Читать онлайн Страшные сказки. Выпуск 2

© Соседко М. В., составление, 2023

© Бугун А. А., иллюстрации, 2023

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2023

© ИП Соседко М. В., издание, 2023

Юлия Беанна

Москва

Мишка

Посреди комнаты возвышалась опутанная огоньками ёлка. Её ветви были украшены шишками, запорошенными искусственным снегом. С одной из веток свисала игрушка, изображающая румяного юношу. На лице стеклянного парня застыла неестественно широкая улыбка – складывалось впечатление, что кто-то забавы ради разрезал ему рот. По соседству с юношей находилась жёлтая птичка, разинувшая клюв. Её нарисованные глаза были полны печали, и казалось, что она жалеет мальчугана, навеки обречённого улыбаться.

Маленький Джим ходил вокруг ёлки и с любопытством рассматривал каждую игрушку. В его семье впервые такую наряжали – прежде родители ставили небольшие ёлочки или всего лишь лапники. Джим взял один из расписных шаров, и покрутил его в горячих пальчиках. Затем резко отпустил, и шар со звяканьем ударился о своего соседа.

– Осторожней, Джим, не разбей ничего там! – окликнула мальчика мать.

– Джим, ты уже смотрел подарки? – спросил его отец.

Джим отрицательно покачал головой. Он настолько увлёкся рассматриванием лесной красавицы, что забыл о подарках. Мальчик наклонился и достал из-под ёлки коробку с мозаикой.

– Ого, здорово! – воскликнул он.

– Это ещё не всё, – улыбнулась мать. – Поищи внимательней.

Джим снова посмотрел под ёлку и увидел там большого плюшевого мишку.

– Ух ты, какой классный! – заверещал ребёнок.

– Понравился?

– Очень, очень! – Джим прижал к себе тёмно-серого медведя и обхватил его обеими руками. Затем пристально взглянул на мордочку нового друга: чёрные глаза мишки будто улыбались мальчику в ответ.

– Как назовёшь его? – полюбопытствовала мать.

– Мишка… Пусть будет просто Мишка! – Джим запрыгал по комнате, не выпуская игрушку из объятий.

– Иди за стол, сейчас будем кушать.

Мальчик подбежал к праздничному столу.

– Можно я посажу Мишку рядом? – спросил он, взяв кусок хлеба.

Папа кивнул. Джим усадил игрушку на соседний стул и поднёс к её бархатистому рту пустую ложку.

– Я кормлю своего Мишку! – захихикал мальчик.

Родители разлили шампанское и чокнулись бокалами.

– А Мишке можно выпить шампанского?

– Джимми, медведи не пьют! – смеясь, ответила мама.

– Тем более шампанское! – поддержал её папа.

Джим вздохнул и толкнул плюшевого зверька в бок.

– Нельзя! – прошептал мальчик ему в ухо.

Мишка не высказал по этому поводу никаких эмоций и продолжил смиренно сидеть на стуле, уставившись вперёд тусклыми пластмассовыми глазами.

Родители провозглашали тост за тостом, опустошая салатницы и подносы с фруктами.

– А сейчас – главное блюдо! – Мама Джима побежала на кухню и спустя несколько минут вернулась оттуда, торжественно внеся поднос с запечённой уткой.

– Ммм, хороша! – папа потёр руки и застучал вилкой по столу.

Мама воткнула в тушку нож, её лицо омрачилось печалью.

– Чуть-чуть не допекла. Кровь осталась… – пробормотала она.

– Мишка, хочешь утку? – спросил Джим у медвежонка. В его игрушечных глазах вспыхнул огонёк и тут же погас.

– Пойду дожарю её… – сказала мама и вышла из комнаты.

– Ладно, мы пока салатов ещё поедим! – сказал папа, подложив себе и сыну порцию салата с креветками.

Спустя какое-то время мать пришла с подносом, на который была возложена ещё более зарумянившаяся утка.

– Ну всё, крови больше нет! – с удовлетворением проговорила она и отрезала для сына утиную ножку.

– Вкусно-то как… – прочавкал мальчик, уплетая душистое мясо.

Родители налили себе ещё по одному бокалу шампанского и включили телевизор, по которому показывали праздничный концерт.

Джим начал зевать.

– Тебе спать пора! – сказал папа.

– Угу… – устало ответил Джим и побрёл в детскую, неся медвежонка под мышкой.

Игрушки на ёлке проводили его пустыми взглядами. Румяный парень продолжал обречённо улыбаться огромным ртом, а попугай из фольги вскинул крылья и покачнулся на ветке.

Джим лёг в кровать, положил драгоценный подарок рядом с собой и укрыл его одеялом.

– Ты наелся, Мишка? – спросил мальчик.

Медведь промолчал, лишь чуть заметно повернулся набок.

– Спокойной ночи, Мишка! – пробормотал Джим и обнял его. Тот прильнул к тёплой груди мальчика и тихо засопел.

– С тобой я даже темноты не боюсь… – с благодарностью сказал мальчик и поправил на шее Мишки красный бант.

Питомец издал звук, похожий на хриплое хихиканье.

– Завтра утром я накормлю тебя сладким… – сквозь сон пробормотал Джим и прислонился к Мишке щекой. Медведь жадно вдохнул аромат, исходивший от его хозяина.

«Мой Мишка прямо как живой», – восторженно подумал ребёнок и погрузился в сон.

Утром Джим открыл глаза и потянулся. Затем вспомнил о Мишке и посмотрел налево. Тот лежал на спине, раскинув в стороны плюшевые лапы. На его мордочке застыло выражение блаженства. Джим протянул к нему руку – Мишка был тёплым, даже чуть горячим. Мальчик приподнялся на подушках и мигом обмяк: в глазах у него потемнело, а уши заложило от пронзительного звона.

– Мама… – слабо запищал Джим.

Мать мальчика внеслась в комнату.

– Ты весь зелёный! Что с тобой? – воскликнула она.

– У меня жуткая слабость… – еле слышно сказал Джим.

– О господи, надо вызвать врача… – захлопотала мать.

Джим с головой накрылся одеялом: он панически боялся врачей.

«Мишка, мне страшно», – мысленно прошептал мальчик. Плюшевый медведь по-прежнему молча валялся и был не в состоянии оторвать от постели надувшийся живот.

Прибывший через полчаса доктор осмотрел ребёнка.

– Можно подумать, что малыш потерял много крови… – проговорил он.

– А что с ним могло случиться? – отец Джима сдвинул брови к переносице.

– Не знаю… Но мальчик очень слаб, его надо забрать в больницу.

– Не хочу в больницу… – Джим заплакал.

– Может, он чем-то отравился? Мы много всего накупили для праздничного стола, вдруг ему попалось что-то несвежее? – мама Джима перебирала похолодевшими пальцами, сплетая их в замысловатые комбинации.

– Надо взять кое-какие анализы, провести обследование… – сказал врач и начал писать направление в больницу.

Папа склонился над ребёнком и взял его на руки. Мальчик был бледный, как полотно, дрожал от озноба и будто бы даже стал меньше весить.

– Я хочу взять моего Мишку… – проскулил Джим.

– Не надо брать с собой игрушки, – доктор покачал головой. – Тебе нужен полный покой, чтобы ничто не отвлекало.

Джим грустно посмотрел на своего безмолвного товарища.

– Я же обещал тебя покормить, Мишка… – протянул он.

Мишка повернулся к мальчику и ухмыльнулся приоткрытым ртом, отделанным ярко-красной тканью.

Папа вынес Джима из дома и усадил в машину скорой помощи.

– У мальчика сильная анемия, – констатировал в больнице врач. – Возможно, понадобится переливание крови.

– Это опасно? – спросила мать Джима.

– Да нет, поправится за неделю-две, если будет хорошо питаться, принимать железо и находиться в покое.

– С чего это вдруг случилось? – отец ребёнка почесал за ухом.

– Сам не пойму… – врач взглянул на Джима. – Внезапная анемия обычно возникает в результате обильной кровопотери, но у него лишь пара крохотных проколов на запястье.

– Я хочу своего Мишку… – жалобно сказал мальчик. Тут у него с новой силой зазвенело в ушах и он задёргался на кровати.

– Не переживай, малыш… – мама взяла руку сына в свою.

Джим чуть заметно кивнул.

– А где мой Мишка? – прошептал он.

– Твой Мишка ждёт тебя, никуда он от тебя не денется, – обратился к Джиму врач. – Тебе надо поспать.

Джим хотел снова попросить, чтобы ему привезли Мишку, но не нашёл сил это сделать. Малыш послушно попытался заснуть, и вскоре его накрыл прерывистый, неспокойный сон.

– Я поеду домой, захвачу кое-какие вещи: постельное бельё, сменную пижаму и зубную щётку… – сказал отец и вышел из палаты.

– Я могу съездить! – отозвалась мама. Но муж уже не расслышал её слов.

Отец Джима прошёл в детскую и открыл шкаф с бельём. Взял с полки белую простыню, цветастую наволочку и пододеяльник, на котором были изображены весёлые гномики. Положил постельные принадлежности в пакет, открыл другую дверцу шкафа и достал пижаму с героями диснеевских мультиков. Обвёл взглядом комнату, думая, что ещё может понадобиться сыну в больнице. Тут мужчине показалось, что он не один в комнате. Из кровати Джима раздавалось тихое урчание, будто кто-то похрапывал.

Он подошёл к постели сына и сдёрнул одеяло. Игрушка лежала на простынке, блаженно закатив пластиковые глаза.

– А, ты тут, приятель… – хмуро сказал отец. – Джим по тебе будет скучать… Но врач сказал – никаких игрушек.

Мишка погрустнел и скривил ротик.

– Или взять тебя с собой? – мужчина задумался.

Плюшевый зверёк оживился и издал хрюкающий звук. В его налитом животе заурчало, а во рту забила слюна.

Хоть отец Джима и был погружён в мрачные мысли, он не мог не заметить, что Мишка стал более пузатый, чем накануне.

– Что-то с тобой, ты как будто подрос… – буркнул мужчина и склонился над ним. Ему показалось, что от Мишки исходит сладковатый запах, и он взял его за лапу, чтобы убрать подальше. Заметил, что почему-то он был тёплый, как человек.

– Странно как… – отец Джима поднёс Мишку к лицу.

Медведь ухмыльнулся и прижался к его шее. Тот вскрикнул и принялся отдирать вампира от себя, но он впился в горло как пиявка. Наконец мужчина спихнул Мишку на пол.

– Сейчас ты у меня получишь! – прокричал он и побежал на кухню. Мишка остался лежать на полу в распластанном положении.

Через минуту он вернулся в детскую, сжимая наточенный нож. Медведь открыл рот и громко зарычал. Отец Джима пнул его ногой – Мишка согнулся всем телом, и изо рта у него капнула капелька крови. Мужчина занёс над кровопийцей нож и пырнул его в мягкий живот. Маленький противник завыл, следом раздался хлюпающий звук – лужица крови Джима вылилась из его живота и растеклась по полу.

Отец Джима отдышался и вытер пот со лба. Ещё раз посмотрел на плюшевого убийцу, по-прежнему не веря в то, что сейчас произошло. Брезгливо взял окровавленную игрушку двумя пальцами за ухо и выкинул в мусоропровод.

– Мама, купи мне этого медвежонка! – канючила маленькая девочка.

– Да ну, он серый и какой-то невзрачный! – пыталась отговорить её мать. – Посмотри, сколько там ярких красивых игрушек! – она указала пальцем на соседнюю витрину.

– Нет, я хочу именно этого мишку…

– А вон куклы стоят, не хочешь себе куколку?

– Мишку, мишку! – дочь закрутилась перед витриной как юла.

– Девушка, ну купите дочке медвежонка, – старушка в клетчатой юбке потрогала мать девочки за плечо.

– Скучный он, что-то мне в нём не нравится… – девушка пожала плечами.

Девочка с надеждой посмотрела на старушку. Та подмигнула ей. Ребёнок улыбнулся.

– Ну что вы, обрадуйте малышку…

– Ох уж эти дети… – вздохнула мать и достала кошелёк.

– Это хороший мишка… – процедила старушка. – Детки их очень любят.

– Ура, у меня будет мишка! – девочка подпрыгнула и захлопала в ладоши.

Мама купила медведя и вручила его дочке. Та прижала мишку к груди, тот глубоко вдохнул, причмокнул и прильнул к ребёнку, с аппетитом вслушиваясь в биение детского сердечка.

Старушка улыбнулась, обнажив острые редкие зубы.

– Всего вам хорошего… – с этими словами она зашагала прочь.

– До свидания! – прокричала девочка ей вслед.

– Пошли, держи медведя крепко, не урони, – поторопила её мать.

Та вприпрыжку побежала по заснеженной улице, любуясь вихрями снежинок, кружащих в воздухе, напевая под нос песенку и не переставая прижимать к себе новую игрушку.

– Детки очень любят этих мишек… – продолжала бормотать старушка, идя по улице. Её клетчатая юбка развевалась из стороны в сторону, а низ её пачкался в мокром снегу. На мгновение она остановилась, обернулась в сторону игрушечного магазина и прошамкала: – И эти мишки очень любят деток.

Мокрый снег валил не переставая. На дорогах образовались заторы, из-за липких сугробов было сложно добраться даже на другой конец улицы, а он всё шёл, шёл, не думая останавливаться. Гирлянды, украшавшие дома и магазины, намокли и теперь производили впечатление бурых верёвок, болтающихся на пронизывающем ветру.

Стеклянный парень в комнате дома Джима весь день улыбался, несмотря на то, что сегодня к нему никто ни разу не подошёл. Его соседка – жёлтая птичка – грустно смотрела по сторонам, думая о чём-то своём.

А мишка сидел на краю кровати девочки, облизывался красным бархатным языком и выжидал предстоящей ночи.

Павел Беляев

Томск

Дерево желаний

На вершине пологого холма среди редкой поросли кустарника стоит дерево желаний. Его ствол так широк, что не вдруг обхватишь и всемером. Его ветви столь крепки, что не сломаются вовек. Оно печально стоит в своём вековом одиночестве, и вокруг этого дерева боятся летать даже птицы. Сок дерева желаний – сама кровь. А вместо листьев на нём растут головы нерождённых детей.

Молва гласит, что если найти дорогу к нему, сделать разрез на ладони в виде креста и приложить руку к ноздристой коре, то кровь тотчас впитается, как и не было вовсе. На ладони вместо креста останется маленькая родинка – это будет значить, что дерево приняло твою жертву и исполнит желание.

Древо исполнит любую мечту, какой бы безумной она ни казалась. Хочешь богатства? Деньги польются рекой. Любви? Пожалуйста! В любом количестве и видах. Власть, слава… Захочешь быть богом – станешь и им. А плата – сущий пустяк – твои дети, которые ещё даже не родились. И по числу голов на дереве желаний можно заключить, что не остановило это многих.

Иные считают, что дерево желаний – просто легенда. Но мальчик, что стоял напротив него с топором и пилой знал, что это не так. Мальчишка плакал. Несмотря на слёзы, невзирая на то, что одежда его вся в дорожной пыли и изодрана, он сохранял гордую осанку.

Дерево молчаливо нависло над ним. Маленькие головки тихо покачивались на ветру с закрытыми глазами. Иногда древо шумело кроной, и тогда раздавался звук, как будто кто-то потирает ладони.

– Больше ты не отнимешь ничью жизнь! – давясь от ярости, прошипел мальчишка.

Он положил пилу на траву, после чего вытер мокрые от пота ладони о штаны и покрепче ухватил топор двумя руками.

– Тебе конец! – прокричал мальчишка и попятился на несколько шагов, ибо кто знает, как колдовская орясина вздумает защищать себя?

Но дерево лишь безмолвно покачивало головами.

Осмелев, мальчишка широко размахнулся и всадил лезвие в ствол. Из зарубки густо хлынула кровь, как из перерезанного горла. А детские головки на ветках разом поразевали рты и пронзительно закричали.

Парень тотчас выронил топор и заткнул уши ладонями, но это не помогло. Дикий визг дерева ввинчивался в мозг и словно раздувал голову изнутри.

Крик этот был такой, что ни один человек ни за что бы его не выдержал. Не выдержал и мальчишка. Бросив свои инструменты, он убежал.

На следующий день парень вернулся снова. Сегодня он плотно заткнул уши размятой глиной и на всякий случай обмотал голову своей изодранной рубахой. Подобрав топор, мальчишка решительно подошёл к дереву желаний.

На стволе осталась розовая полоса, похожая на недавно затянувшуюся рану. Мальчишка вздохнул и ударил топором в прежнее место. Снова пролилась кровь. Снова кричали маленькие сморщенные головки. На этот раз они звали мальчишку по имени.

– Стóрог, Сторог, не губи! Нам и так в жизни ничего не досталось. Нам не бегать босиком по траве. Нам не узнать материнских объятий. Нам не познать любовь мужа и жены. Пожалей нас, пожалей! Оставь как есть. Уж лучше так!

В этот раз мальчишка держался долго. Он рубил и рубил, обливаясь кровью и потом, стараясь не замечать криков. Он измочалил ствол так, будто перед ним была не древесина, а кусок тухлого мяса.

Ужасающая вонь, ударившая в нос, и беспрестанный, не смолкающий ни на миг крик тысяч детских голосов доконали парня, и он вынужден был снова бежать, оставив дерево желаний истекать кровью на своём одиноком холме.

Весь следующий день Сторог раздумывал, сидя в тени тихих берёз, как же уничтожить проклятое дерево. В ушах всё ещё стоял крик, перед глазами – перекошенные плачем лица. Так он и уснул с пустым животом под берёзой в думах об одном-единственном.

Когда на четвёртый день мальчишка явился к дереву желаний с охапкой соломы, чтобы обложить его как следует и сжечь, то увидел девушку. Она стояла к нему задом, на четвереньках, и навзрыд о чём-то просила проклятое растение.

Сторог обошёл её и свалил солому к корням. Девушка вздрогнула и с удивлением посмотрела на мальчишку.

Её звали Мелисса. Ей пришлось идти почти десять дней из города Стродно, что стоит южнее от дерева желаний. Девушка шла совсем одна и в пути успела натерпеться лиха. Но как бы то ни было, её вперёд гнала мечта, Мелисса не могла остановиться.

Сторог выслушал её, ни разу не перебив, только угрюмо качал головой, словно всякий раз получал подтверждение каким-то своим мыслям.

– Мелисса, – наконец сказал он, когда девушка остановилась, – отступись. Я знаю, сейчас тебе кажется, что оно того стоит, но это не так. Давай уйдём отсюда! Я покажу тебе совсем иную жизнь, у нас в селе. Тебе там обязательно понравится.

– Что ж ты сам пришёл сюда?

Мальчишка рассказал Мелиссе о предыдущих двух днях, что он сражался с деревом. Поделился и своим планом – обложить соломой и подпалить, авось выгорит.

– Что, – с усмешкой проговорила девушка, – зазноба твоя младенца скинула и зажила в богатом тереме? От этого ты так бесишься?

Сторог лишь с грустной улыбкой покачал головой. У него никогда не было возлюбленной, не привелось. Во всяком случае, до сего дня. И никого из родных не отнимало дерево желаний. Мальчишка просто жил себе в родном селе, исправно сеял рожь и ходил на охоту. А вечерами они с братьями и сёстрами любили рассказывать друг другу страшные былички. И страшнее всех были истории про дерево желаний. Сторог верил, что однажды придёт кто-то, кто защитит людей от этого потустороннего лиха. Но никого так и не нашлось. Тогда-то мальчишка и вздумал взвалить эту ношу на собственные плечи.

– И я покончу с ним раз и навсегда! – сказал Сторог.

Он стоял прямо с гордо вскинутой головой, в своей изодранной робе, как витязь после боя, но готовый идти сражаться вновь.

– Мелисса, тебе не нужно дерево желаний, чтобы всё изменить. Идём со мной! Когда я закончу здесь, то построю тебе новую жизнь!

– А если я откажусь?

– Значит, я уведу тебя силой! Я спасу тебя, Мелисса, верь мне!

Растроганная его великодушным порывом, покорённая такой небывалой смелостью девушка заплакала. Она протянула тонкие руки для объятий, и Сторог, конечно, поспешил утешить девицу. Она прижалась к парню всем телом, так плотно, что ближе уже некуда. А потом снизу ударила ножом в живот. Раз, другой, третий. Это только в быличках люди бьют один раз и наверняка, в жизни колют до тех пор, пока рука не отсохнет.

Сторог посмотрел на Мелиссу с каким-то детским изумлением и обидой. Да он и был-то ещё ребёнком. Девушка продолжала бить его ножом. Била и била, пока мальчишка наконец не упал.

– Да что ты знаешь обо мне? – всхлипнула девица и подтащила парня к ноздристому стволу. – Тебе свистели вслед? Подол задирали? Случалось ли тебе продавать себя за кусок хлеба? А морили ли тебя голодом специально для этого? Боялся ли ты уснуть ночью потому, что крысы могут отгрызть тебе нос? Нет, братец, сытый голодному не ровня.

Взяв парня за чуб, Мелисса запрокинула ему голову и размашисто чиркнула ножом по горлу. Несколько капель упали на ствол и тотчас впитались.

– Смотри, дерево, какую я тебе нынче жертву принесла! Бери и его, и его детей! А мне дай лучшей доли, хочу быть счастливой!

Кровь Сторога толчками лилась из ран и стекала на землю, на корни дерева и его ствол.

Мелисса посмотрела на свою ладонь, и на губах расцвела лучезарная улыбка, девушка завопила от счастья! Она сжала кулак, чтобы никто досужий не подглядел новоявленную родинку, и, подобрав юбки, опрометью бросилась бежать.

Дерево желаний приняло жертву.

И тот, кто пришёл его уничтожить, сам навеки остался под широкими вековыми корнями, ибо не со всякой силой дано сладить человеку. Древо осталось стоять в своём печальном одиночестве на вершине пологого холма среди редкой поросли кустарника, как будто само время здесь остановило свой ход. Рядом и ныне боятся летать птицы. Сок дерева желаний, как прежде, – сама кровь. А вместо листьев на нём растут головы нерождённых детей.

Евгений Вальс

Омск

Бисквитная частичка радости

Осенним вечером за праздничным столом собрались близкие родственники. Они были приглашены на тридцатилетие сына хозяйки квартиры.

Прозвучали искренние поздравления, а холодные закуски и жаркое получили заслуженные комплименты. Но едва пышный торт разошёлся по блюдцам, как из розетки вылетел пучок искр и свет погас в квартире. Это могло бы стать поводом к созданию романтической атмосферы, но пламя свечи задрожало в полумраке, лишь освещая путь засобиравшимся гостям. Почему-то вспомнили жившего здесь раньше электрика, и уходящие подсократили свои прощальные речи, поспешив закрыть за собой дверь.

На столе остался кусочек от бисквитного воплощения радости. Острым уголком он словно указывал гостям направление. Когда стихли звуки и хозяева квартиры уснули, рядом с выключателем появился силуэт человека.

– Тут всё так элементарно! – возмущённым голосом произнёс он, касаясь неработающей клавиши. – Но интересно, у кого здесь руки растут из нужного места?

Человек обвёл глазами комнату и остановил взгляд на кусочке торта.

– Да-а-а… – протянул он, не сводя глаз с нежного угощения. – А инструмента нет… Ну хотя бы от праздника что-то осталось… Значит, сегодня сын разменял четвёртый десяток?

Электрик сел во главе стола и хотел придвинуть к себе блюдце с тем, что осталось от сладкого угощения. И вдруг пропитанный кремом кусочек радости заговорил:

– Куда тянешься? Не для тебя!

Электрик молниеносно отдёрнул руку и настороженно посмотрел на масляную розу, из которой, как ему показалось, исходил звук голоса.

– Что, до сих пор не привык? – спросил его кусочек торта. – Теперь ты можешь видеть и слышать то, что не дано живым.

– Значит, угощение тут лежит не для меня? – бесцветным голосом произнёс электрик. – Значит, меня здесь забыли? Прошло всего лишь пять месяцев…

– А ты вспомни, какими были твои последние слова, обращённые к жене: «Пожрать дашь, сволочь?»

– Я был пьян.

– Разве только в тот день? А сознательная жизнь? Или, вернее сказать, бессознательная?

– Я их любил!

Он стукнул кулаком по столу, но даже недопитый в бокалах компот не дрогнул.

– Видимо, они не чувствовали, – долетело с блюдца.

– А как же деньги, которые я носил домой?

– Наверное, этого мало…

– Я сам ходил в потёртых штанах и в своей студенческой шапке. Всё чтобы дать сыну образование. Он у меня теперь умный, закончил магистратуру!

– Откуда ты об этом знаешь?

– Я ведь не глухой и не слепой.

– Но ты никогда не обсуждал с ним учёбу. Он думал, что тебе неинтересно.

– Я им горжусь!

– Но твой сын уже не узнает об этом…

Электрик надолго замолчал, а затем вновь остановил взгляд на кусочке торта. Если он и может произносить слова, то, наверное, должен говорить более приятные и даже сладкие речи, ведь он – бисквитная частичка радости!

– А ты откуда всё знаешь? Ты всего лишь кусок торта!

– Во мне мука и сахар из мешков, купленных ещё тобою, они помнят ваши скандалы.

– Скандалы? – махнул рукой электрик. – Главное, что мешки купил я и они до сих пор кормят мою семью.

– А ты покупал жене цветы?

– Это лишняя трата денег! Я покупал ей колбасу и ватрушки! Ватрушки она обожает!

– Ватрушки?

Своей усмешкой кусок торта заставил руки электрика задрожать.

– Они никогда ни в чём не нуждались, – привёл последний аргумент он. – Я любил их!

– А ты говорил им об этом?

– А зачем мужику говорить об этом?! Из-за этих дурацких слов они вычеркнули меня из своей жизни?

Электрик закрыл лицо руками, а его бисквитный собеседник, выдержав долгую паузу, сказал:

– Я солгал… Ты однажды в гневе пнул мешок с мукою и…

– Значит, то, что я услышал, – это месть рассыпанной муки пьяному электрику?

– Да нет, просто не каждому куску торта выдаётся случай быть предназначенным для призрака.

– Значит, тебя всё-таки оставили для меня?!

– Да, твоя жена долго смотрела на бисквитную частичку радости и потом прошептала: «Это для тебя, мой родной…»

Татьяна Вереск

Краснодар

Веста

В доме сейчас такая суматоха стоит… Никто не понимает, что происходит. Шум, крики. У нас всегда было много людей и животных. Кто-то кому-то нашептал, что здесь завёлся злой дух, тогда страх начал расползаться, как удушающий едкий дым, по всем комнатам.

Мне это даже нравится. Весело. Не то что обычно, когда они все сидят с чинными лицами, поглощая очередную трапезу. Иногда подхожу тихонько сзади и толкаю кого-нибудь под локоть – вот смеху-то. Кто вино расплещет, кто жирным соусом капнет себе на дорогой наряд. Раньше бы родители отругали за такое, а теперь я – невидимка. Если бы знать заранее, что после смерти будет так весело, наверное, умерла бы раньше.

Теперь никто не надоедает мне с нудной учёбой, никто не одёргивает, и можно делать всё, что хочешь. Представляешь? Можно есть сладости сколько угодно, причём их количество на тарелке не убавляется. Это здорово. Правда, теперь не с кем играть, но и при жизни меня не особо замечали. Все постоянно заняты: что-то говорят, ходят туда-сюда, перекладывают вещи.

Вот только рыбок жаль – я играла с ними, и что-то пошло не так, они умерли. Теперь все обитатели дома, многочисленные родственники и слуги в панике, боятся, что и до них дойдёт очередь. Они с утра до вечера жалуются родителям, хотят выгнать меня из этого дома. Но у них ничего не получится.

Я довела до истерики вот уже трёх шаманов. Немного грустно, что родители так переживают, но они сами виноваты. Зачем выгонять? Где же я буду жить? Это несправедливо!

Интересно, кто этот парень? Зачем его сюда привели? Поздний вечер, за столом в круге сидят родители, ещё несколько человек и он. Ярко горят свечи, перед парнем какая-то диковинная доска с буквами. Вот это представление! Некоторое время просто молча сидят, а я стою рядом со столом и наблюдаю. Потом в какой-то момент мне становится нехорошо, хочется убежать, но не могу. Что-то зовёт меня к этой доске, почти против своей воли тяну руки к лежащей на ней плашке.

Парень задаёт вопросы: «Веста, ты здесь? Ты слышишь нас?»

Моя рука пытается сдвинуть плашку в сторону «да», но получается только чуть-чуть. Эта деревяшка слишком тяжёлая. Так обидно, что хочется плакать. Легко было сдвигать предметы, когда я об этом не задумывалась. А теперь почему-то очень сложно. Он задаёт ещё вопросы, я слышу их как сквозь толщу воды. Не могу больше! Отпусти!

Где я? Что это за место? Плыву в каком-то глухом тумане, вокруг ничего не видно. Откуда-то сбоку идёт мягкий тёплый свет. Снова этот парень, я вижу очертания и слышу голос.

– Веста, малышка, ты понимаешь, что умерла?

– Да, понимаю.

– Зачем ты пугаешь людей в доме? Зачем убила рыбок?

– Я не хотела! Было так скучно. Догадка о смерти пришла не сразу, а когда всё стало ясно, мне даже понравилось. Теперь можно делать то, что запрещали. Это очень весело! Тебе обязательно надо попробовать, тогда поймёшь, – я лукаво улыбнулась ему.

– Я и так понимаю, Веста. Теперь послушай внимательно. Родители любят тебя и хотят, чтобы тебе было хорошо, но ещё они очень напуганы и расстроены тем, что происходит в доме.

– Я не хотела расстраивать маму и папу, но они же пытаются выставить меня, а я никуда не собираюсь уходить. И не уйду, уж поверь.

– Веста, неужели ты хочешь провести целую вечность в этом доме? Давай я расскажу тебе, что будет дальше. Рано или поздно станет очень скучно и одиноко. Никто не будет с тобой разговаривать, не будет никаких новых игр, каждый день одно и то же. Постепенно ты начнёшь терять силы, а взять их будет негде. Ты либо начнёшь медленно таять, либо будешь вытягивать силы из некогда дорогих людей, медленно их убивая. Разве этого ты хочешь?

– Нет, – снова захотелось плакать и стало страшно. – А что же мне теперь делать? Какой есть выбор?

– Можно уйти из этого мира, я покажу тебе путь.

– Но ведь тогда меня не станет! Совсем…

– Это не так. Ты перейдёшь в другую форму. А когда-нибудь, когда будешь готова, снова родишься.

– Но ведь я всех тогда забуду, разве не так?

– На время забудешь, но если очень захочешь, то вспомнишь. Ты вспомнишь всех своих близких, вспомнишь этот разговор и улыбнёшься.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Тогда пошли.

Стоя на краю привычной реальности, я обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на родной дом и выловить в мутной воде воспоминаний то бесценное, что поможет воскресить память в будущем. Передо мной возник образ матери – иногда она позволяла перебирать и рассматривать украшения из палисандровой шкатулки. Открывая резную коробочку, я слегка наклонялась и чувствовала запах дерева и маминых духов – ирисы с каплей жасмина. Этот аромат я буду помнить даже тогда, когда перестану быть собой.

Марина Ермакова

Тамбов

Ворона

Шёл месяц март. Морозы ослабли, снег осел и покрылся ледяной коркой. Вечерело. Лёгкий сумрак лёг на белоснежье и придал ему голубоватый цвет. По насту рассыпались семена разных трав, торчащих из снега: лежат и ждут, когда придёт тепло, растает снежный покров и благодатная земля примет их.

Николай шёл по накатанной дороге в сторону родного села. Дорога поворачивала влево. Напрямую, через лес, было бы ближе, а по дороге приходится делать большой крюк, чтобы добраться до села. Дорожная сумка висела у него на плече и с каждым шагом делалась тяжелее и тяжелее. Николай остановился отдохнуть, сбросил с плеча свою поклажу, огляделся вокруг и невольно залюбовался зимним пейзажем. Лес таинственно молчал. Казалось, что всё вокруг замерло от какой-то неопределённости. Тёмные кусты, неподвижно стоявшие в снегу, за которые уходил поворот, закрывали обзор дороги. Солнце уходило на закат и окрашивало белое открытое поле справа в розово-жёлтый цвет. Тишина объяла всё вокруг, и от этого зазвенело в ушах.

Вдруг Николай услышал шелест крыльев. Потом увидел, как одинокая ворона выпорхнула из зарослей кустов и, подлетев к нему поближе, села на дорогу.

«Фу ты, – подумал он, – ерунда какая-то».

– А ну, лети своей дорогой! – прикрикнул Николай на птицу.

Ворона не трогалась с места, а только крутила головой, желая лучше рассмотреть человека. Николай сделал несколько шагов в её направлении. Ворона слетела с дороги и села на снег недалеко от кустов. Он снова шагнул в её сторону, провалился по колено в снег и остановился. Ворона не сдвинулась с места. Видимо, она понимала, что человеку трудно даются шаги. Они стояли и несколько минут смотрели друг на друга. Что-то вполне разумное и вопросительное было во взгляде птицы. Какая-то оторопь охватила Николая. В чистом поле встретились два живых существа: птица и человек. О чём думает эта ворона? Что она хочет от него? Он боялся шелохнуться, будто был пригвождён её взглядом.

Вдруг Николай увидел, как со стороны села стал подниматься клуб чёрного дыма. Клубов становилось всё больше и больше, а поверх крон деревьев показались языки пламени. Ворона поднялась и полетела в ту сторону, откуда шёл дым. Николай поспешил выйти на дорогу, схватил свою дорожную сумку и, ускоряя шаг, почти побежал к селу. Его сердце учащённо билось.

Когда Николай добрался до села, то увидел, что догорала избёнка деда Ерёмы, стоявшая на отшибе села. Из дымовища зловеще торчала чёрная печная труба. Остатки брёвен млели в жару. Недалеко от пожара собралась кучка сельчан.

– А дед-то жив? – спросил он бабу Аню, стоявшую с краю.

– А, это ты, Никола, – отозвалась она. – Да кто ж его знает. Давеча мой старик видел его, Силыч с рыбалки шёл. Видать, печь разжёг, да с устатку уснул.

Рядом роптали бабы и тёрли платками глаза. Мужики стояли с лопатами и беспомощно смотрели на догорающее жилище деда Ерёмы.

На следующий день Николай с мужиками отправился на пожарище. Подойдя поближе, он увидел на обожжённой трубе ворону. Заметив людей, ворона громко каркнула. Николай остановился и посмотрел на неё. Ворона каркнула ещё раз. Было не до вороны. Мужики стали разгребать пепелище крюками. Закопчённая железная кровать торчала из-под обгоревших обломков брёвен. Стало понятно, что во время пожара дед Ерёма на ней не лежал. Николай выдернул крюком искорёженное железное ведро, в котором, вероятно, была пойманная дедом Ерёмой рыба. Осколки тарелок, железная чашка, измятая фляга… всё напоминало о том, что здесь жил человек.

Николай хорошо знал деда Ерёму. Это был неуёмный человек. Не проходило и дня, чтобы он чего-нибудь не делал. Ему перевалило за семьдесят, а он – то рыбачить, то в лес по грибы пойдёт… А ещё он вырезал из дерева замысловатые фигурки. Ребятишки да и взрослые приходили к нему полюбоваться на его работы. Дед Ерёма был добрым и отзывчивым человеком. Про таких на селе говорят: безотказный.

Пепелище ещё чадило. Перевернув всё, что можно было, мужики так и не нашли останков старика. Они встали поодаль и закурили. Перекуривая, Николай заметил на ближайшем дереве ворону. Она настойчиво смотрела на него. Видя, что он обратил на неё внимание, ворона вспорхнула с дерева и полетела в лес. Николай как-то невольно пошёл за ней. Птица летела так, чтобы человек не потерял её. Проваливаясь по колено в снег, Николай как мог спешил за своей проводницей. Наконец, ворона села на сосну и каркнула. Николай добрался до места, где сидела ворона, и увидел в яме человека. Наступая на торчащие корни деревьев, он осторожно спустился на дно вполне глубокой ямы, переходящей в балку, подошёл к человеку, который лежал недвижно, свернувшись калачиком; сдвинул с его лица ушанку и обрадованно узнал, что это дед Ерёма.

Старик еле шевелил выцветшими губами. Благо мороз в ночь совсем ослабел, и это спасло несчастному жизнь.

– Как же тебя угораздило провалиться в яму, Еремей Силыч? – спросил Николай, поднимая старика.

Силыч смотрел на него и что-то неразборчиво бормотал.

Николай вытащил старика из ямы, взвалил на себя и потащил в село. Ворона летела рядом. Обратно Николай шёл с остановками. Устав, он клал свою ношу на снег, разгибал спину и отдыхал. Дед Ерёма беспомощно смотрел на своего спасителя и молчал, глаза его слезились. Ворона тоже садилась на ветку и ждала, когда Николай, взвалив старика на себя, снова продолжит свой путь.

– Странная птица, – думал Николай. – Следит за мной, чтобы я непременно донёс Силыча до дома. А дома-то и нет. А дед Ерёма, видно, силу какую имеет, если птица так о нём заботится. Да что там говорить, если вся жизнь его прошла здесь, и душа у него чуткая до природы.

Дед Ерёма, разыскивая в лесу нужные для поделок коряги и сучья, упал в яму и подвернул ногу. Он пытался вылезти из неё, но ему это не удавалось. Пока лежал там всю ночь, обморозил руки и сильно простудился. Ему пришлось долго проваляться в больнице.

Николай навестил его, чему старик очень обрадовался. Силыч слёзно рассказал Николаю, что с ним случилось. Тем злополучным днём, придя с рыбалки, дед Ерёма разжёг печку, а сам пошёл в лес, чтобы добыть себе заготовки для фигурок. Почему загорелся дом, он объяснить не смог.

– Да недалече вроде, – оправдывался он, – а тут вон оно чаво.

На глазах у старика навернулись слёзы. Он смотрел на своего спасителя растерянными глазами, понимая, что потерял всё, что имел.

Вот так его жизнь в один день изменилась полностью. Родных у старика не было, и неизвестно, что было бы дальше, если бы не одинокая баба Марфа, которая жила недалеко от него и была ещё вполне крепкой старушкой. Дед Ерёма часто помогал ей в хозяйстве по мужской работе, а она теперь решила принять погорельца в свой дом. Вдвоём-то им и легче, и веселей будет жить; да к тому же здоровье у старика пошатнулось, и без помощи другого человека ему не обойтись.

Человеческая душа на многое способна, и только через добрые дела можно познать в себе участие Божие.

Теперь Николай понял, что от него хотела ворона. Ведь там, где он её встретил, если пройти прямо через лес, можно было выйти как раз на ту яму, в которую провалился дед Ерёма. Так кто ж знал? Ворона – она птица, попробуй пойми, чего она хочет. А она ведь изучала его, за собой звала.

Прошло много лет, а Николай так и не смог забыть ту ворону. Ведь она тоже божья тварь, и душа у неё имеется.

Анна Иванцова

Новосибирск

Призрачный конь

Историю эту я узнал, когда мы с сокурсниками-филологами работали с фольклором на летней практике. Одна группа студентов поехала по близлежащим сёлам собирать свежий материал, остальные же остались в духоте пыльных университетских архивов, чтобы разобрать старые записи и сделать их художественный анализ.

Кропотливая это работа, нелёгкая: большая часть аудио-плёнок писалась многие годы назад, поэтому сделалась очень хрупкой и потрёпанной, была местами измята, а то и вовсе порвана. Приходилось хорошо потрудиться, чтобы привести её хотя бы в подобие порядка. Но и тогда звук записей был плохой: глухой, свистящий или шипящий, будто исходящий из какого-то далёкого мира, да ещё и на диалектах… Каждое слово легенд, баек, былин и песен приходилось буквально выуживать из потока повседневной болтовни старых, иногда изрядно подвыпивших людей, живших многие годы, а то и десятки лет назад.

Но все эти трудности и придают занятию особый, ни с чем не сравнимый привкус загадочности вперемешку с еле уловимым дыханием прежних времён.

И вот какую историю мне повезло раздобыть. Рассказывал её дедок с тихим, шамкающим таким, как у лешего, голоском.

До сих пор я помню его, хоть и практику проходил давно и аудиозапись, сохранившая его, была до крайности старой.

«Историю, говоришь, тебе рассказать? Знаю я одну, забавную такую. Не потому только, что смех она вызывает. Даже наоборот, много печали в ней, много горечи. Забавной же её я обозвал за чудность, за похожесть на байки развлекушные. Если сказать, что необычное чё в истории этой есть, – ничего не сказать, сынок. Хотя учёные всякие, что умно только бородёнкой трясти и умеют, скажут, что ерунда это всё или сказки бабьи. Может, и я б так сказал, да вот не могу: сам ведь в делах тех поучаствовал, все своими собственными глазами видал. И коня того видал сам. Траву ещё ему сорвал да к морде сунул, угостить хотел. Запах конского пота собственными ноздрями ловил; зной тогда стоял, ажно не только люди, но и животина вся лоснилась от пота. Как тут что супротив говорить? Коли захочу, не скажу, так-то вот! А коли осмеёшь меня, старого, так я и на память, и на зрение сослаться могу! Так что слушай, сынок, а как уж принять – за правду ли, за ложь – дело твоё!

Как я говорил уже, жара стояла, аж листы на деревьях висели, что тряпицы на верёвке, – жухлые все да сохлые. Урожай плохой нынче ожидался: а какого ещё ждать с таким-то летом? Ни одного денёчка дождливого не выдалось. Девчатки да бабы-то наши днями в лесу от зноя прятались, ягоды искали. Только вот находили только кукиш с маком! Ягода-то ведь вся посохла, только цвет дав. А нам, мужикам, и деваться некуда было, дела ведь наши все под небушком делаются. Только вот траву косили в лесу – хоть малое, да спасение. Но и там зной душил, как косою намашешься. Садились мы тогда с дружками в густую тень под сосною какой-нибудь, открывали бутыль с кваском да байки разные травили. Или девок обсуждали, благо много их у нас было на селе!.. Поболе, чем нас. Нас-то после войны мало вернулось…

Так вот, отошёл я от коня-то. Про него ж хотел тебе поведать. Всё года, знаешь, всё годики… Лет-то уже девяносто пять мне, слыхал? Как думаешь, соточку разменяю? Да, я тоже думаю, что да! Силы есть, работа – она ведь закаляет. Так вот, значится, продолжу.

Когда коня того видали в первый раз, не ведаю, но ко времени расцвета моего слыхали о нём многие. Маманя моя, царствие ей небесное, говаривала, что животинку эту чудную видела перед смертью бабки своей Настасьи, за три денёчка до оной где-то. Шла, мол, по лесу домой с полными корзинами лисичек, песенку мурлыкала про грибочки. Погода хорошая была: не жарко, не зябко. Сосны друг с другом шептались на неслыханном человечьим ухом языке, шишки палые под ногами трещали, дятлы и птички звонкие радовали душу. Шла она, шла, как вдруг заслышала недалече, как ветки хрустят.

«Лось поди, – подумала, – бояться нечего». И дальше себе идёт. А ветки всё хрустят, и будто бы звук этот вместе с нею идёт, не отдаляется. Боязно стало мамке, тогда девчухе пятнадцатилетней. Думает: «А вдруг медведь?» Невдомёк ей тогда было, что медведи в лесу нашем не водятся. Сердечко девичье со страху до горла подскакивает, а бежать – себе дороже, потому мамка шла тем же шажком, только тряслася вся, как воробушек. На дальнюю тропку свернула, авось, думает, не заметит медведь. Вот же дурёха была, ой-ой! Будь то медведь, могучий хозяин леса, не ушла бы так легко от него. Но что уж там, малая ведь…

Так вот. Идёт она, идёт, озирается, трясётся, что заяц какой, вот уж бегом припустила, да вот хруст-то тут как тут! Под ногами шишки ломаются, бежать мешают, корни коварные спутать шаг, уронить норовят. И тут глядь – поляна. Ровная, чистая, как зелёное, расписанное разноцветными цветочками блюдо. Солнце ярким лучом своим его гладит, шевеля разнотравье и разнося густые медовые ароматы… Падает мамка, обессилев, на поляну эту с криком: «Ой, боженьки мои святы! Не могу больше!» – и закрывает руками голову, ожидая, что вот-вот выскочит из чащобы косолапый да разорвет её, горемычную. Но что такое? Ветки всё хрустят, а никто не выскакивает. Отнимает от лица руки мамка и видит: медленно и горделиво выступает из-за дерев конь. Белый-белый, словно из снега свежего вылепленный, аж глаза слепнут от такой белизны. Ноги его, длинные и тонкие, выступают мягко и важно, приминая к земле, будто заставляя себе кланяться, цветы. Серебряная грива чуть прикрывает тёмные, что смоль, глазища. Смотрит мамка и не поймёт, явь то или сон. А животина всё идёт к ней. Вот морду протягивает, будто просит лакомства какого откушать. Ну, мамка и сорвала сочный зелёный пук.

– На-ка вот, касатик, угостись, – шепнула робко.

Конь подошёл к ней близко-близко, голову свою гордую опустил, но к угощению не прикоснулся, понюхал лишь.

Мамка удивилась:

– Что, не по нраву? Ох ты, привереда какой!

Конь уставился прямо в лицо ей глазьями своими. И увидела она в них мудрость вековую, какой и у людей-то не сыщешь. И печаль какую-то глубокую, неизбывную… Будто хозяин животинки со Смертушкой отобедать отправился, и знает друг его верный, что не вернуться тому уже боле. Жутко, ой жутко вдруг стало мамке моей! Вскинулась она с места молодою ланью и, не чуя ног, бросилась в лес, позабыв на чудной поляне свой кузовок с грибками.

Прибежала домой, кинулась к бабке своей Настасье, рассказала, что приключилось. Выслушала старая, губами пошамкала, задумалась. А потом и говорит:

– Знашь, Зоюшка, это ведь морок был, не конь.

У мамки челюсть-то и отвалилась.

– Как так? – пролопотала она, озираясь, будто ища подсказки какой, правду бабка говорит али шутит.

А та и отвечает:

– Да точно! Ишо я девкой была, как про коня того слыхала. Бродит он, белый дурман, средь болот, лесов и полей тутошних да людей о страшном предупреждает. О смерти ли одной, о море ли целом. А перед революцией треклятой, говорят, многие, ой многие его видали!.. Так-то вот, девка. Беда нас ждёт.

Затряслася Зоюшка пуще прежнего, слезами залилась.

– Та не хнычь ты, дурёха. Все под Богом ходим, всё по Его волюшке светлой делается. Будет воля Его – горюшко обойдёт. А не обойдёт – что ж, так надо, знать. Ему, батюшке нашему, всё с облаков-то видно да ведомо. Горе ежели нам посылает, знать, научить нас чему-то желает.

И что ты думаешь, сынок? Не обошла беда стороной нас, не обошла. Ровно на третий день отошла бабка Настасья в царствие Господне. Рыдала мамка, рыдала, всё коня того, горевестника, вспоминая, да толку… Потом, когда я у неё появился, всё мне тот случай рассказывала, приговаривая: «Беги, Ванюшка, как коня того увидишь, не гляди в глаза его колдовские! Зло он несёт!» А я, малец, слушал её да забавлялся, думал, страшилку мать специально рассказывает, чтоб попужать меня, непослушника.

А когда мне двадцать годков было, я и понял: взаправду конь тот сказочный есть. Потому что сам его увидел, вот этими вот глазами!

Шёл я тогда вечернею тропою от Глаши, милки моей. Счастливый был, ох какой счастливый! Потому что Глашенька венчаться, наконец, со мною согласилась. А я её долго уговаривал, думал даже, откажет. Но нет, согласилась она, голубка моя ясноглазая. И шёл я домой родным сообщать о счастьюшке своём.

Солнце садилось, уступая место луне, уже приоткрывшей свой белый глазок: иди, мол, луна, мир от худа всякого охраняй, устало я за долгий денёк! Птахи да пчёлы почти смолкли, сомлевшие. Один я шёл, весёлый да бодрый, посвистывал в тиши этой благодатной да тёплой, сменившей изматывающе знойный день.

И тут вижу: вышагивает белоснежный конь, красавец, мне навстречу. Такой белизны и чистоты вовек глаз мой не видывал! Думаю я: что за чудо такое? Да ненароком вспоминаю рассказ мамкин, вздрагиваю. Но не верится ведь молодому лбу, что призрачный конь это, а не обычный! Подхожу я к животине, говорю ласково:

– Здорово, дружище! Ох и знатный ты, царь-конь! Дай-ка травки тебе дам! – наклоняюсь, срываю целый пук сочной свежей травы, сую дивному зверю к носу. Но не берёт он, только смотрит прямо в лицо мне да ноздри дует. – Не желаешь? Вот это порода, гордая! Что же, милок, тебе предложить ещё? – И вдруг замолкаю, осёкшись, потому как конь смотрит на меня очень странно, как будто осердившись. Непонятен мне его взор, даже жуток. Попятился я, траву выронил, не зная, что делать дальше. Тут конь как заржёт, да так звонко, что уши мои заболели, как поскачет, да прям на меня! И волна какая-то горячая будто за ним несётся… Упал я, сбитый копытами его, но боли не почувствовал почему-то. А конь всё нёсся вдаль, развевая серебряную гриву по ветру. И будто уносил за собою свет дневной, а сумрак ночной на его место впускал. Я же встал и побрёл, одурманенный, к дому. Там рассказал своим о случившемся. Отец хмыкнул только да пальцем у виска покрутил. Не верил он, что конь этот взаправду на свете есть. А мамка заплакала, кинулась меня обнимать-целовать, приговаривая:

– Ой, боязно, сыночек, ой боязно…

А на следующий день принеслась жара лютая, намного сильнее той, что царствовала в нашем крае нынешним летом. Градусник показывал днём под пятьдесят в теньке! Когда ещё такое бывало в наших-то местах? Может, больше и никогда.

За первый только день вся земля высохла, потрескалась, трава лежала на ней, обессиленная жаждою. Листы на деревьях свисли, сами же ветки низко к земле склонились. Что в другие дни сталось, и говорить не хочется. Но я тебе всё скажу, сынок, чтоб запомнил ты: коня белого бояться надобно, прочь бежать от него, горе он несёт. Так что слушай.

Зной с каждым днём становился свирепей. В лесах то и дело вспыхивали пожары. Местами горел торфяник. Округу всю дымом заволокло, что не рассеивался. Солнце из мути этой пятном багровело, от вида которого жуть пробирала до костей. И запах всюду стоял горелый такой, будто сама земля-матушка, перетрудившись, в горячку впала. Птицы попрятались куда-то, как и зверьё. Даже жуков видно не стало!..

Девчатки да бабы наши стали опасаться в лес хаживать, чтоб в тени древесной остудиться, пожара да дыма боялись. Да и какое там остудиться! В самой тёмной тени и то пекло адово стояло. У нас, мужиков, тоже работа не шла: солнце жгло так, что здоровяки и те под ним падали, коли работать пытались. Так что сидели все по домам, то и дело окатываясь холодной водою. Беда в том, что колодцы все начали пересыхать… Водопровода же в те времена у нас не было. А водицы много тратить приходилось, без этого было никак.

Через неделю такого пекла коровы перестали давать молоко, а куры – яйца. Да и вообще скот стал болеть, а потом и вовсе дохнуть. Особо тяжко хворали кролы. Нежные они, знаешь, создания, сердчишки у них слабые. Но и крупным животным было немногим легче. Ложились они вдоль стен в хлевах, морды в землю утыкали да тяжко так стонали, совсем по-человечьи, аж сердце от жалости плачем заходилось.

Словом, все наши хватались за голову, с ужасом ожидая каждого нового дня. Старухи проводили дни и ночи в беспрестанных молитвах, прося у Господа милости и пощады. Но, похоже, другими делами был занят тогда Отец небесный. Или, как говорила бабка Настасья, научить нас чему-то хотел. Того никто ведь не знает…

Через месяц пекла, то есть в августе, земля высохла до того, что качать из неё воду сделалось невозможным. И тогда хвороба со скота перекинулась на людей… Не знаю, с мясом ли или ещё как, не врач ведь я. Горе горькое поселилось в каждом доме. И знали мы, что помощи ждать бесполезно. Почему? Да потому что приезжали из города умники, сказали что-то про инфекцию, оградили деревню колючей проволокой с табличкой «карантин» и укатили. А что там да как – леший его знает. Нам, деревенским, никто ничего объяснять не стал, ясен пень. Так-то вот, сынок. Прислали, правда, к нам бригаду врачей, да толку от них было немного. Так что оставалось только молиться и ждать, когда осерчавшая за что-то на нас природа умерит свой гнев.

Улицы пустовали и безмолвствовали. Окна каждого дома были завешены мокрым тряпьем. Так воздух казался хоть немного влажней. Благо, вместе с врачами нам привезли и воду.

У некоторых хворь проходила попроще: кожа на лице и шее их покрывалась сначала язвами, а потом – чёрными страшными струпьями, похожими на угли. У кого-то язва была только одна и постепенно расширялась, но не болела; у кого-то же много было таких вот болячек, но сильно худо им тоже не было. Странно даже. Местная бабка-лекарка только плечами на это и пожимала. Совсем худо было другим, тем, что метались в своих постелях, бились в припадках и становились синюшными какими-то да холодными, что покойники. Вот этим ох как тяжко пришлось… Многие умирали после таких мучений. Заражались даже сами врачи. Ещё бы, на такой жаре попортились все их баночки-скляночки с лекарствами…

Страшным было то лето. Страшнее кошмаров ночных. От них ведь раз – и проснёшься. А тут… День за днём – мучения. Смерть. Безнадёжность. Вот вспоминаю всё это – и сердце так сильно щемит. Потому что заболела тогда, а потом и померла моя невеста, Глашенька. Помогала она болящим, душа добрая. И забрал её в свои чертоги Господь, ото зла и боли подальше. От горя я тогда не находил себе места, проклинал всё и вся, повеситься даже пытался, да мамка вовремя в сарай заглянула, буквально из петли вытащила. Жаль мне её стало наедине с мучениями бросать, угомонился, плакал только ночами…

Так и тянулись те окаянные дни.

А в сентябре, когда жара пошла на спад, в село приехали люди в какой-то чудной форме с намордниками и стали перерывать машинами всю и без того исстрадавшуюся землицу. Долго рыли да доставали что-то из нее. Что – не знаю, не до того тогда мне было. Сказали, что виной всему горю нашему оказалось старое захоронение скота, о котором местные даже и не знали. На месте его весной был вырыт колодец, из которого вся деревня поила свою скотину. Сказали, что язвы и тот более страшный недуг пошли от этой воды как раз. Умывались ведь люди из этого колодца, чтоб освежиться с работы. Жара же ослабила всех, поэтому хвороба и скрутила. Словом, что случилось, того не воротишь… Я же, по молодой дури своей, пытался объяснить городским, что, мол, конь эту беду на нас накликал, но надо мною смеялись только. Но наши вот знали, что прав я. Потому что оказалось, что перед треклятой жарою коня видели ещё несколько человек.

Вот так-то, сынок. Загрустил ты, я вижу. Веришь ли мне? Не знаешь? Что ж, оно ведь понятно. Сам бы я, может, не поверил, расскажи мне кто такое. Да и не важно, есть вера или нет. Запомни только одно на всякий случай: коль увидишь странного коня белого, знай: горе тебе будет. А то и многим другим людям… Спрашиваешь, как понять, простой то конь или зачарованный? Поверь мне, ты поймёшь, лишь в глаза его заглянешь. Ты ведь историю просил? Так вот она, история. Да только мрачная больно, уж извиняй…»

До сих пор я вспоминаю рассказ старика, летящий сквозь годы со старой аудиоплёнки. Быть может, потому, что как будто именно меня предупреждал тихий, глухой, вкрадчивый голос: «Коня белого бойся, горе он несёт». Я не особо суеверен, при виде перебегающей дорогу чёрной кошки с улицы не сворачиваю, но слова эти вселяют в меня трепет. Ведь у разных народов существует множество легенд, где говорится о том, что несчастье ждёт того, кто встретит на своём пути белую лошадь. Будем надеяться, что это всего лишь легенды. Хотя кто знает, на чём они основаны…

Александра Ильина

Санкт-Петербург

Желание

Она стояла у парадной, переминаясь с ноги на ногу и воровато озираясь. Был поздний промозглый вечер, но она не чувствовала октябрьского холода. Сердце бешено колотилось, а мысли лихорадочно скакали. Может, уйти, пока не поздно? Нет. Раз пришла, нужно идти до конца. Если хотя бы часть из того, что она знает об этом месте, правда, тогда…

– Что вы здесь делаете? – за её спиной раздался сердитый мужской голос.

От неожиданности Марго вздрогнула. Действительно, что?

– Я… жду подругу, – запинаясь, соврала девушка.

Мужчина окинул трясущуюся Марго недоверчивым взглядом. Видимо, решив, что она замёрзла, он приложил ключ к электронному замку и со скрипом распахнул перед девушкой дверь.

– Заходи. Внутри подождёшь. А то, не ровён час, отморозишь себе что-нибудь.

Марго замерла в нерешительности. Либо сейчас, либо никогда. Второго шанса может не представиться.

– Идёшь или нет?

– А… да, спасибо, – дрожащим голосом ответила она и вошла.

Мужчина зашёл следом, и металлическая дверь закрылась. Он прошёл вперёд по узкому, цвета морской волны коридору и уже почти завернул за угол, как вдруг остановился и обернулся.

– Давай только без глупостей. А то шастают тут всякие, стены расписывают каракулями, а нам потом это всё за свой счёт ремонтировать и закрашивать.

Она поспешно закивала, и он, удовлетворённый, наконец ушёл. Девушка облегчённо выдохнула, подождала немного и пошла туда, где скрылся мужчина. От места, в котором она оказалась, захватывало дух. В слегка приглушённом свете ей навстречу распахнулось круглое шестиколонное помещение с лестницей, раскинувшейся словно чугунные крылья, со входами на второй и третий этаж, которые, казалось, парили в воздухе.