От автора
Под этой обложкой помещаются два поэта – Пушкин и Маршак.
Мне кажется, что это соседство приятно и необременительно для обоих, и они легко уживутся вместе.
В пушкинское пространство легко вписываются все большие поэты XX века – от Блока до Маяковского, от Ахматовой до Бродского, независимо от того, являлись ли они продолжателями великой традиции или ее яростными, отчаянными и блистательными ниспровергателями.
Маршак относился к продолжателям и всю жизнь служил "поэзии живой и ясной, высоких дум и простоты". Светлое, пушкинское начало отмечали все критики, когда-либо писавшие о поэзии Маршака.
Традиционна поэтика Маршака. Она целиком и полностью укладывается в лирические каноны XIX века.
И тем не менее Маршак был поэтом своего времени, поэтом XX века. Но дело не только и не столько в традиционности.
Стремление к свету, ощущение света, понимание того, что, несмотря ни на что, «мир» и «свет» – синонимы, даже "у бездны мрачной на краю", даже тогда, когда душа раздирается бесами на части и кажется, что жизнь – это "дар напрасный, дар случайный", даже тогда, когда "темнота и тишина" смыкаются над тобой и угасает последняя надежда, – вот что объединяет двух поэтов.
Пушкинское сияние и маршаковский теплый свет так нужны всем нам, переступившим порог XXI века.
В беспредельной вышине… А. С. Пушкин
Вступление
Научить понимать и любить стихи – занятие неблагодарное и заведомо обреченное. Прежде всего потому, что ни один человек не может с полным правом сказать: "Я понимаю это стихотворение или стихи вообще". Просто существует разный уровень понимания и восприятия поэзии, зависящий от многих субъективных и объективных факторов. Назову лишь некоторые из них: общий уровень культуры, культура чтения вообще и чтения стихов в частности; культура выражения и восприятия чувств, уровень интеллекта и образованности, наблюдательность. А иногда восприятие того или иного стихотворения зависит просто от настроения, погоды или… ни от чего.
И тем не менее, есть что-то общее в психологии восприятия стихов. Этому процессу всегда предшествует открытие.
И тот, кто на протяжении своей жизни совершает такие открытия, неизмеримо счастливее других, невзирая на любые жизненные обстоятельства. Можно сказать, что у читающего стихи – одна жизнь, у не читающего – другая.
В замечательном рассказе "Чик и Пушкин" Фазиль Искандер очень тонко и убедительно описывает этот момент открытия поэзии в жизни своего героя, Чика. Этот рассказ, как и все истории о Чике, глубоко автобиографичен.
Действие рассказа происходит зимой 1937 года, на фоне мракобесия сталинской эпохи. На это время приходится пик репрессий, шпиономания. Именно тогда с особой помпезностью отмечалось столетие со дня убийства Пушкина "врагом народа" Дантесом.
Десятилетний Чик пытается найти "враждебную надпись", замаскированную в иллюстрации к "Песни о вещем Олеге". Он внимательно всматривается в рисунок, затем начинает вчитываться в текст в надежде на то, что стихи помогут ему разоблачить "проклятых вредителей". И тут с ним происходит чудо:
"Чик, конечно, знал эти стихи и раньше, но никакого особого интереса к ним не испытывал. Теперь, читая их и дойдя до гадания кудесника, Чик мельком подумал, что кудесник – шпион и нарочно разлучает Олега с любимым конем…
Читая стихи, Чик с удивлением чувствовал, что они оживают и оживают… И вдруг, когда он дошел до места, где змея, выползшая из черепа коня, обвилась вокруг Олега и "вскрикнул внезапно ужаленный князь", что-то пронзило его с незнакомой силой.
Это была поэзия, о существовании которой у Чика были самые смутные представления… И дальше уже до конца стихотворения хлынул поток чего-то горестного и прекрасного, может быть, постижение непостижимого смысла жизни… Обливаясь сладкими слезами и не думая о том, что плакать стыдно, Чик несколько раз прочел это стихотворение, удивляясь, что слова начинают светиться и зеленеть, как трава, на которой сидят Игорь и Ольга… Чик затих над столом. Он не понимал, что с ним произошло…"[1]
Стихи не рассчитаны на массовое восприятие и коллективное потребление. Они по природе своей индивидуалистичны. Они написаны поэтом, прежде всего, для себя, но адресованы каждому из нас лично.
Эта работа – еще одна попытка прочитать стихи Пушкина, те, что названы хрестоматийными, то есть изученные многими поколениями школьников, зазубренные наизусть и повторенные многократно и многогласно.
Но ведь известно: то, что повторяется бессчетное число раз, постепенно вовсе утрачивает всякий смысл, превращаясь в случайный, хоть и предсказуемый набор звуков.
Так существуют в сознании читателей «бурямглоюнебокроет», "друзьямоипрекрасеннашсоюз", "япомнючудноемгновенье", "яваслюбиллюбовьещебытьможет" и, наконец, "мойдядясамыхчестныхправил".
Это далеко не первая и, безусловно, не последняя попытка расчленить эти звуки, превратив их снова в стихи, то есть в очередной раз попытаться понять, "что внутри".
"Для того, чтобы понять, "что внутри", как выражаются дети, – писал С. Я. Маршак, – нет никакой необходимости нарушать цельность художественного произведения. Надо только поглубже вглядеться в него, не давая воли рукам. Чем пристальнее будет ваш взгляд, тем вернее уловите вы и смысл, и поэтическую прелесть стихов"[2].
Автор по мере сил пытается следовать этому принципу.
"19 октября" 1825 года
И тут кончается искусство,
И дышат почва и судьба.
Б. Пастернак
1
Есть стихотворения, в которых автор, сам того не сознавая, «угадывает» свою судьбу и судьбы своих героев. Чем крупнее поэт, тем больше таких неосознанных догадок, предсказаний, озарений разбросано в его стихах.
И только потомки в состоянии оценить эти догадки, ибо у них есть большое преимущество перед современниками: они знают, "что было дальше".
Стихотворение А. С. Пушкина "19 октября" 1825 года для самого поэта и для его героев, друзей-лицеистов, было, по-видимому, всего лишь первым (если не считать стихотворения "Пирующие студенты", написанного в лицейские годы) в ряду дружеских посланий, обращённых к лицейским друзьям. И только последний лицеист, переживший Пушкина почти на полвека, смог, по-видимому, оценить провидческую силу этих стихов.
"19 октября" 1825 года – это большое стихотворение со сложной и стройной композицией. Ефим Эткинд сравнивает стройность стихов Пушкина с архитектурной соразмерностью и завершённостью Санкт-Петербурга.
"В основе всякого произведения – и стихотворения и поэмы, лежит симметричная структура"[3], – пишет он. Поэтому, прежде всего, рассмотрим композицию стихотворения.
1. Октябрь 1825 года. Михайловское. Приближается лицейская годовщина. Пушкин в одиночестве вспоминает Лицей и лицеистов.
2. В воображении он переносится в Петербург. В определённом порядке ("иных уж нет, а те далече…".) "собираются" лицейские друзья: Николай Корсаков, который умер в Италии, Фёдор Матюшкин, находящийся в кругосветном плаванье и, наконец, сам Пушкин, отбывающий Михайловскую ссылку.
3. Первое обращение к друзьям: "Друзья мои, прекрасен наш союз".
4. Пушкин из наблюдателя превращается в участника пирушки. Он вспоминает о печальном прошлом (Южная ссылка).
5. Снова Михайловское. Близкое прошлое. Приезд друзей: Пущина, Дельвига, Горчакова. Мысли о «запоздалом» друге, Кюхельбекере.
6. Второе обращение к друзьям: "Пора и мне…". Если в первом обращении мысли о прошлом и настоящем, то в этом размышления о недалёком будущем. "Промчится год, и с вами снова я…".
7. Снова в воображении возникает Петербург. Встреча Пушкина с лицеистами через год.
Звучат три тоста:
8. Третье обращение к друзьям: "Пируйте же, пока ещё мы тут! "Лицеисты «уходят» в том же порядке, что и появились: "Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет… "Остаётся один последний лицеист, которому посвящены строки стихотворения: "Несчастный друг! Средь новых поколений / Докучный гость и лишний, и чужой…".
9. И снова Михайловское… Октябрь 1825 года. Поэт снова в одиночестве, но что-то в его настроении неуловимо изменилось.
Круг замкнулся.
2
А теперь обратимся к содержанию стихотворения.
Михайловское. Осень. Пушкин сидит у камина. Перед ним бокал вина. За окном – печальный осенний пейзаж. "Пустынная келья" освещена и согрета теплом камина. Вторая строфа начинается словами:
Пушкин пытается мысленно представить себе лицейских друзей, но они не приходят. Тогда воображение переносит поэта "на брега Невы", где происходит дружеская пирушка. Начинают собираться друзья. Они появляются в строгом порядке, который Пушкин сформулирует только в 1830 году в восьмой главе "Евгения Онегина". "Иных уж нет, а те – далече…". Сам автор, с одной стороны, смотрит на эту встречу достаточно остранённо, как наблюдатель, с другой стороны, как и другие лицеисты, является её воображаемым участником.
Первым появляется тот, "кого нет", – Н. Корсаков, скончавшийся в Италии в 1820 году.
Потом те, кто "далече". Сначала – Матюшкин, находящийся далеко от невских берегов. Он, как всегда, в плаванье. Следующий за ним – сам Пушкин, отбывающий Михайловскую ссылку. В его первом обращении к лицейским: "Друзья мои, прекрасен наш союз… "звучит одновременно ликование и горечь. Поэт вспоминает Южную ссылку, разочарование, предательство друзей. Он снова мысленно переносится в Михайловское. Мысленно, так как вспоминает о недалёком прошлом, когда, пренебрегая запретом, его посетили близкие друзья. И опять, в строгом порядке, появляются лицеисты: Пущин, Дельвиг и Горчаков.
Наконец приходит четвёртый, «запоздалый» друг, который должен был приехать в Михайловское, но ещё почему-то не приехал – Вильгельм Кюхельбекер.
И снова Пушкин превращается из наблюдателя в участника. Но если первое его появление было связано с прошлым (печальное воспоминание о Южной ссылке), то это устремлено в будущее. Звучит предсказание, которое окажется пророческим: "Промчится год, и с вами снова я".
Наконец, все те, кого он призывал, кого мечтал увидеть, в сборе. На смену печали и горечи первых строк приходит ликование:
"Благослови, ликующая муза, благослови: да здравствует лицей!"
Звучат три тоста, обращённые к лицеистам, к учителям, к царю. Пушкин из участника опять превращается в наблюдателя, а пространство раздвигается до бесконечности: "Пируйте же, пока ещё мы тут!"
И снова друзья всё в том же строгом порядке. Но это уже не порядок появления, а порядок ухода: "Увы, наш круг час от часу редеет; кто в гробе спит, кто дальный сиротеет…" В последних строчках стихотворения Пушкин обращается к далёкому будущему и пытается представить себе, что будет испытывать последний оставшийся в живых лицеист.
3
"И время – прочь, и пространство – прочь".
Анна Ахматова
Если пространственный контекст стихотворения ограничен определёнными географическими рамками: Михайловское в реальности, Петербург, Царское село, Одесса в воспоминаниях, Париж, Кавказ мимоходом, – то временной контекст стихотворения не укладывается в определённые рамки. От Михайловского дня, сжатого до мгновенья "проглянет день… и скроется…", – до вечности: "судьба глядит… мы близимся к началу своему…". Стихотворение продолжается во времени и после смерти Пушкина, охватывая почти шесть десятилетий, период, пока жив последний лицеист.
Можно сказать, что это стихотворение длиной в жизнь последнего лицеиста, князя Александра Михайловича Горчакова. А теперь обратимся к стихам.
Пушкин только в Михайловской ссылке, впервые за семь лет после окончания Лицея обращается в стихах к лицейским воспоминаниям. Позади Петербург с его "пёстрой и однообразной" жизнью, Южная ссылка, основной итог которой – обретение печального опыта. О лицеистах он узнаёт из редкой переписки, а они о поэте, в основном, из его публикаций.
Поэт приезжает в Михайловское 9 августа 1824 года. "Ссылка в Михайловское была тяжёлым испытанием: разлука с любимой женщиной, одиночество, материальные затруднения, отсутствие духовного общения, друзей, развлечений могли превратить жизнь в непрерывную нравственную пытку… Однако Пушкин обладал активным, одухотворяющим жизнь гением: он не подчинился окружающему, а преобразил его"[4].
"Уединение моё совершенно – праздность торжественна"[5], – писал Пушкин Д. М. Шварцу через четыре месяца после прибытия в Михайловское.
Только через год после прибытия в Михайловское Пушкин обращается к Лицею. Впервые пытается осмыслить и сформулировать значение лицейских лет в его жизни и в жизни его друзей.
Можно сказать, что между поэтом и стихотворением возникает обратная связь: не только поэт влияет на то, что он пишет, но и написанное во многом определяет реальные поступки и судьбы героев. Пушкинские стихи невозможно рассматривать как нечто статичное, неподвижное. Они живут своей жизнью, меняются, изменяют представление о себе читателей. Исследователь поэзии Пушкина В. Непомнящий как-то заметил, что Пушкин входит в своё стихотворение одним, а выходит уже каким-то другим. Проследим за тем, как на протяжении стихотворения изменяется душевное состояние поэта.
Первая строфа стихотворения делится на две части: осенний михайловский пейзаж за окном и "пустынная келья", в которой сидит поэт. Первая строчка стихотворения "Роняет лес багряный свой убор…" звучит печально и торжественно. Эта тональность сохранится до конца стихотворения. Кажется, что пейзаж и описание жилища построены на контрасте: тёплые жёлто-багряные тона осени, отблески огня в камине, золотистое вино – и посеребрённое морозом поле, осенняя стужа, пустынная келья. Но это противопоставление мнимое. Извечные символы и антитеза в мировой поэзии – "холод – тепло" не противопоставлены, а дополняют друг друга.
Холод у Пушкина – это чаще всего синоним радости, бодрости, пробуждения творческих сил. ("И с каждой осенью я расцветаю вновь; Здоровью моему полезен русский холод…" ("Осень "). Такое же взаимопроникновение мы наблюдаем и в следующей строфе: "Печален я: со мною друга нет…". В лексику этой строфы буквально врываются такие «лицейские» слова и выражения как «друг», "пожать от сердца руку", "пожелать весёлых много лет…". "Вотще воображенье вокруг меня товарищей зовёт…" – они не приходят, и тогда Пушкин сам мысленно переносится "на брега Невы". И тут в определённом порядке начинают «сходиться» друзья. Первое обращение Пушкина – к Николаю Корсакову. Он уже никогда не сможет появиться на традиционном сборе.
Корсаков Николай Александрович (1800–1820) был талантливым музыкантом, композитором, виртуозно играл на гитаре. Его перу принадлежат первые романсы, написанные на стихи Пушкина. В 1820 году, служа в Коллегии Иностранных дел, был причислен к римской миссии и уехал в Италию, где умер от чахотки.
В строфе, посвящённой Корсакову, через десять лет, как в детской картинке, «проявится» ещё один лицеист, но Пушкин пока об этом не знает.
В 1835 году князь Горчаков по делам дипломатической службы окажется в Италии, разыщет на флорентийском кладбище могилу Корсакова и установит на ней памятник, на котором будет высечена эпитафия, написанная за час до смерти самим Корсаковым:
Директор Лицея Энгельгардт запишет: "Вчера я имел от Горчакова письмо и рисунок маленького памятника, который поставил он бедному нашему трубадуру Корсакову под густым кипарисом близ церковной ограды во Флоренции. Этот печальный подарок меня очень обрадовал".
Так стихотворение исподволь начинает жить своей жизнью. Появляется скрытое подводное течение – судьбы лицеистов начинают развиваться как бы по пушкинскому сценарию.
Следующие строфы обращены к тому, кто «далече» – к Фёдору Матюшкину:
Матюшкин Фёдор Фёдорович (1799–1872). Прозвища – «Федернелке» и "Плыть хочется". Становится известным мореплавателем, адмиралом. По окончании Лицея отправляется в первое кругосветное плаванье в экспедиции Крузенштерна. Верность и преданность лицейскому братству Матюшкин сохранит до последних дней жизни. В какой бы точке земного шара он ни находился, лицеисты всегда получали от него поздравления в лицейскую годовщину. Впервые он сумеет появиться на встрече с лицеистами только в 1841 году, когда выйдет в отставку.
В строчках, посвящённых Матюшкину, «спрятан» ещё один лицеист, Антон Антонович Дельвиг. "На долгую разлуку нас тайный рок, быть может, осудил!" – это перифраз из принадлежащей его перу "Прощальной песни воспитанников Царскосельского Лицея", ставшей гимном лицеистов:
Эти слова стали паролем для всех лицеистов. Постепенно под воздействием вина и воспоминаний настроение поэта меняется, и вот уже он обращается ко всем своим друзьям:
Первые четыре строчки возвращают читателя в лицейские годы. Здесь всё пронизано духом и буквой Лицея, лицейской лексикой и символикой: "Наш союз… как душа неразделим и вечен…", «свобода» – лицейский символ и идеал, одно из ключевых для лицеистов слов, и, наконец, «беспечность» – прекрасная спутница юности, противопоставленная высокопарной напыщенности, ложной многозначительности и ханжеству.
Всего через год, в лирическом отступлении в конце шестой главы "Евгения Онегина", прощаясь с юностью, он попытается проститься и с беспечностью и… не сможет:
Вторая половина строфы возвращает в настоящее, в реальность, где так трудно существовать бывшим лицеистам, сохранившим лицейские идеалы, лицейский дух: стремление к свободе, верность дружбе, чувство собственного достоинства ("самостоянье человека – залог величия его").
С последними строчками приходит понимание того, что настоящие друзья, которые никогда не предадут и не изменят – это лицейские, а настоящий Дом на все времена – это Лицей. Но в дом, в отечество нет возврата. Они – вечные изгои, вынужденные существовать во враждебном, ощетинившемся мире.
Следующий в дружеской перекличке – лицеист Александр Пушкин. Он сейчас «далече» – в ссылке в Михайловском. Пушкин вспоминает недавнее прошлое, Кишинёв, Одессу. Именно там он испытал неверность, предательство друзей, измену любимой женщины:
Из Южной ссылки – снова в Михайловское. Пушкин вспоминает друзей, которые, вопреки запрету, посетили его в ссылке. Вот они, самые близкие, самые преданные, те, без которых лицейская перекличка просто не имеет смысла: Пущин, Горчаков, Дельвиг, Кюхельбекер.
И первый среди них, конечно, "товарищ милый, друг прямой", – Иван Пущин. Он первым нарушил запрет и приехал к Пушкину в Михайловское в январе 1825 года.
Пущин Иван Иванович (1798–1859) – Большой Жанно, Иван Великий – один из ближайших друзей Пушкина. Он был любимцем лицейских товарищей, честный, рассудительный, прямой, полная противоположность импульсивного, вспыльчивого Пушкина. 11 января 1825 года Пущин посетил опального поэта в Михайловском. Это была последняя их встреча. За участие в восстании декабристов он был сослан в Сибирь. Благодаря воспоминаниям Пущина "Записки об Александре Пушкине" мы можем со всеми подробностями воссоздать эту встречу, а также многое узнать о лицейских годах поэта.
Через год после встречи, на каторге, Пущин получит стихотворение Пушкина "Мой первый друг, мой друг бесценный…". В нём поэт вспоминает об их встрече в Михайловском. На каторге Пущин узнал о гибели Пушкина. Он писал: "Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история… то роковая пуля встретила бы мою грудь. Я бы нашёл средство сохранить поэта-товарища, достояние России".
Следующее обращение – к Александру Горчакову. Впрочем, в реальном жизненном контексте стихотворения, в строчках, посвящённых Корсакову, он уже появился, хотя сам поэт об этом и не догадывается. Александр Горчаков ("сиятельный повеса", "франт"), узнав о том, что в Михайловском, недалеко от имения, где он в то время гостил, находится ссыльный Пушкин, встречается с ним 11 августа 1825 года, правда не в самом Михайловском, а на просёлочной дороге. Пушкин высоко оценил поступок Горчакова. Ведь он рисковал многим. Его карьера была тогда на взлёте.
Горчаков Александр Михайлович (1798–1883). Лицейское прозвище – «Франт». Он был в Лицее первым учеником. Наделённый незаурядным умом, прекрасно образованный, знатный и богатый (потомок Рюриков в тридцать первом колене), он готовился к государственной деятельности. Все прочили ему блистательную карьеру. И действительно, его карьера складывалась стремительно. В пятидесятые годы он – известный дипломат, одержавший на дипломатическом поприще внушительные победы, министр иностранных дел, впоследствии государственный канцлер.
Горчакова нельзя было назвать ближайшим другом Пушкина. В их отношениях было, по-видимому, некое напряжение, скрытое соперничество. И тем не менее Пушкин всегда относился к нему с большим уважением. Горчакову посвящено много пушкинских строк, как в лицейские годы, так и после окончания Лицея. Самая ранняя из сохранившихся рукописей Пушкина адресована Горчакову. Она датирована 1811 годом.
Сегодня она хранится в Пушкинском доме, а тогда это была просто шутливая записка: "Князю Александру Михайловичу Горчакову. Вы пишете токмо для вашего удовольствия, а я, который вас искренно люблю, пишу, чтобы вам cue сказать. А. Пушкин".
Горчакову Пушкин, сам того не ведая, посвящает последние 10 строчек стихотворения"!9 октября 1825 года", обращённые к "последнему лицеисту".
В строфе, посвящённой Горчакову, заключена высокая оценка его самоотверженного поступка ("фортуны блеск холодный не изменил души твоей свободной. Всё тот же ты для чести, для друзей"). Эти слова, как оказалось впоследствии, стали своеобразным напутствием. На протяжении всей своей жизни Горчаков подтверждал их не раз. И наконец, уже тогда в 1825 году, Пушкин отмечал «разнонаправленность» их судеб.
Интересно, что в письме к близкому другу, поэту Петру Вяземскому Пушкин описывает встречу с Горчаковым с изрядной долей иронии: "…Мы встретились и расстались довольно холодно – по крайней мере, с моей стороны. Он ужасно высох – впрочем, так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гниём, первое всё-таки лучше…". Но даже и в этих словах чувствуется некое скрытое одобрение.
Следующая строфа обращена к Дельвигу, посетившему Пушкина в апреле 1825 года. Антон Дельвиг был самым любимым лицейским другом поэта. В письме к Плетнёву, потрясённый ранней смертью Дельвига, он писал: "Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Помимо его прекрасного таланта, это была отлично устроенная голова и душа склада необычного. Он был лучший из нас". Пушкин высоко ценил поэтический дар Дельвига, его стихотворения в духе русских народных песен и подражания древним.
Даже в детских шуточных стихах "Пирующие студенты" в описании Дельвига нет места для иронии – только мягкая насмешка над его легендарной ленью. Обращение к другу преисполнено любви и нежности:
В стихотворении "19 октября" нет даже этой лёгкой насмешки: "сын лени вдохновенный". Здесь лень воспринимается скорее как самоуглублённость и сосредоточенность. Можно заметить, что в этом стихотворении нет обычной пушкинской иронии. Он оставляет её для общения и переписки. В стихах – только любовь, только нежность, только щедрость, великодушие и признательность. Друзья его прекрасны, даже идеальны.
Щедростью и великодушием проникнута вторая строфа, посвящённая Дельвигу. Тут и полнейшее оправдание его "вдохновенной лени". Её он противопоставляет своей суетности и беспечности. И высочайшая оценка его поэзии:
Дельвиг Антон Антонович (1798–1831). Лицейское прозвище – Тося.
Известный поэт, издатель. В его изданиях "Северные цветы", «Подснежник», "Литературная газета" Пушкин печатал свои стихи и критические статьи. Дельвигу поэт посвятил множество стихов.
Дельвиг был последним лицеистом, которого Пушкин упоминает в своих стихах. Стихотворение «Художнику», написанное в 1836 году, заканчивается словами, исполненными любви и сожаления:
- Грустно гуляю: со мной доброго Дельвига нет:
- В тёмной могиле почил художников друг и советчик.
- Как бы он обнял тебя! Как бы гордился тобой!
И, наконец, обращение к "запоздалому другу" Вильгельму Кюхельбекеру. Он должен был приехать, но ещё почему-то не приехал. В лицейские годы и сам Кюхельбекер, и его стихи были предметом постоянных, часто злых насмешек. Доставалось и его нелепой внешности, и его странному поведению, и его длинным, витиеватым стихам. Особенно от Пушкина:
Или:
Но с годами Пушкин оценил и его бесконечную преданность поэзии, и его глубочайшую эрудицию. Он называл Кюхельбекера "живым лексиконом и вдохновенным комментарием". Но это не мешало Пушкину вести с ним постоянный, не прекращающийся с лицейских лет спор о поэзии. На этом споре с "критиком строгим" фактически построена четвёртая глава "Евгения Онегина". Валентин Непомнящий заметил, что, обращаясь к друзьям, Пушкин говорит с каждым на его языке. Действительно, обращение к Горчакову точно и лаконично; строки, посвящённые Дельвигу, преисполнены нежности и лиризма. Обращение к Кюхельбекеру – это стихи поэта-романтика:
В этом же ключе написаны строки "Евгения Онегина", посвящённые Ленскому. Они состоят из романтических штампов и цитат того времени и насквозь пронизаны иронией:
В обращении к Кюхельбекеру нет места для насмешки. Оно мужественно и благородно. Тут не подходит схема "Онегин—Ленский". Это разговор на равных:
Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797–1846). Прозвище – Кюхля. Известный поэт и критик. Первое из опубликованных стихотворений Пушкина "К другу стихотворцу" (журнал "Вестник Европы", 1814) обращено к Кюхельбекеру. С этого стихотворения и начинается спор о поэзии, продолжавшийся многие годы.
За участие в событиях 14 декабря 1825 года на Сенатской площади Кюхельбекер был заключён сначала в Петропавловскую крепость, а потом отправлен на поселение в Сибирь. Случайная встреча поэтов произошла в 1827 году возле Боровичей, когда Кюхельбекера под конвоем отправляли из заключения на поселение. Эта встреча оказалась последней.
И снова Пушкин из наблюдателя превращается в участника. Но если в начале стихотворения он обращался к прошлому (воспоминание о Южной ссылке), то сейчас он думает о будущем: "Промчится год, и с вами снова я".
Стихотворение продолжает свою самостоятельную жизнь. Эти строчки оказались пророческими: в ночь с третьего на четвёртое сентября 1826 года в Михайловское прискакал фельдъегерь с высочайшим распоряжением срочно отправляться в Москву, причем "в своём экипаже, свободно, не в виде арестанта". Так закончилась Михайловская ссылка. Правда, на традиционной встрече он появится только 19 октября 1827 года.
И снова в воображении поэта Петербург, но уже в будущем, год спустя. Звучат три тоста. Они также следуют один за другим в строгом порядке: первый, конечно же, за Лицей:
И эмоционально, и интонационно, и по смыслу ("исполнится завет моих мечтаний") – это кульминация стихотворения. Вот он – "проглянувший день", короткая вспышка; ведь ликование не бывает длительным, а на смену "ликующей музе "обычно приходит "муза плача".
Ещё два тоста, и стихотворение приблизится "к началу своему" Второй тост обращён к лицейским учителям:
Известно, что взаимоотношения Пушкина с учителями были далеко не безоблачными. И тем не менее, Пушкин преисполнен благодарности и великодушен: "Не помня зла, за благо воздадим".
Третий тост потребовал от поэта не только великодушия и благородства, но мужества и отваги. Поднимать тост за царя в конце 1825 года, когда идеи декабристов буквально витали в воздухе, в пушкинской среде считалось недостойным. Требовалась большая независимость для того, чтобы провозгласить: "Ура наш царь! Так! Выпьем за царя".
" Так" в середине строки – это утверждение, ответ оппонентам. В следующих строчках человеческое и идейное обоснование этого тоста:
В этой строфе также заключено скрытое пророчество. Тогда никто не догадывался о том, что императору Александру I оставалось жить всего несколько месяцев. А Пушкин его прощает, как на последней исповеди и уравнивает на первый взгляд два совсем не равновеликих события: победу в войне с Наполеоном и основание небольшого необычного и странного учебного заведения под названием "Царскосельский Лицей". Должно пройти ещё много лет, пока основание Лицея станет таким же достоянием истории, как взятие Парижа.
В следующей строфе Пушкин обращается к живым: "Пируйте же, пока ещё мы тут". «Тут» – значит на Земле, в этом мире. Короткий осенний день 19 октября 1825 года устремляется в вечность, а пространство "пустынной кельи" раздвигается до бесконечности. Лицеисты уходят в том же порядке, в котором они появились в начале стихотворения: "Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет…" Но этот уход уже диктует не стихотворение, а ворвавшаяся в него реальная жизнь.
Третий раз в стихотворении появляется слово «судьба». Если в первый раз, в случае с Горчаковым, она разделяла; во второй раз, в случае с Кюхельбекером, соединяла, то тут она уравнивает:
Последнее выражение многозначно. С одной стороны, это постепенный уход из жизни; с другой стороны, – "начало "для лицеистов – это, конечно же, Лицей. И Пушкин снова мысленно возвращается в Царское село, вспоминает последние лицейские дни и клятву, произнесённую лицеистами.
4
Разве вы не знали, что стихи сбываются?
Марина Цветаева – Анне Ахматовой
Комната была такая же, как прежде. Хотя, нет. Не совсем такая же. Тот же человек сидел за той же конторкой. Нет, не совсем тот же человек, и конторка не та же.
Рэй Брэдбери
Несмотря на то, что будут ещё написаны стихотворения на лицейскую годовщину и в 1827, и в 1828, и в 1831, и в 1836 годах, это стихотворение оказалось прощальным. По разным причинам он больше никогда не встретится с лицеистами, которые упоминаются в стихотворении:
В январе 1825 года состоялась последняя встреча с Иваном Пущиным. Декабрьское восстание навеки разлучило их.
Как и предсказал поэт, их пути с Александром Горчаковым навсегда разошлись. Встреча на "просёлочной дороге "в августе 1825 года также была последней.
"Запоздалый друг "Вильгельм Кюхельбекер не сможет приехать в Михайловское из-за деятельного участия в событиях 14 декабря, и их случайная встреча в октябре 1827 года также окажется последней. Встретятся "братья по судьбам", бывший ссыльный Александр Пушкин и ссыльный до конца дней своих Вильгельм Кюхельбекер, чтобы больше никогда не увидеться.
Исключением будет лишь Дельвиг, дружба с которым прервётся только с его смертью. Эта ранняя смерть потрясёт Пушкина. В стихотворении "19 октября" 1831 года он напишет:
И тут он окажется пророком. Между 1831 и 1837 годами не умрёт ни один из лицеистов. Стихотворение начинается перифразом из лицейского гимна, а заканчивается лицейской клятвой.
Оно движется к своему началу, постепенно уходят лицеисты, остаётся один последний, тот, о ком в лицейской клятве говорится достаточно беззаботно: "И один последний лицеист будет праздновать день 19 октября".
Пушкин пытается заглянуть в далёкое будущее, пытается сквозь толщу времени разглядеть последнего лицеиста: как он будет выглядеть, что будет чувствовать, оставшись в полном одиночестве. Оказывается, он и это знает:
Пушкин, конечно, не знает, кто будет последним лицеистом. По-видимому, догадывается, что не он. И всё-таки создаётся впечатление, что какая-то догадка, мгновенное озарение промелькнули в этих строчках: "Кому ж из нас под старость день лицея торжествовать придётся одному?"
Пушкин очень точно чувствовал значение, температуру, вес каждого слова в стихе, то место, которое слово занимает в пространстве.
Место слова «торжествовать» в пространстве строки, строфы, стихотворения, огромно. Если слово «загородил» в стихотворении Пушкина «Обвал», по меткому замечанию Маршака, «загораживает» строку, то на слове «торжествовать» как бы завершаются судьбы лицеистов первого выпуска.
Это слово имеет несколько значений: «праздновать», "праздновать победу", "иметь полный успех".
Первое значение лежит на поверхности: "И один последний лицеист будет праздновать день 19 октября". Особого повода праздновать победу у последнего лицеиста – не будет: пережить всех, остаться одному "средь новых поколений", – это, скорее, пиррова победа. Пушкин и это понимает. Отсюда и выражение – "несчастный друг".
А вот состоявшаяся судьба, одержанные в жизни победы, сохранённое чувство собственного достоинства, наконец, самоуважение, – чем не повод для торжества в конце жизни, когда пора подводить итоги?
Последний лицеист Александр Михайлович Горчаков проживёт ещё почти шесть десятилетий после написания стихотворения "19 октября" 1825 года и умрёт в 1883 году, то есть совсем в другую эпоху.
У последнего лицеиста были все основания торжествовать, а у его друзей (с лицейских лет и на протяжении всей жизни) – все основания сопрягать, связывать это слово с образом "счастливца с первых дней, сиятельного повесы". Горчакову есть чем гордиться: он дипломат, одержавший на дипломатическом поприще блистательные победы, министр иностранных дел, позднее канцлер. "К старости имеет, кажется, всё. В 14 классах "Табели рангов" достиг первого. Его полный титул, звание и список орденов занимают целый газетный столбец"[6].
Но было и то, чем он гордился не меньше:
За семь лет до написания стихотворения, в 1817 году, заканчивая Лицей, он уступает Большую золотую медаль Владимиру Вольховскому, довольствуясь вторым местом, так как незнатному и небогатому Вольховскому будет труднее пробиться в жизни.
За несколько месяцев до написания стихотворения, в августе 1825 года, рискуя карьерой, он встречается с опальным Пушкиным.
Через несколько месяцев после написания стихотворения, а именно 15 декабря 1825 года, на следующий день после восстания декабристов Горчаков, рискуя уже не только карьерой, но и свободой, приезжает к Пущину, привозит ему заграничный паспорт и обещает помочь выехать за границу, от чего Пущин, естественно, отказывается.
"Если бы явились жандармы, дипломату пришлось бы плохо: арест, возможно, отставка, высылка из столицы… Но в состав горчаковского честолюбия входит самоуважение. Если не за что себя уважать, то незачем и карьеру делать"[7].
Через десять лет после написания стихотворения, в 1835 году он разыскивает в Италии могилу Корсакова и устанавливает ему памятник.
Через тридцать лет после написания стихотворения, в 1855 году, когда на престол на смену Николаю Первому восходит Александр Второй, "Горчакова извлекают из небытия" (Н. Эйдельман).
Одна из его первых просьб, обращённых к государю, вернуть из заточения тех декабристов, которые к тому времени ещё живы. Среди них был и Иван Иванович Пущин, который вышел на свободу в 1856 году.
Так на протяжении многих десятилетий стихотворение продолжает свою самостоятельную жизнь уже независимо от воли и жизни автора.
Пушкин пытается представить себе, какие чувства будет испытывать последний лицеист, оставшись в одиночестве. Это несложно. Ведь он сам испытывает нечто похожее. Он сравнивает своё временное одиночество ("промчится год, и с вами снова я") с действительно безвозвратным и безысходным одиночеством последнего лицеиста:
Он ещё очень молод. По сравнению с последним лицеистом, отмечающим лицейскую годовщину, у него есть будущее: встречи с друзьями, любовь, страдания, творчество. Всё так и будет. 8 сентября 1830 года в Болдине он напишет в стихотворении "Элегия":
А пока, отмечая восьмую лицейскую годовщину, он ещё не догадывается, что жить ему осталось немногим более одиннадцати лет…
Ровно через одиннадцать лет он напишет последнее в своей жизни стихотворение на лицейскую годовщину, посвящённое двадцатипятилетию основания Лицея. Это стихотворение осталось незаконченным. Пушкин попытался прочитать его 19 октября 1836 года на собрании лицеистов у М. Л. Яковлева, но от волнения закончить чтение не смог. В этом стихотворении, как заметил исследователь стихов Пушкина, написанных к лицейским годовщинам, Л. Я. Левкович, "… подведение итогов жизни его поколения".
Незаконченное стихотворение… Прерванное чтение… Прерванная жизнь…
И снова Михайловское. Пылающий камин. Вино. Но что-то неуловимо изменилось. Изменился сам Пушкин, его настроение, его мироощущение. Под воздействием стихов изменился окружающий мир.
"Зимний вечер", "Зимняя дорога", "Бесы»
Рассмотрим три стихотворения, написанные поэтом в разные годы. Известный пушкинист Д. Д. Благой включает их в "некий зимний цикл". "Наряду с «Бесами», – пишет он, – в этот цикл входят ранее написанные стихотворения "Зимний вечер", "Зимняя дорога", "Зимнее утро"[8].
"Зимнее утро" по целому ряду причин, на наш взгляд, выходит за рамки этого цикла и поэтому не рассматривается в данной главе.
Все три стихотворения объединены изображением снежной бури; все три отражают (в большей или меньшей степени) трагические, тревожные, полные ожидания периоды в жизни Пушкина. Все три написаны четырехстопным хореем, "размером, который Пушкин считал наиболее подходящим для стихотворений, близких к фольклору" (Е. Эткинд)[9].
Стихотворение написано в Михайловском. Это печальная зарисовка из жизни поэта в ссылке. В "Зимнем вечере", в отличие от "Зимней дороги" и «Бесов», нет дороги, нет езды, нет путника, от имени которого и написаны эти стихотворения. Впрочем, путник упоминается, как одна из персонификаций бури:
Но в отличие от этих двух стихотворений, в "Зимнем вечере" есть дом, пусть "ветхая лачужка", есть крыша над головой, пусть «обветшалая», а путник поневоле становится домоседом. Ефим Эткинд отмечает песенно-симметричную композицию стихотворения и называет его народно-лирической песней.
Ритм стихотворения экспрессивный, динамичный. Благодаря повторам передано хаотичное движение бури вокруг неподвижного дома.
Стихотворение так и построено: сначала описывается то, что снаружи, а потом то, что внутри.
Первая строфа – описание снежной бури, которая, персонифицируясь, приобретает то облик воющего зверя, то плачущего ребёнка, то запоздалого путника, стучащего в окно.
Сравнение с путником необычно. Ведь, исходя из песенно-народной традиции, да и из последующих стихотворений самого Пушкина, существует два мира – буран и его жертва – человек. А здесь буря, которая сама по себе – жертва. В ней нет агрессивной злобности – одна неизбывная печаль. То как зверь, она завоет, То заплачет, как дитя, / То по кровле обветшалой / Вдруг соломой зашумит, / То, как путник запоздалый, / К нам в окошко застучит.
Если в первой строфе передано хаотичное движение, то вторая почти неподвижна. В ней всё замирает: старушка "приумолкла у окна, утомлена, дремлет", однообразно жужжит веретено, да и буря за окном звучит тише и глуше.
Третья строфа – попытка расшевелить, оживить, отсюда и побуждение к действию: "Выпьем… выпьем. Спой мне… спой мне".
И, наконец, размеренные и спокойные слова няниной песни. На смену вечерней тревоге и ночному страху приходят простые и обыденные «утренние» слова ("… синица тихо за морем жила, девица за водой поутру шла").
Последняя, четвёртая строфа объединяет начало стихотворения и первую часть третьей строфы:
Это стихотворение замечательно по своей инструментовке. Необычно (впрочем для стихотворной речи как раз обычно)" ведут себя" гласные: они удлиняются, кажутся более протяжёнными. "Бури завыванье" слышится с первых строк:
Созданию звукового образа бушующей вьюги служат и аллитерации:
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит
Музыка бури звучит и во второй строфе. Она врывается в шуршание, шёпот, потрескивание, жужжание веретена, нарушая неподвижность, тишину и призрачный домашний уют. Если до этого музыкальные темы вьюги и дома шли параллельно, не пересекаясь, то во второй части строфы инструментовка приобретает полифоническое звучание.
Звуковой образ рождает и зрительный: призрачная белизна за окном и приглушённый свет внутри.
В стихотворении существуют три мира: буря, дом, нянина песня:
I. Буря, вечер, тьма, тревога ("Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…").
II. Дом, вечер, сумрак, печаль ("Наша ветхая лачужка и печальна и темна…").
III. Песня, утро, свет, покой ("… как синица тихо за морем жила, как девица за водой поутру шла…").
Стихийному движению за окном, печальной неподвижности дома противостоит только нянина песня. Она несёт свет и покой, которых нет ни в природе, ни в душе.
Стихотворение "Зимняя дорога" было написано в конце декабря 1826 года. В отличие от "Зимнего вечера" и «Бесов», созданных осенью, эти стихи написаны "с натуры" под впечатлением поездки во второй половине декабря из Пскова в Москву.
В первые месяцы после окончания ссылки даже монотонная зимняя дорога воспринималась, по-видимому, вполне оптимистично. Поэтому в эмоциональном отношении – это самое светлое из трёх стихотворений.
Произведение построено как "ряд волшебных изменений". На его протяжении всё неуловимо меняется: пейзаж, время (сегодня-завтра-сегодня), настроение, лунный свет.
В отличие от "Зимнего вечера", где всё происходило или в доме, или вокруг него, действие переносится на дорогу. Слово "печальный "дважды повторяющееся в первой строфе, определяет тональность всего стихотворения, становится его камертоном.
Печальный, загадочный, даже немного зловещий свет луны, печальные поляны, однообразная зимняя дорога, монотонный звон колокольчика… "О Господи, как печально, как дважды печально, как безысходно безнадёжно печально, как навсегда припечатано печалью…"[10].
Если в "Зимнем вечере" время чётко обозначено, а пространство определено, то в "Зимней дороге" рамки как пространства, так и времени раздвигаются: это очень длинная, но не бесконечная дорога, так как расстояние её измеряется вёрстами, а время звоном колокольчика и песнями ямщика.
Стихотворение существует как бы в двух временных измерениях: реальное «сегодня», в котором умещаются и эта дорога, и эта ночь; и воображаемое «завтра», в котором дорога завершается домом. Там, в доме, уже совсем другой отсчёт времени. Это время измеряется часовой стрелкой и точно обозначено: от полудня до полуночи и дальше…
В стихотворении всё зыбко, переменчиво: луна то появляется, то исчезает, то меняет обличье; песни ямщика то звучат, то замирают. Но при этом нет ощущения затерянности, беспорядочности движения.