Читать онлайн Таймбург. Вдогонку за проигранным временем

Наверное, ты знаешь, что «бург» – это «башня», пришедшая от латинского «burgus», да так и оставшаяся в названиях множества городов. Посмотри на карту и загибай пальцы: Оренбург, Екатеринбург, Санкт-Петербург. Скажу по секрету, пальцев тебе не хватит, чтобы сосчитать их все. Но есть ещё и Таймбург – город, откуда приходит время.

Я очутился в Таймбурге, чтобы выручить друга, поставившего на кон своё время. И на этом заковыристом пути мне удалось подружиться со временем. Конечно, не со всем временем разом (его для этого слишком много), но с очень значимой его частичкой.

В Таймбурге удивительно всё. Но почему-то особенно мне запомнились монетки. В нём не расплачиваются металлическими кругляшами или хрустящими бумажками, и привычный пластик кредиток там не в ходу. Мои пальцы до сих пор помнят ту странную прохладу, исходящую от прозрачных шариков. Внутри каждого застыло по стрелке – часовой, минутной, секундной – всех цветов и размеров. А если взглянуть на такой шарик через мглистые стёкла очков Госпожи Ночи, ты увидишь само время. Впрочем, тебе ещё только предстоит узнать об этих удивительных очках, и как меняется Таймбург, если смотришь на его улицы через них.

Листай страницы и увидишь, как наша маленькая команда проникла в город времени. Как мы разгадываем тайны, пытаемся понять его жителей, исследуем его карту.

По улицам мгновений и секунд спешим спасать проигранное время.

Час первый,

когда мы знакомимся с Деревянной Книгой, а через её пропажу (а, может, и похищение!) с друзьями, пришедшими на мой день рождения

– Руэн, сейчас к нам придёт тётя Анжела. Приготовь книгу. Она интересуется поделками из дерева.

Когда слышите «Руэн», это зовут меня. А меня часто зовут, ведь всё время приходится что-то делать или кому-то помогать. Но вот сейчас, с этой книгой… Спрашивается, если тётя придёт к вам, сами возьмите книгу и дайте ей. Нет, считается, что книга теперь моя, и я сам должен вынести её. Тётя Анжела потреплет меня по макушке, поздравит и пойдёт на кухню вместе с книгой. Будет доедать торт, который прекрасно доели бы и без неё. Но я не жадный, и книгу прятать не стану. Покажу, чего уж…

Вот только книги там, куда я её положил, почему-то не оказалось.

Был час Последнего Ветра Дня. Дневные ветры разбавляют прохладой августовскую жару. Вечерние ветры влекут за собой сумерки, которые сгущаются и сгущаются, пока, наконец, в свои права не вступает ночь. Но между днём и вечером есть краткий промежуток, когда дует последний дневной ветер, несущий всевозможные ароматы, подхваченные по дороге. Надо лишь поймать этот ветер, встать на его пути, и тогда он, проносясь сквозь тебя, покажет, как удивителен мир запахов, мягко щекочущих ноздри. Сегодня все запахи, которые впитал ветер, были ароматами праздника. Ты помнишь, как пахнет кофе? А кофе, приправленный мороженым? В его крепком бодрящем аромате появляется какая-то мягкая прохладная льдинка, которая будто вот-вот захрустит. Точь-в-точь, как разгрызаемый кусочек сахара. Только прохладного, даже ледяного. Но всё равно сладко-пахучего. Ещё в порыв ветра втиснулись запахи мелко раскрошенного шоколада и только что очищенного мандарина. А перекрывал всё манящий запах малины, густо рассыпанной по огромному блюду. И не успели выветриться ароматы жаркого и хрустящего картофеля, что составляли второе блюдо. Мы давно съели жаркое, но запахи ещё бродили по квартире.

Почему вокруг меня столь изысканные ароматы? Потому что сегодня – мой день рождения. И книга – это подарок. Быть может, ты фыркнешь, мол, было б о чём говорить: что за подарок – какая-то книга? Просто тебе её не показывали. Когда я утром, проснувшись, обнаружил подарки на стуле, заботливо придвинутом к кровати, то посчитал, что мне подарили магический сундучок. У фокусников бывают такие. Но это оказалась Книга Головоломок.

Думаете, там нарисованы затейливые головоломки? Нет, каждая страница – сама головоломка. Они не бумажные, эти страницы, а из листов тонкой, но прочной фанеры. Любая страница в несколько слоёв: верхние разбивались на части и свободно ходили по нижним, связанные невидимыми шарнирами. Но вместе листы составляли книгу, которую не прочтёшь с конца или середины. Не перевернёшь страницу, если не разгадал её головоломку.

Родители случайно купили деревянное сокровище на рынке у неприметного старичка. И потом прятали два месяца, чтобы вручить книгу мне. Они даже пробовали сами разгадать головоломки, но у них ничего не вышло. Даже в интернете не получилось подсмотреть подсказки. Поисковики ничего не знали ни о головоломках, ни о самой книге. Получается, что у нас в руках никому неведомое чудо, а это почти нереально в мире, где всем обо всём известно. Вот почему тётя Анжела могла заинтересоваться книгой. Ну, и где же она (не тётя Анжела, разумеется, а мой подарок) ?!!!

Может, папа и мама решили меня наказать? Так бывало ещё недавно. Кинешься к любимому медвежонку, а его нигде нет. И мама уже встаёт в позу и таким замогильно-важным голосом разъясняет, что медвежонок обиделся, ведь я его бросил посреди комнаты. Что он ушёл. Что от меня уйдут все игрушки, как убежала посуда от неряшливой Федоры. Но медвежонок пока ушёл недалеко и может передумать. Разумеется, если я буду послушным мальчиком и стану всегда-всегда убирать в комнате без лишних напоминаний. Я мигом бросался наводить порядок. Поэтому к утру медвежонок передумывал и возвращался. Я лил слёзы радости, и несколько дней послушнее меня не сыскать было мальчугана во всём городе. Но сейчас-то я уже вырос! Сейчас-то со мной этот номер не прокатит!

Со стены, на фоне мрачного Лондона мне улыбался косматый и взлохмаченный Шерлок Холмс. Его друг – доктор Джон Ватсон – смотрел куда-то вдаль, где мелькал, удаляясь, силуэт коварной Ирэн Адлер. А сыщик уставился на меня, будто, отставив трубку, собирался сказать: «Это же элементарно, Руэн!»

И в самом деле, ко мне приходила лишь тройка друзей: Амир, Люська и, конечно же, Вовка. Не справлять же праздник в одиночестве. Но теперь чувство праздника быстро таяло. Если книга с того места, где я её пристроил, исчезла, значит, кто-то её взял. Без спроса. Возможно, даже без возврата.

Как-то противно думать, что в гости приходил вор. Но, подробно восстанавливая детали прошедшего дня, можно понять, кого вычеркивать из этого паскудного списка.

С Амира хотелось снять подозрения в первую очередь. Серьёзное смуглое лицо. Мощный. Рослый. На голову меня выше. На его футболке Адский Гонщик мчался на необыкновенном навороченном мотике сквозь пламя и собирался вырваться во внешний мир. Футболка аккуратно заправлена в потёртые, но чистенькие джинсы. Если бы меня попросили дополнить его имя, я бы тут же черкнул «Справедливый». Амир всегда встревал в ссоры и драки. И всегда ему удавалось решить всё правильно. Очень часто оба спорщика оставались довольны. Меня же он как-то спас от двух старших парней, которые таскались за мной из школы, да всё с подколочками и с издёвками. Сначала Амир просто молча пошёл рядом. И два верзилы притихли, а после отстали. Но не потеряли ко мне интерес. Амир тогда сказал, что не может быть рядом вечно, но предложил тренироваться во дворе вместе: подтягиваться, отжиматься, пресс качать. Как только два обалдуя наши занятия увидали, так свинтили и больше меня не беспокоили. Я был жутко благодарен Амиру. Но не мог найти слова, чтобы ему об этом сказать.

Неужто книгу взял он?

Амир отправился домой      раньше других. Вот он идёт к выходу. В руке большая спортивная сумка. Туда книга вполне поместится. Но пока она лежит в комнате. Или уже не лежит? Мы добираемся до входной двери. Мы прощаемся. Я помню крепкое рукопожатие Амира. Неужели в этот момент книга в его сумке? Потом я возвращаюсь в гостиную. Мы собираемся разгадывать четвёртую головоломку, но мама зовёт есть мороженое, пока оно не растаяло. Я кидаю взгляд на книгу… Стоп! Значит, Амир её не брал.

Мне стало удивительно хорошо, что справедливый Амир так и остался честным. Ведь важно знать, что у тебя есть друг, который за справедливость. Шерлок Холмс чуть заметно кивнул. Он тоже обрадовался, что Амир исключён из списка подозреваемых.

Неужели книгу похитила Люська?

Мы знакомы с первого класса. Нас посадили за одну парту. Тогда Люську параллельно с основной школой отдали ещё и в художественную. Я таскал ей мольберт всюду, куда она топала, чтобы рисовать пейзажи. Мы стояли на холме, и Люська, высунув язык от старания, вырисовывала акварелями город. Взаправдашний город всегда оставался куда красивее, чем на Люськином листе, где под корявой линией заката громоздились косые коробки домов. Через год Люське рисовать надоело, и она перестала ходить в художку. Но наши вылазки в овраги и на холмы продолжались. Даже потом, когда Люську отсадили на другой ряд, а вместо неё ко мне за парту подсел Вовка, мы по выходным вылезали куда-то в дальние районы и смотрели с высоты, как к небесам тянутся телевышки и многоэтажки. Люська расписывала, как правильно панораму переносить на полотно. Я слушал в пол-уха. Я смотрел на марево над крышами, за которыми пряталось солнце. Или разглядывал удивительную полуденную луну: бледную и полупрозрачную. По небу ползли жёлтые кудрявые облака, и меня всегда охватывало странное чувство, что перед нами предстанет таинственный город. Он рядом, но невидим. Он скрыт отовсюду. И лишь с одной точки можно заметить, как вполне обычные улицы современных кварталов переходят в узенькие и сумеречные переулки. Углядеть, наметить маршрут, ухватить Люську за руку и бежать в таинственный город, пока мир не перестроился, и тайный вход не стал обычным сквером, площадью или торговым центром.

Так всё же Люська стянула мою книгу?

Я представил Люську. Худая тощая фигура: на физкультуре Люська среди девчонок правофланговая. Копна волос цвета спелой пшеницы, опадающая волнами на плечи. Белая блузка с блестящими круглыми пуговками. И непременно зелёные джинсы. Они могли быть светло-салатовыми, травянистыми, изумрудными. Но всегда зелёными. Лишь в школу Люська неохотно надевала платья. Однако идти в гости в чём-то кроме зелёных джинсов для Люськи немыслимо. Пытливые любопытные глаза зелёного цвета. Маленький вздёрнутый носик. Большеватый рот. С первого-то класса упомнишь человека во всех подробностях.

Шерлок Холмс бы немедленно поинтересовался, зачем ей понадобилась книга из дерева? Ответить легендарному сыщику нечего! Во-первых, Люська равнодушна к книгам. Люську интересовали три вещи на свете: балет, разноцветные пони и всё, что связано с Winx. В деревянной книге ничего этого не сыскать. Лишь головоломки. Но и головоломки Люська разгадывала лишь за компанию. Оставь Люську наедине с книгой, и ту мгновенно захлопнут, а Люська помчится смотреть балет по телевизору или канючить у родителей новые выпуски комикса о школе юных волшебниц. И всё же вычёркивать Люську из списка пока опрометчиво. Поди разбери, что творится в голове у девчонок. Сейчас они презрительно морщат нос при виде книги, а через пять минут хоть вся вселенная рушься, но книга должна быть у них! Я закрыл глаза и представил минуты расставанья. Видел ли я книгу у Люськи, когда она шла к двери? Нет, не видел. Но видел большой цветастый пакет, куда могли упихать аж три Деревянные Книги. Однако за Люськой пришла её мама. И Люська немедленно протянула ей пакет, мол, на, тащи сама. Была бы там похищенная книга, решилась бы Люська расстаться с пакетом?

Сомнительно!

Тем более, её мама могла заглянуть в пакет, мол, что это таскает моя дорогая доченька во внеучебное время? Я бы на месте Люськи рисковать не стал. И тут я отчётливо вспомнил, как Люськина мама, приняв пакет, распахнула его и сунула туда глянцевый журнал. Она не могла не заметить книги, лежи та в пакете. Я мысленно обратился к портрету великого сыщика: ну, как, вычёркиваем? Шерлок Холмс благоразумно промолчал. Впрочем, и возражений от него не последовало. А молчание – знак согласия.

Оставался Вовка. Мой лучший друг. Даже думать не хотелось, что книгу взял он. Стоит ли жить на свете, если твой друг… не приятель какой-то, не дальний родственник, а друг, тем более, лучший, совершенно спокойно ворует у тебя невероятно ценную вещь. Я посмотрел на Шерлока Холмса. Тот избегал встречаться со мной взглядом и словно подключился к Ватсону, высматривающему убегающую Ирэн Адлер.

Вовка… Он сам выбрал меня, там, в школе, когда волевым решением Люську усадили к отстающей Анечке Сидоровой. Меня бы кто к Сидоровой пересадил! Нравилась мне тогда Сидорова. Но заговорить с ней без повода я не осмеливался. Другое дело, объяснять домашнее задание! Но к Сидоровой сажают не меня, а Люську.

Я весь испереживался, а Вовка вдруг плюхнулся рядом. И вытащил из кармана самолёт.

Красивый такой. Хоть и царапанный. Но это же боевой самолёт! Разве бывают боевые самолёты без царапок?

– Нравится? – хрипло спросил он тогда.

– А то! – не стал спорить я.

– Держи, – он резко подвинул крылатую машину ко мне, а сам словно отстранился. И от самолёта. И от меня.

– Спасибо! – расцвёл я. – А тебе что взамен?

– А ничего, – удивился он. – Я так!

И я сразу перестал огорчаться, что к Сидоровой посадили не меня.

У Вовки есть удивительная черта. Он постоянно подмечает вещички, которые мне нравятся. И раздобывает их. Выменивает на что-то. И даже выкупает порой. А после отдаёт мне. Даже не дарит, а просто вручает. Раз, и она в моих руках. А Вовка уже беспокойно о чём-то вещает. Совершенно ином, к этой вещице не относящемся.

А вот какие вещицы нравились ему самому? Быть может, он без ума от деревянных книженций, а я и не догадывался?

Я посмотрел на Шерлока Холмса. Шерлок Холмс посмотрел на меня. Взгляды наши были пытливыми и понимающими.

Выходит, я не сильно заботился о том, что же нравится моему лучшему другу. Он рядом, и этого достаточно. Разумеется, и я вручал ему подарки на день рождения. Какие же? Напрягшись, я с удивлением так ничего и не вспомнил. И не из-за принципа «Подарил – забудь, подарили – вечно помни». Подарки выбирала мама. Она говорила «хорошо бы Владимиру подарить вот это» или «А, давай, Вова от нас получит именно то». Мне никогда не приходило в голову спорить, мама шла к кассе, а я с красиво упакованным подарком бежал к Вовке.

Теперь я задумался, а правильно ли это?

Быть может, Вовка тоже ждал что-то особенное. Как для Люськи балет, разноцветные пони и Winx. Вот только я почему-то не в курсе. Могла ли Деревянная Книга оказаться той самой вещью, которая настолько приглянулась Вовке, что он решил её похитить? Я не хотел в это верить.

Но Люська и Амир уже вычеркнуты из списка. Теперь там остаётся единственное имя.

Однако я ведь провожал и Вовку. Ему не хотелось домой, я это помню. Но всё же он направился к выходу. Я с ним… И тут отец позвал меня в другую комнату что-то там поддержать.

Книга тогда лежала на тумбочке. Тумбочка стояла в углу. Угол находился сбоку от проёма в коридор и к выходу. Вовка шёл к коридору. Но никто не мешал ему сделать лишний шажок вправо. К тумбочке с деревянной Книгой Головоломок.

Когда я вернулся, Вовки уже не было. Я расстроился, что дню рождения конец, и сразу свернул на кухню, чтобы от печали съесть запасную порцию мороженого. Мама всегда покупает на одну порцию больше. А вдруг в гости завернёт кто-то ещё, но ему не придётся страдать без мороженого. На тумбочку я тогда и не посмотрел.

– Руэнчик! Где же книга?! – требовательно раздалось из кухни. – Тётя Анжела придёт минут через пять.

На лице великого сыщика лежала мрачная тень в ту секунду, когда я выбегал из квартиры, чтобы постараться найти Вовку как можно скорее.

Час второй,

когда я встречаюсь с алыми зайцами, но за Вовкой всё же не успеваю

– Абонент временно недоступен. Попробуйте перезвонить позже.

Позвонить проще всего. Не глядеть глаза в глаза, а именно позвонить. Начать издалека наводящими вопросами. Проверить, будет ли смущаться. Уходить от ответа. Я всё же надеялся, что Вовка ответит чисто и звонко. Честно и безмятежно. И последняя строчка списка очистится. Список опустеет. Пусть книга не найдётся. Пусть её исчезновение будет неразрешимой загадкой. Зато лучший друг останется лучшим другом. Но вместо этого гудки, а после строгий голос с навязчивым советом перезвонить.

Был час Алых Солнечных Зайцев. Не выглядывайте его по хронометру. Он наступает, когда тяжёлое багровеющее солнце нисходит к горизонту. Тогда в оконные стёкла пламенеют алой измятой фольгой и превращаются в зеркала, отбрасывающие солнечных зайцев. Это утром или днём можно сказать «солнечный зайчик», когда зеркальцем поймаешь яркий слепящий луч и отбросишь его жёлто-золотистым пятном на потолок или стену. А потом заставишь скакать, то отправляя далеко-далеко, к соседним домам, то возвращая сияющий клочок себе под ноги. Вечерние зайцы громоздки и неповоротливы. Они не скачут. Они, лениво вытягиваясь, молчаливо спят, распластавшись по асфальту или газону. И не пятнышками, а целыми плитами. Даже островами среди каменного или травяного моря. Алые островки не бросаются в глаза. Их надо выискивать, их надо выглядывать. Порой я размышлял, если пройтись по дороге из алых плит, куда она приведёт? Но так никогда и не следовал по ней дальше третьего островка. Всегда что-нибудь отвлекало.

Вот и сейчас. Я вздрогнул и вмиг забыл об алых зайцах, разлёгшихся на тёмных покрывалах теней. Кроме массивных контуров домов по ещё освещённым закатным солнцем участках вытянулись разлапистые тени от деревьев и теневые фигурки людей. Две из них сизыми полосами пересекали дорогу впереди. Их хозяев скрывал угол Вовкиного дома. Понятно было, что один из них – худенький мальчишка. Его тень виделась невысокой в сравнении с проскальзывающими мимо взрослыми прохожими. Но вторая тень была ещё ниже. Однако эта толстая уродливая фигура не походила на ребёнка, да и просто на человека. Тени соединял тёмный прямоугольник. Портфель или папка? А может книга? Может, там стоит Вовка с моим деревянным сокровищем. Тени за углом немного отпрянули друг от друга, и тёмный прямоугольник остался не у мальчишки, а у коротышки. Глаз кольнула соринка, и я полминуты промаргивался, смывая её. А когда снова смог нормально видеть, рядом с тенью дома уже не было теневой парочки.

Я завернул за угол и поспешил к Вовкиному подъезду. Но пришлось притормозить, потому что я увидел книгу. Большую. Солидную. Толстую. Но не мою! Моя была всё же сундучком, собранным из головоломок. Здесь же взор зацепил обыкновенную книгу. Ну как, обыкновенную… Если ты каждый день листаешь огроменные фолианты с обложкой, отделанной шоколадной кожей, на которой золотом выдавлен кто-то рогатый и крайне недовольный жизнью, тебя такой книгой не удивить. Меня же больше поразили пальцы, ухватившие низ книги. Донельзя толстые и донельзя кривые.

Я глянул выше и отшатнулся. Пальцы принадлежали странному человечку, даже хотелось сказать «существу». Маленькое, сгорбленное, жирное. И голова в белом остроугольном колпаке, на середине безвольно согнутом. Его тонкий конец глухо похлопывал по сутулой спине. А лицо – вообще отдельная песня. Длинный мясистый нос. Мощные огромные губищи. Из влажного рта торчат глыбы зубов, меж которыми страшные чёрные дыры. Уши длинные и здоровенные. Больше всего этот уродец напоминал злого старикашку из древней мультяхи «Калиф-Аист». Там тоже ходил один такой, нюхал магический порошок и знал волшебное слово. Только у того глаза прятались за круглыми очочками, как у Гарри Поттера, а этот, кто мне встретился, ходил без стекляшек перед зыркалами. Маленькие хитрые глазки пучились и стреляли острым взглядом по сторонам. Я на автомате скользнул прочь, прильнул к стенке и по ней уже добрался до нужного подъезда.

У этого субъекта мне понравилась лишь одно: книга. Конечно, моя – деревянная! – несравненно лучше. Но у карлика под мышкой тоже находился не детский альбом-раскраска. Хотя злорадно лыбившееся существо на коротких семенящих ножках передвигалось весьма быстро, я успел её хорошо разглядеть. И даже, когда оно неловко споткнулось и взмахнуло книгой, прочитать на тёмной обложке «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

Видимо страшило выбрался как раз из Вовкиного подъезда. Железная дверь медленно закрывалась, закрывалась, закрывалась… Но так и не успела весело щёлкнуть, ведь я ловко сунул ногу в худеющую щель.

– Во, чудище, – проворчал я, просачиваясь внутрь. – Он тут всех собак по округе распугает. И как это его на улицу-то выпускают?

В подъезде тихо и хорошо. Сизые сумерки окутывают всё вокруг. Алым зайцам сюда хода нет, зато теням привольно. Пахнет пылью, слежавшейся за трубами, откуда торчат куски древнего войлока. Но я не стал задерживаться в уютном промежутке перед первым пролётом лестницы. Мне нужен третий этаж. И с каждой ступенькой скорость всё замедлялась, а ноги тяжелели. Конечно, не от усталости. Тяжко думать о предстоящей встрече. Вот что сказать? Фраза «Эээээ… Вовка… ты это… случайно не запомнил, куда я ту деревянную книженцию упихал? А то никак её найти не могу» скатывалась с языка по горлу в какую-то тайную комнатёнку и надёжно запирала замок, отказываясь выходить.

Я позвонил с чувством глубокой безразмерной тоски. Мне даже казалось, лучше бы я вообще пропавшую книгу в подарок не получал.

Дверь открыл отец Вовки. У него старинное имя – Степан. А отчество словно вообще до нашей эры придумали – Порфирьевич. Степан Порфирьич – потомственный столяр. В школе его любят. То парту починит. То этажерку сделает. А в раздевалке физкультурной, где потолки метра под четыре, шкаф сварганил – под потолок! На верхние полки без стремянки и не дотянешься. И всё за бесплатно! Дома у Вовки тоже магазинской мебели почти не сыскать. И шкафы, и стулья, и стол с резьбой – всё Вовкин отец смастерил. Вот и сейчас вышел ко мне, а на рукаве стружка прицепилась. Видать, строгал чего-то. Тем более, вон и инструмент в руках.

– Здрасьте, Степан Порфирьич, – торопливо начал я. – Ух, какой рубанок у вас!

Удивляетесь, что не о книге. А нечего удивляться! Вот кем надо зваться, чтобы жалостливо тянуть: «А ваш сын это… книгу у меня стырил… вернуть бы». Приятелей не сдают. Сначала разберись, потом начинай ябедничать, если не умеешь решать вопросы сам.

– Это не совсем чтобы рубанок, – улыбнулся Вовкин отец. – Правильнее называть его – шерхебель. Он там, куда рубанку рано. Первым с доской встречается. Первым стружку снимает.

В другой раз я бы послушал о стамесках там, о фуганках всяких. Но сейчас меня жгла мысль о встрече с Вовкой.

– А Володя где? – с трудом переводя дыхание от всё возрастающего волнения, спросил я. – Дома? Вернулся уже?

– Вроде вернулся, – кивнул Степан Порфирьич. – Вроде в комнате своей.

Не нравилось мне это «вроде». Я любил чёткость и ясность. Чтобы одно-два слово, и всё понятно!

– Посмотрю? – спросил, умоляюще сверля глазами.

Степан Порфирьич кивнул и степенно удалился в мастерскую. Скоро оттуда послышалось скрежетание: шерхебель таки встретился с доской.

А я медлил, не желая распахивать дверь Вовкиной комнатёнки. Во мне не было пылающей ярости: «Ах ты, гад подлый, книге моей ноги приделал!» Во мне не было холодной злости: «Что же ты, Вовка, у лучшего друга подарок на день рождения упёр?» Во мне плескалась растерянность, похожая на липкий и противный кисель. Наконец я, почему-то зажмурив глаза, толкнул дверь и медленно-медленно переступил порог.

Меня встретила тишина.

Я медленно приоткрыл глаза. Никого.

Не встретил меня Вовка. Ни с радостным видом, ни с подавленным.

Был ли он здесь недавно? Возвращался ли? Или слово «вроде» предполагало иные варианты?

Я внимательно осмотрелся. Вот шанс понять, что нравится Вовке. Вот шанс увидеть, какие вещи его окружают. Раньше-то я особо и не приглядывался.

Но в комнате и сейчас ничего занимательного. Ну, может, развешанные значки с эмблемами зарубежных футбольных клубов. Разве Вовка настолько интересовался футболом, чтобы собирать значки?

Я не знал…

Из знакомых вещичек глаз выцепил только одну.

На альбомном листе красовался танк, которые я четыре часа срисовывал из военного журнала. Танк получился скособоченным, поэтому Люське я бы его не показал. Она потом год вспоминала бы косорукого художника от слова «худо». Но если не брать в расчёт Люську, танк вышел здоровский! Я им тогда жутко гордился. А потом подарил Вовке. И забыл о рисунке совершенно. А Вовка-то не выкинул моё художество: над столом прикрепил. На самом видном месте.

И мне снова стало жутко неловко, что книга исчезла. И что я думал на Вовку.

И что его не было здесь – законного хозяина в своей комнате. А я был и выискивал сворованное.

Я чувствовал себя крайне неуютно. Впрочем, покидать комнату пока рано. Дело в том, что и я, и Вовка имели по тайнику. Оба мы устроили заповедное местечко, чтобы сбросить туда специальное послание. На особый случай. Вдруг кого-то из нас утащит тарелка с пришельцами. Растяпа какой-нибудь бесследно исчезнет, а я или Вовка попросим вежливо пяток минуточек, чтобы взять необходимые вещи. И по ходу дела записку в тайничок толкнём.

Вовка знал, что мой тайник в пустой толстой книге «Красное и чёрное». Страницы в ней приклеены друг к другу, а середина вырезана. Стоит себе на полке обычная книга, и никто не догадается, что внутри её всякие ценные вещи прячутся. И за сохранность беспокоиться не надо. Никому и в голову не придёт её с полки стягивать. Кто сейчас читает муть вроде «Красного и чёрного»? Это же вам не «Метро – 2033»!

И я знал, где Вовкин тайник. Под пластиковым подоконником в его комнате осталась небольшая незаделанная ниша. Надо присесть и заглянуть под загиб козырька, чтобы её увидеть. Конечно же, я присел и заглянул.

В нише лежала моя деревянная Книга Головоломок.

Я осторожно вытащил её и прижал к груди. И не знал, радоваться теперь или огорчаться. С одной стороны, всё вроде бы вернулось на свои места. Книга у меня, и переживать о ней не стоит. С другой стороны, разве мир когда-нибудь станет прежним? Если книга лежит в тайнике у Вовки, значит, положил её туда именно он. Ведь о тайнике знали лишь мы двое. Получается, Вовка – вор.

И мне было не по себе от этой мысли.

Я не хотел, чтобы книгу увидели. Книга – словно указание на Вовкино преступление. Поэтому я бережно обернул её газетой, ухваченной со стола. Чуть подумал, и обернул ещё и другой. На всякий случай. Вдруг первая порвётся.

– Уходишь уже? – я столкнулся со Степаном Порфирьичем на полпути к выходу.

Он тащил в мастерскую бутыль с густым тёмным мебельным лаком.

– Угу, – вяло кивнул я.

– А чего лицо такое кислое?

– Так, – отмахнулся я, проверив, не развернулась ли газета. – Урода одного вспомнил.

Но язычок-то и прикусил. Пока с Вовкой не поговорю, никто не узнает о нём всю правду.

Я думал, Степан Порфирьич уйдёт. А он остановился. Прислушался. Ждал продолжения.

– Во дворе у Вас шастает, если что, – пояснил я, вспомнив встречу у подъезда. – Вот что бы Вы подумали, попадись Вам у Вашего же дома такой страшенный карлик в колпаке. Губищи – во! Глаза вылуплены! Зубов не хватает, но те, что есть – здоровенные, что твой кирпич!

Вовкин отец улыбнулся. Портрет его нисколько не напугал. А меня уже было не остановить.

– Ручонки-кривульки. Пальцы-сардельки. В книгу вцепились. Большущая такая. «Учёт времени» называется.

Улыбка на лице Степана Порфирьевича растаяла. Он призадумался. Он был сейчас где-то очень далеко от меня.

– Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время, – внезапно сказал Вовкин отец. – До самого последнего часа.

– Вы видели этого уродца?! – поразился я.

– Не видел, – качнул головой Степан Порфирьич. – Я читал о проигранном времени в книге. Детской. Давным-давно. Когда мне было лет меньше, чем тебе сейчас.

– И что там было, в книге этой? – теперь уже я ждал продолжения.

– Почти не помню, – голос Степана Порфирьевича стал тревожным. – Вроде о человеке, который, погнавшись за удачей, поставил на кон всё своё время. Он проиграл, и проигрыш перетёк в книгу с диковинным именем, что ты сейчас называл. Но у него были друзья. И они отправились в неведомые дали, чтобы его спасти.

– Спасли? – мне даже стало интересно.

– Вроде бы, – пожал плечами потомственный столяр, а потом решительно уточнил. – Наверняка, спасли. Это же детская книга. В них всё заканчивается хорошо.

Я подумал о пустой Вовкиной комнате. Конечно, мне ни капельки не верилось, что тот урод в колпаке выманил у Вовки всё его время. И всё же, куда это Вовка свинтил на ночь глядя?

– Пойду, – пояснил я. – Нет Вовки дома. Убёг куда-то.

Вовкин отец посмотрел на темнеющее за окном небо:

– А разве он не у тебя был? Ты же, вроде бы, сегодня именинник?

– Я именинник без «вроде бы», – пришлось сказать. – И Вовка был у меня. Но ушёл. Я и подумал, вдруг домой. Тогда ещё бы чуток вместе посидели бы.

– Найдёшь Вовку, скажи, чтобы к ужину не опаздывал, – попросил Степан Порфирьич.

И всё глядел за окно.

– Может, не придёт он, – сказал я.

И испугался слов своих.

– Почему это не придёт? – Вовкин отец начал тревожиться по-настоящему.

– Мы у меня ночевать договорились! – воскликнул я, сам не понимая, зачем начал врать. – Ну, в честь праздника.

– В честь праздника оно, конечно, – тень тревоги покинула лицо Степана Порфирьича.

А я, прижимая к груди завёрнутую в газеты Книгу Головоломок, стремительно выбежал в подъезд. Ну, чтобы совсем не завраться.

Час третий,

когда меня обступают тени, я разговариваю со Вселенной и узнаю о времени, которое не умещается на циферблатах

На улице я чуть не врезался в торопливо шагавшего верзилу. Полы его длинного плаща трепетали в порывах вечернего ветра, будто плескалась пара чёрных пиратских флагов, с которых брызги солёной морской воды смыли кости и черепа.

– Не подскажешь, сколько времени? – кинули мне вопрос.

Я лишь мотнул головой. Времени было – завались! Однако и пролетало оно стремительно. Когда я выбегал из дома, казалось, что сгонять до Вовки и стребовать книгу назад – дело двадцати минут. А сейчас уже начинало смеркаться.

Был час Вечерних Теней. Небо позднего августа расставалось с лазурью и набирало чернильные тона. И отовсюду выползали тени. Полупрозрачные, они не бросались в глаза. Но если умеешь их замечать, перед тобой предстаёт волшебное царство. Или другой мир. Невесомый. Неуловимый. Призрачный. Он словно готовится набрать мощь и объём. Отвоевать пространство у мира, где живём мы. Дневные тени серы и черны. Вечер дарит теням иные цвета: сизые, голубые, синие, сиреневые. Но мир, где живут тени вечера, никогда не успевал стать настоящим. Его смывал мрак. Мир, населённый вечерними тенями, растворялся в быстро подступающей ночи, когда тени снова становятся чёрными и заполняют всё вокруг.

Почему-то я волновался за Вовку. Книга-то вернулась, а то, что Вовка её утырил, теперь не казалось вселенской катастрофой. Больше заботило, где он сейчас? Вдруг именно его тень я увидал рядом с уродцем, владеющем таинственной книгой? И что означает «проиграл всё своё время»? Как это возможно его проиграть? И что происходит с тобой, если кто-то забирает его «до самого последнего часа»? Ведь если говорят «минул его последний час», то человек умер.

Но Вовка… Вовка-то не мог умереть!

С какой стати!

А в голову всё лезло название толстой книги «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

И мне казалось, что на какой-то из её страниц теперь прописано Вовкино время.

Я не понимал, куда исчез Вовка, но отказывался верить, что с ним случилось что-то страшное.

Вспотевшие от волнения руки продолжали сжимать Книгу Головоломок, казавшуюся теперь тяжёлой, как три кирпича. Вот если Вовка бы сейчас появился. Просто появился, и больше ничего. Да я бы и слова ему не сказал за книгу.

Да я бы, наверное, тут же отдал бы её Вовке навсегда.

Но Вовка не появлялся.

И совершенно неясно, что теперь делать дальше.

Вернуться домой и тупо ждать, когда всё прояснится, я почему-то не мог.

Вот и топтался, чего-то надеясь сообразить. Чуть дырку в асфальте не провертел, но так ничего и не придумал.

В голове только повторялось и повторялось: «Где же Вовка? Где же Вовка?»

Мимо сновали прохожие. За прохожими бежали вечерние тени: синие, сизые, чернильные. То укорачиваясь, то удлиняясь. То обгоняя хозяев, то снова смиренно перебираясь назад. Где-то под ногами пряталась и моя тень. Но мне сейчас было не до неё.

Двое парней постарше остановились неподалёку. Разгорячённые. Весёлые. Будто вышли из кинотеатра, где смотрели лучшую комедию года.

– Глянь на вывеску, – рассмеялся первый. – Написано «Работаем 25 часов в сутки».

– Разве в сутках бывает двадцать пять часов? – удивился второй, но тоже с искоркой веселья.

– Конечно же! – ответил первый. – Один раз осенью. При переходе на зимнее время.

– И верно, – согласился второй, – я уже позабыл. Ведь переход давно отменили.

– Этот магазин не работал бы, наступи двадцать шестой час, – добавил первый.

И оба упрыгали в сумерки. Я ещё слышал издалека их бодрые голоса, но уже не разобрал ни слова.

«Когда же бывает двадцать шестой час?» – думалось мне. И мысль эта теперь зудела настойчивым комаром.

Знаете, бывает порой поймаешь чёткое ощущение, что всё сейчас происходит не зря! Что всё наполнено особым смыслом. И если не успеешь его понять, он ускользнёт безвозвратно.

Мне Люська рассказывала о подсказках Судьбы. Надо просто задать вопрос. Не вслух. Достаточно мысли. А после слушать. В этот момент ты мимоходом обязательно поймаешь случайную фразу, которая и будет ответом.

Я спрашивал, где может быть Вовка.

И услышал о двадцать шестом часе. Выходит, встретиться нам теперь невозможно. Даже если вернут перевод стрелок. Даже в тот единственный осенний час, который сверх положенного. Потому что нигде в мире не бывает двадцати шести часов. Я мотнул головой, прогоняя абсурдную мысль. Не мог поверить, что Вовка за пределами времени, куда не дотянуться. В конце концов, я и не обязан верить. Мало ли что наболтала Люська. Дайте мне нормальную подсказку! Ещё хоть одно слово, а уж я его разгадаю.

Переулок лишь шуршал листьями. Хлопая крыльями, мимо пролетела большая тёмная птица. Ни машин, ни самокатов. А прохожих будто ветром сдуло от наступающей темноты. За единственным исключением.

По другой стороне переулка шла, размахивая руками, девчонка в светлом платье. Впереди неё бежала синяя тень. За ней вытягивалась тень сизо-серая. И какой-то из дальних фонарей дарил незнакомке третью тень – почти прозрачную, цвет которой я бы назвать не рискнул.

Знаете, бывает иногда такое мощное понимание, что тебе сейчас известно всё. Только нет слов, чтобы выразить эти знания. Ответы на все вопросы вертятся с ужасающей скоростью. И не могут остановиться. Потому что кто-то один спрашивает, а кто-то другой отвечает. Ответ не бывает без вопроса. И этот вопрос я должен кому-то задать. Или должны спросить меня. Только тогда выстроится чёткая цепочка «вопрос-ответ».

Но кого спрашивать в пустом переулке? И от кого ждать вопроса?

В этот момент, невзирая на сумерки, мир выглядел чётко и ясно, словно ему поставили яркость и контрастность по максимуму. Я держусь за холодный столб фонаря. Сияет круглая вывеска магазина. Та самая, где про двадцать пять часов в сутки. Только сейчас глаза немного слезились, и последняя цифра расплывалась, казалась самой настоящей шестёркой. Словно магазин научился работать даже тогда, когда в сутках все двадцать шесть часов.

Я протёр глаза, и шестёрка снова стала пятёркой.

Девчонка в светлом, до колен, платье удалялась. А вместе с ней словно рушилась некая конструкция, смысл которой я не ухватывал. А должен. И очень быстро! Иначе всё окажется зря. Все подсказки Судьбы улетят впустую.

Я смотрел ей вслед. И не просто смотрел, а двигался, несмело семенил в том же направлении. Девчонка шагала шире.

Но ведь уйдёт! Уйдёт же! И ничего сделать нельзя.

Это ведь даже не Сидорова, к которой я робел подойти в классе. Не подбежишь же и не дёрнешь за руку абсолютно незнакомого человека. Тем более, в сумерках. Тут и взрослый напугается и тебя же обругает по полной программе. А девчонка, чуть что, и в обморок грохнется. Нет, догонять и хватать – не выход.

Внезапно я остановился, встряхнув головой и прогоняя суматошные мысли.

Что со мной? Зачем всё это? Напридумывал невесть что. Нафантазировал на полную катушку. А Вовка, быть может, давно вернулся. А меня, быть может, уже вся семья по городу разыскивает. И даже тётя Анжела, хотя вот в то, что и она сейчас бегает по улицам, я верил не особо. Пора домой. А завтра утром всё выяснится. Завтра всё образуется.

Деревянная Книга оттягивала руки. Зачем-то же Вовке она понадобилась. Почему-то он спрятал её в тайник, о котором знал только я. Какой тайный знак он мне этим подал?

На сиреневом асфальте в лиловом фонарном сиянии что-то ослепительно блеснуло. В двух шагах от моей правой кроссовки. Я подскочил, нагнулся и поднял пуговицу. Необычную пуговицу. Сторона с ушком была золотистой, и там значился таинственный код «JC15017». Вторую накрывал прозрачный купол. Сначала я подумал, что под ним на синем фоне золотом выдавлен российский орёл. Но нет, там затейливо переплелись тонкими стебельками невиданные цветы и травы.

В этот миг я понял, что надо сделать. Понял быстро и точно.

Час четвёртый,

когда я в тревожном свете фонарей знакомлюсь с девчонкой, знающей, где искать таинственные травы

– Эй! – мой голос эхом отразился от стен. – Не ты потеряла?!

Я бежал за уходившей девчонкой, выбросив вперёд раскрытую ладонь, на которой поблёскивала только что найденная пуговица. Локоть другой руки плотно прижимал Деревянную Книгу в недовольно шуршащих газетах.

Был час Лиловых Уличных Фонарей. Раньше мне казалось, что все фонари светят одинаково. Но позже я понял, что ошибался. На широких проспектах их свет становится серебристым. Оживлённые улицы освещены фиолетовым. Бульвары дарят прохожим сиреневые оттенки. Но на узких переулках, густо заросших деревьями, фонари излучают густое лиловое сияние. Этот час не пропустишь. Только что сумерки захватили планету. Мир утопал в почти полной тьме. И вдруг повсюду зажигаются фонари. Особенно хороши они, когда прячутся в листве деревьев. Секунду назад рядом с тобой высился тёмный и мрачный великан, и вот он исчезает. А над головой развёртывается удивительное пространство, наполненное сумеречным дрожащим сиянием. Дует ветер, качаются листья. И волны света кружатся в фигурах загадочного танца, который не понять. Им можно только любоваться. Лиловый свет не всегда достаёт до асфальта. Поэтому порой продолжаешь бежать во мраке, средь деревьев, задрав голову, перескакивая взглядом от одного волшебного дерева к другому. И кажется, что фонари, включившись, отныне никогда не погаснут.

Девочка обернулась. Лиловый свет падал на неё, причудливо высветив щёки, но скрыв в тени глаза. От этого она походила на пришелицу, сошедшую с летающей тарелки. В журналах часто изображают летающие тарелки: огромная стальная шляпа на тонких ножках, сгибающихся, как у паука. Из её нутра льётся мощный луч, а инопланетяне медленно-медленно, безо всяких хитрых летательных аппаратов, по этому лучу соскальзывают вниз, чтобы схватить какого-нибудь незадачливого землянина и увезти к себе на опыты.

А ведь мы с Вовкой долго готовились к встрече с инопланетянами. Вдруг они это оценили, и контакт только что произошёл?

Но девочка вышла из-под таинственно-лилового почти внеземного луча, тут же став обыкновенной. Она оказалась младше, чем я прикинул. Лет двенадцать.

– Твоё? – переспросил я, показывая пуговицу. И тут же бросил взгляд на платье. На девчачьих иногда пришивают ненужные пуговицы для красоты. Но нет, пуговок не обнаружилось. Зря кричал: сейчас скажет «не моё», и разговор закончен. Ведь говорить больше не о чем. Не напрашиваться же провожать её домой.

Маленькие бледные пальцы приняли пуговицу из моей руки.

– Не моё, – тихонько сказала девочка

И что-то в груди моей тоскливо оборвалось.

Однако незнакомка не спешила возвращать пуговицу, осторожно перекладывая круглую находку из одной ладошки в другую, так, что та поблескивала в свете фонарей. – Там, внутри, цветы живут, ты видишь? Настоящие. Наверное, на них и бабочки садятся.

– Нарисованные там цветы, – осторожно уточнил я, тоже вглядываясь в пуговицу. Конечно, внутри никаких бабочек.

– Нет, нет, живые они. И бабочки ещё не прилетели. Они прилетают днём.

Я уже начал жалеть, что остановил её. Бабочки прилетают… Про инопланетян ещё можно так сказать, но о выдуманных бабочках… Инопланетяне-то существуют, быть может, а картинки всегда остаются картинками.

– Пуговичка – прелесть, – продолжала девочка шёпотом. – Дай мне! Она ж всё равно не твоя. Ты её и так хотел отдать.

Да мне не жалко. Ну вот, нисколечко. Жил без этой пуговицы век и дальше проживу. А этой девочке, видать, она нужнее.

А на краю сознания ворочалось ожидание. Где же подсказки Судьбы, которые мне скажут понятным языком?

– Держи что ли, – сказал я донельзя сурово и сердито. Так, что испугался собственного тона.

– Такую диковинку нечасто подберёшь в этом времени, – счастливо засмеялась незнакомка, блеснула подаренной пуговицей и спрятала в кармашек платья.

Странные слова. А тут ещё сумерки. Лиловый цвет фонарей. Мысли о пришельцах. Неудивительно, что незнакомка снова показалась мне гостьей из иных миров. А слово «времени» тоненько и настойчиво сверлило мозг, заставляя вспоминать могучую книгу «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

– Ты ведь искал кого-то? На этой улице? Или неподалёку? – вдруг спросила незнакомка.

Она угадала. Пропавший Вовка. И странный уродец, выходящий из его подъезда. И не менее странные слова Степана Порфирьевича: «Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время».

И вместо ответа я спросил встречно:

– А где искать тех, кто проиграл время?

– Ты знаком и с такими? – внезапно заинтересовалась она.

– Как знать, – мрачно и загадочно ответил я, нагоняя тумана. Кто проведёт чёткую границу между моими придумками о двадцать шестом часе и тем, как всё на самом деле.

– Наверное, таких уносит туда, где время существует само по себе, – продолжила незнакомка. – Тогда тем, у кого его не осталось, есть за что держаться. Только такие места далеко от этой улицы. И даже от этого города…

Меня немного покоробила фраза «и даже от этого города». Я бы сказал: «От нашего города». И Вовка бы сказал так, стой он сейчас рядом.

– Вот странно, решила на миг срезать путь, а тут ты и потерявшие время… – продолжила незнакомка и вдруг замерла.

Я тоже словно окаменел. Чувствовал, что она сейчас что-то скажет. Что-то важное. Слова, которые из миллиона путей выберут правильное направление. Дорогу к Вовке.

Даже если он вовсе и не проигрывал время.

– Хочешь, найдём проход в места, где ИНОЕ время? – предложила девочка. – Только туда не ходят с пустыми руками.

– У меня есть деньги, – вытащил я кошелёк, но, видя, как отрицательно качнулась её голова, быстро добавил. – Или я тут живу неподалёку. Скажи, что принести. Я мигом!

Сейчас мне верилось во всё, что обещало вытащить Вовку из ниоткуда и поставить со мной рядом. Ноги готовы нести меня на край света. И даже за край. Но голова девчонки качнулась снова, и я остался на месте.

– Кто потерял время? – вдруг холодно спросила незнакомка.

– Думаю, мой друг. Вовка, – я чувствовал, будто сдаю Вовку с потрохами, поэтому мялся сверх меры. – Ещё надо проверить… Может, нет там Вовки… Может, не проигрывал он ничего.

А тревога Степана Порфирьевича не забывалась. И книга «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ».

– Обнаружу Вовку первой, заберу себе, – непонятно, но очень серьёзно предупредила девчонка.

– Это ещё с чего… – взвился я.

Бледная ладошка развернулась ко мне, предостерегая и от ненужных слов, и от ненужных жестов.

– Если мы нашли портрет вневременной травы, то отыщем и траву, – девочка вытащила пуговицу и разглядывала рисунок на ней. – А после найдём и тех, кто умеет открывать её секреты.

Сказать «ищи траву» легче лёгкого. А вот искать во тьме махонькие ростки… Фонари-то никуда не делись, но девчонка настойчиво тащила меня в тёмные дворы, бормоча под нос:

– Тут ей не место. Тут страшновато, и под лавками кто-то прячется. Сверкают глазами. Я побаивалась идти мимо, пока ты меня не позвал. Но сейчас ты со мной, и они не выползут.

И вновь я не нашёлся, что ответить. Действительно, под деревьями, в тающем свете тусклых ламп, едва пробивавшемся сквозь тени листвы, стояли лавочки, но никакие глаза под ними не сверкали. Только под одной развалилась небольшая посапывающая и с виду абсолютно безобидная собаченция.

Девчонка-то на ходу выдумывает сказки… Зачем ей это? А мне и вовсе не хочется знать о подлавочных чудищах.

Вовка, услышь он эти истории, тут же покрутил бы у виска пальцем. Но мне не хотелось возражать. Я подумал, оборвись разговор после «не моё», и я остался бы на сумеречной улице в одиночестве с мыслями о Вовке. И полным отсутствием планов. А теперь мы брели в неизвестность. В безвыходных ситуациях хватаешься за любую соломинку. Поэтому мне верилось, что я выбрался на дальний конец дороги, в конце которой обязательно встречу Вовку. Я просто представлял его. Что он меня ждёт. Похищенная им книга оттягивала руку, но сам Вовка почему-то всё меньше казался мне ворюгой.

– Она неподалёку, – ввинтилось в ухо. – Я чувствую её запах.

Мы стояли во дворе, у крыльца частного дома. На подоконнике за стеклом одного из окон растянулся серый полосатый кот. Он сладко зевал и потягивался, ежесекундно рискуя отправить на пол расписную вазу. Из прихожей в комнату лился свет, но что в ней, мешала рассмотреть занавеска, закрывавшая застекольное пространство, не считая подоконника, вазы и кота.

Над дверью висел фонарь, испуская белое с голубизной сияние. Под лучами фонаря девочка совсем не походила на инопланетянку. И это меня почему-то немного успокоило.

Совсем чуть-чуть.

Я прямо дрожал от нервов. От незнания того, что случится дальше.

– При свете не увидишь, – незнакомка резко щёлкнула выключателем на дощатой стене.

Бледно-голубоватый свет мигом погас. От неожиданности я почти ослеп. Лишь через минуту глаза ухватили неясное смутное мерцание, островками расплескавшееся вокруг. Двор заполняли огромные лужи, где мог потонуть и «Титаник». В них отражались дальние огни. А ветер гнал по лужам рябь, заставляя отблески света мерцать и переливаться.

И что-то, похожее на упавшую звезду, сверкало в отдалении за мерцающими островами.

– Туда! – девочка, превратившаяся в тень, указала в сторону колючего огонька.

Требовались обходные пути, ведь лужи не желали расступаться.

Хуже того. Толстые ветви, будто многоглавый змей, качались и не желали нас пропускать.

И снова мне чудилось, что, прячась в темноте за колючей звездой, меня ждёт Вовка.

На истории мы слушали, как Одиссей проскользнул между Сциллой и Харибдой. Харибда – чудовище с громадной пастью, хлеставшей воду так, что та закручивалась водоворотом, а шестиглавая Сцилла ловко высовывалась из пещер, хватая моряков, опасавшихся пройти близ Харибды. И безопасного пути нет. Уклонишься от одного чудища, тебя сожрёт другое.

Неподалёку я слышал журчание падающей воды: та срывалась в канализационный люк, словно водоворот Харибды, подстерегающей беспечных путников. По холодной тёмной воде протянулся мелкий, едва видимый пунктир. Свет колючей звезды отражался от водяной поверхности, становясь лунной дорожкой. Он словно прокладывал нам верный маршрут.

Я мигом представил себя отважным Одиссеем. Сциллой мне казалось могучее дерево, чью листву мощно трепал ветер. Ветви мелькали перед лицом, словно норовили ухватить и вознести в трепещущую мглу. Оставалось держать в уме чёрную дыру невидимого люка и смело нырнуть под пляшущие на ветру ветки, сжимая пальцы незнакомки. Я ступал по нарисованному пунктиру, чувствуя радость от тепла чужой руки. Но настоящее ликование меня охватило, когда лужи остались позади. Лавры великого героя немного коснулись и меня. Звезда сверкала всё ближе.

Огонёк в ночи.

Маяк, дарующий путь сквозь смертоносную бурю.

Повеяло тонким свежим запахом. Я даже не заметил его поначалу, только вот настроение неспешно поползло вверх.

– Чувствуешь запах весны? – счастливо выдохнула моя спутница, обгоняя меня. – Только она так пахнет.

Я повёл носом: вроде как обычная мята.

Или нет?

Сверкающая искра теперь вытянулась, обрела невысокий стебель, отростки, узкие листья, которые распрямлялись и начинали играть со светом. Их словно вырезали из лимонно-жёлтой глянцевой бумаги. На них чуть ярче светилась тонкая прожилка. И вдруг цвет таинственного растения стремительно поменялся. Чуть повернутся его листья в одну сторону – синие тона. Чуть повернутся в другую – уже фиолетовые. Растение подрагивало от ветерка, вившегося меж наших ног. Я перевёл взгляд с травы на девочку: она прижала руки к щекам и смотрела на цветок как на высочайшее чудо.

Сине-фиолетовые тона сменились мрачно-зелёными. За полминуты непонятная загогулина выросла в густую гриву зелёных маленьких листиков. А потом в гуще развернулся цветок с прозрачными, волнистыми по краю лепестками, набегающими друг на друга. Лепестки переливались радугой, что твой Цветик-Семицветик из старого мультфильма.

– Нас ждали, – девочка поманила траву пальцем.

Пара стебельков с маленькими округлыми листиками поднялись к ней. Медленно, словно бы ласково, обвили протянутый палец. Весенний запах стал ещё сильнее, к руке незнакомки потянулись другие ростки. Они теперь отливали цветом закатного неба.

Хотя, признаюсь, в ночной мгле багровые тона навевали тревогу.

Растение дрогнуло, что-то щёлкнуло нежно и немного печально. Один из стебельков лопнул и тут же обвился вокруг девчоночьей руки мерцающим браслетом. В тот же миг загадочное растение быстро воспарило, словно корабль пришельцев, выполнивший миссию. Свет лепестков, удаляясь, постепенно терял мощь но не пропадал, превратившись в одну из звёзд на тёмном небе. Или я ошибался? Или всегда сияла там звезда?

Я оторвал взгляд от небес, разглядывая росток:

– Как называется эта трава?

Ответ мысленно придумывался сам, складываясь в нечто между молнией и ракетой, но девочка неуверенно пожала плечами. Браслет продолжал сиять, но уже не тёмной зеленью, а сказочными малахитовыми тонами.

– Теперь нас пропустят куда угодно, – вместо ответа сказала девочка. – Только надо выбрать место, где время идёт не так, как здесь.

Она посмотрела на меня, ожидая решения.

Но я абсолютно не знал, что ответить. Только отступал небольшими шажками, не отрывая взгляд от браслета. Шагал спиной, пока не обнаружил, что мы стоим на перекрёстке, освещённом золотистыми фонарями и переливчатыми огнями светофора.

Я замер, словно испугался: вдруг незнакомка подумает, что я хочу от неё улизнуть. Но она, мелко вышагивая, не отставала. И сейчас остановилась неподалёку. Ждала моих слов. Испуг быстро прошёл: девчонка чует, что я не сбегу. Знает, что не отдам Вовку. И всё же зачем ей понадобился Вовка? А ему книга?

Тут пальцы совсем онемели от её тяжести, и я положил обёрнутое газетами сокровище на высокий бордюр, отделявший от нас пустынную проезжую часть. В блеске уличных фонарей сияние браслета поутихло, но я видел, что запястье незнакомки озарено странной зеленью.

– Куда теперь? – вопрос остался без ответа, потому что девочка склонилась над свёртком.

– Что это у тебя? – встречно спросила она.

– Сейчас упадёшь, – и пальцы отогнули уголок газеты, показав обложку.

Я и предпринять ничего не успел, как газета отлетела прочь, а девочка ухватила Деревянную Книгу. Аккуратно гладила шарниры, держащие элементы первой головоломки, где центром представала объёмная арка. Её окантовывали три ряда человечков, раскрашенных под камень, обросший мхом. В середине арки расположился лучистый многоугольник с изображением ловца снов: паутинка в обруче, к которому прикреплён хвостик. Ниже ловца снова фигурки людей. Ровно три. И ещё ниже вырезали другой многоугольник. Уже без ловца. Зато его лучи обвивали веточки с маленькими листиками.

Не надо думать, что такой картинка была изначально. Когда мы открыли книгу, страницу закрывал хаос из тонких дощечек и мелких деталей. Непросто было собрать из них арку. Перемещались фигурки по строгим правилам: толстых джентльменов на массивных квадратах разместить по внешнему слою, изящных дам в длинных платьях на вытянутых кирпичиках загнать на промежуточный, а на внутреннем оставались пластинки с тонюсенькими фигурками детей. Причём, трёх из них следовало перегнать в центр арки между лучистыми многоугольниками. Эти пластинки были чуть больше остальных. Две с фигурками мальчишек. А в центре – девочка.

Но теперь я, затаив дыхание, не смотрел на фигурки. Взгляд упёрся в нижний многоугольник.

– Дай-ка пуговицу, – хрипло попросил я.

Незнакомка вытянула находку и показала её на ладони. Теперь сомнений не оставалось. Загадочное растение на пуговице и трава, обвивающая лучи многоугольника, оказались на диво схожи! Более того, трава на руке – живое воплощение той, что на пуговице и в книге.

– Это точно твоя? – серьёзно спросила незнакомка, поглаживая угол страницы.

Я лишь кивнул, но потом торопливо добавил.

– Подарок. На мой день рождения. Сегодня.

– Такие книги не появляются просто так, – продолжила девочка. – Они оказываются в нужных РУКАХ в нужное ВРЕМЯ.

Я вздрогнул.

Почему Вовка так не хотел, чтобы книга оставалась в моих РУКАХ?

Но ответ мог дать лишь он сам.

– Как твоё имя? – спросила девочка, и я чуть с расстройства не хлопнул себя по лбу.

Полвечера шастаем по городу, нашли загадочное растение, собираемся в какие-то удивительные места. А имена друг другу не назвали.

– Руэн, – мигом отрапортовал я.

– Руен, – повторила девочка, легко смягчив звучание, где жёсткая «э» обернулась мягкой «е».

Но мне не понравилось уродование имени.

– Ру-Эн, – повторил я, напирая на гласную.

– В староболгарском календаре сентябрь звали «руен», – обрадовалась незнакомка. – Теперь я верю, что книга, действительно, твоя.

Её глаза таинственно блестели.

– И теперь понятно, куда надо идти. Руен – второе название растения сумах, цветущего осенью.

– Трава, которую мы нашли, сумах? – догадался я.

– Нет, – отрезала девочка. – Но сумах известен и в виде специи. А здесь неподалёку прячется магазин, торгующий специями.

Она быстро и решительно зашагала вперёд, ничего больше не объясняя. Подхватив книгу, я нёсся за девочкой, но всех сил хватало лишь на то, чтобы не отставать. «Своё-то имя она не назвала», – подозрительно ворочалось в голове.

Но не вопить же теперь в затылок: «А как зовут тебя?»

Час пятый,

когда мы бежим по закоулкам, а потом из обители ароматов переносимся в заповедник диковинных цветов, где нам варят пропуск в иномирье

Магазин и впрямь оказался неподалёку, что выглядело странным. Свой район я излазил вдоль и поперёк, шныряя по всем закоулкам. Почему же переулок, где находился «Аромат корицы», остался необследованным? Казалось, я ходил тут тысячу раз!

Соседние дома в тусклом свете редких фонарей выглядели угрюмо. Взять оживлённые проспекты центра: фасады подсвечены, витрины магазинов – будто гигантские экраны. Всюду реклама и вывески. Но главное – люди: они идут за тобой, обгоняя, или несутся навстречу. А ещё автомобили с фарами, автобусы с озарёнными салонами, трёхглазые светофоры. Рёв двигателей, шуршание колёс по асфальту, обрывки разговоров по телефону, многослойный шум большого города…

Но сверни в улочку – и шум резко глохнет, а свет тускнеет, словно прежний мир отскакивает на тысячу километров. Витрины исчезают. Из сумрака нехотя вылезают блёклые кирпичные дома прошлых веков или даже избушки, чьи слепые окна закрыты деревянными ставнями. За кучей гравия и песка молча страдает покосившийся забор. Дальше едва разглядишь пару стен, выступающую из мглы половину покатой крыши и гору досок, похожую на заснувшее чудище.

Был час Неприметных Закоулков. Тех самых, которые обычно не видишь, спешно проходя привычными путями. А если увидишь, то и заходить не захочется. Что ты там, спрашивается, забыл? Дома стоят так близко друг к другу, что ясный день мигом превращается в сумрачный вечер. Фасады стары и обшарпаны, словно тебя отбросило на пару столетий назад.

Но именно в этот Час проходы становятся приветливее. Они зовут зайти внутрь, как будто говорят: «Смотри, у нас по дороге раскинуты загадки! Да-да, юный Питер Пен тащил Мешочек Загадок, и они высыпались из дырки. А теперь их разгадаешь ты!» И Неприметные Закоулочки превращаются в Тайные Тропы. Становятся куда интереснее Привычных Путей.

Перед нами – вывеска, а на ней завитые палочки корицы: две лежат продольно, и третья – сверху, поперёк них. Название гласит: «Аромат корицы». А на двери надпись: «Открыто в любое ВРЕМЯ». И нарисованы небольшие часики. На какой-то миг мне показалось, что на циферблате не дюжина делений, а целых тринадцать. Для суток, в которых нашлось место и двадцать шестому часу. Вывеска старинная: на деревянной доске выцветшие буквы. И тени на палочках корицы лежат, будто те выпуклые, а не нарисованные. Подумалось, что такую вывеску мог вырезать даже Вовкин батяня.

– Пошли, – рука потянулась к деревянной двери в узких трещинах.

– Сначала я, – девочка внезапно оказалась впереди. – Ведь май всегда следует перед сентябрём. А я – Майя.

Я и не сразу понял, что она назвала имя. Подумалось, что слово вырвалось откуда-то из Южной Америки – а-я-ма-я. Или даже не слово, а индейское заклинание. Тем временем, её пальцы коснулись кольца, вставленного в пасть грустной потёртой бронзовой собаки. Я услышал, как кольцо легонько звякнуло. А потом дверь отворилась.

Сразу повеяло запахами. То накатывали сладковатые волны, то щипало ноздри нечто жгучее, а после щекотало что-то невообразимое с кислинкой. Ароматы сплетались невидимыми течениями. Иногда я чуял нечто знакомое, пойманное на кухне, когда готовила мама. Вот, например, запах корицы. Тот самый, что дал название магазину.

Сделав несколько шагов по скрипучим ступеням, я тоже оказался внутри и догнал Майю, остановившуюся за порогом.

– Запах гвоздики, – раздался её шёпот. – А вот паприка… – она сделала шаг в сторону. – И с ней смешивается розмарин.

Я привыкал к обстановке, схожей с купеческой лавкой из древних фильмов. Хотя нет… Всё вокруг больше напоминало музейную аптеку. Шкафы шоколадного цвета со стеклянными дверцами, а внутри банки и склянки с крышечками, увенчанными шариками. Рядом со мной на потемневших досках стены белел график-паутинка, подсказывающий соотношение ароматов: кислый, смолистый, свежий, жгучий и ещё какие-то. Сверху мелом значилось: «Чаат-масала. Анализ ароматов».

– Что за Чаат-масала такая? – мне это слово представлялось невысоким раскидистым деревцем с длинными узкими листами, среди которых ярко горели прозрачные красные ягоды с золотистыми семенами.

Оказывается, Майя не знала, что такое «чаат-масала» и где её используют.

Раньше я думал, что в таких магазинчиках повстречаешь разве что скучающих полусонных продавцов. Но тут оказалось на удивление многолюдно. Мужчина в длинном серебристом плаще, из-под которого выступали носки начищенных ботинок с латунными пряжками, рассматривал бутыльки и банки, закрытые маслянистой коричневой бумагой, перетянутой чёрной бечевой, на конце которой висели жёлтые этикетки с фиолетовыми чернильными надписями. За прозрачным голубовато-ледянистым стеклом виднелись сухие травы бледно-зелёного цвета, сморщенные, высохшие плоды, разноцветные порошки, обломки, схожие с лимонными и апельсиновыми корками, бурые палочки непонятного предназначения, диковинные звёздочки, покрытые блёстками.

В розовом платье под смешной зелёной шляпой с белым бантом замерла дама, которая в компании с высоким и тощим старичком, изредка подкручивавшим пальцем тощую бородку, рылись в коробе. В четыре руки они доставали похрустывающие бумажные пакеты с цветастыми наклейками. Рядом топтался светловолосый юноша. Его фирменный фартук с вышитыми палочками корицы намекал, что перед нами один из здешних работников.

– Кофе с запахом хвои, – комментировал он пакеты, вытащенные парой. – Очень свежий аромат. Хотите покрепче? – рекомендации сыпались одна за другой. – Тогда попробуйте вот этот.

Над соседней витриной склонилась конопатая девчонка, о чём-то спрашивая женщину по ту сторону прилавка. Женщину тоже опоясывал фартук с изображением корицы.

На ближайшей тумбочке лежали мешочки соли. Стёртой чуть ли не в пыль и крупной, словно камешки. В открытых горловинах виднелись белые соляные кристаллы. А рядом я углядел даже чёрные. Но удивительнее всего казались кристаллы, переливавшиеся радужными отблесками от неяркого света старинных люстр, висевших под высокими потолками.

– В этой смеси есть хлорид аммония, – услышал я разговор за массивной деревянной колонной, словно составленной из могучих кубов. – Обычный нашатырь. В Швеции его добавляют в лакричные конфеты. А в Индии, в небольших количествах, он входит в рецепты, помогающие уменьшить отёки.

На круглом бейджике светловолосого значилось «Медонос». У женщины за прилавком на таком же кругляше я прочитал «Амальгама». Это фамилии? Ведь не бывает же людей с такими диковинными именами?

Удивляться здесь есть чему. Но, скажите же мне, кто тут может разъяснить, где найти мне потерянного друга?!

И как поскорее его вернуть.

Когда я отходил от витрины, где продолжалась беседа Амальгамы с конопатой покупательницей, подумалось, что надо искать главного. Того, кто сразу поймёт, что мы здесь не просто так. Что бы сказал на эту мысль Шерлок Холмс? Наверное, предложил бы обозначить точку наблюдательного пункта, откуда виден почти весь магазин.

И глаза тут же ухватили ещё одного продавца в тенистой нише, наполовину заставленной припорошенными пылью бочками. Седые волосы со стальным блеском он собрал в длинную косу, перехваченную резинками. Седина не делала его старым. Чистое и свежее лицо без тени бороды, лёгкая россыпь морщин. Правда, уж очень суров. Поверх свободной тёмно-синей рубахи и серых брюк в крупную полоску тот же фартук с вышитой корицей, что и у остальных. Взгляд уверенный, оценивающий.

Самое удивительное, я никак не мог разглядеть имя на кругляшке, прицепленном к фартуку. Сколь ни прищуривался, всё ерудновина какая-то получалась. Грововол? Брозевеп? Обычные имена вмиг угадаешь даже по тройке букв, а тут полная засада. Или просто мешает тень?

– Вон у него, – потянул я за руку спутницы. – Что на бейджике?

– Бре-зо-зол, – медленно и отчётливо прочитала Майя.

– Да не бывает таких имён! – заспорил я. – Словно название лекарства какого-то.

– Про лекарства не знаю, – пожала плечами Майя. – А слово такое есть. Так порой апрель именуют.

– Он тоже – месяц! – поразился я. – Давай-ка подойдём к нему поближе.

Мы обогнули высокие глиняные кувшины, закрытые светлыми деревянными крышками, протиснулись между столом и внушительной тумбочкой, заставленной горшками с неведомыми, но очень пахучими растениями и подошли к нише. Седовласый теперь не просто окидывал глазами обстановку, а цепко глядел на нас, будто изучая и что-то прикидывая.

– Нравится ли вам здесь, ребятки? – голос очень, очень мягкий и глубокий, словно на меня упало пуховое одеяло, и я в нём утонул.

– Очень! – Майя смотрела на хозяина во все глаза. – Хотелось бы побольше узнать о чаат-масала, но нам надо кое-что поважнее.

Хозяин смотрел тем же вдумчивым взглядом.

– Если это касается мира специй… – он улыбнулся самыми краешками губ, но всё равно оставался серьёзен.

– А если просто о траве, которую… – Майя помедлила, словно что-то решая, а потом осторожно протянула ему навстречу руку, где вокруг запястья вился чудесный росток, – я толком изучить не успела!

Росток хоть сорван уже давно, но оставался таким же свежим. Чуть-чуть испускал сияние, отчётливо различимое в местных сумерках. Глянцевые лепестки едва подрагивали и переливались от светло-голубого до фиолетового.

Ладони старика закрыли руку Майи, и я напрягся. Столь пристальный взгляд хорошее не сулит. Он на всех вот так смотрит? Или только на нас с Майей?

Брезозол внимательно разглядывал необыкновенный браслет и медленно кивал.

– Да, – подшёптывал он, и «д» у него получалась мягкая и глуховатая. – Да… мне известно это растение. Что ж… я ценю ваш интерес… Что вы хотите узнать об этой траве?

– Она, наверное, скоро завянет, а мы торопимся, – встрял я.

Я не чуял, будто старику что-то известно об исчезнувшем Вовке, поэтому мне хотелось поскорее уйти из магазина. Отчего-то я верил, что на свежем воздухе, свободном от дурманящих специй, в голову наконец-то придёт стоящая идея.

Но нас не хотели отпускать:

– Не торопитесь, молодой человек. Не торопитесь. В моей лавочке есть склад, и мы сейчас направимся туда.

«В моей лавочке, – подумал я. – Значит, не только старший продавец, но ещё и хозяин».

Мы с Майей переглянулись. Я оставался настороженным, а она вдруг обрадовалась. Её пальцы ободряюще сжали моё запястье. Впрочем, причин убегать пока что не было. Иначе я бы давно дал дёру. И её бы уволок за собой.

Я терялся в неразберихе мыслей. Пропавший Вовка. Украденная и возвращённая книга (в эту секунду я покрепче прижал её к себе локтем). Странное знакомство и не менее удивительный магазин. Хотелось действовать. Но я передумал уходить. Мне показалось, что здесь мы всё же могли узнать нечто важное.

Склад магазина скрывался за непрозрачной зелёной занавесью, собравшейся волнами, в самом конце магазина. На занавесе меж вышитых тёмных извилистых лиан горели золотистые звёзды. Я ждал нагромождение ящиков и коробок, но перед нами открылась большая оранжерея. Или даже джунгли, вызвавшие у Майи восхищённый возглас. Я отметил, что Брезозол посматривал на девочку, самозабвенно наклонившуюся над ярко-красным цветком с сотней узких и длинных лепестков, и удовлетворённо, кротко улыбался. Но лицо оставалось серьёзным, словно улыбка жила отдельно от него.

– Нам дальше, любопытствующие мои друзья, – ласково сказал он и провёл сквозь необыкновенный сад к ещё одной двери.

Вышагивая за стариком, я размышлял над его именем. Из чего оно складывалось? Мне почему-то рисовалась берёза. А ещё зола. Сожженное дерево с обуглившейся берестой. Если дерево до сих пор порой называют «древо», может, и берёзу когда-то именовали короче – «бреза»? Выдумывая разгадку, я заметил, что имя старика всё меньше кажется мне непривычным и режущим слух.

Постепенно мы оказались в полумраке. Прожекторы на далёких стенах испускали тяжёлый синий цвет. Я вспомнил про больничные лампы для обеззараживания. Но здесь оттенок был другой, более густой и какой-то вязкий. Растения тут тоже подобрались диковинные. Они шевелились. Извивались. Танцевали. Майя оглядывалась чуть потерянно. Наверное, раньше и не догадывалась, что такие растения существуют.

– Цветы у нас особого ухода требуют, – раздался вкрадчивый голос старика. – Прикорм и почва тут не всесильны. Нужны технологии специальные, либо эмоции человеческие. Ими приманили и свой цветок, не так ли?

Я промолчал. Похоже, что хозяин здешних растений и Майя, поймавшая росток чудной травы, понимали в происходящем больше моего. Но чем вся эта ботаника поможет в поисках Вовки?

– Как ваши имена? – внезапно поинтересовался Брезозол.

– Майя, – шёпотом произнесла моя подруга.

– Чудесно. Весенняя девочка. А как зовут вас, молодой человек?

Мне не хотелось выкладывать своё имя, но пришлось выдавить:

– Руэн.

– Руен? В определённых местах подобным образом называли сентябрь. Ну что ж, вы – осенний мальчик. Тоже из времён года. Как вот и я. Наверняка время, чьи замыслы порой непостижимы, свело нас преднамеренно.

Господин Брезозол опустил голову, словно задумался. Попросил Майю показать наше растение ещё раз. Оторвал листочек, и я увидел, как моя подруга вздрогнула, словно бы продавец допустил непоправимую вольность. А он сосредоточенно растёр листочек между пальцами, и сок на них оставил лёгкое сияние.

– Перед вами, ребятки, сон-трава… – протянул он. – Название это просторечное, настоящее же ни о чём вам не скажет. Оставим его сон-травой для простоты.

– Как снотворное? – поинтересовался я.

– Да, оно погружает в сон. В очень глубокий сон. Но важно лишь, КУДА ИМЕННО ты попадёшь, заснув под её действием. Ведь сон – это переход в другое состояние, а иногда – в другую реальность. Понимаете, детки?

Мы с Майей насторожено переглянулись.

– Про сон понятно, – выдавил я, – а про другую реальность как-то не очень.

– Уснув от сон-травы, в городе крепостном окажешься. По диковинно расположенным улицам ходят невидимые жители. И есть там одна улица, что уводит за стены крепости, в обитель несчастных, чьё время пропало или потерялось.

«Я бы подумал, что кто-то недавно проиграл всё своё время, – повторилось в голове голосом Вовкиного отца. – До самого последнего часа».

– Или проиграно, – внезапно сказал я, вспомнив странную фразу Степана Порфирьевича.

– Тоже вариант, – согласно кивнул Брезозол. – Не знаю, кого ты хочешь оттуда вернуть, но чую, тебе не терпится начать удивительный поход.

Тут он ошибся. Я мало представлял, куда он клонит. Но мне всё чётче казалось, что это связано с пропажей Вовки. И книгой. Вернее, двумя. Моей и «УЧЁТЪ ВРѢМЄНИ», которую я видел у странного уродца.

– А спутница тебя не оставит, – приговаривал старик. – Вы повязаны временем. Но в город вы отправитесь втроём. В проводники возьмёте моего сына…

Я напрягся.

– Иначе заплутаете, – добавил Брезозол.

– А где он… ваш сын? – осторожно спросила Майя.

Не нравилось мне прибавление в нашей компании. Но почему?

Господин Брезозол удовлетворённо улыбался.

– Сейчас и познакомитесь. – кинул он в сторону, и голос его прозвучал внезапно повелительно. – Сынок, выходи!

В дальнем углу послышался хлопок двери, зашевелилась листва, и к нам вышел ещё один старик, опирающийся на палку с выгнутой узорчатой рукоятью. Он был древен – так древен, словно бы видел начало времён. Он казался намного старше далеко немолодого Брезозола.

– А… почему ваш сын такой… старый? – запинаясь, спросил я.

Происходящее мне категорически не нравилось. Я представлял, что нам навяжут какого-нибудь хилого затишочника-капризулю. А тут пенсионер в квадрате.

– Таким же станешь, коль осторожность потеряешь, – грустная усмешка Брезозола почему-то отдавала коварством. – Дай-ка, Майя, три листочка сон-травы для снадобья. Как уснёте, окажетесь в Городе. А там уж поспрашиваете о том, кто мог своё время проиграть, и какими дорогами к нему пробраться. Мой сын пойдёт с вами. Это не обсуждается.

Меня терзали жуткие сомнения. Полчаса назад я и не подозревал об этом магазине. Не собирался пить подозрительное снадобье. Я лишь искал Вовку.

Майя посмотрела мне в глаза.

– Вовка там. Время подсказывает дорогу к тем, у кого его не осталось.

Честно говоря, я не очень понял последнюю фразу. Но почему-то хотелось поверить Майе.

– Но можешь остаться, – вдруг рассмеялась весенняя девочка. – Пойду одна и заберу Вовку. Но тогда уж не жди его обратно.

Если бы существовала другая дорога к Вовке. Хотя бы тонюсенькая тропиночка… Я бы мигом понёсся по ней. Другой бы лучик надежды…

– Начнём через полчаса, – подытожил Брезозол.

Он уже откуда-то вытянул закопчённый котёл и разжёг под ним пламя, отливавшее зеленью. Растения в свете синих ламп отбрасывали таинственные разноцветные тени. Пахло мхом и варёной кукурузой. А я чувствовал себя зыбко и потеряно, словно рыбина, выброшенная на берег, где волна не добегает до неё каких-то два шага.

– Час, когда ты заснёшь, уведёт на улицу его имени, – загадочно проронил Брезозол, помешивая в котле варево, начинавшее грозно булькать.

Над котлом висели огромные часы. Меня немного удивило, что время на них было неправильным. На улице стемнело. Часов десять, наверное. Или около одиннадцати. А тут длинная стрелка упала к шести, тогда как короткая и толстая замерла между четвёркой и пятёркой. Полпятого утра? Полпятого вечера?

Но тогда время на часах не казалось мне чем-то особенно важным.

Час шестой,

когда меня в предчувствии чудес учат играть на время и ориентироваться на местности, а я успеваю ещё и познакомиться с будильником

Помню, что заснул мгновенно. Только поставил чашку на тумбочку. Рядом с Деревянной Книгой. Во рту ещё бушевал вкус горького травяного настоя. Часы над котлом показывали без трёх минут пять. Я растянулся на твёрдом лежаке, повернулся на бок… Глаза закрылись сами собой. Я будто провалился и падал, падал, падал. Мягко и неопасно, как Алиса в кроличью нору.

И почти сразу проснулся.

Ни темноты, ни лежака, ни котла, ни господина Брезозола. Словно магазин специй, открытый в любое время, был сном, который оборвался.

Меня окружал удивительный город. Я будто уменьшился в сотню раз и затерялся на полках магазина, торгующего будильниками, ходиками, хронометрами и прочими часовыми механизмами. Дома походили на корпуса настольных и настенных часов. Обязательно циферблат. И небольшие тёмные окошки. Или, напротив, огромные. Через стекло виднелись качающиеся маятники. Может, это и не окошки, а двери.

Только заходить туда не хотелось. Сунешься и получишь маятником по кумполу.

Над крышами кое-где торчали силуэты мощных часовых башен.

Отовсюду, со всех сторон, в уши вливалось многоголосое тиканье, свитое из щелчков, пощёлкиваний, шорохов, мягких ударов, тревожного свербения и мелодичного стрекотания, будто в городе этом прятался оркестр из миллиона невидимых сверчков.

И воздух здесь другой. Свежий. Словно прошла гроза. Но на небе ни тучки, ни облачка. Впрочем, небо тоже выглядело непривычно. Иногда оно казалось дневным, а иногда сумеречным. Я точно не могу описать, но если хочешь его почувствовать, ярким солнечным днём сделай несколько шагов в тень высотного дома, а потом взгляни на небо над крышей, за которой спряталось солнце. Тогда и увидишь этот странный оттенок: сизый сумрак, где ты стоишь, и солнце, которое есть, но которого нет, подарят и небу почти невидимую, но вполне ощутимую тень.

А Майку куда унесло? Рука потянулась за телефоном, но остановилась на полпути. Номерами-то мы и не обменялись. Вот чего стоило спросить и добавить её телефонный номер к прочим. Не догадался, олень тупорогий. Впрочем, телефон всё равно пригодится. Быть может, отсюда уже можно дозвониться Вовке.

Рука хлопнула по пустому карману.

«Посеял!!!» – холодный ужас содрогнул меня, будто я словил удар молнии.

И только потом, постепенно, отхлынуло.

Я же сплю! И во сне вполне могу оказаться без телефона. Иногда чего только не приснится.

Был час Предчувствия Чудес. Его не отследишь по циферблату. Он словно звоночек внутреннего будильника. Приближается и подаёт сигналы. Так ты предчувствуешь нужную встречу. Или удивительный подарок. Ничто и никто не говорит тебе о нём, но там, внутри, внезапно происходит какое-то озарение, складывающееся коротеньким «Жди».

Так ожидаешь воскресенья, планы которого ещё неизвестны. Но отец, хитро улыбнувшись, после завтрака внезапно скажет: «А, знаешь, куда мы сегодня с тобой отправимся?»

Ты не знаешь, куда. Но это и не очень важно. Важно, что какое-то неведомое чувство подсказывает тебе: эти слова обязательно прозвучат.

И они не останутся всего лишь словами.

Мысли, даже самые важные, отодвигаются на второй план. А в голове начинает мягко и симпатично потикивать: «Что-то будет. Что-то будет…»

Улица состояла из плотно сомкнувшейся шеренги разномастных и разновеликих часов. Были тут и обычные уличные часы с круглым циферблатом. Виднелись и электронные, со светящимися цифрами. Где-то красными, где-то зелёными, где-то небесно-голубыми. Старинный особняк напротив меня оказался огромными солнечными часами. Острый кончик тени лёг ровно на число «XVI». Удивительно, но то же самое время показывали и остальные часы. На механических длинная стрелка тянулась к двенадцати, а короткая замерла возле четвёрки. На электронных сверкало «16:00». Кинув взгляд на запястье, я убедился, что мои часы показывали четверть полуночи. Точнее сказать, двадцать три часа двенадцать минут. Я чуть было не сдвинул головку часов и не прокрутил время назад. Но вспомнил, что, когда я пил отвар из сон-травы, близилось пять. Там, на часах в таинственной комнате, чьё время мне показалось странным. Время не могло воротиться вспять?

По пустой улице, отчаянно грохоча, проскочила древняя деревянная карета. Лошадь неслась так быстро, что я не успел рассмотреть ни её, ни сам экипаж.

Почему же здесь ровно шестнадцать? Значит, все часы на этой улице тоже показывают неправильное время. Или я просто оказался в другом часовом поясе? Тогда стоило время на своих часах привести в соответствие с местным. Но тут обнаружилась ещё одна странность: я находился здесь уже больше минуты, а стрелки нигде не сдвинулись ни на деление, и на табло электронных всё также сверкало «16» и два нуля. Я нарочно подождал ещё, медленно-медленно отсчитывая до шестидесяти. Время на часовых домиках не поменялось.

А если ориентироваться по солнцу?

Солнце висело над дальними крышами, но казалось каким-то не таким. Прежде всего, оно здесь было больше. И это уже резало глаз непривычностью. И хотя оно также нестерпимо сверкало, как и солнце над моим городом, удивляли странно колючие его края. Будто здесь оно имело не форму шара, а форму колеса с бесчисленным количеством острых зубчиков. Кроме того, сквозь его золотой огонь проглядывали тёмные пятна, что выглядело пугающе. Будто оно и не звезда в миллионах километров, а механизм, замерший между небом и землёй.

По булыжной мостовой вновь промчалась карета. Но уже в обратном направлении. И не та. Здесь экипаж выглядел побогаче, а конёк помощнее. И карета не грохотала, а лишь мягко шуршала покрышками. Шуршание разрывал дробный топот.

Улица убегала вдаль, постепенно поворачивая, поэтому чудилось, что вдали она истончается и исчезает. Часовые корпуса плотно прижались друг к другу. Казалось, что их выдрали из разных эпох. Были тут и механизмы, спрятанные за мраморными корпусами. Виднелись и часы в каркасах из потемневшего дерева, какие любят изображать на картинках книг со сказками. Но имелись и вполне новые часики в блестящих хромированных футлярах.

Я сдвинулся вперёд. Шагалось удивительно легко. Я словно воспарил на крыльях ветра, а через мгновение опустился на мостовую, собранную из ушорканных булыжников.

Необычное ощущение звало немедленно повторить полёт. Взмыть над крышами. Взглянуть с высоты на это загадочное место. Есть ли тут ещё что-то кроме часов? Но внутри внезапно завибрировал сигнал тревоги.

Уши уловили грохот. Но он не походил на приближающуюся карету. Грохот нарастал, усиливался, почти что рвал барабанные перепонки. Издалека ко мне быстро катился огромный чёрный шар. Чем меньшее расстояние нас разделяло, тем чётче вырисовывалось чудище, собранное из лязгающих металлических деталей и миллиона пружин, беспорядочно торчащих во все стороны. У шара нашлась четвёрка ног, каждый шаг которых сотрясал мостовую. Казалось, вздрагивали даже дома. Больше всего это создание напоминало разъярённого слона, который без труда мог почесать спину об угол крыши.

Я быстро подумал, что на незнакомой территории лучше сначала осмотреться. Понять, что тут за жизнь, и чего ждать от местных. А потом уже парить на крыльях ветра. Требовалось убежище, откуда хорошо видать всю округу, но так, чтобы меня никто не засёк.

Слон остановился неподалёку и так громко затрубил, что уши мои чуть не лопнули. Этого я уже вынести не смог, поэтому юркнул в узкое пространство, затопленное синевато-сизой тенью.

Бесконечное тиканье мигом смолкло.

Тишина оглушила. Я дальше пальцами покрутил в ушных отверстиях, проверяя, не вернутся ли звуки. Но они не вернулись.

На покинутой улице властвовал сладкий аромат. Будто рядом располагалась конфетная фабрика. Или таяла тонна фруктового мороженого. Здесь же сладость словно корова языком слизнула. Ноздри слабо щекотал запах сухой травы. Один всего шажок, а словно в другой мир попал.

Но я с удивлением понял, что здесь несравненно уютнее. От маленького пространства исходила некая защищённость. Этот бешеный слон из металлолома просто не втиснется в щель, где прячусь я.

И ещё сюда не заглядывало то странное солнце.

Однако не век же торчать на одном месте! Да и свербела тревожная мысля: что там с Майей? Вроде в лавке нам обещали, что искать Вовку будем вместе. Да ещё с довеском. А тут вдруг я один. Ещё чуть-чуть, и начну думать, что Майка тоже потеряла всё своё время.

Это заставило повернуться спиной к улице, где время навечно замерло, уткнувшись в шестнадцать. Неспешно я шагал в узкой щели, залитой прохладной синей тенью. Иногда пальцы нарочно касались стен: сплошная гладь, ни зазубринки. Стены высоченные. Хоть прыгай, за край не ухватишься. И окон нет – глухая плоскость. А любопытно бы узнать, что же внутри домов? Может, там, в неведомых квартирках, и прячутся самые главные тайны.

Вдоль стен росла густая, сочная, высокая трава. Даже удивительно, как она вымахала без солнца. Под ногами тянулась протоптанная тропинка. Земля коричневая, сухая, но не истрескавшаяся.

И тут с крыши что-то шмякнулось впереди по курсу.

Завидев пёстрое, шевелящее пятно, я заметно сбавил скорость. В незнакомых местах осторожность никогда не вредила. В самой середине прохода вертелось месиво из пружинок и шестерёнок, обмотанных разноцветным тряпьём. Наконец оно успокоилось и сложилось в небольшую обезьянку со злобной лохматой мордочкой. Из-под короткой белой юбочки в зелёный горошек пританцовывали кривые лапки. Пружинистая обезьянка ловко вертелась то на левой, то на правой.

– Можно пройти? – вежливо спросил я, думая и вежливо добавить «Спасибо», когда шестерёнчатое чудо сдвинется, освобождая путь.

Но обезьянка не торопилась уходить с дороги.

– С улицы Шестнадцатого часа сюда вход закрыт, – развела она лапками-руками с малюсенькими, как у младенца пальчиками-пружинками.

Я мельком покосился на свои часы. Половина двенадцатого. Больше четверти часа торчу в удивительном городе, а что успел?!

– Эти часы тебе не помогут, – рассмеялась страшилка. – Твоё время здесь абсолютно ничего не значит!

Не, а дальше-то что?

Вот если бы подцепить её ногой и отодвинуть к забору. Но так поступать неучтиво. К тому же, за улыбкой обезьянки виднелась шеренга острых и крепких металлических зубок. Такие цапнут, на всю жизнь шрам останется. Поэтому я не торопился ногой-то двигать.

– Сыграем? – предложила обезьянка с лукавой улыбкой.

– На время? – тревожно спросил я, вспомнив уродца с книгой и пропавшего Вовку. – На время не играю!

– Вижу, что ты его только тратишь, – пожала плечами обезьянка и вытащила из кармана юбочки круглую шкатулку.

«Зеркальце? – подумал я. – Зачем оно обезьяне?»

Но острый завиток маленького пальца-пружинки легко подцепил выпуклую крышку, и та откинулась с мелодичным звоном. Под ней обнаружилось стекло, за которым я увидел часовые стрелки.

И тут часы…

– Гляди же, – палец обезьянки заскользил кругами по стеклу.

И я с удивлением увидел, что там, под стеклом, обе стрелки закрутились.

Палец ускорялся, стрелки тоже крутились всё быстрее, пока мельтешение не слилось в неразличимый тёмный круг со светлыми проблесками.

– Чьё время раньше, тот и проиграл. Выиграешь, расскажу, как ориентироваться в этом районе. А проиграешь, подменишь меня ненадолго. Понял, нет?

Не то, чтобы я ухватил правила, но «Нет!» говорить не хотелось. Выказать себя тупым при первой же встрече – так себе вариант. Начнётся игра, а там разберёмся.

Я кивнул. Палец обезьянки оторвался от стекла. Круг под стеклом распался на две стрелки, которые, нехотя, притормаживали, пока окончательно не остановились.

Часы у неё – проще некуда. Две стрелки да двенадцать чисел по кругу. Ну и маленькое окошко. За таким обычно прячутся цифры даты, но здесь стояли буквы. «А» и «М». Стрелки же замерли рядом. Маленькая – у одиннадцати. Длинная – за три деления до двенадцати.

– Десять часов пятьдесят семь минут, – важно заявила хвостатая. – Не стой, давай крути, нечего впустую терять время. Здесь этого не любят.

«Этого нигде не любят», – подумалось мне, вспоминая, как пилят меня по вечерам, высказывая: «Опять день зря прошёл?»

Я коснулся стекла и увидел, как стрелки дрогнули. Палец заскользил по прохладной глади, а там, под стеклом, закружились стрелки, всё ускоряясь и ускоряясь. Я не отрывал палец от стекла, а стрелки кружились и кружились. Так завораживающе смотреть на их кружение, что я чуть не забыл об игре. Но вспомнил, вздрогнул не хуже стрелок и решительно отдёрнул руку.

Стрелки тотчас остановились. И снова неподалёку друг от друга.

Длинная и большая указывала на единицу. Маленькая, короткая и толстая на невесомую долю сдвинулась от двойки. Два часа пять минут. Не больше и не меньше.