Читать онлайн Рассказы моего деда Николая Пестова. С необходимыми уточнениями

© Александр Дорофеев, 2024

ISBN 978-5-0064-1340-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы моего деда Николая Пестова

с необходимыми уточнениями

На свет я появился двадцать третьего февраля 1904 года в селе Макарьевцы.

На самом деле Коля родился 21-го февраля по старому стилю в починке Макарьевцы – Котельнического уезда, Красавской волости, Бересневского общества, третьего благочиннического округа, где было тогда 27 дворов – сто один мужчина и сто девять женщин, все государственные крестьяне. А починком в те времена назывался небольшой новый поселок, или выселки, на расчищенном под пашню месте в лесу. Неподалеку протекала речка Быстра, а до города Вятка не менее ста верст пути. Крестьяне в основном занимались извозом или поденными работами. В среднем на хозяйство приходилось по 18 десятин земли и по четыре головы крупного скота. Жили в починке всего четыре рода – одиннадцать семей Горевых, две Мальцевых, три Немчаниновых и пять Пестовых. Ну, по всей вятской губернии в ту пору насчитывалось более пятисот семейств под фамилией Пестовы. Да одна из ближайших деревень в тридцать шесть дворов, известная еще с 1802 года, так и называлась – Пестовы. У Коли были два брата, Петр да Павел, и сестра Ксения. Отец Наум Феофилактович, человек набожный, однажды взял маленького Колю в паломничество. Они посетили Саров, где только что прославили в лике преподобных благоговейного старца Серафима.

К 1917 году мы перебрались в Уфу, где отец устроился плотником в железнодорожные мастерские.

Неизвестно, почему семья Коли решила уехать в Уфу. Возможно, в поисках работы. Однако надо сказать кое-что об Уфимских железнодорожных мастерских, очень важном для города предприятии. Железную дорогу Самара – Екатеринбург, проходящую через Уфу, начали строить по указу императора Александра Третьего в 1885 году, а через три года первый поезд прошел по мосту над рекой Белой. Тогда же возникли и главные железнодорожные мастерские, которые обслуживали около восьмидесяти паровозов и сотни вагонов. Летом 1905 года, когда по всему городу проходили митинги с революционными песнями и криками «Долой царя! Долой самодержавие!», часть рабочих мастерских создала монархический союз – Патриотическое общество на станции Уфа. В этот союз вошло больше половины всех железнодорожников, и он стал главной контрреволюционной силой в городе. С лозунгом «За веру, царя и отечество!» поддерживали державный порядок, стараясь не допускать стачек и забастовок. Имели весьма благие цели – «труд оплачивать по-Божески, чтобы ни себе, ни хозяевам убытку не было», проповедовать мир и порядок, распространять образование среди рабочих и их детей, бороться с пьянством… И все же деятельность общества постепенно угасла. Революционеры преследовали монархистов, организовывая покушения на их лидеров. «Пожалейте наших жен и детей и дайте возможность спокойно работать. Вся наша вина заключается в том, что мы защищаем Веру Православную, Царя Самодержавного и дорогую Родину. Мы рады были бы, если бы в нашем железнодорожном поселке была бы объявлена военная диктатура», – писали они царю. Жаловались и губернатору на участившиеся покушения, но тот отвечал коротко: «Что же я могу сделать? Молитесь Богу, и бить не станут». Впрочем, сами монархисты забили до смерти нескольких забастовщиков. Но от властей и впрямь содействия им не было. Более того, начальство мастерских поддерживало революционеров, увольняя верноподданнически настроенных рабочих. В феврале 1917 года Патриотическое общество запретили, а летом сл всех руководителей арестовали, поместив в трюм баржи на реке Белой. Не берусь судить, к чему в то смутное время склонялся плотник Наум Феофелактович Пестов…

В семье нашей как-то не заметили октябрьскую революцию, большого значения не придали. Вот когда свергли царя Николая Второго, шуму действительно было много. А тут какие-то большевики власть взяли, ничего особенного. Мало ли партий – кадеты, меньшевики, эсеры.… На всех углах расклеены списки кандидатов с призывами голосовать за них. И газетные страницы пестрят воззваниями, обещаниями, от которых голова кругом. Мне тогда исполнилось тринадцать, и вечерами после школы я носился по улицам, продавая свежий выпуск газеты «Вперед!». Все же небольшой заработок. А разобраться, что там пишут, даже не пытался. Нынче то время представляется мне каким-то стремительным вихрем – все рушилось, менялось день ото дня в нашем «благословенном краю», как называл его когда-то писатель Аксаков. То городские погромы, то восстание белочехов, то зверства колчаковцев…

В 1917 году Уфу заполнили эвакуированные, беженцы, военнопленные и амнистированные после февральской революции уголовники. К тому же разместился сорокатысячный гарнизон – пехотные полки, напоминавшие скорее беззаконный сброд, чем организованную армию. Мест в казармах не хватало – солдат разместили в гостиницах и в верхних этажах магазинов, откуда прямо на мостовые летел мусор. На трех мирных жителей в городе приходился один человек с оружием. Всякие безобразия случались внезапно, по любой малости. Однажды бунт возник из-за галош. С раннего утра в одной из лавок продавали галоши, по паре в руки. Но вскоре объявили, что все закончилось. Толпа потребовала устроить обыск, и группа рабочего контроля обнаружила под прилавком спрятанные коробки. Вмиг распродали, однако очередь и не думала расходиться. Полетели в окна камни. Разграбив до основания одну лавку, толпа направилась к соседним. Прибыли пять милиционеров, но не смогли ничего поделать. Разогнали погромщиков только к вечеру усилиями дружины рабочих-железнодорожников. В городе объявили военное положение, а на улицах расклеили воззвание Совета рабочих и солдатских депутатов: «Разразившиеся вчера позорные события служат явной угрозой интересам Родины и революции. Преступная рука темных сил чувствуется в той бессмысленной жажде разрушения, которая охватила разных людей. Необходимы самые решительные меры, чтобы в губительном бунте улицы народ не потерял своего гражданского сознания и совести». На другой день милиция провела обыски, во время которых «отобрано много вещей». Всех потерпевших от погрома пригласили с удостоверениями личности в бывший губернаторский дом для опознания товаров. Ни дня не обходилось в городе без происшествий. 14 сентября на Богородской улице агенты уголовного розыска устроили засаду для поимки известных громил. Когда их пытались задержать, громила Чуприков набросился на агента Бакаева и стал душить. Последний успел дважды выстрелить из револьвера и сразил Чуприкова наповал. Остальных задержано шестеро.

Ни комиссары Временного правительства, ни Губернский комитет общественных организаций ничего не могли поделать, и реальная власть оказалась у Совета рабочих и солдатских депутатов. Большевики пытались восстановить порядок. Впрочем, начали со смены вывесок, меняли старые названия на новые. К примеру, Соборная улица получила имя Льва Троцкого, а Ивановская площадь стала площадью Революции. Чуть ли не каждый день в городе проходили митинги, демонстрации, сопровождаемые духовыми оркестрами. Впереди колонн выступали дети с серьезными, бодрыми лицами под алыми знаменами с призывом: «Смелей, вперед, маленькие воины!» Шли пешие и конные боевые отряды, колесили части красных велосипедистов – самокатчиков. Выделялись китайские интернационалисты и сотни австрийских и германских военнопленных в серых шинелях. В разных районах города закладывались памятники героям революции. Ко всему прочему началась конфискация продуктов у мирных горожан. Да еще регистрация домашнего имущества, включая музыкальные инструменты. Подушки и одеяла забирали без разговоров. А верхнюю одежду жители должны сдавать в городскую коммуну, откуда представителям пролетариата выдавали две смены белья и одно пальто на год. Вскоре закрыли частные газеты, их учредители и журналисты стали заложниками.

На улицах шептались, что в Москве уже восстание – арестовали Ленина с Троцким, к Уфе подходит армия Колчака. После известий о наступлении белых началась паника. Поезда не могли вывезти все красное начальство. Привлекли извозчиков, частные экипажи и даже ассенизаторов. С раннего утра красноармейские отряды, пешие и конные, проходили через город, спасаясь от белых. Последние ночи они провели в пьянстве, грабежах и разбоях – к примеру, группа красноармейцев вломилась в гостиницу «Россия» и требовала выдать им горничных для утех…

Белая гвардия вступила в Уфу под звуки все тех же духовых оркестров. Колчаковцев встречали сначала с опаской, но вскоре как спасителей, радуясь избавлению от красного террора. Приняв цветы от горожан, освободители принялись за работу. Следственная Комиссия выяснила, что красные за время пребывания в Уфе расстреляли более двух с половиной тысяч человек. Сразу началась зачистка города от не успевших бежать сторонников Советов. Повсюду шли бесконечные обыски с разграблением имущества, так что многие семьи пущены по миру. В бараках запасного пехотного полка создали концентрационный лагерь за колючей проволокой на две тысячи человек. А еще тысячу горожан упрятали в тюрьму. За малейшее неповиновение заключенных раздевали догола и бросали в ледник. После отступления белогвардейцев обнаружили двести трупов, смерзшихся в единый ледяной комок. Введен комендантский час – с 11 вечера до 5 утра – за нарушение арест или расстрел. Уфа становится центром Белой России. Создается Уфимская директория, объявившая для начала войну Москве, Петрограду и Берлину. Впрочем, протянула она совсем не долго.

За два года Уфа несколько раз переходила от красных к белым и обратно. И те, и другие не церемонились, устанавливая свои порядки. С одним, пожалуй, отличием. Красные проводили репрессии в центре, среди зажиточных горожан, а белые – на рабочих окраинах. Колчаковцы, к примеру, арестовали практически всех железнодорожников, так что некому было формировать паровозные бригады. Перед бегством из города расстреляли шестьсот человек. В порядке вещей для них массовые казни и сожжение целых деревень.

А в промежутках между красными и белыми – власть уголовников. Город наполнен убийцами, бандитами, грабителями. Многих из них расстреляли чекисты. Других изрубили саблями белогвардейцы.

Уфимская милиция тоже старалась на славу – задерживала детей, катающихся на коньках по тротуарам. Хотя после заполнения протокола конькобежцев все же отпускали по домам.

Несмотря на эпидемию тифа, с разрешения санитарной станции, проходили лекции – «Гражданская война», «Есть ли жизнь на Марсе», «Знание – сила! Учитесь строить новую жизнь»…

Господи, сейчас представить невозможно мальчика 14—15 лет посреди всего этого катастрофического безумия.

В 1919 году от сыпного тифа умер отец, и я остался кормильцем в семье из шести человек, так что пришлось поступить учеником токаря все в те же железнодорожные мастерские. Вот там, среди рабочих, и начал потихоньку разбираться, какие именно партии борются за власть в стране, каковы их цели. И через полгода под влиянием старого большевика Шнейдерова вступил в комсомольскую организацию – тогда она насчитывала ровно столько же членов, сколько было в моей семье.

Первая ячейка союза рабочей молодежи в Уфе создана в районе железнодорожного вокзала весной восемнадцатого года. А через год возникла уфимская Губернская комсомольская организация. После городского собрания комсомольцы разъехались по деревням налаживать работу сельских ячеек. Нельзя сказать, что их принимали радушно – были избиения и даже убийства.

Советская власть к этому времени ввела продразверстку, то есть крестьян обязали сдавать хлеб и зерно, картофель и мясо – практически все сельхозпродукты, – которые по сути дела изымались бесплатно, поскольку выплачиваемые деньги были обесценены, а товаров государство просто не могло предложить. Кстати, принудительное изъятие у крестьян хлеба по установленной, или «разверстанной», норме и государственным ценам уже проводилось правительством Российской империи в 1916 году, а затем и Временным – после февральской революции – под названием «хлебная монополия».

К 1919 году положение с продовольствием в стране стало очень тяжелым. Поля не засеивались, потому что были съедены семена. Крестьяне прятали хлеб, скармливали скоту, гнали из зерна самогон, но отказывались сдавать заготовителям. От голода вспыхивали эпидемии, пухли дети. И большевики приняли чрезвычайные меры – продовольственную диктатуру. Объявлялись «врагами народа», подлежали тюремному заключению на срок не менее 10 лет все, кто имел излишки хлеба и не заявил об этом в недельный срок. Была создана Продармия, состоящая из вооружённых отрядов и комитетов деревенской бедноты. Хлеб брали, не учитывая нужды крестьян, подчистую, буквально с боем, оплачивая многими жизнями, как с одной, так и с другой стороны. Недовольство советской властью перерастало в вооружённые мятежи.

Тем временем комсомольцы разъясняли в деревнях, что кулацкие восстания ни к чему не приведут. Даже пытались организовывать отряды сопротивления. После одного собрания крестьяне с вилами и топорами разогнали повстанцев, разбиравших железнодорожное полотно неподалеку от их села. Однако немало комсомольцев и коммунистов погибло в борьбе против кулаков.

Работая токарем в железнодорожных мастерских, я активно участвовал в делах комсомола. Вступил в ЧОН – части особого назначения, – с которыми выезжал на подавление кулацкого восстания под Уфу. Выступал и на антирелигиозных диспутах с церковниками. Все это вместе взятое достаточно быстро развивало мое сознание и помогало разуметь происходящее в стране.

Крупнейшее восстание «Черный орел» началось в феврале 1920 года в богатом селе Новая Елань с разгрома продотряда, который пытался реквизировать пять с половиной тысяч пудов зерна. Чтобы вынудить крестьян отдать весь хлеб, уполномоченный Пудов приказал взять в заложники двадцать человек, запереть в холодном амбаре и держать до тех пор, пока односельчане не соберут требуемое зерно. А на дворе стояли тридцатиградусные морозы. Утром крестьяне от имени общего собрания подали прошение Пудову – освободить заложников. И обещали добросовестно сдать весь хлеб. «В другую ночь все будете арестованы, посидите на холодке, – отвечал уполномоченный, – Может, глядишь, и расстреляем!» Увидев, что с Пудовым напрасно говорить, толпа разоружила охрану у амбара, вызволив промерзших заложников. При том убили четырех продотрядовцев. Остальным, в том числе и уполномоченному, удалось сбежать из села.