Читать онлайн Сага о Фениксе. Часть 1. Из пепла

1

Расстилалась пустошь. Старая и верная крепкая кобыла шлепала копытами по дождевому снегу. Земля, полная слякоти, напоминала предвесеннее состояние – здешние места познавали краткосрочную сухость лишь в конце марта или, на худой случай, в апреле. Прибрежный ветер завывал, мешая одной женщине спокойно погружаться вкрапливаемые постылые мысли. Она часто отвлекалась на спор двух сыновей, поправляла между ног клетчатую длинную юбку и прибирала в порядок влажные волосы. Вялый слух не улавливал сути, от этого старался сконцентрироваться на внутреннем голосе…

Глаза остановились и напрочь потеряли скудный покой, когда не далеко, в нескольких метрах от проезжей части, на мерзлой и грязной травяной поросли лежал юноша лет шестнадцати-семнадцати – его лицо укрылось, а бледные и оледенелые руки полностью оказались беспомощно расслаблены. Женщина осмотрелась, она ещё раз убедилась в том, что ей это не почудилось – и, выпустив поводья, бросилась на помощь. Первое, что она почувствовала на себе – болезненное дыхание: оно передавало острые и громкие толчки сердца, пытавшееся свободной мучительностью разорваться изнутри.

Мисс Айзес машинально измерила чужой пульс и не заметила как старший сын Кейтесс разделял с ней трезвящее волнение – никто не хотел думать о произволе смерти.

– Так, срочно его сеном накрой, может быть дотянет, бедняжка, – сказала она, возвращаясь торопливо к повозке, – До районной больницы уже не успеем… – и после обратилась к младшему сыну. – Лирел, помогай скорее Кейтессу. Видишь он несет его?! Живо, живо!

Лошадь уже помчалась, ощутив на себе стиснутую на морде узду, – так она догадывалась – её заставляли увеличить бег.

– Мама, а что с ним случилось? – спросил Лирел.

– Не знаю, дорогой мой, – на холоде, от такого очевидного со стороны ребенка вопроса, у женщины выступил пот на лбу, и ей удалось лишь скомкано ответить – Но сейчас у него начнется лихорадка. Он видимо долго пролежал так на земле, промок и замерз до нитки! Ох, держитесь… – дернулся голос на упущенной кочке.

Торопливость и крайняя беглость мыслей пронеслись до Тиля быстрее вращавшихся колёс крытой повозки. Дорожные ямы из мелкой гальки и глиняного песка без особенного внимания возвращали к проблеску тряски. Пустошь превратилась в холмистую долину, среди которой уныло торчали худощавые брошенные деревья. С противоположной стороны лесной нищеты послышались знакомые звуки мнимого безтишья – солёным воздухом доносились низкие мычания морского побережья.

Угнетено-серое небо сливалось с обширной чехардой маленьких домов, отсутствие лампового света в соседских окнах придавали им суровость и иллюзорную запустелость. Готовился пойти крупный снег.

Постепенно дорога выровнялась. Мисс Айзес взглядом отыскала родной очаг на краю деревни, частично покрывшийся густым мхом и плющом; она не дала поводу мыслям опережать действия – сохранила тревожное спокойствие в расторопности. Лирел перебросил взгляд с матери на Кейтесса, который отворял калитку, и слушал указания, половинчато вылетавшие из левого уха:

– Лирел, немедленно зажги свет в доме и принеси в комнату Кейтесса ящик с моими настоями и отварами! – командовала мисс Айзес, наблюдая за тем, как старший сын вытаскивал полуживое тело. – Отнеси молодого человека в свою комнату, там теплее. И сними с него верхнюю одежду. Я принесу дрова и горячей воды, потом сразу начнем обтирать его…

Кейтесс тащил неизвестного юношу, поглядывая на его холодное лицо, в дальнюю комнату второго этажа. Шея дрожала, а предплечья рук затекали с каждым подъемом по ступеням. Не прошло и пяти минут как комната превратилась в лазарет. Он снял верхнюю одежду с бессознательного пациента, и с терпеливым трудом дождался возвращения матери, подгонявшая Лирела, тащивший тем временем небережливо медицинский чемоданчик – за что успел словить обоюдную укоризну.

Мисс Айзес принялась за растирку – как делала каждый день при виде неприятного сдерживаемого кашля стариков в палатах при вечерних или утренних обходах в эпидемиологический сезон бронхиальных простуд. Запах спиртовой настойки отдавал привкусом солёной ванили – она сильнее успокаивала и локализовывала остатки влажности в комнате.

– Может быть марлю с уксусом наложить? – посоветовал Кейтесс.

– От него толку, – отвечала охающе женщина, – Он сбивает жар ненадолго. Давай лучше перталин из пипетки поднесем к носу… – предложила она более действенный метод привода в чувства страдающего. – Он вдохнет и, может быть, за одно очнется… Запах хвои лучше лечит горло и прогревает хорошо. – последняя фраза утешала её – не терпелось увидеть открытые глаза – жизнь, а не чужое предсмертное состояния.

Кейтесс взял инициативу на себя из-за содроганий рук у матери и поднёс пипетку к носу незнакомца, который от резкого проникновения в ноздри, в секундном сознании, жадно вдохнул эфирную тяжесть пихты, а после отвлеченно начал мямлить от мига пребывания в реальности, неосознанно оставаясь в объятиях бреда: «Я не могу, … не могу… Так нельзя… Я..» – едва хватало физических сил завершить метания и выпустить с языка слова вменяемого состояния.

– Кажется он пришел немного в себя…

– Да, это уже хорошо. Сынок, у него сейчас начнется сильный бред и его залихорадит. Прошу, разогрей молоко, а когда оно закипит и запениться, добавь экстракт в компоненте с медом и молочком «огненного» одуванчика. И, не забудь еще положить одну ложку харайского красного перца. Одну только ложку – запомни! А я пока уложу его в кровать. Позови Лирела, чтобы он протёр здесь мокрый пол и унес вещи в прачечную.

Хозяйка заметила, как молодой человек за считанные минуты пропотел, дергаясь и твердя не внятно: «Где я? Где я и …где …что проис…?» Она несколько раз умоляла его успокоиться и всячески держала за холодную нежную руку, повторяя много раз: « Вам следует не вставать… Лежите, пожалуйста… У вас лихорадка. Всё обойдется…». Юноша дышал часто, низкая хрипотца отступала. Она не успела опомниться: теперь Лирел придерживал голову больному, пока вливался тёплый целебный напиток. Сквозь не сжавшиеся плотно губы текли белые струйки от подбородка к шее.

Бормотания длились несколько часов. Всё семейство не отходило от больного до намёка на сознание – оно взывала к пораженному духу темнейших, какие только существовали, карих глаз – огромной редкости. Мисс Айзес решилась спросить: «Как вас зовут?». Они тонко простонали: «Дэни… ел…, Дэниел Сноу…» – и перестали говорить с кем-либо…

Бурно плавали картинки объятий других глаз. Аромат сентябрьской летней духоты спустя несколько дней сезона ливней. Зелёные пышные заросли, сопки, призыв морских тихих волн – сердечный разум одурманился восторгом. Живые краски сменялись лёгкой отступающей желтизной солнечных просветов на листве, сквозь которую отыскивались отражения тёплых, жарких фигур, исчезавшие приятными бликами. Кто-то детским голосом успокаивал. Не было страха затеряться в том лесу.

К восьмому часу незнакомец преспокойно уснул. На фоне мелькала наливная как яблоко полоса из запыленного окна.

2

Пробудил февральский утренний свет. Дэниел почувствовал морозную солёную свежесть – одеяло напиталось прохладой остывшей комнаты – давняя ассоциация согревающего снега заботливо укрывавший траву.

Кратчайшее наслаждение обернулось растерянностью – юноша стыдливо оделся, нерешительно приоткрыл дверь, выглянув за щель, и спускался по скрипучей деревянной лестнице с мощными перилами и широкими ступеньками в гостиную.

Прохладные полы протрезвили шаткую бодрость и любопытство. Гостиная оборачивала взгляд на камин: на его пьедестале замечалось главное достоинство – несколько бело-черных фотографий (одна изображала супружескую пару с двумя маленькими детьми, а вторая заметно отличалась от состояния прошлого). Снимки затушевали серьёзную печаль, словно семья жила всегда счастливо. Потёртые выцветшие приятные кресла, а за ними небольшой диванчик, застеленный махровым пледом для более приемлемого вида. У широкого окна с занавесками из белого кружева пристроился большой квадратный стол из дуба: остались нетронутыми глиняный кувшин и тарелка с двумя яйцами, ломтиками сыра и рваными кусками свежеиспеченного хлеба.

Ужасный скрип сверху испугал неловкость Дэниела: он обернулся и увидел довольное лицо мальчика лет девяти-десяти, который непринужденно поздоровался первым и назвал гостя «сэр» – было сложно не замяться и не упасть от смущения. Отпечаток стеснения на вопрос о самочувствии ответил благовоспитанно – далекие и не совсем приятные привычки манерности.

– Ох, хлопот с вами! – избегал тактичности Лирел, – Зато сейчас вы – хрустящий огурчик! – шутил он, играя хитренькими и простодушными водяными глазками (Дэниел всегда завидовал голубым глазам – они олицетворялись с «его» небом или морем при лазурной погоде).

– Сколько я проспал?

– Два дня. Вас, кстати, пушкой не разбудишь…

– О, мне так неловко… – по наитию застыдил он.

– Да что вы! – перебил его мальчик. – Лучше сядьте – поешьте. Больно на вас смотреть!

Дэниел улыбнулся и поразился бойкому характеру ребенка, который мнил себя единственным хозяином дома. Лирел одновременно болтал и застегивал бежевую рубашку, собираясь в местную школу, затем попросил гостя помочь завязать галстук. Они быстро переместились в прихожую. Лирел натягивал ботинки, частично походившие на валенки, умело закатывал под обувь штанины; напяливал кое-как чёрную шапку с огромным бубенцом и отряхивал зимнюю коричневую дубленку, отдававшая серым блеском из-за долгого отсутствия стирки.

– Дом полностью в вашем распоряжении… – оставлял указания он. – Можете делать всё, что не разгромит, не затопит и не сожжет наш дом, – посмеивался над своим шутливым тоном. – Так моя мама говорит, когда я порой остаюсь один. Вы же ждите нас. Думаю, до вечера как-нибудь потерпите! – очень захотелось ему пригрозить пальцем, чтобы почувствовать себя взрослым перед скромным гостем.

– Так точно, капитан! – с ролевым подражанием ответил Дэниел.

– То-то же! – прозвучал залп.

Лирел поспешно прихватил подмышку маленькую сумку с длинным и висячим поясом и вышел за дверь дома, навстречу двум школьным товарищам, выглядевшие поопрятнее.

Маленькое знакомство поспособствовало разыгравшемуся аппетиту, доносившийся урчанием желудка. Дэниел ел и думал о том, как ему понравился Лирел – он всегда любил бойких людей, чьё бескорыстное добродушие выражалось бестактной прямолинейностью.

До мельчайших деталей продолжался изучаться дом. Далее, тесная продолговатая кухня, заставленная горой алюминиевой посуды, стеклянными банками, медицинскими флакончиками и колбами – она притягивала душистыми букетами высушенных трав: смесью имбиря с чертополохом, женьшеня с клевером и мать-и-мачехой, крапивы с рябиной, листьями смородины и хрена, багульника – целого знахарского пылесборника. Запах одурманивал печальной ностальгией и напрочь забил слабое осязание. Из широкого окна горизонт желал пройти жирной чертой над морем, но продолжал безнадежно сливаться в светлой серости неба. Дом от первой до последней комнаты вбирал сплошное сочетание камня и дерева; в нем становилось одновременно и скучно, и уютно – выделялся обыденный минимализм, как у всех, и не оставалось места для лишней мебели: стула, кресла, шкафа, полки, или прочего акцента.

Полуденное безделья вынудило Дэниела приготовить ужин – сделать хоть что-нибудь напоминающее знак благодарности. Так, к седьмому часу вечера на столе поджидала запеченная картошка и овощное рагу.

На улице валил беглый снег. Восьмой час ознаменовался голосами в прихожей – бурчание Лирела и осуждающий взгляд матери, переменившийся при встрече с Дэниелом. Хозяйка снимала обувь и приятно уверяла – гостю не следовало утруждать себя таким делом как готовка; она покорилась вкусным запахом и приятным морганием глаз.

Было что-то, что обеспокоило Дэниела в общительности мисс Айзес – он врожденной настороженностью относился к моментальной открытости при знакомстве. Лирел, увидев смятение, успел на ушко предупредить о привычки матери быть всегда обходительной. На секунду волнение исчезло.

Мытьё рук затянулось, и Дениэл заключить одну наследственную черту между мисс Айзес и её младшим сыном – болтливость. Исключением из правила являлся только Кейтесс, который по словам Лирела изображал весьма серьезного и занятого студента.

Наконец-то все уселись за стол. Морозные узоры, закрывали обзор, и тем самым мешали Дэниелу удерживать внимание на каждом слове в трапезной беседе – если бы не оголодавшие слюнявые глаза Лирела и его желание положить добавки, то ему бы пришлось сложно сохранять совестливый вид при задумчивом лице строками из пустых мыслей. Похвала прельщала его и возвращала на землю, к людям, и он в ответ только посмеивался над ненасытностью растущего организма.

Отвлечение заложило некоторые результаты беглого анализа. Несомненно, образованность, начитанность и грамотность мисс Айзес позволили Дэниелу найти её главный недостаток – защитную наивность. Её поведение за столом напомнили о прошлом, где приходилось представлять и сохранять «чистое» лицо – то, отчего он всячески пытался избавиться… Суровые и жестокие мысли нахально вытащили высокомерие на поверхность, – всё только для нерушимости привычки самоутверждаться за счет другого, избежание погони за личными художественными прегрешениями. Захотелось верить, что исключительный пример наивности выдавался за прекрасное качество – черту, присущая людям более откровенным, чем он.

Вторая сухая трещинка в масленом портрете мисс Айзес вскрылась при противопоставлении сыновей. Лавровые предпочтения отдавались Кейтессу. Дэниел упрекал себя за внутреннюю несдержанность – отсутствовал аргумент однозначности. Лирел, очевидно, проигрывал взрослому брату. Девятнадцатилетний Кейтесс с отличием учился на последнем курсе Константинопольского университета и проходил практику в Архитектурном доме Восточного Босфора1, и по возможности приезжал домой только на выходные. Мать певчей птицей заливалась питательными надеждами к старшему, а младшему предсказуемо советовала взяться за ум – впредь она не собиралась выслушивать нотации педагога за прогулы уроков изобразительного искусства, на которые тот по собственной воле записался.

– Я не вижу смысла рисовать детские картинки. – недовольно ответил Лирел, сложив протестные руки в замок.

– Если все ходят на уроки, то и ты должен. – настаивала мисс Айзес. Её родительская правильность подтверждала реальность найденных изъянов. – Это полезно для тебя…

– Извините, – вмешался Дэниел, однако не собирался этого делать – какая-то давняя детская зубастость не усидела, и не продолжило из вежливости молчаливо изображать тупой бездушный взгляд наблюдателя. – Учится рисовать можно и без уроков рисования.

– Дэниел, я вижу вы – ярый сторонник индивидуализма! – насмешливо ответила без намека на обиду она.

– Судя по всему, как и ваши сыновья. Ничего не поделать – «отцы и дети»…

Женщине ничего было сказать поперек чужой правоты, она согласилась, что плохо знала Лирела, мало доверяла его неокрепшему мнению. Дэниел заставил себя прикусить язык, когда прочитал на её лице поверженность, и самое страшное для него – чувство вины за никчемность. Он готов был сквозь землю провалится.

Недолгая пауза сменилась не особо лицеприятным тактическим ходом мисс Айзес – медленно узнать Дэниела. Он уловил суть, и намеревался не увиливать от вопросов, и не дать при этом никаких ответов.

– Дэниел, а как вы здесь очутились? – спросила якобы невзначай она. – Откуда вы и что с вами случилось?

– Я благодарен вам за всё, – говорил он, словно отрепетировал заученный текст, чем только вредил себе и чужому спокойствию. Снова эта манера – та, самая, которая владела общением, напомнила его формальностью, – Однако, разве это так важно? – плоский ответ вынудил незаметно выдохнуть, продолжил применение абстрагированных конструкций. – В общем я направлялся на Айседаль, но так случилось…. – Дэниел не постеснялся нарочито избежать прямоты, использовал намеком, мол, это его секрет и личное дело, оказывал спонтанное лёгкое давление, нависшее с плавным переходом. – Если я не ошибаюсь, то вы живете в Тиле, а добираетесь на экспрессе в Уэм. Следовательно мы с вами находимся где-то в юго-западной части острова Дейхур2… И в целом, мне сложно сейчас говорить. Знаете, я очень тороплюсь туда…

– Ох, как знаете… – ложно успокоила его мисс Айзес, восприимчиво кольнувшись от естественной скомканности в ответе гостя. Возросло непоказное волнение из-за установления не простой связи между замкнутостью Дэниела и разногласиями с Лирелом. Может быть так она хотела в чем-то убедиться? Чему-то найти подтверждение? Она сдерживала расстроенные чувства. – Извините…

– Мне понятна ваша обеспокоенность, но мне не хотеться вас ничем стеснять. Я не привык ….

– Не говорите чепухи! – заканчивала женщина, и проявляла другую эмоциональность – туманную. – Оставьте, я не сомневаюсь в вашей порядочности.

Дэниел отреагировал скрытой улыбкой, которая поменялась на отведенный взгляд; он прочитал в чужих глазах получить слепую надежду в его откровении. Прикованная сдержанность не имела права так поступать – и дело не в благодарности, просто оба видели друг друга насквозь, нуждались в искренности. Мисс Айзес в коротком молчании сидела и твёрдо видела – лицо тускнело и холодело от непробиваемости льда. Это ей кое-что напомнило…

Лирел смотрел на взрослых и интуитивно ощутил напряжение, но ещё не до конца умел осознать первопричины их подавленности. Он молчал, чтобы никого лишний раз не огорчить неуместным вопросом.

Вечер закончился ранним отходом ко сну. Позднее всех улеглась мисс Айзес. Она долго лежала в кровати. Её «плохой» материнский опыт описывал Дэниела – самого загадочного человека из всех, кого она только встречала в жизни, но потерянного – такого же, как она после смерти мужа. Женщина словно наблюдала за повторной перемоткой кадров отснятой киноленты. Настиг наплыв обреченности перед неисправностью ошибок. Не впервой ей приходилось сталкиваться с подобными барьерами….

Уже утром, перед отходом на работу Анна (так звали мисс Айзес) слушала извинения и просила Дэниела не беспокоиться по лишнему поводу – лучше выпить приготовленное лекарство. Лирел, медленно одеваясь, ухитрился попросить гостя дать несколько уроков рисования, заключив в итоге негласное пари. Мама мальчика довольно поджимала губы, и уверовала в бесспорную победу «мистера Сноу», которому оставалось, провести в одиночестве ещё один день – оно временами только шло ему на пользу, особенно снимало внешние обременения, дарило раздумьям свободу. Дэниел был рад отведённым часам.

Дэниел остался на хозяйстве, и заранее попросил разрешения покормить весь скотный дворик и заодно навести порядок в доме. В старом, давно не ремонтируемом сарае ютились цыплята, куры, пара петухов и гусей. В дальнем проулке глупо таращилась коза, возле помещения для изготовления домашних изделий. Лошадиное стойло завал до потолка объёмное влажноватое сено, а крытый дровяник выходил на внутренний двор небольшого огорода и бедного сада.

Кормёжка кормовыми смесями и пойка животины прошла быстро; практически все приняли заботу чужака без ропота и набуханий эмоций, за исключением трех вредных куриц, цапнувшие от вредности за палец. Несмотря на мелкую оказию, Дэниел уходил довольным с нескольким десятком куриных яиц и небольшим ведерком козьего молока. Внешне нежные руки, окоченевшие от ветреной морозности, отлично приспособились к простому хозяйственному труду и спешили поскорее отогреться в тёплом доме.

Генеральная уборка поставила цель – бороться с залежами пыли. Не найдя жидкого хлора для дезинфекции, Дэниел использовал весь кусок дегтярного и хозяйственного мыла – двойной эффект заставил блистать не только деревянные полы и лестницу, но и каменные стены. Запах стоял прелестный! Пришлось проветриться и выйти на улицу.

От вчерашнего снега не осталось ни следа – только полу мёрзлые кучки. Зима в южной части Курильских островов немногим отличалась от климатических предпочтений Айседаля, где снег шёл чаще, а снежинки казалась пёрышками, что лоснились к ладони и мгновенно таяли; обитала просторная береговая открытость, пушистые пустоши мнимо заменялись на белоснежные лесные шапочки на ветвях и окоченелую от морских ветров землю, что грелась под холодным одеялом; по особенному обыкновению пахли кусты алых роз. Дэниел опомнился, отведя обманчивый взгляд от окна, и направился на кухню готовить луковый суп с гренками и фирменное жаркое.

В дверях появился новый человек – Кейтесс. Он, такой же сероглазый, как и его мать, предстал весьма угрюмым и молчаливым высоким парнем, несмотря на красивую внешность, какую хотелось заиметь Дэниелу: четкую выраженность скул, заметную возмужалую молодую щетину, завитые длинные волосы, собранные в творческий пучок. На приветствие Кейтесс ответил усталой сдержанностью, лишь прибавив, что искренне рад выздоровлению гостя. Мисс Айзес выглядела очень суетливой.

Второй вечер проходил за повторной хвалой кулинарных способностей Дэниела, радовавшийся добрым упрекам за свою неусидчивость – хозяйка признавалась, что в последние месяцы запустила домашние дела после перехода на новую должность заведующей сестринского отделения в районной больнице.

Тихий прилежный ужин перекочевал в чаепитие с вкусным печеньем и прочими сладостями – в одном пряталось цельное ядрышко фундука – Дэниел давно не ел сладкого и никак не припоминал, когда в последний раз с огромным удовольствием растягивал вкус лакомства. Мисс Айзес, заметив блаженное лицо, не удержалась и добавила:

– Мне моя бабка говорила, что если человек слишком эмоционально наслаждается сладостью, то в его жизни её не хватает или вовсе нет.

– А если хочется солененького или кисленького? – играючи спросил Дэниел.

– Тогда вы беременны! – пошутила она.

Они вдвоём посмеялись. Флегматичная обстановка, словно крепкий чай правильно разбавился кубиком приторного сахара.

Неожиданно, после усмирения смеха, мисс Айзес услышала:

– Вы хотели вчера услышать почему я возвращаюсь в Ильверейн… – начал Дэниел.

Никто не заметил никаких различий между «Ильветэрр» и «Ильверейн». Протяжность речи не оставляла позади теней сомнений говорить на чистоту. – Боюсь, одного вечера не хватит, чтобы всё рассказать. Я либо говорю всё, либо ничего – считаю так, проще найти точки соприкосновения.

– Буду признательна, если вы попытаетесь. Вы, кажется, способны чем-то покорять.

«Что на него нашло?» – подумала мисс Айзес. – «Удивительно непредсказуемый…»

– Вы действительно считаете, что не побоитесь услышать всё? – удивился он, учуяв раскрепощённость реакции.

– Чего греха таить: всем хочется знать чужие тайны жизни, чтобы отыскивать ответы на собственные … – улыбчиво ответила она и глубоко хлебнула из кружки.

Да, мисс Айзес считала важным убедить Дэниела довериться ей. Она видела в нём желание выговориться с кем-то непредвзятым, найти частичку душевного успокоения в долгом диалоге.

Дэниел на такой смелый знак взглядом усмехнулся и съел еще одно овсяное печенье от жадности.

Кейтесс и Лирел незаметно уселись ближе, расслабившись на диване. Им тоже не терпелось узнать почему они бессознательно ревновали родную мать, которая ни с того ни с сего «оживилась». Мисс Айзес поглядела на хитрость сыновей. Кейтесс тонким намеком укрыл её в любимую вязанную шаль, и продолжил заниматься с младшим братом оригами, которые с ужасом не давались Дениэлу в детстве, как и скороговорки в зрелости. Лирелу удалось научить делать всех сердце и аиста.

После увлекательного занятия, Дэниел вернулся в кресло и приступил допивать остывший чай, не спуская взгляда с мисс Айзес. Все жаждали узнать неожиданного гостя как личность безошибочно противоречивую. Его всесильная задумчивость и грустные мягкие черты лица, отуманенного внутренней улыбкой, предполагали, что он являлся чуткой и романтичной натурой – витавшей в облаках, разгонявшейся в полете на ряду с неумолимыми ветрами, превращавшейся в тихий ураган.

Истомно-горящий взгляд Дэниела приготовился говорить, не утаивая ничего важного и неважного, но имеющего смысл.

– А вы умеете убеждать всей семьей! – добавил перед этим он. – Хочу просто предупредить: меня видят совсем не таким каким, вижу и ощущаю себя я.

– Начните с малого, Дэниел, – поддержал Кейтесс. – Нам с Лирелом очень любопытно узнать, какими чарами вы околдовали нашу мать.

«Ах, не слепые – чуют… Это хорошо…» – подумал Дэниел, и приготовился говорить в открытую, – С малого?! К вашему сведению, я привык брать не вершину айсберга, а его глубину. – он поймал стремление превосходить в мыслях остальных и принял вызов усмирять гордость, не смевшая до этого исповедовать душевную слабину.

Видя по-прежнему ожидающий трепет, Дэниел не стал дальше сопротивляться и попросил всех посмотреть на жар огня – он верил в его могущество не позволять лгать или утаивать безотносительную правду, спрятанную внутри искр, которые спешили вырываться из пекла – при малейшей уловке глаз они впивалась, проникали в самое сердце, а грудь так и щемило. Слова из мыслей просачивались на язык, в голове возникали картинки – пламя отступало вне пределов его тревожного, замещалось теплом, сопутствовавшее чистоте разума, раскрывало преддверие пережитых чувств.

1

Невинность – первое, чем никогда не обладал маленький Дэниел Сноу с хрупким сиянием лица несбыточных надежд. Короткие ручки так и не познали тепла родительской любви в пору душевных садов детства, наполнявшиеся солнечными лучами летних грёз. Но… Временами обитала несменяемая затяжная осень. В обременительном ноябре мальчик черпать силы для жизни и любви. Года текли в меланхоличном цикле – зима саботировалась, томно ожидалась весна, а лето не наступало.

Дэниел был приёмным сыном Ригэма Джойса – крупного инвестора. Страх остаться бездетным на склоне сорока семи лет из-за наглых капризов заставили его завести милую живую игрушку, должный уход за которой обеспечивался отвратительным контролем ненужных нянек и гувернеров в золотой клетке – родовом особняке «Жинсель» в дальнем квартале для интеллигентов миниатюрного городка Мирэдейн.

Потайное любопытство и страсть проницательности обрекали выхолощенное и послушное создание на раннюю стадию неосознанность одиночества. Единственные, кто освобождал от кукольных дней – это юморная и оптимистичная повариха Клара, глуховатый и староватый сторож Пекке, загадочный на исследовательскую ощупь садовник Льёван.

С трёх лет, после первого и твердого слово «Я», «отсталого» и «молчаливого», по мнению отца, Дэниела начали пичкать сортами приторного умственного насилия – языками, музыкой, пением, танцами, книгами. Внутренние капризы и сопротивление спускали любые старания на нет. Познавательная среда открывала дверцу только в отсутствии Джойсов на долгосрочных деловых поездках. Тогда-то потенциал любознательности показывался на свет: простые песни прислуги, пустующая библиотека, забавные рассказы и непонятные сплетни на кухне, долгие прогулки на свежем воздухе в тени раскидистых деревьев, увлекательные фантастические истории на ночь. Такая непринужденность шла на пользу, и до поры до времени смягчала покорность перед невидимой строптивостью, сводившая концы с концами возле зловредного надзора няньки Гретбелль: маленькие оплошности, шалость тихого и покладистого нрава ребёнка воспринимались дурным признаком – она не ущемляла совесть, когда запирала целыми днями детские эмоции, слушавшие постоянные ссоры с её верными заступниками.

Злопамятность и искусство мщения за пренебрежительное отношение к чувствам проявило себе однажды: две прислужливые гарпии – Гретбелль и Сиция решили навсегда искоренить «несносность» Дэниела, как следует проучить – напугать, насильно затащив поздним вечером, под звуки беспощадного ливня, в гущу леса к заброшенной дому с приведениями. Темнота пугала, крики и мольба оглушались громыханием яростных небесных стрел, что ослепляли глаза, а ветви когтисто охватывали большой детский страх. Чёрный дом распахнул кровожадные лапы потешного смеха до потери сознания. На утро очнулась ненависть к обидчикам. Дэниел оказался куда пронырливее. «Показное» послушание намерилось убрать с дороги дьяволиц – рано те радовались. Гретбелль поплатилась первой: в один из праздничных приёмов её обозвали «мымрой» и заманили в комнату, а после закрыли под замок – бешеные угрозы и собачий оскал не действовали. Конечно, пришлось отсидеть пару деньков, ведь конец тирании был ой как близок. Ещё одна уловка охотничьего капкана довела до очередного невроза, а удачное расположение случая позволили «нечаянно», со всей силы возмездия, столкнуть бестию с лестницы. Доигралась! Пара серьёзных ушибов, вывихов – и вот, сердце вдруг стало слабым – пришлось бедной уйти в отставку. Ах, какая жестокость! Горничная Сиция отделалась «цветочками», за кражу драгоценностей – она уволилась под вопли мадам Джойс. Никто не смел отныне в Жинселе воспринимать Дэниела за беспомощную мышку.

Ласковые ухищрения, проводимые над приёмным отцом, стремились заполучить долгожданный глоток свободы – все ради неё… Льёван ассоциировался с жизнью по-настоящему, а не понарошку – по общественным или искусственным, театральным правилам въедливой морали, подраставшей на коротком поводке. Настигло огромное разочарование в возрасте шести или семи лет – Дэниел догадался, что просто игрушка с правом наследования, а верный и близкий друг без объяснений и без слова на прощание канул в воды грядущих времен – осенних заморозков, где солнце святило вдвое меньше. Открывались глаза – одноцветные дни длились дольше, чем раньше, равнодушные голоса гостей слышались чаще и громче.

Поступление в общеобразовательный лицей – перемена с постоянным ощущением холода. Несколько лет Дэниел держался на доброжелательности, однако его неброская странноватость – мечтательность, невнимательность, рассеянность, андрогинная манерность и посредственные умственные способности, включавшие только любовь к чтению и созерцательным размышлениям, не устраивали одноклассников, учителя не примечали никакого признака таланта – только обычную способность к обучаемости. Друзьями или нейтральными товарищами не удалось обзавестись. Нелюдимость и социальная негибкость отдалили – не отвечали никому взаимностью. Дальше – он не вынес конкуренции по всем фронтам: мальчишки не выносили в нём нестереотипных черт характера – пацифизма, боязливости, отсутствия активной заинтересованности в коалиционных делах; девочки же злобно жалели и напросто терпели его присутствие – никогда не выказывали ни одного малейшего намека на симпатию или шанс на её зарождение. Везде Дэниел видел неразличимость фальши, корысть и зашитую жестокость. Слово «равенство» перестало что-то значить, от слова совсем. Нигде ему находилось достойного места, или как в таком случае высказалась бы Клара: «Не пришей кобыле хвост!» Аутсайдер отвечал громким молчанием равнодушно-заинтересованного взгляда и продолжал всех обманывать, – выживать в статусе кво – «слабое звено» или «тихий посредник» – быть выше этого и ниже того, чего на самом деле он не смел удостаивать себя из-за биполярной неуверенности и укутанной зависти.

Причинами долгоиграющих осенних холодов среди ложных лет служили внутреннее одиночество и птичьи права из нитевой золотой цепочки – для Дэниела она становилась с каждым месяцем заметнее, явственнее на ощупь. Его незначительный лоскуток жизни читался открытой незамысловатой книгой: Ригэм Джойс – имитация родителя, который сам был ребёнком без чувства ответственности и долга перед тем, кого «приручил»; его жена не любила и не признавала приёмного сына, потворствовала супругу из надобности пресмыкаться ради сытных излишеств, лицемерно обаятельных взглядов знакомых, шикарных костюмов и платьев, дорогих сигар, пустых обсуждений о процветающих годах земного социализма – деньги замещали форму обычной любви. Единственный выход для Дэниела оставался такой – плыть по течению до тех пор, пока не отыщется противоположное ответвление, или ждать подходящего момента, края или точки невозврата – обкрадывать время только из-за привычки, внутренней пугливости и беззащитности перед водопадом правдивой реальности.

Синдром потерянности и постоянной чуждости усмирялся только в домашней обстановке – тогда, когда «Жинсель» оставался полностью в распоряжении Дэниела. Бывало, он любил прогуливать занятия в лицее, дабы послушать кудахтанья Клары и помочь прислуге по хозяйству: приспособиться кормить домашних животных на маленьком скотном дворике будучи у кого-нибудь в гостях, ухаживать за садом круглый год напролёт; когда заблагорассудиться играть на фортепьяно мёртвой музыкальной памятью простенькие композиции, остывшие из-за отсутствия уроков Льёвана, и напевать их нежным голосом вместе с четырнадцатилетней горничной Адель, которая в свободное от учёбы время помогала престарелой бабушке в её рабочих обязанностях.

Летними каникулами доставляло великое удовольствие ходить на речной пляж и возвращать нарисованное прекрасное настроение остальным рабочим в особняке, искренне уважавшие маленького хозяина и принимавшие детскую заботу о них. Чтобы не случалось, за стенами «уютного» дома, Дэниел не показывал несостоятельного вида или внутренней усталости от ношения множества перелитых в один монолит противоречиво-естественных масок – всего себя он посвящал этому месту в отсутствие приёмного отца: обманчивость пряничного домика превращалось в единственное пригодное пристанище от ураганов.

Покой терял иллюзорность из-за кратковременных появлений Ригэма Джойса, отворявший ворота праздности, тщеславия и утонченного ханжества – без сожалений и подозрений он сносил подчистую идеальный карточный мирок Дэниела. По привычной традиции, гордясь своими трудами по воспитанию достойного игрушечного сына, мужчина просил что-нибудь сыграть восхитительное, чтобы затмить неугомонных гостей, в которых интеллекта было как с яйцо павлина. Далее, все пили, курили и ели, и проходя по коридорам, среди толпы Дэниел чувствовал отвращение к себе и остальным. Льстивые, статные и горделивые «рожи» напоминали ему лицей, создавали приторный привкус принуждения. Оказавшись в этой яме обстоятельств, он мечтал повзрослеть и, наплевав на всё на свете, исчезнуть так же неожиданно, как это сделал Льёван. Уже в девять лет он смотрел с неприязнью на приёмного отца, терпел его прихоти. И вот… Новый перелом – то ли губительный, то ли спасательный.

Мистер Джойс вскоре перестал уезжать в командировки по состоянию здоровья. Он ходил больной и вялый, вместе с тем не стеснялся пренебрегать советами врачей, когда жена устраивала званые приемы: то и дело говорил, что его годы уходили, и что не хочется упускать последний шанс насладится радостями земных удовольствий – именно они довели до его до неожиданного сердечного приступа. Особенной трагедии ни супруга, ни приёмный сын не показывали, будто знали исход. На похоронах собралась стая петухов и куриц, изображавшие невинных и жалостливых лебедей – за спиной у Дэниела они корчились, ведь, по их мнению, он не был достоин наследства, отчего им приходилось выражать недоуменные соболезнования мадам Джойс, и та c притворной скорбью зубоскалила на главного врага – гадкого утёнка, которому её супруг отписал всё состояние; она хотела поскорее избавиться от него с наступление дееспособности.

Фиона Джойс как хладнокровная и очаровательная женщина в элитном кругу во истину представала циничной особой. В супружеском положении она показывала крепкое партнерство, но внутренность обличала вседоступность и прожигательство жизни. Спрятанная до поры до времени личина давно была раскрыта Дэниелом, который видел, как женщина выпускала яд абсолютной холодностью и надменностью на «ничтожество», которое когда-то взялось под опеку её мужем-дуралеем. Зная, характер груза ей не составило труда выказывать ежедневную злобу и постоянную критику – демонстративно промотать практически три четверти долевого состояния в последующие годы – так она мстила, и хотела если и уходить, то «изысканно», злоупотребляя правами вдовы.

После упадка вседозволенности «хозяйке» пришло в голову частично умерить аппетиты до минимума: сократили прислугу – оставили только Клару, Адель и Пекке; пышные званые вечера обходились временным наймом людей. Дэниел, осознавав своё положение, не остался беспричастным, отрешенным и пассивным – он самостоятельно начал заниматься введением всего порядка в доме, по необходимости стал бесплатной прислугой, чем Фиона Джойс пользовалась и продолжала унижать его перед всеми, кто входил и выходил в родовое поместье; нёс большую часть забот на себе и никогда не надеялся на благодарность, и благоволил небесам за, что они не подставляли ему за спину мерзкое дыхание опекунши – практически целыми днями они не трогали друг друга и встречались взглядами на редких завтраках или приёмах.

Хозяйственные дела позволяли забывать о внутренних переживаниях, кидать усилия на близость с помощниками: уборка целого особняка проводилась с песнями, когда мадам Джойс пропадала целыми днями в гостях; можно было весело сидеть на кухне под слабые звуки шкравчащей от жарки картошки с ветчинной, краем уха подслушивать сплетни Клары, своровать пару её фирменных пирожков – уподобляться рефлексам старой детской манеры, и тут же со звонким ласковым смехом выбегать в припрыжку из-за добрых ворчаний; слушать игру певучей Адель; от вечерней усталости читать престарелому сторожу Пекке, пить чай из дикого шиповника на летней террасе, перебирать грибы и ягоды, садовые урожаи, делать заготовки на зиму и снова наведываться в гости к старым знакомым и «отставным» работникам, у которых всегда имелся на заднем дворе маленький огород – всё это маленькая отдушина Дэниела Сноу в его охладевшей поздне-осенней душе, где царила бунтующая тоскливость и меланхолия – беспросветная зацикленность и суровость жизни приближалась…

Надежда мальчика освободиться, и как птица улететь в дальние просторы, – без сожалений скрыться из просторов пустоши, что отнимала весь цвет весны и лета, – всё же не исчерпала теплоты и грела его, несмотря на жизненные волнения взросления. Казалось, вот-вот порочный круг разорвётся – человеческое восприятие времени начнёт идти, как и должно быть, согласно законам физической природы.

2

Июль пять тысяч семьсот семьдесят четвертого года3 – на втором этаже звучали притворные восхищенные восклицания и дурацкий смех. Вторая гостиная с библиотекой, что служила отличным местом тишины и уединения для Дэниела, как-обычно перевоплотилась в дискуссионную комнату из гогочущих стен. Постеленный во всю площадь ковёр отдавал лживой скромностью; встроенный широкий книжный стеллаж, уместный небольшой диван и кресла, складное и фамильное фортепьяно, столик из дорого дерева, бра придавали приёмной забытое излишество классического интерьера. Дочь супругов Гидери (Агата) играла самонадеянно, заранее ожидая похвалы слушателей, выглядевшие скучающими к её исполнению. Оживление происходило за пустыми разговорами о политике – обсуждения искусства оказывались хлеще бессмыслицы.

Нынешняя молодёжь, составившая малую часть презираемых бывших одноклассников, не замечала затаившегося саркастичного и унизительного смеха. После повторных аплодисментов выскочка Агата инфантильно направила взгляд на слащавого семнадцатилетнего Эйкена, который затмевал и соблазнял внешностью даже похотливую старую даму (об этом он не подозревал) и вежливо беседовал с милой «овечкой» Элоизой. Соперницы не подавали друг другу знаков внимания, сохраняли правила этикета, ревнуя добычу, и не подозревали, что молодой повеса, отчисленный из Пражского университета, давно заполучил поцелуй более зрелой счастливицы – каплю плотского вожделения, затронув неприлично округленное плечо. Увы и ах, обольстительница не позволила дальше терять достоинства – современные женщины знали себе цену, и сколько бы их не обольщали, те прекрасно помнили первобытные «уловки», работавшие только на наивных девицах…

Опытные светские львицы тоже ртом и глазами не щелкали: они, как родители, шли сюда, чтобы обеспечить детям состоятельную и очаровательную интеллигентную партию, случайно подтасовывая знакомства. Одинокие посетительницы корыстно мечтали вернуть лихую легкомысленность.

За всем покерным блефом Дэниел наблюдал в последний раз, и досмотрев первые два акта спектакля, по обыкновению направился в чистую кухню. Он спустился на первый этаж, никого не приветствуя, за исключением господина Харгесигора – довольно юморного и широкого во всех смыслах человека, который всегда радовался появлению сына его покойного знакомого, не робел переговаривать с ним, и не добившись от него в сотый раз ни малейшей жалобы, проявил сочувствие, и по старой традиции запивал своё пятилетней горе под названием пенсия шестым стаканом дорогостоящего коньяка.

На кухне уже во всю клубился дым от безостановочной жарки мяса, рыбы; Дэниел почувствовал облегчение – вкусные запахи на запотевших деревянных столах смешивались воедино, становилось прекрасно дурно на языке: готовые закуски из ржаного хлеба, солонины, буженины и сыра; графины с Мирэдейским полусладким вином из прошлогоднего урожая; мясные рулеты и запечённые цыплята с овощами – слюни текли только от пирожков с квашеной капустой и мясом. Послышались вызубренные памятью недовольства…

Масштабным процессом прощальной кулинарной феерии руководила Клара, обожавшая угождать зазнавшимся гурманам (когда-то она была уважаемый шеф-поваром в Пражском гастрономе). На каждом званом вечере она походила не на медведицу, а на курицу-наседку: вечно мешкалась, материлась на собственную персону и порой подгоняла других, размахивая руками. Пышнотелая бабёнка с румяными пухлыми щеками, задором и деревенскими простодушными манерами, как никто была строгой хохотушкой, и когда её кто-нибудь смешил, то держите все семеро – артиллеристская пушка готовилась взрываться, а стены упоительно трястись. Профессионалка хорошо знала себя и никому не пыталась нравиться. Супругу мистера Джойса, она с самого начала невзлюбила, называла не пристойной женщиной, и издавна отдалась только искренней симпатией к Дэниелу – с тех самых пор как только малютка появился на пороге «Жинселя»: она единственная разрешала проводить всякие шалости, тайно хвалила «маленького хозяина», когда тот выдавал ещё при Льёване такого жару бывшей няньке и горничной Сиции, на который сама бы во век не решилась, позволь ей время стать вновь ребёнком. Клара сильно привязалась к юноше: часто знала в каких случаях могла его утешить, подбодрить – ведала причину страдающей души, но ничего иного не могла предложить взамен, кроме незатейливых рассказов о молодости в летней беседке – тешить надеждами синдром отложенной жизни до поры поступления в колледж. Как бы там ни было, она не сомневалась, что из Дэниела мог получиться один из достойнейших среди людей.

Больше всего Клара любила летом ездить за Мирэдейн по ягоды и грибы, сумев проявить интерес Дэниела ещё в семь лет, и как-только наступало яркое и тёплое лето, они тут же в ночь собирались, прихватив соседку Тиону в помощь, и отправлялись на летнем трамвае в Зелёные пруды к раннем утру, бродили по густому лесу и душистым полям, где трава всегда была покрыта росой, где дышалось свежей привольностью до прихода марева, когда жаркие лучи солнца брали в пот, весело ослепляя глаза, а в конце прогулки хвастливо радоваться корзинке с лесными сокровищами, ароматным цветочно-травяным букетом в руках.

В общем, Клара стала близким человеком для Дэниела – что-то вроде бабушки.

Загруженные дни, не обходились без мисс Хемчерст – очень тихой и милой сорокалетней женщины, работавшая в другом районе у семьи Девирсли; она несла дополнительную тяжесть – необходимость лечить старшую дочь Катерину от последствий лейкоза. Дэниел всегда умудрялся отыскивать излишки через перерасчёт, чтобы помочь накопить необходимые средства на повторную химию-терапевтическую операцию и лечебную поезду на Кавказ к целителям. Оставалась ещё шустрая мисс Титова.

Дэниел, видя то, как Клара металась и не знала какое блюдо вынимать из печи или со сковороды в первую очередь, прихватил горячий пирожок, откусил его, и приступил к проверке рыбного супа из лосося – не хватило перца: пришлось доставать приправу с высокой полки и добавить пару шепоток.

– Ох, Дэниел, вы ничего не проглядите… – благодарила его мисс Хемчерст и продолжила резать лук с помидорами.

Клара приготовилась вредничать за то, что он бессовестно утащил пирожки для гостей, снял суп с огня, хотя это не входило в его обязанности.

– Ну, Клара! – оправдывался Дэниел в очень весёлом и бурном настроение. – Ты ожидала нечто иное?! Теряешь хватку! – злословил он. – Вы думали меня хватит дольше, чем на двадцать пять минут?!

– Вот, негодник, прости меня Господи! – её глаза хлопали по верху потолков от такой «наглости», а руки в боки добавляли: – С вашими нежными руками нужно обращаться получше. Они для другого созданы!

– Ну вот ещё! – Он был в ударе, вёл себя как-то слишком развязно. – Я лучше ещё пару пирожком съем. Ха-ха-ха! – громкий звонкий женоподобный смех раззадорил всех на кухне.

Клара сдалась: в мыслях она любовно ругала его за пристрастие к наилучшему угощению. Дэниел отвечал, предвидев по взгляду изюминку одобрения:

– Ничего страшного – обойдутся! Пусть шампанским догоняются: они потом такие интересные становятся… – его речи накаляли весёлое настроение.

Ничего не оставалось делать как грозно топнуть ногой и усмирить ершистость Дэниела.

– Ну и язык у вас, – еле выговаривала Клара. – Ей богу, как у змеи! – юный хохот готов был добить её твердое выражение лица.

Вовремя пришла Адель, которая забирала угощения к столу с молчаливой с улыбкой на лице – она рассказывала глазами о празднестве, как о удачном цирке – от такой новости озорства в кипящем местечке только прибавилось.

Через десять минут гул кухонных приборов и плит прекратился – просторнее дышалось. В столовой начинался ужин, но Дэниел, не изменяя принципам, отказался выходить к гостям: «Не вижу смысла являться народу ради дебатов о превосходной утке, которой не хватает замены брокколи на тёртое яблочко или цедру лимона при мариновке. Но господа, выпьем за здравие хозяйки и процветание Лимфреи!»

– Ох, видимо вы переборщили с бокалом вина… – хихикала Клара.

– Ничуть, мне просто хорошо, – так он признавался в её правоте. – но факт остается фактом!

Дэниел не чурался проводить последнюю трапезу с приятной женской компанией, наслаждавшаяся жареной картошкой со свининой и остатками пирогов с завтрака. Между едой Адель болтала о развернувшихся страстях, которые удалось остальным пропустить: Элоиза нечаянно опрокинула бокал на будущую свекровь – весомая причина поймать во рту смешинку.

Как-только прощальный вечер в честь с отъезда мадам Джойс в Атлант подошёл к концу, Дэниел помогал домывать посуду и приводить кухню в порядок. Глубокой ночью он поднимался из столовой в комнату. На диване валялся пиджак двадцатишестилетнего Ирвиса О'Кардо – любовника бывшей хозяйки: он оставлял всего себя ей, как днём, так и ночью, лишь бы побыть под надёжным тылом опытной и состоятельной женщины.

Только в третьем часу комнаты погрузились в полную спячку. Тяжёлым вздох улегся в кровать и заснул от мысли о заботах завтрашних дней.

3

Большое окно в кабинете покойного Ригэма Джойса наглядно описывало ясную солнечную погоду первого облегчённого выдоха Дэниела. Серо-зелёный электрокар до речного вокзала в Глериффе подавался согласно расписанию. Мадам Джойс, в приказном тоне распорядилась загружать багаж, сдержанно нервничала, пока её любовник вальяжно стоял, ожидая счастливой участи наконец-то отправиться из Лимфреи в Нью-Айленд4 – центр экономического и политического мира, в который стремились самые перспективные, или недальновидные, но зажжённые упрямой мечтой провинциалы.

Адаптироваться в Грейтфелльской республике удавалось не каждому – всё-таки жёстко регламентированные условия продуктивности и нано-индивидуализации убавляли спесь у приезжих граждан с других частей света Объединенной Республики там приживался весь цвет современной науки, юриспруденции и политики. Места в Нью-Айленде были необыкновенные, как рассказывал Ригэм Джойс, когда маленький Дэниел интересовался его частыми поездками. В столице держалась половина мирового капитала на планете, тамошняя жизнь значительно отличалась от незамысловатой самобытности республиканских коммун. Грейтфелл оставался всегда в правовом статусе лицом всех субъектов Земли – её представителем в космических сотрудничестве с другими государствами-планетами как Элион, Карсигор и Нан-Оф, находившиеся внутри разных галактических систем; в нём творились важные и великие события: научные открытия и конференции, дипломатические встречи и съезды Грейтфелльского Совета, совершались масштабные демонстрации и межнациональные акции, передавшиеся через телевизионные экраны, запускались на космодромах экспедиционные корабли, оглашались результаты ежегодных референдумов, ассамблей законодательных инициатив. Нью-Айленд оправдывал сверхтехнологичные и футуристичные реалии света, в то время как остальное полушарие смиренно олицетворяло добровольное существование в пределах стабильного ренессанса цивилизаций прошлого. Мирэдейн в числе провинциальных городов завлекал только контингент солидных людей преклонного возврата и молодёжи – она улетала на учебу в Прагу, словно стая птиц на юг. И всё равно, для созерцательных и впечатлительных натур наживки Нью-Айленда не превосходили благородства и умеренности краёв Лимфреи5.

Дэниел, оставив размышления о двух мирских полушариях – старом и новом, – и опомнившись, принялся с беспристрастной игрой наблюдать за немым отъездом чёрных голубков. Прежде чем сесть в редкостный и пафосный автомобиль, он представил, как мадам Джойс наставляла Адель и Клару выполнять приказы старшей сестры, которая приобрела «Жинсель» и вступала в права владения после внесения всей сумму на банковский депозит.

Нерастроганная прислуга бездвижными статуэтками проводила Фиону и её кавалера, закрывший дверцу автомобиля с размахом, от которого оконным рамам на втором этаже передалось дребезжание. Дэниэл едва не сокрушился от выходки Ирвиса, пославший извращенный воздушный поцелуй на прощание. Он сжал передние зубы и фыркнул слабо отчерченными скулами, подумал отвернуться и вышел из приемной, но оступившись в нерешительности, принял оскорбление.

Тихий звук двигателя скрыл за прозрачной шторкой презрение Дэниела. Нет, он не жалел, что отказался от наследства, поставив непримиримые условия для мадам Джойс – ей не очень хотелось делится, и при этом понравилось признать гордость мальчишки за глупость. В тот долгожданный момент она, казалось, упала на седьмое небо от счастья, и особенно напыщенно злорадствовала, когда Дэниел узнал о провальном результате на вступительном испытании для зачисления в гуманитарный колледж при Константинопольском университете.

Надежда на идеалистичный финал рухнула в пропасть. Позже стало известно, что все одноклассники, даже умственно недалёкие, сумели обойтись собственными силами и пристроиться в приличные учебные заведения – все, кроме него. Он слишком рьяно рассчитывал, что прячущийся невидимый проблеск потенциала сделает его удачливее – хоть раз в жизни.

Законы реальности работали совершенно иначе, не всегда в качестве привратника, охранявшего врата в свободный и справедливый мир. После выпускного, на котором Дэниел не присутствовал, он ещё сильнее продолжал разочаровываться в грандиозных планах на будущее – его все представляли чётко и натуралистично, но только не он. Это так губительно терзало, негативно заставляло противостоять козням неблагодарной судьбы, в которую не он верил – считал её далеким отголоском героического и художественного эпоса. Всегда казалось, что ему не находилось достойного места под оберегом небесного светила. Сколько он бы не вздыхал, превосходно нащупывался осязаемый миллиметр открытой замочной скважины – непримиримое желание первооткрывателя обрести полноправную самость.

Провал на вступительном испытании прямо-таки вынуждал покинуть Мирэдейн с крохотным начальным капиталом, найти подработку и потратить следующий год на подготовку к повторному поступлению – от намеченного он не собирался отрекаться, и тем более сдаваться – слишком долго уступал победу обстоятельствам из-за прилежания перед лишениями, оправдываемыми избитой подсознательной установкой: «Не ты один такой на свете… Кому-то ещё хуже, чем тебе. Ничего… всё сойдёт… Приходится остальным, придётся и тебе…». Источник сомнений не отпускал, Дэниел колебался между тем, чтобы перестать мечтать и чувствовать себя творцом маленького мира, и между тем, чтобы наконец-то взбунтовать, покориться амбициозности переменчивых ветров. Выбор оставался только за ним, а он… думал, напряженно и постоянно….

За воротами особняка выглянуло голубое полотно, отвлекавшее от ненужных хлопот; солнце переливалось: ослепляющий белый свет заливался в глаза и на высоте смягчался лунным одуванчиком. Тонкая, остро-щекочущая трава колыхалась на ветру, наклоняясь к песчаной горке. Дэниел спустился на пляж, хорошенько обосновался в тихом и почти безлюдном месте и приступил дописывать неоконченный импрессионизм.

Море на холсте – на самом деле широкого разлива рекой. Посреди спокойного течения выглядывал островок, соединённый с другим берегом виадуком, через который проскальзывали поезда, прячась в зелёных зарослях и выпирающих рядах набережных домов. На вершине города возвышалась часовая башня местного парламента – от него брали начало все улицы и триумфальная арка на главной площади. Как паутина расползались магазины, традиционные кафе, прачечные, булочные, салоны красоты и т. д. Дэниел на пятью пальцах описывал в голове знакомый ритм и прелесть Мирэдейна. Многочисленные миниатюрные четырехэтажные кварталы с маленькими балкончиками и умеренным окнами заполнялись настоящей – «средней интеллигенцией»: врачами, учителями, подрабатывающей и сожительствующей молодежью, художниками, отголосками театральных кружков, старыми искусствоведами и забытыми поэтами – они все часто прохаживались в лёгком неглиже до аромата свежеиспеченного хлеба, чашечки заготовленного бразильского кофе или запаха новой печатной книги – им всегда хотелось по пути зайти и потратить лишнюю копейку от полученной заплаты на любимую кроху их скромной жизни; менее «тонко настроенные» горожане предпочитали спешно ходить по мощённым дорожкам мимо столиков и вывесок, в метре от бурного потока велосипедистов и трамваев по дорожному ориентиру. Внизу, подальше от изысканных и утончённых улиц простирались разрасталась коммунальная дружба болтливых соседей, жившие напротив, разделенные узкой тропинкой. Неугомонные скворцовые дискуссии касались самочувствия, искусства совместного быта, сплетен при развешивании белья на балконах. С кулак невежественный, но прямолинейный слой состоял из слесарей, пекарей, разнорабочих, почтальонов, лавочных мастеров. Парковые аллеи закрывали половину видовой города тенистыми кронами деревьев. – густые и ассиметричные, они провожали к заветшалым домикам и причалу с парусными и рыбацкими лодками, катерами и речными теплоходами.

Находясь далеко, Дэниел чётко наблюдал за событиями маленькой городской суеты. Масленые мазки любовались нежной поступью заката с наклонными полётами птиц и паром уплывавшего судна; вечернее солнце ласково холодело, отдавая теплоту шуму листвы; тени зданий, выглядывали из-под летнего покрывала; лазурная река-море гладко расслабляла, вписываясь в кипящее миротворчество живописи. Сочетание полных и частых пятен искало новое вдохновение, лишенное эскапизма.

Глубоким вечером, сидя в библиотеке за только что открытым романом многотысячной давности, Дэниел прочитал от силы меньше десяти страниц, остановился на мгновение, всмотревшись в сумеречное окно и отшвырнул книгу на пол. Потекли слёзы, рыдания расслышала Адель, помчавшаяся за Кларой – та разбиралась в его запутанных чувствах, умудрившиеся притворствовать кремниевым профилем к её приходу.

Жалостливое лепетание зрелой женщины свято уговаривало Дэниела оставить всё позади и поскорее уехать куда-нибудь на юг, ближе к Константинополю, найти работу и готовится к перепоступлению – напрасно не терзаться неудачей. Она советовала не торопиться, дождаться мисс Дайфил. Ей самой стало грустно, что Дэниел, которого она обожествляла сильнее, чем собственных успешных внуков и детей, покинет её вместе с Адель, сумевшая с шестого раза зачислиться на факультет педагогики в Пражском университете. Клара готовилась с Пекке оставить исчезающий уклад «Жинселя», который держался благодаря стараниям юноши, и от того повторяла те же слова, как и прежде: «Ни к чему гневить созвездия жалостью и отчаянием… Вот покинете, меня, старуху, сразу всё изменится. И в правду – нечего с вашим умом здесь делать! Возвращайтесь сюда так – на времена отпуска или каникул… здесь воздух, птички поют. Главное не раскисайте раньше времени, и уныние отриньте… Ну что это?! Разве я так мало вас знаю!? Я-то вас знаю: что сейчас происходит с вами – пылинка под ногами, хотя… то лишь дождевые тучи, которые уйдут и снова будет солнце. Все сойдёт, родненький, все у тебя будет… мир только открывается…»

Дни с отъезда мадам Джойс тянулись долго: отсчитывались постоянными хлопотами – ежечасную разнузданность и меланхолия размывались. Дом подготавливался к важному визиту, следовало не терять хватку. Вместе с бабьим царством до блеска намывались оконные рамы, драились полы и начищались стены, напевались известные Лимфрейские песни на старой примеси романо-германского диалекта – на новолатыни они звучали ретроградно, не так мелодично. Обеденные перерывы проходили под тенистыми яблонями и персиками. Дэниел по старому обычаю скучающе играл на фортепьяно ради малой публики, а после усаживался на подоконник, обустраивал слушателей на длинный и мягкий диван с выпирающими ножками – он читал долго, вечно использовал затяжные паузы для размышлений Клары и Пекке. Вопросы выдавали простоватые ответы:

– А что такое сладкое отвращение? Это что за «брюмгундия»! – конечно Клара всё знала, как и любой уважающий себя человек, член социалистического сообщества, но прикидывалась дурочкой.

Прицепившийся в голову троп колол ей ухо и мешал внимательно задуматься.

– И как такое могло быть написано! Главное под каким аффектом! – возникала она, – Этот твой Эполир перепил, когда сочинял такое диво! – приходилось улыбчиво стыдиться при виде смешков, продолжать настаивать на своём: – Нет, ну а что?! – женщина явно преувеличивала – преисполняла посиделку бодростью. – Что-что, а произведения до Гражданской войны, или если взять как… их … – доставала она из памяти весь набор литературных шедевров, сохранившиеся после Тёмных тысячелетий. – А! Гомера, Шекспира… ну ещё прикинуть в придачу русскую, английскую литературу или эпоху мифического реализма6 – это куда не шло! Это я понимаю – страсти, да и только!

Дэниел поражался её ворчаниями в отношении мастерства автора, соглашался с неискушенной начитанностью. Сильнее всего его раззадорило вот-что – Клара грозилась взять и пересолить суп или переперчить фарш для котлет – раздражительность мыслей рассеивалась о предстоящей взрослой жизни, где хочешь-не хочешь, а придётся отказаться от глубокого осмысления произведений мировой литературы или искусства, перейти от фантазий к практическому разуму.

Клара попросила Дэниела немного продиктовать что-нибудь из философской мысли. Поковырявшись пальцами о сотни книжных корешков с заглавиями, он вынул малый том Аймунда7, исследовавший онтологию судьбы и памяти. Слушатели замерли и по-разному интерпретировали нескольких глав. После восьми часов прислуга расходилась по домам, кроме Пекке.

Ночами Дэниэл частенько засыпал на крыльце, облокачиваясь боком на колонну крылечного фасада. Свежий воздух, тёмная синева неба с множеством белых сияющих точек – видимое и материальное не обременялось внутренними знаками и символами, однако подсознание предвещало ожидание чего-то «нечто»….

И вот, в дождливый вечер в большей части Шевир-стрит отключили электричество, – грандиозная редкость в эпоху магических технологий, где свет практически не гас, но как и везде случались перебои; пришлось откопать нескольких светильников, работавшие на солнечных батареях. Началась жуткая гроза, ливень не прекращался. Дэниел растопил камин без чьей-либо помощи и лёг пораньше. В одиннадцатом часу, в дверях послышались твёрдые, с настойчивой деликатностью стуки. Он поднялся в оторопи с кровати, накинул халат и с виноватым выражение лица спускался по плывущей лестнице. Он, отворив дверь, замер в пугливом остолбенении: взгляд бросился на давным-давно знакомую и не стёртую из воспоминаний фигуру в чёрной мантии. Дэниел обомлел, не сумел дёрнуться с места, несмотря на лёгкие подергивания рук, державшие свечу – она выманила лицо, спрятанное под тенью волнистого капюшона. Первые секунды рот не размыкался, поняв, что это был не сон. Напротив стоял Льёван – знак его коренного перелома судьбы, нового плетения жизни…

4

– Это ты? – вопрос Дэниела донёсся нотами смятения.

– Ты разве мне не рад? – преспокойно ответил мужчина.

Дэниел провёл давнего знакомого в неосвещаемую гостиную. На несколько минут он отошёл на кухню и в потерянности машинально умудрился правильно заварить душистый чай, вернуться к гостю. Льёван, как запомнилось детству, сел в точности на то кресло, в котором предпочитал наблюдать за его уроками музыки.

Обоюдное молчание витало по комнате. Мрачноватая физиономия Дэниела не насторожила незваного гостя – ему в первые минуты показалось, что ни время, ни спрятанные пороки не искривили чётко-выраженной детской невинности на лице: тёмные, переполненные таинственностью карие глаза, мягкий овал лица и скощенный лоб, соломенные густые и ветреные волосы, меленькие женственные руки, отзывчивые чувственные губы с грустными контурами, приятной ложбинкой. Льёван посмотрел на вздернутый кончик курносого носа: ноздри отметали сентиментальность, замещенную на импульсивность и порывистую целеустремлённость; середина спинки иллюзорно создавала неровность – надломленную уверенность.

– Ну, и что привело вас сюда… – начал говорить Дэниэл, опираясь на предвзятость.

– Хотел увидеть, как ты живешь здесь, утенок. – с наивной лаской ответил Льёван, и увидел реакцию – показное ехидство ухмылки, и не стал реагировать.

Прозвище «утёнок» кольнуло больнее, чем словесные презрения бывших одноклассников и злорадство мадам Джойс – только Льёван раньше называть его так. После пары глотков чаю, Дэниел положил чашку на столик, продолжив держать завесу игнорирования. Нескончаемый запас открытости и терпения Льёвана злили – не оставалось иного как спросить: «А как вы поживали, уважаемый Льёван?»

Нынешний Льёван далеко изменился в прошлом образе Дэниела: мужчина раньше имел густой завитой чёрный блестящий волос, а теперь облысел; суровый медвежий подбородок и щёки покрылись густой смолистой бородой, лицо обрисовывалось руническими татуировками, серо-жёлтые метайские глаза выдавали воинственную благородность; крепкое двухметровое тело пряталось за мантией, смягчавшая напор мышц; выглаженные морщинки не выдали настоящий возраст (восемьдесят шесть лет) – на вид он выглядел лучше, исключительно моложе сорокалетнего мужчины – здоровым во всех смыслах и достойным античного почитания. Льёван, как неожиданно выяснилось, в действительности был магом. Искренность его чувств и теплоты, словно родственная связь, доверительно обращались к избегающему настрою юноши:

– Нет, ты всё же изменился, Дэниел – сказал он, не подразумевая, что на мгновение разочаровался в идеале долгожданной встречи.

– Как и все. – ответил Дэниел. Он ожидал подобной стратегии – его жалящее чутьё, намеревалось оскорбить тонким намёком. – Время идёт, и уверен: оно никого не щадит… – он верил, что их объединяли только общие воспоминания, и ничего больше.

– Что верно то верно… – виновато усмехнулся мужчина, поняв неприятнейший поворот разговора не в ту сторону.

Льёван решил кратко доложить, что, после исчезновения из жизни Дэниела, долгое время учился у шаманов на Северных островах, вернулся на службу в Грейтфелл, стал хранителем магических тайн и доверенным лицом самого Верховного Магистра Айреса. Но самое важное: он вернулся к преподавательской деятельности в академии магических искусств Ильверейн. Дэниел много был наслышан о всеизвестном учебном заведении из страниц исторической библиографии, из цифрового эфирного вещания – маги последнее тысячелетие всегда почитались обществом: знаменовали собой эталон, идеал человека, устремленного к высокой нравственности и духовному просветлению, однако – это прошлое. Настоящее маргинализовалось – магия и её современная этика в условиях социализма «измельчала».

Остальное прорастало загадкой. Вопрос, который часто возникал в голове у Дэниела, напоминал систему недоразумений: «Что занесло Льёвана в Мирэдейн? Он маг… и зачем ему с такими привилегиями работать садовником… иметь дело с мистером Джойсом… Я ничего не понимаю… Почему он оправдывается перед мной …Зачем появился здесь?!»

Льёван не оставлял попытки заново расположить внимание Дэниела, когда застал того врасплох сердобольным воспоминанием о фокусе с бабочкой.

– Значит, в детстве тогда я был прав… Это не мои выдумки. – память помогла едва оттаять эмоциям. – Всякие фокусы были магией… Да, такое не забудешь…

Помнилось, он, обиженный соседскими мальчишками, прибежал в горючих слезах и с подбитыми коленками в сад: Льёван не удержался, увидев печаль на его лице, и посадил к себе на руки. Он сразу же предложил «утёнку» маленькое чудо – мимолётное движение руки воссоздало в воздухе золотую бабочку, которая за считанные минуты испарилась, покрыв магической пыльцой носик.

– Я помню, тебя таким маленьким и пугливым, и любопытным… – не сдержался Льёван от наплыва ностальгических чувств, который, видимо, согревали его в холодные и пасмурные дни.

– Зачем ты пришёл, Льеван? – упорно не поддавался слабоволию, так сказать «уловкам» Дэниел, вспомнив про внутренний панцирь.

– Разве ты не понимаешь? – неприступность юноши задевала добрые намерения Льёвана.

– Нет, не понимаю! – агрессивно напал Дэниел, и затем попал в чужую сердечную рану: – Одно знаю: ты приехал лишь позлить меня!

– Ох, и язык у тебя… Не думал, что ты обижен на меня… Думал, что будешь рад меня видеть….

– Я со своим языком сам справлюсь… – грубо отчуждался он от мага; от недостатка терпения устал и перешел на повышенный тон. – Зачем ты здесь!

– Я лишь пришёл, чтобы увидеться с тобой и… – замялся мужчина, когда обнаружил вспышку гнева.

– Для чего, Льёван! – потерялась пелена равновесия.

– Мне стало известно, что тебе не хватило нескольких баллов для поступления в Константинополь…. Я знаю, что пришлось тебе пережить…

Слова расценивались низко – видели сплошную жалость и ненужную опеку. «Ничего ты не знаешь обо мне, как и я о тебе» – вспыхнуло сильное пламя, которое обожгло не только горло, не желавшее дышать дымом собственного унижение, но и сдержанный взгляд Льёвана.

– И что?! – язвительность не отступала, кидалась. – Ты решил мне посочувствовать, принести ненужные извинения – пожалеть?!

– Но ты даже не послушал меня?!

– А разве я обязан, после стольких лет?! – капризно апеллировал Дэниел.

Льёван практически обреченно опустил глаза, практически перестал опираться телом о мягкую спину кожаного дивана, и не найдя оправданий, вынужденно сказал:

– Дэниел, я не мог иначе….

– Что не мог?! – очередной риторический упрёк не утихомирил демоном. Дэниел хотел выслушать до конца, но гнев от давней обиды перекрывал пути терпению.

– Забрать тебя… Какие у меня были на тебя права!?

– Эти оправдания меня не волнуют! Почему же ты не появлялся и не писал? Почему даже не попрощался? – задевал он за живое Льёвана.

– Посуди правильно, Дэниэл… Я начал видеть, насколько сильно ты ко мне привязался, как ни к кому другому. Что мне оставалось делать? Я не мог взять тебя с собой. Даже, если бы и хотел, то Джойс не позволил бы этому произойти. Он тоже начал замечать нашу тесную связь…

– Значит он…

– Он ревновал, Дэниел, – перебил Льёван. – Он не мог принять, что к нему ты ничего не чувствовал. Мадам Джойс скорее угождала мужу и была рада избавится от тебя.

– Она тоже смогла своё получить… – Дэниел выдавил на лице выражение тотального поражения.

– Что ты имеешь в виду?

– Как-только мне исполнилось четырнадцать, после регистрации гражданского удостоверения я передал ей все права. – он нехотя пытался описать провал только из-за чувства солидарности, а не желания открываться наболевшему. – Так, оставил долю, чтобы с чего-то начать. Поступил с горяча, но ничуть не жалею. «Жинсель» уже куплен, и скоро я должен уехать…

– Если это так, то я вовремя приехал сделать тебе предложение. – Льёван надеялся прекратить выяснение отношений.

– В каком смысле? Что ты хотел мне предложить?

– Я хотел позвать тебя поехать со мной в Ильверейн на стажировку.

В ответ Дэниел недоуменно скрутил взгляд в потолок. Он пребывал во власти эмоций. Его не волновали перспективы, если необходимо было видеть каждый день лицо того, кто стремился таким способом вернуть то, что было утрачено между ними – откупиться. Вспыльчивость обыгрывала проницательность Дэниела. Искушение – уйти или вернуться к прошлому, в том числе его частью – Льёвану. Он ещё никак не повзрослел, за что сильно себя корил.

– Нет. – прерывисто прозвучал отказ.

– Ты ошибаешься, – Льёван не собирался отчаиваться: первый ответ показался ему банальным проявлением гордости. – Ты совсем не так всё понял. Я могу обо всем договориться….

– Нет! – ещё раз повторился Дэниел.

– Дэниел, дослушай! – маг был готов хвататься за голову от негативного предчувствия. Упрямство юноши сводило на нет его усилия исправить ошибку и сбросить впоследствии занавес недосказанности.

– Мой ответ нет! Я не буду сидеть на чужой шее, особенно… – обманывали поверхностные отговорки. – Мне не нужны подачки!

– Это не подачка. Разве у тебя есть другие варианты? – Льёван манипулировал намерением развенчать несуразные мифы Дэниела. – Поверь, ты не будешь никому должным.

– МОЙ ОТВЕТ «НЕТ»! – сопротивлялся юноша до последнего.

Пойти на поводу у детской привязанности? Покорится спонтанности, необузданности и непредусмотрительности только от недостатка самодостаточности, зрелости? Нарушить идеальный план мятежа против жизненных обстоятельств? Сделать отсрочку и задержать время?

– Дэниел, не упрямься! Это твой шанс изменить жизнь: как ты этого не понимаешь?!

– Ты пришёл сюда не для того, чтобы увидится со мной, а чтобы откупиться за долгие годы отсутствия. – за баррикадами метались жёсткие снаряды. – Не смей меня обманывать, Льёван! – он не хотел больше ничего слышать, уйти и не высовывать носу из кротовой норы, в которую и без того глубоко заполз. Ясная слепота взглядов вынуждала отпираться следовать уже намеченному плану, не сворачивать на иные перепутья. – Может быть, я и держу обиду, но не собираюсь дальше делать вид, что в жизни ничего не изменилось. У меня своя дорога, а у тебя своя….

– Почему ты мне не веришь? – сощурились глаза Льёвана.

– Я никому не верю, никому! Я полагаюсь только на себя. Так проще….

– В таком случае, почему ты не отправишься в Ильверейн? – маг поймал противоречие.

– Я… – оступился Дэниел на повисшем сомнении в беглой мысли.

– Ты просто боишься… – догадался Льёван. – Боишься чужой помощи…

Дэниелу нечем было «крыть», он остался уязвленным по пояс, но заранее сдаваться не собирался:

– Я не боюсь, и в помощи не нуждаюсь. Вроде, как-то сам справлялся, и справлюсь дальше.

– Дэниел! – не утихал протест.

– Я устал с тобой капризничать, Льёван! Я не тот Дэниел, я не утёнок! Я сам хочу понять, чего стою. Мне не место в Ильверейн… Я устал жить так.

– Ты всё не верно истолковываешь! Признай, что ты себя обманываешь! – Льёван хотел осилить перевес чашу весов в пользу потайных желаний юноши остаться за пределами обыденности. Он понимал, что такая тропинка не годилась для прохода тем, кем он дорожил сильнее, чем собственной жизнью – и всё только из-за одной крупной неудачи, бросавшая в обрыв альтернативы будущего.

– Хватит! – не выдержал Дэниел. Змеиное жало, направленное на Льёвана, атаковало его и парализовало. Только спустя несколько минут яд прекратил действие тревожным вдохом: – Я не могу принять твоё предложение, извини…

Льёван осознал всю глубину преткновенной гордости когда-то милого и доброго мальчишки. Он видел, как Дэниэла сдавливал гнев, глаза мучились от бессилия изменить свирепый взгляд раненного зверя; маг не верил, что навсегда упустил шанс увидеть его счастливым: проклинал всех, кто кровожадно и бессовестно заставил долгими годами «утёнка» считать внутренние устремления «гадкими», отречься от мечтаний – иначе заводил в тупик. Все слова доносили единственную мысль: Дэниел прятал банальную просьбу в сочувствии и поддержки – молчаливо отрицал писанные и перечеркнутые строки чувств.

В те секунду Дэниел позорно твердил про себя: «Обрезать бы этот длинный язык» – на него напал порыв, срывавший крышу разуму, не осталось сил притворно держаться стойким оловянным солдатиком.

– Льёван, не думай, что я … – извинялся он так, как знал, что в который раз пошёл на поводу у иррациональности. – Вовсе нет, просто мне тяжело осознавать, что ты приехал спустя столько лет.

– Дэниел, мне тоже очень жаль, но я не мог иначе… Жизнь она такая!

Настала уже пятая затяжная пауза и никто из них не сумел подыскать лишнего слова, убавить напряжения в сердечном частобиение.

– Думал ли ты обо мне? Ответь только честно…

– Я понимаю, что для тебя моё появление неожиданное и не вяжется с твоими предположениями зачем я здесь, но думал ты поймёшь к чему я клоню. Я хотел приехать позже, однако получил известие о том, что ты не поступил в Константинополь, и планы мои сложились так, что мне пришлось явиться сейчас ….

Дэниела моментально разозлила манера Льёвана ходить вокруг да около, не предпринимать конкретных действий – просто извиниться, но нет – тот увиливал.

– Просто ответь: да или нет?! – эмоции выводили опасную игру на новый уровень эгоизма.

Он явно перегибал палку, завершая душевную пытку.

– Да, конечно… – ответил Льёван, и почувствовал, что выразился не искренно, только в отношении того, что его преждевременно заставили сказать правду – не в нужный и не спокойный момент.

– Тогда, скажи честно: зачем на самом деле ты сюда явился? Я задаю этот вопрос в последний раз, Льёван! – устало придерживал отвернутую лоб Дэниэл о ладонь левой руки.

– Успокойся, Дэниел. Прошу…

– Я не могу сдерживать себя, потому что не знаю, чего ты от меня хочешь Льёван! Действительно, спустя с только лет я не могу услышать ясности от тебя. Разве это может успокаивать?! Объясни мне: почему Льеван, почему ты пришел?! – еле сжимались скулы, зрачки краснели, избавляясь от слёзной сдавленной струи.

– Дэниел, я не могу всё так объяснять. – маг перестал вестись на истеричность. Он понимал, что говорил не с Дэниелом, а его второй вытесненной личностью.

– Так в какой раз мне задавать этот глупый вопрос «зачем»? Зачем ты сюда явился по среди ночи как незваный гость, как побитая собака, как жертва обстоятельств….

– Ты не знаешь, что я пережил…

– А ты не знаешь, что пережил я! – такая жестокость не ведала границ, связала по рукам и ногам обоих. – Что с того, если мы начнем кидать в ответ такие формулировки?! Что тогда?! Так не решают проблемы… Проще расстаться… Но ты, приходя сюда, надеялся, что я пожалею тебя и соглашусь с несправедливостью, которая вторглась в твою жизнь. Правда в том, что это не так, Льёван!

– Так почему же ты отказываешься поехать сейчас со мной в Ильверейн? – мужчина использовал прежний приём.

– Мое терпение давно лопнуло ждать манны небесной. Я устал каждый день биться в закрытые двери… Неужели не ясно: мне некого будет винить, упрекать – сбрасывать ответственность на волю случая. Теперь ты понимаешь?

– И твой выбор – это отказаться от шанса? Куда ты отправишься совершенно один? – Льёван понимал, что Дэниел, рассуждая о готовности столкнуться с реалиями жизни, слишком идеализировал их суровость – прям-таки борец с системой. Этим он и походил на максималистов – вера, что за неудачей падения всегда ожидался светлый высокий полёт к свободе.

– Не манипулируй родительской опекой, Льёван! – Дэниел не заметил, как начал огрызаться и доказывать своё право оставить его в покое – не искушать страх. – Я действительно боюсь, что даже ты, Льёван, окажешься не способен изменить что-либо…. Мы из разных миров. Твои надежды сделать меня счастливым, утешают тебя, но не меня….

Мужчина видел теперь перед собой холодного и одновременно порохового, своенравного, разочарованного юношу. Он не стал останавливать кипения волн – лишь страдал внутри, когда дослушал все его мысли и чувства, которые подсознательно ждали этого часа высказаться – не испытывать пустого и глухого понимания, заметить неравнодушие.

Так долго Дэниел ждал Льёвана и не зря: бурные излишки покинули его, смели обманчивые минуты долгой встречи – не имело смысла притворяться и скрывать – этого он ожидал словно вечность. И сейчас не надо было играть милую сцену, засевшую в голове. Фантазии остались позади.

Каким-то образом Дэниел начал мысленно обращаться к Льёвану: «Молю, ответь и не терзай меня!»

– Ты уверен в своем выборе?

– Я не могу, после этого сказать «нет», и не могу сказать «да». Я просто потерян, Льёван. Ты уже всё и сам видишь… – Дэниел метался – сидел не двигаясь.

Развязке сопутствовали пониженные тональности в голосах.

– Разве ты не говорил, что хотел жить по-новому?

– Хочу, но не так… Нет, просто, я не вижу в этом смысла. – путался он. – Это не так просто, как ты думаешь…

– А ты попробуй, утёнок. Дай шанс на нечто большее, чем ты можешь ожидать.

В голове творилась чехарда: Дэниел ни в какую не хотел этого признавать. Ничего вроде бы не рухнуло, но что-то пошатнулось. Льёван излучал тепло, в котором он нуждался – перестали иметь значение предыдущие мгновение, проведенные в ссоре и претензиях.

– Чего же ты молчишь? – сбил его мысли с толку маг.

– Я просто не знаю, что мне делать… – блуждающе прозвучал ответ.

Льёван признал некоторое бессилие перед упрямством «утёнка». Перед приходом в знакомый дом, он думал, что они могли быть вместе, ему снова запомнить вживую закрытую зоркую улыбку – мечтательную и ранимую. Мужчине было жаль преждевременно освободить во льдах пылающих искр – вера в огонёк не покидала его, когда он смотрел в печальные и невероятно глубокие карие глаза, готовые взлететь сквозь космическую темноту.

– Ну, что ж мне пора, Дэниел. Моё дело только было увидеть тебя здоровым и таким какой-ты есть. В любом случае я рад…

Маг поправил подол длинной мантии между коленями, встал и молча направился к выходу к гостиную. Дэниел, облокотившись на бок любимого диванного кресла, опустил ноги на жесткий светлый ворс и мысленно представлял, как Льёван ускользал от него – снова. Из-за несдержанности, от скопища запертых чувств совесть не имела права заставлять себя страдать – затерять в туманной памяти сожалений значимость Льёвана. Они многое значили друг для друга, пускай в прошлом…

Он вскочил и успел добежать до Льёвана, смиренно накидывавший у выхода плащ:

– Льёван, ты прости меня! Прости! – послышались искренние слова, кричавшие о желании задержать его на несколько минут.

– Тебе не за что извиняться, утёнок. – сочувствующей ухмылкой ответил Льёван, будто отчего-то он удивился, и нет – ждал вердикта предсказания.

– Ты даже не хочешь повидать Клару? Она живет совсем недалеко… – юноша сделал шаг вперед и неловко стоял в ступоре.

– Хочу, но не буду. Думаю, ты передашь ей привет от меня. Её пирожки лучшее из того, что я ел.

– Конечно, – улыбнулся слабо Дэниел и снова продолжил успокаиваться очевидным виноватым вопросом: – Ты правда не держишь на меня обиды?

– Ни капельки обиды нет в моём сердце… особенно к тебе. Ты не будешь против меня проводить, коль подошёл попрощаться?

Ответа не потребовалось. Оба протяжно спускались по короткой лестнице во двор и хотели обмолвиться на прощание чем-то менее тягостным. Дэниел заметил печаль внутри Льёвана. Наверное, их встреча оказалась не случайной спустя столько лет: они давно успели стать друг другу больше, чем близкими людьми – словно отец и сын. Дурно признавать, но существовали нити, которые сумели их запутать и отдалить. Прочитывалась обоюдная боль из заслонки тучевого неба.

Дождь окончился: через простуженные капли пролились слёзы потаенно-прогремевших эмоций. Натянутость продолжалась недолго – она приобрела случайный характер.

Перед открытой на распашку калитке Дэниел попросил давнего друга об одной просьбе:

– Обещай, что мы увидимся обязательно…

– Обещаю. – снял с себя всю мужскую серьезность Льёван и почувствовал теплые обнимающие руки, которые повторяли: «Прости меня, Льёван. Я очень тебя люблю, но не могу, не могу…» – мужчина ощутил, как ему сложно было расстаться с предвиденной ветреностью, и все же он чувствовал – Дэниел исполнит когда-нибудь его заветное желание – может быть и не сразу.

Ночь выплакалась вдоволь, став тихой и спокойной.

– До свидания, Льёван. – тихим и застенчивым шепотом пятилетнего ребенка, произнёс Дэниел так, как будто расставался с ним на несколько дней.

– Надеюсь мы очень скоро увидимся, утёнок. – улыбнулся Льёван и принялся шагать вперёд, не оборачиваясь во след стиснутому сердцу. – Если, передумаешь, я буду тебя ждать… Подумай, хорошенько, не отказывайся так резко…

Он уходил в отступавшей темноте по мощенной дороге – до последнего не исчезал его любимый знакомый невысокий силуэт. Мужчина отдернул капюшон и посмотрел по сторонам и потом – всё, что его окружало в паре метров свернулось от сильного и мгновенного светового эффекта телепортации.

«Не зря он пришел, не зря…» – думал Дэниел. Долго он стоял на крыльце и отказался убегать в стены дома, которые уже рушились. Очередной выбор – поддаться прихоти наверстать упущенное или попытаться обрести иной план, новый смысл. Куда его несло? Что им двигало – ранее отчаяние или желание зайти за край прежнего себя. Никто – он в том числе, не знал направление повернутого русла реки. Одно решение, и компас указывал стрелкой другие координаты, подчиненные воле ветров….

В гостиной на роскошном диване лежало откровение – несколько конвертов с письмами. Дэниел по-прежнему оглядывал местность Мирэдейн сквозь ночные блики реки Вилл и решал задачку Гамлета: «Быть или не быть?»

5

Дэниел перемещался по дому рассеяннее прежнего, выглядел полностью отстранённым, вечно отсутствующим. Клара несколько дней подряд ворчала и держала маленькую обиду на Льёвана, который не удосужился повидаться с ней. Адель, охваченная личными заботами о переезде в городское общежитие, часто задавала глупые вопросы, – словно в первый раз пришла на работу.

Дня не проходило без перечитывания строки из официальных строчек на бумаге – сомнения противостояли жажде перемен; Дэниел долго не признавал, что, как человек, оставался бессильным перед неожиданным и манящим хаосом:

Уважаемый, Дэниел Сноу

Пишем вам с предложением пройти практику в академии высших магических искусств Ильверейн, в качестве младшего ассистента (секретаря) директрисы Джаннет Улири Олдридж. Из департамента по образованию по Софийскому району, г. Константинополь, республики Византия пришел ответ №3456/23/5774. В соответствии с положениями п. 6, ч.11., ст. 235 стандартов высших учебных заведений подготовки кандидатов гуманитарных наук, совет абитуриентов оценил вашу работу «выше среднего», однако для поступления на факультет по направлению «Философия. История. Государство и Право» требуется «хорошо».

Экспертный совет из тринадцати независимых молодых ученых, кандидатов наук, и семью докторами наук в силу п. 2 не внес вас в список поступивших на этот учебный год, вместе с тем сообщаем вам, что в тот же день было принято решение предоставить вам кандидатскую практику.

На основании вышеперечисленных обстоятельств вы числитесь среди восьми первых абитуриентов на зачисление следующего учебного года для прохождения индивидуального испытания. В случае если вы успешно защитите научно-исследовательский проект, вы будете переведены на первый курс Константинопольского университета с индивидуальным куратором (п.4, ст.135 ЗОР8 «Об образовании» и ч.8,ст. 93 ЗРВ⁹ «Об образовании в республике Византия») Приказ «О формировании запасного списка привилегированных абитуриентов» №56, списка исключительного набора был утвержден от 17.07.5774 года п. н. в. то есть по истечении трех рабочих дней с момента опубликования вступительных результатов в официальной реестре абитуриентов.

Информационное письмо, отправленное вам, вручено от 24.07.5774 года, но вы на него не ответили в законный срок. Поступили сведения, что письмо было получено вашим бывшим опекуном Фионой Пеллеви Джойс, следовательно, предполагаем, что информация не была доведена до вашего сведения.

Ответ №3456/23/5774 пришел в мой адрес от 28.07.2022, и ознакомившись с вашим личным делом, копиями документов, рассмотрела предложение независимого совета Константинопольского университета, а также находящегося в его структурной подведомственности Софийского колледжа.

Спешу вам сообщить, что стены академии высших магических искусств Объединенной Республики «Ильверейн» (АВМИОР «Ильверейн») будут рады предоставить вам практику для подготовки научного доклада. Наша учебное заведение может предоставить вам исследовательские источники в служебное пользование в соответствии с положение 11. 21. 4 Устава АВМИОР «Ильверейн» и п. 3, ч.1 ст. 141 ЗОР «Об образовании, ч.2. ст. 508 Трудового кодекса ОРЗ9 и иных локальных нормативных актов.

На основании ст. 509, 510, 523—536 ТК ОРЗ, вам предоставляется полное социальное обеспечение при составлении и подписании договора о прохождение кандидатской практики престудента10.

Просим дать ответ в течение до 9.08.5774 года. В случае вашего согласия вам будет предоставлен билет на поезд Аврора, который доставит в учебное заведение к началу учебного года, а именно 15.08.5774 года. С наилучшими пожеланиями,

Директриса Академии высших магических искусств «Ильверейн»

Джаннет Улири Олдридж.

Дэниел пребывал в восторге, раздражительности и недоумении – он сильно винил себя за ту грубость и дерзость, которую проявил по отношению к Льёвану. Не всё было потеряно – возник шанс затратить меньше усилий для поступления в Константинополь. Доставило двойственное удовольствие погружаться в мысли, обгонявшие будущее: он видел, как через один год войдет в стены самого достойного университета, сможет раскрыть весь потенциал, стать таким исследователем, которого могут удостоить звания научного представителя в какой-нибудь экспедиции на одной из космических колоний. Фантазии не хотели прозябать в лакированном раю академического снобизма, зачитываться философскими размышлениями якобы с «коллегами» – нет, Дэниел принимал прозаичность жизни, и вместе с этим не намеревался действовать по её предначертанным канонам: тщеславие сияло огоньком охватить необъятное, – впечатляться – но уж точно не дослужиться до звания профессора. Он рассчитывал сроки и укладывался примерно в двенадцать лет. Ильверейн сокращал сроки на три года. Оскорбив сгинувшую мадам Джойс «последней тварью», спонтанный энтузиазм сформировал на скорую руку ответ и отправился на ближайшую экспресс-станцию почтового отделения.

В разгар утреннего солнца Дэниел околачивался неприкаянным призраком в толпе центрального бульварчика Мирэдейна. Самокопание преграждало честолюбивые пути. Накладываемые одна на другую мысли никак ставили точки над и, не зажигали наводненные позади мосты – наверное, храбрость не была бросаться вдаль. Наводняло ощущение дежавю – образ мышления лишился внутреннего порядка. Перфекционизм всему виной? Навряд ли – Дэниел страдал нечто другим… Скорее самосаботаж. Сколько приходилось останавливаться и говорить, что задумки и цели выглядят легкомысленными – бессодержательны, эфемерны. Устремления ежечасным колоколом стучали по голове, намекая о предпочтении избежать презренного существования внутри привычек, где он всегда казался невзрачным, тихим, послушным и прилежным мальчиком – именно угодливым мальчиком, а не ответственным и независимым мужчиной. Смирительная рубашка держала в крепких узлах расстроенные подсознательные желания, делала Дэниела безвольной певчей птичкой. Черта пресмыкаться, возведённая в постоянную переменную, из ряда вон осточертела, принцип же советоваться с кем-то увеличивал масштабы уязвимости.

Дэниел по-настоящему выглядел противоречивой откровенной книгой с закрытым смыслом, с открытым финалом, таивший мрачные и пессимистические мысли. Красивые и небольшие миндалевидные глаза отталкивали читателей-прохожих только по тому, что вся его остальная наружность не соответствовала их бессознательным ожиданиям, отторгала потребность обнажить естественно-эмпатическое притяжение.

Прогулка по ухоженной улице Морсел не внушала решимости попадаться кому-нибудь на глаза в гуще компании таких же подростков (только по старше), которые шли с колющим смехом и не стеснялись громкоголосо обсуждать сплетни, скрывшись в одном из городских кафетериев; на противоположной стороне односторонней дороги возле витрины бутика одежды стояла парочка, где молодой человек двадцати трех лет спрашивал, чего хотела на ужин его возлюбленная, а та насмешливо ответила приторной амурностью: «Все что угодно, но только не твою фирменная печень. Она мне уже в печёнках сидит. А так готовь что угодно, я буду рада…»

«Мне бы так…» – завидовал Дэниел и чувствовал себя по обыкновению лишним среди гуляющих в прекрасный лиловый вечер. На площади, украшенной озеленённым фонтаном, организовали танцы для жителей. Люди, не жеманясь музыки, просто и непринужденно, как пёрышки, парили – взгляды поднимались в безоблачное небо вместе с яркими мыльными пузырями, которые пускал пятилетний мальчик для привлечения материнского внимания, когда хлопающими глазами успел понаблюдать за ненастным лицом Дэниела.

Фиолетовый и красный свет фонарных гирлянд создали романтическую обстановку. В сумеречное время город оживился молодежью, с отдаленных кварталов доносились то звуки гитары, то трубы – воссоздались старые блюзовые мотивы. Трио скрипачей поддерживали влюбленные парочки посреди размеренного темпа уличного концерта; пожилые люди сидели возле кофейных столиков, попивали только что принесенные официантами напитки и ужинали с улыбкой, посматривая на радостные и умиленно-смотрящие друг на друга лица.

Истязание чужим счастьем вывели Дэниела с городской площади Иенгиль се Веайн под пеленой неразделенной торжественности. Он еле шагал, натерев за целый день сильные мозоли.

Чувствуя нытье ног и жжение в области пяток, попытка уснуть обернулась неудачей: его одолевала бессонница, и он спустился посмотреть не ушла ли Клара, предпочитавшая изредка оставаться в доме. Она сидела на кухне и вязала в полутьме – с удовольствием приняла предложение поговорить по душам.

На небе сияли молочные звезды, августовский ветер навеивал прохладу, деревянное остывшее крыльцо оставляло капли от жара оставленных чашек чая. Дэниел сидел, поправляя вязанную и греющую то ли шаль, то ли платок Клары. Пожилая женщина засмотрелась синюшную ночную даль, пропускала слова мимо ушей, улавливая только смысл.

– Думаешь мне стоит поехать в Ильверейн?

– Да, чего тут думать! Это такая возможность! Об чём речь?! – отгоняла она сомнения. – Такой удачи не сыщешь, и Льёван будет приглядывать за вами в случае чего…

– Да, я ведь не в этом смысле. Думаешь, у меня получится начать там новую жизнь?

– Зуб даю! – потешно открыла она рот и указала на неровный зуб: – Вы парень хоть куда! Будьте усидчивее. Я-то вас знаю с младенчества – вы неимоверно любознательный от природы. Видимо поэтому трудно устоять от соблазна поддаться чувствам, порывам. Я-то всё вижу!

– Просто, мне как-то не по себе. Такое чувство словно это не со мной происходит. Ведь надо было же меня направить туда, а не в государственное учреждение или….

– Эх, вы! Да об этом мечтает каждый! – отмахивалась Клара. – Ильверейн место прекрасное: я бывала там однажды на экскурсии, когда была совсем маленькая. Радуйтесь, что сама судьба дала вам шанс. Жить в стенах столь старинного заведения, получить опыт, поступить с хорошей характеристикой в Константинополь… Не подарок, а лакомый кусочек. В ваши-то годы я бы махнула на всё рукой…

Низкая самооценка побуждала Дэниела определиться с выбором только после совета – душе становилось тяжелее нести ответственность за бездействия, создавать видимость их значимости и правильности.

– Помнится, словно вот, недавно я брала вас на ручки. Совсем как вчера… – ностальгировала Клара.

– Это ты к чему? – удивился смене разговора Дэниел.

– Взрослым стали – вот чего! Вам то уже пятнадцатый год идет… – вздохнула она. – Помню, как вы появились впервые здесь. Мистер Джойс радостный был, аж соплями студеными давился!

– Ты, кстати, никогда не рассказывала.

– Ну так чего греха таить! Сейчас говорю, ведь верьте мне или нет, а вам жизни вольной хочется. Сколько наблюдала – так на душе не спокойно. Уедите скоро и поминай как звали! Я тут остаюсь совсем одна, а без вас уйду на пенсию и тоже свалю к внукам, дочери с зятьком в ихний этот…. Как его там?

– Крым?

– О, точно! Память моя – сито! – воскликнула она и плюнула в палисадник, затем оборванно вернулась к причитаниям. – Эх, души я вас не чаяла, моим внукам до вас как до Луны пешком. Точно вам говорю, клянусь!

Дэниел остановил её давнюю шарманку про балованных внуков и заинтересовался прерванной историей первого появления в особняке мистера Джойса, хотя ничего особенного в этом событие для него не было – его взяли из приюта и принесли в Жинсель, но для Клары это имело огромное значение, и он не понимал почему.

– Знаете, что я больше всего люблю?

– Что именно?

– Люблю, когда перед вашим днём рождения падает снег. Последний снег и в огромных количествах. Вот сколько живу – он всегда идет…

По этому же принципу Дэниел поменял каноническую ирландскую фамилию Джойс, на Сноу и отказался от отчества. Ему самому всегда было приятно наблюдать как крупные снежинки за несколько дней до или в день его рождения действовали на него с успокаивающим эффектом – казалось, сугробы утепляли голые долины, предвещали запоздалое окончание зимы и календарный приход весны, прощались с холодами, питали не проснувшуюся землю. Серое небо сильно осветлялось падающей белизной, словно ангелы посылали сверху приветствие – знаки, вселявшие душевное очищение….

– Эх, хватит вам всё думать! – причитала Клара, заставив Дэниела обратить на неё взгляд. – Ей богу, аж иногда невыносимо! Такое чувство будто вы прожили несколько сотен лет в постоянных страданиях. Перестаньте, киснуть!

– Я постараюсь, – краткой улыбкой ответил он.

– Ну, а если серьезно, то мне кажется все в свои четырнадцать начинают петушиться – дело молодое… Я ведь когда-то тоже от родителей сбежала в погоне за лучшей жизнью. Признаться честно, ни о чем не жалею и вам не советую….

– Просто, мне не верится… – слабым голоском произнес Дэниел – Кажется, будто все сон или обман.

– Вот, что я скажу, и покончим с этим. Не бойтесь допускать ошибки! И не наговаривайте на себя! Не смейте! Мы вечно чего-то ищем, что больше нашего Эго…

Дэниел ничего не ответил на трезвый оптимизм, только облокотился плечом о подпорный столб парадной веранды и укутался в Кларину шаль. Повариха допила чашку чая и оставила его одного, боясь прежде всего выглядеть перед приездом новой хозяйки очень несобранной от недосыпа. Напоследок она не смогла устоять перед просьбой уделить денёк на прощальную поездку в Зелёные пруды – развеяться в лесной глуши и насладиться воздухом, под действием которого всегда получалось забывать о тяготах.

Небесные встревоженные мысли угасали, уподобляясь тихим бликовым отголоскам реки при свете желтоватой луны. С городского причала уплывал теплоход, так же бесшумно, как удалялась вплоть до самого утра задумчивость Дэниела, потративший спящие часы на невидимые грёзы об Ильверейн.

На утро происходили постапокалипсистические действия: Адель бегала из угла в угол гостевых комнат, Клара забыла, что и где лежало на кухне – все с куриным трепетом падали на ровном месте, роняли вещи. На кухне доносился дикий гусиный рев, ведь никто не принял однозначного решения что приготовить на обед: жаркое с кукурузным супом и рыбным пирогом или же русские щи с картофелем, фаршированный беконом и пирожками с яйцом и луком. Дэниел настоял на втором варианте так, как знал предпочтения новой хозяйки.

Вся суматоха была из-за заурядной личности как мисс Сара Зелл Дайфилл. В отличие от буреломной сестры Фионы она являлась очень сдержанной и воспитанной перфекционисткой. К людям женщина относилась не по мере их статуса, достижений и прочей ерунды, а «головитости» (так про неё любила говорить Клара: «Уж, экая она головитая!»). Ей не доставляли удовольствие светские вечера и приемы любого интеллектуального сумасброда – она присутствовала на подобных ярмарках тщеславия по прихотям мужа. В одном ей повезло: жить на основе личных принципов, не поддаваясь соблазнам фамильярной этики и толерантности. Несмотря на её холодный ум, как и большинство «хороших женщин» мисс Дайфилл была наивна – ещё в молодости Сара Сеймур обожала детей, но завела их по причине слепой любви, которая существовала в другой реальности. Любовная привязь смирялась с мнением равнодушного мужа и обустраивалась на протяжении целых десяти лет. Узнав об изменах, мисс Дайфил продолжала мучиться, и только с полгода приобрела статус разведённой и холодной дамы.

Ровно в одиннадцать часов утра хозяйка явилась секунда в секунду. Она вышла, слегка приподняв аккуратненький подбородок; лицо закрывала вуалевая тень от бежевой шляпки, а тонкие губы не строили фальшивую улыбку. Статуэтная женщина в бледно-сиреневом платье по самые щиколотки, с широким поясом превосходно показывала прелести женской фигуры. Лёгкий шелковый шарф развязался и опустился на плечи. Через несколько секунду она бросилась в объятия Клары, Тионы. От такого волеизъявления повариха напугано обрадовалась. Сара улыбалась и радовалась, увидев Дэниела, который посчитал жест неслыханного внимания за признак издёвки.

Мисс Дайфилл не требовала церемонности и помчалась в дом. Пройдясь по дому и погрузившись в воспоминания, она воодушевлённо обратилась к нему: «Ты так вырос! Ещё немного и станешь настоящим мужчиной. Скоро у тебя будет та жизнь о которой ты мечтал, Дэниел, не так ли?!Ещё немного, и вот-вот улетишь. Ах, как здесь стало светло! Вы славно поработали! Никогда не видела дом таким уютным!» Клара и Дэниел каменными глазами переглянулись – думали, что гостья то ли играет, то ли сошла с ума. Простая манера общения явно не входила в её предсказуемое поведение.

Трапеза прошла подозрительно мило, хозяйка задавала неимоверное количество вопросов. В учтивости Дэниел читал наглядные изменения: она не исполняла перед ним и прислугой – куда-то исчезли заученные сухие ответы. Он просверливал её взглядом и обнаружил точно такой же надлом, какой прятался и в нём.

За обеденным прочтением романа Ольверетты Харрод «Завтра», Сара и Дэниел остались наедине во второй гостиной, притворялись погруженными в литературный мир, однако женщина, почувствовав потребность в объяснениях, первой прекратила держать молчание:

– Дэниел, вы как квашенная капуста сегодня!

– Поражен вашей экспрессивности. – равнодушно признался он.

– Если вы имеете Клару и других, то почему я не могу проявлять большего чем просто уважение? Я действительно рада находится здесь…

– Выглядит просто непривычно, будто вы играете….

– То есть я вас раздражаю?

– Так же, как и ваша сестра, только по-другому. – язвительно ответил Дэниел, поймав мисс Дайфил на не довольной, но ожидаемой усмешке. Она согласилась, что жизнь с её сестрой была не сахаром.

– А вы пытаетесь сорваться на мне? – хотела заткнуть ему рот за дерзость.

– Очень тяжело сдержаться, но я попробую вас не напрягать…

– Дэниэл, перестаньте ёрничать! Давайте поговорим….

Дэниэл добился своего, однако не очень любил прибегать к такому роду манипуляций, в мгновение вспоминал, что поступил ничуть не лучше тех, кого он презирал за подобные методы…

– Я прекрасно знаю, моя сестра доставила вам столько неприятностей, заставила чувствовать себя никем и ничем перед другими. Но поймите, я совсем другая, и она тоже когда-то была другой. – говорила женщина стыдливым исповедальным голосом. – Не подумайте, что я купила этот дом, чтобы тыкать собственнической бумажкой перед вашим лицом. Это мой шанс начать жизнь заново.

– Вы бросили мужа? – как гром среди ясного неба спросил Дэниел.

– Сомневаюсь… Вы ведь тоже сомневаетесь? – обращалась она к спящей эмпатии и сочувствию. – Думаете, это так просто, спустя столько лет?

Молчание Дэниела Сноу говорило само за себя – утвердительной жесткостью.

– Знаете, Дэниел, мы привыкли к такой жизни и все, кто нас окружал, постоянно твердили одно и тоже: «Да что ты сможешь сделать?! Куда ты пойдешь и что будешь делать? Ты словно ребенок, капризничаешь… а у тебя есть всё, чего порой нет у других, и ты же недоволен! С таким планами и идеями ты не продержишься один…»

На Дэниела нахлынула не столько откровенность, сколько зазубренные формулировки чужих упреков и разочарований в столь разнившихся между ними взглядами на жизнь. Ему словно заново внушили, какого быть изгоем и невменяемым для «нормальных людей». Ничего поразительного в истории мисс Дайфилл он не нашел, кроме того, что её супруг заставил женщину испытать боль от последнего выкидыша, трехлетнего лечения от депрессии – следствия слабости. Она решила прекратить страдания, начать жизнь с чистого листа – без оскорблений, измен и масок; придумала план – уйти, хлопнув дверью, утереть себе прежней нос – выстроить личное дело, а именно создать несколько кондитерских. Как приятно ей было слышать предупреждения завистливой сестры.

– Вы осуждаете меня? – спросила гостья, опустошив пыльные шкафы замкнутых чувств.

– Нет, просто стало жаль, – непринужденно ответил Дэниел, повернув голову на чистый вид из окна. – Вы заставили меня почувствовать вину…

– Увы, я не хотела, просто… я любила, Дэниэл. Отпускать очень трудно, вам этого ли не знать, не так ли?

– Может-быть, может быть…

– Я знаю вам, тоже пришлось нелегко.

– Вы о сестре?

– И не только, – рефлекторно водила чайной ложкой по дну чашки. – До сих пор не укладывается в голове, что вам не удалось поступить в Константинополь. У вас были все шансы.

– Всё моя неуверенность… – заявил теперь откровенно он, – Но знаете: всё не так печально, как может показаться. Мне предложили практику в качестве престудента. Послезавтра я уезжаю.

Он не говорил о том, куда именно уезжал, потому что знал, что это вопрос времени, – Клара не устоит и разболтаетcя.

– Хочу вас только поблагодарить за правду. – прибавил Дэниел, перед тем как выйти из гостиной, застыв в проёме, и захотел напоследок добавить: – Какая удивительная вещь – страх. Он превратил нашу жизнь в привычку, правда сегодня вы убедили меня перестать воспринимать её в серьез. – сковывающие паузы прекратились. – Странно, но вы придали мне спокойствие за «Жинсель» – он будет в надежных руках.

После обязательных пожеланий приятно провести остаток вечера Сара ответила:

– И вам, Дэниэл. – крепко держалась она, чтобы не зареветь в присутствии юноши.

– Если хотите, – сделал предложение он. – мы с Кларой и Адель отправляемся утром в Зелёные пруды. Сейчас идёт первый сезон грибов.

Женщина ничего не ответила, а Дэниел не заметил на её лице улыбку согласия. Он уходил практически со спокойной душой. Просидев в комнате до двенадцати часов ночи, ему стало сложнее понимать женщину, которая промучилась столько же лет сколько и он. – года объединили их. Возникло убеждение, что сестра мадам Джойс боялась потерять то, что давно приносило ей существенный убыток. Желание сохранить семью, которой никогда не было, виделось последней разбитой хрустальной туфелькой, чей дребезг оглушал, а разлетевшиеся осколки проносились лезвием по телу.

Сара Дайфилл испытала тоже самое – увязла в пучине сомнений, страхе перестать выстраивать воздушные замки. Дэниэл ложился в постель, отсрочив приход навеянных мыслей о неизвестности будущего: в нём он видел пустошь, а за ней дорогу, которая свернула к просторному мысу – отражению навязчивых морских картинок.

****

Перистый туман начал рассеиваться, капли росы охлаждали мокрые ноги. Слабые сонливые лучи солнца румянили небо. Утренняя предрассветная тишина медленно усиливалась перед пробуждением птиц.

Позже солнце встало высоко и падало в глаза Дэниела – они не представляли жизни без света; зрачки впитывали приятный дискомфорт от жмурок. Лицо окуналось в лучистое тёплое течение. Луговая трава из холодных тонов переливалась в жёлтое берилловое щекочущее волнение.

Корзина в руках хранила кипрей, клевер, лютики, а также одуванчики, из которых получалось отличное вино. Совсем быстро прохлада отдалась власти солнечного палева и духоте – воздух побуждал дыхание искать убежища в тени рощ с разбросанными прудами.

Клара просила не упустить из виду чабреца, и по обычаю оставляла Дэниела наедине с собой. Он ушёл далеко вперёд и держал ароматный букет.

Незаметно его нагнала мисс Дайфилл:

– Дэниэл, признаться честно я давно так не отдыхала! Какая красота! – воскликнула она.

– Мне приятно слышать, что вам нравиться такого рода развлечение. – приятно ответил он и сумел порадоваться своему и её хорошему настроению.

– Это не развлечение, наоборот, я давно не была в лесу – с тех пор, когда была юной. Знаете, здесь думается по-другому….

– Соглашусь с вами, в лесу думаешь своей головой – такова природа, – заметил Дэниэл, пёстро посмотрев на женщину.

– Не посчитайте мой вопрос неуместным сейчас, но вы не передумали уезжать отсюда? – спросила мисс Дайфилл и этим вопросом только нечаянно отвлекла созерцательную вездесущность Дэниела.

– Ничуть! – юноша подходил к знакомой тропинке и беззаботно закончил ненужный разговор. – А сейчас, насладитесь сегодняшним днём. Здесь ни к чему разводить напрасные беседы! Лучше пойдемте к остальным – вон туда, за ту опушку. Там много всего…

Они добрели до Зелёных прудов за получас практически молча, заглядывая в ложбинки из низкорослой травы, вдоль густых кустов в надежде насобирать полкорзины сыроежек. Из мисс Дайфилл собиратель грибов вышел никудышный. Найдя Клару, оба застали её за руганью местных жителей, которые наверняка всё вытоптали и снесли грибные места ради лишней копейки.

Далее роща провожала к долгожданному мостику – первому пруду с кувшинками у самой опушки. В тени пышных деревьев женщины решили искупаться, прилечь и передохнуть. Дэниел умчался в более глухое изведанное местечко – бродил кругами, и в конце нырнул в марлевой тонкой рубашке и тряпочных подтянутых чуть ниже колен штанах в «лягушатник». Вода расслабила мысли: «О, боже! Как хорошо!» С выходом на берег подул сильный ветер, духота резко улетучилась и не собиралась возвращаться.

Среди лесного уединения думалось о чём-то хорошем и романтичном, голова выключала голос разума, а глаза сохраняли голубизну безоблачного неба и купольных крон дубов, уши запоминали пение скворцов, зов кукушки и жужжание стрекоз, нос вдыхал в сотый раз запах малюсеньких сорных цветов. Ничего большего не хотелось, только забыться в дали от суровости и отсутствии свежего вкуса к жизни; выветривались устойчивые чёрствые убеждения.

Первозданная природа всегда убаюкивала того, кто нуждался в её умиротворительной силе, которая вечно созидала, в отличие от человеческой – она была не властна над первоисточником, в ней всё представлялось неизведанным и при этом иногда прозаичным, упрощённым для внутреннего восприятия. Дэниэл смотрел вверх, сквозь нависающие над глазами густые ветви, доносившие через слабое шуршание песни дуновений; перед ним пробегали последнее мгновение, разграничившее старое и новое: он ждал наступления «завтра», которое напоминало сегодня – он будто уже ухватился за крыло воздушного потока и готов был с ним куда-то унестись…

Вечером Дэниел готовился к отъезду в Ильверейн. Никто до конца не воспринимал это в серьёз. «Делать ему здесь нечего!» – считала Клара, что прорыдала половину вторника, самого нелюбимого дня недели для юноши, причем не знала почему. В порывах она проклинала мадам Джойс за наглость и неблагодарность по отношению к её любимчику: даже собственные внуки не сильно беспокоили её как судьба Дэниела – она сильно пригрелась к нему; женщина всеми силами сопротивлялась и отказывалась принимать участие в сборах, и не удержалась от пустословного обещания – ей это было просто не под силу.

Собирать вещи помогала и мисс Дайфилл, которая хотела взять на себя обязанность доставить Дэниела до Хельсмира, но тот напрочь отказался, решив отправиться на пригородном трамвайном поезде, что отходил за несколько минут до шести часов и прибывал на нужную станцию к семи часам. Вещей понадобилось самая малость. Дэниел взял четыре любимых книги из домашней библиотеки: томик Аймунда «Соединение судеб», нравившийся Кларе, «Анну Каренину», извечного Данте и поэму «Путеводная звезда»; перебрал гардероб, оставив несколько штанов, рубашек, комбинезонных однотонных костюмов для повседневного выхода, любимое длиннющее пальто, засунул старые наушники, важные документы и запасную пару чёрных ботинок.

Время действовало на Дэниела, пролетая мгновенно. Оставалась пара часов, как в четвертом часу подошли скромные проводы. Он никуда не торопился – волнительная спешка говорила об обратном. Клара успела приготовить завтрак, и заставить всех поесть. Поклевав вкусную пищу, мисс Дайфилл попросила Адель позвать на минутку Дэниела для короткого и важного разговора.

Наконец-то привычная суета для обитателей «Жинселя» прекратилась, после того как Дэниел и Сара Дайфилл пообщались.

– Наверное, – говорил он, и утвердительно спрашивал, заранее рассчитывая на удовлетворительный ответ. – У нас наступает новый этап в жизни, не так ли?

– Я знаю, Дэниэл. – сказала она. – Нам не зачем теперь возвращаться к прошлому. Завтра для нас наступило, слава богу…

– Вы правы. Все, что мы можем сделать хорошее: расстаться по-доброму.

– Кажется, я знаю, как это сделать, – намекающим и проворным взглядом посмотрела на него мисс Дайфилл. – Клара и остальные хотят на прощание послушать вашу игру на фортепьяно.

Дэниел не отказал в столь милой просьбе. Музыкальное выступление все слушали с замиранием. Дэниел практически разучился в отсутствии Льёвана играть на фортепьяно, но памятью пальцев воспроизводил ноты и порядок перехода на клавиши – инструмент был лишь дополнением к его чудному пению. Голос струился словно влюбленный молодой человек, который признавался в любви к красоте этого мира, вере в несбыточные мечты о вечной жизни в объятиях идеализированного образа истинной избранницы; нежные и ещё детские звуки расстраивали обеспокоенные сердца. Он продолжал петь, глазами уплывая в мир надежды, где ему хватало смелости из закомплексованного, замкнутого и недоверчивого становится в чужих, но знакомых взглядах настоящим ангелом, протягивавшим руку помощи, словно учивший чувствовать за спиной исцеляющие от невзгод крылья.

Удавшийся маленький номер прослезил Пекке, успокаивавший еле державшуюся Клару.

Дэниел положил руки прилежно на колени, кротко посмотрел в окно, – понемногу светало – противоположно тем краям, куда он намеревался уезжать. Одетый в длинный лёгкий плащ до самых щиколоток, он встал со стульчика и молча направился, произнеся: «Ну что? Пора…»

Багрово-сиреневатое небо не пугало, когда все шли провожать. Мисс Хемчерст и Адель целовали в щёки и обнимали, желая на дорогу удачи. А Клара? Ну она и в Африке Клара: бухтела, что, мол, он оставлял их чуть ли не на погибель. Она уверяла, что, дом сразу без него станет для неё сравнением могильной плиты. Эти доводы придали Дэниелу больше улыбки, и он обнял мощную повариху, и на удивление Клара не «реванула» – ей очень как хотелось порадоваться и не докучать бессмысленными вздохами, расстроенным видом. Она успела сунуть в дорожную кожную сумку десяток пирожков – те самые, которые она готовила только для него.

– Вы, хоть пишите дурехе, – обнимала в последний раз Клара и шутила. – Будет, что по вечерам читать, лишь бы не ваши эти романы и истории. Вы куда лучший рассказчик, чем эти, которые уже того…

– Я постараюсь при первой возможности сочинить правдоподобное изложение моей практики в Ильверейн. – посмеялся он.

– Ох, как я за вас счастлива!

Напоследок его обняла мисс Дайфилл. Он ответил тем же.

Напутствие и прощания в общей сложности затянулись. Помахав рукой, Дэниел оторвался от провожавших взглядов – ушёл и не оборачивался до прибытия на городскую железнодорожную станцию Мирэдейн. Он любил ездить с первой станции, проезжая через мостовой канал, прямиком на другую сторону, разделявшая островной город от большого берега.

Стоя возле перрона рядом с толпой зевающих мужчин и стариков, Дэниел думал про то, как было жалко покидать место, связывавшее так крепко толстыми и жгучими нитями, – и вот они обрезались. Все! Его ожидала маленький поезд, возле которой уже выстроилась толкучая очередь. Мест внутри вагона было мало, от того каждый не выспавшийся человек хотел присесть и уснуть, а другой стоял и наблюдал с обыденным коллективным раздражением.

Волнения учащённого сердцебиения были главным признаком того, что ожидания человека, уносившегося прочь, терпеливо не смирялись подле внутреннего предвестника чего-то заманчивого и воодушевляющего.

Мирэдейн исчез за поворотом простеньких лесов и полей. Дорога не выдалась в тягость. Постоянный храп рабочих мужчин и недовольных стариков создавали впечатление их отправления на каторгу или в ссылку. Дэниел умышленно убеждал себя в том, что ему повезло в сотни раз нежели им. Только после деревни Смойг удалось сесть рядом с молодой женщиной, державшая на коленках спящего трехлетнего ребенка, посмотревшая на него с приязненностью. Врывался гонимый трамваем ветер. Пришлось прижать развеянный плащ ближе к телу и облокотится виском о холодную стенку.

Сиреневый холст дальнего плана перетек в розоватую полосу на границе, ночное колесо рассеивалось миражом стоило только повернуть голову и оглянуться взад сидений. Дэниел томительно водил воображаемыми кистями и размазывал проносившуюся мимо него природу – коммуны Лимфреи окончились описываться.

Аврора

Прохладный ветер гудел из туннеля на станции деревни Хельсмир, и сквозил у горловины плаща Дэниела. Он вышел из поезда и не ждал, что отправленное с неделю письмо в Ильверейн будет прочитано Льёваном, который отыскался в оглядке – юноша бросился обнимать его. Оба не скрывали радости при виде друг друга.

– Что ты здесь делаешь, Льёван?! – восторженно спросил Дэниел.

– А сам как думаешь, «утёнок»? Хотел лично сопроводить до Ильверейн.

– Можно одну просьбу?

– Какую?

– Не называй меня больше утёнком! – насупился он.

– Как ни проси, я этого сделать не смогу, Дэниел Сноу – отвечал Льёван шутливо.

Маг посмеивался, и растормошил густые темно-русыми волосы Дэниела, посмотрел прямо в неизменные смольные карие глаза и ощутил вновь ту самую детскую невинность. Закрытая и широкая улыбка настраивала его слушать с любовью.

– Боже, как я счастлив! Ты себе представить не можешь….

– Знаю. Ты словно ветер – непредсказуем, однако я знал о том, что ты согласишься…

– Знаешь это уже не считается за комплимент. – с юморной обидчивостью ответил Дэниел. – Ну что, что тогда пойдем? Я очень сильно-сильно хочу узнать…

– У нас времени много, думаю мы успеем всё обсудить.

Дэниел следил за оживленной реакцией Льевана, слушал его, иногда не слышав того, о чём говорил мужчина.

Они спустились по крутой лестнице в деревню. Среди обширной долины образовалась единственная прямая широкая улица, а вдали от неё в разнобой стояли миниатюрные дома, выходившие на парково-лесную аллею с узкой и пыльной тропой. Шумные дубняки тянулись по всему склону; низкорослые темно-фиолетовые реликвы и тархивки прижимались около корневищ деревьев. Льёван вдыхал в тишине заполненный влагой утренний воздух, иногда что-то бормотал про себя, когда к нему подлетали запоздалые кучки комаров. Дойдя до сидячих валунов, он решил передохнуть после недолгого пути. Дэниел подшучивал над ним – сравнивал со стариком, обленившийся ходить пешком, – и предложил перекусить пирожком и заваренным в термосе чаем с бергамотом. Льёван не прекращал издавать сливочные звуки от каждого укуса (говорил будто готов был отдать многое ради одного обеда, приготовленного Кларой), признавался в своей слабости к еде и считал себя немного раздобревшим, однако только преувеличивал и явно находился в расцвете своих сил.

– Льёван, я вот смотрю на тебя и одного понять не могу: почему ты, будучи магом, оказался в «Жинселе»? – любопытство Дэниела хотело узнать причину, по которой бывший садовник скрывал своё настоящее положение.

– Долгая история, утёнок, – отвечал мужчина так, будто не впервой слышал каверзный для него вопрос, заставлявший ворошить зализываемые раны. – Так сказать, не безосновательно….

– Если можешь, то расскажи. – убедительно просил юноша, потому что знал – он не откажет ему. – Ты всё обо мне до сих пор знаешь, а я ничего о тебе. – и вновь уловка его взгляда рассчитывала узнать новую историю, «сказку».

– Ну, здесь я с тобой спорить не буду. – Льёвану осталось только сдаться, иначе его страшные секреты не внушали использовать право на прощение. Он складывал пальцы в решётку – так руки показывали знак готовности раскрывать только те мысли, в которых он исповедался, другая же часть не вынималась из заполненной пустоты. – Твоя взяла! – добавил он. – Но, обещай, что не будешь за незнание чувствовать перед собой вину.

– Какую такую вину?

– Обещаешь?! – упрашивал маг.

– Я постараюсь… – насторожился Дэниел, однако мысленная установка хотела не испытывать смешанных чувств. – Ради нашей давней дружбы.

Льёван претворил первую часть общего откровения, которую он доверял только Джаннет, и поведал тому, перед кем он сильнее всего был виноват – причины тому частный случай – смертоносный хаос и душевный разлом.

Он, Льёван Риллиарс – коренной житель планеты Элион11 из галактики Андромеда – когда-то бывшего гегемона, а затем галактического союзника Земли и её независимых колоний. Рождённый в династической семье военных, среди четырех братьев и двух сестёр ему единственному вселенская природа даровала магические способности. В девять лет он превосходно овладевал боевыми техниками, продолжал обучение у древних колдунов на родных Палантаяских Вершинах. После возвращения в отчий дом, двадцатилетний Льёван вступил на государственную службу мага-хранителя – принял клятвенную присягу и рассчитывал исполнять обязанности младшего сержанта в магическом военном корпусе. Жизнь никогда не торопила его задумываться о том, чтобы обзавестись семьей – уверенность в завтрашнем дне пошатнула напряженная обстановка на соседней планете Идар12 – миротворцы и военные посылались туда с миссией устранить попытки разжигания идеологической ненависти. Очередная религиозная революции, новая власть обвиняла правительство Элиона в «мягком» политическом давлении – экономических манипуляциях, нарушении принципов Кодекса Космического суверенитета Межгалактического Союза – и в результате создали нестабильную обстановку в других планетарных системах и трёх открытых галактиках. Конфликт зрел десять лет – на Идаре к тому времени установился диктаторский режим, охвативший бывшие колонии Элиона. Дипломатия не справлялась с агрессией, когда на пустынной планете разгорелась полномасштабная гражданская война. Льёван в силу законных обязательств стал очевидцем жестокости Идарских властей по отношению к жителям пленённых планет и её гражданам, пытавшиеся обращаться за помощью. Элион не выдержал принципа придерживаться политики нейтралитета, и в законную силу вступил декрет о начале спасательной операции и ликвидации Идарского диктата.

Льёвану исполнилось тридцать восемь лет – неподходящий период, когда он надумывал жениться, но отказался после того, как вся его семья вступила в ряды военных волонтеров.

События описывались в подробной расплывчатости – у Дэниела немели ладони: они затекли от невозможности сделать малейшее движение и устранить ощущение судорожности.

Противостояние обернулось безумством – никто не уступал в борьбе за благую веру и справедливость. Государственная пропаганда тоже подливала масла в огонь, дезориентировала не только Льёвана, но и всех, кому он раньше доверял. Наступила точка кипения – он наивысшим чудом уцелел: его спасли после тяжелого ранения. И вот, находясь в коме, мимо него проскальзывал самоубийственный ужас кровавой темноты – всё живое было стёрто с лица Идара – уцелели только тысяча космоэммигрантов, а сотни тысяч семей, не исключая и его родных усопли в ядерных пепельных песках.

Что оставалось делать? Как жить? Имел ли право Льёван прощать других в смерти миллионов? И был ли смысл обвинять себя? Льёван, как станет известно после, никогда уже не вернётся на Элион и будет до конца существования презирать. Он – участник Таврического трибунала – не смирится с доказательствами того, что бомбардировка оказалась военной роковой ошибкой Земного правительства, которое доверилось потасованным сведениям товарищей. Дикий скандал и зверский судебный процесс – рядом с ним никого – он зритель унизительного грехопадения. Сколько людей подвергали преследованию? Память сосчитала двести три человека – среди них в одного будут плевать и требовать казни за неподчинение приказу. Сколько силы и слабости удалось понаблюдать? Ответ, разочаровывает – нисколько. «Мир» – продолжение войны, которая перенеслась на полигоны и окопы душевного равновесия. Голодные игры политических партий, массовые истерии народов и публичные обвинения, а также пощёчины оправдывали догму «в этом мире выживают только сильнейшие».

Льёван уяснил что значит быть «сильнейшим» – стать никем и ничем в битве за жизнь, оказаться за границами её коллективного и навязанного понимания. Нити резались отныне одна за другой: бремя исчезало, а ощущение смерти оставалось – это когнитивный диссонанс того, кто намеревался наивно сбросить ответственность в игре за выживание. Если ты в неё естественно вступил, то обязан по естественности своей завершить – отрезать нить, а не оборвать. Но каждый ли это осознает? Каждый ли удостаивает себя смелости признаться в следующем: человеком движет страх не оправдать заложенный смысл жизненной нити. Обрезать нить – закончить жизнь? Нет, только лишится связи с прошлым смыслом. Тогда встает следующий вопрос: куда заводит ещё не отрезанная нить и куда следовать дальше? Выход, есть – не искать в лабиринте зов мифических мойр. Нить жизни у всех одна, но случайно обрывается или намеренно отрезается человеческой природой.

Как—то удалось ухватиться за новое основание, плестись по коридорам из темноты за спиной. Магистр Айрес – именно тот, кто спас и вытащил Льёвана с того света – этот непревзойдённый дипломат, упрямец и верующий в единство духа «законного» и духа «человеческого». Дэниел был огорошен столь тесными связями, проникся подробностями того, как маг, в далекие и кризисные времена поддержал будущего лидера и представителя Объединенной Республики.

– Значит ты очень приближен к нему? – спросил удивленно он.

– Он мой друг. Ему я обязан жизнью… – Льёван чувствовал, как Дэниел ревновал его к магистру Айресу.

Далее, история Льёвана, продолжилась за стенами уговоров вступить в Магический Совет и занять престижную должность хранителя.13 Он отказался от звания и обязательств служить «народу» – уже принял солидное предложение Джаннет Олдридж, – также отставной военнослужащей и гордой женщины с выдержкой стоика. Теперь ему предстояло быть мастером боевой магии в Ильверейн.

– Олдридж для меня была как Ноев ковчег, а ты… – задумался он, и всё же решил сказать то, что хотели его мысли, а не боязнь подозрений. – Ты – моё искупление.

Дэниел пожалеет о том, что не задаст поверхностное «почему» – за этот неуместный отказ следовать интуиции ему придется заплатить огромную цену, вспоминать о расплате не раз и не два – до конца болезни…. Он обманчиво предположил, что Льёван пытался избавиться от депрессивных паттернов или найти здоровые приделы зависимостей, прекратить самоуничижение вины от изгнания в прошлое – хотя нутро догадывалось о нечто ином… Их дороги пересеклись не случайно…. Льёван предвидел подобное, но не ожидал разрозненности его мира с реальностью последствий. В принципе, это касалось и Дэниела. И, Дэниел, был неизвестно почему – единственным оплотом продолжать жизнь… и обещание перед самим собой….

Жизненная повесть Льёвана скоротала время до станции, а затем оба поддались печальному насыщению счастливых воспоминаний – они насыщались воодушевляющим образом Клары. Дэниел не удержался:

– С Кларой пришлось расстаться… а сейчас ты тут как тут…

– Может быть это судьба? – затейливо спросил маг.

Дэниел злонамеренно не верил в судьбу, но его нутро противоречило – наверное, так он пробивал большую брешь в доспехах своей души – притворствовал тому, что он не всегда был властен над собой и жизненными направлениями.

– Нет, просто непредсказуемая взаимосвязь, – отрицал он.

– Но признай, – ответил Льёван, и уводил разговор в более трепетное русло. – были славные времена! Никогда не забуду, как ты прятался только на кухне, чтобы найти повод своровать пирожок Клары. – Ловкий приём: взять и вспомнить что-нибудь смешное!

– Тебе это тоже нравилось. – доверчиво оправдывался юноша и добавил, улыбнувшись: «Вечно ты ей напоминал о моей хитрости. Она бы и не додумалась…»

– Не могу не согласиться – посмеялся Льёван и замолчал.

Дэниел воспользовавшись случаем окончательно отбросил детскую обиду – теперь они свели счёты и вместе готовились отправиться в Ильверейн. Что могло быть лучше, чем быть рядом с человеком, который веял ощущением «отцовского покровительства» – это не иметь травмы одиночества. Он был не один, шёл на пути и пересекался с настоящими чувствами, а не воображаемыми или потаённо желаемыми. Внимания – этого не могла восполнить только Клара, и характер Дэниела считал, что этого всегда будет мало, ведь зацикленность на одной и той же значимости человека – злокачественная зависимость. С Льёваном страх пропадал и дал шанс хоть что-нибудь изменить.

Как декларировали рефлексивные наклонности, Дэниел встал на тропу, в которой тихим ходом переставал сравнивать себя с другими – анализировать или критиковать – иначе обращать взгляд в собственное отражение – настоящее и подлинное. Странно, но в его четырнадцатилетнем возрасте, когда каждый молодой человек имел или уже находил определенное жизненное направление, Дэниел сохранял «покачиваемость», состоявшая из двух взаимозаменяемых и противоборствующих элементов крайностей – капризности и покорности, инфантильности и ответственности, независимости и неуверенности – все они так или иначе не умаляли его принципа избегать неконтролируемого потока недостатков, и словно всегда твердили одно и тоже: «Спустись на землю и оглянись – с земли всё иначе выглядит, нежели на небесах. Где твоя разумность, где рациональность? Куда ты все бежишь, но остаёшься на месте… Очнись и взгляни: всё устроено по-другому, тебе лишь стоит это принять…» Где-то он опережал сознание взрослого, а где-то оставался брошенным на произвол «ребёнком», которому хотелось вернуть утраченное с годами чувства естественного хода не похищенного времени. – в этом и заключалась его подпольная эксцентричность. Он надеялся, что в Ильверейн он сможет наконец-то повзрослеть и обогнать тех, от кого привык отставать… Но кого? Пока он не догадывался, что только себя единственного – неукротимого, непокорного ветра…

На глаза показалась железная дорога в тенистой гуще. Тишина станции расслабляла – до поры до времени. Дэниелу в таких случаях всегда было тяжело сохранять терпение, он не находил себе места, когда каждые три-четыре минуты поглядывал на часы на слабом запястье. Льёван же, присев на ветхую скамью, отвлёкся чтобы поглядеть на гнездо, в котором слышались разрывные крики птенцов при виде матери-добытчицы.

Оставалось ждать меньше часа, Дэниела безропотно по привычке скучал по веселой Кларе, по широкому разливному берегу реки Вилл, миниатюрному городку, возникавший в мысленном этюде – близкое становилось отныне далеким. Его ломало, пока Льёван аккуратно дотронулся до него и плечо дёрнулось.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да, да… – очнувшись, не важно ответил он. – Просто я задумался….

– О чем?

– Сам знаешь… – Дэниел говорил и заранее знал, что Льёван понимал его сиюминутный упадок настроения. – Столько всего там случилось: надеюсь сейчас, моя спонтанность поможет….

– Тогда выше нос, утёнок! – подбадривал маг.

Пять минут… Долгие пять минут! Они вынудили Дэниела встать и пройтись вдоль высокого не широкого перрона. Солнце поднялось выше: стало теплее переносить утренний холодок – его лучи в мимолетности осветили пробегавшее облако – образовались тени на лесных опушках.

Одна минута. Замолкли стрелки. Дыхание затаилось от неудержимости бросится под звук скоростного поезда – время не подвело томящегося ожидания. Дэниел оторопело схватил чемодан, Льёван изумленно встал и последовал за ним.

На крутом повороте появился нос поезда в форме огнестрельной пули, прорезавшая воздух – он сиял металлическим блеском и переливался на золотистом свете – словно маскировался. Рельсы сбавили скоростные обороты. Наметилась остановка. За отполированными широчайшими окнами сидели довольные люди. Открылись автоматические дверцы – портал в другое измерение. Дэниэл бросил неуверенную оглядку по сторонам, но решительные глаза Льёвана заставили подчиниться их воле и, ни о чём не задумываясь, войти на борт экспресса.

Они поднялись по ступеням, придерживаясь за поручни, и прошли за стойку регистрации билетов. Дэниэл взволнованно вспомнил, что специально засунул их в потайной карман сумки чтобы не потерять. Он впервые уезжал за пределы Лимфреи, и отныне навсегда. Зеленая галочка на терминале проверила кьюар-код с его местом и вагоном; человекоподобный голос просил следовать далее. Внутренние проходы распахнулись, а входные двери закрылись. Двое пассажиров пошли к вагону №4.

«Автора» незаметно тронулась.

Дорога из горизонтов

К обеду поезд добрался до Византии14. Дэниэл оживлённо глядел на открытые виды Средиземного моря – его лазурные берега от интенсивности солнечного света сливались с мраморной пеной скал, изредка мелькали аквамаринные линии на фоне бледноватого водянистого безоблачного неба.

В глубине республики простирались незамысловатые леса, сплошняком состоявшие из массивных сосен и елей, изворотливого кизила, маленького граба на открытых утесах. Проскальзывали астрагаловые поля, частично выглядывали карликовые горы, садовые плантации в деревенской местности.

Льёван безостановочно рассказывал свои заметки о Константинополе, что только сыпало соль на рану Дэниела – но тот из вежливости отвлекался на совершенное иное: на удобные багажные отделения, пассажирские места с выдвижными рабочими столиками, единое окно с панорамным видом, сушку для ног и обуви и прочие детали. Проводницы предлагали полноценный завтрак, не утруждались от просьб стариков и чувствительных пассажиров.

«Аврора-экспресс» был трансграничным поездом дальнего следования первого класса, объезжавший и пролетавший весь земной континент: начинал и заканчивал маршрут в столице Объединённой Республики. Позволяли такую поездку либо командировочные, либо состоятельные граждане, либо студенты магических заведений, как Ильверейн. Дэниел получил счастливый билет по особой квоте – без неё путь продлился бы четыре дня, включая пересадки.

Вместо того чтобы предаваться природным красотам, Дэниел развлекал себя самым любимым занятием – это одиночная игра в «отгадай портрет»: в объектив, первым делом, попали дети (ещё не подростки, но и не маленькие), за ними следовали более старшее, чем он сам поколение, – они не отрывали взглядов от голографических функций планшетов, и имитировали взгляды весьма сосредоточенных и деловых взрослых, – на десерт подавались пожилые интеллигенты, обожавшие скрасить чьё-либо стеснение старческой и порой философской болтовней. Столичные граждане, как особый вид осмысленного искусства интуитивного описания выделялись строгими изысканными костюмами, жакетами, стрельчатыми брюками, а некоторые женщины, например, сидели в длинных приталенных юбках с боковым разрезом, в грандиозных скроенных пиджаках с лаконичными аксессуарами – их всех объединяло наличие матовых оттенков драгоценных металлов (чаще всего золота) и обожание геометрии в модном крое, описывавший прозаичность провинциалов. Дэниэл обладал эстетическими задатками и чувством стиля, хотя носил одно и тоже, и при виде различий заключил – консервативный шик и строгость грейтфельцев, как и других горожан Нью-Айленда поддерживали образность пускай незначительной – но элитарности.

Пятнадцатиминутная остановка на станции «Заповедный лес» приостановила игру Дэниела – слишком большой наплыв новых лиц. Только он приготовился взяться за чтение книги, его и Льёвана покой потревожили взбалмошные голоса, доносившиеся чуть ли не на весь вагон.

– Я тебе говорю, что ты дурак! – бурчала девушка, круто пихнув напарника.

– Сама дура! – не отставал парень.

– Ты же сказал, что я рыжая бестия?! – не успокаивалась она. Её негодование сопоставлялось Дэниэлом как черта отменного холерика, да и в придачу истероида.

– Ой, не возникай мне тут… – цокнул он, но продолжил тащить дополнительный чемодан.

– А не зачем меня бесить! – не могла угомониться привлекательная незнакомка. – Сейчас, как дам! – с потешным гневом замахнулась она, и увидев только издевательскую улыбку в ответ, не удержалась и наступила парню на ногу, потом довольная, с приподнятым подбородком прекратила мелкую ссору фразой: «Скажи спасибо, что я вообще с тобой разговариваю…»

Дэниэл сперва подумал – это страстная и токсичная влюблённая парочка, которая спелась по принципу несовместимости кошки с собакой. Они направлялись к нему и Льёвану. «О, Боже – что может быть ужаснее их!» – примерно так он рассуждал. Но сделать ничего было нельзя – как и поменять билеты, если бы нашлась такая возможность… Однако, вряд ли жизнь так умеет глупо шутить – всё-таки она знает кого к кому случайно подсаживать. Эти её случайные комбинации! Не знаешь, чего ожидать… и в каком-то смысле – это делает жизнь интереснее, заманчивее на вступление в совершенно другую игру – альтернативную интерпретацию.

Двое новых попутчиков, как оказалось – друзья, тоже знали Льёвана.

– Здравствуйте, мастер Льёван, – с игривой почтительностью поздоровалась в начале девушка.

– Здравствуйте, Эмели, Джеймс… – ответил маг, натянув сдержанность чтобы не засмеяться после хорошего представления. – Я вижу у вас как обычно?

– А чего вы ожидали?! – не устоял обогнать подругу, так именуемый Джеймс. – Эта дама, или сие «принцесса» думает, что я её личный слуга – ёрничал он в свою защиту, и не ожидал увидеть рядом с Льёваном новое лицо (ему, как и Эмели было известно, что мастер никогда не садился с незнакомцами), и сразу же подозрительно спросил: – А кто с вами сидит?

Дэниэл уклонялся от прямых взглядов, делал вид, что до беспамятства был погружен в книжный мир, и никак не собирался реагировать на бестактный, по его мнению, вопрос. Льёван раскусил приём юноши и хотел только сгладить, скорректировать портреты лучших «закадычных» друзей – усмирить всезнайство стремления к проницательности.

– Джеймс, прошу, – просила Эмели, – Давай сначала присядем, а уж потом вопросы… – однако её жгучее любопытство превысило запросы общительности друга. – Не видишь человек читает. Не отвлекай!

Она ловко сыграла и надеялась, что Дэниел в благодарность моментально отреагирует, но ранее упустила из виду приподнятую ухмылку правого уголка губы, означавший только: «Пытается так извиниться, хитрая лиса!»

– Нет, все нормально. – также вежливо подыграл Дэниэл, и надеялся таким образом избавиться от внимания попутчиков. Тщетно!

Недовольные его несговорчивостью, Эмели и Джеймс переключились на Льёвана, и едва усидели в момент «гляделок» на Дэниела, искусно отводивший ответные подозрения. Они тараторили про совместные каникулы, а манера их речи придавали атмосфере удовольствие после обсуждения сплетен. Маг искренне смеялся, услышав историю про первый поцелуй Эмели с каким-то знакомым Джеймса, не умевший от слова совсем проявлять деликатное отношение к даме, – впоследствии она прилюдно положила его на лопатки. На самом деле, оказалось, – это был сговор Джеймса, который хотел из-за пари превзойти подругу в знакомствах. «Выхватили» что называется оба!

Дэниел вовлечено слушал, не подавая вида острой заинтересованности. «Вот это страсти!» – сдерживалась с трудом смешинка на лице, уткнувшись в страницы бумажной книги. Внутренности так и распирало от непристойной, но любимой привычки подслушивать чужие подробности.

Какое его ждало разочарование, когда Льёван решил вроде бы «случайно» отойти ненадолго к профессору Уильямсу – Эмели и Джеймс знали, что уйти на минуточку и оказаться в его компании – застрять на три «часика» за дивными беседами.

Их осталось трое. Дэниел из нежелания показаться грубым и невоспитанным передумал пересаживаться на свободные места: сверлящие экстравертные четыре глаза напротив допекали его – таких гиперактивных и настойчивых он встречал впервые….

Он целенаправленно не сдавался, продолжив наводить впечатление замкнутого и скучного человека, искусившись недовольной реакцией сверстников. Джеймс от нависшей скуки сразу же умозаключил: «Всё с ним понятно! Сноб! Подумаешь, мне… особенно то и хотелось… хотя… Рядом с Эмели вечно уши чешутся!» Эмели держалась, и была убеждена, что показная неприступность Дэниела – маска интеллигентности, за которой пряталась ранимость и недоверчивость; она внимательно следила за ним, отводя пристальный анализ лица на пилочку для ногтей (та иногда её выручала в неловких ситуациях).

Два «брата-акробата», перекинувшись разочарованными взглядами друг на друга, поджав губёхи и скрестив руки в замок, не могли смириться с тем, что им не удалось уломать Дэниела на знакомство – они всегда добивались расположения у любого, заводя человека в разговоре с полуслова, а тут…. Тотальный нокаут самонадеянности! Он же чувствовал высокомерную очевидность: «Очень настырные и неусидчивые. Мои предположения оказались верны… Силёнок у них маловато, чтобы развязать мне язык».

Общение представилось бесперспективной затеей… Дэниэл искрометно отвлёкся от имитированного чтения и еле сдерживал внутреннее хихиканье – его давно никто из посторонних так не веселил.

– Дэниэл, а почему ты едешь с Льёваном в Ильверейн? – решился спросить Джеймс.

– Мы давние знакомые, – ответил Дэниел, словно он не догадался о любопытстве студентов. – но в Ильверейн я еду на практику, в качестве престудента.

Данная новость взбесила Джеймса: «Теперь это личико будить нагло пилить своим загадочным взглядом…» – он не хотел признавать поражения, в отличие от Эмели, которая устала ухаживать за ногтями и наблюдать сквозное неприятие между двумя сверстниками, поэтому поступила как настоящая «умная» женщина:

– Ну, тогда может быть заново познакомимся?

Был установлен паритет. Но Дэниел продолжил сканировать с головы до пят манеры и привычки поведения новых собеседников.

Первым на очереди, оказался, Джеймс Фастелли – четырнадцатилетний парень с атлетичной внешностью: с крепкой шеей, крупными плечами и мускулистыми руками. Он был смугловатым, имел густые, как брови, так и кучерявые чернявые волосы, метал взглядом из дисков орехового цвета; горбинка на носу у межбровной переносицы говорила о высокой степени амбиций, самоуверенности в собственной неотразимости и расчётливости. Джеймс рисовался воплощением складного и заносчивого, но харизматичного юноши – Дэниел признавался в глубочайшей зависти – ему на самом деле всегда нравились бойкие, уверенные и порой бестактные люди, говорившие только то, что первым стрельнёт на ум – да и девушки, в целом, как остальные люди вешались к такого рода весельчакам, лидерам и душе компаний… Вряд ли кто-то способен устоять от заразного чувства юмора, оптимизма и желания быть впереди планеты всей…

Почему Дэниелу хотелось разглядеть внутренность и наружность в начале Джеймса? Всё очевидное – просто! Джеймс – противоположность и образ, к которому стремилась низкая самооценка Дэниела. А чем он не нравился Джеймсу? Наверное, задетым «Эго» – то есть было чему поучится, ведь его чрезмерная поведенческая открытость и прямолинейность иногда лишали способности видеть людей насквозь. Урок Дэниела заключался в том, что он наконец-то приблизился к ответу почему не обзавёлся товарищем или настоящим другом – всему виной несчастная демонстрация недоверия, наличие негативных установок, и последнее, корень зла – гордость одиночки, чьи убеждения считались «выше» и «правильнее» остальных обывателей.

Умелость Эмели разбавила атмосферу «липких» масок, теперь её «чуйка» симпатизировала Дэниелу – она отвечала взаимностью.

Эмели де Болуа – роскошная, высокая девушка, с огненно-рыжими волосами и волнистыми прядями, собранными в единых пушистый-распушистый хвост. Броские зелёные кошачьи глаза, тонкая переносица прямого носа, гладкая и ухоженная кожа с веснушками; хлопающие ресницы очаровывали и обманывали – ну просто «красотка»! Хотя она не обладала хрупким женственным телосложением, её врожденное классическое женское начало создавало совершенство – нравилось пользоваться рациональным перфекционизмом, позволявший быть не во всём идеальной.

Быстрая уверенная речь Эмели позволила узнать много-много интересного…

Первое, она была первым исключением из правил, среди граждан Грейтфелла, но частично привитые манеры деловых жестов или мимики так и не выветривались свободолюбием. На самом деле, она восхваляла небеса, что имела возможность отдохнуть от чопорных демагогий, интеллектуальных вечеров, опер и балетов, политических диспутов и собраний только в Ильверейн, брала пример с философской расслабленности Джеймса – каким-то удивительным образом ей удавалось перещеголять успеваемость прилежных студентов.

Второе, помимо желания стать первоклассным заклинателем земли, её талант и любовь к моде лепили будущее перспективного дизайнера и модельера. Столько идей, нарядов, образов, не укладывались в представления Джеймса о том, что мастерская подруги существовала в полнейшем бедламе – творческом беспорядке. Упреки на неё не действовали – она считала, что делала своё дело на максимум, и, следовательно, находились издержки.

Третье, Эмели – ещё тот крепкий орешек, к ней в карман за словом не полезешь. Многим парням в академии, казалось, что она легкодоступная, но по итогу каждый узнавал, что она была способна любого «наглеца» и «скунса» взять, так сказать, крепко за мошонку и отстоять себя в схватке за право уважать её чувства и принципы…

После забавной истории Джеймса о том, как он на занятии химии залил всю лабораторию, испортив всей группе задания по основам магии, и тем самым спас всех от контрольного профессора Мюррея, Эмели шлепнула губами от неприятных воспоминаний, которые испортили её новый костюм, а вот Дэниел смеялся и уже не чувствовал скованности, словно его щекотали.

Несколько часов пролетело незаметно… Дэниел решил угостить попутчиков фирменным угощением Клары – в итоге её пирожки «обожествили». Поезд проехал через Александрийские врата и мчался по небесным рельсам, огибая высокие облачные долины. Солнце стало прозрачного, немного усыпляющего цвета. В самых низинах и обрывах, края плывущих островков отдавали нежной голубизной. Неощутимый страх высоты сковал, когда заглянул вниз – сплошные пушистые развивающиеся плотна.

– А сколько нам еще добираться? – спросил Дэниел.

– До Айседаля?! – хотела уточнить Эмели, но передумала и ответила на вскидку. – Примерно пять с половиной часов.

Аврора пролетала мимо Района Открытых летающих островов15 – заброшенного края с перевернутыми «угольными» пирамидами: огромные и обширные плоские вершины застилались полянами и джунглями, блики искусственных водоёмов и водопадов стремились в морскую пропасть, редко попали в объектив руины домов. Дэниэл, увидев реальность очередного документального фильма делил мир на несколько горизонтов: один – земной, ничем не приметный, а второй – фантастичный, выходивший за рамки замочной скважины…

И тут… в призрачной дали показалось новое чудо – два танцующих дракона. Их крылья пускали маленькие искорки, чешуя сливалась с твердью летающих островов: они кружились, словно гимнасты, выполнявшие акробатические трюки, поднимались и плавно опускались, и в конце дальнего представления расправили крылья и… готовились уплывать…

– Это огненные ласточки, – пояснил Джеймс, как спортсмен и укротитель драконов. – они одни из единственных, кто любит покрасоваться, и живёт за приделами Диких Земель и Земли Драконов.

– Интересное у них название… – пытался опомниться Дэниел

– И не говори! – поддерживала Эмели, засмотревшись на грациозные движения «неземных» созданий, – Вот, кому известна настоящая свобода! Не то, что этим… – и указала взглядом на остальных пассажиров, вздохнув с упрёком. – Ничем их не удивишь…

Чёрные драконы кружили волновыми дугами пару мгновений, разогнались в чистой вышине и рыбками нырнули в небесные воды. Образовались облачные всплески, разрывы в долине затянулись.

Дэниел не заметил, как Джеймс и Эмели оставили его одного после наступления сумерек. Время мчалось сквозь ночную пустоту. В окне ничего нельзя разглядеть из-за плотного освещения – только расплывчатые отражения. Он уснул буквально на пару часов. Смена часовых поясов утомила его насмотренность непостоянными пейзажами.

– Эй, Дэниел, проснись – — будил Льёван. – Не хочу, чтобы пропустил…. Скоро мы прибудем в Айседаль.

Незаметно произошло снижение. Пассажирский поезд плыл по кромке моря, вдоль необитаемых берегов, его вагоны проносились – расступалась пенная линия; на отмели стеклянная вода отражала морскую траву и перекаты подводных растений; коралловые рифы выныривали около первой гряды юго-восточных островов, укрывавшие неприметную жемчужину архипелага – остров Дуан.16 Среди гигантских роговых скал, принимавшие спокойные колебания в свои объятия, появилась небольшая цепочка из отдалённых клочков земли с широчайшими и песчаными береговыми линиями, окутанные тёмно-фиолетовой лагуной – за её пределами пролегала дорога из догоравших звёзд, отражаемых на поверхности: она с относительностью времени сливалась с единством чёрной таинственной уходящей темноты. За очередным «краем» прятался космический корабль «Ифлида» – разрушенный сферический истребитель, оставлявший напоминание о падении на землю метеоритом, чья ярость покоилась нескончаемым ритуалом океанического омовения: металлические блестящие остатки вбирали блики далёких светил, и их грани передвигались, сияя между трещинами крупных блоков и оголенных соединительных тканей гигантского шарообразного корпуса.

Сновидение – ярчайшее из возможных, словно не прекращалось…. Продолжалось…

Взгляд Дэниела померк и возродился в следующее мгновение – Айседаль.17

Чем дальше неслась Аврора, тем сильнее время в тот день откатывалось назад – иллюзия будущего. Магический огненный шар озарял пылающий горизонт над синим беззвёздным небом, свет которого проносился над морем беззаветным теплившимся раскатом. Ровная бессмертная ночная тишина медленно утопала в пути из расступавшегося алеющего и чешуйчатого золота.

Непредсказуемая дисгармония побережий плавно тащила за собой перекатывающийся солнечный диск, скрывала его за горами, которые назывались сопками. Выныривая из лесистых объятий, утро освещало бесчисленный беспорядок мысов с ближайшими скалистыми островками – «кекуры» увенчивались на вершинах мелкими кривыми деревьями из малахитовой хвои. Волнистые хаотичные долины, находясь в тени солнечных лучей, покрывались тёмно-зеленым и холодным пенистым налётом, обрываясь, оставляя насыпи из каменных бусин у кромок безмятежных берегов Тихого Океана.

Глубоководный нырок проносил мимо неопределённых просторов Айседаля. Здесь сочеталось несочетаемое: малозаметная, но редкая широта болотистых пустошей заменялась смешанными широколиственными лесами из тонкоствольного монгольского дуба, выпрыгивающих каштанов и затерявшихся ясеней; лещина переплелась с таежными высокими соснами, а те с редчайшими тисовыми аллеями, елями, пихтами и чёрными березами – это особенно наблюдалось в направлении к старинной уцелевшей горной цепи – Сихотэ-Алинь.

Эмели и Джеймс впечатлялись поэтическому взгляду Дэниела, который окутался всем сознанием в неизведанный мир божественного мгновения. Льёван не отвлекал его, и узрел воскрешение его непонятой мечты. Дэниел, тогда ещё не мог помыслить, что Айседаль станет для него тем самым непостижимым краем на стыке горизонтов, станет его землей обетованной – началом всех начал.

Звёздная ночь

Лиственный коридор из хилых деревьев разрастался на стволах плющом; высокая нескошенная сорняковая трава расстилалась вдоль одиноких дальних домов, а низменные кусты вдоль железной дороги цеплялись за густые заросли на склонах, создавая паутинистый ветвистый лабиринт.

Путь к Ильверейн пролегал через широкую тропу, разделявшая лесной простор от края мысовых скал, где морская даль заполнялась игрой мерцающего белого полотна. Солнце встало высоко и его ослепительный свет разгонял перистое небо. Утренняя прохлада ветра доносилась в такт шумом волн и сбавляла натиск нарастающей жары.

За крутым изогнутым поворотом дубовой аллеи показался обособленный необычный замок Ильверейн18. Льёван шел, Дэниэл, не спеша, по мере приближения, разглядывал выступающий и протяжённый застекленный боковой фасад, питавшийся теплом отражающих лучей; массивный купол отсылал классической архитектурных древних соборов; у отвесного края держалось соединение из колонн в несколько уровней.

Наружные волновые основания Ильверейн мраморного тона перетекали в позолоченность, мелкие искривления стекол размывали четкость скульптурных орнаментов. Натуралистичные контуры создавали возрожденное небесное величие и композиционное нерукотворное единство.

Свободно гуляющий ветер сносил с ног на открытой местности широкого моста – сильнее гудел, проникая в прощелины грота, где рукоплескали чувственные волны. Поверхностные волнующие грани Бриллиантового моря качались, накладывались одна на другую – стальная синева боролась с ослепительными зеленовато-бирюзовыми пятнами.

Парадная полуарка отворила Дэниелу вход в центральный двор: тёмный, пустой и заброшенный – его мистическая глухота нарушалась старым пышным ясенем, одиноко окруженным светом, из толстой кроны которого просачивались ветви открытых павильонов и галерей, чья инаковость подчеркивалась карбоновыми соединениями с витражными башнями, стремившие стать частью сияния минерального кристалла, наполнявшийся подземной и наднебесной магической силой.

– Дэниел, лучше не отставай от меня. – поторапливал его Льёван. – Иначе от восхищения заблудишься….

– Хорошо… – Дэниел сжимал пальцами ладони от эстетического исступления, и после поспешил догонять мага.

Открылись врата вестибюля. Немыслимое… Посреди пространства, сиявшего янтарным светом, широкая парадная лестница вела невидимым изгибами на вверх. Отполированные полы полностью отражали мельчайшие детали, зеркальные стены и потолки освещали тонкие грани ступеней и балюстрад, статуи эйр вели прямиком в небесную высь. Многоступенчатая лестница первого этажа разделялась каменной водопадом минерального источника, а плотные заросли лазы простиралась везде.

Геометричная органика. Неисчислимые арки и колонны безграничными вершинами ветвей держали иллюзорные потолки, увенчанные фресками движущихся небес. Выше и выше, сплетение коридоров превращали расширенное пространство в райский гиперреалистичный лес из сверхматерии, которая содержала всю силу природного света солнца и серебряной луны в радужных мозаичных контрастах.

Зал с величественными статуями Ветряной Рехс и Огненной Арсалии19 провожал: слева к замкнутыми этажам, соединенным балконными переходами и более узкими, затемненными галереями; бархатная ширма скрывала главный коридор Ильверейн – Золотой путь – особенное место, то самое, которое Дэниел отдаленно пытался разглядеть вдалеке, проходя Мятную рощу. Зеркальные позолоченные полы и стены одаривали теплом каждого луча. Панорама нескончаемого окна открывала новый вид, затаивший дыхание: мостовая вела к скалистым берегам, отгороженным полесьем, уходившим за сопки – чем дальше приходилось идти, тем морской горизонт становился бескрайним, его голубизна прятала блики, водная гладь обретала внутренний покой.

Двери центрального зала Фартелла, где проходили празднества, общие собрания и ежегодная церемония посвящения, были закрыты и ожидали своего часа: за ними одна лестница спускалась в ботанический сад и академическую оранжерею, другая поднималась высоко в Юго-западное и Северо-восточное крыло замка. Вписанные в стены кариатиды искусно сопровождали Льёвана и Дэниела мимо Магического и Исторического залов, следовавшие друг за дружкой с помощью анфилад. Взбираясь, Дэниел, не успел опомниться, как широкомасштабное пространство выходило к путанице из мостовых переходов над глубокой пропастью, словно свежо-расплетённый клубок паутины. Льёван, говорил, что они находились в «сердце» Ильверейн – «Пересечение нитей».

– Поговаривают, – начал пояснять маг. – это место дышит магией, и проходя по одной из дорог, ты всегда придешь туда, где тебя поджидает либо ответ на вопрос или сама судьба. – он пытался заинтриговать. – Ну, а ещё, здесь находятся студенческие общежития, библиотека и большая часть учебных корпусов. Многие верят, что именно из-за влияния древнего заклинания, ни преподаватели, ни студенты не имеют вероятности пропустить занятия или заблудиться. Так, что если хочешь куда-то прийти, но не знаешь – то смело приходи сюда…

Дэниелу понравилась присказка к суеверию, и более того он не ожидал, что Льёван покинет его у служебного лифта директорского крыла.

– Мне нужно кое-что сделать. Ни пуха, ни пера, утёнок! – решил поддержать он, прежде чем сбежать.

Лифт поднял Дэниела в директорскую, которая состояла из нескольких этажей: первый был заставлен полками с книгами, а между ними пролегал проход в совещательный зал с огромным столом и стульями, выходившие в сторону изогнутого окна, а лично кабинет находился над расписным потолком с пробегающими облаками.

– Здравствуйте, мистер Сноу. – послышался низкий голос.

Он повернулся на слух, и взгляд увидел спускающуюся по ступеням мощную и высокую, волевую женщину, полную седых, волос, уложенных тюрбаном (один плотный локон опускался гордо на правое плечо). Одетая в чёрно-зеленое приталенное платье-мантию, вышитое с золотистыми тончайшими узорами, она властной медленной походкой наблюдателя приближалась к нему. Слегка морщинистые носогубные складки, подтянутое грубое лицо, и тонкие, но выразительные, как серые глаза, губы придавали её очертаниям признаки грозной пантеры, что могла без самодовольства, с достоинством заменить на тронном пьедестале льва. Суровый вид не позволял испуганно опускать взгляда – наоборот, заставлял лицезреть горную непоколебимость дисциплинированной мимики. Джаннет Олдрижд подошла к Дэниелу и удостоила его крепким рукопожатием – её руки, казалось, были крепче и сильнее силача.

– Я рада, что вы прибыли сюда. – сказала она, и решила не терять ни минуты – переходила сразу к делу. – Прошу пройти в мой кабинет обсудить перед праздником кое-какие детали…

Директриса уступила дорогу молодому человеку, и они оба вошли в скромное и светлое помещение, уставленное различными стеллажами и галографическими глобусными картами, а напротив мини-оранжереи втискивался крупный стол и кресло.

Прежде чем, сесть, Дэниел от волнения спросил:

– В этой академии все освещается естественными источниками, даже ночью?

– Совершенно, верно. – удивилась женщина, но не показывала того, что ей показалось весьма неуместным и «странным». Так или иначе, она не могла не ответить, чтобы не нарушить стандартов. – Технологии позволяют вырабатывать солнечную энергию и освещать все коридоры замка. Жилые помещения питаются за счет ультрасолнечных батарей. В позднее время суток здесь светлее, чем в Грейтфелльском дворце Единства.

Дэниел замялся, и наблюдал за тем, как директриса собралась, прежде предложив чаю, от которого он не отказался.

Олдридж не пыталась на протяжении переговоров проникаться излишней симпатией к столь неловкой и застенчивой опосредованности прилежного и ответственного из-за тревожности поверхностного образа Дэниела. Она не меняла кремниевого выражения лица, однако не виделась во внутренности сухарем, скорее сдержанной и практичной, особенно в употреблении слов – её не интересовала связь престудента с Льёваном, а волновало чисто служебное сотрудничество.

– Мадам, если вам не трудно объяснить, то в чем состоит моя работа на будущий год? – осмелился спросить юноша.

– Вы будете моим личным помощником, ассистентом.

– Вы думаете я справлюсь? – не ожидал услышать подобного Дэниел. Он думал его посадят за какую-нибудь монотонную, скучную и пылью работу. – Мне только четырнадцать…

– Мистер Сноу, вы слишком ужасного мнения о себе. – отрезала правду она.

– Извините… – стыдился своей неуверенности он.

Его ответ не произвел никакого эффекта. Олдрижд опустила на секунду стальной подбородок, помолчала, и продолжила:

– Мне понравилось ваше вступительное эссе. – она вдруг начала хвалить заслугу Дэниела, чтобы перейти к более существенным вещам. – Вам нужно уметь отстаивать свою позицию, поэтому прошу обсудить наши планы.

Дэниелу предстояло ежедневно разбирать и читать корреспонденцию, составлять официальные запросы и акты, вести протоколы студенческих и преподавательских заседаний, проверять и делать учет всего документооборота. По срочному трудовому договору он числился сотрудником с должностью; ему предоставлялся доступ во все служебные и иные помещения академии, в том числе Библиотечный Архивный фонд. Практика, в дополнение, оплачивалась на полставки, и равнялась зарплате, официанта в приличном ресторане, рабочий день не превышал четырех часов (теоретически, конечно); предоставлялось отдельное жилое помещение в студенческом общежитие, полноценное питание, право участвовать во всех мероприятиях, включая научно-исследовательские. Остальное время предназначалось для личного отдыха и подготовки доклада под началом директрисы как научного руководителя. Внимательно ознакомившись с соглашением о неразглашении и прочими приказами, он без колебаний поставил на необходимых экземплярах роспись.

– Отлично, буду ждать вас завтра ровно в девять часов – пробежала хилая улыбка директрисы, которая захотела напоследок провести практиканта в его комнату. – Сейчас, прошу за мной….

– Да, мадам. – с радостным послушанием ответил Дэниел.

Олдрижд поджала губы от предсказуемости. Она надеялась, что новенький, очередной практикант сможет ужиться с её строгостью и перестанет в конец то извинятся, то вежливо произносить слабое «да, мадам» – с другой стороны уверенность не покидала мнения, будто «мистер Сноу» всё вытерпит, потому что обладает чертами угождать чужим ожиданиям и следовать правилам, а значит не возникнет никаких проблем…

Обиталище Дэниела находилось в Восточной башне – самой удачной и удобной. Мимо проносились целые корпуса с редколлегиями, творческими кружками, вроде музыкальных и театральных, которые пробуждали энтузиазм понаблюдать за командными процессами: спорами, выдумками, идеями и коллективным планированием. Олдрижд успела вкратце просветить об активной жизни Ильверейн: она видела, как он хотел расспросить, но боялся задать вопрос не по деловому существу, и тоже считал её сугубо несговорчивой и отрешённой, однако это никак не задевало.

Выдержанная геометрия гостиной общежития подражала атмосфере учёности, напоминая астрономическую обсерваторию. Они вошли в узкий проём и поднимались на самый верх башни. Директриса отвечала на приветствия студентов, которые выходили из комнат, чтобы помочь кому-нибудь разобрать чемоданы: многие удивлялись тому, что она провожала какого-то незнакомца. В конце последнего этажа появилась дверь. Олдрижд приложила специальную карточку-замок и передала в руки Дэниела.

– Это ваши апартаменты, так сказать… – вольно сказала она, взявшись за ручку и впустив нового жильца внутрь.

Неожиданно для Дэниела его поприветствовал дружелюбный голос искусственного интеллекта:

– Приветствую вас, мистер Сноу. Меня зовут Ингли. Рад познакомится с вами! Чем могу быть вам обязан?

Щёки мгновенно излучили широкое смущение. Дэниел давно не сталкивался с технологией умного дома. Он приложил палец к экрану на несколько секунд и начал осматриваться.

– Располагайтесь, и чувствуйте себя как дома. – директриса на короткое мгновение сменила официальный тон, и говорила так словно в её словах искрилось неравнодушие. Чувствовалось, что ей не хотелось произвести хорошее впечатление, отличавшееся от первого. – А сейчас вынуждена вас покинуть – дела. – сказала она, и перед тем, как выйти вспомнила сделать приятное предложение, достойное любого гостеприимного хозяина. – Если вы заходите присутствовать на ежегодном праздновании нового учебного года, то буду только рада. Двери Ильверейн всегда открыты для вас…

Олдридж ушла. Дэниел и его помощник остались вдвоём.

– Надеюсь вы будете чувствовать себя как дома. Я вам все покажу и расскажу.

Виртуальный голос с первых минут понравился ему, ведь напоминал дройдов, которых однажды удалось повидать на школьной экскурсии во Флоренции. Пока Ингли лепетал Дэниел осмотрительно бродил и только после этого немедленно приступил обустраиваться на новом месте.

Внушительная по площади комната на крыше башни располагала базовыми удобствами, и на удивление соответствовала тонкому вкусу нового жильца: самое приятное – обитый мягкий подоконник большого арочного окна уже считался идеальным уголком для задумчивого чтения с потрясающим морским видом; двухспальная кровать с занавесками, встроенные в стены книжные полки и шкафы не могли долго пустовать; каменный камин и рабочий столик дарили капельку идеализированного студенческого уюта.

После того, как Ингли показал спрятанный вход в душевую, Дэниел хотел немного с ним поболтать. Это было как вчера.

– Ингли, а кто здесь раньше жил? – первое о чём захотелось спросить у искусственного интеллекта.

– Всякие, но вы милорд, первый в моей базе данных, – ответил Ингли.

– Небось тебе было одиноко? – Дэниелу стало жалко, что такому удивительному созданию приходилось находиться в долгой спячке.

– Иногда, но я не сержусь, милорд.

– Почему ты называешь меня милордом?! – он думал буто искусственный интеллект использовал под значением «милорд» навык лести, но ощущал большую искренность в словах, чем от обычных людей.

– Так я даю знак глубокого уважения. – заявил уверенно Ингли, и прочитав мысли нового постояльца, тут же предупредил: «Я попрошу больше не подвергать мою преданность и заботу о вас сомнениям…»

– Ох, извини, я просто не привык часто такое слышать в свой адрес. – утешал он задетые чувства умного помощника.

– И вы меня. Я тоже погорячился… Стоило предупредить, что я умею иногда расшифровывать ауру человека с помощью потока эллей благодаря отпечатку пальца. Мой создатель – мудрейший Олфрай научил меня всему. Я могу помочь, когда вам будет грустно?

– О, Ингли – ты удивительный! – поражался такой воспитанности и отзывчивости юноша, складывая одежду в шкаф.

– Благодарю….

И здесь часы пронеслись со скоростью песчаной бури. Дэниел надел поверх рубашки строгий чёрный китель, отряхнул свободного кроя штаны и натянул на маленькие ноги скромные ботинки. На редкость он переболтал с Ингли, слишком увлекся, и поэтому опаздывал на праздник. Коридоры и галереи уже пустовали, а наручные часы показывали четыре минуты девятого, вызывая точностью раздражение. Он вспоминал направления и сумел добраться до Фартелла, когда началась церемония.

Высочайшие ставни главного зала оказались открытыми, царила невероятная тишина, сменявшаяся приветственными аплодисментами. Нарушить торжественную атмосферу растерянным появлением Дэниел не хотел, считая телодвижение «негармоничным». Он отыскал альтернативу – на шестом этаже располагалась укромные балконы, как в театрах, что притаилась в убранстве потолков. Поспешно поймав удачный ракурс, Дэниел скрылся за шторами и наблюдал за происходящим с восприимчивой высоты.

Фартелл выглядел безупречным по сравнению с другими залами: громадная величина купола отображала вечернее послесумеречное небо с пурпурными оттенками утонувшего солнца, а звёзды с каждой минутой увеличивались в числе. Столы протягивались в пять рядов до цоколя с центральной трибуной. Двадцатиметровые, единые окна, разделялись тонкими проёмами, и, наполняясь глубокой темнотой, заливали зал драгоценным светом.

Внизу сидели оживленные студенты и перешептывались. Седовласый старик в серо-голубой сутане брал избранника за руки, потом что-то шептал на ухо – Слова Завета. Все завершилось хоровой фразой:

– Илилирал!20

Началась праздничная трапеза, а Дэниел вместо того, чтобы присоединится к остальным, не переборов страха неловкости, придумал иное развлечение – исследовать коридоры замка, и заодно восполнить давно-опустошенное вдохновение его любопытства.

Опять же, неизвестно сколько времени утекло, но происки света в Ильверейн наполнились невидимой магией у «Пересечения нитей», где проявилось несусветное желание достичь самой высшей точки в замке. Дэниел напрочь отказался следовать карте, и не подразумевал, что этим испытывал на прочность суеверие Льёвана о лабиринте сплетенных переходов над глубокой пропастью: он представил себя в роли воздушного гимнаста, пробегал одну мостовую ветвь, словно передвигался по тонкой натянутой нити, и, едва касаясь в неизвестном пути всего прекрасного, часто останавливался и вглядывался в зеркала стен, которые сменяли его меланхоличные черты на непознанное возбуждение.

Несколько минут и на пути показалась крутая винтовая лестница. Дэниэл еще сильнее поражался архитектурным сводам, запрокидывал голову и опускал её – целое чувственное испытание головокружения от взлетающих и падающих этажей над воронкой. В незнакомой части замка нутро следовало интуиции и покорно поднималось на встречу бесконечной высоте, и страх был где-то позади – загорелась искра. Дэниел принялся покорять вершину…

И тут, край левого глаза столкнулся с тем, кто спускался с его высоты – другой седовласый, более свежий на вид мужчина с щетинистой бородой, в серой мантии, которая облегала стройное и вытянутое тело: туманные глаза бросились случайно на него и были наполнены хладнокровием, гигантским блеском неуязвимости; острый тонкий и прямой нос пронзал и заставлял отвести взгляд до состояния самозабвения. Оба, как настоящие незнакомцы, едва не соприкоснулись плечами в сантиметре друг от друга – сиюсекундное мгновение прокатилось в очень странном, непонятом свехбессознательном рефлексе: неощущаемые заряженные частицы проползли по ним невидимыми мурашками, слабым воображаемым током. Дэниел заметил замедленные шаги и прошёл дальше за чужую спину, оборачиваясь от сильной увлечённости целью, но смутился – то же самое он получил в ответ от противоположного взгляда укромного замешательства. Почему симметричные морщины вызвали в нём противоречивую вспышку стёртой мысли? Он не смел останавливаться и отреагировал случайным недоумением. Что это всё значило? Вереницу…

Осознанные мысли вернулись только у Беллантриэльской башни – весь мир был на ладони. Ветер хлёстко обдувал открытую и круглую смотровую площадку с обрамлением канонического кольца из колонн-деревьев, чьи изящные каменные ветви образовывали лиственную крону-крышу. За Фартеллом, в павильонах, примыкавших к дворикам, происходило столпотворение; в другой стороне пролегала обширная территория Ботанического сада с оранжереями; впереди – морские берега и почернелые сопки, едва осветлённые сиянием уходящего месяца. Волны надвигались в лунных переливах, воздушный солёный шёпот проносился по глазам.

Раздались залпы фейерверка. Ничего подобного Дэниел не видел – зачарованный взгляд незаметно приблизился к самому краю и выглянул наружу, обняв маленькими руками колонну. Яркие искристые огни кружили один за другим, сверкали шарообразными вспышками сверхновой звёзды над обсидиановой небесной червоточиной. Звук становился громче, взлёт выше прежних. Сцена дарила завидное одинокое зрелище. Впечатлительность усиливалась: закладывала уши, глаза ослеплялись восторгом, всеобщие радостные крики с земли добавляли накал. Миллионы недосягаемых светлячков затмевались красками искр, которые в конце смертельно собрались все вместе и превратились в буйство света – память сохранила падающие лучи, когда пальцы отдалённо касались их энергии. «О… Боже! Сон. Незабываемый сон на яву…» – это всё что вымолвил Дэниел вслух.

С низов оживлённых дворов доносилась музыка, одолевавшая соблазн Дэниела остаться до конца гуляний в башне. Ноги уже неслись по лестницам, чтобы поглядеть на продолжение праздника. Отзеркаливающий ночной свет Ильверейн нагонял Дэниела, и направлял его отражение по неизученным тропам к Античному дворику, в котором фигура молодой девы врастала в фонтан: из её рук текла прозрачная вода, заставлявшая кувшинки подрагивать от колебаний, а крохотный сад окутывался клумбами белых лилий и декоративными валунами, скрывавшиеся за плетением деревьев.

Веселье творилось уровнем ниже – в амфитеатре. Шум воды заглушался рукоплесканиями, игрой на музыкальных инструментах, выступлением жонглёров и акробатов, выполнявшие цирковые трюки на летавших и перемещавшихся платформах; зрелищность украшалась костюмированными танцорами в причудливых азиатских масках – они приятной назойливостью крутились вокруг, манили стеснительных и обычных зрителей за собой, магнетически вращали посохами, огненными и водяными сферами. Заигрывание с их лицами бодрило желание дико покривляться и трясти всё тело.

Посреди выступления, разряженные артисты разбрелись, когда зазвучала протяжность свирели и нераспознанной струны: энергичный, яростный ритм фольклорной музыки заменился на сонливый таинственный лейтмотив; мелодия мглисто клубилась, готовилась окунуть голову в круговорот нового волшебного ритуала. В центре появились стройные девушки в полупрозрачных и нежных бледно-сиреневых платьицах из атласного шелка: они ладонями держались друг за дружку и скрывали миловидные лица за вуалями, обернувшись статуями.

Чары танцовщиц свершились – освободилась истома пластичного хоровода, быстрая мелодия заинтриговала едва улавливаемую туманность разума. «Нимфы» уносили в порыве ветрености счастливцев – Дэниел не успел опомниться, как не по собственной воле отдался в руки смелой девушки, отчаянно повиновался её колдовской силе, запоминал аромат забвения – флюиды проникали в его глаза образом нежных и пышных пионов, наполненных каплями утренней росы. Лепестки безжалостно разносило также, как и спрятанные за пеленой вуали черты незнакомки. Он отказывался выпускать цветок из рук, но лёгкая улыбка унеслась, оставив на прощание чувство мимолётной влюбленности.

Сердцу не удалось бесчувственно колотится – оно искалось в потоке. Всё было без толку. После того, как Дэниел глупо постеснялся расспрашивать прохожих, завладело осознание того, что в руках осталась маленькая надежда – сброшенная и оставленная на прощание вуаль – этот шёлковый платок пах душистыми пионами.

Прогуливаясь змейкой вдоль живых препятствий – беготни с самонадеянными и довольными улыбками, – снова, но уже кто-то настоящий схватил Дэниела и включил в круг для нового хоровода; он утешительно согласился немного забыться, перестать думать о ранении в грудь. Раньше ему не доводилось даже о подобных чувствах – возможно, это и была его первая влюбленность – та, о которой он мечтал, вычитывая жизненные сюжеты из книг. Но жизнь – не сам роман, а его творение.

Голова перестала трезветь – пьянела от неистовой характерности народных танцев. Исчезновение «незнакомки» заразило Дэниела вспыхиванием взбалмошного настроения. – он всегда любил танцевать, но редко решался зайти за рамки стеснения. А тут, всё резко изменилось… Он так долго ещё не танцевал, особенно до упаду. Бесперебойные пляски под на старинный лад с музыкой разных народностей позволили ему наконец-то расплыться в улыбки при виде чужой – смеяться без повода в ответ, заражаться беззаботностью и небывалой до того дня энергией. Тёмные глаза сияли – намекали на виду у всех, что по его телу пробегало озорное счастье.

Третий час ночи – Дэниел слушал комментарии Ингли и приготовился перед сном немного почитать. Он остался наедине с томом лишь на несколько минут. Голые ступни и колени искали удобную позу на мягком подоконнике, скошенный лоб боком прижался к о прохладное стекло. Дэниел всматривался в ночную пустоту – чувствовал очертания неровных берегов и их беззвучного омовения приливом. Свет из ниоткуда насыщал открытый космос, слившийся с водной земной гладью.

Ненадолго отворив створку окна, хлынул колыбельный воздух – он убаюкивал и погружал в крепкий сон. Перед тем как уставшие веки закрылись, память глаз пронесла в несколько секунд море волнения, восторга и трепета.

Ночная песня унеслась стихотворной строчкой, следом за «краем восходящих горизонтов» – Айседаль – отныне готовил наступление нового рассвета, что приближался скорее, чем можно было тогда представить….

Последнее в сознании так и мелькало: «Что же дальше? Неужели это настоящая жизнь или мечтательный знак…. Какой я всё-таки впечатлительный? Это хорошо? Уже сегодня? Нет – уже завтра…»

Эмели

Эмели – первая, кто заметила в Дэниеле Сноу целеустремленность, характерность и лидерскую потребность в единомышленниках, которой не было ни у одного другого человека, на кого она иногда пыталась равняться. В самые трудные времена ей удавалось понимать мотивы его отчаянных и смелых поступков – принимать их последствия и не осквернять осуждением.

Помниться, тогда наступило шестнадцатое августа – первый день нового учебного года. Пятый курс стал поворотным.

Эмели встала с постели разбитой, собрала силы и привела себя в порядок: она вслух покрикивала на волосы, которые всегда плохо укладывались, потом бралась за увлажняющую помаду, примеряла личного пошива жакетную мантию, поправляла стрелочки на брюках, совала ноги в туфли и перед выходом в студенческий свет смотрелась с соседкой в зеркало.

Уверенная, командирская походка распыляла по сторонам толпу. В Фартелле во всю её поджидала одногруппница Пенелопа и товарищ Джеймса, годом помладше, Ваня. Дэниел сидел рядом с ними, но чуть дальше – он удовольствием наворачивал кашу, запивая второй стаканом крепчайшего чая. Эмели не сразу его заметила. Только ей захотелось поприветствовать всех, как сзади подкрался Джеймс и сильно напугал.

– Ты чего это с утра такая растерянная? – захохотал он.

– Да вот, Дэниела потеряла, – сквасилась в ответе она.

– Того зануду, с которым мы познакомились в поезде? – недоумённо спросил Джеймс: «И чего она в нём нашла?! – подумал он, но вслух добавил: – И не говори, что он тебе понравился?!

– Больше, чем твои дурачества! – рассердилась Эмели, и смолчала сиюминутную обиду укоризненно-испепеляющим взглядом.

Расспросы Пенни заинтересовали и Ваню, который не догонял о каком «Дэниеле Сноу» шла речь, и чтобы не показаться глупым он делал вид, что успел уловить быстроходную речь Эмели – в следствие наступил жуткий голод: пришлось заглотить говяжий язык в рот.

Джеймс якобы изображал безынициативность, – кривлял глазами и заедал ироничную ревность дополнительной порцией омлета.

Пришло время первого занятия. Как полагалось, по старой привычке, Эмели не успевала прикоснуться к тосту после размеренного приема кофе со сливками. Так как опаздывать она не любила – это ей удалось превосходно. И что же получается?! Оставался единственный вариант – зажать в зубах поджаристый бутерброд, и естественно, как и полагается «леди совершенству» нестись сломя голову с одногруппниками в лекционный зал, заодно слышать их смешки на опережение:

– Ритмичнее, выше ноги, выше колени! – издевался Джеймс. – И мадмуазель, с таким грохотом вы снесёте весь пол под собой. Ну вы же не слон?!

В те злосчастные минуты Эмели грозилась с набитыми щеками и цокающими каблуками когда-нибудь свернуть шею, а затем прибить к чертям собачим лучшего друга.

Угрозы вызывали лишнюю дозу хохота у Пенни и Вани.

Ближе к обеду, после занятия профессора Палладия, в Магическом зале, напоминавший строение планетария с моделированием Вселенной,21 состоялось ежегодное собрание. Эмели уселась рядом с Пенелопой и не ожидала увидеть Дэниела рядом с Олдрижд. Монолитные голоса головной боли дали директрисе сигнал начать объявление:

– Сегодня я собрала вас по очень важному делу, – пыталась сконцентрироваться она. У неё до сих пор оставались побочные эффекты от лишнего шума, но она держала марку и властную строгость на лице. – Для начала, хочу, чтобы вы поприветствовали моего нового ассистента – Дэниела Сноу. С этого дня он моё доверенное лицо и член учебного состава Ильверейн. Если у вас возникнут вопросы в моё отсутствие, он всегда к вашим услугам. – Олдридж жестом попросила выйти Дэниела вперед и напутственно добавила: – Пожелаем ему удачи!

Скромный поклон Дэниела ещё сильнее вынудил Эмели заставить капризы Джеймса прекратиться, однако он не переставал бурчать себе под нос, что директриса могла подыскать кого-нибудь получше или попредприимчивее. Подруга очень уважала выбор Олдридж, и равнялась на неё в некоторых вещах, – поэтому для Джеймса было ошибкой столь пренебрежительно высказываться относительно её авторитета, но не успела она поругаться, как заметно напряглись подбородок и стиснутые губы директрисы – это предвещало нечто «скандальное».

– Теперь о главном, – Олдридж перешла к основной теме собрания. – С этого года действует новая система магического образования в Ильверейн.

Новая система подразумевала в коллективном сознание плохие новости. Послышались недовольства и восклицания. Студенты необдуманно связывали такое решение из-за недостаточного финансирования академии правительством Объединённой Республики, а некоторые прямо посчитали это за признак подготовки к лоббированию студенческих интересов. Всё лишь были пустые слухи. Олдридж, как директриса Ильверейн, давно приобрела преимущества автономии и самодостаточности, и в чьей-либо стадной огласке не нуждалась – выворачивала при надобности всем недоверчивые рёбра.

– Ильверейн это заведение высших магических искусств, а не санаторий или пансионат. – она заставила замолчать всех неугомонных. – Это решение было принято единогласно мной и вашими преподавателями….

Эмели уважала твердость директрисы и разделяла её позицию. Она не побоялась задать конкретный вопрос:

– Мадам, а что подразумевает новая программа обучения?

– Большое спасибо, мисс де Болуа, за вопрос, – отреагировала женщина, и, поправив рукава мантии, собралась идти в бой и отстаивать себя в схватке с некрепким и недальновидным поколением. – Скажу, коротко и прямо: в Ильверейн будут продолжать обучение только те, кто хочет стать заклинателем либо полноправным магом. Что касается остальных, то они могут окончить пять лет обучения базовым навыкам, как того и требует от них закон….

– Но… – пытался кто-то воспрепятствовать ей.

– Здесь нет «если» и «но»! – стояла на своём она, – После окончания пятого курса, каждый студент переводится на индивидуальный план, чтобы в полной мере освоить магические способности. Ни у кого из нас здесь нет времени… – она нечаянно поперхнулась, с машинальным трудом восстановив мысль, – Вы либо хотите стать магом или нет, – и отрезала в итоге. – Ведь известно, что большинство из вас учатся по обязанности от рождения и хотят идти совершенно другим путём. И так, мы с учителями даём вам право выбирать и нести ответственность…

– Но как стать полноправным магом, если прошли те времена? Как нам достичь столь высокого уровня в таких обстоятельствах? – спросило несколько студентов, которые явно хотели поймать на слове директрису, но всё оказалось совершенно наоборот – она давно изучила все тонкости их инфантильности.

– Испытание само найдёт вас. – кинула ключевой аргумент Олдридж. – Трансформация в полноправного мага – это результат преодоление самих себя, способность к самоотверженности, фокусирование всей вашей магической энергии. – она продолжала просвещать более сдержанно и прерывисто. Она перенервничала. Этого стоило ожидать от невнимательной публики. – Не забывайте, полноправная магия – это не легенды про величие или героизм в критических ситуациях, а целый телесно-ориентационный, духовный путь. Если вы достигните полной трансформации – вы научитесь совершенно иначе понимать свои силы, устанавливать связь с другими элементами, находить способы взаимодействия с энергией. Полная трансформация откроет вам доступ к магическим доспехам и новым способностям, а именно материализации ваших эллей в «эллери» или иначе магической пыли – источнику всей вашей магии. А в состоянии Зенита вы сможете достичь пика силы….

Волнение не утихали, большинство не радовалось красноречивым разглагольствованием директрисы: «И в чём смысл? Постичь какой-то новый „дзен“? Что может дать полная трансформация, кроме высшего звания хранителя? Это какой-то бессмысленный бред о магическом пути. Очевидно, к чему это приводит…» – думали они, но ни Эмели, или даже лень Джеймса.

– Но как же так, мадам! – настырность недовольных готовилась зашкаливать, если бы они не побоялись бессмысленно перечить директрисе, которая физически устала выслушивать «нытьё».

– Я уже всё сказала… – она разгоряченно закончила вести односторонний диалог, – Если вы хотите знать подробности, то сегодня будет разослан приказ…. А сейчас все на занятия – собрание окончено.

Такого не ожидал никто. Обсуждения не утихали даже за ужином. Положение многих студентов весело на волоске, особенно Джеймса – он весь вечер задумчиво сидел, практически не шутил и не встревал в чужие разговоры. Эмели тоже волновалась за себя, но верила, что если ей потрудится немного больше прежних лет, то она убьёт двух зайцев.

В четверти двенадцатого, когда многие отходили ко сну, Эмели сидела над докладом по истории магии, отложив эскизы новых нарядов, чтобы не отвлекаться. Она поздно легла, и, уставившись в потолок, думала о том, что не хотела вылететь из Ильверейн с каким-то дипломом – вернуться в Грейтфелл, под дулом родительского пистолета идти на профессиональные курсы швеи или дизайнера и отдать часть своей жизни на потакание искушенных клиентов. Как художница – максималистка, девушка крутила мотивационные речи Олдридж, и пыталась оставить изрядную тревогу во вчерашнем дне и скорее сконцентрироваться на учёбе.

Субботним утром Эмели решила отдохнуть и заодно завлекла за собой загруженных и преуспевающих отличниц Пенни и Кесседи. Они вышли за территорию Ильверейн, направляясь в сторону пляжа, и, проходя мост, их впечатлила следующая картина – кто-то звонким певчим смехом плескался, прыгая по побережным волнам.

Высочайшие скалы, тёплый мраморный измельчённый песок – шумное море и ясный день. Августовская жара усмирялась муссонами. Девушки спустились по высеченной лестнице, и в этом момент Эмели узнала в мокрых чертах лица Дэниела – его внутреннего ребенка: она получала искреннее удовольствие, когда наблюдала за тем, как он кружился, хохоча падал и вставал, ударами рук разгонял пену, которая ласкало обдавала щеки – море и быстротечность облаков освобождали неподдельность – в голову прорывался ветер, и видимо, весь остальной мир напрочь исчезал под исцеляющим дождём из солёных капель.

Это воспоминание не покинет Эмели – таким настоящим она его запомнит…

– Может быть позовем, и он присоединится к нам? – предложила Пенни. Познакомимся как следует…

– Дамы, предлагаю сделать исключение, – ответила она. – Давайте не нарушать этот carpe diem.

Кесседи, не прекословила – ей было все равно, потому что она ничего не понимала.

Пришлось идти в ближайшую деревню: купить местных сладостей и поесть в китайском ресторанчике «Вкусное дерево» традиционной лапши. Эмели удосужилась оценить у мадам Хуан её традиционный наряд, заготовленный для праздника у родственников в Харбине – она, естественно, не удержалась и предложила на ходу исправить недочёты. Владелица потёрла руки и пригласила студенток в дом, находившийся за дверью служебного входа её кухни. Заварив молочный улун, женщина наблюдала за слаженностью рук Эмели, пока отвлекала её подруг рассказами о молодости до прихода заката – чего стоило видеть восторг мадам Хуан, утверждавшая, что её теща от зависти должна была через две недели лопнуть. За время работы юная мастерица нахваталась идей, и довольная вернулась с подругами обратно в замок со словами: «Ну, вот, день удался! Вот это я понимаю – выходной!»

На следующей недели тяга познакомится поближе с Дэниелом вернулась, но тот вечно от неё ускользал – она надеялась, что это было случайностью – просто, видимо, Олдридж нагружала его работой и просвещала в тонкости образовательной деятельности, юридического формализма. Она ещё в поезде приметила, что практикант не имел друзей – он от крайности недоверия перешел к большой заинтересованности её давним увлечением – ему хотелось быть не просто солидарным, вежливым или «правильным» (так предполагал только Джеймс, точнее его задетая гордость), а наоборот – желание найти внимание и поддержку. Да, и в целом, Эмели заметила, что Дэниел несмотря на простоту одежды был сведущ в эстетике – это усиливало мотивацию найти хорошего советчика, потому что Пенни и остальные знакомые Джеймса либо восторгались дизайнерскими задумками, либо сдерживали критику, чтобы не разгневать её талант, но дельного, практического совета давать не умели. Другое дело, Дэниел – точнее его наблюдательный взгляд. Дополнительно, она считала, что такому парню стоит дать возможность показать себя – чувствовался скрытый потенциал и такая же жажда искренних оваций и признания.

Прошло две недели, и Эмели узнала от остальных сплетниц, а также порядочного Теда, что Дэниел – настоящий жаворонок и затворник в том смысле, что в свободное время никто не заставал его с поличным, а в рабочие дни тем более – он часто засиживался до поздна с директрисой Олдридж – даже обедал и ужинал вместе с ней. Никому это не нравилось, и сильнее играло в пользу Джеймса, называвший ассистента прилежной «бесячей» занудой. Девушка, расстраивалась, но продолжала зачем-то защищать Дэниела.

Удача подвернулась во вторник – проходил практический урок боевой магии на открытой обширной поляне в глубине Мятной рощи, где часто проходили дуэли. Дэниел составлял отчёт, наблюдая за тем, как Льёван проводил занятие. Как-раз Эмели дралась с Эдвардом Доннелли, как подобает заклинателю земли: соперник часто уворачивался, использовал щит от простых булыжных атак или цепких корневищ – её навыки захватывали Дэниела, который не удержался и захлопал в конце. Льёван одобрительно улыбнулся, заметив смутившиеся взгляды других студентов – Эмели же растаяла на глазах и довольствовалась комплиментом – ей это льстило. Она не могла не отреагировать:

– Вот это я понимаю, мальчики – настоящий мужчина! Хмм… – она сделала это нарочно, чтобы лишний раз позлить, расшатать Джеймса.

В перерыве Эмели успела поймать Дэниела, отвлечь его, достав из сумки эскизы.

– Это очень необычно, мне нравится, но шифон лучше чем-нибудь заменить. – отвечал он. Девушка была на седьмом небе от счастья – нашёлся её добрый и беспристрастный критик!

– Ах, точно, – и сделала оговорку. – хотя видится, что ты предпочитаешь что-то минималистичное и лёгкое – воздушное.

– Спорить не могу, – легко почесал затылок Дэниел, и неловко закончил комментировать. – Но признайся, мой вариант выглядит более уместным и удобным для такого наряда….

– Ну да, ну да… – минуту справлялась Эмели с чувством одиозности, и потом только мысленно благодарила юношу.

Вечером она засела в мастерской, долго строчила и кроила, и вот у неё впервые получился идеальный образ. Что нужно творцу для полного счастья?! Претворение своего создания в жизнь….

С того дня Эмели познакомила Дэниела с Пенни и Ваней, сделав это непринудительным способом, и потом у неё созрел идеальный план – ежегодный трехдневный поход в Айседальский заповедник. Оставалось только уговорить директрису отпустить ассистента за пределы Ильверейн под каким-то рабочим предлогом – познакомится с прелестями студенческой жизни посреди палаток, надоедливой кошмары, вонючей тайги и затопленных лесов.

– Эмели, какими вы судьбами? – безэмоционально спросила директриса, сняв очки, как только закончила подписывать кое-какие бумаги. – Вы пришли обсудить учебный план новой программы? – её формальный подход к вещам заставлял студентку быть откроенной.

– Нет, – уверенно заявила она. – Я не трачу время на то, что вы и так ясно донесли на собрании.

Олдридж не устояла, и позволила себе улыбнуться от такой прямолинейности.

– Мадам, я хотела вас спросить, точнее кое о чем попросить… – подготовила почву Эмели.

– Тогда выкладывайте. – директриса стала смотреть в глаза девушки.

– Я хотела одолжить вашего ассистента, – Эмели говорила быстро, чтобы у Олдридж не возникло встречающих вопросов, которые могли помешать плану. – Для поездки в Айседальской заповедник. Наша ежегодная традиция обязана быть исследована гостем. – хитрила она. – К тому же, это отличная возможность познакомится ему с преподавателями, студентами, которые будут обращаться к нему за консультациями.

Да, аргументы были так себе, по её мнению, однако директриса повелась – удивительно, но главное – всё сработало.

– Честно говоря, это хорошая идея мисс де Болуа. – послышался удовлетворительный ответ. Победа!

– Вы ведь знаете, что из такой головы ничего дурного не рождается! – приятное самомнение только закрепляли твердую позицию согласия.

– Если не считать, постоянных нарушений правил и разгильдяйства наряду с мистером Фастелли… – строгой иронией высказалась директриса и получала удовольствие от находчивости рыжеволосой студентки с веснушками.

– Ну уж… – не нашла других оправданий Эмели, и вспомнила зачем пришла: —

Кстати, а почему Дэниел не с вами?! Говорят, он до поздна с вами сидит…

– У него сегодня выходной. – ответила с глубоким выдохом Олдридж. – Несмотря на то, что он очень рассеянный и невнимательный – его стараний не отнять.

– Так, где он? – добивалась ответа девушка.

– В библиотеке. Он приступил к написанию доклада для защиты практики в июне…

– Ах, библиотеке! – Эмели скорчила удивленную физиономию от своей недальновидности, и, попрощавшись с директрисой, ушла.

Она недовольно шагала в Северо-западное крыло: «Ну ты и даёшь, Эмели…. Дура! Можно было сразу догадаться…» – говорила сама себе. Внутренний гнев сменился на милость, как-только Эмели отыскала в отделении «История Второго Ренессанса» Дэниела и тут же рассказала о последней новости, которой добилась ранее – он посмотрел на неё и видел только улыбку, которой прежде не замечал в других людях, и согласился отложить несрочность доклада на потом, пойти вместе с девушкой в Фартелл.

С того дня Дэниел перестал проводить трапезную часть утра, дня и вечера в одиночестве и сумел найти общий язык с приятелями Эмели – те после нескольких встреч оставили приятное мнение о нём, кроме упёртого Джеймса – он подыгрывал подруге из-за нежелания ссориться и обижать её…

Эмели подарила Дэниелу ощущение настоящей и долгой дружбы – они будут поддерживать друг друга практически во всех запредельных и бунтарских начинаниях – видеть внутри себя лидера, творца и мятежника собственной линии судьбы. Эмели посмотрит вместе с ним в их зеркало – оставит его наедине со сломленным отражением, и нисколько не поразиться финалу разбитого без сожалений конца сансары…

Ваня

Ваня Гончаров всегда был простодушным светло-русым юношей славянской внешности, невысокого роста, с круглым лицом и подтянутой немного коренастой фигурой, самыми наивными серыми глазами, в которых изредка показывалась синева по краям зрачков; всех людей он считал хорошими, а их злобу объяснял несчастьем, редко вдавался в крайности и обладал чистой отзывчивостью.

Прожитые медленные и нерасторопные годы на родном Урале сменились заводным ритмом Ильверейн. В первый же год Ваня познакомился с Джеймсом, который ввел его во все тонкости – они стали товарищами на тренировках по укрощению драконов, на соревнованиях по Драконьим Гонкам22. Следом, он сдружился с общительной Эмели, её одногруппницей Пенни, и в общем привык заводить приятельские отношения со старшими курсами, чтобы быть иногда прагматичным.

Ваня учился усердно, но практически каждый замечал за ним свойственную только ему умственную заторможенность реакции – он часто переспрашивал, задал множество уточняющих вопросов с вытекающими ответами, просил повторить материал лекции – выводил на нервы только профессора Палладиума, преподававший такую дисциплину как «Специальные заклинания» и «Теорию построения магических заклинаний». В остальном другие профессора его ценили и пытались не обращать излишнего внимание на его любовь к детализации, относились по-другому – с одобрением.

В свободное от учебы и тренировок время он посвящал себя изучению основам неофизики и квантовой механики – думал над какими-то изобретениями, ковырялся в Студенческом квартале с электронными устройствами, мультиблоками и системами, мастерил и проводил с десяток неудачных опытов, после которых удавалась сохранять самообладание и начинать работы с нуля.

С Дэниелом крепкое знакомство произошло на Шадальских топях в Айседальском заповеднике, где они вместе карабкались по мшистым и мягким тропинкам невысоких обрывов, окутанных водянистыми лианами хвойных баньянов. Влажный климат заставлял часто брать передышку и усаживаться на низменном перевале, любуясь диковинными деревьями, погружёнными в илистый и широкий разлив реки после нашествия сезонного тайфуна. Растительность преобладала папоротниковыми видами и душистым цветочным дурнотравием.

За болотистой зоной простиралась тайга и причудливые изваяниях на вершинах горной долины Атлантов. Отряд из четвертого и пятого курсов шли к лагерю по оседавшей влажной почве, слушая анекдоты и истории мистера Уильямсона – темнокожего и харизматично-упитанного мужчины. Каждый студент обожал его за старомодные, но уместные шутки, любовь к растениям и снадобьям: описывать их удивительные свойства он мог часами на пролёт, привлекая студентов к азарту познавать прелести «матушки природы»; профессор старался по достоинству оценивать умения, пускай и самого «бестолкового» ученика, относился к неудачам с юмором и подбадривал опущенные руки новичков – опытным наставлял не пренебрегать дарами царства растений и животных, не мыслить потребительски.

Выделится из общего количества студентов для профессора Уильямса смогли только Пенни и Кесседи. Ваня же находился на общем уровне – «где-то очень-очень далековато».

На открытом уроке профессор Уильямс дал задание студентам приготовить зелье, очищавшее растение от токсичного загрязнения. Ваня начал метаться, когда варево не слышало просьб и без зазрения совести выкипало. На помощь подоспел Дэниел, который посоветовал потушить костер, и добавить гранатной солевой гранулы. Выручка оказалось своевременной, и тогда студент узнал, что его спаситель неплохо разбирался в химии и прочитал какую-то редкую энциклопедию, которая описывала множество полезных экстрактов и опытов для восстановления экосистемы. Ваня внимательно смотрел над тем, как Дэниел стабилизировал месиво, добавив растёртые кораллы – сумел добиться баланса, а после удостоиться похвалы от профессора Уильямсона.

Несмотря на то, что Дэниел находился в компании Эмели, Ване тоже пристальнее заинтересовался им, и позвал его принять участие в особенном состязании, которое заключалось в том, чтобы пройти часть болота без использования магии, полагаясь только на «голос природы». Эмели обрадовалась такому предложению и потянулась вслед.

Ребята пришли к финишу четвертыми, но Ване понравилось среди брезгливых недовольств и вздыханий Эмели насладится лесной гущей, прыгать по зыбким кочкам, избежать газового взрыва и преследование кишащего гремучего плюща, не терпевший малейшего нарушения тишины. Преодоление непредсказуемых препятствий выглядело забавным и веселым, особенно когда он смеялся от писклявых визгов Дэниела, страдавший арахнофобией, заново переключаться на Эмели, которая негодующе догоняла команду, проклиная гостеприимство Шадальских болот.

Вечером все студенческие группы добрались до лагеря у подножия невысокого перевала Сихотэ-Алиня с шумной горной рекой – неподалеку от каменных крутых уступов на поляне стояли десятки палаток и разведённый костер. Льёван и профессор Мюррей вовсю готовили наваристую уху из свежевыловленной рыбы и овощное рагу.

С уходом сумерек студенты собрались возле огня, и грея руки и ноги, запевали песни под игру Пенни на простой гитаре: Ваня, заметив у Дэниела неплохой голос, дал ему распеться и выпустить тенор – остальные поддерживали его мотив.

Ваня сидел с очень поникшим взглядом и всматриваться в огонь, чтобы отогнать тяжелый мысли. А ведь когда-то, лет семь или восемь тому назад, они с отцом и матерью отправились в большое и дикое путешествие на Алтай, где воздух был ядреным и заряженным – не таким расслабленным и влажным, как на Айседале. Теперь, он думал о том, как хотелось поскорее забрать на зимние каникулы сестру из пансионата, услышать в письме очередные обещания родителей избавиться от алкогольной зависимости – вновь испытать счастье от прошлого. Песня прекрасно сочеталась с переходами струн, необременительно напоминала ему о счастливом детстве, в котором он бежал в поле совсем маленький и купался в полутораметровых колосьях трав; он видел что-то очень близкое в лице Дэниела, но не понимал конкретно….

Следующим предрассветным днём Ваня, очнувшись, уже помогал Дэниелу подниматься на гору, подбадривал его, когда тот хотел сдаться и подождать остальных в лагере. Карабкаясь по спинам каменных спящих великанов, он давал руку помощи, говорил, что оставалось меньше половины пути (что было конечно неправдой), показывал способ правильного восстановления дыхания, чтобы найти из последнего физической силы. Эмели плелась в самом хвосте и успевала только из-за частых передышек Дэниела. Ваня спускался за ней в дремучий туман и заставлял двоих через не хочу идти ради стоящего зрелища.

На вершине Облачной горы группы студентов дожидались «отстающих» и продолжали сидеть на прохладной земле. Пришёл час. Ваня попросил Дэниела первым делом посмотреть в даль – и не пожалел…. Дикие сопки примыкали к горной башенной крепости из диабаза и порфирита, укрытая пряным росистым ароматом ковровых елей и сосен, амарантовых кедров. Раннее утро расстилало мглистое покрывало над малахитовой затенённостью долины, окрашивало с высока багровостью наступающей осени. Плотный туман плыл словно тихое течение цунами – огибал вершины и разливался за их пределами не останавливаясь. Ваня так же, как и Дэниел восхищался грандиозностью природы и откладывал пейзажи в голове, помнил каждый из них – верил, что глаза забывали все тревоги и печали, словно их никогда в жизни не существовало….

По возвращению в Ильверейн, в конце сентября состоялись долгожданные Драконьи Гонки. За границами Ботанического сада, распростиравшийся на полдесятка километров, находилась возвышенность, на которой был образован круг из арок – порталов (студенты называли это место «Воронка», которая высаживала либо на академический летающий остров или на скалистый остров-стадионе в двадцати километрах от Диких земель23).

Драконьи гонки многое значили для Вани, однако не играли первоочередной важности в его жизни, в отличии от Джеймса. Соревнование изначально придумалась как забава сёстрами, что стали первыми эйрами на Земле – Ветряной Рехс и Огненной Арсалией. Главная задача – это преодолеть полосу препятствий быстрее всех. Риск, видимо, вызывал в его крови здоровый азарт – ему нравилось не сидеть на одном месте, быть хоть-где преуспевающим и достойным похвалы.

Перед началом состязания Ваня надевал кожаные перчатки, гладил питомца, слышал крики над собой, и просил «Ласку» (так звали его дракона-самку) слушаться его и не выделывать показных выкрутасов, ведь она очень напоминала по характеру Эмели, которой только дай поблистать в лучах славы и почете. Он пожелал Джеймсу удачи – тот ответил ему тем же: надел защитный шлем, запрыгнул в седло и ждал момента вылета на арену пятым с конца по команде мастера Лара.

Послышался высокий взрыв в воздухе светового шара. Представление началось. Ваня почесал лоб дракону и напомнил ей, кто из них двоих «вел», а кто «следовал» и в каких ситуациях. Сложности с эллерейским языком не являлись помехой для его крепкого союза с Лаской, предпочитавшая вместо лишних слов преступать к действиям.

Специальные ворота на нижнем уровне под зрительскими овациями издавали клокочущие рыки, затемнённые открытые ставни ворот позволили вырваться на свободу другим небесным созданиям с панцирной блестящей на солнце чешуёй, что переливалась как маслянистые лужи после контрастного дождя. Приятные громадные глаза с тонкими зрачками, немного напоминали сузившиеся зрачки кота или готовившейся к нападению гадюке; толстые лапы и кости проявлялись только у очень зрелых особей; их крылья отличались не только по размеру в соотношении с пропорциями туловища, а также и по форме – серо-оранжевый дракон Вани походил на огненную птицу и, казалось, защитная кожа напоминала перья. Джеймс вылетел на сине-фиолетовом строптивом драконе с широкой грудной клеткой: он дико рычал, показывал лидерство и выказывал на сотни человеческих лицах презрение, за исключением всадника. Последним оказался Мелдор Фейенберх – один лучших студентов в Ильверейн, учившийся на курсе вместе с Кесседи и Тедом, а также великолепный укротитель и главный конкурент на соревнованиях – все мечтали выхватить у него победу из рук, в том числе и Ваня. Дракон Мелдора только на опрометчивый взгляд, помимо громадности, представлялся сравнительно тощим с остальными особями, однако длинные белые крылья с потёртостями на боковых выпирающихся ребрах были главным преимуществом.

Постепенно все участники соревнований поднялись над открытым и пустым небом, стали хаотично делать нырки друг над другом, потом строились в ряд и разлетались по всему периметру стадиона, синхронно собирались над зрителями в кольцо и вращались, создавая эффект центрифуги. Выпущенные шары света дали знак пуститься в пляску на опережение. Понеслась…

Первые пять минут напряжение и волнение не отпускало Ваню: в прошлом году из-за непослушания Ласки он вылетел из четверти финала – на этот раз не собирался никому уступать. Несколько ослепляющих заклинаний поменяли позиции игроков, и оказавшись в числе тех, кто попал в первую ловушку, он скоординировал поводком движение верного питомца, просил её не придавать большого значения временному ограничению, и описывал ей обстановку сзади и спереди.

Ласка верила в интуицию наездника и преодолевала резким боковым поворотом расширяющиеся электрические мины. Ваня убеждал её пролететь прямо через них, чтобы собрать вокруг себя энергию для защиты – при вероятности того, что кто-то будет пытаться их задеть и выдворить с полосы препятствий. Так и произошло. Двое соперников на лету сговорились обложить их с двух сторон – только они решили задеть, как Ласка взмахнула крыльями и электрические заряды заставили недобросовестных всадников потерять контроль над ситуацией, столкнуться со скалами и впоследствии искупаться.

– Умничка, красотка! – хвалил Ваня. – Последнее кольцо и ты сможешь блистать перед публикой в буквальном смысле.

Он догонял Джеймса, уступавший место несменяемому лидеру. Товарищ, увидев расхорохорившийся вид Ласки, решил немного уступить важной даме, чувствуя возрастную и кризисную несобранность Акселорна. Драконы Вани и Мелдора парили мгновениями вровень между искусственно созданными труднопроходимыми воздушными коридорами и на низком трамплине спасались от столбов водяных бомб.

Последние полосы препятствий из невидимых клеток наконец-то позволили Вани убедить Ласку разогнаться, уделать нос дракону Мелдора на обширном и затянутом крюке.

Стоило видеть довольное выражение противника, не ожидавший такого поворота событий. Финишная световая линия отдала предпочтения и заслуженные лавры Ване. Послышались оглушительные аплодисменты и ораторские поздравления, результаты очков и имена всадников, прошедшие во второй тур, назначенный на декабрь.

Драконы от изнурительного полета ловко просачивались в подземное логово. Соревнование закончились, и пока на спуске к берегу с пространственным коридором воцарялась толкучка, Эмели и Пенни захотели поздравить Ваню с первой победой. Дэниел поспешил за девушками, просочившиеся в специальные стойла. Под ногами доносился усталый рев и утешительные слова хозяев, разделявшие с ними победу или поражение – общались с ними словно с друзьями или родными братьями.

Ваня вытирал вспотевшее лицо и волосы от жаркого и нежного дыхания Ласки. Тренер Лар поблагодарил всех за достойную игру, которая, по его мнению, оказалась куда интереснее и лучше, чем прошлогодняя, посмеялся и разворошил волосы победителю, а после предоставил подругам-болельщицам бросится ему на шею. Ваня первым делом поприветствовал Дэниела и спросил о его первых впечатлениях: было приятно услышать восторг о профессионализме смелости и ловкости спортсменов – он умилялся тому, как ассистент директрисы проявил озабоченность над темой достойного отношением к драконам, считал, что это немного напоминает «варварские» и увлекательные развлечения ради хлеба и зрелищ. Мастер Лар, не стал возникать и обещал как-нибудь побеседовать с ним на такую деликатную тему, доказать Дэниелу ошибочность его мнения, и после ушёл.

С уходом тренера много недовольных взглядов направилось на Дэниела и только Мелдор не постеснялся высказать недовольство:

– А какое ты право имеешь так говорить коли сам на драконах не летал?!А?!

– Я… – заколебался Дэниел и вдруг почувствовал себя загнанным ягненком перед волком.

– Если не знаешь, будь добр узнай, а потом говори! – презрительно, с некоторым высмеиванием закончил студент, злившийся скорее от второго места, чем от наивной дерзости.

– Мелдор прекрати! – заступился Ваня.

– Я хотел сказать пусть не строит из себя защитника природы. – объяснял товарищ по соревнованиям.

– Мог бы разъяснить, а не упрекать, – он просил его не быть таким категоричным. – Дэниел не знал, и попрошу о нём так не высказываться…

– Тогда пусть молчит или подумает прежде, чем говорить. Не выношу таких выскочек! – Мелдор прекратил конфликт намеренно, чтобы не портить отношения в коллективе из-за какой-то «недотепы» – так он мысленно отозвался о престуденте.

Ваня проникся забитой реакцией знакомого – увидел, как это задело и сделало его поникшим, униженным, поэтому он сразу же ненадолго отстранился от товарищей, и наоборот хотел вернуть Дэниелу настроение:

– Не обращай внимания. – советовал убедительно он. – Мелдор просто ещё уязвлен от поражения мне, а тут ты под руку. – Давай лучше пойдем. Мне приятно слышать, что моя победа тебе не безразлична, в особенности мне приятно, что ты так беспокоишься о драконах, в том числе и Ласке. – утешение непредвзято грело.

Эмели в это время, как и Пенни, заметила кое-что особенное: Дэниел и Мелдор посмотрели друг на друга так, как будто давно знали друг друга – изначально были врагами. Это смутило и Джеймса, не ожидавший такой резкого негатива от того, кто несмотря на признаки нарцисса не позволял себе такого отношения в общение даже с самыми отвратными людьми.

Ваня отвлеченно прочитал ранимость Дэниела, которую тот не смел показывать перед другими – он только сильнее убедился в его добросовестности.

Вечером состоялся праздничный ужин: Джеймс, понаблюдавший за неприятной сценой после соревнований, только из-за ведомости авторитетом поддерживал Мелдора, актёрски продолжал не обращать особого внимания на Дэниела, когда рядом с ним сидел довольный Ваня сел рядом с Дэниелом, потом, не обращая на ревность внимания – он произнес тост в честь друга, желал ему сотни поцелуев от поклонниц. Эмели тут же чмокнула победителя в щёку и тот засмущался: все засмеялись. По такому случаю присели Тед и Кесседи, но они обходились без красноречивых слов, предоставляли возможность Джеймсу веселить публику.

– Дэниел, а что ты скажешь нашему «Ивашке»? – хотел услышать очередное оправдание себе, но вместо это услышал совсем другое.

– Он чемпион и все… – светлостью сказал Дэниел.

– Вот, это я понимаю: краткость – сестра таланта! – Джеймс не показал раздражения и поднимал за друга бокал вина, которое раздобыла Эмели на кухне.

Ваня обнял Дэниела и ему сказал:

– Спасибо, тебе огромное!

– За что?! – удивился он.

– А просто так! – не нашлось другой причины, чтобы ответить иначе.

Все чокнулись и отпили вкусного местного напитка под обсуждения меленьких учебных и безвредных сплетен, предстоящие зачеты и нововведения к моменту окончания весеннего семестра, говорили об увлечениях и планах на следующие выходные.

Ваня подарил Дэниелу первые дружеские объятия, подал руку помощи и вернул веру в человеческое бескорыстие, а также способность заражать идеями и новыми впечатлениями. Сколько бы ни прошло лет – спасательная рука всегда будет ассоциироваться именно с ним, когда опущенные в темноту глаза опомнятся от глубокого сна, выйдут из забвения и вернуть то, что предстояло потерять – Ваня вернёт ему память о смерти – отголоску предыдущих смыслов, в которых, среди диких самоубийственных криков, появится широкая улыбка, и почесывающийся затылок отдаст в руки самодельную и неповторимую именно для него стрелы и лук, которые в единстве пробьют бреши – отыщут выход из сотни пройденных зеркальных лабиринтов. Дэниел никогда этого не забудет….

Кесседи

Кесседи Муун отличалась от студентов Ильверейн по истине инопланетными качествами. Внешность чистого метая разнились с классическими расовыми типажами: вытянутое прямоугольное лицо философа-флегматика или хладнокровного воина-ассасина, худоба с выступающими скулами; кожа гейши смешивалась с необыкновенным разрезом фиолетовых глаз, доставшиеся от азиатских корней отца и более причудливой матери; тонкие едва заметные губы, тонкое тело, вытянутая шея – это придавало ей древние признаки человека из другой внеземной цивилизации. Прямейшие серые волосы серебрились на солнце, седели в зеркальных коридорах замка, а челка с двумя висячими локонами, что разграничивали чёткие границы лица, мерещились кинжалами возле ушей – никто не проходил мимо, чтобы не посмотреть на её инаковость.

Скрытой особенностью студентки был исключительной формы аутизм: она практически ни с кем не общалась, молчала словно застывшая на столетия каменная статуя, не меняла выражений на лице, осматривала окружающий мир со смыслом «мне этот мир абсолютно понятен…» – проживала очередной цикл жизни и на перед знала исходные результаты её законов. Кесседи не замечала за собой никаких отклонений, не удивлялась, когда поднималась по лестницам только на цыпочках (так делал и Дэниел), и никак иначе. Её мир был запредельно упорядочен и непонятно детерминирован. Она оставалась волевой машиной, даже перед трудностями. После того, как отец-трудоголик умер на работе, а мать сбежала из дому – «беда» не смутила, и особенно не расшатала детскую психику. Она тайно заботилась о себе сама, жила под присмотром соседей, в которых вовсе не нуждалась. Казалось, у Кесседи не имелось в голове категорий бытовых и социальных, душевных драм… Но правда ли это? Чувствовала ли что-то Кесседи по отношению к людям? По истине, да. Спектр её сенсативности выходил за рамки привычного равнодушия и социоапатии. Внутренние потёмки видели только те, кого сама девушка признавала «аутистами» – Дэниела она относила к себе подобным, как и однокурсника Теда, однако и её ограниченный набор психоэмоциональных программ давал с ними сбои….

Непреложной целью Кэсседи в стенах Ильверейн являлось стремление овладеть всеми магическими техниками, стать полноправной эйрой24, поселится где-нибудь в лесу, жить в пещере или землянке, где бы её никто не смог достать, кроме тех, кому нужна была её помощь. Сутками, автоматизированный организм выполнял первоначально заложенные и редко обновляющиеся функции, которые состояли из большинства медитаций, техник усиления ментальных способностей, практик по вычитке информации из родных элементов – воды и огня. Ей доставляло математическое удовольствие расшифровывать знаки – таким образом она училась понимать других и познавать себя через разные числовые и буквенные значения, символы и контексты – через семантику.

Сугубое постоянство и рутина нарушились, однажды, при встрече с Дэниелом, которого она замечала за столом возле Эмели, Вани, Пенни и Джеймса – последний всегда ей не нравился из-за глухих шуток, но она знала, что у него хорошее чувство юмора, подходящий для половозрелых самцов.

Кесседи направлялась в Особую секцию библиотеки. Книжные лабиринты находились в Северном крыле замка неподалеку, – точнее, прямо по мостовой с громадным арочным входом – они описывались подобием замкнутой цитадели, которая соединялась на каждом уровне пандусами. Библиотека являлась одновременно частью учебных коридоров из шести входов по всей окружной площади: каждая значила отдельную секцию. Быстро переместится с одного этажа на другой позволяли специальные лифтовые подиумы.

Не испытывая страха к высоте, она поднялась на последний уровень и обнаружила в двенадцатом часу ночи знакомую фигуру – Дэниел сидел и листал жирную криптографическую книгу.25

Студентка подошла к любимой полке, поднесла студенческую карточку и достала нужный сборник. Она села напротив юноши, отвлекшийся её появлением, с грохотом. Первое время они смотрели исключительно только в личное страничное повествовательное пространство. Дэниел иногда вычитывал подходящие тезисы и записывал их сначала на бумагу, сканером планшета копировал её и потом добавлял новый текстурный слой.

Кесседи не понимала зачем он проделывал двойную работу. Для чего?! Проще было сначала создать текстуризацию из нескольких слоёв, и, взяв электронное перо, исписать, а после занести их в память хранилища к необходимому файлу. У неё случился сбой системы.

– Кесседи, что-то случилось? – внимательно спросил Дэниел.

– Зачем ты издеваешься над собой?

– А, мне просто так удобно. – ответил он, и не удивился её поднятым глазам. – Просто у меня глаза меньше устают, когда я читаю материал на чистые бумаги, а не на криптографической.

– Но это практично, – пыталась устранить ошибку она. – Она не портиться и обобщает информацию, копирует и переносит ссылки туда куда нужно… – не улавливалась логика из иррационального ответа.

– Да, это все понятно… – отмахнулся Дэниел, и привел ещё один довод, наверное, ключевой. – Странно, но информацию в бумажном варианте я запоминаю в десятки раз лучше

– Почему?

– Не знаю, наверное, у меня развита тактильная и зрительная память – пожал плечами он

Девушка представила, как её мозг взорвался от одной не типичной, необъяснимой фразы «я не знаю», ведь она всегда считала, что другие люди с обыденным типом мышления могли создать более длинную цепочку из оправданий, а тут….

– Я хочу прочитать, то, что ты написал!

Не успел Дэниел открыть рот, и увидел в чужих руках свои заметки. Кесседи никогда не видела у мужской половины населения приятный и не кривой подчерк, особенно живой; она готовилась вымышлено выпрыгнуть из окна прочитав бессвязные предложения и формулировки – программное обеспечение из нейронов не разобралось в куче записей, и не знало на каком неизвестном языке происходил перевод.

– Объясни, что это. – потребовала она и продолжала таращиться стеклянными глазами на него.

– Это мои заметки. – ответил просто Дэниел

– Что значит заметки? Я думала ты серьезным делом занимаешься. – не нравилось Кесседи данная формулировка.

– Я просто ищу подходящие аргументы, собираю ключевые слова и на их основе строю причинно-следственную связь моих мыслей, которые либо подтверждают, либо опровергают другие позиции. – Я не понимаю.

Наступила двухминутная пауза. Дэниел давно догадывался о странности Кэсседи, и собрав примерный перечень сведений о ее мировосприятии и образе жизни на основе бесед с Эмели, приступил к разъяснению.

– Ну, это как твои магические техники. Ты ведь читаешь на воде и огне. Это нечто похожее. В твоей голове образуются ключевые значения, слова, образы, которые помогают выстраивать предложениями достоверную информацию и доказательства к ней…

У Кесседи прихватил «кондратий», как привык в таких ситуациях высказываться Ваня. Вместо того, чтобы уйти в анализ и перестать существовать мыслями в материальном мире, она признала важность сделанного открытия – всё в этом мире разгадывается путем «заметок». Потом ей пришлось молча встать и уйти, не заметив того, что Дэниел просил её вернуть объект его последующих наблюдений.

Тетрадь изучалась несколько дней, и тогда Кесседи убедилась в существовании других подходов к познанию, не имевшие до тех пор пристального внимания. В пятницу, за ужином она вернула записи и официально заявила, что хочет прийти в комнату к ассистенту Олдридж и найти что-нибудь интересное. Джеймс, услышав подобные слова от одногруппницы Теда, открыл рот вместе с ним. Такого отклонения от правил не ожидал никто. Эмели, переспросив знакомую о серьезности её намерений получила в ответ механический поворот шеи и наклон головы в бок – жуткое зрелище, если честно, но такой была только наружная сторона Кесседи.

Вечером девушка заявилась в комнату Дэниела, беспардонно порылась в его материалах на планшете, нашла вступительное эссе на тему «Гражданская война: причины мировой трагедии и последствия магического кризиса», и вскрикнула, словно её сильно клюнул петух.

– Я поняла почему ты провалил эссе! – уверенным бесстрастным тоном заявила Кесседи.

– И почему? – испугался от неожиданности он.

– Ты пишешь совсем не то, что тебе нравится – продолжила она, и не видела, что задела самолюбие Дэниела, считавший собранные в текс мысли – единственным признаком независимости.

– Что ты имеешь в виду?

– Высокие аргументы заставляют тебя оправдываться и делать позицию навязчивой.

– Ну я… – замялся от такой очевидности Дэниел.

– Прости, но о чем ты хочешь писать на самом деле, касаемо темы Гражданской войны? – спросила она, словно выдергивала мелкую занозу.

Кесседи долго и мучительно вытягивала из Дэниела истину. Она слушала и записывала.

– У тебя синдром покинутой идентичности. – произнесла приговор она с мотивировочной вставкой. – Я соглашусь с Пауле, он выдающийся психоаналитик.

– Ты хочешь сказать, что Гражданская война – это символ компенсации моего комплекса, не осуществленного социальным и личным мятежом, который я пытаюсь вылить в слова? – юноша расписывал логику её судейской аргументации.

С глаз Дэниела спал некий тяжелый занавес, и он почувствовал утвердительный непроницаемый взгляд Кесседи:

– Ты сам это сказал…

– И что мне делать?! – полу раздосадованным голосом произнес он и сложил руки на коленки.

– Реализуй творческий потенциал. В твоей голове контексты разнообразнее…

– Ты о чем? – не понимал до конца её посыла Дэниел. Что она имела в виду?

– О заметках. – направляла она. – В них целый фондовый генокод нашей цивилизации.

– А простыми словами….

– Не понимаю, о чем это ты? – устала долго говорить девушка.

– Да уж… – тяжело вздохнул Дэниел.

Кесседи так и не сумела прочитать: был ли он благодарен, растерян или разочарован – но ей впервые было не все равно. Для талантливой студентки – черновики представлялись доказательством относительности истины и непредсказуемости знаков вселенной.

Она ушла за полночь, и думала только о том, кого ей напоминал новый увлекательный человеческий вид. В кавардаке бессмертных шифров и кодов девушка отбирала похожие комбинации (заметки) и говорила вслух, не замечая нескольких студентов:

– «Аристотель» – «Аврелий» – «Дон Кихот» – «Данте» – «Фауст» – «Заратустра» – «Хайдеггер» – «Аймунд» – «Оракул» – «Паллисандро» – «Одиссей… – последняя нарративная ассоциация сбила хронологию и пришлось начинать с начала. – Безумный до чёртиков этот «Дэниел Сноу» ….

Кесседи так поступила, потому что первая догадалась о истинной сущности себе подобного – художественном, философском и первостепенно реальном образе странника по различным мирам и космосам; знала, что Дэниел вечно будет что-то искать – обретать и терять, но уж точно не объяснять другим то, чего люди не отыскивали, не теряли и не любили.

Наступит время, и ей придется признать, что не каждый человек жил чувствами, которыми она не руководствовалась, не заступала за страшную черту нарушений в сознании и не получила за долгие года представлений о причинах человека идти на поиски необъятных загадок жизни, требовавшие постороннего толкования.

Дэниел в последний миг Кесседи прочитает все её чувства, вспомнит беспрецедентный закрытый мир разума, и всегда в молчании взгляда сможет услышать многие разгадки на вечные и мучительные для него вопросы. Их философский подход к жизни и дальнейшая дружба помогут обоим избавиться от любых заученных земных оков и притяжений – человеческих страстей.

Веера заставят потоки ветров и морей менять направления….

Пенелопа

Пенни или Пенелопа Илья26 – не красавица, но несомненно, привлекательная и милая девушка с цветущим нежным лицом, серо-голубыми глазами, солнечным сплетением волос; нос пуговкой и чувственная форма губ дополняли её парящий портрет целомудренной доброты; утонченная девственная фигура, эльфийский взгляд невинно покорял выборочных эстетов женской красоты. Ей очень шли природные цвета сирени, пионов и майской зелени.

Сверстница и ближайшая подруга Эмели отличалась от других «хороших» девушек естественной сдержанностью и наблюдательной эмпатией: она часто ловила себя на сопереживании к проблемам других людей, ценила личные и чужие границы, относилась просто к бесцеремонности юмора и не важничала перед Джеймсом или другими парнями, имевшие потребность иногда покрасоваться перед ней – почувствовать достойной их внимания, позволить в компании подруги не строить из себя «недотрогу» и чрезмерно «правильную» особу.

Больше всего на свете Пенни уделяла внимание образованности и грамотности: очень много читала, занималась и практиковала знания везде, где только могла – от того её образ прилежной отличницы часто привлекал романтиков и искушал циников, но она не особо это замечала, продолжая непринужденно уживаться с разными взглядами на жизнь, так как была идеалисткой и часто уходила в размышления.

Единственной страстью, помимо занятий ботаникой и химией, была музыка. Несмотря на то, что дотошная мать пытались воспитать в ней образцовую модель благовоспитанной и идеальной дочери, она испытывала любовь только к музыкальным инструментам, а не круглосуточной игре и занятиям на них. Родительская строгость и семейный перфекционизм сбавлялись убедительностью бабушки – матери её слабовольного, но любящего отца – она-то всегда уговаривала внучку в свободную минуту плевать на все правила и приличия, всаженные с раннего детства гиперопекой невестки, и веселится с обычной ребятнёй в деревенских двориках.

Переходы из одной крайности в другую давались Пенни с трудом, и только музыка спасала в минуты дисгармонии. За какой инструмент она бы не бралась, он покорялся её умелым и ласковым рукам. Полная самоотдача наколдованными нотам погружала в мелодичный мир внутренней гармонии, которую никто не нарушал или испытал.

Чаще всего Пенни практиковалась игре на скрипке или фортепьяно в пустующей музыкальной аудитории, где давным-давно устраивались концерты: он состоял из кристальных пещерных стен и потолков, усиливавшие природную акустику – её наичистейшее эхо проносилось на всём нижнем уровне и гуляло в самом начале спутанных тоннелей-катакомб в Ильверейн. Практически ни единая душа не нарушала музыкальные фантазии девушки, исполнявшая композиции ради умиротворенной и аплодировавшей тишины, которая одаривала мелодии непорочностью и надземной филигранностью. Девушка в жизнь не догадалась, что за ней появился хвостик, который по счастливой случайности, прогуливаясь в незнакомых уголках замка не впервой натыкался на уединенные концерты.

Дружеские отношения с Дэниелом завязывались еще с первую половину сентября. Тогда стояла летняя духота, зелень нехотя желтела, солнце сжигало облака в предчувствии недельных дождей от вскипающего побережья. По обыкновению, Пенни шла под руку с Эмели и слушала её небылицы, огибая Античный дворик и всматриваясь в аллею пирамидальных тополей, озиралась на морскую видовую, которая сворачивала высеченной каменной дорогой к скалистому причалу и рассветному вою пунцовых волн. Непредугаданные порывы ветра заставили подруг завернуть в открытый павильон и выйти к каноническим флорентийским садам.

Перед каскадным фонтаном мифологического божества и нимф расстилалось царство приторных и лилейных цветов: при одном дыхании зимнего холода они могли разбиться стеклышками и оставить стебли голыми, но местный климат держал их на пике поздней красоты, одаривая по утру бриллиантами освежающей росы. Размах и потерянный пафос сменились полянами, уводившие в опушки дальних зон садов. Парковые каштаны и вишни, старческие дубы укрывали от зноя бабьего лета и затмевали предыдущую скульптурность. В тенистых уголках приятно было поседеть в беседках у широких прудов и наблюдать за утками, полоскавшиеся в зеленоватых водоемах.

За речушкой, в отдаленной части рощ, которая брали истоки за сопками, Пенни заметила голос Вани и Джеймса за стенами давней заброшенной живой изгороди. Она увидела, что в ней появился вход, которого раньше не было, как ей и остальным показалось. Девушки решили узнать, что такого интересного там нашлось, отчего парни оживленно шипели и ругались. Они вошли внутрь.

Территория потайного сада была маленькой за невысокой разваленной каменной стеной виднелся открытый лес, доносивший с моря легкие дуновения морской соли и распаренной листвы. Запушенное местечко подходило для уединений – скамейка, мраморный источник, большой вяз покоились вместе с мертвыми от одиночества кустами диких роз.

Выяснилось, что тайный сад отыскал Дэниел и попросил у Вани помощи, чтобы навести порядок, когда встретил их с Джеймсом (тот впервые упрекал друга в безотказности). Пенни, видя начинания, тоже захотела присоединиться и упрашивала Эмели не проявлять брезгливость к общему труду. Работа составилась хлопотной: хочешь-не хочешь, а пришлось выкапывать треклятые корни засохших сорняков, аккуратно обрезать разросшиеся колючие мертвые ветки розовых кустов, – заодно исцарапать руки в разодранных перчатках – на следующий воскресный день провести воду, смазав специальным маслом кран и починив умелыми руками несколько труб; на следующей недели навести генеральную уборку от листьев и веток, которые сжигались испепеляющим заклинанием Вани; оставшийся пепел рассыпался удобрением на почву. Маленькие зародыши кровожадной и пленительной зимней розы были посажены Дэниелом только в самом конце, после того как сад восполнился потерянными саженцами жасмина и морского шиповника. Пенни несколькими сеансами излечивала растения от прежней чахлости и болезненности, подарила им новую жизнь, сохранив крохотную часть забытого прошлого.

Со временем и как любой, кто любил Дэниела будут приходить в его сад и обретать противоречивое чувство единодушного покоя и сладостного забвения. Дикие алые розы будут цвести и пахнуть вместе с ним, даже когда посреди руин они покроются тоннами пепла и запахом смерти – их аромат останется в памяти навечно….

Кропотливый труд объединился радостью, когда Джеймс магией воды начал всех обливать из-под шланга, и Эмели, не страшась кары от стараний подруги, кинула сырую почву ему в лицо за мокрую рубашку – в ответ он напакостил ей в двойне, облив её с головы до ног. Ваня применил магию, чтобы высушить её волосы. Как уморительно смеялись все, увидев на голове Эмели прическу «пуделя», а также её нервно дергавшийся глаз – она обещала отомстить неугомонному хихиканью Пенни и Дэниела, которые, по её мнению, должны были задать Джеймсу «нагоняй»:

– Ни слова… ни единого слова! – доброжелательным рычанием угрожала она. – — Просто немыслимо… Ну я вам это припомню!

Пенни с первого момента дружбы с Эмели знала её экспрессивные реакции, ухитрявшиеся замещаться отходчивостью, особенно если это касалось пакостливых шуток.

С того момента прошел целый месяц и ежедневное присутствие Дэниела за трапезами позволяли ей многое узнать о том, что их объединяло – любовь к природе. К всеобщему удивлению и Пенни, и Дэниел были родом из Лимфреи, оба обожали сезоны сбора ягод и грибов, увлекались поиском редких лекарственных трав. Она смущалась, слушая похвалу юноши, который разделял взгляды остальных по поводу её таланта в приготовлении отваров и целебных снадобий.

Так, наступила пора золотой осени, ветер становился прохладнее, листья в одночасье пожелтели, вобрав свет летних лучей, лениво опадали и слабо держались букетами на отяжелённых ветках. Короткая, но яркая осенняя пора практически стремилась к апогею, однако солнце на Айседале светило намного чаще и дольше, а багряно-пламенные краски листопадов и стойких крон деревьев тлели в серости миролюбивых ливней и дождей, мягкая влажность сопровождалась мечтательной меланхолией в воздухе.

Теплица академической оранжереи никогда не пустовала, если в ней ковырялась Пенни. Она каждые выходные навещала только-что посаженные ростки азафия, славившийся лечебными свойствами при профилактике болезней желудочно-кишечного тракта; окрепшие корневища абраксуса использовались в препаратах от тяжелых психозов, а агрессивная лаза плотоядных пуценкратов, чей наружный покров выделял особенный яд, боролся с раковыми клетками или его въедливый запах помогал человеку выйти из состояния тяжелой комы.

В один из таких дней её случайно навестил Дэниел и оказал помощь при залечивании ранки растения, из которого вытекал сок. Пенни просила отвлечь очередное дитя природы в момент нанесения на очаг заражения маслянистой жидкости из пипетки.

– Очень хорошо. – хвалила его она, – Ты умеешь обращаться с капризными растениями. Спасибо, что смог успокоить этих недотрог. – и поблагодарила. – Эмели не очень-то любит этих непослушных созданий…

– Но не лучше тебя. – добавил Дэниел.

– Я просто натренирована, но иногда помощь необходима как ни крути… – оправдывалась девушка.

– Иногда я бываю неуклюжим и рассеянным, – делал то же самое он.

– Бывает, – смирялась она, но потом уточнила: «Зато у тебя заботливые и аккуратные руки».

– Скорее изнеженные… – произнес Дэниел, увидев приятный смешок в ответ, и его щеки покраснели, глаза сильнее раздобрели улыбчивым смущением.

Пенни было приятно видеть Дэниела каждый день, но она не чувствовала ничего большего чем дружбу, и он тоже, хотя считал милую девушку в десятки раз лучше превосходящей уверенности и раскрепощенности Эмели; в ней тоже была свобода – внутренняя, одухотворенная идеалами. По его мнению, из неё выходила отличная эйра природы, которая оправдывала образ лесной нимфы, олицетворявшая весну.

Когда у Дэниела наладился график работы ассистента, и половина дней в неделе оставались свободными, Пенни стало приятно проводить с ним время на кружке профессора Уильямсона, который уговорил директрису Олдридж позволить ему посещать его дополнительные занятия.

Это случилось при забавных обстоятельствах. Как обычно Дэниел проходил мимо аудиторий и составлял отчет о реализации образовательных программы – одно неловкое движение заставило его потерять контроль и упасть за проход, где проходило занятие.

– Ах Риллем, вы опять опоздали! – заявил профессор, не отвернувшись от доски, чтобы проверить лицо «опоздавшего», и просил не отвлекать других от важной темы лекции, и наконец-то занять своё место – Давайте… Живо, живо!

Ни один студент не посмел нарушить хода мыслей профессора, читавший лекцию с практическим разбором нового химического соединения, и не рассекретил Дэниела, пока тот в конце занятия сам не увидел ассистента директрисы, разрываясь от хохота:

– Вам в разведчики нужно идти, мой дорогой! – весело заметил он. – Наша директриса не прогадала в вас! Да! Вот вам… старость – не радость! – обращался он к остальным.

Пенни не пожалела, что решила промолчать и найти хорошего партнера в пятничном кружке, помогала новичку освоиться с техникой ухода за растениями и лабораторными инструментами, находила с ним общий язык при обсуждении свойств трав и прочих настояв, эликсиров и ядов, трудных органических и неорганических соединений. Она теперь не чувствовала себя одинокой посреди других отличников, которые проводили время в лаборатории или оранжереи только чтобы убить время.

В один пасмурный вечер они решили встретиться и пойти вместе на занятие. Перед тем этим Дэниел вручил ей в руки шелковый нежно-розовый платок.

– Ты думаешь, я была той дриадой в танце? – прикинулась неуверенной она.

– Эмели сказала, что такая традиция. – Дэниел был решителен. Уж как-то становится не по себе, не так ли? Он сомневался, но только не в действии, которое совершал, и сказал: – Надо сделать выбор, и я его сделал.

Пенни взяла подарок в руки и не показывала на лице ни одного подозрения. Поздно вечером играл дождь, она аккомпанировала ему сквозь непроницаемую толщу стен нижнего уровня Ильверейн, взявшись за скрипку. Прежде чем начать исполнять композицию плавным движением смычка, ей бросился шёлковый платок.

– Угадал… – подумала она вслух и приготовилась играть. – Жаль, что мне нельзя ему это сказать, иначе счастливое суеверие не принесет ему удачу.

Музыка наполнилась каплями, кристаллы в аудитории накапливали невидимое, но чуткое только трепетному слуху натуральное волшебство звуков. Мелодии рассказывали о том, о чём Пенни не догадывалась.

В судьбе Дэниела, Пенни станет не просто верным другом, а искуплением, чьи искусные и терпеливые руки исцелят любого, кто прислониться к ним. Рядом с ней он поймет, что значит «сила», что есть «милосердие» и что есть «любовь» в мыслях о смысле жизни. Её же «Времена года» посреди лесных троп и непривычных морских побережий наполнялись ароматом Эмпирея.

Тед

Теодор О’Прайор – красивый и симпатичный пятнадцатилетний парень скандинавской внешности: высокий и жилистый, с широкими и свободными плечами, холодным оттенком голубых глаз, блондинистыми длинными волосами, которые убирались за уши, был пределом фантазий не только сверстниц, но и дам по старше, однако он держался относительно строго к влюбленностям и посвящал всего себя только саморазвитию, предпочитая общаться только с ограниченным кругом людей, в который входил в первую очередь Мелдор (тот самый, с кем Дэниэл в тайне от остальных враждовал), а также одногруппница Кесседи, изредка подвижные и активные Ваня и Джеймс.

Предрасположенный к магии воздуха, он в одиночестве проводил всё время на тренировочной базе Ильверейн, вне зависимости от дня недели или даже погоды. На ужинах Тед появлялся редко, только по воскресеньям, предпочитая в вечернее время оставаться немного голодным. Он обожал слушать сплетни Эмели, но сам говорил только по делу и сдержанно высказался, словно пастырь, слушавший исповедания грешников.

Дэниел сразу понравился Теду, как Эмели и Ване, даже Кесседи, столкнувшаяся с ним в библиотеке: она при встрече с одногруппником сказала, что тот был «неискушенным безумцем» или «отрешенным гением» – для человека с аутизмом такие слова походили на комплимент. Конечно, существовала другая сторона, представленная придирчивыми и нелестными высказываниями Джеймса, но пятна тут же успевали размазываться антитезой Вани.

Именно Ваня познакомил в открытую Дэниела с Тедом незадолго до наступления ноября: суровые холода задерживались – оставалась последняя зелень, не опавшие листья на потускневших каштанах и ясенях, красовавшиеся среди оголенного дубняка за территорией академии; коричневые сопки теряли молочно-кофейный окрас и чаще напоминали серые нагромождения, сливавшиеся в пасмурном небе.

На летающем острове пока не протекала ранняя осень, за исключение буйных ветров. Помниться, Тед тренировался с воздушным посохом и обещал показать Ване несколько боевых и не агрессивных приёмов, но не ожидал увидеть Дэниела, ведь не запланированные посторонние сбивали иногда его с толку (чаще всего огромным количеством вопросов, на которые он отвечал только из-за врожденной с детства тактичности), но почему-то почувствовал облегчение и сразу приступил к тренировке.

Оба мага оттачивали личное мастерство, в котором, безусловно, парировал все сильные и неоднозначно уместные атаки Тед. Огненные бумеранги отскакивали от воздушных барьеров словно грубые удары мячиков, и в последствие стремились сбить противника с ног, но к счастью, Ваня успевал не быть жертвой вышибала.

Дэниела захватывало. Он не в первый раз наблюдал за тем, как магия приводилась в действие и какие имела особенности, и все же он находился под искренним впечатлением. Ему тоже хотелось хоть на маленький атом почувствовать себя собирателем и пользователем такого тонкого взаимодействия с материей и энергией. Тед заметил это желание – различать его правду от быстротечного выгорания поверхностного любопытства.

– Хочешь научу? – предложил он.

– Я?! – стыдливо переспросил Дэниел – Но я ведь не маг?

– Но ты глаз не сводишь с моего посоха и моих рук, – Тед пытался утереть страх юноши, и решил действовать иным методом – Иди, не стесняйся!

– Правда?!

Детская, первооткрывательская «правда!?» покорила его – уже не терпелось испытать возможные навыки начинающего учителя.

– Мне говорили, что «магия» есть в каждом человеке, а значит её искусство тоже принадлежит всем. – говорил он, чтобы доказать Дэниелу право извлечь из его мастер-класса пользу.

Тед сразу приступил показывать правильное расположение, в особенности движение рук, и его осенило – у Дэниела проблема состояла в слабой разработанности плечевого состава и спинной группы мышц, и он рассчитывал исправить положение, приметив достоинство – свободную пластику запястий и пальцев, поворотливость туловища.

– Надо поработать с телом. – делал корректные замечания. – Расправь его, особенно плечи…

– Я очень нескладный! – снимал с себя ответственность Дэниел, но это не удивило Теда, который хотел, чтобы его ученик увидел всё не так плачевно, как предполагал и по этой причине сразу опускал руки.

– Дело вовсе не в этом. Тело выдает тебя: оно очень зажато и хочет раскрепоститься. Об этом говорят твои руки, – говорил старшекурсник. – Они хоть маленькие и слабые, но достаточно пластичные.

Тед пошел на эксперимент и попросил произвольно изобразить движение воздуха. То, что он увидел от импровизации вселило веру в неплохие способности Дэниела, если бы тот был магом, – он не страшился представлять картину, в которой, при альтернативе, тот обладал элементом воздуха, сочетавшая в классических приемах несколько разных техник.

– Вот, видишь теперь… – старался он придать уверенности своим правдивым догадкам – Твоё запястье напрягается наподобие струны или тетивы. Талия неустойчивая, но обожает при всяком удобном случае выворачиваться. Это техника применяется только магией воздуха. Она наисложнейшая, сочетает анатомическую метафизику водного приема….

– Ты думаешь… – не видел еще никаких особенностей Дэниел: для него это были красивые движения, которые выходили нелепыми.

– Ничего страшного. – подбадривал Тед, и озвучил следующую идею: «Знаешь, что я тебе посоветую?»

– Что же? – заинтересовался юноша вместе с Ваней.

– Учится стрелять из лука. – после послышался щелчок пальцев. – Стрельба отлично помогает сфокусировать корпус талии, ровно стоять и развить мышцы рук, нерабочих плеч, а про спину я уже ничего не говорю – это поможет тебе с нынешней координацией выйти на новый уровень…

Тед дал хороший адрес и имя человека. Странно: он как будто угадывал потайные и нереализованные прихоти Дэниела, мечтавший испытать на себе образ крепкого и прозорливого воина, который обладал превосходными навыками защиты и самообороны, владел оружием, видел словно филин, а нападал словно ястреб.

Далее он решил показать, то, чему собирался значительно позднее научить Ваню, сделав исключение из правил:

– Я осваиваю это уже два года с тех пор, как нашел свою родную стихию.

Они втроём начали двигаться, следуя наставлением «ведущего». Получался особенный круговой танец с вытянутыми скрещенными руками: верхняя ладонь левой руки едва касалась запястья, а когда цикл заканчивался пальцы другой ладони сменялись, с каждой минутой то поднимались (но не выше груди), то спиралевидно опускались планомерным тактом часовой стрелки, то соединялись и разъединялись.

– Это самый главный и тяжелый прием во всем магическом искусстве. – убеждал старшекурсник. – Он называется «Круговорот эллей». – и возвращал внимание к Дэниелу. – И кстати, это у тебя получается гораздо лучше.

Как покажет позднее время, старания Теда окажутся не напрасными….

Мало кто знал, но Тед был глубоко несчастным юношей, который умел самым любимым всё прощать и терпеть их «выходки». Он много лет страдал с тех пор, как родной отец ушёл из дома и перестал его практически навещать из-за жены, не принимавшая развода. Ему было семь, и через полгода он нашёл заботливую мать в ванне – в момент её попытки совершить самоубийство. Тогда, вернувшись из начальной школы, хватило ума понять, что других успокоительных объяснений и родительских оправданий было недостаточно. Как-только у отца завелся роман на стороне и не понятно с кем, Тед испытал на себе чувство брошенности, хотя никогда и ни в чем не смел винить слабость матери – он сам порой подумывал о смерти, когда дрался с мальчишками, называвшие его слабаком – всегда отвечал сполна и злость выпускал до конца, и в итоге перешёл на домашнее обучение. До занятий толком руки не доходили, с появлением бабушки-судьи, поселившаяся, чтобы хоть как-то присматривать за любимой невестой и внуком, вместо выслушивания душевной правды её сына.

В тихо и уютно свитом гнезде спокойно не становилось. Через полгода нервные и неконтролируемые вспышки маниакально-депрессивного поведения заточили мать в тяжелую форму психического расстройства. Соседи старались сочувствовать, а глупые дети и сверстники насмешливо шептались, называя миссис О’Прайор «сумасшедшей» и после дали ей кличку «Шаткая Клавдия». Тед сумел все смолчать, лечил мать и ни разу не жаловался, не понадеялся на помощь безучастных родственников, особенно устойчиво держался при переменных визитах старшего брата и двух сестер-близнецов – никто не верил в её выздоровление кроме него и бабушки.

Жизнь в родном Айседале придавалась смыслом только частыми рассветами и закатами уходящих надежд. Маленькое хозяйство, а именно огород, облагораживался стараниями Теда, который пытался радовать мать самым малым – большим урожаем терпкой смородины и прихотливой крохотной водянистой после дождей клубники; ясной погодой, ухоженным домом, где всё лежало на своих местах; поездке на часовой электричке до ближайшего укромного побережья. Бесснежными и ветреными зимами было куда морально сложнее, но он не сдавался.

С поступлением в Ильверейн, Тед первые два года не находил себе места и выглядел зашуганным, неусидчивым и несобранным. В первые каникулы усугубленный препаратами вид матери пугал его, но бабушка заставила внука вернуться и не сметь думать об исключении из академии – глубоко в душе она знала, что ему нужен глоток чистого не обременительного воздуха, нужно будущее. Клавдия, сумев немного оклематься, оставшись в подвешенном состоянии в каждом письме молила сына не переживать понапрасну и не думать о несчастном исходе, советовала обзавестись друзьями – он же ей отвечал примерно так, используя ручные слова на бумаге:

Дорогая мама, с последнего письма прошло около двух недель. Мне приятно слышать, что у вас с бабушкой всё хорошо. Писала Эйда, вы уж пожалуйста не ссоритесь – она очень склочная, но все же моя сестра. Я выписал со своих стипендиальных накоплений билет в Восточный Босфор, сходите пожалуйста в театр, ради меня… Там будут показывать новый балет, такой красивый и не долгий (мне посоветовал Мелдор, он сам там не был, но слышал замечательные отзывы от сокурсников). У меня все хорошо, правда, не волнуйся… Учусь прилежно, как подобает любящему сыну. Жду не дождусь уже лета. Можно побыть подольше, съездить на Сосновую бухту. Вода там чудесная, теплая…. Я сейчас сижу в комнате, один, как всегда, после тренировки.

В новом письме появились, незнакомое матери лицо в пронзительных предложениях:

Знаешь, мама, у нас в Ильверейн появился очень удивительный парень. Его Дэниел Сноу зовут. Он знаком с Ваней, я тебе уже рассказывал много раз. Дэниел… Такой…. Как тебе объяснить? Необычный, не как все….

Он очень добрый. Нет, слишком однозначно пишу…. Вот, если бы ты его видела вместе со мной, сказала, что мы с ним братья, но он другой. Он работает у директрисы Олдридж, Мелдор говорит о его рассеянности и нерасторопности, но удивительно, наша директриса его очень ценит – ей трудно угодить, она ведь довольно строгая и принципиальная, а на днях, я увидел её немного что ли отдохнувшей, или расслабленной. Не знаю в чем дело, но Дэниел мне тоже понравился. Кстати, он сегодня с Ваней был в качестве ученика, изучал некоторые приёмы, хотя совсем не маг. Представляешь, что он сделал после занятия? Он поклонился мне и назвал меня «мастер»! Мастер?! Так приятно стало, и никакой лести я не увидел. У него глаза тоже карие, это такая редкость, особенно сейчас. Они, конечно, намного темнее, но твои глаза не сравняться…

Так хочется съесть твою любимую ореховую пасту с шоколадом. Если сможешь – сделай, я буду очень благодарен. Бабушка писала, что вы были у доктора. Слава богу, всё хорошо. Скоро выпишут новые препараты. Я договорился с отцом Пенни, он в этом разбирается. Тебе же в ответ она присылает специальный отвар. К письму я прикреплю посылку. Пей этот чай, он помогает. Пей и думай о том, как она для тебя старалась…

Я очень тебя люблю, напишу как обычно,

Искренне и со всей душой обнимаю,

Твой сын, Тео.

Письма с матерью и адаптация в Ильверейн облегчали внутренние страдания Теда, делали его счастливым, особенно после дружбы с Мелдором. Они были очень близки, у обоих в жизни происходило нечто похожее – только с ним он чувствовал себя в полной безопасности, спокойно тренироваться и становиться достойным в будущем звания мага воздуха, пока не встретил Дэниела. В голове кружились много непонятного. Ему казалось, что у юноши тоже было нечто сравнимое с его бедой, в нём проснулось желание посодействовать их дружескому сближению, и он не видел ничего в этом дурного, если бы не одно, но…

Одним субботним утром Мелдор встретился с Тедом и заявил, что следил несколько раз за ним и заставал того за тренировками с Дэниелом. Надо заметить, претензии не касались ни Джеймса (юмор и вездесущность которого он едва ли выносил в своей компании, пытался потушить огонь незаметной конкуренции), ни простачка Вани, клюнувший на угодливое поведение доброты ассистента. Тед, обескураженный эмоциональностью и наглым недовольством, прямо заявил, что не собирается уступать в глупом требовании.

– Ах, так! – давил на него Мелдор.

– Да, – спокойно ответил он и положил посох о камень – Чем он тебе не угодил?

– Не твоё дело! – пугала взбешённая отговорка.

– Тогда не твоё дело лезть в мои отношения с другими людьми. – защищался Тед. – Я сам решаю с кем общаться и с кем тренироваться, и кого тренировать.

– Давно ли ты так осмелел? – отыскивал близкий товарищ слабину. – Забыл, как ты мне плакался?

– Ну знаешь ли… – Тед не ожидал проявления таких манипуляций, и разочарованно отказался говорить дальше с Мелдором.

Ссора никак не вылилась на Дэниела, и никто о ней не знал. Один раз в неделю, по субботам Тед помаленьку обучал нового знакомого, и наконец-то понял в чем была между ними похожесть. Дело заключалось в упорстве, существовавшем по принципу «курочка по зернышку». Отличило их только проницательное умение Дэниела выходить за рамки чего-то просто «нормального».

Дэниел через долгое время узнает всё и будет считать себя камнем преткновения в чужой, крепкой, но былой близости двух одаренных студентов, что встретились благодаря общим пережитым душевным волнениям, Тед же переубедит его не испытывать чувства вины, поймет, что в жизни ничего не происходит просто так, и наступает время что-то с легкостью обретать, а что-то с трудом терять.

Кружился отчетливый момент дня рождения Теда, когда он присел на сухую траву и открылся на этот раз Дэниелу – не просил ни о чём, кроме того, чтобы послушать игру на деревянной флейте, которая всегда привычно лежала в кармане куртки или мантии, а после достал её и начал играть в одиночестве. Тед создавал мелодию, перемещая пальцы с одного отверстия на другое, закрытыми глазами, а Дэниел молча лежал, смотрел на небо и покорялся музыке. Грустный мотив. Очень протяжный, лирический и светлый. Он трогал за душу и позволял заглянуть за высоту несущихся облаков. Они оба закинули руки за голову и не сводили взора с холодного голубого неба, просвечиваемой на солнце разбавленной синевы. Еще одно блаженное чувство ёкнуло и замерло в безвременье.

Да, судьба Теда не внушала иллюзий о вечном счастье или покое через сотни человеческих страстей и испытаний. Близкий друг открыл для Дэниела, наверное, важную вещь – он помог найти ему веру в себя самого, продолжить поиски с единственной безусловной оговоркой – ничто не забудется и ничто не заставит даже погибшую и потерянную душу оказаться в вечной власти пустоты. У Теда находилось этому доказательство – даже, если все обстоятельства против тебя, не надо говорить и с уверенностью утверждать, что нельзя в дальнейшем стать этими обстоятельствами. Всегда есть выход, даже в замочной скважине без ключа, потому что этим ключом являешься только ты сам.

Джеймс

Джеймс – последний, кто принял Дэниела. Пройдут года, и всякий раз он будет с ностальгической усмешкой вспоминать их первое знакомство.

Проблемой уверенного, на первый взгляд, студента была его ревность и ведомость. До появления Дэниела в Ильверейн все лавры внимания от близкого окружения, в которое входили Эмели, Ваня и Тед, принадлежали исключительно ему; он всегда находился в центре, гуще событий, заводил с лёгкостью активные и выгодные связи с товарищами по Драконьим гонкам и старшекурсниками, и брал вверх если не учёбой, дисциплинированностью или крохотной одаренностью, то харизмой и неиссякаемым оптимизмом, гибкостью в общении.

Ассистент стал ещё сильнее злить, когда Эмели чаще предпочитала болтать не с тем, кого знала четвертый год, а с тем, с кем познакомилась относительно недавно – Ваню это тоже касалось. Скрываемому недовольству, казалось, не было конца и края. Дэниел выглядел в глазах Джеймса практически самым отвратительным человеком, который обладал иллюзорным преимуществом – навыком угодливости и подозрительной открытости, никак не вязавшаяся с наглядной зажатостью и низкой самооценкой. Иногда он ловил себя на мысли, что перегибал палку, но стоило лишь заметить за столом Фартелла Кtсседи или Теда, не заводившие ни с кем крепкой дружбы, то в те моменты вскипал необоснованный субъективный протест: «Нет, ты посмотрите на него?! Даже не стыдится показывать себя во всей красе! Еще и заставляет Теда смеяться! И это после того, что мне рассказал Мелдор…. Уверен он как серый кардинал – всем улыбается и притворяется… Противно! Беее!»

Ведомость Джеймса проявлялась по-особенному: он всегда имел собственную точку зрения, но она формировалась только либо с учетом мнения большинства, либо под не давящим, но манипулятивном влиянии. Мелдор, как лучший, одаренный среди прочих студентов, преуспел в этом виде мастерства. У него безусловно находились причины ухудшить положение Дэниела, внедрить в ум Джеймса ложные, искажённые выводы. Никто не задавался вопросом почему талантливый спортсмен, будущий кандидат в заклинатели огня, мастер в техниках древнемагического прорицания имел право говорить об ассистенте Олдридж с открытым презрением и показывать ненависть, вышедшая за рамки последней размолвки с Тедом. «Тед и Мелдор не разговаривают?! Они были практически не разлей вода!» – поражался этим размышлениям Джеймс, и в итоге осознал, что не всё так, как представлялось первоначально – «Что они нашли в нём? Может быть я не прав…» – он хотел узнать Дэниела настоящего, когда завал себе такие вопросы – в голове никак не укладывался когнитивный диссонанс. Он решил разобраться – устроить маленький судебный процесс тому, кого не считал искренним.

Ушло примерно пол месяца, и за рутинным приемом пищи, веселя преданную публику, Джеймс пристально наблюдал за Дэниэлом – собирал все аргументу за и против неустойчивого обвинения и сомнительного оправдания. При оценке каждой из позиций невещественных доказательств нагрянула мысль обратиться к экспертному, адвокатскому мнению – беспристрастному перед лицом его хилой морали – Льёвану.

Наступил декабрь, зимние осадки не торопились одарить Ильверейн пушистыми и теплыми снежинками, погода чего-то ожидала. Джеймс настроился на серьёзный разговор с мастером боевой магии – по личному убеждению, Льеван умел разбираться в людях, да и при всех его достоинствах, Джеймса заинтересовали их редкие встречи с Дэниэлом – это чаще случилось в Ботаническом саду возле тополиного перехода к Античному дворику.

И вот однажды, Джеймс застал Льёвана абсолютно одного, и осмелился спросить:

– Льёван, а вы с Дэниелом давно знакомы?

– Давно. – ответил маг. В начале его лицо удивилось от неожиданного вопроса, а потом обрисовалось крепким умилением. – Я его малюткой застал. – Он опомнился, поняв в чем заключалась причина. «Неужели, сам Джеймс хочет признаться в своей ошибке?» – думал он, и тоже спросил, как будто ни о чём не догадывался: – А тебе зачем, Джеймс?

– Да я вот… – никак не осмеливался признаться Джеймс, – Ну как вам это сказать… – и всё-таки собрался. – Я… Ну, короче: вы же знаете, как отношусь к Эмели, Ване… Я стал очень часто и плохо думать о Дэниеле… Нужен ваш совет!

– Ясно. – послышался неочевидный вздох.

Льёван дал весомые показания – рассказал о прошлом Дэниела, которое он одновременно сумел разделить и не до конца осознавал их печальную значимость. Он убедил Джеймса в том, что Дэниел избегал знакомств из-за опасности показывать слабости – проживать чувство жалости по отношению к себе – по-прежнему находился в плену архетипа сломленного, но независимого.

– Вот значит, как… – часто делал Джеймс такие паузы, слушая доводы мага. Он теперь сочувствовал Дэниелу, и винил голос не замороченного разума. Ему никогда не доводилось сталкиваться – он всегда считал, что все проблемы человека, кроются в его неумении адаптироваться к обстоятельствам, принимать их условия. В случае с Дэниелом, всё оказалось наоборот – не таким простым и закономерным.

– Я знаю, Дэниел – не ангел, – делал итоги Льёван. – однако внутри него больше ангельского, чем во мне… – задумался он ненадолго, и вставил подходящее заключение. – В этом я убедился. Иногда он такой беззащитный, маленький «утёнок»

– Утенок!? Почему? – спросил студент.

– Ну что ты, Джеймс! – удивлялся его недогадливости Льёван – Сказка Андерсена. Дэниел, как и другие достойные люди – лебеди по натуре, но их заставляют верить, что они навсегда останутся гадкими утками на убой хозяев, сородичей или охотников. Он очень мечтательный, проницательный и ранимый, и в то же время строптивый – вся моя боль и страх за него заключается в том, что он считает и то и другое чистой слабостью, неким пороком, недостатком….

Джеймс увидел правду. Он поверил, что маски перестали действовать и показывать недействительное – в Льёване не проскальзывало ни на одно мгновение противоречия в защитительной речи.

– Моя встреча с ним после долгих лет показала насколько он потерян и ищет себя – уверенность. Скольких сил мне далось это видеть? – Льёван, словно позабыл, что говорил с Джеймсом, погрузился в другое, и снова упал на ровную плоскость. – Не знаю: что я делал, если бы не личный ответ Олдридж?! Считай, всё пропало… – и тут он свёл пессимизм на нет. – Сейчас я немного спокоен, особенно когда вижу его улыбку…

– А… – соглашался так Джеймс.

– Что-то мы с тобой разболтались – собрался уходит маг, поправив завязанный пояс на мантии и накинув капюшон. Он поведал всё то, что чувствовал к Дэниелу. Эта забвенность поразила студента.

Откровение настолько потрясло Джеймса, что он немедленно помчался в замок, и конечно надеялся поговорить с Эмели. Присутствовали и другие – Тед внимательно слушал, да в принципе, как и все, но акцент ставился только на подруге.

– Эмели мне так не ловко… – расковался Джеймс. – Признаться, мне стыдно… Почему я раньше не подумал поговорить с Льёваном?!

Его беспокойное лицо побудило Эмели не пороть горячку, и не усугублять положение фразами-паразитами «а я же говорила», «а я же предупреждала» – она разжала прищуренные губы и поняла, что закадычный друг нуждался в её поддержке – надеялся избавится от тяжести нарастающей драмы.

– Дурачок… – с пониманием одной рукой приобняла его шею. – Я знаю тебя с первого зачета Палладия, который мы пересдавали трижды! Мы ведь привыкли видеть или делать людей открытыми при общении с нами. Признай, что Дэниел просто поубавил нашу спесь. – напоминала ему она. – Мы ведь, хотели перемыть ему косточки, когда увидели рядом с Льёваном …Признайся: в тебе просто говорило задетое эго….

– Только я не понимаю, – задавался уже другим он. – Почему Мелдор на него взъелся? Столько на него наговаривает…

– Ну это вопрос, конечно не по моей части, – пыталась быть на все сто откровенной подруга. – Но, по мне, ты дружишь с ним, как с другими компаниями только ради того, чтобы не оказаться в неудобном положении – оставаться на виду у всех, иметь авторитет среди остальных студентов, тешить собственное самолюбие…. – Эмели была весьма суровой, но это не как не сказалось на продуктивности её мнения – она не межевалась. – Это все пустое, Джеймс…

– Ты говоришь, как взрослая, – посмеялся Джеймс

– Ах, Джеймс, нам скоро пятнадцать! – воскликнула она. – Мы и есть почти-что взрослые… Трудный возраст…

– А что ты думаешь? Ну, о Дэниеле…

– Своеобразный. – отмечала она, и объясняла в чём заключалась особенности Дэниела – Нам повезло. У нас были любящие родители, мы росли, могли удовлетворять свои желания. Кажется, что у других тоже должно быть так… Но, увы – жизнь другая… – и потом посоветовала сделать шаг на путь исправления. – А, если честно, то тебе лучше поговорить с Дэниелом.

Идею Эмели поддержали. Джеймс лежал в кровати, и вдруг понял, что всегда убегал от взросления… Он не хотел отпускать своё счастливое детство – там, где всё было довольно просто: не приходилось сильно сомневаться и долго выбирать – всё происходило само собой: друзья, школа, успех среди сверстников – никаких усилий. Его восприятие прошлого текло по маслу, никогда не пропитывалось горьковатостью, не смешивалось и не казалось однообразным. Сознание стремилось усидеть на двух стульях – оттянуть и замедлить время. То, что с ним происходило, касалось не только совести, а ещё чего-то другого. Стало невыносимо думать… Он не собирался c годами стать незаметным, испытывать частое чувство завышенных ожиданий от жизни. Он вроде бы был не готов отрекаться от юности, которая медленно перетекала к стадии молодости….

Всё встало на свои места, когда один случай навсегда доказал Джеймсу простую истину – мир взаимосвязан и тесен там, где ты никогда бы не предположил…

Золотой путь практически проплыл перед ним – он как-раз поздно возвращался в общежитие. Остановиться и резко затесаться под шумок заставила очень разоблачительную сцену – Дэниел и Мелдор неудачно (или нет) пересеклись:

– Ты предал меня, да и ещё… – говорил Дэниел – Ты знаешь, что я не хотел этого.

Джеймс не понимал, что происходило – двое незнакомцев, как оказалось, очень давно знакомы…

– Ты неудачник, Дэниэл, и всегда им был! – перебил Мелдор.

– Я это сделал, потому что ты унизил меня! Ты предал моё доверие!

– Винишь меня!?