Читать онлайн Примирение с женщиной

У этой книги нету глав

Задачей данного философского эссе ставится показать выход из зависимости от желаний привычек, являющихся нормой в перевернутой системе определений ценностей, как мораль заимствующего удовольствия, подменяющего счастье. Раскрыть и показать систему отношений в которую была втянута женщина в след за мужчиной, где женщина заняла завершающую её строение позицию в отношениях с опытом мужчины. По окончании, рассмотренного опыта, её сборка в опыте будет завершена и можно будет переходить к выработке общей нравственности. На этой основе полных опытов строится система взаимоотношений индивидов трактующуюся как социум. Эссе показывает момент выходящей структуры морали творческой системы создания мира на основе философии чистого творчества.

Предисловие:

А кто есть ты – Выбирать тебе!

С вершителем своей судьбы говорит его совесть, совесть задаёт ему вопросы, на которые он должен будет ответить. Совесть есть живой инструмент добра. Женщина ткётся совестью мужчины. По ходу лежащего перед твоими глазами описания, дорогой друг и читатель, герой переживает реальные терзания искушением, наложенные на него совестью, и образом существа через желаемое как женщина, отражённые в этом описании. Т.е. это не просто текст – это реальное, укутанное в некое подобие художественного повествования происходящее прямо сегодня в этом году 2023-м. Из которого и писался этот текст и в котором я пока нахожусь, завершая эти строки. Материал изложен через некое подобие собирательного образа встреченных героем и автором текста, в одном лице, за короткий промежуток времени, ровно описанный в этом тексте – женщин: их реальные ответы, их реальные мысли, их реальные образы и действия, ощущения, открытые через соприкосновения с ними под действием новой временной идеи свободы. Т.е. то, о чем говорит герой и повествователь, как его Альтер эго, при участии во времени самого Эго и подсознание преобразовано в вид диалогов, не придумывается, а формируется в текст автором изложения, пережившим всё это лично вместе с теми, кого встретил в реальной жизни сам автор, а значит речь пойдёт о реальной жизни с женщиной сегодня. И насколько он извратит свой образ своей правдой о нравственности в глазах женщины, настолько ужасными будут последствия в выражениях ненависти, негодования и грусти такого выражения, отражённое в реальности его бытии. Сможет ли он воссоздать чистоту в таких отношениях, чистоту и уважение, при этом отдавая себе отчёт ничего не обещать, чтобы не строить никаких планов, оставаясь собой в своих истинных намерениях и истинных мыслях, в моменты притяжения. Об этом, я думаю, ты сделаешь свои личные выводы, мой друг и читатель. Увидев также, удалось ли ему создать образ женщины, подтвердив его, а потом удержать его, таким, каким он был для него совсем недавно, когда он ещё не собирался совершать подобного. Ты сможешь сам увидеть, всё что происходило с ним, а ещё её саму. Сможешь увидеть, ту, новую женщину, и посмотреть сможет ли она искренне дарить ему свою радость, так как он хотел её, показывая всё свою заинтересованность являясь ей своей правдой в истине.

«Боги сперва нас обманно влекут к полу другому, как две половины в единство.

Но каждый восполниться должен сам, дорастая, как месяц ущербный до полнолунья.

И к полноте бытия приведёт лишь одиноко прочерченный путь

Через бессонный простор».

Райнер Мария Рильке

Растворяя веки, ничего не подозревая, как обычно в первые минуты пробуждения, о том, что может происходить вокруг, поскольку я не был разбужен или как-то потревожен, даже наоборот, некоторое время назад, снова очутившись словно где-то ощутив границы своего тела, сам стал себя теребить в уме, убеждая в том, что слишком продолжительный утренний сон не так уж полезен для полноценного ночного отдыха, которым и стал, в общем-то, глубокий ночной сон теперь перешедший в день. А значит, если срочно не начать просыпаться последствия могут обернуться ночной бессонницей. А мне бы этого не хотелось. Тем более, повод кажется настал, способный поторопить меня, мобилизовать все накопленные этим коротким и сладостным остатком поздно утреннего ложе силы. Приближалась длинная станция, и состав поезда во главе с затейником-красавцем локомотивом уже оставил все мыслимые и немыслимые усилия мчаться дальше, подчинившись всеобщему ожиданию, теперь замедляя скорость кадра в рамке окна моего купе. Медленно, словно во сне, перебирая полуутренние картинки пейзажа. Снова мной восторженно ощущаемые из окна моего купе второго этажа двухэтажного вагона, уже действительно идущего состава, замедляющегося и двигающегося не больше скорости обычного пешехода, а ещё несколько минут назад несшего меня в самый центр моей родины с немыслимой скоростью. Теперь же, словно поддался спокойному и равномерному желанию всех пробудившихся его затеей пройтись по пирону или оставить же полки его вагонов до следующего раза. Покинуть временные места собирались и две дамы, как говорят сейчас, две женщины. Ещё до активной фазы их возни, связанной с приближающейся станцией, некоторое время я наблюдал за ними сверху, находясь ещё выше уровня второго этажа, где я растянулся во весь рост, лёжа на спине занимая свою верхнюю полку в том же купе. Предрёк же данный исход в соседство именно этих двух дам, кои представляют из себя мать и дочь ещё советской постройки, мой друг, сопровождавший меня в Санкт-Петербурге и там проводивший меня перед моим отправлением до самого вагона. Когда он в пылу шутливого разговора, проглядывая через окна уже моего вагона свой взгляд с перрона, как будто ища моё место, словно зная где оно будет, напророчил мне в соседки, вычурно и в деталях преподнося во всех недостатках некрасиво некрашеную женщину, стоявшую у того же вагона с ещё одной, но как будто, не так уж и заинтересованных попасть именно в этот вагон, указал на них, сопровождая не злобным сарказмом в своём исполнении. На перроне было много людей, они менялись, происходила некая ротация пассажиров моего вагона, и поскольку я не спешил попасть в свой вагон первым, а постояв и завершив со своим товарищем все немыслимые предположения на сей кто же будет моими соседями. Так посмеявшись и расставшись, перед пятиминутной готовностью отправиться дальше моего поезда, из точки моего отправления, войдя в купе я уже застал именно их, кушающими ещё под отзвуки металлического, но по-доброму призывающего послушать его голоса диспетчера, объявившего отправление. Они приступили к трапезе, не дожидаясь хоть малейшего движения за окном, ведь так интереснее, знакомо чувство еды у телевизора, но нет, ещё находясь в пункте своего отправления, заранее отваренные куриные яйца, а также и то, в жаренном виде, что эти яйца снесло, естественно, огурчики, помидорчики, запахи уже были в купе, когда я вошёл. И, по-видимому, много всего интересного меня должно было поджидать с такими соседями впереди. Тем более, можете только представить сами, какой внешностью должно обладать описываемое яркими линиями небрежного бальзаковского макияжа в воображении существо с кусочком лапки курочки во рту? Может всё это и не так уж и противно, но для передачи момента оставил. Хотя, курица с яйцом действительно были. А яйцо уже давно превратилось в жёсткую курицу. И они как будто даже общались. И так, мне достались в соседи, точнее в соседки, престарелая мать, в полудеменции и дочь, возраста и внешности, да и фасона, женщины времён советского общепита. Глядя теперь на них с верхней полки, первый раз после ночного сна и позднего утреннего пробуждения, совершенно точно зная где они выходят, поскольку слушал их сборы уже какое-то время, дремля и не подавая вида что не сплю. Так вот, уже сейчас я застал их сидящими у чемоданов в уличной одежде ожидающими остановки поезда и выхода на улицу. Мысли о том, что нужно начать вставать, чтобы как-то начинать вливаться в происходящее, с целью участия в параде гуляющих и освежающихся на перроне, а также с целью участия в проводах и подносе багажа двум этим весьма несчастным и уже физически и морально состарившимся женщинам у меня пока не возникало. Но по мере осмысления всего действия: так мысленно представив попытку объявить своё желание помочь им вынести их вещи в тамбур вагона, а затем и из вагона, сейчас ожидая лишь момента их собственного и окончательного подрыва, гляжу на них словно сонное облако, в низ, как они сидят, словно замерившие бегуньи в ожидании щелчка стартового пистолета. И вот, я приставляю словно эротический сон, как только поезд совсем понизит ход до замедленного движения и начнёт резко снижать её до статичного состояния, я уже беру их вещи, затем сразу и на перрон, как только он это сделает. Как только состав ударяет жёсткой сцепкой и фиксируется на станции, отдавая приказ всем желающим выйти, все мысли, в тот же миг, связанные с данной и возможной необходимостью для них, поскольку вещей они взяли не соизмеримо больше чем могло бы быть для комфортного перемещения с багажом двух не особо сильных существ, хотя русская женщина, да влетах, это ещё да, тем самым как-то успев отрекомендоваться по этикету на прощание были отозваны и даже прогнаны из моей головы. Я был неумолим, и сон не приятен. Поскольку, небезосновательно, хотя и чисто на сугубо личных началах. Всё то недолгое время нашего пребывания в одном купе, я искушался рассуждениями, переворошившими всё их нутро. Постепенно одну за другой отвергнув все их попытки сделать, или по крайнее мере почувствовать меня несчастнее. Я отрицал всю суть их присутствия рядом. Позволив воспринимать обеих не больше и не меньше, как безысходное дополнение к билету второго класса. Теперь, когда бы я не посмотрел на них в моменты их бодрствования, я всегда находил их спокойно сидящими рядом друг с другом, на одной из двух принадлежащих им нижней полке. Сейчас же торжественно понимал, что у меня есть ещё некоторое время сохранять вид спящего до того момента пока они выйдут, и решил находиться на своём укрытии до их собственного выхода из вагона. И значит оставалось ещё время подумать над тем, почему я всё же так уверен, что не хочу им помогать, точнее, не хочу даже намекать себе на то, что хотел бы что-то сделать сейчас для них в данный момент. И чтобы могло мне помочь в этом, ну, а им же не остаться в том следствии моего будущего, но уже настоящего решения? Станция, началось шевеление, я как хищник, затаившийся в кроне дерева, понимая, что меня не видят, вывешиваю голову откуда-то высоко нависая над всем, что есть внизу, и тихо наблюдаю за тем, как эти две, с позволения сказать, дамы, спорят какие сумки и кому достанутся первыми, а кому чемоданы на колёсиках. Оказалось, багажа у них не так уж много, что, кстати, меня несколько удивило и обрадовало за них, в конечном итоге, хотя и не настолько, насколько их собственная поклажа, для перемещения с которой, всё же, какая-то помощь им необходимая в транспортировке их вещей. И всё же это оправдало мои догадки, как помню, что свои вещи, а именно одну сумку, в виде небольшого дорожного рюкзака, мне с трудом получилось разместить под сидениями, в том единственном запланированном месте под багаж в таком купе. Там уже тогда повсюду были чьи-то вещи. После размещения своего рюкзака, я попал в эту идиллию, и тогда и сейчас, они выглядели так, как будто ничего вокруг них не существует, а моя протянутая рука, могла бы им показаться, их собственной, но очень сильной рукой, просто берущей чемодан и уносящей на перрон, по одному лишь мановению мысли и взгляда, вздоха; словно они едут одни, а им всё помогает. Но я вижу у груды поклажи сейчас спорящих о свободных руках дамах. И тут у меня на глазах, заботливая дочь, отвергла любые конвульсивные попытки щедрой матери, жёстко пресекая все её редкие попытки хватающейся за всё подряд, лишь бы что-то начать тащить, словно при удушении, судорожно пытаясь хоть что-то сделать, как будто времени чтобы выйти уже не оставалось, хотя поезд вроде только останавливался. Наконец, купе начинает освобождается, я приоткрываю глаза, чтобы убедиться, что всё сейчас стихнет, а затем закрываю глаза снова словно спящий, но парящий над ними взглядом воображаемого только, что. И в этот момент, начинаю чувствовать попытку со мной попрощаться той самой дочери, снова открываю лаза и произношу что-то прощаясь. Чуть позже, когда практически все желающие прогуляться пассажиры покинули вагон, оказавшись сам на перроне, ничего не загадывая заранее, но как по заказу устроилось всё так, словно чтобы было похоже, как будто я нарочно ждал их выхода, прежде чем захочу встать, а затем след в след за ними вышел, лишь бы не участвовать в церемонии раздачи преференций слабому полу и отдачи чести этикету. Где и пересёкся ещё раз, разнузданно улыбаясь просто от хорошего настроения, а не почему-то поводу, даже уже как будто и не ожидая встретиться, со взглядом обеих. Совершенно точно осознавая выглядевшее положение в уме, того стороннего наблюдателя, усердно вглядывающегося в сложившуюся предметность всё ещё находясь в облаках поглядывая сверху из туманчика облачности. И тут же словно исчез на мгновение занавес неправды извечных любезностей незнакомцев, открывший вопрос, теперь уже вставшей над матерью дочери: но так и оставшейся только на её лице и в отблеске глаз, в которых я смог прочитать усердие повелителя, уже не способного внушить повеление лишь желанием, или чем-то еще, бывший тиран, теперь стоя рядом со слабой некрасивой женщиной, делающей всё тоже со своей матерью в отношении с брезгливостью, стреляющей в меня своим вострым взглядом, но нуждавшейся в примере исправной заботы, таким был взгляд её матери. Так впилась в меня своими вострыми глазками сделавшись теперь дочерью, принимающая всё как будто совершенно точно знает мою уловку – мать. Что принесла в мир её она – своей дочери, разочарование, как и я, сейчас не встав в позу жертвой этикета, по их выражению будучи чем-то обязанным? Так, уйдя от приличий, шмыгая мимо обхаркивающих перрон курящих мужчин и женщин с детьми, на мгновение подумалось вот что: как прекрасен своим холодом, тотальной справедливостью, а также точен должно быть тот самый мир, в котором отсутствует такой вот момент этического лицемерия, где любой поступок есть не шуточное определение самого себя перед обществом и его желанием реагировать на достоинство. В котором правда истины и есть видимое и причинное отношение, иногда выражающееся в здравом и мыслимом обхождении. Мир, в котором все действия и поступки есть не только выбор кем казаться или же с кем быть в тот или иной момент, чтобы показаться, а есть само доказательство сопутствия себе же личными качествами. В том числе выступая и с искреннем желанием помочь или что-то сделать для кого-то, кто обладает истинной красотой, возбуждая такое желание. Разве я делаю что-то лишь для того, чтобы быть приятнее себе, или чтобы кому-то что-то доказать или для удовольствия побыть рядом с кем-то? А всего хуже для того, чтобы извлечь выгоду из дальнейших намерений? Нет конечно. А? Если так, то красив ли я сам? А – если нет? Тогда какой выбор есть для отсутствующего в красоте? Не отсутствие красоты в ком-то, а отсутствующего в красоте, – «прошу заметить и отметить сей замечательный момент», я думаю мы к нему будем возвращаться, он будет и остаётся ключевым. Поскольку именно красота во всеобъемлющем её проявлении, существует как часть чего-то определяющего в цель любого творчества. Творчества, возможно и не совсем красивого человека, в нашем понимании, с точки зрения познания нами поверхностного её выражения. Но, красота, она как призрак, даже если очаровательная вначале, так всегда затаившись в ком-то, живёт – неспеша проявляясь, даёт возможность, в том числе и удовольствие проявлять себя рядом с нею, чтобы тоже быть или казаться красивым. Поскольку, приобрести красоту, о которой мы начинаем говорить сейчас, всё же можно, не будучи даже в соответствии с каким-либо образцом или принадлежащем ему в качествах, уходящей эпохи эталона красоты. Следуя лишь чертам своего собственного характера в понимании быть красивым творчески. Потому как, именно тот самый момент, момент сотворчесва в творчестве, он главный и на малом расстоянии становится ключевым в конечном определении красоты. А вот, безусловно, что есть поистине некрасиво: так это неряшливость, душевная леность и не проявленное участие к окружающему миру красотой свершённых поступков. Но и таким образом одно и тоже действие может быть красивым, но и совершенно ужасным, не красивым. Совершённое мною, как раз находящимся вне рамок красоты, значит вне критерия здравого смысла… Так вам показалось в начале? Сбегая от тотальности пожирания таких правд, в одну секунду, перешёл пролегающие по соседству пути, прогуливаясь вдоль железнодорожного полотна, поезд остановился, не доехав моим вагоном до станции пару себе подобных. А я, конечно, гуляю теперь, в неположенном месте, предварительно тщательно оглядевшись, лишь бы не заступить чуть дальше за собственные обстоятельства способного понимать старание других в попытке быть красивее, в тот момент, когда кто-то неожиданно появляется на их пути с прожекторами и гудками. Я же не хочу тормозить состав грудью. Уже достаточно тому времени назад решил уровнять все принципы, относящиеся к тому, что есть приоритеты, отказавшись обменивать всего себя на дурацкий этикет, или же на смысл фаворить – именно перед кем-то, лишь бы не дискредитировать себя в качествах хорошего человека. – Как мило. – Да и какого чёрта, поклажи нужно брать столько сколько сможешь унести. И мысль щекочет нерв. Не глуп ли я сейчас? А если глуп, то, в чём моя глупость? В чём глупость? Глупость во всём вообще отношении нас самих, находящаяся в ожидании чего-то от других? А даже ещё большая глупость, это то, что заставляет тебя думать, что ты кому-то что-то должен в обмен на их мнение о тебе самом. Разве это не есть глупость? Разве в этом состоит главный акцент взаимодействия друг-с-другом? Тогда что же такое бескорыстность? Это же не феномен цепной реакции взрыва, запущенной, например, предложенным испить с кем-то его кофе вышедший как акт желанием наградить кого-то за что-то, или чтобы побыть с этим кем-то вместе, таким образом? Бескорыстность, именно и есть самое искреннее желание. Желание без помыслов. Закреплённое персонально за тем, с кем ты пьёшь его кофе, предложенное не в обмен, а бескорыстно, или всё же за что-то находящееся в тебе? Особенно узнаваемое по чёткому толку мыслей, ощущаемому под конец подобного акта некоего вхождения в некое знакомство. Так что же именно вызывает то или иное желание в нас, сделать то или это, предложив что-то сделать для другого или взять у кого-то предложенное себе? А может это я слишком глуп, позволяя рассуждать себе таким образом? Ну а уж если и рассуждаю о таких вещах, то хотел бы это выяснить! Это смелое желание, говорю я себе, чего доброго, ещё и окажется, что я попросту не добрый человек. Глупые люди опасны! А Доброта? – Излишняя, показная, не естественная, идущая от слабости и неспособности сопротивляться тем или иным обстоятельствам малодушного и мягкого сегодня называется добротой? – Всего-то! Но добро – это не только поступок. Но и понимание своих действий. Интересное качество пришло на ум. Нужно подумать и над тем: а не глупы ли они сами, раз тащили свои сумки, через весь вагон, пока я преспокойненько лежал там, на верхней полке, стараясь особо-то не шевелиться, и когда практически одним глазом наблюдал за их выходом из купе. Но теперь мне стоило бы собраться и отставить шуточки, поскольку в эту самую секунду есть более важный вопрос: меня стал беспокоить свистящий по параллельным путям подходящий из далека и уходящий в даль товарный поезд, длинною в бесконечную нить. И особенно то в нём меня интересовало больше всего сейчас, успеет ли он утащиться дальше, предварительно заслонив меня, перерезая мой путь к моему вагону, да что там, целиком к моему составу, моему временно прибежищу, так же, как и сможет ли убраться от той части перрона, где находится мой вагон, до того, как тронется мой состав, чем отсутствующий факт какого бы то ни было раскаяния во мне за невозможность возбудить в себе желание в попытку хоть что-то сделать из возможного и немногого того, что можно было предложить более простой беседы за их кофе, как дружелюбное содействие в их пути на данном, коротком отрезке времени. Так оставшись благодарным за приглашения попить с ними их растворимый кофе с конфетками. От чего, как уже намекал, не стал отказываться, поскольку именно этого и ждал, после провалившейся попытки самостоятельно добыть чаю или кофе, не оставшегося ни у одного проводника в моём составе. Поэтому, не раздумывая и даже с воодушевлённой радостью согласился и принял их предложение за отсутствием других возможностей. При этом помимо кофе, съел две конфеты, «Коровка» и «Белочка», четверть сдобного рулета с лимонным джемом. И вот вы скажете, – «странная неблагодарность», но ведь мы говорим не о благодетелях и их авторах, а человеческой красоте. Точнее о нахождении человека в красоте. О качествах способных вызвать спонтанную любовь, желание, непоколебимое ощущение интереса и любопытства в другом, но теперь не вызванное этими двумя страдалицами. Моё же поглощение их продуктов, по моему ощущению, и есть мой им комплимент. – Высокомерие? – Пока его нет. Поскольку лишь в процессе нашего совместного времяпрепровождения вскрылась неоспоримая суть невежества, отвратительного существа, соединённого судьбою в одно целое, состоящее из двух отдельных существ матери и дочери. И тут подумалось: «а не пригласив меня за стол, уверяю, сыскали бы большего доверия, вызвав симпатию чувством жалости своей немощью, скорее бы заставили меня шевелиться». Так вот, описанием существа, которым в вкратце, но не из лени, я сейчас попробую заняться, просто необходимо. Поскольку не раз встречал подобное, многим знакомое по ощущению отвратительного холода, от которого стынет тело и разум, заставляя неумышленно конфузится, словно испытывающим испанский стыд. А предложенный, нарочито с улыбочками и придыханиями, словно подношение, лимонный рулет и вовсе может не залезть в горло. Это будет то злое, о котором стоит помнить нам, каждому, как начатое той, что есть мать, той, которая теперь всё на что способна, в силу престарелого возраста, так это только моргать глазами и что-то несуразное бормотать в ответ на упрёки и тычки такой же, в попытке посмотреть на дочь тем же вызывающим и строгим, а может и высокомерным, обжигающим властью взором, как на дичь. Но нет, роли давно сменились и всё то, накопившееся, всё то, что душило ту маленькую тогда ещё девочку затем подростка, а теперь стареющую женщину – её дочь, стало невольно проявляться и проявляется с самого начала появившегося у неё оперения самостоятельности. Вдруг ставшей для матери той единственной, словно ей самой – матерью, теперь сидящей в этом купе, упрекающей её в присутствии постороннего человека, могущественной силой, без которой старухе не прожить и дня в сытости и некоем подобии заботы. Так она невольно, неумышленно, но возвращает сейчас всё то, что делала с ней эта теперь старуха ей обратно – унижение… Печальное зрелище, печаль и тоска в высшей степени, больно и грустно, а порой отвратительно наблюдать, как одинокая дочь, прилюдно ненавидит свою одинокую мать, все их отношения понятны и ясны как день, от начала и до конца, написаны словно на ладони. Так давай же прочту, что же написано на этой ладони: «она произошла словно от какой-то неудачи, а теперь представляет собой следствие некой ошибки желания. А вот и удача обиженного существа, так и не понявшего что с ним стряслось, состоит в желании, или вернее в мечте получить награду за то, что есть неудача, как несправедливость начатого бытием. И существует сейчас, как на ладони, как форма совершенного эгоизма, наполняющее существо отрицанием присутствия в каком ни было бы виде самостоятельности у сидящей рядом старухи её дочерью. Всецело обменяв внимание к ней, как некогда она сама, её мать, на попытки не выглядеть как-то иначе, как хотелось бы ей, в чьём-либо присутствии, так всецело демонстрируя сейчас брезгливость, поменяла внимание на её к совершенно чужого, постороннего им субъекта. Что сейчас и лишило её саму, дочь, возможности быть красивой, в своём естественном отношении с матерью, притягивающей взор своей вежливой заботой о пожилой женщине, как могло быть в таком случае. Пусть даже слегка бережно, но оберегаемой даже в моменты полного безрассудства и нескладной нелепости в попытке тоже во всём учувствовать и показать себя. Так проявляя внимание к матери лишь на уровне необходимого для обеспечения её базовых потребностей, считая любые другие проявления в желании что-то сказать или сделать невозможными, начиная всячески жёстко критиковать страстно и строго пресекать». И это, то самое, к великому сожалению, и стало исказителем красоты, и всё то, при попутчике, который всё видит и слышит, где и ему уже страшно прожить такую жизнь, не способного сдержать позывы внутренней брезгливости словно к самой жизни.

О, как бы я хотел с придыхательным прощанием, поставить те чёртовы торбы на асфальт перрона, а до этого, с таким же придыханием, и замиранием, в ожидании нужного момента, героически предложить себя в качестве носильщика, продолжая приятный заигрывающий, в смысле эмпатии и симпатии разговор, с полным пакетом ухаживаний и внимательностью, к удачно слепленной поступками и необычайно привлекательной по красоте своих действий, состоящей во вкусе искушаемого, но только лишь в нравственно-моральном смысле особе. Да, но тот поезд теперь идёт куда-то дальше, унеся всё описанное выше с собой, чему я безумно рад. Оставив в конце концов и меня наедине с самим собой в контексте моего рядаизмышления на перроне моей станции. А точнее, на берегу того большого города, в который я отправляюсь, где буду искать её и свою красоту в ней оставаясь в своих размышлениях о возможности всё же отыскать её.

Поскольку, вопрос с кем быть, для меня лично, сегодня не ставится иначе, чем он мог бы ставиться некогда, в силу взросления, относительно того зачем и почему: поскольку сам вопрос – с кем быть, состоит в некоем скрытом ощущении отношения, находящегося с уважением приносящемся с воспитанностью. Поэтому, для меня вопрос всегда находился и находится по сей день в теме определения ответом содержащегося в предмете отношения. Поскольку с самого своего начала в этой жизни нахожусь в понимании сути начал любых отношений только лишь с целью их развития в контексте зеркального взаимоотношения, и только до определённой степени, с целью увидеть настоящего себя, через того с кем общаюсь, следовательно – в соотношении производимого. Как того, что есть настоящее отношение, содержащее правду о том, с чем имеешь дело. Вместе с тем, находясь в иной (как её ещё называют простаки – отрицающей) парадигме смысл определяющего, как общественного запроса на союз, т.е. смысла понятия самой дружбы. Поскольку, точно не интересуюсь формальной частью отношений, построенных на вере в некую дружбу, определяющейся привычками, слепых желаниях, трансцендентном уважении глядящим в прошлое непрослеживающееся в настоящем, отношениями скреплёнными в соотношении некой односторонней моделью поклонничества, как слепого уважения только за то, что кто-то слеп, или чего-то подобного – как отличительные регалии или звания определяющие род занятий пытающихся укрыться за ними давно обездвиженных аморальностью субъектов почему-то считающих что ты им поэтому что-то должен. Так же никогда не заботился о соблюдении некоего требуемого квази-эталона формы уходящего общества, в виде стремления заполнением некой пустующей ячейки показной целостностью в преемственности традиции понятия создания семьи. Как пункт свершения необходимого в том, что есть предписание цели. Ну – помните же, про мужчину, который, как и каждый всякий, должен три вещи успеть. Вот, как раз слепое следование некой красивой и правильной цели, как устав для порицания, любого не мормона, сделал из того мормона самого неистового и тайного развратника всех времён и народов, и это вкупе с повторённым нарративом для откупа от общества успехом. А поелику ценность знакомства сегодня, в виду самих искусственных технологий, стала значительно условнее, так как сама технология теперь доступна абсолютно каждому: в любое время, в любых количествах и существуют для любой, совершенно любой цели. Значит и само время в ценности таких заговоров о необходимом от мужчины повернулось так, что тебя нет ели у тебя нет доступа к современным коммуникациям. Даже, если ты готов вложить всё в шанс, испытав удачу на улице, тебе все равно понадобятся для продолжения общения средства современной коммуникации, без них ты странен и безлик. И даже опасен. – Опасен тот, кто есть в реале? – Да, но совершенно нормален тот, кто позволяет встретить по аватраке и раскрыться по способу умения писать нужное, угадывая настроение – каждому, стоящего на аватаре, даже тому, у кого нет вообще никакого человеческого изображения, а вместо фото лица или изображения человека, что-то иное. Это и есть условность таких возможностей в наличии, как отсутствие шанса в действительности. И что не маловажно, цели стали обоюдно симметричны, в смысле их определения, как для мужчин, так и для женщин, в их нравственно-безнравственном понятии необходимого для них самих. Так и причинность о передачи неких условных знаний в завершении необходимого, как необходимость должного от мужчины звучит комично. Так как и первичный, хоть и условный, но всеобъемлющий смысл выбора той самой и завоевания женщины ради – мужчиной, естественно, существенно поменялся. Поскольку ни о какой чести, и о долге перед миром в общем нравственном контексте, речь уже давно на личном уровне не ведётся. И раз система знакомства позволяет смотреть на саму идею знакомства шире, то и процесс знакомства уперся лишь в выбор, возможность выбора, доступность выбора по необходимости. Именно выбор, и его возможность, становится основным критерием для следующего вопроса: – «но есть ли выбор на самом деле?» Поскольку сам выбор столь же бесконечный сколь и мнимый, как время. – Почему? – Потому как он стал искусственным. Мнимым. Обесценив случай. Стерлась граница, между случаем, случайностью, судьбой, ответственностью в моменте, где ты всегда настоящий, и умыслом. Осталось лишь жгучее намерение, продиктованное лишь желанием и упорством получить именно ту форму, которую ты сам придумал для себя. Без основания, без усилий, без причин, без ответственности и обязательств. После того, как придумал, представил, увидел – ты готов действовать. И теперь ищешь, чтобы потрогать и попробовать эту представленную тобой её форму на вкус. Началась жизнь с иллюзией возможности выбором. А когда-то, было время, когда шанса вовсе не могло быть, тому, кто не способен использовать возможность, подаренную пространством. В этом была суть выбора или отбора. Да и к слову сказать, выбора то не было, а было предназначение, особенно, что есть в категории достатка, даже там, где не было никаких личных преград, шанс встретить ту желаемую, мог выпасть только один и он то, как раз то самое и сейчас, то самое в котором нет ошибки, и нужно работать. Он верный, этот шанс, другого и не будет, может и не быть. – Тогда всё было иначе? – Но остаётся всё так же и сейчас. Поскольку ценность каждой попытки, приведённой случаем в некий шанс, была и есть невероятно выше, особенно для женщины, если на неё обратили внимание, как и то, что представляла из себя и есть женщина в глазах мужчины для становления в обществе обоих. Так вот, сегодня, именно представление себя в союзе, как встраиваемый элемент в общество ушёл в небытие, а живёт союз и выражается как новая философская идея чистого творчества индивида или индивидов, за счёт создания не ячейки, а красоты в себе, на основе которой творческого союза и сотворческого действия, само действие – есть интеграция новой созидающей силы, как смысла для каждого в отдельности, и союза целого с красотой. В этом есть нить для ткани социума, но лишь для индивида, но не для субъекта. Представление же красоты сегодня, для субъекта, есть всего лишь искусственно созданное и искажённое представление субъекта о красоте. Поскольку красота для субъекта закреплена авторитетом мнения на тенденции в выражении качественного критерия, задающего тон тенденции в эпоху правления массовой культурой нашего времени. Авторитетное мнение же, есть мнение самого субъекта, навязанное ему простыми массмедийными инструментами, свойство которых лежит в простой формуле трансляции, содержащих необходимое качество критерия красоты, умноженное на время. Массовый критерий на потребность в его преобладающем количестве, как тенденции достигается авторитетом, коим сам субъект в своей подавляющей массе и является. Он же – субъект, есть то самое заполняющее свойство пространства, существующее в самом себе, где и опустил себя же своим стремлением к желанному, до уровня собственного восприятия красивого, находящегося на уровне неприкрытой сексуальности. Именно сексуальная откровенность аннигилирует ту важную причину и основную роль красоты в широком её смысле с точки зрения олицетворения нас самих, как стимула, побуждающего действовать в организации смысла понятия социум, забывая давая отвечать на вопрос – зачем и для чего всё это нужно. Поскольку сегодня не нужен шанс, не нужна вера, не нужен ум, не нужен смысл, не интересен случай. Не нужна интеграция создающих смыслов понятий культурного развития или создание чего-либо на уровне общего и для общего. Хотя, всё, чем мы являемся и представляем из себя сами в отдельности, есть основа для общего представления нас самих, как общества в культуре или без культурного общества или ещё куда печальнее – бескультурного сообщества субъекта… Сегодня можно просто взять и присвоить что-то себе на время. Не будучи порицаемым не совестью не окружением. А поскольку вернуть и вернуться в свой мир тому, что присвоил на время, после использования, всё равно придётся, так как никто и нечто не принадлежит лично никому, кроме как себе самому, в отношении с жизнью, поэтому всё, что ты взял, ты уже вернул туда откуда взял. А вот, то, что ты вернёшь, уже не будет тем самым, оно будет другим. И уже кто-то другой будет смотреть на то, что ты есть в том, что оставил после себя в этом другом. И внутренне, до сих пор, мы понимаем ответственность перед предстоящим. Поэтому всё также, когда смотришь на неё сейчас, встретив где-то, зная и понимая что-то, осознавая не головой, а самим моментом, чувствуешь происходящей внутренней реакцией, от которой хочется зажмурить глаза, лишь бы из-за страха, накатившего на всю сущность дрожью, не упустить момент и заговорить с ней. Тогда необходимо действовать. – Но действие требует смелости? – Действие требует чёткого сигнала, как ответа, на вопрос, в момент наступления такой реакции, зачем тебе это? Зачем вторгаться в чужую жизнь? Для чего начинать менять в ней что-либо? Светел ли ты в намерении обратившись к ней? – Но это было тогда? А что же такое действие в рамках сегодня? – Сегодня действие – это выбор! Подбор кандидата под определённые задачи, не выходящих за рамки сексуального потребления. А там, как пойдёт. Так как выбор есть всегда 24/7. Только вот что даёт такой выбор? Какое представление он передаёт, этот выбор, об окружающем нас мире? Выбор кого или чего, и снова для чего в конце концов? Какое представление складывается о нас самих находящихся под гнётом всеобъемлющей свободы выбором? О мужчинах и о женщинах? – Это начало разговора, о том какая она, какой он? – Попытка не пытка! – Но можно ли сократить расстояние времени, до желаемого, как будто бы сохраняя лицо достойного человека? – Ну мы же люди? А если так, то понимание отношений строится на знании о том, как ты относишься к тому, с кем ты сходишься. Ведь ты ищешь половинку, свою, да? Ту самую? как часть собственной, утерянной души, вложенной в кого-то другого? А если нет, тогда для чего? С какой целью тот или иной совершает намерения овладеть кем-то? Какое намерение руководит тем страшным импульсом, вторгаясь, сломать, нарушить чужую границу собственным умыслом для свершения одного лишь из главных таинств мира? Перенёсся ли случай или тайна момента судьбы, из мгновения в умерщвлённое временем поисковое окно-обскура, каталога пролистывания вариантов судеб движением вправо-влево? Такое непосредственное, иллюзорное овладение – возможно ли там, где есть понятие разума и предназначенного? Как влияет такой поиск на ощущения в притяжении желаемого? – Желаемого? – Да, желаемого, значит своего. Хочу найти своё… Но не хочу играть, не хочу быть актёром. А сегодня это такая классическая драма, когда мы видим со стороны, в кино, что, что-то происходит между персонажами, и у них что-то не ладится, хотя, буквально полчаса или час назад они были влюблены друг в друга по уши и бросили ради этого всё и всех. И вот, как и в кино, тут в действительности, теперь тоже самое. Модель экспресс проживания, ты проживаешь отношения за месяц или неделю, в общем очень быстро все этапы. И вот мы видим, как это происходит пока, у мужчины и женщины превалирует в цели дня что-то найти, но почему-то всё что находится не то. И то не это, и это не то, разочарование наступает сразу после разрядки в достижении неизменной цели. Вот и всё уважение. Оно не поддельно, возникает как холод, как отвращение к еде. Некогда нравившейся. Но из-за частого её употребления больше не лезущей в горло, даже подумать об этом стоит лишь, как тошнотворный ком подступает к горлу. Вот она истина: почему мы допускаем фривольное поведение, с теми, кто от нас зависит, или с теми, кто не подходит нам прагматически? Понимая это, позволяем играть, вольничать, бросая пыль в глаза, обездвиживая жертву пользуясь ей умышленно или нет для и ради своей игры. А потом именно бросаем, выбрасываем, меняем, хотим забыть поскорее, или не забыть, но не встречаться, более того обыгрывая в умышленном обвинении любые причины несоответствия, о которых знали и понимали заранее. А потом живём, осуждая невнимание одного к другому, считая, находя теперь уже тут, себя ущемлённым своим же невниманием к деталям, обвинив кого-то нового в недостаточности чего-либо в нём для нас. Разные люди, характеры, внутренние тревоги, само восприятие производимых тобой действий в данный момент говорит за себя. В этот момент и наступает самое неистовое унижение для женщины. После всего, что она только что отдала и сделала. «Слышишь, женщина», я к тебе обращаюсь, – «это неизбежно». Тебя унизят в конце, резким подрывом по делам, сразу после, или желанием поесть. Отодвинув твою руку, ласкающую его, он молча встанет и сделает вид что тебя нет вовсе. Задаст праздный вопрос, чего бы тебе хотелось, и не дожидаясь ответа, тупо улыбнётся, поцелует в лоб и отдалится. Вот и всё. Странная правда овладевает всем умом. До следующего раза. Проголодавшегося мерзавца, побирающегося то там, то тут. А ты думала это он? Да и не важно, что субъект настроен серьезно в самом начале, просто суть достижения такой цели преждевременная, и дело не в способности принять разочарование, а речь о том, какая причина в основе такого разочарования. Всегда начинаем без претензий, ведем всё от спасения себя от избавления себя, делаем всё возможное, чтобы предстать лучшими, перенося свою надежду своей обаятельности в кого-то другого. Спасаем от угнетения желанием никого-то, но себя, а разрушаем же обоих – и себя и партнёра, и всё что будет потом. Так мы разрушает красоту. Но и если ищем её для себя, не думая ни оком, то и быстро сводим всё в потребность, требуя всё большего для себя, получив желаемое, забывая быстро, чем руководствовались в начале, снова и снова, каждый новый раз ждём, умоляя послать нам хоть кого-то просто, просто, чтобы он был этот кто-то. На самых выгодных для того, другого, условиях, но ничего не бывает просто так. Правда теперь он, или она не будут красивы, и она не будет красавица, потому как, ждать мы не хотели и трудиться тоже не желали, потому как, отвергли ту красоту, которой и является женщина находящаяся сама в предвкушении ожидания её. Не хотели открыть её красоту. Мы шли лишь за растиражированной – визуальной красотой. На этой земле всё дается для трудов и из труда выходит. Если забываешь труд, начинаешь жить просто как бы. Отношения? Любовь? Найти своего человека? Но найдётся ли такой человек в тебе? Или снова мы будем верить в сказочки лелея в себе надежды чудовища найти лекарство от собственной злобы найдя утешение в некой ниспосланной нам бесстрашной красавице? – И откуда ты решил, что миссия той красавицы должна затрагивать твои интересы? – Ну т.е. косвенно да, то, чем, собственно, и является её прообраз, правда действующий на таком уровне, где ты, как и сейчас остаёшься только наблюдателем, как челядь, перед тем, ради кого она выступает, в этой роли, объять чудовище своей любовью, чтобы вызволить своего принца, а уже и короля её царя себя, из лап собственного заточения, разумного существа, аннигилирующего себя самого, с метафорой о красавице. Такой вот шах и мат, мечтатель. – Тогда что субъект получает, только мечтая? – Не много. В лучшем случае, красивую историю, о красавице и чудовище, поделенной на бесконечное число выражений такой истории в действительности. Истории спасения и истории гибели. Завышенные ожидания постепенно придут в ту форму, в которой ожидание есть в действительности то, что есть, беспорядочная и беспричинная связь. В итоге оставляющая за собой только негативные выводы, с одним лишь ярким моментом, за который зацепиться уже нельзя. Файл разорванного гештальта давно создан, а гештальт закрыт. Но ты ещё не понял этого. Или отказываешься принимать тот факт, где ты, теряя доступ к уже пустому удовольствию всё ещё сражаешься за образ её сексуальности, а не счастья отношения к тебе самому, как к чудовищу, становясь им. Так что не тешь надеждами себя, нет той на свете. Кроме той, что в голове, что выведет тебя из омута высокомерного припадка, вдруг сделав принцем являющего из себя только чудовище-страшилу, так будучи с достоинством твоим? Так о какой красавице ты мечтать можешь? Только о той, которую ты прячешь от всех. Не потому, что, сильно не красива, а потому как, ты сам не понимаешь, красива она или нет, и почем она не такая, как тебе хотелось бы. Не можешь рассмотреть её, она как в некоем тумане, только силуэт, в зелёно-серой дымке. Поэтому обращаешься ты с ней небрежно, потому как, всегда сомневаешься в ней, видишь не чувствуя. Отвергаешь, за недостатком соответствий той, вымышленной, пока ещё красавицу, реально представшей перед тобой и живой. Брезгуешь, не находя достаточного, пытаясь отыскать наибольшее совпадение с той, существующей только у тебя в голове.

Трансцендентный образ музы поэта, мучающий его всю жизнь, своей недосягаемостью.

– Так там пишут? А как твой или твоя придёт к тебе? – Выбором своего в себе. – Сначала опробовав чужое? – Разумеется!

Глава 2

Хладнокровно пуская пыль той и тем, тому, с кем явно не по пути, потому как, что-то, всё же, взять нужно, потому как хочется!

– И что же это взять? И как это хочется? И долго? На какой срок?

– Без срока – но коротенечко. Пока не надоест, или пока собственная боязнь белых или чёрных пятен не оттолкнёт тебя. Ведь жизнь пока не стучится своим окончанием. Значит есть время. Есть ещё порох в пороховницах, да и фотографии пока ещё, хоть и слабо, но отображают действительность, без завышения параметров сглаживающим ожидание перед реальностью фильтром. Но уже угнетая тем, что есть на самом деле, перед тем, что осталось от того, что есть возможность молодости.

– Какая глупость!

– Тогда позволь, для чего тебе была дана молодость? И почему ты хватаешься за шанс сейчас, думая, что он ещё есть, растеряв всё предыдущее, не обретя сознание достойного принять мудрость? Если тут честность и где надежда? – Надежда, значит уметь ждать, верно? Так, когда ты молод, чего ждать, некогда ждать, да и кого ждать, жизнь проходит, нужно успеть ею насладиться! Воспользоваться! Надежда, наслаждение и ожидание, вещи совместимые ли?

– А ещё вера.

– Ты веришь, что тут, где ты есть сейчас, сможешь встретить кого-то? Ты считаешь, что там, куда ты можешь зайти с такой надеждой в такой уверенности, веря, хоть и в первый раз вполне осознанно, остаётся уверенность на что-то большее потом? И вот входишь сейчас с тем же намерением, оказаться тут по случаю снова, ещё раз, и конечно не просто посмотреть, или просто попробовать, но узнать то, чего ещё никогда не было? Ведь кто-то, кажется, не так давно сказал, что его друг или подруга так нашли себе спутника жизни. Один синтетический пример на сто будущих реальных духовных калек, да и только. Готов один из защитных довод для оправдания чтобы быть тут. Просто шутка фортуны, механизм колеса удачи или чего-то ещё. Примерно так, только вообще без усилий ты пытаешься уладить свою судьбу поставив всё на кон будущей хозяйке судьбы твоей. Но действуешь равно, как входишь в бордель, всегда ободрённый волнением, но уже даёшь клятву, когда выходишь, что никогда тут больше не окажешься?

– Заранее не признавая возможный успех, отрицая сам инструмент, можешь не упасть столь низко, в оценке действительности, если понимаешь каким образом от нахождения там меняется твой психический портрет.

– Но всё же идёшь, становясь с ними? Вот и ты тут.

– О чём это говорит?

– Это о многом говорит. Это говорит о тебе, как о том, кто больше не верит в то, что есть сам. Вначале хочет посмотреть и выбрать, как сам не верит в свои силы, так и в назначенное самому себе – предназначенное. Нет повода для гордости, хоть и ты познал искусственный выбор. Ты осознал безграничность и безнаказанность, настоящую брезгливость перед естественным. Наконец-то настало время, когда каждый получил шанс взять то что хочет. Но не найти, только взять, чтобы пользоваться. Увидеть изъяны, испугаться и оставить. Ведь выбор ждёт тебя всегда, пока ты не разочаровался в выборе. Выбор способный дать тебе иллюзию того, что ты кому-то нужен. Пока твои фото не слишком отличаются от действительности, которой можно заинтересовать хотя бы своё время.

– Можно ли и на самом деле выбрав найти?

– В той степени, если это совершается со знанием значения любви?

– Любви? Выбор любви? Это ты о чём вообще?

– Тогда, скажи, почему ты боишься признать, что проиграл? Ты же сам закрываешь себе двери к счастью.

– К счастью?

– Да, если ты тут, то ты сам шагнул в мир, в котором теперь ты возымеешь, в итоге, то, что останется для двоих таких, некогда объединённых поиском. Но никогда не встретившихся, потому, как не хватило смелости подойти и просто встретиться, пообщаться, увидеть, что же это такое, на самых для всех обоюдных и благих условиях. Так действуя в действительности, создавая себя, желая встретить красивых людей, общаясь с ними, а не ухмыляясь, потом призирая, оказавшись теперь среди одряхлевших духовно тел.

– А ты считаешь, что нельзя с любовью подходить к таким вещам, как эти? – Как какие эти? Ты только что ухмылялся над словом любовь.

– Не об этом мы говорим?

– Мы говорим о приложении для знакомств, для быстрых, резвых и разных?

– Верно.

– И так. Можно ли с любовью соотноситься в данном вопросе отношений?

– В этом мы должны разобраться по ходу. Сейчас сложно сказать, я только собираюсь это начать. Ты хочешь меня обнадёжить?

– Нет, про любовь, это я придумал, для облегчения судьбы твоей, таким уже ничего не светит.

– А если получится?

– Посмотри на этих, вот ещё одна попытка не остаться одному или одной. А когда всё будет потрачено. И накатит усталость от одиночества. Снова они будут тут… Но с другими. Но, если ты запомнишь, что происходило, и не потеряешь память. То возможно.

– Память того, что это уже происходило со мной?

– Поскольку нет никакой другой ценности, кроме мимолётного опыта, который трудно сохранить в памяти, насколько он ничтожен, мал и скоротечен, преходящ, словно похмелье, от уже прошедшего веселья и памятуем тем же. И есть ли ценности в таких отношениях вообще? Как во-времени провождения начиняя себя дурманом, приводящим к похмелью. Вот в чём должно помнить. Но об этом ты забудешь. Потому что ничем не руководствуешься, кроме желания. Не знаешь, чем дорожить.

– Что вообще можно так потерять, если ты это так нашёл?

– Очень сложный вопрос. И очень прагматический с точки зрения подхода, на мой взгляд. Ты теряешь возможность быть красивым.

– Тогда меня интересует можно ли всё это будет прекратить?

– Ты спрашиваешь, что можно потерять, втягиваясь в процесс пользования тем, чем пользоваться запрещено? Подобный сервис по подбору людей для знакомства с разной целью. Кажется безобидное нечто. Но не так. Это есть искусственный инструмент, парадирующий и тем искажающий истину закреплённой в метафоре о вселенской готовности дать то, что необходимо именно тебе, если это необходимо. Исходя из твоей же уверенности в том, что тебе это необходимо. И если ты это понял, как главное тождество зрелости, ты вряд ли авторизуешься в таком сервисе. Но, искушение, удел не только молодых и неопытных, и на определённом участке пути, если вовремя не сойти в сторону, можно оказаться на тёмной стороне. Душа теряет покой. Вот что ты теряешь. Ты теряешь связь, с тем, что есть чистота определения согласием с истинно необходимым в метафоре о создающемся на небесах.

– Я ещё раз спрошу: «из этого выйти можно»?

– Можно. Но теперь тебе необходимо понять структуру, искажающую твою сущность в предназначении. Так осилив сознание перемен в ощущении идущего по телу пространства рождающего человека, прейдя в себе к значению и отторжению того, что готов призирать в других, но при этом, не должен терять уважения к тому, что сам вызвал. Если не сможешь понять это вовремя, то и в последствии как жизни претендовать на многое не сможешь. А уважение – это как раз то немногое, всё то, что имеет на каждый момент каждый из нас в требуемом ощущении себя. Тем самым ощущая некую мощную связь с настоящим, основанной на союзе с близкими людьми и людьми в целом. Поэтому, нет больше близких или не близких, нет того, кем можно пренебречь, даже в условии полной аннигиляции в значения любви, находясь под неблаготворными кратковременными состояниями желая чего-то от других.

– Так вот ты, о чем. Т.е. Если это опыт, просто необходимый опыт, ты говоришь пройти его, как можно тщательней? И оставить всё это как можно поскорее?

– Да, чтобы вернуться в исходное положение, но уже в определяющем покое нравственного толка. Чтобы раз и навсегда убрать аллюзии внешнего проявления неизведанного. Оставив лишь смысл вожделенного существующего в новом времени. Затем, чтобы спокойно смотреть на известное, но интересующее многих и всем нужное, изведанное тобой и оставленное. Иначе ты не сможешь пойти дальше. Смотри на предмет как из реальности быта мастера времён, т.е. того, кто всё это создал, утилитарное, сегодня прикрытое всего лишь оправдательными смыслами слов о красоте, любви, в рамках необходимости возвысить лишь для того, чтобы разжечь желание овладеть тем, чем хочешь именно пользоваться, а не только будешь смотреть, восхищаясь, только лишь представляя назначение. Не лги себе сейчас, восхищаясь её формами.

– Я же думаю изучить предмет своего отражения, оставленного в женщине, ровно, как и стать её отражением в себе самом. А не разглядывать экспонат, относящийся к роду вещей недосягаемых, таких же как те, что стоят в музее по причине своей древности, и только поэтому считаются красивыми. Предметы цельной древности, или же современные созданные по их лекалам: сосуды или чаши, вазоны, бытовые ёмкости, некогда наполняемые водой или предназначенные для масла, вина, молока, цветов, фруктов или отходов. Только сейчас они стоят, обретаясь в музее, и поэтому действуют на сознание, как нечто прекрасное желаемое, дорогое, восхитительное, изумляя наружностью, но всего лишь некогда содержащие необходимое внутри, и только для содержания созданные, и не нужные никому стой поры, без этого содержимого внутри. Сегодня, наполняются уже несуществующей, иллюзорной красотой, удивляют своей шершавой и потрескавшейся оболочкой, трактуясь в действительность, бутафорной красотой подражания. Без функции и без необходимости наполнения чем-либо, существующие просто так. Как говорят сегодня: «Для красоты». Новодел, наружно подражающий старине, а точнее древности. Есть всего лишь форма определения: ваза, чаша, сосуд, по необходимости старая, но форма в понимании смысла новая. Теперь это ценность предмета искусства. Наделе же обычная вещь, оставшаяся в культурном слое, которую мы возвысили до неподражаемости, связав с тем, чего больше нет в нас самих. А значит, она связывает нас с чем-то большим, с теми, кто пользовался этими предметами совершенно точно понимая их назначение, но и не избавляя столь обыденный предмет от возможности быть красивым, не считая это искусством. И так во всём. Вот к чему мы хотим прикоснуться, вот почему этот предмет безупречен. Мы хотим прикоснуться к пониманию условий самого понимания своего отражения величия во всём, оставленного нам великими созидателями в виде своих ночных горшков.

– Глиняная ваза стала предметом, олицетворяющим отношение к пространству? Вот что это значит?

– Разве не в этом красота кувшина? Разве он сам по себе ценен, без смысла своей необходимости в хозяйстве? И уж, конечно, насколько подробнее чем кто-то будешь видеть в нём свои изъяны, когда сам создашь его, будучи уверенным для чего он тебе, и почему он так дорог тебе. Так дорог или красив, потому что необходим. Теперь я понимаю о чём ты.

–Да, именно. Но не потому, что необходим, потому что дорог. Или красив поэтому необходим. А теперь ответь: только ли красота его и безупречность определяет важность того, что ты будешь в нём хранить? В том, что сделал усидчивый и терпеливый мастер-ремесленник по роду своему или заново обретённый, для выбравшего именно его кувшин с целью хранения в нём необходимого в своём доме господином?

– Этот вопрос мне понятен. И аналогия ясна. Ты спрашиваешь кем я хочу стать? Обреченным на бедность, но покойным, знающим, о создании кувшина, тем кто сам пережил того, кто понимал суть ремесла искусства? Или тем, кому досталась роль того, кто наполняет на время, определяясь в содержимом ценностью красоты стен его?

– Так кто ты? Кем стать пытаешься, мечтая иметь?

– Не страждущим, уж точно, скорее нашедшим своё в красоте её созидания, вложив отсутствующее в красоту, теперь увидев то, что предназначено создать. И уж точно не чьим-то господином, нет. Хочу быть тем, кто через века продолжит осознание того, что может тут сказать сегодня, как о представителе мира, в котором красота была лишь предлогом в необходимости, символом обретения настоящего знания жизни, а не искушающим на долг кувшином для наполнения им завистников, исходящей от сегодняшней его шершавой ценности и обесценившегося до пустоты некогда содержимого.

– Ну, хорошо, теперь уж хватит о кувшинах и о ремесленниках, и о мире создавшего их самих.

– Тогда давай поговорим о нас, о нашем мире, используя те же смыслы, скажем, бутафорные женщины и мужчины, растаскиваются как музейные экспонаты по квартирам, как будто настоящие, но без функций образующей красоты дорогого. Завлекая и, завлекаются, бряцая наружностью, подражая красоте, давно покинувшей их, без содержания.

– Растаскивается чужое. Это верно, да.

– Но и никому не принадлежащие на деле, а лишь иногда имеющих своих хозяев. Сегодняшний выбор состоит в том, чтобы взять только попользоваться тем, что сам не создал, в отношении красоты, тем, что не создавал, или тем, что вообще ещё не создано, как таковое! Да так, чтобы не отмывать потом, от содержимого, оставленного собой, после использования. Не ухаживать, вообще не знать, что потом с этим всем станется. Лучше совсем размолотить в припадке о стену всех причин на черепки, оправдав себя потом, как бережного хранителя музейных черепков.

– Покуда сами есть сырая глина, а иногда и качества плохого.

– Да и не так страшна она, та глина, как не было бы того, кто бы слепил из нас хоть что-то. И вот, готово! Теперь, уже и сами, обнаружив, ценное в других, необычное, стремимся погасить и уничтожить что есть в нём не от нас, как известью замазать весь рисунок: так завистью, как отрицанием, критикой на всё живое, что на нас сейчас глядит мы смотрим.

– Но также смотрим ли на тот кувшин пустой и склеенный из кусочков давно несуществующего мира?

– Мы восхищаемся им, и споря с кем угодно за красоту его. Вот так легко, посредством посвятив себя же в знатока искусства. Коснувшись старины, очень гордимся мы собою, что видели такое.

Потратили деньги, время – охладили пыл. Но разве отыскали от жизни творчества мы ключ? Браки с этим создаём.

Летит, ударившись о… та ваза –

новая, чистая, и не пустая.

ценности особой не имела,

просто под руку попалась в час решений не простых.

Осыпался вазон, там его и отыскали вы, нашедшие всю эту шелуху.

И приняв её за верный знак предмета поклонения, как моду следовать ему.

Начинаем снова глядеть, тупо втюриваясь в предметы, мчась к другому или к другой, словно нищие поколение в музее бытовых вещиц великих и не глиняных творцов. Среди оставленных воителей цивилизации – картин, чьей статью, поражаемся по оболочкам и кусочкам. Кстати, не зная ничего, о начинающем начала той красоты, о которой толкуем часами, рассуждая лишь о нравах чьих-то, продолжив выискивать нюансы отличай формы кусочков не состыковавшихся черепков. Так мы и забыли о поиске собственного материала, явились сами из не долепленного и даже необожжённого куска, куском и остаёмся, с претензией кувшина для дорогого. Забыв об основном значении необходимого качества в начинающем для свершения прекрасного в любом из начинаний – о творческой бескорыстности. И уж прости мою нахальность, но мой кувшин пока со мной побудет – аллегория проста, ты согласись, в сравнении. Поскольку очевидно, ты и я вполне сойдём для тары, отразив во всём своём наполнении то, что захотят или отвергнут пить и ль пробовать совсем. Стенками наружными мы тоже обладаем, чтоб восхищались нами, а вдруг к губам нас поднесут. Чего мы льём? Лишь для того мы существуем, чтоб в мир наш, во время мастера собой явить. Тем, кто благоволит – ура! Тому, кто нет, об формы линии, и линии искривления, в которых создан каждый об быт свой будет он разбит, и склеен вновь и нов как новый день из нас самих он будет.

Так вот о чём я: будь уверен, ты не сможешь насладиться им, этим кувшином, потому как, понять его красоту можно только в необходимости содержания, приносящего с ним изо дня в день, сохраняя в нём поистине ценное. Каждый день впитывая то, что есть внутри, и заново его наполняя. Следовательно, и наполнить его ты едва ли сможешь, так как забыл источник, не знаешь где его искать, и для чего тебе кувшин не помнишь. Ты пьёшь как зверь, или дикарь, лакая из лужицы, то, что пролито из неба. Так кем же нужно быть чтобы уметь любить простую вещь, не за её саму лишь, а за то, что жить с нею целее, проще и жить полнее? – Да уж, скажешь тоже: «простая вещь». – А что есть не простая, если это вещь? Тем, кто обременён изобилием этого не понять. – Изобилие не признак счастья, оно от силы и для силы на создание великого лишь служит. Силы нужно отдавать все, без всякого остатка, но лишь себя создав вначале, в конце ты сможешь что-то обрести создав. Не более. Попробуй хоть раз наполнить мир кувшина. Сегодня, думаю, ты сможешь только костями. – Да, пожалуй. Но и не только костями, известно, но и, прости, да – фекалиями чрева своих требований и противоречий. Так и не сделав свой окончательный выбор, обрекая прекрасное, но и ненужное уже, на унижение функцией красоты без дела, наслаждаясь только словно пищей с ней. А теперь начав считать, не хватит пальцев, загибая их, каждый загнутый с именем её или её его, как отсчёт перед последним и следующим шагом в пропасть, в бездну, в которой потеряется всё святое, всё настоящее, всё целое и стоящее. И раз от раза, всё меньше сил, и скоро совсем иссякнет желание, чтобы научиться действовать ради счастья – обретённого содержания. Глупцы и глупчихи рабы заедливой надежды. Живут с понятием, а вдруг! Потом клянутся, что в жизни нету толку. Теперь, проснёшься, взглянешь с упрёком, оттолкнёшь в недоверии и призрении, не в силах уже остановиться, всегда имея в запасе варианты ответа на сей вопрос – о бытии. Загадываешь желание. Представляешь форму. Прокручиваешь действие. А потом, навсегда вырвав себя из дружбы с ней или с ним, делаешь последний шаг в безверие тем бессилием, что откроет тебе тайну твоего ничтожного я. Оставшись там же где и был – у разбитого корыта, единственное с тем, чем должен обладать. И ты с уверенностью заявишь: «Все бабы-твари!» А она: «Мужики-козлы!» И везение тут ни причём!

Это происходит где-то…

Как сейчас, в транспорте или на улице. Вот он, а это она… Она мне определенно нравится. Красивый маникюр. Мне такой по вкусу. Причёска, как одета… правда, я бы и заговорил с ней.

Вот она… Я даже и не видела, что на меня кто-то смотрит… Чего он смотрит. Да, точно, смотрит. Симпатичный, опять смотрит… Чего он хочет, я ему понравилась? У меня есть время, я бы задержалась. Вот он… Как? Вот так подойти? А что подумают окружающие? Вот бы их и не было бы никого сейчас, тогда бы…, пригласил бы её на чай! Вот уже и остановка, она как будто знак мне подаёт, сняла перчатку с правой руки, видит меня, точно видит, и понимает, что я смотрю на неё, вижу её красивую открытую часть руки, что я заинтересовался ею. Но зачем мне это? Она красивая. И что? Что дальше? Да брось ты, это же не серьезно, мы взрослые люди. И что же, взрослые не есть люди? Да, но кто меня сдвинет с места, что для этого нужно? Просто подойти к ней? Господи, да разве я так могу? И снова это – зачем? Я же знаю. Я просто не понимаю – зачем. Точнее снова понимаю, что придаю её. Но это же просто девушка. И в эту минуту она возможно одинока. Нет. Только не так, только не тут, только не сейчас. Я устал – у меня дела. Всё чего мне сейчас больше всего хочется, так это знать, когда произойдет, то, чего я только что сейчас ждал от этой. Только тогда у меня не будет предвзятых сомнений я просто сделаю это. Верно? Не знаю… и она вышла, я смотрю ей в след. Всё кончено.

Вот она… Странные они эти мужчины… Что смотрел, можно было бы поболтать с ним. Гордый, а может просто трус? Все они трусы. Только на словах и на сайтах могут бравады о своей значимости разводить. Извечное: «Привет. Как дела? Познакомимся?» И вся эта ахинея… Время такое? Люди такие? Нравы? Разве что-то поменялось?

Вот он… Трус, трус… ты права я трус. Нужно было просто выйти за ней и предложить чашечку чая, тут и кафе прямо за остановкой хорошее есть, и время не позднее совсем, чего бы мне это стоило? Только страх. Помните? Тот самый, страх, преобладающий молниеносно, над всем, что было в ней прекрасного на первый взгляд. Как быстро ты, пугаясь, начинаешь отрицать, выгораживать себя, в момент обречённого умом послесловием, а не послевкусием. Обвиняешь её в недостаточной в ней сложности, слаженности, черт, стихами говоришь: чтобы на весь своей век занять могла она мой мир разгадкой. И сколько раз я так вот проходил мимо, – гордо отворачивался от украдкой посланного мне согласия. Игнорировал. Считал себя выше этого. Просто заговорить на улице с тем, кто понравился. Делаю вид, что не понимаю призыва. Не принимаю приглашения. Старался найти причину, любую, лишь бы отсрочить момент. Потом сожалел, вспоминая, и думая лишь о том, что в следующий раз я просто, потому как – это просто, тем более уже из принципа нарушу своё табу: разумеется, только сейчас, в этот самый момент, посчитав подобные возможные и только в представлении обстоятельства, слишком сложными или отчасти неприемлемыми, а может даже и неприличными. Но один упрёк всё же трезвый есть. То, как, тот: вот так вот, просто, ворваться в чью-то жизнь? Хотя, нет, дело в другом. Понять я не могу, почему сколько бы их ни было, таких вот ситуаций, я всё отсрочил. Всегда был неумолим, и растерзан. Только в памяти мелькают случаи, которых теперь жаль. Жаль упущенной возможности. Конечно, не все отсрочки и игнорирование были продиктованы только трусостью, но почти все сложностью моментальных вопросов: зачем мне это делать сейчас; зачем мне это нужно; почему именно сейчас; почему именно тогда, когда я меньше всего думал об этом; почему всегда, когда я совершенно не готов или занят чем-то важным, если это реальная возможность, то состоит она для меня лишь в том, что хочу тем самым сократить путь до покоя лишь в одном? Признавшись в этом ей, незнакомке, прекрасной и милой, в уме, ещё только украдкой встретившись с ней взглядами, но уже раздев её, обнажив всю правду истинного желания, возбуждающего глупый интерес. Она не знает, но я унизил её, даже не заговорив с ней, она мне не нужна такая, какой я хочу её. И мне становится грустно, одиноко и страшно, что я мог представить лишь один мотив и повод воспользоваться её красотой своим обаянием. – Ты смотришь на жизнь неумело, расточительно, нагло и притворно, называя себя осознанным. Так ты только теряешь свой шанс на покой, до той поры, и это будет проявляться, до той поры, пока ты не оправдаешь окончательно себя, как узник собственного одиночества… Не выскочишь отпущенный бременем идеального момента и идеальной её в нём. Ту которую ты ищешь, не найти однажды, её можно только создать сейчас, а встретить не здесь и не в этой жизни. И это не блеф, заметь, каждый раз, когда ты доходишь до состояния решимости, пространство исполнить пытается желание твоё, всегда посылает тебе шанс, просто шанс, настоящий, верный. Дальше всё зависит от веры в этот шанс и реальной необходимости, находящейся в интересе обуздать желание, чтобы решить проблему триггера и пойти дальше. – Ты прав! И ты права! Но обуздать её, как и сам случай, может только тот, кто понимает смысл происходящего. Как призыв, побуждающий к действию. Я не был готов. – Но готов ли ты сейчас? – Думаю да! – Тогда к чему ты готов? – Призывать к действию других в сети искать тех, кто призывает к действию, прячась за мониторами? – Это ещё более отвратительно и подло! – Я же знаю, как только мои намерения достигают определенного пика в сознании исходя из раздражителя покоя, вызванного желанием, и оно, стремление, обретаясь с пониманием происходящего в запрос необходимостью действовать, для свершения нужного, жизнь подбирает мне его – момент, и она сидит напротив, я гляжу на неё она смотрит, она видит. – И кто тут должен делать первый шаг? – Шаг! Вот именно. Я не могу шагнуть к ней. Но я хочу осознать момент этого жеста, фатального шага, когда тебя словно двигает вперёд запущенный механизм сжимающейся комнаты, стены, упираясь в которую ты уже не можешь остановить ход её действия. При этом даже и считая себя достойнее того, кто может позволить низость интернет-знакомства. Ну вот и всё. Вот, всё, ты перед ней, неизвестной. Тут и сейчас, и, если ты есть, значит тебе это реально нужно, значит это реально, и пусть в этом действительном намерении тут и сейчас я действительно не ищу вечности. Но ищу покой. И тут я честен. А дальше то что?

Упрекающий словно своего знакомого в неверности чистоте помыслов. Сидит и смотрит в небо, через щель форточки окна маршрута. Делая вид, что ему всё равно. Но как известно, упрекающий кого-то не несёт смысла, так затворяясь от того, к чему сам не способен в жизни. Так и сам постепенно утекает туда, где ждет его разочарование от упущенного насовсем… Не способен! Да как же? Почему? На что не способен? Трус? Твоё ложное самомнение есть постоянный поиск причин отсутствия идеала и нахождение изъянов в ком-то. Отчего ты бежишь? О чём речь? Кто я такой? Господи, чтобы судить кого-то, разве не должен ли ты испытать на верность, то, за что судишь других? И это к тому, что я сказал, когда упомянул интернет-знакомства. Когда сам спрашиваю, зачем вы туда идете? В жизни так не бывает! Это же пошло, разве нет? Говорю я. Зато лёгкий и верный способ. А сам и на это не способен. Боюсь? И всегда один. Но позволь. Я был женат. Я помню, как это было. Как молния. – Да, но это было в компании, на сколько я помню, твоё начало как тот случай, совсем ничего не предвещавший в своём начале. А потом? – Потом всё стало ясно. Она была 18 лет со мной я был 18 лет с ней. – Теперь ты потерял надежду, разочарован? – Именно. – Было очарование и ушло? – Погоди, я серьёзно. – Ну конечно… только не об этом речь. – Сейчас же я точно понял, что с ней, с той первой – верной, как будто что-то упускал в этом мире. Как будто что-то не доделано, а именно: от части женского существа и во мне самом, и во внешнем проявлении, и в самой для меня женщине неизученное всё в том достатке чтобы успокоиться на век… То, что меня разрывало, терзало, уничтожало изнутри, толкало на нравственные преступления, делало очень несчастным. Но это была любовь с первого взгляда. Страшная, настоящая привязанность, словно ловушка, в которую я попал. Это был глубокий образовательный и экзистенциональный опыт, пока оставим. На деле же, теперь, поскольку чувствую, как утекает время вместе с необходимостью узнать что-то ещё важное о женщине, то, чего я раньше не знал. Не мог знать и понять с той с которой пробыл так долго. Хоть и теперь уже, когда мой путь снабжён знаниями и уверенностью в полагаемом опыте. У меня всё ещё сохраняется ощущение, всё тоже, что может быть я игнорирую что-то очень серьёзное, для продолжения строительства самого себя и её в своём доступном мне совершенстве. Но где грань для предела возможного, в отношении с образованием таким опытом, какая цель у таких скоротечных отношений? – Если осталось ощущение в необходимость завершения в понимании самодостаточности. Значит цель не была достигнута – цель с первого раза. – Думаю, нет. Видимо цель была иной. Хотя – это была сильная, юношеская любовь! Там была эта самая, сжигающая, обезоруживающая, обезглавливающая, как его, она, любовь с первого взгляда. Прочная, безжалостная, сильная, мучающая. Разочаровывающая, отнимающая всё и иногда придающая сил, но меняющая жизнь в корне ума, в корне академического образования. Вот что это было. Эта и была цель. И она не то, чтобы достигнута, а выполнена на все двести процентов. Имея то, что я имею сейчас благодаря этому случаю, встретив её тогда, я есть то, чем являюсь сейчас. Или вернее тот, кто меня в целом сегодня устраивает. И не в отношении своего эго. Я не рассуждаю о себе как о любимом, нет, я говорю о том, именно о том, где нахожусь со своим эго сегодня. Где я оказался теперь, будучи тем, что именно теперь знаю и хочу сделать. А не то, что я требую или не знаю, как в образовании от другой сегодня. Любовь не дарила мне покой, а давала образование. Но, та любовь, отличная от той, к которой стремлюсь, руководствуясь образованием теперь. А раз любовь не дарит покоя, а я ищу покоя в ней, я спрашиваю себя: «всё ли я получил, что нужно для своего развития и должен ли продолжать совершенствоваться с тем, что есть женщина? Или мой путь с ней вдвоём окончен? И теперь союз с ней лишь мой вымысел, и есть лишь то, что есть она, как моё представление?» Конечно! Смысл ведь теперь уже не только в союзе с женщиной как физическим объектом, но уже в союзе с миром, через её природу, вшитую в мою природу, и предполагает творение с ней и только в дружбе! О дружбе и говорить будем. – А похоть – это природа? – Нет – это чувство социального порока угнетения. – Как желание курить? – Примерно. Желание курить – это тоже созданный чьим-то содержанием нарратив в тебе, построенном на физиологическом уровне привязанности. Так что само желание продиктовано неким образом или попыткой взаимодействия с этим ощущением, а ощущение, дарит эмоции, или покой, идя от общения. Сигарета – вечный союзник, вечный собеседник, но для слабых. Желание женщины не совсем похоть, хотя само желание содержится в женском образе, в нём рождается от него исходит, заражая мужчину. Похоть – как бесконтрольное желание, невозможное к утолению, лишь на миг, да, пожалуй, отчасти, как курение. Возникающее, как неоткуда, вспыхивающий тем самым фрагментом искушения в неудовлетворённости слабого умом, влияющий на уровне подсознания на многие последующие поступки в том плане, где мы действуем выбором с кем быть, как быть, для чего быть и так далее… а потом получаем несчастную жизнь хроника, зачатого и сформировавшегося под влияние похоти и сигаретки по окончании. Рождаемся и умираем знающими о любви только лишь одно её определение, как в лживом назначении в удовольствия курить. И если этот образ развести повсюду, сделав его открытым, как рекламу сигарет, а на самом деле пропаганду привычки курить, для ухудшения здоровья, сокращения срока жизни, и процветания табачного, и фарм-бизнеса, то похоть становится реальностью для малого и взрослого, как привычка мыслить в отправной своей точки с позиции мотивации. Многие на улицу не выходят если не покурить. Сегодня уже есть открытая концепция некоего принципа общения на основе идеологии меньшинств – двигатель порока и ложная идея беспристрастного сближения ради мнимого и всегда ускользающего удовольствия в среде себе подобных. Способное удовлетворить лишь очень «искушённых» в этом вопросе, и, да и для таких, сняв саму потребность на очень малое количество времени. А для остальных, дав почувствовать отвращающую брезгливость к одноразовому партнёру в конце полового акта. Понятие секса, как вида постоянной практики с разными партнёрами: и есть результат отношений – всего лишь погрешность, в смысле отклонения в представлении о свободных и осознанных социально-конгруэнтных отношениях. О которых с позиции социума мы пока ничего не знаем, как не знаем о чём говорить, не имея в руке сигарету или чашку кофе, как смысла бытия. Поскольку не испытываем причину, по которой нам было бы интересно друг с другом, по мимо всего прочего, испытываем тотальный страх и даже момент брезгливости к персоналии, переступить которую можем лишь в нетрезвом виде… – Тогда зачем всё это? – Это не главный вопрос сейчас. Поскольку – зачем, совсем понятно: ради удовольствия – есть примитив отношений. Главное тут, как уйти от этого примитива, и что мы получим взамен, и получим ли вообще хоть что-то, задвинув такую меркантильную цель словно джина назад в бутылку с нашими порочными слабостями?

«Если я – то, что я имею, и если то, что я имею потеряно, – кто же тогда я?»

Эрих Фромм

– Вряд ли. Поскольку умеем только запрещать никогда не разрешённые вещи, или неизведанные, как правило активно пользуемые самими запрещающими. Так, становясь причиной отношений, секс делает нас слабее, зависимей, как и курение сигарет. Поскольку в сам феномен таких отношений вшита тотальная причина понижения уважения ко всем представителям общественного порядка, открывшаяся беспричинная доступность к сакральному, ставшая принципом унижения смысла дружбы, став в причину всего-то схождением до сношения мужчин и женщин, именно поэтому мы стали уродливы. Секс не разрушает дружбу, он делает дружбу конечной, зависимей от привычки искать что-то новое в ком-то на уровне тела. Есть привычка требующая разнообразия, но не большего, как исторический послебрачный ритуал с зачатием нового, теперь уводящей в мир сожалений, туда где перестаёт существовать дружба с индивидом индивида, а есть лишь партнёрская договорённость субъектов на использование тела в определённой категории взаимного согласия и некоего подобия принципа искренности, проявляющейся только в рамках потребности удовлетворить своё желание – и есть ускоренная прелюдия того самого акта в создании жизни. Такая дружба, ограниченная временем и самим определением нахождения желания, образует некую форму сентенций в категории отношений. А следовательно, навязывает некий вечный поиск, именно в идее разнообразия в таких категориях, как плотское развлечение, утолить которым невозможно тягу к желанию, как и выкуренной сигаретой прекратить желание курить. Но многие курильщики открыто заявляют, что курить им нравится. И бросать они не собираются. Аналоги на сей счёт абсолютно идентичны для всех категорий привычек. Любая привычка, любая тяга, любая зависимость от чего либо, и есть присутствие примера в том, что есть суть, извратившая значение любви. Я же, тем, что задумал сейчас ещё не был так увлечён в серьёз никогда, но чувствую теперь, что уже сейчас испытываю нетерпение. Ещё одна обесценивающая отношения и обесценивающаяся единица, оголяющая слабость почти созрела во мне. Не реальные образы, страшные для монаха словно образы демонов, попирающие терпение, возникают, пробирая до дрожи. Всё на той же основе – скорее овладеть, достичь неведомой цели. Всё той же не ясной и неведомой цели таящегося желания, явно возникающего от неопределённого состояния, а определение же требует скорейшего признания для определённости. – Но дружба, какое признание требует она? В чём признание состоит если ты сходишься с человеком, как бы из-за желания действительного общения? – Сегодня любое твоё умозаключение, сделанное в таком ключе в отношении симпатичной женщины сущая лож.

Ввиду того, что само понятие – сходиться с человеком, а уж тем более, как с другом, в более зрелом возрасте, едва ли возможно без основательно, без дела. Поэтому, должно быть дело или должно было бы предшествовать дело дружбе, ведь без дела дружбы не бывает. Дружба – это некий предикат в качественном эквиваленте собственного отражения в том, кто есть твой друг или твой круг общения.

Какое дело может быть у мужчины к женщине, да и ещё и красивой? Должно быть нравственное дело, а у неё должен быть кто-то, или что-то в самом поведении – то или тот, кто или что не даёт никому шансов разгоняться в мысли чтобы присвоить её. Но, в ней самой нет сегодня той уверенности или веры, в то, что есть настоящее, и это настоящее не есть то, что выражено во внешнем внимании, как формы, представляющейся ею в проявлении внимания ценителей её достоинств, определённых своей недвусмысленной целью. Чтобы начать что-то получать от женщины в дружеской манере, нужно попасть в её мир или заинтересовать её своим миром. Вести диалог в ключе приятного все нацеленного неограниченного общения. Но в терпении, к искусственным чувствам, поскольку, убрав их, словно уже закончив акт, ты сможешь видеть все её недостатки заранее, что станет точкой сдерживания, и поможет фокусироваться на том, что есть интересного в ней самой. Наслаждение от недосягаемости и близости той, которая не ускользает приближаясь, она просто есть, и ей хорошо потому как отсутствуют тягостные минуты сомнений и ревнивых оттенков. Такие, от которых ты отказался в самом начале, когда только представил её рядом, ещё даже не узнав её имени. И ты и она могут стать всего лишь приятной компанией, заодно проведенного времени. Без других целей.

Глава 3

– Как можно проверить предмет дружбы? – Если постоянно просишь или требуешь повторения хорошего времени. Значит начал эксплуатировать. Постоянно намекая, что-то сделать для тебя по-дружески. В том числе и прощать. Так ты можешь проверить своё расстройство предметом дружбы. И если просьбы превышают отдачу, а то, что отдаётся безусловно и в порыве, не перекрывается благодарностью в ответ, ты не ищешь дружбы, ты просто эксплуатируешь предмет дружбы. Так пользуясь некой определяющей тяготение к тебе предмета дружбы. И сегодня, на мой взгляд, мужчины чаще впадают в такую бездарность нежели женщины. Одно дело выручить – дать возможность побыть той самой, что в отношении людей, умеющих решать свою жизнь самостоятельно – подобная игра может и возникать в каких-то позволительных рамках поэтому может быть вполне и уместна. Но то, что мы требуем от дружбы тут, не имеет с ней никакого общего знаменателя. – Разве так может быть? Если мы говорим о самодостаточности. – Так и есть сейчас. Правда, за одним исключением, о самодостаточности тут речь пока не идёт. Поскольку сейчас разве не есть так: познакомившись сойдясь не начнёшь ли вскоре предъявлять претензии о недостаточном определении нахождения вместе, напирая со своими желаниями или идеями относительно требований перемен в недостающих характеристиках для личного счастья не своего субъекта? А потом бросаешь, обвиняя кого-то в исчерпавшемся до свойств всё более неопределенного состояния некоего выдуманного счастья. Давно уже превратившегося в тревогу, вышедшего из нетерпения эго, пользуясь дистанцией в соотношении с искажённым понятием дружбы? – Но о каком расстоянии мы говорим? И как рационализировать время, расстояние, место, отдавшись полностью ощущениям? – Вот именно ощущениям. Если ты способен понять разницу между сорванным цветком, в припадке занюхивания его аромата, перешедшего в желание с ним не расставаться и цветком оставшемся после акта любования им там, где он цветёт и сейчас. Где и ты касался его на ровне со всеми, кто вдыхали его аромат с невероятно близкого расстояния, словно пчела, погружаясь в его недра, нежно удерживая его цветок у основания. И не важно, даже если ты сам его вырастил в клумбе, есть существенное и фундаментальное различие в том, кто ты есть, в том, что ты можешь представить как лучшее для сохранения ощущений не только своих… – Но уместен ли пример с цветком? – Абсолютно. Поскольку цветок есть феномен природы. И не мы его создаём. Мы не можем претендовать на него. Заявляя, что мы его создали. Даже если вырастили. Мы вообще ничего не создаём, кроме отношений на основе своего становления. Всё остальное кроме нашего тела и то, принадлежащего не нам, так как мы его скинем, и оно останется тут, в земле, на которой растут растения, или рассеянным прахом, думаю – да, уместен на столько, на сколько уместно представление места, без цветка, после нашего прибывания рядом с ним. В то время, когда, возможно, именно кто-то, шедший за тобой нарисовал бы его и это место оставив след ещё большей рефлексии во вселенной. Но это всё же условный пример. Просто пример. Жизнь она совсем иначе распоряжается в стремлении относительно тех или других ситуаций. Совав цветок, придайся ему. Проникни в его суть, а потом сохрани его, положив аккуратно в траву или куда-то еще, но аккуратно, так завершив акт смертельным любованием. И это будет красиво. – Тогда уже не о цветке, не могу, всё же, внять в чём тут предательство? – Лишь в том, что несёт в себе сам жест без завершения. Данный вопрос со свойством ответа, отправляющий нас в плоскость этологии, представляющейся в метафизическом пространстве нас самих, как последствиями нашего влияния на окружающий нас мир, влияя на действительность оттуда где нас ещё нет, но, уже являясь тем, что необходимо оспорить тут и только так исправить там, проявившись за тем, как область эстетики и красоты в человеческой натуре тут. Где вход и выход для такого положения, есть мораль, но, в итоге, всего-то, есть следствие настройки онтогенеза. Поэтому, если хочешь большего от неё, в возможности проявлять особое внимание к ней, существующее как пока ещё собственное желание, сперва сумей понять, как ты будешь себя чувствовать после твоего с ней общения, если обнаружишь себя недостойным любого финала. Но если сможешь сделать её желания своими желаниями, то, сумей понять, что же это будут за желания? Чего ты добиваешься, увидев некую цель, которую видят все? Тянешь её к себе делаясь притворным, расценивая её, как ту самую, кого поместишь теперь на то место цветка, убранного под саван страницы своей книги воспоминаний, в книге своих подлых дел мужских. Читая всё это сейчас, встань на место той самой, которую не расценивал как друга, а просто имел! Что чувствуешь теперь? – Одиноко! Я действительно начинаю это чувствовать. Словно холод, опустившийся на некогда залитую солнцем опушку, на которой теперь нет его – цветка. Некомфортно и даже страшно. Как будто ей играют, не подпуская ближе, чем хотелось бы ей самой, мотивируя себя лишь скрываемым за открытостью намерением, не имея ничего личного, при этом забирая всё, от этой, но словно для другой. А она просто живёт, отдаваясь, не зная, что это всего лишь игра. А мы начиная пользоваться тайной, той самой, второй ещё самой непознанной натуры, забыв однажды, что такая – она – уже не честная. Вот во что мы превратили её! – Мы этого желали. Но жалеем ли теперь? – К сожалению да, поскольку остановиться на чём-то одном очень сложно в виду всё той же парадигмы погони за удовольствиями. – В то же время, во всём этом общении именно с той, которую скорее теперь привлекаешь ты, чем в полноценной и равной степени она тебя, а значит в некоем смысле владеешь слабой, ты уже получил всё что можно. Чего ты ещё хочешь от такой дружбы? Ты хочешь подчинить, присвоить, что-то ещё попробовать, то, на что не решишься с той, которую ищешь, попробовать ещё раз и ещё раз с другой? В таком случае, ты есть то, от чего нужно избавиться в понимании социума. Поскольку так теряют Женщину. Так её убивает мужчина. Он хочет получить всё, не взирая на то, что всё знает заранее. И при этом остаться незапятнанным.

А без женщины, мужчина, как, то место без цветка, не способное выразиться, отвлечь нас от судьбы, угрюмо следующего своей мысли.

– Он сегодняшний знает кто он? – Думаю на столько, насколько можно судить из личного суждения каждым считающим себя мужчиной, в значении понимания скрытого в её наружности письма, т.е. самой женщины, как им её самой. А значит его способностью считать её цветка селам. Мне кажется – это основное приличие в грамматике созерцания смысла его принадлежности скрытое в её наружности. Этим письмом она осуществляет подпитку нашего интереса к ней и своего эго. В то же время, любое неприкрытое внимание от неё самой в сторону мужчины, есть уже предлог к презрению им её. Любое одностороннее движение внимания со стороны женщины к мужчине, как образ яркой обложки книги, как правило без содержания, запускает обратный ход мыслей, словно цветок, притягивающий своим ярким видом, но к которому не летят пчёлы. Обратная и трагическая зависимость нелепости её самой. В этом нелеп и сам субъект мужского пола, страдающий от аналогии с прекрасным по безвкусию своему, не став пчелой летит на красную гвоздику присевши мухой. Всё дело в спектре. Так же, как и её определение им при взаимодействии с сервисами знакомств и наоборот. Если сбросить ширму до конца, то за чем там женщины и мужчины, да и кто они по существу существ своих? Описать можно было бы обойтись двумя словами. – Ты ей не расскажешь кто она там? – Думаю всё-таки нет, она не должна знать. В этом и состоит дилемма, и искусство ответственности мужчины перед женщиной, которую, чтобы он не делал, чтобы не предлагал, как бы не оправдывался, находясь под действием морали своих желаний, совращает. И она тут совершенно ни причём. От слова совсем. От этого момента дружба с женщиной становится невозможной, тягостной: так, если есть ложные надежды у кого-то или сами надежды есть игра, дружба-игра, это конец без начала. – Дружба хрупкая субстанция хоть и вечная. Но, творческий союз с женщиной? Открытый, честный, созидающий возможен ли? – Конечно! Когда ты ясно сможешь понять, что не хочешь питаться женщинами, а хочешь наполняться с женщиной. И это не совсем дружба в её обычном понимании. Это творческое испытание. Осознанный выбор, только для тех, кто готов осознанно совершенствоваться в союзе. Пусть не вечном в отношении с вечностью, но вечным для созидания вечности, находясь с мужчиной женщина или с женщиной мужчины и только так, в настоящей содружеской, сотворческой идее, со всем уважением к миру обоих. Но всё это не значит попустительство слабостей одного другим, по признакам. Равность – есть залог определения характеров и выводимых на их основе характерностей, являясь той самой действительностью, о которой мы так много разговариваем, что называем взаимодействием, позволяющим быть вместе. Без иллюзий присвоить себя друг другом. Понимая чётко, следующий факт, что то, на что ты смотришь, есть всего лишь залог уверенности в том, что ты существуешь. Действие же по отношению к тому, что возникает как смысл назначения тобой самим, есть осознание себя в моменте, являющая разрушительную или созидающую фазу – есть осмысление и уже создание следующего осознания, итак, в вечном построении.

Невозможно создать красивое лицо, являя притворное им вначале, в надежде, открыть настоящее в конце.

С женщиной может быть только сотворчество! Всё остальное это его градации этапов деградации мужчины, как взгляда на создание разных поддельных мотивационных начал в действительности и их развитие, как таковое, являющее действительное. – Чувства имеют срок годности? – Чувства? Чувства, как дело. Начатое дело, хорошо выполненное, завершённое в срок будет обогащать не только двоих, но многих, как положительный опыт. Если описать истинные чувства, то мы увидим красивый и созидательный опыт двоих. А не трагичный, ломающий всяческое представление о том, кто мы есть для друг друга врозь. Я иду именно этим путём, но всё так же, каждого друга, расцениваю, как ценность, данную мне для пользы нас обоих. Но не в помощи материальной, или какой-то другой… Это всё требования. Нет. Только духовная связь возможна для стяжания и смысла быть другом и тут не важно кому и чьим. В этом и выражается настоящая любовь – глубокая обширная и всегда самая важная и другой нет. Может и не быть.

Суметь дать почувствовать женщине быть женщиной. Как это сделать? И насколько меня хватит? На чем стоит, от чего идет, это желание женщины, почувствовать себя женщиной, если она как бы уже женщина, по факту её рождения? В таком случае, получается, как будто она априори, по факту рождения, есть женщина, но едва ли знает она сама, что это такое и от чего зависит такое целостное ощущение – быть женщиной? Тогда почему она считает, и с чего взяла, что кто-то обязан что-то делать для неё в одностороннем порядке, обуславливая своё поведение в отношении к ней, относясь к ней как к категории некоего вида. Чем, собственно, и пользуются мужчины, но только на период, определяя его, всё потому же фактору в определённой собственной заинтересованности сегодня? Так что же, по мнению особи мужского пола, коем я и являюсь сам, значит быть женщиной? Позвольте догадаться: быть женщиной состоит сегодня в том, так ли это, как я слышал, когда субъект женского пола может позволить себе быть слабым. Но разве желание казаться слабой, уязвимой, есть удовольствие меньшее чем удовольствие от гедонизма для мужчины перед женщиной? – Это другое! – Тогда что же это? Может это определённость будущего? Финансовое благополучие? Свобода и нахождение в современном обществе, созданного специально под её слабости? – В чём выражена её слабость; в невозможности достичь самой определённого в ней? Или: в какой-то её внутренней сути? – Может снова, как и у того цветка: да он слаб перед тем, кто может его сорвать, но он так же, как и все, равен и силён, в том, что он произрос, пройдя все стадии выхода из семени, прощемившись сквозь землю, пустив корни, и раскрыв свой бутон, чем он, цветок, отличается от молодого ростка дуба? Думаю, нужно свести это к обычному желанию, что значит на языке женщины: побыть слабой, ощутить себя женщиной. Тоже самое желание испытывают и мужчины. Побыть мужчиной. А вот в глазах Женщины побыть Мужчиной едва ли проще. Но желание обоюдные, и возникают они сегодня кратковременно, и только на момент желания обаять. Быть же, само по себе сложнее чем казаться. Желание понравится кому-то именно тем, кто ты есть – есть эксперимент прожить с кем-то достаточно близко и достаточно долго. А обаять на время, значит суметь совратить. Женщина становится максимально женщиной, до той степени, до которой это возможно терпеть мужчине. Именно он выбирает, какую сторону он хочет видеть в ней и даёт ей то, что эту сторону будет поддерживать в ней. Но если мы говорим о женщине, как о целом, то мы не должны стремиться удовлетворять в ней свои скрытые желания. А ждём лишь того, чтобы статью были едины в нравственном смысле. Если женщина нравственна, она не позволит собой манипулировать и выменивать у неё что-то в обмен на что-то. Да ты и сам этого не захочешь. Потому как, для себя, каждый развитый индивид желает только одного: стать равным Творцу. А это значит: всегда быть одиноким и быть свободным, а значит снова наконец – быть счастливым. И дело тут не в желании, а в реальной возможности быть соответственно своему творению. Создавать, значит научиться творить свою судьбу делом, а не побираться где-то, выстраиваясь в очередь на приём к псевдовластителю мира – мужчине, или, как говорят к состоятельной женщине. Пытаясь прекратить свои меркантильные мечтания. К являющимся по сути разного рода коллекционерами экземпляров за их определённые способности или особенности внешности. Почему-то успех сегодня значит насладиться плотью став раздающими подати, тому или той которую или которого решил попробовать. Всё это не то? – Нет, не то. Всё это не отдаляет нас от игрушки: игрушечная забота, переходящая во всё тоже недоумение от ожидания чего-то взамен. А что можно добиться от куклы? Как от искусственного начала? Вариаций немного, и они примитивные. Всё же стать, а потом быть цельным. Вот это и есть основа всего поиска. Как для мужчины, так и для женщины. Женщине цельной в своём видении мужчины, по сути, не нужен он как таковой, а лишь нужен он чтобы проверить себя саму. На предмет того, все же, кто она и наоборот. И возможно это только с мужчиной, находящимся на той стадии развития, на которой он, созрев в своей осознанности желает того же для себя. Всё предшествующее этому состоянию в понимании цели своего конечного произведения себя как ощущения целостности или самодостаточности, есть просто ухищрения во всём чем можно описать немощь, для того чтобы обходить настоящие требования к своему существу, не будучи ещё творцом. Духовно развитая, а значит самодостаточная женщина, не только привлекательна внешне, что есть уже красавица, но и по-особенному недоступна, поскольку имеет потенциал, открывшийся ей и сделавший её равной тому, кто достиг его ранее. Т.е. стоящему мужчине. С такой, как она, игры в мужчину уже не проходят. В её понимании жизни, есть желание обогатить её, дав ему взамен недостающее, лишь, как предмет себя, получив недостающее по замыслу устройства мира, как предмет его. И не более, и не менее. Другого тут нет и быть не может. Последний настоящий опыт. На таком уровне личностного самоопределения можно начинать говорить о безопасности, вошедшей в привычку быть сильной, быть сильным чтобы уметь любить. При этом оставаясь ему мужественным, а ей женственной, но и в купе состояний при нахождении вместе эти полярности меняются от момента любви. Без всяких, зато, или вместо, или потому что. Поскольку, никак иначе, кроме как любить той любовью, какой можно любить только понимая себя самого на уровне той любви, которую требуешь для себя сам не получится. Мужчина так же хочет быть защищенным там, где он не защищен. Там, где он сам готов давать и только давать, на тех уровнях, где он понимает значение любви, продвигаясь по жизни уверенно создавая, а не разрушая. А если и разрушая порой, то восстанавливая всё в ещё более масштабном и приличном варианте.

Крепкий мужчина – крепкая женщина, одно отражает другое и определяет целое. И снова те же вопросы: способна ли такая манера самооценки вклиниться в разносторонние отношения вообще, хотя бы одночастным определением целостности? Применима ли к каждому частному случаю в идее отношений без обязательств, как подход обращения с женщиной или мужчиной, для обоих? А ещё, может ли выражаться настоящее в том, как тот, кто точно определяет тебя за нечто стоящее или целое, словно хочет того же, как и ты сам – но лишь того же? Сможешь ли ты сам быть зеркалом того, простого и доброго, хорошего и красивого, что есть в самом человеке, для него самого. Не взирая ни на что. Если не смотреть по сторонам. Готов ли ты быть тем, кто подтвердит свершающееся доброе, если в моменте оно не так уж добро к тебе? В том смысле, что ты видишь в границе рамки зеркала границы собственной сущности в возможностях собственной привлекательности? Можно ли превозмочь всё это без последующей брезгливости к тому, что стал вскоре замечать в ней, как своё недоразумение? И тут вопрос лишь в том, ценит ли кто-то все происходящее с тобой, если то, что ты встретил совершеннее тебя самого. Как и то, о чём мы только что говорили: ценишь ли, если сам совершеннее? Любое негодование от привлечённой собственно персоны, есть сегодня что-то остаточное, как незнание смысла определения любви, на пути в темноте к свету. Понимаешь ли сам, или та, другая, что это не абсурд везения или невезения, а принцип восхождения. Как страдание свойственное идущему к свету, но всегда определяющееся в характере того, кто и как смотрит на происходящее, как оценивает то лучшее, и красивое с ним случающееся как новое. Не всегда лицеприятно выражающееся. Но всё же, терпимое, хоть и шокирующее. Делать больно тому, кото разочаровал, ровно так же, наносить урон зеркалу, кидая в него камни, пытаясь разбить его, стоя среди миллиардов таких отражений себя вокруг. Напомню, каждый ответ на действие, как и каждое действие есть ответ и есть отражение сущности в пространстве. Истина такова, каково отражение, ибо только в собственном отражении ты можешь увидеть то, какой ты на самом деле… Мне кажется, я думаю, вопросов такого типа вообще не должно остаться в будущем у социума будущего, таких как: кто я, зачем живу, и почему живу именно так как живу, почему имею именно то, что имею и не имею того, что не имею. А значит, будет больше красавиц и умниц женщин, красавцев и молодцов мужчин. Кто они друг другу, что олицетворят в себе, не притворным соитием в союзе ради успеха в новой поре. Ну же, не для кратковременной забавы потешной публики существует союз? Настоящий союз, двух взаимно определяющихся в развитии и статусе развития зеркал индивидов, уже людей – так красиво, они и есть, и такая гармоническая взаимосвязь абсолютно принуждена порождать символы вечности!

Ну, а когда сам, в этом потоке жизни, смотришь на женщину, как на деталь только собственной сборки, полагая, что не всецело она интересует тебя. А лишь какая-то её часть, возможно и ей неизвестная ещё и не познанная самой, но только часть, и время на изучение этой части, части того пазла, недостающего в самом тебе, не так-то и много, до той минуты, как её существо начнёт давить на тебя вопросами, зачем ты тут… Правдиво ли всё сказанное уже тут выше, зная, что не будешь с ней, предполагая только срок на время интереса, обозначенного сутью содержания и отсутствия, содержащегося? Пусть даже и взаимного по познанию. Так сегодня устроен мир: без правил, без воспитания, без примеров, но с учителями. Где каждый встреченный, по сути, и есть учитель, как и сам для встреченного. Невозможно будет что-то сделать без знания, у любого познания, предшествующему знанию, и даже у такого тоже, всегда есть срок урока, и он определён. Невозможно будет прийти сюда снова наивным, когда захочешь, уже имея такой опыт. А точнее только и возможным останется, придя сюда, бороться с теми претензиями к самому себе, как каскад возникающие по ходу расстройства общего впечатления, от пресытившегося псевдосвободой общества.

И что же тут не так, спросишь ты, в том, когда женщины и мужчина сходятся без особых правил, но с надеждой присвоить себе на время или на всегда что-то от каждого? Ровняясь на ту или эту историю, желая такой же любви, как кто-то с кем-то в том-то примере? Из какой-нибудь романтической небылицы, со сглаженными углами в упаковке стремлением оправдать имеющееся в каждом подобное желание. Или зажжённые пересказами чокнутой подруги или друга, о лучшем досуге. Заражённых ложной романтикой. На самом же деле, в действительности, не существующей в той краске которой описываются такие истории. Они не бывают такими, какими они видятся со стороны, изнутри. Внутри всегда есть мотив, и этот мотив отчаяние, глупость или простая неудовлетворённая в годы молодости похоть. В реальности же всегда должна кипеть работа, должны происходить процессы, оголяющие правду, говорящей двоим о друг друге. И только тогда история есть правда, если они готовы или хотя бы кто-то один готов, ради чего-то, ради большой любви, идти на то, чтобы проработать грубые и тонкие вещи в себе, предположив свои перспективы и увидев реальные возможности на сей счёт. Так умудрившись понять в конце концов чего, конкретно хочешь от реальности, смерившись с несбыточным в друг друге и при этом не сдаться, не призреть, не начать ненавидеть. И тот, кто сумел увидеть результаты некой посредственной гармонии с тем, что получается, тот и получает любовь зримую, благодарную, существующую вечно, как мать и сын. Как отец и дочь. И тот, кто так же, по истине терпелив, в ожидании своего счастья, как тот, кто способен в любви вырастить дитя, тот умён, а значит ему не сюда. И это ответ на вопрос: всем ли суждено создать нечто похожее как вечное? Думаю – нет. Но вечно суждено в один час достичь того в другом чего сам достиг в себе. А подлинное в реализации, как знакомства в сети, есть лишь следствие расстройства чувств разжигаемых ускорением бесплодных желаний и ускользающей веры. Следующие отупению, внявшие следованию тенденциям навеянных нарративом пользования всем и вся безвозмездно – и есть символ современности! Значит же, всё в чём ты разочаруешься, есть только попытки, совершенно, пока ещё глупого и безнравственного, и безответственного существа, узнать себя поближе в отношении с наиболее открытым и наиболее правдивым зеркалом своей души, увидев истинное отражение себя став реально отражением себя в ней. Но за каждую попытку, каждый раз, всё меньше и меньше, но с большем удивлением, встречая какого-то, кто даже не посмотрит на тебя, получишь уныние как признание, насколько всё не то в тебе, ровно, как она красива, та, что могла быть, но не будет с тобою рядом никогда. И именно такое понимание, вопреки грусти и злости, отчаянию и разочарованию, в итоге, если ты понял суть вопроса существом, позволяет делать всё так отношению к одной и единственной, той, что рядом, как по отношению к той, что нет и не будет, но существующей в других. Не боясь разлуки, не боясь боли не остерегаясь обмана. Ибо всё это будет там, где еще рано свершаться настоящему, а всё что остаётся это быть открытым и не путать ощущения, умея отличать страсть от любви, и если страдать, то только с благодарностью. Значит на пути своём ты уже в том состоянии и сознании, в котором находящийся начинает своё прикосновение с прекрасным. Это прекрасное и есть женщина, стоящая для каждого в своём определении, как сама она стоит в определении того, для кого является, каждый из которых в красоте на уровне своего развития. И обращение к женщине в обществе, есть такой же маркер развитости общества в мужчине. А значит его уровень достоинства, а значит его определение, как отца и творца этого мира. Если всё, повторю, всё, что он чувствует к ней не притворно.

Любая попытка смешать, перемешать, заменить, убрать настоящее отношение к женщине мужчины, где она и он реально перестают понимать своё значение через само определение мужского и женского начал в реальности, прежде чем начать общение, может только и существующих в своих мечтах и виртуальных поисках и началах в нашей общей реальности, приводит к тому, что есть то, что называется среда бездействующих в творческом осмыслении предназначения обоих. И это уже не союз, так, находясь хоть и вместе, но отдельно в своих мнимых началах, и в выдуманных категориях личной свободы и независимости друг от друга, тем самым порождая истинной своей безнравственность, так отгораживаясь ею от определения сотворческого приобретения от общего в труде над собой каждым. Так мы получаем мир ЛГБТ и ФЕМИНИЗМА, нового социального фашизма, против естества природы. Заменившего творчество леностью души, в категориях, которые нам с вами трогать совершенно противопоказано, ибо не мы создавали этот мир. Мы его лишь развиваем или губим. Так, гармонии нет нигде там, где есть противоестественное влечение, противоестественные догмы о допустимости и возможном. Существующие как лишь как основа для искажающей надстройки – плагиат противобога. Нельзя принять за любовь чистую, нравственную, половое влечение или, тоже увлечение, взрослого к ребёнку. Нельзя принять за нравственную любовь любую другую, из того, что сегодня принимают за любовь геи и лесбиянки – подростки, искажающие и оскверняющие смыслы самого примера чистого. Они есть продукт искаженного отношения мужчины к женщине. Это побочный продукт пренебрежительного и поверхностного отношения к глубоким значениям любви вообще и частности. Травма, нанесённая субъекту в детстве, точно такой же искусственно внедрённой противобогом системой, становится безответственным примером культуры PUER AETERNUS выгодного лишь противобогу. Которую сами теперь и продвигают, словно мстя предыдущему поколению за ломку того, что есть детство, теперь ломают его собственное ощущение пониманием любви, заменяя на жалость к себе лишь бы ощутить чью-то заботу. – И откуда она только берется – жалость? И что это оно вообще такое – жалость к себе? – Она берется из лжи. Лжи, которой мужчина окутал этот мир. А первая ложь, есть ложь перед женщиной. Поскольку в любом случае женщина раскроет всё враньё с коим мужчина пришёл к ней, пытаясь скрыть его в отношении к миру: хитрость, обман, притворство, откровенная лень, призрение, высокомерие, скрытое желание мести, открытая или потаённая зависть счастью других, желание занять чужое место не совершенствуясь, нежелание делиться, не желание быть самостоятельным, не способность понять ответственность. Всё это есть объемлющее содержание неосознанного скрытого чувства, выраженного в жалости к себе. Она же, жалость – инструмент, используется как превентивное средство для ухода от ответственности субъектом. Делает его непосредственным к чужим средствам, за неумением добывать и пользоваться своими. Вот и основы взаимоотношения сегодняшнего мира двух жалких начал характера содержателя, с одной стороны, тот, кто её вызывает, с другой тот, кто ею питается в своём псевдоучастии. Так жалость покрывает жалость, то, что раньше называлось убожество, стало нормой откровения. Но и нет другой правды в самом естественном её проявлении, что есть совместная забота, в доверии друг к другу от начала до конца, без страха остаться без неё взамен. А кому интересна личность без красивого тела? Чтобы можно было бы о ней заботиться? Мягкого нрава, острого ума, огромной души? Кому интересна душа, без полового проникновения в красивое тело? Цель, она одна, и она примитивна! Она есть, и она есть основа для завязки лжи. Цель – получить, но уже не кусочек паззла для сотворения своей души и души партнёра находясь с ним в отношении с чистым уважением, а просто кусок плоти, плотского самоудовлетворения – галочка, новые рога оленя, нова шкурка. Причём не важно кто охотник. Минус олень лишь. Всего-то расходник для развлечения. Не более. Вот на этот потребительский лейтмотив и купили женщину с мужчиной. Назвав его свободой, явив такой «своей любовью», раздаваемой всем сегодня в руководстве к жизни, как того и планировал «князь мира сего». И теперь, он уже не есть только она, а есть он и она, захваченные агонией безответственного счастья быть свободными от власти истины – творца, теперь оба ставшие слугой нового хозяина субъекты. И совсем не важно сегодня мужчина это или женщина, вот уж точно, в чём уровнялись они: выбирающие себе сами роль, теперь даже не по половому признаку субъекты. Вечно взывающие к своей жалости, требуя прав, сегодня уж потеряли и вовсе всякие признаки лица своего. Получившие всё в обмен на запрет видеться с Творцом. – Кто же она теперь? Наконец-то сравнявшись по характеристикам своего самоопределения в ложной свободе, и с таким мужчиной, кем она должна быть теперь? Такое равенство, не тот ли это последний рубеж её свободы и независимости в действии, при котором она не может быть осуждаема более чем неряшливое укрытие от стремительно бьющего в лицо прохожему сырого и холодного ветра, страждущего скрыться на время бури, обогреться, и пойти дальше. Убежище и ветер. Кем она хочет быть и для кого? Для кого она хочет быть попутным ветром или же укрытием? – Ответ: она, как и он, сегодня, живёт только для себя. Это словно этап нового раскрепощения, одурманивающего своей пустотой в попытке уцепиться, сбросив оковы правил не имея самодостаточности, не имея куда пойти, к кому податься.

Так становятся ветром, не способным наполнить чьи-то паруса, они ещё не рождённые, перестают существовать. И исчезает на веке, то, что делается ради неё. Как и она уже исчезла первой. Так и он исчезает последним.

Это и есть главное сегодня для меня! Вопросы, словно поэтические откровения, на которые придя к тебе теперь уже нашёл ответы. Ибо, то, чего ты хотела, ты получила в полной мере, именно получила, как тот, кто настойчив в своём желании. А значит, имеешь полное право утверждать о счастье собственном, побывав наедине со своим первым страхом от одиночества. Преодолев его. Целью победы чего, для тебя, как и некогда для меня, стало испытание нравственных и моральных запретов. Но… Всегда есть, но! То но, на которое отвечают именно индивидуальность, с которой и связано личное счастье или несчастье, и теперь это – но, снова мужчина и снова женщина. Но другие. Они оба одинаково познали мир. Они оба одиноки. Осталось последнее: готова ли ты теперь узреть творческий процесс личности оставшись одна? Ибо путь мужчины, которым ты вздумала пойти, и на который ты претендуешь в своём стремлении постичь из мести есть то, чем владеет поистине он в значении творческом. Есть путь одиночества, странствия, а значит и страждущего страданий. Лишения и коротких встреч, боли, голода, уродства, падения, грязи и снова, и снова обретения себя лучшего из раза в раз, результатом чего становится новый мир без трудностей собственных лишений. Готова ли ты разделить результат увиденного уже без физического присутствия в нём себя? Это тот путь, которым проходит каждый мужчина-творец с зари своего существования. Так он создаёт женщину, которая тянется за ним в этом его положении оставленного ей мира для содержания его в чистоте, так определяется в ней он. В ней, в её мире форм, красоты, знаний и ума. И тускл тот брильянт – рождённый в недрах мук усилий нравственности мужчины, тот, что думает или не знает заслугу своей красоты. Ошибаясь в том, что он сам по себе такой какой есть в этой чудесной огранке прекрасным кольцом, без намерения участия, которое даже примерять не стоит. Так-знай! Мы создаём себя, по образу и подобию самих, как боги создали нас по подобию самих себя. – И что это значит? – Значит это, что второй мужчина или ещё одна женщина, так же, как и любая пародия на них, тут будут лишними. Такие правила!

Такая Игра, разве она может быть всегда приятной? Даже, если правила в ней ясны, в каком-то роде играющим в неё? Играть становится неприятно, когда происходит некоторая рассинхронность, и один из участников начинает уклоняться от общих правил, как бы без предупреждения, в том, что теперь он ведет свою игру. В то время, когда условия самой игры не предполагают такого течения и стечения вызванных обстоятельств одним, так называемым игроком, к которым его начинает безусловно подводить другой. Происходит это, когда внешние усилия, создаваемые одним, для проекции своего в другого не окупаются в этом другом. Так игра переходит в фарс, и уже в некоторую манипуляцию со стороны того, кто пытался воспитывать, а точнее подстраивать под себя, таким образом теперь созданного им же уклониста. Хотя в такой игре никто никому изначально и не должен ничего, кроме как себе, тем ни менее, теперь наблюдателю будет ясно, что играть пользуясь лишь хитростью в такую игру – бесполезно. Поскольку в мироздании уже есть просчитанный результат, которым необходимо его же и заключить в финале, то и нужно идти к результату, а не это как бы то, что воспринимают ровно, как тоже самое, что идти по головам к своей цели. Ты спрашиваешь, какой цели? Если любая цель, становится промежуточной, временной, как прихоть в желании что-то или кого-то поиметь, в случае доказательств собственным существом своего существования, как формы личного достижения? Так чувства и искренность становятся просто средством для заманивания одного другим в лапы самого промежуточного, но в данном случае уже конечного результата. Т.е. в игре с женщиной в дружбу, нельзя выставлять вообще никакого результата, чтобы не чувствовать опустошённость, дружба с женщиной не наполняет, как дружба мужчины с мужчиной. Поскольку всегда есть предпосылка и она остаётся некой атрибутикой происхождения самой дружбы. Это что касается самоцели необходимости такой дружбы и касается она только свободных людей. Но и свобода необходимая для дружбы с женщиной, так же не может возвести дружбу в полноценный механизм генерации сил, если только это уже не пережитый опыт двух, знающих о друг друге достаточно с разных сторон объектов. Уже находящихся с такой риторикой отношений, как предлог не терять друг друга, дойдя до уровня отношений брата и сестры, уйдя от того, к чему им просто нет смысла теперь возвращаться, поскольку то, что они чувствуют сейчас, гораздо выше того, что можно было бы добиться с каким-то другим и кратковременным способом, как уровень завоевания некоего доверия. Иначе это означало бы, как бы снова исследовать элемент на предмет того же самого повторно, условно, точно зная его устройство как свои пять пальцев. А без всестороннего исследования дружбой женщины дружить с ней не так заманчиво. Да и не имеет смысла, если не можно дружить с ней на том расстоянии, которое определил себе для неё сам или она. Если же такой этап не был пройден в понимании обоих, или не возможен в принципе для двоих в равной степени понимания, то можно вычёркивать самые интересные пункты из такой дружбы, как так называемое: взаимное дружеское ухаживание, безобидный флирт, как игра, прикосновения, улыбки, краски смущения от приятного, как весенний свет в саду, поблёскивающий через крону, усыпанную цветением самой яблони, упавший мерцанием на ланиты. Причём, последнее, оставшееся, уже как завершённое действие, пусть даже за рамками прямого отторжения, той, кого ты выбрал, а значит – иначе говоря, самое действие разрушило бы ту грань, после которой уже не начинается внутреннее требование чего-то большего в то время, как неисполнение этого требования вторым приводит обычно к опустошению, и желанию прекратить данное истязание, например, первым. По тому как, совершенно естественно, для обоих, что без прохождения всех исследовательских этапов, никакой, или, ни о какой настоящей дружбе, в идее дружбы с женщиной говорить не приходится – то, как и сам процесс исследования, есть ничто иное, лежащее за пределами дружбы, есть увлечение, посему имеет много побочных эффектов, вообще для всего что есть дружба… И ответ только в том, на какой стадии своего исследования находится тот или иной, в идеи отношений с противоположным полом. Поскольку, у любого незавершённого, что в свою очередь значит: корыстно сгенерированного действия в отношении кого бы то ни было, есть следствие в виде состояния присутствующего нечто, словно тяжелый побочный раздражитель, включающий в себя озлобленность, агрессию, разочарование в том, кого извлёк из партнёра, как зримое несовершенство себя. Вся соль в этом отношении того, что обвиняем, как невозможное в себе, есть отношение к ставшему зримым. Разве такое можно назвать дружбой? Поскольку, всё происходящее, в том смысле, что тут принято называть отношениями, есть ничто иное, как схема обвинений, того с кем может и открыто но корыстно сошёлся, не осознано определив разлив своих сил в момент увлечения исследованиями, перепутав их с любовью. Можно ещё сравнить с тем чувством, когда одного из играющих в эту попытку сблизиться с привлекательным ему или ей объектом, обрекают на постоянное прогнание, словно из-за обеденного стола, за который каждый раз можно будет садиться лишь с надеждой на то, что этого не произойдёт вновь, хотя, все кто есть за столом и есть ты сам раз ты их вежливо за него пригашаешь…

И конечно, особенно тут нелепо и странно, это когда начатое как приглашение пообедать, со стороны того, кто приглашает к угощению заканчивается, как такой обед, ничем. Тем более, при обнаружении жгучей потребности в принятии именно пищи, находясь в кругу, казалось бы, опытной и умеющей хозяйки или хозяина. Знающих толк в общении и гостеприимстве будучи давно не девочками и уже не мальчиками. Вот это пропасть, в которую невозможно вглядываться без содрогания. И это уже не дружба, а источник раздражения, усталости и внутренней претензии. Нелепее всего в этом отношении снова выглядит лож, притворство, коварно мыслящего предателя и меркантильного мечтателя перед повседневностью. Кормящего за дань, которую снова мечтает снять с гостя. Обнаруживающего изъяны в других, но всегда смотрящего куда-то в даль или всегда шарясь, глядя в упор, рассеянным взглядом по сторонам. Нет, конечно, есть и интеллектуальный подход. Но и снова, каким должен быть результат? Для чего всё это? Для тла? Если эксперименты завершены. В той основе, если игра заточена на результат, не самой дружбы в её загадывании, а на процесс некоторого проявления ясности в необходимости обычного взаимоотношения между свободной женщиной и таким же мужчиной, с целью, возможной дружбы в последствии. Тут уж, как и кто понимает данное проявление. И думается если всё было достойно, и основа симпатии благодаря эмпатии обоих не потеряна, а благоразумие и трезвость во взгляде, есть здравый смысл, находящийся в харизме с тем, кто определил в последствии наиболее важные категории нравственного толка по завершении основной фазы схождения, как цели попробовать друг друга пока только до потери источив аппетиты. В таком осмыслении дружба точно возможна. – Да, но и для невозможности её достаточно проекции вызванного желанием симпатичностью у оппонента, когда само первичное в желании сразу же предполагает большее. – В общей игре это называется влюблённостью, убирающей всё ненужное, охлаждающее любое побочное стремление, как основу желать что-то ещё, есть протекция. Тем самым рождается сам результат наивысшего отношения в союзе с женщиной. В котором, естественно, основой продуктивности становится верность друг другу как основа такой дружбы.

Глава 4

В других же случаях. А их возможно будет достаточно. Например, там, где некоторым обоснованием определения смысла в дружбе становится неравная красота, т.е. фактическая привлекательность в личности, обоснованная развитием собственного существа, затмевающее его недостатки, возбуждающая в целом, в воспалённом вожделением уме, желание прикоснуться с красотой одного другого. Для того лишь, чтобы узреть новое своё соответствие, познав новое разочарование в значении свободы личности того, кто красивее и привлекательнее тебя. Как золото затмит разногласиями ум её или его красота, посеяв сплошное разочарование самонадеянному юнцу. Затем, такой фактор, может привести к желанию роста в дружбе, для обычного нахождения на близком расстоянии время от времени, но всегда рядом в мыслях и понимании смысла того, что имеешь на сей день. Без страстно сможешь принять, выходящее из пространства, как ты выходящее из пространства для того, кто вышел к тебе есть чудо познания. И это есть ты. Всё ты, и ощутишь это как только не станет препятствия возникающего понятия доверия или не доверия. Тем самым ты исключаешь неконтролируемое назревание внутренней страсти. Блокируя возможные подходы к субъекту, например, через жалость или выгоду, в принципе, за счёт чего угодно, но самое отвратительное позволяя нагнетать желание для личного удовольствия, и только для себя получая, за счёт другого. Вот всё это и конечно, многое другое, и есть истинное отношение совершенного и несовершенного разума с чувствами несовершенного существа. Такое существование особенно находится за гранью понятия дружбы как таковой. Всё это нечто, скорее находящееся в категории проекцией отношения со знаком обычного знакомства – ради, но не дружба. Женщина – это тот объект, которого нужно касаться если будет хорошо обоим в конце, поняв это в начале. Потому как, женщина – этот тот объект, который всегда требует особого внимания в особых моментах. – И только? – Не более! Внимание в том и заключается, что такие моменты, в чём и есть женщина, в осмыслении того, с кем ты находишься вдвоём, игнорировать никак нельзя, находясь с ней рядом, с самого начала, до самого конца. Чтобы не запустить ядовитый механизм. Тогда как при его активации замораживается интеллект, разъедается жизнь, отупляется пространство. Поскольку возникает то самое противоречие, выражаясь бессмысленностью речи, выходящей из претензий о владении собой. Начинаются новые спонтанные вспышки желания жить, но не здесь, не с ней, не с ним. Начинает вырываться наружу новая картина счастья, начинается сбор данных. И всё начинается сначала. Поскольку всегда есть надежда. – Хотя, может только кажущаяся. – Кажущееся всегда, и только кажущееся. Если не знать, что происходит. Поскольку, пока ты страдаешь, ты живёшь в кажущийся, выдуманной и представляемой только самому себе реальности, пытаясь найти соответствие с тем, что представил в голове в уме там, где их нет, тем самым отвергая всё действительное, но постигая именно своё настоящее. Всё это может привести при серьёзном настрое к желанию завладевшего жалостью к себе, перейти за грань происходящего и побороть природу событий убийством себя. Такие загоняют себя и пытаются взять с собой и других в ещё больший и непролазный эмоциональный тупик противоречием своих состояний. Тупик же этот, для несведущего, состоит в том, что здравомыслящий человек не будет себя мучать специально, зная, как прекратить муки, тем более зачем устраивать муки себе там, где ты должен, обязан наслаждаться? Вопрос! Сможешь ли наслаждаться дружбой с привлекательной тебе женщиной, с той, к которой тебя тенят и которую ты ещё не исследовал до конца, но готов это сделать с полной гарантией себе и ей всеобъемлющего контроля над собой и своими действиями, учитывая все детали и тонкости открытого восприятия друг другом, так чтобы переступить грань мучения найдя себя в её обществе близких ей людей, как с другом необходимым тебе самому, сидя, общаясь с ней, зная, что она сегодня не одна и ты, это не тот, с кем она тут сегодня? – Новым любовником? – Не важно. Совершенно не важно. Поскольку в приличном обществе такие вещи не обсуждаются. И ты, как часть этого общества, взираешь на происходящее не из точки нахождения тут, а из вечности. Где то, на что ты смотришь, есть лишь деталь тебя самого, просящая быть с ней таким, или тем, в проявлении чувств, кем хочет в своём исследовании своей глупости или прозорливости, жалости или щедрости быть часть тебя самого. В этом моменте открытия и состоит истина о тебе самом. Смотря на вещи, происходящие вокруг индивида чаще можно лишь восторгаться, тогда как, глядя на вещи, происходящие с субъектом, вызывают трепет и боль, словно смотришь на ребёнка, смотрящего на то, как кто-то другой ест шоколад. Но всё же, думаю, и в случае с детьми, есть осознание принятия момента воспитанностью. – Конечно, но я лично не знаю не одного случая, в примере с которым помыслы могли бы быть отброшены, если только дружба с женщиной не была бы субурдинирована, не служебная, не классовая, или какая-то отстранённая от значения мужчина и женщина, а дружба могла бы состоятся без попыток реализовать тайные помыслы.

– В любом случае, тот код которым обладает каждый на пути своего восхождения к понятию человека, преследует того или иного на разных уровнях с разной интенсивностью, но он есть, код самовосприятия выражающийся через восприятие окружающего и среду, заключающийся в требовании к себе, как его действие в объёме общей потребности индивида. И если понимаешь смысл своего одиночества, а это значит, принимаешь смысл невозможности тех или иных реализаций в желании, или невозможность достижений, принимаешь их, находясь в миру, укрываясь от помыслов, отодвигая их, значит уже понимаешь происходящее. Потому как, просто запрещать иметь себе что-то, как то, если вдруг захотеть стать кем-то, или же, не стремясь к вещам получить опыт обращения с тем который ещё не завершён, конечно, не без чёткого осознания отсутствия необходимости в потребности повторять пройденное, то можно вовсе лишиться необходимого опыта, заранее исказив мудрость. Так, лишив себя опыта познания, можно стать лжецом и лицемером, обвинителем и завистником. А вот если ты принял: прочёл и понял, просто, зная, и, теперь в курсе, что твой опыт земной, в отношении с женщиной, твой опыт основанный на желаниях вожделения и возжелания её не самой даже, а только тела её, в намерении быть с женщиной ведомым лишь в том самом намерении – завершён; теперь встретив, ту, что интересна, находящаяся в том же понимании ряда вещей, завершённых для неё в помыслах твоих, доверившаяся мудрости твоей и не испорченная, а чистая в помыслах и неосквернённая стыдом, тогда возможна дружба в желании и намерении быть с той с которой нельзя быть другим, кроме как, тем за кого ты себя выдаёшь. Ибо только дружбой можно сблизиться и не отпугнуть израненное или же чуткое существо, настороженное и бдительное в плане объёма восприятия тонкости поведения с ней самой. Да и тогда она, такая дружба сегодня, точнее само состояние, с большой долей вероятности, может травмировать уже не только тебя, поскольку смысл радости от дружбы – открытое состояние, которое сегодня для большинства неопытных и алчущих удовольствий женщин и мужчин есть всего лишь искажённый восприятием сигнал приглашения к большему. – К чему большему? – В данном случае, открытость в симпатии такие понимают словно намерение сблизиться лишь для одной вещи, тем самым сама открытость с такими субъектами быстро загоняет тебя в неловкий тупик. Переводя чистую открытую симпатию вообще к миру, принять обратно как нахальный флирт. В таком случае остаётся только одно, вернуться в такое своё состояние, чтобы можно было бы быть на удалении от женщин находясь рядом с ними.

Быть другом значит уметь быть рядом, всегда на том уровне, где не допускается непозволительная искренность и псевдо-открытость, имеющая место быть от излишней расслабленности, граничащей с непозволительной невоспитанностью. Быть другом, значит быть на чеку своих мыслей, и не допускать смены правил в той игре, которую ведёшь сам, подстраиваясь под чужие, играя без смысла предвзятости. Быть другом –значит сохранять то состояние, в котором женщина тебе дорога, в первую очередь, как истинный символ личной творческой компетенции, при этом позволяя удерживать себя во владении властью красоты и гармонии. На том уровне, разумеется, на котором ты находишься в примере её красоты.

Игра эта называется – восхождение мужчины в лоно творчества создателя нравственного мира.

Но, вот одна, а вот другая, словно играет в долгую, отдаляет момент близости, удручённая лишь опытом с предшественником. Считая, что скорость схождения с плотью отвращает к ней симпатию. Уже знает, – но, лишь до очевидных приделов. И если знает про симпатию. То очевидно – я ей симпатичен, и очевидно ещё то, что я сам захотел этого. – Зайти на сайт знакомств? – Да нет же, ну и это тоже, обо всём этом позже, сейчас я про другое, про то, как быть симпатичным. Включилось какое-то озорство, баловство, видимо предвкушая что-то совершенно новое, сознание радовалось предвкушению. Но момент отдалялся. Не приближаясь, игра стала очевидной, когда страждущий был подпущен, как бы нехотя раз отведать того, чего ему хотелось. Словно без души предложение. Всё происходит как бы вопреки, как бы между делом, не акцентируя ни на чём внимание, нет начала нет конца, у того, где могло бы быть то, что называется прелюдией к основному. Странные реакции, оппонентки, поднимали совершенно не поддельное любопытство, её прохладность обездвиживала, а порой даже бесила. Она обессиливала. Сводила с ума молчанием. Свойственным только напускному притормаживанию желания. Как она объясняла потом, чтобы не бросать свои драгоценности в пропасть тому, кто в самом начале первой встречи практически открыто декламировал задачи, поставленные себе перед ней. Где всё происходящее и он сам видимо и было той пропастью, о которой она говорила о которой он предупреждал её в своём первом обращении. – Но позволь, о каких драгоценностях мы говорим? Если самое драгоценное так бесцельно отдано, так бездарно растрачивается в этой уже начавшей опостылевать форме поведения, навеянного ей тобою? – Она вела себя так, как ей советовали авторы книг, которые она читала. Там ей говорили: «он лишь есть странные остатки твоего желания – делай, живи, радуйся рассчитывая лишь на то, чтобы он понял, что сделал непоправимое»; такой явившись, стала некогда началом того, что есть она сейчас передо мною. Он же, как я, буду от лица его, тем сотворил её сейчас такую, не ради себя, и не ради потворства желаниям своим. Получив не меньшее от напряжения в глубине сдерживаемых чувств, обернувшиеся в некоторую, казалось ему позже, показную порку самого себя. Сделано было это для привязки смысла от общения в прогнозируемых рамках. – И что же им сделано, о чём ты? – Я всё открою, по ходу нашей с тобой беседы. И только сейчас, заперев себя, открыв всё сразу, становится всё видно, поскольку совершенно ясно, каким ни было бы вкусным то, что тебе не достанется теперь никогда, ты понимаешь главное, а именно то, что всё, что ты видишь, не принадлежит тебе, даже на уровне короткого времени. И даже больше, что оно тебе ненужно. А ты лишь тот, кто намеренно не позволяет разыграться аппетиту. «Задача по исключению и исправлению ей ошибок прошлого в рамках общей идеи несостоявшегося чуда долгосрочных отношений, теперь мной была снята сразу, перед той, которая, по её же мнению, могла снова ошибиться». Ну собственно, отчего сам он и предостерегал её, открываясь в намерениях. Так замораживал ту, к которой не тяготел силой незнающей придела. От этого всегда страдал в отношениях с женщинами, почитая за некий смысл видеть, как начавшее распускаться и в нём самом, от лучей солнца по утру, как и теперь, стало укрываться обратно в бутон, от захода солнца. А было даже умирало мгновенно, прихлопнутое гордостью знающего себе цену, но нерешительного до безумия, очень юного пока, смотрящего на неё. Время идёт и то, что происходило с ним сейчас, он уже делал намеренно, не давая распускаться, делая его самого беззащитным реакции, дав лишь почувствовать ей уважение и трепет истинного восторга начатых с ней дней. Как подбитые птицы они встречаются ему. Достаточно живые чтобы просто окончательно свернуть шею умертвив последнее, и недостаточно живые чтобы летать у лететь с ним, увести в небо его самого. И желаемое погружение в страстные объятия с вечным снова откладывалось на неопределенный срок. А точнее, мысли такие делались невозможными, то, как теперь и требовалось то самое, как дружба, та, которую может дать не каждый, переломив в себе некий нарратив в стремлении к обыденной цели. Такое больше не обсуждалось. И даже не ради чего-то там, не ради благодетелей, не ради сострадания или жалости, нет, и речи быть не может. Такие вещи проявляют правду. Если усекать сегодняшнее отношение мужчины, условно, к женщине, условно, то можно его это положение уложить в фазу идущей как проекция истины, содержащейся в ощущаемом к партнёру сразу по завершении полового акта мужчиной. То, что чувствуешь к партнёру реально, найдёшь там. Как тебе правда? – Если в красках описать те мысли, которые приходят на ум в этот момент, то что это получится? – Получится оскорбление жестокое. Поэтому: без тотального, всепроникающего, отождествляющегося проникновением в саму суть значения уважения, какое-либо сближение с женщиной, есть всего лишь варварский поступок к чему бы он не относился. И красота тут лишь ещё более страшный предлог. Теперь же приходилось угомонить чадящее желание, уязвлённое мужское самолюбие, агрессивно атакующее изнутри. Пытающееся разжечь в нём огонь ненависти к ней, к тому, кто поступил с ней так, к тому, что именно он теперь обременён не наслаждением полёта, пусть короткого, но всё же полёта, и чёрт с ним, на крыльях лжи, а лишь став тем, кто должен поднимать упавшее на землю, подбитое нерадивым охотником. Сбивающего столько, что про неё даже забыли, оставив с одним крылом барахтаться в траве. – Понимает ли она, что произошло? Что происходит теперь? – А понимаешь ли ты сама, что происходит в такие моменты? Мало охотника? А как тебе такое: обожжённое, опалённое лесным пожаром создание. Просто тельце в кучке пепла. Конечно, патетика всего вышеизложенного, состоит только в собственном нравственном недопущении такой игры с ней. Он сам обозначил и всегда старался обозначать именно нравственный подтекст своего нахождения с кем-либо. Редко, намекая на что-то большее, чем есть то большее, которым он обладал в тот или иной момент. Стараясь избегать всяческих наивных разговоров, определяющих наперед намерения. Но открыто заявлял обо всём чем мог делиться на тот или иной счет. Даже в отношении плотского. Конечно всё это открывало некоторую пропасть, возможно ту самую, в которую не хотелось бросать свои драгоценности ей сейчас. Он был пропастью, для неё, но плоскостью твёрдой поверхности на самом деле, т.е. вторым, сразу после обнаружения истины в том первом, кого можно встретить в чатике, узрев как единственного и долгожданного. До той поры веря в счастье, пока указатель строгой феи, за счастье девичье отвечающей не ткнёт её на его пастели, в цвет волос, но оставленных не ею. Длинной ниткой отрывок рыжей от той, что пишет он теперь, взяв там же, где взял некогда её. И вот она, не нужная ему теперь, не нужная себе, сидит передо мною, реальна, глядя на того, на которого уже не хватает ни страсти, ни желания, ни сил, не может уж летать хоть и будучи подобранной им птицей. И так у всех, хорошо, у многих, отчаяние порождает злость, неуверенность, тревогу. Желание всё наверстать или отомстить, сделать что-то, чтоб себе понравится, услышать в отражении того, что ты чего-то стоишь. Он знал и то, о чём она ему всем своим видом сообщала. В чтении книг таких теперь он правдой искушён, достаточно прочел их он в своих скитаниях, и женщины тут вовсе ни причём. И если бы не встал, и не пытался бы взмахнуть, оторвавшись вновь от земли тогда, всегда с размаху возвращаясь туда откуда пытался вновь лететь, чуть взлетая – рушась снова и снова, полный немощи от жалости к себе, не в силах был бы принять серьёзно то, о чём пересказал сейчас. Всегда страдая раньше, не понимая откуда всё это идёт. Не знаю говорил ли он сам, но я скажу. Он и сам не был полноценно счастлив с женщиной пока, как ему уже казалось только ли сейчас, может вопреки, на веки или только раз, он не знал с ней счастья. Поскольку знал что-то большее о ней самой. О женщине. Может и эту часть свой загадки он решился сейчас разгадать, попытавшись побыть счастливым с той, кто может сделать хоть на миг его таковым, не задавая лишних вопросов, не откладывая и не перекладывая встречи. Но с ней это было не достижимо ни сейчас не потом, и он уже это понимал, принимая всё то, что было необходимо для завершения, начатого, очередного неудачного с одной стороны, но и может быть не такого уж и не необходимого с другой стороны опыта. Так как с её стороны, это был обычный эскейпинг. Прятание головы в песок. Без разбора того, что влияет на такое желание, и всё это только лишь попытка владеть тем, говоря о персоне – её самоопределении в цели, так, вероятнее всего имея с самого начала дело с тем, что тебе в свойствах обозримой вечности не принадлежит. А лишь касается, как свойством своего интереса в определённом для неё оговорённом аспекте. Да и он тут, лишь ради отвлечения и развлечения её от жестокости последнего провала. Что же касается до неё, то конечно он уже знал всё наперёд. Да, собственно, ещё и до знакомства, только задумав зайти в то приложение. Сейчас же просто давал ей пространство чудить, как она хочет. Пусть отдохнёт, пусть наполнится… пусть обретёт уверенность, что она настоящая, что она есть. Так он думал. Какая бы она ни была. Если это происходит перед ним. Так и сам нашёл повод, наблюдать за ней. Тогда пусть происходит что-то хорошее. Если так можно выразиться. Значит он ей нужен, значит её зеркало сработало так, как пространство могло бы и его наградить, дав ей сейчас наслаждаться полётом мысли о нём находившейся в своей простоте. Просто зная о своём не принуждении, быть, но всегда разочаровываться о невозможности владеть. Воспользовшись всеми благами безнравственной связи, оторвавшись от земли только лишь для того, чтобы с размаху удариться о неё ещё раз, но чуть позже. И этого он не мог избежать для неё. Знал он, что всё равно ударится она. Хоть он и сделал все приготовления, не думал хлопать дверьми, прощаться будто навсегда, или убегать в ужасе от открывшегося срама собственного невежества. Всё же было интереснее растворить её интерес к нему, как к новому, но уже уходящему в пройденное, истиной, по мере того как она восполнит в нём свои силы. Сразу же зная, что не останется с ней на долго, а теперь уже точно. Так как, ту симпатию, которую она могла укрепить в нем к себе, сохранив интерес наслаждения симпатией, она развеяла в нем, заставив чувствовать его тем далёким юношей, который неприятно отдавался в сознании образом той боли, которую он испытывал уже не раз и которую хотел забыть. Отдаляясь нарочно, как бы игнорируя через силу, показывая и проявляя хладнокровие, слушая незыблемый возглас собственного я, зачитывающего параграф из очередной книги поведенческого опыта некой «вольной от независимости куртизанки», прошедшей порядком, достаточно опробовав мужское население планеты, в поиске своего, идущей путь не чуть странный сегодня, но слишком откровенный для понимания того, что она не совсем понимает кем стала. Всё же, по её заверению, встретив того, с кем пока осталась, пользуясь всё тем же ресурсом для заведения подобных тому знакомств. Теперь страшно и больно подняла в нём всё то, что он старательно запечатывал, находясь поодаль от женского общества, зная исход, глядел в пустоту её существа, как бы в бездну того её заблуждения, видя кто она есть на самом деле, видя, чем может и должна владеть. И как бы не пафосно, но и он сам, слишком для неё подарочен. Чудес не бывает. Смирением лечится горб. Суть сказанного в том и состоит, чтобы понимать, что принадлежит тебе, а что нет, и золото этого мира для нас, для разных, состоит в том, что суматоха, творящаяся в мире, как беспорядок, выстраивает систему, где мы можем соприкасаться почти со всем что есть в мире. Но всё так же владеть можем только тем, что соответствует нашему значению в мире духовных иерархий, находящихся в области образования нашим искусственным миром, зовущимся действительностью. Поэтому, где бы ты не находился, на каком бы то ни было уровне, хотя, конечно, уровень – это важный нюанс выражения красота человеческого образа, всегда есть основа её истинного уровня. Зримый и чувственный образ складывается из посредственно происходящих как бы на фоне всего прочего и самих собой действий, поступков, движений, связанных с духовной образованностью. Поэтому красотой невозможно владеть без соответствия ей. Её можно лишь удерживать силой. Есть искусственная красота. Она покупается. Но приняв за истину то, что купил, как образ себя, в фальшивом отражении, скорее ушёл назад, чем продвинулся вперёд. Приняв себя, как истину, в том, что есть ты, если повезёт, то это будет девушка или женщина, обратившаяся к тебе со словами: «я люблю тебя». Отвергнув с отвращением, прелестное создание, но недостаточно хорошенькое для тебя, отвергаешь истину того, кто ты есть. Поэтому: приближаясь, или приближая к себе удаляя или удаляясь от предмета, всегда знай: «всё то, с чем ты имеешь дело, находя в том, что откликается, это твой уровень». Чтобы перейти на следующий, нужно сделать так, чтобы начало откликаться то, что раньше тебя не замечало. А это значит нужно правильно понимать значение эмпатии, воспринимать поведение, и быть максимально безопасным в отношении с помыслами к окружающим, столь мягко реагирующих и положительно обращающихся к тебе персон. Перестать путать с наивностью то, что и не есть доброта, а есть работа, в отношении полного растворения брезгливости и страха перед субъектом в себе самом. Любой встреченный тобою и субъект или индивид, или человек, есть теперь источник радости, поскольку ты сам, самим же, полностью защищён от самодурства или некоего доселе распространённого эгоистического слабо контролируемого поведения, основанного лишь на предрассудках, стереотипах, инстинктах. И только значение персоны в нравственном аспекте, способна привлечь красоту поистине впечатляющую, поскольку, это и есть то создание, что сам воплотил в жизнь, как творец. Дети – семья. Жена – работа. Окружение – коллектив. Увлечения – желания. Страсть – похоть. Любовь – ненависть. Стремление – уверенность. Правда или лож. Истина или вымысел. Всё это части среды, в которой совершенно индивидуально, но посредством общедоступного инструмента, находящегося в личности, такого как эмпатия, можно создавать очень красивые вещи. И она была красива. По-своему. Он нашёл в ней что-то интересное, беззащитное, честное, наивное, но и вместе с тем даже глупое. Иногда даже раздражавшее, выступающее своим напускным желанием быть везде и сразу. Занявшая нишу некой городской бродяги, вечерами раскатывающей на своём авто по Москве в поисках интересных заведений или каких-то событий, относящихся скорее к какой-то хипстерско-либеральной системе ценностей. Сумбурность и непредсказуемость в данный момент находящейся рядом со мной всё той же женщины, в отношении договорённостей, существовала словно нарратив нового поколения женщин. Совершенно оторвавшихся от понимания того, чем занимаются и как поступают сами, называя себя взрослыми.

Сегодня же он пренебрегал той манерой, которая всегда страховала его, как манера уходить быстро, закрывая двери, даже если этого не получалось самому, то он вызывал ветер, который вырывал мешающееся препятствие надежды и захлопывал её. Этот ветер был импульс. Импульс гордого человека. Правда иногда слишком использующего гордыню чтобы за ней понять что-то ещё кроме того, что он должен поступить так потому как то, что перед ним возникло ему совершенно перестало нравиться, и чтобы прекратить то, что ему не нравится, что претит его самоощущению смелости, довлеющей пониманием происходящего, требовался импульс. Тот самый, порыв который он мог в себе вызывать, принимая решения, не имеющие обратного хода. Тот самый момент, наступал примерно тогда же, когда его начинали почитать за кролика, способного ублажать, не требуя ответных чувств. И надо сказать, что он умел шокировать, он умел сделать так, чтобы его помнили долго. Очень долго. Да так, чтобы больше не оставалось вопросов стоит ли снова пытаться открывать ту дверь с той стороны, после сокрушительного щелчка перед носом дразнившего его самолюбие субъекта. Но сегодня он сам был для себя препятствием. Поскольку сам обозначил границы для понимания ей его причин общения с ней. Смыслы, которыми он пытался вызвать в ней всего лишь конструктивный взгляд на сам смысл происходящего с самого начала между ними, рассказав, что будет в конце, уже несколько раз. Так он благополучно устранял ненужные толки и мысли того, во что не верил сам, как того, с чем имеет дело, то, как виртуально, по каталогу, выбирать себе спутницу в деле. Импульс был тут не нужен, потому как он чувствовал силу контроля ситуации. В том смысле, даже если кому-то казалось, что он поддался в этой игре, то это всего лишь иллюзия, поскольку, с самого начала, сам пытался разделить ответственность в происходящим с ней. Ветер перемен, уже свистевший в ушах, ускорялся и пропадал, а он, герой нашего рассуждения, не хотел теперь никого наказывать за свои ошибки, не только ради собственного утешения, не делать больно кому-либо, но и потому, что знал о величии такого фальшивого сострадания. Он хотел побыть, уже даже не для себя, он хотел побыть для неё: не особо-то красивой, не особо-то привлекательной, не особо-то умной. Просто потому, что осознавал теперь ясно, что перед ним не особо-то не та особа. И всё же. Этот человек, чем-то в начале понравился ему. Пусть даже и на основе развёрнутой им же иллюзорности собственных устремлений, как свойства удерживать внимание на вещах, которые в глубине относились к низкому определению цели в общем-то, но с большим размахом с словом ответственности, а значит уже нравственности. – Ты меня прости, но всё же, как это возможно? Ведь ты говоришь о нравственности, говоря о низком. Как вообще такое укладывается в одно? – Дело в том, что сегодняшнее так называемое настоящее бытие, проявлено в характере протеста против всего и вся, но надеющегося на снисхождение, и в то же время радикально настроенного в отношении с благодетелью субъекта. И есть, с позволения сказать, концепт-идея свободы противобога де-факто являющейся для субъекта идеей для существования. Страдающего от того, что остаётся за гранью его собственных возможностей знать и видеть взглядом действительное причинное, но при этом примеряющего на себе всё, будучи находящимся вне личности, будучи являющимся в повседневности тем, кто опровергает всё что есть мораль. Тем самым, сегодняшний субъект, считающий себя властителем сегодняшнего квази-мира, не способен удерживать вскрываемое человеком, рождающееся, и обнаруживаемое на едине, там и остающееся, как абсурд личного существа собственной моралью. И только удерживаемое моралью, в идее стыда, быть опозоренным собственной глупостью и недалёкостью, остаётся в недрах того ума и сознаний оных словно квадратов их квартир, кабинок общественных туалетов, надёжно укрытое стенками их черепных коробок от умов и взглядов посторонних. Значит всё то, что расскажет больше, чем остальное о себе самих. То самое, что должно всегда оставаться там, где оно в первые проявилось или появилось, даже если стало выходить наружу. Субъектом же сегодня наоборот все это открыто декламируется, бессознательно определяя некий нарратив характерности некой свободы современного общества, но только некоего квази-общества субъекта. Таким образом, создалось новое общественное существо. Как характера неудержимого в рамках степени позора сознание субъекта, искажённое пониманием сути идеи свободы. Такое сознание сегодня превратило мир в ужасающую картину, ставшую деаноном собственной неокрепшей натуры сегодняшнего существа общества. И с таким оком сознания создаются всё новые и новые создания, переворачивающие с ног на голову всё и вся своей вседозволенностью в значении непонимания своей степени свободы ограничивающейся собственной моралью истины. Такие создания свою слабость, немощь и зависимость от жалости к себе использую как манипуляцию ущемлением, апеллируя к благодетелям созданного для них равенства понятием толерантность. Понятия, позволяющего не только разрешить внутреннее устройство, а точнее неустройство, других транслировать на показ, но и позволяющее влезать в общественное устройство, и обвинять его в недостатке принятия «человека», таким каким он является в своём невежестве по отношению к морали о нравственности. Так явив воплощение самого очевидного и в тоже время несуразного в том, что мог вылепить противобог из субъекта (некий приквел человека): вывернув наизнанку всё то, что человек, вначале всегда будучи в приквеле субъектом, на уровне развивающейся личности, а по сути, значит являясь взрослым индивидом, просто обязан, в отличии от ребёнка, которым всегда руководит в своей наивности и нелепости, а также безрассудности ощущение безответственности и безнаказанности, но уже будучи не ребёнком в сознательном обществе, должен стремиться к тому чтобы скрывать всё то, что принадлежит только ему, как ценность откровения того, с чем придётся работать всю или большую часть своей жизни, прорабатывая внутри свои страхи, немощи, обиды всё то, что вызывает злость и обиду и желание восстать, тем самым уничтожая в недрах своего бытия всё извращённое и извращаемое умом противобога. Стараясь как можно меньше выпускать и демонстрировать возникающее внутри как антиматерия наружу. Но сегодня это не так. Вот такое новое общественное сознание формирует бытие субъекта, и ни при каких раскладах, сие в собственном соку толерантности не является человеком. Поскольку несёт в себе идеи разрушения нравственности, выводя безнравственное на уровень всеобщего обсуждения, как нового смысла существа. Поэтому субъект – это всегда ещё не человек. А теперь – это ещё и искусственно созданное существо на базе субъекта противобогом. Но не человек, как многие считают из тех, кто ходят рядом по улице, являясь объектом, несущим разрушение, тем самым, не являясь человеком в смысле морали свойственной значению человека. Но субъект невинен, как и дитя. Пока не занял чью-то сторону. Пока не взялся сделать что-то против окружающих себя невежд, запрещающих делать всё, что захочется, неспособных понять желания такого твоего проявления, ввергаясь в ещё большее невежество своими протестными решениями тем самым аннигилируя себя в супостата. Поэтому говорить о нравственности пугающе сегодня и даже грешно. Но смысл значения нравственности не меняется, смысл, определенный вектором нравственного развития личности, абсолютно соответствует вектору восхождения по спирали восхождения. Есть смысл всего разумного, заложенный творцом истинны, и он верен для любого уровня. Но оперировать этим понятием можно и нужно в первую очередь наедине с собой, видя кто ты есть на самом деле, тогда только это и есть выражение нравственности. И задача нравственности в её существе – это способность повлиять внутренне на решения, в проявлении своего я во внешнем пространстве. Т.е. именно признаки следования нравственности отвечает за нарратив красоты и проявление истины, как труда человека в самой сути его значения, являясь внешним обликом мира. А также наоборот, отсутствие решение нравственных задач, есть суть моральной и этической деградации, есть разрушение. И ели описать буквально создание протонима по двум предыдущим пунктам, то я бы сделал это так: чем выше осознание конкретики созидания и творения как таковое, тем меньше становится раздражителей и тем меньше заметна сущность в желании как-то проявиться в жизни там, где сущность есть то, против чего, по сути, протестует, тем самым продолжая порождать то, против чего протестует, просто завуалировав своё нетерпение формой нового триггера. Так создавая всё новые и новые предметы настройки агрессии, это важный аспект, и чем меньше, как сказано, таких проявлений во внешней среде, как суть решения внутренней проблемы уже индивидом (в будущем человеком), тем сильнее её, сущности, влияние на суть происходящего вокруг. Так открывается путь к свободе истиной. Где отсутствие тревоги, есть первая, простая и прямая, а также единственная зависимость в корреляции по ощущаемому сущностью от желаемого в достижении счастья от жизни. Свобода и успех, свобода и слава, свобода и богатство, свобода и власть, свобода и одиночество, свобода и зависимость от свободы, свобода от свободы – все это формулы бредового и воспалённого состояния двоечника непонимающего суть формул, дающихся уроками. Поскольку быть свободным значит лишить себя всего, кроме одного знания в нахождении смыслов слов, стоящих рядом со словом, свобода. Ведь свобода – это не продукт комфорта или возможности, идущих от материальных благ, создаваемых личностью для себя, свобода – это невозможность отвлекаться на любую прихоть. Свобода – это как титул заслуги сотворения нравственности, приходящий в битвах за права не иметь вообще ничего, перед ложной свободой в желании иметь всё и сразу. Такие обычно начинают рассуждать о свободе, как о счастье, говоря так: «чтобы мне быть счастливым, мне нужно-то всего лишь, всего-то, то и это или, на крайний случай, только то». Но никто почему-то не задумывается в серьёз, почему, например, у него этого нет. Даже если он попытался достичь чего-то повторяя чей-то путь. Не понимая, насколько ближе к истине находится сам, нежели тот, кто всё имеет из как бы не хватающего тебе. И хвала тому, кто знает цену того, что имеет, даже если кому-то кажется, что он не имеет ничего или тому, кто имеет возможность иметь всё, но пользуется только необходимым. По сути, это сублимации одного и того же состояния в проявлении разных уровней. И только понимание, повторюсь, того, что есть, следствие закона всепричинности, даёт твёрдое ощущение, как уверенность в необходимом и существующем сейчас. Всегда выражаясь полным воплощением того, что уже сотворено тобою, а значит для тебя. И это именно то, с чем ты сюда пришёл, раскрывает смысл и уровень твоего существа. Тем самым – освобождает любого нравственного человека (так индивид и становится человеком), от бремени гаданий и вопросов. Отсутствие такого понимания означает находится в том же положении несвободного, мечтающего о счастье субъекта, находящегося в сути загибания пальцев. Всегда рассуждающим о нехватке блага, ровно личных качеств, в самом, для достижения им или ей, а по факту в субъекте, состояния человека. Быть свободным, значит быть, а не казаться. А быть можно лишь находясь в вере, что всё что есть у тебя, это ты сам по жизни, а остальное, по необходимости всегда будет, и всегда в соответствии с тем, что может лишить тебя возможности быть свободным. Главное достижение свободой, её квинтэссенцией, позволить себе просто жить и не испытывать трудности от нехватки счастья, всегда находясь в ощущении глубины истины познаваемого, дающегося нам для прозрения, лишь с целью, дать выйти из этой игры с меньшим числом обвиняемых в своей неудаче. Свобода – есть чёткое определение сущностью, как состоянием ума здорового индивида, ум находится в созданном и зримом покое по отношению к вещам материальным или статусным. Но безусловно имеющих ценность вне зависимости от их контекста, ибо само состояние свободы есть выход за рамки материального с полным пониманием обратного влияния такой зависимости. Т.е. если кратко, то свобода, как ощущение себя – это понимание всех процессов, влияющих на твоё ощущение несвободы. Нравственность же тут есть инструмент достижения состояние ощущения свободы в принятии истины о невозможности быть полностью свободным. Тем самым применяя смысл в том, чтобы быть максимально независимым от внешних факторов, если только они не ключевые, судьбоносные так определяя целое в понимании самодостаточности (т.е. границы личного лишь суть личного творческого пространства, увеличены до максимума, как интерес к окружающему, но минимальны и сходятся в точке рефлексии и там имеют очень чёткие и строгие грани, не позволяющие внешним факторам молниеносно влиять на суть находящегося в границе твоего осознания. Невозможность поддаться ложными доктринами, есть истина о тебе самом в правде прозрения. И есть самодостаточность). Следовательно, непонимание таких зависимостей, как в отклонении от образа божьего, почитающим свободу без нравственности и есть коррелят состояния безнравственности, а значит несвободы.

Живя в нравственном осмыслении себя, выражаясь в поступках и действиях, начинаешь отдавать себе отчёт в том, что есть ты для другого. Далёк или близок, доверчив или осторожен, любишь или не любишь всё это не имеет больше смысла. Имеет смысл только то отражение, которым ты можешь определить себя, наделив этим отражением другого, находясь в любой поведенческой парадигме. Так встретив свой след от своего присутствия. В этом и есть секрет нравственного определения пространства.

Поэтому, если вернуться к главному предмету данного текста, то всё же, он её хвалил, он был с ней достаточно обходителен, чтобы и ей было понятно, что его отношение не строятся только лишь на одном том, что может получить несчастный от женщины. И он радовался тому, чего достиг, каждый раз получая отказ на добродушие. Он радовался хоть и через ужаснейший дискомфорт, что может постичь что-то большее, забыв о гордости, плюнув на эго. Она невинна. Так уж? Думал он. Она несчастна, так как ищет снисхождения к себе в жалости. Этот недуг, распространился вместе с новым ветром свободы. И проявляется очень явно и повсеместно у нового поколения, выдумывающих себе одиночество. У кого-то проявляясь на безопасном уровне, а у кого-то переходит в манипулятивную стратегию поведения. Что снова характеризует субъекта. И быть может сам ещё до конца, не оправившись после собственного выздоровления от этого недуга, теперь боясь обидеть её, или как-то неправильно трактовать своё отношение к её несчастью быть жалкой, он всё же не совсем хотел подыгрывать ей в этой её слабости. Пытаясь помочь, но не жалея, а стараясь вместе с ней понять, почему она ему открывает что-то такое о себе чего сама пока не понимает. Сваливаясь, идя за ней туда, где она показывала себя ничтожной, молекулой, которую забыли спросить кто она. Но прекрасно осознающей ради чего она терпит себя уязвлённой, в эту минуту, не сидя за рулём своего любимого и дорогого ей автомобиля. Теперь позабыв о страхе лишившись покрова безобидности, красноречит эпитетами, сгущающими краски презрения к тому, что есть то место, откуда она черпает свой ресурс свободы для искусственного одиночества. Быть независимой лишь в значении направления движения своего авто. Лишиться этого, значит лишиться кажущейся личности. Живущей под той личной искусственного самоопределения ровно, как старина художник, немыслящий себя вне своего искусственного предмета, так и она без своей работы, из которой создавала свои вещи, видя мир лишь вечерами. Он понимал, что быть ничтожной, для неё значит быть настоящей, это не её игра. И не её желание поделиться слабостью, поиграть в слабую, точнее в жалкую. А если ещё точнее, то просто это пока ещё субъективная деструктирующая основа её бытия, завязанная на материальной основе, а значит искусственной основе самоидентификации, как одна из характеристик явления себя как «субъекта искусства». Вечный страх что-то потерять или что-то не успеть обрести, стремление удержать, присвоить даже украсть. А потом явить как своё. И это он видел. Это отличие. Отличие в их одиночестве, причины его. Поэтому жить человеком, значит быть пока хватит сил, не ради себя, не ради неё даже, а ради блага, нравственного блага тех, кого он сам считал настоящими мужчинами и женщинами, а значит ради того, кто всегда смогут подготовить тот прекрасный мир, в котором ей, ему и всем будет комфортно и уютно. И вот в такую минуту, он больше всего на свете хотел быть человеком, живя, стараясь брать только от тех, и только в сути примера достижения благого образом, кого он сам считал творцами, и только ради того, чтобы создавать истинно прекрасное. Всё прекрасное на этой земле, значит проявленное и созданное в сотворческом союзе, значит и с любовью

– есть момент истины:

Видимо и он переступил тот порог привлекательности, приведя всё в целое, выступая в отношении к женщине, когда его характер, склонности, умение поддержать или развить тему для общения, ведя беседу, так чтобы не скрывать ничего, как его участие в судьбе, желании быть ближе, стало помогать ему самому. Всё исходило уже не оттуда откуда раньше, в смысле самого желания. Желание осталось, но оно трансформировалось. Стало более ясным, более понятным и определившемся в том, что есть последствия, есть ответственность перед тем, кого или что, выраженное именно в предмете действия, ты ставишь во главе желания, выбрав как непосредственную цель, но вступая во вполне ясную конкретику взаимоотношений, хоть и для реализации лишь своих желаний. Искренность и открытость, словно доброжелательность и вежливость, некогда делали его уязвимым перед выбором, в глазах тех же, с кем общался сейчас, кого не обежал, а давал лишь повод принять за слабость сущее, как своё уважение к ним в общем-то. Но теперь открылись глаза у тех, кто потешался над ним в годы юности, взглянули страхом на ту халатность и безалаберность, брезгливость, жестокость, с которыми в неведении шагают в своей нелепой жизни к цели сегодня, надеясь и сами теперь вызвать доброту к себе, используя любые принципы открытости, лишь бы сыскать то уважение. Но уже оставив в бытии все вышеперечисленное, хотя и не для той, с кем выбрали себе быть (об этом очень важном критерии определения цели ещё поговорим дальше). Все маски, как предлог к участию, даже в смысле достижения наслаждений теперь стали не нужны. Поскольку, как я уже сказал где-то выше и скажу ещё и ещё: «смысл значения приоритета от нахождения вместе с той, которую бы он выбрал спутницей жизни, находясь в этой точке прохождения жизни, в которой находится существующее перед твоими глазами описание, дорогой читатель, или даже не так, не так и не так, всё проще, это только в голове, она существует в его голове, и никогда, никогда пока не существовала в реальности». Но существует лишь как обещание, перед её красотой, данное, сейчас себе, что не притронется к ней если встретит, не в мысли не в жизни. Находясь сегодня в том понимании смысла жизни относительно неё, той существующей перед ним реально, используя как повод к достижению, как думать уже сегодня о ней как о цели в извращённом формате для него стало совершенно не приемлемо.

Глава 5

Тем самым переводя значение наслаждения в плоскость неведомую до ныне. Наслаждение, как некое сосуществование, рядом с своим произведением, или произведением себя, отождествляя и её как часть самого себя, делаясь её произведением. И этот нюанс в риторике, отождествлённой только что, мы должны обязательно обнаружить ещё раз и ещё раз. Но не сейчас. А сейчас настала пара созревания творца, застигнутого в попытках начать процесс творения пространства своим зеркалом – тем, что есть открытость к собственным свойствам, искажающим его собственное отражения. Так в юношестве любой, как у него, искрений доверчивый характер пугал и отвращал девушек, делая его посмешищем. Ведь все знают, что молодые девушки любят хулиганов. – Отчаянных парней? – Нет, именно хулиганов: тех, в существе которых живёт только шум, в последствии замыкаясь с ними, разлагаясь с ними уже в том, что есть тишина настоящей жизни. В таких, как выяснилось позже, в них, почти никогда нет смелости принять себя слабым, – но настоящим, нет смелости, нет гордости. Их напор и наглость, развязность и самоуверенность привлекает, пленит, и заставляет покоряться, как идолу первой звезды, попавшей в очарование, в отчаянном желании иметь что-то большее, как элемент, что-то доказывающий с помощью эго, отправляющее принести первую жертву бездарному ещё существу. Велит отдать самое ценное, что есть у девушки. Только так и покоряется молодая неопытная не знающая ложный блеск. Сегодня же, его открытость заставляет что-то думать каждую, с которой он общается. Увлекая её в надежду, избитую и истерзанную хулиганьём; что вот он – тот добрый человек. Способный на то, о чем она теперь мечтает. Но он не добрый человек, он тот, кто впервые смотрит на неё как смотрит тот, кто с пристрастием изучает её в уме, впитывая всё, что она производит: каждый жест, слово, взгляд; в своей естественности представляясь тем, кому ничего от неё уже давно не нужно. Так фокусируя её внимание на том, что производил сам, привлекая её взгляд к себе. Другие, находящееся вне контекста моего желания посчитают такое поведение флиртом, или примут за форму некой игривой предрасположенности настроением, так ненавистную тем, кого это не касается в делах двоих, ну и чёрт с ними. О них и говорить не буду. А я буду там, со своим изложением, там, где то, среднее, что-то среднее, находится между двумя крайностями, между полным отрицанием такого существа и полным погружением в него. – А есть ли оно это среднее? Дано ли оно нам? Можно ли наслаждаться одновременно и порывом, и полным отсутствием интереса к объекту? – Я думаю это то, что и есть удовлетворение в том, что есть пульсации симпатии несовершенного, но расположенного к общению предмета. Единственное, есть но, сделано это всё мной и инициировано мной, для той, у которой я встречаю не поддельный интерес к тому, что происходит. Как с не самой. Да и не важно на чьей стороне интерес и какова его форма. Важно тут только одно: научиться понимать смысл отождествляемого самим предметом, научиться отождествлять всю её собой через предмет женщины не хотеть сделать ей плохо, как и в данном случае, что можно принять за доброту. По её реакции, так быстро сможешь понять своё отождествлённое качество. С которым ты волен или не волен соглашаться. Хотя, как нельзя согласиться с тем, в присутствии чего ты находишься, приняв сам факт своего присутствия, сидя перед зеркалом. – Страшно разочаровываться? Не переживай. Сиди смирно. Пожиная теперь отвращение и страх, умиление собой за решимость в свершении, боль от несовершенства достигнутого, увлекаемый силой чувств, удерживаемых в том осознании, на уровне развития которого находятся твои творческие способности. В частности, в отношении одушевлённых объектов, как сути образа проникновения в недра истины своего существования. Поражайся переменчивостью ощущений, настигающих попеременно то отсутствием красоты или присутствием чего-то особенного в ней, находясь в деталях, в мелочах, начинающих пронизывать тебя словно ретивого художника, нанося глубокие раны обиды критикой его совершенного, сточки его самого, произведения. Так проникая критикой собственного существа в него же, как в неотвратимое и самого честное чтиво, теперь приглашая за собой на парад правды всех читающих со мной этот текст, как вас в ваши же миры. Украдкой замирая, остановившись как на строке, перечитываешь, впившись взглядом в любые приятные детали и мелочи лица напротив, изучая движение рук и тела, сложенных совершенно, течение слов, лихорадочно почти потея, выискиваешь то, с чем мог бы с гордостью сочетать себя, но находя всё меньше соответствий по мнению эго. Так оставаясь на границе откровенных признаний, того, что не вписывается в круг твоего значения о самом себе прекрасном, как образ той красавицы, с которой ты мечтаешь быть, или мечтал бы быть. Но вот реальность: ты и она существуешь теперь реально, в том облике её, с которой вовлечён в живую и откровенную, по-дружески, манерную беседу. Снаружи не выдававшую ничего особенного в этих двух. Тут-то и может содержаться то самое страшное лицемерие, самая страшная лож: идти до конца, не взирая на изъяны, той, которая уже отвергнута, но потом, не сейчас, а сейчас, поскорее, получить дозу проникновения в чужое? Заставить поверить её в искренность! – Поверить? – Вот именно! Женщина не будет открыта, если не поверит. – А заставить поверить – значит красиво соврать? Не так ли? – Совсем не так, дело в том, какое место отведёшь этой в иерархии женщин, тешащих твоё самолюбие тем, что ты отыскал в них как красивое, принадлежащее тебе? Не нужно врать ей, так всё равно соврёшь только себе. Лучше полюбить себя таким, какова она есть сейчас, во всей доступной ей и мне её красе. И просто идти своей дорогой, пусть даже и познавая новою боль, каждый раз приходящей с ней в попытке понять почему ты так недостаточно красив для той, придуманной умом. Так укрепить себя для необходимого проявления уважения для каждой, с которой пожинаешь плоды собственных отражений. Так уже находясь в новом времени открытых для сообщества социума, свободных женщин и свободных мужчин. Стоящих рядом, целомудренных, трезвых и мудрых. Оберегающих друг друга в чести и достоинстве, вне зависимости от необходимого каждому. Ибо приходящее есть смысл олицетворения нас самих в невежестве ли, в совести ли, в совершенстве ли. Все встречаемое нами, и есть то творчество, которым мы олицетворяем себя в приходящем и уходящем – вызываемое из пространства. Находясь со всем терпением там, даже будучи отвергнутыми, непостижимой красотой того или той, кто всё равно любит нас, вот что мы не можем принять никогда, уважает нас, но как друга, как брата. А по-другому, видя в нас лишь своё некогда несчастное прошлое. – Такое утверждение в отвержении, как игривая и добрая насмешка в обмен на четные и серьёзные усердия, в намерении что-то сказать ему ей или её ему, признаться в любви, должна успокаивать всех нас? Особенно тех, кто норовит сам, как и я, встать рядом с такой красотой, но будучи находясь на том уровне развития своего понимания создания красоты, с которой смотрит сейчас настоящая она на меня? – Ты умнеешь, так как, не потом и не в будущем, не представляемая, а реальная, та или тот, настоящая или настоящий, совершенный или совершенная, созданная нами и согласная принять слова твои теперь или сейчас находится рядом. И только это имеет значение. Ведь только так сможете вы быть красивы находясь вместе, находясь в той гармонии соединив себя истиной понимания недостатков для создания совершенства, создание которой доступна каждому, в достижении новых высот красоты понимания в отношении с друг другом. – Это и есть любовь? – Вот этот новый взгляд на красоту, он и открывал, сам определяя его как путь для творца истины. Сопрягаясь по-настоящему осознанно, как ему казалось тогда, с самым страшным, прекрасным и коварным, позволяющем и запрещающем, одухотворяющем и уничижающим, той музой, и обузой, которая и опустошала его отсутствием и наполняла его посредством негласного, но дружеского начала, обращённым на него вниманием. Открывая сейчас ему то, что, будучи всегда ускользающим от него и скрытым его собственным неведением, к чему обращался лишь с обращением в невежестве, теперь было рядом, было открыто: не убегало, не пряталось, не насмехалось над ним, а слушало и слушалось его, пусть играючи, пусть так же слегка притворно, но играя в его игру, по его правилам. Так он постигал своим умозрительным творческим опытом, своё нынешнее положение в значении красоты. Не забывая, о том, что это пока всего лишь игра. Умышленно выстраивая правила безопасности, правила открытого диалога, не перескакивающим самое главное в том, что было нужно обоим. Правила – и есть то, что допускает открытое общение, но только лишь на том уровне, всегда на том уровне, на котором было дозволено ему ею его правилами и эта черта главная. Рождающая открытость и отсутствие какого-либо страха, или стыда, за что-то, поскольку никто не врал, боясь что-то потерять, понимая правила и принимая их для обоюдной игры. Правила, которые позволяют знать всё заранее из немногого, что нужно знать о друг друге в этот момент, необходимые для свободы двух знающих и о своих желаниях в намерении и о своих рисках зайти слишком далеко. Поэтому такая игра всегда приносит мучение, и страдания. Но только на первых этапах, когда ещё только не хватает той твёрдой решимости признаний самому себе, в качествах принятий условий уважения. Качество, которое не так уж и требовательно в сознании характера, но сопрягаемо с вечностью, с твёрдостью, требуемой в таком мероприятии. Такое качество требует соблюдения самому тех правил, которые сам вложил в руки оппонентке. Которыми она незамедлительно начала пользоваться. Испытывая его. Заставляя пробуждаться самым низким и детским ощущениям ребёнка – чувствам обид и досад. Который чем-то обделяем, не понимая почему. В той только сравнительной разнице, что он не хотел быть ребёнком, а хочет быть мужчиной. Стоя, непоколебимо, оставаясь наблюдающим, в том, что есть игра женщины, освобожденной от его обид и давления. Стремящийся к новым ощущениям от связи, к ощущениям лежащих за гранью телесного. За гранью пошлого и извращенного, эксплуатирующего отношения потреблением, представляя женщину или мужчину лишь в отношении её самой и его самого, только, как возможность для получения удовольствия. Где сейчас совершенно не важно понимает ли она, всё то, что чувствует он. Смысл собственной задачи для него в этот час состоял как раз-таки в том, чтобы она не могла разгадать внутреннюю борьбу эго, гордости, и несуразности обмана ради подлой уловки, позволяющей овладеть ей ради страсти, ради собственного достижения, уже обменяв всего себя на то, что ей так нравилось в нём сейчас. Так продолжая великое творение себя, и её вместе с собой.

Тогда он ей сказал, в один из первых раз их встречи, поразив её именно таким откровением, что и есть честность в намерении, раскрыв все карты, указав чего сам хочет. А хочет он следующего – так по крайней мере ему виделось. Он сказал ей: «Я не ищу невесту и не ищу любовницу, не ищу спутницу жизни», а говорит он о не закрытых, возможно пока ещё ему не до конца понятных не дающих ему покоя пустотах в собственном опыте общения с женщиной. Так же, он проговорил, что не требует от неё признаний и верности только ему. Он предложил ей дружбу. Не зная, что предлагает, не совсем понимая из чего должна и как будет складываться их дружба. Но знал, что поступает сообразно тому, чего сам хочет. Позже намекая ей, что всё должно быть по настроению и настоящему ощущению, если такие возникнут. «Если только ты чего-то захочешь в этой дружбе, то тогда и мне будет приятно», говорил он ей, – «потому как, то чего я хочу уже происходит со мной». И вот она тут, она та, которую он вызвал из толпы, искусственным способом. Что тут скажешь? Он сразу дал ей свободу быть той которой она, может быть, а не казаться ради него. Без оглядки на его желания. Это больно. Но это нравственно. А что может быть проще: обмануть, получить, изувечить, бросить? Так просто, ведь она не достойна меня, и это можно бросить. И он знал, как это делается. Как нужно себя вести чтобы получить своё, и пойти дальше. До следующей и следующего раза. Чтобы в следующий раз быстро, так же быстро получить желаемое. Но он не хотел этого. Не желал этого. Оставался лишь вопрос: как она поймет всё это его желание? Как воспримет, и будет ли жестокой, приняв откровения за слабость или наивность, да и какой она будет тогда, когда, всем ясна шутка с чувствами, играющего словами о любви, безнравственных мужчин и безнравственных женщин, от которых он себя оградил сам, но и не ограничил в том, что касается уважением человека к человеку. Найдя себя в той связи с миром, определив, там, где каждый мужчина всегда творец, отец, муж мира зримого. А значит тот, кто, находясь в тихой гавани, во время хорошей, погожей погоды, сотворённой им сейчас для неё, пусть ненадолго, чувствует сейчас бурю, на уровне физической боли, захватившей всё его тело ум и голову, доходящей до боли во всех суставах. Буря. Какая-то энергетическая ломка, случившаяся в пустом пространстве, наполненного и родившегося, созданного, обновлённого создания в заключении той самой правды. Находясь там, где никто не требует и не примет жалости, никто не требует сострадания чтобы получить свободу. Где сама свобода – есть источник страдания, есть источник вечного напряжения, есть предмет труда перед клокотом нечестолюбивой гордости, кричащей тем голосом, взывающим к игнорированию призыва нравственности лишь бы оставить всё это на самотёк. Только со злостью, и безжалостной, праведной жестокостью, можно идти дальше, игнорируя крики Эго, крики которого собственное Я, будет выдавать за лживую выгоду называя истиной, требуя от каждого встречного почёта, ожидая похвалы или же признания себя важнее других. Борьба приносящая боль и лишающая покоя, постоянно настигающая правда, как несчастного, умудрившегося попасться в сети любви. Но приносящее с собой, то самое главное, то настоящее, ради создания которого, в чести просветления в замысле вселенной, определяется настоящее воплощение человека, как главного элемента этой совершенной задачи, посланного на землю. Где он один ЧЕЛОВЕК и важнейший элемент – становящий суть процесса просветления этого мира, во спасении его от спора в сделке с дьяволом. И так человек – есть суть примирения, на новом уровне самоопределения сущности и осознанного уже обращения к друг другу двух начал: одного божьего и другого порожденного плотью из созданного уже его творением, находясь его отражением в Ней, как в сути самого существа красоты или уродства этого мира. Как подобного ему во всём. Слабый мужчина, до своих прихотей всегда порождает слабый мир, в разврате с женщиной. Отсюда и выходит суть пути современной женщины, нагоняющей его по пятам в желании вернуть ему по заслугам, уподобившись ему в разврате и находясь уже в собственном, самостоятельном безумии, но всегда с оглядкой на одобрительный жест его. Примирение же может состоятся, только в категории открытого общения, с полной выкладкой любого намерения. С полной ответственностью перед друг другом за всё содеянное, безусловно, разумеется, во всём условном. Открыто. Честно. Бе(з) хитростно. И тогда без порицаний, и без обвинений, без осуждений безнравственным обществом, только прячущего свои пороки топя их в слезах других неверных, изуродованных двойными стандартами, деля всё на одних и других, на чёрное и белое, тех, кому можно и кому нельзя. Так знай, Нарцисс, больше нет этого постулата! Теперь можно всё и можно каждому. Вопрос, кто разрешает и чем обуславливает данные вольности на уровне. Уже не порицая уличённых в безнравственности уродов, пожинающих сегодняшнее в своём несчастье, будучи абсолютно удовлетворёнными вселенной. Отчаявшихся на поступок, с той самой, стать мужчиной, позабывших или не знающих, что поступок этот, как свершённое намерение требует опыта раскаяния, стихийного, или же осознанного. – Так уж ли необходим такой опыт каждому или каждой? – Да! Абсолютно необходим. Но сейчас это и не важно. Важно только одно, что цель противобога так и достигается. Став целью того лишь, чтобы не дать выйти за границы хождения по кругу субъекту, став вечной куколкой, никак не желающей стать тем, чем она должна стать, великолепной бабочкой. Так оставляя на долю слабого, существовать лишь в порицании другого за несовершенство его окраски крыльев и полёта. Потому, как сам субъект живёт так, лишь бы не разомкнулся этот круговой, но так любимый и узнаваемый, понятны путь. Бросаясь в неосознанные погони за каким-то там счастьем, не замечая, меняя само счастье, на что-то совершенно вымышленное. Путая, принимая фальшивую свободу в бесчинстве за счастье, выступая с тем, или против того, кто создал всё это, подарив нам как этот мир. Не желая увидеть Его абсолютно во всём, что происходит с нами, в доказательство своего доверия и правоты в нашем назначении. И пока живёт субъект внутри своей куколки, думая, что это и есть его мир, примеряя на себе всё, что только можно, но лишь умозрительно, лживо, намеренно принижая окружающий мир, тиранией своего мнения на всё недосягаемое – но только пока ещё. Думая о чём угодно, но только не о том, кем должны стать, кем нам суждено стать. Мы будем видеть мир таким, с перевёрнутой истиной. Вися вниз головой, укутанные в плотный непроницаемый кокон своего эго. Но как бы ты не относился к этому миру, когда придёт она, помни, – она, эта истина. Истина, которая видна будет всем и точно соответствует положению субъекта в пространстве. Оно же, это положение в пространстве, сохраняется до той поры, пока конечный сегмент необходимой правды, для весящего вниз головой, не перестанет быть последним препятствием, как вера в свою иллюзию исключительности в совершенстве, так и не сделавшего ни одного взмаха своими большими, красивыми крыльями. Даже не условно, а словно наяву вися головой вниз, литая лишь во снах, думая, что стоит на тверди, а на самом деле, олицетворяя собой лишь то, что и есть символ противобога. Да, сейчас нет и намёка на нравственность в отношения субъекта к субъекту. Но и сам субъект, с его примитивными идеями и смыслами, вертящимся кверху ногами в простыне колыбели своей высохшей личинки – это только лишь энергия, запечатанная на тот срок, пока мужчина не обрёл себя вновь. Для того лишь, чтобы не разрушить саму суть, произведённого вселенной, раньше положенного срока, пока, только приоткрыв этот ящик Пандоры для женщины, под названием, свобода от общественного надзора, а следовательно от стыда.