Читать онлайн Плакала Алла. Сборник рассказов

Третий глаз

(рассказ)

После утренней пробежки я остановился во дворе родительского дома. Обычно я делал остановку в сквере у пруда. Здесь я наблюдал, как плачет ива, а клен бросает в воду свои семена – самолетики.

После того, как мои родители переехали жить в деревню, я совсем позабыл это место, где провел свои юношеские годы. Тогда, будучи еще подростком, я каждый вечер во дворе играл на гитаре и ухаживал за соседкой Ириной – красивой девочкой из параллельного класса. Но сегодня почему-то, отступив от привычного маршрута, я завернул в небольшой дворик, где когда-то проводил свои счастливые годы. Присев на лавочку, я посмотрел на раскопки коммунальщиков.

– Как всегда, – печально произнес я, – осень, а мы трубы меняем…

Мои размышления прервало подъехавшее такси.

Машина остановилась у подъезда дома, а из открытого окошка, голос Высоцкого пропел мне куплет песни:

«Стал метро рыть отец Витькин с Генкой.

Мы спросили: «Зачем?» – Он в ответ:

«Мол, коридоры кончаются стенкой,

А тоннели выводят на свет!» …

Я ухмыльнулся и глядя на ржавые трубы у разрытого котлована почему-то вспомнил случай из своего далекого детства.

Это случилось тогда, когда я с родителями проживал в новом районе на окраине города. Мне тогда было лет восемь или девять. Помниться за нашим домом укладывали большие трубы, то ли это был газопровод, то ли они были предназначены под воду, только диаметр этих труб был большим, и мы с мальчишками без особого труда пролазили через них, собирая всю ржавчину, хранившуюся у них внутри. Трубы были метров по десять, но, когда секции начали сваривать между собой, длина тоннеля значительно увеличилась. Теперь далеко не каждый из мальчишек мог преодолеть дистанцию в пятьдесят, а то и шестьдесят метров. Я тоже не решался это сделать, списывая свою нерешительность на запреты родителей. Но уже тогда я понимал, что себя обмануть нельзя и мне становилось стыдно за свою трусость. Я подолгу ходил над трубой и меряя ее шагами, обещал себе, что обязательно пролезу через нее в ближайшее время. Каждый раз, натыкаясь на трубу, я откладывал свою попытку на потом, надеясь, что не сегодня – завтра ее сбросят в траншею и моим обязательствам будет достойное оправдание. Но время проходило, а труба по-прежнему оставалась лежать на насыпи у края длинной ямы.

И вот однажды, возвращаясь из школы, я заметил, как к траншее подогнали трубоукладчики, а рабочие готовили трубу к спуску. В душе что-то неприятно заныло и вздохнуть с облегчением у меня не получилось. Наоборот мной овладела непонятная тревога.

– Завтра ее сбросят в яму и закопают, – подумал я. – Я не выполнил свое обязательство, я трус! – Упрекнул я себя и побрел к дому.

И хотя ребята давно потеряли интерес к трубе и совсем забыли о моем обещании, мне было грустно и стыдно.

Всю ночь я думал о своем поступке.

Я понимал, что обманул сам себя, ожидая такой развязки…

– Я струсил, я трус! – Ругал я себя.

Полночи я казнил себя за свою слабость, а к полуночи я уже был готов пролезть через трубу. Я не мог дождаться утра, чтобы осуществить задуманное, я боялся, что рабочие опередят меня и сбросят трубу в траншею, а я так и останусь хитрым трусишкой.

В шесть утра я уже был на ногах. Я сообщил родителям, что решил серьезно заняться спортом и, что отныне по утрам буду бегать в лесопосадке с товарищем. Они приятно удивились, а я вышел из дома.

Обнаружив трубу, я облегченно вздохнул и, не раздумывая полез в нее. Я прополз метров десять и не ощутил усталости. Мне казалось, что продвигаться по трубе было совсем несложно и я, минуя метр за метром, уже мысленно отсчитывал пройденное расстояние.

– Думаю, что две секции я прополз, – рассуждал я. – А вся труба будет где-то метров шестьдесят. Значит мне осталось метров пятьдесят – сорок. – Подумал я и остановился чтобы немного передохнуть.

Вдруг по трубе что-то громко стукнуло и глухой хлопок будто выстрел из пушки, пролетел над моей головой.

– Это рабочие, – догадался я и прислушался.

За стенками трубы было тихо, а я подумал:

– Надо спешить, а то трубу сейчас сбросят в траншею, и я не успею из нее выбраться.

Я пополз дальше и вдруг заметил, как больно заныли локти на моих руках. Дышать стало трудней, а моему телу в трубе почему-то стало невыносимо тесно. Мне казалось, что с моим продвижением вперед, труба становилась только уже и уже. Движения мои затруднялись, а пульс громко стучал у меня в висках.

Через пять метров я остановился и обреченно произнес:

– Все, я застрял!..

Я не мог поднять головы и пошевелить руками. Тело мое, как будто взбухло, превратившись в живую пробку. Меня окружала полная темнота, а зловещая тишина резала слух. Безуспешно дернувшись вперед, мной овладела паника и я закричал. Я не слышал сам себя и не видел своего тела, я весь дрожал, а холодный пот заливал мне глаза.

Сделав еще несколько хаотичных движений, я услышал, как сильно заколотилось сердце в моей груди. Оно стучало так сильно, что его звуки вырывались наружу и, ударяясь о стенки трубы, долгим эхом пролетали по узкому тоннелю.

Я положил голову на холодное дно трубы и закрыл глаза. Вдруг в голове закрутились радужные круги, и я в цветном калейдоскопе разглядел лица родных людей. Здесь была мама в красном платье и строгий отец, погрозивший мне пальцем. Я открыл глаза, и темный занавес закрыл от меня родителей. Испугавшись я опять прикрыть веки.

Вдруг высоко в небе засвистел жаворонок, а мамин голос позвал:

– Сыночек!..

Я протянулся к ней, а сильные руки отца, минуя расстояние, подхватили мои ладони и потянули к концу тоннеля.

– Сыночек! – Звала меня мама.

– Держись, сын! – Говорил мне отец.

Так я и прополз по трубе с закрытыми глазами, боясь потерять из вида родных мне людей. И даже когда я выбрался на свободу, я долго не открывал веки, опасаясь страшной потери. Но лучи солнца помогло мне открыть глаза, а звонкий жаворонок оповестил о моей победе…

Я улыбнулся своим воспоминаниям и произнес:

– Удивительно, но спустя много лет, я так и не оставил привычки, закрывать глаза в полной темноте. Закрывая два, я открывал третий!..

Лихой казак

(рассказ)

На земле быстро проходило время.

У меня же оно отсутствовало, и я наблюдал, как каждый день вносил свои коррективы в жизнь большого города. Деревья на улицах стояли голыми, парки и скверы опустели, а холодный осенний ветер гулял по улицам, где совсем недавно отдыхали горожане. За все проведенное время в новом для меня мире, я не переставал мечтать и делать для себя открытия. Я больше стал понимать себя и свое место в этом мире. Со многим я смирился и уже не растрачивал силы впустую, пытаясь объять необъятное… Но оставаться здесь только наблюдателем, я по-прежнему не хотел и поэтому продолжал исследовать и искать контакты с человеком. И хотя интерес к земной жизни заметно пропадал, я все равно возвращался на землю, где частенько становился свидетелем, а то и участником определенных событий.

И вот, как-то возвращаясь с Кавказа, я столкнулся с пассажирским самолетом. Конечно, это не повлекло крушение лайнера, потому что столкновения, как такового не произошло, просто я случайно попал на борт воздушного судна. Случилось это совсем неожиданно для меня. Пролетая над Эльбрусом, я остановился у его вершины, чтобы посмотреть сход лавины. Она спускалась по склону горы, а я даже не заметил, как очутился среди пассажиров большого самолета. Меня это удивило и я, пользуясь случаем, прошелся по салону. Зная свою способность влиять на приборы, я не пошел к пилотам, хотя посидеть за штурвалом большого Боинга – это была голубая мечта моей юности.

Когда-то я много думал о небе и даже хотел стать летчиком, но судьба распорядилась по-своему. Я пошел в армию, потом коснулся войны в Афганистане, а лихие девяностые внесли свои коррективы в мою дальнейшую жизнь. Но небо тянуло меня всегда и я, оставаясь сухопутным жителем, частенько предпочитал самолет любому наземному транспорту. С годами мечта ушла, а желание осталось и сейчас я, переборов соблазн, я пошел по салону лайнера. Люди в самолете были встревожены, и я стал прислушиваться к разговору пассажиров.

– Ну, как там дела?.. – Спрашивала женщина бортпроводницу.

– Уже полегче – акушерку нашли…

– Надо же, где приспичило? – Удивлялась другая, а я заметил, как в хвосте лайнера собралась небольшая группа людей.

Я продвинулся ближе и заметил, как одна из пассажирок принимала роды у юной девушки. Та плакала, а акушерка поглаживала ей живот, по-матерински успокаивала роженицу. Мне показалось неприличным наблюдать за данными действиями, и я только прислушивался к голосам женщин, изредка посматривая на их лица.

– Давай тужься, ну еще, еще чуть-чуть. – Командовала акушерка.

– Ну вот, пошел! Давай, Катюша, давай!..

Я украдкой посмотрел на девушку и заметил, как ее мучениям пришел конец. Маленький серый комочек лежал у нее между ног.

– Это что? – Испуганно произнесла стюардесса.

– Все нормально, сейчас я его вытащу, – успокаивала акушерка и принялась разрывать пленку плодного пузыря.

Освободив ребенка, она стала массировать его тельце.

Ребенок молчал, а она, дергая его ножки, приговаривала:

– Ну, давай, дорогой! Ну, чего ты молчишь? Давай, хороший!..

Акушерка стала делать ребенку искусственное дыхание, а я заметил, как чуть заметное голубое пятно отделилось от тела младенца. Превратившись в маленькое облачко, оно поднялось к верху салона и, покружив над матерью, вылетело за пределы самолета.

– Ну, давай, хороший, давай, родненький, – продолжала уговаривать ребенка акушерка, а я погнался за ним.

Догнал я его быстро. Да и летел он, казалось, не спеша. Часто останавливаясь, он делал какие-то непонятные пируэты и продолжал свой подъем дальше в небо. Догнать-то я его догнал, но его нужно было вернуть в тело младенца и меня это сильно озадачило. Я брал его в руки и прижимал к себе, я зажимал его в ладонях и держал в объятиях, но только я начинал движение к самолету, как он тут же просачивалось у меня между пальцев и ускользало из моих рук. После второй попытки я потерял надежду и махнул рукой. А облачко, держа дистанцию вдруг стало наблюдать за моими действиями.

– Ну и чего ты там висишь? – Спросил я. -Ты же такой, как я, только маленький. Не можешь говорить? Говори, я и так все пойму.

Оно опустилось ниже, и стало наполняться цветом и формой.

– И что ты хочешь этим сказать? – Спросил я его. – Ты хотя бы показался, а то гадаю – пацан ты или девка?..

Облачко приблизилось ко мне, и я заметил, как оно, переливаясь цветным перламутром, приобретало облик человека.

– Так ты казак! – Воскликнул я. – Одобряю, хороший выбор!..

– Не знаю, как тебе объяснить, – продолжал я, – но мне кажется, что тебе лучше вернуться. Конечно, на земле жизнь не сахар, и все же это очень интересная штука. Да и ко всему, не познав лиха – не узнаешь и блага. Мы же с тобой мужики, а мужики легких путей не ищут.

– Ты меня слышишь? – Обращался я к нему, как себе равному.

Мне казалось, что он меня понимает и я продолжил:

– Так что возвращайся. Мать успокоишь и отца порадуешь. И вообще. Ты же в рубашке родился – значит счастливым будешь. Ну что – убедил? – Спросил я душу ребенка, которая не только приобрела образ человека, но уже смотрела на меня своими голубыми глазами.

В них отразился свет утренней звезды, и он попросил:

– Помоги мне догнать самолет.

Прочитав его мысли, я протянул руку.

Через минуту мы уже были на борту лайнера. Акушерка по-прежнему спасала младенца, а молодая мать молила Бога о помощи. Я заметил, как маленькое и чуть заметное облачко опустилось на тело ребенка, и он смешно зевнул. Женщина – доктор, подметив это, легонько шлепнула его по попке и он, раскрывая легкие, закричал.

Я облегченно вздохнул, а акушерка сказала:

– Ну, вот и хорошо! Слава Богу!

Она протянула младенца матери и сказала:

– Принимай, Катюша! Лихой казак из него получится!..

Все кругом радовались и благодарили акушерку.

– Как Вас зовут? – Спросила молодая мамаша.

Женщина улыбнулась и ответила:

– Лариса. Лариса Борисовна.

– Мою маму также зовут. Спасибо тебе, мама Лариса.

Я, тронутый таким финалом, поцеловал Ларису в щеку, а она не испугалась прикосновения и, погладив мой поцелуй рукой, сказала:

– Ты, Катя, Бога благодари. На все Его воля!..

Прыжок

(рассказ)

Яркая вспышка осветила комнату, и я открыл глаза.

– Гроза, – догадался я, ожидая раската грома.

Небо молчало, и я успел подумать:

– Сейчас ребенка разбудит…

Но за окном по-прежнему было тихо, а в кроватке, опережая события, вдруг заплакал сынишка. Жена быстро соскочила с постели, и босая поспешила к ребенку.

Я проводил ее взглядом и, глядя в темное окно, подумал:

– Странно, а где же раскаты?

Даниил на руках Даши притих и под тихое пение колыбельной, они оба засыпали. Вдруг небо посветлело, а где-то совсем рядом, будто из пушки выстрелил гром. В серванте зазвенела посуда, а маленький Даниил заплакал на руках жены.

– Ну, что накаркал!.. – Упрекнул я себя и встал с кровати.

Я подошел к Даше и, погладив ее по волосам, сказал:

– Иди спать, а мы с ним сейчас по-мужски потолкуем…

Ребенок продолжал плакать, а я, взяв его на руки, спросил:

– Ты чего хандришь? Сухой, накормленный, что еще надо?

Даниил ничего не ответил, а только громко выпустил пузыри воздуха и смешно скривил рот. Я улыбнулся его гримасе, а он заплакал.

– Обожди, Даня. – Остановил я его. – Давай разберемся. Тебе сон плохой приснился, и ты испугался? Тебе страшно? Так ты скажи.

Сын открыл глаза и, освободив свою руку, протянул ее мне.

– Вот и тебе моя рука. – Сказал я и дал ему свой палец.

Он зажал его в своем кулачке, а я продолжал разговор.

– Ты не бойся, все будет хорошо! – Заверял я сына. – В жизни так бывает, по началу боязно, потом привыкаешь. Ты думаешь, что я не боялся? Боялся – еще, как боялся. И темноты боялся, и без мамы оставаться боялся, и волков тоже боялся. А сейчас ничего, наладилось…

Сын потихоньку засыпал у меня на руках, а я продолжал тему:

– Ты, Даня, стоишь на пороге жизни, а я на ее краю. И поверь, мне тоже страшно. Это нормальное явление, сынок. Страх – это не трусость и стыдиться здесь нечего. Страх – как огонь, будешь держать его под контролем – он тебя согреет, выпустишь – он тебя сожжет! Я скажу тебе больше. Страх – это друг эксклюзивных людей, – философски заключил я и спросил. – Знаешь почему? Потому что еще Аристотель говорил: «Для того чтобы испытать страх, человек должен испытывать некоторую надежду на спасение того, за что он тревожится; доказательством тому служит то, что страх заставляет людей размышлять, между тем как о безнадежном никто и никогда не размышляет».

– Ты все понял, сынок? – Спросил я, а на кровати захныкала жена:

– Витя, мне страшный сон приснился, иди ко мне.

Через полчаса все уже сладко спали, а я, прислушиваясь к шуму дождя, все еще философствовал о немаловажных качествах человека.

– Нет, я не обманул сына, – когда говорил, что трусость и страх – это две большие разницы. И если страху можно было подобрать синонимы, как – опаска или тревога, то с трусостью этого проделать не получалось. Даже сам Христос говорил: «Что трусость – большой грех».

Я вспомнил, как в детстве проверял себя на трусость, придумывая себе страшные испытания. Это были и ночные походы на кладбище, и прыжки в воду с высокой скалы, и лазанье через трубу, и подъем по пожарной лестнице на крышу многоэтажного дома.

– Да-а! – Ухмыльнулся я своим приключениям и вдруг вспомнил еще один немаловажный случай из своего далекого детства.

Когда-то давно, когда я был подростком, я решил перепрыгнуть с крыши одного дома на другую. Здания стояли рядом, и расстояние казалось мне небольшим. Но пятнадцать метров для прыжка мальчишки было все-таки многовато. Я не оставлял своей задумки и часто, сидя во дворе, посматривал на крыши этих двух домов, пытаясь рассчитать траекторию полета. Один из них был пятиэтажный, другой на этаж меньше и парабола прыжка соответствовала удачному завершению.

Навязчивая идея не давала мне покоя, и я решился на прыжок.

Рано утром, когда мои родители ушли на работу, я был готов осуществить задуманное. Я надел спортивную обувь, легкое трико, и через пять минут стоял на крыше пятиэтажки. Страха не было, как не было уверенности на успешный перелет. Зачем я рисковал своей жизнью, решившись на прыжок? Тогда я не думал. Об этом я вспомнил тогда, когда заметил, что не долетаю до крыши и падаю в бездну…

Мной охватил ужас и передо мной в одно мгновение пролетела вся картина моей недолгой жизни, финалом которой становился этот глупый и никому не нужный прыжок. Я видел себя со стороны, я замечал какими ошибочными были мои расчеты. И наконец я видел, что погибаю, став заложником своей навязчивой идеи…

Не долетев до крыши полметра, я заметил, как вдруг невидимая сила, нарушая все законы физики, подтолкнула меня к верху, и я уцепился за край ее кровли. Я наблюдал со стороны, как трудно было мне подняться на нее, как бесполезно я махал ногами, ища опоры, как скользили мои руки по ее гладкой поверхности. Мне не хватало духа, и я метнулся себе на помощь. Вместе мы справились с препятствием, и я уже скоро лежал на крыше и благодарил Небо. Этот случай я запомнил на всю жизнь. И если бы это случилось не со мной, я никогда бы не поверил в такое. Теперь, спустя время, я мог дать объяснения этому чуду. Все в нашей жизни далеко неслучайно и тому подтверждением стал мой случай. От страха неминуемой смерти моя душа выскочила из тела, чтобы зафиксировать всемогущество Бога, который не позволил случиться тому, чему еще не пришел срок…

– Так, что задумайтесь, люди, когда вас спасает счастливый случай, а случай ли это? – Вслух заключил я, а жена во сне прошептала:

– Это просто чудо!..

Лунная дорожка

(рассказ)

Моя теща умерла утром, когда лучи солнца заглянули в ее маленькую спальню. Умерла тихо, будто уснула. Вместо прощания она тяжело вздохнула и, закрыв глаза, оставила наш бренный мир.

Я приехал домой, когда ее тело грузили в спецмашину, чтобы отвезти в морг. Я виновато вздохнул, а меня встретила заплаканная жена и потерянный взгляд тестя. И хотя мы все знали исход болезни Анны Ивановны, для нас все равно это стало неожиданным ударом.

Теща долго болела, а после второго инсульта два года лежала в постели парализованной. Помимо неизлечимого недуга у нее приключилась еще и гангрена, которая приносила ей невыносимые страдания.

– Невыносимые – это про нас смертных, – ухмыльнулся я, – а для нее, это было очередной болевой точкой в арсенале ее заболеваний.

Мне частенько приходилось быть с ней рядом.

Я, то делал ей укол, то массировал ее мертвое тело, а больше я слушал истории из ее непростой и тяжелой жизни. Я проникся большим уважением к этой мужественной и сильной женщине. В своей жизни мне приходилось видеть, как молодые мужики плакали от боли. Здесь же, Анна Ивановна не то что заплакать, она даже боялась простонать, когда ее строгий супруг ложился отдыхать после обеда.

Но больше всего меня поражало в ней то, что, будучи безнадежно больным человеком, она мечтала. В своих мечтах она не видела себя здоровой и красивой женщиной. Она мечтала, что когда-нибудь сможет прогуляться босой по утренней росе и встретить рассвет.

Кто-то, наверное, ухмыльнется ее желаниям, а кто-то осудит.

«В твоем ли положении мечтать об этом?» – Подумает первый.

«Нереально в твоем случаи!» – Жестоко подметит второй.

Я же не мог с ними согласиться, потому что считал, что мечта должна быть непременно такой большой, чтобы казалась не реальной. А маленькая и вполне реальная – это просто планы на будущее…

Через три дня мы похоронили Анну Ивановну, а через девять дней она появилась у нас дома. Это случилось ночью, когда мы с женой легли спать. За окном светила луна и ее свет, минуя легкую занавеску, хорошо освещал нашу спальню. Тень от ветки сирени гуляла по стене, а потом вдруг ее сменила фигура человека и в окно постучали.

Мы вздрогнули и переглянулись. Стук повторился, а тень вдруг исчезла со стены. Я соскочил с кровати и выглянул в окно. Яркая луна освещала округу и дорогу у нашего дома. Никого я не обнаружил под окном и никого не заметил на улице. Было тихо, а я удивился необычному свету луны, который спускался с небес, обходя круглые облака.

– Надо же как дорога, – удивился я. – Ну, прямо лунная дорожка.

Я лег в кровать, а на чердаке дома, послышались чьи-то шаги. Жена испуганно посмотрела на меня, а я, прижимая палец к ее губам, призывал к тишине. Мы молчали и поглядывали друг на друга, а наверху кто-то переставлял коробки и гремел старой посудой.

– Он что-то ищет, – тихо сказала жена.

– А может это она?

Вскоре шум прекратился, и мы услышали, как кто-то проследовал к выходу. Потом скрипнула дверь чердака, и во дворе завыла собака. В стекло ударила ветка, а на стене появилась тень человека.

Я вздрогнул, а жена испуганно прошептала:

– Это мама!..

Я посмотрел за окно и успел заметить, как женщина в светлом плаще, покидала палисадник. Мы прильнули к окну и увидели, как Анна Ивановна быстро прошла по тротуару и вышла на большую дорогу. На повороте, где кончалось электрическое освещение, лунный свет перехватил эстафету, и она на ходу помахала нам рукой.

Мы смотрели на нее, как завороженные, а за окном вдруг подул ветер и закачал ветки сирени. Тучи на небе оживились и перекрывая полное свечения луны, образовали узкую серебристую дорожку. Под напором ветра она прогибалась, но изгибаясь, как лента, обходила все неровности на своем пути и уходила дальше за облака.

– Смотри, вон она, – произнесла жена, указывая на небо.

Анна Ивановна, размахивая полами своего плаща будто крыльями, быстро поднималась по чуть заметной дороге. Проскочив лунную дорожку, она скрылась за облаками. Вскоре луна вышла из-за туч и осветила округу своим голубым светом.

– Она больше не вернется, – заключил я, – она ушла в мир иной…

Мы помолчали, а я задумчиво продолжил:

– Вот только, что она искала на чердаке своего дома?

Жена посмотрела на меня и вдруг заявила:

– Мечту…

– Какую мечту? – Удивился я.

– Большую и несбыточную!..

Этюд

(осенняя зарисовка)

– Вот и осень пришла. – Невесело произнес я, трогая через стекло, прилипший к нему лист клена. Желтый, с коричневыми прожилками, он держался своими резными краями за скользкую поверхность. От ветра он потихоньку сползал вниз, приподнимая свои маленькие крылья. Падение ускорялось и казалось, что еще мгновение и он спорхнет с мокрого стекла. Но проходило время, а он все еще сопротивлялся напору ветра, выжидая удобный момент для полета. Перед ним ветка рябины кокетливо размахивала своей красной кистью, а он, опасно отрывая края от стекла, приветствовал ее всем своим резным телом.

Я ухмыльнулся своим наблюдениям и спросил:

– Ну, и чего ты медлишь? Чего добиваешься?

Я постучал ладонью по стеклу, подгоняя его к действию, а он сполз в угол окна и покраснел, стыдясь своей нерешительности.

Кисть рябины сводила его с ума и он, не выдержав напора страстей, оторвался от стекла и прилип к ее красным плодам.

– Бесподобно! – Воскликнул я, замечая, как ловко лист зацепился своим длинным хвостиком, за гроздь красных ягод. – Великолепная картина. Полная идиллия! Ты добился своего, – произнес я и запел:

«Кисть рябины, кисть рябины,

все желанья исполнимы» …

Тетя улыбнулась ему

(рассказ)

Митя слышал, что мамы есть у всех маленьких детей.

А он своей мамы не знал. Он жил в детдоме и надеялся, что когда-нибудь она придет к нему и заберет к себе.

– Она же где-то есть, – рассуждал Митя.

Когда Митя ехал с няней или воспитательницей в автобусе, он всегда смотрел на тетечек и пытался угадать какая из них – его мама.

– Может она забыла меня и не узнает? – Думал Митя.

Часто он заговаривал с незнакомыми тетями. Но бывало и так, что они и сами начинали с ним разговор. Митя особенно запомнил, как однажды одна тетя села напротив и улыбнулась ему. Она была в очках. Глаза за ними казались большими. Тетя не отводила от Мити ласкового взгляда, а на коленях у нее стояла сумка, из которой торчали цветы гвоздики и длинные конфеты в разноцветных обертках. Одну из них она протянула Мите. Он взял конфету, а сам мечтательно стал рассматривать тетю. Воспитательница сидела рядом с Митей и легонько толкнула его локтем, чтобы он встряхнулся и пришел в себя.

– А что сказать-то надо? – Напомнила она ему.

– Исе хоцю, – буркнул Митя невпопад.

Тетя засмеялась и стала такая красивая, что Митя не мог отвести от нее глаз. Тетя почувствовала, что душой Митя потянулся к ней, и она заговорила с ним.

– А туфли-то у тебя какие! Красные!

– Так они зе у меня пазарные! – Ответил Митя.

– Как базарные? – Не поняла его тетя и поморгала длинными ресницами, как бабочка крыльями.

Митя отрицательно мотнул головой, и тетя наконец догадалась, что туфли – пожарные. Митя завел руку за голову и стал показывать на трубчатые перекладины салона, за которые держались пассажиры.

– Видишь – трубы?..

Он опять картавил, но тетя привыкла и понимала его.

– Там вода. Она там текет, – продолжал Митя.

– Вода? – Удивилась тетя. – Да нет, это чтобы держаться за них.

– В них вода текет. Слышишь, как гудят? – Стоял на своем Митя.

– Слышу, – согласилась тетя и пожала плечами.

– Сейчас вода вытекет, и они упадут. Так было в мультике.

– Люди или трубы упадут? Я плохо понимаю тебя. – С озадаченным видом посмотрела тетя на Митю своими бархатными глазами.

Тетя погладила Митю по голове и поднялась с сиденья.

– Мне пора выходить, – объяснила она, а Митя вдруг судорожно схватил ее за руку и стал причитать.

– Подожди! – Поспешил он сказать что-нибудь, еще не зная что.

Он боялся, что тетя уйдет, и он ее больше никогда не увидит.

– Я буду с тобой говорить. Я хочу разговаривать с тобой.

Тетя улыбнулась, и снова опустилась на сиденье.

– Ладно, – подумала она, – одну остановку проеду пешком.

На следующей остановке Мите и тете пришлось прощаться. Поту что детдом и тетина квартира оказались в разных сторонах.

– Помаши тете ручкой, – сказала воспитательница Мите, чтобы он понял, что беседа закончилась, и, что теперь надо расходиться…

Митя послушался и понял, что разлука с тетей – это неизбежно.

Он махал ей рукой, а сам плакал и лепетал что-то совсем неразборчивое. Они пошли в разные стороны, но все время оглядывались.

Тетя уже несколько раз потерялась в толпе прохожих, а Митя вдруг вспомнил, как при расставании он заметил на щеках у тети слезы.

И тут он понял, что это была его мама.

– Мама! Ма-амочка! – Закричал он во весь голос и, вырвавшись из руки воспитательницы, побежал за тетей с бархатными глазами.

Мышильда

(рассказ)

Мое пребывание в новом мире продолжалось, и я замечал, что оно проходило не бесследно. Менялся я, менялось мое мировоззрение, менялось все, что меня окружало. Теперь я экономно расходовал свою энергию и разумно подходил к своим желаниям и возможностям. Я больше задумывался и слушал мир, в котором находился сейчас.

Землю я посещал очень редко, настолько редко, насколько мне было позволено сверху. Интерес к людям у меня пропал. Уж слишком много в них было темного и безнадежного. Помочь или исправить что-то в них было трудно, а подчас невозможно. Нужен был контакт и общение, но получить этого мне пока не удавалось. Мне не верили, и я часто вспоминал слова Алексея: «Они Богу не поверили, а ты хочешь, чтобы они поверили тебе». Это меня угнетало, и я подолгу проводил время в бездействии, сидя у порога небесной лестницы.

За последнее время я много встречал таких, как я и много выслушал от них историй и покаяний. Рассказы были веселыми и драматичными, скучными и поучительными, но они все были в прошлом, которого было не вернуть. Выслушивая истории, мне попадались и такие, которые давали мне повод для новых размышлений и даже открытий.

Помнится, как прогуливаясь по ночному городу, мне повстречался человек, вернее, не совсем человек. Это была его душа, тело которого находилось в глубокой коме. Он еще не был таким, как я, но вполне мог слышать и даже видеть меня. Меня это заинтересовало, и я приблизился к нему. Он не удивился моему появлению и предложил место рядом. Мы долго молчали, сидя у какого-то разрушенного дома и даже мысленно не могли начать диалог.

Когда в окне зазвонил будильник, незнакомец спросил:

– Который час?

Я удивился вопросу и пожал плечами.

– Меня Виктором зовут, – представился я, а он ухмыльнулся.

– Меня тоже!..

После небольшой паузы он вдруг спросил:

– А скажи мне, Виктор, у животных душа есть?

– По-моему душа есть у всех.

– И у крыс? – Спросил он, а я вздрогнул и переспросил:

– У кого?

– Да, у крыс, – повторил он свой вопрос и посмотрел на меня.

Я увидел не молодого мужчину с холодным колючим взглядом.

– Ну, так есть у них душа или нет? – Допытывался тезка.

Я немного помялся, и чтобы не обидеть собеседника, ответил:

– Душа-то, конечно, есть у всех, только вот я где-то слышал, что у животных она умирает вместе с телом.

Мой собеседник безнадежно махнул рукой и сказал:

– Значит мне нет места среди вас…

Я хотел было ему возразить, но он продолжил:

– Крыса я последняя! Воровал у людей, которые мне доверяли и верили. Предавал дружбу и любовь, ради своего благополучия. Нет мне прощения, – казнил себя незнакомец, – и не смотри на меня так, Виктор. Меня много раз прощали и на многое закрывали глаза, но как это бывает, я нарвался на справедливость и со мной обошлись, как с последней крысой… Вот я теперь и подыхаю в реанимации. Только вот беда, что-то никак не помру, что меня еще держит в этом мире?..

Утешить его мне было нечем, а он спросил:

– А вот скажи мне, Виктор, почему все-таки – крыса? Я институтов не заканчивал, да и в школе учился кое-как, но с чем это ассоциируется прекрасно понимаю… Только ты мне скажи, почему крыса?

Я пожал плечами, не понимая вопроса, а он продолжил:

– Вот меня, например, спасла крыса. И заметь, ни друг, ни брат, а вот этот серый и длиннохвостый грызун, которого все презирают…

Я слушал своего ночного собеседника, стараясь не перебивать его вопросами, которые появлялись после каждого его заключения.

А он рассказывал мне, как остался один без средств для существования и, как он утверждал, что это было ему по заслугам. Как потом, преданный женой и друзьями, он стал бомжом, как нищенская жизнь привела его к решению покончив жизнь самоубийством.

– Я купил крепкую веревку, – рассказывал Виктор, – купил бутылку водки, хлеба и пошел искать место для суицида. Почему-то на память пришел разрушенный дом на окраине города, где я, еще будучи мальчишкой, играл в защитников Брестской крепости. Этот дом еще помнил и бомбежки, и страшную войну, и немецких фашистов. Он был полуразрушен, кровля сгорела, перекрытия упали, а его крепкие стены устояли и сохранили большой подвал. Там я играл в детстве, туда я и пришел, чтобы закончить свою жизнь.

Здесь Виктор сделал небольшую паузу и, ухмыльнувшись воспоминаниям, продолжил свой рассказ:

– Выпил я стакан водки, закусил хлебом и стал готовиться. Нашел подходящий крюк, ящик и потянулся за веревкой. Гляжу, а на ней лежит крыса – большая и черная. Она не испугалась меня, а я отскочил в сторону, замахал руками. С минуту мы смотрели друг на друга и я, немного осмелев, присел к своему импровизированному столику.

Я выпил для смелости и обратился к своей гостьи:

– Водки не предлагаю, а хлебом угощу.

– Краюху она, конечно, съела, но веревку мне так и не отдала. Тогда я налил себе еще стакан, и рассказал ей всю свою невеселую историю. Как мы расстались я не помню – уснул. Только точно помню, что дослушивала она мой рассказ у меня на коленях.

Я ухмыльнулся, а он продолжил:

– Утром я похмелился и вспомнил для чего нахожусь здесь в подвале этого разрушенного дома. Посмотрел я на крюк, подвинул ящик, а веревке-то и нет. Осмотрелся я, а на месте, где была приготовлена веревка, на алюминиевой тарелочке, лежит большой золотой перстень. Метаморфоза! Я, конечно, немного удивился, но догадался, что это моя «Мышильда» шутит. Так окрестил я свою случайную подругу.

– Мышильда? Эта та, что в «Щелкунчике»? – Спросил я.

– Она самая, балет смотрел? – Спросил он, а я покачал головой.

– Много потерял. А я смотрел. В большом театре смотрел…

Тезка задумался и мечтательно произнес:

– Были же времена!..

Он еще долго мне рассказывал о своей дружбе с крысой.

О том, как она его сделала богатым, таская ему золото из-под развалин, под которыми, по всей вероятности, находился клад. О том, как он баловал ее изысканными яствами, о том, как он хотел ее забрать себе в квартиру и, как упорно она сопротивлялась переселению.

Все это было любопытно, но я ждал финала, стараясь предугадать конец этой истории. Но то, что я услышал от Виктора меня поразило.

– Как-то после очередного посещения казино, – продолжал он, – где я оставил все свои деньги, я вспомнил о Мышильде. Последнее время я редко ее навещал. То одно дело меня закрутит, то другое, да и она уже не так щедро одаривала меня своими дорогими подарками. Но я все-таки к ней приезжал и, как правило, с бутылкой водки и булкой черного хлеба. По пьяни я ее благодарил и признавался в любви, но к финалу своего визита, когда заканчивалось спиртное, я начинал ругаться и упрекать ее в скупости. Мне казалось, что она стала мало радовать меня своими золотыми сюрпризами. Я привык к легкой наживе и приезжал собственно затем, чтобы забрать очередной подарок, приготовленный мне Мышильдой. Забирая гостинец, я зачастую забывал поблагодарить бескорыстную подругу, и уезжал даже не попрощавшись. Вот и в этот раз я приехал к ней, чтобы получить золото, которым рассчитывал расплатиться с казино. Но Мышильда меня не встретила, а алюминиевое блюдце было пустым. Я разозлился и стал ругать ее неприличными словами. Но она не появлялась и тогда я стал отчаянно бить стену, где находилась ее нора. Труба в моей руке согнулась, а из норы вылезла Мышильда. На шее у нее была накинута массивная золотая цепочка. Я приятно удивился, когда заметил, что на ней еще оказался и большой золотой крест. Я взял подарок в руку и бросил трубу. Та громко ударила по стене, а с потолка вдруг свалился большой кусок бетонного перекрытия. Мышильда запищала, как ребенок и я заметил, как камень убил ее, раздавив ей череп. Она издохла, а я ушел даже, не освободив ее из-под обломков.

Довольный подарком я выбирался из подвала. Засмотревшись на золотой крест с распятием, я зацепился за какую-то проволоку и упал, сильно ударившись головой о металлическую трубу. В голове зазвенело, а со стены на меня вдруг упал кирпич. Стало темно и холодно.

Потом быстрое падение в бездну, яркие лампы операционной, а позже все повторилось; труба, камень и жалобный писк Мышильды.

Виктор посмотрел на меня, а я спросил, что было дальше?

– А ничего! Это конец, Витя. – Заключил он, а я возразил:

– Это не конец! Ты же еще живой и значит у тебя есть шанс.

– Какой? – Спросил он и махнул рукой.

– Исправить что-то к лучшему. Ты же все осознал и каешься.

Мы с минуту помолчали, и я спросил, указывая на развалины:

– Это тот самый дом?

– Да, – ответил он, – и этот дом, и эта проволока, и этот кирпич…

– А знаешь, Виктор, лети-ка ты лучше в больницу и помоги выкарабкаться своему грешному телу, – посоветовал я ему, а он спросил:

– Зачем?

– За тем, что ты человек, а не крыса! Подумай о будущем…

Он взглянул на меня и вдруг, не попрощавшись, исчез.

Матушка Варвара

(рассказ)

Была глубокая ночь, когда я отыскал домик матушки Варвары. В окнах тускло горел свет, а в комнате в скромном гробу лежало ее тело.

Я не сразу узнал Варвару. Маленькая она лежала в гробу с покрытой головой. На лбу у нее был бумажный венок с молитвой, а в руках она держала свечу, которая освещала небольшую икону Богородицы. Лицо ее было бледным и не выдавало никаких признаков жизни. У ее изголовья стояла старушка в черном платке и читала толстую книгу с пожелтевшими листами. Голос ее был чуть слышен и казалось, что она просто что-то шепчет на ухо матушке Варваре. Рядом у гроба находились еще две женщины преклонных лет. Они сидели с поникшими головами и слегка посапывали.

Мое появление здесь осталось незамеченным и только огоньки восковых свечей задергались, почувствовав мое присутствие. Я взглянул на покойницу; ее ровный и небольшой нос заострился, глаза провалились под веками, а белизна кожи придавали лицу смертельный оттенок. Но при всем этом ее спокойное и умиленное лицо, говорило об обратном. Было похоже, что Варвара просто спит глубоким сном.

Ее облик мне показался раздвоенным, какая-то полупрозрачная пелена обволакивала ее тело. Я не придал этому значения, списывая все на плохое освещение, которое давали свечи своими дрожащими фитильками. Мне очень хотелось встретить Варвару в своем мире, но поблизости ее не оказалось, как не было ее и в других комнатах дома. Рядом за стенкой я нашел маленькую комнату с множеством икон.

Это была сокровищница матушки Варвары. О ней много слышали, но мало кто ее видел. Даже ее сын Федька – дебошир и пьяница, боялся входить в эту комнату. Рассказывали, как однажды Федор, будучи в сильном опьянении, пытался проникнуть в сокровищницу. На его пути встала Варвара, но обезумевший детина оттолкнул мать и приблизился к двери. Она была заперта, и Федька стукнул ее ногой. Та открылась, а он тут же упал без чувств. Провалявшись больнице целый месяц, он стал прихрамывать на ногу и с тех пор Федор сторонился жилища матери. Иногда выходя из своего флигеля, что был по соседству, он грозился спалить дом матери. Варвара не обижалась, а только молила Бога о его спасении.

И вот я здесь в этой маленькой комнате с иконами.

В помещении стоял полумрак. Источником освещения служила лампада, висевшая у иконостаса. На небольшой деревянной полке перед образами лежала толстая развернутая книга. Икон было так много, что остановится на какой-то одной, у меня не получалось.

Мой взгляд упал на большую икону Спасителя. Она находилась в центре иконостаса и освещалась огоньком лампады. Иисус смотрел на меня своими добрыми и живыми глазами. В них наряду с добротой присутствовала и большая печаль. Я присмотрелся и заметил, как глаза Бога наполнялись слезами. Уже скоро одна из них скатилась по Его щеке. Следом по влажной дорожке, сбежала вторая, потом третья и вскоре слезы Бога превратились в живительный ручеек.

На земле, в той жизни я слышал о таком чуде. О том, как мироточили иконы, принося своей влагой исцеление и очищение людям.

Я не поверил своим глазам и потянулся к Богу. Коснувшись образа, моя рука не только не прошла через икону, а почувствовала влагу. Когда я увидел у себя на ладони живительные капли, то сильно удивился. Ведь ничего подобного, за все время моего пребывания в этом новом мире, со мной не происходило. Ни дождь, ни огонь, ни лист, ни камень не могли мне служить препятствием. Я свободно проходил через стены и сухой выходил из воды. А сейчас на своей ладони я ощущал чудотворную влагу. Более того, касаясь иконы, я чувствовал одежду Бога. Его влажная плащаница скользила по моим пальцам.

Я омыл свои глаза чудотворной жидкостью и заметил, как нимб за головой Иисуса засветился маленьким солнцем. Его лучи осветили сокровищницу и глаза святых посмотрели на меня. От благодати, исходившей на меня, я прикрыл глаза. Вдруг невидимая карусель закружила меня, и я оказался высоко в небе. Здесь я никогда не был и ничего подобного не видел. Меня окружало одно большое пространство.

Приобретая новое зрение, я стал замечать, что за большим диском солнца, стоял необыкновенный город с высокими башнями и аркадами. Голубая река омывала золотой берег, а на зеленом лугу паслись экзотические животные. Цвели сады и аромат весны и лета доносился до меня с волшебными звуками Вселенной. В этой небесной музыке я слышал плеск прибрежных волн, весенние раскаты грома, веселый звон ручья и пение птиц. Здесь было все, что когда-то уже было со мной и то, что еще только предстояло мне узнать. Вдруг громко ударили цимбалы, и солнце взорвалось яркой вспышкой. Свет ослепил меня, и радужные круги поплыли передо мной цветным калейдоскопом. Вскоре они исчезли, а небольшие искорки, разлетевшиеся по сторонам, продолжали свое свечение. Я открыл глаза и заметил, что нахожусь в маленькой комнате перед старинной иконой Иисуса Христа. Все свечи в сокровищнице горели огоньками, освещая лики святых. Они вдруг посмотрели на меня, и я опустился на колени. Перекрестившись я взглянул в глаза Спасителя и заметил, что чудотворный ручеек на Его щеке высох, а взгляд стал живым и светлым.

Яркая вспышка осветила комнату, и свечи погасли. Помещение приобрело первоначальный вид, и только лампада освещала лик Бога.

На полке у иконы лежала раскрытая книга и я взглянул на текст.

На пожелтевших листах были написаны строки на староцерковном языке, но я почему-то без труда стал читать: «… истинно говорю вам: не придет род сей, как все это будет. Небо и земля прейдут, но слова мои прейдут. О дне же том или часе никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь; ибо не знаете, когда наступит это время…».

Читая текст из Святого Писания, я вдруг услышал себя со стороны. Мой голос будто через ревербератор произносил фразы из текста, а эхо услужливо повторяло: «… Смотрите, бодрствуйте, молитесь; ибо не знаете, когда наступит это время…»

* * *

В комнате, где лежало тело Варвары было тихо.

Старушка, читающая молитвы, уснула, уронив голову, а остальные мирно сопели, не замечая, что свеча в руках Варвары догорела. Вдруг ее пальцы дернулись, а огонек, оторвавшись от фитилька потух.

Я замер и осмотрел тело Варвары.

Ничто не выдавало признаков жизни, ни один мускул не дернулся у нее на лице, когда я коснулся ее тела. Рука моя легко прошла сквозь нее, не находя ни малейшей преграды.

– Показалось, – подумал я, а Варвара спросила:

– Ты кто?

Я оглянулся, но рядом ее не было и только три пожилых женщины у гроба подавали заметные признаки жизни.

– Ты кто? – Повторила вопрос Варвара, а я тихо ответил:

– Я Виктор. Я был у вас, но Вы меня не приняли, – напомнил я ей с легким упреком и пояснил, – это было, когда я еще был другим…

Варвара лежала в гробу, а чуть заметный туман укрывал ее тело. Он не был прозрачным и бесцветным, переливаясь перламутром, в нем проявлялись легкие цветные оттенки. Что-то красное пульсировало у нее под руками, задавая тон всей ее небогатой гамме.

Это была ее душа, и она не покинула ее тело.

– Я тебе больше не помощник. Ты же умер! – Произнесла она.

– Я не умер! – Поспешил возразить я.

– Смерти нет. И ты об этом прекрасно знаешь!

Варвара извинилась и сказала:

– Прости, но я рассуждаю поземному. Кто-то верит в нее, кто-то сомневается. Для кого-то смерть конец, а для кого-то начало.

– Все ты говоришь правильно, – согласился я, – но ты же живая!..

Варвара вздохнула и огоньки на свечах затрещали. Старушка у изголовья Варвары, что-то шептала ей на ухо и опять засопела.

– Да, я все еще живу, – призналась Варвара, а я возмутился:

– Но, как же так? Завтра твои похороны…

– Уже сегодня, – поправила меня старушка, – слышал, наверное, о моей болячке? Вот я и сплю, а проснуться не могу.

– А, как же врачи?

– А, что врачи? Пришла участковая, пульс пощупала и выписала заключение. Видно надоела я им со своим чудо сном. Если честно, я и сама уже поверила в свою погибель, только смотрю живая еще.

– Но, как так можно? – Не успокаивался я, – тебя же сегодня похоронят! Живой в землю закопают! Это же убийство, Варвара!..

– На все Божья воля. – Вздохнула она. – Ни я первая, ни я последняя. Это участь многих стариков – быть погребенными заживо.

– Но это же ужасно, – не соглашался я.

– Безбожникам страшно, а за верующего Бог заступится…

Наступило молчание. За окном еще капли дождя стучали по подоконнику, а ветер, порвав облака, запустил в комнату лучи солнца.

Я смотрел на Варвару и удивлялся ее спокойствию. Мне было страшно представить, каково было живому человеку проснуться в могиле? А она спокойно спала в гробу, не выдавая признаков жизни. Легкий туман покрывал ее тело и только красное пятно под ладонями Варвары, пульсировало и выдавало присутствие жизни.

– Матушка! А тебе не кажется, что это похоже на самоубийство?

– Нет не кажется – Бог тому свидетель.

– Но надо что-то делать, – не успокаивался я, – надо проснуться.

– Не могу, это сильнее меня, – вздохнула Варвара.

Моя беспомощность выводила меня из себя и я, не находя решения быстро перемещался по комнате. Этим я невольно задул все свечи, потом разбудил старушек и наконец я вернул Варвару к жизни.

Нет, она не встала из гроба и не попросила о помощи подруг, она просто тихонько ойкнула и вспомнила о главном…

– Что же теперь будет? – Забеспокоилась она, – что делать?

– О чем ты, матушка?

– Сын у меня Федька – пьяница. Он же без меня погибнет, он же все пропьет, а там иконы. Господи! Боже мой! – Воскликнула Варвара и мне показалось, что ее услышали женщины, сидевшие рядом.

– Господи, что я наделала, – убивалась Варвара. – Что теперь будет? Ведь пропьет, осквернит святыни – Федька богохульник.

Я заметил, как ее пальцы дернулись, а свеча выпала из ее рук.

Женщины перекрестившись, поправили обряд и зашептали:

– Да, ты никак проснулась, Варвара?

– Вставай, родная, утро на дворе.

– Нет. Представилась наша Варвара – умерла голубушка, – заключила третья и продолжила читать молитву у изголовья покойной:

«Покой, Спасе наш, с праведными рабу Твою Варвару, сего всели во дворы Твоя, яко же есть, писано презирая яко Благ, прегрешение его вольная и не вольная, и вся яже в ведении и не видении, человеколюбие. Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Варвары, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная».

– Отпевают тебя, матушка. Живого-то человека? Не хорошо это.

Пропустив мой упрек, она произнесла:

– Иконы спасать надо! Помоги! – Взмолилась Варвара.

– Подожди убиваться, матушка. Ты завещание сделала?

– Какое завещание, Виктор? У меня и завещать-то нечего. Дом мой видел у меня какой? А иконы я отцу Николаю обещала.

Она продолжала причитать, а я пытался ее успокоить:

– Ну сегодня он их не пропьет – значит время у нас есть. – А иконы у тебя, Варвара, очень хорошие – чудотворные. Им место в храме. Нехорошо такое чудо от людей прятать. – Упрекнул я ее.

– Помоги, Виктор, спаси иконы! – Просила Варвара.

Не простившись я покинул ее дом.

Было уже светло. Дождь закончился, небо посветлело, а город зашумел, как большой муравейник. Уже работали заводы и гудели автомобили, когда я услышал колокольный звон. Церковь приглашала прихожан на утреннюю службу и я, недолго думая, решил, что было бы хорошо для начала отыскать отца Николая. Он, наверное, уже знает о смерти Варвары, предположил я и направился к храму.

Во дворе церковного дворика я услышал новости о Варваре. Кто-то не верил в случившееся, кто-то соболезновал, роняя слезы, а кто во всем винил ее сына Федьку. Здесь же мне стало известно, что службу сегодня проведет дьякон Феофан, так как отец Николай уехал на похороны Варвары. Я с облегчением вздохнул, посчитав, что присутствие батюшки в доме Варвары, облегчит мое решение с иконами.

Когда прихожане стали наполнять церковь, внутри у меня что-то больно кольнуло, и я вспомнил, что ни разу в новой жизни не посещал храм. Это было для меня любопытно и удивительно.

– Почему? Мне даже и в голову не приходило это сделать. Ведь здесь, в этой церкви я последний раз молился и исповедовался. Здесь я почувствовал прикосновение Бога и отсюда ушел в мир иной. Так почему же я ни разу не вспомнил о храме? – Мучал я себя вопросом.

Зайдя в церковь, я надеялся здесь получить ответ.

В стенах храма я почувствовал себя странно и необычно. Я плохо управлял своими действиями, чувствовал предметы, а мысли потеряли былой объем. Здесь я приобрел вес, и будто находясь в вакууме, оттолкнувшись от стены, хаотично передвигался в пространстве. Вдруг невидимая сила подхватила меня и закружила по кругу. Я стал медленно подниматься кверху. Обороты вращения увеличивались, и я быстро поднялся к самому купола храма. Вскоре невидимый вихрь выбросил меня высоко в небо, и я оказался по ту сторону солнца. Его серебристый диск был у меня за спиной, а передо мной стоял удивительный город, который, совсем недавно, я видел с другой стороны.

Теперь я свободно мог разглядеть, что кроме башен и колонн, в нем было множество необычных строений и домов. Скверы с голубыми озерами, реки с зелеными берегами и море разноцветных цветов. Я вдыхал аромат небесного мегаполиса, которому не было объяснения. Несколько раз я пытался приблизиться к этому городу, много раз я пытался оторваться от места, но мои действия были напрасны, и я только любовался этим замечательным зрелищем.

Вдруг передо мной появился старец. Он, как облако спустился с небес, и я сразу его узнал. Это был тот самый Святой с иконы, что когда-то мне показывал бомж у входа в городской сад. Это был тот, который благословил меня на новую жизнь. Это был Даниил.

Он строго посмотрел на меня и сказал:

– Зачем ты здесь, ведь я тебя не звал. Помни, всему свое время…

– А теперь ступай обратно и твори добро! – Старец махнул полой своего плаща, как крылом и испарился, а я стал медленно опускаться на землю, роняя серебристые искорки большого солнца.

Выйдя из церкви, я еще долго пребывал под впечатлением увиденного. Я ощущал на себе небесную благодать, необыкновенный аромат и истинный цвет солнца. В голове крутились слова Даниила:

«Ты на правильном пути и тебя заметили…».

Я посмотрел в небо и заметил, что солнце стояло в зените.

Вспомнив о матушке Варваре, я метнулся к ней.

Во было людно. Гроб с матушкой грузили в катафалк, а люди что-то обсуждали и с опаской посматривая по сторонам. Выслушав рассказ очевидцев, я понял, что причиной тому была пьяная выходка сына Варвары. Федька, прощаясь с матерью, страстно признавался ей в любви и в порыве своих эмоций чуть не опрокинул гроб. Его оттащили от Варвары, а он в отместку стал крушить стекла в доме своей матери. Сильные мужики успокоили дебошира и, связав его веревкой, оставили в сарае до своего возвращения с кладбища.

Когда процессия с телом Варвары двинулась на кладбище, я решил взглянуть на ее сына. Нашел я его на полу ветхого строения. Он катался по земле и грыз веревку, издавая нечеловеческие крики. Федор походил на раненого зверя. Лицо его было мокрое от слез, а на губах выступала кровяная пена. Черный цвет его души бурлил, вырываясь за ее пределы. В темной массе проскакивали и фиолетовые, и бордовые, и даже алые языки пламени. Душа его кипела от злости, а зубы яростно разгрызали веревку на руках. Когда похоронная процессия покинула двор, Федор освободился от уз и радостно взревел. С пеной на губах он метался по сараю что-то разыскивая. Под кучей ненужного хлама он нашел канистру с бензином, и я понял его намерения.

Выскочив во двор, он направился к дому Варвары. Мне удалось его сбить с ног, но это только больше его разозлило и он, прыгая, как дикарь, поливал бензином все что попадалось ему на дороге. Было похоже, что рассудок оставил его и он, перемазанный бензином требовал спички. С канистрой в руках он ворвался в дом и там, до смерти напугав женщину, нашел что искал. Старушка спаслась бегством, а Федька чиркал спичками, пытаясь поджечь бензин. Три раза я задувал пламя, отводя беду, но и одной искорки хватило, чтобы огонь обхватило весь дом. Тут же загорелся и сам Федор. Он выскочил из дома и живым факелом носился по двору. Издавая истошные крики, он то подпрыгивал к верху, то катался по земле, но вскоре упал и затих.

Когда бездыханное тело Федора еще дымилось, я заметил, как его душа выскочила из тела. Темной тучей она проскочила по двору и провалилась под землю издавая звериный рев.

Деревянный домик Варвары был объят пламенем и его огромные языки не давали надежды на спасение жилища. Когда обвалилась кровля, и затрещали перегородки, я вспомнил о сокровищнице.

– Что же я стою? Там же иконы!

Я бросился в горящий дом, но икон на месте не обнаружил.

Стены молитвенной комнаты были пустыми, а лампада, раскачиваясь на цепочке, освещала пустой иконостас. Я удивился увиденному и отправился на кладбище, чтобы сообщить Варваре о пожаре.

На небольшом старом кладбище я быстро нашел траурную процессию. Отец Николай с кадилом стоял у изголовья покойной и читал молитву. Варвара лежала в гробу, не выдавая признаков жизни.

Выбрав удобный момент, я сообщил ей о пожаре.

Она меня не услышала, а я подумал, что она умерла.

Когда я не нашел ее рядом, то безнадежно произнес:

– Федька тоже сгорел!..

Варвара вдруг открыла глаза и произнесла:

– Федя, сынок!

Люди шарахнулись от нее и отступили к автобусам.

Варвара приподнялась в гробу и жалобно попросила:

– Люди, помогите! У меня дом горит! Сын Федька! Иконы!..

Понемногу люди стали приходить в себя, а когда заметили дым на окраине города, кинулись ей на помощь.

В автобусе я успокаивал Варвару, рассказывая ей о чудотворном явлении. Я утешал ее тем, что иконы не сгорели, а таинственно исчезли. Я говорил ей о выходке Федьки, но она меня уже не слышала.

Когда автобус подъехал к дому, пожар уже был потушен. Еще дымились обгоревшие стены, а Варвара уже стояла внутри сгоревшей сокровищницы. Икон не было на месте, а на закопчённых стенах остались светлые отпечатки, где они висели. Эти чистые места не были тронуты сажей и даже штукатурка на них не потрескалась от огня.

Для многих исчезновение икон оставалось загадкой.

А отец Николай разъяснил:

– Господь не дал огню их уничтожить, благодари Бога, Варвара.

Пожарные машины покидали двор, а следователи прокуратуры все еще опрашивали свидетелей и очевидцев происшествия.

Когда два санитара поднесли носилки с телом Федора, Варвара заплакала и, упав на колени, простилась с сыном.

И даже то, что быть не может,

однажды тоже может быть…

(миниатюра)

После посещения могилы Булгакова, я медленно набирал высоту. До своего родного города я пролетал низко над землей, цепляя линии передач и проскакивая стены высотных зданий. То ли это было от посещения Новодевичьего кладбища, где лежали останки великих людей, то ли от размышления о будущем, то ли от того, что вспомнил о тех, кто в своих произведениях напоминал человечеству о вечном…

«И даже то, что быть не может, однажды тоже может быть…» – Произнес я, припоминая наши дискуссии на эту тему, когда я был еще человеком и посещал литературный кружок.

Какими громкими были наши дебаты на эту тему.

Каждый из нас хотел себя выразить, предлагая свою версию.

Всегда правильный и преуспевающий Владик – начинающий поэт и прозаик, это объяснял словами какого-то восточного мудреца.

«Все будет так, как должно быть, даже если будет так, как быть не должно никогда…», – говорил он и мы соглашались.

Но и высказывания студентки педагогического училища Валентины, тоже не оставались без внимания. Молодая и дерзкая девушка утверждала, что чудеса были, есть и будут всегда.

– А, что же они и сейчас случаются? – С ехидной улыбкой спрашивал у нее – зануда, и всегда сомневающийся во всем, Артурчик.

– Чудеса случаются только с теми, кто в них верит, – утвердительно отвечала она и приводила множество случаев из жизни.

– А с теми, кто не верит? – Допытывался Артур.

– А с теми, кто в них не верит, – отвечала ему Валентина, – случаются события, не подлежащие объяснению.

– Да-а! – Ухмыльнулся я.

Наверное, мы все тогда были правы, отстаивая каждый свое мнение. А будучи, по сути, ограниченными людьми, мы требовали всему доказательства. А доказывать ничего было и не надо. И об этом хорошо сказал Булгаков словами Воланда: «А не надо никаких доказательств, просто Он существовал и больше ничего…».

Михаил Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита» затронул большую тему потустороннего мира. Конечно, он видел гораздо больше, чем написал. Но почему он так сделал? Потому что недостаточно знал или потому что не хотел? Почему Гоголь – его кумир, не написал, что скрывает от нас смерть? Он тоже не хотел или не знал?

– Они могли только об этом догадываться, – рассуждал я.

Все они, когда-то только коснулись края этого мира. Они понимали, что он есть, и, что это непременно будет. Но они прекрасно понимали и другое, что догадываться слишком мало, чтобы писать об этом в своих великих произведениях. И даже их большое познание в литературе и философии не могло им помочь передать того, что видел и знал тот, кто побывал в этом мире. Это мог сделать только очевидец.

– Как жаль, что я не писатель, – пожалел я и посмотрел на небо.

Я мог подняться так высоко, что земля становилась маленькой планетой. Но даже оттуда, я не мог дотянуться до заветной звезды…

Великий комбинатор

(рассказ)

После кофе, я предложил Феофану преферанс, а он попросил:

– А прочитай мне лучше главку из своего романа.

Его предложение меня заинтересовало, и я спросил:

– А какую бы ты хотел услышать?

– Любую, на твое усмотрение.

Я немного удивился и предложил:

– А давай сделаем так; в романе восемьсот пятьдесят страниц – выбирай любую из них, и я прочту главу, привязанную к ней.

– Давай сотую! – Не раздумывая предложил Феофан.

Я ухмыльнулся его выбору и пошел за рукописью.

На ходу я подумал:

– Это же самое начало романа? А, что? Это даже интересно…

Феофан – мой новый друг служил дьяконом в одном из сельских приходов и заочно заканчивал исторический факультет педагогического института. Он был моложе меня, но общие, интерес к истории и философии, скрадывали возрастную разницу. Нам было интересно философствовать о вечном и во многом наши взгляды совпадали.

* * *

Я нашел страницу в тексте и начал читать:

«Он попросил меня подвезти, но я, брезгливо посмотрев на мужчину, отказал и оставил его на дороге под проливным дождем» …

– Глава двенадцатая, – сказал я, припоминая сюжет этого отрывка.

«Я больше не мог терпеть ее капризы и, громко хлопнув дверью, ушел», – прочитал я, а мой товарищ приготовился слушать.

Часы пробили уже двенадцать, а я начал читать:

«По дороге домой я еще долго возмущался выходке Оксаны.

– Это что получается? Отдай жену дяде, а сам иди к бля… – Возмущался я, безответственно разгоняя автомобиль на мокром шоссе.

Я ругался на обнаглевшую подругу, не замечая, как стрелка на спидометре стремительно приближалась к опасной отметке.

Вскоре пошел дождь, и округа потемнела. Дворники на моей «Тойоте» износились и видимость сводилась к нулю. Я сбавил скорость и заметил, как на обочине дороги кто-то махал мне рукой. Поравнявшись с незнакомцем, я нажал на тормоз и открыл окно. Когда у машины появился бомж, я готов был включить передачу, но бедолага, вытирая лицо, показывал мне смятые рубли и умолял о помощи. Он просил довезти его до деревни, но я, брезгливо посмотрев на мужчину, отказал и оставил его на дороге под проливным дождем.

Фары встречных машин слепили мне глаза и я, сбавляя скорость, прижимался к краю дороги. На одном из виражей я резко ушел вправо и поймал обочину. Машину закрутило на мокром асфальте и выбросило в кювет. Я вышел из автомобиля и оценил обстановку. Ситуация, на мой взгляд, была не безнадежной. Мне казалось, если бы кто-то подтолкнул машину, то она бы своим ходом вернулась на шоссе.

Мокрый и грязный я голосовал на дороге, останавливая проезжающие автомобили. Но никто не хотел мне помочь, то ли пугала темнота на трассе, то ли мой вид не внушал доверия проезжающим водителям. Когда я устал от бесполезных попыток, а надежда на успех оставила меня, я присел на отбойник и закурил. Я заметил, что дождь почти прекратился и на небе время от времени стала появляться луна. Она выглядывала из-за туч то на половину своего диска, то выплывала полностью, то снова пропадала, утопая в пучине мокрых облаков.

По шоссе проехала машина и я заметил, как человеческая фигура, двигаясь по кромке дороги, приближалась ко мне. С надеждой я бросился на встречу. По иронии судьбы этим человеком оказался тот самый бомж, которому я отказал в поездке. Он согласился мне помочь и ужу через десять минут моя «Тойота» стояла на асфальте.

Мы закурили и познакомились. Когда мы доехали до его деревни, мне захотелось отблагодарить Юрия, так звали моего спасителя.

Но денег в моем кошельке не оказалось, и я выругался:

– Вот чертова баба, все выгребла даже на водку не оставила…

– Водка-то у меня есть, – сказал Юрий, – а закуска – хлеб, да соль.

– У меня шоколад, – сказал я и стал рыться в бардачке машины.

Через пять минут мы подъехали к его избенке, которая стояла на отшибе деревни у заросшего пруда. Строение выглядело плачевно, и я с опаской вошел за его порог. Юрий предупредил о неудобствах и провел к столу, разбрасывая домашнюю утварь по углам. В комнате было темно и даже после того, как Юрий зажег самодельную лампу, комната осветилась лишь наполовину. Я ухмыльнулся, когда заметил, что светоч была изготовлена из гильзы мелкокалиберной пушки.

– Сорокопятка?! – Подметил я, – как в прифронтовом блиндаже.

– А чего?.. Хорошая штука! – Возразил Юрий. – Фитиль поменял, керосина налил и все работает. Я ее в лесу нашел, с войны там лежала.

Когда мы выпили спиртное, хозяин, вальяжно развалившись на лавке, закурил сигарету. Огонек от спички осветил его лицо, и я заметил, что это был еще молодой мужчина. Его борода и непричесанные волосы увеличивали его возраст. Он был одет в грязную одежду, и его неопрятный вид говорил сам за себя. Передо мной сидел настоящий бомж. И когда он оголил свои желтые зубы, мне захотелось уйти.

Юрий, не замечая моей неприязни, вдруг сказал:

– А ты не смотри на меня так… Я может тебе сам все расскажу.

Он и протянул мне стакан с водкой и продолжил:

– Я ведь, Витя, не всегда был таким…

– Я догадался, – ответил я, а он, проглотив спиртное продолжил:

– Была у меня и семья, и квартира, и ребенок тоже был. Только сгубило меня высокомерие, да самолюбие проклятое. И откуда оно у меня взялось сам диву даюсь. Я ведь вырос в деревне, в многодетной семье. Книг не читал, телефона не имел, а мечтал только об одном, как бы себе живот побольше набить, да сладко поспать.

Он стал рассказывать о своем трудном детстве, о своей неблагополучной семье. В своих воспоминаниях он ругал мать и непутевого отца, он злился на весь мир и проклинал все, что его окружало.

С неохотой и с презрением я слушал исповедь Юрия и, откровенно зевая, подумывал о скором отъезде. Мне быстро надоело слушать его нытье и бесконечные жалобы. И я, перебивая его провокационными вопросами, пытался его остановить. Но он, пропуская мои упреки, продолжал рассказывать свою жизнь в подробных деталях.

Вскоре я узнал, что он, получив аттестат зрелости, сбежал из деревни в город, где устроился на работу – разносчиком пиццы. Поглядев на городскую жизнь и насмотревшись на людей, стремящихся к цели, он решил стать с ними на один уровень. Чтобы было от чего оттолкнуться он придумал себе легенду о золотой медали, которую он якобы получил за отличное окончание школы. Потом ему этого стало мало, и он стал педагогом с неоконченным высшим образование. Но это мало что изменило и его дела, по-прежнему двигались медленно, и он жаловался на свое нищенское существование. Денег не было и от этого развлечения сводились к нулю. Большое желание разбогатеть заставило его думать и он, насмотревшись на богатеньких женщин, решил стать альфонсом. Здесь он видел реальный способ наживы.

– А, как же твое самолюбие? – Поспешил упрекнуть я его.

– Какое самолюбие, Витя, какая гордость, когда надо было спасать ситуацию – жить-то охота. – Отвечал он. – Вот я, нахватавшись вершков у телевизора, и попробовал свои способности на простушках. Смотрю – сработало. Но что взять с этих малолеток? Я и переключился на «бабушек». Денег много не срубил, но опыта набрался.

Долго я искал себе подходящую девушку и мне повезло.

Юрий налил водки и мечтательно произнес:

– Сбылась мечта идиота!..

Я ухмыльнулся, а он продолжил:

– Познакомился я с девушкой – студенткой. Она была из деревни и училась здесь в университете. Родители ей снимали квартиру, а мне того только и надо. За свою комнату я уже полгода не платил, все от хозяина скрывался. Да, ладно дело прошлое. Девчонка оказалась не избалованная, да и красивая ко всему. Вот тут-то я и дал волю своему красноречию. Она мои басни без соли проглатывала. Ну, поухаживал я за ней красиво, а когда конфетно-цветочный период закончился, все пошло, как по маслу. Я познакомился с ее родителями и, преподав себя во всей красе, конечно сразу их обаял. Я стал для них желанным гостем. Меня приняли и поверили, меня жалели и любили. Жизнь наладилась, и я уже скоро избавился от ненавистных долгов. А когда я пообещал жениться на Алене, мне не было ни в чем отказа.

– И, что женился? – Спросил я, а он самодовольно ответил:

– Конечно, да! Свадьба обошлась в полмиллиона!

– Да, ты богатый парень, Юра!

– Да, нет, – признался он, – это ее родители подсуетились…

Я ухмыльнулся, а Юрий хвастался своей беззаботной жизнью.

Пропустив очередную порцию водки, мой собеседник поведал мне, как, обманывая других, сам поверил в свою исключительность.

Он вдруг замолчал, а я спросил:

– Как же так. Не уже ли ты не разу не прокололся, не попался на лжи? Не уже ли Алена не чувствовала обмана и не замечала измен?

– О чем ты говоришь, Витя? Она мне в рот заглядывала, смотрела на меня, как на Бога. А ребенок родился, я вообще был шоколаде!

– Вот так ты и стал великим. – С издевкой произнес я, а он, не обращая внимания на мою выходку, ответил:

– Так оно и было! Меня считали умным и преуспевающим человеком. Со мной считались и всегда прислушивались к моим советам. Я настолько вошел в роль, что меня частенько заносило и я, высказывая свое мнение, мог спокойно унизить Алену и ее недалеких предков.

Помню, как однажды, будучи в деревне в гостях, я стал свидетелем шумного спора Алены с матерью. Они громко выясняли свои отношения, а я раздраженный бабской философией, унизил тещу и жену. Я высокомерно развел женщин по углам и напомнил каждой о ее предназначении в этой жизни. Обиду они, конечно, проглотили, а вот старая бабка – мать моей тещи, тихо мне пообещала: «Всякий возвышающий себя унижен будет, а унижающий себя возвыситься!..

– Знакомое выражение. Эти слова из Евангелия.

– Я не знаю откуда она их взяла, – со злостью продолжал Юрий, – только для меня эти слова стали пророческими…

– Когда-то же должно это было закончиться, – заметил я.

– Да, я понимаю. Только тогда я об этом не думал. – Признался мой собеседник, нервно чиркая спичкой. – Мне нравилась моя жизнь, мне нравилась моя свобода и я уже задумывался о следующей ступени роста, подбирая себе новую женщину для карьерного скачка.

Юрий тяжело вздохнул и разлил водку по стаканам.

Мы выпили, а он, всплакнув, продолжил:

– Сынишке исполнилось четыре года, когда Алена поймала меня на измене. Выкручиваться не было смысла и я, гордо признав свой проступок, обвинил ее во всех смертных грехах. Я собрал вещи и ушел к другой, молодой и перспективной девушке. Но проходило время, а Алена спокойно переносила мои выходки и не даже пыталась вернуть меня обратно. Ее молчание меня бесило, а взамен я получил повестку на развод. Это, конечно, сильно задело мое самолюбие, и я не находил себе места от злости. Я не мог поверить, что Алена – послушная и верная, как собака женщина, отказалась от меня. От меня – лучшего из мужчин, – сказал Юрий и стукнул кулаком по столу.

Бутылка закачалась, а огонь лампы задымил черным дымом.

– Да, Юра, от скромности ты не умрешь, – подметил я, а Юрий, не услышав мой упрек, продолжал свой возмущаться:

– Я ждал, что она меня позовет, а она вышла замуж за другого.

Он опустил голову и попросил водки.

Через минуту он продолжил.

«Не все потеряно», – думал я тогда. – Родной брат моей сожительницы работал в Москве и обещал посадить меня на «трубу». «Вот тогда я вам всем покажу кого вы потеряли», – грозился я, мечтая о престижной работе. Но все пошло не так, как было задумано. Вскоре выяснилось, что Соня – моя гражданская жена, была такой же сказочницей, как и я, а ее всемогущий брат оказался сестрой, работающей на овощной базе. Так что сел я не на «трубу», а в большую лужу.

– Великий комбинатор, твою мать! До мудрил, бизнесмен хренов!.. – Самокритично ругал он себя, а я рассмеялся.

– Тебе смешно, а мне тогда не до смеха было. Все рассыпалось в один миг, как карточный домик. Мой бизнес накрылся медным тазом, а Сонины родители выставили меня из квартиры. Я остался один, на улице с кучей всяких долгов и невыполненных обещаний…

Юрий опустил голову, а я, желая закончить разговор, спросил:

– А, что же Алена?

– Алена родила своему мужику дочку, и они уехали в столицу, он у нее большой начальник был. Правда квартиру, в которой мы проживали, она оставила мне. Узнав о моем положении, она пожалела меня.

– Добрая у тебя была жена. А чего ты здесь-то делаешь?

– Как чего? – Удивился Юрий, – живу я здесь! Сбылись пророчества бабки Серафимы – я растоптан и унижен. Квартиру забрали за долги, любовь быстро прошла, а сам я за свою болтовню был изгнан из общества. Вот так я и закончился, – заключил Юрий и заплакал.

Я встал из-за стола и сказал:

– Ты закончился еще тогда, когда посмел плохо думать о своих родителях. Никакой ты не сказочник и даже не фантазер. Ты Юра жалкий аферист и подлый альфонс! – закончил я и вышел из дома».

Я закрыл рукопись и спросил Феофана:

– Ну и, как тебе рассказик?

Он немного помолчал и вдруг заявил:

– А мне его жалко.

– А, как ты думаешь, Феофан, он бы пожалел Алену.

– Думаю, что нет, – ответил он и добавил, – от того и жалко.

– Вот и мне жалко. Когда писал, было не жалко, а теперь жалко.

Что это было?

(рассказ)

Я уже не спал, когда яркая вспышка озарила нашу спальню. Следом прогремел гром, и в серванте зазвенела посуда. Жена вздрогнула, а я встал с кровати и подошел к окну. Капли дождя барабанили по подоконнику, а ветки березы хлестали мокрое оконное стекло.

– Дождливое лето, – заключил я и прошел на кухню.

Глянув на часы, я упрекнул себя и не довольный произнес:

– Сегодня суббота – выходной, чего приподнялся в такую рань?

– А, я сейчас покурю и пойду лягу, – оправдывался я.

Я пытался обмануть себя, так как прекрасно знал, что давно уже проснулся, а в постели лежал, вспоминая фрагменты сновидения. Сон не был кошмаром, но тревога в душе не давала мне покоя.

Мне снился покойный отец и моя бабушка – его теща.

Так получилось, что могилы эти, по сути, разных людей оказались рядом, в одной деревянной оградке городского кладбища.

Моя бабушка – донская казачка и фронтовичка умерла раньше отца, прожив восемьдесят пять лет, а отец умер на пять лет позже после продолжительной болезни. У него была бронхиальная астма.

При жизни они не очень ладили между собой, и частенько выясняя отношения, выкидывали друг другу колкие словечки и упреки.

Мой отец, был преподавателем литературы и русского языка и его коробило, когда он слышал, как издеваются над родным языком…

Бабушка с образованием два класса, часто доказывала правоту казацким языком, часто подкрепляя речь крутыми словечками, приобретенными на фронте. Ко всему она курила, что вызывало раздражение у отца, так как сам он давно покончил с этой вредной привычкой.

Больших скандалов, конечно, между ними не было, но и радушие в их отношениях не было. Чаще мы слышали колкости и упреки.

– Профессор, сними очки!.. – Ругалась бабушка, когда отец не замечал элементарных изменений в жизни нашей семье.

– Хватит дымить, станичница! – Огрызался отец, защищая свою невнимательность, к определенным событиям.

Наверное, они не были друзьями, но и врагами назвать их было нельзя. Оба они любили свою семью и каждый из них старался улучшить ее жизнь. Разница в возрасте, образование и менталитет, мешали им понять друг друга, но любовь к своим близким, их объединяла.

– Ну, чего у нашего профессора в институте? – Интересовалась бабушка у матери, когда отца не было дома. – Разобрались во всем?..

Мать вздыхала, а она успокаивала:

– Не волнуйся, дочка, Виктор мужик умный и честный…

После ее слов мама почему-то успокаивалась, а я усмехался, припоминая слова отца, сказанные, в отсутствии бабушки.

– Мать-то ходила к врачу?..

Мама пожимала плечами, а отец упрекал:

– Это же не шутка, как вы не понимаете, столько носить в себе осколок… Хотя бы курить бросила, а то дымит как паровоз.

Да, они не были друзьями, но тайно гордились своим родством.

Я часто слышал, как бабушка во дворе хвалила отца:

– А мой зятек – умница! Ходячая энциклопедия. Все знает…

Отец это делал по-другому. Он описывал ее истории в своих произведениях, где восхищался мужеством и силой духа своей тещи.

Я ухмыльнулся и припомнил интересный случай из своего детства, который ставил под сомнение нелюбовь этих двух людей.

Это было давно, когда мы жили в «хрущевских новостройках» на окраине города. Мне было тогда лет двенадцать – тринадцать, когда соседи снизу затеяли ссору, которая вскоре переросла в драку. Муж избивал свою жену, и отец спустился к ним, чтобы остановить безобразие. Мама с бабушкой последовали за ним, а сосед – здоровый парень запустил в квартиру отца и захлопнул двери перед женщинами.

Послышалась возня, завязалась драка.

Мама стучала кулаками в запертую дверь, а за ней падали вещи и громко ругался сосед. Вдруг бабушка вернулась в квартиру и, выскочив на балкон, с улицы пыталась вразумить пьяного соседа. Но свара продолжалась, и тогда она перелезла через перила балкона и по водосточной трубе спустилась на нижний этаж. Уже скоро я услышал ее голос из открытого окна соседа. Как там было и что я не знал, но через пять минут отец с бабушкой были уже дома. Я не мог понять почему плакала мама и смеялась бабушка, прикрывая подол своего платья.

– Ну, как ты так смогла?.. – Спрашивала мать у бабушки.

– Я своим голым задом мужиков распугала.

Отец тихо хихикнул, а она продолжила:

– Я, когда по трубе сползала, порвала свое платье, да так, что все мои прелести оказались снаружи. Вот мужики и не устояли перед моей красотой – разбежались кто куда…

На плите засвистел чайник, и я вернулся к реальности.

Припоминая фрагменты сна, я произнес:

– А, что это было?

* * *

Они стояли во мраке ночи. Где-то сверкала молния, а совсем рядом, что-то неприятно шуршало, гудело и монотонно капала вода.

– Посмотри, что они наделали! – Произнесла бабушка и указала на правую руку отца. – Посмотри, посмотри! – Настаивала она, а отец, опираясь о плечо бабушки, протянул искалеченную руку.

Она была черной, кисть на ней совсем отсутствовала, а из-под лохмотьев рукава, выглядывали поломанные кости.

Я отступил назад, а бабушка, настойчиво твердила свое:

– Да, нет! Ты посмотри, хорошенько посмотри!..

Я встал из-за стола и подошел к окну.

Дождь показалось мне усилился, а я произнес:

– И, что же это было?..

* * *

Не дожидаясь пробуждения жены, я уехал на кладбище.

Уже в девять утра, я бродил по его аллеям, разыскивая захоронения родных мне людей. На мое счастье дождь закончился, но, оставив после себя лужи и мокрую траву, усложнял мне мои поиски.

Долго я ходил между могил, пытаясь найти захоронение родственников. Я уже потерял всякую надежду на успех, когда седовласый старик окликнул меня. Он убирался на могилке и попросил меня подержать саженец, который собирался посадить в углу оградки.

Старик, поблагодарив меня за помощь, вдруг заявил:

– А твои вон там, за красным кустом лежат…

Я удивился подсказке старика и пошел в указанное им место. На перекрестке аллей, за кустом боярышника, я нашел захоронение родственников. Два заросших бугорка, один из которых был передавлен колесами грузовика, ответили мне молчанием. Крест на могиле отца от повреждения упал, на крепкий православный крест бабушки, а с пожелтевших фотографий на меня посмотрели два родных взгляда.

Я поправил крест и, присев между могил, загребал рану на могиле отца. Я все понял и больше я не задавался вопросом, что это было?..

Сыночек

(рассказ)

Ваня жил с мамой у бабушки Поли. Это была мамина мама и Ваня ее любил. Маму он, конечно, любил больше, потому что мама была самой красивой и потому что мама. Был у него и папа, только сейчас он служил в армии где-то на Севере. Ваня его не помнил, он был совсем маленьким, когда папа ушел на службу. Но Ваня видел его на фотографии и, часто останавливаясь возле его портрета, разговаривал с ним. Он рассказывал ему о своей жизни, о маме и о том, что бабушка купила ему набор солдатиков и он теперь играет в армию, где служит он – его папа. Так в разговорах, Ваня коротал время, когда мама уходила в магазин или еще куда-то по делам.

Когда мама возвращалась, Ваня встречал ее у двери и, забирая сумки, тащил их на кухню, где предлагал ей отдохнуть на табуретке.

– Ой, сыночек! Ты мой помощник и опора! – Хвалила мама Ваню.

Ваня любил маму и ему очень нравилось, когда она улыбалась. Поэтому он частенько, не дожидаясь ее указаний, стремился сделать ей что-нибудь приятное. То он бросался мыть посуду, замечая в раковине кружки или тарелки. Но это у него не всегда получалось хорошо. Бывало и так, что кружка выскакивала у него из рук и у нее откалывалась ручка или страшней – разбивалась совсем. Мама его не ругала, потому что его любила.

Она гладила его по голове и говорила:

– Ничего, сыночек, со всеми бывает…

Но вот однажды осенью, когда зима стояла на пороге, мама с бабушкой решили утеплить старенькое окно. Они купили бумагу и клей, чтобы закрыть щели между рам. Ваня был рядом и помогал женщинам. Он подносил нарезанные ленты и следил за работой. Когда окошко было оклеено, и мама с бабушкой присели отдохнуть, Ваня постучал по стеклу и заплакал. Мама с бабушкой удивились, так как Ваня никогда не плакал. Даже набивая шишку на лбу или разбивая коленку, он, молча перенося боль.

– Что случилось, сыночек? – Встревоженно спросила мама.

– Что с тобой? – Беспокоилась бабушка.

Ваня пальчиком указывал на маленького паучка между рам. Тот медленно ползал по стеклу, скользя по гладкой поверхности.

– Паук! – Произнесла бабушка. – Ты испугался?

– Мне его жалко, – плаксиво отвечал Ваня и, утирая слезы, продолжал. – Он там замерзнет и умрет. Ему там дышать нечем…

Мама пыталась успокоить Ваню, а он причитал, роняя слезы:

– Ему надо домой, его там сыночек ждет!..

Ваня заплакал, а бабушка подошла к окну и открыла раму.

А паучок как будто этого и ждал – он быстро спустился вниз по невидимой лесенке и заполз в щель подоконника.

Ваня с благодарностью посмотрел на бабушку и сказал:

– Ты не обижайся на меня, у него тоже есть сыночек…

Бабушка погладила Ваню по голове и принялась клеить раму.

* * *

Сегодня необычный день, потому что сегодня к Ване приезжает папа. Он хотя и не помнил его, но глядя на веселую маму, радовался вместе с ней. Бабушка на кухне пекла пироги, мама крутилась у зеркала, а Ваня подошел к окну. На подоконнике в небольшой вазочке стояли три веточки березы с набухшими почками. Как-то гуляя во дворе, мама рассказала Ване, как из почек появляются листочки, а если поставить веточку в воду, могут появиться и корешки. Ване это очень понравилось, и он попросил маму срезать веточки березы. Это дерево ему очень нравилось, и он уже представлял, как у него на окне вырастит большая белая береза. Каждый день Ваня ждал, когда появятся листочки, но они почему-то не спешили и Ваня, вздыхая, трогал их своим пальцем. А сегодня он увидел, как молодая зелень выступила на ветке. Ваня улыбнулся и побежал к маме, чтобы поделиться с ней своей радостью. В комнате он увидел ее в объятиях дяди. Ваня догадался, что это был папа, но все равно насупил губы.

Родители заметили его, и папа подошел к Ване.

Он протянул Ване свою ладонь и сказал:

– Ну, здравствуй, сын!

Ваня опустил глаза и тихо ответил:

– Я не сын.

– А кто? – Удивился папа.

– Я сыночек, – ответил Ваня и положил руку в ладонь отца.

Без единого выстрела

(миниатюра)

Мы сидели за праздничным столом, за которым уже давно отсутствовали непосредственные виновники этого большого торжества.

Восемь лет назад умер мой дед Николай по материнской линии – летчик-истребитель, прошедший всю войну. Не стало и деда моей жены Ивана – сапера и полного кавалера ордена славы. Остался с нами только отец моего отца – рядовой Павел Иванович.

Скромный и тихий человек по натуре, он всегда почему-то оставался в тени славы Великой победы. Он не надевал медали, которыми его награждали после войны, не посещал праздничные собрания фронтовиков и отказывался от полагающихся ему льгот и привилегий.

– Почему? – Спрашивали его дети.

– Как так? – Удивлялись мы – его внуки.

А он только отмалчивался и махал покалеченной рукой.

– Какой я ветеран – фронтовик? – Часто говорил он.

– А медали? – Возражали мы.

– Так это же юбилейные…

– Обидно рассуждаешь, дед, – упрекал его я.

– А ранение? А дорога домой? – Поддерживала меня сестра.

– Обидно другое, – объяснял он. – Что на фронт мы две недели добирались, а вышли из строя за пять минут. Много нас тогда полегло под бомбами немецкой авиации. Больше половины так и осталось лежать в болотах под Новгородом, не сделав не единого выстрела.

– А я без рук, но живой, – ухмыльнулся дед. – Это вон Николай – тот герой! Летчик, Берлин бомбил или взять у Татьяны дед – полный кавалер ордена славы! А я что? Таких много, – дед махнул рукой.

– Таких много, – согласился отец, – и вы все – фронтовики и ветераны. Вы – победители и герои. Каждый из вас совершил свой подвиг в этой войне. А подвиг, отец, он как звезды на небе. Одна яркая, другая не очень, а третью почти и не видно, а вместе они Вселенная…

– Так что, батя, давай выпьем за вас героев!

Митяй или случай

из далекого прошлого

(рассказ)

Это было давно, очень давно, когда еще большая Сибирь только начинала освобождаться от татарского ханства. И сейчас, перечитывая свой роман, я вспомнил интересный случай из моей прошлой жизни, которая как раз и попадала в этот неспокойный период…

Тогда, я – еще юноша лет двадцати, с молодой женой Дашей, на маленьком плоту отправился в опасное путешествие к берегам Иртыша. Я взялся выполнить важное поручение для племени хантов, которым был многим обязан. Не скрою, что о своей выгоде я не забыл и, как бы сейчас сказали – хотел прибарахлиться за чужой счет. Вождь племени не поскупился и кроме доверительной грамоты и письма, выдал нам еще золото и три больших алмаза. Также, плот загрузили пушниной и, отдав последние наставления, отправил нас в плавание.

Спускаться на плоту по небольшой речке казалось несложно и мы, приближаясь к намеченной цели, уже мечтали, как на берегах Иртыша купим лошадь с телегой, порох и все необходимое для проживания в тайге. Но случилось непредвиденное и наши планы поменялись.

На четвертый день нашего путешествия, когда солнце уже касалось верхушек деревьев, реку как будто подменили. Вода в ней вдруг забурлила, а течение заметно ускорилось. За излучиной нас ожидали пороги и плот, не пройдя препятствия, выбросил нас в холодную воду. Мы выбрались из реки, а наш плот, отправился дальше по течению.

На следующий день на берегу, у большого валуна, мы нашли наш разбитый плот. Он был в плачевном состоянии, но главное и самое страшное для нас было то, что он оказался совсем пустым… Не было на нем ни баулов с пушниной, ни ружья, ни провизии, не было и сумки с доверительной грамотой и мешочком с драгоценностями.

* * *

На третий день нашего плавания мы подходили к большой сибирской реке, которая была первой целью нашего путешествия. И хотя на душе было тревожно, мы еще не теряли надежду на успех.

– А, что? – Думал я, – ханты тоже люди… Объясню все, как было и на словах расскажу проблему племени из Солнечной долины.

Даша меня поддерживала и часто напоминала, что у нас в арсенале имелся нож, топор и огниво: «Так что с голоду мы не умрем» …

Вскоре, когда наша река расширило свое русло, и горизонт стал больше обычного. Мы увидели высокий берег, поросший лесом. Это был Иртыш. Войдя в его воды, мы ощутили всю мощь большой реки. Наш плот словно щепку подхватило быстрое течение и понесло к берегам Оби. На большой воде было трудно управлять плотом, но я, пересилив страх, взял себя в руки и уже скоро держал курс к назначенному месту. Когда наступило время выходить на сушу, то причалить к берегу у меня не получалось. Только с третьей попытки, потеряв кучу времени и сил, мы вышли на правый берег Иртыша. Оказавшись на суше, мы разбили лагерь прямо здесь на его каменистом берегу. Надо было собраться с мыслями и составить план дальнейшего действия. К тому же у нас закончилась провизия и я, отдохнув, занялся рыбалкой.

Первая стоянка на берегу великой реки прошла успешно.

Мы определились с маршрутом, запаслись продуктами и хорошо отдохнули у большого костра. На следующий день мы двинулись в путь. Через десять верст, у черной скалы, как напутствовал нам старый вождь, мы остановились, чтобы войти в тайгу и найти хантов. Племя располагалось в лесу недалеко от берега и мы, находя все нужные приметы к его расположению, приготовились продолжить путь.

Собравшись силами, мы поднялись на вершину обрывистого берега и оказались у порога большого хвойного леса. Он был сухим и не таким дремучим, как казался со стороны. Высокие сосны, редкие кустарники, ягоды и грибы, все это поднимало нам настроение. Чем дальше мы уходили в тайгу, тем чаще нам попадались следы диких животных. То лось пересечет нам дорогу, то белка уронит шишку, а то и хозяин тайги даст о себе знать… В густом малиннике, где мы остановились, чтобы полакомиться сладкими ягодами, нас напугал медведь, который, заметив нас, бросился на утек, ломая ветки. Это нас развеселило и мы, в приподнятом настроении, продолжили свой путь.

На опушке леса я почувствовал запах костра. Он исходил из-за большого бугра, находившегося от нас в двадцати шагах.

В голове мелькнула мысль о племени хантов, и я произнес:

– Не уже ли пришли?..

Поднявшись на пригорок, мы увидели дымок у жалкого строения. Похоже, что была охотничья заимка. Костер потрескивал сырыми дровами, а мы с Дашей замерли, осматривая округу. Примостившись под раскидистым кустом боярышника, мы решили дождаться охотника.

Пламя еще выбрасывало свои длинные языки, и я сказал:

– Значит он вернется. Надо подождать.

Незнакомец не заставил себя долго ждать и через пять минут мы заметили сгорбленного старика с клюкой в руке. Он шел к жилищу медленно и часто останавливался, чтобы передохнуть. Скорченный и немощный, он подошел к заимке и опустился возле костра. Мы переглянулись и, понимая друг друга без слов, вышли из укрытия.

* * *

Мы сидели у костра и слушали рассказ Митяя, так звали незнакомца. Немощный старик оказался очень гостеприимным и совсем не старым человеком. Его азиатское лицо было в шрамах, а тело все искалеченным. Левая рука плетью висела на плече, а сам он сильно прихрамывал на обе ноги. Но при всем этом было заметно, что силы его не оставили, и правая рука ловка ломала сучья для костра.

На вид ему было лет пятьдесят и это подтверждали его смоляные волосы и живой взгляд из-под густых бровей. Митяй принял нас хорошо и был искренне рад нашему появлению в его сторожке. Мы поверили в его гостеприимство и решили остаться у него до утра.

За ужином он поведал нам о своей непростой жизни.

В прошлом он был разбойник. С малых лет он остался сиротой и поэтому не знал своего происхождения. Жил у озера Зайсан, детство провел там же, среди китайцев, монголов и множества других людей.

– Жили неплохо, – рассказывал Митяй, – всем хватало и тайги, и озера, но пришли татары и перевернули всю жизнь в деревне. Обиженные Ермаком, они стали вырезать русских и всех православных. В деревне началась паника и люди стали уходить в лес. Кто-то кинулся искать лучшие земли, а кто-то решил отомстить кочевникам. Мне было девятнадцать, когда я ушел в тайгу. Мы стали мстить обидчикам, нападая на них, когда те спали. Вооружившись трофейным оружием, мы слали жестоко расправляться с разрозненными отрядами татар. Вкусив способ легкой наживы и запах крови, мы стали жестокими и беспощадными разбойниками. Ради своего блага мы отступили от своих принципов и стали грабить всех, кто нам попадался…

Но вот как-то зимой мы напали на обоз, в котором оказались казаки. Получив достойный отпор, ели унесли ноги. И все бы ничего, только с тех пор рука моя отсохла, а сам я стал калекой. Лихой казак из обоза так перекрестил меня оглоблей, что у меня не только рука выскочила из плеча, но и ноги отнялись. Мои сподвижники разбежались, а я остался лежать один на морозе. Но на мое счастье меня подобрал старый китаец. Искалеченного и замершего он перетащил меня в свое жилище в лесу, где и оставил меня до полного излечения. Он поставил на ноги, но я остался калекой на всю жизнь. Я стал хромым и горбатым, а левая рука болталась веревкой на разбитом плече. Старый Дзинь, так звали моего спасителя, успокаивал меня, утверждая, что тело у человека не самое важное, главное в нем душа. Очень уж он сокрушался по этому поводу, считая, что он не долечил мне душу. Он учил меня добру и смирению, терпению и любви, он рассказывал мне о Конфуции и мудрых китайцах, он приводил примеры из Библии и пересказывал притчи Иисуса Христа. Но я его не слышал. Я хотел только одного – отомстить всему миру за свою искалеченную жизнь.

Прожил я у него до весны и когда совсем потеплело, ушел даже не поблагодарив своего спасителя. Я ушел совсем и навсегда, но спустя время, я очень часто вспоминал его умные наставления. В тайге я нашел бывших сподвижников и взялся за старое ремесло. В шайке меня уважали и даже побаивались за крутой нрав и особую жестокость. Очень уж я ловко рубил головы людям своей правой рукой.

Митяй с азартом рассказывал нам свою страшную историю, а мы с Дашей время от времени переглядывались и пожимали плечами.

– Еще много «подвигов» я успел совершить за свою короткую и непутевую жизнь, – продолжал Митяй, – но я остановлюсь на главном.

– Этот случай перевернул всю мою дальнейшую жизнь. Случилось это лет пять назад, а то и больше назад. К тому времени наша шайка превратилась в большое разношерстное войско разбойников. Кого в нем только не было. Были в нем и татары и русские, монголы и грузины, были украинцы и даже евреи. По вечерам одни молились Аллаху, другие Иисусу, а третьи Будде или еще кому. Я же никому не молился, потому что не верил никакому Богу. В лесу, когда я ушел от старого китайца, я был зол на весь белый свет. Я считал, что Бог ко мне был несправедлив, что Он незаслуженно меня наказал, сделав меня калекой. Тогда в гневе я выбросил свой нательный крест и талисман старого Дзиня. Я отказался от Иисуса и от Бога вообще.

Теперь, глядя на своих друзей – разбойников, мне было трудно понять этих убийц, которые лицемерили перед своими богами. Сегодня они молили его о прощении, а завтра уходили убивать ни в чем неповинных людей, ради своей наживы. «Богу молитесь, а черту кланяетесь!», – часто посмеивался я над ними. Кто-то обижался, а кто-то пытался оправдаться, рассказывая мне всякие небылицы.

Митяй вдруг закашлялся и потянулся к миске с водой.

Даша, воспользовавшись случаем, тихо прошептала мне на ухо:

– Мне страшно.

– Не надо бояться, – успокаивал Митяй, – этого злодея больше нет.

Выпив воды, он продолжил свой рассказ:

– Как я уже говорил, к тому времени наша банда стала большой силой, и мы нападали не только на обозы и деревни, мы делали набеги на мелкие городишки и даже мало укрепленные крепости. Конечно, это было не спонтанно. К нападению готовились и только после информации осведомителей, банда налетала на деревню или заставу.

Так случилось и в этот роковой день. Наш главарь Барчук – здоровенный хохол, давно мечтал посчитаться с воеводой Савой за смерть своего младшего брата, но поскольку сил сразиться в открытом бою не хватало, Барчук пошел на хитрость и подкупил охранников крепости. В слободе так же работали его лазутчики и информаторы, которые наблюдали и сообщали о жизни в воеводстве.

И вот однажды к Барчуку явился осведомитель с докладом и сообщил, что в деревне отмечают большой праздник по поводу юбилея заставы и поднятия большого колокола на колокольню. Что народ в деревне весь перепился, а в крепости остались только горстка охранников, да многочисленные гости. Дружина Савы в данный момент преследовала недобитые отряды татар, и застава осталась под прикрытием личной охраны воеводы. Такой случай Барчук не мог упустить, и мы той же ночью, выслав разведку вперед, выдвинулись к деревне.

Рано утром мы вошли в крепость. Ворота открыли подкупленные стражники и банда без труда ворвались в спящую деревню. Очень скоро крепость сдалась, а воевода сбежал со своей свитой, оставив народ на растерзание разбойникам. Началась паника, всюду горели дома и раздавались крики о помощи. Начался грабеж и мародерство.

Я ходил по крепости и наблюдал, как страдали люди, как мои друзья издевались и насиловали женщин. Мне было совсем не жалко ни стариков, ни женщин и даже детей. Я жалел только себя и винил всех в своей неполноценности. Меня одолевала зависть и злоба, когда я замечал, как мужики из моей шайки по-звериному овладевали женщинами, как они, блистая удалью, валили противника наземь. Мне было больно за то, что я не мог как они сойтись в борцовском поединке и не похвастаться своей силой и удалью. Я был жалким калекой, который мог с трудом забраться на небольшую кобылу, чтобы потом рубить шашкой головы людям, проклиная весь мир за свое уродство.

Минуя пылающие строения, я вышел на площадь крепости, не тронутую огнем. Здесь в ее середине стояла деревянная церковь и высокая колокольня, наверху которой находился еще не закрепленный к хомуту колокол. Он стоял на лесах, приготовленный для финального завершения работы. В голове у меня вдруг созрел дерзкий план – скинуть колокол вниз. Обиженный на весь мир, я хотел, как можно сильнее досадить людям, которые с большим трудом подняли это громадное чудо на колокольню. Я подговорил своих друзей и пятеро крепких мужиков с помощью рычага, стали двигать колокол к краю лесов. Я находился внизу и руководил операцией, разгоняя зевак на безопасное расстояние. Когда полусфера колокола появилась у нас над головами, я оповестил об опасности. Через минуту колокол накренился и стал сползать с лесов. Люди бросились врассыпную, а я оставался на месте. Больная нога, вдруг отказала, и я присел на землю. В тот же момент стопудовый колокол накрыл меня, оглушив своим могучим набатом…

Когда я очнулся, то не сразу понял ситуацию, в которую попал. Голова гудела, а в ушах еще звучал колокольный звон. Осознав, что со мной произошло, я тут же потерял сознание. Так продолжалось несколько раз и я, приходя в себя, мог осознать весь ужас моего положения. У меня началась паника и я бился в агонии, принимая бессмысленные попытки для освобождения. От ужаса я проваливался в забытье и это продолжалось без конца, пока я, обессилев от усилий, ощутил весь ужас своего положения. Я кричал и стучал по колоколу, но меня никто не слышал, я был заживо погребен под его тяжелой броней. В этой металлической капсуле было неимоверно тесно. Пытаясь расположиться поудобнее, я то и дело во что-то упирался. То это была стенка колокола, то его огромный язык, который занимал большую часть моего пространства. В темноте мне не хватало воздуха, и я терял сознание, находя в этом утешение. Я хотел умереть, я заставлял себя это сделать, но я продолжал жить и мучиться в этой ужасной тюрьме. Со временем я стал привыкать к своему положению и все же нашел позу, в которой можно было как-то разместить свое израненное тело.

Вдруг рядом я заметил небольшую трещину в стене колокола. Как видно она образовалась от удара о землю. Это мизерное отверстие служило мне единственным источником света и воздуха. И это было не столько источником жизни, сколько напоминанием о том, что за стенами моей тюрьмы продолжали жить люди, обиженные мною. В отчаянии я стал рыть подкоп. Царапая землю здоровой рукой, я ломал ногти и калечил себе пальцы. Мои попытки прекратились, когда я почувствовал, как моя ладонь коснулась поверхности большого камня. Надежды рухнули, и я приготовился умирать. В ожидании конца, я перебрал свою жизнь и вспомнил забытые молитвы. Я вспомнил о Боге.

Теперь, когда я находился на краю жизни, в памяти вдруг всплыл и образ старого китайца. Еще тогда, когда я находился у него на излечении, он пророчил мне трудный путь к Богу. Старик утверждал, что только Он спасет и вернет меня к жизни. «Где Бог – там и любовь, а где любовь там и жизнь!..», – говорил старый Дзинь.

– А, что такое любовь? – Спрашивал я тогда.

Не получив ответа, я впадал в размышления, которые мне предавали силы, чтобы справляться с невыносимыми страданиями. Меня мучило удушье, болели суставы, у меня разрывалась душа и болело сердце. Но я не сетовал на судьбу, и любую новую боль, которая появлялась каждую минуту, принимал как должное.

Здесь Митяй замолчал, а я, сгорая от любопытства, спросил:

– А что было дальше? Как ты выбрался из своего заточения?

Отхлебнув с миски воды, он продолжил:

– Не знаю сколько я просидел в своей темнице, но я уже не просил смерти и не просил пощады. Меня уже не беспокоила боль, не мешала теснота и я ждал развязки, мысленно разговаривая с Богом.

– Но вот однажды, – продолжал Митяй, – я услышал голоса людей и возню за стенкой колокола. Кто-то царапался и стучал снаружи. Я не придал этому значения, но вскоре заметил, как у кромки колокола стал пробиваться свет. Кто-то шел мне на помощь, делая подкоп. Я не дернулся и не отозвался, когда голос спасателя прозвучал совсем рядом. Отверстие у основания колокола увеличилось, а голоса людей становились громче и разборчивее. Когда свежий воздух ворвался в мою тюрьму, голова моя закружилась, а я потерял сознание.

Очнулся я в небольшой избе на кровати.

Солнечный свет слепил мне глаза, и я не сразу разглядел лицо женщины, сидевшей у моего изголовья. Сиделкой оказалась девочка лет пятнадцати. Звали ее Анной, и она была рада моему пробуждению. На мой вопрос где я нахожусь? Она ответила длинным рассказом обо мне и моей печальной истории. Мы подружились и вскоре свободно разговаривали на все интересующие нас темы. Она догадывалась кто я, но не хотела затевать эту тему, уходя от моих вопросов.

И вот однажды, когда я стал самостоятельно передвигаться по избе, к нам пришли местные мужики. Один из них признал во мне разбойника, который убил его брата. Они, недолго думая, приговорили меня к смерти. Кто-то советовал заколоть меня вилами, кто-то зарубить топором, а кто-то предлагал отвести меня к воеводе на суд. Пошумев, они ушли, пообещав мне скорую расправу. Я не испугался, а подошел к окошку и увидел огромное небо с белыми облаками. Они походили на больших птиц, проплывающих по голубой глади неба.

– Какое голубое! – Подметил я.

Я вдруг заметил, что под окном росла белая береза, а по соседству расположился большой куст боярышника. Он тянулся к дереву, касаясь его листвы своими красными плодами. Где-то совсем рядом просвистел клест, а на верхушке березы запел свою песню скворец.

– Как же я раньше этого не замечал? – Ухмыльнулся я.

Я прислушался к пению птиц, а услышал громкое всхлипывание.

У икон плакала Аннушка. Я подошел к ней и положил свою здоровую руку ей на плечо. Она вздрогнула, и, перекрестившись, продолжала усердно молиться. Я взглянул на образа и заметил, как несколько пар глаз посмотрели на меня. Среди ликов святых я увидел Бога. Он смотрел на меня своими голубыми глазами, и я невольно произнес:

– Надо же, голубые как небо!..

– Они тебя убьют, я их знаю. – Услышал я голос Аннушки.

– На все Божья воля. – Ответил я и трижды перекрестился.

Я вдруг вспомнил слова старого китайца: «Господь тебе оставил правую руку для крестного знамения, а не для того, чтобы ты, размахивая саблей лишал людей жизни!» Я посмотрел на свою правую руку и вспомнил лицо доброго китайца. Узкие глаза, смешная бородка и тихая размеренная речь с голосом ребенка. Я стал вспоминать притчу Иисуса Христа о заблудшей овце, рассказанной мне Дзинем, но мои размышления прервал встревоженный голос Аннушки.

– Сегодня ночью я тебя выведу из крепости. Я не оставлю тебя!

Сколько добра и сострадания было в этом маленьком человеке…

Митяй встал на ноги и стал оправдываться:

– Совсем ноги затекли, я сейчас продолжу.

Он потоптался на месте и облокотившись на клюку, продолжил:

– Аннушка, как и обещала, вывела меня из крепости и проводила до самого леса. Утром мы уже были в безопасности, и я узнал, что она покинула свой дом, чтобы уйти монастырь. Я пошел с ней, не желая больше возвращаться к ненавистному прошлому.

* * *

Мы шли долго и, хотя путь был нелегким, нам было хорошо вдвоем. За все это время, проведенное с Аннушкой, я сильно привязался к ней. Я замечал, что мои отношения к ней были чем-то большим, чем привязанность, уж очень трепетно и нежно я думал о ней. Я восхищался, и с таким умилением смотрел на нее, что на глазах наворачивались слезы. Рядом с ней мне было так хорошо, что я забывал о всех своих жизненных передрягах. Мне хотелось жить и радоваться каждому дню, проведенному рядом с ней. Иногда я даже пугался своих чувств и тайно благодарил Бога за подаренное мне чудо.

Но вдруг все закончилось и рухнуло в один миг. Аннушка умерла.

– Как умерла? – Воскликнула Даша.

Митяй не ответил, и мы заметили, как его глаза заблестели от слез.

– Накануне, – продолжил Митяй, – когда мы переходили безобидное болотце, я провалился в яму. Освободиться самому не удавалось и на помощь пришла Анна. Битых два часа мы барахтались в этом болоте, прежде чем выбрались на сушу. Только к вечеру мы развели костер и только к ночи мы смогли обсохнуть и согреться у огня.

Утром у меня начался жар. Все мое тело ломало и горело огнем. Аннушка крепилась и, скрывая свое недомогание помогала мне. Ночью у меня началась агония, и я просил смерти. Напуганная девочка, перенося свою боль, продолжала меня лечить. Она прикладывала мне примочки, читала молитвы и все время просила меня не умирать.

– Как же я без тебя? Я не хочу без тебя! – Причитала она.

Митяй замолчал, но вскоре, проглотив слезу, продолжил:

– Утром я проснулся от яркого света. Солнечные лучи слепили мне глаза, а на моей груди лежала головушка Анны. Я осторожно вытащил свою занемевшую руку и прикоснулся к ее щеке. Она была холодная как лед. Я испугался и стал целовать ее холодные губы. Я прижимал ее к себе, но ничто не могло вернуть ее к жизни. Она умерла.

Здесь Митяй не выдержал и зарыдал. Слезы крупными каплями вытекали из его глаз. Он всхлипывал и неуклюже смахивал их своей единственной рукой. У меня тоже к горлу подкатил комок, а Даша заплакала. Наступила большая пауза. Каждый из нас думал о своем. Я, тронутый рассказом Митяя растревожился о Даше, а она в свою очередь, испуганно смотрела на меня своими влажными глазами.

Луна была высоко, и освещала наше скромное пристанище. Где-то недалеко прокричал филин, а в костре громко затрещали дрова.

Нарушив молчание, Митяй заговорил:

– Три дня я пролежал рядом с ней. Я не мог понять, почему не я – убогий калека и большой грешник, а эта безгрешная девочка, так рано покинула этот мир? Почему так распорядился Бог? Ответ не заставил себя долго ждать, и я понял. Смерть забрала у меня самое дорогое, что было у меня в этой жизни, забрала то единственное ради чего мы все живем. Что бы я на себе испытал утрату. Она забрала у меня любовь и надежду. Не спросив меня, она в одно мгновение лишила меня всего!..

Митяй ухмыльнулся и с непонятной улыбкой добавил:

– Только она косой, а я шашкой!..

Мы переглянулись, а он, тяжело вздохнув, продолжил:

– Я не похоронил Аннушку в лесу. Я не мог бросить ее одну в тайге и отдать ее юное тело земле без ритуала. Я решил выполнить ее последнее желание и, соорудив носилки, доставил в монастырь.

Строгая игуменья Серафима, выслушав меня, забрала Аннушку и сестры, соблюдая обряд погребения, похоронили ее на монастырском кладбище. Сорок дней я пробыл в монастыре. Я работал на скотном дворе, косил сено и делал всю работу, которая была мне под силу.

Там я познакомился со старцем Алексием. Он был слепым и уже не вставал с кровати. Монашки досматривали немощного и полуживого старца, отдавая ему дань своего уважения.

– Он был мучеником и пострадал за веру, – рассказывала мне игуменья Серафима. – Всю свою жизнь, он проповедовал православие и Бога нашего Иисуса Христа. Прославляя веру, он ходил по деревням и селам, минуя сотни верст. Он заходил в города и воеводства, но однажды в лесу он наткнулся на стан разбойников. Его приняли как блаженного и приютили у себя в лагере. Алексий не испугался и начал свою проповедь, призывая людей к миру и любви. Уже очень скоро многие из разбойников, слушая старца, стали задумываться о своей грешной жизни. Многие из них, осознав свое падение, стали уходить из шайки. Разбойникам это очень не понравилось, и они жестоко расправились с Алексием. Они избили старика, засыпали ему глаза известью, вырезали язык и, покалеченного, бросили умирать в болото.

Как старец выжил никто не знал. В монастырь Алексия привез мужик с обозом, подобравший его на тракте. Игуменья Серафима приняла старца, узнав в нем проповедника Алексия. Так он и остался в монастыре под покровительством игуменьи и добрых сестер. К нему и отвела меня Серафима, чтобы я поведал ему свою историю.

Целый день я провел со старцем, рассказывая ему свою жизнь. Алексий молчал и только изредка вздыхая, открывал рот, пытаясь что-то сказать. Уже к вечеру, когда колокол стать созывать на вечернюю службу, он положил мне на колено свою худощавую руку и открыл больные глаза. Его пальцы скрестились в двуперстие, а ладонь трижды дернулась у меня на коленях. Я понял, что лишенный сил Алексий, таким образом благословил меня на дальнейшую жизнь.

Свой разговор я пересказал игуменье и она, желая мне помочь, предложила идти к преподобному старцу Варлааму, в леса под Тобольском. Она уверяла меня, что именно там, рядом с ним, я смогу обрести покой и утешение. Так я и сделал, и отправился в дорогу. Но путь оказался для меня слишком тяжелым и поэтому я застрял здесь, на полпути до заданной цели. Старые раны мешали мне продвигаться, но я мысленно уже беседовал со старцем Варлаамом…

На следующий день мы расстались с Митяем и продолжили путь к племени хантов. Каждый из нас истолковывал историю Митяя по-своему, и каждый находил в его рассказе главное для всех нас…

Красавица и чудовище

(рассказ)

Когда я услышал голос матери, то прервал свой полет и остановился. Когда она заплакала я рванулся домой, и уже через мгновение оказался в квартире родителей. В этот раз я уже не осторожничал при входе, и с разгона влетел в нее через балкон, протащив занавеску до самой середины комнаты. Дома родителей не оказалось и только тихие женские голоса доносились из кухни. Две пожилые соседки, которых я когда-то встречал на земле, переговаривались у плиты. От них я узнал, что прошло уже три дня и наступило время похорон.

Мое грешное тело повезли на кладбище, и я ухмыльнулся:

– Как быстро пролетело время? А я даже и не заметил…

Конечно, я уже понимал, что со мной произошло и где я нахожусь в данный момент. Теперь я видел и то, что о чем говорили умные люди на земле – есть, и то, над чем мы частенько посмеивались – существует. Но это было только началом моего осознания, главное оставалось за гранью моего представления об этом мире. Вот и сейчас ухмыльнувшись своему удивлению, я вдруг понял, что здесь, в этом мире времени просто не было, оно осталось там на земле, чтобы отсчитывать людям дни и годы, отведенные им сверху…

* * *

На городском кладбище я быстро отыскал похоронную процессию с моим телом. С высоты птичьего полета сделать это было не сложно, да и к тому же в этот момент на нем находилось только две таких группы, которые соседствовали через пару рядов захоронения.

На небольшом деревянном постаменте, накрытым черной материей, стоял гроб с моим грешным телом. Рядом собрались родственники, а у изголовья покойного сидели мои родители. Людей было много и разглядеть каждого в лицо было нелегко. Кроме родственников и соседей были здесь и малоизвестные мне люди, с которыми я когда-то имел дело в бизнесе и, которые так равнодушно наблюдали за моим падением. Были среди них и недоброжелатели, и даже враги.

– Зачем? – Удивился я, отводя от них взгляд.

Совсем недалеко от моей могилы я заметил, как небольшая группа людей, оплакивала свое горе. Это была другая беда и другая трагедия. Вскоре я понял, что кто-то прощался с дочерью.

– Лизонька, доченька, – плакала женщина у ее изголовья.

Я приблизился к покойной и увидел девушку, которую недавно видел в морге. Во всем белом и с фатой на голове, она походила на невесту. Мои догадки развеяла ее мать, затянув грустную песню…

– Доченька – невеста! Красавица ты моя, что же ты наделала?..

Рядом эхом отозвался голос моей матери:

– Витенька, сыночек!..

– Доченька-а – красавица моя! – Звала женщина…

В воздухе, сливаясь с минорными звуками оркестра, летало человеческое горе, а над могилами прокатился непонятный гул. Он походил на отдаленные раскаты грома, и я осмотрелся. Небо было чистым, и только небольшая стая ворон кружилась над кладбищем. Гул повторился, и я заметил, что он стал громче и напоминал рев зверя. Он исходил откуда-то из-под земли, и я взглянул на могилу Лизы. Увиденное меня напугало. Грунт у ямы кипел, выдувая огромные пузыри. Лопаясь, они оставляли воронки и бугры. Что-то большое и сильное тревожило землю. Я отшатнулся от могилы, а за моей спиной кто-то заплакал. Я оглянулся и увидел Лизу, тело которой лежало в гробу. Провожающие, ничего не замечая, продолжали оплакивать покойницу, а мы, прижимаясь друг к другу, наблюдали за буйствами чудовища.

– Ты кто? – Приходя в себя, спросила меня девушка.

– Я Виктор, я такой же, как ты!.. Мы, Лиза, в другом мире, в другой жизни, – пытался объяснить я, а она, испуганная, продолжала:

– А это что? Это кто такой? Что происходит, я боюсь!

– Я не знаю, я сам здесь недавно. Видишь, это меня хоронят, – я указал на группу провожающих по соседству и заметил, что земля у моего захоронения оставалась в покое. Люди плакали, а у самой могилы ветер раскачивал красные ветки боярышника.

– Красный куст?! – Ухмыльнулся я, а Лиза запричитала:

– Я узнала его, я вижу его. Это то самое чудовище, которое преследовало меня еще там на земле. Я боюсь, Витя!

– Не бойся мы вдвоем, мы справимся, – успокаивал я девушку.

Рядом с нами прокатился звериный рев, а у моей могилы зазвучали трубы духового оркестра. Прощание с моим телом подходило к концу и когда гроб накрыли крышкой, я обратился Лизе:

– Ты постой здесь, а я сейчас – мне надо…

– Не уходи! – Взмолилась она.

– Я недолго, только попрощаюсь и вернусь.

Она закрыла лицо руками, а я придвинулся к своей могиле. Что-то обязывало меня проститься со своим прошлым, что-то заставляло меня проститься с телом. И когда гроб опустили в могилу, а присутствующие стали бросать землю на его крышку, я вошел в него. Это получилось быстро и легко, что я не успел осознать своего поступка.

В первый раз за это время я стал мертвым человеком…

Мне было неудобно в своем теле, и я удивился:

– Как я в нем помещался?

Оно мне показалось маленьким и тесным, и мне захотелось его оставить. С трудом я открыл веки и взглянул перед собой. Полная темнота окружала меня, и я даже не понял кто из нас это сделал.

– Это я или он? – Прошептал я, боялся разбудить покойника.

Мое положение было настолько необычным, что меня охватил ужас. Я дернул ногой, рукой и пошевелил пальцами. Они были чужими и совсем не слушались меня. Вдруг сверху донеслись звуки духового оркестра, и я пришел в себя. Я услышал рыдание матери и протяжные звуки автомобильных клаксонов.

– Это прощаются со мной, – догадался я и вдруг заметил, что говорю губами покойника.

Когда за стенкой гроба что-то зашуршало, я притих и прислушался. Рев зверя доносился совсем рядом и мной овладел страх. Я дернулся, но выскочить из тела не получилось. После второй неудачной попытки я запаниковал, а чей-то металлический голос произнес:

– Четырнадцать часов тридцать минут!..

Я вздрогнул, но вскоре догадался, что это были часы на руке покойника. По привычке я приподнял голову, чтобы взглянуть на циферблат, но стукнувшись о крышку гроба, я тут же ее опустил. Меня раздражала моя беспомощность и я бесполезно перемещал мертвые конечности в деревянном ящике. Вдруг я увидел свое тело со стороны. Оно лежало на боку, упираясь коленями в стенку гроба. Руки его безуспешно толкали крышку, а лицо было перекошено от страха.

– Вот так и сочиняют небылицы о живых мертвецах, – произнес.

Я вспомнил рассказы о том, как при эксгумации трупов, их частенько находили не в подобающих для покойников позах. Это служило поводом для пересудов о жизни и смерти человека, в частности о его пробуждении в могиле. Никому и в голову не приходило, что так души умерших прощались со своим телом. Кто-то, измученный болезнями, это делал спокойно, отдавая дань своей оболочке, кто-то бурно протестовал, жалея свое тело, а кто-то просто пугался, оставляя после себя страшную гримасу на лице, как я сейчас.

Вырвавшись из страшного подземелья, я цинично пошутил:

– Вот вам еще одна тема для рассуждения!

Уже через мгновение я наслаждался светом и свободой.

Пролетев большой круг, внизу я увидел уже знакомую мне группу людей. Прощание с покойницей подходило к концу и я, разогнав стаю ворон, опустился на землю, где и нашел Лизу.

– Не бросай меня. Мне страшно, – причитала она.

Она чувствовала это чудовище и от этого все время повторяла:

– Это он. Я его вижу, я боюсь!..

Когда зверь заревел снова, я предложил Лизе покинуть кладбище.

Она всхлипывала, и продолжала оправдываться:

– Я не могу, я будто привязана к нему.

Лиза была напугана, но оставалась стоять у могилы и ожидала своей участи. Она нервно потирала руки, а я заметил на ее запястье полупрозрачную нить. Она чуть заметно выходила из ямы и зловещим узлом крепилась у нее на руке. Нить то натягивалась, как струна, то провисала, то сильно дергалась, подталкивая девушку к могиле.

С каждой минутой это становилось заметнее, расстояние сокращалось и когда гроб с телом Лизы коснулся дна ямы, она закричала:

– Теперь держи меня крепче!

Я не понял просьбы, но все же уцепился за нее обеими руками.

Вдруг поднялся ветер, люди заплакали, а из могилы выскочил столб пыли и, превратившись в огромную лапу, потянулся к Лизе. В мгновение, она ухватила ее ногу и потянула к могиле. Лиза истерически закричала, а я изо всех сил пытался вырвать ее из лапы зверя. Силы были не равны и я, цепляясь за воздух, заметно проигрывал ему. У края могилы чудовище вдруг притихло, а я услышал, как совсем рядом кто-то читал молитву. Это был батюшка. Он отпевал покойника по соседству и часто просил Господа о помиловании его души. Зверь будто прислушивался к заклинанию священника и, одурманенный ладаном и святыми словами, отпустил ногу Лизы. Я воспользовался его замешательством и вырвал Лизу из его лапы. Раздался страшный рев, закричали люди, а мы с Лизой поднялись высоко в небо.

Уже сверху мы наблюдали за происходящим на земле.

У могилы Лизы началась неразбериха; люди кричали и плакали, заглядывая в яму. Кто-то упал в обморок, а кто-то ругал могильщиков, не подбирая выражений. Лиза не обращала на это внимания и парила у облаков. Я, оценив ситуацию, сразу нашел объяснение. При спуске гроба в могилу одна из веревок оборвалась, и он упал на дно ямы. От удара крышка гроба сдвинулась и через образовавшуюся брешь, было видно испуганное лицо покойной. Деревянный крест, приготовленный для надгробия, был сломан могильщиком, который упал на него, когда порвалась веревка. Один из присутствующих, потеряв сознание упал в могилу, а ветер стал задувать его могильным черноземом. Люди спасались бегством, а Лизина мать тянула руки к телу дочери.

– Да, – заключил я, – картина не для слабонервных…

Лиза равнодушно махнула рукой и сказала:

– Полетели отсюда. Я летать хочу!

* * *

Лиза была счастлива своему освобождению.

Она рассказывала мне всякую ерунду, задавала глупые вопросы и птицей кружилась в голубом пространстве.

Я поглядывал на нее и с улыбкой думал:

– Совсем ребенок!..

– Я уже не ребенок, – поспешила возразить Лиза, прочитав мои мысли, – мне скоро восемнадцать исполнится!

– Уже не исполниться, – поправил я ее и спросил:

– А, что случилось? Почему так рано, что привело тебя сюда?..

Вскоре я узнал, что Лиза была наркоманка, а передозировка привела ее сюда. Ее дальнейший рассказ мне был уже не интересен.

– А разве ты не знала, что наркотики опасны для жизни? – Перебил я ее пламенную речь, а она поспешила ответить:

– Ой, брось ты, Витя! Какая у меня жизнь там была – существование! Наркотики – вот жизнь! Уколешься и на все плевать. Все по кайфу и чудовище это, так – смешной барабашка!..

– Да. Красавица и чудовище! – Печально заключил я, понимая, что говорить больше было не о чем.

Я смотрел на Лизу и понимал, что борьба на кладбище была напрасной, сражение я проиграл – она давно была во власти Сатаны. И теперь в облике милой девушки он смеялся надо мной. Было понятно и другое, что пребывание Лизы в этом мире будет недолгим. Невидимая нить на ее запястье уходила вниз на землю и время от времени давала о себе знать, подтягивая поводок. Лиза этого не замечала, и продолжала рассказывать свои земные приключения, летая под облаками.

Я предвидел исход и, проводив ее взглядом, произнес:

– Бедная Лиза!..

Вдруг яркая вспышка осветила округу, а громкие раскаты грома прокатились по небу. Вокруг все потемнело и тяжелые облака поплыли над нашими головами. Повторный раскат грома прозвучал, как набат большого колокола и я услышал истерический крик Лизы. Она падала вниз, пытаясь руками удержаться за воздух. Падение становилось стремительным и через минуту Лизы не стало. Прогремел гром, а на земле страшным эхом отдалось рычание зверя. Тучи побежали быстрей и вскоре, через образовавшуюся брешь, стали пробиваться лучи солнца. Тучи стали легче и, поменяв цвет, превратились маленькие белые облака, на большом голубом небе.

Наступила тишина и я сказал:

– Ну, вот и все!..

Я передвигался в пространстве, а в памяти все еще всплывали фрагменты истории бедной Лизы. Сатана меня больше не пугал, я не был в его власти. Я уже был там, где грехи не совершают. Здесь, в этом мире за них приходилось расплачиваться. Я получил хороший урок для себя и уже понимал, что души людей надо спасать на земле при жизни, а не здесь, когда исправить уже ничего невозможно…

Андриановна

(миниатюра)

– Господи, что же теперь будет? – Думала Анастасия Андриановна, лежа в постели, – горе-то какое? – Убивалась она.

Сама-то она была лежачая, уже полгода не вставала с постели.

Болезнь и годы уложили ее в кровать, и она уже подумывала оставить этот мир. И все вроде у нее слаживалось хорошо; завещание написала, белье приготовила, даже пособороваться успела.

Но тут пришла беда, да еще какая. Дочка с мужем на машине разбились насмерть, а у них дети – девочке десять и мальчику восемь лет.

– Что делать? – Раздумывала Андриановна, глотая слезы.

– Это что же, детей в детский дом? А вдруг в разные приюты, а обижать будут?.. Как же они мои родненькие – сиротинушки?..

Полночи проплакала она – все слезы выплакала, а к утру свалилась с кровати. Так докрутилась в раздумьях, что и не заметила, как очутилась на полу. Что делать? Дома никого нет, соседка, что присматривала за ней, ушла домой и придет только утром, ну и поползла Андриановна к иконам по-пластунски. Благо тело еще помнило войну и ночные вылазки за линию фронта. Вот и пригодилось…

– Это поначалу тяжело, – подбадривала себя старушка, – потом ничего – привыкаешь…

Огонек в лампаде был ей как маяк, и она благополучно добралась до маленького иконостаса в углу спальни.

Мысленно перекрестилась и поднялась на локтях. Поблагодарила Богородицу и присела на коленях, а когда прочитала молитву, смогла встать на ноги и поцеловать святой образ Бога…

До рассвета она провела в молитвах, а когда в комнате посветлело, стала искать свою палочку.

– Выбросили, наверное, окаянные, – ругалась Андриановна, – думали бабка больше не поднимется…

К семи утра она уже оделась и отправилась к соседке.

Та открыла ей двери в ночной рубашке и обомлела…

– Андриановна! Ты ли это?..

– Ты мне, Петровна, это… Свою палочку одолжи, а то моя куда-то задевалась, – отвечала Андриановна, а соседка удивлялась:

– Ты это куда собралась?

– За внуками. Горе-то слышала у меня какое?

Петровна промолчала, а Андриановна продолжала:

– Да, ты не смотри на меня так. Я в здравом уме. Не время сейчас умирать, надо детей на ноги поставить, а тебе спасибо большое!..

Соседка вынесла ей свою палочку и спросила:

– Может тебе помочь?

– Сама управлюсь, – ответила Андриановна и вышла из подъезда.

Так все и получилось у нее. Внуков она подняла и выучила, а сама через десять лет быстренько умерла, наверное, боялась передумать, а то внучка вышла замуж и ждала ребенка. А правнуки для нее были тоже большим искушением. А так и двух жизней не хватит!..

Потому что жизнь бессмертна

(рассказ)

Проскочив деревню, таксист Костя вдруг резко остановил машину у магазина и вопросительно посмотрел на меня.

Я ответил ему тем же, а он спросил:

– Водку-то брать будешь?

Не понимая вопроса, я промолчал, а он объяснил:

– По пути взять будет негде…

Я ответил не сразу, так как еще пребывал в шоке от известия о смерти друга. Я приехал к нему на день рождения, а он вдруг умер.

– Дурацкая история, – возмущался я, – крепкий мужик – десантник, а умирает от гриппа. Глупо! – Заключил я, а Костя спросил:

– С тобой, Витя, все в порядке? Ты водку будешь брать или как?

– Конечно буду, – ответил я и полез за кошельком.

Костя вышел из машины и поспешил к магазину.

– А деньги? – Крикнул я ему вдогонку, а он махнул рукой.

Я проводил его взглядом, а в окошко автомобиля постучали.

– Вы на кладбище едете? – Спрашивал меня невзрачный мужичок, пережевывая потухшую папиросу.

– На кладбище, на кладбище. Чего тебе надо? – Грубо ответил ему таксист и оттолкнул бедолагу от машины.

– Возьмите меня, я хочу умереть, – взмолился мужик и заплакал.

Крупные слезы покатились по его грязным щекам. Мне стало жалко мужика, и я предложил водителю взять его с собой.

– Он же больной – дурачок. Смотри. Ерема, выпить хочешь?

Тот размазал слезы по лицу и стал каркать как ворона. Широко расставив руки, он махал ими как крыльями и, прыгая по пыльной дороге, пытался взлететь. Дотянувшись до ветки рябины, он сорвал ягоды и засунул себе в рот. Удерживая кисть зубами, он плясал какой-то непонятный танец и строил нам смешные гримасы. Константин хохотал, а я остановил представление и налил Еремею водки.

Закинув голову назад, он долго цедил содержимое из одноразового стакана, и я успел заметить большой шрам на его шее.

– Это что? – Полюбопытствовал я, указывая на его горло.

– Ерунда – осколок от гранаты, – с какой-то поддельной бравадой ответил Еремей, закусывая водку красными ягодами рябины.

Он протянул мне пустой стакан, и на его тощем запястье я увидел татуировку. Три знакомые буквы – «ВДВ», синели на его руке.

– Ты десантник? Афганец? – Спросил я.

– Десантник, десантник! Только это не Афганистан, – ответил он, выдыхая пары алкоголя. – Это Ангола – юго-западная Африка!..

Еремей потер больное место, а Костя грубо его остановил:

– Хватит трепаться! Никакой он не десантник, знаю я его. Он и в армии-то не был никогда. А шрам этот у него от операции остался, когда вешался – кадык себе сломал… Ладно, Витек, поехали, а то дело к вечеру идет, – сказал Константин и завел машину.

Я посмотрел на Еремея, а тот стал оправдываться:

– Я говорю правду! Это в другой жизни было… Я офицер ВДВ, я – десантник! А это осколок – Ангола – 76 год!..

Мы уехали, а Еремей еще долго кричал нам вслед.

Прервав паузу, Костя и сказал:

– У него батя был военный. Он погиб где-то в Африке, вот он и возомнил себя офицером – десантником. А повесился он, когда жену похоронил, он ее сильно любил, от этого и умом тронулся.

– Жалко мужика, – произнес я и тяжело вздохнул.

– И мне жалко, – согласился Константин и стал рассказывать историю деревенского парня.

– Он-то мужик не глупый, учителем в школе работал. Детишки от него без ума были. Да и мы тоже его заслушивались, когда он нас просвещал, рассказывая об истории родного края. Да, что говорить – умный был мужик. Но когда привез жену из города – все поменялось…

Вскоре Еремей работу в школе оставил и стал кататься по стране со своей Груней. Баба она, конечно, была видная, ни чета нашим деревенским. Одни волосы чего стоили – черные, как смола и длинные до самых пят. А фигура под стать имени, одним словом – груша! Она то ли цыганка была, то ли молдаванка, но красивая стерва.

Рядом с ней Еремей изменился. Он стал замкнутым и угрюмым. Рассказы его теперь были невеселыми, а предсказания – пророческими. Люди стали побаиваться Еремея, потому что предсказывал он все нехорошее и страшное, и все это, как правила, сбывались.

Груня, в отличие от него, была всегда веселой и приветливой, хотя за глаза все бабы называли ее ведьмой. Потому что она помогала односельчанам; с кого-то порчу снимет, кому-то рану залечит, а кому-то и совет умный даст. Могла Груня и на картах погадать и поворожить, могла и зелье приготовить. Кому-то она мужа в семью вернет, кому любимого, а кого-то и отошьет навсегда. Словом, что-то в ней было колдовское и магическое. Это я точно знаю, на себе испытал.

Он закурил сигарету и продолжил:

– Вот посуди сам, Витя. Загулял я как-то с одной продавщицей – Тонькой из соседней деревни. Да, так загулял, что надумал бросить свою Наташку и перебраться к молодухе. Вроде все решил, пора переезжать, да не тут-то было. Я к любовнице, а ноги домой несут. Ноги к Тоньке, а душа до Наташки рвется. Так я целый месяц и пробегал, от одного дома к другому. Потом пришло осознание. Повинился я перед женой, да вернулся в семью. Позже мне Наталья призналась, что ходила за помощью к Груне меченой, она мол, и помогла тебя вернуть.

– Помогла, так помогла!.. – Ухмыльнулся Константин и вздохнул. – Вернуть-то она меня вернула, только вскоре после этой помощи Наташа сильно заболела. Диабет откуда-то у нее взялся, а гипертония сгубила ее окончательно; инсульт, следом второй, а после третьего она слегла – парализовало ее на левую сторону. Вот тебе и помощь?..

Константин махнул рукой, а я спросил:

– А почему меченная?

– Пятно у нее на лбу было, – ответил он. – То ли родинка, то ли бородавка, она его под челкой прятала. Но разве от баб можно что-то утаить? Они и у Венеры Милосской на заднице прыщик найдут…

Он хихикнул, а я продолжил:

– А от чего Груня умерла?

– А хрен его знает. Врачи говорили, что тромб оторвался, а люди шептали, что это Ерема ее отравил. Любил он ее сильно, а ревновал еще сильней, от этого и вешался, от этого и с ума сошел. – Заключил Константин и остановил машину у небольшого лесочка.

Я посмотрел в окно, а он сказал:

– Вот и приехали!

Мы вышли из машины, и я спросил:

– А где же кладбище?

– Там в лесопосадке оно и находится. Здесь к нему сейчас не подъехать – уже поле вспахали, а объезжать очень далеко, так что ты, Витек, здесь пешком – напрямик по пахоте…

Константин отдал мне пакет с водкой и сказал:

– Я через пару часов подъеду за тобой, а сейчас давай наливай – надо Николая помянуть. Хороший был парень, только невезучий.

– Это почему невезучий? – Удивился я. – Он один из нашего взвода, кто из Афганистана невредимым вернулся…

– На войне оно может быть и так, – согласился Костя, поднимая стакан, – только на гражданке все по-другому. Ты понимаешь в чем фишка? Без любви человек долго не живет, а Николай был человеком!

Мне понравилось его заключение. Как точно он подметил главное и, как коротко он объяснил сущность человеческой жизни.

– Миром правит любовь! – Подумал я, и вслух повторил слова Константина. – Без любви человек долго не живет!

– Хорошо сказано, – похвалил я таксиста и спросил:

– А, как его жена? Он же ее любил?

– Любить-то он ее любил, только она его не любила, – ответил Константин и протянул мне пустой стакан. – Давай-ка, Витек, повторим. За Николая можно и права отдать, настоящий был мужик!..

Мы выпили, и он продолжил:

– Ушла она от него. К другому ушла, а он держать не стал. На наши вопросы отвечал прямо: «Я ее люблю и желаю ей счастья. Значит со мной ей было плохо. От хорошего не бегут!..». Сам-то он, конечно, погоревал, но он искренне был рад видеть ее счастливой.

– А, что было потом? – Спросил я.

– Потом у него были бабы, но это уже никакого отношения к любви не имело. А почему умер – я тебе уже рассказал.

Константин закурил и посмотрел на часы.

– Однако, надо ехать, да и тебя уже там заждались…

Он открыл дверцу автомобиля и напомнил:

– Через два часа подъеду!

* * *

Это было обыкновенное деревенское кладбище, которые имели все небольшие поселения в России. Здесь не было гранитных памятников и мраморных постаментов, не было склепов и могил с дорогими оградами, здесь были только скромные холмики с деревянными крестами, да худыми ограждениями. Где-то здесь, под кронами вековых лип, лежал мой боевой товарищ Николай – романтик и весельчак.

– Жалко парня, – произнес я и вступил на погост.

Тропинки тут же побежали между могил и я, выбрав дорожку наугад, медленно пошел вперед, читая имена на табличках. Кое-где на крестах попадались фотографии и глаза умерших провожали меня своим холодным взглядом. Вдруг с березы слетел ворон и громко каркая сел на черный крест у соседней могилы. Я приблизился к захоронению, а птица, переместившись на ограду, посмотрела на меня. Я заметил, что могила была ухоженной; холмик был очищен от травы, а у основания креста, в стеклянной банке, стояли живые цветы. С фотографии на меня смотрела молодая женщина. Ее красивые черты лица и пронзительный взгляд, привлекли мое внимание. Я подошел ближе и прочел на табличке: «Таежная Ясмин Симеоновна». Ниже под текстом корявым почерком было процарапано имя «Груня».

– А не та ли это Груня? – Произнес я, а ворон, услышав мои рассуждения, бросил на могилу красную кисть рябины.

– И, что это значит? – Спросил я у птицы.

Она промолчала, а я посмотрел на фото.

Лоб женщины прикрывала густая челка, которая совсем не портила ее красивого лица. Все совпадало с рассказом Константина – красивая женщина на фото была женой Еремея. Я посмотрел на ворона. Тот смотрел на меня своими черными глазами и ожидал вердикта.

Я не заставил его долго ждать и сказал:

– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты Ерема?..

Птица сорвалась с места и в полете прокричала:

– Да! Да! Да-а!

Когда ворон скрылся за деревьями я произнес:

– Однако, это становится интересно!..

Оставив загадочную могилу, я двинулся дальше по тропинке и через пару шагов, у ствола раскидистого клена, я увидел цветы. Небольшая группа ромашек смотрели на меня своими желтыми глазами. Я улыбнулся им в ответ, а на верхушке дерева просвистел дрозд. Там наверху я заметил, как сквозь густые кроны деревьев пробивались лучи солнца. Светлыми полосками они падали на холодные холмики погоста, а их блики скользили по крестам и фотографиям умерших.

Вдруг где-то далеко за лесом прогремела канонада и подул резкий ветер. Листья на деревьях тревожно зашелестели, стволы деревьев заскрипели, а кроны, придвинувшись друг к другу, закрыли проход для солнечных лучей. На кладбище опустился полумрак.

По чуть заметной тропинке я продолжил свой путь.

Вскоре дорожка привела меня к большому кусту боярышника. Он стоял передо мной живой изгородью и раскачивал своими тяжелыми ветками. От множества ягод куст терял свой облик. Его плоды горели огнем, придавая растению необычный цвет. Я потянулся к нему рукой, а из его зарослей выпорхнула большая черная птица.

Она, разрывая тишину, кричала на весь погост:

– Атас! Атас! Полундра!..

От неожиданности я отскочил в сторону и наступил на сухую ветку. Она громко щелкнула под ногой, а мне показалось, что кто-то передернул затвор. Заросли зашуршали листвой, а мое сердце громко застучало в груди. Я с тревогой посмотрел на куст, ожидая развязки.

– Руки вверх! – Вдруг раздался голос у меня за спиной, и я почувствовал, как под лопатку вонзился ствол автомата.

Я подчинился приказу и поднял руки…

Громкий смех нарушил тишину кладбища.

– Спокойно – свои! – Произнес парень в маскировочном костюме.

Я оторопел и, не веря своим глазам, спросил:

– Монгол, это ты?!

Обнявшись, мы прошли за необычный куст, где у свежей могилы Николая сидели мои товарищи, которых я потерял на войне. Меня не удивил живой облик друзей и не напугала боевая обстановка у могил. Мы были вместе, как много лет назад и пили за мать и победу.

Когда Иван поднял кружку, чтобы произнести тост, я сказал:

– А вы знаете, что этой осенью Норик умер?

– Конечно, знаем, – как-то равнодушно ответил Сергей, а взводный добавил, – мы здесь, Моряк, все знаем, мы в курсе…

– Он мне денег оставил, – продолжил я, – сумма приличная…

Я рассказал товарищам о визите американских юристов ко мне домой, и о части наследства, оставленного мне моим другом.

Ребята промолчали, а я заявил:

– Я хочу на эти деньги храм построить, как вы думаете?..

– А, что?! Хорошая идея, – поддержал меня Иван.

Мы выпили, а Кузя вдруг предложил:

– А знаешь, Моряк. Раздай ты эти деньги нашим матерям. Только сам раздай, каждой в руки, а то мы слышали, как там на гражданке…

– А тебе-то это зачем? – Ухмыльнулся Монгол. – У тебя же матери нет, сам рассказывал, что ты детдомовец…

– Как нет? – Взорвался Кузя. – Не собака же меня родила. Если хочешь знать, Миша, я ее каждую ночь во сне вижу!..

Монгол быстро опомнился и извинился перед товарищем.

Он протянул ему налитую кружку, а Кузя произнес:

– За наших матерей!

Когда вернулась разведка, Саша взводный сказал:

– Ну, нам пора. А Николая мы забираем с собой, он хороший снайпер и его место на передовой…

– Так война же закончилась?! – Возразил я.

– Это для тебя она закончилась, – вставил Серега, поправляя повязку на раненной руке, – а мы еще повоюем.

– Много еще зла на земле, Витек, – добавил Иван, – а кто будет уничтожать эту мразь, кто очистит землю?

– Никто кроме нас! – Выкрикнул Кузя и все его поддержали.

– Возьмите меня с собой, – попросил я товарищей.

– Нет, Моряк, – ответил взводный. – Ты свое уже отвоевал. У тебя другая работа. Ты теперь – писатель и роман мне твой очень нравится.

– А ты что его читал? – Спросил я товарища.

– Я его не только читал, я живу в нем!.. Ты, что забыл?

Когда в небо взлетела красная ракета, мои друзья повставали с места и взялись за оружие. Мы попрощались, а взводный сказал:

– Ты, Моряк, допиши свой роман. И помни, это нужно не только живым, это нужно всем! Потому что жизнь бессмертна…

Мы простились, и друзья ушли в туман.

На могильном холмике осталась стоять солдатская алюминиевая кружка, наполненная водкой и краюха черного хлеба. В небе догорала сигнальная ракета, а где-то за кладбищем просигналил автомобиль.

Новое платье

(миниатюра)

Сегодня Оля проснулась большой…

Сегодня ей исполнилось пять лет и поэтому она решила сама выбраться из кроватки и сделать маме сюрприз. Оля уже могла мыть посуду, включать телевизор и пылесос, она помогала маме готовить пироги и убираться по дому, но вот перекладина на кроватке никак ей не поддавалась. То ли она была слишком высокой, то ли Оля была маленькой. Подтянувшись до пояса, как правило, нижняя часть тела всегда почему-то оставалась тяжелее. Ноги и место, из которого они росли, всегда перевешивали туловище. Опасно покачавшись на перегородке Оля обратилась к брату. Тот сидел у окна и читал журнал.

Саша – так звали ее брата, не откликнулся на просьбу, и тогда Оля прибегла к хитрости и маминым голосом, попросила:

– Сашенька, сыночек, неси Олю маме…

Брат улыбнулся изобретательности сестры и помог выбраться ей из кроватки. Перехватив руки поудобнее, он понес ее к маме на кухню. Но Оля вдруг вырвалась из его рук и сползла на пол.

– Я сама, – заявила она и вбежала на кухню.

Здесь она попала в объятия мамы и Оля похвасталась:

– Я сама вылезла из кроватки. Я же теперь большая?!

Оля посмотрела на брата и тихонько добавила:

– Мне Саша немного помог…

– Совсем немножко, – поддержал ее брат.

Скоро все забыли об этом случаи и с любопытством рассматривали платье, которое ей купила мама. Оно было таким, каким его представляла Оля. Розовое, с юбкой клеш и фонариками на плечах.

Мама надела на Олю платье, и все подошли к большому зеркалу в прихожей. Оля ходила перед ним, как по подиуму; она кружила юбкой солнце и трогала ажурную оборку на ее подоле.

– Красавица! – Восхищалась мама.

– Принцесса! – Говорил брат.

Оля, не отводя взгляда от зеркала, вдруг по-взрослому заявила:

– Правда, мамочка, я в нем даже помолодела?!

Мама улыбнулась, а брат сделал ей комплимент:

– Хорошо выглядишь, сестренка!

Потом, когда собрались гости и дети сели за стол, маму позвала соседка. Оставив Сашу на хозяйстве, она отлучилась к подруге. За столом, как назло закончился компот, и Оля на правах хозяйки стала разливать напиток детям по кружкам. Вдруг графин выскочил у нее из рук и содержимое забрызгало ее новое платье. Оля удержала графин, но он почему-то все еще выбрасывал красные капли напитка из своего тонкого горлышка. Все притихли, а Оля заплакала. Саша не растерялся и бросился к сестре. Он снял с нее платье и замочил в тазике.

– Не плачь, Оленька, – успокаивал ее брат, – сейчас оно немного полежит в водичке и пятна исчезнут…

– А фонарики останутся? – Плаксиво спрашивала Оля, размазывая слезы по лицу. – А солнце кружить оно будет?

– Будет, – отвечал брат, – ты умойся – сейчас мама придет…

Оля опять расплакалась, а мамин голос спросил:

– Что у вас здесь произошло?

– Это компот, – виновато ответила Оля и прижалась к брату.

Саша выдвинулся вперед и заявил:

– Оля не виновата, это я не доглядел…

Мама посмотрела на платье в тазу и сказала:

– Правильно. Я и сама хотела его замочить. Это ситец, пусть оно немного присядет, а то мне кажется оно тебя полнит, доченька!..

Исключительные обстоятельства

(миниатюра)

«…» Я подошел к окну и заметил, что дождь уже прекратился, а далеко за лесом небо заметно посветлело.

К мокрому стеклу прилип желтый лист, и я произнес:

– Ты откуда взялся, бродяга?

– Ты чего там ворчишь? – Спросил меня отец и я ответил:

– Да, вот кленовый лист откуда-то прилетел, я что-то у нас в округе и не встречал такого дерева.

– Это он тебе известие принес, новости издалека, – ответил отец и закашлялся. – А клен у нас растет, только поближе к утесу…

– Красивый!.. – Произнес я, трогая лист через стекло. – Что за новости ты мне принес?

– Ты, сынок, давай собирайся, – отозвался с кровати больной отец, – а то тебе уже пора выходить – люди-то ждут…».

Я закрыл книгу и произнес:

– Это точно. Пора пробираться к выходу – скоро моя остановка.

Я двинулся по вагону, а радиоголос объявил:

– Станция «Беговая», следующая остановка «Полежаевская».

У окна я остановился и в его черном зеркале отразились лица пассажиров. Я увидел озабоченное лицо важного господина, сердитого старика с густыми бровями и, как цветочек среди них, улыбку молодой и веселой женщины. Я усмехнулся своему наблюдению, а на стекло, поверх всех отражений вдруг прилип желтый лист клена.

– Во-о! – Удивился я. – Ты откуда взялся?

Я оглянулся на пассажиров и опять прильнул к окну.

– Странно. В метро, да еще зимой?..

– Это он тебе известие принес, – вдруг раздался голос у меня за спиной, – хорошие новости издалека, видишь какой он солнечный.

Старик расплылся в улыбке, а веселая женщина добавила:

– Чтобы все исполнилось его надо в руках подержать…

Вскоре пассажиры, подталкивая друг друга, стали готовиться к выходу, а я оставался на месте и наблюдал, как лист отчаянно сопротивлялся напору ветра. Он опасно поднимал свои резные крылья и едва удерживался на гладкой поверхности стекла. Мне очень хотелось ему помочь, и я, приложил свою ладонь к стеклу, напрягая свои силы.

К счастью все обошлось, и мы благополучно доехали до «Беговой». Из вагона я вышел последним, а до встречи с листом мне оставалось десять шагов. Но электричка загудела и тронулась с места. Я рванулся за вагоном, но уперся в плотный заслон пассажиров. Мне не удалось проскочить сквозь толпу и я, раздосадованный тяжело вздохнул. Глядя вслед уходящему поезду, я заметил, как кленовый лист вдруг оторвался от стекла и, поднявшись вверх, полетел по перрону. Я улыбнулся такому случаю и двинулся ему навстречу.

Когда хвост электрички скрылся в тоннеле, лист стал плавно опускаться вниз, лавируя между мраморных колонн станции. Я следовал за ним, а он уводил меня к перрону противоположенного направления. Когда я его почти догнал, то он вдруг сделал непонятный пируэт и плавно опустился у красивых ног молодой женщины.

Не отрывая взгляд от листа, я опустился на корточки, чтобы наконец-то овладеть им. Но здесь вдруг что-то больно ударило меня в лоб и я, потирая больное место, посмотрел перед собой. Молодая и красивая женщина повторяла мои действия, трогая свое лицо.

– Осторожней, мужчина, – строго сказала она и, подобрав лист с мраморного пола, приподнялась надо мной.

Я тоже выпрямил колени и попросил прощения.

Женщина вдруг улыбнулась и произнесла:

– Кораблев! Витя!..

Я взглянул на незнакомку и губы невольно произнесли:

– Тамара!..

Мы смотрели друг на друга, как двадцать лет назад, когда были еще студентами московских ВУЗов. Я учился тогда в политехническом институте, а она в педагогическом университете.

Уже ушла не одна электричка, а мы все стояли и молчали, не проронив ни слова. Я не знал о чем думала Тамара, но передо мной вдруг прокрутилась вся картина нашего бурного романа. Было как-то по-хорошему тревожно и от воспоминаний захватывало дыхание.

Здесь в метро мы познакомились, в метро и расстались, поддавшись интригам завистников и пересудам знакомых. Тогда мы даже не могли представить, что, отдавая свои чувства на произвол судьбы, потеряем друг друга навсегда. Как не было это удивительно, но на этой станции и было наше последнее свидание. Ничего не предвещало тогда беды, но откуда-то взялся ее однокурсник и предложил Тамаре объясниться. Я кипел от злости, но, взяв себя в руки, дал им поговорить, отойдя в сторону. Очень скоро, сходя с ума от ревности, я обвинил Тамару в неверности, а через минуту я уже все для себя решил…

Не дожидаясь возвращения подруги, я сел в электричку и уехал. Через полчаса, когда я перебесился и одумался, я вернулся на «Беговую», но Тамары уже не было. Потом я поехал на «Таганскую», где первый раз мы поцеловались, но и здесь я ее не нашел. Следующей моей станцией была «Сокольники», потом «Комсомольская», «Парк культуры» и «Смоленская». Нигде ее не было. Оставалась последняя надежда – станция «Чистые пруды», которая, по нашему уговору, служила для нас неизменным местом встречи в случаи исключительных обстоятельств. Тогда у нас не было мобильных телефонов, и мы придумывали всякие способы общения, чтобы скрадывать часы расставаний. Утром, когда мы спешили на учебу, на станции пересадки, где наши пути пересекались, на мраморной колонне стации, я мелом рисовал сердечко, а Тамара в свою очередь, чуть ниже подрисовывала свое. Так начинался наш день. И вообще метро для нас было не только средством передвижения, оно служило нам добрым домом, где можно было укрыться от непогоды и приятно провести время, находя в этом людном месте укромные места для поцелуев.

Два часа я провел на станции «Чистые пруды», разыскивая Тамару среди множества пассажиров. Но ее нигде не было, как не было ее и на следующий день, и последующие дни недели. Я ждал ее каждый день, надеясь на чудо, но разыскать ее мне не давала гордыня.

Потом я бросил институт и ушел в армию. Где и как была дальше Тамара я не знал. Время сделало свое дело и наш роман закончился.

Я ухмыльнулся своим воспоминаниям, а Тамара сказала:

– А я тебя искала. Долго искала…

Она погладила мои поседевшие волосы и продолжила:

– Зачем ты тогда так, зачем навсегда?..

Я виновато опустил голову, а Тамара протянула мне лист клена, на котором губной помадой было нарисовано сердечко.

– А это мой номер телефона, – сказала она и отдала мне свою визитку. – Я по вечерам всегда дома, позвони мне, пожалуйста.

Я открыл рот для оправдания, а Тамара поцеловала мои губы и вдруг, не попрощавшись, вошла в подоспевшую электричку.

Пассажиры наполняли вагон, а из толпы долетели ее слова:

– Позвони, я буду ждать!

Поезд ушел, а из туннеля вырвался ветер и, обдувая меня своеобразным запахом метрополитена, заставил меня улыбнуться. Я медленно направился к своему перрону и вдруг заметил, как молодой парень, на гранитной колонне станции, мелом нарисовал сердечко.

– Надо же, как у нас в юности!.. – Ухмыльнулся я и сел в вагон.

– И куда ты собрался, Витя? Ты, между прочим, на службу опаздываешь, – произнес я, понимая, что следую не по назначению.

Электричка набирала скорость, а я уже все для себя решил.

Я отправился на станцию «Чистые пруды».

– Ведь обстоятельства исключительные…

Честное слово

(рассказ)

Борьку Румянцева местные ребята считали самым сильным, смелым и справедливым пацаном во дворе. Он никогда не обижал слабых, заступался за девочек и всегда помогал старикам и старушкам.

Он был чуть постарше своих сверстников и может поэтому ему было легко быть сильным, смелым и снисходительным.

Во дворе, как правила, всегда он придумывал все игры. И это было не от того, что он считался самым сильным, а потому что он в свои неполные девять лет уже много прочитал всяких книжек и почти все произведения Гайдара он знал наизусть. Ребятам нравились гайдаровские персонажи и они с удовольствием играли в тимуровцев, в смелого барабанщика или в «Честное слово». Эта игра у Бориса была немножко необычной и даже мало походило на развлечение; игроки должны были обязательно исполнять взятые на себя обещания, давая честное слово. Конечно, не всем нравилась эта серьезная игра, так как далеко не каждому удавалось сдержать свое слово. Но у большинства Борькиных товарищей, эта игра занимала одно из почетных мест.

Как-то летом, собравшись во дворе, ребята активно обсуждали предстоящую игру в «Зарницу». Уже были определены ее правила, когда к ним присоединился Вадик из соседнего двора. Он частенько заходил к соседям, чтобы послушать интересные истории или, если повезет, то стать участником какой-нибудь игры или викторины.

Вадик доедал бутерброд с колбасой, а в руке держал большое красное яблоко. Отметив свое присутствие, он проглотил остатки бутерброда и протянул яблоко Борису. Ребята посмотрели на своего лидера, а он, приняв презент, откусил от него кусочек и передал его товарищу. Тот, проделав те же действия, отдал яблоко следующему из команды. Вскоре его не стало и ребята продолжили обсуждение игры.

Молчание, всегда активного Бориса, насторожило ребят, и они с удивлением посмотрели на своего лидера. Борька молча прислушивался к словам товарищей, прикрывая свой рот ладонью.

Замечая удивленные лица ребят, он коротко сказал:

– Зуб!..

Вскоре он объяснил, что уже третий день у него шатается зуб, причиняя ему большие неудобства при еде. Товарищи с пониманием отнеслись к его проблеме, и забросали Бориса советами. Кто-то предлагал зуб вырвать пассатижами, кто-то суровой ниткой, кто-то говорил, что это можно сделать руками, раскачивая зуб из стороны в сторону. И только девочка Наташа предложила обратиться к врачу.

Совет девчонки ребятам не понравился, так как многие из них уже потеряли свои молочные зубы без похода к стоматологу. У кого-то он выпал сам, кто потерял его во сне, а кто-то проглотил его при приеме пищи. И поскольку Борька для них был большим авторитетом, они считали, что он сам должен был разобраться со своей проблемой. Наташа же настаивала на своем варианте, так как Боря ей сильно нравился и ей было больно смотреть, когда он причинял себе боль, падая с велосипеда или набивал шишки при опасной игре.

Обсуждения Борькиной проблемы сильно затянулись и споры прекратил сам Борис. Он успокоил ребят и категорически заявил, что сейчас пойдет домой и вырвет этот злосчастный зуб. Друзья с восхищением посмотрели на своего друга, а Вадик – мальчишка из соседнего двора усомнился такому быстрому разрешению вопроса.

– Что прямо сейчас пойдешь и вырвешь? – Спросил он.

– А чего тянуть? – Заявил Борька, – пойду и вырву!..

Ребята одобрительно захлопали в ладоши, Наташа посоветовала перед операцией хорошо помыть руки, а Вадик ехидно вставил:

– А честное слово?..

Борис остановился и категорически пообещал:

– Через пятнадцать минут я его вам принесу – честное слово!

Ребята еще восхищались мужеству своего лидера, а Борис уже поднимался по лестнице подъезда, обдумывая ход операции.

В квартире его встретил белый пудель по кличке «Снежок». Пес был рад приходу хозяина и крутился возле Борьки, выставляя свою лапу. Борис холодно поприветствовал собаку и прошел в ванную комнату. Здесь он тщательно вымыл руки и посмотрел на себя в зеркало.

Открыв рот, он покачал зуб пальцем и произнес:

– А он и не сильно качается, да, и не болит совсем…

Конечно, можно было еще повременить с удалением, но слово, данное ребятам, его подвели к ящику с инструментами. Борька отыскал пассатижи и вернулся к зеркалу. Раскрыв шершавую пасть инструмента, он заметил, что они с трудом помещались у него во рту. Было ужасно неудобно и Боря оставил эту затею, решив, что операция с ниткой ему подходит лучше всего. В комнате, в мамином комоде он нашел суровую нитку и вернулся к зеркалу. Оголив злосчастный зуб, он накинул на него петлю и затянул узел. Нитка удачно уцепилась за зуб и Борис, натягивая ее длинный конец, почувствовал острую боль.

Со страхом он замечал, что зуб в десне сидел достаточно крепко и попытки сразу вытащить его, сводились к нулю. Как-то все не получалось у Бориса, то у него нитка выскользнет из рук, то рывок получался несильным, в общем, отчаявшись, Борька передумал и решил отложить операцию на следующий день. Но здесь его подстерегала другая проблема… Снять нитку с зуба оказалось совсем непросто, узелок был слишком маленьким, а стащить его с поверхности зуба было невозможно. Борька занервничал и заходил по комнате.

С улицы через открытые двери балкона доносились веселые голоса его друзей. Борис украдкой посмотрел на ребят и невесело улыбнулся. Они резвились у большой беседки и были абсолютно спокойны за своего лидера. Вспомнив о честном слове, Борис посмотрел на часы и вернулся на кухню. В его расположении оставалось пять минут, и он без всякой надежды потянул за нитку. Зуб больно пошатнулся, оставаясь на месте. Борис, конечно, понимал, что таким способом его не вырвать, для этого надо было резко дернуть за нитку. Поэтому, чтобы не соскользнула рука, Борис привязал большую деревянную ложку к ее окончанию. После неудачной попытки Борька заплакал. Плакал он не от боли, ему было обидно за свою нерешительность и бесполезность попыток. Обеспокоенный «Снежок», бросился успокаивать хозяина. Он лаял и совал ему лапу. Но Борька не обращал внимание и продолжал реветь, как маленький мальчик. Он размазывал рукой слезы по лицу, а привязанная к зубу ложка, смешно болталась у него на животе. Вдруг Снежок подпрыгнул и поймал ее зубами. Борька ойкнул, а в пасти у собаки оказалась ложка и нитка с привязанным зубом…

Забыв отвязать ложку, счастливый Борька бросился во двор. Уже через полминуты он показывал свой зуб ребятам. Друзья восхищались мужеством своего товарища и похлопывали его по плечу.

И только всегда сомневающийся Вадик спросил:

– А ложку зачем привязал?

– Чтобы рука не соскочила, – ответил Борис и вдруг признался:

– Правда, мне «Снежок» помог.

Ребята уже не слышали оправданий своего друга, а восхищались гениальной изобретательности Борьки. Прием с большой деревянной ложкой всем понравился и даже серьезной девочки Наташе.

Она улыбнулась своим беззубым ртом и заявила:

– И все-таки лучше было обратиться к врачу.

Скоро тема с Борькиным зубом отошла в прошлое и все перешли к обсуждению предстоящей игры. Когда все было оговорено, Борис вдруг предложил ребятам взять его собаку в команду.

Возражать никто не стал, а Борис для убедительности добавил:

– «Снежок» не только умный пес, он еще и настоящий друг!

Письмо

(рассказ)

Сегодня в доме Буренковых было тихо. Никто не бегал по комнатам, собираясь в школу, никто не гремел на кухне посудой и даже радио, которое работало и днем, и ночью, и то почему-то молчало.

Никодим Ильич – глава семейства и муж Алевтины Петровны, пробудился, когда кукушка в часах несмело кукукнула вполголоса и вдруг остановилась на пол пути к своему домику.

– Завод закончился, – решил Никодим Ильич и открыл глаза.

За окном уже светило солнце, и он догадался, что все разошлись по своим делам; дочки ушли в школу, а жена на фабрику в первую смену. Сам Никодим Ильич сегодня был выходной, так как накануне отработал восемь часов за своего напарника и получил отгул.

– Это даже и лучше, что никого нет, – подумал он, приподнимаясь на кровати, – а то бы сейчас разборки, а у меня голова и так трещит…

Он почесал себе затылок и вспомнил, что вчера, по приходу домой, он предусмотрительно припрятал маленькую бутылку водки. Никодим Ильич улыбнулся своей сообразительности и поднял с пола свой скомканный пиджак. Стул, на котором он обычно висел, был перевернут, а сама комната выглядела, как после бомбежки; занавески на окнах были сорваны, под столом валялась разбитая ваза, а любимый цветок жены, был вырван с корнем из горшка.

– Ну, это, конечно, слишком, – поругал себя Никодим Ильич, припоминая свою вчерашнюю выходку. – Алевтина, наверное, обиделась.

– Ну, ничего, – подумал он, – сейчас похмелюсь и схожу к ней на работу. Повинюсь и простит – куда она денется.

Никодим Ильич поднялся с кровати, а кукушка в часах вдруг испуганно пискнула и быстро спряталась за дверцей своего домика.

Хозяин дома ухмыльнулся выходке деревянной птички и раскачиваясь, как маятник, медленно побрел к веранде, минуя опрокинутые табуретки, скомканные половики и разбитую посуду.

– Видно я вчера хорошо повеселился… – Ухмылялся Никодим Ильич своему поведению, с опаской припоминая вчерашние события.

Дверь на веранду была открыта, и Никодим Ильич с тревогой заглянул в летнюю комнату. Ящик старого комода, что являлся его тайником, был далеко выдвинут из основания.

Обнаружив пропажу, он громко выругался:

– Вот, стерва! И здесь нашла… Ну, придешь ты домой…

Перерыв все ящики в комоде, он обреченно произнес:

– Вот и похмелился, вот и поправил здоровье…

Никодим Ильич хотел было уже заплакать от обиды, как из дальней комнаты дома до него донесся голос деревянной кукушки. Она исправно прокуковала десять раз, а хозяин дома, сходя сума от досады, вскочил с места и бросил в ее сторону пошлое ругательство. Не закончив свою грязную тираду, он вдруг замолчал и присел на стул.

Перед ним, на старом журнальном столике, стояла чекушка водки. Никодим Ильич потер глаза и даже потрогал бутылку рукой.

– Чудеса!.. – Произнес он, оглядываясь по сторонам.

Не замечая конверта, на котором стояла бутылка, он принялся откручивать пробку. Она не поддавалась и Никодим Ильич потянулся за отверткой, что лежала рядом на столе. С помощью инструмента, ему удалось-таки открутить непокорную пробку. Никодим Ильич облегченно вздохнул и бросил отвертку на стол, где лежало письмо. Он мельком прочитал текст на конверте и присосался к горлышку бутылки. Проглотив изрядную дозу спиртного, он вернулся к письму.

– И кто же мне это пишет? – Удивился Никодим Ильич, рассматривая конверт со всех сторон. – Обратного адреса нет, имя отправителя отсутствует, и штампа, конечно, нет. Интересно!..

Посмотрев на бутылку, он потянулся за стаканом, но в последний момент почему-то передумал и решил сначала прочитать письмо.

«Дорогой папа!» – Начал читать в слух Никодим Ильич. – «Я тебя сильно люблю и поэтому решила написать тебе это письмо».

– Теперь понятно. Это мои девчонки, – успокоился Никодим Ильич и задался вопросом, – это кто же из них до такого додумался? Старшая Раиска или же младшая дочка Полинка?..

Никодим Ильич продолжал читать, а его свободная рука потянулась к водке. Он уже поднес горлышко бутылки ко рту, когда его руки вдруг задрожали, а голос превратился в сиплый шепот.

«Папочка, родненький», – продолжал читать Никодим Ильич, – «не пей, пожалуйста, больше водку, не пугай меня и не обижай маму. Ты же наш защитник, а мы боимся тебя и убегаем из дома…».

Никодим Ильич поставил водку на стол, отодвинул стакан и вытер слезу. Дальше письмо он дочитывал молча, делая паузы, чтобы дать волю своим чувствам. Скоро он опустил руку и вздохнул.

– Ну, что получил? – То ли с обидой, то ли с упреком произнес Никодим Ильич и заметил, что не прочитал строчки на обороте листа.

Это был постскриптум.

Он вдруг сильно встревожился и подумал:

– Что там еще придумала моя старшенькая?..

Никодим Ильич как-то осторожно заглянул в текст и прошептал:

«Папа, я тебя серьезно предупреждаю, если ты не перестанешь обижать маму, то я сама за нее заступлюсь!..».

От такого заявления дочки Никодим Ильич выронил из рук письмо, а сам сел мимо стула, больно ударившись копчиком о пол. Он громко выругался, а кукушка в часах вдруг высунулась из своего домика и открыла клюв. Никодим Ильич погрозил ей своим могучим кулаком и она, скрипнув пружиной, тут же спряталась в укрытии.

– Дожился, уже дочка угрожает, – произнес Никодим Ильич, сидя на грязном полу. Он дал волю своим чувствам и заплакал.

Было ему обидно или стыдно, он и сам толком не знал и поэтому продолжал рыдать, как ребенок, размазывая слезы по лицу. Когда во дворе залаяла собака, Никодим Ильич встал с пола и выглянул в окно.

Это была почтальонша. Крепкая девушка с большими формами, засовывала в почтовый ящик газеты. Достав из своей сумки пачку конвертов, она пересмотрела адресатов и вскоре поехала дальше на своем смешном велосипеде. Под ее колоритной фигурой он смотрелся игрушкой. Маленькие колеса и низкий руль увеличивали почтальона в двое. Никодим Ильич улыбнулся своему наблюдению, а сам облегченно вздохнул. Ему страшно не хотелось, чтобы Дарья – местный почтальон, оставила ему очередной подарок в виде письма…

Походив по дому, Никодим Ильич успокоился и вспомнил о недопитой водке. Подобрав брошенный лист письма, он вернулся на веранду и вылил остатки алкоголя в мутный стакан. Он уже цедил спиртное, а его глаза заметили детский рисунок на стене комнаты.

Цветными карандашами на нем были нарисованы три смешных человечка, которые взявшись за руки, гуляли под ярким солнцем.

В самом низу картинки старательно был выведен текст:

«Папа, мама, я – дружная семья!».

Никодим Ильич поперхнулся и отставил стакан. К горлу опять подкатил комок и слезы невольно покатились из его глаз. Теперь-то он уже точно знал, что плакал он от стыда и боли…

После того как Никодим Ильич оставил алкоголь в унитазе, он засобирался к жене на фабрику. Ждать, когда Алевтина закончит работу он не мог, ему не хватало ни сил, ни терпения. Подгадав время обеденного перерыва, он поспешил на фабрику, где и сам работал.

Алевтина Петровна встретила мужа с опаской. От него исходил запах алкоголя, и она ненавязчиво предложила ему уединиться.

– Что случилось, Никодим, почему ты здесь? Ты же сегодня выходной? – Спросила она, когда они укрылись от любопытных глаз.

Никодим Ильич опустил голову и молча протянул ей конверт.

Алевтина Петровна быстро прочитала письмо и сказала:

– Ты не обижайся на Раису, она ведь еще ребенок несмышленый, да и к тому же, испугалась сильно… Она тебя любит, Никодим.

Никодим Ильич боялся поднять головы и показать лицо жене. Он чувствовал, как слезы, подкатив к горлу, предательски выдавали его слабость. Он все еще молчал, а жена погладила его седую голову.

– Ничего все наладится, все будет еще хорошо, – успокаивала его Алевтина Петровна, замечая терзания мужа.

Но Никодим Ильич вдруг выпрямился и заявил:

– Это все водка, это она проклятая! Не буду я ее больше пить!

Алевтина Петровна, конечно, не поверила мужу, так как за свою жизнь, таких обещаний от мужа она услышала много. Но, будучи добрым человеком, она, все-таки, подыграла ему.

Она согласилась с его заключением и сказала:

– Конечно, это она… Она из тебя выгоняет человека. Ты же мужик хороший, работящий и не дурак какой-нибудь. Вон на доске почета висишь. Ни пей ты ее проклятую и все будет у нас хорошо.

– Ты не слышишь меня, Алевтина, – упрекнул ее муж, – я сейчас не об этом. Это до чего надо довести ребенка, чтобы она вот так!..

У Никодима Ильича не хватало слов, чтобы высказать все, что накипело у него на душе и он, отчаявшись, просто махнул рукой.

Спустя минуту, он заключил:

– Это же крик души…

– Да. Ты, наверное, прав, Никодим Ильич, – согласилась с ним жена, а обеденный перерыв между тем закончился.

Алевтина Петровна засобиралась, и чтобы успокоить Никодима Ильича, чмокнула его в небритую щеку.

Напоследок она сказала:

– Ты сильно не переживай, я приду, и мы с тобой поговорим.

Муж одобрительно закачал головой, а она добавила:

– И смотри больше не добавляй… А, то ничего не получится.

Никодим Ильич обиделся на предупреждение жены и первым вышел за проходную фабрики. Быстро шагая по улице поселка, он ругал себя на чем стоит белый свет. И чем обиднее он себя обзывал, тем скорее становилось его движение.

Домой Никодим Ильич пришел весь на взводе. Все в нем кипело, все его раздражало, и он кинулся наводить порядок в доме. Когда дело дошло до двора, он вспомнил, что еще не кормил кур и кроликов. Боров «Яшка», тоже требовал обеда, громко хрюкая в сарае. Никодим Ильич был в запале и поэтому быстро справился и с этой задачей.

Присев перекурить, Никодим Ильич осмотрел двор, а всегда предусмотрительный кот «Барсик», наблюдал за хозяином с высокой ветки сирени. Добродушный пес «Шарик», наоборот, звонким лаем привлекал к себе внимание хозяина. И хотя Никодим Ильич и был сильно возбужден, но все же не обошел их своим вниманием. Каждому он дал полагающуюся порцию еды, а «Шарику», как другу, которому частенько объяснялся в любви, дал большой мосол.

– А я с алкоголем завязал, – объявил он собаке.

Пес посмотрел на хозяина умными глазами и промолчал.

– Что не веришь?

«Шарик» из уважения к Никодиму Ильичу даже отставил прием пищи и внимательно выслушивал речь своего хозяина.

– Да, ты кушай, дружочек, – пожалел собаку Никодим Ильич и вдруг строго ему наказал, – и учти, «Шарик», пить я завязал…

Никодим Ильич медленно побрел к дому, а собака, проводив его взглядом до порога, принялась доедать свой обед.

Вечером в семье Буренковых было тихо. Каждый занимался своим делом; девочки в детской комнате делали уроки, Алевтина Петровна готовила на кухне, а Никодим Ильич смотрел телевизор. Конечно, спокойствие каждого члена семьи, было наигранным. Все ожидали предстоящей развязки – разговора Раисы с отцом. Переживала Алевтина Петровна, волновалась и младшая Полина, но больше всех боялась этого Раиса. Она помогала матери на кухне, играла с сестренкой, стараясь не попадаться на глаза родителю.

Переживал и сам Никодим Ильич. Это было заметно по его поведению; он то ходил с газетой по комнате, то выключал телевизор, то снова его включал, отбрасывая прессу в сторону. Никодим Ильич не знал с чего начать разговор и поэтому оттягивал этот момент.

Когда Алевтина Петровна пригласила всех к чаю, глава семейства вдруг заявил, что ужин откладывается по определенной причине.

– Мне надо поговорить с Раисой, – объявил он и все замолчали.

Наступила большая пауза и ее прервал Никодим Ильич.

Он подошел к старшей дочке и, по-отцовски обняв ее за плечи, ненавязчиво предложил ей прогуляться по саду. Раиса послушно выступила вперед, маленькая Полинка захныкала, а Алевтина Петровна испуганно посмотрела на мужа.

– Спокойно! Все будет в порядке! – Категорически заявил Никодим Ильич и вышел из комнаты вслед за дочкой.

У веранды он остановился и включил в комнате свет.

– Твое художество? – Спросил он, указывая на рисунок на стене.

Раиса кивнула головой и призналась:

– А подписала мама. Я тогда еще не умела…

– Ясное дело, – согласился отец, – тебе тогда сколько было?..

– Четыре года.

– Да, как быстро летит время? – Как-то невесело произнес Никодим Ильич и пригласил дочку следовать за ним.

Ночь стояла лунная и ее свет хорошо освещал округу. Двор казался большим, а деревья сада вдруг стали высокими и раскидистыми.

Где-то высоко в небе пролетел самолет и его гулкий звук напомнил Раисе, как они всей семьей летали в Сочи на море. Об этом подумал и Никодим Ильич. Припомнив смешной случай на теплом море, он улыбнулся и обратился к дочери:

– А помнишь, как мать боялась медуз?

– Я тоже боялась, – призналась Раиса.

– А, как Полинку волна по песку катала?..

Обычно угрюмый Никодим Ильич вдруг разразился смехом и его поддержала Раиса. Они стали вспоминать веселые случаи и, перебивая друг друга, рассказывали свои впечатления от путешествия.

Когда они дошли до калитки заднего двора, где в десяти шагах от них начинался берег речки, Раиса посмотрела на отца и сказала:

– Ты прости меня, папа, но я не могла иначе поступить.

Никодим Ильич, потрясенный таким заявлением, запричитал:

– Ты, что такое говоришь, девочка? Это ты меня прости! Прости за все, если можешь. Я больше не буду пить водку и обижать вас.

– Ты мне веришь, дочка? – Спросил он и вдруг заплакал.

Раиса испугалась такого поведения отца и принялась его утешать. Сначала они плакали вместе, признаваясь друг другу в любви, потом каялись в своих проступках и наконец успокоились, когда, как добрый знак, с неба упала звезда. Она пролетела прямо над ними и, оставляя после себя светлую полоску, скрылась где-то за поселком.

– Загадал желание? – Спросила отца радостная Раиса.

Отец пожал плечами, а она продолжила:

– А я успела!.. Ничего, моего желания на всех хватит. – Заверила она отца и повела его по дорожке домой.

По пути они насобирали целый букет цветов и Никодим Ильич, за сколько лет, преподнес большой букет своей супруге Алевтине.

Никодим Ильич сдержал-таки слово и больше не употреблял спиртного. Жизнь у Буренковых наладилась и его дочки незаметно подросли. Раиса после окончания училища вышла замуж, Полина окончила школу, а сам Никодим Ильич стал заботливым дедушкой.

Он сильно изменился за это время. Из сурового деревенского мужика он вдруг превратился в доброго и сентиментального человека.

Письмо дочки Раисы он сохранил, а картинку, что висела на веранде, он поместил в рамку и повесил дома у икон. Теперь каждый мог узнать, что для него свято в этой жизни…

Детский рисунок и подпись под ним, стали для него девизом.

«Папа, мама, я – дружная семья!» …

Волшебная палочка

(рассказ)

Эту историю я услышал в поезде, когда возвращался от старого друга из Воронежа. Дело было ночью, и я тихо вошел в купе. Единственный мой попутчик лежал на моем месте и громко храпел. На столе стояла недопитая бутылка водки, стакан и надгрызенное яблоко.

Я немного растерялся, и на какое-то время застрял в проходе.

– Что делать? – Путался я в решении. – Разбудить пассажира самому или все-таки позвать проводника…

Посмотрев на спящего мужчину, я решил не церемониться с ним и громко закинул свои вещи на верхнюю полку. Реакции не последовало, и я снял с себя плащ. Я демонстративно повесил его на крючок у своего места, а пиджак соседа перевесил на другой, тот, что находился на противоположной стороне купе. Он закачался на петельке, а рубиновая звезда сверкнула своим красным светом. Это был боевой орден «Красная Звезда». Я ухмыльнулся такому повороту событий и, недолго думая, прилег на свободную полку.

– Завтра во всем разберемся, – решил я и закрыл глаза.

Поезд набирал скорость, а я размышлял о своем соседе.

– Интересно, кто этот мужик? Афганец или миротворец? А может быть война в Чечне или еще какая-нибудь горячая точка. Сейчас таких по миру много. Да, какая тебе разница, – упрекнул я себя, – где бы он не был – он геройский мужик, потому что ордена просто так не дают.