Читать онлайн Год в оранжевом круге

Глава 1. Жажда прибытия

Мне правда было страшно их видеть.

Совесть на этот раз подвела, уступив место честности, перемешанной с не пойми откуда взявшейся тревогой. Чего по-настоящему хотелось, – так это побыть одной, но не в наказание – взаперти. Не люблю «приказы» исполнять.

Одновременно с этой бурной нелюбовью бумеранг воспоминаний перелетает в старые, но незабытые деньки. Странно. Даже сейчас, когда все случилось, колени дрожат так же. Что ж. Все было так…

29 июня. Тишина. Вокруг ни души. Прохладный ветерок, подхватывающий витающий в воздухе и вполне уместный гнев, уносил его на ту сторону берега. Ничто не успокаивало так, как шум волн, нежно ласкающих теплый-теплый песок. И стук тогдашнего маленького сердца смешивался с этими маленькими светлыми извивающимися полосочками. В тот день юношеский мозг размышлял над вопросом. Одним. И был он связан с ними.

Ребенок, живущий в моей груди, по-прежнему ждет какого-то детского счастья, как раньше, когда солнечные лучи грели вместе с заботой любимых людей. Но что-то поменялось. Дружить теперь сложно. Признаваться в слабостях – еще труднее.

Душу окутала ностальгия, связанная с детством.

Прошло столько времени, а я никак не могу забыть те первые мысли, испытанные мной, когда мы оказались здесь: 2004 год. Тогда отцу удалось стать владельцем базы отдыха близ Комарово, – продолжить дедушкино дело. Конечно, в то время я не понимала, что будет дальше, а ведь так я и стала ребенком, которому завидовали все.

Из памяти ничего не ушло. Пятилетняя я глупо хлопала глазами, наблюдая, как мои игрушки решительно паковали в коробки, а их – в грузовики, отправлявшихся в «Акваторию».

«Акватория». Место, в которое все люди, так или иначе, попадают неспроста. А что? Ее можно назвать и чудом, потому что тут соединяются лес с Финским заливом. Небо с землей. Равнина с крутым спуском к пляжу. И сосны: такие высокие, что мама сравнивала их с пальмами. К заливу с базы идти минут семь. Шаги с хрустящем привкусом, глотки елочного воздуха и прозрачная вода, отражающая «рисунки» облаков.

Здесь девять домиков: в двух из них всегда идет размеренная жизнь, потому что в первом живем мы, а во втором – человек, сопровождающий меня в течение многих лет.

О нем еще расскажу.

В оставшиеся семь каждый раз приезжают разные люди. И за первый год я запомнила всех.

Частенько вспоминаю день нашего прибытия. Было достаточно прохладно.

Было страшно.

Как только ребенок, (то есть я) оказался на пляже, увидел Финский залив, сразу начал прыгать и кричать: «Я люблю эту жизнь!».

А когда впервые нога ребенка переступила порог огромного двухэтажного газобетонного дома, он заблудился. Рот не закрывался от восторга. В ту же минуту, когда ребенок поднялся по широкой лестнице на второй этаж и зашел в одну из небольших комнаток, то сразу попросил маму с папой оставить ее в его распоряжении.

Так все началось.

Здесь отправная точка: я впервые почувствовала свободу. Свободу из-за запаха сосен, из-за длинных, еще непротоптанных дорожек, из-за диких ягод, которые гости впоследствии начали находить и протаптывать к ним дорожки, из-за ливней, грязи, царапин, заноз, муравьев на пляже, мягкой жары и солнца. В первое время казалось, что оно светит только для меня.

Как же приятно окунуться в то безбашенное чувство: после бешенного бега (погоней за бабочками), я еле плелась домой, чтобы выпить три стакана воды и закусить ложечкой сахара. После того, как одна из бабочек врезалась мне в глаз, (во время разглядывания ее крылышек я не смогла удержать это невинное создание), охота за ними прекратилась навсегда.

Через полтора года построили детскую площадку. Да уж, с детьми гостей я ладила. Ладила весьма успешно. Потом сделали ремонт в небольшом, но уютном ресторане.

И понеслась: теннисный корт, на котором сейчас частенько играют два пенсионера: интересные, бодренькие, приезжают к нам отдыхать три года подряд, причем заселяются каждый раз в разное время: могут и в июне, и в августе, да хоть в апреле – приезжают и играют в теннис.

Дальше – спортплощадка. Вот на нее претендентов не так много. Затем – бассейн: как правило, в них любит плескаться только малышня.

И вишенка на торте: рядом с рестораном появилась детская комната, а вместе с ней появился человек, которому принадлежит второй дом. Но о чем еще расскажу.

Уже тогда я умудрилась придумать название для каждого домика, строго настрого велев всем называть их не по номерам, а по именам: наш дом принято называть «Батей», потому что раньше считалось, что он занимает приоритетную позицию. В середине «Акватории» (там, где находится детская площадка) расположен «Громчик» рядом с ним – «Бисер» (когда-то в одной из его комнат один ребенок рассыпал целый пакетик бисера, так и появилось это название). Справа от него – «Мизинчик» – самый маленький дом на базе. Слева – «Сухарь».

Рядом с кортом и спортплощадкой – «Кот».

С другой стороны от детской площадки находятся «Дух», а рядышком с ним – «Затылок», – самый отдаленный от «Бати».

А десять лет назад все жили здесь по законам Владислава Юрьевича – деда.

Дед у меня был странный. В молодости поэтом стать хотел.

Поэтом.

Про жизнь его можно и фильм снять. Когда-то давно был у меня «жених». Митька. И дед придумывал для нас с этим Митькой задания, например, задерживать дыхание, – кто дольше (я всегда проигрывала). Он учил нас дружить с животными. Всеми. Абсолютно: даже с червяками, которых, между прочим, мы запросто хватали двумя пальцами. Зачем? – чтобы были: мало ли для рыбалки или еще чего.

Однажды кролик Митьки убежал в сторону зоны спортплощадки, – дед «приказал» ловить кролика сачком. Большим. Сам «приказал» – сам и поймал.

И его любимое занятие – рассказывать истории… да такие, что аж вспоминать стыдно. Очень уж неприличные.

При этом дед был всегда честным. Ужасно по-свойски рисовал, да и еще в книжечку крошечную записывал все подряд. И стихи тоже. Когда я родилась, он посвятил мне стих (первый и последний). Подарки обожал. А презенты для меня своими руками делал. И не отказывал ни в чем никогда.

Мне действительно редко доводилось слышать убийственное слово «нет» и посчастливилось испробовать на вкус все конфеты, лежащие в коробке детской смелости.

Я была тем ребенком, который полезет на дерево, а лишь потом поймет, что не сможет спуститься вниз – на землю; ребенком, который напридумывает воображаемых друзей и будет без умолку болтать с ними столько, сколько захочется; ребенком, который не побоится прыгать по огромным камням, омываемых заливом, а после – не удержит равновесие и упадет в холодную весеннюю воду, освежающую и быстро приводящую в норму. Вытаскивал меня Митька. Справедливости ради он и сам не раз сваливался. Помню, как мы с мамой сидели на том же месте (где сейчас нахожусь я) и рассматривали устриц. Мама рассказывала, как однажды тут нашли байкальскую нерпу, вот уж, до сих пор, когда приходит – щурится, точно выглядывает этих нерп.

В маме смешаны все качества идеального человека: эмпатия, самоуверенность, желание двигаться вперед, отсутствие какого-либо сомнения перед нескончаемыми проблемами. Восхищаюсь ей. В Петербург она приехала с далекого русского севера, где женщин учат быть мужественными.

Мама терпеть не может бардак. Так, она научила меня порядку. Мама – кулинар с лозунгом «все гениальное просто» (неспроста в ресторане «Акватории» все блюда делаются быстро). Но с готовкой, к сожалению, ее талан мне не передался. Она неплохо владеет голосом. В родительской спальне все еще хранится первый плеер, который та выиграла, будучи десятилетним дитем. А потом, повзрослев, ввязалась в «петербуржскую молодежь».

Отец другой. Высокий, крепкий, с такими же темными волосами, как и у меня. Строгий, но пошутить изредка может. Только сейчас пора шуток закончилась.

К слову, о чем я? Прошло десять лет. Я выросла. Сегодняшний день, 29 июня – запомню его.

Теперь все изменится.

Как только узнала о них до жути испугалась. За себя. Встречать их тоже не решилась, что повлекло за собой наказание, а за ним – гнев: я же все равно сделаю как хочу – вылезу через окно и уйду на пляж. Этого-то я не боюсь. Не впервой.

Так, больше двух часов я наблюдала за загорающими гостями вместо того, чтобы поехать встречать тех гостей, которые останутся надолго. Чертовски надолго.

Крепко сжатые руками колени стали стонать еще сильнее.

Пора.

Наша первая встреча прошла не так, как ожидалось. По-другому я его представляла. Стою. Смотрю. Передо мной семнадцатилетний мамин крестник. Симпатичный: высокий, с карими глазами, глубокими и наполненными большой грустной историей; они держатся изо всех сил, чтобы не пустить слезу. На правой щеке небольшая родинка, веснушки слегка видны. Смуглая кожа, ровный подбородок, хмурые брови, приподнятые веки, тонкий прямой нос. Спортсмен, скорее всего. Явно форму как-то поддерживает. На шее черные наушники. Чудик. Молчит парень, однако чувствую, как он хочет кричать. Кричать о том, что его помотала жизнь.

За спиной гитара.

Рядом с ним – его отец. Рост у них примерно одинаковый. Обычный мужчина. Тощий немного. Смуглый, как и его сын. Брови слегка нахмурил. Подозрительно часто поправляет свои очки. Странные они: сын – рыжий кудряш, а отец – светленький.

– Здравствуй, Женя.

– Здравствуйте, Михаил Дмитрич.

С рыжиком разговаривать мы не стали. Впервые вижу его вживую. Редко мама упоминала о нем за чашкой чая. Вскользь. Я о нем мало что знаю. Уверена только в имени – его зовут Сережа Баженов.

Вечер подкрался незаметно. Все это время мы избегали друг друга, я боялась не оправдать ожидания, поэтому просто слонялась из угла в угол: то в сторону бассейна, то к корту, то к дровникам. А он – что он? – в свою очередь лишь успел расположиться в комнате на втором этаже, точь-в-точь как у меня, получается, теперь наши комнаты предательски оказались напротив. С моей стороны отчаянно предпринимались жалкие попытки разубедить папу поселять его рядом со мной, однако они не увенчались успехом. Просила не потому, что не хотела, а потому, что боялась этого Сережи.

Отец парня, так же как и я, – сам не свой. Мнется, стараясь разрядить обстановку. Правда, у него плохо получалось. Было видно: Сережа не в своей тарелке, или, более того, – утонул в сборной солянке перемен.

Все-таки день завершается не так критично: и Сережа, и Михаил Дмитрич соизволили явиться на ужин – в ресторан. Все же свиные ребрышки с гречневой кашей хоть немного разрядили обстановку. Далее все, кроме рыжего, недолго грелись у костра, но вслушаться в его тонкие звуки не получалось. Потихоньку темнело, а ощущения «лета» должен был придать несравненный аромат уходящего июня. Его узнает каждый. Он сливается с запахом леса, и получается тот мимолетный момент настоящей легкой радости. И ней нет ощущение тревоги и страха, есть только мгновенье наслаждения – «сейчас хорошо». Только тогда я его не почувствовала.

Спустя минут сорок меня нашла мама, когда я мыла кисти для рисования у себя. Ее рука прикоснулась к моей.

– Опять холодные. И как ты умудряешься в такую жару с ледяными руками ходить?

– Вода в раковине холодная.

– Отвлекись на минуту.

Стою. Смотрю.

– Мы это уже обсуждали, но не могу я так!

Она выдохнула и продолжила:

– Милая, у тебя сейчас единственная задача: постарайся нам помочь, – чтобы Сережа чувствовал себя спокойно. Ему и так тяжело на новом месте, так он еще и самого близкого человека потерял.

На пару секунд я представила, если бы это случилось со мной.

Застыло молчание.

Я выключила кран, по телу пробежала дрожь, руки онемели. Все замерло вокруг. В темноте. Мама смотрела на меня испуганными глазами, находящимися на мокром месте.

– Как время быстро летит. Вы с Сережиной мамой не виделись лет тринадцать.

– И не увидимся больше, – смотря в пол, мама выхватила из моих рук кисточку. – Пообещай мне, что сделаешь шаг навстречу. Хотя бы один.

– Обещаю.

– Я люблю тебя.

– А я тебя больше.

Перед сном я решила выйти на пляж, иначе уснуть не смогу. Прохлада. Гости «Акватории» пока не разошлись со своим домикам. Еще не так темно, и можно насладиться последними минутами заката. Именно поэтому и обожаю вечера. Рядом бегает счастливая ребятня. А я рисую. Когда иду сюда, всегда беру с собой блокнот и карандаш. Привычка.

Заниматься рисованием я начала нечаянно: поступила в художку в семь, вернее, мама отвела. Там была самой мелкой. Старшики частенько подшучивали. На первом уроке мне уже удалось отличиться, – выяснилось, что перепутать вертикальное и горизонтальное расположение листа – непростительная дерзость. Раздражало все. Откровенно. Учение техники рисования никак не поддавалось моему изучению, из чего, естественно, созрел протест, – я рисовала назло, даже мазала, пачкала листы, ватманы, а иногда холсты этой отсебятиной.

Забавно, но тогда я отыскала свою изюминку. Непрекращающиеся дисциплины сначала были изнурительными: история искусств, живопись, постоянно сопровождающая натюрмортами, неинтересные однообразные пейзажи, скульптура, лепка, композиция, а после – я решила прогуливать, в то время, как мама честно и преданно отвозила и забирала меня из «Акватории» – в центр города, где находилась моя художественная школа и обратно.

Но в тот год папа расщедрился на подарки и превратил наш унылый чердак в мастерскую. Для меня. Он разом закупил десять холстов, мольберт и акрил, потому что знал, как я не любила масло. И о чудо: я влюбилась в рисование: стала проводить в мастерской каждый день, не заметив, что и уроки в художественной школе стали в удовольствие, пожалуй. Прошел год, два, три, четыре, пять, восемь.

Сейчас, когда я закончила художку, люблю вспоминать себя той малышкой, кричащей в лицо скульпторам. Смеюсь.

– Эй, ты спишь с открытыми глазами? – раздался резкий вопрос. Пухлые пальцы потеребили мою голову: короткие волосы снова растрепались, теперь не из-за ветра, а из-за Лины – друга моего детства, жительницы второго домика под названием «Морс» и попутно няни детишек гостей «Акватории».

Я машинально закрыла блокнот. Забавно: ее «мужской» голос узнаю среди тысяч.

– Ну пожалуйста, я же прошу: не надо так орать!

Ее глуповатое лицо смотрит на меня так же, как десять лет назад. Она была первым, кто пошел знакомиться со мной. Тогда я назвала ее тетей Линой, а она все ждала, когда я спляшу. Не дождалась. Та не могла запомнить мое имя, поэтому обращалась на «солнце». Прижилась кличка.

– Ладно-ладно, извиняй. Я не для этого пришла.

– Нет уж, Капитолина Андреевна! Теперь вы сможете искупить свою вину лишь облепиховым морсом.

– Что угодно для моего солнца, – прокряхтела она, садясь рядом.

Тетка погладила меня по голове. У нее привычка такая, наверное, все еще не может осознать: мне уже скоро пятнадцать, а не пять.

– Искала меня?

– Мать попросила тебя домой загнать. Ну, думаю уж сходить на пляж – задача посильная. Так, ничего не говори, сама угадаю. Уже поссорились с красавчиком, да? Или с отцом его? Судя по глазам, с отцом. Я видела, как он себя странно ведет. Ты бы поближе с семьей находилась.

– Не сорилась я ни с кем! – перебила я. – Для ссоры надо быть знакомыми, а мы не успели. Завтра. Я честно попытаюсь.

– Батюшки!

– Лина! Хватит!

– Молчу, молчу. Пошутить уже нельзя.

– Мне кажется, неискренние разговоры ему сейчас не нужны. Шелуха это все.

– А как иначе? Не повезло парню. Такое горе… Ой, Господи. Но ты обратила внимание, какой у него крепкий внутренний стержень. Для молодежи – это путевки в стабильную жизнь, честно тебе отвечаю. Я сегодня подошла к нему.

– Зачем?! Ну зачем?!

– А что такого-то? Не чужие же люди, я не вижу в этом ничего из ряда вон выходящего. Да и сказала я ему просто свое имя, и если ему что-то понадобиться, то пусть не стесняется и спрашивает.

Она нахмурилась и продолжила:

– Женька, тебе надо научится проще относиться ко всему, а то сидишь – пыжишься. Это же теперь твой близкий человек. Солнце, – назвался груздем – полезай в кузов.

– Я соберусь.

– Ну и правильно. Горжусь тобой, – она снова любя растеребила волосы. – Ну, пойдем? Тебя там уже все заждались.

– Идем.

Солнце зашло за горизонт. Воздух стал прохладнее, в нем ощущался приятный аромат расцветшего Иван-чая. Мы, не спеша, направились к нашим домам. Поднимаясь по низкой горе, – к «Акватории», Лина рассказывала мне про сегодняшние приключения с детьми гостей. Я кивала, но думала о своем, все-таки голос ее как-то успокаивал.

Наконец-то мы добрались до «Бати» и «Морса». Тетка помахала рукой.

Забавная она. Я еще немного посмотрела на «Морс»: скромный он, но на самом деле, внутри очень даже ничего. Как только мы переехали, Лина стала часто звать меня к себе, а я вечно таскала из ее кухни фруктовые леденцы. И сейчас таскаю: такие вкусные фруктовые леденцы есть только у одного человека в «Акватории».

Лина всегда все разрешала. Никогда не было такого, что она на меня кричала или ругала, хотя причин на это было много. Однажды неуклюжая я разбила ее любимую вазу. Лина та еще цветочница, – частенько ставила в ту вазу хризантемы, разумеется, «своего производства». Но после того, как узнала: виноват в этом не ее чихуахуа Роджер, а я, то сразу же простила, хоть и по велению родителей, я целую неделю помогала ей с цветами.

В Лилином доме все время пахнет то джемом, то пирожками с рисом и яйцом, то шарлоткой. В кухонном шкафчике она хранит чайный сервис ручной работы, подаренный моим дедом. Так из него ни разу не попила. В «Морсе» перемешаны два цвета – желтый с зеленым: желтый диван, зеленые стулья, желтый стол, зеленые подушечки.

Она прекрасно знала моего деда. Даже первый стих про меня читала.

За эти десять лет Лина не изменилась: такая же сплетница, одета очень просто, а ее дачные шлепки, которые она не снимает ни летом, ни осенью, не состарятся до конца наших дней – прелесть. Кажется, я так и не узнаю ее возраст – спрашивать без повода неприлично, сама она постоянно увиливает от подобных обсуждений. Лина постоянно хвалит себя за высокую работоспособность и легкость на подъем. И меня хвалит, впрочем, как и каждого ребенка любого из гостей. Признаться, такая непринужденность украшает. Только ее.

«Где ее муж?» – вопрос человечества.

Родители действительно ждали. Да, чувства времени в моем сознании не совсем в норме, раньше мама с папой переживали, отпуская меня бегать по территории базы, но, когда поняли, что я всегда возвращаюсь, перестали нервничать. Вхожу. В комнате были все, кроме одного.

– А где Сережа?

– Я позвала, сказал: «скоро спустится», – все-таки мама была обеспокоена.

– Иди-ка позови его. Долго он там? – добавил папа.

Михаил Дмитрич кивнул.

Поднимаюсь на второй этаж. Так не привычен свет, горящий не в моей комнате. Тихонько открываю дубовую дверь:

– Можно войду?

Вещи раскиданы, не разобраны. Тот лежал на кровати.

– Чего тебе?

– Не хочешь чаю? Тебя внизу мама заждалась.

– Скажи, что я передумал. Это все? – не дождавшись ответа, Сережа сменил тон. – Тогда уйти, умоляю. Ну что ты стоишь?! Уйти, пожалуйста!

Я захлопнула дверь. Знаю: его задело слово «мама».

Глава 2. Абсурд на двоих

Ну здравствуй, конец детства, ты вьешься вокруг больше месяца, хоть после прибытия новых гостей все же крошечным шагами наступала оттепель.

«Акватория» греет. Греет человеческой радостью. И взрослые, и дети сбежали наслаждаться летом, просто летом. Счастливым летом.

Июль не утешал: солнышко пекло, вот только в воздухе перестала чувствоваться прежняя легкость. Зато гости наслаждались: пили шампанское, смеялись, даже влюблялись. Но ребятня стала здороваться со мной как-то холодно, будто сговорились.

Сережа все куда-то пропадал. Когда-то просыпался рано утром, завтракал и уходил. Когда-то валялся до полудня. Из родительской комнаты иногда доводилось видеть, как он бегает. Бегает по дорожке, ведь папа позволил делать все на территории базы. Парень предпочел спортплощадку. А почему бы и нет? Хороший выбор.

Михаил Дмитрич крутился как белка в колесе: первое время он находился в разъездах между Петербургом и Сергиевым Посадом, – именно оттуда они и приехали. Расслабляться было некогда.

Сын его тоже не расслаблялся.

На днях, сидя на пляже, представила себя на месте Сережи. Вдох… Легкие дышат свободой – впереди еще лишь зарождающаяся дорога молодости: образование, работа, любовь, друзья, весь мир распахивает двери широко-широко, но вдруг один день перечеркнул все. Все. Абсолютно все. Достаточно дьявольской секунды, чтобы обжечься неизбежной правдой – жизнь не такая, – рано или поздно наступит конец, просто для него он наступил так скоро, что юность еще не успела подарить ему то, ради чего, возможно, и стоит жить. Жизнь вообще странная штука: сначала дарит нам все: молодость, любовь и жажду поддаваться ее импульсу, а потом – все забирает. Страшно, что в то время, когда «нам дарят все», – это «все» оказывается позади. Хочется думать, что это сон, страшный сон, утром – все будет как прежде, все будет… просто будет… все рядом. Не случилось.

Когда мы научимся сдерживать общения? Я – никогда. Первый раз виню себя за что-то: так и не поговорила с ним.

Пахнет свежестью и умиротворением, – этот запах появляется только после дождя. Тот, перемешиваясь с лесом и мокрым песочком у бриза, призывает с нетерпением выбраться на улицу погреться. Многие пришли за тем самым удовольствием – после легких холодных капель, которыми сытятся Финский залив вместе с туманом. Сижу. Смотрю на этих людей, и не замечаю, как тревожное лето сменяется нотами смеха тех ребятишек, как раньше. Даже не верится, что я не могу ощутить ту беспечную детскую жизнь, будто все теперь другое.

– Зэня, подай мячик! Ну Зэнь, – мяукнул Вася Коровкин, играющий в «съедобное-несъедобное» с Линой и еще парочкой малышей. Веселый мальчик. Второй год уже приезжает, между прочим, и никак ему не надоест это «съедобное-несъедобное». – Зэня!

– Лови, – не рассчитав силы, я чуть не попала Коровкину в его пухленькое личико.

В момент полета мяча через пляж, даже несмотря на расстояние шагов в двадцать, между нами, мне удалось почувствовать, как сердце у Лины чуть не прихватило. И так с каждым дитем: малейшее падение, стон, вой или писк – сразу конец света.

– Васюш, ну сходи ты в следующий раз сам, мало ли.

Коровкин кивнул. Жаль, что память у него как у рыбки.

Что ж, прошло два часа, на берегу уже никого не было, хоть и стояла чудесная благодать. Уходить совершенно не хотелось, но превращаться в жертву комариных укусов – тем более.

Недалеко слышалась гитара. С ходу и не вспомнить, кто же у нас из отдыхающих такой одаренный. В «Бисер», кажется, девушка с чемоданом большим заселялась. Да нет, не она – чехла же от гитары не было.

Звуки казались такими необычными, потому я и не могла понять, откуда оно все: возможно, из леса, – нет, я оборачивалась несколько раз в ту сторону, – никого, к тому же – чудаки из соседского коттеджного поселка давно угомонились и видели десятый сон. Струны продолжали интриговать слух. Я действительно слышала плавые переходы пальцев к аккордам, – один за другим. Они создавали впечатление чего-то живого. Все. Неудержимое любопытство переполнилось.

И где гитара? Боюсь спугнуть музыканта, дарящего такое настроение. И вдруг все прекратилось. Тем временем я настороженно встала с огромного корня сосны и направилась на предполагаемое место игры. Тело напряглось. Я вышла на узенькую лесную тропинку, проходящую на окраине «Акватории», наверняка гитарист должен быть там. Стало еще тише. Никого не было. Колючие кусты малины мешали проходу.

Вдалеке под деревом кто-то сидел и бормотал: «H, нет… Gm, нет… Fm… да, Fm». Вздохнув, продолжил: «ммм нет, Fm же». Это был Сережа.

Естественно, я не осмелилась подойти к нему сразу, и, спрятавшись за соседней елью, стала перебирать сотни приходящих мыслей. Разом к напряжению прибавилась еще и тревожность. И что здесь делает этот Сережа? Как гром среди ясного неба.

Решено.

Нельзя просто так стоять. В конце концов: я тут живу! Его руки хрупко зажимали струны, музыка снова все лилась и лилась, а парень хмурился.

Пока я пыталась подобрать слова, чтобы избежать предстоящего конфуза, тот монотонно произнес, не отводя взгляд от инструмента:

– Зачем ты давишь на дерево? Тебя и так видно.

– Извини, я просто хотела сказать, что ты бесподобен. Вернее, играешь бесподобно! Я в восторге, я никогда так не наслаждалась живой музыкой!..

– Приятно слышать, – хмыкнул рыжик, не оборачиваясь.

– Кто тебя научил? Не поверю, что пять лет отходил в музыкалку!

– Одноклассник. А ты-то что тут делаешь?

У меня есть гордый ответ.

– Я здесь каждый вечер. На минуточку.

Немного помолчав, Серега взял в левую руку рюкзак, за спину закинул классическую гитару с надписью «сражайся». Далее закинул инструмент за спину и встал с мокрой земли. В правой руке у него – кружка с горячей водой. Не дожидаясь меня, он свернул на тропинку. Характер у него такой. Уже знаю, что мы никогда ни о чем не договоримся.

Я стала его догонять.

Когда мы научимся понимать эту жизнь? Наблюдая за ним, мне невзначай показалось, насколько сложны люди. Ведь принципы и мышление, заложенные в детстве – это непробиваемый стержень, который, к сожалению, или к счастью, слишком тяжело изменить. А что в голове у него? – знать не хочу.

В телефонном звонке мама попросила явиться на базу. Вот и первая наша пробежка.

Мы оба зашли на ресепшн.

– Сереженька, подожди нас, пожалуйста, на выходе.

Тот вышел. Мама перевела взгляд на меня:

– Вы же взрослые люди, так?

– Не понимаю. Что я опять натворила?

– В «Мизинчике» …

«Нина Пална» – крикнул без разрешения ворвавшийся мужик.

– Не сейчас. Будьте добры, подождите.

Тот, испугавшись, скрылся.

– В чем дело?

– В «Мизинчике» гостю нехорошо. На астму похоже. Только что скорую вызвали.

– Что мне делать? Поехали в больницу вместе, скорую долго жда…

– Нет. Поедем мы с папой. Вы останетесь здесь.

– Мы?

– Вы.

– Мы?

– Вы. Рассчитываю на тебя. Давайте Капитолину Андреевну на всякий случай к вам пригласим? Она же у нас по детям специалист.

– Нет! Справимся.

– Точно?

– Точно. Это тот мужчина… вчера, кажется, заселился. Да, вчера! Федотов?

– Федотов.

Через несколько секунд мама надулась:

– Устала я! Эти бессонные ночи, надоело все, милая. За Сережку еще переживаю, – вздрогнула она. – Не оклемался еще он.

Как мне хотелось завопить про рыжего, гитару и все произошедшее в лесу, но тут – снова кто-то зашел. В отличие от первого, Баженов постучался, а затем присоединился к нам с настороженным видом, не проронив ни слова при мамином рассказе. Та все объяснила. Выслушав новость, Сережа тактично спросил:

– Выезд из «Акватории» ночью закрыт?

– Закрыт, но наш сторож – Григорий – он всех своих знает, не волнуйся: посторонних нет.

Стемнело. Гости давно выгуляли своих лающих собак, только Роджер кряхтел и не забегал в Линину «избушку». Все ждали только маму.

– Ни пуха.

– К черту.

После моего поцелуя в ее нежную щеку лицо мамы засияло надеждой. Она смотрела на меня с предвкушением и сильным желанием услышать что-то хорошее, но порыв моей мысли оказался медленным, – так, она побежала в машину.

Мы с Баженовым разошлись по своим комнатам. Уединившись в мастерской, я дорисовала сегодняшний черновой вариант вечернего пейзажа. Периодически выходила проверять, чем там занимается мой «сосед». Сережа о чем-то долго думал. Что-то неладное было у него на лице, будто его одурманили какие-то волнения. Все никак не могу привыкнуть, что в нашем доме теперь он. Пока что только он, ибо Михаил Дмитрич сейчас в Сергиевом Посаде.

Все никак не могу привыкнуть к тому, что в нашем доме у него есть целая комната, в которой царит вечный бардак. И кровать не заправлена. Здесь даже пахнет не так. Воцарился какой-то Баженовский запах. Приятный. На полке лежат совершенно другие книги. Хорошо, что они вообще лежат. И каждая вторая посвящена либо физике, либо математике. Нашелся московский гений. Может, он их вообще не читает? Из-за предположений рука дергается, карандаш крошится.

Одиннадцать вечера. Полнолуние окутало белое небо, в котором навсегда затерялись звезды. Из окна доносились разговоры цикад. Фонари тускло освещали дороги. Свет горел только в трех домиках: в «Мизинчике», в котором уже никого не было, в доме Лины, в нашем и в будке охранника, само собой.

От догадок о дальнейшем развитии событий с мужчиной из «Мизинчика» меня стало довольно жутко. Дверь в Сережину комнату была закрыта, но там звучали неестественные шорохи. Странно. Что еще за шорохи? Зайти не осмелилась. Знаю, что выгонит. Казалось, происходит то, чего обычно происходить не должно. Однако, отдавая дань уважения личному пространству нашего гостя, беспокоить его все же не стала. На миг все замерло. Страх все равно не уходил.

Сон никак не приходил ко мне. Я сильно переволновалась. Все думала о то Сереже, то о Федотове.

Обычно засыпаю мгновенно. Ночью свежий воздух помогает расслабиться, и буквально через пару минут я сплю непробудным сном. Легкий скрип кровати сбивал с толку. Пыталась применить методику военно-морского флота для засыпания, одновременно поглядывая на настенную аппликацию, которая живет вместе со мной в комнате с девяти лет, я не закрывала глаза.

Эта аппликация никогда не будет храниться в мастерской. Только в моей комнате.

И снова рисование, смешавшее в себе всю мою любовь к отмененным занятиям в художке, благодаря чему и создался этот «шедевр». В тот день я была не одна, а с Сашей, – с ней мы прошли все «мучения»: сразу нашли друг друга – Саня с первого класса потянулась ко мне, – ходили вместе, болтали постоянно – где родились, где крестились, воображали, кем станем, когда вырастем – и настала великая боль, – мы выросли. Тем не менее, мы продолжаем учиться. Только не в художественной школе, а в обычной. Мы даже за одной партой не первый год сидим. Уроки в художке у нас «выпадали» редко, однако в этот счастливый четверг, который запомнился «самым лучшим занятием по композиции», потому что оно так и не состоялось. Как же я хорошо все помню: довольны были все, даже моя мама, – она на приливе эмоций повезла Саню к нам в гости. Сидели мы у меня в комнатушке, скучали, и вдруг она предложила со сверкающими огнем глазами: «А давай сделаем вместе что-нибудь. О! Поделку. Нет, давай стену разрисуем, вон, какая она у тебя скучная, фу!» Конечно, я согласилась. В поисках красок, кисточек, тряпочек в детской комнате (той самой, что «привязана» к ресторану), нам удалось найти тоненькую цветную бумагу, а еще множество малюток-ракушек, которые пылились в полиэтилене. Их собрала Лина – кто ж еще? Тут идея Саши переменилась на создание аппликации с морем.

– А что? Только представь: какая красота выйдет. И быстро еще. За час управимся.

Ради этой затеи пришлось пойти на жертвы: мои волосы очень пострадали от жидкого клея, впрочем, как и я от ругани папы. Часть стены мы немного испортили, когда прикрепляли огромный лист А2 с мелкими и мятыми бумажками, которые Саня старалась аккуратно заворачивать. А я просто радовалась от процесса и грандиозной задумки, как и всегда в детстве: сначала сделал, а потом подумал, как, зачем, почему, и главное – как разгребать все это? Еще и ракушки туда приклеили. И вот: рядом с самодельным морем они греются в лунном свете, которые, к сожалению, периодически отваливаются на пол. Первые две отвалились сразу же. Саня все не унималась: «Надо подольше подержать. Сейчас сделаем!».

Так или иначе, аппликация останется на стене до тех пор, пока последняя ракушка не упадет.

Вернемся к нашей ночи. Я смотрела в потолок, надеясь, что не выдержу и наконец отключусь. Послышался внезапный топот. Никого, кроме меня и Сережи в доме не было. Тут резко вспомнилось, как он спрашивал маму о воротах. Неужели удрать хочет? Вскочив с кровати, я выбежала из комнаты.

В его комнате пусто. Все на месте, кроме него. Дурень. И куда он собрался? Я как пуля помчалась на улицу, надеясь остановить негодяя. На выходе из дома удалось разглядеть силуэт. Он двигался медленно, но вдруг, увидев приближение, остановился. Идиот. Между нами было приличное расстояние – метров пятьдесят, учитывая, что дом он покинул пару секунд назад.

Я рванулась вперед. Сердце бешено билось. Неприличным, воющим криком я заорала, чтобы тот вернулся. Внезапно я перестала бежать. Силуэт пропал. Царила глубокая ночь. Тишина. «Акватория» погружена в спячку. Я пошла тихонечко, стараясь услышать хоть что-нибудь. Неподалеку стали доноситься мерзкие шуршания.

– Сережа! – вопила я во все горло. – Стой!!!

Тот не отвечал. Доносились только эти противные шуршания быстрых ног по траве.

БА-БА-Х!

– Господи Иисусе!!! – тут я нечаянно ударилась лбом об ворота запасного выхода. Отвратительно мерзкий шум! От этой невыносимой боли я потеряла сознание.

Таинственное полнолуние заполнило купол небес своим величием, будто указывая дорогу в безлюдные места в лесу в десятках сухих километров от Петербурга. Очнулась я дома, лежа на диване. Рядом со мной стояли Сережа, сторож Гриша и Лина.

– Ты жива? Эй! Ты слышишь? – визжала последняя. Через секунды две, не дождавшись ответа, она принялась зачем-то слегка теребить меня по щеке и продолжать хлопать своими глупыми глазами.

– Что? – мой хриплый голос дал о себе знать. В глазах все размывалось.

– Жива! – выдохнул Сережа. – Жива!!!

– Батюшки! Я уж думала, на тот свет ушла, – добавила Лина. – Женечка, зайка моя, ну что ж ты меня доводишь-то, а? Господи. Что болит? Голова? Тихо. Тихо. Не двигайся. Да не шевелись ты, кому говорю?

Прокукарекав это, она стала еще сильней прижимать холодное к моей голове. Гриша стоял как вкопанный. И так было всегда: всегда, когда со мной что-то случалось, будь то заноза, царапина или разбитая коленка – боялись они этого больше смерти, ведь «беречь дочь Юрия Владиславовича» нужно как зеницу ока». И раздражало меня это всю жизнь.

– Выхожу: хоть стой, хоть падай! Думала, ни то охотники, ни то разбойники, а здесь Женька моя.

– Что?

– Я требую объяснений! – «любя» разругалась тетка, накаляя нежный выговор. – Прихожу, мама дорогая, Женечка моя-то лежит в обмороке, а Гриша… Гриша! Это ты виноват! – Лина покосилась на сторожа – Разгильдяй! Да как так можно?! Вон, все как об стенку горох! Мать честная!

– Женя, – спокойно обратился Гриша. – Почему ты не спала? Зачем ты за мной бежала? А?

Два упрямых лба уставились на меня. И идиотка здесь я одна: я приняла Гришу за Сережу. Боже. А ведь, на первый взгляд, все сходилось, и я на полном серьезе посчитала, что Серега действительно способен на побег. Пожалуйста: ворота, голова, казус. Еще и Лина эта: ну не отстанет же. И что остается?

– Ай!

– Больно? Больно? Лоб? Больно? Где?

Перепугавшись, Лина попросила Гришу с Сережей выйти, а мне велела поспать. Несколько минут в спальне она ворчала, что творится немыслимое безумие, не теряя нить непрерывного монолога. Сережа до сих пор не понимал, в чем дело. Внезапно у него наметился план:

– Капитолина Андреевна, давайте перенесем вектор нашего разговора в правильное направление: хочу отдать должное, – начал он. – Спасибо.

– Не надо Гришу оправдывать, – фыркнула Лина.

– Нет, правда. Спасибо вам.

На миг тетка задумалась и кокетливо спросила:

– За что?

– А вот, объясню наглядно: вопреки непредвиденной ситуации, вы проявили оперативность – и с мужчиной из восьмого домика, и с Женей. Вы так быстро оказались в нужное время в нужном месте. Ну разве это не заслуживает простого человеческого «спасибо»?

Та снова задумалась.

– Это ты точно отметил.

Сережа уверенно смотрел ей в глаза. Почесав затылок, Лина продолжила:

– Подожди. Ты-то где был? А?

Тот не стал отвечать сразу.

На кухне по-прежнему находилась только я. Голова все еще не переставала ныть, не получалось даже ею повернуть, чтобы глазком увидеть, как в спальне велись переговоры между Линой и Серегой, а Гриша – вернулся к работе, так и не докопавшись до истины. Сережа деликатно перешептывался с Линой, настолько аккуратно, что, если взять меня, с моим идеальных слухом, все равно не получилось бы разобрать, о чем же они там беседуют. Далее меня стала угрызать совесть, ведь так или иначе – ввела всех в заблуждения я, получается. Начала представлять: Сережа, бедный, как уж на сковородке, вертится, дабы тетка отвязалась со своими вопросами. Через какое-то время Лина начала шептать нежнее. После мягкого шепота они вернулись.

– Как ты, солнце?

– Получше.

Лина вопросительно посмотрела на Сережу. Тот, ничего не говоря, кивнул.

– Неправильно родители твои сделали: надо было меня с Федотовым отправить, – взглянув в потолок, она продолжила. – ну как мне им это докладывать?

Как только прозвучало слово «родители», я приподнялась с дивана:

– Не вздумай! Лина! Нет! Вообще ничего не говори!

– Почему? В чем проблема?

Пытаясь придумать весомую причину, я так и застыла полусидя. Понимаю же: если родители узнают – сразу примчатся сюда, забыв о Федотове.

– А давайте я с вами переночую?

Лина уже была готова хоть сейчас развалиться спать, но внезапно раздался доносящийся с улицы вой Роджера. Та вздрогнула:

– Ну что у него там опять?! Роджер! Так, ребятки, ну что?

– Мы справимся, не переживай, – протянула я.

Сережа кивнул.

Недоверчиво посмотрев на меня, тетка потеребила меня по голове.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Тогда спи давай. Сергей, – Лина устремила взгляд на парня, и, качнув головой в мою сторону, с каменный лицом подмигнула.

Тетка ушла. Точнее побежала в свой дом, ибо вытье собаки не прекращалось. Мы остались с Сережей вдвоем. Я так и лежала на диване. Смотрим друг на друга яростными вихрями злости. Каждая пара глаз горит ненавистью. У обоих раскалывается голова.

Дома неуютно без мамы. Вески будто соединялись друг к другу. Серега старательно перевязывал мой лоб, ноющий болью. Все же: в глубине у него где-то прячется то, что похоже на щедрость.

– Хватит ерзать. Значит, дуешься теперь?

– Лучше скажи, где ты был, а?!

Он сперва помолчал, но через несколько секунд все же ответил:

– На крыше.

– Где?!

– На крыше, вашей крыше, что тут неясно?

– И что ты там делал?

– Один побыть хотел: подумать кое о чем.

– Мне показалось. ты сбежать хотел.

Тут он рассвирепел:

– Серьезно? Ты спятила?! Как ты себе это представляешь?!

– Да откуда мне знать, что у тебя в голове.

– Явно побольше мозгов, чем в твоей!

Не сумев остаться сдержанной, я дала парню пощечину.

– Дикарка! – тот нечаянно уронил кружку с горячей водой, она разбилась об пол. Напряжение вышло.

Резко внутри что-то екнуло. Знаю же прекрасно, о чем он думает. Так мы проводили второй час ночи: я, мыслями ушедшая в себя, и Сережа, наступивший на пролитую воду.

– Извини.

– Что? – он нахмурился.

– Извини.

– Что?

– Извини, не хотела быть грубой, – скороговоркой протараторила я.

– Я не слышу, что ты кряхтишь.

– Нормально я говорю.

– Нет, ты мямлишь что-то и проглатываешь все слова, – провоцировал рыжий.

И тут я набрала воздуха и крикнула со всей дури:

– Извини!!!

Серега оглох. Он осознал, что я провинилась и чувствую себя ужасно, поэтому обратил внимание на мои руки:

– Что это?

– Это краска. Засохшая.

– Жень.

– Ну?

– Ты когда-нибудь была на крыше?

– Да. Лет в восемь. Потом мама запретила туда лазить. Даже с папой.

– Нине с Юрой не говори только.

– Естественно. Я в свою комнату хочу вернуться, подстрахуй, пожалуйста.

Пришли. У меня тускло горел свет. Роджера наконец не было слышно.

На этом бодрствование подходило к концу. Глаза закрывались. Сережа тоже распереживался. Он немного посидел за моим столом, глядя то в окно, то на лес, а иногда – на меня.

Утро следующего дня началось с мимолетного ощущения счастья, ведь вчера ушло. За окном солнечно, вот-вот закончился дождик.

Из родительской спальни слышался отцовский храп. Ночка у них выдалась не из легких. Прислушавшись, я поняла, что внизу кто-то хозяйничает, – Лина, кто же еще? От работы отлынивает: несвойственно для нее. Коровкин, бедный, уже наверняка заждался ее. Ноги неохотно поплели на первый этаж, я старалась быть «мышкой», только бы не говорить с ней после вчерашнего. И, какого было мое удивление, что тот, кто стоял и жарил у плиты блинчики, была не болтливая тетка, а Сережа. Я не удержала равновесие, поэтому он меня заметил.

– Шпионом тебе не быть, – усмехнулся он из-за спины.

Первый раз слышу его тонкий смешок.

– Тебе надо научиться подглядывать за людьми.

– Что ты делаешь?

– Опять. Терпеть не могу очевидные вопросы. Ты же видишь, что я готовлю завтрак.

– Зачем? Ресторан же есть. По вторникам у нас овсянка.

– А как тебя в чувство приводить? Овсянкой ты каждый четверг питаешься, а такими блинами тебя никто не накормит. Иди уже ешь.

Затем он разглядывал мой лоб, а лоб выглядел странно. Какая муха укусила сегодня Серегу? Впрочем, совсем не важно. Конечно, его блинчики очень отличаются от Лининых или маминых, но, признаюсь, что он готовит хорошо! Теплые, тоненькие, ровные блинчики, каждый из которых окунался в кисе с джемом, таяли во рту.

– М, м, у кого научился?

– У бабушки своей.

– Так вы…

– Я умею делать только легкие блюда. Вот, например, блины на молоке. Все просто, нужно всего лишь сделать их несколько раз, ну и однажды как-нибудь, случайно запороть все. После этого все будет получаться.

Я улыбнулась.

Все-таки наверняка здесь есть подвох. Может, он меня проверяет или потом предъявит счет в виде желания какого-нибудь? Но Сережа продолжал:

– Я испугался, что ты заболеешь, а, как правило вкусная еда поднимает настроение тем, кто вчера чуть не разбил лоб.

Сейчас он показался таким открытым, что мне даже захотелось его обнять, но в этот момент раздался стук в дверь. На этот раз, уж точно – Лина ломится. Ее стуки невозможно спутать со стуками того же Гриши, например. Открываю.

– Солнышко! Ну как ты?! Температура есть? Как твоя голова? А самочувствие? Я сегодня почти всю ночь не спала! Думала уже к вам идти, но побоялась разбудить. Ну не молчи ты! Чаю хоть попьем. Где Сергей?

– Все в порядке. Проходи.

Она стала шмыгать носом. Лина учуяла запах блинов, которым пропиталось все пространство дома.

– Ну, Женька! Готовить что ль научилась! Ну знала же, знала! Не сомневалась. Женихов-то теперь будет – хоть отбавляй! Выбирай – не хочу! – ее переполняли эмоции.

Она следовала за запахом, и наткнулась на Сережу. Парень был не готов к ее возвращению.

– Сергей, вы сводите меня с ума!

Он вздрогнул и обжегся о сковородку от неожиданности. Лина стала дуть на его палец. Тот сконфуженно терпел.

Сережа, возмутившись переходом личных границ, вырвался и ушел.

– Куда? Что с ним?

– Лина!

– Что?

Я побежала искать его.

Тем временем на улице гулял непринужденный ветерок. Запах сосен сегодня особо приятен. Решила заглянуть на ресепшн, а там уже во всю работала мама.

– Женечка.

– Мам!

– Что это у тебя на лбу? – она придирчиво вглядывалась в мою голову, которая так мечтала остаться нетронутой.

– Сковородкой ударилась.

– Как это произошло?!

На ходу пришлось выдумать историю, будто вчера, во время приготовления омлета, я поскользнулась об разлитую горячую воду и упала со сковородкой в руках.

Мама не поверила.

Выслушивать новую версию она не могла, поскольку на ресепшн ворвался тот самый вчерашний мужчина, скорее всего, со вчерашним же вопросом.

Вечером я попросила Серегу сходить со мной на правый берег. Рассевшись на камне, тот закрыл глаза.

– Что с тобой?

– Капитолина ваша… Она у меня уже вот здесь сидит! – проорал он, показывая двумя пальцами на шею. – И даже не смей меня успокаивать! – снова перебил рыжий, нахмурив брови.

– Больно надо.

Пропуская мимо ушей его вспыльчивые реплики, я пронзительно вглядывалась в воду. Каждый день здесь все по-другому. За все десять лет ни разу не застала той самой «одинаковой картинки».

Года два назад я устроила себе проверку. Целью было каждый день срисовывать залив в течение месяца. Это было тоже в июле – в золотую середину лета, в этот период «картинка» особенная. Почему так? – каждая страница в альбоме – это отдельный день. Весь месяц я рисовала, сидя на одном месте, поэтому вид на листах, казалось бы, однообразен, но эффект поразительный: если быстро пролистывать альбом, создается впечатление, что волны – живые. Они перемещаются слишком плавно, закаты – гармонично сменяют друг друга на горизонте, который всегда слишком далеко.

Сережа снова думал о чем-то. Неожиданно захотелось спросить.

– Ты поешь?

– Ничего не пою, – отрезал Серега.

– Врешь.

– Раньше пел. Больше не пою.

Глава 3. Августовские откровения

Сегодня шестой день августа. В этом месяце лето ощущается по-другому, в воздухе веет предчувствием ухода «маленькой жизни», поэтому я ценю август больше, чем радостный июнь и беззаботный июль, последние недельки которого оказались не такими уж и беззаботными.

Михаил Дмитрич вернулся неделю назад и сразу же приступил к работе. Из дома. Какое счастье быть программистом. В общем, держится молодцом.

Серега же после вторничного завтрака стал сам не свой: снова стал запираться в комнате, ходил гнусный.

На часах девять.

– Доброе утро, – пожелала я парню, приоткрыв дверь.

– Чего тебе? – тот сидел на кровати, что-то читая. Рано поднялся, что для него большая редкость.

– Не хочешь прогуляться?

– Настроения нет.

– Мне нужно в лес.

– Зачем?

– Пейзаж нарисовать надо. Мне ассистент нужен.

– Обратись с Капитолине Андреевне, она не откажет.

Проигнорировав совет, я отпустила:

– Ну и лежи, жирей.

– Да хватит! Иду! – как же его легко было вывести из себя. – Иду, только потому что ты не рассказывала Нине с Юрой про крышу. Туда и обратно.

Честно говоря, день не лучший для хождений: ночью снова лил дождь. В лесу царила тишина – грибники еще не осмелились пытать свою удачу. Жары и вовсе не намечалось. Все дальше мы отдалялись от папоротников, по котором лет в десять я ориентировалась, когда играла с Митькой. Сосны тянулись к небу. Сережа шел, посматривая на периодически встречающиеся кусты черники, закрыв голову капюшоном и пиная маленький камушек под ногами. В конце концов он остановился.

– Ну и? Где рисовать будешь?

– Здесь недалеко есть опушка. Туда пойдем.

– Понял, – тот снова уставился вниз.

– Это ты из-за меня грустный?

– Если бы из-за тебя, было бы чудесно, – усмехнулся тот.

– Влюбился что ли?

– Было дело, – ответил он, остановившись.

– Кто она?

Тот насторожился.

– Какая разница?

– Из Сергиева Посада?

– Из Сергиева Посада.

– Как ее зовут?

– Зачем тебе это?! – крикнул он.

– А почему нет? Ты же знаешь, что я никому. Клянусь! – заявила я, еле сдерживая смех и положив левую руку в области сердца.

Сережа натянул улыбку.

– Не стоит. Вот ты влюблялась когда-нибудь?

– Нет, – отмахнулась я. – Ну давай! Интересно же!

– Сытый голодного не поймет.

– Да скажи ты уже!

– Евочка, – иронично выдал он.

– Ну?

– Что ну?

– Расскажи.

– Начинается, – цокнул парень.

– Какой ты скучный!

– Скучный?! Это я скучный?!

– Давай. Кто она?

Закатив глаза, Сережа начал:

– Мы учились вместе. Ну что тут рассказывать? красивая она. Очень. Да она всем нашим нравилась. Уж слишком красивая.

– Умная?

Тот, нахмурившись, ответил:

– Для девушки сойдет.

– И что? Она любила тебя?

– Нет.

– Она тебе так и сказала?

– Нет.

– Так с чего ты взял, что не любила?

– В конце девятого класса у нас была дискотека. Туда пришли все. Ева надела такое голубенькое облегающее платье, и волосы у нее были как-то по-другому уложены. Еще красивее, чем обычно. Сначала вообще никто не танцевал: скукота. Пока на танцполе три девочки пытались шевелить ногами, мы с корешем обсуждали ее. Но потом наступил медляк. Тот начал меня ангажировать, мол, давай, иди к ней. Примерно минут пять я отнекивался, пока мы не поспорили. Ну, была не была. Подхожу. Спрашиваю. Она хихикнула, но все же согласилась. Женя… Какое же это было счастье, как я долго этого ждал…, танцевали ли мы, значит, танцевали, мило беседовали о том, о сем. Все шло гладко. Я, конечно, нечаянно наступил ей на ногу, потому что переволновался, но она не разозлилась. Все. Я уже начал представлять, как после дискотеки приглашу ее куда-нибудь, все лето тогда же было впереди.

– И что? Пригласил?

– Нет! В середине танца к нам подошел какой-то парень, первый раз его видел. Он не учился с нами, сперва я даже не понял: кто он. И что ты думаешь, кто?

– Неужели ее молодой человек?

– Зришь в корень!

Печально вздохнув, он продолжил:

– Дальше он начал визжать, как девчонка, мол, «она занята», – передразнил голос того парня Сережа, – после – он замахал руками, видимо, хотел ударить меня, но я его опередил. Мы немного подрались. Вот и все.

– Ну что за люди?!

– А как ты хочешь? Это жизнь. Я ж сказал, что Евочка не только мне приглянулась.

– А дальше?

– Через несколько дней после дискотеки мне стало неудобно перед ней.

– Серьезно?!

– Да, – отпустил Сережа с разочарованным вздохом. – Я пришел к ее подъезду с пионами, ее любимыми, не знаю почему всем девушкам так нравятся эти пионы. Ждал минут десять. Чуть позже вместо нее явился этот…

– Опять он?

Серый кивнул.

Тем временем опушка была уже давно позади. Мы продолжали уходить вдаль. Баженов, уже не глядя на меня, продолжал рассказывать:

– Странный он какой-то. Такой визг поднял! И опять начал замахиваться.

– Снова немного подрались?

Сережа опять кивнул.

– Вот и вся история. А, пионы только у входа кинул. И ушел.

– Мне очень жаль.

– Весь следующий год прошел так, будто ничего и не было. Вот так! Единственное, мой кореш пару раз извинился, что вообще тогда предложил спор. Так бы ничего и не было. Хотя кто знает? Так вот: она мне в эту среду позвонила. Сказала, что недавно узнала про мой переезд. Душевно поговорили. Этот парень ее бросил, что и требовалось доказать. В общем, абсурд, Евгения. Как жаль, что в этом мире люди разучились любить.

– Да ну ее. Она тебя не достойна.

– Вроде все прошло, все повзрослели, а я почему-то до сих пор вспоминаю ее. Я так и не научился отпускать людей.

– Я тоже не умею.

– Ты-то понятно. Тебе еще не приходилось кого-то отпускать. И это хорошо.

Я задумалась. И правда: все, кто был со мной в детстве – остаются со мной и сейчас. Кроме деда. Я не знаю ни что такое любовь, ни что такое прощание.

Сережа косо посмотрел на меня:

– Правда ни разу не нравился никто?

– Ни разу.

Мы оба немного помолчали. Я не хотела сбивать собеседника с мысли, а тот, будто бы перебирал в памяти воспоминания. К этому времени выглянуло спящее солнышко, и показалась еле заметная радуга из-под пушистых облаков.

– Ты из-за ее звонка переживаешь?

– Да как-то все вместе. Хочется просто уйти куда-то и все. Побыть одному. Подумать. Признаться себе в том, что я не в порядке.

– Это нормально. Бывает с каждым.

– Нормально для тебя. Ты не парень. Хочешь –ной, плачь, истери. А у меня даже права это показывать нет.

– Брось. Ты же живой человек. И я не истерю, на минуточку.

– А что в конце июля было?

– Один раз не считается!

– Повезло тебе, Жень, – грустно усмехнулся Сережа. – Все у тебя есть, все будет, думать ни о чем не надо, родители понимающие. Блеск.

– Да. Я может и кажусь избалованной, так и есть. Родители у меня очень добрые. И дед замечательным у меня был. Я благодарна им. Они учили меня не сдаваться, отстаивать свои интересы, любить себя, дружить. Но, с другой стороны, рано или поздно: уезжать тоже придется. А я даже приготовить себе ничего не смогу. Ну вот Сережа, скажи мне, как ты научился такие блины печь? В чем секрет?

– Я научу. За мной должок.

– Правда?

– Вполне. Научишься ты блины эти несчастные печь. И не только блины.

– Надеюсь.

– А в школе учишься ты как?

– Это уж точно не мое. Родителей часто к завучу вызывают: то из-за алгебры, то из-за физики. Один раз вызвали, потому что я на уроке подожгла графитовый карандаш.

– Специально?

– Не то, чтобы… Ладно, да, специально. Это было давно, сейчас, конечно, я на такое не решусь.

– Вот это да, – оторопел Сережа.

– Сами виноваты. Надоели. А еще три года этих мучений.

– А Нина что говорит?

– Злится иногда. Но я стараюсь. Честно. Тяжело все это. Особенно, когда ты уже выбрал профессию и понимаешь, что школьные предметы не сильно помогут поступить.

– Да что ты, – пафосно возразил Серега. – Почему же?

– Я дизайнером интерьера буду.

– Поэтому рисуешь так много?

В эту минуту я поняла, что совершенно забыла и о рисовании, и об опушке, и о том, зачем мы здесь.

– Мы поворот пропустили.

– Сегодня, получается, без рисования?

– Пожалуй, да.

Развернувшись, мы направились обратно в «Акваторию».

– Ну и куда поступить хочешь, художница?

– В Академию Штиглица.

– Хороший выбор.

– Ты знаешь про этот ВУЗ?

– Да. Отличный ВУЗ. Правда, для поступления туда, рисовать нужно, скажем так, неплохо.

– Знаю. Я художку закончила.

– Там тоже учеба не сделать?

– Сережа!

– Шучу.

– Так все было отлично. Правда, первое время, трудновато, но что тут поделать?

– Расскажи, как ты пакостила там.

– Да не пакостила я! Все. Твоя очередь.

– Пакостить?

– Ты куда поступать собрался? Докладывай, давай, давай.

– С прошлого года мечтаю об МГУ. Думал: «Когда будет 18, – поступлю на факультет вычислительной математики». А теперь переезд этот, папа… Ладно, – рявкнул он, – это жизнь. Прорвемся. Вернусь, – переменился в лице Серега, – если честно я скучаю по дому. Переезжать не хотел.

– А как ты научился на гитаре играть?

– Кореш научил. Говорил же.

– Почему именно гитара?

– За душу берет.

Наконец мы свернули на знакомую мне тропинку, которая выведет к базе за пятнадцать минут. Легкость на душе сливается с запахом сосен, – настоящий августовский запах, в котором чувствуется уходящее доброе лето. Недалеко слышаться звуки гудящей трассы. Жары нет, как и ветра.

– Мне интересно послушать про Нину. Расскажи то, чего я раньше не знал.

– Она вообще не ест мясо. Обожает Питер, знает про него все!

Тот усмехнулся: «ну-ну».

– Безумно много работает. Сейчас слишком мало людей, которые умеют слушать, мама – одна из них. Она гордиться тобой.

– Мной-то за что?

– Ты сильный.

Сережа ничего не ответил, только снова пнул камень под ногами.

– Я ее очень люблю. Ты бы знал, какая она талантливая.

Тот недоверчиво покосился.

– А как твои родители познакомились?

– В девяносто пятом маму пригласили выступить на открытии какого-то кафе. В общем, был праздник, гостей немного было, среди них был мой папа с коллегами, он тогда в офисе работал.

– Тебе чертовски полезло.

– Да.

– Мои совершенно другие. Я даже не припомню чего-то такого. Ну, собственно, понятно почему. Думаю, ты в курсе, что наши мамы росли на севере, а когда выросли – разъехались по разным городам: Нина поступила в Питер, а моя – в Москву. Она так и не доучилась. С папой познакомилась в девятнадцать. Потом они переехали в Сергиев Посад. Меня родила в двадцать один. Детство было, конечно, не такое красочное, как у тебя, зато приятелей было много. Со мной много времени бабушка проводила.

– А где она сейчас?

– На Сахалине. Так получилось.

Не дожидаясь никаких ответов или удивлений, он продолжил:

– В школе я отличник: был, сейчас тоже.

– Зубрила небось?

– Неа, – помотал головой Серега, – домашку вообще не делал и не делаю. Просто на уроке как-то все схватываю. Да и что там схватывать? Фигня.

– Что, даже физику любишь?

– Буду сдавать.

– Терпеть не могу!

– Физику?

– Все. Это.

– А я терпеть не могу, когда… ладно, – рявкнул он, – извини.

– За что?

– Я раньше так не срывался. Это из-за мамы. Невозможно стерпеть и смириться только с тем, что ее нет. Все. Нет, Женя, и все. Хоть об стену головой бейся – ничего не поменяется. У нее был лишний вес и гепатит C, все вытекло в рак печени третьей степени. Знаешь, самое страшное – это просыпаться пять месяцев подряд и понимать, что ее нет. Я до сих пор не верю. И как тут быть «мужчиной»?! – он нервно развел руками, сжав губы от злости.

– Я недавно узнала, что это моя мама позвала вас к нам.

– Да. Папа сначала не хотел, но, как видишь, передумал. Ну, его там ничего не держит, – работает он удаленно, друзья переживут. Я сам до последнего не хотел, но папа уже принял решение.

Оглянувшись назад, будто проверяя – есть ли там кто, он выдал:

– А может это и к лучшему: теперь жить в той квартире, – с ума сойти можно: все, понимаешь, все, каждая пылинка о ней напоминает. Я сразу же уговорил отца продать ее пианино. С ним бы вообще было невыносимо.

Тут я, не спрашивая разрешения, обняла Сережу. Он бранился.

– Ты чего?

– Я бы тоже уехала.

– Да нет: я хочу вернуться, правда, я готов, но не в ту квартиру. Папа тоже вернется. Но пока мы будем здесь. Так надо, видимо.

Плавно мы приближались к базе. Вдыхаем нескованный воздух. Приятная свежесть отключает мозг, лишь изредка напоминающая о предстоящем уходе деньков легкости.

Подходя к дому, рыжий отметил:

– Ты на Нину чем-то похожа.

Сегодня было сложное. Естественно, без похода на пляж не обошлось. Сережа и в этот раз согласился сходить со мной, на всякий случай надев плавки.

Хорошо у залива: штиль, теплый песок и вода, превратившая в парное молоко.

– Нырнем? – предложил он.

– Давай в другой раз.

Уговаривать он меня не стал. Из гостей никто не купался. Сережа пошел один.

Посматривая, как он плывет до буйков, я подумала: а может не так уж мне трудно теперь?

Глава 4. Баженовские завтраки

Сегодня особенный день. А особенность его – рассвет. Редко встречаю утро именно так – сижу на корнях дерева, смотря на залив с альбомом и чашкой чая. Без сахара!

Медленно просыпается «Акватория»: людей нет, даже Лина еще дремлет. Ноги колются сосновыми иголками. Муравьи по камням носятся. Залив довольно тихий и умиротворенный. Солнце, не спеша, поднимается над маленькой землей. Сижу. Смотрю. Работаю с заброшенными черновиками.

На минуту отложила карандаш и посмотрела в безоблачное небо. Пришла мысль, что Серега ассоциируется у меня с ярко-красным цветом, перемешанным с оранжевым. Странно. Мама, например, – это голубой, а папа – темно-синий. Капитолина – сплошная охра. А я – салатовый и желтый, такой желтый, который виден слегка.

К чему рано вскакивать летом? Оказалось, что с появлением «гостей» минутки, проведенные в личном пространстве, ценятся как никогда. На самом деле, буквально после завтрака в «Акватории» состоится велопрогулка: от базы до озера и обратно. Вот-вот начнутся шум, крики, Роджер и веселые друзья Васюши Коровкина.

Здесь я сидела около двух часов, пока не решилась сделать небольшое открытие – в качестве наивной попытки проявить инициативу и приготовить фритату с ветчиной. Правда, ветчины в холодильнике не наблюдалось, а чувство голова переполняло. До завтрака два часа.

Естественно, справиться с такой задачей в сопровождении тишины не удалось. Да и к тому же, омлет пригорел, поэтому неприятный запах разбудил маму. Едва протерев глаза, она посмотрела на мои попытки сделать фритату, которые, к сожалению, провалились.

– Это что?

– Без понятия.

– Гарью воняет, – скуксилась она, открывая окно. – Тепло! Какое счастье. Дожди прошли.

Ощутив бодрость духа, мама переменилась в лице и все-таки попробовала фритату.

– Вот кусочек неплохой. На.

Из окна проникала сердечность приятного августа.

– Как Сережа? – порывисто спросила она.

– Разговаривали в лесу. На днях.

– Вчера он рассказал мне о своей гитаре, – шепнула она. Он, оказывается, играет! Представляешь?

– Интересно, – буркнула я, делая вид, что не в курсе.

– Значит, нормально все с ним? Мне кажется, получше.

– В петлю не полезет.

– Поедешь сегодня?

– Поеду, куда ж я денусь.

– Нужно Сережку позвать.

– Я не люблю его будить: до добра не доведет.

– Женя.

– Мам.

– Убери это все. Дышать невозможно.

– Доброе утро, страна! – взбудоражено прокричал папа. Видимо, сегодня он хорошо выспался, раз так бодро выскочил на улицу с мокрым лицом и полотенцем на плече.

– Так. Сережа едет?

– Он спит.

– Пусть лучше воздухом подышит.

– Жень, ну так ты спросишь? – подхватила мама.

– Да.

– Женька, ты сегодня хоть спала? Смотри, какая «красавица», Нин, что с глазами у нее?

– Спала, спала.

Я правда спала. Часа четыре.

– Иди умойся, – добавил отец. – Давай-давай, Сережу разбуди, да поживей.

Через семь минут я ворвалась в его душную комнату.

– Доброе утро? Давно встал?

– Только что.

– Не хочешь покататься на велосипедах?

– Вдвоем?

– Нет, всем вместе. От базы группа едет.

– Хочу.

Он выглядел нервно. Будто бы что-то случилось. Мы ненадолго замолчали.

– Когда будешь готов, дай знать.

Прошло еще пятнадцать минут. Серый все еще не выходил из комнаты. Меня послали узнать, все ли у него хорошо.

– Как ты? Все в силе?

– Ты знаешь, поезжайте без меня, – быстро ответил Сережа, даже не повернувшись ко мне.

– Почему? Ты в порядке?

– Не беспокойся. Поезжайте, – спокойно ответил он, поведя плечами.

– Но…

– Я же тебе все сказал: все нормально.

Вернувшись, я попросила папу поговорить с ним. Может быть, ему необходимо сильное мужское слово. Папа поговорил с ним буквально за считанные секунды, после чего, с серьезным выражением лица спустился на первый этаж со словами: «Пусть дома побудет».

Что касается Михаила Дмитрича, то, естественно, он бы не поехал при любом раскладе: с сыном, без сына, с нами или без нас. Он работает. Все-таки ради приличия я заглянула и к нему, но тот с улыбкой помотал головой и объяснил, что сегодня никак.

Тем не менее, мы собрались в путь: мама в своем синем спортивном костюме, папа в джинсовых самодельных шортах, я и группа довольных жизнью гостей.

Мы выехали из «Акватории», а на душе лежал тяжелый грубый камень. Дедушки-теннисисты традиционно обгоняли всех, с которыми наравне ехал папа, хоть они прекрасно знали дорогу от базы до озера. Примерно посередине группы ехала пара: молодой человек и девушка, старающаяся изо всех сил, – слишком боится от своего кавалера отстать. Мы с мамой крайние: во-первых, мама следит, чтобы никто не потерялся, во-вторых, я люблю останавливаться, чтобы сделать несколько фотографий, а потом – догонять группу. А что? Маршрут все равно не меняется из года в год, а фотографии, как правило, всем нравятся, многие их оставляют себе.

Вот только тот самый фотоаппарат мгновенной печати я забыла: он остался на кухне. Вместе с фритатой.

Интересно, ее попробовал Сережа? Может быть, еще утром, я не заметила, как он надкусывал этот шедевр, и ему стало плохо? Вот, почему он не поехал. Или опять что-то задумал: наверняка на крышу собрался. Я резко остановилась: