все так и думают, а он знай своё дело и делат ево. Пока до некоторых дойдёт, он мост через Ангару взорвёт, колодцы поотравит, в машину с начальством гранату подкинет… Нет, Серёга, тебе надо быть сурьёзней, когда приводишь в дом незнамо ково. Проверь документы повнимательней. Под увеличительным стеклом проверь – не переклеил ли он карточки. Вон, как-то кино было. Ехали два в поезде, один был солдат, демобилизовался, а второй оказался вражеский шпиён. Тот всё рассказал о себе, а этот, шпиён-то, убил его и сбросил с поезда без документов. Быстренько подклеил свою карточку и вредил как хотел. Вот так! А ты… Ночью, кода он заснёт, проверь ево одежонку – не зашито ли чо в подкладке. Отрава кака, али ещё чо…

– Чтобы так не думать о каждом человеке, я не смотрю никаких фильмов. И никому не советую засорять свои мозги!

– Чо ты сердишься? Я же хочу как лучше. Кино-то делают как в жизни.

– Какой там из жизни! – от возмущения Сергей покрылся красными пятнами. – Напридумывают разной галиматьи и подкидывают людям. А те принимают всё за чистую монету, и разносят эту чушь дальше! Нельзя же быть таким легковерным!

– Хучь ты и сердишься, а так быват. Вон, Митрий, сын Кузьмы Крапивина…

– И что Митрий, сын Кузьмы Кривого, мог знать?

– Я не говорил, что он сын Кузьмы Кривого. Кузьма не был кривой. Кривой был… Погодь, кривой был Серафим, только у ево сына не было, у ево одне девки… восемь штук. А как он хотел сына! Оне просили Якова Дещенка, чтобы он поменял свово младшего сына Стёпку на любую девку Серафима, или просто так отдал. Яков не согласился, хучь и бедный был. Так тот со своими девками и промучился весь свой век. А был бы сын, и было бы…

– И что же такого сотворил наш Митрий? – прервал Сергей воспоминания деда.

– Он рассказывал, когда был вахтовиком, то у их там привязался один такой немудрящий, а потом оказался шпиёном. Говорит, спали рядом, а распознать не могли! Во как!

– Ладно, – согласился Сергей, – я его завтра на детекторе лжи проверю.

– Где ты ево возьмёшь? Откуль он у тебя? – часто заморгал дед. – Али…

– Есть у меня, и очень точный, кстати.

– Никода не видал. Зачем он тебе?

– Чтобы правду выведать.

– Ты сурьёзно?

– А то!

– Покажи.

– Пойдём!

Сергей привёл деда Матвея к бане, остановился у двери. Приоткрыл её.

– Вот, смотри сюда, – сказал он, усмехаясь. – В эту щель закладываем мужское естество и тихонько прижимаем, прижимаем, прижимаем. Взахлёб начинают признаваться во всех своих и не своих грехах. Изобрели в третьем веке, а такая надёжная штука. Теперь таких не делают.

– Я думал, ты сурьёзный мужик, – с обидой махнул рукой дед. – Твой батька был другим.

Сергею пришлось долго оправдываться перед дедом Матвеем, заискивать, извиняться, просить прощения за глупую шутку. Дед немного «оттаял», когда Сергей пригласил его в дом и достал из холодильника початую бутылку водки.

– Вчера крутил такой озноб, – оправдываясь за початую бутылку водки, сказал Сергей, – вот и тяпнул малость.

– Это первое средство от того, – согласно закивал дед. – Моя матушка для того готовила рябиновую или калиновую настойку. А лучше помогала чесночная, – принимая стакан, дед продолжал: – Бывало, прибегишь с охоты или работы, промокнешь до нитки под холодным дождём, зуб на зуб не попадат, а тут дед с наливочкой! Стаканчик пропустишь, и как боженька в лапоточках по нутру-то и прошёлся, сразу благость такая, тепло по всей организме. Ну, с Богом! – выпив, не поморщившись, дед Матвей не спешил ставить стакан на стол. – Я думаю, Серёга, – продолжил дед, проведя ладонью по губам, – нам с тобою надо приспособиться гнать свой самогон. Оно будет дешевше, чем покупать. Да и знашь, чо там всё своё, всё хороше. А тут хто ево знат, чо намешали. Плесни-ка ещё чуток, а то не понятно как-то, – выпив, с загадочной задумчивостью на лице, утверждающе заявил: – Я знаю, как ево гнать. С дедом Фёдором мы столько гнали, что все полки в кладовке и амбаре были заставлены четвертями. На пальце горел первач! Дед так и проверял ево. Оммакнёт палец – и к головёшке! Палец тут же схватыватся синим огнём. Первач он затыкал хорошими пробками. Остально – чем придётся. А матушка настойку делала от всякой хвори, чесночную. Вот как ты счас, прихворнёшь бывало, вот и крутит тебя, корёжит, матушка и принесёт стаканчик. И тут же всё как рукой снимет, – дед, раскрасневшись, прервал свой рассказ о пользе чесночной наливки, посмотрел на бутылку. – Плесни-ка ещё чуток. Бардельник бы какой соорудить поболе, да аппарат заказать кому. Счас, говорят, можно из хороших трубок сделать, и если гонишь только для себя, то разрешат.

– Освоим и этот крекинг-процесс, дед Матвей. Будешь у нас главным инженером-технологом. А по совместительству – виночерпием.

– Да куды уж мне, – заскромничал дед. – Я просто так, если подсказать чо. Мы с дедом…

Странно, но с помощником, пускай с кривыми ногами, неуклюжим и неумелым, дело пошло лучше. Сергей не отвлекался на кухонные дела, не задумывался, что есть, что надо подкупить из продуктов. Готовил повар хоть и не изысканные блюда, но вполне пригодные для еды. А кое в чём так и превзошёл себя. Любимым занятием стало у него приготовить салат и что-нибудь на десерт. К основному блюду он всегда ставил закуску: то тонко нарезанные пластинки буженины, сдобренные более тонкими пластинками помидоров или огурцов, то что-то намешанное из зелени, репчатого лука и сметаны, то красиво порезанные солёные огурцы. Однажды приготовил что-то вяжущее рот с привкусом не то репы, не то брюквы. Попробовав, Сергей уставился на кулинара, дескать, что за зверь это?

– Авокадо, – ответил тот. – Тамара Елизаровна привезла. Говорит, очень полезная штука. За зиму человек растранжирит все витамины и микроэлементы, а тут их и не перечесть. Вкусно? Ещё заказать?

В другой раз, когда в огородах и на полях бушевала зелень, Анатолий Петрович предложил съездить за черемшой и диким щавелём.

– Ехать-то не на чем, – удивился просьбе Сергей.

– И я о том же, – спокойно ответил Анатолий. – Только нам без транспорта не обойтись.

– Машину, чтобы по нашим дорогам ездить, нам не купить. Мотоцикл – летом хорошо, а в дождь и слякоть как быть?

– Я бы лошадку приобрёл, – прищурился Анатолий. – И бензин не нужен, и права не нужны…

– А сено и овёс кто будет заготавливать? – спросил в свою очередь Сергей. – Папа Карло? Хоттабыч? Потёр лампу – и он тут как тут: «Что прикажете, господин?»

– Ну, не так, конечно. Только для одной лошадки не так и много надо этого сена и овса. Я бы один накосил. Потом, живое существо рядом, по разуму близкое к человеку. А кое в чём и похлеще будет.

– Это в чём же?

– В нравственности, преданности, трудолюбии и безотказности.

– Телега и сани теперь, наверное, дороже «мерседеса» стоят?

– Не приценивался, но, думаю, можно найти и дешёвые в какой-нибудь заброшенной деревне.

– Все они заброшенные, – с досадой махнул рукой Сергей. – А сани пожгли в печах.

– Надо поискать.

– Кто будет их искать? Я не буду, мне некогда. Ты не будешь, у тебя ноги…

– Ноги как ноги, – скривился Анатолий. – Ходят, как и у других.

– До ближайшей деревни двенадцать вёрст! Там пять или шесть дворов со стариками. Коней там не держат – самим бы выжить в глухомани да бездорожьи. Не знаю.

– Попросить бы Тамару Елизаровну, – предложил Толик и хитро поглядел на Сергея. – Пять минут – и мы в деревне.

– Купим телегу и сани. А коня кто нам продаст?

– Какой-нибудь колхоз тут остался ещё?

– Откуда? У нас если рушат, так под корень! До основания!

– В американских прериях стада мустангов пасутся, может, и у нас где одичалые бродят?

– Не тот край у нас. В первый же выход на зелёный ковёр лугов попадёт такая лирическая лошадка в мясорубку, потом в колбасу. Трудно у нас выжить лирику да лошадке с сантиментами сказочного Конька-Горбунка.

– Поискать, считаю, надо, – сказал как отрезал Анатолий. – В интернете, например.

В интернете совхоз «Светлый путь» выставил на продажу жеребчика-трёхлетку. Бухгалтер по поводу высокой цены сказал, что поговорит с директором, может, что и уступит. Уступил крохи, а сани и телегу с рассохшимися колёсами, сказал, что так отдаст. За бутылку. На этих колёсах можно проехать километров пять-семь, и то, если не загружать телегу. Сани? За санями потом можно приехать, когда колёса наладите.

Томка отвезла покупателей в совхоз, помогла существенно сбить цену на жеребчика, признав в нём болезнь Маркеса.

– Что это за болезнь, – спросил её в сторонке Сергей.

Она отмахнулась:

– Потом.

Сани водрузили на багажник Томкиного вездехода, колёса перетянули проволокой, обильно смазали солидолом. Хомут, седёлка и дуга были такими, что к ним без боязни было не притронуться – вдруг рассыпятся в труху. Томка умчалась, Сергей, набросав травы в телегу, улёгся, подложив руки под голову. Глядеть в высокое и широкое светло-голубое небо было блаженством. Слегка потряхивало на выбоинах и вымытых вешними водами кореньях. Возница, умело подёргивая вожжами, мурлыкал песенку, слышались еле различимые слова: «…умирал ямщик… ты, товарищ мой, не попомни зла…»

На полпути развалилось одно колесо, ещё через три километра – второе. Заменили их жёрдочками, Сергей при этом похвалил прозорливость Анатолия – он попросил у Томки топор, который был у неё в багажнике.

Солнце свалилось за макушки леса, повеяло холодком, а ехать да ехать ещё! Половину пути едва ли одолели.

– Может, напрасно связались с этой затеей? Может, надо было купить старенький трактор какой? Мороки бы не было.

– Мороки было бы в разы больше, – не согласился Анатолий. – Постепенно всё отладим, всё приведём к порядку. Я напишу списочек, что надо купить в хозмаге, и всё будет окей! Свадьбы ещё будем катать, на гармошках наяривать! От туристов отбою не будет. Деньги потоком поплывут к нам!

– Да, не до черемши нам теперь, – в унисон отозвался Сергей.

– За черемшой я завтра же съезжу верхом. Делов-то! И до района с ветерком пролететь, прозвенеть бубенцами – раз плюнуть!

С появлением жеребчика Анатолий поостыл к кухне. Исчезли изысканные закуски и салаты. Их заменили огурцы и помидоры в миске, да соль с перцем. Каждую свободную минуту проводил с Буланкой, так он назвал своего любимца. Анатолий постриг жеребчику красиво гриву и чёлку, постоянно мыл и чистил его лоснящуюся серебристую кожу. Из-за стола нёс кусок хлеба или яблоко. Буланка осторожно брал с его рук лакомство, и в благодарность касался его щеки влажными губами.

8

Долго не приходил дед Матвей. Строптивая душа протестовала, возмущалась, ершилась.

– Мне, кому почти сто лет, говорить како и дитю стыдно сказать! – бормотал он под нос, бродя по неприбранному двору. Пнул с досады старое ведро, потом подобрал его. Посмотрел на свет, нет ли дырок в дне, поставил рядом с крыльцом. Присел на тёплые от солнца порожки. Повёл головой от въездных ворот до калитки к бане и в огород – ничего примечательного. Кроме того, что полоска низенькой травки пробилась у изгороди. – Вот и до тепла дожил, думал, не получится. А весной да летом кто помират? Никому не охота. Осень ба просквозить проклятущую, а там обратно не до смерти: копать мёрзлую землю кому охота. Правда, счас машинами роют могилы, и всё равно не с руки помирать. Белый снежок, солнышко яркое, снегири под окошком, голуби на крыше, в избе тепло и чисто, с голоду не помираю – чего не жить, раз так? Потом обратно весна. Осень с дождями да холодом пережить – и живи, как кум королю, – прислушался, развернув голову вдоль улицы. – И этот чо-то глаз не кажет? Полюбился ему пришибленный, как сиротка малолетняя. Надо же было ему так свои ноги скривить! Захочешь да не сделашь, а у его раз-два и получилось. Пускай бы одна, а то обедве! Вон, с войны всяки-разны приходили, без рук, без ног совсем, но с такими кривыми не приходил никто. Не. Не приходили. Гришке Петухову обедве ноги оттяпали, и ничо! Обутки чинил, водку, злодей, пил, она ево и згубила. Но тут же, этому, знат, как испортили ноги. Можа, специально так, глаза отводят людям: дескать, урод он, чо ему быть шпиёном, и рассказывают всё как есть без утайки, жалеючи его здоровье. А он, не будь дураком, всё мотат на ус, а потом своим и перескажет. Ох, и наживёт с им беды Серёжка! Надобно ещё раз с им поговорить, не прислухается – Бог с им.

Сергея дед Матвей застал сидящим в задумчивости на крыльце. Он смолил, нахмурясь, сигарету.

– Ты закурил, чо ли? – спросил дед Матвей, поздоровавшись. – Ты, катца, не курил?

– Тут не только закуришь, но и запьёшь, – мрачно ответил Сергей, и со злобой отшвырнул окурок.

– Чо так? – уставился в глаза Сергею дед.

– Чо, чо! Через плечо да в гачу! Милый соседушка, чтоб его приподняло да шмякнуло, деньги за электричество требует. Говорит, поиздержался, дети голодные.

– Сколь ты ему должон?

– Пять тысяч. Раньше говорил, что три.

– До пятого подождёт? С пенсии отдадим ему, брюхатому борову.

– Пять тысяч долларов? – поднял глаза на деда Сергей.

– Каких таких долларов? Он чо, в своей Америке живёт? – выругался дед. – За пять столбов и моток проволоки таки деньжищи, мироед проклятый! Ох, и придёт Сталин, ох, и сунет им под хвост головёшку!

– Не придёт и не сунет. Не нужен он теперь никому.

– Как это не нужон! Этих гадов расплодилось – ступить негде! А ты говоришь, не нужон!

– Почему он должен этим заниматься, а не мы сами? Он что, палач? Почему мы ждём кого-то, кто за нас будет бороться?

– Дык…

– Дык придёт по нашей просьбе, даже не просьбе, а слезливой мольбе, сделает своё доброе дело, очистит нас от воров, грабителей, предателей. Пройдёт время, и мы забудем о его добрых делах. Хуже того, нечистая сила будет проклинать его как палача, убийцу, губителя всего святого, и ещё хуже: мы им будем подпевать и поддакивать в их гадких делах. Так что, будем звать Сталина?

– Я завсегда был за Сталина! – твёрдо высказался дед, и в голосе его была обида за того, с чьим именем он строил колхоз, шёл в атаки, восстанавливал израненное войной государство. Звучала и уверенность в их общем деле, уверенность, что и другие, кому дорога страна, не предали Сталина, не предали его идеи, которые сейчас затоптаны, оплёваны, но оживут и будут опять звать народ на подвиги. Вернутся тогда и счастье, и радость к народу, и почувствует он себя вновь хозяином страны, её защитником.

– Народу как плохо не жилось, а он завсегда защищал свою страну, – дед Матвей в прищуре всё повидавших глаз, как в фокусе, собрал всю свою жизнь, напряг память. – Кода тута зверствовал Колчак с чехами, потом всяки разны банды шлындали, и тода народ знал, куда ему идти. Наболело у ево на душе за всё время, пока над им изгалялись все, кому не лень – и помещики, и богатеи, зализанный писарчук и тот казал над мужиком свою брезгливость. Вот так жили.

– А сейчас живём не так? – краснота щёк выдала возмущение Сергея.

– Ну, не совсем так. Никто, вроде, не издеватся, не убиват…

– И всё равно дальше порога не пускает власть своего кормильца-мужика. А при случае обдерёт его как липку. Вот так мы живём.

– С деньгами-то как быть? – вернулся к прежнему разговору дед. – Отдавать всё равно надобно, коль договор был.

– Нет их у меня. И взять неоткуда. Вот такой расклад.

– Как быть?

– Подержи арбуз!

– Какой арбуз? – не понял дед.

– Такой. Подаст в суд, опишут и заберут всё под метёлку.

Дед долго жевал губы, мычал под нос, а потом спросил:

– Слухай, Серёга, ты не знашь, сколь дадут за мою халупу? Пять этих дадут?

– Понятия не имею, – отозвался Сергей, не придав значения вопросу. – Я за всё пол-лимона уже вбухал, а толку мало – и печи нет, и сплю на голом полу, и ем на приступочках.

– Продавай мою, забирай деньги себе, а я, сколь смогу, поживу в твоей бане. Какая мне разница, где помирать! Лишь бы не на улице, чтобы собаки не грызли. На похороны деньги я припас, тратиться тебе не надо. Одежонка тоже есть.