Читать онлайн Русалим. Стихи разных лет
- Автор: Станислав Минаков
- Жанр: Стихи и поэзия, Русская поэзия
Размер шрифта: 15
Непраздное стояние
«Свет мягкий, образ неконтрастный» русской медитативной лирики, обогащённый матовой, как налёт на поспевшей сливе, «южинкой», нежными на вкус украинизмами, – в изобилии присутствовал в поэзии Станислава Минакова всегда. Когда же он явил (а явил!) нам «совершенно другого поэта» (В. Соколов)? Когда «в неизбежное небо прыгну́л»? Когда победил в себе главный порок нашего перепичканного всяким суемудрием поколения – чрезмерную привязанность к словесности, порождающую подростково невротическую отвязанность или не зависящую от возраста старческую болтливость?
Не сделанный вовремя выбор мешает элементарно разобраться, что к чему в этом лучшем из миров. Выбор ложный – или навязанный – порождает стилистически безформенное ни то ни сё.
Почему именно Минаков умудрился разобраться в неразбираемой целостности христианства, сие есть великая тайна сообщения с Богом живым. Как, между прочим, и поселение именно этого поэта на Украину – в эпицентр сегодняшней – прежде всего духовной – смуты и брани. Как бы то ни было, Минаков воплощает антикафкианское превращение сразу нескольких поэтических поколений. На наших глазах поэзия безблагодатного и беззвучного самовещания (большинство стихов там наглухо лишены звука) становится поэзией Благовещения.
На пути к чуду Преображения возникает много страхов. Самый из них сильный – вдруг стать этаким неузнанным Одиссеем, чужим среди своих. Преодолевать эту фобию, а с ней «тотальный хутор» поэтического провинциализма, учиться «стоять стоянием непраздным» тяжко. Но только такое стояние задаёт маршрут дальнейшего движения. И за него в награду, будто новое небо и новая земля, даруется новый язык и новая – не натужно новаторская – поэтика.
Какие борения предшествуют кому-то ещё невидному, кого-то слепящему, как встречные фары, Евангельскому свету в русской поэзии? Что теряется вместе с наскучившей до одури самовыразительной медитативностью и что обретается постижением жёсткой науки писания от Писания? Далёк ли путь и посилен ли? Не входит ли трудная церковная жизнь, пост и молитва в противоречие с праздной и созерцательной природой поэзии?
Перед вами книга – в ней ответы. Не для всех – для тех, кто идёт тем же «путём зерна».
Марина Кудимова
Прежде всего надо сказать о удивительном поэтическом языке Станислава Минакова. Древнерусский язык и церковнославянизмы органично сосуществуют с современным литературным языком. Для поэта не существует устаревших слов: архаизмов и историзмов, они живы, они актуальны в его поэтическом мире. Абсолютно все пласты живого великорусского языка явлены здесь и сейчас!
В 2005 году, в праздник Крещения Господня, Минаков написал стихотворение «Новая походная песня Слободских полков». В нём есть такие строки: «Наши жизни, / солдат, не напрасны, / потому что написан у нас / на хоругви родимой на красной / образ истинный – Харьковский Спас!». Сейчас эти строки не просто актуальны, они нужны русскому человеку как хлеб и вода, как воздух и свобода – свобода в любви к Богу и людям.
…В творчестве Минакова, в составе его «литературной крови» явлено бесценное качество – верность Православию, соборному сознанию народа, глубинное понимание отечественной и личной истории как служения высшим началам бытия. Станислав Минаков раскрывает перед читателями лики своих героев, даруя радость причастия «раю русской души», приобщения к «русскому коду», явленных в великих произведениях отечественного искусства. Своей поэзией, и своей прозой и публицистикой Станислав Минаков показывает, что русская святость и русское искусство – два крыла Ангела-хранителя Святой Руси.
Светлана Кекова
Станислав Минаков своими стихами сразу и сильно вошёл в моё сердце. Читаю его книгу и радуюсь ей во всякую свободную минуту. Экая какая свободная уличность и какая свобода в Церкви! И какая любовь! Идет себе в посконной рубахе от села к селу, поет Лазаря, славит Господа Сил самыми родными глаголами, будто и без выбора, а прямо первыми, что под рукой. И все ему родные, и будто и не посвящения пишет, а молится о каждом с улыбкой и радостью быть рядом.
…Словно мы оба под епитрахилью оказались, и Бог весть кто кого исповедует – я ли Минакова, он ли меня. Такой горячий задышливый шёпот. Не “во ушию”, а прямо в сердце. Слава Богу, нет-нет перебьётся дыхание “песнью песней”, плотью и страстью, вспомнишь свою “плоть человечу”, вылетишь “на улицу”, поглядишь незряче на прохожего человека, как на диковину, да и обратно в храм – спасаться от этого уличного видения или от самого себя. И сам-то уж наловчился прятаться от себя, накидывать какую-никакую одежонку, а он все вон “нагишом”, и меня заставляет ряженье-то оставить, а как Господь сложил со всею тьмою в душе, так и вставать перед Ним, потому что иначе её не выжжешь и не выведешь. С непривычки-то чижало. Но, спаси Бог, бьюсь с Минаковым у святых мощей, мокну под оптинскими дождями, “макаюсь” в шамординские воды, ищу “камушек” в Дивееве и светаю понемногу.
Валентин Курбатов
«Поставь на полочку, где Осип и Никола…»
Памяти Н. Клюева и О. Мандельштама
- Поставь на полочку, где Осип и Никола,
- Осенний томик мой: я там стоять хочу.
- Мне около двоих родны словес оковы,
- Где – колоколом течь, приколоту к лучу!
- Реченья их – речны, свечение – угодно
- Тому, Кто чин даёт журчале-словарю.
- Коль-ежли иордань жива, хотя подлёдна,
- Тогда и я, гордясь, глаголю-говорю.
- Кто – с этими двумя, тот не избегнет злата:
- Кто складень растворит, тот и обрящет клад.
- За косным языком искомая палата
- Венчает звукосмысл и затевает лад.
- И впредь усладу вить доколе? А дотоле:
- Хмельною птахой – фить! – в глаголемый силок.
- Я стану так стоять: я к Осипу, Николе
- При-льнущий-ка щекой доверчивый телок.
- Что слабые тела палач забил железом,
- То слёзно вспомянёт желёзка-железа.
- Но дождик золотой не смят, не перерезан —
- Его глотает ртом зелёная лоза.
I
2014–2023
«Это я, чужерiдное семя…»
- Это я, чужерiдное семя
- в помрачённой и злобной ботве.
- Мне досталось чугунное бремя,
- мне обрезали свет в голове,
- прорубив несогласное темя.
- Но уже никогда не умру,
- даже если замолкну на время
- в невменяемом здешнем миру.
- Я возглавлю грядущее племя —
- по безсмертному праву певца,
- облачённый в победное стремя,
- джинсы сына и куртку отца.
Памятник танкисту
Памяти А. И. Попова (1921–1943), на первом танке ворвавшегося в Белгород
9 февраля 1943 г. и героически погибшего
- Андрей Иванович Попов,
- живей сгоревшей в битве стали,
- стоит на чёрном пьедестале —
- сказать о Родине готов,
- когда у всех уста устали.
- Навек комвзвода, офицер,
- в остуде зимней, в жарке летней —
- красивый, двадцатидвухлетний,
- отдавший жизнь за СССР
- на улице своей последней.
- Андрей Иванович Попов
- глядит на улицу Попова,
- сжимая каменное слово,
- и с наших сумрачных голов
- слетает шелуха-полова.
- Андрей Иванович Попов
- в танкистском шлеме, трёхсаженный,
- на самом трудном из постов
- глядит на храм Преображенский,
- прося простить сей мир скаженный.
- Андрей Иванович Попов —
- с душой, спасённою во аде, —
- в оптимистической бригаде
- готов стоять хоть сто годов.
- Стой, стой, Андрей, Победы ради.
«Дождь идёт-не-идёт в Монастырском лесу…»
- Дождь идёт-не-идёт в Монастырском лесу,
- сквозь листву не пробиться капели.
- Слыша авиарокот – во всю полосу —
- мы ныряем в прохладу купели.
- Борт уносит в заоблачье новых бойцов,
- покидая «груз 200» и «300».
- Рёв моторов, угрюм и, как небо, свинцов,
- заглушает протест пацифиста.
- Как всегда, до победы осталось – чуть-чуть.
- И лишь сорок шагов – до криницы,
- чтоб по белым холмам вновь отправиться в путь,
- вдаль и вдаль от целебной водицы.
12 июля 2023 г
На 80-летие Танкового сражения под Прохоровкой
- Пили мы Победное красное вино
- по пути из Прохоровки в Тетеревино.
- Было то в июле-то, в самый жар ветров,
- в ясный день двенадцатый – праздник, день Петров.
- Вспоминали доблестный сорок третий год —
- как водил нас Ротмистров в танковый поход.
- Пей, дружок, за Родину, за родимый край!
- Бей, защитник, гадину, как велел Барклай!
- Красная смородина – с кровью на просвет.
- Станет перед ворогом новый Пересвет.
- …С Куликова – к Прохоровке, сквозь Бородино.
- Отчество. Отечество. Красное вино.
Песенка,
сочинённая ночью во время безсонницы
Светлане Кековой
- Не́ плачь, Светик, не́ плачь, Светик,
- друг мой, цветик золотой!
- Подарю тебе билетик
- в город светом залитой,
- где у всех отверзты вежды,
- где всё видимо насквозь,
- где не надобно надежды —
- поели́ку всё сбылось.
- Где избыты все печали,
- где окончена война,
- где о солнечном причале
- ложь разбилась как волна.
- Не́ плачь, Светик, не́ плачь, Светик,
- друг мой, светик золотой!
- …Скоро нам держать ответик
- пред Рождественской звездой.
Рахманинов
Валентине Чайкиной
«две недели молчит ПВО…»
Максим Бессонов
- Замолчали галки и вороны,
- онемели прочие грачи.
- Противовоздушной обороны
- не слыхать дней пять. И ты молчи.
- Не слыхать хлопков и взрывов, воя
- душераздирающих сирен.
- Есть такое дерево – секвойя.
- Есть такая музыка – «Сирень».
- Слышно, как ребёнок спящий дышит.
- Небо знает, чья и в чём вина.
- Говорят, война все вины спишет.
- Есть такая музыка – война.
Последний
- Хуже всех придётся тому, кто останется тут один —
- озирать опустевшее время вокруг себя —
- помрачённый ядом напрасных своих седин,
- угасающей памяти ниточки теребя.
- Он бы рад за усопшими следом сбежать, уйти,
- но земля зачем-то носит его, хранит.
- Ибо неисповедимы Господни пути,
- и непостижим оснований Его гранит.
- А оставшийся шепчет: «Боже, я так устал!»
- «Господи, – он бормочет, – как всё болит!»
- Он доел всю овсянку и даже допил фестал,
- но Господь его даты всё длит и длит.
- Нескончаем урок. Одиночества двести лет.
- Он встаёт и, качаясь, бредёт – за шажком шажок.
- Он бормочет псалом, посылая друзьям привет.
- И они с облаков помавают: держись, дружок!
«Жизнь закончилась, а он ещё жив…»
- Жизнь закончилась, а он ещё жив…
- Непостижное продление дня,
- напряжение измученных жил,
- несвечение былого огня.
- Сотрясанье изнурённых костей,
- угасание натруженных глаз.
- Что, не ждал таких весёлых вестей?
- Ан настала их пора – вот те раз!
- Даже близкое – теперь далеко.
- А впотьмах и не найти ничего.
- По привычке, тщетный, льёт молоко
- он в кувшин, который старше его.
- Да, кувшин прекрасен, прочная вещь —
- пережил войну и переживёт
- наливающего… Вещая пещь
- суждена тебе иль вечный живот?
«Приезжай, закроешь мне глаза…»
- Приезжай, закроешь мне глаза
- и скрестишь мне руки на груди.
- Прозвенела зельная лоза
- жизнью, что осталась позади.
- Страшно жить, но сладко – умереть,
- спать, не пробуждаясь, до Суда.
- Затвори ж повапленную клеть!
- Может быть, она не навсегда.
«Мама стала махонькая, как котик…»
- Мама стала махонькая, как котик.
- Мама стала тихонькая, как мышка.
- Мама еле-еле по дому ходит.
- Гречку перебирая, лапкой гребёт, как мишка.
- Мамины дни теперь ни пестры́, ни пёстры —
- мелкой моторикой их не унять, итожа.
- Старощь и немощь – тоже родные сёстры,
- так бы поэт сказал, если б только до́жил.
- Мама крючком салфетки плетёт, платочки,
- превозмогая тернии Паркинсона.
- Если идти, то надо идти до точки —
- где золоты́ цветы на кайме виссона.
«Свечка – тоненький цветочек, свечка – странный огонёк…»
- Свечка – тоненький цветочек, свечка – странный огонёк,
- света надобный глоточек, окормительный денёк,
- рвущий тьму непрободну́ю, эту тягостную жуть,
- эту родину родную, помрачённую не чуть,
- эту сладкую заразу, этот морок, этот гной,
- этот ад, нависший сразу над тобой и надо мной.
- А всего-то – колыханье золотого мотылька.
- Однократное дыханье, но посланье – на века.
- И сияет как ребёнок благодарный имярек…
- Свечка – стойкий стебелёнок, свечка – верный человек.
«Дышит ветер неспешный заветный…»
- Дышит ветер неспешный заветный,
- овевая невидимый сад.
- Ходит тихо Господь безответный
- посреди обезумевших стад.
- Никакого им сада не надо
- и не надо для сада рассад,
- потому что рассада для ада
- им отрадней, как собственно ад.
- Потому что не кущи, а рощи
- разрастаются в тёплой крови.
- Потому что бездумней и проще,
- и привычнее жить без любви.
Белгородский триптих
1. Тапочки Серафима
Песенка
Протоиерею Николаю Германскому
- Серафим по фамилии Тяпочкин
- был обычный на вид серафим.
- Хоть носил он обычные тапочки,
- свет нездешний струился над ним.
- Проживал он в посёлке Ракитное,
- возле яблоньки, в малом дому́,
- и невидное небо блакитное
- было видно ему одному.
- Приближалися дали бездонные
- от доселе неведанных слов,
- и слетались мы, птахи бездомные,
- на прокорм – к Серафиму под кров.
- Кто старался у домика этого,
- тот такую калитку открыл! —
- в обиталище света всепетого,
- в помаванье немыслимых крыл.
- Не ослабились узы нисколечко
- на просторе пустом и потом,
- когда лёг возле храма Никольского
- Cерафим под дубовым крестом.
- В огородиках тяпают тяпочки,
- я за тяпочку тоже берусь…
- И хранит серафимовы тапочки
- слободская засечная Русь.
2. Памятник владыке Макарию в Белгороде
На 200-летие Макария (Булгакова), митрополита Московского и Коломенского
- Серый, синий, зелёный иль карий
- невнимательно, быстро скользнёт —
- но несёт послушанье Макарий,
- на проспекте, года напролёт.
- Как ковригу иль даже веригу,
- что тяжка, поели́ку легка,
- держит шуйцей Великую Книгу
- и читает её сквозь века.
- Он читает, да кто его слышит!
- Ты ли слышишь? Иль, может быть, ты?
- Ветер книжных листов не колышет —
- неподъёмны у правды листы.
- Но предчертаны альфа, омега —
- и проспавшим, и тем, кто без сна,
- и для всех – после хлада и снега —
- красной Пасхой приходит весна.
- Чтоб очнулась душа-Эвридика
- в той ночи, где поют соловьи,
- просвещающей дланью, владыка,
- сирых страждущих благослови!
3
Наталье Дроздовой
- Богородцева синька женская небеса проясняет снова
- и сияет Преображенская бирюзой на углу Попова.
- Коли дадено нам задание во спасение, не для штрафа, —
- назначаю тебе свидание у гробницы Иоасафа;
- что влечёт в гравитационную, но ведущую ввысь воронку —
- под команду дистанционную испечённому жаворо́нку.
- Благодать проберёт «до рёбрышков», в маловерии онемевших, —
- словно мальчик Христос воробышков оживляет окаменевших.
- Возрождаются в нас тождественность упования, жертвы, слова,
- торжество торжеств и торжественность Православия золотова.
«Бегство (читай – изгнание) – та же смерть…»
- Бегство (читай – изгнание) – та же смерть,
- в нём душа устремляется в духоту,
- впредь не в силах выситься, быть и сметь,
- покидая вещное на лету.
- И, попав в непонятное, как шпана
- озираешься, странный: некуда дальше бечь,
- потому что повсюду – хана одна,
- и лишь изгнанный может про то просечь.
- Вроде б – ходишь и выглядишь так, как все,
- но не ловишь больше наземный кайф,
- а родимых, отрезанных в чортовой полосе,
- слышишь сердцем, издали, даже не тронув Skype.
Skype
- Сын по скайпу показывает ему пятимесячного внука.
- Внук, солнечный малый, лыбится и пищит.
- Он говорит сыну: «Какой смешной глазастый пищун!».
- Дочь по скайпу показывает ему его собаку.
- Та сопит, кладёт башку на лапу и глубоко задумывается.
- Он говорит дочери: «За эти три года она ещё больше стала
- походить на тюленя. И пятачок у неё поседел».
- Жена по скайпу показывает ему большие сливы из их сада.
- «Ты в новой красивой блузе, тебе идёт, – говорит он жене. —
- Сладкие?»
- «Да, очень», – отвечает жена.
Собакин складень
Люсе, Ане и Саше
«Одни только пси делали ему небольшую отраду, облизывая гной в ранах его, и ложась коло него, согревали»
Из жития Св. Антония
1. На первую годовщину мопсицы Сони
- Коль указал Андрюха Дмитриев
- на лад созвучий дактилических,
- живу, по-прежнему не вытравив
- в себе позывов злых мелических,
- хожу тропою сей и сицею, —
- хоть выпало нам время то ещё, —
- с весёлой толстенькой мопси́цею,
- похожей на Кота Котовича.
- На чью ж любовь ещё надеяться?
- Покрыта шёрсткой мягкой палевой,
- мне косолапица-младеница
- не скажет: «Надоел, проваливай!»
- Легчают тяжести житейския;
- у ней спасительная функция
- Иосифа Аримафейского
- иль Спиридона Тримифунтского.
- Собака может быть водителем,
- почти родителем, радетелем,
- душевной кожи заменителем,
- твоей судьбы живым свидетелем.
- Одна, глазятами библейскими,
- следит за утренней молитвою
- и вслед идёт, и видит: бреешься —
- когда по горлу водишь бритвою.
- И ведь совсем не в наказание
- потычет в ухо мордой искренной,
- а в назиданье, в указание, —
- кто любит нас любовью истинной.
2
- «Соня, спи»! Не спит собачка, не спит —
- задыхается, трясётся, хрипит.
- Он ей делает в загривок укол
- и выносит подышать на балкон.
- А на холоде ночном – лепота!
- Погляди на небеса, лапота:
- можно лапою достать Гончих псов
- и Медведиц увидать меж усов.
- Страшно, страшно, даже если шутя!
- И, прижав к себе зверька как дитя,
- он полночи на балконе стоит
- и чудное говорит-говорит.
- У собаки, – говорит, – не боли!
- И у кошки, – говорит, – не боли!
- И у Сашки, – говорит, – не боли!
- И у Ашки, – говорит, – не боли!
3
- У грешника болит рука. Он болью, будто тряпка, выжат.
- Рука нужна ему пока. Урча, собачка руку лижет.
- Зверёныш – верный терапевт, зубастый ангел безусловный.
- Он жизнь, сходящую на нет, кропит всерьёз слюной солёной.
- Крепись – до Страшного суда. Греми, собакина посуда!
- Нам сказано: «иди сюда», и никогда – «иди отсюда».
4
- Человек тоскует по собаке.
- То и есть та самая тоска:
- слышится как будто паки, паки —
- ближний лай из дальнего леска.
- Человек глядит на юго-запад,
- видит там коричневый закат.
- А слезоточивый пёсий запах
- не уходит никогда, никак.
- Может быть, пора угомониться,
- и наступит в целом благодать.
- Ты жива ещё, моя мопси́ца?
- Трудно с расстояньем совладать.
- Но помеха ль сотня километров
- нам для броневого марш-броска?
- Заиграйте на рояле «Petroff»,
- чтобы враз покинула тоска!
5
- Ты стареешь. Но всё ж не очень.
- А собака – стареет быстро.
- Увядает от ночи к ночи,
- как карьера премьер-министра.
- Отвисают у пёски ушки,
- как тесёмки у старой шапки,
- льнёт седая башка к подушке,
- не вмещаются лапки в тапки.
- Окликаешь зверька из бездны
- и моргаешь на мониторе,
- но старания безполезны —
- даже если полезно горе.
- Понапрасну твой голос дышит,
- ничего у тебя не выйдет:
- даже если собака слышит,
- то мерцаний твоих – не видит
- в нетех тщетного интернета.
- Кроток сфинкс у камней Хеопса.
- Нет на свете грустней портрета —
- носогубные складки мопса.
6. На кончину Сони
«Блажен, иже и скоты милуяй» (Прит. 12,10.)
- Человечек – собачья обличка – нас на здешней земле посетил.
- Притулился, душа-невеличка, погрустил, подышал, отпустил.
- Где ты, Сонька, родная мопсо́нька, где теперь твои машут крыла?
- Что ж так мало, столь кратко-тихонько ты меж нас пожила-побыла?
- Говорят, у преддверия Рая ты нас встретишь в положенный срок,
- подбежишь, золотая, играя, и с собой поведёшь за порог.
- А покуда – с тревогой незрячих, в непонятке, нахлынувшей враз,
- помним глубь человечьих собачьих понимающих преданных глаз.
- И когда мы гребём, заметая по углам ежедневную персть,
- к нам слетает, летит золотая, золотая собакина шерсть.
«Никто никуда не вернётся…»
- Никто никуда не вернётся.
- Никто не придёт ни к кому.
- Над чо́рной отравой колодца
- замри в невозвратном дыму.
- Напрасно, недолго, несильно
- гримаса скользнёт по лицу
- претензией блудного сына
- к заблудшему вусмерть отцу.
- И коль не успел попрощаться,
- над прошлым по кромке скользя,
- не смей всё равно возвращаться —
- не надо, не надо, нельзя.
- Загну́тое – не разогнётся.
- Морщины загладил пластид.
- Никто никуда не вернётся.
- Никто ничего не простит.
«Наши придут – на плечах неприятеля, на костях…»
- Наши придут – на плечах неприятеля, на костях.
- Наши придут и победный воздвигнут стяг.
- Наши придут – красивые, в орденах.
- Наши придут и крикнут ублюдкам: «Нах!»
- Наши придут и скажут: «Заткнись и слазь!»
- Наши придут, размажут любую мразь.
- Наши придут, отпоют – нас, павших на рубеже.
- Наши придут, когда не надо уже.
II
2012–2014
«Проснёшься – с головой во аде…»
- Проснёшься – с головой во аде, в окно посмотришь без очков,
- клюёшь зелёные оладьи из судьбоносных кабачков.
- И видится нерезко, в дымке – под лай зверной, под грай ворон:
- резво́й, как фраер до поимки, неотменимый вавилон.
- Ты дал мне, Боже, пищу эту и в утреннюю новь воздвиг,
- мои коснеющие лета продлив на непонятный миг.
- Ты веришь мне, как будто Ною. И, значит, я не одинок.
- Мне боязно. Но я не ною. Я вслушиваюсь в Твой манок,
- хоть совесть, рвущаяся в рвоту, страшным-страшна себе самой.
- Отправь меня в Шестую роту – десанту в помощь – в День
- седьмой!
- Мне будет в радость та обновка. И станет память дорога,
- как на Нередице церковка под артобстрелом у врага.
На смерть Михаила Анищенко
- Три бутылки рижского бальзама —
- и упал на пристани поэт.
- У него от русского Сезама
- открывашек и отмычек нет.
- Всякий волен жить среди кошмара,
- а ему, подумайте, на кой?
- Безпокойный городок Самара,
- стихотворца Мишу упокой!
- Если ты запойный алкоголик,
- а не просто пьющий человек, —
- эту жизнь, испетую до колик,
- различишь из-под закрытых век.
- Можно быть, конечно, и без рая,
- если слово русское постиг,
- но, к полку последних добирая,
- ходит Михаил Архистратиг.
- Станешь ты не совести изменник,
- а рванёшься ввысь, многоочит,
- если твой небесный соименник
- меч тебе, тщедушному, вручит.
Русская песня
- На что ты, мама, уповала, толкая колыбель рукой,
- когда пила крестоповала завыла ночью за рекой?
- С какого бала эта Клава влетела на метле в окно?
- На ней – срамная балаклава, а вместо сердца – толокно.
- Кто вырастил её такою? У алтаря скакала: глядь! —
- ещё вчера – дитя родное, а нынче – купленная б…ь.
- Сказали: на тюремной шконке она сидит, но при луне
- с бензопилой, как чёрт в печёнке, встаёт в решётчатом окне.
- И, проклиная все святыни, в плену кромешной маеты,
- она летит по русской стыни и косит русские кресты.
- Ты молвишь, что она другая, всплакнёшь, ромашку теребя?
- Ах, мама, мама дорогая! Мне страшно, мама, за тебя.
Про ежа и кота
(У Ирины в Береговом)
- Ёж проходит по саду и ест из плошки кота.
- Ёж никогда не скажет, что эта еда не та.
- Ёж благодарен жизни за ежевечерний банкет.
- Места нет укоризне, когда жуёшь китикет.
- Кот, облизавший манишку, ждущий на крыше невест,
- мыслит так про братишку: ладно, пущай поест…
- Шёрстку морщинит в холке и думает: правда, ну,
- нахрен ему иголки, серому дружбану?
- Ёж не снимает шапки, ёж говорит: «Фыр-фыр».
- И шустро уносит лапки в одну из садовых дыр.
- Ёж знает: даются свыше пища и красота.
- Уши торчат на крыше. Но ёж не видит кота.
- Меж тем, посерёдке ночки так серебрится мех!
- Кот надувает щёчки в преддверье ночных утех.
- Вслушивается в движение кошкино на меже.
- Вот оно, сладкое жжение! Не до ежа уже.
На Каноне покаянном
- На Каноне покаянном
- как нам страшно, окаянным,
- исказившимся в лице!
- Свечка каплями печётся.
- Обо всех Господь печётся.
- И о мне, о подлеце.
- Крест кедровый. Треск искристый.
- Что Андрей ни молвит Критский, —
- это точно про меня.
- Я во всех грехах виновен —
- празднословный гордый овен,
- саблезубое ягня.
- Заковыка: как ни просишь,
- в жертву не себя приносишь.
- Раззудись, душа, виной,
- жги колени студной мукой;
- перед судною разлукой —
- но́щный мраз и дне́вный зной.
- Плачешь? Плачешь. Ах ты, зая!
- Покаянье лобызая,
- отрезвляясь ото сна.
- Марфа с Марьей на иконе.
- И оне со мною ноне.
- Накануне. На каноне.
- И обновка не тесна.
Курсивом выделены обороты из Великого покаянного Канона преподобного Андрея Критского
Волчица
Марине Кудимовой
- Когда пространство ополчится
- и горечь претворится в ночь,
- грядёт тамбовская волчица —
- одна – товарищу помочь.
- И на рассерженны просторы,
- где дух возмездья не зачах,
- но искорёженны которы,
- глядит с решимостью в очах.
- Гнетёт серебряные брови
- и дыбит огненную шерсть,
- и слово, полное любови,
- в ней пробуждается как весть.
- «Почто, безпечный мой товарищ,
- ты был расслаблен, вял и снул!
- Покуда тварь не отоваришь,
- не размыкай железных скул!
- Сжимай – до вражьего издоха —
- любви победные клыки!»
- Кровава хворая эпоха,
- но лапы верные – легки.
Про Зеведея
- Се – сидит Зеведей, починяющий сети.
- «Где же дети твои?» – «Утекли мои дети.
- В Галилее ищи их, во всей Иудее,
- позабывших о старом отце Зеведее».
- Так речет Зеведей, покидающий лодку.
- И мы видим тяжёлую эту походку
- и согбенную спину, поникшие руки,
- ветхий кров возле Геннисаретской излуки.
- А вдали, как поведано в Новом Завете,
- оба-двое видны – зеведеевы дети,
- что влекутся пустыней, оставивши дом их,
- посреди первозванных, Мессией ведомых.
- Да, мы видим: они, Иоанн и Иаков,
- впредь ловцы человеков – не рыб и не раков —
- босоного бредут посреди мирозданья
- нам в укор и в усладу, в пример, в назиданье.
- Вот – пред тем, как приблизится стражников свора,
- сыновья Зеведея в сиянье Фавора,
- вот – заснули под синим кустом Гефсимани —
- от печали и скорби, как будто в тумане,
- и всегда – как надёжа, защита, основа —
- обнимает Иаков, старшой, Богослова.
- Нам откроют деянья, где явлены братья:
- Иоанн златокудрый – ошу́ю Распятья,
- и, сквозь дымчатый свет тополиного пуха,
- мы Святаго увидим сошествие Духа,
- а потом – как, зашедшись от злобного хрипа,
- опускает Иакову Ирод Агриппа
- меч на шею, святую главу отсекая;
- у апостольской святости участь такая.
- Дальше мы озираем весь глобус как атлас:
- Компостеллу из космоса видим и Патмос,
- и Сантьяго де Куба, Сантьяго де Чили…
- Это всё мы от братьев навек получили
- в дар – свечение веры, величие жертвы.
- Те, что живы, и те, кто пока ещё мертвы,
- грандиозную видят Вселенной картину,
- окунаясь в единую света путину,
- где пульсирует Слово Христово живое,
- за которым грядут зеведеевы, двое.
- …Да, понятен посыл, и отрадна идея.
- Отчего же мне жаль старика Зеведея?
«Закат увидеть как рассвет…»
- Закат увидеть как рассвет,
- дыша полоской заревою,
- и вспомнить утренний завет —
- теперь ли я его усвою?
- И зреть зелёной новизной,
- как зреет поросль полевая —
- сквозь облак памяти земной
- светлея и просветлевая.
III
2004–2011
«Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»
- «Так молись, – говорит, – чтоб в груди ручеёк журчал…»
- Да откуда же, батюшка, взяться-то – ручейку?
- Даже ежели б я себя, предположим, и не обличал,
- даже ежели – будучи начеку…
- То ли он сокрылся, утёк, золотой, под спуд,
- то ли не было у меня его никогда.
- Стукну в грудь – глуха. И грехов на ней – пуд.
- Не журчит, родимый, да не дудит дуда.
- Хоть сто раз наказ повторяй-учи,
- а душа, как Герасим, – своё мычит.
- Сделай милость, журчи в груди, ручеёк, журчи!
- Не журчит.
Стихотворцу
1
«И болен праздностью поносной…»
А. Пушкин
- …А ежли преподобный Амфилохий
- тебя не пожурил за амфибрахий,
- не почивай! – тебя снедают блохи,
- грехи тебя бодают, мухи-бляхи.
- «Пииты мы, – ты молвишь, – а не лохи?»
- Твоя самонадеянность несносна,
- прискорбна, и опасна, и напрасна.
- И в той же мере, что странна и злостна, —
- страстна, и своевольна, и пристрастна;
- Косна, и кособока, и поносна.
2
- Иди туда – где вход открыт в пещеру,
- где кре́стится согбенная сестрица,
- где белый свод являет полусферу,
- где сущим во гробех – так сладко спится,
- где каждому свою отмерят меру.
- …Лежат отцы святые – как младенцы,
- и тает воск, и ладанка дымится,
- и чернецы стоят, что ополченцы.
- Клонись, клонись на эти полотенцы —
- устами, лбом и сердцем прислониться.
Ночлег в Оптиной пустыни
Юрию и Инне Зайцевым
1
- тот кто спал обнимая святые гроба
- кто по капле в себе прозревает раба —
- не отринул Господней свободы
- и какая б на сердце ни пала журба
- не изгнал не спугнул осененья со лба
- что навеяли Оптины своды
- тот кто спал – как живое обнявши гранит
- кто охранную память гранита хранит
- преисполнится славного Слова
- да вмещает сознание меру вещей:
- мощь победы исходит от этих мощей…
- не ветшает вовеки обнова
2
- простую постели́ рогожку на полу
- в Казанском храме тут у белых плит в углу
- в приделе у Креста где слышно свят свят свят
- устал? приляг усни где старцы трезво спят
- и с ними ж выйдешь в сон неизмеримый сей
- и снимешь злобу дней… Антоний Моисей
- лежат в гробах гляди учись как надо спать
- сады по берегам реки уходят вспять
- по синим куполам теки река теки
- реки пророк пока нет края у реки
- хотя б во сне… не зря ж ты меж мощей залёг
- эй здравствуй Жиздра-жизнь – предвечного залог
- проснёшься в двух шагах от злата алтаря
- есть правда и в ногах: знать, дадены не зря
- надежда не пуста как твой поклон Кресту
- во дни и вне Поста стоящий на посту
Возле Оптиной
Ю. З.
- Сосны гудят двухсотлетние у дороги.
- Дождь заливает купель, что Пафнутий сладил.
- Дождь не жалеет Жиздры, и Жиздры ж ради
- льёт. Мы стоим в грязи. Леденеют ноги.
- – Слышь, – говорю, – Юрко́, дождик стал потише.
- Будем в купель окунаться, покуда? Или…
- – Помнишь, – он вдруг говорит, – как в скиту звонили?
- …Помню, мой друг Егорий, поныне слышу.
- Мимо болид проносится – джип «Чероки»:
- схимник качнул крылом, на сиденье сгорбясь.
- Худо кому-то, наверно; настали сроки —
- старца к нему повезли, накануне скорби.
- Ну а мы тут постоим – что нам может статься?
- Лучше дождя ноябрьского – в мире нету!
- Вымокнуть – не растаять. Да не расстаться.
- Шарю в кармане, Юрке протягиваю конфету,
- что получил в обители утром, с ладони старца.
В Коневском скиту. 1935 г.
На Валааме
Есть такие, особенные, родятся как-то, чуждые сему миру…
И. С. Шмелёв
- Пёрушками шеволят форелька, сижок да лосик.
- А он рыбёху по тёмно-синим спинкам гладит:
- «Хорошие рыбки!»
- Кланяется рыбке:
- «Ну, плавай, плавай!»
- Две гагары – пара – прилетят издалёка,
- на камушек сядут.
- А он им кланяется:
- «Хорошие птички!»
- Взойдёт на крылечко, да скажет елям:
- «Ой, меня вчера-т ангелы на лодочке навестили,
- чайком для заварочки угостили.
- Ой, каялись-плакали,
- «грешные, – говорили, – мы человеки…»
- А знаю: всё одно – ангелы, ангелы».
- Скажет тако схимонах Николай,
- поклонится елям, камням, гагаркам да рыбице,
- да во сруб зайдёт, как солнышко, улыбаясь.
Восьмистрочные стансы
1
- Я постным становлюсь и пресным,
- простым, безхитростным и ясным.
- Отдавший дань мослам и чреслам,
- я возвращён к воловьим яслям —
- тем самым, с тишиной Младенца
- сладчайшей, истинной, безстрастной.
- Есть счастие для отщепенца —
- свет мягкий, образ неконтрастный.
2
- Ты дал мне дар: живое сердце,
- вмещающее всё живое, —
- мерцающую веры дверцу,
- в любви участье долевое.
- На свадьбу в Галилейской Кане
- я вышел, словно на свободу,
- нетерпеливыми глотками
- я пью вина живую воду.
3
- Но, озираясь спозаранку,
- я вижу страшные картины:
- уходят люди в несознанку —
- в глухую оторопь, в кретины.
- К себе изживши отвращенье,
- никто не шепчет: «Боже, дрянь я!»
- И если есть кому прощенье,
- то только после воздаянья.
4
- Скажи ж, почто дрожат колени
- с утра у грешников скорбящих —
- от страха или же от лени
- играющих в бесо́вский ящик:
- горит, горит перед очами
- и дразнит ложью обречённой,
- и превращает, враг, ночами
- им красный угол – в чо́рный, чо́рный.
5
- Сорви с них лень, пугни сильнее,
- чем чорт, появший их, пугает,
- перечеркни их ахинеи,
- ничтожный лепет попугайный!
- «Любовь!» – им сказано; в любови ж
- пусть и живут, отринув дрёму.
- …Ловец, почто Ты их не ловишь,
- клонясь к пришествию второму!
Радоница
- Нас покойнички встречают у ворот,
- не видалися мы с ними целый год.
- То-то радость, то-то общий интерес!
- То-то новость, – говорю, – Христос воскрес!
- Большеглазый и улыбчивый народ
- населяет этот город-огород.
- Здрасьте, родичи-соратники-друзья!
- Не сорадоваться встрече нам нельзя.
- Вот и свечка на могилочке стоит,
- усладительна и радостна на вид:
- пламя свечечки колеблется слегка
- по причине дуновенья ветерка.
- Православные, ну как не сорадеть,
- если пасочка с яичком – наша снедь!
- Веселитеся, родные мертвецы, —
- наши дедки, наши бабки и отцы!
- Сядь на лавку, поделися куличом:
- дед с отцом стоят за правым за плечом.
- Подходи, безплотный дядюшка-сосед,
- слушать лучшую на свете из бесед —
- в оборении земного естества.
- Мы ведь с вами, мы ведь с вами, вместе с ва…
«мужик как будяк на погосте…»
- мужик как будяк на погосте
- торчит посерёдке пригорка
- свои невесёлые кости
- архипка артёмка егорка
- он вынес на травы простора
- хандра ли хондроз ли артрит ли
- горбат от вопроса простова
- ан нету ответу антипке
- он тронет корову за вымя
- отринет торчащие ветки
- хрен с нами – мы вышли кривымя
- но детки но детки но детки
- он вспомнит про дочкины косы
- про ейные серые глазки
- и выкурит три папиросы
- травинку сгрызет для острастки
- иль выкрутит три самокрутки
- сердешной слезе потакая
- а что удалась кроме шутки
- кровиночка доня такая
- и этот шатун кареокий
- что патлы до пояса носит
- меняет портки как пороки…
- остапка стоит на покосе
- и видит что твердь голубая
- а туча ей сущность иначит
- и вспомнив сынка раздолбая
- сморкается лыбится плачет
Кузнечик
Елене Буевич и сыну её Ивану
- Час настал, отделяющий души от тел,
- и застыла ветла у крыльца.
- И кузнечик, мерцая крылами, слетел
- на худую ладонь чернеца.
- И продвинулась жизнь по сухому лицу,
- и монах свою выю пригнул.
- И кузнечик в глаза заглянул чернецу,
- и чернец кузнецу – заглянул.
- «Как последняя весть на ладони моей,
- так я весь – на ладони Твоей…» —
- молвил схимник, радея о смерти своей
- и луну упустив меж ветвей.
- «Перейти переход, и не будет конца —
- в этом знак кузнеца-пришлеца.
- Переходного всем не избегнуть венца —
- по веленью и знаку Отца.
- Нет, не смерть нас страшит, а страшит переход,
- щель меж жизнями – этой и той.
- Всяк идёт через страх на свободу свобод,
- и трепещет от правды простой».
- И ещё дошептал: «Погоди, Азраил,
- не спеши, погоди, Шестикрыл!»
- Но зелёный разлив синеву озарил,
- дверцы сферного зренья открыл.
- И послышался стрекот, похожий на гул,
- и как будто бы ивы пригнул.
- …И кузнечик бездвижную руку лягнул:
- в неизбежное небо прыгну́л.
Триптих по отцу
«Як страшно буде, коли мерзлу землю стануть на гроб кидати…»
Слова преподобного Амфилохия Почаевского (Головатюка), сказанные им перед кончиной, в декабре 1970 г.
1
- …А покуда шавки вокруг снуют,
- примеряя челюсти для верняка,
- ты поведать волен про свой уют,
- про уют вселенского сквозняка,
- коли понял: можно дышать и тут,
- на перроне, вывернув воротник,
- даже если ночь, и снега метут,
- и фонарь, инфернально моргнув, поник.
- Да, и в здешней дрожи, скорбя лицом,
- заказавши гроб и крест для отца,
- ты ведь жив стоишь, хоть свистит свинцом
- и стучит по коже небес пыльца.
- Город – бел, и горы белы́, холмы.
- И твоя действительность такова,
- что пора читать по отцу псалмы.
- …Где ж тот поезд каличный «Керчь – Москва»?
- Ведь пора идти отпевать отца
- по канону, что дал навсегда Давид.
- Да в итоге – снежище без конца
- и ментов патрульных унылый вид.
- Ты живой? Живой. Вот и вой-кричи!
- «Всюду жизнь!» – нам сказано. Нелегка?
- Но прибудет тётушка из Керчи.
- И Псалтирь пребудет во все века.
- А отец лежит – на двери, на льне,
- в пятиста шагах, как всегда, красив…
- В смерти есть надежда. Как шанс – на дне
- ощутить опору, идя в пассив.
- Смерть и есть та дверь, что однажды нас
- приведёт, как к пристани, в те сады,
- где назначен суд и отмерян час,
- и лимита нет для живой воды.
2
- Катафалк не хочет – по дороге, где лежат гвозди́ки на снегу.
- …Рассказал профессор Ольдерогге то, что повторить я не смогу:
- про миры иные, золотые, без придумок и без заковык.
- Пшикайте, патроны холостые! Что миры? Я к здешнему привык.
- Катафалк, железная утроба, дверцей кожу пальцев холодит.
- А внутри его, бледна, у гроба моя мама бедная сидит.
- Этот гроб красивый, красно-чёрный, я с сестрицей Лилей выбирал.
- В нём, упёрший в смерть висок точёный, батя мой лежит, что адмирал.
- Он торжествен, словно на параде, будто службу нужную несёт.
- Был он слеп, но нынче, Бога ради, прозревая, видит всех и всё.
- Я плечом толкаю железяку: не идёт, не катит – не хотит.
- Голова вмещает новость всяку; да не всяку сердце уместит.
- Хорошо на Ячневском бугрище, где берёзы с елями гудут!
- Ищем что? Зачем по свету рыщем? Положи меня, сыночек, тут!
- Через сорок лет и мне бы зде́сь лечь, где лежит фамилия моя.
- Буду тих – как Тихон Алексеич с Александром Тихонычем – я.
- А пока гребу ногой по снегу, и слеза летит на белый путь.
- Подтолкнёшь и ты мою телегу – только сын и сможет подтолкнуть.
3. СОРОКОВИНЫ
- Третий день… девятый… сороко́вый … Враз поправит Даль: сороково́й.
- Что толочь-трепать словарь толковый, безтолковый в песне роковой!
- Горевые думы домочадца: домовиной память горяча.
- Батя прилетает попрощаться. Тает поминальная свеча.
- Я гляжу, поддатый, бородатый, на немую вертикаль огня.
- Батя, ты теперь – прямой ходатай пред Престолом Божьим за меня.
- Ты отныне выйдешь в бело поле Серафимов, Ангелов и Сил.
- Ты такого не видал – тем боле ты всегда немногого просил.
- Как тебе? Не холодно скитаться? Может статься, даже весело́?
- Я – с тобой не прочь бы посмеяться. Только – нынче губы мне свело.
- Всё сегодня видится нерезко… Колыхнулась пламени стрела.
- Шелохнулась, что ли, занавеска?.. И душа – узнала, обмерла.
«В неделю первую Поста…»
- В неделю первую Поста
- была еда моя проста,
- да тяжек ум. Хотя в капели,
- слетавшей с синего холста,
- я слыхом слышал Те уста,
- что говорили или пели.
- В неделю первую Поста
- была душа моя чиста
- и по отцу сороковины
- справляла. И, неся свой крест,
- сквозь слёзы видела окрест
- свои ж безчисленные вины.
- Не досчитавши до полста,
- я список лет прочёл с листа
- и, ужаснувшись, благодарен:
- у Гефсиманского куста
- мне тоже Чаша – не пуста,
- напиток огненный – нектарен.
«Никакой надел не хочу делить…»
Маме
- Никакой надел не хочу делить.
- Я и сроков вовсе не жажду длить.
- Но – как Бог велит. Значит, жив покуда.
- И, сквозя, как ялик, меж битв, ловитв,
- я храним лишь словом твоих молитв.
- Знать, свинья не съест, коль продаст иуда.
- Много-много звёздочек в небесех.
- Отчего же матушку жальче всех?
- Погляди, скиталец, сквозь сор метельный.
- И видна ли зиронька – не видна,
- Но хранит тебя – лишь она одна.
- Как един, на ниточке, крест нательный.
Про Иова
- 1. И тогда Саваоф говорит:
- Я не слышу, что он говорит.
- Погодите, пусть он говорит…
- 2. Все затихли, а он говорит:
- Подаянье Твое – велико.
- Стражник Твой меня зорко стерёг.
- 3. Ты пролил меня, как молоко,
- Ты сгустил меня, словно творог.
- Надо мной Твоя стража стоит.
- 4. А на мне – плоть гниёт и болит.
- Я живу, опрокинутый ниц.
- Я не вижу ресницы денниц.
- 5. Мои вежды закрыла метель.
- Вот во тьме застелю я постель,
- Вот я гробу скажу: ты отец,
- 6. Вот я червю скажу: ты мне мать,
- И настанет конец наконец.
- Кого нету – не сможешь имать
- 7. Даже Ты, даже Ты, даже Ты…
- Что же Ты свысока, с высоты
- Малых плющишь и нищишь?.. Я – плющ,
- 8. Овивающий стопы Твои.
- Но скажи, где же дети мои,
- Где верблюды и овцы мои?
- 9. Отчего я и гневен, и злющ,
- И гугнивее день ото дня?
- И тогда Саваоф говорит:
- 10. Твои дети, стада – у меня.
- Не пекись, не печалься о них.
- Я забрал их от здешних корыт,
- 11. Чтоб сокрыть во чертогах иных.
- Отвечай перед Отчим лицом:
- Ты ли будешь тягаться с Отцом?
- 12. Ты ли выправить волен Мой суд,
- Оправдаться ль, Меня обвинить,
- Коркодела поддети на уд,
- 13. Нечестивых во тьму отменить?
- Бедный Иов тогда говорит:
- Был я слухом, но зрением – врал,
- 14. Я в Тебе видел только себя.
- А теперь я увидел Тебя!
- И тогда Саваоф говорит:
- 15. Посему – принимаю тебя,
- Вдвое больше воздам, чем забрал.
- И другим говорит: этот – мой.
- 16. Этот – мой, пусть его поживёт,
- На земле поживёт на живой
- И, насыщенный днями, умрёт.
Памятник
На 70-летие со дня рождения художника Станислава Косенкова
- Се, в бронзе замер ты, провидец Косенков,
- в прозябшем свитерке на улице Попова —
- Рождественки росток, остудою секом, —
- На ход земной отсель глядеть всегда и снова.
- По левую – базар, по правую – собор,
- завязаны узлом в душе иль свет, иль темь их.
- Но русский лишь тому понятен разговор,
- кто в русском поле сам – и борозда, и лемех.
- Нет, весь не умер ты! Сказали: стань и славь,
- и ты взошёл на столп – всецелая награда —
- возне́сен на века, как орден, Станислав,
- близ Огненной дуги, на грудь у Бела града.
- Пусть бражники нальют тому, кто недобрал,
- пусть слабые, боясь, забудутся в постели.
- А столпнику – стоять. Предтечею добра.
- И вслушиваться в звук свиридовской метели.
Виноград
- Ветку выставил пикой и врезался в глаз —
- мой открытый, красивый, здоровый —
- сверх очков. Ну а в чём виноват грешный аз?
- С табуретки коровой
- перепуганной прянул, ладонью закрыл
- бедный глаз. Раскатились
- грозди враз из ведра. Виноград – пятикрыл
- бросил лист на тропинку… Так стилос
- указующий ткнулся мне в око, и вот
- я «снимаю умняк», разумея:
- виноград, как старинная битва, живёт
- иль Егорий, пронзающий змея.
- Значит, левый – закрой? Стал-быть, правым глядеть.
- Видит хуже, но правый.
- Виноград-гладиатор поймал меня в сеть,
- честной палкой сразил – не отравой.
- Думай, думай, мудрило, смекай, просекай,
- в чём вина, коли плачет и плачет
- половина лица. Знать, зашёл ты за край
- и в вине твоя истина, значит.
«…вот именно, между. Меж властных пространств…»
- …вот именно, между. Меж властных пространств,
- укрытых снегами сбежавшего лета.
- Тристан без Изольды – то ль в транспорт, то ль в транс;
- ладонь ему жжёт неподъёмная лепта.
- …почти непроглядны. Черны ли? Вполне.
- Но грезятся между разлук-расстояний
- умытые звёзды на тёплой волне
- и ноги, входящие без одеяний
- в летейское море. А третий катрен
- даётся труднее. Что делают двое,
- попавшие в непредусмотренный плен?
- Шуршат за Лаврушинским павшей листвою —
- часа полтора, чтоб расстаться опять
- на месяцы злые (без малых изъятий)
- и память хмельную прокручивать вспять
- взамен говорений, глядений, объятий,
- и в пятом катрене – опять – восемь сот
- меж них километров сплелись осьминогом.
- Кто стоик, тот стоек: вне ласк и красот
- живёт, находя утешенье в немногом.
- «Молчит этажерка, а с нею – тахта, —
- сказал Винни-Пух, – не дождёшься ответа…»
- Но вспомни, неспящий, а что тебе та,
- родная чужая, сказала про это?
- «Не в ней лишь, – сказала, – не только лишь в нём,
- отдельно, живёт это нечто, а между:
- царапает небо и общим огнём
- горит и трепещет, рождая надежду».
- Что ей ты ответишь? …Настала зима
- и стынет скрещение лучиков слабых —
- почти что не видных, дрожащих весьма —
- над сирой планетой. Задумчивый лабух
- глядит на старанья двоих, на тщету
- и пальцы замёрзшие трёт об одежду.
- А двое – хватаются за пустоту
- и дышат, и живы… Вот именно, между.
Из Песни Песней
- Та, которая хлеба не ест совсем,
- та, которая сладостей со стола не берёт,
- та – поправляет чёлку семижды семь
- раз, и к бокалу её приникает рот.
- Красное – на губах, а снизу – огонь внутри.
- Она пьёт саперави терпкую ки́новарь
- и затем говорит ему: «Говори, говори,
- о мой лев желанный, о мой великий царь!»
- Он лежит на ковре, весь в белом и золотом.
- Он уже не вникает, что Леннон в углу поёт.
- «Сразу, сейчас, теперь… Но главное – на потом», —
- думает он, дыша. И тогда – встаёт.
- В эту ночь у же́зла будет три жизни, три.
- Будет семь жизней дарёных – для влажных врат.
- Он говорит: косуля, смотри мне в глаза, смотри.
- И тугим. языком. ей отворяет. рот.
- Чуткой улиткой ползёт по её зубам.
- Что ты дрожишь, родная? – Да, люб, люб, люб —
- тяжек и нежен, бережный, сладок! Дам —
- не отниму от тебя ненасытных губ.
- Ночи неспешней даже, медленней забытья,
- он проникает дальше, жаром томим-влеком, —
- ловчий, садовник, пахарь, жаждущий пития.
- И у неё находит влагу под языком.
- Там, на проспекте, возникнет авто, и вот
- крест окна плывёт над любовниками по стене.
- А он переворачивает её на живот
- и ведёт. ногтём. по вздрагивающей. спине.
- И когда он слышит: она кричит,
- то мычит и саммм, замыкая меж них зазор.
- И на правом его колене ранка кровоточит —
- где истончилась кожа, стёртая о ковёр.
«Моя ягодка, – пишет она ему, – сладкий мой виноград…»
- «Моя ягодка, – пишет она ему, – сладкий мой виноград», —
- мужику седоватому лет сорока шести.
- Изо всех когда-либо к нему обращённых тирад
- эту – уж точно – тяжеле всего снести.
- Сорок тыщ километров длится меридиан,
- отсекая меж ними пятидесятую часть.
- Сердце сжимается, старче, но не ложись на диван,
- наглядись на экран монитора всласть,
- где мерцает со спутника сброшенная строка.
- Посмотри хорошенько: может, её и нет?
- …Отомри, не стой, как безмозглый братан сурка
- на бутане столбом. Это и есть Internet.
- Но виртуальны не были: набережная, река,
- аттракцион – обозрения синее колесо,
- солоноватые плечи, бережная рука
- и на подушке млечной откинутое лицо.
- Вновь перечтёшь, и тотчас вспомнится наугад —
- призрачной давности, видимый как сквозь сад, —
- непостижимо сладкий, сладостный виноград —
- в пальцах её на клавишах, двадцать секунд назад.
- Чем же дотянешься, «ягодка», до лядвей её, ланит?
- Стисни колени крепче, уйми этот жар планет.
- Чего тебе надобно, старче? Пространство тебя – хранит.
- Буквы займут вакансию. Это и есть Internet.
Кафе «Третiй Рiм». Зимний вечер в Ялте
И. Бродский, «Зимним вечером в Ялте», январь 1969
- Остановись, мгновенье! Ты не столь
- прекрасно, сколько ты неповторимо.
А. Межиров, «Прощание с Юшиным», 1971
- Хотя повырастали из одёж
- Над пропастью во ржи (при чём тут рожь)…
- …
- И всё же это пропасть – пропасть всё ж…
I
- Окраина Имперьи. «Третiй Рiм»:
- мы спрятались в кафе – меж временами.
- Глядим на шторм и молча говорим
- о мучениках царственных. Над нами
- бело́ витает облако белы́м —
- четыре девы, мальчик в гюйсе1 синем;
- царёвы дети дочерьми и сыном
- нам собственными грезятся – самим.
II
- Пять ангелов – пять деток убиенных.
- От фото, что в Ливадии на стенах,
- глаз не отвесть! И нового письма
- икона есть, пронзительна весьма,
- в Крестовоздвиженском дворцовом храме,
- куда и мы в смятении и сраме
- всё ж, бледные, ступали на порог —
- о тех скорбя, чью смерть предрек пророк.
III
- Чья смерть страшна, у тех прекрасен лик.
- Но горяча растравленная рана.
- …Анастасiя, Ольга, Татiана,
- Марiя, Алексiй…
- В случайный блик
- вмещён фонарь – на дамской зажигалке.
- Тебе – эспрессо, мне – с жасмином чай.
- И в поле зренья вносят невзначай
- пернатый трепет голуби и галки.
IV
- Когда ты ищешь сигарету в пачке
- рукою правой – северной батрачки,
- подаренный серебрян перстенёк —
- на среднем пальце – кажет мне намёк
- на аристократичную фривольность.
- Суп луковый прощаем за сверхсольность,
- поскольку наблюдаем за стеклом
- мир внешний, нас хотящий на излом.
V
- В надрыве, доходящем до истерик, —
- безгрешна чайка с именем «мартын».
- Безгрошным Ялта – краденый алтын.
- Знай: грецкий «ялос» означает «берег».
- Путины нет. На ялосе путана
- стоит в безплатной пустоте платана
- январской, одинёшенька. Видать,
- здесь витязей на брег не ходит рать.
VI
- О! Видишь – в вышиванках малороссы.
- Ты спрашиваешь, что они несут?
- Скорей всего, херню. Твои вопросы
- смур прикровенный из меня сосут.
- Ни сейнера на рейде, ни фелюки.
- Маяк, который нынче будет кость,
- застрявшая в кривом зобу падлюки,
- сквозь сумерки моргнул… Причём здесь злость?
VII
- Ау, коньяк! Салют тебе, «Марсель»!
- Донецкий бренд, неведомый досель,
- гортань неприхотливую согреет.
- Над маяком баклан упорный реет.
- Хохол, грустя, «спiває пiсняка»;
- ему бы вторил жид наверняка,
- но вот кацап, гадюка, дню довлеет —
- и не поёт, а мекает и блеет.
VIII
- Да мы ж с тобой горазды песни петь!
- К моим очкам твоя преклонна чёлка.
- Давай же пожужжим, златая пчёлка,
- ужели звуки не раздвинут клеть?!
- Соединяет мелос, а не плеть.
- Хотя и в это верится всё реже.
- Любившему сидеть на побережье
- добавь пииту в невод или сеть:
IX
- какой дивертисмент бы ни лабал ты,
- иным пейзажем тешатся прибалты —
- те братья, что всегда уходят в лес;
- теперь у них вояки из СС
- назначены героями народа.
- Скажусь Козьмой, блюдущим политес:
- «Леса, моря и горы суть природа;
- се наша мать! С народами – и без».
X
- Мы тоже мир. Спасаемый иль адский?
- О нас ли плакал праведник Кронштадтский
- в Ливадии, держа в руках главу
- почившего о Бозе Государя2?
- …Сопляк бухой кричит барме́ну: «Паря,
- когда, в натуре, подадут халву?»
- Прожектор чает правды, молча шаря;
- и чайки почивают на плаву.
Сочельник в Ливадии
- Орга́н ливадийский, берущий у моря взаймы
- гудение раковин, шорох, волнение, шум,
- заблудших избавит на час от тюрьмы и сумы,
- даря утешенье взамен растранжиренных сумм.
- Светильник горит, и на ёлке – цветные огни.
- В сочельник, у края земли, – нужно слушать орга́н.
- С трубою труба говорит, значит, мы не одни.
- И пальцем слюнявым листает листы Иоганн.
- И, вторящий Баху, возносит из бездны слова
- Франц Шуберт безумный – Святую Марию зовёт.
- И коль со слезою роняет печаль голова,
- то правду тебе говорили про «вечный живот».
- Девчонка играет, убрав на затылок пучок
- излишних волос; и жужжит в судьбоносной трубе
- поломанный клапан – живой громовержец-жучок,
- но он не помеха молитве – товарищ в мольбе.
- Ни смирны, ни ладана, Господи, нет у меня,
- да – кроме любви – за душою и нет ничего…
- Сосна италийская тает в окошке, маня
- в безснежье, в теплынь, в торжество волшебства, в Рождество.
- Сюда мы входили, когда ещё было светло,
- а вышли под небо, когда уже стала звезда.
- Кто к счастью стремился, тому, говорят, и свезло.
- Охрипшие трубы. Так счастье вздыхает, да-да.
«Этот страх безпримерный в башке суеверной…»
- Этот страх безпримерный в башке суеверной,
- твоей умной, дурной, переменчивой, верной, —
- жадный опыт боязни, тоски, отторженья,
- я лечил бы одним – чудом изнеможенья.
- Потому что за ним – проступает дорога,
- на которой уста произносят два слога,
- два почти невесомых, протяжных, похожих,
- остающихся, льнущих, ничуть не прохожих.
- О, я помню: боящийся – несовершенен
- в смелом деле прицельной стрельбы по мишеням.
- О, я знаю, что дверь отворяет отвага,
- и летает безкрылая белка-летяга.
- Плоть поможет? Положим, и плоть нам поможет:
- ужас прежний – на ноль, побеждая, помножит,
- чтоб отринуть навек злой навет сопромата.
- Сочлененье и тренье – завет, не расплата.
- Плоть – сквозь плен осязанья и слуха —
- прозревая, восходит к подножию духа,
- тех прославив, кто в боязной жизни прощальной
- льды расплавил телесною лампой паяльной.
«Старое норовит потереться о молодое…»
- Старое норовит потереться о молодое.
- О, молодое, касайся старого осторожно!
- Жадною, козлиной оно трясёт бородою,
- кровью пьянящей кормится непреложно.
- Ты, молодое, ищи своё, молодое,
- быстрою ножкой бей и крутись юлою.
- И на поляне громкой толкись ордою,
- сук под собою – злою пили пилою.
- Старое, ты сопи в уголочке тихо,
- молча глазей на ска́чки, сиди, не ёрзай.
- Не поминай, не мани, пробуждая, лихо,
- гомон хмельной вмещай головой тверёзой.
- Станешь и ты, молодое, таким когда-то.
- Вишь, молодое, как старое сухо дышит.
- Челюсть лежит в стакане, а в ухе – вата.
- Выцветшими цветами платочек вышит.
- …Любо глядеть – младым молодое пышет.
- Любо не знать, что завтра оплаты дата.
Баллада об одной любви
- У чо́рной ограды он встанет на Страшном суде —
- из гроба под тополем серым – на белом ветру,
- и снег, незаметный на белой его бороде,
- взойдёт по лицу, улетая куда-то в дыру.
- И спросит Господь, разминая сухую ладонь,
- как будто не зная, сощурившись, трогая бровь:
- «Что значит в груди твоей, грешник, горящий огонь?»
- И скажет он Господу: «Господи, это – любовь».
- «Любовь, говоришь… Но она не любила тебя,
- и с тем отправляется ныне из царства теней
- под новое небо, – заметит Господь, теребя
- на тополе ветку, – и ты не увидишься с ней».
- «Ну что ж, это новость. – промолвит представший. – Ну что ж.
- Но хватит вполне и того, что сокрыто внутри.
- Мой Боже, Господь мой, итожа, скорее итожь.
- Где дверь, что назначена мне? Я иду. Отвори».
- И ступит – не горбясь, собой зачеркнув окоём, —
- по новой земле, распростёртой под снегом и без.
- А та, о которой сказали, останется в нём —
- как вжитый в ключицу титановый штифт-саморез.
«Сугдея, Солдайя иль Сурож…»
- Сугдея, Солдайя иль Сурож…
- А ты говоришь мне: «Судак».
- Какая ж ты всё-таки дура ж! —
- слова не запомнишь никак.
- Они тебе точно – до фени,
- а мне же всё грезится весь
- в огне преподобный Парфений,
- сожжённый татарами здесь
- за то, что не дал им берёзы
- валить в монастырском лесу.
- Столетье – стоянье сквозь слёзы.
- А я эту ношу – несу.
- Теперь они памятник ставят
- тем самым убийцам троим,
- где факелом высился старец,
- а после – истаял, как дым.
- Ах, кореш, ну что ж ты всё куришь
- и куришь – ни слова в ответ.
- …Антоний, скажи им про Сурож,
- а то у них памяти нет.
Возвращение собаки
- Собака уходит… Тогда звёздный час настаёт
- наглеющих соек, ворон, голубей-идиотов;
- и всё, что зима оставляет от пёсьих щедрот,
- становится кормом для них, мельтешащих проглотов.
- Во фраке сорока и мелкая подлая птичь
- у снеди никчёмной снуют, забываясь до дури,
- покуда собака зевает и дремлет, как сыч,
- иль самозабвеннейше блох изгрызает на шкуре.
- Но вспомнив как будто и ухом пухнастым дрогнув,
- зверюга мохнатую голову вдруг поднимает,
- и каждый, кто прыгал вкруг плошки, разинувши клюв,
- похоже, что общий расклад наконец понимает.
- И всякий свистун тарахтит, и звенит, и пищит,
- и с ужасом прежним большое движение слышит.
- И, вспрыгнув на ветку, трещотка трещотке трещит:
- «Она возвращается! Вон она! Вот она – дышит!»
Вход Господень в Иерусалим
Песня
Ю. Г. Милославскому
- «Ай, пойду я вайю заломати!
- Ай, пойду я, выйду я за тын!»
- «Это Кто там едет на осляти —
- от ворот Овечьих к Золотым?
- Чей Он, Галилеянин пригожий?
- Загляни скорей в Его глаза!
- Отчего, скажи-ка мне, прохожий,
- вербная качается лоза?»
- «Иисус, рождённый в Назарете, —
- вот он, под горою Елеон!
- Оттого с вербо́ю пляшут дети,
- громкою гурьбой взбежав на склон…
- Оттого и слышится: «Осанна!»,
- оттого иссякли хмурь и хмарь,
- что теперь у месяца нисана —
- молодой и всепобедный Царь!
- Радуйся Пришедшему для Славы,
- даже если не вместишь всего!
- Это жертва любящего Аввы:
- Он прислал к нам Сына Своего!
- Оттого и машут, уповая,
- доставая до Святого лба
- серебром согласным, – пальма-вайя
- и сестра ей верная, верба́.
Русалим
Песенка калики
- солью солнечной солим побреду я в Русалим
- где ходили до Креста ножки бо́сые Христа
- где скорбела под Крестом Матерь Божья над Христом
- где рыдал у Божьих ран златокудрый Иоанн
- где в тиши своих палат руки умывал Пилат
- где туманистую рань серебрила Гефсимань
- где сердечко до утра трижды стало у Петра
- где Иуда в страшный час подавился тридцать раз
- а Евангелия свет льётся к нам две тыщи лет
- да сияет в Небесех – жизни вечной хлеб для всех
- светел город Русалим Гроб Господень живый с ним
- будет там и для меня Благодатного огня
«Толкнёшь языком и губами праправдашний некий…»
(Иосиф Отузский)
1 Гюйс – здесь: большой воротник (с тремя белыми полосками) на форменке – матросской верхней суконной или полотняной рубахе.
2 Имеется в виду Государь Император Александр III Александрович, скончавшийся 20 октября 1894 г. в Ливадийском дворце; знаменитый протоиерей Иоанн Ильич Сергиев (Иоанн Кронштадтский) специально прибыл к больному Императору из Санкт-Петербурга.
Продолжить чтение