Читать онлайн ОстротА. Записки русского бойца из ада

Ночь первая

Здесь нельзя снимать перчатки. Весь мир ощетинился на тебя зазубринами, занозами, острыми гранями. Весь мир был изранен и избит, всеми силами пытался отомстить и ранить тебя, поэтому прикасаться к нему голыми руками было бы глупым и необдуманным решением.

Я смотрел на этот исковерканный клочок земли через стекла баллистических очков и решетку, закрывавшую остатки окна. Часть оконного проема была заложена колотым белым кирпичом, который держался за счет намотанных на прутья и прибитых к подоконнику проводов. Как только не исхитряются бойцы, чтобы создать хотя бы иллюзию грошовой защищенности.

Не думаю, что эти кирпичи кого-то спасли или даже теоретически могли спасти. Кирпич крошится от попаданий, разлетается пылью и сотнями мелких осколков, которые так же кромсают кожу и плоть, как и любые другие осколки. Но – плевать. Сильно хуже тоже не будет. В конце концов, дело не в кирпичах, не в броне, не в реакции, а в банальной удаче. Повернутся ли у артиллеристов «крутилки» так, что тебя смешает с местностью, или нет? Ты никак не можешь на это повлиять.

Металлическая решетка об этом красноречиво напоминала. Она была перебита во многих местах, но одно попадание мне запомнилось особенно: тонкий прут был разорван с одной стороны, а с другой – цел и невредим. Осколок оставил на нем красивую округлую пробоину и ушел куда-то в стену. Такое забавное стечение обстоятельств, такой интересный узор. Если осколок твой – он пролетит через все преграды и войдет в висок, аккурат под шлем. Если не твой – он попадет куда угодно, только не в тебя. Как осколки от сброшенных с дрона гранат, взорвавшихся в нескольких метрах от меня пару часов назад.

Меня могли убить они, мог выпущенный из танка снаряд, залп ствольной артиллерии, одна из десятков упавших в радиусе сотни метров мин. Но… я жив. Осколки летели не так. Упавшие мины не срабатывали. Поднятая мной в поле танковая мина оказалась без «сюрприза» под ней, хотя это скорее было похоже на русскую рулетку с вероятностью пятьдесят на пятьдесят. «Крутилки» все время стояли не так, как надо.

И мне хорошо. Я собран, закован в броню, хорошо оснащен, готов ко всему. Балансирую на лезвии, до сумасшествия остром, способном разрезать мою линию жизни легким прикосновением. И жив! Искренне, по-настоящему жив, без сомнений в своем существовании и своем предназначении. Я жив, чтобы действовать. Я жив, чтобы идти дальше по лезвию.

В помещении за мной – люди, некоторых из которых окружающая реальность начала коверкать. Здоровый, возрастной мужчина в броне несколько минут смотрел на меня потерянным взглядом и говорил одни и те же слова и фразы, а затем переключился на другого и повторял ему то же самое. Рассказывал одни и те же картинки из произошедшего ночью, в которых не было ничего нового – трупы, взрывы, темнота, осколки, встающая на дыбы земля. Раскрой почти любое приличное произведение, посвященное войне, и там будут эти компоненты, становящиеся фоном – неприятным, но стабильным фоном. Зато он способен свести человека с ума.

Я готовился к тривиальному выходу за дверь. Что меня там ждет? Быстрая прогулка? Боль и кровь? Смерть? Каждый раз можно только догадываться. Однако для начала я расскажу не о том, что скрывала превращенная в дуршлаг железная дверь. Я расскажу, как я здесь оказался.

Щелчок затвора. Характерное жужжание, олдскульный фотоаппарат выплевывает из себя белесую карточку, на который через несколько секунд должен появиться перегруженный я, сжавший левую руку в напоминавшей о металлической юности «козе». Броня, автомат, каска, подсумки, рюкзак, квадрокоптер в сумке на бедре, антидроновая пушка в громоздком кейсе – это все придавливало меня к земле и делало передвижение крайне проблематичным занятием.

Cнимок с полароида

– Потом отдашь, оставь пока у себя. Мне положить некуда, – сказал я молодому снайперу, взявшему на себя роль фотографа.

– Юнкер, ты почему еще не собран?

– Так я не еду…

– Кто тебе сказал, что не едешь? Где твой командир группы? В три часа колеса уже будут в воздухе!

Грубый голос ротного командира заставил стоящих в маленьком дворе сельского дома бойцов прийти в движение, снайпер с позывным «Юнкер» бросился к другому дому. Проявленный снимок в следующий раз я увижу уже много позже и при совсем других обстоятельствах, но я берегу эту карточку – она до сих пор хранится у меня на полке в шкафу.

Итак, Юнкер убежал собираться, остальные же после проверки начали таскать вещи и складывать их в «буханки». Стоящие под хмурым небом грузовички не могли аккуратно вместить поклажу, которая представляла собой гору из рюкзаков, баулов, лопат, сеток для обустройства блиндажей, поэтому все было наброшено горкой и весьма хаотично. Мой баул с дронами оказался где-то снизу в кузове «буханки»-фермера, под горами чужих вещей, и я долго сокрушался по этому поводу. Затем стал успокаивать сослуживца с позывным «Самбо», отличающегося недюжинной физической силой и богатырской комплекцией. Он переживал, что мы не сможем забраться в кузов грузовичка, не подавив при этом содержимое баулов и рюкзаков.

– Все нормально, с левого края только жерди для блиндажей лежат. Сядем на них, ничего не сломаем.

Суета, суета, как и всегда перед выездом. Хочется уже дождаться того момента, когда можно будет забыть обо всех проблемах и погрузиться в себя, мчась на перегруженной «буханке» куда-то навстречу «боевым». Там, скорее всего, будет весело, да и во время дороги ты в любом случае сможешь забыться – никому ничего не должен, предоставлен сам себе и своим мыслям. Пожалуй, только в дороге я чувствовал себя свободным от всего, что могло давить мне на мозги в течение оставшегося времени – от дум о войне, о том, что будет после нее, о должностных обязанностях, о том, что я должен был сделать, но не сделал. А сейчас нужно пойти узнать у командира, взял ли он с собой тепловизор, забрать рацию, захватить еще какие-то материалы для блиндажа, закинуть в кузов противотанковые мины (они еще сыграют в этой повести свою роль, причем немалую) и произвести с пяток подобных тому действий.

Наконец. Наконец мы тронулись. Когда колеса поднялись в воздух, я посмотрел на время – было уже порядка трех сорока. Ну что же, так было всегда и везде. Мир бы, наверное, рухнул, если бы военные начали что-то делать вовремя.

Чем дольше мы будем ехать, тем лучше. Пусть весенний день холоден, пусть небо над головой отливает свинцом, пусть кузов «буханки» ничем не прикрыт от пронизывающего ветра. Плевать. Хочется ехать дальше, хочется ехать больше, возможно, хочется даже забыться сном в дороге и проснуться, когда мы еще будем ехать. Но это непозволительная роскошь, переброска к линии фронта не будет столь долгой.

И был еще один момент, о котором я не мог не думать: на передовой я обязательно встречу ее. У нас очень сложные отношения с этой не очень привлекательной девушкой, хотя мы проявляем друг к другу определенный интерес каждый раз, когда оказывается неподалеку. Каждый раз мне казалось, что она хочет меня убить особо извращенным способом – порвать на куски, вывернуть наизнанку, нашпиговать металлом, а затем надругаться, и меня это даже немного заводило. Пока ей этого не удавалось, но кто знает, что будет в следующий раз, – вдруг она своего все-таки добьется?

Нет, это не какая-то знакомая мне пособница украинцев. Это даже не поехавшая от садизма коллега, с которой у нас не заладилось. Единственное, что я о ней знаю, что это даже совсем не человек и что я называю ее ОстротА.

Я встречал ее неоднократно, чувствовал ее взгляд, даже дыхание на своей шее. Может, это что-то вроде злой античной богини, что распоряжается судьбой? Не только моей, а вообще всех солдат, посмевших слишком к ней приблизиться. Или подобие злого духа, что нами питается. С другой стороны, я вообще не уверен, что она хочет смерти всего и вся. Иногда она убивает, некоторых сразу же, спустя считаные минуты, а с некоторыми – играет. Со мной она играет уже долго, и кажется, я в ее вкусе. Во вкусе кошки, что отпускает мышку, чтобы потом опять прыгнуть на нее и схватить мягкими лапками. В какой-то момент мышка все равно останется без головы. Во всяком случае, шансов на это больше, чем на то, что ей удастся улизнуть от забавляющегося хищника.

Поездка еще совсем не успела мне надоесть, когда «буханка» начала пересекать блокпосты, вдоль дороги стала мелькать разбитая техника, дома все чаще и чаще были уничтожены и сожжены. Мы мчались к линии фронта, реальность плавилась, менялась и трубила об этом. Здесь бывала ОстротА, она тут играла и забавлялась. Не только с солдатами, с мирняком тоже, который не по своей воле оказывался в ее охотничьих угодьях. Приезжать откровенно не хотелось, но иного выбора не было – разрушений становилось все больше, они были почти повсеместными, значит, пункт назначения совсем близко. «Буханка» промчалась мимо расстрелянной артиллерией церкви, над которой еще возвышался купол, но стены были проломлены попаданиями в нескольких местах.

– Это Граната?

– Нет, до Гранаты еще очень далеко! – отозвался Самбо.

Граната – это условное обозначение локации, возле которой наши укрывались во время одного из штурмов. Представляла она собой также разбитую часовню где-то неподалеку от Угледара. Если это не она, значит, нам чуть дальше. А Самбо тем временем постоянно повторял, что здесь даже воздух другой, дышится по-другому. Хотя менялся, конечно, не воздух – в угодьях ОстротЫ мы просто сами начинаем дышать по-другому, начинаем ценить вдох, понимая, что нас может ждать.

Водитель нажал на тормоза, перегруженная «буханка» встала между побитых взрывами одноэтажных и весьма типичных дачно-сельских домов. Мы не высаживались – ждали команды. А когда она поступила – сразу же выпрыгнули и стали хаотично вытаскивать вещи, хаотично же туда сваленные. Больше всего сейчас меня беспокоила судьба моих пожитков, вещей дорогих и хрупких – кучи квадрокоптеров, антидроновой пушки, рюкзака, на котором висели саперная лопатка, аптечка, спальный мешок, противогаз… Самого рюкзака за этим всем не было видно.

Всегда самым сложным на боевом выезде было заступление на позицию. Когда я в металлической каске пер на себе бутылки с водой под Авдеевкой. Когда в Поповом лесу я ночью падал через стволы деревьев, упавшие из-за обстрелов. Теперь, когда мы заступали под Угледаром. Всегда – самое тяжелое и мерзкое.

Итак, броня, шлем. За спиной – уже упомянутый рюкзак, почти невидимый из-за всякого привязанного к нему дерьма. Автомат. Противодроновое ружье в руках, еще гребаный чехол от этого самого ружья размером с гроб, который я вообще не хотел с собой брать. Он в левой руке, в ней же – лопата. Она зажата между ручками чехла, подобными тем, что пришивают к спортивным сумкам, и норовит вывалиться каждый раз, когда я прохожу новый десяток метров.

Мы идем недолго, но организм орет о том, что он перегружен. Я спускаюсь с какой-то горки к заросшей камышами запруде, уговаривая себя сделать каждый новый шаг. Как? Хрен его знает. Просто нужно. Останавливаться нельзя. Стемнело, камыши, тропинка… А останавливаться нельзя. Идущим сзади еще тяжелее – они волоком тащат мой баул с аппаратурой. А останавливаться нельзя. По дороге мне дали еще увесистый чемодан с РЭБом, который тоже в левой руке, вместе с лопатой, чехлом. Останавливаться нельзя.

Темно, опять непонятно, кто и где находится. Сколько мы прошли? Не знаю. Сколько еще идти? Тоже неясно. Есть только усталость, усталость, усталость. Нужно хоть пару минут отдыха, и я решительно перекладываю ответственность за него на других.

– Командир, наши отстали!

Наши действительно отстали и плелись непонятно где. Вдоль этого гребаного болота, по темноте, непонятно как и непонятно в каком состоянии. Скорее всего, люди уже начали сбрасывать с себя поклажу, ее начали подбирать более выносливые, что замедлило всю скорбную процессию из закованных в броню, вооруженных, навьюченных и уставших мужчин. Но как я мог их винить? В эти минуты в голове у самого мелькала мысль: «А залетела бы сюда шальная мина, и все мои мучения закончились бы разом». Малодушие? Несомненно. Однако усталость человека, перегруженного всяким дерьмом и продолжающего долго двигаться через не могу под страхом смерти сложно описать простыми словами. В определенный момент начинает казаться, что смерть – это не очень уж дурная альтернатива. Но нет, ничего не падало, не взрывалось, не пыталось меня убить. ОстротА, может, была и поблизости, но пока не проявляла ни ко мне, ни к окружающим какого-либо интереса.

Мы затаились в ночи под Гранатой, которая представляла собой совсем небольшую часовенку, тоже потрепанную войной. Неподалеку от какого-то водоема просто сели на землю и ждали, пока к нам приблизятся отстающие бойцы, которым было еще тяжелее, чем мне или шедшему вперед с упрямством бульдозера ротного.

Люди подтягивались, подсобирались, однако те, кто пришел последним, не смогли отдохнуть вовсе. В ночном сумраке грузная, облаченная в сливающийся с местностью пиксель фигура командира поднялась, а я начал в спешке напяливать на себя все, что на мне болталось во время ходьбы. Антидроновую пушку я спрятал в чехол, туда же вложил лопату, закинул это все на спину так, чтобы вверх торчал черенок, оправился и двинулся с выступающей у меня над головой «антенной» вперед. Подъем на бугор – и перед нами уже какая-то новая местность, сшитая из темных контуров домов, деревьев и заборов.

Пройдя не более сотни метров, мы нырнули в приоткрывшуюся створку гаража. Это было очень типичное расположение для нескольких бойцов, скрывавшее их от случайных мин и залетающих в этот район дронов. Скудно, блекло освещенная серая конура с затаившимися в ней незнакомыми солдатами, в которой, однако, можно было спать, есть и пить. Воду. Последним я сразу и занялся – в моей бутылке объемом 0,5 литра уже почти ничего не осталось. Я прикладывался к ней, пока перегруженный отряд неторопливо полз от места высадки, я угощал ей других людей. В эти моменты я никак не мог отделаться от подленького чувства жадности и смотрел, надеясь, что из бутылки не сделают лишний глоток. Оставьте, это моя вода. Я поделился, но тоже безумно, безумно хочу пить. Я экономил сам, только чуть споласкивая рот и немного проглатывая живительную влагу, не для того, чтобы ее впитал кто-то еще.

Органическая, животная жадность существа, борющегося за выживание. Но сейчас воды стало больше. Нам протянули полторашку, из которой каждый сделал по несколько глотков, а я долил в свою маленькую бутылочку. Затем, находясь в несколько помутненном состоянии, начал пить и из нее.

– Да зачем, ты лучше эту оставь, – прозвучало где-то в полумраке.

Действительно, зачем? Крышку я завинтил и засунул бутылочку обратно в один из карманов сумки для дрона.

Тем временем становилось понятно, что нам тут не рады. Дело не в том, что к нам относились как-то агрессивно, вовсе нет. Просто эти бойцы хотели, чтобы мы скорее отсюда свалили, так как могли получить лишние проблемы из-за нашего присутствия.

– Сколько вас человек?

– …дцать.

– Вы с ума сошли, что ли? Здесь по четыре человека опасно ходить! «Птички» постоянно!

Затем один из бойцов начал вызывать кого-то по рации, переключаться, искать, получать разноголосые ответы.

– Идите, вас проводник ждет.

Что-то, напоминающее даже не хроники Второй мировой, а скорее кадры из постапокалиптического будущего вселенной Терминатора было перед глазами, когда я покинул гараж и начал вместе с другими бойцами продвигаться вперед.

Плохо освещенные, размазанные, растоптанные и посеченные руины резко осветились очередью крупнокалиберного пулемета – трассера медленно пересекали полотно лежащего передо мной пейзажа с левого нижнего угла куда-то направо и вверх. Сначала я увидел светящиеся и плавно плывущие по воздуху снаряды, а затем уже донесся звук тяжелых, глухих выхлопов.

Можно было бы сказать что-то пафосное и банальное по поводу того, что воздух здесь пропах войной, опасностью, чем-либо еще. Но я уже совсем не помню, чем тогда пах воздух, да и не думаю, что пытался что-то унюхать. Организм был вымотан, в черепную коробку стучался адреналин, который позволял действовать дальше, но глушил достаточную часть сопутствующих процессов.

Остановки в разрушенных домах, сборы в темноте, дальнейшие переброски по сохранившимся очертаниям улиц, заваленных кусками крыш, заборов и всяким хламом. Стало тихо, очень тихо. Не было прилетов, не было вражеских дронов, не было новых залпов из пулемета, не было ничего. Я тащился вперед со всем своим скарбом, проглядывая свой сектор и не думая примерно ни о чем. Вроде бы уже близко, хотя я могу и ошибаться. Поворот, еще поворот, бревно, поваленное дерево, разбитый забор, перейти через огород. Сбрасываем вещи, залезаем в выбитое окно двухэтажного дома. Это место мы называли «домиком Ганса», хотя кто такой Ганс и почему он предоставил нам свой домик, думаю, не знал никто из присутствующих.

Я, командир, медик и мой второй номер расчета БПЛА расположились в небольшой комнатке, ночной свет в которую проникал только через окно, в которое мы влезли. Во мраке можно было различить советскую этажерку, подпиравшую одну из стен, кривоватое кресло родом из 80-х и четырехугольники дверных проемов. Остальные группы нашего отряда отправились дальше, занимать позиции еще ближе к Угледару, в полях и посадках, а наша четверка, согласно заранее оговоренному плану, должна была оставаться и работать где-то в этом районе.

Понятия не имею, долго мы здесь будем или нет, однако в темноте других помещений дома еще достаточно людей. Это морпехи, наблюдающие отсюда за Угледаром, на самом деле тоже не очень обрадованные визитом в их обиталище. Хотя мобилизованный и пригнанный под Угледар человек вообще вряд ли может быть кому-то или чему-то рад.

– Тут снайпера везде! Не свети! – возопил один из морпехов, когда я взглянул на циферблат электрочасов, включив подсветку.

Если бы снайпер находился с нами в комнате, то, вероятно, часы бы его привлекли. Однако все окна, кроме одного, выходящего в тыл, были завалены и закрыты.

– И откуда же он выстрелит?

Боец сделал неопределенный жест рукой, указав на окружающие нас стены, и скрылся в темноте. Подобное соседство мне, строго говоря, совершенно не нравилось. Командир и медик пристроились где-то на полу. Гиннес, мой давний напарник и второй номер, тоже притулился у стены. Я уселся в кресло, положив на колени автомат. Нет, за время участия в боевых действиях мне ни разу не приходилось использовать автомат для защиты от своих же, но… Пусть будет. Все на взводе, атмосфера напряженная. Все на одной стороне, но по факту мы просто толпа незнакомых и нервных вооруженных мужчин. Мало ли к чему это может привести.

Тем временем послышался разговор морпехов, обсуждавших между собой и нас, и свое незавидное положение.

– Кто это вообще?

– Добровольцы вроде.

– Ну, они-то ладно. А я в чем виноват? Виноват только в том, что ночью дверь открыл. Повестку вручили.

Привезли в часть, смотрю – а я уже морпех! И вокруг меня тоже все морпехи. Через неделю уже окопы копали…

Действительно, трудно сохранять доброжелательность и боевую мотивацию, когда тебя поймали, сделали морпехом и отправили под Угледар в бригаду, которую уже несколько раз пересобирали из-за постоянных потерь. Постоянно быть на острие и не получать от этого никакого удовольствия – просто жить, сжираемым собственным страхом и пониманием того, что ты живешь и умираешь против своей воли. Незавидная участь для человека, на которого ежедневно поглядывает ОстротА и стремится прибрать к своим рукам.

Но в конце концов, это их участь. Моя же в том, чтобы после недолгого отдыха отправиться из «домика Ганса» назад, вглубь дач, за оставленным в одном из домов баулом с оборудованием, где лежали аккумуляторы, дроны и прочая техника. Тащить все вместе было решительно невозможно, поэтому мы вернемся налегке, заберем и придем сюда, в гости к старику Гансу – дел оставалось на полчаса. В том доме остался наш расчет АГС, туда опять пробираться по разрушенной и грозящей неизвестностью местности. Я решил немного расслабиться и не брать с собой антидроновую пушку, которая, на мой взгляд, затруднила бы путь, дополнительно нагрузив и без того уставшее тело. Ведь за все время нашего похода я не слышал ни одного дрона.

Но ОстротА не любит, когда ты расслабляешься. Острота вообще тебя не очень любит, она стервозна, склочна и вспыльчива. И время от времени карает тех, кто относится к ней легкомысленно – например, меня с Гиннесом, что пробирались за оставшимися вещами вглубь сметенных дач.

Что может случиться, если ты пошел и оставил средство борьбы с дронами? Разумеется, над твоей головой раздастся омерзительный, режущий ухо и вызывающий желание скрыться под землей звон пропеллеров. Я скатился куда-то под покосившийся забор, подпираемый реденьким кустом, и заорал, что нельзя шевелиться. Такое стойкое, подтвержденное опытом правило – не двигаться. Я сам неоднократно понимал, что где-то под дроном замечена не ветка и не кусок мусора, только после того, как вэсэушник начинал совершать какие-нибудь телодвижения (в том числе и танцевать, чистить автомат, переминаться с ноги на ногу). А теперь я сам замер в надежде на то, что камера была наведена не на нас с Гиннесом, что оператор в этот момент не жадно всматривался в экран, а решил закурить или поковырять в носу.

– Что, затаился? – раздался над головой вкрадчивый голос, в котором звучали злорадство и торжество, – затаился… Я тебя вижу. Я тебя чувствую, от меня не спрятаться.

Стальные когти ОстротЫ скользнули по моему затылку, будто бы ласково поглаживая, и я замер, а сердце начало колотиться куда быстрее. Если кто-то летает по ночам, то, скорее всего, оснащен тепловизором. Тепловизор нас однозначно может увидеть, поэтому не стоило бы сделать все наоборот и рвануть со всех ног, бежать, бежать, потом найти укрытие и нырнуть в него? В любой момент на голову может упасть ВОГ – осколочная граната для автоматического гранатомета, которая разлетается сотнями мелких осколков и шинкует все в радиусе нескольких метров. Ведь неподвижная цель куда более легка, чем бегущая. Но менее заметна. Что делать? Если бы, мать его, я не решил оставить ружье, все бы было иначе. А сейчас… Ну не стрелять же на звук из автомата. Самое тупое решение, пожалуй. Себя обнаружишь вспышками, а вероятность поразить противника нулевая.

Мысли в голове быстрые и хаотичные, но точные. Было принято решение лежать – значит, лежим. Значит, не шевелимся совсем. А ведь это сложно, лежать в неестественной позе на земле под забором и не двигаться. Хочется перемяться, лечь на бочок, сделать все что угодно, но не изображать замершую восковую фигуру, пока режущие ухо и воздух винты подкрадываются все ближе.

– Нет, нет. Не сможешь, не заберешь, не нашинкуешь. Сейчас я точно не дамся.

– Не дашься? Да кто тебя спросит, – захихикала ОстротА, лежавшая рядом со мной на холодной земле и игриво скалящая клыки. Бледное лицо, худое, молодое, но с печатью болезненности и сладострастия, было растянуто в улыбке. Глаза сверкали в темноте, делая богиню солдатской судьбы похожей на нимфоманку, уверенную в том, что скоро она получит дозу удовольствия и удовлетворения. Квадрокоптер висел над нами, и ОстротА была близка ко мне как никогда ранее.

Сначала дрон что-то прочесывал, патрулировал местность, постепенно приближаясь к нам. Ближе, ближе. Какова вероятность, что он целенаправленно идет сюда? К двум светящимся на черно-белом фоне фигурам, пытавшимся спрятаться от своей смерти? Висок стучит, организм воет об опасности, дыхание учащается. Страх ли был это? Не думаю. Скорее, ожидание скорой и тупой смерти, которое взводило организм, а не мозг.

Мозг же понимал, что дрон уже висит прямо над нами. Он, должно быть, прицеливается и стабилизирует подвешенный ВОГ. Сколько раз я запускал дроны! Я прекрасно понимаю, как звучит висящий в двадцати метрах от тебя квадрокоптер.

Какова вероятность? Об этом думал мозг. Я молился, чтобы повысить вероятность на выживание. Вероятность, вероятность. Постоянно зудящие расчеты в голове, попытки представить, насколько возможно, что ты умрешь на этой тропинке, в этом блиндаже, в этом выходе. Умрешь, отправившись за этим многострадальным баулом с техникой. Не знаю, помогало ли это мне выжить, но точно позволяло держать себя в руках, не проваливаясь в пучину панических мыслей.

Итак, какова вероятность того, что мне на голову сейчас упадет граната? Безумно, безумно велика. Ногам хочется вскочить и побежать, но нет. Тогда точно заметят, и я видел столько роликов, где на головы бегущим падают гранаты… Сейчас еще есть шанс. Призрачный, но есть. Даст ли ОстротА мне еще немного пожить или прижмет к себе и начнет погружать в меня свои когти, выпуская черную кровь и напиваясь ею?

Пропеллеры взвыли сильнее, но дрон не удалялся. Он нарезал круги где-то поблизости, он жужжал над нами. Господи, как же тупо, тупо-то как сдохнуть, потому что оставил ружье. Побежать? Нет, нет, не бежать. Ждать дальше. Ждать.

Чуть дальше – чуть ближе. Он будто играл на нервах, пытался сделать так, чтобы мы сдохли не от гранаты, а от сердечного приступа. Но нет, конечно же нет, запугать человека, который уже кучу раз мог умереть, не так уж и просто. ОстротЕ не удастся меня сломать, погрузить в панику. Я не покажу свой страх – страх точно даст ей повод наброситься на меня, как бешеной собаке. Молиться и ждать, ждать и молиться.

Кажется, опять патрулирование. Он просто случайно висел над нами? Или сейчас решил вычислить, куда мы побежим, и навести туда арту? В любом случае мы его слышим, значит, он может нас видеть. Нужно лежать дальше, пусть все мышцы, нервы и жилы тела были вытянуты в одну линию и готовы со звоном порваться в любой момент.

И дрон стих. Темная украинская ночь перестала оглашаться звоном несущей гибель «газонокосилки». Телу пора выстрелить, сорваться с места, как выпущенной стреле, натянутым жилам пора быть отпущенными.

– Бежим!

Я закричал и побежал, подальше от своей возможной могилы. По темноте, по разбитой и погибшей земле, по этим рассыпающимся на доски и кирпичи дачам. Еще немного, и мы будем на месте. Поворот, еще немного… И – за мной никто не бежит. Гиннеса рядом не было. Я постоянно шутил про то, что он любит куда-то теряться. Пропустить построение или еще что-нибудь в таком духе. Но теперь он пропал в этом крохотном аду, раскинувшемся на километры вокруг. Где его искать? Жив он? Взрывов не было, криков тоже. Или я не слышал? Может, слишком быстро бежал, может, не расслышал хлопок. Не может быть. Может, он уже на точке назначения? В том доме, где скрываются агээсники, там, где лежат оставленные нами дроны.

Нужно идти и проверить. Это совсем недалеко. Вот он, посеченный и разбитый, но дающий крепкую крышу над головой домик.

– Парни, это Граф! Гиннес здесь?

– Он здесь был и пошел тебя искать, – прозвучало из темноты.

Господи, сколько же мата должно было вырваться их моей глотки одновременно. Ушел. Он же теперь не вернется, пока меня не найдет. А если бы понял, что меня просто нужно немного подождать, то все было бы хорошо. А теперь… Теперь выходить и искать его нужно мне. Недалеко, чтобы не петлять и не разминуться, но нужно. Опять подвергать себя опасности, ведь если они используют ночные дроны, значит, в любое мгновение может либо вернуться старый, либо появиться новый.

– Гинне-ес, Гинне-е-ес! – раздался сдавленный крик. Чувствовал я себя очень тупо. Носиться в качестве живой мишени у линии фронта и звать потерявшегося второго номера – это проявление не то что непрофессионализма, а чего-то уже совсем за рамки вон выходящего.

– Гиннес! – уже громче. Кто меня тут услышит? Морпехи, которые сочтут меня идиотом? Да и пусть. Да, тупо, я и сам знаю. Но это единственный выход. А ОстротА и так знает, что я здесь. Я мог разглядеть ее жилистое, но какое-то нескладное тело, облаченное в превратившееся в тряпье светлое платье. Она была рядом, со смехом наблюдала за мной издалека, чтобы затем в очередной раз приблизиться и начать играть на моих нервах испачканными в крови пальцами. Лишь бы не в крови моего напарника – это было бы слишком тяжело и паршиво.

– Гиннес! – Крик терялся среди разрушенных домов и взорванных полисадников, когда я брел вперед. Но вот сливающаяся с фоном серая фигура. Он, родимый. Нашелся.

Теперь можно вернуться к агээсникам, можно немного отдохнуть от беготни, от переноски грузов, от всего. Отдохнуть в крохотном бетонированном погребе, потому что после того, как мы зашли в дом, рядом раздался мощный взрыв – украинцы завели миномет калибра 120 миллиметров.

Можно отдыхать и так. Мы под крышей, вокруг бетон. Взрывы… Ну что ж взрывы. Не факт, что стреляют именно по нам. Здесь и кроме нашего уютного укрытия есть множество достойных целей.

– Даже если попадут, не погибнем, – сказал я, упершись спиной в бетонную стену и поджав под себя ноги. Я понимал, что ОстротА может носиться вокруг, выть, грохотать, сотрясать нам стены, но попасть внутрь у нее, скорее всего, не получится.

Справа послышался недоверчивый нервный смешок. В погребе я скрывался с уже неоднократно упомянутым Гиннесом, командиром расчета АГС Монотоном – спортивным и коренастым мужичком средних лет, бывшим ранее майором ВС РФ и отличавшимся не очень уверенным высоким голосом, командиром группы огневой поддержки (попросту – ГОПа) Кеном и Поручиком, наводчиком АГС. Поручик взял позывной, что я носил в прежнюю командировку, и от этого я испытывал к нему определенную симпатию. Кроме того, он был крайне интеллигентным и «городским» юношей двадцати с лишним лет, носившим очки и испытывавшим определенные проблемы с общением в коллективе, но быстро адаптирующимся к окружающим его реалиям. В таких людях так или иначе чувствуешь присутствие духа более, чем в классических головорезах. Не столь страшно выйти из привычной тюрьмы, где ты сидишь в окружении других уголовников за убийство, и отправиться убивать на войну. Но куда больше решимости нужно, чтобы выпасть из уютной, комфортной и примерной жизни и обменять ее на обстрелы, казармы, грязь и холод.

Итак, услышав недоверие в голосе Монотона, я начал объяснять, почему мы находимся под более-менее надежной защитой.

– Дистанция большая, мина будет идти по пологой траектории с той стороны. Детонирует в стену, скорее всего, может, в крышу. При прямом попадании нас контузит, может, завалит, но не убьет.

В аналогичной ситуации, случись она чуть раньше, я бы закурил, но не зажигал сигареты уже около месяца. Оставалось только рассчитывать вероятность гибели в случае прямого попадания и думать о том, что миномет вполне мог начать работать благодаря тому, что мы как слепые курицы носились по ночным дачам и привлекали внимание противника. Или нет. Никто не мог нам этого сказать, да и было, в принципе, все равно. Все равно оставалось только сидеть, и ждать, и чувствовать некоторую неловкость из-за сложившейся ситуации. Даже смотреть было не на что – вокруг только бетонная коробка двухметровой глубины и идущая наверх деревянная лестница, и все это погружено почти в полную тьму.

Любой обстрел рано или поздно заканчивается. Сколько их было, сколько еще будет… Главное, дождаться его окончания. Мне это удавалось всегда, удалось и в этот раз. Миномет молчал уже слишком долго, поэтому мы попрощались с принявшими нас агээсниками и двинулись через ночь обратно на край дач, к «домику Ганса», где нас ждали ротный и не особо дружелюбные морпехи.

У меня не получилось взвалить на себя баул с техникой – лямки оторвались, их пришлось перевязывать, после чего мы совместными усилиями погрузили его на Гиннеса. Это было и логичнее, шел он сзади, а я вел нашу небольшую колонну и должен был держать ухо востро. Тем более что до того, когда мы продвигались к краю дач и когда галопом неслись в сторону укрытия агээсников, я был и так недостаточно внимателен.

Вдоль дороги, широко раскинув в стороны руки и ноги, лежал некто в грязном камуфляже. Лежал, думаю, уже давно и успел порядком протухнуть.

– Видел жмура?

– Мы уже в третий раз мимо него идем! – весело ответил Гиннес.

Значит, в первый раз я прошел мимо, когда тащил на себе груз и просматривал свой сектор, а второй раз – пробежал мимо, и мне было не до него. И валялись мы, скорее всего, где-то здесь… Может, нас просто спутали с лежащими недвижными телами? Он же тут явно не один, поблизости еще должны гнить. Но тепло-то должны были видеть. Да и черт бы с ним, выжили – и ладно. Моя верная подруга нас сегодня пощадила. Проскользили по тонкой, острой грани и двинулись дальше, не вдаваясь в детали и не бередя душу подробностями произошедшего.

Поворот, здесь нужно обойти дорогу по участку, здесь – перелезть через поваленное дерево, чтобы двинуться дальше. Спрятаться от звука коптера опять. Я забился под забор и затих, прислушиваясь к стрекотанию мерзкого насекомого, еле разбираемого в почти беззвучной и темной ночи. И вдруг – шаги. Гиннес шел мимо меня, не сбавляя темпа.

Дальнейший диалог был весьма эмоционален, обрывист и состоял из обвинений с моей стороны и оправданий со стороны напарника. «Если я лежу, значит, и тебе надо лечь». – «Я не видел!» – «Да как ты… не видел, куда ты смотрел? На меня смотреть надо!» – «Не видел, темно!» – «Так какого хера я тебя видел?»

Сюр продолжался еще некоторое время, пока мы лежали и не шевелились. Но двигатели перестали быть слышны, и вот мы уже у стоящего на первой линии к Угледару обиталища Ганса, вымотанные и взвинченные, вваливаемся в окно. Добрались, скинули баул и уселись в ожидании новых распоряжений. За окном понемногу начинали проступать сумерки, небо в квадрате окна неприятно серело, предвещая наступающий за бессонной ночью день. Только что-то подсказывало, что и днем отдых мне не светит.

Одна из улиц на дачах

День первый

Да, небесная серость действительно представлялась мне весьма неприятным зрелищем. Раньше, в период жизни праздной и мирной, сереющее небо гласило об окончании какой-нибудь попойки, протянувшейся через ночь до самого утра. Сейчас серое небо гласило, что что-то приятное и хорошее заканчивается, а дальше меня ждет недолгий, тяжелый сон и серый, только уже в переносном смысле, день.

Но так было раньше, в том мире, который разительно отличается от моего настоящего, а оттого кажется таким эфемерным. Меня не пугает будущее похмелье и не тревожит чувство завершения праздника. В данной ситуации заботят только мысли о наблюдении со стороны противника, которому будет тебя видно еще лучше, чем ночью. Охотиться на тебя становится еще проще, чем часом раньше, и мысль об этом ложится дополнительным грузом на уставший от отсутствия сна мозг. А если и есть сожаления, так только из-за того, что эту ночь ты провел без сна и ближайшее время будешь куда более вялым и не сильно трудоспособным в условиях, когда от твоей реакции и способности анализировать обстановку зависит чрезмерно многое. Если в очередной раз начать размышлять о своих шансах на выживание, то сонливость точно крадет несколько процентов получившейся суммы.

Но ни на сон, ни на отдых, ни на погружение в уныние у меня не было времени. Я вновь выдвигался из нашего укрытия с несколькими морпехами, чтобы найти более удачное место для размещения. Во-первых, нам нужно было помещение, скрытое от наблюдения со стороны Угледара. Во-вторых, нам обязательно нужен был погреб. Он, конечно, не подарил бы ощущение полной безопасности, однако сводил к минимуму возможность погибнуть от шального снаряда.

Мы вылезли в серое апрельское утро через окно. А затем – недолгий путь по прифронтовой местности, которую можно в полной мере назвать пересеченной. Твой путь постоянно что-то пересекает. Вначале мы обошли какие-то рытвины в земле, затем перешли то, что осталось от грунтовой дороги, протиснулись между открытыми воротинами доходящего мне до пояса рабичного забора и начали обходить относительно целый двухэтажный домик из белого кирпича, постепенно уходя от первой линии домов, смотрящих прямо на выступающие из дымки панельные высотки Угледара.

Заборы, уставшие от войны дачные дома, немногочисленные хозяйственные постройки – между всем этим приходилось лавировать, двигаясь через сумерки вслед за двумя бойцами морской пехоты. Пересекаем еще одну дорогу, обходим еще один дом, лавируем по участку, перешагиваем через разделявшую дворики проволоку, обходим кабинку уличного туалета с какими-то дополнительными строениями, и вот перед нами еще один домик из белого кирпича, также пострадавший, как и остальные, и ничем особо не выделяющийся. Осталось преодолеть всего ничего – пройти по доске через воронку, что преграждала путь к крыльцу, и залезть внутрь.

Наше новое обиталище было весьма недурным по местным меркам. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через крохотный тамбур и небольшую прихожку, зарешеченное окно которой я описывал в самом начале. Вдоль правой стены тянулся оконный проем, а левая, желтая и покрытая штукатуркой, могла покрасоваться отверстиями от прилетевших осколков. Прихожая упиралась в узкую дощатую лестницу, что поворачивала и уходила наверх, но ее проем был завален – судя по всему, одно из попаданий пришлось прямо во второй этаж. А если пройти мимо наполовину заложенного кирпичом окна, то через проем можно уйти налево – вглубь дома. Там квадратная комнатка с окном, из которой в разные стороны выходили три проема, а почти по центру был открытый люк, ведущий в импровизированное бомбоубежище.

Морпехи сразу же полезли внутрь, а я обследовал одну из комнат, также сильно захламленную, но пригодную для жизни. По ее центру стояла приличных размеров двуспальная кровать, занимающая почти все пространство в комнате, на одной из стен расположились два окна, а вдоль другой – шифоньер-стенка, полки которой были заставлены многочисленными книгами. Что ж, здесь вполне себе можно устроить импровизированную базу и место отдыха. В случае необходимости – прыгать в погреб и прятаться от ОстротЫ, а есть и спать в комнатушке. Жить можно.

Но было очевидно, что прохлаждаться и просто ждать окончания боевого выезда не выйдет. Таким образом я проводил время на выездах во время первой командировки, когда «боевое задание» зачастую заключалось только в хождении в караулы на весьма спокойном участке фронта. Сейчас все иначе. Во-первых, рядом Угледар, который, ощетинившись стволами танков, минометов и артиллерийских установок, сосредоточенно пытался уничтожить свои пригороды с засевшими в них русскими бойцами. Во-вторых, «Легион» был подразделением добровольческим, и, как мне кажется, люди осознанно идут на войну для того, чтобы воевать и добывать победу, а не для того, чтобы прятаться в погребе и ждать, пока тебя отвезут в тыл.

Значит, и сейчас наша задача – сделать противнику настолько больно, насколько это возможно. Никто не может победить в войне в одиночку, кем бы он ни был. Да и в целом как-то сильно повлиять на ее ход. Но каждый может сражаться ради побед собственных, ради собственных достижений, и из этих побед малых будет выкована победа общая. Значит, будем выполнять задачи, а не сидеть сложа руки и ждать, пока в наше укрепление прилетит снаряд.

Задачи шли одна за другой. Сначала я сходил к Гансу, забрал оставшихся на окраине дач сослуживцев и отвел их на новую точку дислокации. Благо путь был недалекий, хоть и сопряженный со сложностями в виде многочисленных препятствий и груза, который нам в очередной раз приходилось тащить из точки А в точку Б. Усталость уже начинала сказываться на мозге – бредя к своим через всю эту хаотичную и единообразную до смешения разруху, я думал лишь о том, как бы мне не заблудиться, ни идя за командиром – медиком Мухой – и Гиннесом, ни возвращаясь вместе с ними к новому, чуть более безопасному домику.

После переезда поступил новый приказ – установить средство радиоэлектронной борьбы, которое отряд нам выдал в то время, когда мы пробирались к этой части дач с места высадки. Устройство, которое было способно создать бесполетную зону для украинских операторов БПЛА. А для начала нужно было выбрать место для установки этого маленького черного чемоданчика как-то так, чтобы им было максимально неприятно и обидно. Направить испускающие помехи антенны таким образом, чтобы сигнал проходил в сторону высившегося серой крепостью на горизонте Угледара, прямо над посадками, в которых сейчас ютились другие легионеры.

Казалось бы, маленький черный кейсик, который мы называли «мангалом». Жарить бы с его помощью ничего не получилось (за исключением нервных систем операторов БПЛА, что запускают «птички» с той стороны фронта), но он был способен оградить наших сослуживцев от того, что их обнаружит противник и забросает маленькими гранатами с гражданских квадрокоптеров. Или от того, чтобы на них навели танк или миномет. Хотелось бы верить, что он на это способен, однако кейс не вызывал у меня особого доверия и явно был собран на коленке энтузиастамигуманитариями. Под крышкой ящика скрывались антенны, представляющие собой два латунных стержня с нанизанными на них металлическими «тарелочками» разных размеров – ближе к краю поменьше, а к основанию побольше. Также там можно было обнаружить несколько рубильничков и выходящие наружу контакты для запитывания этого устройства извне.

– Думаю, здесь нужно «мангал» поставить, – объяснял я командиру, показывая на стоящий неподалеку дачный домик, – прямая видимость до Угледара, не будет радиотени. Неподалеку от нас, чтобы ставить и снимать можно было. Но и не слишком близко, чтобы не привлекать внимание.

Командир внимательно изучал предложенный вариант. Его застывшая фигура в стандартном шлеме расцветки «пиксель», таком же бронежилете и комплекте защитной формы отдавала сюрреализмом из-за странной привычки носить за спиной саперную лопатку, что роднило его массивную фигуру с образом самурая или, скорее, рыцаря. Зеленого, странной формы рыцаря двадцать первого века.

– Да, давай прямо сейчас. Пока не рассвело до конца и дневные дроны не поднялись.

Действительно, работать по утрам, во время утренней дымки, не хочет никто – ни офисный клерк, ни боец на фронте. По своему дроноводческому опыту из прошлой командировки я помнил, что шел летать где-то ближе часам к девяти утра, а до того у меня был утренний моцион, заключавшийся в скуривании нескольких сигарет подряд, кружке чая и банке консервированной перловки.

Чуть разобравшись с устройством «мангала», я позвал своего второго номера, Гиннеса, и мы отправились к обозначенному мной для установки глушилки дому. Во время обстрелов ему досталось, и часть второго этажа была обрушена, но куски крыши еще были целы и вполне себе могли защитить наше оборудование от осадков. Мы преодолели небольшое расстояние до нашей цели, я немного побродил вокруг нее и пришел к выводу, что со стороны двора внутрь не попасть – все лазы были завалены полуснесенным вторым этажом, который сейчас представлял собой кучу досок, балок, гвоздей и прочих материалов, рассыпавшихся после удачного попадания.

Придется выйти из-за дома и мелькать со стороны Угледара, чего, конечно, не хотелось бы. Но раз другого пути нет, значит, так. Мы вышли на улицу, я осмотрел еще один разломанный и осыпавшийся проход и вновь был разочарован. Тут на второй этаж попасть можно, но только с большими проблемами. А вот если перелезть через этот завал и попробовать с той стороны дома… То можно обнаружить еще несколько лежащих вповалку и частично засыпанных крышей трупов.

Голов не было видно из-под завалов, но тела были почти целы – они не были порваны на части или переломаны, но их нельзя было бы перепутать с живыми людьми. Было понятно, что тела уже начали становиться частью пейзажа – постепенно погружаться в землю, превращаться в часть того праха, из которого мы все вышли. Запаха не было, был только какой-то отвратительный покой, который может источать только груда людей с раздавленными головами.

Такого содержания тел на квадратный метр ранее я не видел, но не сказал бы, что это меня сильно удивило или покоробило. Было немного неприятно – да, это действительно так. Какая-то смесь брезгливости и, наверное, суеверного опасения. Не слишком сильное чувство, при желании, думаю, позволившее бы мне и стянуть ботинки с павших, однако дававшее понимание того, что этой находки нужно сторониться. Перелезать через одного из них, мертвеца в выцветшем украинском камуфляже, мне совершенно не хотелось. Значит, другой вариант.

– Я тут не полезу, тут трупов куча, – сообщил я Гиннесу, возвращаясь и спрыгивая на то, что раньше было грунтовой дорогой, – попробую здесь по завалу на крышу залезть.

– Тут сложно будет, – с некоторым сомнением заметил ассистент, однако я начал процесс карабкания на второй этаж. Осматривал то место, куда я собирался встать, на предмет наличия торчащих гвоздей, затем осторожно ставил туда ногу, пытался найти баланс и искал следующую точку опоры. Цеплялся, тянулся, постепенно поднимаясь на уровень разломанной крыши, заползал на заваленный ее обломками пол чердака. Еще одна находка ждала меня и здесь.

– Гиннес, тебе эфки нужны? Горами лежат.

Гранат здесь действительно хватало. Вряд ли ими что-нибудь минировали, скорее, оставили про запас, а этот «про запас» в итоге остался невостребованным. Возможно, гранаты были сюда принесены и теми, кто сейчас вповалку лежал у фундамента дома, и не понадобились они им по вполне понятным причинам. Вообще, существовало «правило найденных гранат» – брать их не стоит, могут оказаться ловушкой с модифицированным взрывателем и взорвутся прямо в руках. Да и лежали они, перемешанные с кучами мусора, поэтому осмотреть их на наличие каких-нибудь сюрпризов не представлялось возможным. Подумав, я пришел к выводу, что заманчиво выглядывающим на меня бочкам «лимонок» лучше остаться мною нетронутыми.

И вот я сидел на краю крыши возле горы гранат, возвышаясь над вражескими трупами. Свесил ноги и смотрел на поднявшийся в полях Угледар, представляющий собой стену многоэтажек, стоящих посреди поля. Крепкий орешек – все отлично проглядывается, хорошая защита от работы артиллерии. Мы часто говорили о том, как его брать, но, когда смотришь на него в упор, сразу теряешься. Что с ним можно сделать? Что скрывается за этими серыми стенами? Работают оттуда очень плотно. Стволы, стволы, стволы, но не лес. И это все не дает нам к нему приблизиться.

А еще оттуда за нами могут наблюдать. Наблюдателей должно быть много, чуть ли не на каждом этаже каждого здания должно быть по бойцу, который неусыпно смотрит за нами, видными как на ладони. Особенно – за залезшим на чердак мной, который сейчас для них всех должен быть очень заметной целью в зоне прямой видимости. Изучают ли меня сейчас через мощную оптику бинокля? Или, может, сейчас прицеливается из западной винтовки снайпер в мою лихую голову? Кто знает. Одно знаю – нужно скорее ставить «мангал» и сваливать отсюда.

Я поместил устройство под оставшимся кусочком крыши, принял от стоящего внизу Гиннеса аккумулятор для запитывания РЭБа, прокинул провода, зацепил крокодильчики…

– Парни, а что вы там делаете?

Я моментально обернулся на крик и обнаружил, что из стоящего неподалеку дачного домика вылез солдат. Одет в пиксель, акцента не заметно. Почти наверняка кто-то из морпехов. Во всяком случае, вэсэушникам тут точно ловить нечего, если они не какие-нибудь сверхспециалисты, пробравшиеся на нашу территорию и решившие обосноваться под огнем своей же артиллерии. Наши, точно наши.

– Ставим, чтобы дроны не летали, – коротко ответил я, удовлетворив любопытство вопрошающего, подключил оставшиеся провода и начал неловко, медленно, спускаться по обломкам дома вниз. Навешенная на мне амуниция точно не прибавляла устойчивости, а гвозди могли пропороть не покрытые кевларом части тела… Но это не самое страшное, что может случиться со мной в ближайшее время.

Но нет, я слез. Артиллерия тогда молчала (или работала столь далеко, что можно было не обращать на нее внимания: снайпер либо не успел навестись, либо его вообще не было). Нужно сваливать, будучи довольным своей работой. Утомленная ночью ОстротА спала где-то неподалеку, чтобы в ближайшее время вернуться и поиграть с нами. «Мангал» пока не был запущен, ждал своего звездного часа. Единственное, что меня смущало, – это неожиданно появившийся любопытный боец в стандартном пикселе.

– Все бы ничего, если бы не этот долбень, – ворчал я Гиннесу по дороге, – не дай бог сейчас «мангал» упрут. Мало ли сами решат дроны гасить.

Произойти это, конечно, может. И украинцами они в теории могут оказаться. Останемся мы тогда без «мангала», а пацаны – без защиты от вражеских квадрокоптеров. Впрочем, делай то, что должно, и будь что будет. Я свое дело сделал – машину хорошо поставил. А дальше уже как пойдет. Или стоило перепрятать? Или заминировать? Черт бы с ней. Сейчас нужно поесть.

Голодовка тоже никогда не доведет ни до чего хорошего – я это знал по случаю, когда меня отправили на штурм Авдеевки вообще без сухого пайка. Тогда полноценный штурм так и не произошел, однако мне надолго запомнились сцены, на которых толпа из двадцати человек делит на всех краюху хлеба и банку мразотнейшей тушенки. Когда человек «на бритве» и ощущает приближающуюся к горлу ОстротУ, то ему становится совсем не до еды. Хотя не буду говорить за всех, но у меня была такая реакция. Еду порой приходилось заталкивать в себя чуть ли не силой, хотя в этот раз она была сравнительно неплоха – нам достались классические армейские сухпаи с зеленой звездой. Поговаривали, что поставляемое НАТО для украинцев питание было поинтересней, но для солдата требовать чего-то более качественного и питательного, чем то, что было в армейских сухпаях, было бы странно. Все-таки мы приехали не на курорт, а превозмогать все тяготы и лишения, и армейский сухпаек «тяготой» назвать язык не поворачивался. Жаль только, что за все время участия в боевых действиях меня им кормили только один боевой выход.

Пока нас с Гиннесом не было, командир и медик с позывным «Муха» успели облюбовать единственную кровать и завалиться туда, а я поставил подогреваться на сухом спирте консервированную гречку. Появилась возможность обдумать произошедшее за последние сутки, но мне, право, так не хотелось этого делать. Надо запихать в себя порцию калорий и витаминов из картонной коробки и завалиться на помятую раскладушку, что стояла между кроватью и книжным шкафом на горах строительного мусора.

Я сидел на сохранившемся стуле, скинув с себя на раскладушку бронежилет, шлем и боевой пояс-разгрузку с магазинами и гранатами. Да, это все въедалось в тебя и становилось второй кожей, но каждый раз было так приятно с себя это все снимать и становиться просто человеком, легким, ловким и подвижным, а не закованным в броню витязем.

Консервированную кашу, что я грел на выдвигающемся из шкафа захламленном столике, сменила чашка чая. Все, в общем-то, было отлично. Есть работа, ее непочатый край на этих подступах к вражеской крепости. Есть техника. Есть еда. Воды, правда, очень немного, но тоже можно потерпеть. Есть прекрасный спальник, в который мне чертовски нравилось залезать и забываться дремой. Именно этим я сейчас и займусь, когда зальюсь горячим чаем. Пусть и неудобно лежать без подушки на сломанной раскладушке, но под голову можно положить мой верный кевларовый шлем, и это будет почти приемлемо.

Но настоящая, качественная ОстротА не будет тебе давать ни нормально есть, ни нормально спать. И речь сейчас идет даже не о физиологических реакциях, хотя и понятно, что заснуть на адреналине крайне непросто, – заснуть тебе просто не дадут.

Звук напоминал о летящем кончике хлыста, однако закончился он вовсе не звонким шлепком по коже, а детонацией зверского количества взрывчатки. Раскатистый гром ударил по ушам, стены дрогнули, с потолка сыпануло мусора – по нам работало нечто очень тяжелое, причем работало весьма прицельно, снаряды падали неподалеку. Я думал об этом, уже когда слетал вниз по ступенькам погреба, где обитали морпехи. Желание укрыться, стоит сказать, появилось не у меня одного – вслед за мной, стуча берцами, уже продвигались командир и медик.

Помнится, я читал «Севастопольские рассказы» Толстого, описывающие события Крымской войны, и то, как офицеры тогда не могли себе позволить из соображений чести показывать, что они хотят укрыться от вражеского огня. Сейчас же… война очень изменилась. Если тогда такое поведение можно было бы назвать смелостью и стойкостью, то теперь тот факт, что боец подвергает себя излишнему риску, можно назвать лишь преступным безрассудством и глупостью. Ведь он рискует не только собой, он рискует успехом операции, он рискует всеми людьми, что стоят за ним.

И еще свист, сразу же переходящий в оглушительный взрыв!

Нет, это, разумеется, не вальяжный звук подлетающей мины, который ни с чем не перепутаешь. Это что-то куда более злое, резкое и не оставляющее шансов спрятаться, если снаряд летит прямо в тебя.

– Танчик работает, – сказал кто-то в сумраке погреба.

Звук опять стеганул по ушам, опять разрыв сотряс наше укрытие, и в погребе стало куда светлее – взрывная волна снесла занавес с окна проходной комнаты, под полом которой мы прятались от разрывов. Но сейчас на маскировку, с помощью которой мы прятались от дронов, было плевать – больше заботила не она, а то, что ведущий в погреб металлический люк оставался открытым. Сидящий наверху медик Муха захлопнул его, и мы погрузились в гудящую от разрывов тьму.

Всего в темноте находилось шесть человек. Прежде всего я и мой второй номер Гиннес – петербургский богослов, работавший на гражданке страховым агентом и ведший весьма разгульный образ жизни. Нас с ним почему-то постоянно путали, в основном, думаю, благодаря аккуратным бородам и в целом внешнему виду, отдающему нехарактерным для участников боевых действий интеллигентством. Ротного командира я уже описывал, но и о нем также можно добавить несколько слов – он, как бы ни было заезжено сравнение, действительно чем-то напоминал медведя. Неатлетичный, но при этом крайне мощный и не обладающий каким-то лишним весом, высокий, светлоглазый и отличающийся зычным хрипловатым голосом мужчина лет сорока мог похвастаться не только всем вышеперечисленным, но еще и очень обширным багажом знаний почти обо всем, что связано с нашей профессиональной деятельностью.

Медик, пожалуй, чуть уступал ему по размерам, однако тоже был весьма здоров, также бородат (как и все присутствующие представители нашего отряда), лысоват, темен волосом и, как выяснилось, родом происходил из Харькова. Лицо его, пожалуй что, можно было бы охарактеризовать как разбойничье, благодаря темным радужкам глаз, черной вытянутой бородке и несколько хищным чертам. Ничего маргинального в этом лице не было, но вполне можно было представить за поясом этого человека загнутый восточный нож.

Что же касается морпехов, что не спрыгивали в погреб по причине того, что они из него и не вылезали, то о них я могу сказать очень мало, так как на свету я с ними особо не пересекался, а в темноте возможности разглядеть не было. Помню лишь, что боец с позывным «Еврей» был невысокого роста и худощав, а также чем-то неуловимо напоминал грызуна, а его напарник, Капитан, был низок, полноват, а кроме этого ничем и не выделялся.

Такая занимательная шестерка собралась для обсуждения того, что же все-таки по нам стреляет. Этот процесс всегда был схож с гаданием на кофейной гуще – доподлинно угадать, что же это все-таки работает, не мог никто, версии разнились, а окончательное слово всегда оставалось за тем, кто обладал большим авторитетом.

Что же до звуков… Ну, разобрать можно было прилет от миномета, что обозначался долгим, протяжным свистом приближающейся мины, полусекундной паузой и гремящим затем взрывом. Можно понять, что работает что-то сверхзвуковое – звук выстрела приходил практически сразу же с разрывом от прилета, и поэтому скрыться от этого оружия, в отличие от миномета, было практически нереально. Можно было распознать выстрелы «Града», шуршащие вдали, как огромный механический робот, можно было понять по пролетающим с шелестом снарядам, что по тебе стреляют из станкового гранатомета, но вот разбирать по отдельности танки, артиллерию, калибр, всяческие «Васильки»… Это если и можно реализовать, то очень сложно, а бойцы время от времени просто заигрываются и делают какие-то далеко идущие выводы, не основанные ни на чем. Развлекают сами себя играми разума, рассказывают остальным.

Как-то раз мне, впервые прибывшему «на передок», солдат объяснял, что по нам точно стреляют с установленных на пикапы минометов, потому что мины не летят в одну точку, а рассеиваются. Я не стал его переубеждать, но затем он также объяснил, что наши разобрали минометную батарею, причем именно по его наводке, и никак иначе. Впрочем, пустое. Мы просто сидели под обстрелом из чего-то очень тяжелого и сверхзвукового, и скорее всего, по нам работал именно танк.

Самое отвратительное в сидении в погребе – это даже не очередные острые и зубастые «удары хлыстом», сотрясающие стены нашего укрытия, а постоянно затекающие ноги. Я поместился между Евреем и Капитаном, направо и вперед от меня ютился ротный, в ногах сидел Гиннес, а на лестнице, что была на 10 часов от меня, уселся Муха. Время от времени раздавалось кряхтение и сдавленный мат, напоминающий о том, что нам всем крайне неудобно.

– Сдвинься немного, я с лестницы слезу, – обращался к ротному медик, которому уже явно надоело пребывать в несколько подвешенном состоянии.

– Куда я тут подвинусь, если я в стену упираюсь?

Потом последовало недолгое бурчание Мухи, а затем уже и я начал подталкивать к передвижению сидящего у меня на ступнях Гиннеса.

– Привстань немного, я уже совсем ног не чувствую…

Гиннес приподнялся, я пытался за несколько секунд изменить положение, после чего опять оказывался в неудобной позе, но уже немного другой. Благодаря этому ноги, в которых уже начинал останавливаться кровоток, чувствовали себя все-таки чуть легче, чем до изменения позиции.

– Еще ближе, – произнес кто-то после очередного залпа вражеской пушки.

Ну ближе и ближе. Что нам остается, кроме как покорно ждать более меткого выстрела, отдав себя в руки Господа или ОстротЫ? Ну, или прекращения обстрела. Более распространенным, да и желанным, был бы именно второй вариант.

– У нас контрбатарейная борьба – это сидеть и ждать, пока стрелять не надоест, – раздался голос из того угла, в котором сидел ротный.

Я зычно заржал. Действительно, в подобных ситуациях ничего не мог с собой поделать – тоже шутил, уже не помню о чем, и вообще отличался крайне приподнятым настроением. Это странно, это отдает бравадой или безумием, но я списывал свой восторг и смешливость на защитный механизм, который не давал мозгу перегрузиться и вскипеть, а мне рухнуть в пучину кромешного отчаяния.

Каждый раз, когда по тебе работает вражеская артиллерия, ты начинаешь надеяться, что этот прилет последний. Вот, уже минуту ничего не взрывается. Две. Закончилось ли? Можно ли вылезать из укрытия, или сразу после этого рядом прогремит новый взрыв и тебе придется нестись вниз? Или, если очень не повезет, не бежать, а остаться наверху, посеченным осколками или заваленным кирпичами.

Поэтому всегда лучше подождать. И всегда, без исключений, когда тебе кажется, что уже все закончилось, грохнет еще раз, а может, и несколько. Но как я уже писал ранее, рано или поздно прекратится. Снаряды не вечные, желание работать у артиллеристов или танкистов – тоже. Даже в условиях зашкаливающей наглости украинцев, орудия которых под Угледаром вели огонь, не встречая какого-либо отпора, это не может продолжаться хоть сколько-нибудь длительный срок. Действительно надоест.

Мы выбрались из укрытия, с удовольствием вытягивая закостеневшие во время сидения в погребе ноги. Первым делом мне в голову пришла идея обратно затянуть окно, покрывало с которого было сорвано одним из прозвучавших разрывов. Оно было привязано к торчащим из стены гвоздям, и я, пытаясь натянуть уголок покрывала на его законное место, ненароком выглянул в окно.

Здания, которое стояло напротив окна, того самого здания, под которым я обнаружил множество украинских трупов, где на втором этаже лежали гранаты, а неподалеку от них стоял наш РЭБ, практически не было. Стены еще поднимались над землей, а вот остатки крыши обрушились вниз, окончательно похоронив лежавших там бедолаг. На редкость невезучие парни – погибли на войне, были оставлены своими, а потом еще и засыпаны от обстрела собственного танка. Это еще если их во время одного из взрывов просто не размотало по окружающей поверхности… Впрочем, им, думаю, уже очень давно все равно.

Вот кому было не все равно, так это нашему «мангалу», который я кропотливо устраивал на эту гребаную крышу. И даже черт с ним, с «мангалом», у нас там аккумулятор был. Сложно объяснить ценность электроэнергии человеку, у которого в каждой комнате по несколько розеток. А здесь ближайшая работающая розетка в километрах от нас, и электричество приходится переть на себе – в виде аккумуляторов, генераторов, бензина к ним, пауэрбанков и прочего. Без электронных устройств на передовой никак нельзя, и все оно должно быть куда-то запитано. Этот же аккумулятор мы мало того что дотащили, так и совершенно бездарно утратили, не успев как следует воспользоваться.

– Командир, смотри. Прямо по нашему РЭБу попали, по-любому завален там.

– Над ним прямо крыша была?

– Да. Попробую потом откопать…

– Да хрен с ним, с РЭБом, главное, аккумулятор достать.

Часы подсказывали, что продолжить отдых, который я пытался организовать себе до начала обстрела, не выйдет, – я отправляюсь дежурить в прихожку, пытаясь обнаружить вражеские дроны и снять их при помощи имеющегося в нашем распоряжении антидронового ружья-глушилки. Это было устройство, внешне похожее на американский автомат M-16, если бы тот имел вместо ствола толстую пластиковую трубу, заканчивающуюся заглушкой. Даже магазины (они же аккумуляторы для ружья) были сделаны точно так же, как магазины для импортной штурмовой винтовки.

Вот она, ОстротА окружающего мира. Порванная решетка, порванные деревья, изуродованная земля, обрушающиеся дома. Нужно сидеть в прихожке, смотреть на это все и слушать, пытаясь засечь пропеллеры вражеского дрона, включить пушку, обрубить машинке связь с пилотом и аккуратно приземлить ее, когда аккумуляторы будут на исходе. Было только одно серьезное но – во время включения пушка начинала призывно гудеть, что наглухо перебивало звук квадрокоптера, и пытаться поразить дрон на слух становилось невозможно.

А еще это предназначенное для фронта орудие светилось расположенными в магазине аккумуляторами, что в теории, могло демаскировать бойца на значительном расстоянии. Не в помещении без окон, где меня пытался запугать какой-то морпех, но вот на открытом пространстве – вполне.

Поэтому я меланхолично заматывал магазин-аккумулятор с предательски мигающими лампочками армированным скотчем и размышлял над тем, что было бы неплохо все-таки отомстить противнику за ночной позор. До сих пор вспоминалось то гаденькое чувство, когда я лежал на земле, прикинувшись ветошью, а мозги кипели, взрывались и плавились от мыслей о зависшей надо мной в виде гранаты смертью. Хочется посадить как можно больше «птичек» противников на этих боевых. Хочется посадить их как можно больше – чем больше, тем лучше, но для начала хотя бы одного.

Время от времени неподалеку от нашего убежища что-то пролетало, однако что-либо сделать на звук, не покидая укрытия и не раскрывая своего положения противнику, было невозможно. Начинало казаться, что это дежурство с пушкой в прихожей полуразрушенного помещения – достаточно бестолковое занятие. Один раз я попробовал подняться на заваленную деревянную лестницу, что вела на второй этаж, и начать давить находящийся неподалеку вражеский квадрокоптер, однако висящий прямо над дачным домиком дрон успешно свалил в неизвестном направлении, когда я пытался разобрать заглушаемый звуком пушки стрекот пропеллеров. Что же, не очень-то и хотелось. Сколько вас таких еще повиснет над нашими головами? Кого-нибудь да приземлим, вызвав тем самым у вражеских операторов приступ неконтролируемой ярости, смешанной с обидой и огорчением.

Тем временем в прихожей появился Муха. Он уселся на оставшиеся незаваленными ступеньки и закурил, положив тем самым начало достаточно стандартной, но при этом интересной фронтовой беседе. Небольшими штрихами к образу медика Мухи, которого я ранее знал исключительно шапочно, так как нам приходилось пересекаться в казарме отряда, стало то, что он по гражданской профессии является ювелиром и даже делал перстень для командира одного из отрядов, в котором мне ранее приходилось воевать, Алабая. Но то, что мы за несколько минут смогли найти общих знакомых, вовсе не удивительно. Есть даже такая поговорка, что если два военных за двадцать минут разговора не смогли назвать людей, с которыми оба пересекались, значит, один из собеседников – шпион.

В этой прихожей шпионов не было. Я, доброволец марта 2022 года, оказался в одной прихожей с добровольцем, который воевал с самого начала. Но еще до этого он играл роль харьковского повстанца и представлял собой часть русского движения этого города.

– Арестовывали меня эсбэушники много раз. Заперли опять, вызвали на допрос, а я смотрю на него и говорю: «Вот сейчас я в наручниках, а ты при погонах. А все же может измениться в любой момент».

Было понятно, что эту историю Муха рассказывал уже далеко не в первый раз, но он, скорее всего, каждый раз переживал ее заново. Лицо его было сосредоточено, голос – груб и смешан с ликованием. Он и тогда представлял, как сотрудник Службы безопасности Украины сидит перед ним, закованный в кандалы, он представлял это и сейчас. И пусть, что до взятия Харькова еще очень далеко, а сейчас рядом с нами всего лишь ставший обгоревшей крепостью Угледар и его уничтоженные предместья. Не могу даже представить, что чувствует человек, родной город которого захвачен противником, и который мечтает о его возвращении, а воюет при этом за какой-то малоинтересный ему клочок земли. Наверное, тоже и злобу, и некую долю отчаяния, и толику надежды, что он все-таки окажется в том подвале, где уже бывал ранее, и в этот раз погоны будут на нем.

Что же, пусть будет так – пусть его мечты, даже не самые высокие и не самые гуманные, сбудутся. Не потому, что он чем-то лучше того эсбэушника (понятия не имею, что последний из себя представлял), а просто потому, что Муха выступал за интересы русских, а его оппонент сейчас, скорее всего, делает все, чтобы причинить нам как можно больше вреда.

В такие моменты как никогда остро понимаешь, что мир не делится на что-то безусловно хорошее и что-то бесконечно плохое, просто два человека, граждане одной страны, лояльные двум разным идеям, оказываются за одним столом и оба хотят друг другу причинить как можно больше страданий. Если пытаться играть в объективность и оценивать ситуацию совершенно беспристрастно, то от перемены мест слагаемых сумма не изменится. Но если учесть, что все люди так или иначе лояльны кому-то или чему-то, то получится, что мы так или иначе находимся на какой-либо стороне. Свою сторону выбрал Муха, свою сторону выбрал я, свою сторону выбрал эсбэушник. И каждому теперь следует нести тот крест, который он сам на себя повесил.

Что же касается моего креста, он мне даже нравился. Да, я был в одной из самых страшных точек планеты, напоенный адреналином организм понемногу начинал давать знать, что он не сможет быть активным вечно, но ведь я еще даже не начинал работать по-настоящему. Теперь намечалось – мы с командиром должны были пойти и провести какую-никакую аэроразведку, чтобы понять, что же нас окружает. Несмотря на хорошо спланированную операцию по заступлению на позиции, детальное изучение карт и записей с дронов, увидеть все своими глазами было гораздо важнее, нежели посмотреть что-то, отснятое другим человеком.

Меня в очередной раз ждал ритуал облачения в боевое снаряжение – я накинул на себя лежавший на раскладушке бронежилет, нацепил на голову шлем, натянул тактические перчатки и отправился на выход вместе с заковавшимся в броню ротным. Кончики пальцев под перчатками начинали зудеть от желания поднять «птичку» в воздух. Артиллерии у нас в распоряжении сейчас не было, ну да и черт бы с ней – хотя бы посмотреть. Я уже несколько месяцев не был на передовой и с тех пор не пилотировал дрон непосредственно на линии соприкосновения, а не над скучным и приевшимся полигоном. Наконец-то увижу под собой копошащихся и еле различимых на экране бойцов противника, которых удается разобрать только наметанным глазом опытного пилота.

Мы с командиром протиснулись через покосившиеся ворота, отделявшие наш участок от перепаханной взрывами грунтовой дороги, и отправились к стоявшим чуть поодаль домам. Поднимать дрон прямо от нас было нельзя – точку взлета мог засечь противник и обнаружить укрытие, поэтому было решено управлять квадрокоптером из двухэтажного летнего коттеджика, что стоял на небольшом удалении. Немного изучив то, что осталось от дачного поселка, я определил и место запуска – квадрокоптер я размещу на крыше невысокого сарая, что стоял еще метров на сто дальше по улице, подниму «птичку» в воздух и уже затем пойду на второй этаж запримеченного коттеджа, чтобы оттуда наблюдать за «полем боя», если этим выражением можно окрестить окружающее нас пространство, на котором украинцы последовательно пытались уничтожить нас, а мы пытались уничтожить украинцев.

Командир остался в коттедже, а я сбегал до сарая, приподнявшись на цыпочки, поставил на крышу дрон и запустил пропеллеры. Машинка приподнялась на несколько метров над крышей сарая, и вот теперь можно было бежать обратно. Если меня и засекли, то будут стрелять по несчастному сараю, а не по спрятавшимся несколько поодаль нам с ротным. И вот через выбитую дверь на летнюю кухню, оттуда в нечто, напоминавшее заваленную мусором и побитой мебелью гостиную, и по деревянной лестнице наверх, на второй этаж. Командир сидел на небольшом диванчике в хорошо освещенной солнечным светом комнате. Он проникал внутрь через окно и ведущую на балкон дверь, он тонкими лучами пробивался через многочисленные отверстия в стенах комнаты. Но тогда меня это даже удивило – дырок в стенах было куда меньше, чем можно было бы представить. Этот участок земли утюжили минометами, танками и артиллерией многие месяцы, здесь полегло огромное количество солдат, но, несмотря на это, второй этаж остался почти нетронутым.

– Здесь можно и наблюдательный пункт разместить, – заметил командир, когда я уселся рядом с ним.

– Да, хорошая идея. И если обнаружат, то все под ударом не окажутся. Только защиты никакой.

Стены второго этажа были сложены из гипсокартона на деревянном основании, а с той стороны его прикрывал разве что шифер. В случае удара по дому мои любимые шансы, которые я рассчитывал всегда, везде и почти в любых условиях, сокращались до минимума. Но лучше действительно поставить человека с антидроновой пушкой здесь – с балкончика ему будет проще снимать вражеские квадрокоптеры, пока остальные будут спокойно отдыхать под прикрытием кирпичных стен нашей базы.

Но я думал уже не об этом, а смотрел в экран пульта от дрона. Вот они – домики, в которых мы скрыты, надо набрать немного высоты. Теперь виден и край нашего дачного поселка, и Угледар, и проходящие между посадки, в которых сидят наши парни. Вот ту часть дач еще занимают украинцы, и именно ее мы собирались исследовать. И исследовали бы, если бы в очередной раз не раздались звуки канонады – в этот раз стреляли не в нас, но украинцы опять завели что-то тяжелое. Грохот одиночно работающего орудия и звучавших где-то поодаль взрывов заставил нас развернуть камеру дрона и начать пристальнее вглядываться в пожженные многоэтажки – сейчас, когда враг в очередной раз начал бить по нам, его проще всего вычислить.

– Вот тут посмотри, – показывал ротный на один из домов, стоявших чуть поодаль от основного скопления построек.

– Нет, они не здесь будут, скорее на первой линии, и чтобы была возможность отступить.

Камера плыла вдоль домов, а мы с ротным упрямо вглядывались в мутную из-за сильного увеличения картинку. Черные провалы окон, контуры серых панелек, какие-то заросли.

– Вот, танк стоит!

Я внимательнее начал всматриваться в картинку.

– Вот это? Там горит что-то.

– Нет, вот, вот же танк! – явно завелся командир, указывая на темное бесформенное пятно возле одной из многоэтажек.

Пятно. Не двигается, замерло. На самом деле вообще хрен его знает, что это такое, но при должном количестве воображения можно принять за затаившуюся боевую машину. Вот эта часть пятна, допустим, башня…

Залп! Пятно заволокло дымом, а спустя несколько секунд до дачного домика донесся звук прогремевшего орудия. Мне даже стало немного досадно – бэпээлашник здесь я, неоднократно находил противника на пересеченной местности я, а разобрал в этой херне танк именно ротный, который хоть и был сведущ в вопросах дроноводства, но на них не специализировался. Впрочем, все равно. Главное, что танк был найден, а это значит, что пора его уничтожить.

– Преступник – ротному: мы засекли с дрона танчик, работает по дачам! – гаркнул в рацию спутник.

Пока командир пытался рассказать о нашей находке коллегам-морпехам, я пристально наблюдал за обнаруженным металлическим монстром. Серое пятно, за которым скрывался какой-то советский танк, выстрелило еще раз и пришло в движение – машина вальяжно развернулась бортом к нам, не особо торопясь, двинулась куда-то вглубь Угледара. Наблюдал ее еще с минуту, после чего серое пятно окончательно скрылось за очередной многоэтажкой.

Вот теперь был повод скрипеть зубами – и оттого, что коллеги еще даже не начали наводиться, а противник уже ушел из зоны видимости, и от той зашкаливающей наглости, с которой работал украинский экипаж. Судя по всему, они действительно очень привыкли к практикуемому здесь виду контрбатарейной борьбы – они выезжали, стреляли, как в тире, по скрывавшимся где-то в остатках дач морпехам и ехали назад, не опасаясь за свои жизни. Те, кто давно тут стоит и приучил вэсэушников к подобной тактике, явно не особо и пытались подавить вражескую технику, а противник, не чувствуя сопротивления, расхолаживался все больше и больше. Иначе объяснить столь непомерную наглость было нельзя. Но теперь мы здесь. И у меня, и у ротного желания проучить выходящих за рамки хохлов было более чем достаточно, и в глазах у обоих заплясали недобрые огоньки. Пусть сейчас танк уехал, но мы теперь знаем, где он появляется, мы теперь знаем, что противник совершенно беспечен, а это значит, что уязвим.

– Позвольте вас поздравить с первым обнаруженным танком! – улыбнулся я и протянул руку ротному. Действительно, все очень даже неплохо. У нас появилась неиллюзорная возможность причинить противнику весьма существенный урон, с которым даже десять снятых дронов не идут ни в какое сравнение.

– Нужно придумать, где нам поставить ПТУР. Скоро остальная группа огневой поддержки приедет, пусть Тесьма им накидает, – приступил к размышлениям вслух командир, когда мы спускались на первый этаж.

– А зачем ПТУР? Далеко слишком. Мы сейчас можем арту по той точке пристрелять и ударить снова, как только он там появится, уже по известным координатам.

– Нет, нужен ПТУР.

Возможно, у командира и были какие-то мотивы использовать именно противотанковую ракету в текущей обстановке, но я ставил на то, что ему не хотелось привлекать к уничтожению врага морпехов. Танк должен был быть добыт своими силами, и все причитающееся за его уничтожение также должно достаться исключительно «Легиону». Боевая машина, терроризирующая морпехов, должна была стать нашей добычей, и это в целом было логично и понятно.

Но упиваться мыслями о скорой победе нам оставалось очень недолго – стрекот пропеллеров в очередной раз напомнил, что мы тут не одни умеем запускать дроны и наблюдать за противником. Где-то очень близко висел вражеский дрон, и в этот раз пушка у меня была с собой, что не могло не радовать – теперь эта сволочь точно от меня не уйдет. Вот она, белесая точка, зависшая на фоне серого, сумрачного неба. Не придется работать на слух – я его вижу. Вопрос теперь только в том, видит ли он меня, и, если видит, успеют ли хохлы навести на меня какой-нибудь миномет или чего похуже.

Сердце заколотилось, ноздри раздулись, ОстротА в очередной раз появилась неподалеку, но теперь расстановка сил не в ее пользу, я уже не так беззащитен, как вчера. Наконец-то я отомщу за ночной позор и заполучу в свои руки причитающуюся добычу в виде хохлацкого дрона! Пушка натужно загудела, когда я, направив ее в сторону вражеской машинки, нажал на спусковой крючок. Теперь никуда не денется, паскуда. Или денется? Мне же нужно давить его пушкой и разрывать связь между пультом и дроном до тех пор, пока у него не сядут батареи, а это долго. Если сигнал все-таки пройдет и они смогут сообщить мое местоположение, то прятаться от обстрела мне будет негде. Когтистые пальцы подруги поблизости, и полоснет ли она меня ими, зависит и от ее настроения, и от моей удачи. С другой стороны, она любит смелых, поэтому нужно работать и не отвлекаться.

Видно зависший на небольшой высоте дрон было только с улицы, да и то он не висел на месте, а постепенно плыл куда-то вбок, будучи, судя по всему, неуправляемым. Но вот двигатели взвыли, и белесый квадрокоптер рванул в сторону, явно почувствовав невидимые поводья оператора. Сквозь зубы выдавив из себя что-то нецензурное, я рванул за ним вдоль улицы, пытаясь держать его на мушке (на самом деле на моем орудии не было вообще никаких прицельных приспособлений). Вот гаденыш опять завис, его чуть видно из-за угла дома. Сколько я его уже держу? Пару минут? Он сюда должен был дойти уже подразряженным, но вот так висеть, обездвиженный, может еще с полчаса. А мне все это время нужно будет оставаться на поверхности, без укрытия, вплотную приблизив свою глотку к дурманяще острому лезвию. Но нет, я не могу сейчас просто так взять и отпустить его – пусть начнут стрелять по мне, далеко не факт, что попадут. Сколько раз уже пытались? Или вот именно сейчас, сегодня, я поймаю именно мой осколок, который прилетит от пущенной именно туда, куда нужно, мины. Такое тоже случалось, и случалось не раз – в декабре трех моих сослуживцев накрыло одним удачно выпущенным снарядом, и все они скончались на месте.

Нужно пытаться быть максимально скрытым от возможного наблюдения со стороны моей «жертвы», думал я, найдя забор из профлиста с пробоинами средних размеров. В одну из них я направил ствол пушки, а через другую поглядывал на дрон сам, он в очередной раз завис в одной точке и никуда не рвался. Заглушил я все-таки его или нет? Вопрос открытый. Он то подвисает, то опять куда-то летит, то дергается, то планирует куда-то в сторону. Видно меня с него или нет – непонятно, чем это все закончится – тоже. Есть весьма немаленькая вероятность, что сейчас эта херня развернется и свалит в неизвестном (хотя нет, очень даже известном) направлении.

Мысли роились в голове, подстегиваемые охотничьим азартом, а я продолжал наблюдать за квадрокоптером через дыру в заборе и пытаться давить его. Еще один рывок – и квадрокоптер скрылся из поля зрения, а я вновь двинулся вдоль забора, ища взглядом на фоне серого неба назойливый аппаратик. Ощущения были схожи с ловлей надоедливой мухи, что рассекает по комнате и время от времени выходит из поля зрения, заставляя вас негодовать и еще сильнее сжимать в руке газетку или тапок. Ну вот же она, была здесь только что – и где теперь? Жужжать жужжит, но совершенно неясно, где эта сволочь и куда сядет в следующий момент, чтобы быть раздавленной при помощи подручных средств.

Вот и сейчас моя задача в том, чтобы приземлить этот стрекочущий кусок пластика. Он висит в воздухе уже долго – сколько еще заряда в его батарейках? Это что-то небольшое, он не должен быть очень выносливым и обладать бесконечными запасами энергии. Уже совсем скоро он должен начать автоматическое снижение, чтобы пропеллеры просто не замерли в воздухе и дорогой кусок пластика не рухнул вниз, разбившись о пожженную взрывами землю.

Я оказался у угла забора и понял, что моя цель близка как никогда – понемногу коптер снижался. Очень вальяжно, очень неторопливо, но спускался вниз. Причем не над какой-то крышей или кустарником – над куском дороги, где его можно было спокойно забрать и использовать в своих целях. Вот она, маленькая, микроскопическая, но все-таки моя победа! Пусть она не идет ни в какое сравнение со взятым Киевом или даже каким-нибудь селом на три дома, но я сам добился приземления этого ублюдка. Представляю, какое сейчас настроение у того, кто находится по ту сторону экрана и просто пытается слетать к москалям, понаводить на них минометы…

Но дрон – здоровый, белый, с торчащими из пуза ножками – вовсе не собирался садиться на землю. Вместо этого он повис где-то в полутора метрах над землей и не двигался никуда дальше, а я продолжал давить его своим невидимым «лучом смерти» из пушки. Итак, пока я его давлю, он висит на одном месте. Перемещаться до дрона и обратно достаточно далеко по открытой местности, больше сотни метров, могу быть оперативно срисован и получить неприятности, поэтому чинно идти в сторону цели, не сводя с нее пушки, у меня просто не получится. Нужно подбежать к этой херне, схватить ее и побежать обратно, и тогда шансы на выживание у меня заметно вырастут. Было бы глупо погибнуть из-за дрона, было бы глупо погибнуть из-за своей медлительности, да и в целом погибать – очень глупо. Я никогда не понимал людей, которые стремятся к геройской гибели. Хотя… Лет в восемнадцать-девятнадцать понимал и даже к ней стремился. Но сейчас я уже слишком стар для таких мыслей и слишком молод для того, чтобы повисшее надо мной лезвие обрубило нить жизни на каких-то задрипанных угледарских дачах. Нужно что-то придумать.

– Командир – Графу! Командир – Графу! Срочно нужна помощь.

Ротный оставался неподалеку, я даже слышал, как сработала его рация, шипя передав мой голос на несколько десятков метров в строну. Через минуту он оказался неподалеку и также привалился к забору чуть поодаль. Я спрятал голову обратно за угол и стал объяснять свой план действий. До ужаса примитивный, но весьма (на мой взгляд) действенный.

– Вон, видишь, квадрокоптер висит? Полностью не садится, не знаю, сколько еще будет. Сейчас возьми у меня пушку и гаси его дальше, а я побегу туда, схвачу его и обратно.

Все просто, понятно, все должно сработать. Быстро туда, быстро обратно. Разве что поперек дороги грозно стояла еле заметная МОН-50 (она же мина осколочная направленная), способная изрешетить меня за доли секунды и разбросать по окрестностям слайсами мелко нарезанного мяса, но кто не рискует, то не собирает вражеские дроны!

Пушка была в руках у командира, дрон не двигался с места, а я рванул вперед, опасливо поглядывая под ноги в попытке разглядеть натянутую к монке леску. Такой я на своем пути не заметил и поэтому понесся дальше, обогнул ТМ-62, семикилограммовые тротиловые фугасы, которые должны были остановить продвижение по этому участку танков, и, будучи на виду у противника (благо до него еще было очень далеко, но из побитых окон Угледара за моим спринтом точно сейчас наблюдали), побежал к своей цели, продолжающей уныло болтаться в воздухе на небольшой высоте. А чем меня сейчас вообще можно достать, на бегу? Минометчики не прицелятся, время подлета очень высокое. Снайпер… Нет, на ходу тоже невозможно. Если бегом, на таком расстоянии я почти неуязвим. ОстротА, может, и бежит за мной где-то поблизости, но не успевает, не догоняет, не дотягивается крепкими и пропахшими гнилью лапами. Я ее переигрываю – не схватит, не получится, не сможет.

Только быстрее! Бег в полной выкладке, в куче слоев кевлара, с автоматом, с магазинами и гранатами напоминал мне идущую в атаку тяжелую рыцарскую конницу – с тем лишь отличием, что я сейчас играл роль как рыцаря, так и его коня. Зато не убьют, мои шансы высоки, от МОН-50 я далеко… Мне еще через нее возвращаться обратно, но если я в первый раз бежал мимо и не подорвался, значит и обратно пробегусь.

А сейчас – вижу цель, бегу к цели! Дыхание уже начинает сбиваться, когда я вплотную подбегаю к добыче и что есть силы дергаю ее вниз за одну из торчащих вниз ножек, что вызывает автоматическую остановку пропеллеров.

Но… Как это говно вообще сюда долетело? Округлый дутый корпус, дешевый пластик, здоровая и как-то тупо сделанная камера. Что это за артефакт из начала 2010-х? Как они его сюда вообще запустили? Как это в принципе летает? Плевать, обратно.

Пусть добыча мне с самого начала показалась не особо-то и применимой в военных целях (мой Mavic-3, с помощью которого мы искали танк, по сравнению с добытой машиной представлялся образцом технологического совершенства), но сам факт того, что я смог его добыть, уже радовал. Люди же охотятся далеко не всегда для того, чтобы сожрать полученное. И я снял дрон вовсе не для того, чтобы запускать его самостоятельно, пусть так. Все-таки небольшая, но победа. Хотя бы крохотная месть. С куда большим удовольствием я бы накидал по скоплению противника из какого-нибудь «Гиацинта», обнаружив вражескую пехоту и скорректировав стволы орудий, но даже бесполезный дрон – это уже небольшая монеточка в бездонную копилку, на которой большими алыми буквами написано «Победа».