Читать онлайн Дети мертвой звезды

Запись первая

Я прочитал, что в каждую написанную историю нужно вложить ИДЕЮ. А иначе – это ерунда, записки графомана. Но, сдаётся мне, единственный вопрос, который надо задать самому себе перед тем, как садиться изводить дефицитные бумагу и карандаши: «Зачем ты пишешь?»

Пусть это будет тенью идеи этого дневника. А его целью – призрачная надежда на то, что кто-то найдёт эти записи в далёком будущем. И после того как я умру, мои следы не скоро будут погребены под слоем пыли и грязи. Забвение веков. Красивая фраза. Но страшная. Я хочу, чтобы обо мне знали и помнили как можно дольше. Хочу эхом звучать в этом мире, даже когда моё тело истлеет. Пусть знают: я был! Если мир неизбежно сотрёт всех и вся, моя задача как можно дольше этому противостоять. Зачем торопиться исчезнуть, если я уже проделал огромный путь, появившись на свет и дожив до сознательных лет?

Я – Тень. Так я себя называю. При рождении у меня было другое имя, но я его позабыл. С каждым днём оно по кусочкам незаметно выветривалось из моей памяти. В одно хмурое утро я проснулся и понял, что остался вовсе без имени. Так случается, когда долгое время никто не произносит его вслух. Имя должно звучать, иначе оно покидает владельца. Улетает туда (или к тому?), откуда пришли все названия. Вначале было слово. Это я тоже прочитал. Я долго думал, что это за слово могло бы быть, но кроме как «начало», больше мне ничего в голову не пришло. В начале было «начало». Логично же? А может, это было «на старт?».

Итак, раз моё имя меня покинуло, я решил придумать себе новое. Я очень долго перебирал справочники, крутил на языке различные сочетания звуков, но мне ничего не нравилось. Внутри меня осталась лишь неясная тень моего прежнего имени. Вот я и решил называть себя «Тень». Это романтично и загадочно, в конце концов.

Сколько мне лет?

Я точно не знаю. Я довольно молодой, но не ребёнок.

По моим подсчётам, мне около девятнадцати лет.

Волосы у меня тёмные, средней длины, глаза – серые. Я худой, как и все люди, теперь толстяков можно увидеть разве что на старых фотографиях. Рост – средний. Я бы хотел приложить свой портрет, но не умею рисовать, а рабочей фототехники я так и не нашёл.

Мой мир странный, больной. Нет, судя по книгам, к прошлому у меня тоже накопилось довольно много вопросов. Но то, что творится сейчас, больше похоже на сон какого-то сумасшедшего. Учёные писали: любая цивилизация начинается с объединения людей с целью взаимопомощи, а заканчивается тогда, когда каждый готов уничтожить своего соплеменника. Значит, наша цивилизация находится на этапе распада.

Быть может, на каком-то этапе мы оказались вытянуты в бесконечный цикл спирали смерти, как муравьи. Вы ведь наверняка наблюдали, как эти насекомые внезапно без видимой причины начинают бегать по кругу, затягивая в муравьеворот всё больше и больше соплеменников, продолжая вращения до полного истощения, оставляя за собой тысячи трупов? Возможно, я один из последних слепых, издыхающих муравьев, плетусь по следу, оставленную предшественниками, к бессмысленному финалу.

Дед говорил, всё началось с болезни. Пандемия охватила планету. Новый вирус был схож с гриппом, но люди чаще умирали, чем излечивались. Вакцина была изобретена в течение пары лет. Её ставили всем поголовно, зачастую насильно. Спасали будущее. Но, конечно, у вакцины обнаружились побочные эффекты. Отсроченные и неотвратимые. Видно, те, кто раньше отвечал за внедрение в жизнь обязательных правил и срочных мер, не были глубоко знакомы с литературой – хранилищем истин человеческого бессознательного. А я на ней вырос и мог бы сразу сказать: «Ребята, тут явно что-то не так, спасаясь от Сциллы, уж не плывём ли мы к водовороту Харибды?» Как в самой банальной беллетристике, оказалось, что дети, рождённые от людей, получивших инъекцию, страдают различными нарушениями. В основном проявлялись расстройства аутического спектра, но были и те, кто имел физические дефекты. Немота, глухота, слепота, умственная отсталость… Совсем здоровых практически не было. Мой дед был глух на одно ухо, а у бабки левая нога была короче правой. Моя мать очень быстро сошла с ума, говорят – у неё была шизофрения. Отца я не знал.

Мне ещё повезло. Я просто заикаюсь и не чувствую температуру. И если первый дефект мне особо не мешает-в моём районе почти не осталось тех, с кем можно было бы (и хотелось) нормально поговорить, – то второй стоил мне шести пальцев на ногах и двух на руках. Поэтому прошу простить за кривые буквы (я и так стараюсь). Когда зимы особо суровые, я не всегда могу адекватно оценить степень обморожения своих конечностей. Хорошо, что мой сосед – Врач. Так я его называю. Он сам себя никак не называет (умеет лишь мычать). Врач повёрнут на анатомии. Это его единственный интерес в жизни. Его комната сплошь забита атласами, справочниками, учебниками, костями (это жутко, я знаю) и склянками с различными анатомическими артефактами. Даже мои обмороженные пальцы там плавают в мутной, грязной банке. Но лечить Врач умеет. К нему все ходят, кто хоть чуть-чуть соображает и бережёт себя. Я думаю, он любит «чинить» людей. Наверное. Кто знает, что у него в голове?

А я люблю читать. Поэтому живу в заброшенной библиотеке. Конечно, приходится следить, чтобы эти бестолочи не воровали книги для растопки. Мне кажется, я и Врач – единственные, кто ещё умеет читать и писать. Остальные давно забросили эти навыки. А я бы свихнулся без книг.

Ладно, вру. Есть ещё несколько людей, вроде «нормальных» (кстати, я недавно озадачился понятием «нормы», но понял, что даже в прошлом это было довольно условное понятие). Так вот, эти более-менее нормальные товарищи слишком устали от жизни, чтобы читать, и просто доживают свой век. Хотя я думаю, что это глупо. Наш мир, бесспорно, ужасен, но кто сказал, что после смерти будет лучше? Здесь я хотя бы знаю, где взять еды и чем себя занять. А что там? Никто ещё не возвращался, чтобы рассказать. Я мог бы вам наврать, что по ночам в моём городе кишат зомби и прочие монстры, но не вижу в этом смысла. Пусть хоть кто-то знает правду о моей жизни, даже если она и скучная с точки зрения сюжета.

Вы ещё со мной?

Сейчас я подкину дров в свою печку и продолжу писать. Я никак не могу найти термометр, чтобы отслеживать температуру. Изо рта идёт пар, не хотелось бы лишиться ещё пары пальцев на руках из-за того, что я увлёкся письмом и не заметил, как комнату пожирает холод.

Иногда я думаю бросить всё и уйти по рельсам красиво вдаль. Может, там жизнь будет лучше? Но сейчас везде лежит глубокий снег, ещё останусь без ног. Бабкино наследство в виде костылей мне будет явно не к лицу. Да и опять же. Здесь я хотя бы знаю, где найти еду и чем себя развлечь (повторяюсь, но так и есть). А что будет там, за горизонтом? «Выйти из зоны комфорта» – очередная забавная фраза из книг. Не скажу, что мне здесь так уж и комфортно, но я привык. А привычка – то ещё болото. Сложно выбраться самому, даже если понимаешь, что тонешь. Нужен толчок, а лучше пинок под зад. Но кому есть до меня дело?

Завтра я иду на свалку искать термометр. Надеюсь, там будет поменьше буйных. Надоели они мне. Вечно приходится палкой отгонять. Лезут зачем-то. Я их не боюсь, но брезгую. Вонючие, облезлые, без капли ума. Жаль не зомби, так бы порешить, и дело с концом. Зомби никому не жалко. Но я не готов без весомой причины убивать людей, даже таких. Бедняги. Последние осколки человечества. Похоже, я стану свидетелем вымирания легендарного вида. И вам расскажу. Но если люди помрут, кто будет читать эти строки?

Это грустно. У меня даже промелькнула мысль отправиться на поиски подходящей женщины, чтобы оставить потомство и вручить им свой дневник на смертном одре. Но это слишком жестоко. Этот мир больше не место для малышей. Эра желанных детей давно прошла. Хоть и горько об этом думать.

Так, ладно. Пусть не люди, но кто-то обязательно найдёт эти записи и прочтёт (инопланетяне, поумневшие собаки, дельфины, крысы, тараканы в конце концов, – почему нет?). Я оптимист. Везде вижу плюсы. И вам советую.

На обратном пути со свалки я помоюсь в озере и проверю свои верши (рыболовную снасть?). Вчера я выдолбил прекрасную прорубь. Только надо вылезти вовремя. Не больше пяти минут. И взять бутыль с зольным мылом. (Возможно, стоит приклеить сюда рецепт, чтобы добавить в этот дневник хоть грамм пользы.)

Хозяюшкам на заметку: выгребаете из печки золу. Лучше всего та, что остаётся после берёзовых дров. Кладёте в кастрюлю, заливаете талой или дождевой водой 1:1, варите пару часов. Зола пойдёт на дно, а на поверхность всплывёт жёлтая жижа. Она-то вам и нужна. Смело собирайте этот щёлок, можете ещё его поуваривать на медленном огне, покуда хватит терпения. Мне всегда лень тратить на это время, и я довольствуюсь жидким щелочным раствором. В кипящий щёлок можете добавить свиной жир, если вы богачка. А я его лучше съем.

Ну что ж, теперь пора бы замотаться в уютные тряпки и лечь спать поближе к огню. Пожелайте мне удачи найти термометр. И верьте в меня, как я в вас! Спокойной ночи, поумневшие дельфины и собаки из будущего.

И тараканы.

Тень

Запись вторая

Кажется, я нашёл термометр. Не такой, как ожидал, но об этом позже.

С момента предыдущей записи прошла примерно неделя. Я особо не слежу за временем. Не вижу смысла.

Купаться в проруби, а потом ловить рыбу было плохой идеей. Я заболел. Провалялся в постели несколько дней. Пришлось идти к Врачу. Он намешал подозрительную жидкость и показал мне на пальцах, что пить её надо перед сном. Это его лекарство больше напоминало отраву, но что было делать. Сейчас я ещё кашляю, но жара больше нет. Всё-таки Врач знает своё дело. Да и эффект плацебо никто не отменял. В награду я принёс Врачу горсть сушёных грибов, которые выращиваю в подвале. Я знаю, вы сейчас подумали, что это из-за них я всё время в приподнятом настроении. Но нет. То обычные грибы, их ещё мой дед приспособился растить. А он всегда был не в духе.

Так вот. Я забыл вам описать Врача. Хотя что его описывать – заросшее бородой косматое нечто не старше меня. Хоть и выглядит древним. Но не воняет, видно, моется где-то. А это в нашем мире редкость. Я, кстати, горжусь своей чистоплотностью. Пусть я одет в рваньё, но стираю вещи регулярно. И в комнате моей нет мусора, только старые вещи. Но в нашем мире всё старое. Странно вспоминать, как бабушка рассказывала о своём детстве. Тогда были рынки, где продавались новые вещи. Человечество ещё боролось, верило, что настанут лучшие времена. А сейчас уже никто ни во что не верит. День прошёл – и ладно. Семьи встретишь редко. Кругом сплошные одиночки. Бабка говорила, что мир распадался постепенно. Сначала развалились семьи, потом государства, каждый стал сам за себя. И в итоге мы имеем то, что имеем: сплошные руины и безумцы-отшельники. Природа постепенно сжирает наш город. Многие здания приведены в негодность самими людьми: внутри огромные завалы мусора, проводка и трубы выдраны, полы давно ушли на растопку или были испорчены в поисках скрытых ценных вещей. Остался лишь вечный бетон. Летом крыши домов зарастают травой, вьющиеся растения часто проникают сквозь трещины и разбитые окна, хоть как-то украшая заплесневелые убогие стены.

Даже внутри главного читального зала моей библиотеки летом растут кусты и сорная трава. Но мне нравится, особенно осенью, когда пол покрывается сухими хрустящими листьями. Я люблю ходить мимо стеллажей с книгами и смахивать листья с полок. Они летят к моим ногам, словно извиняясь за то, что проникли в библиотеку без спроса. Я даже слышу их шёпот: «прости, прости!»

Наверное, я с безуминкой. Но каким ещё может быть человек, который большую часть времени беседует с мёртвыми и нерождёнными?

Испугались?

Но всё гораздо банальнее. Я имел в виду разговоры с писателями прошлого через их книги и свои мысленные диалоги с незримыми разумными существами из будущего (всё чаще я представляю дельфинов в робокостюмах и собак в умилительных шляпах).

Наверное, если бы писатели знали, что в будущем какой-то человек будет находить утешение в их книгах, они бы порадовались.

Но что я. Мысли сегодня прямо скачут, как мяч.

Я же не рассказал главное, про термометр.

Придя к Врачу со своей болезнью в лёгких и грибами в руках, я заметил, что он крайне воодушевлён. Гадать не пришлось – на облезлом диване в захламлённой комнате (Врач проживает в сарае рядом с библиотекой) лежала женщина. Без сознания. Судя по тому, как Врач скакал возле неё с горящими глазами, страдает она весьма занятной хворью (только бы не заразной!).

Я не смог выяснить, откуда он её притащил. Но эту женщину я видел впервые. Я сразу забеспокоился, чтобы этот псих не сделал ей что-нибудь дурное, поскольку я не имею ни малейшего представления о его моральных границах. Оценить степень «нормальности» незнакомки по своей личной шкале я сразу не смог. Но пришёл на следующий день, так как волновался за неё. Не хотелось бы через некоторое время увидеть её органы в музее анатомических ужасов Врача (почему-то мне чаще представлялась плавающая в банке голова, брр).

По дороге, кстати, мне пришлось немного подраться. Во дворе библиотеки стоит мой личный туалет. (Ничего особенного, деревянная кривая постройка, яма в земле да удобное сиденье, но всё же.) Я сам соорудил его и снабдил огромным замком. На дверь приколотил табличку: «Ничего интересного, просто туалет, еды нет!!!» Но соседи-бестолочи периодически пытаются в него залезть. Вот и в этот раз один упрямый мужик постарался сломать замок. Пришлось сломать ему нос. А как вы отстаиваете своё право на приватный сортир?

В этот раз незнакомка была в сознании. Молодая. Почти девчонка. Зелёные глаза, всклокоченные рыжие волосы. Тощая, как смерть. И связанная.

Как я и думал, Врач – псих.

Я протянул ему листы, собственноручно вырванные накануне из анатомического древнего трактата и разрезанные на несколько частей. Я надеялся, что это его отвлечёт.

Врач тут же уселся на пол, пытаясь сложить картинки воедино. Он не на шутку увлёкся моей самодельной головоломкой.

– Он обижал тебя? – обратился я к девушке. Честно говоря, у меня вышло что-то похожее на: «О-о-нннн оббижл тттеббя». Вы же помните, я заикаюсь, но не хочу вас утомлять подобными записями. Просто представьте, что слова даются мне с трудом. Однажды в детстве я прочитал сказку о немой девушке, которая заговорила после того, как у неё изо рта вытащили змею. Я долго потом безуспешно осматривал свой рот в поисках гадов или каких-нибудь червей. Но ни этот, ни другие способы не помогли мне побороть заикание.

Незнакомка склонила голову набок и грубо спросила: «Чего?»

Пришлось повторить настолько внятно, насколько я мог (зря я давно не практиковался в беседах).

– Он меня связал и не отпускает, – прошептала девица, косясь на Врача. – Делает всё время странные замеры. Стучит молотком, слушает, один раз кормил и поил, помыл, но… – Девушка замялась. – Не обижал. Не трогал.

– Чем ты больна? – спросил я, всё ещё опасаясь какой-нибудь чумы.

– Ничем. Я просто шла издалека. Долго не ела, видно, упала в обморок, а очнулась уже здесь. – Она обвела глазами жутковатое жилище Врача.

Я в это время пристально изучал пленницу. Даже пальцы мысленно пересчитал. Внешних дефектов нет. Но кто знает, что там внутри. Может, у неё три почки или чего-то, наоборот, не хватает. На психичку не похожа. Но Врач её связал, почему?

– Мне здесь страшно, я хочу уйти, – прошептала она, косясь на мои пальцы в банке.

А это был не самый жуткий экспонат, если что.

– Хорошо, беги, – ответил я и принялся развязывать верёвки на её теле.

Врач тем временем заканчивал складывать листки. Заметив мои действия, он встал с пола и замотал головой. Нет.

Я загородил собой девушку и выставил перед собой палку, которую всегда носил с собой. Как назло, меня тут же начал душить кашель. Врач нахмурился, потом схватил свою трубку и жестом велел задрать рубашку. Девушка тем временем попятилась к выходу. Но Врач уже был занят мной и не обращал на неё никакого внимания. Он долго вслушивался и цокал языком, а потом сунул мне в руки какие-то штуки в пакете, больше похожие на пережёванные и высушенные листья, и показал три пальца. Три раза в день. Я кивнул и протянул следующие разрезанные листки из анатомического трактата (хорошо, что не отдал все сразу). Врач просиял и снова уселся на пол, а я выбежал из сарая.

Девушки нигде не было видно.

Без пальцев на ногах я бегаю довольно странно, хромаю, но скорость всё равно достойная. Увидев на снегу цепочку следов, я без труда вычислил направление. Слава богу, она не ушла далеко. Кутаясь в одеяло Врача и беспрестанно оглядываясь, девушка бежала куда глаза глядят.

– Пойдём со мной! – выпалил я, как только с ней поравнялся. – Я живу в библиотеке.

Она резко остановилась. Задумалась.

– Я нормальный, – зачем-то сказал я, понимая, что из моих уст это слово звучит странно.

Незнакомка улыбнулась. До этого момента мне всегда казалось, что улыбка дана человеку, чтобы к себе располагать, но, видно, у неё два полюса, как у магнита. Я отшатнулся.

– Ладно, идём к тебе, – сказала она, заматываясь в одеяло плотнее. – Здесь ужасно холодно! Я уже совсем заледенела!

После пары секунд отчаянной внутренней борьбы я молча взял её за руку и потянул за собой.

– Руки жуть ледяные! – проговорила она, стуча зубами.

– Я не чувствую холод, – пробормотал я. – Буду рад, если скажешь мне, когда они согреются. Будешь моим термометром.

Девушка напряглась, но промолчала.

– Я не обижу тебя, уйдёшь, когда захочешь, – ответил я.

Она лишь кивнула. А потом внезапно потеряла сознание.

Оставшуюся дорогу мне пришлось волочить её на себе.

Молитесь, чтобы у неё не было неведомой чумы, мои дорогие читатели.

Ведь она уже несколько часов не приходит в сознание.

Мне как-то страшновато. В крайнем случае подкину её обратно Врачу.

Зачем мне сломанный термометр? (Если что, это шутка.)

Тень

Если бы кто-нибудь услышал, как часто я встречаюсь с ликами смерти, то просто не поверил бы. Люди пришли в этот мир, чтобы умереть, но до последнего полагают, будто найдут способ избежать единственного финала. Omnes una manet nox![1] Она тоже бестолково твердила гнусавым голосом похожую чушь: «Отстань, я в порядке!» Я лишь молча забрал её к себе, чтобы оказать помощь. Ещё одна безнадёжная, пришедшая на Землю – краткую остановку перед конечной станцией «ничто». Вероятно, как и все, она надеялась на чудо, думала остановить поезд или хотя бы не замечать стук колёс. Мрут-умрут… Я с первых секунд возненавидел её за то, что она так постыдно смертна, хоть и молода. Я даже не хотел смотреть на неё. Но мои глаза против воли останавливались на её осунувшемся, покрытом веснушками лице, которое я ещё долго потом не мог вырвать из памяти. Последовательность Фибоначчи сводила меня с ума! Шифр Бога! Кажется, именно тогда, мысленно пытаясь пересчитать все её нелепые рыжие брызги на бледном носу, я понял, где можно нащупать заветный стоп-кран. Мне надо было успеть произвести расчёты до того, как он придёт, чтобы её забрать. Наверное, он уже бежит по её следу, подобно ошалелой собаке, время от времени припадая к укрытой снегом земле. Откуда я о нём знаю? Только мужчина мог оставить на теле женщины такие следы. Когда я нашёл её на рельсах, она сказала, что поезда опять начали ходить и скоро прибудут сюда. Удивительно! Надо спешить и обязательно записать свои мысли, ибо vox audita perit, littera scripta manet[2].

Запись третья

Похоже, из-за моей речи она считает меня умственно отсталым. А сама даже читать, поди, не умеет, пыталась топить печь книгами, как бестолочи. Думал, прибью её, но сдержался. Ещё спорила: «У тебя их и так много, дай одну для растопки». Щепок наколи. А книги не тронь. Много книг не бывает. С последней записи прошла пара дней, а мне кажется, сто лет. Оказывается, жить с женщиной сложно. Она почти поправилась, мой кашель тоже стал проходить. Я дал ей вещи из своих сундуков – огромную, но тёплую куртку, целые ботинки и ещё кое-что по мелочи на первое время. Забавно, что у неё тоже нет имени или она просто не хочет мне его говорить. Попросилась пожить в библиотеке до весны. Это разумно, учитывая погоду. Я назвал её Эй, мне легко выговаривать эти две буквы, а ей всё равно. Эй раньше жила с матерью в городке, похожем на наш, но там совсем не осталось еды, а ещё появились огромные стаи собак, нападающие на людей. Поэтому они с матерью решили найти место для жизни получше, но по дороге женщина умерла, а Эй нашёл и спас Врач. Кстати, вчера вечером я видел, как он бродит под окнами библиотеки.

Узнал, что его пациентка у меня, и теперь следит? Жутковато. Кстати, эта история о прошлом Эй мне кажется странной, похоже, она её наспех придумала, лишь бы не говорить мне правду. Когда Эй её рассказывала, она хоть и выглядела уверенной, но в её широко распахнутых глазах слишком хорошо читалось удивление, словно она сама не готова поверить в то, что мелет её язык. И потом, если они с матерью шли в поисках лучшей жизни, где тогда их вещи? Еда? Или они просто вышли одним зимним утром в рваных тряпках и побрели в неведомую даль, взявшись за руки? Я предположил вслух, что Врач мог забрать себе её пожитки, но Эй ответила, что у неё с собой ничего не было. А мать умерла примерно месяц назад, её тело она присыпала снегом и пошла дальше. Без одеяла. Без ножа и еды. Как она вообще до нас добралась? Врушка. Думает, если я плохо говорю, то и соображаю так же. Ну что ж. Это интересная загадка (я надеюсь). Мне теперь есть чем занять свою голову. Время всегда оголяет правду, остаётся лишь ждать и внимательно наблюдать.

Тень

Пламя адово превратило и здание, и книги в пепел. Но что толку рыдать и проклинать судьбу? Omnia orta cadunt![3] Мой дом выстоял. Я забрал и девушку, и юношу к себе. Огонь пощадил их тела, а значит, я снова могу работать. Если бы они только твёрдо следовали истине, выбитой в великой книге тайн – Nulli tacuisse nocet, nocet esse locutum![4] Их крики заставляют меня нервничать и терять ход мыслей. Зачем человеку дана устная речь? Она лишь отпугивает робкие идеи, готовые влететь в человеческую голову. Если так продолжится, я вырву их языки! Я дал ему карандаш, а тетрадь у него уже была – единственное, что он успел спасти из огня. Пусть лучше пишет, чем кричит, epistola non erubescit[5]. А с ней я сам разберусь. И вина её вовсе не в том, что она позволила пламени превратиться в разбушевавшегося демона преисподней. Почему никто не видит истины? Нет никакого смысла обвинять её в поджоге библиотеки и призывать к ответу. Нет надобности ей оправдываться! К чему все слова? Dis aliter visum, dis aliter visum[6]. И теперь я буду её судьёй.

Запись четвёртая

Я готов был убить Эй! У меня до сих пор трясутся руки и бешено колотится сердце. Ну почему я оставил её без присмотра! Она попросилась помыться, и я натаскал снега в большой железный чан, развёл под ним огонь. Сперва я хотел остаться, но потом решил не усложнять себе жизнь и вышел прогуляться. А когда вернулся, библиотека была охвачена огнём! Эй сидела на снегу и заворожённо смотрела, как разрушается мой дом, да вся моя жизнь! Мне казалось, я слышал не просто треск: то стонали и визжали от боли несчастные книги – мои драгоценные друзья. Пламя безжалостно терзало их страницы. Нет, я не могу вспоминать об этом без слёз! Я попытался спасти хотя бы свою любимую книжку «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Я так старался – кидал снег, искал проход к своей комнате. Но всё было напрасно. Дым, огонь, скрип ломающихся потолочных балок. Я уже почти сдался, решив умереть вместе с книгами, но Эй выволокла меня, задыхающегося, из библиотеки. Тут же словно из ниоткуда появился Врач, вместе они отвели меня в его жилище. Я сильно накричал на Эй. Пару раз даже думал ей врезать, но рука не поднялась. Я так и не понял, почему произошёл пожар. Со слов Эй выходило, что сильный ветер распахнул окно, и пламя само перекинулось сначала на пыльные портьеры, а затем и на стеллажи с книгами. Она едва успела одеться, а обувалась уже на улице, – огонь словно несся за ней по пятам. Эй клялась, что ей привиделся голодный огненный лев, выпрыгнувший из какой-то книги. Какой дивный бред! Я столько лет жил в библиотеке, и только с появлением непонятной девицы картинки в книгах начали оживать и творить непонятно что! И – какое совпадение! – кроме неё, этого никто не видел и больше не увидит, так как пожар уничтожил все иллюстрации! Боги! Я опять хочу её придушить! Врач сунул мне карандаш. Видимо, его ужасно злит наша ссора. Пожалуй, завтра утром надо подыскать новое жильё, мне не нравится, как он перебирает инструменты и смотрит то на меня, то на Эй. Хотя её я с собой брать не собираюсь. Зачем мне сумасшедшая?

Тень

Запись пятая

В итоге я забрал Эй с собой. Не спрашивайте, почему! Я сам не знаю. Видимо, это тот случай, когда читателю понятнее мотивы героя, чем ему самому. Возможно, я испугался, что Врач ей что-нибудь сделает. Или взял её, чтобы она сообщала мне, когда станет слишком холодно. Или просто потому, что я – одинокий мужчина, а она – симпатичная женщина. Или потому, что Эй сочиняет такие истории – заслушаешься. Она, конечно, думает, что я верю в её россказни, но на самом деле мне просто любопытно её слушать. Никогда не встречал человека с таким буйным воображением. А ведь она, наверное, даже не умеет читать! Или… Впрочем, у меня слишком много вероятных причин, почему я потащил девчонку с собой, что я и сам в них запутался. Хотя как вспомню, что из-за неё сгорели все мои любимые книги, так начинаю злиться.

Мне снился Джонатан с обгоревшими крыльями, он сказал: «Не приходи в уныние при расставании. Прощание необходимо для того, чтобы мы встретились вновь. А новая встреча, спустя мгновение или многие жизни, несомненна для тех, кто является друзьями»[7]. И я стараюсь не унывать.

Запись шестая

Вы не представляете, как сложно среди зимы найти нормальный дом, который был бы хоть капельку чистым и удобным! Все более-менее приличные места уже заняты. Эй предлагала выгнать какого-нибудь безумца и занять его убежище. Мол, лучше пусть он умирает на морозе, чем мы. Бессердечная! Да я же потом уснуть не смогу – в завываниях ветра мне будут слышаться предсмертные стоны несчастного. Я решил, что мы временно разместимся на железнодорожном вокзале. Во-первых, там остался полуразрушенный состав, в котором можно укрыться, а во-вторых, в одном из вагонов стоит старая ржавая печка. Но главное – двери купе запираются изнутри, так что можно не бояться незваных гостей. Эй ужасно продрогла, пока мы скитались по городским руинам, но теперь спит довольная, свернувшись в калачик в ворохе старых одеял у чугунного бока печки. Кто-то до нас уже немного обжил этот старый поезд, но, как это бывает в нашем мире, безвестно сгинул, оставив после себя лишь груды полуистлевшего хлама. Я полдня провёл, выбрасывая вонючую рухлядь, пустые консервные банки и пластиковые пакеты, набитые дохлыми тараканами. Хорошо, что эти твари подохли от мороза.

Когда нашу старую квартиру наводнили прусаки, дед её специально выстуживал несколько дней – помогло. (Ещё один ценный совет хозяюшкам постапокалипсиса.) Если бы я умел рисовать, то снабжал бы подобные примечания жёнушками в стиле пин-ап, только в декорациях нынешней реальности.

Жаль, что, кроме мусора, в вагоне не нашлось ничего толкового. Даже спички мне пришлось украсть у Врача. Когда они кончатся, ума не приложу, где взять новые. Все мои запасы сгорели вместе с библиотекой. А добывать искру примитивными способами я терпеть не могу, хоть и отлично умею.

Ужасно хочется есть. Я не в силах заниматься одновременно добыванием еды и обустройством жилья, а Эй оказалась довольно бесполезной – она просто таскается следом за мной, не проявляя иной инициативы, кроме идиотских предложений, высказанных вслух. Как она вообще дожила до сегодняшнего дня одна?

Зато Эй сегодня вечером рассказала мне начало какой-то старой сказки, которую ей якобы поведала одна старушка. Это довольно пикантная, на мой взгляд, история. Я так и не понял, зачем Эй шептала её мне перед сном. Чтобы соблазнить? А почему она тогда уснула, так и не дойдя и до середины сюжета? Тоже мне Шехереза-да. Но рассказывала довольно складно. Я запишу её слова ниже. Возможно, Эй просто не знает других сказок. Глупо думать, что в нашем мире кто-то ещё обольщает сладкими историями мужчин.

…Единственным чувством, которое определяло все мои поступки, было любопытство. Я никогда не ведала страха или сомнения, даже будучи совсем ребёнком. Наоборот, мне казалось безумно интересным, как это – упасть с лошади, порезать руку или вообще умереть. Невероятно любопытно. Стремясь получить новый опыт, я преодолевала любые преграды с резвостью молодого жеребёнка, выбежавшего первый раз из загона. Поэтому, когда моя служанка заикнулась о том, что видела любимую наложницу султана в саду у фонтанов с молодым незнакомцем, я сразу же бросилась в указанное место, чтобы подсмотреть. Вдруг повезёт и на этот раз удастся воочию увидеть, что значит «развлекаться с любовником». Да, наверное, я ничуть не соответствовала образу утончённой, нежной дочери султана, который мне усиленно навязывали окружающие. Даже наоборот, моё сердце снедало любопытство, что будет, когда отец узнает обо всех моих проделках? Что он предпримет? А министры что скажут? Может, даже низложат меня и прогонят прочь из дворца… в пустыню… или продадут в рабство… Я даже закусила губу от предвкушения. Возможные приключения и в самом деле предвещали нескучную судьбу. Подкрадывалась к увитым розами фонтанам я уже на цыпочках. Ах, эти стоны! Мне бы только одним глазком подсмотреть. Белокурая наложница султана Ариса вцепилась пальцами в золотые волосы молодого мужчины, словно собираясь их вырвать. Он же в это время как безумный шарил руками под её платьем, вероятно, пытаясь отыскать какую-то потерянную вещь. Так старая Зухра перетряхивает свои юбки в поисках медных монеток, чтобы суетливо сунуть их торговцу травами на рынке. Пока я никак не могла взять в толк, отчего Ариса бьётся в каком-то экстазе, – может, ей щекотно? Изучая доступные книги в библиотеке дворца, я поняла, что: 1. В любви можно утонуть, а также сгореть, взлететь и обезуметь. 2. Ночь с любимым летит незаметно. 3. От любви бывают дети. 4. У мужчин есть некое естество, которое им не всегда подвластно. Но более конкретных подробностей мне никто так и не рассказал, а приставать с этими вопросами к наложницам отца мне запретил главный евнух. Придумать, как обмануть его, у меня пока не вышло. Всё же примерно я представляла процесс, наблюдая за дворцовыми кошками и лошадьми в конюшнях, но Ариса пока вела себя абсолютно необъяснимо. Изгибаясь, она потянулась к штанам своего любовника… «Ну вот, что-то интересное!» – подумалось мне. В этот момент старшая служанка выскочила из противоположного куста и замахала руками: «Прячьтесь, безумцы! В гарем идёт султан!»

P.S. Занятная сказка. Но опасно рассказывать такие вещи одинокому мужчине перед сном. Я присел возле Эй на корточки и уставился на её лицо – оно единственное выглядывало из кипы старых вещей и одеял, которые я предварительно выколотил на снегу. Я протянул руку и провёл по волосам Эй: кажется, так делали герои романов. А потом начиналось ночное волшебство страсти… Мой живот заурчал: голод притуплял все прочие ощущения. Я стащил с Эй какую-то дерюгу и накинул себе на плечи. Она даже не шелохнулась. Как же хочется есть. Надо занять ум работой, чтобы кровь от желудка прилила к мозгу. Только не говорите мне, что это не работает. Ещё как. Попробуйте хоть что-то накорябать в дневнике, обожравшись.

Мне так не хватает книг, уж они-то прекрасно умели отвлечь от невзгод! Значит, буду писать сам.

Итак. Половое поведение. С падением организованных государств началось разрушение культурно-морального пласта и, как следствие, растормаживание всех инстинктов. Активно процветал секс за еду и защиту, женщины и мужчины своим поведением всё больше иллюстрировали параграфы из энциклопедии о жизни приматов. Например, спариваться с самыми агрессивными и сильными, а также искать расположения у самцов рангом пониже, чтобы они в надежде на совокупление таскали тебе еду. Ведь вокруг альфы всегда вьётся толпа женщин и ему всех не прокормить. Хозяюшкам на заметку – всегда держите на прицеле запасной вариант и умело манипулируйте самцами.

Записав эти строки, я тихо рассмеялся. Но теперь поговорим начистоту: исходя из моих субъективных наблюдений, выжившим остаткам людей по большей части плевать на секс. Половой инстинкт, если он вообще существовал, уже давно зачах и издох. Мы, конечно, ищем удовольствий, но в основном они заключаются в безопасном сне и еде. А для меня ещё и в гигиене. Я посмотрел на спящую Эй. Возможно, если бы я влюбился в неё, мне бы захотелось касаться её тела, тратить на это силы и время. Но пока меня одолевали иные желания. Я записал все свои мысли в блокнот, а потом встал и вышел на улицу в поисках еды. Хотя знал, что делать это ночью – затея опасная.

Тень

Запись седьмая

Я давно ничего не писал. Не было времени. Постараюсь изложить все случившиеся события и не запутаться, а также придать им хоть какую-нибудь литературную ценность. Сдаётся мне, большинство книг в нашем мире либо сгинуло в огне, подобно моей несчастной библиотеке, либо валяется где-то в грязи, не представляя абсолютно никакого интереса для объедков человечества, выплюнутых эпохой. (Какое сравнение, а? Я молодец.)

С чего же начать?

Наверное, с утомительных поисков пищи. Я и не знал, что женщины такие прожорливые. Хотя, быть может, я просто привык заботиться только о себе, поэтому Эй ощущалась тяжкой обузой. Каюсь, иногда я даже раздумывал над способами, как от неё отделаться. Вдвоём мы прожили в вагоне поезда дня четыре. Всё это время я, к сожалению, безуспешно, раскапывал пепелище библиотеки, чтобы добыть свои припасы провианта, а также шнырял по городу в поисках дров и ловил рыбу на озере. Один раз поймал в силки какую-то тощую птицу. Врач не попадался мне на глаза, но порой я затылком ощущал, что за мной кто-то наблюдает. Видел я и множество следов, петляющих около нашего убежища, словно кто-то бегал вокруг него, не находя себе места. Эй периодически мне твердила, что на вокзале небезопасно. Мало ли кто шастает по рельсам? Мне эти идеи казались бредовыми отчасти потому, что в нашем мире, положа руку на сердце, вообще нет безопасных мест. Даже твою уютную библиотеку, простоявшую больше века, в один день может сжечь какая-то сумасшедшая. Я знаю, что уже не раз писал об этом. Но я всё ещё злюсь.

И вот, я в очередной раз брёл к вагонам, сжимая в руках двух скользких рыбин, а также съедобные корешки, которые еле выкопал из-под здоровенного сугроба, и молился, чтобы Эй не пришло в голову сжечь наши одеяла. В последние дни я пришёл к выводу, что она пироманка, уж больно долго и пристально Эй следила за всполохами огня в печке. Но не дойдя буквально двух шагов до нашего убежища, я повалился в снег, – кто-то швырнул мне точнёхонько в спину кусок железной балки.

Я не растерялся и подскочил на ноги, но тут же был снова опрокинут в сугроб. Четверо отвратительных мужиков решили, видимо, посоревноваться между собой в метании мусора по живой цели. Близко ко мне они не подходили, но продолжали кидаться разным барахлом, которое выуживали из тачки, стоявшей неподалёку (специально притащили её с собой?). Я слегка опешил. Было понятно, что мужики безумны, но как они тогда договорились действовать так слаженно? И какого чёрта им от меня надо? Первым делом я запустил в них рыбин и корешки – вдруг они охотились за едой? Но нападавшие брезгливо отпрыгнули от моих щедрых «даров» и продолжили атаку. Барахтаясь в снегу и уворачиваясь, насколько это было возможно, я стал отползать в сторону вагона. Услышав шум, наружу выскочила Эй. На её лице промелькнуло странное выражение, которое я бы охарактеризовал как «изумлённая радость», но в ту же секунду оно сменилось маской свирепой валькирии. Оглушительно завопив, Эй двинулась к мужикам, но тут же была впечатана в сугроб обломком дырявой трубы. Я с радостью отметил, что у мужиков практически опустела тачка. Что же эти сумасшедшие предпримут потом? Не успел я вообразить, как они сначала кидают в нас тачку, а потом самый рослый из них начинает швыряться своими соратниками, как передо мной возник новый мужик. Вернее, молодой парень, двигающийся плавно и бесшумно, но в то же время ужасно нервно. Он был одет в длинную тёмную крутку с капюшоном, подвязанную самодельным кожаным ремнём, на котором болтались небольшие мешочки. Огромный рюкзак, напоминающий раздутого серого монстра, обхватывал спину незнакомца, свесив из пасти мотки верёвки, видимо, не уместившиеся в брюхе этого текстильного чудища. Эй сдавленно охнула, когда парень схватил обломок трубы, ещё недавно в неё брошенный, и мигом разогнал всю толпу безумцев, щедро одаривая их тумаками. Я хотел швырнуть им вдогонку тачку – просто чтобы посмотреть, насколько легко ей кидаться, но передумал. Тут словно из ниоткуда выскочил Врач и попытался утащить за собой Эй, которая, как мне показалось, не особо-то и сопротивлялась. Но по сравнению с движениями нашего незнакомца-спасителя Врач был неповоротлив и бестолков.

– Людоеды и сюда добрались, – прорычал парень, рывком притягивая к себе Эй и отправляя Врача в нокаут. Я сгруппировался, на всякий случай готовясь к чему угодно, но мне повезло – незнакомец лишь окинул меня беглым взглядом. Я тут же отметил, что под чернильными глазами этого чёртика из табакерки залегли густые тени. Такими чёрными дырами взирали зловещие демоны со страниц индийского эпоса. Я сразу подумал, что, видимо, он не спал много дней, и не ошибся. Меня охватило мерзкое предчувствие, одно из тех, значение которого ясно понимаешь, вляпавшись по уши в очередное дерьмо, когда единственное, что остаётся – горестно булькнуть: «Твою мать! Прямо как чуял!» Сделаю небольшое отступление: как я потом узнал, спасителя зовут Лёд. Странное имя. Впрочем, как и у всех нас. Лёд молод, силён и даже по-своему красив. Но это стало заметно только тогда, когда он выспался и поел. Мне пришлось собирать разбросанную по сугробам еду и делить на всех. И как я оказался в ситуации, когда меня окружили наглые нахлебники?! Чувствую себя многодетной бесхребетной мамашей, не умеющей заставить детей делать хоть что-то.

У Льда были пепельные волосы, свисавшие чуть ниже плеч и непривычно подчёркивавшие угольную черноту его блестящих глаз, а кожа светлая, почти прозрачная. Он был весь какой-то полуреальный. Я не знаю, как объяснить чувства, которые Лёд во мне вызвал, – словом, мне иногда хотелось ткнуть в него горячей кочергой, чтобы убедиться, не призрак ли он. (Суеверный страх?)

И если для меня Эй была термометром, то для него она была часами.

Но об этом я напишу чуть позже. (Примечание я внёс уже спустя некоторое время, поскольку эта деталь играет важную роль в понимании сущности Льда.)

Сейчас в нашем вагоне непривычно людно – Эй и Лёд о чём-то шепчутся в углу. Раздражает, что я не могу разобрать слов! Врач недовольно скрипит карандашом по бумаге, – я и не знал, что он тоже пишет. (Хватит ли у нас пустых блокнотов и карандашей для такого количества писак?!)

Но главное, я ума не приложу, как заставить убраться всю эту компанию восвояси. Я уже мечтаю об одиночестве. Первым делом Лёд всех нас запугал красочными рассказами о безумных людоедах, добравшихся до нашего города. Говорил, они нападают на одиночек и обгладывают чуть ли не живьём. Врач, как пришёл в себя, так забился в уголок и даже не мычит. (Тоже опасается быть съеденным?) Хотя те психи с тачкой металлолома не сильно были похожи на кровожадных поедателей людской плоти. А вот Лёд вполне может сойти за монстра: ишь как тискает Эй! Да кто он такой? (Спрячьте от меня кочергу!)

В мешочках на поясе нашего нового знакомца нашлось несколько полезных приспособлений – острый нож, точильный камень и вечная спичка, которая меня особенно заинтересовала. Его рюкзак по большей части был набит разным хламом, но были там и ценные вещи: ручная мельница, ступка, сушёные яблоки, бобы, мешок каких-то зёрен, джерки из рыбы, много чеснока и с десяток морковок. Эти находки меня порадовали. Как сказал Лёд, зёрна можно смолоть в муку, смешать с водой и испечь лепёшки. Звучит вкусно. Эй обещала помочь с ужином.

Тень

Ad gloriam![8]

Ad cogitandum et agendum homo natus est![9]

Silentium![10]

Я заточён временем и собственным бессилием в этой скверной точке пространства. Без женщины я больше не уйду, ибо она – мой ключ, но и оставаться здесь не имеет смысла. Я не могу пока придумать никакого плана, чтобы забрать её с собой. Те двое всё время на меня смотрят украдкой, и я могу лишь пассивно наблюдать за ней! Предчувствую, что кто-то из них убьёт её. Или она их. А может быть, вмешаюсь и я. Мы все убийцы! Человек с рождения ощущает свою зависимость от смерти. Но, отбирая чужие жизни, он впадает в коварную иллюзию, будто бы может контролировать смерть! Именно поэтому любая цивилизация тяготеет к саморазрушению. Что есть сумерки Богов? Люди сами убили своих создателей! Адам и Ева покусились на тайну жизни Бога и были изгнаны! Но я не хочу быть просто мрачным жнецом или смиренно молиться о спасении души, как моя матушка. О нет! Я нашёл свой философский камень! Пусть они не спускают с меня глаз. Quis custodiet ipsos custodes?[11]

Запись восьмая

Морозы покинули наши края. В вагоне стало слишком людно, поэтому я предпочитаю большую часть времени скитаться по городу в одиночестве под предлогом поиска еды. (Попробуй прокорми их всех!) Правда, иногда Лёд заставляет Эй идти со мной и помогать. Оказывается, она очень даже неплохая добытчица, особенно если её спутник бросает вслед: «Что сама найдёшь, то и будешь есть, заике я запрещаю с тобой делиться». Заике. Это обидно. Поэтому я теперь чаще молчу, чем разговариваю. И с какой стати он вообще командует? Но это так. Я не знаю, в чём тут дело, но Лёд действует на всех нас каким-то магическим образом, ещё на уровне мыслей подавляя любые желания перечить или противостоять. Харизма альфы? Меня он зовёт Заикой, а Эй – Занозой. А ещё Лёд выставил вон Врача. Здесь, наверное, надо рассказать поподробнее. В первый день своего появления странный приятель Эй в основном спал, вцепившись мёртвой хваткой в её волосы. Она не сопротивлялась, лишь молча сидела, привалившись к стене. На мои вопросы отвечала неохотно, ограничиваясь туманными общими фразами, не дававшими абсолютно никакой ясности.

– Кто тебе этот мужчина? – например, спрашивал я.

– Кто-то.

– А точнее? Родственник? Друг?

– В нашем мире эти слова давно не имеют никакого смысла.

– Почему бы тебе не ответить так, чтобы у меня больше не возникало вопросов?

Тут Эй опять фыркала что-то вроде: «А почему бы тебе просто не перестать спрашивать?» или «Чего ты ко мне пристал?», «Почему вообще люди должны говорить друг с другом?», «Почему… да что угодно, Тень?» – абсурдно обыгрывая мои слова и доводя меня до белого каления.

Я был уже на грани того, чтобы вцепиться ей в плечи и начать вытрясать ответы, но Лёд открыл один глаз и, дёрнув Эй за прядку волос, прошептал:

– Мы с ней преданные адепты треугольника Карп-мана. – И засмеялся как безумный.

Карпман. Что-то знакомое. Какая-то секта? Будь жива моя библиотека, я бы мигом нашёл ответ. Но она сожжена. А эта парочка идиотов лишь потешалась над моими вопросами, поэтому я перешёл в режим угрюмого игнорирования. Врач всё это время не спускал глаз с Эй. Он сидел поближе ко мне, и я даже чувствовал некую молчаливую солидарность с этим психом, – всё же благодаря ему я победил не одну хворь. Лёд тоже заметил навязчивый интерес Врача. Пошептавшись о чём-то с Эй, он поднялся на ноги и просто вышвырнул беднягу вон. А потом опять улёгся спать. Вот так. Врач, конечно, сопротивлялся такому насилию над собственной личностью. Но как-то хило. Куда ему. С тех пор в наше убежище он не заходил. Но я периодически замечал, как Врач околачивается поблизости. И почему мужик так прикипел к Эй? Она же не больна. Надеюсь. Лёд тоже знает о сталкере-враче (он порой до противного наблюдательный).

– Да пусть себе блуждает неподалёку. Ты же говорил, этот мужик лечить умеет? Если заболеем, будем знать, где его ловить, – отмахнулся он, когда я упомянул, что Врач проявляет упорство в своём намерении быть рядом с Эй.

Вы, наверное, уже несколько раз успели подумать: «А почему ты сам не ушёл от них, Тень? Неужели ждёшь, когда Эй расскажет тебе продолжение своей сказки?»

Нет. Всё гораздо интереснее. Теперь, когда я потерял свой дом, то (конечно, не сразу) почувствовал вкус свободы и тягу к перемене мест. Ага. Предвижу, как самый ироничный из вас, дорогие читатели, ехидно заметит: «И поэтому так намертво прилепился к вонючему вагону и парочке несносных идиотов?» Но дайте договорить. Лёд почти восстановил поезд! Удивительно, но этот парень доверху напичкан энциклопедическими знаниями о технологических достижениях прошлого, которые «удалые» потомки теперь воспринимают лишь в качестве таинственных реликвий, если вообще замечают. Думаю, буквально на днях мы сможем отправиться в путешествие. С каждым днём еду найти всё сложнее. Скоро начнёт процветать людоедство (по словам Льда). Надо двигаться в сторону южных поселений. Там не такие суровые зимы, больше зверей в лесах и разных съедобных дикоросов (опять цитирую Льда). А ещё (это он мне сказал по секрету) если долго оставаться на одном месте, то Эй от скуки и монотонной череды дней начнёт буянить и никому мало не покажется (охотно верю). Это её особенность – страстно желать приключений. Именно поэтому моё тихое убежище было со-Поэтому она сбежала от Льда.

Не думайте, что я так легко решился на перемены. Но с каждым днём я всё сильнее ощущаю какую-то тупую безысходность. Я не знаю, чем, кроме поисков еды, занять своё время. В поезде мне не особо уютно, но места получше я так и не смог найти. А призрачное далёко даёт хоть какую-то надежду, тем более что Лёд рисует наше ближайшее будущее весьма заманчивым. Возможно, мы найдём новую библиотеку? Раньше они были в каждом городе!

Вы, наверное, недоумеваете, зачем я-то им сдался, поскольку с момента появления Льда Эй каждую ночь спит с ним в обнимку. Неужто они используют меня в качестве мальчика на побегушках, который заготавливает дрова и провизию для будущего путешествия? Или как сторожа и игрушку для Эй? Я и сам не знаю. Возможно, здесь кроется некая загадка. Стал ли я одним из углов таинственного треугольника Карпмана? Хотя, услышав мои рассуждения, Эй долго смеялась и заявила, что с ролями в треугольнике Лёд и сам успешно справляется, ловко меняя ипостаси. А все остальные для него – лишь невзрачный фон. Скорее, меня позвали с собой потому, что в мире почти не осталось нормальных людей, а группой проще противостоять неадекватам. Когда я высказал это предположение, Эй снова разразилась пугающим хохотом, а Лёд терпеливо пояснил: наша бригада как раз то, что нужно – машинист, помощник и кочегар.

Чудесная компания, что и говорить. Мне кажется, я окончательно запутался. Возможно, в один из дней Лёд выгонит меня взашей, как и Врача. Или сварит суп, а моё тело придаст бульону наваристость. До появления этого нахала слово «людоедство» практически не всплывало, а теперь, что ни день, он стращает меня и Эй. Наверное, на всякий случай нужно разработать запасной план и при малейшей опасности перехватить инициативу, снова вернувшись на путь одиночки, – пустить всех на фарш! (Это шутка, если что.) Но до тех пор я буду стремительно нестись по течению. С появлением Эй плотина, уберегающая мою тихую гавань, прорвалась. И было бы нелепо цепляться за прежние берега. Я отдаюсь во власть стихии. Только бы не уйти на дно. (А я становлюсь писателем!)

Тень

Запись девятая

Лужж-жа-зный бба-ба-лллтуунн и всёёё пепепеууввелличчи-ваююю а еще я врууу

Примечание Библиотекаря: часть текста была зачёркнута, страница измята*:

Ох, как я зол! Я не писал несколько дней. Да что там, я даже ушёл ночевать в прежнее жилище-сарай Врача (чем весьма его озадачил). А всё потому, что Эй стащила мой дневник и исчеркала своими каракулями. Оказывается, она умеет читать и писать! Лёд отправился в город искать какие-то детали для починки нашего паровоза, а я должен был приглядывать за ней, но отлучился по важным делам буквально на пару минут. Несколько страниц пришлось вырвать и заново переписать. На эту уже не хватило сил, да и Заноза не успела толком её испортить! (Теперь я понимаю, почему Лёд выбрал для неё именно такое имя.) А ещё Заноза-Эй смеялась надо мной, говорила, что мой текст вовсе не художественный и всякое такое. Не хочу даже упоминать здесь её слова. Я уж думал прекратить писать дневник после всего случившегося, сжечь его в печке. Но Лёд меня переубедил. Он вообще удивил меня в приятном смысле слова. Теперь я, правда, не понимаю, чего он так носится с Эй, – на днях принёс ей новую одежду (новую не в смысле прям новую, а поприличней), а старую всю собственноручно перестирал. Порой он на неё так странно смотрит, когда думает, что никто не видит. Я долго думал, как можно охарактеризовать этот его взгляд, но, кроме слова «тоска», мне ничего больше не пришло в голову. Я тоже тоскую. Знаю, я развёл тут браваду, распелся о заманчивом ветре перемен и приключениях, но на самом деле я ужасно скучаю по своей привычной жизни в пыли библиотечных книг. И мне страшно. Лёд сказал, что вся тяжёлая работа достаётся не кочегару, а помощнику, и назначил меня им. (Эй будет кочегаром? Серьёзно? А если мы её стараниями взлетим на воздух через десяток километров?) Кстати, она так толком и не до-рассказала мне свою сказку. Лишь пробормотала, что принцесса спрятала любовника Арисы от стражей гарема в собственной постели, но слишком поздно поняла, что не так-то просто его будет потом оттуда выгнать. Лёд, услышав наш разговор, пробормотал нецензурщину. К слову, с Эй мы теперь практически не разговариваем. Я всё ещё злюсь на неё. Мне никак не постичь её характер – она будто поставила себе целью перманентно меня бесить. Только я остыл после выходки с библиотекой, как Заноза покусилась на мой дневник… Что дальше? А вот из Льда получился приятный ненавязчивый собеседник. Оказывается, он, как и я, любит философские размышления. Вчера мы рассуждали, умер ли Бог нашего мира или просто перестал любить человечество. Лёд считает, что люди прошлого убили своих богов и стёрли об этом происшествии все упоминания. Возможно, мы уже давно не люди, а сломанные андроиды. Это бы хорошо объяснило, почему на том месте, где у человечества должен быть смысл жизни, зияет пугающая пустота. Время от времени кому-то удаётся заткнуть эту дыру какой-то притянутой за уши концепцией. Лёд много читал о становлении искусственного интеллекта, о том, как развивались и обучались нейронные цифровые сети. Возможно, смысл нашего существования был в том, чтобы служить кому-то или выполнять определённые функции. А это хорошо укладывается в рабскую философию масс. Эй тут же встряла с вопросом: «Что случается с роботами после смерти, ведь у них нет души? Они исчезают навсегда-навсегда?» Лёд парировал, что понятие «навсегда» абстрактно и вовсе не описывает пространство-временной континуум в его многообразии координат и физических проявлений. Будущее не следует за прошлым. Всё существует одновременно. И бесконечно повторяется. Честно говоря, я толком не понял его слов, но мне и самому интересно, как понять, что мы живые люди, наделённые душой? Потому что у нас есть кровь и мы смертны? Растём и развиваемся? Думаем и чувствуем? А что, если нас искусственно создали, вложив именно такое понимание «живого» и запрограммировав бесконечно размножаться… Ради чего и куда мы идём? Я никогда не видел андроидов, лишь читал о них в книгах, например в романе Филипа Дика «Мечтают ли андроиды об электроовцах?». Помнится, там тоже велись рассуждения, является ли искусственная жизнь – жизнью? Отсутствие эмпатии и адекватных эмоциональных реакций было главным аргументом. Но взгляните на крупицы человечества в нашем мире! Чем вам не сломанные механизмы, которые влачат жалкую бесцельную жизнь? И жизнь ли? Я поделился своими мыслями со Льдом, и он задумчиво произнёс (я даже записал потом под диктовку): «Способность к состраданию сделает паука значительно менее жизнеспособным, заставив его осознать, что попавшая в паутину муха – живая и хочет жить ничуть не меньше его. Поэтому все хищники, в том числе и высокоразвитые млекопитающие вроде кошек, начисто лишены этих качеств, в противном случае они попросту сдохли бы от голода. А желание перебить всех вокруг весьма характерно для настоящих людей»[12]. Это не что иное, как цитата из упомянутой мной ранее книги. Лёд её тоже читал. Но что же получается, инстинкты хищников и делают нас людьми? Услышав наш разговор, Эй обозвала нас шизофрениками, зациклившимися на несущественных признаках и разноплановых суждениях. Она что, заглядывала в учебник по психиатрии? Я удивлён – иногда Заноза может грамотно изъясняться. Хотя возможно, это её новая стратегия доведения меня до бешенства. Но меня беспокоит, что все разговоры со Льдом в конечном итоге сводятся к теме охоты и убийства. Или это тоже паранойя шизофреника? Помните, я ранее писал про болезнь моей матери? Вот сейчас мне вообще не до шуток. Хотя говорят, что сумасшедшие редко ощущают собственное безумие. А у меня с самокритикой вроде порядок. Так ведь? Наверное, я чересчур часто за последнее время беседовал с людьми и пережил слишком много потрясений. Вот мои мысли и путаются.

Тень

Запись десятая

Я не разбираюсь в человеческих отношениях, даже несмотря на то, что перечитал множество романов. Если Лёд ходит довольный, то Эй – вся раздражённая, и наоборот. Они любовники? Но разве тогда им не положено быть счастливыми? А если эти двое «уставшая друг от друга супружеская пара», то разве они не должны цапаться и ворчать друг на друга? Лёд заканчивает последние приготовления к нашему путешествию, насвистывая себе под нос песенку. Я ещё не видел его таким счастливым. Эй сидит в углу, а её взгляд злобно блуждает, периодически почему-то задерживаясь на мне. Что я сделал не так? Я даже с ними сегодня не ночевал, а ходил до дальних заброшек собирать птичьи яйца по чердакам. Нашёл всего два – в наших краях лишь один вид пернатых выводит потомство ранней весной. Я хотел бы подготовить побольше еды в дорогу, но пока этот план не осуществлён и наполовину. И вряд ли я уже смогу его выполнить. Кстати, Лёд сказал, что чуть позже сходит до Врача – мы берём его с собой. Мне кажется, он не учитывает факт, что у этого сумасшедшего лекаря могут быть свои планы. Хорошо, конечно, иметь под рукой человека, умеющего лечить болезни, но Врач не похож на того, кто будет безропотно выполнять чьи-либо указания. Он вообще проблемный парень. А я вот на удивление легко вписался в наш маленький коллектив. Никогда не думал, что мне придётся по душе роль молчаливого помощника. Но быть послушным исполнителем даже приятно – всю ответственность за наши жизни теперь взял на себя Лёд. В конце концов, я всегда смогу их бросить и уйти, если мне что-то не понравится. Но, постойте, у Эй не сильно-то получилось сбежать от этого парня… Хотя в меня-то он вряд ли влюблён, а вот в неё – определённо. Буквально сейчас кутает её в пледы и что-то шепчет на ухо. Хотя Эй даже не скрывает своё недовольство. Но Льду как будто плевать. Что-то я читал такое про стадию отвращения в парах, но уже и не вспомню. В то время меня не особо интересовала семейная психология (я даже подумать не мог, что где-то ещё встречу парочку, пусть и странную). Теперь я даже, наверное, буду рад, если с нами потащится Врач. Честно говоря, я потому и стараюсь рыскать по городу в поисках пищи, чтобы поменьше надоедать этим двоим, неважно, есть между ними что-то или нет (но я склоняюсь к первому варианту). Неуютно быть третьим лишним. Пока я писал эти строки, Эй так и не сдвинулась с места. Что-то у меня больше нет настроения писать. Пойду, наверное, порыбачу.

Тень

Сегодня он сам явился ко мне и привёл её. Наконец осознал, что поступил опрометчиво, прогнав меня? О! Кто же ещё сможет продлевать её агонию, как не я, возвращая снова и снова к жизни? Но эти раны были не смертельны и даже не страшны. Я легко залечил их. Хотя, если он увлечётся в своей игре, благоразумнее всего будет мне находиться рядом. Пока, касаясь старых следов и шрамов, я лишь agnosco veteris vestigial flammae[13]. Возможно, как и я, он своим особым способом пытается постичь тонкую грань между хаосом бытия и мёртвой пустотой, болью и наслаждением, жизнью и смертью. Но как же он мне мешает! В её глазах я читаю этот код бессмертия. Искру души! Но мой мозг не затуманивают страсть и похоть, лишь наука! Я выбрал верную оптику, через которую смогу наконец докопаться до смысла бытия. Она как Ева – золотое сечение, идеальный промысел Всевышнего. Я должен всё скрупулёзно изучить и измерить. Если я освобожу её от него, то пойдёт ли она за мной из благодарности? Или наоборот, испугается? Возненавидит? Мне нужно, чтобы она стала послушной. Необходимо всё точно рассчитать. Я верю, что пришёл в этот мир не просто так. Ибо dum spiro, spero[14].

Запись одиннадцатая

Мне приснился дурной сон, будто бы я упал с крыши высокого здания. Потом я ещё долго не мог уснуть и унять жалобно скулящее сердце. Меня не отпускало чувство безысходности, вызванное пониманием неотвратимости смерти. Все мы рано или поздно умрём. Абсолютно каждый из нас. Мы пришли в этот безумный мир, где существует лишь одно-единственное правило: неважно, какой жизненный путь ты выберешь, итог будет одним – смерть. Здесь нет исключений. Вы спросите меня – с чего вдруг эта хандра? Я и сам не знаю. Но возможно, всему виной Врач. Вчера, когда я собирал вещи, он подошёл ко мне и сунул в руки ворох бумаг, чтобы я их тоже упаковал в дорогу. А вы ведь помните, что я люблю читать. Естественно, я не смог просто сложить листы, не просмотрев их хотя бы мельком. Раньше, как только окружающая меня действительность становилась слишком невыносимо реальной, я старался забить свою голову до отказа разными сюжетами из книг, размывая границы правды и вымысла. Но страницы из коллекции Врача совсем не принесли мне утешения, скорее наоборот. Все листы в этой странной зловещей подборке содержали пометки, сделанные красным карандашом, и я уже сто раз пожалел, что продолжил читать, несмотря на плохое предчувствие. Пожалуй, достаточно будет лишь указать, ЧТО это были за примечания:

• которые уже близки к смерти – quos jam tangit viciniafati;

• скоропостижная смерть – mors celeris;

• лёгкая смерть – bona mors;

• смерть быстро унесла его – mors eum cito abstulit;

• накануне смерти – sub ipsum funus;

• погибший мучительной смертью – crudeli funere exstinctus;

• причинять смерть – afferre mortem;

• смерть на поле сражения – bellica mors;

• день смерти – supremus dies, supremum tempus;

• медлить со смертью – Orcum morari;

• готовиться к смерти – cum Orco rationem habere, ponere;

• добровольная смерть – mors voluntaria;

• насильственная смерть – пех;

• томимый желанием смерти – cupidus moriri / mori.

Это были страницы, вырванные из энциклопедий, художественных книг, журналов и даже какие-то медицинские отчёты. Но объединяла их одна тема – смерть. Собственно, что и ожидалось от помешанного Врача. Это я дурак, раз думал найти в его коллекции развлекательное чтиво. Ужасно впечатлительный дурак. Лучше бы Врач взял с собой свой мерзкий анатомический музей, а не эту навязчивую белиберду. (Хотел бы я посмотреть на лицо Льда, заставшего нас за упаковыванием заспиртованных отрезанных пальцев и прочего.)

Хотя стоит ли удивляться, что Врач так интересуется смертью – по некоему Зигмунду Фрейду, существует всего два фундаментальных влечения: к жизни и смерти. Мортидо и Либидо. Эрос и Танатос. И они сплелись в каждом из нас. Этакий цветущий обнажённый красавец, постоянно дерущийся с чахлым скелетом. Но в моей душе частенько побеждает костлявый парень, безжалостно колошматящий мослами юношу и доводящий его до полуобморочного состояния.

Мне пришлось выйти из вагончика, чтобы проветрить голову. Я хотел посмотреть на звёзды и освежить в памяти идею, что наши души – вечные странники, а смерть лишь временный рубеж, момент, когда одна из страниц Книги Жизни переворачивается. Но небо было затянуто жирными тучами. Я сразу заметил, что Эй тоже выскользнула вслед за мной из нашего убежища, но решил не заговаривать с ней первым. У меня и без того было скверное настроение. Не хватало ещё слушать её колкости. Но она была на редкость добра и пробормотала что-то вроде: «Мне тоже приснился кошмар». Я лишь кивнул, и мы медленно пошли по рельсам, прислушиваясь к звукам ночи. Они не были зловещими – никаких завываний, стонов или криков. Обычная ночь, такая же, как и сотни предыдущих. И это успокаивало. Эй молчала, я тоже. Мне снова вспомнились обрывки фраз из листочков Врача про поезд жизни, у которого есть лишь одна станция. Я коротко рассказал про них Эй, но она в ответ посмеялась: «Зачем волноваться о смерти, если ты ещё не умер? А как помрёшь, так и беспокоиться уже будет поздно!» Её слова меня немного успокоили – кажется, я где-то уже читал подобное. Сегодня я даже рад, что не одинок. Иногда бывает здорово поделиться с кем-то своими переживаниями, пусть даже этот кто-то над тобой и смеётся. Я не особо люблю писать об этом, но я не всегда был один. Так или иначе, время от времени в моей жизни присутствовали другие люди. С ранних лет меня опекал дед, бабушку я почти не помнил, как, впрочем, и мать, но именно деду я благодарен за свою приспособленность к жизни. Он не был ласков со мной, никогда не звал по имени, лишь окликал: «Эй, ты!» Я как-то нашёл сборник анекдотов, где был один про мальчика, который до пяти лет думал, что его зовут «Заткнись». Мне не было смешно. Видимо, как дань своему детству я выбрал для Эй такое имя. Она сказала, чтобы я не ждал, что у нашего путешествия на поезде будет счастливый финал, как в сказке, а просто наслаждался поездкой. А я в это время не мог отделаться от навязчивой мысли, что она тоже умрёт. И я. И Врач. И даже Лёд. Единственное, что в моих силах – как можно сильнее отсрочить этот момент. Ведь на другой стороне реки Стикс мы всегда успеем побывать. Вспомнились строчки из моего любимого Гамлета: «Так создан мир: что живо, то умрёт и вслед за жизнью в вечностъ отойдёт»[15]. Но эта неясная Вечность меня совсем не привлекала, как и Гамлета. «Когда бы неизвестность после смерти, боязнь страны, откуда ни один не возвращался, не склоняла воли мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться! Так всех нас в трусов превращает мысль, и вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика»[16]. Но Гамлет, мой любимый друг, сгорел, ушёл навеки. Раньше он возрождался, словно Феникс, каждый раз, когда я пролистывал книгу к началу. Но не теперь… Быть может, где-то в мире ещё живы другие книги. Другие Гамлеты. А может, мне стоило хоть как-то по памяти восстановить утраченные тома (идея Брэдбери!), а не писать свою чушь – к чему? Ведь всё давно сказано более умными и талантливыми писателями, даже о таких, как я. Но, боюсь, эта задача мне не по плечу. Я никогда не смогу воссоздать всего Шекспира, только поиздеваюсь над его детищами. Как жаль, что моя память такая убогая, – многие книги я помню очень смутно, хотя они мне ужасно понравились. Интересно, решето вместо мозга – это отличительная черта моего «доживающего» поколения, или люди прошлого тоже каждый день по крупице утрачивали даже самые дорогие сердцу воспоминания?

А ещё я подумал, что буквально каждый наш день – это жизнь в миниатюре. Похоже, я стал слишком загоняться, как Врач. Его бумажки действуют гипнотически (стоит ли их сжечь?). Да и Эй плохо на меня влияет. Я такой внушаемый и зависимый, аж противно.

Прогулявшись в темноте, мы с Эй так же тихо, как вышли, вернулись в поезд. Ничего более не было сказано, кроме того, что я написал выше. В книгах я читал о том, как люди легко беседуют друг с другом, становятся ближе, испытывают разные чувства. Но когда я оставался наедине с Эй, Льдом и даже Врачом, основными моими эмоциями были неловкость и раздражение. Даже не знаю, кто из этой троицы был бы для меня предпочтительнее в качестве компаньона. Я понимаю, что не особо умею общаться, мои спутники в этом тоже не сильны. В одном журнале мне попался занятный рассказ о том, как домашнему коту, который ел только специальный корм, принесли ещё живую рыбу. Она скакала по полу, а бедный кот ужасно испугался и просто не знал, что с ней делать. Так и я, большую часть жизни проводя в беседах с выдуманными персонажами, не совсем понимаю, как подступиться к живым людям и как с ними себя вести. Интересно, настанет тот день, когда мы проникнемся друг к другу тёплыми чувствами или хотя бы привыкнем?

Ночью ко мне пришли строки стихотворения, а утром я их первым делом записал:

Ваш поэт и писатель Тень

Запись двенадцатая

Знаете, я тут перечитал свои записи и понял, что у вас может сложиться обо мне неверное впечатление, например, что я добрый, умный и хороший человек. Но это не так. Я пытаюсь быть добрым и умным, но часто у меня не получается. Слишком часто. Зря я злился на Эй за то, что она испортила мои записи. Возможно, она хотела сделать историю о нашей жизни более объективной. Конечно, я мог бы свалить всю ответственность на мир и окружающих меня людей – в этом хаосе и безумии довольно легко выглядеть невинной жертвой обстоятельств, заблудшей душой. Но мне кажется, именно преодолевая препятствия, мы становимся теми, кто мы есть на самом деле. И сами за это должны отвечать. Цель никогда не должна оправдывать средства, тем более что у каждого из нас есть целый арсенал всевозможных способов получить желаемое. Но я частенько пытаюсь идти самым лёгким путём, сознательно игнорируя другие варианты. Например, видя, как тяжело Льду приводить в порядок наш паровоз, нарочно ухожу в город искать еду, чтобы не утруждаться и не вникать в технические тонкости, которые меня бесят. Сегодня Лёд целый день устанавливал затейливый рельсоочи-ститель. Эй приводила в порядок вагоны, которые мы прицепим. А я опять ушёл. В глубине души мне даже хотелось, чтобы наш паровоз никогда не покинул своё депо. Плевать, что перемены сулят что-то хорошее. Удивительно, как легко прикипеть даже к такому отвратительному месту, как мой родной город. Смешно об этом писать, но я буду скучать по развалинам зданий, мусорным кучам, кривым деревьям и мутному озеру. Возможно, чужие свалки будут прекраснее, но они никогда не заменят мне этих, которые я знаю от и до с самого детства. И вороны в далёком краю будут казаться более надоедливыми и шумными. «И дым отечества нам сладок и приятен»[17].

Эх… Поджечь поезд? (Шучу, но иногда боюсь, что эту мысль уже вынашивает Эй.)

Тень

Запись тринадцатая

ЮХУУ! УХХ! ШШШ!

Я не знаю, как лучше описать, что мы наконец-то мчимся вперёд. А вы в нас не верили! Ха! Лёд может абсолютно всё. К сожалению, он того же требует и от нас. Но мы с Врачом и Эй совершенно безрукие. Поэтому Лёд сначала орёт, а потом сам всё делает. Стыдно признаться, но, просчитав эту схему, мы уже не особо и стараемся. А зачем? Если в итоге Лёд выхватит у тебя из рук лопату/отвёртку/молоток и доведёт дело до ума. Мне его даже порой жалко. Но с другой стороны, его же никто не просил нам помогать. Я первый раз так далеко от дома и пока разочарован. Ничего нового. Даже людоеды за нами не бегут с вилами и факелами. Периодически поезд противно скрипит, врезаясь во что-то на рельсах (даже не желаю знать, что это). Иногда мы делаем остановки, чтобы отдохнуть, собираем подтаявший снег в баки (его с каждым днём всё меньше) и просто слоняемся по округе. Лёд раздобыл старое ружьё, и кто-то обязательно несёт вахту. Хотя пока встречные люди совсем не обращают на нас внимания. А если и провожают взглядом поезд, то как-то безучастно. Ах! Я не написал, сколько мы уже едем. Если честно, я не веду счёт. Наверное, стоит рассказать подробнее о моих спутниках. Врач в основном сидит у печи. Эй в основном стоит у окна. Лёд умудряется быть в нескольких местах одновременно – смазывает, подкидывает, управляет, кричит и, кажется, практически не спит. А я наблюдаю. Уж не знаю, какие надежды на нас возлагал Лёд, но они явно не оправдались (сам виноват!). Наверное, я ненадолго прекращу вести дневник, потому что ума не приложу, что ещё писать – путешествовать довольно скучно и утомительно. Быстрее бы добраться до крупного города. Кстати, едем мы еле-еле. Возможно, Лёд не такой уж хороший механик. Или стоит чуть больше ему помогать?

Тень

Запись четырнадцатая

Горько и забавно наблюдать, как мы все гротескно участвуем в игре «Поиск лучшей доли». Периодически каждый из нас воодушевлённо делится со спутниками своими фантазиями о том, как должно завершиться это путешествие. Льду и Эй проще – как я понял, их жизнь до встречи со мной состояла в перебежках из одного населённого пункта в другой. А вот мы с Врачом не столь оптимистичны, ведь прожили всю свою жизнь на одном месте. Хотя, наверное, мне не стоит говорить от лица этого немого лекаря, поскольку я могу лишь догадываться, какие мысли водятся у него в голове. Отвечу за себя: меня уже безумно утомила эта дорога. Я думал, что гнить всю оставшуюся жизнь на пепелище книг – грустно, но ехать не пойми куда, следуя за обманчивой надеждой о прекрасном и светлом финале, тоже угнетает. Возможно, это мой путь героя. Но какой-то он, ей-богу, бессмысленный. Лёд говорит, что действие всегда лучше бездействия. Наверное, он так думает, поскольку никогда не имел уютного угла, называющегося «любимым домом». Хотя мы тут с ним пытались вспомнить схему пути героя[18]: зов приключений, преодоление порога, путь испытаний, пропасть, преображение и обретение дара. Как-то так, кажется. Где-то там ещё был первозданный хаос, соблазны и искупление. На звенья «соблазны» и «дары» я согласен, а вот остального хотелось бы избежать. Возможно, мы вообще второстепенные персонажи придуманной кем-то книги, призванные разведать локацию, прежде чем в неё поместят обаятельных главных героев. В таком случае можно рассчитывать либо на серую, незаметную судьбу декораций, либо на яркую смерть, призванную подчеркнуть что-то в сюжете. Я за первый вариант.

Погода испортилась, и мы остановились возле деревенской заброшенной станции (хотя, я думаю, это уточнение излишне, поскольку весь наш мир заброшен). Снегодождь хлестал по крыше, затекал в трубу, паровой механизм опять барахлил, а печка пыталась нас уморить дымом. А я всё гадал, куда делись прежние обитатели поезда. Теперь я был уверен – их убила коварная печь. Лёд тоже это просёк и ушёл ковыряться в чёрной печной душе (читай: трубе). Долго и оглушительно стучал кочергой, орал на небо, негодницу-судьбу, на нас и трубу по очереди. Последней доставались самые обидные оскорбления, неудивительно, что она так и не прочистилась. Увидев в окно перекошенное от негодования лицо Льда, я предложил Эй запереться изнутри и никого не пускать, но она посоветовала мне не заигрывать со смертью. Как я и предполагал, Лёд вернулся мокрый до нитки и злой. Лучше бы на улице оставался (вдруг каннибалы всё же существуют?). Первым делом он разделся догола, швырнув все свои шмотки в угол, а потом отобрал у всех нас одеяла и замотался в кокон, как гусеница. А после пытался заставить Эй сидеть с ним в углу и заменять печку, но она вырвалась – стала выжимать его одежду, чистить и сушить, словом, развела бурную деятельность, лишь бы не согревать продрогшего Льда (какой занятный каламбур). В душе я гадко злорадствовал. Кстати, несмотря на сумрак, царящий в нашем вагоне, я заметил довольно много уродливых шрамов у Льда на теле. Набравшись храбрости, я спросил, кто его так покалечил. «Жестокие звери и людоеды», – хмыкнул Лёд, а после закрыл глаза и отвернулся к стене. Вполне правдоподобный ответ, если бы не тот факт, что Эй в этот момент покачала головой и беззвучно произнесла: «Он сам». Клянусь – именно это я прочитал по её губам! Я хотел что-то спросить, но в этот момент вспыхнуло пламя. Врачу удалось запалить огонь в печи. Видимо, Лёд не зря мок на крыше. Всё-таки он умелый парень, несмотря на несносный характер. Но мыслимо ли, что человек способен сам нанести себе шрамы? Зачем? Или это очередные выдумки Эй? Я решил, что как только дождь стихнет, схожу на разведку. Мне хочется побыть в одиночестве. Поискать соблазны и дары.

P. S. Врач подозрительно смотрит на меня и слюнявит свой красный карандаш. У меня мороз по коже, ведь теперь-то я знаю, ЧТО он пишет своими неровными красными буквами. Смерть-смерть-смерть.

Memento mori[19]. Я терпеливо ждал, и вот наконец случай представился – ящер ослабил бдительность. Он сам позволил непогоде сломить себя. В моей голове не смолкает шершавый шёпот матушки, терзающий моё нутро: «Истинно, истинно говорю вам: ядущий его плоть и пиющий кровь его имеет жизнь вечную, ибо будет воскрешён в последний день». Вне всякого сомнения, невозможно представить, чтобы тот, кто есть по природе сама Жизнь, не смог победить тление и преодолеть смерть. Крупица жизни мерцает в каждой твари, но в ней она особенно ярка, и я извлеку её прежде, чем кто-либо погасит её своим ядом. В первую очередь я избавлю ящера от мучений. Carpe diem[20]. В сущности, алхимик Пара-цельс говорил: «Alle Dinge sind Gift, und nichts ist ohne Gift; allein die Dosis macht, da? ein Ding kein Gift sei»[21]. Как много голосов сегодня в моей голове! Всё – лекарство, но всё яд! А дозу буду рассчитывать я сам. Она знает. Это нетрудно прочесть по её позе, резким движениям, по тому, как она подносит ему кружку с питьём, не сводя с меня долго взгляда. Скоро. Очень скоро мне останется дописать – mors per venenum, смерть от яда, mors a vita, смерть от жизни.

Запись пятнадцатая

Удивительно, как быстро тает снег! Никогда не привыкну к этому ощущению тишины ранней весной – оно окутывает тебя вместе с туманом, который выдыхает сырая земля. Слякоть звонко чмокает под моими ботинками, и чем дальше я удаляюсь от железнодорожной насыпи, тем труднее идти. Но на сердце становится легче. Изо рта вырываются клочки пара – в этом я похож на чернеющую почву. Кожа на моих пальцах покраснела и потрескалась – только так я понимаю, что температура воздуха ещё довольно низкая. Я засовываю руки поглубже в карманы и продолжаю идти. Деревня поблизости недружелюбно смотрит на меня чёрными выбитыми окнами, зловеще целясь в небо рассыпающимися печными трубами, словно стрелами. (Я не уверен, что должен вести повествование в настоящем времени, ведь эти строки я пишу, уже находясь совсем в другом месте. Но мне хочется показать вам этот день так, как его видел я. Я же могу поэкспериментировать?) На всякий случай я нащупываю в кармане небольшой нож и продолжаю свой путь. Мне вспоминается атмосфера из мистических романов – не удивлюсь, если из каменного колодца сейчас полезет, завывая, какая-то хтонь. Невзирая на страх, я специально делаю крюк и приближаюсь к колодцу. С его крыши свисают длинные прозрачные сосульки, а ржавая цепь, намотанная на гнилую перекладину, тянется в тёмную колодезную дыру. Но у древних чудищ сегодня, видимо, нет настроения пожирать одиноких путников. Странно, но мне даже немного жаль. Я уже отчётливо представил, как удивятся мои спутники, когда я вернусь в наш поезд, держа за волосы отрубленную голову Асмодея. Ну или другого демона.

Я не спеша иду (по большей части увязая по щиколотку в грязи), неказистая деревенька всё больше напоминает мне полустёртую гравюру из готического романа со скукоженными и пожелтевшими от сырости страницами. Даже небо выглядит неряшливо размазанным над моей головой. Я ощущаю себя главным героем книги, пусть и немного картонным, – я не желаю думать над истинным мотивом своего путешествия. Моё воображение рисует мне тени прекрасных девушек, прячущихся в убогих домишках. Может, они ещё не утратили разум и ждут, когда кто-нибудь их спасёт? Мы могли бы взять бедняжек с собой в путешествие. Тогда поезд наполнился бы смехом и звонкими голосами. Возможно, Эй обрадуется новым подругам. В романах редко бывает, чтобы у героини не было наперсницы. Женщины умеют утешать и подбадривать друг друга. Поправочка: умели. Ещё одна психичка нам точно не нужна. Мозг тут же радостно нарисовал мне картину, как Эй вместе с какой-нибудь другой безумной девчонкой бегают по поезду, держась за руки, и творят всякую дичь, заливисто хохоча. Меня передёргивает. Возможно, стоит развернуться и пойти обратно. Покуда за мной не увязалась ещё одна оторва. Но вокруг меня такая мёртвая тишина, что кажется, даже мысли слишком громко сотрясают мутный воздух.

Пару часов я брожу как неприкаянный пёс, заглядывая в пустые дома. Бессмысленно, бесцельно убиваю время. До ужаса не хочется возвращаться в поезд. Я устал и зол, поэтому уже не крадусь, а пинком открываю двери, не беспокоясь о том, что внутри могут прятаться люди. Как это обычно пишется: и вот, когда герой уже был полон отчаяния, его мольбы были услышаны. Я наткнулся на дом с книжным шкафом! Конечно, это совсем не библиотека, но даже от такой мелочи меня с ног до головы окатывает волной счастья. Пусть даже большинство из найденных книг я уже читал. Но семь из них мне абсолютно не знакомы! Здесь же нашёлся и письменный стол, забитый бумагой, связка карандашей. И прежний обитатель дома. Вернее, его скелет в полуистлевшей одежде. На какой-то момент мне кажется, что я попал во временную петлю и вижу себя самого спустя несколько лет. Одинокая фигура, скрючившаяся на полу, даже после смерти сжимающая в костлявых пальцах книгу – «О дивный новый мир» Хаксли. Это кажется мне настолько смешным, что я громко хохочу. Смех Триксте-ра на обломках мира. А возможно, и обрядовый смех. Язычники хохотали на похоронах, скалили зубы, чтобы защититься от Потустороннего, когда Смерть приходила за душой покойника. Успокоившись, я склоняюсь над скелетом. Виделся ли ему утопический мир потребления раем? Или, наоборот, ещё более безумным, чем наш? Внезапно на меня обрушивается удушливая тоска. Возможно, я мог бы подружиться с этим человеком? Обсуждать с ним книги? Или он издевался бы над моим заиканием? Теперь уже не узнать. Я рассеянно беру со стола клочок бумаги и карандаш. Зажигаю пару стоящих тут же немного оплавленных свечей. Мне безумно хочется рассказать вам об этом умершем человеке. Но что я ещё о нём знаю, кроме того, что он любил книги? Делает ли это его хорошим и достойным? Я осматриваю комнату, но больше не нахожу ни единой зацепки, – старые вещи, мусор, крысиный помёт. Я поднимаю с пола какую-то пыльную тряпку и накрываю тело. Мертвецы всё же нервируют меня. Я снова разглядываю книги – здесь собрано всё подряд, от пошлых любовных романов до энциклопедий. Возможно, стоит выбрать лучшие и взять с собой в поезд. Главное, чтобы мои попутчики их не испортили. Я медленно провожу пальцами по грязным корешкам и чувствую себя гораздо спокойнее. Мог бы наш поезд стать библиотекой на колёсах? Кажется, эта идея не лишена смысла – собирать ценные книги во всех встречных городах. Книги лучше безумных девиц. Воздух всё так же насыщен тишиной, я закрываю глаза, и мне кажется, что мёртвые писатели прошлого пытаются дотянуться до меня своими призрачными руками. Это вселяет необъяснимую надежду. Только на что? Пару часов я ищу утешения в грязных томах: открываю книги наугад и выписываю на клочок бумаги понравившиеся мне фразы: «Если вы собрались бороться со злом, но уподобились ему, то вы потеряли душу. Не бывает священных войн. Святы лишь любовь, добро и милосердие. Убийство даже ради высшей цели есть зло». От этого приятного занятия меня отвлекает скрип двери. Я оборачиваюсь и вижу на пороге Эй. Она слегка покачивается. Молнией меня пронзает мысль, что она, возможно, ранена или больна. Я вскакиваю с пола, но тут же замираю, заметив в её руках полупустую бутылку. И где она её только раздобыла? Я ненавижу алкоголь, ведь он стирает последние остатки разума и человечности у пьющих его людей. Мне казалось, что этот продукт кончился в нашем мире гораздо раньше всех прочих – им дезинфицировали и тело, и душу. Теперь качественный заводской алкоголь воистину реликвия. Остались лишь мутные бражки – жуткая отрава. Я вспомнил, как дед рассказывал, что сосед ставил брагу на мышах. Наверное, именно этот факт отбил у меня желание пробовать что-то подобное.

Эй бесцеремонно вваливается в комнату, окидывая меня взглядом, полном желчи.

– Думаешь, ты один хочешь сбежать? – выкрикивает она. – Да вот только все пути давно ведут к единственному финалу! Если только мы не выкопаем нору, подобную кроличьей, что перенесёт нас в иную реальность! Но как понять, что там будет лучше, чем здесь?

– Никак, – перебиваю я её истеричный монолог, чувствуя, как меня захлёстывает раздражение. – Не знал, что ты слышала сказку Кэрролла.

– Да что ты вообще обо мне знал, – фыркает она, проводя пальцем по пыли на полке.

Я с ужасом думаю о том, что алкоголь – отличное горючее, и в панике осматриваю её на предмет спичек.

– Я иногда фантазирую, что небо внезапно над нами порвётся, как старый лист бумаги, и оттуда появится огромная рука, которая осторожно поднимет меня над землёй и унесёт в прекрасную страну, – мечтательно вздыхает Эй. – У меня в детстве была книга про Адама и Еву, и там на картинках из золотых облаков высовывалась рука Бога и белый рукав его одеяния, красиво.

– А что, если он просто раздавит тебя, как таракана? Или смахнёт с лика Земли? – усмехаюсь я, поскольку этот вариант мне кажется более логичным. – Не сердись! У тебя отлично получается придумывать сюжеты, может быть, стоит начать их записывать?

Я примирительно протягиваю Эй карандаш, но она его небрежно отталкивает.

– Какой смысл, если их никто не прочтёт?

– Я прочту.

– Ты всего лишь Тень! – усмехается она. – И я не верю, как ты, в чушь, что после нас останутся жизнеспособные потомки. Или умные собаки… Люди сначала сожрут всех оставшихся животных, а потом помрут.

Я морщусь: общение со Льдом ей явно вредит, – но ничего не отвечаю, снова погрузившись в книгу. Эй делает большой глоток из бутылки, шумно выдыхая воздух.

– А ты хочешь? – вдруг хрипло шепчет она, запрокидывая голову и закрывая глаза. Я цепенею, заставляя себя скользить взглядом по странице бульварного романа, который сжимаю в руке.

– Выпить? – бормочу я в ответ, хотя, признаться, в голову мне лезут совсем иные мысли и желания.

– Услышать мою историю, – практически беззвучно выдыхает Эй, так и не открыв глаза.

– Да, – отзываюсь я, хоть и знаю, что она скорее всего соврёт. Но мне безумно нравится слушать, как Эй рассказывает истории – её фактурный, чуть хрипловатый голос очень отчётливо запечатлевает в моей голове кадры повествования.

Я попытался практически дословно воспроизвести здесь её рассказ: мне кажется, так будет правильнее. Она говорила, уставившись на пламя свечей и словно бы обращаясь не ко мне, а к другим, более далёким собеседникам. Мне было странно слышать, как Эй вплетает в историю моё имя, как будто бы я не сижу возле её ног, а существую лишь в зыбких воспоминаниях. Но я ни разу не перебил её монолог своими замечаниями.

Тень

Тень считает, что причиной поломки нашего мира стала пандемия, но для моей семьи родоначальницей всех бед была война. Так странно, но в этих местах люди практически не помнят войну, – все, кто мне попадался на пути, включая Тень, даже не упоминают о ней. Возможно, человек удерживает в памяти только те события истории, которые касаются его самым непосредственным образом. Оглядываясь назад, я понимаю, что каждое прожитое мгновение испаряется, подобно капле дождя, а прошлое представляет собой неясный туман, способный менять форму даже от одного лёгкого дуновения. Неудобные факты легко развеять. Ведь истаявшие дни, наполненные чувственными ощущениями, разговорами и мыслями, невозможно никак осязать, а уж тем более вытащить и трясти ими как вещественными уликами. Даже старые видеозаписи дают лишь один-единственный фокус восприятия. Никто не знает, что творилось за рамками кадра. Вся наша жизнь предельно субъективна, и поэтому нас так легко одурачить. Человеческий мозг, органы чувств – слишком неточные приборы. Тем более если идёт речь о нашем поколении: спросите у Тени, тепло сегодня или холодно? Или попробуйте наладить хоть какую-то осмысленную коммуникацию с Врачом, не предъявляя болячек или иных хворей. В конце концов, поинтересуйтесь у Льда, сколько примерно дней или часов прошло с нашей предыдущей остановки. Он совсем не имеет чувства времени, жизнь для него течёт необъяснимыми рывками: дни то бесконечно тянутся, то пролетают со скоростью света. Его время постоянно рвётся, распадается на отдельные нити, которые Лёд с переменным успехом пытается связать воедино.

Тень упоминал Льюиса Кэрролла, книга этого автора действительно была у меня какое-то время. Мама говорила, что мы все теперь стали Безумными Шляпниками и нас уже не удивляет никакой абсурд. И правда, несмотря на то, что вся моя жизнь была сплошным приключением, меня никогда не покидало опостылевшее ощущение скуки. Я словно всегда смотрела на себя и окружающий мир как бы со стороны. Возможно, это и есть моя персональная поломка, но именно она помогла мне не пойти на убой вслед за стадом.

Я родилась далеко отсюда. В коммуне оборванных, нищих, скудоумных, ограниченных людей. Единственное их богатство и ценность – идиотские идеи, которые не вытравишь никакими средствами. Например, что всё у них хорошо. Неважно, если нечего есть или кругом мусор, а сильные обижают слабых. Всё хорошо, просто прекрасно. Могло быть и хуже, цени, что имеешь. Вторая безумная идея, которой следовала моя мать и подобные ей, – за пределами коммуны враги, они буквально спят и видят, как бы кого убить. Поэтому нападать надо всегда первым. Не давать противнику застигнуть себя врасплох во имя спасения коммуны, которая приютила самых последних адекватных и здоровых людей во всей округе. Стоит ли говорить, что к тому моменту, как мне исполнилось лет десять, всех жителей окрестных районов, не входивших в коммуну, либо уничтожили, либо запугали? Вот это сочетание убийственного оптимизма с душеспасительным людоедством меня всегда ужасно раздражало. А Лёд и вовсе немного спятил. (Лёд тронулся, ха-ха. Простите, не мог удержаться от примечания.) Мне кажется, он так и не разобрался, где всё-таки обитают настоящие убийцы и людоеды – внутри коммуны или снаружи, – поэтому стал патологически подозрительным. Впрочем, меня до сих пор удивляет та лёгкость, с которой он принял Тень и Врача. Хотя, возможно, это потому, что они напоминают его братьев Чудика и Молчуна. Я так и не знаю, что конкретно случилось с роднёй Льда, но мне кажется, они всё-таки слопали друг друга. Видели бы вы, как эти двое были помешаны на еде, – жевали всё подряд, даже очень условно съедобные вещи. Вообще, со Льдом я знакома с самого детства. В коммуне всегда лучше найти себе покровителя, который бы лупил твоих обидчиков. Моей матери было на меня частенько наплевать, она могла обидеться на какую-нибудь ерунду и неделями со мной демонстративно не разговаривать, словно я пустое место. Иногда приходилось устраивать сущий тарарам, чтобы спровоцировать её хоть на какие-то эмоции и привлечь внимание. Отца своего я не знала, он ушёл или умер во благо правого дела – версии менялись в зависимости от маминого настроения и наличия у неё на данный момент мужика: она была либо вдовой героя, либо Пенелопой, ждущей своего Одиссея. Да, у нас тоже была библиотека, но книги меня интересовали в меньшей степени. Мне нравилось смотреть фильмы. Лёд с братьями увлекались техникой, и с детства я повадилась ходить к ним на киносеансы. К сожалению, пару лет назад или что-то около того последний генератор перестал работать, несмотря на все попытки Льда его восстановить. И это стало отличной возможностью уговорить его сбежать из коммуны, пообещав, что мы отыщем необходимые детали. Он и сам уже давно обдумывал эту мысль, но ему не хватало решительного пинка. Держали идеи-цепи про то, что мы живём в лучшем месте, а кругом враги. Но всё же в то время я нашла ещё один способ убедить его следовать за мной. Он тогда сильно пристрастился к выпивке и прочей бурде, замутняющей разум. Но подобного зелья в округе становилось всё меньше и меньше. Я поклялась, что вычитала в старой газете об огромном заводе, который проработал дольше всех подобных сооружений, поскольку производил спирт и лекарства. И возможно, он до сих пор функционирует. Понятное дело, я соврала. По правде сказать, я терпеть не могла одурманенного Льда, но коммуна опостылела мне в разы сильнее. Когда мы двинулись в путь, братья Льда уже несколько месяцев не появлялись дома, поэтому задерживать нас было особо некому. Сначала мы взяли развалюху на колёсах – нечто похожее на крытую телегу с железным рулём, к которой был пристроен громоздкий паровой двигатель, пожирающий любой вид топлива. Лёд разработал какой-то свой состав вонючей горючей жидкости – она булькала и воняла в баках, периодически мы подсыпали в жижу мусор и разную труху. Пока не выпал снег, наше скукоженное нечто отлично волокло нас по бездорожью. Хотя страх, что баки однажды взорвутся, никогда меня не покидал. Видите ли, в нашей коммуне было несколько паровых машин, созданием таких агрегатов как раз и занимались родители Льда. Но несчастный случай, а именно – взметнувшийся в небеса столб пламени, в один миг убил их обоих. Это случилось давно, я смутно помню, как мы все сбежались поглазеть на чёрные обугленные останки, которые Председатель с мужиками зачем-то разложили на расстеленной простыне. Особое впечатление на меня произвела отвалившаяся голова. С тех пор во мне только укоренился страх умереть, сгорев заживо.

Я не знаю, когда точно Лёд догадался, что я понятия не имею, куда мы едем, но к тому времени он уже и сам передумал возвращаться в коммуну. Теперь вся наша жизнь представляла себе движение ради движения. Мы не искали смыслов, не ставили целей и не задерживались подолгу на одном месте. Разве что, когда снег лёг основательно и вдруг стало понятно, что в следующие недели дороги занесёт ещё сильнее, мы решили обустроить место для зимовки. И вот что я скажу: одно дело – путешествовать с парнем, и совсем другое – жить в тесной коморке. В какой-то момент я не выдержала и сбежала, даже толком не захватив вещей. Глупо, я знаю, ведь от Льда всё равно невозможно так просто отделаться. Просто я устала всё время слышать от него: «Не придумывай!» – как будто я только и делаю, что притворяюсь. Вероятно, поэтому в ночь накануне побега мне приснилось, что я заперта в крошечном телевизоре, похожем на тот последний пузатый экспонат, который озарял грязную берлогу Льда и его братьев своим тусклым голубоватым светом. Мне было больно и страшно. Из порезов на боку текла горячая липкая кровь. Я царапала стекло экрана изнутри, зная, что за ним собрались зрители. Я их не видела, но слышала прерывистое дыхание и шорохи. Я кричала, надеясь, что хоть один из них додумается разбить проклятый ящик и выпустит меня. Но потом с ужасом поняла, что зрители, вероятно, думают, будто я всего лишь актриса и уж наверняка не станут ломать экран, не дождавшись окончания фильма. Моя кровь между тем заполнила пространство телевизора уже наполовину. Как глупо так умереть, страдая у всех на виду, не скрывая собственных ран и при этом осознавая, что для смотрящих ты просто мимолётное развлечение. Или, что хуже, они не понимают, что всё это взаправду. И лишь когда моё тело будет неподвижно плавать в кровавой жиже много часов, зрители начнут потихоньку догадываться, что здесь что-то не так. И тогда… Хотя всё это будет уже неважно, ведь к тому времени я умру. Дальше сон закрутился, смешивая все краски, чувства и ощущения в безумном круговороте, напоминая цветастую юбку моей матери, всю в заплатах. Она любила танцевать – внезапно вскакивала с места и начинала двигаться под музыку, которая звучала только у неё в голове. В детстве я иногда пыталась уловить мелодию, заглядывая в одержимые глаза мамы. «Слушай колокольчики», – шептала она. Но, конечно, я ничего не слышала. Только стук её пяток об пол, шорох юбки да противное щёлканье пальцев. Безумие. Возможно, сначала я побежала, пытаясь стряхнуть сон, который всё ещё крепко обволакивал мою голову. Чуть позже, понимая, что Лёд спит, а я несусь одна сквозь снег куда глаза глядят, свободная, я лишь прибавила скорости. И бежала, бежала… бежала…

Здесь я снова возьму слово, поскольку после вышесказанного Эй замолчала и продолжила пить. «Уничтожала выпивку, чтобы не досталось Льду, иначе он нас всех изведёт, вспомнив старые привычки». Это она так сказала. На мой взгляд, разумнее бы было вылить пойло на землю, и всё. Так что, видимо, не один Лёд страдал от пагубного пристрастия. Но кому, как не мне, знать, что люди бессознательно стремятся выставить себя в наиболее выгодном свете. Всегда. Даже перед самими собой. Самые ужасные изъяны и грехи мы склонны оправдывать или вовсе не замечать. Глядя, как Эй чуть ли не вылизывает горлышко бутылки, я еле сдержался, чтобы не задать ей вопрос: пили ли они со Льдом вместе или она его наделила исключительно собственным пороком, чтобы скрыть истинную причину побега из коммуны? При случае надо спросить у Льда. Больше ничего особенно интересного про себя Эй не рассказала. Её голос стал вскоре совсем невнятным: она бормотала всё тише и тише, уставясь в одну точку. Свечки почти догорели. За окнами стояла непроглядная густая ночь. Надо было возвращаться в поезд, но я не представлял, как потащу пьяную Эй. Она хоть и худышка, но я всё равно вряд ли справлюсь. «Разведи огонь, мы замёрзнем», – прошептала Заноза, сворачиваясь в клубок прямо на полу. Но в доме на месте печки была лишь груда развороченных кирпичей. Мне не хотелось никуда идти, и уж тем более что-то придумывать. Я взял Эй под мышки и оттащил подальше от останков хозяина дома, потом сгрёб все тряпки, которые только попались мне на глаза, и накинул их на неё. А сам устроился рядом. Но не смог быстро уснуть. Я смотрел на книги, уже едва различимые в темноте. Внезапно меня охватило щемящее чувство, а в мозгу стали всплывать слова и целые фразы, будто бы призрак усопшего жильца этой комнаты нашёптывал строки, которые он придумал, но не успел записать. Конечно, тогда я лишь неясно ухватил отдалённый образ стихотворения, но спустя несколько дней смог его наконец оформить и добавить в дневник:

Тень

Запись шестнадцатая

Утром мы вернулись в поезд. Эй помогла мне нести отобранные мной книги (самые ценные). Это было непросто, но я пришёл к выводу, что для человечества будет лучше, если сохранятся только достойные литературные труды, а образцы дурного вкуса навсегда сгинут. Хотя в этом случае мой дневник следовало бы выбросить в первую очередь. Несмотря на то что я стараюсь писать как можно лучше, вряд ли мне удастся создать что-то стоящее. Эй не устаёт мне об этом напоминать, заглядывая через плечо. Лёд плохо себя чувствует: лежит в углу с температурой и кашляет на весь вагон. Кажется, я начинаю понимать, что имела в виду Эй, когда говорила, что он не ощущает время. Как странно, что я этого раньше не замечал. Увидев нас с книгами, он прошептал: «Где вы так долго были?» Но Эй лишь вскинула брови и буркнула: «Нас не было всего час». И он растерянно кивнул, сжав губы, а потом отвернулся к стене. Поверил. Мне даже стало жаль в этот момент Льда. На его лице отразилось такое мучительное выражение, которое я не могу и передать. Наверное, что-то подобное я испытывал, когда у меня от холода отваливались почерневшие пальцы. Реальность играет с нами злую шутку, постепенно поедая, а мы и не замечаем. Полагаемся на кого-то вроде Эй, которая с лёгкостью может соврать. «Сегодня жара, сними шапку», «Прошёл всего лишь час». И ты никак это не проверишь, потому что, в отличие от неё, ущербен. Я несколько раз подносил Льду воды, менял повязку на лбу. Я не хотел, чтобы он умер. Врач тоже суетился, но как-то бестолково. Я не узнавал его. Обычно безумец уверен в себе, но в этот раз он был сам не свой. Его руки тряслись, глаза бегали. Эй и вовсе улеглась спать. Я попытался поделиться с ней своими опасениями насчёт болезни Льда и нелепого поведения Врача, но она злобно передразнила меня и отмахнулась. От неё противно несло перегаром, и я еле сдержался, чтобы не нагрубить, лишь тяжко вздохнув в ответ. Безразличие людей друг к другу – главная причина разрушения нашей цивилизации. Мир покатился под откос в тот момент, когда мы стали проходить мимо чужой беды, отворачиваться, чтобы не видеть неприятное зрелище и думать «пусть лучше это случится с ним, а не со мной», «сам виноват», «так ему и надо». Конечно, можно винить во всём пандемию, финансовую систему, блэкаут, войны, заставившие страны биться в конвульсиях, полагая, будто таким образом они борются за выживание человечества. Искать врага во внешнем мире гораздо проще, чем заглянуть самому себе в душу. Неспроста гадания с использованием зеркал считались самыми страшными. Нет ничего ужаснее, чем долгое время смотреть самому себе в глаза, не моргая. Я уже давно обхожу отражающие поверхности стороной. Как странно, что человек стал главным врагом для самого себя. Хозяин планеты, угробивший собственный дом. Нелепость, но вся наша жизнь описывается такими вот парадоксами. Родиться, чтобы состариться. Убивать, чтобы жить. Любить, чтобы однажды возненавидеть. Доверять, чтобы потом разочароваться. Откройте любую книгу – и все противоречия будут как на ладони. Я бы привёл вам тысячу цитат, подтверждающих мои слова. Но чем больше ты читаешь, тем меньше конкретной информации можешь вспомнить. Многие сюжеты, герои и бессмертные идеи великих писателей слиплись в моей голове в вязкий ком, из которого стоит великих трудов вычленить точную фразу. Мой дед не читал книг, он знал лишь одни похабные присказки да частушки. И практически до самой смерти вворачивал их в свою речь. Я не буду вас утомлять и воспроизводить шедевры народной мудрости про титьки Матрёны, Машкины юбки и прочее. Это не то наследие, которое я бы хотел после себя оставить. Я этого сполна наслушался, когда дед умирал. Он долго болел – раньше это называли «горячкой», – его мозг совсем затуманился. Дни и ночи дед лежал в своём углу и кричал всякую бессвязную ерунду. Я пытался его лечить, кормил, поил, переодевал. Но то ли я был так неумел, то ли болезнь слишком сильна, а может, дед окончательно настроился умереть, – он скончался. А я даже почувствовал некоторое облегчение. Ждать дедовой смерти сутками было определённо труднее, чем закрыть за ней дверь, а после дать волю слезам.

Один психолог призывал всех жить здесь и сейчас. Я нашёл в библиотеке несколько книг его авторства с красочной пометкой «бестселлер», что означало востребованность сего чтива в хорошие времена. Но на своём опыте могу заявить: жить одним днём – довольно печальная практика. Я бы хотел строить долгосрочные планы и мечтать о том, что со мной будет через десять лет. Но не получается. Одно могу сказать точно – я не позволю Льду умереть. Дело даже не в том, что он один умеет нормально управляться с поездом. Было бы неплохо стать со Льдом друзьями, помогать и поддерживать друг друга. Наверное, здорово, когда есть рядом тот, кто поднесёт воды или поможет дойти до отхожего места, когда тебе плохо. В детстве я хорошо общался с соседским мальчиком, но он погиб в здании, которое внезапно обрушилось.

Кстати! Возможно, кому-то будет интересно отвлечься от моих унылых рассуждений и побольше узнать про наш быт? Признаюсь, меня порой ужасно раздражало в книгах, когда автор сосредотачивался на сюжете и опускал некоторые подробности. Например, читая о запертой в башне принцессе, я терзался мыслями о том, что она там ела. Ловила в силки птиц, присевших на подоконник? Или охотилась на мышей? А может, дракон таскал ей овец и воровал обозы с продуктами у торговцев? И как она мылась? Вряд ли у неё был водопровод. Но в финале сказки не было сказано, что принц в ужасе шарахнулся от принцессы, швырнув в неё мыло. Значит, как-то же она блюла свою красоту? По себе знаю, как иногда занятно прочесть о гигиене в древние века или, например, причудах китайских императоров. Клянусь, я как-то читал про некоего Ди Синя (или Синь Диня?), у которого во дворце было озеро из вина в окружении деревьев, – на их ветки слуги накалывали жареных цыплят и вешали вяленое мясо, чтобы гуляющий император мог угощаться. А ещё в том саду резвились прекрасные обнажённые девушки и юноши, от чего променад Ди Синя становился ещё веселее. А вот у нас в поезде всё гораздо прозаичнее. Я всё ещё главный поборник чистоты, поэтому в наших вагонах мы убираемся регулярно. Есть санитарный прицеп с дырой в полу для понятных причин, кроме того, в нём стоит железная кадушка и пара вёдер. С водой пока проблем нет – кругом достаточно талого снега, который мы кипятим на печке. А вот что делать летом – я пока не знаю; возможно, будем искать водоёмы по дороге. Или обоснуемся надолго у какой-нибудь реки. Да и наш поезд вряд ли продержится долго. До болезни Льда мы ползли с черепашьей скоростью, периодически останавливаясь, чтобы убрать с путей серьёзные препятствия, к тому же у нас не было освещения, поэтому мы могли ехать лишь в светлое время суток. А сейчас и вовсе стоим на месте, поскольку наш главный машинист не в форме. Приличного крупного города на горизонте не видать, и это вызывает у меня беспокойство, поскольку запасы провианта знатно истощились. В ветхой деревеньке, кроме книг и уже выпитой бутылки зелья, ничего полезного не нашлось. Надо поскорее ставить на ноги Льда или идти пешком на поиски еды подальше от железной дороги. Но это опасная затея. Кто знает, на что можно наткнуться в здешних краях?

Лёд ужасно кашляет. Неужели это замечаю только я? Я больше не могу сидеть и писать в своём дневнике, делая вид, что всё в порядке. Я и так закрываю глаза на многое. Первым делом я решил покопаться в медицинских бумажках Врача, а потом в его лекарствах. Возможно, от этого будет больший толк.

Тень

Mutantur tempora et nos mutamur in illis[22].

Я не узнаю самого себя, видно, коварный иблис одурманил мой разум и сбил с верного пути. Гордыня – грех мой великий. Ибо даны мне глаза, чтобы узреть истину, дан мозг, чтобы её постигнуть, даны руки, чтобы созидать согласно законам природы. И дано сердце, чтобы достичь уровня Творца. Почему же нынче все помыслы мои обращены к разрушению? Как я мог стать столь уверенным себялюбцем? Если я буду отнимать жизнь по воле своей, то чем же я буду отличаться от верных адептов Жнеца? Нет! О нет! Таким, как они, никогда не дастся в руки тайна вечной жизни, она сгниёт от мерзких миазмов, выделяемых их зловонной плотью. Женщина-ключ стала причиной того, что я чуть было не поддался соблазну. Я всё ещё вижу, как в ней соотносится всё, что я знаю о золотом сечении. Дайте мне чернила и линейку, и я впишу её в круг и квадрат, прочерчу мерные линии, заново подтверждая симметрию человеческого тела – микрокосма Вселенной! О, Витру-вий! О, Леонардо! Вы размышляли о соразмерности, стройности и гармонии, ставя мужчину в центр как эталон пропорций. В то время как секрет спирали жизни испокон веков сокрыт в женщине! Точка отсчёта есть материнское лоно. Колыбель жизни и тайна зарождения сущего. Хитрые женщины прятались за спинами мужей, скрывались в их тени, ибо чувствовали, что могут положить конец цепи перерождений и стать центром схождения всех линий! Глупцы философы и политики! Вы всегда пытались держать Еву под своей пятой, в то время как она хохотала вам прямо в лицо, откусывая от сочного плода познания и слизывая липкий сок с пальцев. Древо Жизни, в чьём саду теперь ты растёшь? Viam supervadet vadens[23]. Но я пока не сделал и шага. Я не знаю, с чего начать и как не загубить всё раньше времени. Меа maxima culpa![24] Но кто же из нас безумнее?

Запись семнадцатая

Я листал бумажки Врача, старясь не фиксировать лишний раз взгляд на «смертельных» примечаниях, но это было выше моих сил. Поэтому я подсел ко Льду – он не спал, а отрешённо смотрел в потолок. Мне было безумно интересно, в чём проявляется его дефект восприятия времени, ведь, по сути, ни один человек не обладает чёткими встроенными часами. Мы лишь приблизительно ориентируемся в часах и минутах, особенно если за окном пасмурно. Ранее я записывал рассказ от лица Эй, и мне понравилось, как это выглядит в дневнике, поэтому решил также оформить слова Льда.

Человек не рождается с чувством времени, а постепенно ему обучается, впитывая координаты и меры, принятые обществом. Младенец не в силах адекватно оценить длительности и скорость протекания временных отрезков, а также выстроить всё в нужную последовательность. Малыш не различает ночь и день, родственники приучают его принимать пищу и ложиться в постель в определённые часы суток. Особо неугомонных порой насильно укачивают заботливые матери. Но когда ребёнок предоставлен самому себе с самых ранних лет, никто не обратит внимания, что он потерялся во времени и совершенно не понимает, когда нужно спать, как часто надо есть и почему сорванный цветок завял, стоило лишь моргнуть.

Старший брат был иногда добр ко мне. Именно ему пришла идея подарить мне старенькие механические часы. Он думал, что так сможет помочь мне усвоить законы времени. Но часы нервировали меня – стрелки то неслись как сумасшедшие, то испуганно замирали. А кроме меня, этого никто не замечал! Уже тогда я понял, что безопаснее скрывать все свои странности и молчать в присутствии взрослых, а лучше вообще не попадаться им на глаза. И уметь за себя постоять. Часы я утопил в пруду. Это было весьма символично, поскольку люди воспринимают время как реку с течением. Я же большую часть детства болтался в потоке событий, подобно бумажному кораблику в необъятном море, готовый уйти на дно в любой момент. Я не помню, когда встретил Эй. Сейчас мне кажется, что она всегда была рядом со мной, пытаясь как-то структурировать и упорядочить моё поведение. Первой её идеей было заставить меня держать руку на собственном пульсе – биение сердца должно было рассказать мне, сколько секунд прошло. Но организм играл со мной злые шутки, я не мог уловить никакой последовательности, промежутки между ударами были явно не равны! Потом она дарила мне песочные и водяные часы… Толку от этого было не много.

Ты спрашиваешь, как, имея такой хаос в голове, я умудряюсь чинить и конструировать механизмы? Но для меня мир вещей гораздо понятнее и осязаемее, чем обиталище живых организмов, изменяющихся и непредсказуемых. Поезд реален. А ты, как это смешно ни звучит, постоянно ускользающая тень, теряющаяся в потоках времени. Всё равно не понятно? Приведу пример. Вот этот паровой котёл – я чувствую его одновременно в трёх плоскостях: в настоящем, прошедшем и будущем. Я знаю, что могу реально сделать, чтобы он начал работать или, наоборот, потух. Я понимаю, что если нет огня, то его надо снова разжечь. Я могу всё проверить прямо сейчас и подкинуть топлива, взять весь процесс под пристальный контроль. А вот ты – чем отличаешься от себя вчерашнего? Или завтрашнего? Может, мы так два дня сидим, молчим не минутами, а часами? Говоришь, я бы тогда проголодался. Но я привык всегда быть голодным, и для меня это вовсе не показатель. Да, ты можешь сейчас при мне отрезать, к примеру, волосы. Это на минуту-другую позволит мне покрепче за тебя ухватиться в несущемся времени. Но потом я начну думать: как давно ты подстригся? Как часто ты это делаешь? Раз в месяц? Для меня это слишком сложно и непрогнозируемо. Давай посмотрим на Эй – сколько ей лет? Мы росли одновременно, и все её изменения пронеслись для меня каким-то рваным вихрем. Я с трудом могу извлечь из памяти образ маленькой Эй, с тех пор прошло, видно, лет десять или пятнадцать? А может, и все двадцать? Какой, кстати, сегодня год? А имеет ли в нашем мире это значение? Время субъективно. Даже сердце у каждого из нас бьётся по-своему. Вот, сравни. Чувствуешь, моё и впрямь неритмично. Наверное, из-за этого так напуган Врач. Но я не умру, мои клапаны так функционируют с рождения, от этого в ушах постоянно шумит, особенно перед сном. Мне вообще кажется, что у меня два сердца, которые бьются по очереди, но логики в их смене нет. Человеку с одним сердцем-то трудно синхронизироваться с реальностью, что уж говорить про меня. Что насчёт Эй? Она – моя точка привязки, сумма квинтиллионов снимков реальности. Хотя из-за своего беспокойного нрава Заноза становится причиной секстиллиона погрешностей. Не округляй глаза, это не производная от слова «секс». Секстиллион – цифра с двадцатью одним нулём. Неважно.

Знаешь, когда люди прошлого стали строить железные дороги, то время для них также стало огромной проблемой, ведь в каждом городе устанавливали своё собственное, ориентируясь по полудню. Синхронизировали часы благодаря железнодорожнику, кажется канадцу: он предложил разделить наш земной шарик на двадцать четыре пояса, а в качестве начала отсчёта взял Гринвичский меридиан. Это помогло настроить систему координированного времени, избежать опозданий поездов и аварий, выстроить расписание. Но человека так не настроишь. Знаешь про Эйнштейна? Именно он утверждал, что время для всех течёт по-разному, а единого вселенского времени просто не существует. А ещё значение имеет перемещение в пространстве и скорость объекта. Чем быстрее мы движемся относительно других, тем медленнее для них течёт наше время. Сложно? Согласен. Особенно если осознать простую истину: всё, что случилось, уже существует. Если я тебя сейчас запущу от себя на ракете со скоростью света, то ты срежешь континуум и, возможно, узришь наше прошлое. Полетишь обратно, подразогнавшись, – застанешь наше будущее. В этом случае время в полном его понимании – поток срезов реальности, слой за слоем. Кстати, ты слышал про чёрные дыры? Это мёртвые звёзды. Так вот, если ты вдруг по какой-то причине попадёшь в объятия покойницы-звезды, то, чтобы её покинуть, должен будешь двигаться навстречу времени, то есть постоянно пятиться в прошлое. А это невозможно. Даже за пределами нашей грешной Земли смерть конечна и её никак не перехитрить.

Я тебя запутал? Значит, я выиграл. А может, у меня кривая логика потерянного человека, который не знает, откуда и куда он идёт.

Знаешь, один раз Заноза заставила меня спать два дня подряд, проверяла, сколько я выдержу. Всё говорила, что ночь ещё не прошла. Мы тогда жили в подвале. Конечно, я потом понял, что дело неладно, это было весьма неприятно. Но именно безбожно врущая женщина способна дать тебе полную картину вероятностей бытия. Не смейся, так и есть.

Спрашиваешь, какие у нас отношения? Да ты и сам понял, что мы любовники. Она придаёт мне нужную скорость в нашем пространстве и направление. Зачем Эй от меня сбежала? Видно, я ей надоел. Так бывает. Ты разве не читал в книгах о ветреных красотках? Вот такая роковуха наша Эй. Как думаешь, мне пить лекарства, которые суёт мне этот твой Врач? Что там в его записях, давай разбираться вместе. Кстати, я одно время собирал стихи, но у меня осталась лишь пара листочков. Потом дам тебе – вложи в главу обо мне.

И всё-таки удивительно, что железнодорожные пути до сих пор остались целыми – это то, что меня немного беспокоит.

Ну как вам рассказ Льда?

Да, он сбивчивый, но вполне ничего для человека, лежащего с температурой. Мы сверились с листами из медицинских справочников и пришли к выводу, что Врач правильно лечит кашель Льда. Я бы даже увеличил дозу снадобий, но экономия тоже не повредит. Как я и подозревал, Эй и Лёд не просто давние знакомцы. Какой я проницательный и в то же время наивный человек. И ещё я понял, что все мои спутники читали книги. Возможно, именно это позволило им не деградировать, как большинству окружающих.

Запись восемнадцатая

Когда я сегодня решил вернуться к своему дневнику, то понял, что, если со мной что-то случится, вы так и не узнаете, как я умер. Или Эй назло мне настрочит какую-нибудь ерунду о том, как меня растерзали птицы-убийцы. С неё станется. А вообще она устроила тут очередной знатный переполох. Ночь мы отвратительно спали из-за кашля Льда, который даже порывался уйти из вагона, чтобы нам не мешать, но я и Врач его, понятное дело, никуда не пустили. Эй на всех злобно шипела: «Дайте поспать!» Эгоистка. Утром выяснилось, что у неё каким-то образом развалился ботинок, чинить его она не захотела, а упросила меня сходить с ней в деревню призраков, поискать замену. Всё равно, пока Лёд болеет, наш поезд вынужден простаивать. Ночью опять был снегопад, но день обещал быть солнечным, и мы с Эй шли, чавкая ногами по снеговой жиже. Лёд обвязал верёвкой её ботинок, но он всё равно «просил каши». Я помнил, что в одном из домов видел сваленную в кучу обувь. Возможно, что-то из этого подойдёт Эй. По дороге мы почти не разговаривали, я вообще стараюсь лишний раз не начинать диалог, мне и в тишине хорошо. Хоть мы эту деревню уже и осматривали, меня не покидала щемящая надежда найти что-то стоящее, кроме книг. Консервы, сушёные грибы. Да что угодно. Я взял с собой наше ружьё на случай, если на глаза попадётся заяц или птица. Ненавижу убивать, но иногда без этого не прожить. Я оставил Эй придирчиво ковыряться в вещах прежних жильцов деревенского дома, а сам решил сделать крюк, обходя глубокие лужи и талые кучи снега, насколько это было возможно. Я осмотрел пару развалюх, надеясь на скрытые погреба или подполья, но удача была сегодня не со мной. Позже я в этом смог убедиться, когда, вернувшись за Эй, понял, что она пропала. Исчезла. Испарилась. Никаких следов, только валялись на полу её старые истоптанные ботинки, один из которых, словно в насмешку, показывал мне картонный размокший язык. Я нервно сглотнул и позвал её. Мой крик истеричной птицей пронёсся над деревней, где-то далеко глухо залаяла собака. Наверное, там ещё одно поселение. «Эй!» Но, конечно, никто не отозвался. Следующий час я бешено метался, прочёсывая окрестности. И наконец пошёл с повинной ко Льду. «Зараза!» – воскликнул он, увидев, что я вернулся один с перекошенным от страха и досады лицом. Услышав мой короткий пересказ событий, Врач тоже засуетился.

Он надел шапку, судорожно намотал шарф и выбежал на улицу, не дождавшись нас. «Да-а-а, – протянул Лёд, зашнуровывая ботинки. – Всё как ей нравится. Трое взрослых мужчин будут бегать, искать глупышку и волноваться. Столько эмоций и внимания к её несравненной персоне! Так и думал, что ей невыносимо терпеть, как я своей болезнью перетягиваю на себя одеяло, становясь объектом вашей заботы. Не сомневаюсь, Заноза сейчас готовит затейливый спектакль, связывая себя верёвками или зарываясь в снег на обочине, чтобы потом щедро осыпать нас россказнями о мерзавцах, скрывшихся в ближайшем лесу. Главное, чтобы не заигралась и не поранилась». Я видел, что Лёд с трудом стоит на ногах, и хотел ему предложить остаться в поезде, но смолчал, ведь мы с Врачом вряд ли сможем отыскать Эй. А Лёд её как-то уже выслеживал.

Сперва мы заглянули в дом, который я прозвал «обувным». Вокруг было много следов – моих, оставленных, когда я один суетливо искал Эй, и Врача, который в своём меховом коричневом пальто был похож на медведя-шатуна, беспокойно обхаживающего деревню. Лёд вытер пот со лба и осмотрелся. Его руки слегка тряслись, но в целом он держался неплохо. «Она, видно, пошла по лужам», – бросил он мне и устремился вперёд. Все талые воды постепенно собирались в один большой бурый поток и текли вниз, подальше от домов. Лёд прибавил шаг, я последовал за ним, крикнув Врачу, чтобы шёл за нами. Тот, конечно, не отреагировал. Мои ноги промокли. Вероятно, вода была холоднющей, поскольку губы у Льда приобрели чуть синеватый оттенок (да, я понимаю, как эта фраза забавно звучит, учитывая имя того, о ком я пишу). Если из-за дурацких выходок Эй мы все сляжем, я точно её прибью. Вода стекала в широкую яму, огромную, в отличие от привычных городских канализационных колодцев. Вниз вела шаткая железная лестница. Лёд остановился на краю, озираясь.

– Какой сумасшедший полезет в сливной сток, тем более ранней весной? – спросил я, поравнявшись со Льдом.

– Она там.

– Случайно упала? Тогда нам её не найти, она утонула, – промямлил я, ещё сильнее путаясь в буквах и растягивая гласные.

– Вода уходит ниже, а вон там, в земляной стене, прорублен туннель. До него можно долезть по лестнице. И его пока не затопило, насколько я могу отсюда судить. Тише!

Мы прислушались и уловили эхо чьих-то голосов и лай собаки. Лёд вздохнул, пошатал ногой лесенку, проверяя её надёжность, и стал спускаться. Мне не хотелось повторять его подвиг, но и быть трусом неприятно. Как только Лёд перепрыгнул в углубление туннеля, я принялся осторожно ползти по скользкой лестнице. Подо мной шумела вода, по стенам ямы стекали целые потоки – если бы я сорвался, то меня бы мигом уволокла подземная река. Лёд тем временем протискивался вперёд – проход был узким и противным, скользкие стены воняли сыростью и гнилью. Мне чудилось, как они осыпаются, погребая нас со Льдом, забивая глиной и мокрыми земляными комьями наши глотки, залепляя навеки глаза. Нехорошее предчувствие шептало, что это непременно случится, стоит нам пройти ещё чуть глубже. И мы не взяли фонарь. Я всё же малодушно порадовался, что иду не во главе поисково-спасательной процессии из двух человек. Судя по приглушённым ругательствам, Лёд тоже был бы рад поменяться со мной местами. Он встал, дожидаясь меня. Но я ободряющее и настойчиво подпихнул его руками в спину и повторял это каждый раз, когда он мешкал. Через десяток метров впереди забрезжил свет и стало не так душно. Туннель разделился на два рукава – один был тёмным, из другого лилось жёлтое мерцание и отчётливо слышались голоса. Свернув в него, мы увидели небольшое замкнутое пространство, оборудованное подобно землянкам, и, конечно, Эй. Она примостилась на каком-то ящике, грызя яблоко, у её ног лежала лохматая псина, а напротив сидел незнакомый дед.

– Привет! – воскликнула с улыбкой бессовестная мерзавка Эй, будто мы с ней условились встретиться в вонючем подземелье, прорытом свихнувшимися жителями деревни, решившими, что они гномы.

Лёд ничего не ответил, он прошаркал к ящикам у стены и устало на них опустился. Я же остался стоять у входа, переминаясь с ноги на ногу. Хотелось наорать на Эй, но не я же её парень, в конце концов.

– Тут такое дело, – затараторила Эй, не обращая внимания на мой насупленный взгляд и умирающий вид Льда. – Дед (она кивнула в его сторону) живёт один над сливной ямой в туннеле, ведь зимой под землёй теплее, а летом прохладнее. Но снега в этом году слишком много, весной вода начала сильно подниматься и может затопить убежище. А здесь много запасено еды в ящиках и хороших вещей. Дед потихоньку перетаскивает это наверх, но сил на всё не хватает. Обувь в том доме тоже его. Он наткнулся на меня, когда я выбирала ботинки. Сказал, что поделится вещами и продуктами, если мы поможем ему их поднять на поверхность.

Дед закряхтел, соглашаясь.

– Почему ты меня не позвала, а ушла сюда одна? – прошипел я, раскачиваясь из стороны в сторону, как змея, готовая к смертельному броску. Меня трясло от негодования. – Я тебя искал и звал!

– Так я тебя тоже звала, а Булочка лаяла, ты не слышал? – картинно изумилась Эй.

– Не слышал. – Я сделал шаг вперёд, и пёс тут же бросился ко мне, виляя хвостом.

Я немного боялся незнакомых собак, поэтому замер, не в силах пошевелиться.

Но псина была дружелюбной и не собиралась меня есть. По крайней мере пока.

– Зачем ты шла по лужам, тоже мечтаешь заболеть? – прошелестел из угла Лёд. Его голос стал каким-то странно неземным: так, верно, вещают герои на смертном одре, уже увлекаемые скорбнолицыми ангелами в Царствие Небесное.

– Да тут везде сырость, подумаешь! Хватит лежать, давайте таскать вещи! Я вообще думала, что справлюсь сама и вас удивлю. – Эй деловито закатала рукава и схватила какой-то мешок.

– Уймись. Ещё не хватало, чтобы ты с этим мешком упала в воду. – Простонав, Лёд встал и выдрал ношу из рук сопротивляющейся подруги. – Ты тоже не вздумай таскать, – повернулся он ко мне. – У тебя пальцев не хватает на руках и ты хромаешь. Не хочется за вами нырять. Просто стойте в стороне. Или вообще лучше возвращайтесь в поезд.

Я поправил за спиной ружьё и отошёл в угол. Собака всё так же ластилась и жалась к моим ногам. Эй вступила в яростную перепалку со Льдом. В итоге он примостил ей на плечи небольшой мешок, а сам нагрузился под завязку, и они ушли. Дедок в это время стал стаскивать своё добро ближе к выходу, лишь один объёмный тюк он, наоборот, уволок к дальней стене. Через некоторое время Лёд и Эй вернулись, чтобы сделать новую ходку. Я рассеянно перебирал шерсть пса. К моему удивлению, на теле животного было полно шрамов и свежих ран. Бедолага.

– А давно ты один в деревне? – как бы невзначай спросил я, осматриваясь. Это действительно было странное подземелье. Я читал, что в одном из городов Европы ещё в сытые времена в таких вот ходах над канализацией жили наркоманы и прочие отщепенцы общества. Не исключено, что после всех катаклизмов, привычные к ужасным условиям, они смогли выжить и сохранить какой-никакой рассудок. И даже иметь преимущества перед остальными.

– Что ты там мычишь, не пойму, – злобно проскрежетал дед. – Снимай давай ружьё и тоже хватай ящик. Или ты не мужик?

Подобные провокации от полоумных стариков меня не задевали. Мой родной дед тоже был несносным. Ружьё ему оставить, ишь чего захотел. Я молча продолжил осматривать нору, гадая, для чего её всё же вырыли и как много здесь ходов. Древние катакомбы для хранения товаров? Убежища лесных разбойников и беглых каторжников? А может, здесь вели добычу каких-то ресурсов? Вспомнилась занятная легенда о разрушенных городах, построенных в форме звезды и имеющих обширные подземные лабиринты. В мире слишком много тайн, которые нам уже не разгадать. В этот раз Лёд вернулся один. Так и думал, что показного героизма Эй надолго не хватит.

– Я еле за шкирку успел ухватить, чуть не соскользнула. – Он махнул рукой куда-то наверх. – Пусть лучше в поезде сушится. Вместо неё вот.

Через пару секунд в подземелье протиснулся Врач. Удивительно, каким образом Льду удалось до него достучаться и объяснить, чего от него ждут. Наблюдая за ними двоими, я мог лишь изумляться. Я и не знал, что Врач довольно сильный человек. Спустя каких-то сорок минут они перетаскали наверх практически весь дедов склад. Всё это время меня терзал вопрос, как такой ску-коженный старикан умудрился всё это сюда спустить? Таскал по одной картофелине в карманах? А что? Деды упорные и спят мало. Зато любят бестолковую суету. Подхватив оставшиеся мешки, мои спутники поплелись наверх. Лёд уже явно шёл на каком-то отчаянном упрямстве. Судя по взгляду, его снова затянуло в бесконечную временную петлю. А может, он полагал, будто и минуты не прошло с тех пор, как мы впервые спустились под землю. Кто его разберёт. Я тоже пошёл на выход, пёс поспешил за мной, а дед схватил свой пыльный тюк и поволок по земле, громыхая костями. Костями! Я помнил этот мерзкий звук с тех времён, когда наша соседка решила «прибраться» после одной суровой зимы.

– Кого в мешке тащишь? – спросил я как можно более чётко, медленно поворачиваясь к деду и параллельно снимая ружьё с плеча.

– В хозяйстве все-е-е сгодятся, – причмокнул губами дед. – Чего тычешь в меня этой штукой? Я уже пуганый. А ты? – Он нехорошо ухмыльнулся, достал из кармана нож и по-молодецки прокрутил между сморщенных пальцев.

Вспомнив раны собаки, я не стал ждать развязки и молча нажал курок. Он был явно нехорошим человеком и вряд ли мог принести нам что-то, кроме бед. Собака дёрнулась, но не убежала, а лишь заскулила, прижавшись к моим ногам.

«Он тебя больше не обидит», – прошептал я, обнимая пса. Не переношу, когда мучают слабых. Кажется, Эй назвала собаку Булочкой. Хорошее имя. Я читал книгу про очаровательную хозяйку пекарни, где было много уютных описаний выпечки. Жаль, мне так и не пришлось в жизни отведать пирожных.

Я не стал заглядывать в мешок деда. Возможно, боялся найти там не кости, а какие-нибудь милые сентиментальные вещицы вроде облупившихся садовых гномов или тусклых, изъеденных ржавчиной музыкальных инструментов. Как бы я потом с этим жил? Я ведь не чудовище, но и жизнь научила меня быть предусмотрительным и осторожным. Нож, которым дед мне так ловко угрожал, был настоящим, как и раны бедной Булочки. Я пошёл вперёд, больше не оглядываясь. Теперь у подземелья есть ещё один мерзкий секрет. Остаётся лишь догадываться, сколько трупов оно вообще скрывает. Как я и думал, собака не могла самостоятельно выбраться на поверхность, поэтому я прижал её к себе одной рукой и полез по ступенькам. Лёд не прав. Пусть у меня и нет некоторых пальцев, но я и без них прекрасно справляюсь.

Моих спутников нигде не было видно. Только дедовы сокровища были свалены в кучу неподалёку. Я подхватил несколько мешков и пошёл в сторону нашего поезда, Булочка увязалась за мной. Чуть позже я узнал, что Лёд потерял сознание, и Врач отнёс его к Эй. Моим объяснением, что дед соскользнул в воду и утонул, все были удовлетворены. Как и тем, что у нас теперь пополнились запасы продовольствия и одежды. Булочка тоже с нами – это самая прекрасная новость за последние дни. Я давно мечтал о преданном друге. Кстати, Врач тоже любит животных, он весьма бережно обработал её раны. А Эй так и вовсе в восторге от пса. В запасах деда нашёлся годный антибиотик, мы дали его Льду. Надеюсь, всё обойдётся. Он уже пришёл в себя. Едва открыв глаза, Лёд вцепился в плечо Эй, притянув к себе, и занёс ладонь, словно намереваясь влепить ей пощёчину. Но, перехватив мой взгляд, остановился, затравленно озираясь. А вот Эй не растерялась и отвесила ему знатную оплеуху. Лёд даже не вздрогнул, его глаза потемнели от кипящих внутри чувств. Он приблизил своё лицо практически вплотную к лицу Эй и сжал её запястья, удерживая от нового удара. Я буквально мог осязать ненависть, разливающуюся в воздухе. Эй и Лёд ничего не говорили друг другу – казалось, каждый ждёт удачного момента, чтобы сделать другому побольнее. В этот момент, словно разъярённая нянька, к ним подлетел Врач и вовремя успел разнять. Клянусь, эта бешеная парочка была готова вцепиться зубами друг другу в глотки. Лёд зарычал и повалился на свою импровизированную кровать, а Эй разрыдалась и позволила Врачу увести себя в дальний угол вагона. От греха подальше я спрятал ружьё среди дров, оно до сих пор жгло мне ладони. Похоже, сегодня у всех изрядно сдали нервы. У всех, кроме Врача. Этот парень меня приятно удивил.

Булочка теперь спит в моих ногах. Я её досыта накормил и укрыл одеялом.

Эй до сих пор всхлипывает, Лёд кашляет, а Врач храпит.

Хорошо, что ружьё далеко (шутка).

Тень

Запись девятнадцатая

Эй снова решила влезть в мои записи, но хоть теперь не черкает, а просто смотрит через плечо и даёт «ценные» советы. Например, прямо сейчас с горящими глазами она пытается меня убедить сделать в конце дневника «обалденный ход»: признаться, что прошлой ночью я перестрелял своих спутников, а всё остальное время просто водил читателей за нос, борясь с собственной совестью. Или, например, свести всё к тому, что я псих с воображаемыми друзьями. А лучше написать про раздвоение личности. А может, я вообще Врач, который притворяется Тенью, ведя за него дневник? Или за нами по рельсам упрямо бредёт мой злой близнец, пугающе скрежеща зубами и хохоча. А вообще, с нами едет ещё пассажир, но он меня настолько раздражает, что я решил его до самого конца не упоминать. Или…

Короче, я устал от её воображения. Она не понимает, что суть моих записей как раз в том, чтобы правдиво рассказать МОЮ историю, а не её бредни. Так что не волнуйтесь, все живы, даже Эй-Заноза-Зараза. (К ней так легко прилипают ругательные клички! Не пойму, с чего…) Я предложил попробовать Эй писать самой, но уже через пять минут она смяла листок, превратив в самолётик. Я рассердился и забрал его обратно. Бумаги и так мало.

Я решил устроить стирку. Всё равно Лёд ещё не в состоянии вести поезд. Хотя он не сидит без дела – сегодня вот захотел сварить нам дедовых овощей и тихо возится в углу с кастрюлей. В еде я не привередлив, ем всё подряд, могу даже картофель сырой съесть, не побрезгую. Эй и Врач, кстати, тоже. А вот Лёд иногда затевает готовку. Но, скажу честно, продукты после всех его манипуляций не становятся лучше. Чаще наоборот. Но вы же помните, что мы всеядные? Вот и жуём, не морщась. А Лёд огорчается и плюётся, но продолжает истязать наши скудные припасы. Возможно, так он структурирует своё время. Загадочный парень. Зная, что Эй почитывает мои записи, я старался держать в фокусе самого себя и лишний раз ничего не писал про своих спутников. А следовало бы, ведь они занимают в моей жизни куда больше места, чем я выделил им в дневнике. Теперь я решил получше прятать блокнот и пресекать попытки Занозы сунуть в него свой очаровательный веснушчатый нос. Я написал ей комплимент? Забудьте. Видно, мысль о том, что это теперь секретные записи, меня распоясала. К слову, последние дни я пытаюсь понять, почему Лёд и Эй вместе и кто из них жертва этих странных отношений. Раньше я думал, что в паре всегда страдает женщина, поскольку она слабее и не может дать сдачи. Но, мысленно поставив себя на место Льда, я начал сомневаться. Так почему же он всегда следует за ней, получая лишь тычки и оскорбления? Разве женщина не должна проявлять хоть каплю нежности и заботы к своему партнёру? «Мы любовники», – сказал Лёд. Но если честно, никакой любви я здесь не увидел. Эй бесил Лёд, и она это даже не скрывала. А тот, в свою очередь, вёл себя как зависимый наркоман, который жаждет дозу и в то же время проклинает её. Я бы обозвал их союз другим словом, но воздержусь. Уж лучше быть одному, чем вот так.

Итак, я занялся стиркой. Если в двух словах, то я решил просто замочить в щелочной воде грязные вещи, а потом прополоскать их и развесить у печки. Эй отнеслась к идее с воодушевлением, но я знал, что это ненадолго и уже через час она начнёт ныть и отлынивать. К этому времени Заноза уже помогла Льду мыть картошку (её терпения хватило на полторы штуки), попыталась обработать раны Булочки вместе с Врачом, но лишь отвлекала собаку игрой, и, наконец, встала у меня над душой. «Вода слишком холодная», «возьми ведро побольше», «три усерднее» – её слова зудели у меня над головой похлеще надоедливых мух. Я молился, чтобы Эй поскорее надоела игра в прачечную. Но она не отлипала. Даже сбегала ко Льду и с трудом притащила кастрюлищу кипящей воды, а потом выплеснула в кадушку, чуть не обварив себе ноги. Я сухо поблагодарил и продолжил полоскать вещи. Видимо, это было моей ошибкой. Удели я Занозе чуть больше внимания, возможно, она бы отстала от меня и принялась снова одолевать Льда. Но я не сильно люблю общаться, особенно когда занят делом. И… буквально через секунду Эй уселась в кадушку для стирки, не раздеваясь, заявив, что как раз помоется и постирается. И попросила её тоже хорошенько прополоскать. Честно говоря, сначала я растерялся, чем привёл Эй в безумный восторг. Она начала молотить по воде руками, а потом в меня брызгаться. Тогда я решительно взял ведро с чистой водой и вылил ей на голову. Эй завизжала, словно кошка, которой наступили на хвост. Я и забыл, что вода была ледяной. Вернее, меня-то это никогда не беспокоило. На этот дикий вопль прибежали все: Врач, Булочка, Лёд. Последний вскричал: «Ты хотел её утопить?» – и обвиняюще ткнул в меня алюминиевой ложкой. «Сама попросила её отмыть». – Я пожал плечами и отошёл от Эй. «Да мало ли что она просит!» – Лёд рывком выволок Эй из кадушки, а потом прошипел: «Выйдите все отсюда». Мы с Врачом и Булочкой гуськом вернулись в жилой вагон. Дверь за нами громко захлопнулась. Ну подумаешь, холодная вода. Я всегда такой моюсь и не ору. Я вспомнил обомлевшее лицо мокрой и притихшей Эй. Она ведь не предполагала, что я подключусь к её игре, изображая заботливую банщицу? На что вообще был расчёт? Хотя, вероятно, её стратегия была направлена на кого-то другого. Минут через десять в вагон вошёл Лёд, неся на руках Эй, закутанную по самую шею в тряпьё. Он устроил её у печки, принёс её вещи и развесил под потолком на верёвке. А после бросил мне: «Иди, достирывай». Я кивнул. Закончив с делами, я вернулся к своим спутникам. Они молча хлебали вонючее варево. Без особого энтузиазма я присоединился. «Завтра утром едем дальше», – объявил Лёд. Никто не ответил. Я лишь покрутил в миске морковь, которая с одной стороны была сырой, а с другой – переваренной. В путь так в путь. Мне всё равно не нравится эта пустая деревня. Лишь одна мысль мне не давала покоя: «Почему дед, собирающий кости мертвецов, оставил гнить посреди комнаты хозяина книг? Или же в мешке было что-то другое? Зря я не проверил». Вслух я решил сказать:

– Я всё думаю, почему этот старик жил один и как он умудрился запасти столько еды?

– А я знаю, – оживилась Эй. – Он мне сам сказал. Ещё прошлым летом в деревне было пять жителей. Дед, его жена, их соседка и два мужика. Они возделывали огороды, собирали запасы на зиму. Но морозы наступили лютые, и стало понятно, что до конца зимы еды на всех не хватит. Конечно, старики были под угрозой – в честной борьбе за еду им было не победить. И тогда бабка навела на всех порчу!

Лёд закашлялся, подавившись своей бурдой, а я ехидно спросил:

– Тогда почему же выжил только старик?

– А колдовство – это обоюдоострый меч! – вскинула брови Эй. – Как любовь! Вызывает последствия в двух направлениях. Вот её тоже… того… – И она шмякнула по лавке ладонью так, что мы все вздрогнули.

– Да их всех убил дед, – прочистив горло, отозвался Лёд. – Но кто же в таком признается? А тела спрятал.

– Только не книжника, – пробормотал я, – он до сих пор в доме лежит.

– Судя по его виду, умер он не летом, а намного раньше, года на три, а то и четыре, – проговорила Эй, между делом вылизывая свою миску. – О! Я поняла. Это чтобы он не испытывал могильные муки, а навеки оставался со своими любимыми книгами. Это был сын деда. Или друг.

– Какая у тебя каша в голове! – Лёд легонько ткнул Эй пальцем в лоб. – Но видно, тот книжник был действительно особенным. Вот его никто и не трогал. А может, про него просто давным-давно забыли, не до него было. Его дом на краю, говорите? И, кроме книг, ничего ценного в комнатах нет? Скорее всего, это забытый покойник. Таких теперь в каждом городе можно найти.

Это было логичное объяснение, а главное – успокаивающее. Но всё же немного грустное. Неважно, был собиратель книг чьим-то любимчиком или забытым и никому не нужным чудаком, – кости вряд ли об этом расскажут.

Завтра мы покинем это место, а я навсегда забуду того старика, больше не позволю себе напрасно терзаться и переживать. В конце концов, мы сами конструируем свою реальность и решаем, каким деталям и фактам придавать значение, а что – игнорировать или подвергать сомнению. И только на этих страницах будет храниться память о нём, как дань жизни, которую я отнял. Этого будет достаточно. Кроме вас, мои читатели, никто больше не узнает о злобном деде. Разве что несчастная Булочка, верная и добрая. Или люди из будущего, которые найдут его останки. Возможно, им хватит духа заглянуть в мешок. Но я об этом уже никогда не узнаю.

Тень

Запись двадцатая

Я даже не знаю, с чего начать, плохой из меня рассказчик. Я честно пытался писать регулярно, но последние события настолько меня измотали, что одна мысль о том, чтобы перенести всё это на бумагу, вызывала липкое отвращение. Я и сейчас буквально заставляю себя выводить каждую букву, периодически грызя карандаш. В романах прошлого часто можно наткнуться на мысль «Мир прекрасен», но это абсолютно не так. Мир уравновешен, каждому из нас в равной степени достанется и радостей, и горестей. А сосредотачиваться лишь на светлой стороне жизни – всё равно что не замечать собственную задницу. Хотя, не скрою, в своих записях я стараюсь быть оптимистом, этаким парнем, которому всё по плечу. Но, пробежавшись взглядом по страницам, я ужаснулся, как много на них вытанцовывает хвастливых «Я». Как будто весь мир стремительно сжимается, устремляясь ко мне со всех отдалённых концов, чтобы сойтись в одной-единственной точке – Тени, который судит обо всём, исключительно взирая с собственной колокольни. Удивительно. Наверное, именно так каждый из нас воспринимает реальность. Это даже чем-то похоже на сито или звёздное небо, смотря как оценивать.

Мои записи слишком примитивны. Они – лишь тени моей реальной жизни: плоские, лишённые красок, ароматов и ощущений. Вернее, это субъективно воспринимаемая мозгом реальность, убого переосмысленная и бездарно вылитая на бумагу.

Извините, я пишу ерунду, чтобы отойти от главного, но никуда не деться.

Помните, мы мечтали найти город с новой библиотекой? Честно говоря, в моей голове даже всплывали наивные картинки, похожие на яркие фотографии из старых туристических путеводителей и буклетов риел-торов. Красивые здания, ухоженные улочки, счастливые, нарядные прохожие. Но в реальности всё выглядело так, словно в мои мечты смачно высморкались Боги: грязные развалины, вонючий мусор и оборванные люди, проповедующие мизантропию. В первом же крупном поселении наш поезд забросали какой-то ерундой живущие на станции люди. Лёд решил, что разумнее будет остановиться как можно дальше от встречающих. Путешествие надежды всё упорнее вгоняло в отчаяние. Хотя Эй веселилась: она едва не выпала из вагона, когда кинулась к двери, чтобы швыряться вещами в ответ. Так как Заноза схватила первое, что попалось под руку, а именно – две моих книги, я даже немного огорчился, увидев, как Лёд героически ухватил её за рукав куртки и затащил обратно. Лучше бы книги ловил. Ну а через пару минут поезд ужасно заскрежетал, меня пробрало до костей, на миг я даже отчётливо вспомнил, как дед грыз своими гнилыми зубами орехи, пощёлкивая челюстью. Звук был очень похож. Лёд бросился к управлению. От экстренного торможения все попадали, Булочка в ужасе завизжала. Громадная куча мусора преградила наш путь, шлейф от неё обволакивал колёса поезда, хрумкая и звякая. Почему Лёд не заметил эту громадину раньше? Наш вагон затрясло, и я порадовался, что мы ехали со скоростью умирающей черепахи, иначе как пить дать перевернулись бы. Эй на одном дыхании выпалила все известные ей ругательства, а это был достойный список, поверьте. Врач застонал – он не успел ни за что ухватиться и влетел лбом в скамейку. Но удар был не смертельный, насколько я мог судить из своего угла. Шишкой обойдётся. Я же успел схватиться за поручень и заодно прижать к себе Эй. Ещё несколько секунд поезд скользил вперёд, но потом фыркнул и окончательно остановился. Эй злобно оттолкнула меня, даже не сказав спасибо, и ринулась ко Льду, продолжая его проклинать. Как будто это он собственноручно устроил свалку посреди железнодорожных путей, чтобы её позлить.

Да, он ошибся, не разглядев препятствия раньше. Но мы ведь тоже могли не по сторонам глазеть, а смотреть вперёд. Главное, никто сильно не пострадал. Я выглянул в окно – от агрессивных жителей мы всё же отъехали на приличное расстояние. А что, если сходить поискать вышвырнутые Эй книги? Хотя наверняка они все перепачканы… Терзаясь сомнениями, я подошёл ко Льду, который скорее для вида крутил какие-то рычаги, старательно изображая, что очень занят и не замечает нападок подруги.

– Да ты за пять минут раскидаешь этот мусор лопатой! – Эй ободряюще хлопнула Льда по спине, одновременно подавая мне непонятные знаки второй рукой.

Вернее, очень даже понятные. Наверняка она решила, что Лёд купится на её просьбу и будет часами очищать пути, пока не свалится от усталости.

– Тут работы на несколько дней. Тем более лопаты у нас нет нормальной, лишь ржавый совок для печки, – пробормотал я, отвечая ей максимально осуждающим взглядом, призванным пробудить совесть, явно беззаботно дрыхнущую где-то на дне подлой душонки Эй.

– Да брось нудеть, Лёд – крепкий парень! Или ты хочешь завязнуть в этом мусорном городишке на неделю? – Кажется, совесть Эй давно впала в кому.

– Прекрати, – внезапно подал голос Лёд, оторвавшись от своих железяк. – Я что, по-твоему, не могу визуально соотнести размер преграды и собственные силы? Не берусь судить, как долго мы могли бы разгребать этот хлам, но я точно уверен, что вон тот кусок сломанного автобуса ни мне, ни даже нам всем вместе ни за что не сдвинуть!

– Распилишь! – не сдавалась Эй.

– Да к чёрту всё! – вскипел Лёд, схватив её за руку. – Разве тебе этот поезд уже не приелся? Не хочешь сменить транспорт? Или ты планируешь загнать меня до смерти, а потом переключиться на него?

К слову, я уже пятился к выходу, но Лёд изловчился до меня дотянуться, обидно ткнув в спину.

– Ах, это я довожу тебя до смерти?! Ты ничего не перепутал, ловец времени? Или, может, напомнить тебе, каким способом ты любишь удерживаться в реальности?

На кричащую Эй было страшно смотреть, поэтому я предпочёл поскорее ретироваться с их поля зрения.

– Да чтоб ты тоже сдох, Тень! – донеслись до меня выкрики Эй. – Ненавижу вас всех!

Я знаю, что поступил малодушно. Не захотел вникать и разбираться в их дрязгах, а просто сбежал, прихватив с собой Булочку. Женщины всегда были такими истеричными? Зачем эти эмоции, когда можно тихо всё обсудить? Ладно, ладно. Я уже слышу, как читатели обвиняют меня в предвзятости, мужском шовинизме и Бог знает в чём ещё. Я просто не понимаю Эй. Почему она не может жить спокойно? Лёд и так многое для нас делает, не жалея себя. А этот кусок автобуса и впрямь большой! Я выскочил из вагона, чтобы оценить масштаб проблемы. Снега на путях почти не было, а вот мусора хоть отбавляй. И убирать его я смысла не видел. Поезд явно доживал свои последние дни. Я вообще был удивлён, что мы так долго протянули. Это было славное приключение, но, наверное, нам пора каждому идти своей дорогой.

Если честно, меня чувствительно кольнула фраза Льда, что Эй хочет на меня переключиться. Я внезапно ясно осознал, что в общем-то не против подобного поворота событий. Наверное, по моим записям можно сделать вывод, что Эй невыносимая злюка. Но это только временами, и действительно «занозой» она бывает лишь со Льдом. А со мной, Врачом и Булочкой Эй довольно мила. Иногда на неё, конечно, находит дурь, но это даже забавно. Как тот случай, когда я пытался её постирать.

Я не спеша пошёл прочь от поезда, перебирая в памяти ситуации с «доброй Эй». Я не сомневался, что, в отличие от меня, ядро личности у неё светлое, а все эти безумные выходки – лишь защитная оболочка. Вот Эй укрывает меня ещё одним одеялом со словами: «И так пальцев не досчитаться» – или жалеет Булочку, неумело обрабатывая её раны. Даже к Врачу она благосклонна. Хотя чаще всего никто из нас его особо не замечает. Но Эй иногда пытается наладить с ним какой-никакой контакт. Врач молчит, конечно же, угрюмо перебирая свои бумажки и снадобья. Интересная у нас компания, центром которой оказалась Эй. Единственная женщина. И о чём Лёд думает? Я бы на его месте прогнал меня и Врача взашей. Или он не воспринимает нас как соперников? Хотя… сегодня явно наблюдалась вспышка ревности.

Запись уже становится похожа на плохонький любовный роман, который впору и сжечь.

Надо возвращаться на путь одиночки.

Или нет?

Я свистнул Булочке, убежавшей далеко вперёд. Из-за угла высокого дома, почерневшего от копоти самодельных печей, выползли два оборванца. Узрев меня, они поспешили навстречу, и, судя по их взглядам, явно не с самыми добрыми намерениями. Я остановился, с горечью понимая, что не взял ружьё. Интересно, сколько в нём осталось патронов? Я даже не проверял. Раньше я никогда не выходил из дома без оружия (палки или железного прута), чтобы отгонять полоумных. Это путешествие меня расслабило, я уже и забыл, как бывают опасны «соседи». Я решил, что разумнее всего будет бегом вернуться в поезд. Но внезапно за моей спиной раздался истошный крик. Обернувшись, я увидел рыдающую Эй, которая развивала воистину устрашающую скорость. Я и не знал, что она ТАК умеет бегать! Наверное, злость и ненависть могут служить ядерным топливом для обидчивого, истеричного человека. Направляющиеся ко мне люди смешались и сменили траекторию.

Возможно, они решили, что за Эй гонится кто-то страшный. Но я-то знал, что Лёд вполне безобиден. К слову, он вовсе не старался догнать Эй, а шёл за ней обычным шагом след в след. Обогнав меня, Эй сделала вид, что мы не знакомы, и скрылась за ближайшим поворотом.

– Сможешь её успокоить? – поравнявшись со мной, спросил Лёд. В его голосе ноябрьским ветром завывали усталость и отчаянье.

Я пожал плечами, но поспешил за Эй. Раньше мне не приходилось никого успокаивать. В теории я знал, что обычно бывает достаточно внимательно выслушать поток жалоб, кивая головой, а если обстановка располагает, то и дружески обнять. Главное, не произносить ничего похожего на «я же говорил», «да это ерунда, а не проблема», «возьми себя в руки» и уж тем более не переводить тему на самого себя. Вроде ничего сложного. Бежать я не стал, тем более что Эй явно выдохлась после своего «злобного спринта» и теперь упрямо шагала, сознательно игнорируя окружающую действительность. Она даже не повернула голову в сторону лежащего на земле мужика, который пытался зачем-то схватить её за штанину, и уж тем более не остановилась, услышав мой окрик. Я решил не тратить время попусту, а заодно осмотреться. Видимо, когда-то это был густонаселённый город. Недалеко от железнодорожных путей я заметил подземный переход с покосившейся табличкой, обозначающей вход в метро. Я попытался вспомнить карту, но, честно говоря, меня никогда не интересовали ближайшие населённые пункты. Моя семья сроду не уезжала дальше пятидесяти километров от дома. Помнится, дед говорил, что в молодости у него была какая-то колымага на колёсах, но я особо не вникал в эти рассказы. Наверное, в глубине души я всегда знал, что мир деградирует равномерно, так что нет смысла куда-либо дёргаться, а лучше обустроить ближайший угол, сэкономив время и силы. И я был прав. Благодаря нашему путешествию я, конечно, избавился от ощущения, что мог бы найти место для жизни поприятнее, но поленился. Как частенько бывало в подобные моменты, на меня тут же нахлынули сожаления и размышления на тему: «Если бы я оставил Эй у Врача, мой дом всё ещё был бы цел?» Теперь уж этого не узнать. А значит, нужно попытаться найти что-то хорошее в сложившихся обстоятельствах. Я оглянулся – Лёд уже скрылся из вида, Булочка явно увязалась за ним, а вот Эй подошла к старому торговому центру и с интересом заглянула в выбитое на первом этаже окно. Я решил её догнать. Залезать в огромные тёмные здания без оружия – довольно плохая затея, тем более всё стоящее добро оттуда явно давно растащили.

– Что здесь было? – прошептала она, осматриваясь, и вдруг отпрянула. – Там люди валяются!

Я отодвинул её от окна и настороженно вгляделся в пыльный сумрак. Я давно усвоил простое правило: остерегайся больших и тёмных пространств. Мало ли что скрывается в дальних углах. Чьи-то кости и мусор – это не страшно. Опасны живые. Хотя больше всего я боялся совсем другого. Причина тому была в… – как говорили раньше? – «травмирующем опыте», хотя подобным ярлыком можно охватить всю мою жизнь без исключения. Если коротко, то я опасался дыр в полах, трещин, обрушивающихся стен и огромных крыс, снующих по вентиляции и прокладывающих ходы в картонных перегородках. Такие вот торговые центры, вспоминая слова дедушки, строили из дерьма и палок. Это вам не вековая библиотека, не монолитные бетонные многоэтажки и даже не кирпичные бараки. Жалкий образец быстровозводимых магазинов эпохи хаотичной застройки, чудом уцелевший в хаосе последних десятилетий. Но только лишь чудом. Я с сомнением оглядел нутро чудовища эры потребления – каркас из труб, пластиковые панели и дыры, бывшие когда-то остеклением фасадов. Я уже был непосредственным свидетелем обрушения подобного здания. Еле выбрался. Но не всем так повезло. Меня передёрнуло. Удушливая пыль, крики, стоны, тяжесть. Смерть под обломками – вещь страшная. Вдруг жители этого города тоже решили потихоньку разбирать нежилые дома на запчасти, выедая их изнутри, подобно термитам? Тут мой взгляд наткнулся на валяющиеся тела и их части. Скрюченные пальцы, лысые головы, торчащие ноги.

– Это манекены, – вздохнул я. – Но здание ветхое, уходим.

Конечно же, Эй меня не послушала, а полезла в ближайшее окно. Я было решил схватить её за волосы и выволочь обратно, но отчего-то замешкался. Не хотелось быть грубым трусом. Возможно, если ничего внутри не трогать, то здание не схлопнется, как карточный дом. Я сглотнул. Когда мои глаза привыкли к сумраку, то пространство внутри показалось не таким уж и тёмным. Кто-то закрыл в некоторых местах оконные проёмы листами фанеры и кусками пластика, но через щели сочился жидкий свет пасмурного дня. Эй успела ушур-шать куда-то вперёд. Я поплёлся следом, прикидывая, по каким признакам возможно определить, нуждается ли она в моём утешении. Наверное, лучше спросить в лоб. Односторонние умозаключения в таких делах обычно приводят к провалу. Торговый центр был разграблен (кто бы сомневался!) и необитаем (нереально жить на таком сквозняке!). По крайней мере, первый этаж. Подземные парковки внушали мне практически запредельный ужас, но, на моё счастье, Эй решила подняться наверх по сдохшему страшной смертью эскалатору – такой у него был вид. Заклинившие навечно ступени кто-то долго и упорно бил и ковырял чем-то тяжёлым, отчего они стали напоминать тренировочную базу альпинистов-самоубийц, ну или парк аттракционов для мазохистов. Зазубрина здесь, покорёженный обломок металла там, приветливо выгнутый штырь в обнимку с ржавой шестерёнкой, будто приглашающие тебя оставить на них кусочек своей плоти. Если отвлечься от прошлого, то этот эскалатор выглядел так, словно его спроектировали с целью убивать врагов, рвущихся на второй этаж торгового центра. Но Эй бодро взбиралась по кровожадным ступеням, не испытывая ни малейших сомнений. Я снова осуждающе покачал головой, но решил не отставать. Второй этаж был так же грязен и пустынен. Здесь ветер свистел ещё сильнее, и я с тревогой осмотрел потолок. Эй бесцельно блуждала, заглядывая за покосившиеся перегородки и пиная валявшийся мусор. Стены были разрисованы жуткими артами про зомби-апокалипсис. Я остановился, разглядывая художества. Чувства юмора художнику было явно не занимать. Зомби выкрикивали миролюбивые лозунги и цитаты про свободу и спасение, путаясь в человеческих кишках и доедая мозги.

– Иди сюда! – приглушённый голос Эй раздался из-за покосившейся железной двери.

Я послушно поплёлся на зов. Увидев помещение, я не сразу сообразил, какие функции оно выполняло в старые добрые времена, когда люди были милее, а еда свежее. Это сарказм. Или нет. Я так и не решил. Я пробирался в полутьме между вбитых в пол штырей, когда вдруг наткнулся на дырявое кресло. Меня осенило: кинотеатр! Сцены нет, кресел по большей части тоже. Но судя по обломкам, здесь явно транслировали фильмы. Вон и лоскуты экрана валяются. Я поделился своими соображениями с Эй, но она лишь пожала плечами. Её никогда не водили в детстве в кино. Меня тоже, но я помню книгу «Энциклопедия современных искусств», там была иллюстрированная глава, посвященная кинематографу. Я постарался рассказать Эй, как тут всё было устроено, она села в грязное кресло, поджав колени, и обхватила их руками.

– Я вспомнила, – задумчиво произнесла она. – У мамы была книга про любовь, где герои ходили в кинотеатр, чтобы целоваться. Но это странно.

– Да уж. – Я сел рядом и обвёл зал глазами. – Но раньше здесь было наверняка темно, посмотри. Окон нет, двери железные. Это сейчас в стенах пробиты дыры.

– А разве для таких дел нужна темнота? – фыркнула Эй.

Я не сразу нашёлся с ответом. Был у меня один невнятный сексуальный опыт с девчонкой из соседней многоэтажки по имени Мышка. До поцелуев дело вообще не дошло. Она банально отдавалась за еду, обещая мужчинам райские кущи. По факту же мне потом было дико жаль, что я расплатился за её услуги аж тремя банками превосходных консервов. Не стоило оно того, если честно. Но любопытство я своё удовлетворил. А темнота здесь явно ни при чём. Я поделился с Эй своими соображениями, вскользь упомянув Мышку, которая, к слову, бесследно пропала уже пару лет как.

– Наверное, её убил какой-то псих. – Эй поёжилась. – Мужчины звереют от всяческих лишений и часто путают секс с насилием и всем таким прочим.

– Теперь и вовсе нет никаких ориентиров. А знаешь, мы могли бы построить новое общество, учесть все ошибки прошлого, но…

– Да брось! – перебила меня Эй. – Наша коммуна тоже грезила великими идеалами, настолько великими, что мы со Льдом еле ноги оттуда унесли. Нет ничего страшнее группы сплочённых бредом людей. Уж поверь.

– Значит, будем доживать, как сумеем, – грустно подытожил я.

– Если смириться с мыслью, что конкретно от нас ничего не зависит, то можно вообще не париться и не переживать. Пусть всё идёт своим чередом. Тебе печально, поскольку по рассказам родственников и описаниям из книг ты ещё можешь сопоставить прошлое и настоящее. А лет через двадцать выживших вообще ничего не будет смущать. Возможно, они станут дикарями, весело скачущими вокруг костров с дубинками. Пройдёт много тысяч лет, люди снова начнут эволюционировать, построят цивилизацию, разрушат её Богам на потеху и так по нескончаемому кругу. Вероятно, даже успеют заселить ближайшие планеты, если инопланетяне вовремя не спохватятся.

Я громко рассмеялся и, даже не знаю почему, невпопад предложил:

– А давай целоваться? Я ещё не пробовал, и мне до ужаса интересно.

Эй изумлённо подняла бровь, такого выражения на её лице я ещё не видел.

– Неужели ещё остались на свете мужчины, которые спрашивают для этого разрешение? – лукаво заявила она, но через секунду помрачнела. – Лёд за такое нам обоим вырвет языки.

Стоило ей это произнести, как я сразу ощутил во рту свой собственный язык, на который до сего момента совершенно не обращал внимания – неуклюжий, скользкий и несомненно противный. Да, человеческое тело не самое прекрасное изобретение природы. Но всё же хотелось остаться при своём убогом языке.

– Настолько всё у вас серьёзно? – пробормотал я, сглотнув и предательски запутавшись в слогах. Я бы многое отдал за лекарство от заикания!

– Но мы бы могли сбежать, – вдруг просияла Эй. – Вот прям сейчас.

Этот поворот дела меня немного смутил. Я и сам до конца не понимал, чего хочу от Эй. Избавиться от одиночества? Подружиться? Приятно провести время? Испытать яркие эмоции? Я придвинулся к ней ближе. Её худенькие запястья торчали из огромных рукавов старой выцветшей синей куртки и выглядели как-то особенно жалко. Мне захотелось взять её за руку, но я устыдился своих уродливых обрубков вместо пальцев, которые поспешил спрятать в карманах. Волосы Эй были спутаны – она не особо дружила с расчёской. Бледная кожа казалось сегодня особенно прозрачной, а на левом виске даже в полумраке была заметна неровная красноватая маленькая родинка. От Эй приятно пахло. Возможно, нашу компанию на инстинктивном уровне в первую очередь объединила любовь к чистоте. Если раньше зрительное восприятие одним человеком другого было преобладающим, то сейчас, в эпоху всеобщей моды на рваньё и убожество, на первый план вышло обоняние. Возможно, это один из признаков конца цивилизации? Мыло душистое как гарантия светлого будущего человечества – и наоборот. Я улыбнулся этой безумной мысли.

– И ты не будешь скучать по Льду? – осторожно спросил я, придвигаясь ещё чуть ближе. Запах Эй слегка дурманил, хотелось зарыться лицом в её волосы.

– Ммм. Надо подумать. – Эй игриво постучала пальцем по своей нижней губе. – Наверное, сначала буду. Начну вас постоянно сравнивать, не в твою пользу конечно. Ты будешь психовать, но вскоре изменишься, станешь лучше, чтобы избежать конфликтов. Такой уж ты текучий – подстраиваешься под всех. А там видно будет…

– Как-то нечестно звучит! А ты не будешь под меня подстраиваться? – хмыкнул я, испытывая лёгкую досаду.

– А я буду тебя целовать! – игриво заявила она.

Меня разобрал смех. Эй серьёзно полагает, что это достойная компенсация за все связанные с ней хлопоты и безумного Льда, объятого ревностью, на хвосте?

– Возможно, посули ты мне новую библиотеку, я бы подумал, но ты ведь и понятия не имеешь, где её искать. Знаешь, меня обижает этот твой тон превосходства, словно ты мне, убогому, милости отсыпаешь. Я предпочитаю думать, что мы друзья, но у тебя какие-то замашки госпожи. И почему ты так хочешь сбежать от Льда? – постарался произнести я ровным, внятным и в меру безразличным тоном.

– Ты совсем дурак? – вдруг отчеканила Эй, прожигая меня взглядом, но он быстро потух, и её глаза из зелёных озёр превратились в мутные болотца. Она ещё сильнее сжалась в комок и отвернулась.

Утешил, что тут скажешь. Дружеские объятия явно сейчас были не к месту. Или как раз наоборот? Я встал и подошёл к дыре в стене. Со второго этажа был виден вокзал, но не наш поезд – его загораживали здания. Эй изо всех сил излучала ауру ненависти. А может, это мне так казалось? Я хотел завести разговор на нейтральную тему, но вдруг услышал выстрел. А потом ещё один и ещё. Не сговариваясь, мы вскочили и побежали в сторону нашего поезда. Спускаться по огрызкам эскалатора было очень трудно – я порвал рукав и без того заношенной крутки. Эй была шустрее. Она ловко соскочила на первый этаж и бросилась на улицу. Я хотел поднажать, но в этот момент в моём мозгу здравый смысл настойчиво напомнил, как глупо нестись на всех парах на звуки выстрелов, даже не имея в руках нормального оружия. Я огляделся. Порывшись в пыльных обломках и мусоре, я наконец извлёк ножку от стула или стола (не разобрать!). Что ж, это лучше, чем ничего. Надо было догонять Эй. Вылезая на свет божий из старого торгового центра, я облегчённо вздохнул. Как же меня всё-таки пугали такие вот здания. Как ни странно, Эй ждала меня неподалёку. Удивительно разумный поступок. Мы добежали до здания, загораживающего наш поезд, буквально за пять минут и осторожно выглянули из-за угла. На крыше вагона стоял Лёд с ружьём в руках и целился по очереди в окруживших его людей. Это были четыре женщины, которые не сводили глаз со стрелка и при этом осторожно друг за другом обходили вагон, будто бы играя в странную детскую игру, где роль голящего выпала на долю Льда.

– У них нет оружия! – крикнула Эй и побежала на выручку Льду.

Мне оставалось плестись следом, ножка стула в руках не сильно укрепляла мою уверенность. А судя по виду Льда, даже ружья для этого было недостаточно. Он нервно переминался с ноги на ногу, панически озираясь, как затравленный зверь. Приблизившись, я увидел, насколько тощими были те женщины; тем не менее в их запавших глазах полыхало яростное безумие. Они кружили, словно стая голодных собак, загнавших на крышу упитанного кота. Я заметил пятую женщину, сидящую чуть в стороне и сжимающую кровоточащую руку. Наверное, в неё и стрелял Лёд. Интересно, а где же Врач?

– Что происходит? – заорала Эй во всю мощь своей глотки.

Женщины остановились и молча воззрились на нас. Сложно было определить возраст хотя бы одной из них, поскольку их лица были грязны, кожа сморщена, а одежда ужасно болталась. Молодые старухи? Постаревшие раньше времени девушки? Наверное, в нашем мире надо ввести новую категорию возраста, которая бы описывала такие вот трансформации. Я догадывался, что морщинами их лица избороздило не время, а тяжёлая жизнь. Интересно, каким со стороны кажусь я? Мы все – представители поколения без времени, выращенные безразличными, разрушенными родителями, доживаем свой век в городских руинах. Наши деды – поколение без морали – оголтелые, летящие в пропасть и потому старающиеся отхватить по максимуму всего, что только подвернётся под руку. Именно они разграбили последние склады и растащили всё, что только могли унести. А до них было поколение без свободы, но это совсем печальная история. А после нас останутся только кости. Никаких следующих поколений не будет. Я уверен.