Читать онлайн Где-то там, за облаками…

Глава 1

Часть I

ЗВЕРЬ

Я вышел из тьмы, я сделал шаг,

смотрю вперед, смотрел назад.

Мне все равно, что свет, что тьма,

Я выбрал свой крест – идти до конца.

Что вам моя жизнь, лишь солнца свет,

Мелькнуть на небе, сойти на нет.

Блеснуть лишь раз – сияньем дня,

И заглянуть Аиду в глаза.

…….

CryAngel

"Недопетая песня" 1999г.

Пролог

Небо было серым-серым. Таким, каким оно может быть только поздней осенью.

На той тонкой грани, которая разделяет уже практически закончившуюся, источившуюся холодными октябрьскими дождями и желтой листвой осень и еще не вступившую в полновластное владение зимой. В такие дни особенно хочется посидеть дома за чашкой горячего, сдобренного густыми сливками или терпким коньяком кофе и хорошей книгой в руках. И совсем не хочется выходить на залитую водой и хлипкой грязью улицу.

В такие дни люди вокруг становятся унылыми и скучными. Превращаются в размытые сумеречным, еле пробивающимся из-за низких свинцовых туч светом в едва различимые силуэты на фоне полускрытых утренним туманом улиц.

И вот надо же. Именно в такой день Илью пригласили на охоту. Пригласили люди о которых говорят, что им не принято отказывать. Это может плохо сказаться на бизнесе… или на здоровье. В зависимости от обстоятельств.

Отказаться было нельзя. Поэтому пришлось с вечера собрать рюкзак. Сходить в ближайшую забегаловку под гордым названием "Супермаркет" и купить пару бутылок хорошей водки. Достать запылившийся с весны футляр с ружьем.

Ружье вероятнее всего и не понадобится – все подобные "охоты" обычно начинаются (да и заканчиваются тоже) грандиозной пьянкой с набором банальных, затертых до дыр тостов. "За встречу…". Хоп. "За нас с вами и за… с ними". Хоп. "За удачную охоту…". Хоп. Хоп. Хоп.

После подобных возлияний не то что по лесу ходить, из машины вылезти сил не хватит. И кончается "охота" обычно простым расстрелом пивных бутылок и банок из-под разносолов.

Где-то совсем рядом хрустнула ветка. Илья обернулся, зябко передернул плечами и суетливо засеменил дальше, зажав подмышкой ружье и засунув заледеневшие руки в карманы ветровки.

На этот раз одному из "пригласивших" его людей взбрело в голову "поохотится по настоящему" – читай походить по лесу с зажатым подмышкой ружьем и пострелять по движущимся среди обглоданных осеним холодом деревьев теням.

Поэтому хочешь не хочешь, а пришлось вылезти из уютно-теплого салона и отправиться бродить по пустому лесу, изображая из себя крутого охотника.

Илья натянул пониже вязанную шапочку и решил что если в ближайшие полчаса не встретит хоть чего-нибудь мало-мальски похожего на дичь, то просто-напросто пальнет пару раз в воздух и вернется к машине. Пусть попадет под насмешки, но по крайней мере не схватит пневмонию.

Хруст повторился, на этот раз гораздо ближе.

Илья начал оборачиваться. Похоже, что кто-то из горе-охотников решил поискать компанию.

Рядом, не более чем в пяти метрах от Ильи, стоял мужчина в нелепом, совершенно не подходящему к этой глухомани кашемировом пальто. Стоял и, мягко улыбаясь, смотрел на Илью.

–– Привет. – Сказал Илья, мучительно подбирая слова для следующего вопроса. Спросить насчет охоты глупо – у стоящего напротив и улыбающегося мужчины не было ружья. Насчет грибов – чепуха, какие нафиг грибы в конце октября.

Поэтому пришлось сказать первую же банальность пришедшую в голову – Как дела?

Мужчина напротив молча кивнул головой, одарил Илью еще одной нелепой улыбкой и сделал шаг навстречу, опустив руку в карман.

Илья опешил. Поведение идущего к нему человека выходила за рамки нормального. В голове вспыхнула безумная мысль о наемных киллерах, и он сделал шаг назад, одновременно выдергивая руки из карманов и пытаясь перехватить неудачно зажатое ружье. Руки легли на полированный приклад…

Однако он не успел. Мужчина резко выдернул руку, сжимая небольшой, тускло поблескивающий жезл. Направил на все еще судорожно дергающего ружье Илью.

Где-то в небольшой деревеньке, расположенной в паре километров от этого места, тоскливо завыли собаки. Еще до того, как лес разрезала короткая, но очень яркая, разгоняющая осенние тени вспышка.

Мне часто снится один и тот же сон.

Я стою на арене, окруженной уходящими во мрак рядами деревянных скамей. Пустых скамей. Многие сотни рядов, вокруг покрытой красным бархатом арены, тысячи мест сверкающих свежей краской, и все пусты.

Однако я знаю, что все они собрались здесь и смотрят на меня. Все. И Галка из 4-го "Б" со своей русой косой до пят, и Колька из соседней квартиры со своим дурацким кожаным отцовским портфелем, и Валентина тоже где-то здесь. Они смотрят и молчат. Вокруг стоит мертвая тишина. Слышен стук моего сердца и спокойный шелест секундной стрелки на наручных часах. Я жду. Я смотрю вокруг ожидая, что кто-то, наконец, скажет хоть что-то.

Произнесет хоть одно дурацкое слово. И я буду знать. Почему? Вот вопрос вопросов. ПОЧЕМУ?! Король вопросов.

Я хочу знать ПОЧЕМУ?

– Галка бежит через дорогу, размахивая своей русой косой и неуклюже держа в руке нелепую сетку с батоном и начинает кричать, когда слышит дикий крик матери и визг тормозов;

– Колька кричит мне "Витька, догоняй", прыгая на одной ноге, вытряхивая воду из уха и сделав мне рожу, прыгает в рябь мутного, зацветшего зеленой тиной и ряской, пруда, чтобы уже никогда не вынырнуть;

– Валентина закрывает за мной дверь, поцеловав на прощанье быстрым, дружеским поцелуем, а затем идет в спальню и, налив из изящного хрустального графинчика стакан воды, начинает глотать белые кругляши таблеток, торопливо запивая свою смерть.

ПОЧЕМУ? Я чувствую тысячи лиц, обращенных ко мне и не желающих разжать губы.

Их взгляды пронзают меня насквозь, обжигая леденящим холодом могилы.

Их молчание убивает меня, заставляя застыть безмолвной гипсовой глыбой, и не дает ни единого шанса сдвинуться с места.

И тогда я начинаю кричать, срываясь на визг.

Мой крик вызывает огненную бурю, выжигающую своими пылающими кольцами, крашеное дерево скамей. Я делаю небольшое усилие, и пылающие скамьи взрываются, рассыпая в воздухе снопы разноцветных искр и обугливавшиеся обломки досок. И тогда я слышу тихий смех. Смех, перерастающий в оглушающий хохот и громовые аплодисменты от невидимых мне зрителей…

Затем я просыпаюсь и чувствую, как бежит ледяной ручеек пота по моей спине, пачкая измятые простыни, как дрожат пальцы, когда щелчок зажигалкой вызывает к жизни крохотный огонек, отголосок той бури, поджигающий кончик сигареты в моих губах.

Потом я выхожу на балкон и молча стою, выпуская клубы дыма и наблюдая с высоты двенадцатого этажа за просыпающимся городом. Почему-то этот сон всегда снится мне под утро. Именно в то время, когда глубокая ночь сменяется ранним утром. Когда начинает розоветь горизонт в предчувствии хозяина небосклона и появляются первые, пачкающие утренний воздух, автомобили на дорогах. Именно тогда и снится мне вся эта мура, вызывая к жизни один и тот же сценарий – холодный ручеек пота, тусклый огонек сигареты, просыпающийся город с высоты двенадцатого этажа, затем невнятное бормотание разбуженной жены, бурчание вскипевшего чайника и шелест яиц на раскаленной сковороде. Все одно и тоже. Найти бы того поганого сценариста, что так нагло влез в мою голову и своими грязными ручонками вписал эти несколько минут. Найти и добавить еще одно ПОЧЕМУ, к уже и без того длинному списку.

Я лениво вожу вилкой, размазывая яичный желток по дну тарелки. Делаю глоток кофе из огромной фаянсовой чашки с глупым красным орнаментом на пузатом боку. Целую жену, стоящую у зеркала в коридоре и расчесывающую волосы старой массажной щеткой. Закрываю за ней дверь, выглянув на прощание в глазок. Неторопливо шлепаю босыми ногами в спальню, включаю компьютер и, не дожидаясь пока он полностью проснется, кладу себе на колени клавиатуру. Начинается мой рабочий день. Я вызываю текстовый процессор, выбираю очередное свое недописанное произведение и углубляюсь в работу. Я неторопливо набираю на обшарпанной старенькой клавиатуре слова. Слова слагаются в предложения. Предложения в строки. Очередное мое творение пробуждается к жизни под сухой стук клавиш и жужжание компа. Что родится на этот раз – редкий шедевр или очередная неудача – не знаю даже я.

Я лишь даю этому жизнь, а дальше… дальше оно живет своей жизнью. Как обычныйнеудачник зарастет пылью на прилавках, или как ловкий мошенник будет вытягивать деньги из карманов обывателей. Кто знает.

Тот, кто учил меня писать книги, любил повторять, что хороший писатель всегда вкладывает в свое творение часть своей души. Маленькую, чуть заметную часть. Но эта часть может оказаться любой. Может вдохнуть радостный аромат летнего утра, а может выдать зловоние городской свалки. Самое страшное, что ты никогда не узнаешь, какая частица твоей души покинула тебя и зажила собственной жизнью, вплоть до того момента, как будет поставлена последняя точка на последней странице и выпита первая рюмка коньяка по случаю окончания очередного опуса.

Вот и сейчас я неторопливо нажимаю на кнопки, превращая ИДЕЮ в ТВОРЕНИЕ рук своих. Автоматически исправляю ошибки, заботливо помечаемые текстовым процессором и аккуратно делаю пометки в своей рабочей тетради. И терпеливо жду ЕГО рождения. Жду того момента, когда я распечатаю пачку с табаком и отправлюсь на кухню за коньяком. Потом посижу пару минут, глядя на светящуюся на экране последнюю страницу и ту последнюю точку. Раскурю старинную трубку, подаренную одним из моих фэнов и опрокину пыльную бутылку над тонким хрустальным бокалом. У каждого из нас свои привычки. Один мой друг, после окончания очередной книги, лезет мыться под душем, другой – покупает супруге огромный букет роз. Все мы чудаки. Затворники, желающие общаться с миром только через тонкие хрустящие страницы в целлофанированных обложках. Да, я не люблю людей. Не люблю тех, кто содержит меня, покупая мои книги, позволяя время от времени удовлетворять свои скромные и не очень, прихоти. Но именно НЕ ЛЮБЛЮ, а не НЕНАВИЖУ. Я всегда предпочту вечер с книгой на диване, чем романтичный поход в ночной бар. Таким уж я стал. И это уже вряд ли можно изменить.

В коридоре просыпается дверной звонок и рассыпает веер душераздирающих трелей. Минуту я размышляю, стоит ли открывать или вернуться к работе. Трель повторяется, и я, отложив в сторону клавиатуру, надеваю истрепанные, но все еще любимые тапочки и плетусь к двери. Долго смотрю в мутноватое стекло глазка, пытаясь обнаружить посетителя. Затем решительно распахиваю дверь и обнаруживаю лишь сиротливо лежащий на коврике длинный конверт.

Почесываю задумчиво затылок, поднимаю белый прямоугольник и захлопываю дверь.

Конверт девственно чист. Видно лишь аккуратные места склеек и больше ничего. Ни адресата, ни отправителя. Ну, с адресатом то, пожалуй, понятно. А вот что насчет отправителя? Вспыхивает безумная мысль о моем проклятом сценаристе снов, но тут же исчезает смытая волной ощущения безумия идеи. Я верчу конверт в руках и решительно надрываю хрустящую бумагу.

На ковер падает сложенный вдвое белый лист. Я нетерпеливо открываю послание и читаю одну единственную фразу – "Виктор. Пятница, бар "У Флинта" в шесть вечера. Приходи один.Думаем, что не пожалеешь". Дальше следует беззвучный удар, сотрясающий мое тело, сопровождаемый ослепительной вспышкой белого света перед глазами и медленное угасание сознания.

Больно. Очень больно. В голове стучат молоточки. Маленькие молоточки бьющие по таким же маленьким колокольчикам. Я поднимаюсь, стараясь не обращать внимания на ставшее ватным тело ицарапая ногтями недавно поклеенные обои. Ноги предательски дрожат, поэтому приходится опереться спиной о стену. В животе застыл ледяной комок, дергающий мое ставшее непослушным тело в позывах к рвоте.

Я чувствую что-то теплое на своей щеке и вижу в зеркале напротив, тонкую струйку крови, стекающую из-под волос по щеке. Кажется, я к чему-то приложился головой во время падения.

Стою, тупо всматриваясь в свое изображение на серебристом стекле. Постепенно утихает дрожь в коленях, и тает лед в желудке.

Начинаю озираться по сторонам, еще не решаясь оторваться от спасительной тверди стены, в поисках причины моего состояния.

Пустой коридор, освещенный тусклым светильником, закрытая на ключ стальная дверь, измятый цветастый ковер на полу, перевернутый табурет и одинокий белый конверт в бурых пятнах крови. Листка с дурацкой фразой не было. Я опустился на четвереньки, уронив при этом несколько капель крови на утоптанный ворс ковра, и посмотрел под тумбочкой. Затем заглянул под ковер. Листка не было. Снова прислонился к стене, приложив к царапине у виска удачно подвернувшийся носовой платок. Чертовщина какая-то. Мистика. Может перейти на детективчики в стиле хоррор? Вот и сюжетная завязка имеется неплохая. Известный писатель-фантаст получает послание неизвестно от кого, после чего получает по голове прямо в своей квартире. Бред сивой кобылы. Я поднимаюсь, все так же придерживаясь спасительной стены, и иду в спальню. Падаю в кресло перед компьютером. Так, теперь все по порядку.

Письмо от неизвестного адресата я получил. Идиотскую фразу прочел. А что потом?

Я осмотрелся. Когда раздался звонок в дверь, было около трех. Сейчас судя по царившему в комнате полумраку – ближе к шести. Значит, без сознания я провалялся чуть ли не три часа. Теперь о самом сознании. Шлепаю босыми ногами к зеркалу и, напрягая глаза, рассматриваю тонкую царапину, пересекающую висок и спускающуюся до щеки. Царапину я явно заработал во время падения. Наверное об табурет. Кроме царапины других повреждений нет. Ни шишки на голове, ни синяков. Значит, версия с ударом по черепу отпадает. Эх, не писать мне, похоже, детективы. Но, черт возьми, что же все-таки произошло?

Прикладываю к уже почти некровоточащей ранке платок и опять плюхаюсь в объятия кресла. Экран компьютера мрачно мерцает разноцветием включившегося скринсэвера, насмешливо подмигивая мне нарисованным, мультяшным глазом.Клавиатура валяется там же, где я ее оставил. Тянусь и вырубаю компьютер из сети. Комната погружается в темноту.

Пару минут просто сижу, тупо вглядываясь в потухший экран монитора, затем, иду в коридор, еще раз обшариваю его в поисках таинственного послания и ничего не нахожу. Конверт так и валяется на полу, а того, что было внутри, нет. Съел я, что ли, эту проклятую бумажку пока был в беспамятстве?

Проверяю дверь – заперто. Выключаю свет в коридоре и иду на кухню к холодильнику. Достаю мгновенно запотевающую бутылку коньяка и наливаю в пузатый бокал. Распечатываю пачку с табаком. Вот Надюха удивится, вернувшись с работы. Муж нарушающий свои собственные привычки, явление, в нашем с ней мирке, мягко скажем, незаурядное.

Щелкаю выключателем электрочайника. После коньячка и хорошего табака, стакан крепкого чая с кусочком лимона – великая вещь.

Раскуриваю трубку и иду на балкон. За покрытыми морозным узорам стеклами, кипит вечерняя жизнь большого города. Мечутся по дороге машины, подмигивая друг другу всполохами разноцветного света. Тусклые фонари скупо освещают давно не чищенные пешеходные дорожки с маленькими фигурками людей.

Пешеходы спешат по своим делам, деловито перебирая крошечными ногами. Отсюда жизнь кажется красивой детской игрушкой, перевитой разноцветными подарочными ленточками. Маленькие модельки автомобилей, игрушечные фонарики на батарейках над нарисованной на куске картона дорогой, смешные куклы-люди в своих нелепых зимних одеждах расставленные маленьким кукловодом. Представляю себе этого кукловода, и очарование вечернего города рассыпается в прах, оставляя в душе неприятный осадок и инфантильное сожаление о несостоявшемся чуде. Торопливо докуриваю, вытряхивая серый пепел в старый цветочный горшок. Тоже своеобразная традиция, между прочим. Возвращаюсь в спальню и понимаю, что поработать сегодня уже не получится. Как говорил один товарищ, в ответ на мой вопрос о муках творчества – "аппетита нету".Остается только вздохнуть и топать на кухню, к запаху свеженарезанного лимона и еще бурчащему чайнику. Стакан горячего чая, сдобренный лимоном и коньяком, окончательно растапливает ледяной ком в желудке. На часах, тихо тикающих над дверью, уже десять минут седьмого.

Я споласкиваю стакан под вялотекущей струей холодной воды. Убираю в шкафчик чайник с заваркой и сахарницу. Сахарница выскальзывает из дрожащих пальцев и разлетается коричневыми фарфоровыми брызгами. И вот тогда я понимаю, что мне надо напиться. Сильно напиться.

Глава 2

Я бросаю желтый кругляш жетона в хищно разинутый зев автомата, и тот гостеприимно распахивает створки турникета. Метро. Забавная вещь. Оно как подземное зеркало мира наземного. Крошечный мирок в мирке большем. Здесь все как наверху. Есть свои хозяева и рабы, богатые и нищие, и бурлит вся та же безликая масса, что и на поверхности. Люди идут сплошным потоком, сравнимым разве что с течением бурной реки. Та, как известно, огибает лишь непреодолимые препятствия, остальное она попросту уничтожает.

Так и здесь, хочешь остаться жив, не иди поперек потока – затопчут. Вон невысокая, миловидная девушка роняет сумочку и, нагибаясь за ней, падает, сбитая статным джентльменом в дорогом кашемировом пальто. Джентльмен на секунду оглядывается, и, недоуменно пожав плечами, продолжает свой стремительный бег в потоке. Помогаю подняться юному созданию. Поднимаю ее сумочку, бормочу нелепые слова утешения и иду дальше своей дорогой. Вступаю на бегущую вниз черную ленту эскалатора, которая уносит меня во чрево огромного организма. Живого организма, живущего по своим, одному ему известным, законам. Выпитый дома коньяк, кружит голову, заставляя смотреть на окружающую действительность сквозь опаловую призму легкого цинизма. Хотя, кто знает? Может я действительно по натуре циник, с зачатками эмоционального эксгибициониста, и алкоголь лишь немного раскрепощает, давя повседневную чопорность и манеры. Может и так. Но сегодня мне плевать на все. Я еще не до конца понимаю происходящее со мной. Это что-то новое. Что-то растет во мне, с хрустом ломая созданный за десять лет уютный и привычный мирок. Что-то, заставляющее бежать меня сквозь зимние улицы из теплого лона собственного дома. И лишь услышав громкий стук схлопнувшихся дверей вагона, понимаю, что попросту боюсь. Я в ужасе от произошедшего со мной. Настолько, что хочется сесть прямо на заплеванный и исшарканный тысячами ног пол и, обхватив лицо ладонями, начать кричать. В голос. С тонким, противным подвизгиванием. Но я крепко держусь за стальной поручень обоими руками и смотрю в темное окно. Лишь на мгновение позволяю себе прикрыть глаза и увидеть ту проклятую арену и услышать грохот аплодисментов из моего сна.

Захар жил в трехкомнатной хрущевке на Русаковской. И это еще очень неплохой вариант по сравнению с двухэтажной развалюхой в Люберцах, где он проживал раньше.

Познакомился я с ним лет десять назад, сразу после нашего с Надей переезда в Москву. Моей жене надо было приступать к работе в институте, а я подумывал о начале писательской карьеры. Познакомились мы с Захаром на новогодней вечеринке у Сергея Арова. Высокий, плотного телосложения и не слишком разговорчивый мужик, сидящий рядом с невысокой миловидной девушкой в углу стола, вызвал у меня тогда скорее антипатию и я лишь холодно кивнул в ответ на его приветствие. Затем я о чем-то заспорил с Сергеем. Кажется, спор был о какой-то книге братьев Стругацких. И я был очень удивлен, когда Захар вступил в нашу полемику, достаточно аргументировано доказав, что ошибаемся мы оба. Потом оказалось, что он работает телохранителем в небольшом охранном агентстве. Этот факт вызвал тогда с моей стороны жгучее любопытство. С кем с кем, а с профессиональными телохранителями я был знаком только по фильмам и не смог себе отказать в удовольствии поболтать с живым представителем этой профессии, тем более, что этот человек оказался настоящим фанатиком фантастической литературы. Девушка сидящая рядом с ним оказалась его невестой.

Через месяц нас с Надей пригласили на свадьбу, после чего мы периодически навещали семью Ковалевых в их новой, приобретенной перед свадьбой квартире.

Захар ответил только на третий, длинный звонок в дверь. Судя по покрасневшим глазам и слегка спутанным волосам, я выдернул его прямо из постели. Ну что ж поделаешь. Иногда приходится быть законченным эгоистом. Быть белым и пушистым получается далеко не всегда. А сейчас особенно.

Захар даже не задает вопросов, просто кивает в сторону кухни и, дождавшись пока я скину промокшее пальто и надену потертые тапочки, идет следом. Молча лезет в холодильник и достает бутылку "Хрустальной – особой". Блин, ну неужели я так паршиво выгляжу?

Достает пару граненых стаканов и тарелку с ветчиной. Эстет однако. Так же молча срывает колпачок с запотевшей бутылки и разливает ледяную водку по стаканам. Молча чокаемся и опрокидываем налитое в глотки. Жидкость обжигает горло, перехватывая дыхание и, цокая стальными коготочками, бежит по пищеводу. В желудке мгновенно теплеет, а страх неожиданно исчезает, уступая место выступившим на глазах слезам и уютной теплоте, разливающейся по всему телу.

Захар со стуком опускает стакан и смачно крякает, вытирая пот со лба.

– Ну, рассказывай. С Надюхой опять поссорился? Или что еще покруче приключилось?

Киваю:

– Покруче.

И выкладываю ему все. От рассказа об идиотском сне, до дневных событий с конвертом и потерей сознания. Надо отдать должное Захару. Слушать он умеет. Слушает мой сбивчивый и торопливый рассказ очень внимательно, задумчиво попыхивая сигаретой. Затем уточняет некоторые детали. Разминает в отполированной поверхности пепельницы тлеющий окурок и достает еще одну сигарету из полупустой пачки. Мне приходится ждать, пока он не докурит.

–– Слишком уж похоже на глупый розыгрыш, чтобы быть правдой. – Захар осаживает меня движением ладони. – Разумеется не твой розыгрыш. Ты на это просто-напросто не способен. Иногда я думаю, что ты вообще не человек. Чувство юмора, как таковое, у тебя напрочь отсутствует.

Я смотрю на ухмыляющееся лицо Захара с дурацкой улыбкой. Вот чего-чего, а об отсутствии у меня чувства юмора я слышу от него впервые.

–– Однако, слишком много уж совпадений. Ты ничего странного в последнее время не замечал? Ну, там, чего-то неординарного. Неожиданные встречи? Звонки с угрозами?

Я отрицательно качаю головой: – Нет. Я в последнее время редко из дома выхожу. Так, в магазин сбегать или в гости сходить.

–– Домосед несчастный. Сгниешь так в своей берлоге. Хоть бы почаще в гости забегал что ли. Последний раз у меня, когда был? Вот то-то же.

Неопределенно пожимаю плечами. Ну виноват, виноват. Каюсь. Постараюсь исправиться.

–– По-хорошему, стоило бы в ментовку заявить. Только толку-то будет на грош. Самого послания нет, угроз не было. Единственно, что ты можешь предъявить – свои ощущения. А это для них сам понимаешь… Так что и состава преступления нетути.

–– А что мне делать? Сходить в пятницу в этот бар или послать все к черту?

Захар тушит окурок и достает еще одну сигарету. Это ж надо так курить, а?

– Сходи. А то так и будешь сомнениями мучаться. Лица вон на тебе нету. Пришел, глаза, чуть ли не на лбу, рожа белая, как мел. Думал, прямо у порога и упадешь.

Смеемся. Разливаем еще по одной. Захар задумчиво смотрит на опустевшую тарелку, недовольно хмыкает и идет к холодильнику. Холодильный агрегат у него добротный, мощный. Штатовский "Аристон" – первая их с Аней покупка после свадьбы. Помнится, сам помогал его затаскивать на их пятый этаж без лифта. Захар что-то недовольно бурчит, шаря в недрах белоснежного монстра, затем, хлопает дверцей и ставит на стол две тарелки, с аккуратно нарезанными ломтиками колбасы и сыра. Интересно, он что, закуску всегда наготове держит?

Выпитая водка уже ударяет в голову, делая очертания окружающих предметов слегка размытыми, а свет на кухне более ярким. Никуда не денешься – такова реакция организма на принятый внутрь раздражитель. Эх, и похмелье меня с утра ждет. Коньяк, потом водка. Пива только вот не хватает, для завершения утреннего букета ощущений.

Итолько тут я понимаю, что отпустило. Страх, терзавший меня весь вечер, куда-то исчез. Вернее, не совсем исчез – затаился где-то в глубине сознания и выглядывает, в злобной надежде вернуться.Никогда не думал, что во мне обитает такой трус. Ну подумаешь, разыграли. Подсунули под дверь конверт. От спертого воздуха в квартире потерял сознание. Все ведь можно объяснить естественными причинами, чистым совпадением обстоятельств. Или нет?

Захар стоит у окна и смотрит, в ореоле табачного дыма, на ночной город.

– Ты все-таки, наверное, сходи. А я подстрахую на всякий случай. Зайду на полчасика пораньше. Сяду, посижу, пивка хорошего попью. Посмотрим, что же все-таки происходит. Может действительно, кто из своих подшутил. Будет сидеть поганец и лыбиться, глядя на то, как мы с тобой припремся, размахивая кулаками и кипя от справедливого негодования.

– Ну что ж. Если так, то будем тогда считать, что шутка ему вполне удалась. Пиво будет с меня.

– Заметано. – Захар хлопает пятерней по подставленной ладони.

Выливаем остатки водки в стаканы и выпиваем. Хорошая кстати водка. Мягкая на вкус. Раньше пробовать не приходилось, а зря. Встаю со стула и чувствую, что сильно опьянел. Окружающий мир приобретает нехорошую тенденцию к неустойчивости и окрашивается в розовые тона. Хотя предметы возвращают свою былую четкость и резкость граней.

Хватаюсь за краешек стола, иначе свалился бы прямо под ноги улыбающегося Захара. Дьявол, мне же домой пора. Надюшка поди с ума сходит. Записки-то не оставил, дурак.

–– Ты куда собрался герой? – Захар поддерживает меня под локоть и усаживает обратно на стул. Здорово-то как. Стул, он твердый. Не качается. Можно обхватить его ногами и сидеть, не боясь упасть.

С трудом выдавливаю из себя, запинаясь и преодолевая странную тягу к односложным фразам:

–– Домой мне пора Захарка. Проводишь?

–– Слушай, может у меня переночуешь? Постелю тебе в зале на диване. Моя-то, как раз в деревню уехала с Танюшкой. Так, что все нормально будет. Оставайся, а?

Приходится объяснить причину внезапной торопливости и приносить извинения за отказ остаться. Захар неодобрительно качает головой. Или мне так кажется?

–– Ну смотри Витька. Проводить это само собой. Провожу. Но лучше бы ты остался.

Мотаю головой отказываясь. Захар с минуту смотрит на меня, вздыхает и молча идет одеваться.

Накидывает на меня пальто, помогает просунуть руки в рукава и напяливает на голову шляпу.

Запирает дверь, громко бренча ключами, и тихо бормочет сквозь зубы ругательства на голову малолетних преступников, повыбивавших все лампочки в подъезде. Старенький лифт с прожженными сигаретными окурками пластиковыми кнопками лениво тащится вниз, мирно гудя и эпилептически вздрагивая кабиной на каждом этаже. Открываем стальную, забранную проржавевшей сеткой дверь и выходим прямо на насыщенную паром из прорванной подвальной трубы, провонявшую запахом бродячих кошек, площадку первого этажа. Скрипучая дверь распахивается от сильного пинка Захара.

На улице метель. Белые, колючие хлопья снега, закрученные ветром в тугие спирали, больно бьют по лицу, заставляя слезится глаза и изгоняя хмель. Немного трезвею. Совсем чуть-чуть, но по крайней мере хватает сил самостоятельно дойти до искрящегося огнями реклам стакана метро. Прощаюсь с Захаром, пожимая руку и роняя при этом в снег перчатку. Вот ведь, напился как последний сопляк. Вспоминаю, что сам этого хотел. Ну да ничего, ничего. Утренний похмельный синдром меня быстро отучит водку пьянствовать и безобразия нарушать.

Слегка пошатываясь, прохожу сквозь турникет, скормив прожорливому автомату еще один жетон. Дико, до боли в скулах хочется курить. Курить и спать. Мну сигаретину в руках, роняя крошки табака себе на брюки и преодолевая вредное желание. Борюсь с закрывающимися глазами и задремываю под мерное покачивание вагона.

Свет. Яркий белый свет, бьющий прямо в лицо. Не след огненной колесницы фаэтона, а жесткий, мертвенно-бледного оттенка электрический свет терзающий взгляд. Прислоняю ко лбу ладонь, прикрываясь от слепящего безумия. Передо мною равнина, уходящая к низкому и недалекому горизонту. Над головой стремительно несутся белесые облака, отражающие бьющий с равнины свет. Постепенно глаза немного привыкают, и я вижу источник света. Недалеко от меня, метрах в пятистах, возвышается исполинская колонна, сияющая нереально белым пламенем.

В основании колонны видна обсидиановая, мертвая туша статуи. Даже с такого расстояния видно, что это не человек. Тяжелый череп, с сильно выступающей челюстью, заостренные уши, бочкообразное тело с двумя мощными, когтистыми лапами. Именно лапами, потому что руками, несмотря на по человечьи сложенные лодочкой ладони, это не назовешь. Каждый палец венчает острый как бритва коготь. Лицо перекошено в злобном оскале, открывающем два длинных клыка, выглядывающих из-под оттопыренной нижней губы. Покрытое едва заметными чешуйчатыми пластинами тело – обнажено. Никаких признаков одежды – голый, блестящий камень.

Фигура беспола. Гладкий, черный камень в паху. Лицо поднято вверх к пламенеющему небу, провожая струящееся из сложенных ладоней белое пламя.

Колоннообразные ноги в узлах бугрящихся мышц, уходят прямо в белесую, массивную плиту служащую пьедесталом. Такое ощущение, словно кто-то просто взял и залил ноги черного гиганта белым бетоном.

Я делаю несколько шагов к этой твари. Каменное лицо дергается и, роняя черную пыль, поворачивается ко мне. Губы двигаются, складываясь в довольную ухмылку и шепчут имя.

Я не слышу звука, но прекрасно понимаю, чье имя произносится.

Начинаю кричать и, сделав шаг назад, падаю. Прямо в черный пепел покрывающий равнину.

Тварь запрокидывает голову и начинает хохотать, сотрясаясь всем телом.

И тогда я просыпаюсь.

На грязном, заплеванном полу, валяется моя разорванная в клочья сигарета. Я лежу на лавке, судорожно вцепившись в пластиковую обивку скрюченными пальцами. На коричневой поверхности дерматина, истертого до матерчатой основы, видны длинные, рваные борозды – след моих ногтей. Измятая шляпа валяется в углу, рядом с тамбурной дверью.

Встаю, машинально поправляя сбившийся воротник пальто и размотавшийся шарф.

В вагоне пусто, что странно. Отчетливо помню, что когда я зашел в вагон и сел на пустующее место в углу – он был почти полон, несмотря на поздний час. Смотрю на часы. Прошло всего лишь десять минут. Снова чертовщина какая-то. Складывается ощущение, что вся эта толпа просто вышла на одной из остановок. Трогаю пальцем расцарапанный пластик и вздрагиваю от неприятного предчувствия. Интересно, что же я тут такого вытворял, что поверг в постыдное бегство столько людей. Ведь просто пьяными причудами нынешнего обывателя не проймешь.

Ну посмотрят, отвернутся, одернут наглеца наконец. Но чтобы всем скопом прочь из вагона? Мда. Окружающий мир все еще плывет, стремясь поменять местами верх и низ. Все-таки бутылка водки на двоих штука мощная.

Вагон начинает тормозить, из скрытого репродуктора доносится противный, роботизированный голосок, объявляющий очередную станцию. Встаю и повисаю на стальном поручне.

Распахиваются двери, и я иду сквозь стайку весело щебечущих девушек, сиротливо стоящих на перроне. Лишь бы на глаза милиции не показываться. Только ночи в вытрезвиловке мне сейчас не хватает… Для полного, так сказать, натюрморта. Вываливаюсь на ярко освещенную неоновым светом, завьюженную улицу. Голосую, нелепо размахивая руками на самом краю тротуара.

Кажется, даже пытаюсь свистеть вдогонку проносящимся мимо средствам передвижения.

Ныряю в распахнутое нутро остановившегося автомобиля, бормочу домашний адрес и молчу в ответ на заломленный водителем тариф. Черт с тобой рэкетир несчастный. Я сейчас готов заплатить вдвое, втрое больше, лишь бы ты ехал побыстрее и перестал бормотать, пытаясь разговорить молчащего попутчика. Молодой парень игнорирует мои желания и весело рассказывает мне о том, что бензин опять подорожал, менты в конец обнаглели, на садовом кольце опять пробка из-за снежных заносов, цены в магазинах кусаются, выгоняя на дополнительные заработки, Светка (по видимому супруга, хотя черт его разберет нынешнее поколение) заявила, что уйдет к матери. Молча киваю головой на каждую эмоциональную тираду, игнорируя вопросы. Прикуриваю и, открыв окно, подставляю лицо мчащемуся навстречу снежному вихрю, ловя ртом отдельные снежинки. Снежинки вкусные. Нежно покалывают язык ледяными иголочками и превращаются в крохотное озерцо девственно чистой воды. Хотя, наверное, мне это только кажется. Откуда в наше время в центре Москвы чистый снег?

Машина поюзив немного на занесенном рыхлой снежной массой повороте, остановилась почти рядом с моим подъездом. Сую в чуть влажные руки благодетеля измятую сотню и, переборов сопротивление своего спутавшегося одеяния, выхожу. Прямо в чересчур эмоциональные объятия разбушевавшейся стихии. Снег уже сменился ледяным дождем, стелящимся мелкой водяной пылью над заснувшим городом. Единственный целый фонарь над бетонным домиком соседнего подъезда, еле светит, отбрасывая причудливые тени на белоснежный, чуть прибитый теплой небесной влагой, снег. Тонкое пальто мгновенно намокает, прилипая к телу, и мне становится очень тоскливо и неуютно. Алкоголь постепенно выветривается, оставляя звенящую пустоту в голове и легкое подташнивание. Рядом взвизгивают покрышки, и меня обильно обдает крошевом из грязи, снега и мутной воды. Вот свинья. Кричу пару ругательств, по пьяному размахивая кулаком в сторону удаляющихся габаритных огней. Ну что же… В принципе, нормальный, закономерный такой финал сегодняшнего дня. В вытрезвиловку я, конечно, не попал, но вот пьяный, мокрый и грязный это точно. Впечатляет.

В темной квартире тепло и уютно. Закрываю на ключ дверь, несколько раз дергая для проверки фигурную ручку. Стаскиваю с себя многострадальное, измятое и перепачканное свежими бурыми потеками грязи пальто. Стаптываю промокшие насквозь ботинки вместе с носками.

Замечаю на правом, побуревшем от впитавшейся влаги, носке, аккуратную дырку.

Маленький зловредный чертик внутри меня ехидно напевает о завтрашнем разговоре с супругой. Хорошо поет. Эмоционально и в красках. Ну и черт с ним. Прости господи за каламбур. Утро, оно, как известно, мудренее вечера. Поживем – увидим.

Осторожно ступая застывшими ногами по теплому ковру, добираюсь до ванной и с наслаждением умываюсь. Затем, забираюсь под мерное сопение спящей жены, под теплое, согретое теплом женского тела одеяло и мгновенно засыпаю.

Глава 3

Тот же сон. Те же декорации. Только вот скамейки уже заняты. Место за местом, ряд за рядом.

Теперь я обрел право видеть их лица. Белые, сведенные судорогой в нелепый ухмыляющийся оскал лица. Ряд за рядом, круг за кругом. Лица и ухмылки. Я начинаю осматриваться и вздрагиваю, встретив знакомый до боли взгляд. Мама. Именно она смотрит на меня из-под небрежно накинутого платка. Смотрит мертвым, застывшим взглядом, с перекошенном судорогой лицом. Морщинистые, в тонких прожилках синих вен, руки ровно лежат на коленях, сжимая подаренную когда-то мною шаль.

– МАМА! – Я кричу и бегу к ней, слепо спотыкаясь о низкий бортик обитый красным бархатом.

Ползу, ломая ногти о проклятый бархат к ее ногам и обхватываю их руками. Плачу, роняя горячие капли на застывшие, ледяные ноги. Трясу за плечи и глажу щеки в тщетной попытке растормошить, оживить давно мертвое тело.

Чувствую направленный мне в спину взгляд и, обернувшись, вижу ее. Валя.

Валенька. Миленькая моя. Бегу к ней и натыкаюсь на тот же мертвый взгляд и ухмыляющийся оскал. Падаю на холодный бархат и, сжавшись, начинаю плакать. Навзрыд, как ребенок, прижав к лицу сжатые лодочкой ладони.

– Витенька, не плачь, прошу тебя. Ну подумаешь, разбил вазу. Ну ладно не надо. Не плачь. – Мать гладит меня по голове, едва касаясь горячими пальцами спутанных волос.

– Виктор успокойся. Перестань сейчас же. Иначе я уйду. – Хлопок входной двери, легкий сквозняк разносящий тонкий аромат Валиных духов.

Куклы. Лишь мертвые куклы в умело поставленном спектакле. Куклы, рассаженные по своим местам в карикатурной пародии на жизнь. Куклы с растянутыми в улыбке губами и мертвыми лицами. Куклы, ждущие возвращения кукловода.

Поднимаюсь, прижимая пальцы к влажным щекам. И снова вздрагиваю от мягкого тихого смеха.

Нельзя сказать, что Мэнди был плохим парнем. Нет. Как и большинство четырнадцатилетних подростков, он любил потрястись на хорошей дискотеке. Выпить хорошего пива в компании раскрепощенных сверстниц. А на это, как известно, нужны средства. Но вот с добыванием этих самых средств у Мэнди всегда возникали изрядные проблемы. Трясти метлой в шесть утра и получать несчастные шестьсот рэ в месяц – с его точки зрения было весьма унизительно. Предки необходимого количества финансов, естественно, обеспечить не могли. На зарплату матери – секретаря и пенсию отца особо не разбежишься. Торговать наркотой он побаивался.

В этом деле стоит только начать. Вход в этот немудреный бизнес стоит рубль, а вот выход два. Или свои же шлепнут за растрату или потерю товара, или конкуренты.

Вот поэтому-то он и согласился на предложение того забавного толстяка. Работка плевая – денежки хорошие. Проследи за одним человечком шесть дней и получи честно заработанную штуку. Всего-то и делов. И плевать, зачем это нужно. Может жене изменяет. Может, кому дорогу перешел.

Надо отметить, что работу свою он сделал хорошо. Пять дней шатался за неуклюжим мужиком интеллигентного вида (Смешно сказать, даже не бизнесмена. Так, работник, какого то занюханного НИИ). Записывал в линейчатую школьную тетрадь точное время всех перемещений клиента, потирал озябшие пальцы и снова бежал следом.

Мужик был довольно пунктуальным. Ровно в семь выходил из дома и неторопливым шагом топал к метро. Там садился до Кольцевой, а с кольцевой ехал до Сокольников. Там выходил и той же походкой двигал к своему НИИ. Ровно в двенадцать он отправлялся обедать в небольшую столовую, где тратил полчаса на тарелку супа и несколько сосисок. Небольшими глотками выцеживал стаканчик кофе и возвращался на работу. В пять появлялся из-за широких стеклянных дверей и шел к метро. Вот и все. Ничего интересного. Никаких поздних визитов к друзьям или в бар к ночным бабочкам. Никаких особых интересов, даже газеты – и те не покупал.

И вот надо же, именно сегодня клиенту зачем-то приспичило куда-то тащиться через пол города, да еще и ночью. Вот ведь урод. Нет, чтобы дома сидеть и тихо пялиться в какой-нибудь мордобой по телеку. Не сидится ему, блин, спокойно. А ведь ничего не попишешь. Завтра срок. Должен снова встретиться с заказчиком в баре и передать записи. Пересчитать бабки и махнуть ручкой на прощанье. Мэнди зябко повел плечами под легкой курткой. И холодно черт его задери. Клиент в это время резко свернул с освещенного еле горящими фонарями тротуара в черный зев переулка. Даже не переулка. Мэнди резко притормозил, едва не выскочив в плохо освещенный тупик. Осторожно выглянул из-за угла. Мужик зачем-то топтался у большого мусорного бака. Оглянулся, Мэнди резко втянул голову, и, открыв крышку, сунул туда руку.

Пошуршал бумагой, разгребая кучу мусора. И удовлетворенно хмыкнул, извлекши небольшой сверток.

Сорвал обертку, и склонился над каким-то продолговатым предметом, любовно поглаживая его рукой.

Так. Кажется, влип. Как только клиент выйдет из тупичка, то сразу увидит соглядатая.

Мэнди отчаянно закрутил головой в поисках убежища. Заметил дверь, ведущую в потрепанную хрущевку и, рванувшись туда, нос к носу столкнулся с объектом. Мужик молча стоял напротив, зажав в правой руке небольшой, тускло отблескивающий металлом жезл. Стоял и смотрел. Прямо в глаза. Мэнди попытался попятиться, по детски выставив руку вперед, и невнятно бормоча какие то извинения. Клиент расхохотался. Громко. Добродушно. Так смеются над хорошей шуткой в теплой компании. Все также хохоча, сорвал очки. Тихо захрустели стекла раздавленные тяжелым ботинком. Все также хохоча вытянул в сторону Мэнди руку с жезлом.

И также добродушно хохоча, ушел прочь, оставив лежать на грязном асфальте обмякшее тело с обугленной дырой в груди. Последнее, что почувствовал Мэнди, была теплая струйка мочи сбегавшая по ногам.

Просыпаюсь поздно. В комнате сумрачно из-за прикрытых занавесок и приятно пахнет духами жены. Тянусь к тренькающему будильнику, заставляя замолчать ненавистного мучителя.

Дернувшись напоследок всем корпусом и издав последнее "Треньк", он замолкает, укоризненно цикая на меня секундной стрелкой. Ну и ладно, ну и обижайся себе на свое механическое здоровье. Странно, но совершенно не ощущается последствий моего вчерашнего успокоения нервных окончаний. Даже не тошнит. Будто и не выкушивал четверти коньяка с половиной бутылки водки.

Вылезаю из-под уютного одеяла и трусливо семеню к махровому халату аккуратно сложенному на кресле, мгновенно покрываясь, противной "гусиной" кожей.

Поверх халата небрежно брошен клочок бумаги, исписанный мелким, стремительным почерком супруги.

"Будить не стала. Лучше проспись получше, а то от запаха своего же перегара помрешь. Завтрак на столе. Сходи за хлебом. Буду как обычно. Целую. Надя."

И короткий постскриптум на обратной стороне – "Сволочь ты Соловьев".

Аккуратно складываю записку и, убрав в карман, топаю на кухню, подцепляя по дороге небрежно брошенные тапочки. Яичница, конечно же, уже похожа на хорошо прожаренную подошву от добротного армейского сапога. Гренки, заботливо укрытые тарелкой, расползлись в мягкое, ноздреватое крошево. А на блестящем от выступившей "россы" кусочке сыра, сидит пучеглазый, пузатый таракан, нагло и вызывающе поводящий усами.

Скидываю щелчком наглеца, сую блюдо с гренками в микроволновку, пусть хоть подогреются что ли, и со вздохом лезу за вилкой. А что собственно я хотел-то? Чтобы меня дожидались бурные аплодисменты от восторженной моим вчерашним возлиянием Бахусу жены и столик на отдельную персону с жареной осетринкой по-осетински?

Угу. Кажется, мне начинает нравиться квелая яичница.

Битых полчаса сижу за включенным компом, тоскливо вглядываясь в мерцание скринсэвера.

Только что перечитал написанное за последнее три дня, и теперь просто не хочется работать.

Абсолютно. Настолько, что мысль о прикосновении к застывшей у меня на коленях клавиатуре вызывает ярость. Мысли путаются, вяло набегая одна на другую. Хочется просто взять и пристрелить главного героя. Засунуть его с головой в грязную потасовку, где-нибудь на задворках портового борделя, и кончить подлым выстрелом в спину. Или еще лучше кастетом по черепу. Добавить море крови, прощальных речей послезливей, горстку земли на скромную могилку, и все. На покой эту гадость, на покой. Дам еще Большую медаль на прощанье. Большую, пребольшую.

Уж больно смазливый герой у меня получился. Весь такой из себя нежный и прилизанный. Ровный пробор, голубые глаза и ангельское личико с улыбкой "Хвала стоматологам". Сладкие как патока речи и мягкий, как домашний кефир, характер. Этакий идеал для седых старушек и размалеванный идол для прыщавых тинэйджеров.

Что со мной случилось, когда я его придумывал? Нет, на покой его гада, на покой.