Читать онлайн Мой израильский дневник

Я был одним из тех, кто свято верил, что стоит ему изменить систему, чтобы исчезли кражи, убийства, обман и несчастная любовь (Луи Арагон).

Вместо предисловия

Совсем мало времени мне понадобилось, чтобы убедиться в ошибочности моих ожиданий. Мои наблюдения продолжаются, но не просто со стороны. И в новой жизни, которая подобна океану, я не мог включить автопилот и плыть по ветру. Чтобы не утонуть, я должен был здесь тоже вертеться и следить, чтобы не сбиться с курса. Только этому должно было сопутствовать еще и личное везение. С моей точки зрения, этот порядок касается любой системы.

В Израиле я особенно остро ощутил неразрывную связь с его историей. Жизнь каждого из нас складывается по-своему. Принято считать, что у большинства репатриантов она состоит из трех этапов – восхищения, разочарования и привыкания. На своем новом пути продолжительностью в 30 лет я встретил много разных людей. Ярче представить лучших из них мне помогут фотографии из семейного альбома. Имена других мне пришлось изменить, потому что не запомнил, но людей таких мало.

Глава 1

Из Винницы мы уезжали в Москву в полдень конца февраля 1990 года. Там нам предстояло попрощаться с многочисленной родней перед тем, как вылететь в Будапешт. Вечером следующего дня у самой вагонной ступеньки нас встретили мой брат Фима с женой Мирой. В их квартире на воспоминания всего нами прожитого ушла вся ночь. Утром мы приехали на Востряковское кладбище. До могил добирались по глубокому снегу. На металлической ограде первой висело немало мраморных плит. На одной из них имена бабушки, мамы и отчима. Он пережил маму всего на один год.

После этого Михаил привел нас на могилу академика Сахарова. Смерть борца за демократизацию страны ускорили его политические противники. Они называли Андрея Дмитриевича предателем. На его похороны прилетал в Москву и наш сын. Возложенные нами живые цветы были не единственными на могиле. Это вселяло надежду на то, что сторонники демократизации в стране пока еще не перевелись.

Вечером квартиру Фимы заполнили наши братья, сестры – родные и двоюродные. Они пришли со своими уже повзрослевшими детьми. Наше решение уезжать было для них неожиданным. Кого-то оно настораживало. Кто-то пытался представить наши волнения преувеличенными. Тревожное настроение к евреям столицы пришло позже.

Возможно, поэтому за нашим столом гости не допускали и мысли о возможности антисемитских вылазок в Москве. Они не сомневались, что их в зародыше подавят силы общественного еврейского городского центра быстрого реагирования. Времена, дескать, иные пришли на еврейскую улицу России.

Михаилу, Майе и мне пришлось долго выслушивать неубедительные для нас размышления родственников.

35 лет тому назад, когда я уезжал отсюда в Уфу, большинство из них только пошли в школу. Сейчас я видел пред собой солидных женщин и мужчин – специалистов в разных отраслях промышленности, строительства и экономики. Теперь уже их дети учились в вузах и техникумах, а меня в очередной раз переполняло чувство гордости за принадлежность к хорошей родне. В лидерах последних лет здесь, безусловно, числились двоюродный племянник Саша, мои брат Фима и сестра Шеля.

На служебном микроавтобусе Фимы в аэропорт Шереметьево мы приехали только с семьями его и Шели. Оттуда мы вылетали в Будапешт. В поздние вечерние часы поговорить нам нашлось, о чем и там. Объявление о нашей посадки прозвучало около часа ночи. Таможенный досмотр чемоданов, которые принадлежали мне и Майе, продолжался не более пяти минут. А вот проверяемый вслед за нами сын задерживался подозрительно долго.

Я заволновался и вернулся. Неужели запретили вывоз его художественного шедевра величиной с фотографию 9Х12 сантиметров? Такой величины картину, на которой изображалась церквушка с крестом на колокольне, ему впарил за немалые деньги якобы известный в Харькове художник. Мог ведь и на нее распространяться запрет на вывоз за границу.

Оказалось, что таможенники умели отличать шедевр от побрякушки лучше Михаила. А от него они сейчас требовали сдать виолончель в багажный отсек. Я в этом не увидел никакой крамолы и поэтому демонстративно облегченно вздохнул. Тут же я понял, что моя реакция сыну не понравилась. А чтобы провезти дорогой музыкальный инструмент в салоне, от него потребовали еще один билет на полноценное место.

– Да ради Бога! Уже столько потрачено, так уплати еще за один билет, – посоветовал я.

– И ты тоже считаешь, что я не взял бы его заранее, если бы знал о таких требованиях? – Миша нервно прикусил нижнюю губу. – А сейчас проблема в том, что свободных мест нет. Я же не сдам инструмент в багаж, если мне даже придется пропустить два или три рейса. Я был бы полным идиотом, если бы позволил пьяным грузчикам одним резким движением превратить в щепки самую дорогую для меня вещь.

Переживания Миши можно было понять. Дело было даже не в том, что в три тысячи рублей (его зарплата за 15 месяцев) ему обошлась только пошлина на вывоз виолончели. Без нее он не мог даже подумать о трудоустройстве по профессии в новой стране. Только музыканты понимают, сколько времени надо уделить репетициям, чтобы представить себя работодателям. Не меньше сына огорчила унизительная манера разговора таможенников. Трудно нам бы дался поиск выхода в ту ночь, если бы не помощь подключившегося к разговору Фимы. А купить в кассе билет ему тут же помогла наша двоюродная сестра Люда. Ее работа каким-то образом пересекалась с работой Аэрофлота.

Михаила продолжало трясти от пережитого и в набравшем высоту ТУ-154. Его салон был заполнен пассажирами только на две трети. От кассира же сын только и слышал, что свободные места на рейс отсутствуют. Вскоре стюардессы стали разносить горячий ужин. Чувство заложенных ушей у меня еще не прошло, но я все же услышал, что Миша попросил стюардессу принести нам три рюмки коньяка. А ведь он исключительно редко прикасался к спиртному.

– Я предлагаю выпить, – сказал сын. – Пью за то, что мы, покидаем страну, в которой телефонный звонок чиновника выше закона, а об уважительном отношении к рядовым гражданам можно прочитать только в правилах хорошего тона. Нас там унижали все, кто хотел, начиная от продавщицы овощного магазина. Нет предела возмущению постоянным унижением нищенской зарплатой!

Я выпил, молча. Долгой беседы у меня не получилось, хотя грубо унижавшей нас Системе можно было припомнить еще десятки упреков. Они включали волнения за то, что моего сына могли не принять в престижный вуз или приостановить его продвижение по службе, по соображениям «пятой графы». От всего этого и бежали евреи, но не от своих друзей и сотрудников. Моя московская родня этого еще не осознала.

Упреки сына продолжались. Многие из них сейчас я был готов принять и в свой адрес. Не потому ли лично мое советское прошлое сейчас уже во сне поплыло передо мной картинами из гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Теперь и я уже не замечал границ между реальностью и вымыслом. С отвращением я снова сидел за столом ресторана за чужой счет и испытывал отвращение за угодничество и смирение. Мое лицо хлестали летевшие на меня бланки договорных рационализаторских предложений и денежные купюры не всегда заслуженных премий. Приписки ведь являлись тогда массовым явлением.

Я видел в том только начало причитающейся мне кары за замену моральных ценностей родительского дома на «самую справедливую коммунистическую мораль, выражавшую интересы и идеалы всего трудящегося человечества». Именно так было записано в Программе Коммунистической партии Советского Союза. А в то самое время возглавлявшие ее в центре и на местах лидеры тонули в царстве блуда, взяточничества, обмана, преподношений и пьянства.

Спасибо стюардессе, которая случайно зацепилась за выставленную мной в проход ногу. Иначе можно было тронуться умом и во сне. Очнувшись, я увидел, что большинство пассажиров, включая Мишу и Майю, сладко дремали, чуть слышно похрапывая. Я же был готов бодрствовать и третью ночь подряд. Хорошо, что при мне были остро заточенный карандаш и записная книжка. Возмущенный усилением противостояния подлинной перестройке в разваливавшейся империи зла, я так подвел итог тому, чему было отдано 54 года жизни:

Готов принять я пытки ада,

И послаблений мне не надо,

Хоть я в затылки не стрелял,

Но, в рот воды набрав, молчал.

Расправы поощрял я тем,

Что был в той жизни глух и нем,

Лишь с разрешения верхов,

Порой ронялось пару слов,

Забыв о чести и морали,

Мы, что угодно одобряли,

Мы и детей тому учили,

А что в итоге получили?

Бардак, разбитые дороги,

Дожились – голод на пороге.

Опомнитесь в последний миг:

Нас привели в глухой тупик!

Так мысленно я обращался к тем, кого оставил в Виннице, чтобы не позволили обмануть себя вторично. В год моего прощания с СССР отсутствие там прямых авиарейсов в Израиль являлось нормой и не подлежало критике. Из Москвы в Будапешт мы долетели в третьем часу ночи. Почти сразу началась посадка в двухэтажный «Боинг» израильской авиакомпании «Эль-Аль». В его салонах свободно разместили около четырех сотен пассажиров, в основном, новых репатриантов. Самолет гигантских размеров набрал высоту настолько незаметно, что я даже не ощутил привычного для советских лайнеров закладывания ушей.

Как только набор высоты завершился, на подвешенных к потолкам экранах телевизоров замелькали изумительные виды морских пляжей Тель-Авива, Нетании и Эйлата. В моих наушниках зазвучали приятные мелодии неизвестных мне израильских композиторов. С этого момента началось мое все углубляемое знакомство с еврейским государством. Вспомнилось, что мне втолковывала советская пресса: «Утверждения сионистов о том, что Израиль родина для всех евреев, на самом деле, обман, который раскрывается, как только вновь прибывший вступает на его землю. Здесь он воочию убеждается, что правящие круги Израиля проводят политику агрессии и оккупации арабских территорий.

Новички же нужны Тель-Авиву лишь для пополнения армии и заселения оккупированных земель. Роль пушечного мяса – вот, что уготовано эмигрантам».

Это почему-то насторожило именно тогда, когда просторный авиасалон в считанные минуты превратился в своеобразный зал ресторана. Сначала его заполнили очень приятные ароматы горячей еды. В узких междурядьях засновали улыбающиеся стюардессы. Перед каждым из нас на откидных столиках они расставляли одноразовые блюда из фольги. Горячий шницель из индейки, зеленый горошек, зерна кукурузы, нарезанная кубиками свекла, кетчуп, соленые огурчики и оливки взорвали аппетит. После этого стали разносить кофе, чай, печенье. Несмотря на предутренние часы, между пассажирами завязывались оживленные беседы.

– Такую праздничную еду, – сказал я Майе и Мише, – наверняка подают только приезжающим в Израиль евреям. Не думаю, что подают то же самое тем, что уезжают из него.

– На идиш понимаешь? – На этом языке спросил меня пожилой мужчина с соседнего сидения.

–Эта еда входит в стоимость авиабилета, – продолжил он в ответ на мой утвердительный кивок.

– Такую же еду нам подавали, – подключилась к разговору его соседка, – когда мы улетали из Израиля в Венгрию две недели тому назад.

На эту элегантную пару «лет семидесяти плюс» я обратил внимание еще в аэропорту, перед выходом на посадку. На русском языке они с трудом произносили по два-три слова, объясняя, что в детстве изучали его в школе Будапешта. Сейчас они не скрывали своего желания подбодрить суетившихся репатриантов из СССР. Нам они представились супругами Шмуэлем и Ханой, с 35-летним стажем проживания в Израиле. Выйдя на пенсию пять лет тому назад, они много путешествуют, а сейчас возвращаются в Тель-Авив из поездки по местам своего детства.

– А кто из вас играет на этом прекрасном инструменте? – Шмуэль указал глазами на футляр с виолончелью Михаила.

В ответ я с трудом промычал что-то невнятное на идиш. Моего маленького словарного запаса явно не хватало для поддержания беседы, и Мише пришлось продолжить ее на английском языке. Тот разговор затянулся. Он нас и побудил отказаться от обоснования в Ришон-Леционе, как мы спланировали. В заключение наши попутчики предложили Мише записать номер их домашнего телефона. Мало ли какие вопросы могут возникнуть при выборе важных решений.

Уже светлело, когда мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона. А в десятом часу, с паспортами граждан Израиля и правом на бесплатный проезд в место базирования, мы мчались на такси в столицу пустынного юга Беэр-Шеву. По мнению Шмуэля лишь там, подальше от перегруженного центра страны, хороший музыкант еще мог побороться за место работы в симфониетте, или консерватории. Так в Израиле называют музыкальные школы.

Соответственно размышлениям небезразличных попутчиков мне и Майе работа не светила вообще. Это объяснялось большим количеством репатриантов и нашим предпенсионным возрастом. Трагедии в том наши попутчики не видели, потому что таких граждан государство обеспечивает специальным пособием и социальным жильем. А за окнами такси мелькали аккуратные поселки с обжитыми домиками под красной черепицей. Радовали глаз ухоженные овощные и цитрусовые плантации. На апельсиновых деревьях светились золотом крупные плоды. Красочные видения сменили унылые песчаные холмы на подъезде к Беэр-Шеве. Подобно им выглядели невзрачные пятиэтажки на въезде на главный проспект города.

Вскоре наше такси вкатилось на территорию небольшой гостиницы. Она, словно маленький островок, приятно удивила зеленью тропических растений. В регистратуре небольшого холла нам улыбнулась немолодая красивая женщина. И здесь нас выручил английский язык Михаила. В номерах без излишней роскоши мы заснули мертвецким сном, как только прикоснулись к белоснежным наволочкам подушек. Видимо, сказывалась усталость двух бессонных ночей.

Я открыл глаза к вечеру, а после этого еще и отлежался в душистой пене ванны. Ужинать мы пришли в ресторан. Там уже было мало людей. Просторный зал освещали утопленные в потолочные ниши светильники. По шесть стульев окружали добротные деревянные столы. Они были застланы одноразовыми бордовыми скатертями из бумаги. Были вымыты до блеска керамические полы. За стеклами окон дальней стены был виден плавательный бассейн, подсвеченный цветными прожекторами. На тщательно выстриженном газоне аккуратно сложили кресла и лежаки из белого пластика.

Присматриваясь к действиям посетителей, и мы направляемся к стоявшему посреди зала огромному столу. Я еще не знал, что он назывался шведским. Мои глаза были на выкате от разнообразия закусок из мяса, рыбы, фруктов, овощей и выпечки. И здесь волшебные запахи разгоняли аппетит. Удивляла особенно возможность класть на свой поднос все, чего твоей душеньке захотелось – сколько съешь, без ограничений.

А на улице, у выхода из ресторана, с нами вдруг заговорили по-русски Меер и Маня. Они тоже представились нам супругами и сказали, что приехали в Израиль из молдавского городка Бельцы 10 лет тому. Тогда старожилы им тоже помогали обустроиться на новом месте. Сейчас пришел их сионистский черед. Выходивших вслед за нами новичков подбирали другие русскоговорящие патриоты.

Наше дальнейшее знакомство продолжалось при свете фонарей и ярких разноцветных реклам Беэр-шевы. Особое впечатление произвел небольшой супермаркет. Его полки ломились от изобилия товаров. Такого я не видел даже в элитарном «Елисеевском» гастрономе в свои студенческие годы московских времен. Здесь супружеская пара из Бельц преподала нам первый урок о правилах местной торговли. В отличие от Союза, в Израиле на городских рынках продавали самые дешевые товары. За дорогой отборной продукцией израильтяне едут в крупные супермаркеты.

А еще нам разъяснили, что явно не на них сориентирована небольшая государственная субсидия, которую нам выдают на считанные месяцы обучения и поиска работы. Она не предусматривала и разорительного проживания в дорогой гостинице со шведским столом и бассейном. О том, что из нее «надо бежать без оглядки» наши попечители рассказывали, когда мы вернулись на автомобильную стоянку, напротив гостиницы.

– Я с Меером вам и предлагаю заменить дорогое излишество на нашу удобную трехкомнатную квартирку. Плата за ее съем на год и на шекель не превысит выдаваемых вам для этого денег, – подытожила Маня.

Притом она любезно открыла двери их старого, но ухоженного автомобиля «Форд-Фиеста». Меня, самого крупного пассажира, она посадила рядом с собой, на переднем сидении. Через четверть часа мы приехали на узкую, едва освещенную улочку. Маленькие старые особнячки здесь были буквально прижаты один к другому. Тот, у которого мы остановились, врос в землю и напоминал полуподвал. Воздух в комнатках-клетушках был сырой и спертый.

Высаживая нас у гостиницы, Маня сказала, что мы ей понравились и она уверена, что это взаимно. Для оформления договора она приедет за нами к девяти утра. Это, прежде всего, в наших интересах, потому что такого спроса на съем жилья в стране еще не было. Подозрительная «сионистская забота» и удручающий вид предложенной квартирки вызвали настороженность у всех нас. За советом было решено обратиться к вызывавшему симпатию администратору гостиницы. К ее окошку и подошел Михаил. Из-за нег она снова поприветствовала нас обворожительной улыбкой.

– Ни в коем случае! – воскликнула госпожа Эгер (ее фамилия и имя Жужа нам стали известны позднее).

Слова Жужи прозвучали, как только она уточнила название улицы, с которой мы только что вернулись. А еще она рассказала, что в городе это место считают сборищем местных наркоманов и проституток. Устаревшее ветхое жилье там давно никто не покупал. Ловкачи быстро скупили его за бесценок и кое-как отремонтировали, когда прочитали в газетах о начале массового выезда евреев из СССР. Но не надо отчаиваться, потому что в Израиле есть намного больше порядочных граждан.

В том нам еще предстояло убедиться. Утром я с Мишей пришел в посредническую контору с официальной вывеской. По разъяснению администратора, там специалисты занимались сдачей жилья в наем и его распродажей. На той улочке были десятки таких контор. Мы же еще не имели понятия, что и это частный рынок, услуги которого желательно проверять с адвокатом. Но и такие немалые расходы не предусматривались одержанным нами государственным пособием.

Официальная контора представляла собой небольшую комнату с 5-ю канцелярскими столиками. Моложавый посредник за одним из них устроил Матвея тем, что, кроме иврита, немного понимал английский язык. Он тоже сослался на резко возросший спрос, чтобы мы долго не раздумывали. «К счастью, в его списке оказался подходящий именно для нас вариант». На своей машине и он отвез нас на предлагаемую квартиру. С нее завтра должна была съехать многодетная молодая семья. У нее уже были ключи для вселения в свою новую квартиру. Искреннему доброжелателю мы просто не могли не поверить.

Квартира была просторной, с высокими потолками. Хотя стен там давно не касалась побелочная щетка, она состояла из ванной, кухни, просторного салона (гостиной), трех комнатушек и двух туалетов. Это, конечно, не имело ничего общего с сырым полуподвалом, который нам предлагала Маня. А два туалета околдовали вообще. С ними мы, как ы сразу становились буржуями. А еще, на случай полного исчерпания рынка частного жилья на съем, нам представлялась возможность подселения в эту квартиру семьи нашей дочери.

Ее приезда мы ожидали через полтора года. К тому времени зятю предстояло закончить университет. По таким соображениям мы и ухватились за крупногабаритную квартиру. Подписывать нам пришлось типовой договор, который был отпечатан на иврите. Для нас тогда этот язык ничем не отличался от китайского. Тот и другой мы совершенно не понимали. Скорее всего, поэтому мы столкнулись с новой неудачей. На этот раз документ предусматривал продление срока освобождения квартиры на месяц. Это могло произойти в случае срыва своевременного вселения той семьи, которая ее занимала. Так и случилось.

Всякое бывает. Но в наших условиях это было равноценно катастрофе. Мы оказались бы в глубокой долговой яме, если бы нам пришлось остаться в гостинице. К счастью, нам подставила плечо приятельница Миши из Харькова. В Израиль мы прилетели вместе. Съем маленькой двухкомнатной квартиры у нее состоялся без приключений. В нее она и забрала нас до выяснения обстановки.

Первая совместная ночевка обнажила всю остроту неудобств, которые мы причинили чужой семье. Через узлы и чемоданы всем надо было переступать, чтобы добраться до кухни или туалета. В поиске выхода я с Матеем снова примчался в посредническую контору через несколько дней. Там на наш разговор на повышенных тонах обратил внимание новый репатриант из США. Он тоже искал квартиру для съема. Этому порядочному человеку захотелось хоть чем-то нам помочь.

Он отвел нас в специальный офис поддержки репатриантов из Америки, услугами которого пользовался сам. Офис находился на соседней улице. Его молодая служащая Кэтти просмотрела наш договор и объяснила, что закон на стороне ловкачей из посреднической конторы. «На всякий случай» Кэтти выписала из договора адрес снятой нами квартиры в свою записную книжку.

Месяц тянулся долго. Чтобы не терять время, мы поехали по магазинам отбирать электротовары первой необходимости. Для их приобретения государство перечислило деньги на наш банковский счет. Их было достаточно, чтобы купить газовую плиту с духовкой, стиральную машину, холодильник, и цветной телевизор. Качество техники, ее возможности были несравнимо выше советских аналогов. Так она и денег стоила немалых. Волновали слухи, что продававшие ее хозяева магазинов объявляли себя банкротами и исчезали с деньгами.

Поэтому не трудно представить наши новые переживания, когда мы оставили в магазине свои чеки. Только на этот раз нам, наконец, повезло. Оказалось, что на свободном рынке большинство продавцов дорожат доверием покупателей. Как только мы вселились в пустую квартиру, спустя месяц, нам стали завозить заказанные товары соответственно договоренности. Но вдруг и на этот раз оказалось, что задерживается на неделю поставка холодильника. В условиях жаркого лета это большая проблема.

Так вот, понимая это, хозяин магазина извинился и прислал свой подменный холодильник. Тогда же нам привезли кровати, матрацы, одеяла, простыни, наволочки, стол и четыре стула. Деревянная мебель была выполнена по упрощенному варианту, но ее прочность и чистота отделки восхищали. А постельное белье было пошито из идеальной хлопчатобумажной ткани. Так, что мои винницкие сотрудники зря волновались по поводу «использования в Израиле, главным образом, синтетики, из-за нехватки хлопка.

В связи с большими расходами нам и в самом деле надо было экономно использовать каждый шекель скромного государственного пособия В немаленькую съемную квартиру мы приобретали поэтому только предметы первой необходимости. Большая квартира поэтому выглядела пустой. Это подтверждало громкое эхо, которым она встречала наших гостей. На это обратила внимание неожиданно появившаяся здесь Кэтти, служащая офиса по обустройству репатриантов из Америки.

На следующий день она приехала к нам со своей подругой Шошаной. Вдвоем они повезли меня на специальный склад. Туда старожилы безвозмездно свозили исправную мебель, потому что меняли ее на новые гарнитуры. Безвозмездно обслуживали склад несколько пенсионеров. Один из них помог мне выбрать раздвижной диван, секретер и шкаф. Заплатить мне пришлось лишь за их доставку. Кроме того, меня попросили вернуть мебель, когда я обзаведусь своей собственной.

Немного позднее такой мебелью нас полностью доукомплектовала госпожа Эгер, администратор гостиницы. Оказалось, что она проживала в соседнем подъезде нашего дома. Я допускаю, что она ускорила обновление своих мебельных гарнитуров, чтобы внести свою лепту в нашу абсорбцию.

– Когда и как я смогу рассчитаться с вами за все? – спросил я нашу попечительницу, когда она зашла посмотреть, как мы обустроились.

– Только своим стремлением помогать нуждающимся в душевном тепле людям, – ответила госпожа Эгер и пожелала нам скорейшего обретения таких возможностей.

Этот разговор состоялся, когда мы уже немного подучили иврит в ульпане.

Тогда же мы продемонстрировали свой скромный успех Кэтти и Шошане. В очередной их приход я с Майей рассказал им, как мы жили и чем занимались в «своем советском прошлом». Гостьи, в свою очередь, рассказали, как жили в США до приезда в Израиль. Они обе приехали сюда по религиозным убеждениям. Главная цель – содействие развитию и укреплению еврейского государства.

Кэтти появилась здесь восемь лет тому назад, на 22-м году жизни. Она проживала в двухкомнатной квартирке хостеля – общежитии для одиноких граждан. Шошана лет на 20 старше Кэтти. Она в Израиле всего три года и приехала с двумя взрослыми дочерями. Страна ей нравилась, но серьезное недовольство вызывало отсутствие здесь работы по профессии женщины-раввина. Иудаизм ортодоксальный такого не признавал вообще тогда, как в США этому не противился иудаизм реформистский.

Шошану в этом вопросе больше волновала моральная сторона проблемы. В Америке она преподавала в университете: раввин – он ведь и есть учитель. Мыть в Израиле полы на вилах, как многие женщины педагоги из СССР, – ей такое не подходило. Шошана была в разводе с мужем миллионером. Она проживала на солидные алименты, которые он ей выплачивал, соответственно закону. Разговор затянулся до поздних часов. Это говорило и о взаимном интересе сторон из двух совершенно разных миров. Перед уходом гостьи объявили, что в ближайший четверг повезут нас в Иерусалим знакомиться со священной столицей.

Уже в пути, в новой «Мицубиши» Шошаны, нам рассказывали, что город Иерусалим считают золотым и вечным евреи, мусульмане и христиане. За тысячелетия своего существования он многократно подвергался нашествиям и разрушениям. В его руинах следы римского, византийского, арабского правления, владычества крестоносцев и мамелюков. Но Иерусалим всегда оставался центром духовного притяжения евреев мира, которые обращаются к нему в ежедневной молитве. Именно сюда тридцать веков назад царь Давид перенес столицу своего царства, а его сын Соломон построил на горе к северу от города Храм.

И вот мы спускаемся по широким каменным ступеням к олицетворяющей Храм Западной стене. Для верующих евреев это самое важное и памятное место. Достопримечательности современного Иерусалима сгруппированы вокруг горы Герцль. У горы Ха-Зикарон в западном Иерусалиме, в память о шести миллионах евреев, замученных фашистами в годы второй мировой войны, сооружен национальный мемориал Яд ва-Шем. Экономя каждую минуту, мы в основном пешком, торопимся от одного памятного места к другому. Притом мы старались не упустить и слова из разъяснений Кэтти и Шошаны.

Слева направо Михаил, Шошана, Кетти, Майя, я

В заключение мы направляемся осмотреть экспозиции иудаики и этнографии крупнейшего Музея Израиля. После утомительных переходов длинная очередь у касс музея показалась местом желанной передышки. Только и здесь неожиданно нам пришлось испытать совершенно новое для нас ощущение, когда мы услышали фразу «Хэфец хашуд!». Ее повторили несколько раз по громкоговорителю из подъехавшего полицейского автомобиля. А Кэтти разъяснила, что речь об обнаруженном подозрительном предмете. Так террористы подбрасывают самодельные мины в Израиле, но чаще всего в Иерусалиме.

От взрывов здесь погиб не один десяток ни в чем не повинных людей. Для нейтрализации взрывчатки принято вызывать полицию. Сейчас, по ее требованию, полтысячи стоявших у касс граждан организовано перешли на противоположную сторону большой площади. Появился минер в спецодежде. Он вытряхнул из сумки несколько книг и тетрадок посредством крючка на длинной веревке. Опасение оказалось ложным. Мы вернулись к кассам. Экспонаты музея отражали историю еврейского народа.

А с новой недели мы продолжили изучение иврита в «ульпане» – специальных курсах, финансируемых государством. Учебные группы там формировали с учетом возраста учащихся, их образования и профессий. В отличие от Михаила (теперь его называли Михаэль), я с Майей обучался по менее сложной программе. Тем не менее, я поставил перед собой задачу – научиться читать газеты и слушать радио. Майю больше занимали заботы бытового характера –всех нас накормить, обеспечить чистой одеждой.

На перемене после урока. Майя слева от меня.

Место особое занимала забота о семье дочери. В Винницу Майя умудрялась отправить посылочку с носками, костюмчиком и детским питанием для внучка и с нашего маленького денежного пособия. Деньги экономили во всем, включая проезд на автобусе. Процесс обучения мне нравился. Дома, для улучшения результата, я использовал учебники с магнитофонными записями уроков и выпусков последних известий на легком иврите. Многократное прослушивание помогало улавливать интонационный спектр языка и смысл целостных выражений. Параллельно формировались мои новые представления об Израиле. О нем пока еще на русском языке я перечитывал немало статей и книг.

Глава 2

Лишь в Израиле я узнал, что на территорию провозглашенного 15 мая 1948 года еврейского государства уже через несколько часов вторглись армии Ливана, Сирии, Ирака, Трансиордании и Египта. Подготовка к войне началась раньше – после принятия Генеральной ассамблеей ООН в ночь с 29 на 30 ноября 1947 года резолюции о разделе Палестины на еврейское и арабское государство.

В той необычной войне, когда я был еще третьеклассником немировской школы, израильтяне сражались за право создания такой страны, в которой не повторилась бы трагедия европейского еврейства. Арабы старались не допустить этого любой ценой. Тогда лидеры стран-агрессоров побудили покинуть Израиль около 630 тысяч местных арабов. Беженцев сосредоточили в нескольких местах – в тесноте, без элементарных удобств.

Принимавшие их страны не предоставляли беглецам гражданства, несмотря на свои огромные просторы. Не принимался во внимание и тот факт, что в 40 и 50 годах произошел фактический обмен населением между Израилем и арабскими государствами. Число еврейских беженцев из арабских стран оценивается разными источниками примерно в 800–900 тысяч человек, оставленное ими имущество – от 100 до 300 миллиардов долларов.

В лагерях арабских беженцев плодились многие политические и криминальные организации, лидеры которых встали на путь террора и непризнания Израиля в качестве суверенного еврейского государства. В непримиримой борьбе их и поныне поддерживают Ирак, Иран, Сирия и другие враждебные арабские страны. Армия обороны Израиля героически выстояла в нескольких войнах и крупных военных операциях. Если бы Израиль потерпел поражение, хотя бы в одной из них, его бы уже не существовало.

В ульпане нас знакомили не только с ивритом. Нас вывозили на комфортабельных автобусах на строительную выставку в Тель-Авив, в Научно-исследовательский институт имени Хаима Вейцмана, просто на пляжи Средиземного моря. Экскурсия в танковую часть особенно запомнилась не тем, что мы забирались в боевые машины, брали в руки автоматы, бинокли и приборы ночного видения, а условиями быта израильских солдат. В их спальных комнатах мы увидели телевизор и всего пять-шесть кроватей.

Михаэль с мамой на одной из экскурсий

В воинской столовой, где строго соблюдается кашрут, нас пригласили отведать повседневной еды солдата. Посуда для мясной и молочной пищи там не соприкасаются. На поточной линии мы сами выбирали себе овощные салаты, горячие супы и гарниры к рыбе или индейке. Все это мы накладывали в вымытые до блеска фарфоровые тарелки. Рядом блестели вилки, ложки, ложечки и ножи из нержавейки.

И командиры, и солдаты брали еду с той же поточной линии, а затем они усаживались за один стол. Мне тогда вспомнилась обычно недомытая алюминиевая миска солдата моих советских времен. Горячей воды и надлежащих моющих средств недоставало. Индивидуальную ложку каждый из нас просто облизывал по окончанию еды. С ней мы не расставались, нося всегда за кирзовым голенищем сапога. Наши офицеры питались в отдельной столовой. У них и еда, и посуда отличались от солдатской.

В Израиле я с самого начала увлекся познанием иврита и неведомых мне ранее принципов жизни нового общества. Услышал я и о том, что процесс абсорбции нового репатрианта состоит из трех этапов – восторга, разочарования и привыкания. Но мне почему-то казалось, что у меня этап восторга не закончится. Настроение начало портиться, когда мы разослали по заводам свои трудовые биографии для трудоустройства.

В нашей группе предоставили работу у станков, на такси и грузовиках шестерым соученикам. Среди них были и инженеры. Их возраст не превышал тридцати лет. Наш сын тоже уже побывал на нескольких интервью. Сейчас он готовился к конкурсным прослушиваниям и рассчитывал на успех, руководствуясь советами госпожи Эгер. А безработица в Израиле зашкаливала из-за небывало наплыва репатриантов.

Я, не дождавшись ответа на свои запросы, отправился непосредственно на предприятия промышленной зоны города. Их было немного. В ответах из окошек отделов по набору кадров ссылались на бесперспективность моего возраста. В одном месте мне сказали, что глаза на него, возможно, и закрыли бы, если бы я был не инженером, а хорошим токарем или фрезеровщиком. До выхода на пенсию мне надо было проработать еще полных 10 лет. Получалось, что передо мной закрывали все доступы к заработку на кусок хлеба. А о преждевременном выходе на социальное пособие, ох, как не хотелось слушать.

Как-то к концу урока я почувствовал непривычно резкую боль в груди. Она неизменно нарастала и затрудняла дыхание. Тогда я вышел из аудитории, полагая, что мне станет легче на свежем воздухе. Боль нарастала и там. Лоб покрылся холодной испариной. Такого со мной еще не случалось. В перерыве ко мне подошли мои соученики и растерявшаяся Майя. Владимир, врач по профессии, сказал, что мне надо немедленно отправляться в приемный покой больницы.

Там мне сделали электрокардиограмму и рентген. В ожидании объявления инфаркта я подумал, что он-то и положит конец всем моим волнениям и планам.

После короткого совещания медики привезли меня в маленькую операционную. Там мне помогли раздеться до пояса. А далее, я и вскрикнуть не успел, как один из врачей «виртуозно вонзил» мне меж ребер под мышкой левой руки металлический стержень. Посредством резинового шланга его соединили с бутылкой – воздушно-водяным затвором.

– Пневмоторакс – разрыв сосуда легкого, – объяснил врач мне, Михаэлю и Майе.

Далее меня перевезли в палату, где еще четверо больных отделяли друг от друга раздвижные тканые ширмы. Под утро за одной из них поместили совсем еще молодого мужчину, с таким же водяным затвором. Помогавшая ему медсестра разговаривала по-русски. Она рассказала, что мой новый сосед – армейский офицер. С разрывом сосуда легкого он доставлен с учений, и это не такое редкое явление даже у молодых людей.

– Медики Израиля, – подчеркнула медсестра, – успешно лечат таких больных. Главное – вовремя обнаружить причину. Вам повезло тем, что вы попали в руки исключительно хорошего врача-диагноста, кстати, араба.

Моего соседа и меня выписали из больницы на третий день. При выписке я спросил врача, должен ли я соблюдать какой-либо специальный режим.

– А чем ты занимаешься? – спросил врач, в свою очередь.

– Учусь в ульпане.

– Вот и иди в ульпан. Продолжай учиться.

– Когда? – я не поверил своим ушам.

– Завтра.

В начале июня нам выдали удостоверения о завершении курса обучения. С ними мы и пришли в городское отделение министерства абсорбции. Там у дверей служащих стояли невероятные очереди.

– Теперь ожидайте открытия курсов переквалификации. Будете получать той же величины пособие, включая деньги на съем жилья, – сказал мне мой куратор.

Я с облегчением вздохнул. Значит, о нас кто-то думал и не собирался бросать на произвол судьбы. Раньше других начинались занятия на курсах десятимесячной продолжительности по подготовке помощниц воспитателей детских садов – нянечек в понимании нашего прошлого. На них Майя и остановила свой выбор, чтобы приготовить себя к профессиональному уходу за внуками. Дождаться приезда нашего малыша из Винницы у нее уже не было сил.

Между тем меня направили на экзамен в ульпан «бэт» для более глубокого изучения иврита. Занятия там начинались после летних каникул. Михаэль к тому времени успешно прошел конкурсный отбор не только в Беэр-Шеве, но и в одной из престижных консерваторий Тель-Авива. И там, и здесь его приняли на должность педагога. Об этом он с радостью сообщил Шмуэлю с Ханой и поблагодарил их за дельные советы в самолете.

Я вспомнил их предсказание, что мне и Майе работа не светит вообще. Вспомнилась Винница и повседневные сборы на работу на протяжении десятилетий. Возможно, из-за этого мне так захотелось ощущения того, что во мне снова нуждаются в хорошем трудовом коллективе. Об этом я рассказал соседу-пенсионеру Якову с первого этажа. Он был верующим человеком. На следующий день Яков принес мне несколько религиозных книг на русском языке:

– Познакомься, – сказал Яков, – многих людей это укрепляет физически и духовно.

Еще моя бабушка Сося рассказывала мне о Галахе – общем названии еврейского Закона, который означал «путь, по которому идут», а еврейская религия во всей своей полноте и есть жизнь. Сейчас я читал, что Талмуд четко характеризует мой народ тремя главными качествами: сострадательностью, скромностью и милосердием. «Ненависть к злу – такая же добродетель, читал я далее, как любовь к справедливости, ненависть к жестокости – такая же добродетель, как любовь к милосердию. Но недостаточно лишь уклоняться от зла и презирать жестоких людей. Нужно активно способствовать справедливости и милосердию, ибо сказано: уклоняйся от зла и делай добро».

Вскоре малоразговорчивый Яков повел меня в синагогу на утреннюю молитву. В помещении не было никакой роскоши – одни столы да стулья. На молитве присутствовало около пятидесяти мужчин с ближайших улиц. По субботам они приходили сюда с женами и детками, которые одевались в свои лучшие одежды. Женщины сидели отдельно, за перегородкой. Среди покрытых шелковистыми белыми накидками (талитами) мужчин появлялись солдаты, которые приезжали домой на двухдневную побывку. На полу, рядом с ними, лежали их автоматы.

Застигнутая врасплох в 1973 году Войной Судного дня страна теперь так обеспечивала ежеминутную готовность своих бойцов к обороне. По завершении молитвы ко мне подходили несколько мужчин. Их вопросам не было конца: чем я занимался в СССР, что думаю о тоталитарных режимах Сталина, Хрущева, Брежнева и как воспринимал горбачевскую перестройку? Каждый раз кто-то приглашал мою семью на субботний ужин «для усовершенствования иврита и познания национальных традиций». У верующих евреев принято так обласкивать тех, кто еще не имеет собственного обустроенного дома.

В синагоге ко мне относился теплее всех мой ровесник Юда. Он сидел рядом со мной и называл меня не Аркадием, а только ласкательным Аралэ. Как-то, по завершении молитвы, Юда предложил мне поработать в его маленькой собственной типографии.

– Будешь приходить ко мне по окончании уроков всего на три-четыре часа, – толковал он, – и я буду платить тебе по 5 шекелей за час.

Тогда это была минимальная оплата в стране. Она определяется законом и является обязательной для работодателей. Для меня в том положении был важен и такой приработок. В общении с сотрудниками на иврите (другого языка они не знали) Юда видел дополнительную возможность его ускоренного постижения. С учетом важного совета я приступил к занятиям в ульпане «бэт», совместив обучение с работой.

На моем новом рабочем месте я быстро освоил переплетение небольших книг посредством несложного устройства. Кроме того, я навел вокруг такой идеальный порядок, что о нем не мог наговориться Юда. Мне он сказал, что сам Бог послал ему такого исполнительного работника. А еще хозяин и пообещал обучить меня работе на самых сложных машинах.

Когда же пришел день выдачи ведомости о начисленной зарплате, Иуда подошел ко мне и прошептал, что вместо 5 шекелей был вынужден оплатить мне по 3 шекеля. Он это связал с непредвиденной покупкой дорогой типографской машины. Ее стоимость исчислялась десятками тысяч шекелей. Роль в них сэкономленной на мне сотни шекелей я не понимал абсолютно. Решение хозяина меня не просто возмутило, а взорвало. Слова ему не сказав, на следующий день я не вышел на работу. Тогда же я перестал посещать синагогу.

По совету одного из соучеников в субботние дни я стал приходить в концертный зал консерватории. Местная общественность проводила там встречи с яркими политиками Израиля. Естественно, они разговаривали на иврите, и это была та же школа. Здесь мне предстояло учиться улавливать смысл полных фраз, несмотря на наличие в них незнакомых слов. Интерес тех, кто там присутствовал, подогревали и хорошие музыкальные номера. А с ними выступали новые репатрианты. Организацией этой части «культурных суббот» занималась уже немолодая Рут Хильман.

До выхода на пенсию она возглавляла здешнюю консерваторию, с дней ее основания. Музыкальная школа начиналась с нескольких приспособленных комнат. Ее оригинальное современное здание построили на деньги, которые Рут собирала у местных и иностранных меценатов. В знак этого ее именем назвали очень красивый концертный зал учебного заведения. А Рут не собиралась отдыхать и на пенсии.

Рут Хильман и Михаэль

Теперь преданность музыке этой женщины проявлялась в большой гостиной ее квартиры. Здесь, у старого рояля, делали первые шаги многие только что приехавшие в Беэр-Шеву музыканты. Лучшие из них заполняли паузы так называемых «культурных суббот». Именно там игра нашего Михаэля впечатлила социального работника Микки Лоуб. Придя домой, она расчехлила виолончель, к которой не прикасалась много лет.

Не мало, не много, они включали несколько местных войн с ее участием. Микки попросила Матвея помочь ей «оживить» инструмент, который так долго дожидался своего часа. Сначала их занятия проходили в салоне нашей съемной квартиры, в свободные от основной работы часы. Немногим позднее Микки станет ученицей Михаэля в консерватории. А в нашем салоне она продолжала появляться, чтобы обсудить очередное событие из истории страны и о жизни вообще.

К затягивавшимся беседам порой подключался Сидней, муж Микки. Недавно вышедший на пенсию профессор местного университета имени Бен Гуриона был скромным человеком с утонченным юмором. Значительно позже мы узнали, что Сидней являлся автором исключительно важной мембраны, которая позволила миру перейти к опреснению морской воды в промышленных масштабах. А пока мы довольствовались его шутками в переводе нашего сына с английского.

Справа налево Сидней, Мики, Майя, я, Михаэль у нас в гостях

Иврита Сидней не знал совершенно. Лекции в университете он читал на английском. А из-за нас Михаэль становился искусным рассказчиком. Не трудно представить интерес, который у меня и Майи вызывали рассказы сына не только о англоязычном эрудите. Бывало, по вечерам мы часами заслушивались цитированием его не только взрослых, но маленьких учеников. Почти в каждом из них тогда ему виделись яркие личности. Отдельным из них он даже назначал бесплатные дополнительные уроки, чтобы развить их индивидуальные способности.

К необычному учителю потянулись ученики и их родители в Тель-Авиве тоже. Там оказалось не меньше очень интересных людей. Самые теплые отношения тогда складывались у Михаэля с семьей ученика Итая Марома. Его отец Йоав занимался художественной фотографией. Мать Рути была занята в семейном бизнесе отца. Музыку в их доме обожествляли, но особое место в их увлечениях занимали туристические поездки по Израилю и заграничным маршрутам.

Характерно, что все друзья Михаэля становились и нашими хорошими друзьями. Среди них были, как местные уроженцы, так и новые репатрианты. С первого лета у нас оказалось так много приятелей, что обмены визитами с ними по выходным дням нам приходилось расписывать с календарем в руках. В этом нас уже выручал новый японский автомобиль «Шарада». Михаэль купил его в первые месяцы, с 40%-й скидкой для новых репатриантов. Без него он не осилил бы работу в двух городах.

Культурная сторона нашей жизни была важной, но не главной. Мое обучение в ульпане «бэт» требовало намного большей самоотдачи. В новой учебной программе появилась грамматика, тексты намного усложнились. У Раи на курсах тоже было, чем заниматься. С особым удовольствием она увлеклась изучением теории и практики ухода за детками дошкольного возраста. Все больше расширялся интерес к познанию отвергнутых советским прошлым еврейских национальных традиций.

Не потому ли первый пост Судного дня все мы соблюдали особенно строго. С утра мы всей семьей отправились в синагогу. Вернувшись домой в жаркие полуденные часы, мы сразу прилегли отдохнуть. Так лучше сохранялись силы, которые таяли, с непривычки, от жары и жажды. Кондиционеров тогда не было и в помине, тем более, в съемной квартире. И вдруг в щели оконных жалюзей хлынули невероятно пряные запахи разогреваемой пищи.

Только этого было мало тем, кто этим занимался. Через минуту-другую бестактные соседи взорвали тишину Судного дня мелодиями русских песен «Катюша», «Калинка» и «Молдаванка» в исполнении каких-то иностранных ансамблей. Песни звучали на английском языке, а их извергали чьи-то мощные радио усилители. Нерусский язык в какой-то мере отводил вину от нас. Но я все равно продолжал волноваться, потому что эту важную деталь мог не различить мой глуховатый верующий сосед.

На следующий день меня успокоила приехавшая на консультацию к Михаэлю Микки:

– Я вовсе не оправдываю громкую музыку, а тем более в такой праздник, – рассуждала не посещавшая синагогу женщина, – но ты не должен переживать больше тех, кто допустил бестактность. Совсем другое дело – ваши небезопасные муки, связанные с жаждой. Я лично не только пью воду в Судный день, но и готовлю омлет своему Сиднею, чтобы не подвергать опасности здоровье человека 72-х лет. Мы проживаем в демократическом государстве, где в своем доме каждый гражданин волен поступать, как хочет. Главное – не мешать соседям. Мы не навязываем своих привычек, кому бы то ни было, но и не хотим, чтобы нам кто-то навязывал свои.

А произошедший во мне в коротком периоде разочарований физический и моральный надлом напоминал о себе еще долго после выписки из больницы. Ко всему непрерывно нарастали повседневные нагрузки на занятиях. Спустя месяц я получил извещение о зачислении еще и на вечерние инженерные курсы. Аудитории там оказались переполненными репатриантами. Как и я, многие из них продолжали обучение в ульпане «бэт». От перенасыщенных учебных программ уставали все. Наверное, я находился среди наиболее уставших.

Трудно ли было понять, что маленькой стране не нужно такого количества специалистов с высшим образованием. В правительстве это, разумеется, понимали и приступили к принятию реальных мер. Хозяевам предприятий оно предложило провести обновление части своих работников. За каждого новичка государство возмещало работодателям из 20% его заработка из госбюджета. Таким образом можно было трудоустроить немалую часть репатриантов. С этой целью и учащихся курсов стали вывозить на заводы. Они находились и в 30–40 км от Беэр-Шевы. Из нас всего трем-четырем счастливчикам доставалось рабочее место на том или другом заводе.

Мой черед выпал на середину октября 1990 года. Один из приехавших в ульпан «бэт» чиновников пригласил меня в отдельную комнату. После короткой беседы он набрал номер телефона, произнес несколько фраз на иврите, назвал мою фамилию и что-то записал в большой настольный блокнот. Следующий лист он вырвал, что-то вписал и в него, вручил его мне.

– Здесь номер телефона начальника отдела кадров текстильного завода в Кирьят-Гате. Его зовут Пиня. Позвонишь ему в последних числах месяца. Работу тебе предложат у станка, потому что нет в Израиле должностей для всех приехавших из СССР инженеров, – сказал чиновник и пожал мне руку.

Пиня назначил мне место встречи в Беэр-Шеве. Там в 8 утра, у комфортабельного автобуса, он сам встречал горожан, которые изъявили желание работать в его трудовом коллективе. На завод с Пиней отправились 42 претендента. Здесь ответственный за технику безопасности служащий провел общий для нас вводный инструктаж. После этого он вычитывал из списка фамилии пяти-семи человек и исчезал с ними в находившемся рядом производственном корпусе.

Я и здесь не в шутку разволновался, потому что в конце остался один в опустевшем помещении. Мне казалось, что и здесь окажется камнем преткновения мой предпенсионный возраст. Но в этот раз служащий вернулся и за мной. В пути он разъяснял мне назначение цехов, чрез которые мы проходили. В ниточном и прядильном цехах кондиционеры нагнетали приятную прохладу. За то станки здесь гремели невыносимо. В красильном цехе было тише, но очень жарко.

– А это «ашпара», – сказал мне служащий, когда мы вошли в просторное помещение.

Здесь оказалось не настолько шумно, сколько жарко. Над крупногабаритными станками каждый раз появлялись белые облака пара, которые разгоняли мощные вентиляторы. Они были закреплены на трубчатых фермах под высоким потолком. У станка, который парил особенно сильно, меня представили немолодому сухощавому мужчине. Он опирался на руль велосипеда и всматривался в ткань, которая быстро перемещалась по слабо подсвеченному экрану. К нему было приковано и внимание энергичного молодого человека в форменной рабочей одежде. Ему что-то беспрерывно втолковывал мужчина у велосипеда.

– Давид, – обратился к нему служащий – побеседуй с человеком, которого я привел.

«Ашпара», в переводе с иврита, означает «улучшение, усовершенствование». Давид являлся начальником этого цеха. Здесь производили окончательную отделку тканей. Станок, у которого я увидел Давида, выполнял финишную операцию. После нее ткань отправляли на приемку контролерам склада готовой продукции. Давид рассказывал мне это уже в своем маленьком кабинете.

– Я хотел бы видеть за этим станком, – сказал он, – серьезного и ответственного человека именно твоего возраста. Но он должен не только нажимать на кнопки запуска и остановки машины. Главная задача оператора – уметь обнаружить на бегущей по экрану ткани даже точечного размера дефект, не говоря о полосах и пятнах в случаях неравномерной окраски.

Из той же беседы я понял, что при обнаружении таких явлений, надо остановить станок и доложить сменному мастеру. Давиду было известно о моей работе на швейной фабрике до приезда в Израиль из разговора с Пини. Мне он еще посоветовал обратить особое внимание на важность понятия «честь заводской марки». Она была слишком дорога для коллектива, который уже не первое десятилетие поставляет около 90% своей продукции (шерстяные и джинсовые ткани) очень авторитетным оптовым фирмам Западной Европы.

Будильник отныне поднимал меня с постели ровно в полпятого утра. Через 20 минут я уже ожидал прибытия заводского автобуса на условленной остановке. Она находилась в трех минутах ходьбы места моего проживания. Остальных моих сотрудников водитель автобуса подбирал еще в нескольких микрорайонах города. Ровно в шесть мои глаза прикипали к экрану с бежавшей по нему тканью. На протяжении первой недели моим наставником являлся молодой человек, который раскачивался у экрана в день моего появления на заводе.

Он был вольнонаемным рабочим из Чили. Отвечать на мои вопросы он не хотел, ссылаясь на незнание иврита. Чилиец находился в Израиле всего четыре месяца.

К счастью, об обучении новичков позаботилась заводская администрация. У нас в цехе она это поручила служащему Леониду, мужчине среднего роста с коротко остриженной бородкой. Он разговаривал по-русски и являлся ответственным за изготовление образцов новых тканей. Меня приятно удивляло его умение самостоятельно настраивать станки для обработки 10-12 метровых лоскутов своих образцов. В моих глазах это была вершина профессионального мастерства.

Леонид придавал большое значение своевременной чистке гладильного барабана: налипавшие на нем твердые включения и нитки являлись причиной вмятин и отпечатков, которые понижали сортность ткани. Важные подсказки Леонида помогли мне быстрее сориентироваться в новой для меня профессии. Леонид приехал из Москвы, с женой и двумя дочерями, годом раньше меня. Там, еще в конце семидесятых, ему предложили уйти с должности старшего научного сотрудника текстильной лаборатории института.

Это было связано с получением отказа в его ходатайстве на выезд в Израиль. До 1989 года Леониду пришлось работать часовым мастером. Руководство завода в Кирьят-Гате признало диплом Леонида и доверило ему ответственный участок работы. А профессия часовщика ему пригодилась и здесь. Когда у многих из репатриантов цеха советские часы не выдерживали жары и влажности, Леонид оказывал нам свои услуги, но только безвозмездно. Мой новый «Салют» он ремонтировал несколько раз, пока я не заменил его «вечными» часами западного производства.

К нему я относил и наш завод, хотя сначала здесь я не все принимал на ура. Так большая часть рабочих завода работала в две смены продолжительностью 12 часов. Нормированная продолжительность рабочего дня составляла девять часов, вместо привычных для репатриантов восьми. По семь часов работали здесь и в пятницу. Так что, вместо пятидневной, рабочая неделя являлась шестидневной. Таким образом руководство завода как бы обеспечивало достойный заработок рабочим – за счет повышенной оплаты сверхнормативных и ночных часов.

Численность рабочих ашпары в одной смене составляла 25-30 человек. В период трехмесячного обучения я работал только в утренних сменах. В связи с этим на протяжении одной недели я присматривался к работе неразговорчивого чилийца Сантоса. Всю вторую неделю я едва успевал выполнять команды не умолкавшего еврея Моти. Уроженцу Румынии было лет тридцать. В цехе он представлял «еврейское меньшинство», которое не превышало 10% до нашего приезда. Остальную часть работников завода составляли жители Газы и Хеврона.

Из-за обострения палестинского террора в 1987 году руководство предприятия взяло курс на сокращение арабских рабочих с территорий. Их заменяли рабочими, которых приглашали из, Пуэрто-Рико и Чили. Массовая замена тех и других новыми репатриантами из СССР началась в 90-х годах. 30 летний Тайсир из Газы приходился отцом шестерым детям (от одной жены). На содержание второй супруги у него пока не было времени и денег. В разговорах со мной он не скрывал недовольства тем, что из-за нас «русских» остались без работы его отец и два брата. Махмуд и Набиль выражали свое недовольство иначе. Проходя мимо нас, они произносили арабское ругательство, что позднее я выяснил у Тайсира.

Мне больше хотелось работать в смене Моти за его полное доверие мне, новичку. По истечении всего одной недели он заправлял в станок очередную партию ткани и исчезал «на перекур» на 30–40 минут. А я таким образом быстрее научился самостоятельно управлять станком. Обратив внимание на это, мой наставник исчезал и на трехчасовые «перекуры». От этого кипели от злости сменный мастер Марко и начальник цеха Давид. Но этого и хотелось Моти. Так он добивался «увольнения с работы по решению администрации».

Это давало бы Моти право на получение накопившейся у него за 12 лет компенсационной суммы. Правило не распространялось на работников, которые увольнялись с работы по своей инициативе. Моти все же домучил начальство, чтобы найти работу с лучшими условиями оплаты труда в отраслях машиностроения или электроники. Это явление обретало массовый характер на заводе. Поэтому его руководство взяло курс на трудоустройство работников возраста 45+.

Их считали неперспективными на предприятиях с усложненным технологическим процессом. Еще в день моего поступления на работу Давид мне разъяснил, что рабочие завода миллионов не зарабатывают, но и голодающих среди них нет. Такой подход не устроил большинство из 42 беэршевцев, которых Пини собрал в первую поездку. Спустя полтора месяца нас, заодно с несколькими старожилами,

стали возить на работу и с работы в десятиместном транзите. Представлю и вам самых стойких текстильщиков.

Подобный мне по возрасту и росту Алик в советском прошлом был директором пивоваренного завода в Москве. Сейчас ему предстояла упорная борьба за должность заправщика ниток на ткацких станках. Второй москвич Вениамин был высушен, как вобла. Он не расставался с сигаретой и согласился на уборку цеха и его общественного туалета. В Москве он якобы работал в киноискусстве, поэтому здесь за ним закрепилась кличка "Кинокритик". Жена Вени осталась в Москве, где продолжала работать скрипачкой в оркестре. Так что ему было труднее нас еще из-за одиночества.

Нашим четвертым попутчиком являлся маленький ростом угрюмый старожил Ихезкель. Он ребенком приехал в Израиль из Индии. В отличие от нас, Ихезкель не знал, что такое жилищная проблема. В годы его абсорбции в Израиле строили много социального жилья. Ему раньше всех нас доверили самостоятельную работу ткача. После этого он сразу стал добиваться 12-часового рабочего дня. А вот я и мои коллеги новые репатрианты на том этапе заметно скисли. Нам, специалистам с дипломами о высшем образовании, было нелегко начинать с учеников.

Как мы тогда завидовали ездившему на работу вместе с нами высокому чернокожему Моше. Он приехал из Эфиопии всего на три года раньше нас. Ему тоже еще удалось воспользоваться правом на получение социального жилья. Правда, к тому он приходился кормильцем семьи с 4-я маленькими детками. Моше работал в самом трудном джинсовом цехе. Добрую улыбку на лице Моше я тоже связывал с тем, что на нем не висели заботы по оплате дорогого жилья.

Не знал этого и Ицык, выходец из Марокко, на тех же основаниях. Он сидел рядом с Ихезкелем и был его ровесником – лет 40 с небольшим. На заводе Ицык работал лет 10. За эти годы он дослужился до начальника маленького вспомогательного участка. Тот и другой тоже являлся многодетным отцом. Даниель и Шмуэль подсаживались в наш транзит редко. Они относились к недосягаемой для нас категории заводских служащих. Первый, выходец из Румынии, приветливый, но мало разговаривающий. Шмуэль, наоборот, разговаривал много и часто срывался с равновесия по поводу и без него. Он приехал в Израиль из Черновцов более 10 лет назад.

В компании не расположенных к доброте и юмору мужчин можно было бы умереть от скуки. Нас выручало то, что в одном из самых бедных районов города водитель транзита подбирал двое недавно принятых на работу местных уроженок. Они были очень молоды, а поэтому еще более обаятельны. Обворожительная улыбка брюнетки Батшевы растапливала даже ледяной взгляд Ихезкеля. Голубоглазая Сима пленяла своей доброжелательностью и энергичностью всех нас. Она была на шестом месяце беременности.

Ее укачивало и тошнило. Поэтому за ней было закреплено отдельно стоявшее переднее кресло. Усаживаясь в него, Сима пристраивала на коленях большой термос с круто заваренным кофе. Как только транзит трогался с места, она начинала разливать кофе в картонные стаканы. Мы их передавали во все уголки автосалона. Удивительный аромат напитка сам по себе располагал к задушевному разговору. Кстати, и его затевали необыкновенные девушки.

Мы, бывшие кабинетные работники, падали мешками на мягкие сидения транзита по окончании смены. Я больше уставал не от работы, а от непривычной обстановки. Батшева и Сима понимали и это. Они изо всех сил старались помочь нам вжиться в новую реальность. Вероятно, такой была их женская суть. Что только для этого не придумывала будущая мамочка. Однажды она растолкала задремавшего в отключке Алика, взяла его за руку и приложила к своему животу.

– Чувствуешь, как бьется ножкой неугомонный мальчишка? – спросила Сима смутившегося от неожиданности бывшего директора пивоваренного завода. – И этот будущий гражданин Израиля не собирается сгибаться перед временными трудностями. Верит и он, что все вместе мы их обязательно одолеем.

Такие разговоры действительно ободряли. По крайней мере, я перед выходом из транзита собирался духом. Перед своей семьей в нашей съемной квартире я появлялся с улыбкой. После короткого отдыха я убегал на вечерние инженерные курсы. Занятия заканчивались в 22–00. Мои молодые соученики здесь чествовали себя уверенно. Они не теряли надежду, что справки об окончании курсов помогут им пробиться на инженерные должности. Мне пришлось сделать окончательный выбор между заводом и курсами, когда нас перевели на двухсменную работу.

Глава 3

А поток прибывавших из СССР новых репатриантов нарастал. По данным местной прессы, только в 1990 году в Израиль въехало более 185 тысяч человек. В конце ноября мы принимали в своей съемной квартире Лилю, дочь двоюродной сестры Майи. Из Ленинграда она прилетела с мужем и взрослой дочерью. С этого дня и мы начинали вносить свою лепту в исключительно важное дело приема новых репатриантов. Немного позже Майе позвонила из Холона ее школьная подруга Сара Белогловская.

Лиля, Саша Михаэль (из более поздних

снимков)

– Завтра из Винницы прилетает наша одноклассница Алла Винер с мужем и дочерью-студенткой. Они нацелились на Беэр-Шеву. Не примете ли вы их на первое время?

Винничан мы поселили в комнатке, которая предназначалась для семьи нашей дочери. Из нее лишь два дня тому съехали ленинградцы. Они с трудом сняли крошечную квартирку в одном из проблематичных микрорайонов, которые мы еще браковали. Буселям вообще не удалось найти ничего, и они уговорили Майю на совместное проживание до весны. Так и «наши квартиранты» включились в почти ежевечерние посиделки за чаем в салоне, который из-за этого теперь уже не казался таким большим.

Кетти, Майя, семья ее одноклассницы Аллы Бусель

Из гостей, которые разговаривали по-русски, к нам чаще других заходили родители Димы Пиглянского из Полтавы. С ним Мишу познакомила госпожа Эгер. Вечерами в ресторане гостиницы он неплохо наигрывал на рояле мелодии популярных советских песен. По профессии Дима был строителем. В Полтаве он успел зарекомендовать себя в качестве подающего надежды архитектора. В Беэр-Шеве сразу подхватят и его волны строительного бума, подстегнутого нашим приездом. Позднее Дима возглавит солидную службу в городском муниципалитете.

С Борисом и Женей Межеровскими Майя познакомилась на вечерней прогулке. С ними нас сблизили общие винницкие корни. Сколько людей, столько непохожих судеб. Борис мой ровесник. В своей винницкой молодости он был заводилой местных пацанов. Они к нему прислушивались. Родители Бори пророчили сыну карьеру начальника. Когда Боря женился на Жене, найти подходящую работу в Виннице им было трудно. И тогда Боря принял предложение дальнего родственника – возглавить передвижную «цирковую бочку». Так называли сооружение для езды мотоциклистов по вертикальной стене. С ними и Женей Боря разъезжал по Зауралью и Средней Азии на протяжении нескольких лет.

Попадись Боря в руки милиции, когда он отвозил рейсовым самолетом чемодан денег своему шефу в Одессу, он заработал бы не меньше 10 лет тюрьмы. Вот почему супруги Межеровские быстро поняли, что рискуют больше каскадеров. По совету друзей из Воркуты они направляются туда, в поисках достойной жизни. Там Женя стала работать лаборанткой в больнице. Деньги она получала небольшие, зато Борис быстро освоил должность удачливого снабженца. В нелегких условиях севера выросли дочь и сын Межеровских. Там появилась на свет первая внучка.

К этому времени мама Жени узнает о более теплых и богатых витаминами местах. Это Израиль, в котором ее брату удалось обосноваться после войны. В конце 70-х Боря и Женя подали заявление на выезд в еврейское государство. То были короткие времена жеста свободы Брежнева по относительно евреев. Женя и Борис в число везунчиков не попали. Они «дожидались в отказниках» до 1990 года.

Везением не наделяли всех подряд и в Израиле. Борису, в частности, не долго пришлось изучать в ульпане иврит, который, якобы, открывал двери в новую жизнь. У него резко обострилась обретенная на севере глухота. Только он был не тем главой семьи, который мог допустить недоедание в своем доме. Наделенный смолоду большой физической силой, он подряжается рабочим по укладке асфальта на дорогах. Даже в таком статусе он не только не падает духом, но и покупает новый престижный японский автомобиль японской компании «Мицубиси». Не хотелось и Боре утратить право репатрианта на 40% скидку.

Жене повезло больше. Правда, сначала и она вымыла свои гектары полов на вилах старожилов. Но в Израиле оказалась востребованной профессия лаборантки. Трудолюбивую Женю принимают на эту должность в окружную больницу. А до этого она бесплатно ходила на работу на протяжении двух лет. Лишь после этого ей назначили неплохую зарплату. Вслед за этим Боря и Женя купили трехкомнатную квартиру «со вторых рук». Они были и в этом первыми среди тех из нас, возраст которых превышал 50. Чтобы своевременно возмещать долги банкам за квартиру и автомобиль, им пришлось оформить несколько ссуд,

– Это и есть конец нашей эмигрантской нищеты! – заявила Женя на одном из званых обедов в своем гостеприимном доме. – Я с Борей и здесь езжу на рынок в своей машине. И мы уже в состоянии покупать не один, не два, а целых пять килограммов куриных крыльев, пупков и сердец. Мы варим из них такое жаркое,

чтобы в нашем доме не остался голодным ни один гость, сколько бы их не пришло.

И это было именно так. И радоваться бы нам тоже новому образу жизни и новым прекрасным знакомым, если бы не характерная особенность еврейской страны. Здесь всем предстояло научиться дозировать волнения и радость. К этому нас подталкивала сама реальность, потому что сложные проблемы могли обрушиться на нас даже с далекой стороны. Судите сами. В разгаре лета 1990 г весь праведный мир возмутился вторжением Ирака в Кувейт. Его в июле Саддам Хусейн обвинил в незаконной добыче иракской нефти в последние десять лет.

В августе Ирак оккупирует Кувейт. Совет Безопасности ООН принимает резолюцию № 660, призывающую к немедленному выводу иракских войск из Кувейта. США, Великобритания и Франция тогда арестовали иракские счета в своих банках и ввели запрет на поставки оружия Ираку. Поддержка Хусейна Арафатом привела к тому, что государства Персидского залива резко сократили финансовую помощь Организации освобождения Палестины. Однажды на работе, в раздевалке цеха, я увидел в руках своего сотрудника Ясира израильскую газету «Маарив».

–Ты и читаешь на иврите? – удивился я. – Так осуждаешь ли ты действия Саддама Хусейна?

– Ты сошел с ума! – ответил мой сотрудник из Газы. – Я всего лишь любуюсь портретом красивой девушки на рекламе. Печатаемый же оккупантами бред меня не интересует абсолютно.

Напрасно я пытался напомнить Ясиру, что в Израиле он получает работу, которая кормит его шестеро детей. Он слушал только самого себя, и всякий раз выискивал новый повод для недовольства. Узкий кругозор Ясира постоянно менялся под воздействием идеологии террористических движений ООП, ХАМАС и «Исламского джихада».

В декабре уже было ясно о полной готовности к войне сил антииракской коалиции во главе с США. Иракский диктатор Садам Хусейн грозил ответными акциями, включая атаки Израиля ракетами «Скад» советского производства. На случай химической атаки израильское правительство раздало своим гражданам противогазы. Оно пообещало США не ввязываться в военные действия в целях сохранения интересов коалиции.

В нашем цехе оборудовали герметизированную комнату для укрытия в случаях объявления воздушной тревоги. Темпы производства сокращались изо дня в день. В ночных сменах большинство станков простаивало. Рабочие собирались небольшими группами и обсуждали все усложнявшуюся международную обстановку. Ясир не скрывал своих симпатий к Саддаму Хусейну, решившему противостоять всему западному миру. Мой сотрудник из Газы верил в непобедимость иракской армии, «способной заставить содрогнуться весь мир» по заявлениям лидера этой страны.

Почувствовали опасность и наши латиноамериканские сотрудники. Вскоре они покинули Израиль. Лишь португалец Джозеф и пуэрториканец Альберто остались у своих станков. Моим наставником в то время назначили Ясира. Война началась 17 января 1991 года. В тот день самолеты Британии, Саудовской Аравии, США и Франции нанесли массированные удары по объектам противовоздушной обороны, аэродромам и другим важным коммуникациям Ирака.

Саддам Хусейн привел в действие свою угрозу и атаковал Израиль «Скадами», которые были способны нести головки с не конвенциональным оружием. В первую ночь по Израилю было выпущено 8 «Скадов». 6 из них были нацелены на Гуш Дан и 2 – на Хайфу. Сирены воздушной тревоги раздались во всех уголках страны. Радио призвало всех граждан войти в герметизированные комнаты и надеть противогазы. Начинка вражеских боеголовок была неизвестна. Знали лишь то, что кровавый палач Хусейн ранее уже использовал отравляющие газы в борьбе с курдскими повстанцами.

Минуты объявления тревоги в ту первую ночь я, Майя и Михаэль проводилии в нашей спаленке. Щели ее окна мы заранее заклеили клейкой лентой. Влажной тряпкой была прикрыта щель у дверного порога – все, соответственно указаниям службы гражданской обороны. Соседняя комната таким же образом укрывала семью Аллы, одноклассницы Майи. Под утро нам позвонила из Житомира наша дочь:

– Может, вернетесь? – спросила Алла дрожавшим от волнения голосом.

Так израильтяне оказались втянутыми в чужую войну. Поставленные немного позже американцами противоракетные установки «Пэтриот», хотя и сбивали часть «Скадов» на подлете, но обеспечить стопроцентной безопасности не могли. Одна из ракет упала прямо в центр густонаселенного пригорода Тель-Авива. В результате получили ранения десятки жителей. Пострадавших могло оказаться намного больше, если бы значительная часть горожан не выехали заблаговременно на периферию.

– Может, вернемся? – позвонила из Тель-Авива школьная подруга Майи Сара Белогловская. – Этой ночью я сама слышала взрыв ужасной силы. Мне страшно, – глотая слезы, продолжала подруга, – со мною творится что-то непонятное. Ради этого сюда так спешили мы и наши дети?

Подключившийся к разговору Давид был не в шутку обеспокоен состоянием жены. Вечером того же дня Сара, Дусик и их старший сын Алик заняли салон нашей съемной квартиры. В следующий вечер Мише позвонила его бывшая соученица и сотрудница Неля из аэропорта имени Бен-Гуриона. Она прилетела из Одессы с мужем и двухлетним сыном. Заодно с паспортами граждан Израиля, им выдали противогазы. Мише пришлось уступить новичкам свою комнатку. Мы втроем теснились в своей спаленке.

На фото тех дней Саша, Алла и Семен Бусели, Давид

Белогловский (второй справа). Волноваться вместе было легче.

Так, во исполнение напутствия госпожи Эгер, в те дни, кроме нас, в нашей съемной квартире укрывалось еще 3 семьи новых репатриантов – общей численностью 12 человек. Все мы не вмещались за небольшим обеденным столом. Не было в квартире и такого количества стульев. Наполненную едой тарелку мы опустошали с колен, примостившись на диване или в кресле. «Чтобы расслабиться», мужчины иногда пропускали привычную для «русских» рюмку водки. Как же без нее пойдет традиционное картофельное пюре и селедочка с луком. Даже в те тревожные дни наш многолюдный реабилитационный центр навещали наши друзья и родственники.

Так назвали квартиру майи ленинградцы Тихомировы. А, кроме них, заглядывала на огонек и проживавшая на соседней улице госпожа Хильман. Не знаю, чего с ее стороны в том было больше – проявления солидарности или бегства от собственного одиночества. За столом выслушивали краткую информацию Дусика о положении на фронтах. Он не расставался с радиоприемником даже в туалете.

Подолгу мы выслушивали Рут, которая весьма сносно разговаривала по-русски. Ее привезли в Иерусалим из Москвы трехлетним ребенком в начале 20 годов.

Родители Рут были оперными артистами. В Иерусалиме они сразу включились в формирование культурной жизни ширившейся еврейской прослойки. Повзрослев, Рут пошла по родительским стопам. Она получила музыкальное образование и тоже включилась в ряды пионеров сионистского движения. Ее детство и молодые годы прошли в среде видных деятелей культуры и политиков. Родители Рут не только проживали по соседству с семьей Бен-Гуриона, но и ходили друг к другу в гости. Рассказы Рут о тех временах можно было слушать часами. В подтверждение она могла показать немало фотографий.

Однажды вечером захватывающий рассказ Рут прервала сирена воздушной тревоги. Мы позвали ее в свою комнату. Но оказалось, что Рут забыла дома противогаз. В знак солидарности мы впервые пошли на нарушение требований службы гражданской обороны и просидели без масок до сообщения «Можно снять противогазы». О том, как Майя поддерживала «боевой дух» немаленькой группы новых репатриантов, рассказали в одной из передач русскоязычной радиостанции Рэка. Материал в редакцию направила ее племянница Лиля. Забегала к нам и она с мужем Сашей чтобы расслабиться.

А я и в те дни поднимался раньше всех и прибегал на условленную автобусную остановку с противогазом за спиной. На завод тогда не привозили только работников из Газы и Хеврона. Территории были закрыты в интересах предупреждения провокаций. Ведь немало палестинцев ликовало на крышах своих домов после падения «Скадв» на Израиль.

Полной загрузки в цехе не было. Иностранцев заменили репатрианты. «Подобные мне старожилы», выглядели в их глазах корифеями. В том не было ничего удивительного, потому что я теперь выполнял прямые указания педантичного начальника цеха Давида. А еще, в отличие от Сантоса, я щедро делился своим опытом с новичками. Таким образом я тоже воплощал в реальность наставления госпожи Эгер

на работе.

По составу нашего нового цехового коллектива можно было судить об обновлении структуры всего израильского общества. Управление машинами в отделении стирки тогда осваивали зубной врач Яков из Тулы и тренер юношеской сборной Эстонии по футболу, мастер спорта Игорь. Лет по сорок пять, было, тому и другому. Раскруткой возвращаемых на исправление рулонов ткани занимался Моисей, 50-летний преподаватель математики из Вильнюса. Алекс, его младший сын, работал в на отжиме тканей после стирки. Перед отъездом в Израиль ему пришлось прервать занятия в техническом вузе.

Саша, тридцатипятилетний инженер-металлург из Днепропетровска, учился сшивать в партии те полотнища, которые поступали из прядения. Его подстраховывал сверстник и тезка из Одессы. Чтобы их не путать, Сашу № 2 называли доктором. В советской жизни он более десяти лет проработал медбратом в бригаде скорой медицинской помощи.

У двух самых шумных и пыльных машин для бритья тканей работали мои сверстники – токарь из Донецка Борис и летчик из Москвы Виктор. И их фамилий я ни разу не слышал. Здесь по именам ученики называют своих учителей в школе, а рабочие – своих начальников. Фамилию Виктора я узнал случайно. Как-то в комнате мастера я увидел на столе заводскую многотиражку с фотографией. С него бодро улыбался за штурвалом своего станка мой сотрудник Виктор Мостовой, как отмечалось под снимком.

Ниже приводился его рассказ о том, что в августе 1963 года он благополучно посадил на поверхность Невы реактивный самолет ТУ-124. Выполнялся рейс из Прибалтики (если я не забыл) и самолет был заполнен пассажирами. Вдруг над Ленинградом он стал резко терять высоту из-за нехватки горючего. Второго решения для выбора способа аварийной посадки у Виктора не было. Ни один человек тогда не пострадал. Так Мостовому удалось предотвратить катастрофу в небе над трехмиллионным Ленинградом.

– Ничего себе! – удивился я и показал Виктору газету. – Наверняка, еще и о Звезде Героя Советского Союза умолчал.

– Какого еще Героя, – Мостовой поднял едва заметные жидкие брови, – тогда я был счастлив, что не понес тяжелое наказание за «безответственность». Именно так было вынуждено рассматривать мои действия руководство Главного управления гражданского воздушного флота СССР, чтобы не скомпрометировать марку «самых лучших в мире советских реактивных лайнеров».

Немного позже начальство Мостового все же учло, что он сотворил чудо. Ему вручили ключи от 2-комнатной квартиры. До этого Виктор, с женой и 3-летней дочерью, «проживал за ширмой» в одной комнате вместе с родителями. В числе моих новых друзей и сотрудников были также Барух и Моше. Их головы покрывали кипы. Они работали по 9 часов и только в ночных сменах. Почему? А потому что с наступлением утра они убегали в свои небольшие семейные магазинчики. Иначе они бы не могли прокормить свои многодетные семьи с неработающими женами на скудную заводскую зарплату. На подобные особые условия не могли рассчитывать все остальные работники цеха. Я думаю, что так руководство завода шло навстречу общине верующих людей города. В Израиле свои места они занимают, как в местной, так и в государственной власти.

Труд наладчиков, электриков и других ремонтников администрация завода приравнивала к условиям труда инженерно-технического персонала. Притом денег на ветер она не бросала. Ремонтники работали по 9 часов и только в утреннюю смену. Одного или двух из них сменный мастер вызывад в цех в случаях ночных поломок. Это бывало редко, потому что техника работала устойчиво, благодаря хорошему уходу за ней. Мой станок по габаритам можно было сравнить с небольшим двухэтажным домом. Его безупречно обслуживал Виктор, выходец из Марокко. Его черную, как смоль голову покрывала вязанная кипа. Ему было не больше 40 лет. Он с удивительной лёгкостью добирался до любого узла станка!

К 26 февраля 1991 года войска Британии, США и Франции полностью парализовали сопротивление иракской армии. Перед этим последний «Скад» упал на открытой местности юга Израиля, не причинив вреда. Чисто случайно ни одна из 39 упавших на Израиль ракет не стала причиной гибели граждан. Не было особо серьезных разрушений. Заслуга в том и американских противоракетных установок «Пэтриот». Они уничтожили определенную часть ракет прямо в небе. Успешно завершенные силами коалиции военные действия в Персидском заливе привели к резкому скачку всей мировой экономики. Золотым дождем на руководство нашего завода посыпались заказы из-за границы. Тогда и было принято решение усилить производственный персонал новым набором рабочих из Газы и Хеврона.

Палестинская бригада сменного мастера Камаля пополнилась пятью молодыми рабочими. Мне не верилось, что кто-либо из них мог прыгать от радости на крыше своего дома, услышав сообщение о падении «Скада» на Израиль. Выпуск основной продукции в отделочном цехе, как обычно, приходился на поздние ночные часы. Чтобы наверстать то, что было упущено в ходе войны, бригада Камаля уже какую неделю подряд оставалась в ночных сменах. Она же, с подключением португальца Джо и пуэрториканца Альберто, выходила на работу и в субботние дни.

Каждый рабочий из бригады Камаля умел управлять несколькими станками. Поэтому и семеро и девять его работников справлялись со всеми партиями, которые по разным причинам откладывали в сторону на минувшей неделе. Самой удивительной трудоспособностью отличался португалец Джо. Он мог по два-три месяца подряд работать в сменах продолжительностью 16 часов! Четырех часов сна в сутки ему вполне хватало для полного восстановления сил. Джо это доказывал безупречной работой на самом сложном станке.

Время занятости каждого из нас на заводе фиксировал компьютер с точностью до минуты. Для этого мы «отбивали» свои личные магнитные карточки на специальном аппарате в начале и конце рабочего дня. На той же основе специальная компьютерная программа начисляла нам заработную плату. Заводская автоматизированная система управления была задействована в технологии, планировании производства и бухгалтерском учете. Я восторгался ее широкими возможностями, когда сравнивал их со своими примитивными попытками в Виннице.

Все мы разные и по-разному смотрим на реальность. Поэтому не все, как я восторгались фантастическими возможностями техники. Понимал я и то, что не во всем она способна заменить человека. Но среди нас оказались три таких репатрианта, которые вообще посчитали систему дурой. На этой основе они решили воспользоваться ее неумением распознавать лица. В течение недели троица уходила из цеха, отработав положенные 9 часов. Свои пропуска она оставляла сотрудникам, которые были заняты в сменах 12-часовой продолжительности, чтобы они их предъявили системе, заодно со своими. Дополнительные деньги лишними не бывают.

Троица прокололась элементарно. Она не учла того, что на страже пробелов техники оставались думающие люди, включая начальников смен. В итоге ловкачей уволили с работы за утрату доверия и нарушение трудовой дисциплины. Так они запятнали и наш авторитет в глазах заводских ветеранов. Ведь часть из них и без того нелестно отзывались о волне алии 90-х. Как же потом было обидно наивной троице. Вскоре рост заказов увеличился настолько, что начальство стало упрашивать каждого из нас перейти не только в двенадцатичасовые смены, а и подключиться к иностранцам, которые работали по субботам.

В той суматохе я и оглянуться не успел, как пришел наш второй пасхальный Седер в Израиле. На его празднование всю нашу семью пригласила Шошана. Арендуемый ею уютный коттедж находился в 10 минутах ходьбы от нашей съемной квартиры. Перед застольем Шошана и Кэтти повели нас в конформистскую синагогу. От синагоги традиционной она отличалась тем, что женщины и мужчины сидели здесь вместе в общем зале. Праздничная молитва молодого и обаятельного раввина мне чем-то напоминала проповедь.

Он же вел пасхальный Седер в коттедже Шушаны. Туда он пришел с красавицей женой и четырьмя похожими на ангелочков детками. Меня с Майей посадили за праздничный стол рядом с супружеской парой, которая приехала из кибуца. В нем она обосновались 20 лет тому назад. Молодыми людьми они приехав туда по молодежной программе из Праги всего на лето, по окончанию института. Там они сыграли свадьбу и застряли навсегда. Что время зря не теряли, подтверждают три дочери-невесты.

Их родители давно свыклись с ночными дежурствами на кухне, в коровнике и прачечной. О дипломах инженеров они даже не вспоминают. Из дальнейшей беседы с кибуцниками вытекало, что в Израиле так уже не впервые решают проблему избытка инженеров. Трагедии в том нет, потому что на земле обетованной существует немало иной, не ущемляющей человеческое достоинство работы.

Интересный для на разговор мы вели в перерывах. Шушана и Кэтти тогда меняли блюда и посуду – все в строгом соответствии правилам. А мы не обошли стороной и тему сионизма, который происходит от названия горы Сион – символа Иерусалима и Страны Израиля. На следующий день, я уточнял уже дома, что сионизм – это идеология, выражающая тоску разбросанного по миру еврейского народа по своей исторической родине. На протяжении более 4-х тысячелетий вавилоняне, римляне, арабо-мусульмане и другие завоеватели старались изгнать наших предков с этой земли. Но народ Израиля возвращался и снова восстанавливал свой дом. Из этого следует, что возвращение к Сиону является древней идеей евреев, изгнанных из Страны Израиля. А оформившийся в XIX веке современный сионизм всего лишь преобразовал в движение древнюю идею.

У поверивших в нее тружеников праздники надолго не растягиваются. Вот и я следующую ночь уже снова проводил на заводе в ашпаре. Здесь, с приходом раннего утра, лично начальник смены Камаль выравнивал «под шнурок» 50-метровый поезд готовых тканей. Он состоял почти из сотни специальных тележках. Я, швейник с многолетним стажем, не переставал восхищаться безупречным качеством произведенного нами товара.

В одно такое утро, после продолжительного перерыва, появился на работе начальник цеха Давид. Он перенес сложную операцию на венах ног, но снова приезжал на работу ровно в 5-30 утра. Теперь Давид перемещался по цеху не на велосипеде, а на аккумуляторной инвалидной коляске. В сопровождении Камаля, он подолгу определял на ощупь качество ткани почти в каждой тележке. Так это делали когда-то специалисты, и можно было подумать, что Давид не доверял специальной компьютерной программе. Порой в ашпаре появлялся и директор завода, правда, несколько позднее. Удовлетворенный итогами работы ночной смены, он подолгу тряс руку Камаля на виду у всех нас.

После этого сменный мастер разгуливал перед нами павлином с широко распушенным хвостом. Где черпал умение и энергию 30-летний араб, трудно было сказать. Но он ежедневно завершал, какой бы то ни был объем работы, ровно на час раньше. В периоды его отсутствия на работе мы ведь передавали смены, как правило, на ходу. В остававшееся у Камаля время мы накрывали ткани полиэтиленовой пленкой, чистили свои станки и приступали к влажной уборке полов. Воды не жалели, чтобы смыть скапливавшуюся за сутки пыль. С этой целью мастер даже раскручивал противопожарные шланги. К приходу начальника цеха мы стягивали воду в канализационные каналы резиновыми швабрами.

Дело, разумеется, нужное, но обижало то, что трудоемкую уборку в конце нелегкой смены Камаль поручал нам, немолодым репатриантам. Не стояла ли за этим молчаливая поддержка сотрудников из Газы и Хеврона ухудшения отношения к нам определенной части общества Израиля из-за боязни естественной конкуренции. К ней ведь приобщилась и та часть работников, которая разговаривала по-русски, но приехала сюда в конце 70-х. Это подтверждал и один из разговоров в нашем транзите в пути с работы домой. В тот день сидевший со мной на одном сидении Алик рассказывал мне о невероятном скандале. Перед окончанием смены мастер обругал его последними словами, когда увидел, что он присел на корточки при чистке прядильной машины.

– Встань сейчас же, мудак! – потребовал русскоговорящий ветеран.

– Яков, нет сил, –ответил бывший директор, – поднимусь, упаду замертво. Неужели переступишь?

– И не задумаюсь, или ты хотел бы, чтобы уволили меня! – последовал ответ.

Алик сделал паузу и спросил:

– Вот для этого мы сюда так рвались?

– Мастер прав на все сто процентов, – опередил меня лысый Шмуэль.

Сидевшему за нами инженеру-текстильщику с двенадцатилетним стажем проживания в Израиле этой реплики показалось мало:

– Да и чем вы недовольны вообще? – продолжил он. – Вас кто-нибудь тащил сюда за рукав? А вот меня сразу уволили с должности начальника лаборатории, как только все вы сюда ринулись. Появилась, видите ли, тьма специалистов, которые согласны работать за гроши. Еще одно такое увольнение в моем 50-лтнем возрасте – и мне тоже придется брать в руки метлу для уборки улиц. Не хочу.

Шмуэль был один из тех, кто считал, что приехал в Израиль по сионистским убеждениям, а репатрианты 90-х просто бежали от голода. Потому их еще называли «колбасниками». Камалю мне пришлось дать понять, что уборкой цеха должны заниматься не только мы «им избранные», а Шмуэлю, что одинаковое право на проживание в Израиле имеют все евреи мира. Реакция последовала положительная в том и другом случае.

Майя таких страстей не знала. Она оставалась под властью восторженных впечатлений первого этапа абсорбции. Недавно Майя завершила затянувшиеся курсы переквалификации. Ее учительница относилась к ней с особенной теплотой. Она добилась для уважаемой ученицы редкого тогда направления на работу в ясельную группу государственного дошкольного учреждения. Всегда приподнятое настроение Майи отражали ее письма дочери. В отличном настроении пребывал и Михаэль. Он сообщил сестре, что купил новый японский автомобиль к концу первого полугодия проживания и будет готов взять на себя первоначальные расходы ее переезда в Израиль. У Аллы то письмо попросили почитать подруги. Оно так и не вернулось, гуляя по Виннице.

А у нас в цехе кадровая политика быстро менялась. Сейчас сюда зачислялись на работу не мои ровесники, как планировало руководство, а совсем молодые выпускники советских вузов. И они уже не могли найти работу по специальности. Долги банкам и их погнали на Польгат. Чтобы заблаговременно настроить семью дочери на возможность и такого исхода, я делал небольшие дополнения в письмах Майи о том, что видел вокруг себя в «ашпаре». Так мы готовились к скорому воссоединению в Израиле.

И вдруг 19 августа в бывшем СССР ГКЧП объявляет о переходе всей полноты власти в ее руки. В стране вводится чрезвычайное положение. Направленный на свержение Горбачева путч, противостоял, по существу, всем его демократическим преобразованиям.

– Все, – Майя ломала пальцы, – теперь мы уже не увидим нашу дочь, потому что коммуняки снова закроются от мира железным занавесом.

В те четыре знаковых дня Майя не отходила от телевизора и не расставалась с телефоном. Линии были перегружены. Дозвониться до Винницы было невозможно. Москва переживала первые аресты и ввод бронетехники. Она занимала позиции вокруг редакций газет, телецентра, вокзалов, станций метро. Жители Москвы устанавливали заслоны из автомашин и строили заграждения на маршрутах движения бронетехники.

22 августа Михаил Горбачёв возвращается из Фороса в Москву. В столице объявлен траур по погибшим защитникам Белого Дома Дмитрии Комаре, Владимире Усове и Илье Кричевском. 23 августа Ельцин в присутствии Горбачёва подписывает указ о приостановлении действия компартии РСФСР. На следующий день Горбачёв объявляет о сложении с себя полномочий генерального секретаря ЦК КПСС. Сопротивление ГКЧП сломлено. В те времена Майя не смыкала глаз и по ночам.

К счастью, паника мамы не передалась Алле. На ее руках к тому времени уже были все необходимые для выезда документы. Она дозвонилась до нас и сообщила, что ее семья выезжает в Израиль через Бухарест. Еще несколько дней пришлось поволноваться, пока она добиралась поездом и самолетом. Наконец, состоялась долгожданная встреча. Больше всего мы восхищались внуком. Двухлетний Саша к нам на 4-й этаж поднялся по ступенькам самостоятельно. Он охотно шел на руки к каждому из нас. Алла это объясняла тем, что ребенок ежедневно общался с нашими фотографиями в Виннице.

В Беэр-Шеве Алла с мужем Мишей попали к хорошему педагогу в молодежную группу ульпана. Через месяц они уже довольно сносно изъяснялись на иврите в магазинах и на улице. Их тоже вполне устраивало совместное проживание с нами. Почему бы и нет. Майя взяла на себя основные заботы по кухне и присмотру за Сашенькой. Еще в Виннице его родители решили сделать ему обрезание. Освоив минимум иврита, Алла побежала за разрешением в раввинат, как того требовали правила.

– Прочитай, что написано вот здесь о национальности матери в твоем свидетельстве о рождении, – велел ей немолодой служащий с белой покладистой бородой.

Его искривленный подагрой палец показывал вовсе не ту строку в документе. Уровень русского языка был совсем слабым. Редкое слово произносилось без ошибок. Из этого Алла сделала вывод, что этот человек плохо читал и видел. Чтобы продемонстрировать ему свою удачливую выучку иврита в ульпане, она громко произнесла:

– Егудия!

– Ты правду говоришь!? – Насторожился старец, вместо ожидаемой похвалы. – Ну-ка еще раз читай, только так, как написано.

– Ев-рей-ка, – по слогам прочитала Алла и вспомнила предупреждение мамы, что в этом учреждении вольность неуместна.

– Еб-рей-ка, – повторил и облегченно вздохнул немолодой служащий раввината.

Притом он долго всматривался в глаза Аллы. Чутье сработало. Справка оказалась в руках репатриантки на законных основаниях. На следующей неделе бледненького, еще толком не понимающего, что произошло Сашеньку, привезли из Медикал-центра счастливые и одновременно взволнованные родители. К вечеру ребенок захныкал. А утром он уже ловко отталкивался ножками от пола, сидя в опрокинутой табуретке. Она служила ему автомобилем и неплохо скользила по гладкому полу гостиной. Правда, не обошлось без обращения родителей в аптеку, где им предложили необходимое в таких случаях лечебные средства.

В ульпане Аллу и Мишу искренне поздравляли соученики, в большинстве тоже супружеские пары. Часть из них уже прошли не так уже и простую процедуру. Другие ее еще только планировали. С нескрываемой завистью на Аллу посматривали только Ира и Лена. Им не причитались справки раввината в связи с отсутствием записи «еврейка» в соответствующей графе свидетельства о рождении. В Израиль и они приехали на законных основаниях, но, как жены евреев. Позднее одной из них, якобы удалось воспользоваться проблемами зрения и русской письменности служащего раввината.

К концу лета, в честь приезда нашей дочери, всех нас пригласили в Омер на субботний пикник Микки и Сидней. Виллы их небольшого городка утопали в зелени садов. На пикник, кроме нас, пришла еще дюжина соседей Лоубов. Среди них были сверстники наших детей и представители старшего поколения. Ветераны мужчины окружили Сиднея, который дожаривал на мангале индюшачьи окорока. Как и хозяин, они тоже приехали в Израиль из США в начале семидесятых. И в этой компании меня попросили рассказать, как жилось евреям в СССР.

В ходе разговора мы наполняли едой одноразовые тарелки. Картонные стаканы наполняли минеральной водой или сухим вином. Мои новые собеседники не могли представить, как мне не разрешили забрать в Израиль мои деньги за проданную дачу. Они не понимали, за что меня лишили гражданства и права на пенсию после 33 лет работы. За выходцами из США навсегда сохранялись гражданство и пенсия. В годы их репатриации им даже гарантировали работу по специальности Израиле. Сегодня им обеспечивают достойную старость пенсии, заработанные и в США, и в Израиле.

После пикника, как бы в подтверждение этого, мы все отправились в парк на прогулку. Там, на большом травяном газоне были расставлены множество белоснежных пластиковых кресел. Словно на десерт, в них и нам предстояло наслаждение бессмертными мелодиями Брамса, Мендельсона, Чайковского, Штрауса и Шопена в исполнении виртуозов симфониетты нашего города. Музыка была так хороша, что даже двухлетний Женька беззвучно просидел полтора часа на коленях отца.

Когда мы вернулись к себе в съемную квартиру, она показалась мне особенно неухоженной и чужой. Неоднократно переосмысливая все, я так и не заснул до утреннего подъема. А в наш цех приняли еще два совсем молодых инженера. Новые дома в Кирьят-Гате росли, как грибы. Квартиры в них были намного дешевле, чем в центре страны. Репатрианты, экономившие на всем, были вынуждены осваивать периферию. По утрам все больше новоселов выстраивалось в очередь у заводского отдела кадров.

Перед окончанием ульпана Алла с несколькими соученицами поехала прозондировать обстановку на единственной в городе швейной фабрике. Там только ей предложили место обычной швеи в потоке массового пошива, с учетом, что она дипломированный специалист с некоторым опытом. В то самое время ее мужа уговорили взяться за побелку соседкой квартиры. Ему заплатили 300 шекелей за четыре плотно загруженных вечера. Местным специалистам, за такую работу платили в 5 раз больше.

В той еще несложившейся у Резниковых обстановке я имел неосторожность втянуть их в покупку причитавшегося им автомобиля с репатриантской скидкой. А все потому, что мы оказались жертвами очередной утки об отмене льготы. Машины тогда разбирали, как горячие пирожки. Еще бы – речь шла о сорока процентах стоимости. Нам еще и повезло тем, что успели оформить рассрочку на покупку мало кому известного итальянского автомобиля марки «Фиат Темпра». Так как Миша еще не работал, я решил, что буду погашать его банковскую ссуду со своей зарплаты на протяжении первого года.

Тем временем в ашпаре по состоянию здоровья проводили на предварительную пенсию начальника цеха Давида. Его заменил Барух, мужчина средних лет. Он, как и Давид, не снисходил до задушевных бесед с кем-либо из нас. Мое общение с новым начальником сводилось к тому, что он подходил к моему станку, бросал мне несколько полос ткани из партий, которые были на подходе, и произносил на иврите единственное слово «дахуф»: срочно. Так Барух определял режим обработки очередной партии. Под его руководством я отработал около трех месяцев. И вдруг меня вызвали в отдел кадров. Там сам Пини со мной поздоровался и произнес:

– Через две недели ты прекращаешь работать на заводе. Администрация отменяет невыгодную для нее подвозку всего четырех рабочих из Беэр-Шевы.

Вслед за этим Пиня вручил мне письмо об увольнении и добавил, что, если обстановка изменится в будущем, он свяжется со мной по телефону. «Чертов капитализм! Недолго музыка играла…», – рассуждал я уже за дверью отдела кадров. Ошеломленный неприятной новостью, я снова вспомнил предсказание супругов из Тель-Авива, что мне с Майей светит лишь социальное пособие. Больше всего меня тревожил срыв моих планов по выплате ссуды за машину зятя.

– Почему ты не у станка? Что это у тебя в руках? – услышал я голос начальника цеха Баруха, который проходил мимо.

Я рассказал ему о разговоре с Пиней.

– Я разберусь, а ты возвращайся на рабочее место. Дахуф! – сказал начальник и перебросил через мое плечо несколько лоскутов от новых партий.

Борис, оператор отделения мокрых тканей, подошел ко мне, как только я выключил станок после завершения задания начальника цеха.

– Баруха не видел? – спросил мой сотрудник, он тоже держал в руках лист бумаги.

– Видел в заводоуправлении. И тебя увольняют? – поинтересовался я, возможно, проявив бестактность.

– Нет, – улыбнулся Боря. – Это тот случай, когда я увольняюсь сам. Поступаю на инженерные курсы. Жена их уже закончила и настаивает, чтобы я использовал свой последний шанс. Она меня заверяет, что большинство поступающих туда репатриантов прервали изучение иврита в ульпане, как и я.

Борис рассказал, что курсы открываются в Беэр-Шеве под патронажем трех известных в Израиле проектных компаний, руководство которых планирует трудоустроить лучших выпускников. Дома я подробно изложил тот разговор Резинковым и предложил Мише завтра же подать туда свои документы.

Когда до истечения срока объявленного мне увольнения оставалось два дня, Барух принес мне несколько полос ткани и, кроме привычного «Дахуф!», произнес:

– Пока что будешь работать только в первую смену, а подвозить тебя будет начальник прядильного цеха Григорий. Он тоже проживает в Беэр-Шеве. Подойди к нему сейчас для обсуждения деталей.

Григорий, который казался мне раньше совершенно сухим и недоступным начальником, как и Барух, оказался исключительно мягким и благородным человеком. Он, словно таксист, ежедневно подъезжал к подъезду моего дома ровно в 5:20. Так поступление моей ежемесячной зарплаты на банковский счет не прервалось даже на один день. А моего зятя Мишу зачислили на инженерные курсы без справки об окончании ульпана. Отныне он приезжал на занятия не автобусом, а на своей новой «Темпре». Правда, заправлять машину бензином ему приходилось порой на занятые деньги.

Алле кто-то показал объявление в газете о конкурсном отборе швей-надомниц в Тель-Авиве. Такое решение показалось ей наиболее приемлемым для продолжения обучения мужа на курсах. Оно позволяло также присмотреть за ребенком, с учетом того, что работали я и мама. Крой женских блуз Алле привозили из Тель-Авива раз в три-четыре дня. По вечерам к пошиву подключались муж и мама. Качество готовой продукции хозяина не только вполне удовлетворяло. Вскоре он захотел, чтобы Алла существенно увеличила объем работы.

Это требование являлось нереальным, учитывая, что Алла использовала для шитья тихоходную крошечную японскую семейную машинку из пластика, которую она купила перед выездом из Винницы.

Чтобы дочь не осталась без важной для нее работы, я с сыном поехал в магазин по продаже швейных машин. Он был маленьким, но с каким широченным выбором! И здесь он меня шокировал наличием в свободной продаже универсальных и специальных машин лучших заводов мира. А главное, их цены были приемлемы даже для нас, репатриантов. Я с Михаэлем сообща купили Алле такую японскую универсальную швейную машину промышленного назначения, которая прошла бы на ура и в лучшем цехе Володарки моих лет.

В капитализме надо родиться, чтобы умело реагировать на его проблемы. У работодателя Аллы, кроме надомниц, работала небольшая фабрика. Все они еле управлялись с потребностями торговой сети. А товар был недешевым. Ведь к нему пришивали ярлыки «Сделано в Париже». Кстати, и на изделиях Володарки ярлыки были не ее, а какой-то известной немецкой фирмы. Так принято в эпоху совместного производства на основе глобализации.

Вдруг спрос на блузы и юбки в Израиле стал резко колебаться. Чтобы заинтересовать покупателя, усложнялись новые модели, при той же величине расценков. Зарплата падала. На волны стагнации жаловались забегавшие к нам Тихомировы и наши друзья. А ведь всех нас тогда все больше припирала к стенке еще и проблема покупки жилья. Активисты от «русской общины», которые рвались в большую политику, умело раздували тот пожар в русскоязычных газетах и на радио. Они видели потенциальных узников долговой тюрьмы в тех из нас, которые собирались покупать очень дорогое жилье.

Под впечатлением страшных прогнозов, мои дети планировали оставаться в съемных квартирах всю жизнь. Они даже завидовали мне и Майе в том, что политики обещали построить социальное жилье для репатриантов предпенсионного возраста. Ту обстановку мы активно обсуждали за обеденным столом и в доме винничан Дуси и Изи Межеровских. Там я и увидел своего соученика по вечернему институту Фиму Куржнера. Он с женой Броней и двумя детьми выехал в Израиль в 1979 году.

– Все наладится и у вас, – утверждала жена моего соученика – а трудности у новичков были и будут всегда.

Я не мог с ней согласиться и вот почему. Во-первых, ее семья приехала раньше нас на 12 лет. Во-вторых, их волна алии была намного меньше нашей. Врачи, инженеры и другие специалисты были просто на расхват. В их группе Фима был единственным инженером. Поэтому его трудоустройство состоялось прямо в ульпане на второй неделе занятий. Пришедший туда в поиске инженера представитель химзавода сразу привез его на место предлагаемой работы.

Там у Фимы зарябило в глазах от густой, незнакомой ему паутины трубопроводов.

Но представитель завода и слушать не хотел, что Фима металлист и ничего общего с химией не имеет. Главным тогда являлось наличие диплома инженера. Всему остальному, ивриту, в том числе, Фиму позаботятся обучить на месте. В итоге, он возглавил важный неплохо оплачиваемый отдел в заводоуправлении.

К нашему приезду в Израиль Фима с Броней выдали замуж обе дочери. Все они были нормально трудоустроены и проживали в своих квартирах. Вот чем для него обернулся приезд в Израиль на 12 лет раньше нас. После затянувшихся застольных бесед Куржнеры подвезли меня с Майей до подъезда нашей съемной квартиры на своем автомобиле. Прощаясь, Фима сказал:

– Непросто этой маленькой стране принять одновременно миллион новых репатриантов. Условия вашей абсорбции сложнее, но и она завершится благополучно. И тогда, я уверен, ты тоже полюбишь Израиль всем сердцем, как люблю его я.

В твоем положении и я произносил бы такие слова, подумал я и тут же устыдился своего упрека. Фима вовсе не виновен в том, что я и не помышлял о репатриации в Израиль в конце 70-х. А, если и повинен, то, возможно только в том, что не поделился со мной своими знаниями о существовании у евреев совсем другой страны и жизни. Но и на этот упрек я права не имел, потому что жили мы в стране, где каждый друг друга подозревал и побаивался.

Глава 4

Семья Маромов, наших приятелей из Тель-Авива, любила Израиль не меньше Фимы. Рути и Йоав тоже не сомневались, что все новые репатрианты вскоре увидят в нем свой подлинный дом. Чтобы укрепить это ощущение в нас, Маромы пригласили нас на субботнюю экскурсию к озеру Кинерет. Они повезли нас на свое автомобиле, чтобы сэкономить новым хотя бы расходы на бензин. В пути мы остановились в лесу. Там, за одним из столиков с удобными скамейками, мы откушали вкусной домашней еды Рути. От той, что мы готовили в Виннице, она отличалась обилием овощей.

Рути и Йоав

Следующую остановку мы сделали в крупнейшем на Ближнем Востоке питомнике по выращиванию крокодилов. С моста, переброшенного через искусственное озеро, мы, словно дети, наблюдали за неподвижно лежавшими в воде и на берегу рептилиями. Различать среди них крокодилов нильских, аллигаторов и кайманов умел только Йоав, который взял на себя роль экскурсовода.

Потом была остановка у реки Иордан. Она вытекает из известного пресноводного озера Кинерет. В тот день на берегу и в воде были сотни облаченных в длинные рубахи паломников христиан. Для омовения в водах святой реки их приглашали группами священники. Отсюда мы поехали на ближайший пляж озера. День был жарким. Отыскав затененное место под деревом, мы расстелили на траве большую подстилку. Купание было недолгим из-за насыщенной программы.

Пока на нас подсыхала одежда для купания, мы наблюдали, как напротив, в широком кругу, играли в волейбол парни и девушки. Они громко переговаривались на арабском, иврите и русском языках. Притом, преобладал русский. На нем непристойно матерились даже арабские парни.

– Мне хочется отметить особо все более громкое звучание русской речи в Израиле. Я из тех его граждан, кто этого ждал и очень хотел. В этом я вижу важный шаг к реальному усилению страны и ее дальнейшей демократизации. Нам пришлось бы этого ждать намного дольше в обществе выходцев из стран северной Африки, которые связывают свои самые лучшие надежды с приходом мессии, – заключил Йоав, когда машина тронулись с места, чтобы продолжить экскурсию.

Сидевшая за рулем Рути прибавила газа. По асфальтному шоссе побережья наше послеобеденное время побежало еще быстрее. Справа от нас, на возвышенностях, замелькали виноградники и банановые рощи. Уникальный климат, плодородие берега озера способствовали его плотному заселению во все времена. На археологических раскопках в Галилее и на Голанах обнаружено около 50 синагог, что доказывает широкое присутствие евреев в этих краях испокон веку.

Широкую известность озеру Кинерет придают и зарождавшиеся здесь христианские традиции. Именно в ряде здешних поселений, соответственно преданиям, выступал со своими проповедями Иисус. В память об этом на побережье озера возведено немало красивых храмов. Как рассказывается в Евангелии, проповедуя перед жителями рыбацких деревушек, Иисус по воде Галилейского моря ходил "яко по суху". На Горе Блаженств он прочитал Нагорну проповедь. В Табхе произошло преумножение хлебов и рыб. В Капернауме Иисус исцелял больных и нашёл своих учеников.

Мы останавливались и у заполненных паломниками живописных храмов. Верующие евреи относятся к образу Иисуса с известной долей скептицизма. В Израиле, тем не менее, чтут свободу вероисповедания всех людей. В прибережном туристическом городе Тверия мы остановились у нескольких археологических раскопок, которые свидетельствовали о наличии здесь следов еврейских поселений времен греческого, римского и византийского правления. На самый высокий уровень еврейская культура в этих местах поднималась во времена основания царем Иродом на берегу Кинерета 2000 лет назад города Тиберия, в который устремились беженцы из разрушенного Иерусалима.

Среди них были десятки еврейских мудрецов, что и привело к обоснованию в Тиберии Сангедрина – Верховного суда. Он состоял из 71 мудреца с полномочиями толкования Торы и вынесения постановлений, отвечающих нуждам времени и поколений. Рассказывавший нам об этом Йоав, назвал нашу поспешную поездку вокруг Кинерета ознакомительной. Для более углубленного изучения здешней многовековой истории он посоветовал нам вернуться в эти места еще не единожды.

У меня и от этой порции информации голова шла кругом. Наконец, Субару Рути изменила курс на 180 градусов. Плотность транспортного потока на шоссе нарастала по мере нашего приближения к Тель-Авиву. Мы с него свернули на одном из перекрестков, перед Нетанией. Вилла Ицхака Кешета, одноклассника Рути, подводила черту в списке объектов спланированной на сегодня экскурсии в небольшом селении Бат-хен. Сам Ицхак встречал нас у калитки. Кофе, чай и сладости нам подавала на большой стол в гостиной жена Ицхака. Ей помогали три дочери старшеклассницы. И этот израильский дом не был загроможден мебелью. Свежевыбеленные стены и высокие потолки дополнительно подчеркивали простор помещения.

Как мы не торопились, но типичный разговор, затрагивавший прошлое и настоящее репатриантов, затянулся на полтора часа и в этом месте. Под конец Ицхак предложил осмотреть его детище – маленький, но красивый фруктовый сад. На дворе было уже темно, и хозяин вилы включил электроосвещение. Оно было настолько ярким, что почти как днем можно было рассмотреть дозревавшие плоды граната, инжира, слив, хурмы и яблок. Ицхак не скрывал чувства гордости. На это у него была своя веская причина. В ходе одной из военных операций по защите государства он лишился кистей обеих рук. Их ему заменяли клешни искусно раздвоенных хирургами запястий.

Тяжелый инвалид войны мог бы себе позволить проживание семьей в многоэтажном доме Тель-Авива. Но оттуда Ицхак умышленно сбежал, чтобы доказать самому себе, что не все потеряно. И он это доказал и получением достойного образования, и многолетним чтением лекций по психологии в университете. Полутора часов крайне мало для ознакомления с жизнью необыкновенной личности, но их вполне достаточно, чтобы понять, какие люди являются солью земли Израиля.

Из-за больших транспортных пробок на подъезде к Тель-Авиву до виллы родителей Рути мы добрались в двенадцатом часу ночи. Ее отец родился Болгарии. В Израиль он приехал в конце сороковых и вскоре открыл в Тель-Авиве небольшой магазин. По воле случая он оказался в зоне прокладки нового магистрального шоссе. Компенсацию, полученную за снос, отец Рути вложил в развитие бизнеса. Так он стал хозяином крупного магазина базы по оптовой продаже красок и некоторых других товаров, связанных с малярным делом. В дальнейшем отец приобщил к семейному бизнесу дочь и сына.

Его успешность подтверждала двухэтажная вилла в центре Тель-Авива. Хозяева вилы в то время находились на отдыхе в Европе. Войдя в помещение, я был больше ошеломлён от восторга, который вызывал живой зимний сад под крышей здания. Удивляло наличие телевизоров в каждой комнате, спальне и даже на кухне. Утром ошеломил не меньшей красотой идеально ухоженный сад во дворе. Трудно было отвести взгляд от бархатного травяного газона и размашистой кроны королевского делоникса. Он буквально полыхал большими ярко-красными гроздьями цветов.

Это чудо мы увидели утром с восходом ласкового солнца. Впечатление о нем усилила чудесная улыбка Рути. Она принесла сюда только что сваренное пахучее черное кофе. В белоснежных пластиковых креслах мы медленно делали маленькие глотки из красивых чашек и не могли наговориться о впечатлениях, минувших дня и ночи. Рути кое-что дополняла, уточняла и посматривала на часы. Не трудно было заметить, что она была довольна не меньше, чем мы. Но это еще не было окончанием экскурсии. Полноценный горячий завтрак нас ожидал, заодно с Йоавом, в просторной квартире его и Рути.

На долгом обратном пути в Беэр-Шеву, уже в автомобиле сына, я подетально анализировал все, что увидел. Несомненно, радушно принимавшие нас Маромы заслуживали наилучших условий проживания в своей свободной стране. Они этого добивались на протяжении многих лет упорного труда, и им, конечно, сопутствовали их удачливые судьбы. Такова моя личная точка зрения на жизнь. Думалось мне и о том, что желание делать что-то приятное людям, связано с личным благополучием, прежде всего.

Этой семье я вообще был неровней. И тем не менее я продолжал страдать от ощущения человека без собственной крыши над головой. Отсутствие возможности отблагодарить Маромов хоть чем-то подобным обостряло душевную боль. Своими ощущениями я не зря поделился с Майей и Михаэлем. Они напомнили, что я не один тяжело работал и проживал на съемной квартире в знак распада опасной советской империи. Не было бы хуже – вот о чем лучше просить теперь судьбу.

А пока и на третьем году проживания в Израиле мои надежды на лучшую жизнь не оправдывались. «Как же ошибался основатель сионизма Теодор Герцель, – размышлял я сам с собой, когда наивно мечтал, что «прибывающие в страну евреи будут строить для себя деревянные дома и работать по 7 часов в день». Такие мысли уже вызывали проблемы не только новичков 90-х, но и отдельных новичков более ранних лет. С одним из них меня свела просьба Якова, тогда председателя домового комитета нашего подъезда Он попросил напомнить соседу по лестничной клетке, что он уже 3-й месяц не вносит деньги на уборку и ремонт подъезда.

– Папа спит, – говорила мне девочка лет шести, которая не раз приоткрывала дверь на мой звонок.

Она захлопывала ее перед моим носом, и я уходил с возмущением. Как же можно постоянно спать в дневное время! Однажды мне открыла дверь мать ребенка. Мне тут же пришлось принести ей свои извинения, когда я услышал, что ее муж спит, потому что отработал тяжелую ночную смену на бензоколонке. Денег на уборку у них пока нет, потому что нелегко на съемной квартире растить трое маленьких детей. Деньги на уборку они обязательно принесут. Для этого она определяет младшего ребенка в ясли и подыскивает себе работу. Тогда они рассчитаются и с другими неотложными долгами. Трагедии из этого семья не делала и терпеливо дожидалась своей удачи. Так ведь эти люди тоже проживали на съемной квартире. А им еще и приходилось брать в долг продукты в дворовом магазинчике – до зарплаты. Эти люди были значительно моложе меня, да еще и прекрасно разговаривали на иврите. Не паниковали и другие подобные семьи.

Володя Фельдман, который тоже приехал в Израиль из Винницы в 1990 г, шел к своей удаче еще более сложным путем. Как-то он появился у нас очень похудевшим и осунувшимся. Его одежда давно не соприкасалась с утюгом и висела на нем, как на вешалке. Вова «приехал ради единственного сына» на 53-м году жизни. Перед этим он восстановил свой первый брачный союз и расторгнул 20-летний союз с Валентиной, одной из моих сотрудниц по Володарке. Разбитый кувшин не склеить. В Израиле он разорвал восстановленный союз и сбежал, куда глаза глядят, с небольшой сумкой личных вещей.

Без иврита и элементарного местного опыта Вова был вынужден зацепиться лишь за уборку овощей и цитрусовых в сельскохозяйственном кооперативе. Только так он мог кое-что заработать на еду и получить временное место для ночлега. Кочуя от одного места к другому, Вова зацепился аж у жаркого Мертвого моря. Здесь, ради крыши над головой, он мыл посуду в маленьком кафе. Ночевать ему приходилось в тесном уголке, рядом с птичником. В редкие выходные дни он приезжал к друзьям, чтобы чуточку расслабиться.

Эти тяжелые подробности он доверил и нам в ходе одного из приездов. Тогда Вова и стал осаждать письмами брошенную в Виннице Валю: «Прости! Спасай!». Выражения он не выбирал, потому что ему и в самом деле было тяжело. Сердобольная Валя примчалась в Израиль в разгаре лета 1992 года в качестве туристки. Для этого ей пришлось занять немало денег у друзей и родственников. Владимир тут же уволился с каторжной работы. Его на протяжении недели Валя буквально откармливала, как могла. Пред тем как взять курс на Винницу, они появились и в нашей съемной квартире.

В тот день, чтобы приготовить к приему гостей гостиную, Алле пришлось раньше свернуть свою надомную работу. К разговору о ней нам пришлось перейти вскоре после обмена привычными вопросами и ответами с гостями. Как опытный швейник, Валя осмотрела добрый десяток готовых юбок и блуз. Они висели на плечиках на кронштейнах. Внимание сразу привлекли ярлыки с надписями «сделано в Париже». Сначала это вызвало подозрительную улыбку. Валя отметила на удивление хорошее качество после тщательной проверки изделий с примеркой и рассказа Аллы об исключительно точном крое парижского филиала.

Пока Майя с Аллой занимались приготовлением торжественного ужина, Михаэль предложил гостям маленькую экскурсию по городу. К ней приобщился и я. чтобы заострить внимание гостей на массовой застройке новых жилых микрорайонов. Она была связана с продолжением прибытия сотен тысяч репатриантов из бывшего СССР. Для подтверждения этого мы заехали и в огромный караванный городок. Временно проживавшие в нем репатрианты дожидались окончания строительства домов для постоянного проживания. По разрешению хозяина одного из караванов мы осмотрели буквально крошечные комнатки с миниатюрной кухонькой, душевой, туалетом и встроенной мебелью.

Наша поездка Валентину не впечатлила. За ужином она резко критиковала руководство Израиля за неготовность принять сотни тысяч репатриантов. Мучительные скитания ее Вовы свидетельство тому. Валя критиковала и наше обустройство в общей съемной квартире, стены которой годами не подвергались побелке. Мне лично досталось за то, что я напрасно сменил свой винницкий служебный кабинет на 12-часовую работу у станка. А мог бы и продолжать работать, как это делает она и другие наши сотрудники. Валя сделала все возможное и невозможное, чтобы «вернуть из Израиля домой» своего заблудшего мужа. Здесь он намылся достаточно посуды. В Виннице очень много проблем, но зато там он не будет ощущать языкового барьера. Мы еще услышим о бизнесе Вовы, который он там откроет.

Я и без Валентины часто распекал себя за то, что не сумел добиться чего-то большего в Израиле. А ведь можно было попытаться на основе смешных предложений, которые поступали и мне. Одно из них я получил прямо в рейсовом автобус, когда возвращался с рынка. На той остановке и плюхнулся на сидение рядом со мной щупленький огненно-рыжий мужчина моих лет. Его не очень опрятный вид вызвал желание отодвинуться, особенно, когда он взгромоздил на колени огромный потертый баул из брезента, и он занял даже часть колен моих.

– Вы, конечно, говорите по-русски? – спросил меня сосед покровительственным тоном. – Да и приехали, видно по взгляду, совсем недавно. Откуда, если не секрет?

– Соседи! – воскликнул рыжий мужчина, услышав мой ответ. – Я из Молдовы. Город Сороки. Слышали, надеюсь? А приехал я сюда 14 лет назад. Дай вам Бог устроиться здесь не хуже меня за более короткое время. Если бы вы увидели мою виллу в Хайфе, она бы сразу сняла у вас все вопросы по поводу правды в моих словах. И все от этих дел – бизнес, одним словом. Попутчик указал взглядом на баул. Под ним я увидел его босые ноги в основательно запыленных сандалиях.

– Волка ноги кормят, – сказал сосед, перехвативший мой взгляд. – Еще нет и десяти утра, а я уже около часа ношусь по разным торговым точкам Беэр-Шевы. В основном это газетные киоски. Из Хайфы я выехал автобусом в начале седьмого. Машину не вожу: дальтоник. Да и зачем? Весь мой бизнес вот в этом бауле.

Попутчик расстегнул его молнию и извлек из него комок пушистого меха. Он его резко взмахнул перед моим носом.

– Кончик соболиного хвоста! – пояснил попутчик, как только рассеялось облако пыли. – Мех соединяют с этой штуковиной, и получается роскошный брелок для ключей. Лично мое изобретение! Им сегодня пользуется почти половина автомобилистов и вашего города. Вы этого не замечали? Так вот, полный охват брелками второй половины Беэр-Шевы приблизил бы и вас к покупке виллы. О приработках в других городах я пока молчу.

В этом месте мне пришлось побеспокоить попутчика, чтобы выйти из автобуса на своей остановке.

– Мужчина! – Тот же голос послышался за моей спиной на тротуаре. – Я же вам не успел осветить суть дела. Задержитесь еще минут на десять. Я заказываю нам по бутылочке содовой.

Я остановился из-за хронического неумения отказывать. Остановка находилась у киоска. В Израиле в них продавали газеты, в бутылочках воду, колу, жвачку и прочую мелочовку, включая бижутерию. Спустя минуту мы стояли за круглым столиком и отпивали из горлышек игравшую пузырьками ледяную содовую.

– Моему бизнесу нет и пяти лет, – продолжал мой новый знакомый, – а я уже собираюсь покупать виллу в Тель-Авиве. Мог бы я об этом мечтать в своих Сороках, где я был одним из лучших учителей математики? Только не подумайте, ради Бога, что я загребаю миллионы очень легко.

Я снова посмотрел на босые ноги миллионера в забитых пылью сандалиях. На этот раз возникло еще и недоверие, потому что я слушал рассказ о раскрутке дела в двух газетных киосках Хайфы. Их хозяева не хотели браться за продажу даже десятка брелков, потому что не верили, что такой товар способен пользоваться спросом. На следующее утро автор нового гешефта явился к киоскерам с новой инициативой. Каждому из них он принес по 10 брелков и по 200 шекелей.

Деньги являлись залогом на случай, если не будет покупателей. Отказа от бизнеса с гарантией не последовало. А вечером двадцать соседей автора охотно согласились участвовать в интересном эксперименте. Они получили от него деньги и выкупили в двух киосках все брелки. Точный расчёт бывшего педагога по математике оказался беспроигрышным. После этого хозяева киосков принимали на продажу по три и больше десятка брелков. Входивший в моду товар стал пользоваться спросом и в других городах.

Прошли годы. Наступило и насыщение рынка. Уговаривать киоскеров становится все трудней. В «моем солидном внешнем виде» уроженец Сорок увидел своеобразный рычаг для их убеждения. Предполагаемый заработок в 50 агорот с брелка мог бы и меня ввести в круг богатых людей. Вечером в цеховой раздевалке над моим рассказом о приглашении в бизнес громко хохотали мои сотрудники. Мог быть и мошенник – предположили одни из них. Бизнеса без риска не бывает – считали другие. Завод к тому времени возобновил поездки транзита в Беэр-Шеву. Меня вернули в 12-часовые рабочие смены.

Наш 25-летний зять успешно завершил обучение на инженерных курсах. Он получил приглашение на работу в авторитетную в стране компанию. Майя тогда написала друзьям в Винницу, что цель нашей репатриации уже оправдана успешным обустройством детей. Еще большие надежды она возлагала на внуков. Ответы на письма Майя удручали тем, что в Виннице, как и во всей Украине, продолжали закрывать заводы и фабрики. На таком фоне иначе воспринимались инженеры и учителя нашего возраста, которые подметали улицы городов Израиля.

Кстати, не всем его гражданам в этом виделось что-то позорное. Местная уроженка из числа наших соседей так смотрела на жизнь дворника-репатрианта. Это он просил ее не делать замечание первоклассникам, которые бросали на тротуарах бумажные обертки от завтрака, потому что не будет надобности в нем. Знала соседка и о том, что до приезда в Израиль дворник работал диспетчером крупной гидроэлектростанции в России. Его семье там теперь его зарплаты не хватило бы даже на еду. Особое недовольство было связано с тем, что эти не голодавшие в Израиле люди рассылали в разные инстанции требования их обеспечения бесплатным жильем.

Тогда и некоторые депутаты Кнессета заявляли – хватит, репатрианты должны благодарить Израиль за предоставление им возможности бежать из советской клоаки. Все остальное такие депутаты относили к числу наших личных проблем. Тем не мене на встречу с репатриантами Беэр-Шевы е, о них они вспоминали в связи с приближением выборов в Кнессет. Помню, как на встречу с репатриантами Беэр-Шевы приехала активно включившаяся в предвыборную борьбу команда Ицхака Рабина. Стараясь заручиться нашими голосами, Рабин дал высокую оценку невиданной по своей численности и образованности алие 90-х годов. А еще он заверял нас, что в случае своей победы, добьется значительного увеличения новых рабочих мест и существенного расширения строительства жилья для социально слабых слоев населения.

Немало говорилось и о мирном разрешении палестино-израильского конфликта в свете Мадридской конференции по Ближнему Востоку (октябрь-ноябрь 1991 года) с участием представителей палестинцев, Сирии, Ливана и Иордании, вскоре после завершения войны в Персидском заливе. Израиль там представлял Ицхак Шамир. Поверив убедительным заверениям авторитетных политиков, наша семья решила, что будет голосовать за возглавляемую Рабиным партию Авода. В одну из суббот того периода нам позвонила Микки. Она попросила к телефону нашего Михаэля.

– Жаль, жаль, – заметила она, когда я ответил, что его нет дома, – я хотела пригласить его на одно интересное мероприятие.

– Сожалею тоже, – ответил я и хотел положить трубку.

– Послушай, Аркадий, – опередила меня Микки, – а ты не хочешь поехать со мной в кибуц? Это всего в 20 километрах от Беэр-Шевы. Израильские сторонники мирных соглашений пригласили туда несколько палестинских активистов. Будет и тебе интересно услышать, как представляет мир вторая сторона.

И вот мы у двухэтажного здания на автостоянке, на которой припаркованы десятки машин. Это была столовая кибуца. Одновременно она являлась его клубом. В нем были не полностью занятыми только первые три ряда. Мы удобно устроились во втором из них. Начало мероприятия затягивалось. Спустя час, нам объявили, что из-за проблем с оформлением палестинцам пропусков на пограничном пропускном пункте, нас приглашают познакомиться с ведением хозяйства в кибуце.

Слева и справа добротной асфальтной дороги жилого массива сияли свежими красками небольшие домики-близнецы. В окружении размашистых пальм и кустарников они напоминали картинки юных художников. На игровых площадках детского сада, у песочниц и горок, стояли отслужившие свой век трактора и сеялки. Они тоже были выкрашены в желтые, красные, зеленые и синие цвета. Так будущих членов кибуца приобщали к технике с юных лет.

В огромной теплице чуть поодаль дозревали крупные оранжевые помидоры. Их выращивали на стеблях двухметровой высоты. Они были в больших ведрах, заполненных плодородным грунтом. В него, посредством пластиковых трубок, подавали воду и питательные смеси.

В коровнике привлекала внимание вымытая до блеска карусель для механической дойки коров. Мы вошли туда во время дойки. Экскурсовод рассказал, что животных перед этим вымыли под душем. К уху каждой коровы был прикреплен небольшой датчик. Он помогал компьютеру отслеживать температуру тела животных, лечить их от простудных и других болезней. В тот период на фермерских хозяйствах Израиля содержали более ста тысяч коров. Каждая из них, в среднем, давала в год 10500 литров молока. Это на 1500 литров превышало надой американской коровы и на целых 3000 литров – показатели средней европейской коровы. Годовой надой коровы страны моего исхода составлял, в лучшем случае, 3000 литров.

Экскурсия продолжалась около двух часов. Когда мы вернулись в клуб, гости так и не приехали. Организаторы встречи решили познакомить нас с докладами, которые подготовила наша сторона. Состоялось и их обсуждение. Оно превратилось в дискуссию о выходе народа Израиля на путь новых перемен не только в своих мышлениях.

Намеченные на 23 июня 1992 года выборы в Кнессет завершились победой партии «Авода». 13 июля Ицхак Рабин представил депутатам Кнессета правительство. Шимон Перес был назначен министром иностранных дел. Новые лидеры Израиля наметили широкую программу действий. Особое место в ней отводилось мирному разрешению многолетнего конфликта с палестинцами.

Спрос на ткани нашего завода все еще превышал его возможности. Руководство ашпары не скрывало обид на рабочих, которые отказывались выходить на работу в субботние дни. Не упрекали только нескольких местных уроженцев, которые соблюдали субботу. Кстати, они продолжали работать в одну смену. Так и мы существенно изменились за прошедший короткий период. И мы уже придерживались другой точки зрения, как коренные израильтяне. Нашей работе без выходных противились жены. Они не хотели видеть в своих мужьях загнанных вьючных лошадей. Тора, подчеркивали женщины, предписывает субботний отдых не только евреям и слугам-иноверцам, но даже рабочему скоту.

Руководство завода в очередной раз увеличило количество привозимых с территорий палестинских рабочих. Это соответствовало и политическому курсу нового правительства. Мой сотрудник Ясир рассказывал, что в газетах Газы появлялось немало намеков на создание автономии в связи с приходом к власти в Израиле нового правительства. Ясир, во всяком случае, ожидал у себя коренных преобразований.

– Если мы начнем строить свое государство, – рассуждал он, – то я бы хотел, чтобы оно было демократическим, как Израиль. За годы работы на заводе мы многому у вас научились, а поэтому на меньшие результаты не согласимся. Мы тоже будем избирать в парламент депутатов, и требовать от них исполнения наших наказов.

В тех рассуждениях мне виделся и результат нашего продолжительного общения. Неожиданно на пути наших добрых надежд выросла другая реальность. Террористы «ХАМАСа» стремились сорвать все мирные начинания непрерывными кровавыми вылазками. 17 декабря 1992 года, с целью решительного противостояния террору, израильское правительство выдворило на два года в Ливан 415 членов «ХАМАСа». Это была ответная акция на похищение и убийство солдата пограничной службы Нисима Толедано. Большинство из высланных палестинцев обвинялись в пособничестве террористам. С резкими осуждениями действий Израиля выступили все арабские страны. Под влиянием их постоянного большинства Совет безопасности ООН принял резолюцию, требующую от Израиля возвращения депортированных лиц.

В январе 1993 из Москвы в Израиль переезжает на постоянное местожительство моя сестра Шеля с дочерью Жанной и двухлетней внучкой Сонечкой. Они останавливаются в Ришон-Леционе. Туда несколько раньше приехала семья моей двоюродной сестры Нины. План репатриации обе семьи готовили сообща. Торопил нараставший в Москве беспредел. Преступные группировки уже давно поделили столицу на зоны, в которых действовали их законы. Кроме того, столицу наводнили нищие и бездомные люди. Они превратили в опасные ночлежки подвалы и подъезды жилых домов. Бомжи были готовы на все ради нескольких рублей на кусок хлеба и бутылку водки.

Любимица всей московской родни Шеля Спектор, которая до недавнего времени возглавляла терапевтическое отделение одной из больниц, погибла от рук бомжа в подъезде своего дома. Это случилось, когда она возвращалась из булочной. Через две недели Шеля должна была улететь на постоянное проживание к сыну в США. Трагедия, словно кнут, подстегнула даже тех родственников, которые были уверены, что «в Москве до этого не дойдет».