Читать онлайн Повелитель воды

Повелитель воды/Водоворот

Что происходит?!

Как сейчас помню. Вероломно, без объявления войны, лето обрушилось на Урал ещё в начале мая. А ведь, сколько я себя помню, оно частенько задерживалось с наступлением. Иногда даже до первой декады июля. А в конце мая подвыпившей знойной красоткой в Екатеринбург ввалилась настоящая ташкентская жара. Наш дом нагрелся. Не сразу, но нагрелся. Стены из кирпича толщиной почти в метр, превратили квартиру в аналог горнила русской печки. Кондиционер мы тогда ещё не могли себе позволить. Было мне неудобно, жёстко и дурно, ночь казалась бесконечной. Поворочавшись с час, я пошёл в ванну, чтобы ополоснуть холодной водой лицо, шею, грудь и плечи, так ненадолго легчало. Умывшись, я бросил случайный взгляд в ванну и обнаружил, что слив её опять засорился. В ванной плескалась вода. В некоторой задумчивости я зачем-то провёл указательным пальцем над ванной и в изумлении застыл. И было от чего. В воде под моим пальцем образовалось нечто вроде плавника, который ходил по воде, следуя за моей рукой. “Плавник” этот тоже состоял из воды, но он собирал и тащил за собою всю грязноватую жижицу, имевшуюся в этом объекте личной гигиены. В замешательстве я поднял ладони к лицу и внимательно осмотрел их. Ничего не обнаружил, кроме того, что краем глаза заметил, как тут же разгладилась гладь той лужицы, что имелась в чугунном сосуде. Я зачем-то вернул свои ладони в положение над ванной и в полном изумлении от собственных возможностей на каком-то наитии сделал из этой лужицы шар, который и повис между руками на уровне моей груди. Находясь, похоже, в каком-то странном трансе я наблюдал, как висит в воздухе серо-жёлтый прозрачный шар, в котором плавали какие-то волоски и соринки. Я почему-то ожидал, что шар получится непременно голубым. Вернувшись в себя, я странно знакомым жестом бросил шар обратно в ванну, а затем, сделав лишь небольшое усилие, загнал его в слив. Где-то под ванной раздался негромкий хлопок, и вода исчезла, а я от чего-то резко утратил к ней интерес и спокойно отправился спать. Какая-то часть меня продолжала пребывать в шоке. Зато неизвестно откуда взявшаяся другая часть меня, почему-то была уверена в том, что это не сон и не сумасшествие. Секунду поколебавшись, я всё-таки лёг в постель и к своему удивлению тут же заснул, как опоенный лошадиной дозой снотворного. На другой день, проснувшись, я не только вспомнил всё, что было ночью, но каким-то чудом почти сразу же придумал для себя объяснение случившегося. Причём это объяснение пришло ко мне тогда, когда я, налив себе стакан воды, после первого же глотка, тут же поставил стакан на место. Вода оказалась противно тёплой. Размышляя над ночной загадкой, я на вновь появившемся ниоткуда наитии положил ладонь на стакан с водой и… охладил её на несколько градусов, причём почти без усилия. И как раз в этом вот месте ко мне и пришло воспоминание. Моя умирающая бабушка Лена, с большим трудом найдя меня глазами в толпе родни, едва разлепляя синие в коростах губы, просит: «подойди ко мне Сашенька». Я, изрядно робея, подхожу. Она смотрит на меня удивительно чистыми, синими, как озёра, глазами и я попадаю в эти силки. Ни с того, ни с сего, я беру её руки в свои и меня тут же, как будто бы бьёт током. От этого удара по всему телу проскакивает отчего-то сладкая судорога, заканчивающаяся неведомой мне до этого, истомой. Бабушка Лена всё это заметила, улыбнулась грустно и начала негромко говорить, часто прерываясь из-за одышки: «Нечего мне тебе в наследство оставить внучек. Отдаю тебе свой дар…

На радость ли, на беду ли, не знаю. Смотри не расплескай и не хвастай, а то пересохнет…» и закрыла глаза утомившись. Я помнил Елену Михайловну всегда бойкой, легконогой и сноровистой старушкой с запрятанными под платок волосами, смешливой и очень доброй. Но главное, что помнилось это её вездесущие руки. Эти руки успевали всё. Варить, стирать, топить печь, копать, полоть, окучивать, ниоткуда взявшимся платочком вытирать нам с сестрой слёзы и не больно шлёпать наши попы за проказы. А сейчас передо мною лежала желтовато серая почти незнакомая старушка с почти карикатурно рассыпанными по подушкам седыми волосами. Но главное, я не узнавал её руки. Куда подевались её добрые, пахнущие полынью и молоком вечно что-то отдающие ладони?! Сейчас эти вечные двигатели были похожи на покрытые чешуйчатой, почти коричневой корой, узловатые ветки неведомых деревьев с тёмно-тёмно синими, почти черными пауками вен. Я посидел рядом с нею ещё немного, потом взрослые незаметно от умирающей потихоньку оттёрли и отправили меня на улицу. Через пару часов Елена Михайловна незаметно отошла. Всё думали, что уснула. Обнаружила это тётя Галя, решившая поправить подушки. Начались обычные хлопоты, к которым, в общем-то, всё уже было готово. Через три дня мы ехали на поезде домой, и я совершенно забыл об этом странном случае и о каком-то даре. Я ведь тогда и не понял ничего, хотя мне уже четырнадцать лет было. Да и до сего дня не знал я, что за дар ко мне перешёл. Взрослые, похоже, что тоже. Я, помню, спросил тогда у отца, что это за дар такой, но он ничего не смог мне пояснить, может потому, что он не из этого рода?! А вот мама, мама при ответе почему-то отвела взгляд. Мне только передали иконку троицы, посчитав, вероятно, что об этой, действительно завещанной мне вещице, речь и шла. Только брат бабы Лены, деда Слава, странноватый старик, хитро и остро глянул на меня и зачем-то сказал: «ну теперь держись малец…».

С трудом вынырнув из воспоминаний, я в задумчивости бродил по дому и ломал голову, совершенно не зная, что мне теперь со всем этим делать. Начни я, по глупости, советоваться с кем-нибудь, даже с женой – и тут же нарисуется прямая дорога, если не в психушку, то как минимум, к клиническому психологу. Нет, конечно, в то время как раз и повылазило изо всех щелей множество всякого народа с как-бы паранормальными способностями. На их фоне я бы даже особо и не выделялся. Но и родня, и друзья знали меня совершенно нормальным, обычным мужиком, пусть и с лёгкими странностями. Но у кого их нет?! И вот они-то как раз и могли бы устроить мне, что то вроде: «тебе Сашенька необходимо, вне всяких сомнений необходимо: отдохнуть, подлечиться, поправить нервы, это ненадолго…» и всё такое прочее. Деда Слава, внезапно вспомнил я, до сих пор живой и сейчас уже обитает где-то неподалёку. Я не был у него года три и его переезд в наш городок, каким-то чудом прошёл мимо меня. И рассказала мне об этом всё та же вездесущая и всё обо всех знающая тётя Галя. Я позвонил тёте Гале, но её не было дома. Я позвонил ещё несколько раз, изрядно удивив родню. В перерывах между звонками я просто сходил с ума. Я не знал, куда себя деть. Я зачем-то бесконечно курил, чего не позволял себе до этого никогда, да ещё и выпил несколько чашек кофе. Несколько раз я выходил на балкон, бессмысленными глазами смотрел на улицу, ничего не видя. Затем снова мчался к телефону, чтобы очередным звонком ещё больше встревожить родню. Наконец Галина Сергеевна вернулась, я узнал адрес и через полчаса уже ехал к нему, нет, даже не ехал, я летел…

А дар ли это?

Деда Слава сидел на лавочке во дворе своей краснокирпичной пятиэтажки и резался в шахматы с таким же, как он, дедом. Таким же, да не таким. Тот старичок на фоне моего двоюродного деда, показался мне плюгавым и плешивым. А ведь он, как выяснилось, моложе Вячеслава Михайловича аж на двенадцать лет. А вот деда Слава, выглядел хорошо. Практически так же, как и пятнадцать лет назад на похоронах бабули. Бодрый, краснощёкий, седобородый очень похожий на персонажей из картинок уральского художника Баранова. Пока я подходил к столику под кривым тополем, за которым шла игра, я всё пытался сообразить, а сколько же лет деду Славе? По всем моим подсчётам выходило, что он уже преодолел последний барьер, перед вековым десятком. Я хотел окликнуть его, но Вячеслав Михайлович обернулся сам. Увидев меня, улыбнулся приветливо, внимательно глядя на меня из-под сплошь седых, кустистых бровей. – А-а Сашок…, молодец, что наведался, что-то случилось?! – Я обнял его, я так всегда делал, когда приезжал в деревню, где он жил раньше, потому и сейчас я не стал менять нашу с ним традицию. Обнимая, я шепнул ему на ухо: – Поговорить бы с глазу на глаз. – Деда Слава глянул на меня внимательнее, и я удивился насколько его поблёскивающие искристым льдом глаза, напоминали глаза бабы Лены, ну и мои тоже. Такие чистые, искрящиеся голубые глаза встречались во всей нашей родове нечасто и всегда обещали некоторые странности характера. «Поговорить… – раздумчиво протянул он с лёгкою, почти незаметною насмешкой. – Поговорить то можно, отчего же не поговорить». Он быстро закончил партию и мы, по исшарканным ступеням подъезда, вдоль исписанных с облупившейся краской стен, поднялись к нему на третий этаж. Дед, как я заметил, шагал бодро, без одышки и почти не держась перил. Усадив меня в кресло в маленькой комнате, он сходил на кухню. Оттуда, по устоявшемуся за несколько десятков лет обычаю своему, вынес он на советском тагильском подносе мёда, печенья, и китайский термос с чаем. Термос этот, как я помнил, дед мой заваривал на весь день, чтобы экономить электричество. В свой чай деда Слава добавлял какие-то, одному ему известные травки. Разлив настоявшийся и от того душистый чай по зелёненьким чашкам Сысертского фарфора, подарок при выходе на пенсию, дед посмотрел на меня прямо и так же прямо спросил: «Ну? Чего? Дар распечатал?!»

Я опешил от неожиданности, но быстро оправившись от лёгкого шока, ответил вопросом на вопрос: «а что, и у вас этот дар есть?!» Старик помолчал немного, не отводя глаз, потом не произнёс даже, а еле слышно выдохнул: « был…» Я тоже помолчал, не найдясь сразу, что сказать или спросить, потом не удержался и прямо в лоб поинтересовался: «а как вы его утратили?!» На сей раз Вячеслав Михайлович ответил сразу, без размышлений: « я от него отказался». – Как это?! – взвился я и чуть не выронил чашку из затрясшихся рук. «А так это… – посуровел обычно задорно смешливый взгляд двоюродного деда. – Это сейчас ты можешь, ну, скажем, фокусником прикинуться. А в наши-то годы, да в нашей местности за такое ведовство или сожгут или куда надо настучат, а там недолгий разговор. Да и жизнь Ленки нашей – бабки твоей на владение даром совсем не блазнила. То её как ведьму сжечь хотели, то бегали и ночь – заполночь по ерунде всякой будили. То вода им горькая показалась, то покажи им, где колодец копать, то ещё что, порой до дурости всякой доходило, раз прибежали с просьбой роженице воды остановить, той, видите ли, не хотелось рожать на покров. Да и доносы на неё ведь кто-то же писал? Не с неба же они падали?! И не раз. «Перегибаешь дед!» – не поверил я. «Ежели и перегну где, то самую малость…» – невесело усмехнувшись, ответил дед и продолжил рассказ. «Спасало и её и нас всех только то, что ни в ОГПУ, ни в НКВД, ни тем более в КГБ в чудеса не верили, а то может, и тебя бы не было…» Дед замолчал, а я, воспользовавшись паузой, спросил глупость: «а за что бабу Лену сжечь то хотели? Про дар узнали?» Вячеслав Михайлович аж привстал с продавленного креслица своего: «да ты что, меня совсем не слышишь, что ли?

Я же тебе русским языком баю, про дар этот все и без того знали. Потому и доносы писали, да всё без толку. Возмущались ещё вроде как бездействием начальства. А как-то они даже сами сгоношились нашу Ленку порешить. Это когда в тридцать седьмом засуха была, тогда ещё все колодцы в округе пересохли. Люди, кто померли, кто разбрелись не собрать. Куча деревень тогда пропала, как и не было. Да что деревни, несколько крупных колхозов не стало, как испарились. После войны уже земли эти перераспределили и кое-где хутора появились, да МТС, там, где Ельничный посёлок ране был. А в нашей деревне вода была, но какая-то другая, чуть-чуть солоноватая. Вот одному-то хрену в башку и взбрело, что это в Ленке нашей дело. А она в тот год и вправду почернела вся, высохла, хотя ей шестнадцать лет всего было. Вот и собралось полдеревни виноватого искать. И спасло сеструху мою, а твою бабку, только то, что даже её молодой организм не сдюжил и она в лихорадке свалилась. Увезли её в район в больницу, наш то фельдшер отбоярился не знанием. Ну и прав был, наверное. А то и он бы мог в эту свару угодить, и чем бы это всё для него покончилось, Бог один ведает. В общем, как увезли бабушку твою, так и в нашей деревне вода пропала. Помню ещё некоторые злобиться на наш двор приходили, орали под окнами, дескать, не увезли бы вы ведьму в город, посчитались бы мы с нею по-свойски, но ничего, ужо вернётся, вот тогда мы и поквитаемся, дескать. А как вода-то пропала, тут и забегали, зассали на голяшки-то, как припекло. Тут же они же в обратку забегали, заверещали: «верните девку, дайте воду людям, скотина ж дохнет, дети плачут…». А через пять дней, когда все уже думали, что всё помирать будем, Ленка вернулась. Из больницы сбежала. Ну и опять за своё. Тот кто, имя поминать не стану, ну, кто первый предложил её тогда спалить, он же, ещё до больницы её за таким делом и застал. Сам же мне это и рассказывал, много после. «Стоит, – говорит, – ваша девка, там, где ране колодезь большой был, тот который ещё при царе засыпали, ну напротив церквы… Стоит, глаза закрыты, руки как крылья раскинуты, а пальцы как когти скрючены, и она плавно так руками, плавно так водит, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Всё одно как ворон на трупаком кружит. И видно, что тяжко ей и что силы уходят, а она губы сожмёт до чёрной полоски и всё одно своё вытворят. Я ж грешным делом тогда подумал, что она воду зачем-то у всех отнимат, это ж потом проя’снилось, что она так воду из-под земли поднимала». Он, так-то несильно за своё несостоявшееся злодейство переживал, а имя что ж, имя всё как с гуся вода, всё хохотки да присказки. А сеструхе моей врачи тогда усиленное питание назначали из-за истощения. Так из всей деревни только с пяток семей ей помощь хоть какую-то и оказали, молока там, мёду прислали. А остальные все, как так и надо. Да ещё и рассуждают, дескать, раз дар даден, надо людям помогать и ничего не просить за это. Дескать, у других-то никаких таких даров нет, что с них спрашивать?! Вот тебе и благодарность людская. И председатель, и секретарь партячейки оба молчали, понимали, что если не поверят им в органах то, то самих сошлют туда, куда Макар телят не гонял. А если поверят и Ленку расстреляют, а тут не ровён час опять засуха?! Потому и сами молчали и другим не велели болтать. Учителка аж по дворам пошла уговаривать, чтоб не болтали лишнего. Так всё и замялось, в который уж раз. Вот и думай племяш, а нужон он тебе такой дар-то?!» Я опять не нашёлся, что ответить, только сказал: «ну сейчас то, не те уже времена». «Времена не те: – отрезал дед, – да люди те же, не меняется человек, всё тот же паскудник, как и был. Вот был у тебя брат двоюродный – Витя, всё то он помогал людям – блажной, и они же его в психушку упекли, где его и залечили до смерти. Причём жалобу на Витю написали люди, которым он помог по доброте душевной. Ну и врачам зачем-то правду рассказал, полудурье, ну и всё, нет человека! Так, что ты Сашок думай, хорошо, думай. Я знаю, как от дара избавиться, взамен не меньше ста лет жизни получишь Саша, не меньше. А жизнь наша ой, коротка. Я вот отказался и ничего, живу себе, и здоровье не подводит…». Последняя фраза получилась у Вячеслава Михайловича совсем не так убедительно, как ему бы, наверное, хотелось, и я понял, что немало бессонных ночей прошло у деда Славы после отказа его от дара. Мы посидели ещё немного, поговорили ещё о каких-то пустяках, и я уехал, обещая, как обычно, появляться почаще…