Читать онлайн Жизнь среди людей

1. В лоб

Если бы случился конец света, я бы вряд ли заметил. Кому-то пришлось бы мне об этом сказать.

Во-первых, я никогда ничего не замечаю. Во-вторых, мой личный конец света случился восемьдесят три дня назад. Вряд ли что-то может быть хуже.

В новую школу в первый день не стоит опаздывать. Но я опоздал.

Я потратил на глажку рубашки и брюк сорок четыре минуты вместо отведенных двадцати. И я бы опоздал на пятнадцать минут, но вспомнил, что надо подарить новой классной руководительнице букет цветов. Бессмысленный ритуал – дарить на праздники половые органы покрытосеменных растений. Но что поделать? Люди любят странные вещи.

В холле новой школы я был в 10:27. Если округлить, я опоздал на полчаса.

Я поднялся на второй этаж и подошел к своему новому классу. Выключил айпод, который на повторе проигрывал Симфонию № 5 Людвига ван Бетховена. «Так судьба стучится в дверь».

Вот и я подошел к своей двери.

В классе слышались голоса. Кто-то говорил, кто-то смеялся. Я пригладил волосы и протянул руку, но не смог открыть дверь. Просто не смог.

Мне не хотелось проходить все это заново. Не хотелось снова быть новеньким.

В такие моменты люди говорят, что их сковал страх. И я действительно не мог пошевелиться. Но я знал, что страх – это древнейшая реакция, передающаяся из поколения в поколение и помогающая выжить. Неподвижность. Тогда хищник тебя не заметит. Включение симпатической нервной системы. Учащение сердцебиения, мобилизация организма, подготовка к активной физической деятельности.

Один вопрос, на который нужно найти ответ: бить или бежать?

Если бы я был древним человеком, я бы обязательно убежал. Но я знал, что должен войти. Должен произвести хорошее первое впечатление. Должен открыть эту…

Дверь с размаху ударила меня по лбу.

Я отступил на шаг, а перед глазами пошли фракталы.

– Ой, – услышал я и попытался сфокусировать взгляд.

Передо мной стояла корпулентная особь женского пола с обесцвеченными волосами. На ней было яркое ультрамариновое платье. Очень яркое.

Раньше никто не бил меня. Ну, случайно не бил.

– Ой, – повторила она. – Я тебя шибанула, да?

Класс засмеялся, и этот смех болезненно отозвался у меня в ушах.

Вот и хорошее первое впечатление.

Вопрос был явно риторическим, поэтому я не ответил.

– А ты новенький, да? – спросила она снова и повернулась к остальным: – Зоя Викторовна, я тут, кажется, новенькому по лбу заехала.

Мои новые одноклассники снова засмеялись.

– Тихо, – услышал я.

Смех тут же затих.

– Прости, – шепнула она.

Я кивнул ей.

Ко мне подошла моя новая и очень молодая классная руководительница. Зоя Викторовна. Я уже видел ее в августе.

У нее были светлые кудрявые волосы и блузка, через которую немного просвечивал лифчик. Я не разбирался в размерах, но грудь у нее была большая.

Тяжело быть подростком на пике полового созревания. Сразу обращаешь внимание на то, на что не следует смотреть.

– Это вам, – я вручил цветы Зое Викторовне.

– Спасибо большое, – она улыбнулась и положила их на учительский стол рядом с остальными букетами.

Зоя Викторовна обняла меня за плечи.

– А вот и Леша Самохин. Женя тебя сильно ударила? Может, хочешь зайти в медкабинет?

Я помотал головой, чувствуя, как болит лоб.

– Алиночка, сходите все-таки с Лешей к завхозу, у него есть ключ от медкабинета. Пусть он даст что-нибудь от головной боли и компресс достанет из морозилки.

Из-за парты во втором ряду встала представительница женского пола. Первое, на что я обратил внимание, были ее ноги. Длинные, красивые, прямые. На ней была короткая юбка, поэтому не обратить внимания было невозможно. Поэтому я смотрел на ноги. Только поэтому, разумеется.

– Пойдем, – сказала она.

И мы пошли. В коридоре никого не было. Она шла впереди, а я думал только о том, что она сантиметров на пять выше меня. Причем без каблуков.

– Меня зовут Алина.

– Приятно познакомиться. Меня зовут Алексей.

– Ага. Я слышала. Самохин.

Алина зашла в кабинет завхоза и вышла с ключом в руках.

Мы зашли в медкабинет вдвоем. Он был раза в три меньше, чем в моей прошлой школе. У стены стояла кровать, в углу мойка и зеркало, а вдоль другой стены – ящики и два стола: письменный и медицинский, на котором стояли всякие приборы.

Ситуация показалась мне странной по двум причинам. Во-первых, я оказался наедине с человеком противоположного пола, который не был моим родственником. Такое со мной произошло только один раз. Во-вторых, Алине дали ключ и отпустили в медкабинет без взрослых. В моей прошлой школе такого бы никогда не случилось. Очевидно, здесь ученикам доверяли больше.

– Садись, – сказала она и начала осматривать наклеенные на ящиках бирки.

Я сел на кровать и стал разглядывать плакат, на котором был нарисован человеческий мозг.

– Так, обезболивающие. Тебе что? «Нурофен» или «Аспирин»?

– Можно «Нурофен», если он не в капсулах.

– Почему не в капсулах?

– У меня на него аллергия.

– Хреново.

– Да можно без таблеток. Не очень болит.

– Точно? – Алина повернулась ко мне. – Ой, блин.

Она подбежала к маленькому холодильнику и достала оттуда синий герметичный пакет.

– Приложи.

Я приложил пакет ко лбу. Стало лучше.

Алина села рядом со мной.

– Извини. Смольникова такая дура, – она хихикнула. – Все время какую-нибудь такую фигню вытворяет. Ну, она вообще странная. Увлекается японскими мультиками и вообще всякой хренью.

Я не стал спрашивать, что плохого в аниме. Просто молча разглядывал Алину из-под компресса.

У нее были длинные светлые волосы. Даже светлее, чем у меня.

Рецессивный генетический признак.

У меня у самого есть рецессивные признаки. Я бледный и могу писать обеими руками. До начала полового созревания я был светло-рыжим, но после того, как клетки Лейдига в моих семенниках стали вырабатывать тестостерон, мои волосы потемнели. Теперь я стал просто русым. Это оказалось лучше, чем быть рыжим. Над таким цветом люди обычно не смеются.

– А ты откуда к нам перешел? – спросила Алина.

– Я из Санкт-Петербурга переехал.

– Правда? Круто. Я там была один раз в детстве. Мне очень понравился Невский и Эрмитаж. Слушай, а сколько… – она отвела глаза и замолчала.

– Что?

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, – признался я.

– Правда? – она приподняла одну бровь.

– Ну, я пропустил два класса.

– Круто. Ты, наверное, жутко умный.

Я пожал плечами. Я вовсе не считал себя жутко умным.

– Ты как этот… Уилл Хантинг, да?

Меня очень удивило, что она смотрела «Умницу Уилла Хантинга».

– Да нет, я не настолько…

Алина встала и прошлась по кабинету, разглядывая ящики.

В коридоре послышались шаги.

– О, все идут на линейку, – улыбнулась Алина.

Это слово всегда казалось мне странным. Почему именно линейка? Почему не циркуль?

– Нам тоже пора, наверное, – сказал я.

– Да ну. Че там делать? Слушать Ушастого нашего, что ли?

– Ушастого?

– Ага. Дирика. Все равно ничего умного он не скажет. Будет втирать про то, что надо стараться, потому что мы должны показывать результаты. Да ну на фиг. Лучше здесь посидим.

Я знал, что дириком мои сверстники называют директора.

Алина заперла дверь, а потом подошла и села рядом со мной.

Теперь даже холодный компресс мне не помог бы, потому что я пришел в состояние сильного волнения. Люди говорят в такие моменты, что их бросает в жар.

– А летом ты чем занимался?

– Учебой.

– Серьезно? – она покосилась на меня. – Меня летом не заставишь книжку в руки взять. Но зато приходится тренироваться.

– Тренироваться?

– Ага. Я занимаюсь художественной гимнастикой.

– Здорово.

– Ага. Я уже кандидат в мастера.

– Это большое достижение.

Алина засмеялась.

– Что-то не так?

– Ничего. Просто ты так говоришь странно.

– Как?

– Ну, как… взрослый.

– Это плохо?

Алина пожала плечами и улыбнулась, и я подумал, что у нее правильные пропорции лица. Жалко, что я почти не запоминаю лиц.

– А я летом ездила в Вену и Будапешт. Ты там был?

– Нет.

– О, там так красиво. И музеи мне понравились.

– Да, в Вене очень хороший Музей естественной истории. Я про него читал.

– Я там не была. Зато в художественные музеи ходила. Я же еще рисую. Даже в конкурсах участвую.

Она рассказывала о своей художественной школе на Кропоткинской, а я смотрел и слушал.

А потом она замолчала.

– Слышишь? Первый звонок.

Я слышал. Значит, какой-нибудь крупный одиннадцатиклассник посадил на плечо первоклассницу с колокольчиком в руке, и она звонила, пока он нес ее по актовому залу.

Это значило, что начался десятый класс. Мой предпоследний класс.

– Приложи другой стороной, – улыбнулась Алина.

– Что?

– Компресс.

Я перевернул компресс.

– А тебе нравится живопись? – спросила она.

– Да, мне нравится Лионель Фейнингер.

– О, я про него слышала. Но не особо знакома с его творчеством.

В коридоре раздался топот множества ног.

– Так, они возвращаются. Пора идти, – Алина толкнула меня плечом и встала. – Кинь компресс в мойку.

Я положил компресс, и мы направились в класс.

Мы зашли вместе со всеми, и Зоя Викторовна попросила меня задержаться у доски.

Небо заволокли тучи, в классе стало немного темнее, и над доской включили люминесцентную лампу. Не люблю эти лампы. У меня они ассоциируются с пришельцами, которые высасывают у землян мозги. Глупая ассоциация.

Все уже расселись и смотрели на меня.

Я вспомнил о том, что надо произвести хорошее впечатление. Пусть не первое, но хотя бы второе.

Тогда я поднял уголки губ. Было очень непривычно улыбаться.

Никто не улыбался мне в ответ.

Со мной определенно было что-то не так.

Я читал, что обычно всем нравятся красивые люди. Красивым людям приписывают положительные качества: доброту, честность, даже высокий уровень интеллекта. Никогда не мог понять, как люди могут приходить к таким выводам.

Мое лицо соответствует современным канонам красоты, но было во мне что-то такое, что всегда отталкивало людей от меня.

Моя жизнь – вечный тест Тьюринга[1].

Приходится изображать кого-то, кем я не являюсь, притворяться, выводить формулы, решать уравнения, но каждый раз кто-то догадывается, что я какой-то не такой.

Сколько у меня времени на этот раз?

Отсчет пошел.

Парты стояли в три ряда, и за каждой сидело по два человека. Только за первой партой у учительского стола девушка сидела одна. У нее была очень хорошая осанка.

Последняя парта у стены тоже пустовала.

– Тихо-тихо. Давайте наконец-то поприветствуем Лешу Самохина. Он приехал к нам из Питера, – сказала Зоя Викторовна.

Из Санкт-Петербурга, хотел я ее поправить, но ничего не сказал. У меня задрожали руки, поэтому я спрятал их за спину.

– Лешенька у нас вундеркинд.

А вот и он, мой приговор.

Сквозь бежевый тюль я видел, как с неба льется вода.

Мои новые одноклассники начали шептаться. Я не слышал слов, но вряд ли они говорили что-то хорошее. Я ведь…

– Он перепрыгнул через два класса, – закончила Зоя Викторовна.

Никто ничего не спросил. Только представитель мужского пола с первой парты сказал своей соседке слово «подумаешь» так громко, что я его расслышал.

– Леша, ты хочешь про себя что-нибудь рассказать? – спросила Зоя Викторовна.

Я помотал головой.

– Хорошо. Тогда садись. С Викой, наверное, сядешь? Она тоже первый класс пропустила, как и ты.

Я посмотрел на очень прямо сидящую женскую особь за первой партой. Она помотала головой. Что бы это значило?

– Лучше я один.

Я быстро прошел к последней парте и сел.

Двое особей мужского пола с соседней последней парты повернулись ко мне. Один из них был маленьким, а другой очень крупным.

– Я Артем, – представился тот, что поменьше, а потом указал на второго: – А это Гриня.

Гриня улыбнулся, и я увидел, что кусочек зуба у него сколот.

Я кивнул.

– И как там в Питере? – спросил Артем.

Я растерялся, но через четыре секунды (за которые прошла целая геохронологическая эпоха) ответил:

– Нормально.

Он издал звук, который я идентифицировал, как смешок.

– Нам надо выбрать старосту, – улыбнулась Зоя Викторовна. – У кого какие предложения?

– Пусть Соколов, – крикнул Артем.

У него был характерный голос человека, у которого еще не закончилось утолщение голосовых связок. Люди говорят в таком случае, что голос еще не сломался. Такое смешное выражение.

– Не-ет, – раздался женский голос спереди. – Пусть лучше Шишкина, как в прошлом году.

Мои новые одноклассники начали спорить, но Зоя Викторовна их остановила.

– Давайте проголосуем, – предложила она. – Кто за Соколова?

Поднялись две… три… пять… шесть рук. За него проголосовали все лица мужского пола.

– Кто за Шишкину?

На этот раз поднялось десять рук. Все лица женского пола, кроме девушки с хорошей осанкой, проголосовали за Шишкину.

– Встань, Алиночка.

Оказалось, что старостой выбрали именно ее. Значит, Алина очень ответственная.

– Значит, решили. Что ж, на сегодня все. Тогда я пойду. И вы домой собирайтесь. Долго не гуляйте. Не забудьте, завтра первый учебный день.

Зоя Викторовна нахмурилась, а затем улыбнулась.

– До завтра.

– До свидания, – ответили мои новые одноклассники.

Собрав цветы, Зоя Викторовна вышла из класса.

Тогда все начали обсуждать, куда пойти.

– И куда пойдем? Дождь на улице. Не погуляешь. Может, к Шишкиной?

– Иди на фиг, ко мне никто не пойдет.

– На улице дождина.

– Так пойдемте в кафе.

– Ты с дуба рухнула? У нас две бутылки вискаря, какое кафе?

Почти все встали из-за парт, а я остался сидеть. Мне не хотелось вставать, потому что остальные парни крупнее меня. Некоторые девушки тоже были выше, потому что они были на каблуках. Рядом с ними я выглядел слишком мелким.

Хотя чего мне удивляться? Четырнадцать лет, 167 сантиметров, 54 килограмма. Не знаю, что из этого хуже всего.

Я все еще сидел за партой. Мне было страшно, что, если я встану, меня заметят. Я посмотрел в окно. Вода с неба все еще падала.

Кто-то все еще хотел пойти в кафе, но им неизменно отвечали аргументом про «две бутылки вискаря».

– Так что, на улице будем? – спросил высокий светловолосый парень атлетического телосложения. Фенотипически он выглядел идеально, его лицо напоминало лица греческих богов.

Кажется, именно он сказал «подумаешь», когда Зоя Викторовна говорила про меня.

– Вы совсем тупые, что ли? – сказала та девушка с очень хорошей осанкой, которая сидела за партой одна. – А если вас поймают?

– Да заткнись ты, ботанка.

Я напрягся – это слово мне было знакомо слишком уж хорошо.

Мои бывшие одноклассники тоже называли меня ботаником.

Сначала я отвечал им, что я не интересуюсь ботаникой, и надо мной смеялись. Потом я узнал, что они использовали слово «ботаник» как оскорбление. В Википедии я прочитал, что ботаник – это человек, который слишком много занимается самообразованием. И что в этом плохого?

Но я усвоил, что в представлении большинства сверстников это неправильно. Очевидно, здесь считают так же.

А ведь это частная школа, нацеленная на высокую успеваемость. Здесь даже были не уроки, а пары, и длились они до четырех часов дня.

– Да давайте здесь останемся, – предложил кто-то.

– А давайте.

– Да вы с дуба рухнули? – спросила девушка, которую назвали ботанкой. – Вас же спалят.

– Да тебя никто не держит. Вали-вали.

– Да я и не собиралась с вами тут тусить.

Она встала и вышла из класса.

Я тоже решил, что мне пора, и пошел к выходу.

Проходя мимо оставшихся, я подумал, что никогда ни с кем не общался вне школы. Я даже не пошел на выпускной в 9 классе, хотя мама просила.

И все же…

Сейчас все изменилось. Здесь у меня появился шанс начать все сначала. Начать новую жизнь в другом городе, в другой школе, в другом составе семьи.

Мне было страшно.

Всегда страшно начинать что-то новое.

Но что я терял?

Я развернулся к новым одноклассникам и, четко выговаривая слова, произнес:

– Можно пойти ко мне в гости.

2. Я никогда не…

Может ли разум осознать себя, если не встретился с другим разумом? Могу ли я считать себя разумным? Я даже не всегда понимаю, что есть я.

Иногда мне кажется, что я сплю и никак не могу проснуться. Иногда мне кажется, что я сплю тысячу лет или даже больше. Я так далек от всего.

Я так далек от людей.

Все смотрели на меня.

– Только от метро до моего дома минут двадцать пешком, – сказал я.

Мне показалось, что прошло так много времени, что за окном мог бы наступить очередной ледниковый период.

– А что? Пойдемте, – сказал Артем и подошел ко мне. Очень близко. – А у тебя родаков дома нет?

У него немного пахло изо рта, и я осторожно отодвинулся.

– Нет, – ответил я. – Мама только в конце недели приедет.

– О’кей. Тогда двинем к Лехе, – сказал он всем и хлопнул меня по плечу. Последнее, на мой взгляд, было лишним.

Раздались одобрительные возгласы, а кто-то тоже похлопал меня по плечу.

Я вспомнил, что надо улыбаться.

– Кстати, я Саша Соколов, – фенотипически идеальный парень, который сказал обо мне «подумаешь», протянул мне руку.

Мне очень не нравился этот бессмысленный ритуал, но я все же пожал ему руку.

Так. Алина, Артем, Гриша, Саша Соколов. Надо запомнить. Имена я запоминал гораздо легче, чем лица.

Ко мне подошла Алина и спросила:

– Можно моя подруга из девятого тоже пойдет?

Я кивнул.

– Отлично, – она улыбнулась и вышла из класса.

А я смотрел ей вслед. У нее были прямые волосы до середины спины.

– Что, крутая задница? – спросил Артем.

Он говорил очень громко. Наверное, боялся, что его не услышат.

– Заткнись, Хвостов, – она обернулась к Артему и показала средний палец.

Он захихикал.

– Сами так одеваются, чтобы все пялились, а потом еще нас обвиняют.

– Может, она так оделась для себя, а не для того, чтобы на нее смотрели, – сказал я.

– Да ладно. Телки так не делают. В общем, двинули.

– Куда двинули?

– Куда, куда? К тебе.

И мы двинули.

По пути к метро под дождем со мной познакомились остальные одноклассники, имен которых я не знал. Другая новенькая – Надя Соловьева. Стройная, изящная, похожая на эльфа. Только не толкиновского, а какого-то кельтского. На фейри. Только волосы темные. Ее мне представил Артем Хвостов и, когда она отошла, сообщил, что вдул бы ей.

Самый длинный парень в классе – Юра Бережков. Друг Артема Хвостова Гриня шепнул мне на ухо, что Юрка стремный пацан, но терпеть можно.

А Алина позвала с собой подругу из девятого класса, миниатюрную и очень похожую на Белоснежку. У нее было красивое имя – Соня Ильвес.

Осталось только их всех запомнить. Умная, красивая и с длинными волосами – Алина Шишкина. Громкий и мелкий – Артем Хвостов. Идеальный фенотипически – Саша Соколов. Крупный, похожий на тролля – Гриша. Фейри – Надя Соловьева. Самый длинный – Юра Бережков. Белоснежка – Соня Ильвес.

Гриша нес рюкзак, в котором звякали бутылки. Очевидно, те самые «две бутылки вискаря».

Нас восемь человек. Непривычно много.

Мы ехали в метро с «Сухаревской» на «Ленинский проспект», и уровень моего энтузиазма понижался с каждой станцией. А что будет, если они что-нибудь сломают? А что, если придет Людмила Сергеевна? Конечно, она обещала прийти только через два дня, но она могла решить, что я один не справляюсь.

Но деваться было некуда. Я уже пригласил их.

Но я очень надеялся, что на этот раз все будет по-другому. Может, хоть в этой школе я найду друзей?

Когда мы вышли из метро, с неба все еще лилась вода.

Люди говорят в таких случаях, что идет дождь. Но куда он идет? Он не идет, он падает. Капли диаметром от 0,5 до 7 миллиметров выпадают из облаков, летят вниз и разбиваются о поверхность земли.

Когда мы ехали в троллейбусе, мои одноклассники разговаривали друг с другом, а я молчал. Они постоянно меняли тему разговора. Сначала про школу, потом про кино, про музыку, про алкоголь. Я даже не успевал формулировать ответы, как они начинали говорить на другую тему.

Они были такие непринужденные. Словно кто-то выдал им сценарий, и они легко его выучили.

Но все обстояло гораздо проще – им не нужен был сценарий. Он был нужен только мне.

Мы вышли из троллейбуса и пошли ко мне домой.

– А ты на Ленинском прямо живешь? – спросил Саша Соколов.

Я кивнул.

– Круто, – ответил он. – У нас Веревкина тоже на Ленинском живет. Ну, ботанка которая. Сидит на первой парте в гордом одиночестве.

Я снова кивнул.

– А магаз где? – толкнул меня в плечо Гриша. – Надо запивку купить.

– Магазин есть прямо в моем доме, – сказал я и показал рукой на небольшую пристройку к дому.

– Круто, – ответил он и отошел.

Мы зашли в магазин, и мои одноклассники купили чипсов, сухариков и газированных напитков. А потом я повел их к себе. В лифте нам пришлось ехать двумя группами. Я ехал с первой.

У меня снова задрожали руки, а сердцебиение участилось. Раньше я никогда не водил одноклассников к себе домой.

Один раз, еще в Санкт-Петербурге, я пригласил домой девочку из параллельного класса, но это был неудачный опыт. Я не знал, о чем с ней говорить, и мы весь вечер смотрели мультсериал про пони, дружбу и магию. Мне не понравилось, потому что там были очень яркие цвета.

Я попал в замок ключом только со второго раза, потому что у меня тряслись руки. Мы зашли в шлюз (некоторые называют это место карманом, тамбуром или предбанником, но правильного названия я так и не узнал), а потом в квартиру.

В прихожей было не очень много места, и мне пришлось сойти с коврика на пол прямо в уличной обуви. Остальные тоже прошли дальше.

– Пожалуйста, разувайтесь на коврике, – попросил я.

Мои новые одноклассники разулись и разбрелись по квартире.

Я хотел собрать их в гостиной, но тут приехали остальные. Их я тоже попросил разуться на коврике в прихожей, но почти все прошли в коридор прямо в обуви.

– А куда теперь проходить? – спросила Алина.

– В зал, – ответил я. – Направо.

Но оказалось, что Артем и Гриша зашли в мою комнату. С ними был Юра Бережков. И они втроем разглядывали стены.

Я не хотел, чтобы кто-то заходил в мою комнату, но было поздно. Почему-то я почувствовал себя голым.

Надо было заранее снять все, что висело у меня на стенах.

На одной стене висела подробная схема геохронологических эпох, длинный список человеческих открытий (от укрощения огня до изобретения протезов конечностей), таблица событий от Большого взрыва до полета человека в космос и генеалогическое древо предков человека разумного (с картинками), начиная с первого гоминида, который встал на две ноги три с половиной миллиона лет назад. Оно было моей гордостью, потому что я следил за новостями в этой области и добавлял новые виды. Сначала у меня не было Homo denisova и Homo floresiensis, но потом я вписал и их.

Юра Бережков рассматривал мой стеллаж. На одной полке лежали окаменелости (трилобит, аммонит и древнее дерево), на другой тектит и метеориты (лунный, марсианский, три хондрита, ахондрит и палласит), а на остальных – книги, которые я привез из Санкт-Петербурга.

– А это что? – спросил Гриша, указывая на эволюционное древо человека.

Вопрос был странным, потому что и так было понятно, что это. Но я все же ответил.

– Генеалогическое древо человека разумного.

– Гинекологическое древо, – сказал Гриша и засмеялся. – Эй, Темыч, зацени.

– И че? – спросил Артем.

– Смотри, хомо эректус. Это, наверное, педик, у которого всегда стоит.

Они оба засмеялись. Юра Бережков тоже подошел и засмеялся.

– Homo erectus – это человек прямоходящий, – сказал я.

– А зачем ему ходить? – спросил Артем и снова засмеялся.

– Ну, вы идете? – в комнату зашла Алина. – Там всё уже на столе.

Я подождал, пока все выйдут, и закрыл дверь в комнату.

В зале действительно все оказалось готово. Мои одноклассники купили одноразовую посуду – тарелки и стаканчики и расставили их на столе. В стаканах была темная жидкость с пузырьками, а в тарелках чипсы и сухарики.

– А где телик? – громко спросил Артем.

– Мы не смотрим телевизор, – ответил я.

У нас в зале все было просто – большое окно, светлые стены, диван, журнальный столик, банкетка и барная стойка у стены.

– Как это так? А чем вы занимаетесь?

– Ну… разным. Мама в основном работает, а я читаю. Если нужно что-то посмотреть, то я могу на компьютер скачать и посмотреть.

Мне вручили стакан.

– Ну, давайте, – Гриша Зыбин дал мне стакан. – За первое сентября.

Все подняли свои стаканы и чокнулись.

Чокаться – такое странное слово. Значита – сходить с ума. Почему оно используется таким образом?

Пока все пили, я просто понюхал напиток. Он мне не понравился, и я только сделал вид, что выпил.

Тогда остальные уселись на диван и кресла. Сам я сел на банкетку, держа в руках стакан.

– А музычка у тебя есть? – спросила Надя Соловьева, похожая на фейри.

– Нет. Прости, – ответил я.

– Ясно, – сказала она и поджала губы.

Мои новые одноклассники расселись и начали говорить друг с другом. Они снова говорили обо всем подряд, постоянно меняя тему разговора.

Я молчал и наблюдал. Подруга Алины, похожая на Белоснежку, тоже молчала. Она сидела рядом с Алиной и смотрела в окно. Периодически она отпивала из своего стакана и морщила нос.

Я не пил то, что мне налили, потому что никогда не любил газированные напитки. Я просто смотрел на остальных, и это не так уж плохо. Мои одноклассники у меня дома, мы сидим вместе почти как… как друзья.

Раньше я иногда закрывал глаза и представлял, что у меня есть друзья. А сейчас мне даже глаза закрывать не надо было.

Гриша обошел остальных и налил им еще виски и кока-колы. Я старался не морщиться, представляя вкус этой смеси. Но остальные пили, даже Алина.

А я смотрел. Просто смотрел.

Мне было хорошо.

– Давайте играть в «Я никогда не…» – громко сказал Артем.

– Давайте. А как это? – спросила Надя Соловьева.

Они сидели рядом, и Артем обнимал ее за плечи.

И как у людей так быстро получается начать неформальное общение?

– Ну, короче, кто-нибудь говорит: я никогда не пил вискарь. А если он пил, то должен выпить.

– Я не поняла, – нахмурилась Надя Соловьева.

С другой стороны от нее сел Саша Соколов и продолжил объяснять:

– Ну, смотри, Надь. Например, я говорю: я никогда не прогуливал. Те, кто никогда не прогуливал, не пьют. А те, кто прогуливал, делают глоток. Так понятнее?

– Кажется, да, – она улыбнулась.

Саша Соколов улыбнулся ей в ответ. Они смотрели друг на друга около трех секунд. Дольше, чем обычный обмен взглядами. Артем в это время хмурился.

Кажется, я наблюдал начальную стадию ухаживания. И это почти ничем не отличалось от того, что происходит в животном мире. Особь женского пола выбирает из двух самцов.

Логичнее было бы выбрать Сашу Соколова. У него широкие плечи и атлетическое сложение, а у Артема еще даже голос не до конца сломался.

Забавно все-таки люди говорят: «сломался голос».

– Ну, начнем, – сказал Артем. – Я никогда не курил.

Все представители мужского пола выпили, а из девушек выпила только Соня Ильвес.

– Да ладно, – со смехом сказал Саша Соколов. – Ильвес курила?

– Пробовала на даче, – она криво улыбнулась.

– А что ты еще на даче пробовала?

– Играй дальше и узнаешь.

– Ладно. Ну, например, я никогда не целовался.

На этот раз выпили все, кроме меня и длинного Юры Бережкова.

– Становится интереснее, – Саша Соколов засмеялся. – Теперь пусть Надя что-нибудь скажет.

Надя Соловьева похлопала глазами.

– Я не знаю, что придумать.

– Да что угодно.

– Ну, например, я никогда не прогуливала.

Выпили все, кроме меня.

– Ты серьезно никогда не прогуливал? – спросил Саша Соколов.

Я помотал головой.

– Да ладно. Такие еще остались? Ты просто вымирающий вид.

Я заставил себя улыбнуться. Если бы вид. Так я же совсем один.

– Пусть Леха скажет теперь.

Мне стало не по себе.

Очевидно, я молчал слишком долго, потому что Артем сказал:

– Да придумай что угодно. Ты можешь сказать что-нибудь, что уже делал. Просто выпьешь.

– Э-э… Я никогда не нырял с аквалангом, – сказал я.

На этот раз не выпил никто.

– Ну, так не интересно, – Артем махнул рукой. – Надо говорить всякое такое… ну, понятно какое.

Мне не было понятно, какое такое.

– Пусть Шишка теперь говорит, – сказал он.

Алина подняла глаза и еле заметно улыбнулась. У нее были очень красивые губы.

– Я никогда не играла в бутылочку.

Оказалось, что она играла в бутылочку. Не играли только я и Юра Бережков.

– Пф, – нахмурился Артем. – А я никогда… не трахался.

И сразу выпил.

Саша Соколов тоже выпил. Последней выпила подруга Алины.

– Ильвес? Когда ты успела? – спросил он.

– Сашка, отвянь, – она махнула рукой в его сторону.

– Это все твоя дача, я знаю. Совсем от рук отбилась, – Саша Соколов подмигнул ей.

Подруга Алины показала ему средний палец.

– О да, детка, я никогда не против, ты же знаешь.

Она хмыкнула и снова отвернулась к окну.

– Ильвес, а Ильвес? – сказал Саша.

– Чего тебе?

– Давай теперь ты говори.

– Хм. Ну, я никогда не влюблялась.

Никто не выпил, кроме Алины.

Мое сердце забилось быстрее.

Интересно, а в кого она влюблялась? И любит ли она до сих пор? Почему-то от этой мысли стало немного грустно.

– Ладно, моя очередь, – сказала Алина. – Я никогда не смотрела порнуху.

Выпили все, кроме нее и Нади Соловьевой. Даже я сделал маленький глоток.

– Вау, – сказал Саша, показав в меня пальцем. – Мы зна-а-али.

– Ага, – засмеялся Гриша. – Он еще руки под парту прятал. Понятно почему.

И все засмеялись.

Только мне не было смешно.

– А что ты смотришь? – спросил Артем. – Любишь пожестче, да? Сисястых девочек?

Я почувствовал, как к моим щекам начала приливать кровь.

– Кажется, на кухне был пирог, – сказал я и встал. – Пойду посмотрю.

И я ушел. Открыл дверь холодильника, отгородившись ею от остальных, и прислонился лбом к ледяной полке.

Через двадцать три секунды я услышал, что дверь в кухню открылась и кто-то вошел.

Мне хотелось, чтобы это была Алина. Я закрыл дверь холодильника.

Передо мной стояла Соня Ильвес. Бледная, волосы черные и глаза очень-очень большие.

– Они придурки, не обращай внимания, – сказала она и улыбнулась.

Я кивнул.

– Я сама только в прошлом году пришла в эту школу. Сначала сложно, потом привыкнешь.

– Спасибо, я уже приходил в новый класс. Я знаю, – ответил я, почувствовав раздражение.

Я достал из холодильника медовый пирог, разрезал его и вернулся к гостям.

В «Я никогда не…» мы больше не играли, потому что они снова начали говорить обо всем подряд. На этот раз я решил тоже поучаствовать в беседе. Но каждый раз, когда я придумывал реплику, тема беседы уже менялась.

Только один раз я успел вставить слово, когда они говорили про вино и его сорта.

– Вино – это круто, – заявил Артем Хвостов.

– Есть легенда, что вино придумала одна придворная дама из Персии, – сказал я.

Все замолчали и посмотрели на меня.

– Она была в депрессии и решила покончить с собой. Она хотела отравиться, выпив со дна чаши сок, который остался от перебродивших ягод винограда. Только она не умерла. Наоборот – весело стало. И депрессия у нее закончилась.

Кажется, это была моя самая длинная речь за… все время, сколько я себя помню.

Сначала гости смотрели на меня, а потом продолжили разговаривать.

Они доели пирог, чипсы и сухарики и выпили одну бутылку виски, а потом разошлись. Я остался и убирал в комнате.

Впервые в жизни я проводил время с одноклассниками, и это оказалось не так страшно, как я думал. Если просто молчать, улыбаться, когда другие смеются, то можно сойти за своего. Общение с людьми оказалось даже приятным.

Это было удивительное открытие.

Оставшись в звенящей тишине пустой квартиры, где еще несколько минут назад звучали чужие голоса, я впервые понял, насколько одинок. Я осознал одну простую, но страшную вещь.

Я хотел, чтобы у меня были друзья.

3. 99 дней

Бывает так, что самые страшные вещи начинаются с какой-нибудь безобидной фразы.

«Нам надо поговорить».

Дальше становится хуже.

«Мы разводимся».

И еще хуже.

«Вы с мамой скоро переедете в Москву, и там ты пойдешь в новую школу».

Миг – и у меня в груди взрывается сверхновая, а на ее месте образуется пустота. Черная дыра, которая начинает поглощать мою жизнь.

Всю мою жизнь.

Первые две недели прошли лучше, чем я думал. Одноклассники меня не замечали. С одной стороны, я был очень рад, потому что никто надо мной не смеялся и не бил. С другой… я поймал себя на очень странном желании. Я хотел, чтобы меня заметили.

Я слушал разговоры, ловил слова, обрывки фраз и смех. Я запоминал их, а потом прокручивал в голове.

Листья желтели, с неба падала вода, город казался серым.

У меня было три основных проблемы.

Первая заключалась в том, что я очень плохо запоминаю лица людей. Иногда мне требуются месяцы, чтобы запомнить чье-то лицо, но иногда хватает и пары недель. Для этого на лице должен быть какой-то изъян. Что бы люди ни говорили про свои лица (я читал в Интернете, что многие недовольны своей внешностью), серьезные изъяны встречаются довольно редко. Хорошо, что у всех людей разное телосложение и одежда. По этим признакам я и ориентируюсь. И еще, как ни странно, по сигналам входящих сообщений и рингтонам. Они у всех разные.

Второй моей проблемой была неспособность определять реакцию человека. Да, я вижу, когда люди хмурятся или улыбаются, но более тонкие нюансы распознать не могу. Это слишком сложно.

Ну, а третьей проблемой оказалась сама учеба. С письменными заданиями и устными сообщениями, которые надо было готовить заранее, все обстояло хорошо. Но если я не должен был устно отвечать, а меня вызывали, то я терялся и ничего не мог сказать.

В прошлой школе меня не вызывали к доске, потому что я и так все знал. Но здесь все изменилось.

Все началось в начале третьей недели. Если быть точным, во вторник. 99-й день с тех пор, как мой мир оказался разрушен.

Первым уроком была литература. Мы изучали поэзию Серебряного века, и каждый должен был выбрать стихотворение, чтобы прочитать его на уроке. Поскольку я отвечал у доски на прошлом уроке литературы (краткий ответ по теме «Трагизм судьбы русской литературы XIX века в XX веке»), то очень удивился, услышав свою фамилию.

– Самохин, к доске. Ты не слышишь, что ли? – спросила Клара Ивановна.

– Слышу, – ответил я.

– Выходи к доске.

– Я же на прошлом уроке отвечал.

– И что? Выходи.

Я встал и вышел. Клара Ивановна смотрела на меня сквозь толстые стекла очков. Она была очень седая, очень старая и очень худая.

– И какое стихотворение ты подготовил?

Я слышал ее голос, но гораздо громче в ушах стучала кровь, которая бежала по капиллярам. На меня смотрели мои одноклассники и учительница литературы, меня слепил свет люминесцентной лампы над доской, у меня потели ноги и ладони, хотя три с половиной минуты назад все было хорошо.

– Самохин, ты меня слышишь?

– Да.

– Так какое стихотворение ты прочитаешь?

Какое стихотворение я прочитаю?

– Максимилиан Волошин. Четвертый сонет из венка сонетов Corona Astralis.

Я прочитал это стихотворение в детской энциклопедии по астрономии, когда мне было восемь лет. Тогда я понял, что поэзия как математика. Только математика упорядочивает Вселенную, а поэзия – мысли.

– Так начинай. Чего ты ждешь?

Чего я жду? Наверное, чтобы руки перестали дрожать и паника прекратилась. Я отвечал на прошлой неделе, а сейчас не должен был. Но меня все равно вызвали.

– Ну? – сказала Клара Ивановна. – Ты не готов?

– Полночных солнц к себе нас манят светы, – начал я.

– Четче. И громче. Перестань жевать слова.

Жевать слова. Какое интересное выражение. Будто бы правда можно набрать в рот слов и жевать их. Интересно, а проглотить их можно? А какие они на вкус?

– В колодцах труб пытливый тонет взгляд. Алмазный бег Вселенные стремят: Системы звезд, туманности, планеты.

Я замолчал, потому что шум в ушах стал слишком сильным, а свет люминесцентной лампы высасывал мои внутренности.

– Ну? Забыл?

Я не забыл.

– От Альфы Пса до Веги и от Беты Медведицы до трепетных Плеяд Они простор н-небесный бороздят.

О нет. Только не это.

– Творя во тьме свершенья и обеты, – я почти шептал.

– Громче говори, – велела Клара Ивановна.

– О пыль миров, о роль священных пчел.

– Не жуй слова. Произноси внятно.

– Я исследил, измерил, взвесил, счел, Дал имена, составил карты, сметы.

Осталось последнее трехстишье. У меня в горле пересохло, и уши были готовы взорваться.

– Но ужас звезд от знанья н-не потух.

Я замолчал, потому что мне надо было отдышаться.

– Мы помним все: н-наш древний темный дух…

Я спрятал руки за спину, потому что пальцы начали непроизвольно шевелиться. Я почувствовал судорогу. Обычно мои пальцы плохо выглядят, когда их сводит.

– Ах, н-не крещен в глубоких водах Леты, – выдохнул я.

Буква «н». В этот момент я ее просто ненавидел.

Клара Ивановна долго молчала. Кажется, еще дольше, чем я отвечал.

– Ну, что ж? – сказала она. – Видно, что не готовился. Стихотворение только сегодня прочитал первый раз, да?

Не первый, но я решил об этом не говорить.

– Ладно, садись. Придется поставить тройку. В следующий раз готовься заранее.

Я пошел на свое место.

– Вундеркинд, блин, – хмыкнул Саша Соколов.

Он и его соседка по парте Таня захихикали.

То ли Клара Ивановна услышала, то ли просто так совпало, но следующей она вызвала именно его. Саша Соколов вышел и бодро прочитал стихотворение Осипа Мандельштама «Железо». Ему поставили пятерку.

Ему всегда ставили пятерки – он был отличником. У него была только одна четверка – по химии. Учителя говорили, что Саша Соколов и Женя Смольникова получат серебряные медали, а Вика Веревкина – золотую.

Я завидовал. Я тоже хотел бы получить медаль. Но с моими устными ответами это невозможно.

Мне вновь стало стыдно за то, как я прочитал свое любимое стихотворение.

Весь оставшийся день я чувствовал себя космонавтом в вакууме. Все было не так. Слишком яркий свет, слишком громкие голоса, слишком неудобные ботинки, слишком сильно швы свитера впивались в плечи.

На перемене в класс вошла Зоя Викторовна и сказала, что после пар я должен пойти к Ольге Алексеевне, нашему школьному психологу.

Мне было очень страшно, что я сделал что-то не так, и оставшиеся две пары (геометрия и английский) я нервничал.

Почему меня вызвали к психологу?

После пар я собрал рюкзак и пошел к Ольге Алексеевне.

По всему кабинету были развешаны детские стенгазеты про психологию, профессии, экологию и инновации. Сама она сидела, глядя в ноутбук, и заносила какие-то данные.

Для психолога она казалась мне слишком неформальной. На ней не было пиджака, а была кофта с короткими рукавами и джинсы. И носила она не черное с белым, а синее с бежевым.

Но я знал, что Ольга Алексеевна училась на кафедре педагогической психологии в профильном учебном заведении, поскольку спросил, где она училась.

– Привет, – сказала она. – Заходи, садись.

Я сел напротив, и она отодвинула ноутбук.

– Я что-то сделал?

– Почему ты так решил?

– Потому что к психологу обычно отправляют, когда ты что-то сделал.

– Нет, – улыбнулась она. – Ты ничего не сделал. Я просто хотела с тобой поговорить.

Я напрягся от этой фразы. Даже желудок скрутило.

– Как тебе в новой школе? – спросила она, и я вспомнил, что ее зовут Ольгой.

– Нормально. А что?

– Ничего. Просто если у тебя проблемы…

– У меня нет проблем, – поспешно ответил я.

Ольга Алексеевна кивнула. Я заставил себя посмотреть ей в глаза и вдруг заметил, что один глаз у нее немного выше, чем другой. На самом деле это почти незаметно, но если уж начинаешь смотреть, то не замечать невозможно.

– Значит, все в порядке?

– Ну, я немного волнуюсь, конечно.

– По какому поводу?

– Я боюсь, что люди посчитают меня странным, – признался я.

– Почему они должны посчитать тебя странным?

– Потому что так было всегда. Наверное, дело в том, что я младше остальных. Мама говорит, что у меня все получится, потому что я умный. Да, наверное, я умный. Просто…

– Что?

– Иногда этого недостаточно.

Меня потянуло на откровенность, и я еле заставил себя замолчать.

– Да, я понимаю. Тебя сейчас никто не обижает?

– Нет.

– Это замечательно, – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Ты ведь приехал в Москву с мамой? У вас здесь есть еще родственники? – спросила она.

– Бабушка по маминой линии. Людмила Сергеевна. Она приходит раз в два дня проверить меня, когда мама уезжает в командировки.

– Значит, ты остаешься один? А твоя мама часто уезжает?

– Нет. Тем более Людмила Сергеевна все время звонит.

Я вспомнил бабушку, и у меня сразу же испортилось настроение. Я подозревал, что Людмила Сергеевна меня не любит.

Она хромала, потому что у нее вместо правой ноги стоял протез. Она рассказывала, что однажды на заводе ей на ногу упала металлическая пластина весом в триста килограмм. Стропальщики плохо закрепили ее, поэтому она сорвалась и упала Людмиле Сергеевне на ногу.

Как-то, когда мне было десять лет, я попросил ее уточнить кое-какие данные, чтобы рассчитать такую возможность, но Людмила Сергеевна накричала на меня и ударила по лицу газетой. Я где-то слышал, что собак можно бить газетой, потому что это не больно, но обидно и унизительно.

Да, это и правда оказалось обидно и унизительно. Но я не уверен, что собаки способны понять, что такое унижение. Может, речь шла не о собаках вовсе?

После того случая я старался не общаться с ней лишний раз. Но мне пришлось.

– А Москва тебе нравится?

Я пожал плечами.

Ольга Алексеевна улыбнулась, и я сразу же смутился.

Все же неудобно быть подростком на пике полового созревания. Сразу думаешь о разных физиологических процессах.

– Ты можешь заходить в любое время, – сказала она. – Если будут какие-то проблемы или если захочешь просто поговорить.

– Спасибо.

– По любому вопросу.

– Хорошо, – я кивнул.

Мы попрощались, и я пошел домой.

Весь вечер я делал домашние задания. Я подготовился ко всем предметам. Вдруг меня спросят снова?

Я решил поднимать руку два раза в неделю. Это поможет мне привыкнуть отвечать устно. И тогда меня не будут спрашивать спонтанно, как сегодня.

Я думал, что ничего не может быть хуже, чем мой ответ по литературе. Но я ошибался. Вечером мама пришла домой не одна.

4. 100 дней

Мне всегда казалось, что моя семья – самая устойчивая экосистема в мире. С ней не могло ничего случиться. Я бы заметил. Я бы обязательно заметил, если бы что-то пошло не так.

Но я не заметил. Как это произошло? Как? Когда? Почему?

Я остался на обломках своей прошлой жизни. Все известные ориентиры утрачены.

Впереди – неизвестность.

Сначала она позвонила и попросила меня навести порядок в квартире. На часах было 19:39.

Я вытер пыль со всех поверхностей, пропылесосил, почистил мойку и плиту на кухне, раковину, ванну и унитаз.

И ждал.

Мама пришла очень поздно, в 23:38.

Я вышел в коридор встретить ее и увидел, что с ней какой-то представитель мужского пола. Довольно крупный и высокий.

– Привет, – он улыбнулся, глядя на меня. – Я Игорь.

– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Алексей.

Игорь протянул мне руку. От него пахло алкоголем, но не сильно.

И зачем люди пожимают руки?

Рука у него была огромная и горячая. Поскольку он пришел с улицы, то мне сразу захотелось пойти помыть руки, но я остался, потому что так было положено.

Раньше рукопожатие использовали люди, когда хотели показать, что в их руках нет оружия, либо для заключения договора. Но в наше время никто – ну, почти – не носит с собой оружия. Да и договоры со всеми подряд никто не заключает. И еще руки пожимают в основном мужчины.

Бессмысленный ритуал.

Мама потрепала меня по голове.

На ней было черное обтягивающее платье с треугольным вырезом на спине. Мама и папа купили это платье два года назад. Я запомнил, потому что они весь день таскали меня с собой. Они тогда готовились к новогоднему корпоративу на маминой работе и покупали себе праздничную одежду. Мне тогда купили айпод, папе два костюма, а маме платье.

А сейчас она надела это платье на свидание с другим мужчиной.

Я очень надеялся, что это просто мамин коллега. Но откуда тогда букет цветов? Сегодня ведь не праздник.

– Вы проводили маму домой после работы? – спросил я. – Уже поздно, пора ехать домой.

– Игорь останется у нас, – мама положила ладонь мне на плечо.

– Тогда я разложу диван в зале и принесу постельное белье.

Мама сжала мое плечо пальцами.

– Не надо, Леша.

– Почему? – спросил я.

– Игорь останется в моей комнате.

– Значит, вы будете заниматься сексом? – вырвалось у меня, и хватка маминых пальцев на плече стала еще сильнее. – Мне больно.

– Иди в комнату, – она отпустила меня.

Сначала я помыл руки, а потом пошел в комнату.

Наверное, мама не поняла, в какой день привела в дом нового мужчину.

На часах было 00:02.

День номер сто.

Я решил позвонить папе. Перед тем как мы с мамой уехали в Москву, папа обещал звонить мне два раза в неделю: в четверг и в воскресенье. И он звонил. Почти всегда.

Уже наступил четверг, и я подумал, что это почти по расписанию.

Папа был онлайн в скайпе (он почти всегда онлайн) и почти сразу ответил на мой звонок. Камеру он обычно не включал.

– Привет, старпом, – сказал он.

– Доброй ночи, капитан.

– Чем порадуешь?

Ничем.

– Мама пришла домой не одна.

Папа долго молчал.

– С особью мужского пола, – уточнил я.

– Это я понял.

– И он остался у нас ночевать.

Папа промолчал.

– В маминой комнате.

Папа снова промолчал.

– Думаю, они собираются заниматься сексом.

– Тебе не стоит об этом думать. И тем более говорить.

– Вы хотели, чтобы я поговорил с вами о разводе.

– Но не так, – сказал папа.

– Почему?

– Некоторые вещи обсуждать не принято.

– Почему? – спросил я.

Папа вздохнул.

– Я понимаю, что ты переживаешь. Но ты должен понимать, что наша с мамой жизнь на этом не кончилась. И новый мужчина – это не так страшно. Это закономерно.

– А это не слишком быстро? Прошло сто дней.

Папа ничего не ответил, и внезапно я осознал, что это только для меня прошло сто дней. Мои родители планировали развод раньше.

– Давно вы на самом деле разошлись? – спросил я.

– Это сложный вопрос.

– Почему вы меня обманывали?

– Мы не знали, как ты отреагируешь. Вот и решили подождать.

Я промолчал, и папа продолжил:

– Между мной и мамой всегда были сложные отношения. Ты знаешь, какой она тяжелый человек.

– Знаю.

– Когда-то все было хорошо, но потом появился ты и… нет, я тебя не обвиняю. Но после того как ты родился, она начала становиться невыносимой. Строить меня, воспитывать, учить, пытаться сделать из меня другого человека.

– Она хотела, чтобы ты был серьезным. Как все остальные взрослые.

– Именно. Но мы-то знаем, что и я и ты не как все остальные.

– Это точно, – я закивал и не сразу вспомнил, что папа меня не видит.

– Твою маму жутко бесило, что со мной у тебя отношения лучше, чем с ней.

– Правда? – я удивился. – Почему она мне об этом не сказала?

– Она увезла тебя. Разве этого мало?

Я задумался. Мне говорили, что после института мама переехала в Санкт-Петербург к папе. Они поженились и остались там. Насколько мне известно, она не собиралась возвращаться в Москву.

Неужели сейчас она вернулась в Москву из-за меня? Чтобы увезти меня от папы?

– Зачем она меня увезла? – спросил я. – Зачем ей это нужно?

– Не знаю. Может, мне назло.

Я не понял, вопрос это или нет.

– Я не хотел уезжать от тебя, – сказал я.

– Знаю. Я тоже не хотел, чтобы она тебя увозила. Но ничего не поделаешь.

– Я пойду спать, – сказал я.

– Давай. Поздно уже. Хороших снов, старпом.

– Отбой, капитан.

И я лег спать.

– …плохо переносит перемены.

Я знал, что подслушивать нехорошо, но почему-то не вышел из комнаты. Вместо этого прижал ухо к деревянной поверхности двери.

Голоса доносились с кухни.

– И что? Ты всю жизнь будешь с ним нянькаться? Сколько лет ты не разводилась с мужем для того, чтобы ему было комфортно?

– Дело не только в нем, – сказала мама. – Просто…

Я побоялся услышать, что она скажет дальше, и распахнул дверь.

– Доброе утро, – громко поздоровался я и быстро прошел в ванную комнату.

Руки дрожали.

Значит, мама хотела развестись с папой. Давно. Новый мужчина спросил, сколько лет она не разводилась.

Лет.

Не месяцев.

Лет.

Но почему новый мужчина подумал, что мама не разводилась из-за меня?

Я видел фильмы, где муж и жена не разводились из-за детей. Они хотели, чтобы их дети росли в нуклеарной[2] семье.

Неужели мои родители давно хотели развестись, но не делали этого из-за меня?

От этой мысли у меня заболели виски.

Лет.

Я подставил голову под кран и включил ледяную воду. Прислонился щекой к холодной раковине и закрыл глаза.

Лет.

Что если новый мужчина моей мамы прав?

Не знаю, сколько времени я так простоял, но в какой-то момент в дверь постучали.

Я резко поднял голову, врезавшись затылком в кран.

– Леша, ты скоро? – позвала мама.

– Угу, – сказал я приглушенно. – Семь минут максимум.

Я поранился, и из царапины пошла кровь. Хорошо, что под волосами, иначе мама начала бы спрашивать, что случилось.

Я протер рану перекисью водорода и стал чистить зубы. Мерный звук электрической зубной щетки обычно меня успокаивал, но сегодня раздражал. Я слишком сильно давил на щетку, и из десен пошла кровь.

Я смотрел на себя в зеркало и очень сильно себе не нравился.

Маленький рост, бледная кожа, лоб и подбородок в прыщах, непонятная поросль под носом и эта нездоровая худоба.

Но больше всего мне не нравился мой мозг.

Да что со мной не так?

Раньше мне нравилось, что я отличаюсь, что я умнее других, но я даже не заметил, как моя семья разрушилась. Разве с такими выходными данными я могу считать себя умным?

Этим утром мама предложила отвезти меня в школу на машине. Ее новый мужчина ехал с нами. Пока мы ехали, я молчал, а они о чем-то говорили. Я слушал вальс «На голубом Дунае», думал о смерти в космосе и о том, что надо перечитать «Космическую одиссею 2001 года».

Игорь вышел на «Курской», а я пересел на переднее сиденье.

– Я хочу с тобой поговорить, – сказала мама.

– Хорошо, – я кивнул, чувствуя, как напрягается диафрагма. Помню я эти фразы.

Я ждал.

– Игорь иногда будет оставаться у нас, – сказала мама, и я не сразу понял смысл этих слов.

– Как часто? – спросил я и включил кондиционер, чтобы стало попрохладнее.

– Не знаю я. Когда получится.

Мне не понравился ее ответ, потому что он вносил новую энтропию в мою жизнь.

– Не проще ли составить расписание?

Мама вздохнула.

– И почему тебе хочется, чтобы все шло по расписанию? Леша, не трогай климат-контроль.

– Потому что все в мире очень хаотично, – сказал я, убрав руки от кнопок. – Я хочу внести хоть немного порядка в свою жизнь.

Зазвонил ее телефон.

Одной рукой она достала из сумки свой четвертый айфон и ответила.

Звонили ей, конечно, с работы.

Моя мама инженер, и у нее все время какие-то проекты. Когда мы еще жили все вместе в Санкт-Петербурге, она часто ездила в командировки и мы оставались вдвоем с папой.

Через полторы минуты мама закончила разговор и положила телефон в сумку.

– А как тебе Москва? Нравится здесь?

Не нравится, хотел сказать я. Ужасно не нравится, здесь все по-другому, здесь слишком шумно, слишком много людей, слишком много нового, слишком все далеко.

– Нормально, – ответил я.

– Может, ответишь более по-человечески?

– Более по-человечески? – спросил я. – Разве так можно говорить?

Мама не ответила, и я достал из кармана айпод. Но, очевидно, наш разговор еще не закончился. Мама отобрала у меня наушники и айпод и кинула на заднее сиденье.

– Ты можешь хоть как-нибудь реагировать на других?

– Я…

– Проявлять хоть какие-то эмоции по отношению к людям? Или тебе все равно?

– Мне не все равно.

– Да? Почему-то незаметно. Ты даже не можешь ко мне обратиться. Когда ты последний раз называл меня мамой?

– М-м, – неопределенно сказал я, почувствовав себя виноватым неизвестно в чем.

– Неужели так сложно быть нормальным? – мама повысила голос.

– Это не так просто, как кажется.

– Да неужели? Разве улыбнуться – это сложно?

Я пожал плечами. Если бы знал, когда нужно улыбаться, было бы проще.

– Ты бы на улицу вышел хоть раз. Пообщался с реальными людьми, а то пялишься в свой телефончик.

Мне стало немного обидно, потому что у меня был не телефончик, а смартфон с самым большим экраном из всех.

Это был подарок мамы и папы на окончание основного курса средней школы. Их последний совместный подарок.

– Почему ты просто не можешь завести друзей? – продолжила спрашивать мама.

Я приложил холодные руки к щекам. Слишком много несвязных вопросов.

– Думаешь, тебе все с рук будет сходить, раз ты такой умный?

– Мне ничего не сходит с рук.

– Правда? Мне всю жизнь приходилось вокруг тебя прыгать. Вокруг тебя и твоего отца. Я всю жизнь угробила на его хотелки, а от тебя никакой отдачи не было. Почему ты продолжаешь так себя вести?

У меня заболели виски.

Мама надолго замолчала, и я тоже молчал, потому что любое мое слово могло вывести ее из себя.

Каждый раз одни и те же вопросы. Одни и те же. И я не могу ответить, не могу возразить. Никогда.

Я становлюсь немым.

Удивительная асимметрия. Родители ругают детей.

Родители и учителя всегда правы. Если ты не согласен, то ты плохо себя ведешь, выпендриваешься или срываешь урок. По-другому не бывает.

Время – годы, дни, минуты. Незаметно жизнь тает.

Мы достигнем абсолюта. По-другому не бывает.

Я пытался отогнать эти слова, но не получалось.

Обычно я слушал музыку, чтобы в голову не лезли строчки и рифмы, но сейчас айпод лежал на заднем сиденье, и маме могло не понравиться, если бы я решил достать его.

Мы ехали медленно из-за пробки на Садовом кольце, было душно, неудобно на сиденье, ремень давил на ключицу, воздух казался спертым.

Обычно я включал музыку, когда мир вокруг становился слишком острым. Когда я слушал музыку, то представлял, что все вокруг – просто видеоклип, который я смотрю. Так восприятие действительно немного притуплялось.

Но сейчас мне некуда было спрятаться.

По-другому не бывает. По-другому не бывает. По-другому не бывает.

Хорошо, что вскоре мы выехали на Сретенку и я наконец-то смог вылезти из машины и пойти в школу.

Я пришел в класс за десять минут до звонка на урок.

Артем Хвостов громко спорил с Алиной. Он просил ее дать списать задачи по физике, но она говорила «нет».

– Да чего ты? У нас один вариант. Ну, Шишка, ну не будь стервой!

Я прошел в раздевалку, повесил куртку и зонт на крючок. Я не мог открыть зонт, потому что тогда все бы увидели, что на нем изображены звезды и корабль Enterprise NC-1701. В прошлой школе над этим зонтом смеялись. Здесь я решил не рисковать.

Артем Хвостов продолжал уговаривать, но Алина не соглашалась. Она сидела, подняв подбородок, и отвечала «нет».

Тогда он подошел к отличнице Вике, которая сидела за первой партой одна.

– Слушай, ботанка…

– Даже не думай, – ответила Вика.

– Да ты дура, – сказал Артем Хвостов и прошел на свое место, рядом со мной. Сел и нахмурился.

Я молча протянул ему свою тетрадь.

– Чё это?

– У нас один вариант, – сказал я.

– А, – Артем Хвостов кивнул и взял тетрадь.

– Кинематика – это не так сложно, – сказал я зачем-то.

Артем Хвостов списывал быстро. По всей видимости, у него была в этом деле практика. Даже в списывании нужна практика. Странный мир.

Он писал и при этом говорил своему соседу Грише Зыбину, как отстойно, что в этом году не уроки, а пары и теперь все по вариантам.

А мне нравилось, что теперь у нас были пары. Правда, в середине пары учителя все же делали перерывы на 3–5 минут. Мне казалось это бессмысленным, но я молчал.

Артем Хвостов вернул мне тетрадь за две минуты до звонка на урок. Не поблагодарил, не улыбнулся, просто кинул мне на парту.

Весь день я хотел с кем-нибудь поговорить. Но я не знал, что можно сказать.

После уроков мои новые одноклассники быстро разошлись, но я остался, потому что должен был дежурить.

Мне надо было подмести в классе, вытереть доску, помыть тряпку и убрать все с парт.

Пока я подметал, в кабинет вошли Алина Шишкина и ее подруга Соня Ильвес. Алина была в плаще.

– Привет, – сказала Алина Шишкина и прошла в раздевалку.

Мое сердце тут же забилось быстрее, а ладони начали потеть. Я украдкой заглянул туда и увидел, что Алина повесила плащ.

– А вы почему еще не ушли? – спросил я, глядя в пол.

– Сегодня факультатив по психологии, – сказала Алина из раздевалки. – Мы поесть ходили.

Факультатив, конечно же.

В школе проводили несколько факультативов. Сначала я хотел пойти на экологию и инновации, но потом подумал, что там будет слишком много людей и удобнее просто почитать книги.

Но сейчас я уже не был так уверен в своем решении. Если там будет Алина…

– А можно?.. – начал я и замолчал.

– Что?

– Можно с вами?

– Ну, наверное, – ответила Алина. – Если интересно.

Я не слишком интересовался психологией, но решил не говорить об этом. Сейчас это было неважно.

Поскольку была среда, я должен был идти в книжный магазин, а потом на Чистые пруды почитать. Но, очевидно, мои планы изменились.

– Во сколько факультатив? – спросил я.

– Да вот сейчас, – сказала Алина. – Мы уже идем.

– Я тоже приду, когда подмету.

Они вышли, а я остался в классе.

Прошло сто дней с тех пор, как все изменилось, а я продолжал цепляться за старую жизнь.

Пора начинать новую.

5. Факультатив по психологии

Как у человека появилось сознание? Почему? Когда?

Я никогда не думал, что психология может ответить на эти вопросы, потому что психология – это очень странная наука. Еще Карл Поппер говорил, что теория не может быть научной, если ее можно верифицировать. Теория может быть научной, только если ее можно попробовать опровергнуть. Психологические теории опровергнуть невозможно.

Стулья были составлены в круг, на них уже сидели люди.

– Привет, Леша. Садись на свободное место, – услышал я голос Ольги Алексеевны.

Я прошел в круг и сел.

Мое место оказалось напротив Алины Шишкиной. С одной стороны от нее села ее подруга Соня Ильвес, а с другой стороны – Ольга Алексеевна.

Слева от меня сидела отличница Вика Веревкина, а справа та самая корпулентная девушка, которая в первый день ударила меня дверью. Женя Смольникова.

Больше никого не было.

Я старался не смотреть на Алину и поэтому уставился на стенгазету, посвященную современному миру. Там были нарисованы компьютеры, космические корабли и роботы.

Ольга Алексеевна немного помолчала, а потом заговорила:

– Давайте представимся. Наверное, начну с себя, если никто не против. Меня зовут Ольга Алексеевна. В этом году у нас новый факультатив – психология. Каждый класс занимается отдельно, но мы сделали исключение для Сони Ильвес.

– Почему, кстати? – спросила отличница Вика Веревкина.

– Потому что они с Алиной дружат и попросили заниматься вместе.

Вика промолчала.

– А теперь давайте познакомимся с вами. Расскажите немного о себе и о том, почему пришли сюда. Какие ожидания? Пожелания? Алин, ты не против, если начнем с тебя? И дальше по кругу продолжим.

– Не против. Меня зовут Алина. В общем, я занимаюсь художественной гимнастикой, сейчас я кандидат в мастера. Езжу на соревнования, получаю медали. Еще хожу в художественную школу и иногда участвую в выставках и конкурсах. В коридоре школы висят две моих картины. Увлекаюсь психологией и люблю разные сериалы.

– Например? – спросила Ольга Алексеевна.

– «Секс в большом городе», «Обмани меня», «Сверхъестественное», «Остаться в живых». А еще мне нравится музыка, и я люблю путешествовать. Я пришла, чтобы больше узнать о психологии личности. Мне кажется, что это очень интересно. Наверное, все.

– А что ты хотела бы узнать?

– Понять себя.

– Хорошо, – улыбнулась Ольга Алексеевна. – Теперь ты, Соня.

– Да. Меня зовут София. Ильвес, – сказала похожая на Белоснежку Соня.

У нее был тихий-тихий голос под стать ей самой. Они с Алиной всегда ходили вместе. Алина всегда говорила, а Соня всегда молчала.

– Я люблю читать. Читаю довольно много. Ну, как мне кажется, – она улыбнулась. – Мне нравится конный спорт, дайвинг, горные лыжи и история Англии. Я хочу изучать психологию, когда поступлю в университет, поэтому решила начать заранее. Вот.

Следующей отвечала отличница Вика, которая и за партой, и сейчас сидела очень ровно.

– Меня зовут Виктория Веревкина. Я собираюсь поступать в Бауманку на факультет вооружения. Люблю математику, потому что считаю, что числа лучше, чем люди.

– Хорошие планы, – улыбнулась Ольга Алексеевна.

– Не хорошие, – сказала корпулентная Женя Смольникова. – Она же нас всех потом поубивает.

– Неправда, – ответила Вика. – Я хочу защищать людей, а не убивать их. Пусть даже я их не люблю. Особенно таких, как ты.

– Каких это? – Женя повернула лицо к Вике и оказалась слишком близко ко мне.

Я и до этого чувствовал сладкий и очень едкий запах ее духов, но теперь мне пришлось отодвинуться.

Мне стало неловко, потому что я сидел между ними.

– Виктория, Евгения, успокойтесь. Не надо ругаться, мы здесь собрались не для этого, – сказала Ольга Алексеевна, подняв руки.

– Я думала, что здесь можно говорить то, что думаешь, – сказала Вика.

– Это не отменяет уважения к другим людям, – сказала Ольга Алексеевна. – Скажи, чего ты ждешь от факультатива?

– Хочу понять, почему люди бывают такими придурками.

– Придурками?

– Ну, травля, унижение, все дела. Откуда-то же это берется.

– Ясно. Спасибо. Я могу посоветовать тебе литературу на эту тему, – улыбнулась Ольга Алексеевна.

– Было бы хорошо.

Я решил, что наступила моя очередь говорить. Я очень волновался, даже ладони вспотели.

– Меня зовут Алексей, – сказал я, заставив себя посмотреть на всех по очереди. – Я приехал из Санкт-Петербурга. Мне нравятся естественные науки, классическая музыка, книги про морские и космические приключения. Я здесь, потому что я не очень хорошо понимаю людей.

Я подумал, что после этой фразы все догадаются, что я какой-то не такой, но никто не отреагировал (или я просто не заметил). Только Ольга Алексеевна улыбнулась, глядя мне в глаза, и мне стало приятно.

– Расскажи лучше, как ты пропустил два класса, – спросила отличница Вика. – Ты же учишься не на одни пятерки. У тебя даже тройки есть.

– Ну да, – сказал я, опустив глаза. Эта тема всегда меня смущала.

– Тогда почему?

– Возможно, Леша учился на одни пятерки, когда пропустил класс, – сказала Ольга Алексеевна.

Я помотал головой.

– Нет, у меня даже в начальной школе не по всем предметам были пятерки.

– Так как у тебя получилось перепрыгнуть через класс? – снова спросила Вика.

Мне всегда нравилось выражение «перепрыгнуть через класс». Будто я действительно перепрыгнул из одного конца класса в другой.

– Меня взяли сразу во второй класс, потому что я хорошо прошел вступительные тесты. В школе, правда, стало сложнее. Я не очень хорошо умею отвечать устно. И мне было сложно сосредоточиться. Тогда моя мама стала заниматься со мной математикой. Ну и я понял, что это может быть интересно. Стал больше заниматься. Намного больше. Наверное, в этом все дело. Я просто много занимаюсь.

– Ну-ну, – хмыкнула Вика.

– Завидуешь, ботанка? – спросила Алина.

– Ага, Шишка, сейчас расплачусь, – ответила она.

– Не надо плакать, пожалуйста, – попросил я.

Вика замолчала и не стала плакать.

Наступила очередь Жени Смольниковой.

– А я Женя, – сказала она. – Люблю аниме.

Отличница Вика издала какой-то звук, похожий на смех (наверное).

– Да, – сказала Женя. – И это не мультфильмы для детей, а серьезный жанр, который ты никогда не поймешь.

– Аниме я точно никогда не пойму. Мультики про голых женщин и дурацких демонов с тентаклями могут понять только избранные.

Алина хихикнула.

– Давайте относиться друг к другу с уважением, – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Аниме и правда бывает разное. Есть хентай с тентаклями, но есть и довольно серьезные работы. Поэтому давайте успокоимся и будем уважать чужие вкусы, – попросила Ольга Алексеевна.

Вика и Женя замолчали.

В классе они тоже вроде бы не ладили, но там обычно слишком много людей, чтобы обращать на это внимание.

После знакомства мы наконец-то начали говорить о том, что такое психология.

Оказалось, что эта наука зародилась еще во времена античности.

– Природой человека интересовались еще Платон, Аристотель и Сократ, – сказала Ольга Алексеевна. – Кто-нибудь читал их?

– Я читал Платона, – сказал я.

– Да? Что именно? – спросила Ольга Алексеевна.

– «Пир», – признался я.

– И как тебе?

– Я не понял эту книгу. Все любили Сократа. Нет, серьезно, там все любили Сократа. Но Сократ гораздо больше любил думать. И пить.

Все засмеялись.

– Что смешного? – спросил я.

– Ничего, – сказала Ольга Алексеевна. – Интересный взгляд.

Я удивился.

– Но это правда.

Ольга Алексеевна рассказала про Гиппократа, который разработал учение о четырех темпераментах: холерик, сангвиник, флегматик, меланхолик. Темперамент связан с динамическими свойствами нервной системы, а не с характером. И этой идеей люди пользуются до сих пор. Чистых типов темперамента не бывает, и в каждом из нас присутствуют черты остальных трех типов, даже если это не проявляется сразу.

Ольга Алексеевна сказала, что я, очевидно, флегматик. Подруга Алины Соня оказалась меланхоликом, а Алина сангвиником. Отличница Вика сочетала в себе два темперамента: флегматика и холерика.

Было интересно.

– Что ж, – Ольга Алексеевна улыбнулась. – Тогда будем прощаться. В следующий раз у нас встреча в среду двадцать пятого сентября. Надеюсь увидеть вас всех.

Но я был настолько смущен, что не хотел приходить на следующее занятие. Слишком много приходилось говорить. О себе.

Когда все ушли, я помогал Ольге Алексеевне расставить стулья. Я хотел сказать ей, что в следующий раз не приду, но почему-то молчал.

– Спасибо, Леша.

– Мне очень понравилось, спасибо, – сказал я.

– Я рада, – Ольга Алексеевна улыбнулась, и я вдруг смутился.

Я опустил глаза (нет, не на грудь, честно) и обратил внимание на ее подвеску. Шестиугольник со знакомой гравировкой. Да, в итоге я все равно смотрел на ее грудь.

– Это из «Звездного крейсера „Галактика“»? – спросил я.

– Что? Жетон? Да, – она тут же взяла его в руку. – Я думала, никто не узнает, откуда это.

Я кивнул. Я бы тоже не подумал, что кто-нибудь в школе может знать, что такое «Звездный крейсер „Галактика“».

– Ты хотел еще что-то сказать? – с улыбкой спросила Ольга Алексеевна.

– Нет. Вернее, да.

Я хотел сказать, что больше не приду, но вместо этого начал говорить совсем о другом.

– Людмила Сергеевна, моя бабушка, говорит, что я шибко умный. Мама говорит, что это она язвит. Но почему? Почему словосочетание «шибко умный» является оскорблением? И «слишком умный», и «слишком глупый» – это оскорбления. Надо быть нормальным. А если ты не нормальный, то должен стать таким. Прокрустово ложе.

– Думаю, твоя бабушка не хотела сказать ничего плохого. Просто у нее своя точка зрения, а у тебя своя. Но ты взрослеешь и начинаешь думать по-своему. Это нормально, но твоя бабушка до сих пор думает, что ты маленький и должен слушаться. Люди старшего возраста часто считают, что они во всем правы.

– Да. Есть только две точки зрения: их и неправильная. А я просто не хочу быть ксенофобом. Мне кажется, что все люди равны и заслуживают уважения. А Людмила Сергеевна говорит, что нет.

– Люди часто путают равноправие и идентичность. Конечно, люди не идентичны. Но они равны. В идеале.

– Да. Точно. Вы очень здорово это сформулировали.

– Спасибо. Ты придешь на следующее занятие?

Я кивнул.

– А ты на день здоровья едешь?

Точно. день здоровья. Я про него совсем забыл.

– В эту субботу, да?

Ольга Алексеевна кивнула.

– Да, поеду. Я сдал деньги.

– Что ж, удачи.

– Спасибо. До свидания.

– Пока, Леша.

Я вышел из кабинета и закрыл за собой дверь.

Меня ждало домашнее задание.

6. День здоровья

Папа всегда говорил, что я должен ассимилироваться с новой средой, стать ее частью.

Даже если это будет означать, что я лишусь каких-то своих особенностей. Но мои особенности ничего не значат. Я просто хочу быть как все.

Хочу общаться с людьми, дружить, смеяться над чьими-то шутками, говорить впопад. Хочу быть частью чего-то.

Чего-то большего, чем я сам.

21 сентября, в субботу, у нас отменили уроки, чтобы ученики старших классов (девятый, десятый и одиннадцатый) поехали в лес. Это называлось «день здоровья».

Я немного опасался, что меня укусит клещ, поэтому перед выходом побрызгал одежду спреем от комаров и клещей.

В лесу мы должны были сдавать нормативы, играть в командные игры и жарить шашлык.

Бессмысленное занятие. Не люблю физкультуру. И свинину не люблю. А куриного шашлыка не планировалось.

В автобусе я сидел один, место рядом пустовало. Смотрел в окно и слушал Сонату № 17 Бетховена на повторе. Но даже в наушниках я слышал, как громко говорят другие.

Все отчетливее я понимал простую, но ужасную вещь. Я хотел, чтобы у меня были друзья. Чтобы я мог тоже говорить с кем-то. Или слушать. Лучше даже слушать. Но не быть больше одному.

Примерно через час мы доехали до места назначения и вышли из автобуса. Вокруг был желто-оранжевый осенний лес. Листья еще не опали, а небо было ярко-голубым. Красивый контраст.

Зоя Викторовна подозвала нас.

– Десятый класс, подойдите ко мне. Все на месте? Хорошо. Пойдемте к футбольному полю.

Футбольным это поле называлось только потому, что с двух сторон стояли ворота. Без сетки.

– Отлично. Можете пока поиграть в вышибалу. В одиннадцать начнем эстафету.

Эстафета. Только не это.

В прошлой школе говорили, что командные игры и эстафеты развивают чувство единства и взаимопонимания. Не знаю, кто в это верит. Эти игры только усиливают те чувства, которые уже есть у человека. Если двое дружили, то в игре они сплотятся. Но если кто-то кого-то не любит, то он обвинит этого человека в проигрыше.

Обычно обвиняли меня. Я не высокий. Не быстрый. Не командный. Тощий. Неуклюжий. Совершенно не спортивный.

Я не умею играть в баскетбол, футбол или волейбол.

– Самохин. Эй, Самохин, – услышал я свою фамилию.

Меня звала Алина Шишкина. Она стояла вместе с большой компанией и с мячом в руке.

– Да? – отозвался я.

– Ты играть будешь?

Я колебался всего секунду.

– Да.

– А ты, Веревкина? – крикнула она отличнице Вике Веревкиной.

Вика закатила глаза и отошла.

– Ну, как хочешь, ботанка.

Кто-то отошел, но большинство осталось играть в вышибалу. Первой мяч кидала Алина и какой-то высокий представитель мужского пола (наверное, из одиннадцатого класса).

Удивительно, но меня даже не выбили первым. Я уворачивался и случайно задел кого-то.

– Эй, осторожно, – сказала крупная особь мужского пола, в которую я врезался. Его я тоже не смог узнать. Наверное, это был одиннадцатиклассник.

– Изви… – начал я, но он толкнул меня руками в грудь.

Я упал на землю, и тогда мне по голове попал мяч.

– Витя, не пихай новенького, – услышал я голос Алины Шишкиной.

– Да-да, моя королева, – этот предположительно одиннадцатиклассник послал Алине воздушный поцелуй, а потом посмотрел на меня. – Ну, чего сидишь? Вали с поля!

Тогда я встал и отошел.

Вика Веревкина стояла с учителями и разговаривала. Прямо как взрослая. Наверное, она и считала себя взрослой. Никогда не улыбалась, всегда держала спину прямо, делала домашние задания и устно отвечала гораздо лучше меня.

И ростом она была выше.

Что я вообще здесь делаю?

В этом городе, в этой школе, в этом классе?

Я младше, меньше…

Я достал из внутреннего кармана айпод и снова включил Сонату № 17. Сегодня мне хотелось слушать именно ее.

Я отошел и смотрел, как играют остальные. В основном я смотрел на Алину Шишкину.

У нее были сильные ноги, поэтому она лучше всех бегала и прыгала – даже лучше особей мужского пола, которые физиологически должны быть сильнее, чем женские особи.

– Ну, все, – тот человек, который оттолкнул меня, подобрал мяч. – Теперь будем играть в футбик.

Очевидно, этим странным словом мои сверстники называли футбол.

Через семнадцать минут нас подозвала учительница физкультуры Светлана Геннадьевна. Она сказала, что мы будем бегать разные дистанции на время, прыгать с места, а потом бежать эстафету.

Сначала мы бегали стометровку. Сначала лица мужского пола, а потом женского.

Я был в очереди четырнадцатым и очень волновался, ведь бежать надо было не по специально подготовленной дорожке из тартана, а по широкой вытоптанной тропинке, на которой лежали шишки и немного виднелись корни деревьев.

Светлана Геннадьевна стояла далеко впереди с секундомером и тетрадью, в которую записывала результаты.

В первый раз, когда она крикнула мне «марш», я отвлекся на пролетающих стрижей и никуда не побежал, а надо мной начали смеяться. Артем Хвостов сказал, чтобы я не тормозил и не задерживал никого, а то он хочет уже пойти покурить.

Тогда я сосредоточился.

– На старт, – раздался голос учительницы издалека.

Напрягся.

– Внимание.

Встал в положение высокого старта.

Остальные говорили и смеялись неподалеку, но я заставил себя не слушать. Я сосредоточился на здесь-и-сейчас. Только на этом моменте. Я чувствовал, как сильно бьется сердце. Чувствовал дуновение легкого ветра на лице. Слышал, как втягиваю носом воздух.

– Марш.

На этот раз я не медлил. Я бежал настолько быстро, насколько мог. И мне это нравилось. Просто бежать и ни о чем не думать.

Я затормозил уже после финиша и вернулся к Светлане Геннадьевне.

– Двенадцать и четыре. Неплохо, Самохин.

– Быстрее меня, – сказал Юра Бережков. – Вот блин.

– И меня, – сказал какой-то одиннадцатиклассник, заглядывая в тетрадь Светланы Геннадьевны.

Мне что-то говорили, но я не слушал. Просто кивал.

Я был горд.

И когда Саша Соколов выбрал меня в свою команду на эстафету, я обрадовался. Он выбрал меня первым.

Это было удивительно. Раньше меня никто не выбирал.

И мы стали соревноваться.

Всего было пять команд по шесть человек. Из своей команды я знал только Сашу Соколова и Надю Соловьеву, но сейчас это было неважно.

На этот раз я не отвлекался ни на какие внешние факторы. Я сосредоточился на том, чтобы как можно быстрее передать отполированную деревянную палочку своим партнерам по команде. Я хватал ее, бежал туда и обратно, передавал палочку и ждал своей очереди, чтобы повторить весь этот цикл. Это было просто, это было отлаженно, это было хорошо.

Больше ничего в тот момент не существовало. Я был настолько поглощен эстафетой, что не сразу понял, что все закончилось. Мои партнеры по команде хлопали меня по плечам и улыбались.

– Мы вторые, – сказал Саша Соколов. – Тоже ниче так.

Когда я только начал осознавать, что мы заняли второе место и в этом была моя заслуга, все уже подошли к мангалам.

Я последовал за остальными.

Может, зря я раньше не любил физкультуру?

Поскольку я не ел свиной шашлык, то съел только два свежих огурца и помидор. Я думал, что после этого мы поедем в школу, но все начали куда-то расходиться.

Ко мне подошел Саша Соколов.

– Ты пойдешь? – спросил он.

– Куда?

– К народу, – он указал рукой на лес.

Я не был уверен в том, что спрей от клещей еще действует, но последовал за ним.

Мы вышли на поляну, где уже собралась компания. Я увидел Алину Шишкину. Рядом с ней стояла Соня Ильвес и еще какие-то девочки.

– Ты чё, привел этого новенького? – спросил какой-то одиннадцатиклассник. В руке у него была сигарета. – Он же нас спалит.

– Да не спалит, – ответил Саша Соколов.

– Главное, чтобы нас Веревкина не нашла, – улыбнулась корпулентная Женя Смольникова.

У нее в руках была двухлитровая бутылка кока-колы. Она отпила и передала бутылку своей подруге Соне. Соня тоже выпила и передала следующему.

Я подумал, что это какой-то специальный ритуал и мне тоже надо будет отпить кока-колы. Я решил сделать это, несмотря на то что я не пью газированные напитки и пить из горла после такого количества людей очень негигиенично.

Бутылка оказалась у меня в руках, и ко мне подошли Артем Хвостов и его друг Гриша Зыбин.

– Давай побольше сразу пей, – сказал он улыбаясь.

Гриша Зыбин кивнул и улыбнулся. Я снова увидел, что его передний верхний зуб частично отбит.

Все смотрели на меня.

– Да не выпьет он, – сказала одна из девушек.

Я сделал большой глоток, как и сказал Артем Хвостов, и в процессе понял, что это не просто кока-кола. Но было поздно.

Кто-то засмеялся, а потом Артем Хвостов отобрал у меня бутылку.

– Другим-то оставь, – сказал он улыбаясь.

Он улыбался. Это ведь хороший знак?

И вдруг я почувствовал, как алкоголь начинает действовать. Это произошло гораздо быстрее, чем я думал.

Голова начала плыть, восприятие смазалось, и почему-то стало смешно.

Краски притупились, звуки стали приглушенными, и, кажется, впервые в жизни я потерял зрительную и слуховую чувствительность.

Алкоголь сменил настройки моего мозга, приглушил цвета и звуки, поставил между моими глазами и ушами и остальным миром фильтр.

Одновременно с этим мысли начали течь вяло и бессвязно, но мне было все равно.

Люди рядом со мной говорили и смеялись, а я просто смеялся вместе с ними.

– Я очень давно не смеялся, – сообщил я Саше Соколову.

– Ну да, ты же у нас самый умный. Куда тебе до нас, простых смертных? – спросил он и отвернулся к Наде Соловьевой, похожей на фейри.

Саша приобнял Надю за плечи и отвел куда-то в сторону.

Тогда я подошел к Алине Шишкиной, ее подруге Соне и еще двум представительницам женского пола.

– Да не переживай, – сказала одна из них и погладила Алину по плечу.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего особенного, – ответила Соня Ильвес.

Она была очень бледная. Даже бледнее меня. Интересно, у нее волосы на самом деле черные или нет?

– Как тебе сегодняшний день? – спросила она. – Эстафету ты хорошо пробежал.

– Нормально, – ответил я и отошел, потому что не хотел разговаривать с Соней. Я хотел поговорить с Алиной.

А потом у меня в руках снова оказалась бутылка. Я выпил, потому что боялся потерять ощущение алкогольного опьянения, и остался рядом с Артемом Хвостовым и Гришей Зыбиным.

– Ну че, куда? – спросил Гриша. – К нам сегодня родственники приехали, так что мимо.

– Ко мне точно нет, – сказал Артем.

Они посмотрели на меня.

– Слушай, а к тебе можно?

– Ко мне?

– Ага.

– Думаю, да, – закивал я. Его идея мне очень понравилась. – Мама в командировке, а Людмила Сергеевна придет только завтра. А кто еще поедет?

– А кто тебе еще нужен? – спросил Гриша Зыбин.

Я не ответил, потому что смотрел на Алину Шишкину. У нее были волосы красивого пшеничного оттенка и голубые глаза. И она была светлокожей, но не такой нездорово бледной, как ее подруга Соня Ильвес или я.

– А можете позвать Алину Шишкину? – спросил я у Артема, набравшись смелости.

Артем Хвостов и Гриша Зыбин засмеялись.

Я ждал.

– Ну, ладно. Позову, – сказал Артем Хвостов.

– А что вечером пить будем? – спросил Гриша. – Вискаря нет. И бабла тоже.

– У меня есть деньги, – выпалил я.

– А. Ну, круто.

Но я смотрел только на Алину Шишкину.

7. Пьянка

Когда я был еще маленьким, мы с папой начали играть в игру. Мы представляли, что мы прилетели с другой планеты земного типа. Мы прилетели в анабиозной капсуле, в которой путешествовали много тысяч (а то и миллионов) лет.

Конечно, на самом деле это невозможно, ведь у меня много раз брали кровь на анализ и выявили бы, если бы я был инопланетянином.

Существует вероятность, что где-то во Вселенной есть точные фенотипические копии землян, ведь в мире все повторяется. Но вероятность, что мы встретим когда-нибудь этих существ, почти нулевая. Скорее мы встретим такую разумную жизнь, которая будет кардинально отличаться от земной. Мы можем даже не понять, что встретили разумную жизнь. Люди до сих пор не поняли, разумны ли дельфины.

Людям нравится только то, что они понимают. Многим из них кажется, что они понимают достаточно.

Но так ли это?

Когда мы сели в автобус, я позвонил маме и сказал, что еду домой. Один.

Я не сказал, что ко мне приедут друзья.

Впервые в жизни я соврал. Кто-то говорит, что сокрытие информации не есть ложь, но я считаю, что они просто не хотят брать на себя ответственность.

И я точно знал, что я соврал.

Эмоции переполняли меня, но я не мог в них разобраться. Я испытывал радость, возбуждение и страх одновременно. Я буду общаться с одноклассниками.

Однажды мой бывший одноклассник позвал меня на день рождения. Я очень обрадовался и пошел. Весь вечер он и его друзья спрашивали, что мне нравится, не нравится, а потом показали порно. У меня началась эрекция, и мне пришлось пойти в ванную комнату. На следующий день в школе знали об этом.

Тогда я учился в восьмом классе. Больше я ни к кому не ходил. И ничего никому не рассказывал.

Но сейчас мне надоело. Я и так все время боялся.

Хватит.

Пока мы ехали, я размышлял о том, что сегодня состоится первая в моей жизни… А как это правильно назвать? Пьянка?

Я в новой школе всего двадцать один день (без учета выходных дней), а уже пригласил одноклассников на ночевку.

Так волнительно.

Но одна вещь меня смущала.

А вдруг на каком-нибудь родительском собрании мама Артема Хвостова или Гриши Зыбина расскажет моей маме про эту ночевку? Что тогда будет? Ведь Артем Хвостов скажет, что поехал ко мне домой.

И зачем я соврал? Вдруг я что-то упущу? Вдруг кто-то что-то узнает?

Эта мысль настолько завладела моим мозгом (странное выражение «завладеть мозгом»), что я решил все отменить. Зачем мне какая-то пьянка, когда у меня дома недочитанная книга Ричарда Докинза?

С другой стороны, если я буду все время от всего отказываться, то так и не заведу друзей.

Но… нужны ли мне друзья? Я ведь жил без них почти четырнадцать с половиной лет, и мне было хорошо.

Хотя кого я обманываю? Ничего в этом хорошего. Мне было одиноко, мне было пусто, было никак. Просто раньше я этого не понимал.

В конце концов я начал раздражать сам себя. И почему я все время ною?

Когда мы ехали обратно, я все равно сидел один и слушал Ференца Листа. Никто не говорил со мной.

Мы уже въехали в город, но не доехали до школы, как автобус остановился.

Меня кто-то задел за плечо.

– Ну, ты чего? – спросил Гриша Зыбин. – Ленинский. Нам же здесь выходить.

Я схватил рюкзак и пошел за ним.

Вместе со мной из автобуса вышли трое: Артем Хвостов, Гриша и Надя Соловьева.

Алина осталась в автобусе.

– Мы только втроем? – спросил я.

– Мои подруги еще придут, – ответила Надя. – Позже.

– А Алина Шишкина? – спросил я.

– Шишкина? – спросил Артем. – А, ну, блин, она не смогла. Пошли уже.

И мы пошли. Мы с Гришей Зыбиным шли впереди, а Артем Хвостов и Надя Соловьева позади. Артем приобнимал Надю за плечи.

По пути мы зашли в магазин и купили замороженные полуфабрикаты. Еще купили несколько бутылок кока-колы и пакетов сока. На запивку, сказал Гриша.

Артем Хвостов и Гриша Зыбин сразу пошли курить на балкон, а мы с Надей разбирали продукты.

Я таскал пакеты на кухню, а Надя расставляла все в холодильник.

Пока мы ждали подруг Нади, Артем попросил компьютер. Я открыл учетную запись гостя и отдал ему свой ноутбук. Он включил фильм онлайн. Это была пародия на фильм «Сумерки». Мы сидели в зале и смотрели фильм, а через полчаса Надя и Артем ушли вдвоем на балкон.

Полупрозрачный тюль почти не скрывал их, и я старался сосредоточиться на фильме, а не смотреть на них. Но периодически я все же поглядывал на балкон. Все равно все было видно.

Сначала они разговаривали, а в какой-то момент я увидел, что они целуются.

Я почувствовал себя немного сконфуженно, но Гриша спокойно смотрел фильм и пил кока-колу, поэтому я просто последовал его примеру. Мне не нравится кока-кола, но я решил соответствовать.

Артем и Надя вышли с балкона уже после окончания фильма.

– Мне Ленка звонила, они подходят, – сказала Надя. – Леш, поставь пиццу.

Я кивнул и пошел на кухню.

Я не очень люблю замороженную пиццу, особенно если в ней есть перец, оливки, ананасы или бекон. В двух купленных нами пиццах ничего такого не было, потому что я сам их выбирал.

Мы разогрели пиццу во встроенной микроволновке, и я отнес ее в комнату.

В 19:06 в домофон позвонили, и Надя Соловьева открыла дверь, не спрашивая, кто это. Очень неосмотрительно.

Через четыре минуты в квартиру зашли две очень громкие девушки.

Они обе были выше меня, и я почувствовал себя некомфортно, потому что мне не нравится, когда вокруг много людей выше меня ростом.

Но они сняли сапоги на каблуках и оказались не настолько высокими.

– Это Эми, – Надя Соловьева указала на девушку с длинными ярко-красными волосами, тоннелями в ушах (мне всегда становится не по себе, когда я вижу такие серьги) и пирсингом в нижней губе.

– Привет, – Эми пожала мне руку, сильно сжав ее.

– А я Лена, – поздоровалась со мной приземистая и плотная девушка в очень коротком платье и тут же вручила Грише пакет. – Мы принесли бухло.

– Какое? – спросила Надя.

– Водку.

– А Эми – это настоящее имя? – спросил я.

Я вспомнил Эми Понд из «Доктора Кто». Она мне всегда нравилась.

– Нет, конечно, – засмеялась Эми и прошла на кухню.

Я повесил их куртки в шкаф и поставил ботинки на коврик.

– А у тебя рюмки есть? – спросила Лена.

– Нет.

– Тогда я возьму стаканы, – сказала она и полезла в кухонный шкаф.

На этот раз одноразовой посуды не было, и каждому из нас досталось по два стакана – один с водкой, другой с соком. Даже мне.

Надя, Лена, Эми и Артем сели на диван, а мы с Гришей на банкетку.

– Ну, давайте. За знакомство, – сказал Артем Хвостов.

Все выпили, кроме меня.

– Пей, – Гриша толкнул меня под локоть, и я чуть не разлил сок.

Мне не хотелось пробовать водку, но я должен был влиться в компанию.

И я выпил.

Вкус я почувствовал, только когда проглотил напиток. Было не очень приятно, но терпимо.

– Запивай, лошара, – сказал Гриша, и я отпил апельсинового сока.

Остальные почему-то засмеялись.

Алкоголь подействовал на меня так же быстро, как днем. Я почувствовал себя расслабленнее, чем раньше.

– Мне нравится, как этанол действует на организм, – сказал я. – Концентрация спирта в мозгу увеличивается. Спасибо гематоэнцефалическому барьеру за это.

– Чё? – спросила Эми.

– Да ничё. Он вообще странный, – Артем Хвостов махнул рукой. – Давай стакан, Леха. Будем еще наливать.

Я протянул ему стакан. Мне налили еще, и я выпил, став еще более пьяным.

Все смеялись и говорили, а я почти не слушал, но улыбался. Мне было хорошо.

Артем, Гриша и Эми периодически ходили курить на балкон, и в какой-то момент я пошел с ними. Было совсем темно, и я не мог сориентироваться, сколько сейчас времени.

Эми захотела взять у меня зажигалку, но я решил помочь ей сам. Я долго не мог зажечь огонь, и Артем отобрал ее у меня.

– Он случайно не наркоман? – спросила Эми.

– Да хрен его знает, – ответил Артем.

Они оба смотрели на меня, и я подумал, что они, наверное, говорят обо мне. Это было немного обидно, потому что мне понравилась Эми, несмотря на пирсинг и тоннели в ушах. У нее была большая грудь и узкая талия.

– Если вы про меня, то ответ – нет. Я никогда в жизни не употреблял ничего психотропного или меняющего сознание. До сегодняшнего дня.

– Просто ты странный.

– Похож на зомби, – сказал Гриша Зыбин.

– Точняк, – засмеялся Артем Хвостов. – Реально как зомбяра.

Они втроем засмеялись, и я тоже засмеялся.

– А изобрази зомби, – сказала Эми.

– Как? – спросил я.

– Вытяни руки и скажи: «Мозги-и-и-и».

Я сделал так, как она просила, и все снова засмеялись.

Я закурил, и оказалось, что это не так неприятно, как мне всегда казалось.

Потом мы вернулись с балкона и пили еще.

– Я хочу поднять бокал, – сказал я, когда Надя и Артем снова ушли вдвоем. На этот раз на кухню.

Я налил всем виски и разбавил соком (кока-кола уже закончилась).

– Ко мне пришло понимание, – многозначительно сказал я и сделал эффектную паузу.

– Какое? – спросила Эми.

– Что было важно – не важно. А что должно быть важно – тем более.

– О чем он? – спросила Лена.

– Это цитата из «На краю Вселенной». Сериал такой. Не видели? Нет? Жалко, – я вздохнул.

– Да он часто парит какую-то фигню. Я вообще ни фига не понимаю, – ответил Гриша.

Мне налили, и мы продолжили общаться. Если до этого я молчал, то теперь меня тянуло поговорить.

– Я знаю всю геохронологическую шкалу, – сказал я, решив произвести впечатление.

– Правда? – спросила Эми. – Офигеть, как круто.

– Правда? Я могу перечислить.

– Да не надо, – сказала она.

– Мне не сложно. Сначала идут эоны: докембрийский период и фанерозой. Докембрий делится на катархей, архей и протерозой. А архей и протерозой делятся на эры. Сначала идет катархей, а потом архей, который начинается с эры эоархея. Потом идут палеоархей, мезоархей и неоархей. Дальше идет протерозой, который делится на эры: палеопротерозой, мезопротерозой и неопротерозой. Каждый из них делится на периоды.

– Ну, круто, – сказала Эми.

Я продолжал перечислять эры и периоды, а остальные улыбались и смеялись. Им было весело.

Когда я закончил, Гриша протянул мне стакан и сказал:

– Лучше бы ты бухал.

И я выпил еще.

Потом вернулись Артем и Надя.

После я совсем не смотрел на время. Я улыбался Эми, и она смеялась в ответ. Потом я снова изображал зомби, потому что ей это нравилось.

Потом я стоял на балконе и целовался с Леной, а она положила мою руку себе на грудь.

Мы пили очень долго.

С того дня все начало меняться. Я понял это сразу, в понедельник. На большой перемене Артем Хвостов подошел ко мне и сказал:

– Пойдем пожрем.

И мы пошли есть вчетвером. Мне хотелось громко смеяться и прыгать. Такое иногда бывает, когда меня переполняют эмоции, основанные на гормонах радости.

Мы взяли еду в «Макдональдсе» и сели на улице, чтобы поесть.

– Тут рядом универ, – сказал Артем Хвостов с набитым ртом. – Психолого-педагогический. Много телок учится. Симпатичные в основном.

– Ага, – улыбнулся Гриша Зыбин. – Только тупые.

– Почему тупые? – спросил я.

– Да кто еще пойдет на психолога учиться? – засмеялся Артем Хвостов. – Гуманитарные науки – это отстой.

– Психология находится на стыке философии и биологии, – сказал я. Теперь я это знал. – Поэтому не совсем правильно считать ее гуманитарной наукой. Она относится к социальным наукам.

Артем Хвостов, Гриша Зыбин и даже Надя промолчали, но я надеялся, что они перестанут считать студентов-психологов глупыми.

Я доел чизбургер и выпил 0,4 литра кока-колы. Раньше я никогда так не питался.

После еды они отложили обертки и стаканы и достали сигареты.

– А вы не боитесь, что кто-нибудь может увидеть?

– Кто, например? – спросил Гриша.

– Кто-нибудь из учителей.

Они засмеялись и закурили.

Я просто сидел рядом.

– У тебя сегодня родаки дома? – спросил Артем Хвостов.

– Я живу с мамой, – ответил я.

– И?

– Она одна. Больше родственников у нас в квартире нет, – сказал я и спохватился. Я должен был ответить на поставленный вопрос, а не объяснять никому не интересные вещи. – Она придет после восьми. Можно до этого времени пойти ко мне.

– Крутяк. Тогда после школы пойдем.

Сказать, что я был рад, значит ничего не сказать.

Потом они пошли в школу, а я выкинул обертки и стаканы в мусорный бак и догнал их.

Оставшиеся две пары я не мог сосредоточиться, и, когда меня вызвали к доске на уроке экологии, я немного растерялся.

Сергей Евгеньевич, наш учитель экологии, не руководствовался никакой системой, когда выбирал, кого вызвать отвечать. Это немного раздражало.

Он спросил меня о природно-техногенных опасностях, и я смог вспомнить только парниковый эффект, разрушение озонового слоя и опустынивание. За это Сергей Евгеньевич поставил мне «три».

Я немного расстроился, но почти сразу забыл об этом. Гораздо важнее сейчас было установить контакт с одноклассниками, а с учебой я смогу разобраться и позже. До конца полугодия еще очень много времени.

После уроков Артем, Надя и Гриша молчали, и я испугался, что они откажутся пойти ко мне в гости. Потом Артем вытирал с доски, Гриша подметал пол, а Надя сидела на парте и подпиливала ногти. Я медленно переобувался в уличную обувь, ожидая хоть слова от кого-нибудь из них.

Но они говорили друг с другом. Логичнее было бы спросить у них, какие у них планы, ведь мы собирались ко мне в гости, но я просто сидел, глядя себе под ноги на бежевый линолеум.

Не знаю, сколько времени прошло, но в какой-то момент я увидел на полу чью-то тень.

– Ну? Ты идешь? – услышал я голос Артема Хвостова.

– Да, – я кивнул и вскочил на ноги.

Мы скинулись на алкоголь. Гриша и я поровну, Артем сказал, что у него нет денег, а Надя промолчала. Наверное, она считала себя вправе не скидываться из-за своего пола.

Пиво покупал Гриша, потому что он высокий и выглядел старше нас. У него попросили паспорт, и он показал студенческий билет. Тогда ему продали пиво.

Оказалось, что студенческий билет ему отдал его друг, которого исключили из университета в прошлом году. Гриша приклеил свою фотографию, поставил печать и теперь покупал алкоголь, когда хотел.

Это было очень изобретательно.

– Завтра тоже можно прийти ко мне после школы, – сказал я, когда мы пришли ко мне.

– Хорошо, зомбяк, тогда завтра тоже завалимся.

– Здорово. Можно будет всем вместе сделать уроки.

Артем и Гриша засмеялись.

– Что смешного?

– Ничего-ничего, – сказал Артем, проходя в зал. – Налейте бухла, а?

8. Прогул

Факт: когда общаешься с людьми, неизбежно попадаешь в неожиданные и неловкие ситуации. Раньше меня бы это напугало. Но в последние несколько недель все изменилось.

Я почти не боюсь.

На факультативе по психологии Ольга Алексеевна рассказывала про древние культуры и их представления о душе.

– В Древней Греции словом «персона» обозначалась маска, которую надевал актер театра во время выступления. Все ведь слышали про греческие трагедии? – спросила она с улыбкой.

– Про Агамемнона и его веселых друзей? – спросила Соня Ильвес.

– Ага. Уже во всех древних культурах и религиях было понятие души, – сказала Ольга Алексеевна.

Я поднял руку. С этими словами я не мог согласиться.

Обычно я не прерывал учителей, потому что это было неправильно, но Ольга Алексеевна показалась мне понимающим человеком.

– Да, Леша?

– В буддизме нет понятия души. В индуизме есть «атман», то есть душа, а в буддизме «анатман». Это противоположное понятие.

– О, буддизм я люблю, – сказала Женя Смольникова. – Мне особенно нравится вот это: «Встретишь Будду – убей Будду. Встретишь патриарха – убей патриарха. Встретишь…» – забыла дальше.

– «Встретишь архата – убей архата, – продолжил я. – Встретишь отца и мать – убей отца и мать, встретишь родича – убей и родича. Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия».

Я прочитал это высказывание давным-давно где-то в Интернете и сразу запомнил. Иногда я запоминаю то, что не понимаю.

– Что это за хрень? – спросила Вика.

– Это дзен-буддизм, – ответил я.

– И что значит этот дзен? – спросила Алина.

– Буддизм – это освобождение от страстей, – сказала Соня. – Нельзя ни к чему привязываться. Только тогда можно достичь просветления.

– Точно, – Ольга Алексеевна кивнула ей. – А в дзен-буддизме просто другие методы достижения просветления. Не стоит читать священные тексты, не стоит слушать никаких учителей или искать истину вовне. Все ответы можно найти внутри себя.

– Мне нравится, – хихикнула Женя. – Не слушать учителей. Вот бы физичка взбесилась, если бы ей такое сказали.

– Хрень какая, – сказала Вика и закатила глаза.

– Ничего не хрень, – ответила Женя. – Это концепт.

Алина хмыкнула.

– В буддизме считается, что жизнь полна страстей, которые мешают человеку, – продолжила объяснять Ольга Алексеевна. – Пока не избавишься от этих страстей и привязанностей, пока будешь совершать плохие поступки, будешь вечно перерождаться. А когда достигнешь просветления, то попадешь в нирвану.

– А кто считает плохие и хорошие поступки? У местного бога должен быть суперкомпьютер, – улыбнулась Вика.

– В буддизме боги стоят ниже, чем люди, – сказал я. – Они ничего не решают. Это все карма. Каждому воздается по его заслугам.

– Тем более. Буддизм нелогичный. И при чем здесь отсутствие души?

Вика все считала нелогичным, кроме математики. Возможно, она была права. Но тут внезапно я сам кое-что понял.

Я погрузился в это понимание целиком и полностью. На несколько секунд я даже забыл, что надо дышать. И я понимал, что должен был объяснить это.

– Духовные учения не должны быть логичными, – сказал я, глядя Вике в глаза. – Они должны приносить умиротворение. Спокойствие. Если буддизм не приносит тебе спокойствия, то это просто не твое. Наверное, тебе нравится наука, вот и все.

– Конечно. Наука рулит.

– А кому-то нравится концепция буддизма, – продолжил я. – В буддизме нет души, есть просто составляющие ее дхармы. Мельчайшие частицы, из которых состоит человек. Как из атомов. Если человек не достигает просветления, то он проводит много жизней в сансаре, умирая и рождаясь снова. Но если он достигнет просветления, то он избавится от всех страстей и привязанностей. Он избавится даже от самого себя. Он распадется на составляющие его дхармы, чтобы создать что-то новое. То, чего еще никогда не было. Это и есть настоящее просветление. Отпустить этот мир. Отпустить все. Полюбить все. Но знаете, что самое интересное? – я улыбнулся, ожидая, что кто-нибудь спросит что. Все молчали, и я продолжил: – Современная наука говорит, что когда человек умирает, его атомы становятся чем-то другим. Карл Саган говорил, что мы все были рождены в звездной колыбели Большого взрыва. Нам всем уже несколько миллиардов лет. Когда мы умираем, мы распадаемся и даем начало новой жизни. Новым звездам. Мы в любом случае попадаем в нирвану.

Все молчали. И я тоже замолчал.

До конца второго академического часа осталось пятнадцать минут.

– Думаю, на этом стоит закончить, – подытожила Ольга Алексеевна.

Никто не был против, и мы пошли домой.

Вечером к нам должна была прийти Людмила Сергеевна, но я не слишком расстроился. У меня появилось нечто свое. Нечто важное.

Я пришел домой и вырвал из альбома для черчения два листа. Склеил их скотчем и написал карандашом цитату Линьцзи.

Иногда у меня хороший почерк. Если я стараюсь писать ровно и красиво.

Я обвел буквы черным маркером и повесил листы на стену.

«Встретишь Будду – убей Будду,

встретишь патриарха – убей патриарха,

встретишь архата – убей архата,

встретишь отца и мать – убей отца и мать,

встретишь родича – убей и родича.

Лишь так достигнешь ты просветления и избавления от бренности бытия».

К тому времени, как мама, Людмила Сергеевна и Игорь пришли домой, я подготовил уроки на пятницу (география, английский язык, геометрия и обществознание).

Я остался в комнате, слушал «Времена года» Антонио Вивальди и думал о том, что я всегда был один.

Ничего в этом мире нам не принадлежит. Даже мы сами. Это пугало и одновременно умиротворяло.

В 20:02 меня позвали ужинать. Мы ели овощное рагу, которое приготовила Людмила Сергеевна. Я съел оттуда весь картофель и после смотрел в окно. На улице было темно, небо было желтым и низким. Людмила Сергеевна и Игорь о чем-то говорили.

– Ты закончил? – спросил Игорь.

Я посмотрел на него и кивнул.

– Какое неуважение к собственной бабушке, – сказал он и посмотрел на Людмилу Сергеевну. – Он же совсем ничего не ест.

– Да можете не говорить. Знаю я, – Людмила Сергеевна махнула своей костлявой рукой.

Мама, как обычно, промолчала. Я тоже.

Что я мог сказать?

Мы ужинали вчетвером всего три раза, но мне казалось, что это длилось всю мою жизнь. Интересное свойство человеческого мозга.

– А как у него в школе дела? – спросила Людмила Сергеевна.

– Да вот тройку получил, – ответила мама.

– Тройку?

– Да. По русскому.

Хорошо, что мама сказала про одну тройку.

– И как он умудрился получить тройку по русскому? Предмет простой же, – хмыкнула Людмила Сергеевна.

– Можно мне пойти в комнату? – спросил я.

– Сиди, – сказала Людмила Сергеевна и отпила вина. – Лучше расскажи, как ты «три» получил.

– Я отвечал у доски.

– И? Говори нормально, не мямли.

– Мне тяжело отвечать перед всем классом.

– Разбаловала ты его, Лиза. Почему не научила нормально говорить со взрослыми?

Мама сделала большой глоток белого вина из своего бокала и ничего не ответила.

– А как ты одеваешься? – продолжила Людмила Сергеевна. – Надень рубашку, а то носишь водолазку, как голубой.

– А что такого в?..

– Иди в комнату, Леша, – сказала мама.

Я молча встал и ушел.

У меня дрожали руки.

Если бы у меня спросили о чем-нибудь, я бы мог рассказать им. Но никто ничего не спрашивал. Они только констатировали. Будто бы они всё обо мне знали.

Меня раздражало, когда обо мне говорили в третьем лице. Ужасно раздражало.

Я лег на диван и включил «Так говорил Заратустра». Я думал о смерти в космосе и о том, что многие люди путают Рихарда Штрауса и Иоганна Штрауса. Это меня тоже ужасно раздражало. Людмила Сергеевна, наверное, тоже их путала.

Игорь отвез ее домой (Людмила Сергеевна жила на Волгоградском проспекте), но потом вернулся и остался ночевать у нас.

Я хотел поговорить с папой по скайпу, но он написал, что занят. Поэтому я читал Карла Сагана, пока не уснул.

Утром я быстро встал, собрался и ушел в школу.

Я шел по мокрому от выпавших осадков асфальту, серое небо низко висело над головой. Поразительно, как Москва похожа осенью на Санкт-Петербург.

Несмотря на слова Людмилы Сергеевны и Игоря, в школе дела налаживались. Теперь я ходил обедать с Артемом Хвостовым, Гришей Зыбиным и Надей Соловьевой. Обычно они ели в «Макдональдсе», и мне тоже пришлось. Артем Хвостов и Гриша Зыбин курили, и иногда я просил у них сигареты.

Надя Соловьева стала садиться рядом со мной на лабораторных работах, потому что Артем Хвостов сидел с Гришей Зыбиным. Раньше Надя сидела с кем-то другим, а я сидел с Викой, но теперь Надя решила сидеть со мной.

Почти каждый день после школы мы с Артемом, Надей и Гришей ходили ко мне в гости. Обычно мы сидели у меня в комнате и смотрели разные видео с ноутбука. Точнее, Артем, Надя и Гриша смотрели, а я сидел рядом и читал. Это было проще, чем я думал. Каждый день, когда они приходили ко мне, я считал победой.

Они бывали у меня дома, ели мою еду, значит, мы приняли друг друга. Я точно это знал, потому что это универсальное действие в разных культурах: от древних племен до нынешних корпоративных вечеров.

По средам я посещал занятия по психологии и многое узнал про разные теории и отрасли этой науки. А еще я мог общаться с Алиной Шишкиной.

Даже Саша Соколов после дня здоровья больше не называл меня вундеркиндом. И вообще никак не называл.

Я почти привык к своей новой реальности.

Когда я начал близко общаться с одноклассниками, в моей жизни стало больше энтропии, чем раньше, но это было не так страшно, как я раньше думал. Надо было просто молчать и улыбаться.

Этого было достаточно.

Я вышел из метро на «Сухаревской», и кто-то тронул меня за руку. Я обернулся и увидел Артема Хвостова.

– Доброе утро, – сказал я.

– Сегодня прогуливаем всем классом френч.

– Что?

– Прогуливаем французский, говорю.

– А разве можно прогуливать? – спросил я. – В электронном журнале же все отобразится.

– Да француженка на него вообще забивает, – Артем Хвостов махнул рукой. – Тем более если все вместе прогуляем. Понял?

Я понял. Галина Михайловна действительно не заполняла электронный журнал.

Да и вряд ли кто-то узнает, если я один раз прогуляю. Мне было немного страшно, но этот поступок мог помочь мне закрепить свои позиции в организованной микрогруппе. В последние дни у меня это хорошо получалось.

У меня бы еще были сомнения, если бы не вчерашний ужин. Я до сих пор злился.

– Хорошо, – сказал я.

Весь учебный день я думал о том, как это – прогуливать. В своей жизни я не прогулял ни одного урока. Наверное, это очень волнительно.

Я даже отметил 17 октября в календаре смартфона. Мой первый прогул.

К седьмому уроку ветер сдул облака с неба и выглянуло солнце. Стало даже тепло.

По несколько человек мы вышли из школы и собрались у ближайшего дома. Даже Алина Шишкина в этот раз согласилась уйти с урока. Артем Хвостов сказал, что мы пойдем в рок-магазин.

Мы отправились в рок-магазин пешком, и я боялся встретить кого-то из учителей. Нас было так много, что, если бы мимо проходил какой-нибудь учитель, он бы точно нас заметил. От этого мне было не по себе. Вдруг об этом прогуле узнает мама? Что она тогда скажет?

Один раз я ее уже обманул, когда сказал, что ночую дома один.

Я не мог включить плеер, потому что находился в группе других людей. Мне говорили, что слушать музыку в чьем-то присутствии недопустимо (конечно, если мы не на концерте).

Поэтому было сложно. Я не мог представить, что все вокруг – это клип.

Мы шли по Сретенке: слева возвышались громады домов, справа проносились машины. Пестрели рекламные щиты, взлетали и приземлялись на тротуар птицы, открывались двери домов, из них выходили люди.

Люди шли навстречу, люди обгоняли, люди курили, люди разговаривали, люди смеялись, люди спешили, бежали, кричали, смеялись, обгоняли, шли навстречу, бежали, курили, смотрели, не смотрели, спешили, бежали, говорили, обгоняли, шли навстречу, толкались.

Их было так много, и солнце светило очень сильно, и рекламные щиты были яркие, так что у меня заболели глаза.

Передо мной шла Женя Смольникова, и я обратил внимание на ее рюкзак. Он был красно-желто-черным, и на нем было написано EVA-02. Я поравнялся с ней.

– Крутой рюкзак, – сказал я. – Мне тоже нравится «Евангелион».

– Ага. А у тебя кто любимый персонаж?

Я задумался. Раньше я никогда не думал над тем, кто мой любимый персонаж.

– Мисато, наверное, – ответил я.

– О!.. А мне Кадзи нравится.

Я хотел сказать, что он мне тоже нравится, но тут между нами вклинился Гриша Зыбин, растолкав нас в разные стороны.

– Здорово, – сказал он. – О чем болтаем?

– Не твое дело, – сказала Женя.

– О, вы собираетесь на свидание, – Гриша засмеялся. – Эй, Темыч, наш зомбяк решил жируху на свидание позвать.

– Идиот, – сказала Женя и хотела толкнуть Гришу, но он уже убежал вперед, громко смеясь.

И мы снова замолчали.

Через пару минут мы вошли в тенистый двор, где буйство красок сменилось пожелтевшими деревьями, зеркальными лужами и шелестом листьев на ветру. Шум машин стал тише. Сразу стало легче, и голова перестала гудеть.

А вот подвальный рок-магазин оказался удушающе маленьким. Там почти не было места, особенно когда весь наш шумный класс оказался внутри. Я тут же поднялся по ступенькам и вернулся на улицу.

Я направился к скамейке во дворе, но увидел, что на качелях кто-то сидит и машет мне рукой. Я подошел поближе и, присмотревшись, понял, что это Надя Соловьева. Она фотографировала себя на смартфон. На ней были кеды, обтягивающие джинсы и куртка светло-голубого цвета. Ей даже шло.

Я подошел к ней, потому что, когда видишь рядом знакомого человека, надо к нему подходить и здороваться. Здоровались мы в школе утром, поэтому я просто кивнул и сел на качели рядом.

У Нади были красивые вьющиеся волосы по пояс. Жаль только, что темные, а не светлые.

– А ты почему не пошел в магазин? – спросила она.

– Я не слушаю рок, – сказал я, начав раскачиваться.

– Я тоже. Я считаю, что рок – это очень агрессивная музыка, которая разрушает душу.

– Да?

– Короче, ученые проводили опыты на растениях. Если им включать Моцарта, то они хорошо растут. А если рок, то они умирают.

– Кому им? Ученым или растениям? – уточнил я.

– Ты дурак? Конечно, растениям.

– Понятно.

– Вот. Короче, рок – это плохая музыка. Поэтому я ее не слушаю, – сказала Надя.

– А Моцарта слушаешь? – спросил я, обрадовавшись, что у нас есть общая тема для разговора. – Мне нравится, хотя он не самый любимый мой композитор. Его музыка такая… – я задумался, подбирая правильное слово, – идеальная, гармоничная. Но в последнее время мне нравится что-то более эмоциональное. Сам не знаю почему.

Надя ничего не ответила, а я не обратил внимания, потому что качался и мне было хорошо. Качели слегка скрипели, потому что были старые. Меня относило то назад, то вперед, и я чувствовал ветер на лице. В раскачивании был ритм. Логика. Движение туда и обратно. Если бы жизнь была похожа на качели или аттракцион. Чтобы все было известно.

Надя что-то сказала, но я не услышал.

– Эй? – сказала она громко.

– Ты мне? – спросил я.

– Ага.

Тогда я перестал раскачиваться.

– Да?

– А что ты последнее читал? – спросила Надя.

– «Как кулинария сделала нас людьми». Там про то, как приготовление пищи…

– А я Симону де Бовуар читаю, – сказала Надя. – В оригинале.

Надя знала четыре языка и постоянно ездила на какие-то олимпиады. Я немного завидовал, потому что знал только английский язык, да и то не на самом высоком уровне.

– Ты читаешь «Второй пол»? – спросил я.

– «Прелестные картинки», – ответила она. – Очень интересная книга. Но мальчикам такое не интересно, потому что Симона де Бовуар – феминистка.

– Мне интересно, – сказал я. – Я люблю литературу про изменения в человеческом обществе. И считаю, что большинство изменений правильные, а возвращение к старым обычаям – это бессмысленная трата времени. В книге «Конец истории и последний человек» говорится о том, что человек стремится к либеральной…

– Что, зомбик, отбиваешь у меня девушку? – услышал я голос Артема Хвостова.

Он засмеялся, и я решил, что это была шутка. Гриша Зыбин улыбнулся.

– О, круто, – длинный Юра Бережков подошел к нам. – Дайте мне покачаться.

Я думал, что Надя слезет с качелей, потому что она не качалась, а просто сидела. Но она не слезла.

– Эй, зомбяк, давай слезай, – сказал Артем Хвостов.

Я слез, а Юра Бережков сел и стал раскачиваться. Качели заскрипели громче, чем раньше. Только тогда я заметил, что краска в некоторых местах облезла, да и вообще выглядели они не очень крепко.

Юра рассмеялся. Его смех разнесся по двору и улетел вверх вместе с птицами.

Я вспомнил песню из «Приключений Электроника» (очень люблю первые две серии) про качели. Теперь я понял, что значит выражение «крылатые качели».

Можно собой гордиться.

Юра раскачивался все выше, выше и выше, и это зрелище завораживало.

Качели летали туда-сюда, ходили ходуном. Надя слезла и встала рядом с Артемом, а он шлепнул ее по правой ягодице.

Юра раскачивался. Раскачивался все выше. И вдруг…

Он совершил полный оборот вокруг перекладины качелей. Артем и остальные начали аплодировать и что-то ему кричать, а я просто смотрел.

Предназначены ли качели для этого? Если нет, то зачем в них встроена возможность сделать полный оборот?

Интересно. Предназначение – это человеческая мысль. Полностью человеческая выдумка. Человек думает, что плавники предназначены для плавания, но однажды, 385 миллионов лет назад, первое животное вышло на сушу.

А Юра качался, качался, качался, сделал еще один оборот, затем еще и еще…

Качели ходили ходуном, скрипели, пытались вырваться из земли. Быстрее, быстрее, быстрее.

И вдруг все закончилось.

На качелях никого не было, а Юра уже лежал на земле.

Все застыли на своих местах. Даже время остановилось, и я не мог шевельнуться или заговорить. Только качели раскачивались, туда-обратно, туда-обратно, замедляясь и замедляясь.

Я не сразу понял, что случилось, – так быстро все произошло.

Издалека я слышал какой-то гул, который становился все выше, выше, выше, пронзительнее. И вот уже в мире ничего не осталось кроме этого звука.

Это визжала Надя Соловьева.

– Заткнись, – сказал Артем Хвостов, и она замолчала.

А время вновь полетело, как раньше.

Все заговорили разом.

– Че делать, чуваки?

– Скорую вызывать.

– Да, скорую надо. Он же башкой ударился.

– Да ладно. Щас встанет и пойдет.

– Да. Отведем домой просто.

– Точняк.

Они говорили и говорили, они не замолкали.

– Надо его к врачу, – неестественно высоким голосом сказала Алина.

– Отведем его домой, – сказал Артем Хвостов. – Давай, Гринь.

Гриша Зыбин подошел к лежащему на земле Юре и потянул его за руку, но Юра не встал, только слабо застонал.

Меня все еще тошнило, и мне очень хотелось, чтобы это оказался сон. Просто глупый сон.

Я больно ущипнул себя за запястье, впился ногтями в кожу.

Это все неправильно. Неправильно. Неправильно.

Как это могло случиться со мной? Как?

Остальные кричали, Гриша Зыбин дергал Юру Бережкова за руку, но тот не вставал.

– Вызовите врача, – сказал я громко.

– Че ты орешь? – спросил Артем Хвостов. – Сам вызови, раз надо.

– У меня батарея села, я читал и…

– Да он в порядке, – сказал Артем. – Посадим на метро, и все норм будет.

– Сам ты в порядке, – сказала Алина Шишкина и достала из кармана смартфон. – Я позвоню.

Я подошел к Юре и опустился рядом с ним на колени. Протянул сильно дрожащую руку и сунул пальцы ему под нос, чтобы проверить дыхание.

Юра Бережков дышал неровно.

– Алло. Скорая? – звонко спросила Алина Шишкина. – Тут человек упал. С качелей. Метро Сухаревская. Адрес… какой адрес?

Кто-то рванулся из двора, чтобы посмотреть номер дома.

– Башка, – тихо и хрипло сказал Юра.

– Тошнит? – спросил я.

Он застонал, но ничего осмысленного не ответил.

– Скоро приедет скорая помощь. Подожди чуть-чуть, – сказал я.

– Щас… – шепотом сказал Юра.

– Что? – я наклонился к нему.

– Блевану.

Я согнул его левую ногу и потянул за левую руку, чтобы перевернуть его на правый бок. Юра застонал громче, а я увидел, что его волосы пропитались кровью. Я снял шарф, сложил его в несколько раз и прижал к ране.

На голове очень сильное натяжение кожи, поэтому кровь течет сильно, и надо будет зашивать рану. А еще у Юры, скорее всего, сотрясение мозга.

– Скорая будет через десять минут, – Алина села на колени рядом со мной. – Что я могу сделать?

– Прижми шарф к его затылку и держи.

– Я, наверное, не смогу, – прошептала она. – Столько крови.

Я был напуган и хотел сказать Алине, что она ежемесячно видит больше крови, чем некоторые мужчины за всю жизнь.

– Сможешь, – сказал я. – Держи.

Юру стошнило, и часть рвотных масс попала мне на джинсы. Я почувствовал, что ткань на коленях стала влажной и липкой, и меня самого чуть не стошнило.

Вместо этого я достал влажную салфетку и вытер ему губы. Даже в рот залез, чтобы убрать оттуда рвотные массы.

Салфетку я бросил рядом (в этот момент я не мог подойти к мусорному баку) и посмотрел на Алину Шишкину.

Она молча сидела рядом и прижимала пропитавшийся кровью шарф к Юриному затылку. По ее побелевшему лицу текли слезы, и мне захотелось вытереть их. Она не должна плакать.

– Все будет хорошо, – сказал я, потому что вспомнил, что людей надо подбадривать и говорить, что все будет хорошо, даже если не знаешь точно, будет или нет.

Я не был уверен, будет ли все хорошо, поэтому соврал.

– Прижимай немного сильнее, – сказал я и приложил руку к ее дрожащим рукам.

Я запачкался кровью, но это было неважно.

Алина посмотрела мне в глаза, и ее взгляд парализовал меня сильнее, чем лежащий на земле Юра Бережков.

Она смотрела на меня. Я смотрел на нее.

И это длилось бесконечность. Будто мы попали в сингулярность, где секунды растягиваются и каждое мгновение становится вечностью.

Я поймал себя на мысли, что хочу утешить ее. Поцеловать.

Я уже потянулся к ней, но тут раздался резкий звук сирены, и во двор въехала машина скорой помощи.

9. Шторм

Факт: в мире людей очень сложно понять, что правильно, а что нет.

Слишком много полутонов. И так странно, что несчастье может привести к чему-то хорошему.

Мама и Игорь не стали есть пиццу, которую я разогрел к их приходу. Вместо этого они сели на диван в гостиной, а мне пришлось стоять перед ними. Не самое приятное ощущение, когда на тебя смотрят и молчат.

Я думал, что мама придет одна, но их было двое. Снова двое.

– Почему ты прогулял? – спросила мама.

– Ну, все ушли, и я тоже…

– А если все с девятого этажа будут прыгать, ты тоже прыгнешь?

– Это нечестный вопрос, – сказал я, глядя в пол.

– Чего? – спросил Игорь.

Я попытался объяснить:

– Сначала мне говорят: не выделяйся. Не отсвечивай. Это мамина цитата. Ты сама мне так говорила, – я посмотрел ей в глаза. – Я не должен выделяться, я должен быть, как все. А теперь ты говоришь, что я не должен быть, как все. Ты не считаешь, что где-то здесь есть противоречие?

– Ты должен уметь отличать хорошее от плохого, – сказала мама.

– Это этическая дилемма, которая не имеет однозначного ответа, – сказал я, повысив голос, и тут же опустил глаза.

Я чувствовал, как злость течет из меня, я выдыхал ее из легких, она сочилась из каждой поры моего тела, я выплевывал ее, когда говорил. Это, конечно, метафора, но очень реальная. Злость застилала мне глаза. Я сжал кулаки так сильно, что ногти впились в кожу.

– Если бы я не пошел с остальными, я бы не смог влиться в коллектив. Если бы я попросил других остаться, никто не стал бы меня слушать. Если бы я остался один, меня считали бы предателем. Ты знаешь, что такое, когда тебя считают предателем в шестнадцать лет? Нет, не знаешь, потому что ты все забыла, потому что тебе уже давно не шестнадцать и ты не знаешь ничего о микрогруппах, которые образуются в школе, ты не знаешь ничего о нашем классе и взаимодействии внутри него.

Слова лились из меня, и я закрыл рот руками, чтобы остановиться, но не смог. Слова продолжали течь.

– Ты хочешь, чтобы я был, как все, потом хочешь, чтобы не был, а на самом деле ты хочешь, чтобы я был идеальным для тебя, ты хочешь, чтобы я думал удобно, поступал удобно, жил удобно, но ты не хочешь поступать удобно для меня. Я не хотел приезжать сюда, но ни слова не сказал об этом. Я не хотел учиться в новой школе, но я учусь здесь, я стараюсь. Я не знаю, что мне сделать. Не зна…

Крепкая пощечина остановила меня. Щеку как будто обожгла крапива.

Я закрыл рот и поднял глаза. Передо мной стояла не мама. Передо мной стоял Игорь. Он покраснел и стал казаться еще больше.

Я потрогал щеку. Игорь бил очень сильно.

Он стоял надо мной и тяжело дышал. Его рука была поднята для следующего удара.

– Не смей так разговаривать с матерью.

– Папа никогда меня не бил, – сказал я и пошел в комнату.

– Не смей уходить, – он схватил меня за воротник и резко потянул назад. Шов впился мне в горло, и я услышал, как порвались нитки. – Извинись перед матерью.

– За что?

– Отпусти его, – глухим голосом сказала мама. – Пусть идет.

– Но Лиза…

– Отпусти, – тихо сказала мама.

Помедлив, Игорь выпустил мою водолазку. Откашлявшись, я убежал в комнату.

Мне стало страшно. Я сидел в углу с закрытыми глазами, тер горло и слушал Токкату и фугу ре-минор Иоганна Себастьяна Баха в исполнении Ванессы Мэй снова, снова и снова, пока кто-то не тронул меня за коленку. Я дернулся и открыл глаза.

Оказалось, что в комнату вошла мама.

– Ты правда помог этому мальчику? – спросила она, опустившись рядом со мной на колени.

– Немного. Я разогрел вам пиццу.

– Пойдем поедим вместе? – она пыталась заглянуть мне в глаза, но я не смотрел на нее.

– Не хочу.

– Не выпендривайся. Пошли. И еще… – Она надолго замолчала. – Ты молодец. Хорошо, что ты оказался там. Думаю, ты хорошо вписываешься в свою микрогруппу.

Мне хотелось закричать на нее. Я не вписываюсь, здесь ужасно, и я тону, тону, тону, у меня выбили почву из-под ног, с меня содрали кожу, и я не человек, я теперь оголенный нерв, я все вижу, я не могу не видеть, у меня нет век, чтобы закрыть глаза, у меня нет кожи, чтобы защититься, от меня ничего не осталось. Я устал, устал, устал.

Но я ничего не сказал.

Я вышел из комнаты и ел пиццу вместе с ними.

Я молчал, а мама и Игорь говорили друг с другом. Чаще всего они упоминали какого-то Влада, но я не вслушивался в их разговор.

Когда я уже лег, ко мне в комнату зашла мама.

– Я надеюсь, что ты не будешь дальше общаться с теми людьми, которые могут на тебя плохо повлиять. И оценки подтянешь. Хорошо? А то я видела, что у тебя в последнее время не слишком ладится с учебой.

– Я все исправлю, – ответил я.

И мама ушла.

Утром я чувствовал себя не очень бодро, потому что очень плохо спал.

С серого неба падала вода.

Я ничего не чувствовал. Ничего не понимал. И мне казалось, что черная дыра в моей груди стала еще больше.

Но в школе меня ждал большой сюрприз.

Я зашел в класс, прошел мимо первой парты, за которой сидел Саша Соколов и его вечно хихикающая соседка Таня.

За второй партой сидели Алина Шишкина и Юра Бережков. Но сегодня она, конечно, сидела одна.

Она улыбнулась мне, и я механически улыбнулся в ответ.

– Хочешь сесть со мной? – спросила Алина. – Пока Юрка не… В общем, мы можем пока посидеть вместе.

Я остановился.

Раньше никто не предлагал мне садиться рядом просто так. Только на лабораторных и на контрольных.

И я быстро сел рядом, пока она не передумала.

– Как ты? – спросила Алина.

– Нормально.

– А мне всю ночь Юрка снился. Это ужасно было. Я больше никогда не буду качаться на качелях.

Я кивнул, доставая из рюкзака учебник английского и папку с тетрадями. Если что-то случается, люди часто говорят, что не будут чего-то делать. Каждый раз после посещения стоматолога папа говорит, что не будет есть шоколад и будет пользоваться зубной нитью. Только через неделю уже забывает об этом.

– Ты очень скромный, да? – спросила она. – Или просто пока не освоился?

– Я всегда такой, – сказал я.

– Ты из этих… чудиков. Как их? Гиков[3].

– Наверное.

– Ясно. Увлекаешься наукой? – продолжала спрашивать Алина. – Ты говорил, что любишь естественные науки.

Я кивнул.

Неужели Алина запомнила мои слова? Это было очень приятно.

– Физикой увлекаешься, да? Ну, любишь космос и всякое такое?

– Многие думают, что я люблю астрономию. Но биологию я люблю больше.

Я решил не говорить Алине, что хотел стать космонавтом до одиннадцати лет. Обычно люди над этим смеялись. Некоторые считают, что после Гагарина никто вообще в космос не летал (это не шутка).

– А я люблю литературу, – сказала Алина. – Хотя астрономия мне тоже очень нравится.

– Правда? А что именно в астрономии тебе нравится?

– Мне нравятся планеты Солнечной системы. Моя любимая планета – Юпитер.

– А моя – Плутон. Только это уже не планета.

– Да? – Алина приподняла бровь. – А что?

– Плутоид. Одна из карликовых планет. Плутон исключили из списка планет в 2008 году.

– То есть теперь в Солнечной системе восемь планет?

Я кивнул.

– Вау. Я и не знала. А почему тогда тебе нравится Плутон?

– Все думали, что Плутон – это планета, а потом решили, что это плутоид. Что он совсем не такой, как остальные планеты. И мне стало обидно.

– За планету? – спросила Алина.

– Да, именно. Только Плутон уже не планета.

В класс зашла Зоя Викторовна. Сейчас по расписанию стоял ее урок – английский.

– Сейчас мы получим, – шепнула Алина.

Звонка еще не было, но все в классе замолчали.

Зоя Викторовна тоже молчала. Она смотрела на нас, и я очень жалел, что не могу понять выражения ее лица. Лучше бы она что-нибудь говорила.

Через две минуты – самые долгие две минуты в моей жизни – прозвенел звонок.

– Ну что? Хорошо вчера повеселились? – спросила она.

Никто не ответил. Даже Артем Хвостов ничего не сказал.

– У Юры Бережкова сотрясение мозга. А из-за кого? – закричала Зоя Викторовна. – Вы понимаете, что довели одноклассника до больницы? Вы подвели меня. Вы все. Даже ты, Саша.

Саша Соколов молча опустил голову. Вчера его не было с нами в рок-магазине, он ушел раньше.

– А ты, Вика? Я думала, хоть ты сознательная.

– Я сознательная, – ответила отличница Вика. – Но я решила провести время более продуктивно.

– И как? Провела продуктивно? – продолжала кричать Зоя Викторовна.

– Я не ходила с остальными. Я пошла к бабушке в больницу, – ответила Вика Веревкина.

– Это, конечно, благородно, но не ценой же прогулянного урока.

– На французском нас все равно ничему не учат. Так что без разницы.

Мне стало обидно за Галину Михайловну. На уроках ее часто перебивали, а она кричала, что пойдет к директору. Но никогда не ходила.

– Правильно, – закричал Артем Хвостов. – Френч вообще отстой.

– Смотрите, кто подал голос. Хвостов, – Зоя Викторовна прищурилась и подошла к нему. – Это ты придумал сбежать с урока?

– А чё сразу я? – закричал Артем. – Не я же потащил его на качели.

Так всегда. Если Артему Хвостову что-то нравится, он говорит об этом так, чтобы все услышали. Если не нравится – говорит еще громче.

– Но ты его подстрекал, я уверена.

– Да чё вы сразу на меня гоните-то?

Зоя Викторовна что-то говорила, но я не слушал. Мне хотелось исчезнуть отсюда и оказаться где-нибудь очень далеко. Например, в районе Плутона. Там, где только вакуум и темнота.

– …Самохин. А? Леша Самохин!

Я поднял глаза. Зоя Викторовна стояла рядом и смотрела на меня.

– Что скажешь, Самохин? – спросила она после долгого молчания.

Я не знал, что говорить, поэтому промолчал.

– Точно ничего не хочешь сказать?

Я помотал головой. Я ничего не хотел сказать.

– Зря, – сказала Зоя Викторовна. – Кто-нибудь еще?

– Он Юрку спас, – закричал кто-то с задних парт.

Класс зашумел, и мне захотелось закрыть уши руками, но это было невежливо.

– Это правда? – спросила Зоя Викторовна.

– Я оказал первую помощь, – я посмотрел Зое Викторовне в глаза. – Это не значит спас.

– Леша действительно здорово помог, – сказала Алина.

– Конечно, он же у нас самый умный, – хмыкнул Саша Соколов.

– Ты молодец, Леша, – сказала Зоя Викторовна и улыбнулась мне. – Хоть ты и прогулял, но все равно молодец. В конце недели у нас будет педсовет по этому поводу.

– О не-ет, – сказал Артем.

– О да! Все родители должны присутствовать. Я сегодня обзвоню всех еще раз. А теперь начнем урок. Хвостов, к доске. Страница семьдесят два, упражнение шестое.

– Блин, – сказал Артем и пошел к доске.

Зоя Викторовна больше не говорила про Юру Бережкова, и урок прошел как обычно.

На алгебре учительница долго рассказывала нам про безответственность, которая охватила нас с появлением Интернета.

Очевидно, она имела в виду, что до появления Интернета ученики не прогуливали. Я особо не слушал, потому что волновался, вдруг она вызовет меня к доске. Но меня не вызвали.

На большой перемене Алина предложила пойти купить хот-доги в киоске, который стоит рядом со школой.

Пока мы ждали заказ, Алина молчала. Я тоже молчал, не зная, что сказать.

На улице было прохладно, ветрено, а небо покрывал густой слой темных туч. Очень свежо.

Когда мы возвращались, Алина спросила:

– Не хочешь после школы зайти к Соне?

– Не знаю. Да. Наверное. Только я должен вернуться до того, как мама с работы придет.

– Тебе вчера влетело?

– Можно и так сказать. Мама и ее новый мужчина со мной поговорили.

– Твои родители развелись?

– Пока нет. Но они уже давно не живут вместе.

– А мои развелись, когда мне было шесть. Я папу не видела уже несколько лет.

– Сочувствую, – сказал я, потому что понимал, каково ей. – Когда родители расходятся, это ужасно. Будто внутри появляется черная дыра. И ничего больше не остается.

– О чем ты? – Алина засмеялась. – Снова что-то научное? Пошли лучше на биологию.

И мы вернулись в школу.

– А чем тебе нравится биология? – спросила Алина после того, как прозвенел звонок. – Это же ужас какой-то. Генетика, бе-е.

– Не знаю. Это то, что делает нас нами. Разве этим можно не интересоваться?

– Да легко, – улыбнулась Алина.

Я молча пожал плечами.

В класс зашел наш учитель Карл Анатольевич и тут же спросил:

– Кто скажет мне, в чем смысл полового процесса?

Значит, мы начнем проходить размножение.

– Половой процесс – это круто, – громко сказал Артем Хвостов.

– Какой же он тупой, – шепнула Алина мне на ухо, и у меня возник пиломоторный рефлекс (обычно люди говорят в таких случаях «побежали мурашки по коже»).

– Не думаю, что он тупой, – ответил я. – Просто он перепутал половой процесс с половым актом.

Алина покачала головой и нахмурила брови.

– Может, кто-нибудь другой скажет, в чем заключается смысл полового процесса? – спросил Карл Анатольевич.

Алина толкнула меня локтем в бок.

– Ответь, ты же знаешь, – шепнула она. – Знаешь же?

На этой неделе я поднимал руку и отвечал уже два раза (на геометрии и на физике).

– Давай, – сказала Алина.

Помедлив, я поднял руку.

– Да-да? – Карл Анатольевич улыбнулся. – Ты знаешь, Алексей?

Он всех учеников называл полным именем, и мне это очень нравилось.

Я встал, заставив себя посмотреть ему в глаза.

– Цель полового процесса – оплодотворение. Гаплоидные половые клетки соединяются, чтобы получилась диплоидная клетка, которая н-называется зиготой.

Я сел на место, потому что понял, что снова начал заикаться. Но вроде бы никто не заметил.

– Ты прямо как Википедия, – шепнула мне Алина. – Так много знаешь, это круто. Мне бы так.

Я улыбнулся ей.

Мы просидели вместе весь день. Я был очень-очень рад. Но я понимал, что Юра Бережков скоро выздоровеет, и я снова буду сидеть один.

Но пока я чувствовал себя почти… счастливым.

10. Соня

Даже вечность не стоит на месте. Особенно вечность.

Все исчезает, все меняется. Нужно меняться и мне.

Соня жила на «Семеновской», поэтому нам пришлось делать две пересадки. Мы шли по тихим желтым дворам, вокруг играли маленькие дети, а за ними наблюдали родители.

Мне понравилось на «Семеновской», потому что машин и людей было мало и я не слышал почти никакого городского шума.

Мы с Алиной молчали, пока шли. Но мне очень хотелось поговорить о чем-нибудь.

– А вы с Соней давно дружите? – спросил я.

– С прошлого года. Она в Москву приехала с мамой. По работе что-то.

– Откуда приехала?

– Из Таллина.

Это было неожиданно. Поскольку я жил в Санкт-Петербурге, я был в Таллине шесть раз.

– Пришли, – сказала Алина и позвонила в домофон.

Соня даже не спросила, кто там. Просто открыла нам дверь. Очень неосмотрительный поступок. В лучшем случае она рискует потерянным временем, если к ней придут «свидетели Иеговы», а в худшем за дверью может оказаться маньяк-убийца.

Последнее маловероятно, но исключать такую возможность не стоит.

Мы поднялись на шестой этаж на лифте.

Соня уже ждала нас у двери. Она всегда была худой и бледной, но сейчас она еще больше отощала, стала еще белее, и синяки под глазами стали темнее. Она была такая хрупкая и маленькая, что мне стало ее жалко.

Мы прошли в ее квартиру, и первым делом я обратил внимание на белые стены. Мебель и пол тоже были светлыми.

Я разулся и поставил кроссовки на коврик в прихожей рядом с красивыми лаковыми туфлями Алины. Странно, на ее туфлях не было ни капли, а я вот сильно забрызгал грязью свою обувь.

По длинному светлому коридору мы прошли в комнату Сони.

Одна стена выкрашена в белый цвет, другая из темного кирпича. Большое окно, высокий потолок. Никаких ярких цветов, никаких плакатов, никаких цветов. Красивая комната.

Синий угловой диван, фиолетово-синие занавески, пушистый серый ковер, заваленный тетрадями и учебниками стол, высокий книжный стеллаж, рядом с которым стоял стул.

На стуле лежали две книги и какой-то журнал.

Я подошел поближе, чтобы рассмотреть их, но задел коленом и уронил.

Подняв их, я увидел обложки. «Лечение от любви» Ирвина Ялома и «Пасынки Вселенной» Роберта Хайнлайна. Журнал был интереснее. Это был какой-то самиздат под названием «Ключи от будущего» № 1 (14).

– О, это наш школьный сборник, – сказала Алина. – Соня там печатается.

– Правда?

– Ага. Она всякие рассказы пишет.

– Ясно.

Я положил книги и сел рядом с Алиной на диване.

Соня вернулась в комнату с тремя яркими кружками чая (фирма «Люминарк», у нас дома такие же) и поставила их на стол.

– Хотите поесть чё-нить? – спросила Соня шепотом. – Может, шоколада?

Я кивнул.

Тогда Соня принесла плитку пористого шоколада.

– О, я люблю пористый шоколад, – улыбнулся я Соне.

Она улыбнулась в ответ, и мне стало приятно. Все-таки здорово, когда тебе улыбаются.

– А я не очень, – сказала Алина.

– Пористый шоколад похож на Вселенную, – сказала Соня. – Это довольно забавно.

– Да? – спросила Алина.

– Да, это так, – я кивнул. – У Вселенной пористая структура. Галактики распределены во Вселенной не равномерно, они образуют ячейки. Множества галактик образуют скопления, а те образуют сверхскопления. Наша галактика находится в сверхскоплении Девы. Помимо нее туда входят еще примерно тридцать тысяч других галактик.

– А сверхскопление Девы находится в другом сверхскоплении, – прошептала Соня. – Оно называется Ланиакея – «необъятные небеса».

Необъятные небеса. Красивое название.

– Когда время закончится, они разлетятся так далеко друг от друга, что свет одной галактики не будет виден из другой. Однажды из одной точки пространства не будет видно ни одной звезды. Так закончится время. Так закончится Вселенная. И наступит эпоха вечной тьмы.

Я знал, что она шепчет, потому что не может говорить нормально, но сейчас ее шепот казался каким-то волшебным.

– Вы какие-то темы дурацкие обсуждаете, – сказала Алина. – Неужели нельзя о чем-то веселом поговорить?

Я смутился и подошел к книжному стеллажу.

– Да ладно, – прошептала Соня. – Это просто реальность. Да и мы этого уже не увидим. Это случится через миллиллионы лет после нас.

– Ты хотела сказать «миллионы»? – спросила Алина.

– Нет, – сказал я. – Соня правильно сказала. Это очень большое значение. Кажется, десять в шеститысячной степени. Прошу прощения, я точно не помню. Но она права. Это просто реальность.

Алина издала странный звук. Очевидно, смешок.

Я стал разглядывать книги.

Здесь стояло полное собрание сочинений Аркадия и Бориса Стругацких (старое издание), десять томов Марка Твена в оранжевой обложке (тоже старое издание), разные писатели-классики – все на нижних трех рядах.

Дальше было интереснее. Герберт Уэллс, Гарри Гаррисон, Роберт Хайнлайн, Роберт Силверберг, Роджер Желязны, Фрэнк Герберт, Клиффорд Саймак.

Все, что мне нравится. Неужели Соня и правда любит научную фантастику?

Еще выше стояли книги Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга, Карен Хорни, Льва Выготского, Оливера Сакса, Юлии Гиппенрейтер и других психологов.

Стыдно признаться, но из всех этих авторов я читал только Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа.

Когда у меня началось половое созревание, я заинтересовался книгами о сексе. Поскольку именно Зигмунд Фрейд совершил сексуальную революцию в научном мире, когда начал первый открыто об этом говорить, то я решил начать с его трудов.

– Ты любишь научную фантастику? – спросил я у Сони.

Она пожала плечами, но ответила Алина:

– Да, Сонька это дело любит.

– И психологию?

– Психологию мы обе любим, не зря же на факультатив записались, – сказала Алина. – А тебе нравится?

– Психология или фантастика?

– Психология.

– Я только Фрейда читал. «Очерки о теории сексуальности» и «Введение в психоанализ».

– Это же антиквариат. Представляет только историческую ценность, – прошептала она. – Слушайте, расскажите про травму Бережкова? Что там случилось?

– О, ты не поверишь, – сказала Алина. – Юрка с качелей грохнулся, его тошнило, а Лешка его на бок уложил. А я кровь останавливала.

– Как? – спросила Соня шепотом.

– Зажимала рану. Огромную. Я слышала, короче, ему двенадцать швов наложили. Так страшно было, жесть просто.

Я вспомнил, как Алина сидела рядом со мной, и слезы текли по ее лицу. И как я накрыл рукой ее руку.

Почему я не успел ее поцеловать?

– Я ему писала, – сказала Алина. – Он говорит, что еще три недели дома будет. Крутяк. Столько отдыхать.

Соня помотала головой.

– Ничего крутого. Дома скучно. Лучше уж в школу ходить, чем болеть. Я думала, весело будет. Хотела читать, а не получается.

Алина и Соня еще говорили, а я молча разглядывал книжный шкаф. Потом взял школьный сборник и начал его листать. Там были стихи и рассказы учеников.

Сонин рассказ был как раз посредине. Он назывался «Железный Генрих». Иллюстрацией к рассказу служил грубо нарисованный космический корабль. Это заинтриговало меня, и я начал читать.

«Когда Генри попал в аварию, ему было всего девять лет. В девять лет ему пришлось стать киборгом. Механические руки и ноги, легкие, гортань и часть печени. Даже механические глаза! Но сердце осталось настоящим, живым и бьющимся, однако закованным в три обруча. Родители отправили его на Марс, поскольку гравитация там была меньше, да и адаптироваться было легче. Генри быстро привык к белому небу, красным равнинам и черной траве. Здесь солнце заходило стремительно – в один момент еще светло, а через несколько минут уже полная темень. Мальчик жил среди подобных ему детей, но ни с кем не мог сблизиться, поскольку большинство было такими с самого раннего детства. Ему было жалко детей, которые никогда не бегали на своих ногах, не играли в футбол с друзьями, не плавали в соленой воде лазурных морей Земли. И больно было оттого, что он сам никогда этого не испытает. На самом деле ему еще повезло, и он это осознавал. Пускай он видел все механическими глазами, ощущал не своим телом, но его мозг остался неповрежденным. Несмотря на то что обожженную кожу заменили нарощенной, его лицо все же сохранило свой изначальный облик. Жаль только, что он больше не сможет попробовать свое любимое кокосовое мороженое, ведь вкусовых рецепторов у него больше не было. Генри стал учиться математике и достиг в этом определенных успехов. Он усердно учился, но однажды, после нескольких лет отсутствия, приехали родители, и с ними мальчик, который был поразительно похож на самого Генри много лет назад.

– Это твой брат Джеймс, – представила мальчика мама.

Тот боялся немного, но все же разглядывал Генри с любопытством и… неужели с доброжелательностью? Быстро растущий брат становился все больше и больше похож на Генри, а потом ему исполнилось десять, одиннадцать, двенадцать лет… Джимми рос, хорошел, а Генри так и оставался таким, каким был. Длинные механические конечности, неживые голубые глаза, неподвижное лицо. Черепно-мозговые нервы, отвечающие за мимику, постепенно утрачивали свою активность за ненадобностью. Младший брат часто прилетал на Марс, а затем вовсе переехал в Элладу. Он часто навещал Генри, они помногу общались, разговаривали и оба мечтали о полетах в далекий космос. Магеллановы Облака были их общей мечтой. Джеймс решил стать пилотом, а Генри – проектировать корабли. Несмотря на свою привлекательную внешность и незаурядные умственные способности, Джим много времени проводил с братом-киборгом и этим вызывал насмешки со стороны своих одногруппников-пилотов. В кратких увольнительных они шли в бары или проводили время со своими девушками, а он неизменно отправлялся проведать брата. Генри хотел, чтобы Джим приезжал, однако ему было обидно, что его брата дразнят из-за него.

– Ты можешь ко мне не приезжать, – как бы невзначай сказал он однажды, когда они гуляли по нагорью Фарсиды.

– Нет уж! Я буду к тебе приезжать, – упрямо покачал головой светловолосый Джеймс, а Генри так хотелось улыбаться или плакать, но он не мог ни того, ни другого.

Когда Генри предложили участвовать в секретном проекте, касающемся новых космических кораблей, он сразу же согласился. Это означало возможность быть не просто киборгом, а стать мозгом настоящего космического судна!

Строительство корабля длилось несколько лет, и Генри с самого начала знал, кто будет его пилотом. Он с нетерпением и радостью скинул оковы механических конечностей, чтобы стать кораблем. Больше не было грузности и неуклюжести, Генри ощущал корабль как себя самого, а себя – как корабль.

Пришло время первого полета. Генри чувствовал, как Джим поднимается на лифте в рубку, видел внутренними сенсорами, как тот улыбается.

– Жаль, я больше не увижу твоего лица, – немного печально сказал младший брат, глядя на стену, за которой хранился мозг Генри.

Джим прислонился к ней лбом и закрыл глаза.

За переборкой в прозрачном саркофаге находилось настоящее тело Генри. Без механических конечностей, органов и глаз.

И на сердце больше не было обручей».

В 17:06 Алина потыкала меня пальцем в плечо.

– М-м? – спросил я.

– Пойдем?

– Хорошо, – я кивнул и вышел в коридор.

Когда я обувался, то услышал приглушенные голоса. Вернее, один приглушенный голос, потому что Соня и так шептала.

– Такой странный

– Ага. Но миленький.

Я не удивился. Если отвлечься от характерных для пубертата проблем с кожей, меня вполне можно назвать миленьким. Если бы я еще не был таким тощим.

Интересно, кто из них это сказал? По шепоту было очень сложно определить. Но я надеялся, что миленьким меня назвала Алина.

Я не сразу заметил, как ко мне подошел рыжий пушистый кот. Он лениво мяукнул и потерся о мою руку.

– Привет, – шепотом поздоровался я и погладил зверя.

Он был не просто пушистый, а очень-очень пушистый. Когда я провел рукой по его спине, полезла шерсть.

Я гладил кота, а он терся об мою ладонь и тихо мяукал.

Алина и Соня вышли из комнаты в коридор.

– Как его зовут? – спросил я.

– Редрик, – шепнула она.

– Красный король, – сказал я. – Ему подходит.

Соня улыбнулась.

– Я же говорю, что ты как Википедия, – сказала Алина.

Редрик терся о мои джинсы, оставляя на них рыжую шерсть.

Алина тоже обулась и надела куртку.

Мы попрощались и вышли из квартиры, а Соня закрыла за нами дверь.

Мы с Алиной ехали в лифте, и я размышлял, о чем поговорить с ней.

На улице стало прохладнее, и я застегнул пальто.

Алина была в легкой куртке нараспашку и, видимо, совсем не мерзла.

Мы шли к метро дворами. Людей стало меньше. Дул сильный ветер, а небо покрылось тучами.

Мы молчали.

– Ты такой странный, – сказала Алина. – Я тебя совсем не понимаю.

– Если я скажу, что я тебя тоже не понимаю, ты мне поверишь? – спросил я.

– Наверное. А знаешь, – она помедлила прежде, чем говорить. – Я не сказала тебе спасибо.

– А должна была?

– Должна.

– Почему?

– Потому что… ты очень собранный. И ты помог мне тоже собраться. Когда Юрка упал и…

Алина замолчала.

– В общем, мне тоже нужно собраться. У меня завтра соревнования.

Я думал, что она позовет меня, но Алина замолчала.

Мы шли к метро, чтобы разъехаться в разные стороны. Но я не хотел, чтобы этот день закончился. Я не хотел, чтобы этот миг закончился.

– Где ты живешь? – спросил я.

– На Рижской.

– Я провожу тебя, хочешь?

Алина кивнула и неожиданно взяла меня за руку.

Ее ладонь была мягкой, сухой и теплой. Мне было приятно, хотя обычно я не люблю прикосновений.

Тогда я сжал ее пальцы, чтобы показать: я здесь.

Я с тобой.

Проводив Алину до парадной, я поспешил назад, к метро. Капал дождь, а я прикрывал большой экран смартфона курткой, потому что смотрел в гуглокарты. Пока мы шли к Алине, я не запоминал дорогу, потому что держал ее за руку. Поэтому обратно надо было идти по навигатору.

Но сейчас осадки меня не пугали. Вода заливалась за шиворот, но мне было почти все равно.

Мне хотелось смеяться.

Я вдруг понял, что я хочу изменить что-то в своей жизни.

Я хочу изменить все.

Когда я зашел в метро, то увидел у мраморной стены бабушку, которая держала трех маленьких черных котят.

Я решительно направился к ней.

– Сколько стоят? – спросил я.

– За сто рублей отдам. Бери любого.

Все три котенка спали, но я сразу понял, какой из них мой. Самый маленький, самый пушистый. Он держался коготками за пальто и быстро-быстро дышал.

– Вот этого, – сказал я, указав на котенка.

– Очень ласковая девочка, – сказала бабушка. – Будет тебе хорошим другом.

Я дал ей деньги, а она передала мне маленького, сонного, теплого и очень хрупкого котенка. Я осторожно прижал его к себе и застегнул куртку. Котенок тихо мяукнул и закрыл глаза.

Я ехал домой, прижимая к себе маленький пушистый комочек.

Когда я вышел из метро, дождь закончился. Котенок в моей куртке замурлыкал, и я почувствовал, что черная дыра у меня в груди начала потихоньку исчезать.

11. Выбор

Факт: все в мире когда-то приходит к своей противоположности. Это называется энантиодромией. Бегом по кругу. Бегом вспять. Живое становится мертвым, мертвое – живым.

Я никогда не думал, что выйду на старт этого круга.

Я не люблю длинные дистанции.

В пятницу я пришел в школу очень счастливый. Алины не было, поэтому я сел за последнюю парту. Я думал о ней, о вчерашнем вечере, о том, как мы держались за руки, и мне казалось, что я лечу вниз на американских горках.

Артем Хвостов подошел ко мне во время первой перемены. Он хмурил брови и пристально смотрел на меня.