Читать онлайн Скитальцы. Пьесы 1918–1924
- Автор: Владимир Набоков
- Жанр: Русская драматургия, Литература 20 века
Размер шрифта: 15
Copyright © 1938, 1966, 1984, The Vladimir Nabokov Literary Foundation
Vesnoy, copyright © 2024, The Vladimir Nabokov Literary Foundation
All rights reserved
© А. Бабиков, составление, редакторская заметка, статья, комментарии, 2024
© Д. Черногаев, художественное оформление, макет, 2024
© ООО “Издательство Аст”,
Издательство CORPUS ®
От редактора
Драматургия В.В. Набокова (1899–1977), за исключением написанного в США по‐английски сценария романа «Лолита», целиком принадлежит европейскому периоду его творчества. Сохранилась первая короткая драма Набокова «Весной», сочиненная в 1918 году в Крыму. За двадцатилетие с 1923 по 1942 год Набоков опубликовал в периодических изданиях Берлина, Парижа и Нью-Йорка шесть пьес, драматический монолог «Агасфер», первое действие драмы «Человек из СССР» и «Заключительную сцену к пушкинской “Русалке”». При жизни писателя пьесы не переиздавались. Самое крупное драматическое произведение, «Трагедия господина Морна», а также полный текст «Человека из СССР» увидели свет только после его смерти. Набоков издал в США лишь одну свою пьесу – «Изобретение Вальса», переведенную на английский язык сыном писателя Д. Набоковым в 1964 году1. Несколько пьес в переводе Д. Набокова составили сборник «Человек из СССР и другие пьесы»2, в который вошли «Человек из СССР», «Событие», «Полюс», «Дедушка» и лекции Набокова о театре: «Playwriting» («Ремесло драматурга») и «The Tragedy of Tragedy» («Трагедия трагедии»)3.
Набоков собирался выпустить русский сборник своей драматургии до конца 1976 года4. Он авторизовал русский перевод предисловия к английскому изданию «Изобретения Вальса» и запросил из отдела рукописей Библиотеки Конгресса США свои драматургические произведения, хранившиеся там, «включая “Трагедию господина Морна”»5. Этот сборник так и не был составлен, оставшись среди других нереализованных русских проектов писателя, подобно русской версии книги интервью и статей «Strong Opinions» под названием «Кредо», над которой он работал в 1973 году.
В 1960 году, по предложению Д.Б. Харриса и С. Кубрика, Набоков для голливудской экранизации написал сценарий «Лолиты», новую (дефинитивную) редакцию которого он затем выпустил отдельной книгой6.
Первый сборник пьес Набокова в России вышел в 1990 году7. До сих пор наиболее полным оставалось подготовленное нами в 2008 году собрание пьес писателя «Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме», в котором впервые был опубликован полный текст драмы «Человек из СССР».
Для изданий в серии «Набоковский корпус» состав драматургических произведений Набокова впервые дополняется драмой «Весной», новыми архивными материалами к «Трагедии господина Морна» и полным текстом «Речи Позднышева». Кроме того, впервые на основании архивных источников публикуется поздняя расширенная редакция «Изобретения Вальса», подготовленная Набоковым для несостоявшегося русского переиздания пьесы. В серии «Набоковский корпус» заново сверенные и уточненные тексты пьес Набокова печатаются в трех книгах: «Трагедия господина Морна», «Скитальцы. Пьесы 1918–1924» и «Человек из СССР. Пьесы 1927–1938». Дополнительные сведения об истории создания и характере набоковских пьес содержатся в нашей статье «Изобретение театра», включенной в этот том.
В Приложении публикуются две литературные стилизации Набокова: тяготеющая к форме драматического монолога «Речь Позднышева» (1926), написанная в Берлине для инсценированного суда над героем повести Л.Н. Толстого «Крейцерова соната», и «Заключительная сцена» к незавершенной драме А.С. Пушкина «Русалка», опубликованная в 1942 году в США.
Я сердечно благодарен Брайану Бойду за участие в составлении настоящего сборника и своей дочери Вере за помощь в сверке текстов пьес с первыми публикациями.
Весной
Лирическое нечто в одном действии
Действующие лица:
Юноша, Девушка, Шахматист и Неизвестный.
Шахматист – плотный мужчина в сюртуке, несмотря на весеннее время. Юноша и Девушка – оба белокуры и оба в белом. Проницательный читатель догадается, что Шахматист – не кто иной, как вышеупомянутый Юноша несколько лет спустя. Неизвестный – невзрачный господин с бородкой клином. Действие происходит отчасти на большой светлой веранде, отчасти в саду. При поднятии занавес<а> Шахматист и Неизвестный только что начали партию на небольшом столике посреди веранды. Яркий солнечный свет. В раскрытом окне видны цветущие черешни и кусочек голубого неба. Чирикают птицы.
Шахматист
- Несносный воробей! Щебечет, суетится,
- пока, безмолвствуя над шахматной доской,
- мы пристально следим за шашкою резной.
- А мудрая игра! Мне часто, часто мнится:
- игру такую же изобрела судьба.
- Я рад был вызову, и вспыхнула борьба.
- Упорствуя, учусь предотвращать утраты
- и верю всей душой, что цель недалека.
- Да, мне знакома ты, двуцветная доска!
- Не так ли жизнь моя на ровные квадраты
- разделена? По ним послушные мечты
- уверенно веду. Воюю, покоряю.
Из сада доносятся голоса.
Голос Юноши
- Сияют влажные, прозрачные цветы…
- Душа взволнована…
Неизвестный
- (играет)
- Я гáмбит принимаю.
Голос Юноши
- Тень каждого листа окаймлена лучом.
- Спеши, весенняя. Мы встанем на качели.
- Плечо к плечу… Вот так… Не думай ни о чем.
Голос Девушки
- Как замирает грудь!
Шахматист
- (играет)
- Я жертвую конем.
Голос Девушки
- Как близок небосклон, как мы легко взлетели!
- А знаешь, милый друг, мне показалось, ты
- прильнул к моим устам…
Голос Юноши
- Нет, это ветер вешний.
- Теперь мы вниз плывем сквозь кружево черешни
- благоухающей, и нежные цветы
- касаются на миг твоих волос лучистых;
- и вновь мы ввысь летим на крыльях золотистых,
- и ман<и>т небосклон глубокий, голубой…
Шахматист
- Великолепный ход! С моею же судьбой
- я сравниваю вас. Но я – неутомимый,
- расчетливый борец, я жертвовал умнó.
- Все предусмотрено.
Неизвестный
- Судьба непобедима.
Продолжают молча играть.
Из боковой двери, ведущей в сад, входит Девушка.
Сперва останавливается нерешительно, потом тихо подходит к игрокам и в недоумении переводит взгляд с одного на другого.
Девушка
- Неблагодарные! Глядите же: в окно
- вливаются лучей сверкающие струи;
- иль ненавистен вам весны победный зов?
Они же молчат в глубоком раздумьи.
Вбегает Юноша.
Подойдя на цыпочках к Девушке,
он забрасывает ее цветами весенними.
Юноша
- Цветок… Еще цветок. Цветы, как поцелуи,
- цветы, как счастье.
Один цветок падает на шахматную доску.
Шахматист
- (рассеянно смахивает цветок)
- Я не ценю цветов.
- Я поглощен борьбой.
Девушка
- (стоит у окна)
- Иди сюда, мой нежный,
- к открытому окну. Теперь дай руку мне.
- Ты видишь ангелов над веткой белоснежной?
Юноша
- Люблю тебя.
Девушка
- Гляди: в небесной вышине
- витают ангелы стоцветные, витают,
- скользят…
Юноша
- Люблю тебя.
Девушка
- Скользят… перелетают
- с дрожащего луча на вздрогнувший цветок…
Юноша
- Нам улыбаются.
Девушка
- Люблю тебя.
Юноша
- Смеются
- и тают в небесах.
Девушка
- Остался огонек
- на каждом лепестке. Ты слышишь: песни льются
- неизъяснимые. Цветы, цветы звенят.
Юноша
- Люблю тебя.
Девушка
- Звенят и смело и несмело.
Юноша
- То щебетанье птиц. Гляди, они летят,
- мелькая, меж цветов, как радужные стрелы.
Девушка
- Люблю тебя.
Юноша
- Весь мир ликует и поет.
- Как сладок вешний шум черешен благовонных.
Девушка
- Цветы колышутся, свет голубой дробя,
- и рьяно сквозь узор ветвей переплетенных
- стремятся к нам лучи…
Юноша
- Люблю, люблю тебя.
Шахматист
- (передвигая пешку)
- Теперь все кончено. Сдавайтесь, враг любезный.
- Победной пешкою восьмой достигнут ряд.
- Склоните короля!
Неизвестный
- (бесстрастно)
- Зачем же? Бесполезно…
- Поторопились вы. Я объявляю мат!
Шахматист в горестном изумлении взирает на доску.
Занавес
23–i–18
Вивиан Калмбруд
(Vivian Calmbrood)
Скитальцы
(The Wanderers)
1768 г. Лондон
Трагедия в 4-х действиях
Перевод с английского Влад. Сирина
Действие первое
Трактир «Пурпурного Пса».
Колвил – хозяин – и Стречер – немолодой купец – сидят и пьют.
Стречер
- Я проскочил, он выстрелил… Огонь
- вдогонку мне из дула звучно плюнул,
- и эхо рассмешил, и шляпу сдунул;
- нагнулся я, – и вынес добрый конь…
- Вина, вина испуг мой томный просит…
- Я чувствую, – разбойник мой сейчас
- свой пистолет дымящийся поносит
- словами окровавленными!
Колвил
- Спас
- тебя Господь! Стрелок он беспромашный,
- а вот поди ж – чуть дрогнула рука.
Стречер
- Мне кажется, злодей был пьян слегка:
- когда он встал, лохматый, бледный, страшный,
- мне, ездоку, дорогу преградив, —
- поверишь ли, – как бражник он качался!
Колвил
- Да, страшен он, безбожен, нерадив…
- Ох, Стречер, друг, я тоже с ним встречался!
- Сам посуди; случилось это так:
- я возвращался с ярмарки, и лесом
- поехал я, – сопутствуемый бесом
- невидимым. Доверчивый простак,
- я песенку мурлыкал. Под узорной
- листвой дубов луна лежала черной
- и серебристой шашечницей. Вдруг
- он выскочил из лиственного мрака
- и – на меня!
Стречер
- Ой, грех, – мой бедный друг!
Колвил
- Не грех, а срам! Как битая собака,
- я стал юлить (я, видишь ли, кошель
- червонцев вез) и выюлил пощаду…
- «Кабатчик, шут, – воскликнул он, – порадуй
- побасенкой – веселою, как хмель,
- бесстыдною, как тысяча и десять
- нагих блудниц, да сочною, как гусь
- рождественский! Потешь меня, не трусь,
- ведь все равно потом тебя повесить
- придется мне». Но худо я шутил…
- «Слезай с коня», – мучитель мой промолвил.
- Я плакать стал; сказал, что я, Джон Колвил, —
- пес, раб его; над страхом распустил
- атласный парус лести; побожился,
- что в жизни я не видел жирных дней;
- упомянул о Сильвии моей
- беспомощной, – и вдруг злодей смягчился:
- «Я, – говорит, – прощу тебя, прощу
- за имя сладкозвучное, которым
- ты назвал дочь; но, помни, – с договором!
- Лишь верю я вот этому пращу
- носатому, с комком сопли свинцовой
- в ноздре стальной – всегда чихнуть готовой
- и тьму прожечь мокротой роковой…
- Но так и быть: поверю и горгоне,
- уродливо застывшей предо мной.
- Вот договор: в час бури иль погони
- пускай найду в твоем трактире «Пса
- Пурпурного» приют ненарушимый,
- бесплатный кров: я часто крался мимо,
- хохочущие слышал голоса,
- завидовал… Ну что же, ты согласен?»
- Он отдал мне червонцы, и бесстрастен
- был вид его. Но странно: теплоту
- и жажду теплоты – я, пес трусливый,
- почуял в нем, как чуешь в день тоскливый
- стон журавлей, в туманах на лету
- рыдающих… С тех пор раз восемь в месяц
- приходит он спокойно в мой кабак,
- как лошадь пьет, грозит меня повесить
- иль Сильвию, шутя, вгоняет в мак.
Входит Сильвия.
- Вот и она. Ты побеседуй, Стречер,
- а у меня есть дело…
- (Уходит в боковую дверь.)
Стречер
- Добрый вечер,
- медлительная Сильвия; я рад,
- что здесь, опять, склоняюсь неумело
- перед тобой; что ты похорошела;
- что темные глаза твои горят,
- лучистого исполнены привета,
- прекрасные, как солнечная ночь, —
- когда б Господь дозволил чудо это…
Сильвия
- Смеетесь вы…
Стречер
- Смеяться я не прочь;
- но, Сильвия, смеяться я не смею
- перед святыней тихой чистоты…
Сильвия
- Мы с мая вас не видели…
Стречер
- И ты
- скучала?
Сильвия
- Нет. Скучать я не умею:
- все Божьи дни – души моей друзья,
- и нынешний – один из них…
Стречер
- Мне мало…
- Ах, Сильвия, ты все ли понимала,
- когда вот здесь тебе молился я,
- и вел с тобой глубокую беседу,
- и объяснял, что на лето уеду,
- чтоб ты могла обдумать в тишине
- мои слова. Печально, при луне,
- уехал я. С тех пор тружусь, готовлю
- грядущее. В июне я торговлю
- открыл в недальнем Гровсей. Я теперь
- уж не бедняк… О Сильвия, поверь,
- куплю тебе и кольца, и запястья,
- и гребешки… Уже в мешках моих
- немало тех яичек золотых,
- в которых спят – до срока – птицы счастья…
Сильвия
- Вы знаете, один мне человек
- на днях сказал: нет счастия на свете;
- им грезят только старики да дети;
- нет счастия, а есть безумный бег
- слепого, огневого исполина,
- и есть дешевый розовый покой
- двух карликов из воска. Середина
- отсутствует…
Стречер
- Да, сказано… Какой
- дурак изрек загадку эту?
Сильвия
- Вовсе
- он не дурак!
Стречер
- А! Знаю я его!
- Не царствует ли это божество
- в глухих лесах от Глумиглэн до Гровсей
- и по дороге в Старфильд?
Сильвия
- Может быть…
Стречер
- Так этот волк, так этот вор кровавый
- тебе, тебе приятен? Боже правый!
- Отец твой – трус: он должен был убить,
- убить его, ты слышишь? Что ж, прекрасно
- устроился молодчик: пьет и жрет
- да невзначай красотку подщипнет…
- У, гадина!..
Сильвия
- Он – человек несчастный…
Незаметно возвращается Колвил.
Стречер
- Несчастного сегодня встретил я…
- Конь шагом шел, в седле дремал я сладко;
- вдруг из кустов он выполз, как змея;
- прищурился, прицелился украдкой;
- тогда, вздохнув, – мне было как‐то лень, —
- я спешился и так его шарахнул,
- так кулаком его по брылам трахнул,
- что крикнул он и тихо сел на пень,
- кровавые выплевывая зубы…
- «Несчастный» – ты сказала? Да ему бы
- давно пора украсить крепкий сук
- осиновый! «Несчастный…» – скажет тоже!
- Он подошел, а я его по роже
- как звездану…
Колвил
- Э, полно, полно, друг!
- Хоть ты у нас боец небезызвестный, —
- но мнится мне, что воду правды пресной
- ты подцветил вином невинной лжи.
Стречер
- Ничуть… Ничуть!
Колвил
- Твой подвиг беспримерен,
- и ты – герой; но, друг мой, расскажи,
- как это так, что в мыле смирный мерин,
- а сам герой без шапки прискакал?
Сильвия
- Оставь, отец: меня он развлекал
- лишь вымыслом приятным и искусным.
- Он говорил…
Стречер
- Я говорил одно:
- я говорил, что Сильвии смешно
- умильничать с бродягой этим гнусным,
- я говорил, что кровью все леса
- измызгал он, что я его, как пса…
Колвил
- Довольно, друг! Задуй свой гнев трескучий,
- не прекословь девическим мечтам;
- ведь сто очей у юности, и там,
- где видим мы безóбразные тучи,
- она увидит рыцарей, щиты,
- струящиеся перья и кресты
- лучистые на сумрачных кольчугах.
- Расслышит юность в бухающих вьюгах
- напевы дивья. Юность любит тьму
- лесную, тьму высоких волн, туманы,
- туманы и туманы, – потому,
- что там, за ними, радужные страны
- угадывает юность… Подожди,
- о, подожди, – умолкнут птицы-грезы,
- о сказочном сверкающие слезы
- иссякнут, верь, как теплые дожди
- весенние, и выцветут виденья…
Стречер
- Давно я жду, и в этом наслажденья
- не чувствую; давно я, как медведь,
- вокруг дупла душистого шатаюсь,
- не смея тронуть мед… Я допытаюсь,
- я доберусь… Я требую, ответь,
- насмешливая Сильвия: пойдешь ли
- ты за меня?..
Стук в наружную дверь.
- Слыхали?.. Этот стук…
- Он, может быть…
Колвил
- О нет; наш вольный друг
- стучит совсем иначе.
Стук повторный.
Голос за дверью
- Отопрешь ли,
- телохранитель Вакха?
Колвил
- Это он, —
- хоть стук и необычен. Стречер, милый,
- куда же ты?
Стречер
- Я очень утомлен,
- пойду я спать…
Голос
- Открой! Промокли силы…
- Ох, жизнь мою слезами гасит ночь.
Стречер
- Я, право, утомлен…
Колвил
- Ступай же, дочь,
- впусти его; а нашему герою
- тем временем я норку покажу.
Колвил и Стречер уходят.
Голос
- Да это гроб, а не кабак!..
Сильвия
- (идет к двери)
- Открою,
- открою…
Входит Проезжий.
- Ах!..
Проезжий
- Однако – не скажу,
- красавица, чтоб ты спешить любила,
- хоть ты любить, пожалуй, и спешишь…
- Да что с тобой? Ты на меня глядишь
- растерянно… Ведь я же не грабила…
Сильвия
- Простите, путник строгий…
Проезжий
- Позови
- хозяина. Прости и мне: брюзгливо
- я пошутил; усталость неучтива.
- Мне нравятся печальные твои
- ресницы.
Сильвия
- Плащ снимите да садитесь
- сюда, к огню.
Сильвия выходит в боковую дверь.
Меж тем кучер и трактирный слуга вносят вещи Проезжего и выходят опять. Он же располагается у камина.
Проезжий
- Ладони, насладитесь
- живым теплом алеющих углей!
- Подошвы, задымитесь, пропуская
- блаженный жар! И ты будь веселей,
- моя душа! Смотрю в огонь: какая
- причудливая красочность! Смотрю —
- и город мне мерещится горящий,
- и вижу я сквозь траурные чащи
- пунцовую, прозрачную зарю,
- и голубые ангелы на глыбах
- оранжевых трепещут предо мной!
- А то в подвижных пламенных изгибах
- как будто лик мне чудится родной:
- улыбка мимолетная блистает,
- струятся пряди призрачных волос, —
- но паутина радужная слез
- перед глазами нежно расцветает
- и ширится, скрывая от меня
- волшебный лик – мой вымысел минутный, —
- и вновь сижу я в полумгле уютной,
- обрызганной рубинами огня…
Входит Колвил.
Колвил
- (про себя)
- Дочь не шутила… Впрямь он незнаком мне…
- но голос…
Проезжий
- Здравствуй, друг бездомных! Помни
- пословицу: кто всем приют дает,
- себе приют в любой звезде найдет…
Колвил
- Мне голос ваш напомнил, ваша милость,
- ночь в глушнике…
Проезжий
- …И, верно, вой зверей
- голодных? Да, – душа моя затмилась
- от голода… Но прежде – лошадей
- и моего возницу (мы изрядно
- сегодня потрепались) накорми.
Колвил
- Слуга мой Джим займется лошадьми
- и остальным… Но вам, о гость отрадный,
- чем услужу? Тут, в погребе сыром,
- есть пенистое пиво, рьяный ром,
- степенный порт, малага-чародейка…
Проезжий
- Я голоден!
Колвил
- Есть жирная индейка
- с каштанами, телятина, пирог,
- набитый сладкой дичью…
Проезжий
- Это вкусно.
- Тащи скорей.
Хозяин и дочь его хлопочут у стола.
- (Про себя.)
- Узнать, спросить бы… да,
- спрошу… нет, страшно…
Колвил
- (суетится)
- Хлеб‐то где ж? Беда
- с тобою, дочь!
Проезжий
- (про себя)
- Спрошу…
Колвил
- Червяк капустный —
- ох, Сильвия, – в салат попал опять!
Проезжий
- (про себя)
- Нет…
Колвил
- Кружку! Да не эту! Вот разиня…
- Да двигайся! Подумаешь, – богиня
- ленивая… Ну вот. Ты можешь спать
- теперь идти.
Exit8 Сильвия.
Проезжий
- (садится за стол)
- Отселе – далеко ли
- до Старфильда?
Колвил
- Миль сорок <п>ять, не боле.
Проезжий
- Там… в Старфильде… семья есть… Фаэрнэт, —
- не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?
Колвил
- Нет,
- не знаю я; бываю редко в этом
- плющом увитом, красном городке.
- В последний раз, в июне этим летом,
- на ярмарке…
- (Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)
Проезжий
- (про себя)
- Там, в милом липнике,
- я первую прогрезил половину
- нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет,
- вернусь туда; на циферблате лет
- назад, назад я стрелку передвину,
- и снова заиграют надо мной
- начальных дней куранты золотые…
- Но если я – лишь просеки пустые
- кругом найду, но если дом родной
- давно уж продан, – Господи, – но если
- все умерли, все умерли, и в кресле
- отцовском человек чужой сидит,
- и заново обито это кресло,
- и я пойму, что детство не воскресло,
- что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!
- (Вздыхает и принимается есть.)
Колвил
- Осмелюсь понаведаться: отколе
- изволите вы ехать?
Проезжий
- Да не все ли
- тебе равно? И много ль проку в том,
- что еду я, положим, из Китая, —
- где в ноябре белеют, расцветая,
- вишневые сады, пока в твоем
- косом дворце огонь, со стужей споря,
- лобзает очарованный очаг?..
Колвил
- Вы правы, да, вы правы… Я – червяк
- в чехольчике… Не видел я ни моря,
- ни синих стран, сияющих за ним, —
- но любопытством детским я дразним…
- Тяжелый желтый фолиант на рынке
- для Сильвии задумчивой моей
- я раз купил; в нем странные картинки,
- изображенья сказочных зверей,
- гигантских птиц, волов золоторогих,
- людей цветных, иль черных, одноногих,
- иль с головой, растущей из пупа…
- Отец не слеп, а дочка не глупа:
- как часто с ней, склонившись напряженно,
- мы с книгою садимся в уголке,
- и, пальчиком ее сопровожденный,
- по лестницам и галереям строк,
- дивясь, бредет морщинистый мой палец,
- как волосатый сгорбленный скиталец,
- вводимый бледным маленьким пажом
- в прохлады короля страны чудесной!..
- Но я не чувствую, что здесь мне тесно,
- когда в тиши читаю о чужом
- чарующем, причудливом пределе;
- довольствуюсь отчизною. Тепло,
- легко мне здесь, где угли эти рдели
- уж столько зим, метелицам назло…
Проезжий
- (набивая трубку)
- Ты прав, ты прав… В бесхитростном покое
- ты жизнь цедишь… Все счастие мирское
- лишь в двух словах: «я дома…»
Троекратный стук в дверь.
Колвил
- (идет к двери)
- Вот напасть.
Осторожно входит Разбойник.
Разбойник
- Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова
- пришел к тебе из царствия лесного,
- где ночь темна, как дьяволова пасть!
Он и Колвил подходят к камину;
Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.
- Мне надоела сумрачная пышность
- дубового чертога моего…
- Ба! Тут ведь пир! Кто это существо
- дымящее?
Колвил
- Проезжий, ваша хищность.
- Он возвращается из дальних стран,
- из‐за морей…
Разбойник
- …А может быть, из ада?
- Не правда ли? Простужен я и пьян…
- Дождь – эта смесь воды святой и яда —
- всю ночь, всю ночь над лесом моросил;
- я на заре зарезал двух верзил,
- везущих ром, и пил за их здоровье
- до первых звезд, – но мало, мало мне:
- хоть и тяжел, как вымище коровье,
- в твой кабачок зашел я, чтоб в вине
- промыть свою раздувшуюся душу;
- отрежь и пирога.
- (Подходит к Проезжему.)
- Кто пьет один,
- пьет не до дна. Преславный господин,
- уж так и быть, подсяду я, нарушу
- задумчивость лазурного венка,
- плывущего из вашей трубки длинной…
Проезжий
- Тем лучше, друг. Печалью беспричинной
- я был увит.
Разбойник
- Простите простака,
- но этот луч на смуглой шуйце вашей
- не камень ли волшебный?
Проезжий
- Да, – опал.
- В стране, где я под опахалом спал,
- он был мне дан царевною, и краше
- царевны – нет.
Разбойник
- Позвольте, отчего ж
- смеетесь вы – так тонко и безмолвно?
- Или мое невежество…
Проезжий
- Да полно!
- Смешит меня таинственная ложь
- моих же чувств: душа как бы объята
- поверием, что это все когда‐то
- уж было раз: вопрос внезапный ваш
- и мой ответ; мерцанье медных чаш
- на полке той; худые ваши плечи
- и лоск на лбу высоком, за окном —
- зеркальный мрак; мечтательные свечи
- и крест теней на столике резном;
- блестящие дубовые листочки
- на ручках кресла выпуклых, и точки
- огнистые, дрожащие в глазах,
- знакомых мне…
Разбойник
- Пустое… Лучше мне бы
- порассказали вы: в каких морях
- маячили, ночное меря небо?
- Что видели? Где сердце и следы
- упорных ног оставили, давно ли
- скитаетесь?
Проезжий
- Да что ж, по Божьей воле,
- семнадцать лет… Эй, друг, дай мне воды,
- во мне горит твое сухое тесто.
Колвил
- (не оглядываясь, из другого конца комнаты)
- Воды? Воды? Вот чудо‐то… Сейчас.
Разбойник
- Семнадцать лет! Успела бы невеста
- за это время вырасти для вас
- на родине… Но, верно, вы женаты?
Проезжий
- Нет. Я оставил в Старфильде родном
- лишь мать, отца и братьев двух…
Колвил
- (приносит и ставит воду перед Разбойником)
- Вином
- вы лучше бы запили…
Разбойник
- Шут пузатый!
- Куда ж ты прешь? Куда ж ты ставишь, пес?
- Не я просил, – а дурень мне принес!
- Ведь я не роза и не рыба… Что же
- ты смотришь так?
Колвил
- Но ваши голоса
- так жутко, так причудливо похожи!
Проезжий
- Похожи?..
Колвил
- Да: как морось и роса,
- заря и зарево, слепая злоба
- и слепота любви; и хриплы оба:
- один – от бочек выпитых, другой —
- простите мне, о гость мой дорогой, —
- от тайной грусти позднего возврата…
Разбойник
- (обращаясь к Проезжему)
- Как звать тебя?
Проезжий
- Мне, право, странно…
Разбойник
- Нет,
- ответь!..
Проезжий
- Извольте: Эрик Фаэрнэт.
Разбойник
- Ты, Эрик, ты? Не помнишь, что ли, брата?
- Робéрта?
Эрик
- Господи, не может быть!..
Роберт
- Не может быть? Пустое восклицанье!..
Эрик
- О милый брат, меня воспоминанье
- застывшее заставило забыть,
- что должен был твой облик измениться…
- Скорей скажи мне: все ли живы?
Роберт
- Все…
Эрик
- Благодарю вас, дни и ночи!.. Мнится,
- уж вижу я – на светлой полосе
- родной зари – чернеющую крышу
- родного дома; мнится мне, уж слышу
- незабываемый сладчайший скрип
- поспешно открываемой калитки…
- Брат, милый брат, все так же ль листья лип
- лепечут упоительно? Улитки
- все так же ль после золотых дождей
- на их стволах вытягивают рожки?
- Рыжеют ли коровы средь полей?
- Выходят ли на мокрые дорожки
- танцующие зайчики? Скажи,
- все так же ли в зеленой полумгле
- скользит река? И маленькие маки
- алеют ли в тумане теплой ржи?
- А главное: как вам жилось, живется?
- Здорова ль мать и весел ли отец?
- Как брат Давид, кудрявый наш мудрец?
- Все так же ль он за тучи молча рвется,
- в огромные уткнувшись чертежи?
- И кто ты сам? Что делаешь, скажи?
- Я признаюсь: мне вид твой непонятен;
- в глазах – тоска, и сколько дыр и пятен
- на этих кожаных одеждах… Что ж,
- рассказывай!
Роберт
- Ты хочешь? Пес пурпурный,
- скажи – кто я?
Колвил
- Вы – честный…
Роберт
- Лжешь…
Колвил
- Вы – честный, но мятежный…
Роберт
- Лжешь…
Колвил
- Вы – бурный,
- но добрый…
Роберт
- Лжешь!
Колвил
- Вы – князь лесной, чей герб —
- кистень, а эпитафия – веревка!
Роберт
- Вот это так! Ты, брат, слыхал? Что, ловко?
Эрик
- Не шутку ли ты шутишь?..
Роберт
- Нет. В ущерб
- твоей мечте – коль ты мечтал увидеть
- все качества подлунные во мне, —
- разбойник я, живущий в глубине
- глухих лесов… Как стал я ненавидеть
- сиянье дня, как звезды разлюбил,
- как в лес ушел, как в первый раз убил —
- рассказывать мне скучно… Я заметил —
- зло любит каяться, а добродетель —
- румяниться; но мне охоты нет
- за нею волочиться… Доблесть – бред,
- день – белый червь, жизнь – ужас бесконечный
- очнувшегося трупа в гробовом
- жилище…
Эрик
- Словно в зеркале кривом
- я узнаю того, чей смех беспечный
- так радовал, бывало, нашу мать…
Роберт
- Убийца я!
Эрик
- Молчи же…
Роберт
- …Бесшабашный
- убийца!
Эрик
- О, молчи! Мне сладко, страшно
- над бездною склоняться и внимать
- твоим глазам, беспомощно кричащим
- на ломаном и темном языке
- о царстве потонувшем, о тоске
- изгнанья…
Роберт
- Брат! По черным, чутким чащам —
- живуч, как волк, и призрачен, как рок, —
- крадусь, таюсь, взвинтив тугой курок:
- убийца я!
Эрик
- Мне помнится: в далеком
- краю, на берегу реки с истоком
- неведомым, однажды, в золотой
- и синий день, сидел я под густой
- лоснящейся листвою, и кричали,
- исполнены видений и печали,
- лазоревые птицы, и змея
- блестящая спала на теплом камне;
- загрезил я, – как вдруг издалека мне
- послышалось пять шорохов и я
- увидел вдруг между листов узорных
- пять белоглазых, красногубых, черных
- голов… Я встал – и вмиг был окружен…
- Мушкет мой был, увы, не заряжен,
- а слов моих они не понимали;
- но, сняв с меня одежды, дикари
- приметили вот это… посмотри…
- головки две на выпуклой эмали —
- ты и Давид: тебе здесь восемь лет,
- Давиду – шесть; я этот амулет —
- дар матери – всегда ношу на теле;
- и тут меня он спас на самом деле:
- поверишь ли, что эти дикари
- метнулись прочь, как тени от зари,
- ослеплены смиренным талисманом!
Роберт
- О, говори! Во мне светлеет кровь…
- Не правда ль, мир – любовь, одна любовь, —
- румяных уст привет устам румяным?
- Иль мыслишь ты, что жизнь – больного сон?
- Что человек, должник природы темной,
- отплачивать ей плачем обречен?
- Что зримая вселенная – огромный,
- холодный монастырь, и в нем земля —
- черница средь черниц золотоглазых —
- смиренно смерти ждет, чуть шевеля
- губами? Нет! В живых твоих рассказах
- не может быть печали; уловлю
- в их кружеве улыбку… Брат! Давно я
- злодействую, но и давно скорблю!
- Моя душа – клубок лучей и гноя,
- смесь жабы с лебедем… Моя душа —
- молитва девушки и бред пирата;
- звезда в лазури царственной и вша
- на смятом ложе нищего разврата!
- Как женщина брюхатая, хочу,
- хочу я Бога… Бога… слышишь, – Бога!
- Ответь же мне, – ты странствовал так много! —
- ответь же мне – убийце, палачу
- своей души, замученной безгласно, —
- встречал ли ты Его? Ты видел взор
- персидских звезд; ты видел, странник страстный,
- сияющие груди снежных гор,
- поднявшие к младенческой Авроре
- рубины острые; ты видел море, —
- когда луна голодная зовет
- его, дрожит, с него так жадно рвет
- атласные живые покрывала
- и все сорвать не может…
- И ласкал
- мороз тебя в краю алмазных скал,
- и вьюга в исступленьи распевала…
- А то вставал могучий южный лес,
- как сладострастие, глубоко-знойный;
- ты в нем плутал, любовник беспокойный,
- распутал волоса его; залез,
- трепещущий, под радужные фижмы
- природы девственной… Счастливый брат!
- Ты видел все и все привез назад,
- что видел ты! Так слушай: дай мне, выжми
- весь этот мир, как сочно-яркий плод,
- сюда, сюда, в мою пустую чашу:
- сольются в ней огонь его и лед;
- отпраздную ночную встречу нашу;
- добро со злом, уродство с красотой,
- как влагу сказочную, выпью!..
Эрик
- Стой!
- Твои слова безумны и огромны…
- Ты мечешься, обломки мысли темной
- неистово сжимая в кулаке,
- и тень твоя – вон там, на потолке, —
- как пьяный негр, шатается. Довольно!
- Я понял ночь, увидя светляка:
- в душе твоей горит еще тоска, —
- а было некогда и солнце… Больно
- мне думать, брат, о благостном былом!
- Ты помнишь ли, как наша мать, бывало,
- нас перед сном так грустно целовала,
- предчувствуя, что ангельским крылом
- не отвратить тлетворных дуновений,
- самума сокрушительных тревог?..
- Ты помнишь ли, как дышащие тени
- блестящих лип ложились на порог
- прохладной церкви и молились с нами?
- Ты помнишь ли; там девушка была
- с глубокими пугливыми глазами,
- лазурными, как в церкви полумгла;
- две розы ей мы как‐то подарили…
- Пойдем же, брат! Довольно мы бродили…
- Нас липы ждут… Домой, пора домой —
- к очарованьям жизни белокрылой!
- Ты скрыл лицо? Ты вздрагиваешь? Милый,
- ты плачешь, да? Ты плачешь? Боже мой!
- Возможно ли! Хохочешь ты, хохочешь!..
Роберт
- Ох… уморил!..
Эрик
- Да что сказать ты хочешь?
Роберт
- Что я шутил, а гусь поверил… Брось,
- святоша, потолкуем простодушней!
- Ведь из дому ты вылетел небось,
- как жеребец – из сумрачной конюшни!
- Да, мир широк, и много в нем кобыл,
- податливых, здоровых и красивых, —
- жен всех мастей, каурых, белых, сивых,
- и вороных, и в яблоках, – забыл?
- Небось пока покусывал им гривы,
- не думал ты, мой пилигрим игривый,
- о девушке под липами, о той,
- которую ты назвал бы святой,
- когда б она теперь не отдавала
- своей дырявой святости внаем?
Эрик
- Я был прельщен болотным огоньком:
- твоя душа мертва… В ней два провала,
- где очи ангела блистали встарь…
- Ты жалок мне… Да, видно, я – звонарь
- в стране, где храмов нет…
Роберт
- Зато есть славный
- кабак. Холуй, вина! Пей, братец, пей!
- Вот кровь моя… Под шкурою моей
- она рекой хмельной и своенравной
- течет, течет, – и пляшет разум мой,
- и в каждой жиле песня.
Эрик
- Боже, Боже!
- Как горестно паденье это! Что же
- я расскажу, когда вернусь домой?
Роберт
- Не торопись, не торопись… Возможно,
- что ты – простак, а я – свидетель ложный
- и никого ты дома не найдешь…
- Возможно ведь?
Эрик
- Кощунственная ложь!
- Хозяин, повели закладывать… Не в силах
- я дольше ждать!
- (Ходит взад и вперед.)
Роберт
- Подумай о могилах,
- которые увидишь ты вокруг
- скосившегося дома…
Эрик
- Заклинаю
- тебя! Признайся мне, – ты лгал?
Роберт
- Не знаю.
Колвил
- (возвращается)
- Возок ваш на дворе.
Эрик
- Спасибо, друг.
- (К Роберту.)
- Последний раз прошу тебя… а впрочем, —
- ты вновь солжешь…
Роберт
- Друг друга мы морочим:
- ты благостным паломником предстал,
- я – грешником растаявшим! Забавно…
Эрик
- Прощай же, брат! Не правда ль, время славно
- мы провели?
Колвил и кучер выносят вещи.
Колвил
- (в дверях)
- …А дождик перестал…
Эрик
- (выходит за ним)
- Жемчужный щит сияет над туманом.
В комнате остается один Роберт.
Голос кучера
- Эй, милые…
Пауза. Колвил возвращается.
Колвил
- Да… братья… грех какой!
Роберт
- Ты что сказал?!
Колвил
- Я – так, я – сам с собой.
Роберт
- Охота же болтать тебе с болваном!..
Колвил
- Да с кем же мне? Одни мы с вами тут…
Роберт
- Где дочь твоя?
Колвил
- Над ней давно цветут
- сны легкие…
Роберт
- (задумчиво)
- Когда бы с бурей вольной
- меня в ночи сам бес не обвенчал, —
- женился б я на Сильвии…
Колвил
- Довольно
- и бури с вас.
Роберт
- Ты лучше бы молчал.
- Я не с тобой беседую.
Колвил
- А с кем же?
- Не с тем же ли болваном, с кем и я
- сейчас болтал?
Роберт
- Не горячись. Не съем же
- я Сильвии, – хоть, впрочем, дочь твоя
- по вкусу мне приходится…
Колвил
- Возможно…
Роберт
- Да замолчи! Иль думаешь, ничтожный,
- что женщину любить я не могу?
- Как знаешь ты: быть может, берегу
- в сокровищнице сердца камень нежный,
- впитавший небеса? Как знаешь ты:
- быть может, спят тончайшие цветы
- на тихом дне под влагою мятежной?
- Быть может, белой молнией немой
- гроза любви далекая тревожит
- мою удушливую ночь? Быть может…
Колвил
- (перебивает)
- Вот мой совет: вернитесь‐ка домой,
- как блудный сын, покайтесь, и отрада
- спокойная взойдет в душе у вас…
- А Сильвию мою смущать не надо,
- не надо… слышите!
Роберт
- Я как‐то раз
- простил тебе, что ты меня богаче
- случайно был… теперь же за совет
- твой дерзостный, за этот лай собачий
- убью тебя!
Колвил
- Да что‐то пистолет
- огромный ваш не страшен мне сегодня!
- Убийца – ты, а я, прости, не сводня,
- не продаю я дочери своей…
Роберт
- Мне дела нет до этой куклы бледной,
- но ты умрешь!
Колвил
- Стреляй же, гад, скорей!
Роберт
- (целясь)
- Раз… два… аминь!
Но выстрелить он не успевает: боковая дверь распахивается, и входит, вся в белом, Сильвия, она блуждает во сне.
Сильвия
- О, бедный мой, о, бедный…
- Как холодно, как холодно ему
- в сыром лесу осеннею порою!..
- Тяжелый ключ с гвоздя сейчас сниму…
- Ах, не стучись так трепетно! Открою,
- открою, мой любимый… Ключ
- держу в руке… Нет! Поздно! Превратился
- он в лилию… Ты – здесь, ты возвратился?
- Ах, не стучись! Ведь только лунный луч
- в руке держу, и эту дверь нет мочи
- им отпереть…
Колвил
- (уводит ее)
- Пойдем, пойдем… Храни
- тебя Господь… Не надо же… Сомкни
- незрячие, страдальческие очи.
Сильвия
- Ключ… Лилия… Люблю… Луна…
Колвил
- Пойдем.
Оба выходят.
Роберт
- (один)
- Она прошла, прозрачно-неживая,
- и музыкой воздушною весь дом
- наполнила; прошла, – как бы срывая
- незримые высокие цветы,
- и бледные протягивались руки
- таинственно, и полон смутной муки
- был легкий шаг… Она чиста… А ты,
- убогий бес, греши, греши угрюмо!
- В твоих глазах ночная темнота…
- Кто может знать, что сердце жжет мне дума
- об ангеле мучительном, мечта
- о Сильвии… другой… голубоокой?
- Вся жизнь моя – туманы, крики, кровь,
- но светится во мгле моей глубокой,
- как лунный луч, как лилия, – любовь…
<Занавес>
Конец первого действия
Смерть
Драма в двух действиях
Действие первое
Комната. В кресле, у огня, – Гонвил, магистр наук.
Гонвил
- …и эту власть над разумом чужим
- сравню с моей наукою: отрадно
- заране знать, какую смесь получишь,
- когда в стекле над пламенем лазурным
- медлительно сливаются две соли,
- туманную окрашивая колбу.
- Отрадно знать, что сложная медуза,
- в шар костяной включенная, рождает
- сны гения, бессмертные молитвы,
- вселенную…
- Я вижу мозг его,
- как будто сам чернилами цветными
- нарисовал, – и все же есть одна
- извилина… Давно я бьюсь над нею, —
- не выследить… И только вот теперь,
- теперь, – когда узнает он внезапно – —
- А! в дверь стучат… Тяжелое кольцо
- бьет в медный гриб наружный: стук знакомый,
- стук беспокойный…
- (Открывает.)
Вбегает Эдмонд, молодой студент.
Эдмонд
- Гонвил! Это правда?..
Гонвил
- Да… Умерла…
Эдмонд
- Но как же… Гонвил!..
Гонвил
- Да…
- Не ожидали… Двадцать лет сжималось
- и разжималось сердце, кровь живую
- накачивая в жилы и обратно
- вбирая… Вдруг – остановилось…
Эдмонд
- Страшно
- ты говоришь об этом… Друг мой… Помнишь?..
- Она была так молода!..
Гонвил
- Читала
- вот эту книжку: выронила…
Эдмонд
- Жизнь —
- безумный всадник. Смерть – обрыв нежданный,
- немыслимый. Когда сказали мне —
- так, сразу, – я не мог поверить. Где же
- она лежит? Позволь мне…
Гонвил
- Унесли…
Эдмонд
- Как странно… Ты не понимаешь, Гонвил:
- она всегда ходила в темном… Стелла —
- мерцающее имя в темном вихре.
- И унесли… Ведь это странно, – правда?..
Гонвил
- Садись, Эдмонд. Мне сладко, что чужая
- печаль в тебе находит струны… Впрочем,
- с моей женой ты, кажется, был дружен?
Эдмонд
- Как ты спокоен, Гонвил, как спокоен!..
- Как утешать тебя? Ты словно – мрамор:
- торжественное белое страданье…
Гонвил
- Ты прав, – не утешай. Поговорим
- о чем‐нибудь простом, земном. Неделю
- ведь мы с тобой не виделись. Что делал?
- О чем раздумывал?
Эдмонд
- О смерти.
Гонвил
- Полно!
- Ведь мы о ней беседовали часто.
- Нет – будем жить. В темницу заключенный
- за полчаса до казни – паука
- рассматривает беззаботно. Образ
- ученого пред миром.
Эдмонд
- Говорил ты,
- что наша смерть —
Гонвил
- – быть может, удивленье,
- быть может – ничего. Склоняюсь, впрочем,
- к последнему; но есть одно: крепка
- земная мысль: прервать ее стремленье
- не так легко…
Эдмонд
- Вот видишь ли, – я мучусь…
- Мне кажется порой: душа – в плену, —
- рыдающая буря в лабиринте
- гудящих жил, костей и перепонок.
- Я жить боюсь. Боюсь я ощущать
- под пальцами толчки тугие сердца,
- здесь – за ребром – и здесь, на кисти, – отзвук.
- И видеть, мыслить я боюсь – опоры
- нет у меня, – зацепки нет. Когда‐то
- я тихо верил в облачного старца,
- сидящего средь призраков благих.
- Потом в опустошительные книги
- качнулся я. Есть книги как пожары…
- Сгорело все. Я был один. Тянуло
- пустынной гарью сумрачных сомнений, —
- и вот, в дыму, ты, Гонвил, появился —
- большеголовый, тяжкий, напряженный,
- в пронзительно сверкающих очках,
- с распоротою жабой на ладони…
- Ты щипчиками вытащил за узел
- мои слепые слипшиеся мысли,
- распутал их, – и страшной простотой
- мои сомненья заменил… Наука
- сказала мне: «Вот – мир», – и я увидел
- ком земляной в пространстве непостижном —
- червивый ком, вращеньем округленный,
- тут плесенью, там инеем покрытый…
- И стала жизнь от этой простоты
- еще сложней. По ледяной громаде
- я заскользил. Догадки мировые —
- все, древние и новые, – о цели,
- о смысле сущего – все, все исчезли
- пред выводом твоим неуязвимым:
- ни цели нет, ни смысла; а меж тем
- я втайне знал, что есть они!.. Полгода
- так мучусь я. Бывают, правда, утра
- прозрачные, восторженно-земные,
- когда душа моя – подкидыш хилый —
- от солнца розовеет и смеется
- и матери неведомой прощает…
- Но, с темнотой, чудовищный недуг
- меня опять охватывает, душит:
- средь ужаса и гула звездной ночи
- теряюсь я; и страшно мне не только
- мое непониманье, – страшен голос,
- мне шепчущий, что вот еще усилье
- и все пойму я… Гонвил, ты любил
- свою жену?..
Гонвил
- Незвучною любовью,
- мой друг, – незвучной, но глубокой… Что же
- меня ты спрашиваешь?
Эдмонд
- Так. Не знаю…
- Прости меня… Не надо ведь о мертвых
- упоминать… О чем мы говорили?
- Да, – о моем недуге: я боюсь
- существовать… Недуг необычайный,
- мучительный, – и признаки его:
- озноб, тоска и головокруженье.
- Приводит он к безумию. Лекарство,
- однако, есть. Совсем простое. Гонвил,
- решил я умереть.
Гонвил
- Похвально. Как же
- ты умереть желаешь?
Эдмонд
- Дай мне яду.
Гонвил
- Ты шутишь?
Эдмонд
- Там, вон там, в стене, на полке,
- за черной занавеской, – знаю, знаю, —
- стоят, блестят наполненные склянки,
- как разноцветные оконца – в вечность…
Гонвил
- …Иль в пустоту. Но стой, Эдмонд, послушай, —
- кого‐нибудь ведь любишь ты на свете?
- Иль, может быть, любовью ты обманут?
Эдмонд
- Ах, Гонвил, знаешь сам!.. Друзья мои
- дивятся все и надо мной смеются,
- как, может быть, цветущие каштаны
- над траурным смеются кипарисом.
Гонвил
- Но в будущем… Как знать? На перекрестке…
- нечаянно… Есть у тебя приятель —
- поэт: пусть скажет он тебе, как сладко
- над женщиной задумчивой склоняться,
- мечтать, лежать с ней рядом, – где‐нибудь
- в Венеции, когда в ночное небо
- скользит канал серебряною рябью
- и, осторожно, черный гриф гондолы
- проходит по лицу луны…
Эдмонд
- Да, – правда,
- в Италии бывал ты, и оттуда
- привез —
Гонвил
- – жену…
Эдмонд
- Нет, – сказочные смерти,
- играющие в полых самоцветах…
- Я, Гонвил, жду… Но что же ты так смотришь,
- гигантский лоб наморщив? Гонвил, – жду я,
- ответь же мне! Скорее!
Гонвил
- Вот беспечный!
- Ведь до того, как друга отравлять,
- мне нужно взвесить кое‐что, – не правда ль?
Эдмонд
- Но мы ведь выше дружбы – и одно
- с тобою чтим: стремленье голой мысли…
- А! Просветлел… Ну что же?
Гонвил
- Хорошо,
- согласен я, согласен… Но поставлю
- условие: ты должен будешь выпить
- вот здесь, при мне. Хочу я росчерк смерти
- заметить на твоем лице. Сам знаешь,
- каков твой друг: он, как пытливый Плиний,
- смотреть бы мог в разорванную язву
- Везувия, пока бы, вытекая,
- гной огненный шипел и наступал…
Эдмонд
- Изволь… Но только…
Гонвил
- Или ты боишься,
- что свяжут смерть твою со смертью… Стеллы?
Эдмонд
- Нет, – о тебе я думал. Вот что! Дай мне
- чернил, бумаги. Проще будет.
- (Пишет.)
- Слышишь,
- перо скрипит, как будто по листу
- гуляет смерть костлявая…
Гонвил
- Однако!
- Ты весел…
Эдмонд
- Да… Ведь я свою свободу
- подписываю… Вот… Я кончил. Гонвил,
- прочти.
Гонвил
- (читает про себя)
- «Я умираю – яд – сам взял —
- сам выпил…» Так.
Эдмонд
- Теперь давай; готов я…
Гонвил
- Не вправе я удерживать тебя.
- Вот – пузырек. Он налит зноем сизым,
- как утро флорентийское… Тут старый
- и верный яд. В четырнадцатом веке
- его совали герцогам горячим
- и пухлым старцам в бархате лиловом.
- Ложись сюда. Так. Вытянись. Он сладок
- и действует мгновенно, как любовь.
Эдмонд
- Спасибо, друг мой… Жил я тихо, просто,
- а вот не вынес страха бытия…
- Спасаюсь я в неведомую область.
- Давай же мне; скорей…
Гонвил
- Эдмонд, послушай, —
- быть может, есть какая‐нибудь тайна,
- которую желал бы ты до смерти…
Эдмонд
- Я тороплюсь… Не мучь меня…
Гонвил
- Так пей же!
Эдмонд
- Прощай. Потом – плащом меня накроешь.
Действие второе
Та же комната. Прошло всего несколько мгновений.
Эдмонд
- Смерть… Это – смерть. Вот это – смерть…
- (Медленно привстает.)
- В тумане
- дрожит пятно румяное… Иначе
- быть не могло… О чем же я при жизни
- тревожился? Пятно теперь яснее.
- Ах! Это ведь пылающий провал
- камина… Да, – и отблески летают.
- А там в углу – в громадном смутном кресле —
- кто там сидит, чуть тронутый мерцаньем?
- Тяжелый очерк выпуклого лба;
- торчащая щетина брови; узел
- змеиных жил на каменном виске…
- Да полно! Узнаю! Ведь это…
Человек в кресле
- Эхо
- твоих предсмертных мыслей…
Эдмонд
- Гонвил, Гонвил, —
- но как же так? Как можешь ты быть здесь, —
- со мною, в смерти? Как же так?..
Гонвил
- Мой образ
- продлен твоею памятью за грань
- земного. Вот и все.
Эдмонд
- …Но как же, Гонвил:
- вот комната… Все знаю в ней… Вон – череп
- на фолианте; вон – змея в спирту,
- вон – скарабеи в ящике стеклянном,
- вон – брызги звезд в окне, – а за окном, —
- чу! слышишь, – бьют над городом зубчатым
- далекие и близкие куранты;
- скликаются, – и падает на дно
- зеркальное червонец за червонцем…
- Знакомый звон… И сам я прежний, прежний, —
- порою только странные туманы
- проходят пред глазами… Но я вижу
- свои худые руки, плащ и сборки
- на нем, – и даже вот – дыру: в калитку
- я проходил, – плащом задел цветок
- чугунный на стебле решетки… Странно, —
- все то же, то же…
Гонвил
- Мнимое стремленье,
- Эдмонд… Колеблющийся отзвук…
Эдмонд
- Так!
- Я начинаю понимать… Постой же,
- постой, я сам…
Гонвил
- …Жизнь – это всадник. Мчится.
- Привык он к быстроте свистящей. Вдруг
- дорога обрывается. Он с края
- проскакивает в пустоту. Ты слушай,
- внимательно ты слушай! Он – в пространстве,
- над пропастью, – но нет еще паденья,
- нет пропасти! Еще стремленье длится,
- несет его, обманывает; ноги
- еще в тугие давят стремена,
- глаза перед собою видят небо
- знакомое. – Хоть он один в пространстве,
- хоть срезан путь… Вот этот миг, – пойми,
- вот этот миг. Он следует за гранью
- конечною земного бытия:
- скакала жизнь, в лицо хлестала грива,
- дул ветер в душу – но дорога в бездну
- оборвалась, – и чем богаче жизнь,
- чем конь сильней —
Эдмонд
- – тем явственней, тем дольше
- свист в пустоте, свист и размах стремленья,
- не прерванного роковым обрывом, —
- да, понял я… Но – пропасть, как же пропасть?
Гонвил
- Паденье неизбежно. Ты внезапно
- почувствуешь под сердцем пустоту
- сосущую, и, завертевшись, рухнет
- твой мнимый мир. Успей же насладиться
- тем, что унес с собою за черту.
- Все, что знавал, что помнишь из земного, —
- вокруг тебя и движется земными
- законами, знакомыми тебе.
- Ведь ты слыхал, что раненый, очнувшись,
- оторванную руку ощущает
- и пальцами незримыми шевелит?
- Так мысль твоя еще живет, стремится, —
- хоть ты и мертв: лежишь, плащом покрытый;
- сюда вошли; толпятся и вздыхают;
- и мертвецу подвязывают челюсть…
- А может быть, и больший срок прошел —
- ведь ты теперь вне времени… Быть может,
- на кладбище твой Гонвил смотрит молча
- на плоский камень с именем твоим.
- Ты там, под ним, в земле живой и сочной;
- уста гниют, и лопаются мышцы,
- и в трещинах, в глубокой черной слизи
- шуршат, кишат белесые личинки…
- Не все ль равно? Твое воображенье,
- поддержанное памятью, привычкой,
- еще творит. Цени же этот миг,
- благодари стремительность разбега…
Эдмонд
- Да, мне легко… Покойно мне. Теперь
- хоть что‐нибудь я знаю точно, – знаю,
- что нет меня. Скажи, мое виденье,
- а если я из комнаты твоей —
- стой! сам скажу: куранты мне напели:
- все будет то же, встречу я людей,
- запомнившихся мне. Увижу те же
- кирпичные домишки, переулки,
- на площади – субботние л<о>тки
- и циферблат на ратуше. Узнаю
- лепные, величавые ворота;
- в просвете – двор широкий, разделенный
- квадратами газона; посередке
- фонтан журчащий в каменной оправе
- и на стенах пергаментных кругом
- узорный плющ; а дальше – снова арка,
- и в небе стрелы серого собора,
- и крокусы вдоль ильмовых аллей,
- и выпуклые мостики над узкой
- земною рéчонкой, – все узнаю, —
- а на местах, мной виденных не часто
- ил<ь> вовсе не замеченных, – туманы,
- пробелы будут, как на старых картах,
- где там и сям стоит пометка: Terra
- incognita9. Скажи мне, а умерших
- могу я видеть?
Гонвил
- Нет. Ты только можешь
- соображать, сопоставлять явленья
- обычные, понятные, земные, —
- ведь призраков ты не встречал при жизни…
- Скажи, кого ты вызвать бы хотел?
Эдмонд
- Не знаю…
Гонвил
- Нет, подумай…
Эдмонд
- Гонвил, Гонвил,
- я что‐то вспоминаю… что‐то было
- мучительное, смутное… Постой же,
- начну я осторожно, потихоньку, —
- я дома был, – друзья ко мне явились,
- к дубовому струился потолку
- из трубок дым, вращающийся плавно.
- Все мелочи мне помнятся: вино
- испанское тепло и мутно рдело.
- Постой… Один описывал со вкусом,
- как давеча он ловко ударял
- ладонью мяч об каменные стенки;
- другой втыкал сухие замечанья
- о книгах, им прочитанных, о цифрах
- заученных – но желчно замолчал,
- когда вошел мой третий гость – красавец
- хромой, – ведя ручного медвежонка
- московского, – и цепью зверь ни разу
- не громыхнул, пока его хозяин,
- на стол поставив локти и к прозрачным
- вискам прижав манжеты кружевные,
- выплакивал стихи о кипарисах.
- Постой… Что было после? Да, вбежал
- еще один – толстяк в веснушках рыжих —
- и сообщил мне на ухо с ужимкой
- таинственной… Да, вспомнил все! Я несся,
- как тень, как сон, по переулкам лунным
- сюда, к тебе… Исчезла… как же так?..
- …она всегда ходила в темном. Стелла…
- мерцающее имя в темном вихре,
- души моей бессонница…
Гонвил
- Друг друга
- любили вы?..
Эдмонд
- Не знаю, было ль это
- любовью или бурей шумных крыльев…
- Я звездное безумие свое,
- как страшного пронзительного бога
- от иноверцев, от тебя – скрывал.
- Когда порой в тиши амфитеатра
- ты взмахивал крылатым рукавом,
- чертя скелет на грифеле скрипучем,
- и я глядел на голову твою,
- тяжелую, огромную, как ноша
- Атланта, – странно было думать мне,
- что ты мою бушующую тайну
- не можешь знать… Я умер – и с собою
- унес ее. Ты так и не узнал…
Гонвил
- Как началось?..
Эдмонд
- Не знаю. Каждый вечер
- я приходил к тебе. Курил, и слушал,
- и ждал, томясь, – и Стелла проплывала
- по комнате, и снова возвращалась
- к себе наверх по лестнице витой,
- а изредка садилась в угол с книгой,
- и призрачная пристальность была
- в ее молчаньи. Ты же, у камина
- проникновенно пальцами хрустя,
- доказывал мне что‐нибудь, – «Systema
- Naturae»10 сухо осуждал… Я слушал.
- Она в углу читала, и когда
- страницу поворачивала, в сердце
- моем взлетала молния… А после,
- придя домой, – пред зеркалом туманным
- я длительно глядел себе в глаза,
- отыскивал запечатленный образ…
- Затем свечу, шатаясь, задувал,
- и до утра мерещилось мне в бурях
- серебряных и черных сновидений
- ее лицо склоненное, и веки
- тяжелые, и волосы ее,
- глубокие и гладкие, как тени
- в ночь лунную; пробор их разделял,
- как бледный луч, и брови вверх стремились
- к двум облачкам, скрывающим виски…
- Ты, Гонвил, управлял моею мыслью;
- отчетливо и холодно. Она же
- мне душу захлестнула длинным светом
- и ужасом немыслимым… Скажи мне,
- смотрел ли ты порою, долго, долго,
- на небеса полночные? Не правда ль,
- нет ничего страшнее звезд?
Гонвил
- Возможно —
- но продолжай. О чем вы говорили?
Эдмонд
- …Мы говорили мало… Я боялся
- с ней говорить. Был у нее певучий
- и странный голос. Английские звуки
- в ее устах ослабевали зыбко.
- Слова слепые плыли между нами,
- как корабли в тумане… И тревога
- во мне росла. Душа моя томилась:
- там бездны раскрывались, как глаза…
- Невыносимо сладостно и страшно
- мне было с ней, и Стелла это знала.
- Как объясню мой ужас и виденья?
- Я слышал гул бесчисленных миров
- в ее случайных шелестах. Я чуял
- в ее словах дыханье смутных тайн,
- и крики, и заломленные руки
- неведомых богов! Да, – шумно, шумно
- здесь было, Гонвил, в комнате твоей,
- хоть ты и слышал, как скребется мышь
- за шкафом, и как маятник блестящий
- мгновенья костит… Знаешь ли, когда
- я выходил отсюда, ощущал я
- внезапное пустынное молчанье,
- как после оглушительного вихря!..
Гонвил
- Поторопи свое воспоминанье,
- Эдмонд. Кто знает, может быть, сейчас
- стремленье жизни мнимое прервется, —
- исчезнешь ты, и я – твой сон – с тобою.
- Поторопись. Случайное откинь,
- сладчайшее припомни. Как признался?
- Чем кончилось признанье?
Эдмонд
- Это было
- здесь, у окна. Мне помнится, ты вышел
- из комнаты. Я раму расшатал,
- и стекла в ночь со вздохом повернули.
- Все небо было звездами омыто,
- и в каменном туманном переулке,
- рыдая, поднималась тишина.
- И в медленном томленьи я почуял,
- что кто‐то встал за мною. Наполнялась
- душа волнами шума, голосами
- растущими. Я обернулся. Близко
- стояла Стелла. Дико и воздушно
- ее глаза в мои глядели, – нет,
- не ведаю, – глаза ли это были
- иль вечность обнаженная… Окно
- за нами стукнуло, как бы от ветра…
- Казалось мне, что, стоя друг пред другом,
- громадные расправили мы крылья,
- и вот концы серпчатых крыльев наших, —
- пылающие длинные концы —
- сошлись на миг… Ты понимаешь, – сразу
- отхлынул мир; мы поднялись; дышали
- в невероятном небе, – но внезапно
- она одним движеньем темных век
- пресекла наш полет, – прошла. Открылась
- дверь дальняя, мгновенным светом брызнув,
- закрылась… И стоял я весь в дрожаньи
- разорванного неба, весь звенящий,
- звенящий…
Гонвил
- Так ли? Это все, что было,
- один лишь взгляд?
Эдмонд
- Когда бы он продлился,
- душа бы задохнулась. Да, мой друг, —
- один лишь взгляд. С тех пор мы не видались.
- Ты помнишь ведь – я выбежал из дома,
- ты из окна мне что‐то крикнул вслед.
- До полночи по городу я бредил,
- со звездами нагими говорил…
- Все отошло. Не выдержал я жизни,
- и вот теперь —
Гонвил
- Довольно!
Эдмонд
- – я за гранью
- теперь, – и все, что вижу —
Гонвил
- Я сказал:
- довольно!
Эдмонд
- Гонвил, что с тобой?..
Гонвил
- Я долго
- тебя морочил – вот и надоело…
- Да, впрочем, ты с ума сошел бы, если
- я продолжал бы так шутить… Не яду
- ты выпил – это был раствор безвредный:
- он, правда, вызывает слабость, смутность,
- колеблет он чувствительные нити,
- из мозга исходящие к глазам, —
- но он безвреден… Вижу, ты смеешься?
- Ну что ж, я рад, что опыт мой тебе
- понравился…
Эдмонд
- Ах, милый Гонвил, – как же
- мне не смеяться? Посуди. Ведь – это
- я сам сейчас придумываю, сам!
- Играет мысль моя и ткет свободно
- цветной узор из жизненных явлений,
- из случаев нежданных – но возможных,
- возможных, Гонвил!
Гонвил
- Это бред… Очнись!
- Не думал я… Как женщина, поддался…
- Поверь, – ты так же жив, как я, и вдвое
- живуче…
Эдмонд
- Так! Не может быть иначе!
- В смерть пролетя, моя живая мысль
- себе найти старается опору, —
- земное объясненье… Дальше, дальше,
- я слушаю…
Гонвил
- Очнись! Мне нужно было,
- чтоб спотыкнулся ты, весь ум, всю волю
- я приложил… Сперва не удавалось, —
- уж мыслил я: «В Милане мой учитель
- выкалывал глаза летучей мыши —
- затем пускал – и все же при полете
- она не задевала тонких нитей,
- протянутых чрез комнату: быть может,
- и он мои минует нити». Нет!
- Попался ты, запутался!..
Эдмонд
- Я знаю,
- я знаю все, что скажешь! Оправдать,
- унизить чудо – мысль моя решила.
- Но подожди… в чем цель была обмана?
- А, понял! Испытующая ревность
- таилась под личиной ледяной…
- Нет, – погляди, как выдумка искусна!
- Напиток тот был ядом в самом деле,
- и я в гробу, и все кругом – виденье, —
- но мысль моя лепечет, убеждает:
- нет, нет, – раствор безвредный! Он был нужен,
- чтоб тайну ты свою открыл. Ты жив,
- и яд – обман, и смерть – обман, и даже —
Гонвил
- – А если я скажу тебе, что Стелла
- не умерла?
Эдмонд
- Да! Вот она – ступень
- начальная… Ударом лжи холодной
- ты вырвать мнил всю правду у любви.
- Подослан был тот, рыжий, твой приятель,
- ты мне внушил – сперва чужую смерть,
- потом – мою, – чтоб я проговорился.
- Так, кончено: подробно восстановлен
- из сложных вероятностей, из хитрых
- догадок, из обратных допущений
- знакомый мир… Довольно, не трудись, —
- ведь все равно ты доказать не можешь,
- что я не мертв и что мой собеседник
- не призрак. Знай, – пока в пустом пространстве
- еще стремится всадник, – вызываю
- возможные виденья. На могилу
- слетает цвет с тенистого каштана.
- Под муравой лежу я, ребра вздув,
- но мысль моя, мой яркий сон загробный,
- еще живет, и дышит, и творит.
- Постой, – куда же ты?
Гонвил
- А вот сейчас
- увидишь…
- (Открывает дверь на лестницу и зовет.)
- Стелла!..
Эдмонд
- Нет… не надо… слушай…
- мне почему‐то… страшно… Не зови!
- Не смей! Я не хочу!..
Гонвил
- Пусти, – рукав
- порвешь… Вот сумасшедший, право…
- (Зовет.)
- Стелла!..
- А, слышит: вниз по лестнице легко
- шуршит, спешит…
Эдмонд
- Дверь, дверь закрой! Прошу я!
- Ах, не впускай. Дай продумать… Страшно…
2 Nabokov V. The Man from the USSR and Other Plays. San Diego et al.: Bruccoli Clark – Harcourt Brace Jovanovich, 1984.
3 Опубликованы в издании: Набоков В. Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме / Сост., вступ. ст., примеч. А. Бабикова. СПб.: Азбука-классика, 2008. Перевод А. Бабикова и С. Ильина.
5 Nabokov V. Selected Letters. 1940–1977 / Ed. by D. Nabokov and M.J. Bruccoli. N.Y.: Harcourt Brace Jovanovich – Bruccoli, Clark, Layman, 1989. P. 475. Об истории создания и публикации «Трагедии господина Морна» см. заметку «От редактора» и комментарии в издании: Набоков В. Трагедия господина Морна / Сост., заметка, коммент. А. Бабикова. М.: АСТ: Corpus, 2024.
6 Nabokov V. Lolita: A Screenplay. N.Y.: McGraw-Hill, 1974. Русский перевод: Набоков В. Лолита. Сценарий / Вступ. ст., перевод, примеч. А. Бабикова. СПб.: Азбука, 2010.
Продолжить чтение