Читать онлайн Шла с учений третья рота
© Потапов Ю. А., 2023
С кем делил в походе хлеб, воду и кашу – однокашникам, посвящается!
Побег с гауптвахты[1]
Чита встретила нас утренней прохладой и восходящим из-за сопок ярким солнцем. В штабе учебной танковой дивизии имени недавно почившего генсека Леонида Ильича Брежнева, что расположилась в Песчанке, нас быстро, без лишних церемоний – в войсках в разгаре летняя боевая учеба – отправили в распоряжение замполитов полков.
Вместе со мной в другом богом забытом пригороде забайкальской столицы – Каштаке оказалась весьма своеобразная компания: старшина курсантской роты, член партии, воин-спортсмен и кандидат на золотую медаль львовянин Веня Флюс, щупленький хлопец из Киева – внук члена республиканского ЦК Паша Петренко, москвич Шура Земляков, в документах которого в строке «место рождения» значилось коротко и ясно: Вашингтон.
Вскоре на территории части мы встретили братьев по оруов военно-медицинского факультета из Томска, учившихся лечить головную боль юных танкистов мазью Вишневского посредством прикладывания повязки к месту симптомов болезни и назначением отдельным не поддающимся лечению симулянтам микстуры от хитрости – касторового масла. В один из выходных, уже побывав по наказу руководителя практики в Музее истории войск ЗабВО[2], в этот раз мы решили отдохнуть от ежедневных изнурительных полевых занятий и устроить прогулку по другим достопримечательностям города, а также его окрестностей.
Итак, наш танковый экипаж отправился в увольнение. Приключения начались буквально сразу, как только мы благополучно «по гражданке» преодолели КПП полка.
В «спавший» на конечной остановке троллейбус следом за нами зашел… Нет, не снежный человек, но вне всяких сомнений – лицо без определенного места жительства и рода занятий. Таких персонажей на языке милицейского протокола называли кратко: бомж и борз. Местные жители использовали более хлесткое прозвище – бич.
Первое, что сразило моих попутчиков, так это отсутствие обуви на ногах аборигена. Он источал радушие и… специфический запах. Пепельная борода бродяги, похоже, прошедшей ночью собрала всю придорожную колючку, и от этого его образ становился неподражаемым.
Завидев подтянутых и опрятных юношей, пассажир прямиком направился к одному из них (это был наш «американец» Шура Земляков, мирно устроившийся на задней площадке общественного транспортного средства).
– Слышь, Зёма, дай закурить!
Курсант-москвич, которого именно так звали все однокурсники по вполне понятной причине – фамилии, созвучной довольно расхожему обращению в армии, слегка опешил и, не найдя слов, чтобы дать от ворот поворот попрошайке, тихо
– Извините, а вы откуда меня знаете? Тут уже абориген замялся.
– Так, э-э-это самое, ты разве не земляк мне, приезжий, что ли? Что бывает с приезжими в сибирской деревне, я знал не понаслышке, поэтому поспешил однокурснику на помощь.
– Шура, угости человека сигареткой, видишь, как курить хочет – аж уши в трубочку свернулись!
Курсант безропотно достал из кармана пачку болгарских сигарет «Родопи» и протянул ее сибиряку. Не ожидая от молодого человека такой щедрости, гражданин (применим вновь протокольный оборот), получив табак, поспешил сойти на следующей остановке.
Добравшись до центра города, мы для начала завернули в гости к моей радушной тетушке, которая приглашала меня с товарищами на праздничный обед в честь нашего прибытия.
Накануне после отбоя в кубрике мною были в цветах и красках прорекламированы произведения кулинарного искусства – сибирские пельмени. В кои-то веки оказались в Чите – и чтобы не отведать местных деликатесов? Кто-кто, а курсанты никогда не откажутся от заманчивого гастрономического предложения.
Вскоре мои попутчики, слегка разомлевшие от домашней еды и разрумянившие от домашнего вина, проявили такт, поблагодарили хозяйку и продолжили культпоход.
Однако душа, как и у литературного героя Шукшина, требовала праздника. Когда же служивым на пути встретился ресторан с журчащим, как сибирская река на перекатах, названием, они, не сговариваясь, направили туда свои стопы.
Немногочисленные кафе и рестораны Читы всегда притягивали «вояк», как их называли местные. При следовании в отпуск или во время командировки в штаб офицеры считали своим долгом посетить эти увеселительные заведения, чтобы было о чем вспомнить в захолустном Хараноре или Борзе.
Вывеска «Мест нет» не остановила молодых людей, а старший из них и вовсе пошел на хитрость, сказав, что столик для них – гостей из солнечной республики – был забронирован по звонку из… самого обкома партии!
Когда все уладилось и официант с загадочной улыбкой на лице задал свой сакраментальный вопрос, в стане отдыхающих возникли серьезные разногласия. Лейб-медик, как мы почему-то стали именовать между собой будущего эскулапа, настаивал на портвейне. Наш делегат – сержант Флюс был тверд и непреклонен в своем решении.
– Пол-литра водки, – и со знанием дела добавил: – Для начала…
О том, какой напиток, с точки зрения медицины, полезней, военные выяснять не стали, а в качестве достижения взаимопонимания заказали оба.
Вскоре заиграла музыка. Репертуар местных исполнителей поражал своей безграничностью: от звучавших по всей стране итальянцев до «Птицы цвета ультрамарин» в исполнении набиравшей обороты «Машины времени».
Ошалевшие от счастья и свободы, курсанты ринулись приглашать дам. С отмечавшими по соседству завершение сессии студентками пединститута они быстро нашли общий язык, при этом с ореолом таинственности отвечали, что сами учатся на секретном факультете КПР. На недоуменный вопрос с гордостью поясняли:
– Комитет политической разведки!
Несмотря на всю строгость «конторы», молодые люди по-гусарски весело травили байки и даже рассказывали неприличные анекдоты. С каждым танцем объятия становились крепче и теплее. Зеленый змий брал верх в борьбе за чистоту помыслов и равновесие. Незаметно компания распалась, и каждый ушел в свободное плавание…
Восстановить цепь событий удалось на следующий день в полковом лазарете, куда мы, недосчитавшись в своих рядах кое-кого из боевых друзей, прибыли как большевики на конспиративную квартиру.
Слегка помятый медик «втирал» байку, как обещал какой-то даме бальзаковского возраста изготовить эликсир молодости, а она долго не хотела отпускать его из своих жарких объятий. Зёма поведал, как под звездным небом пробирался в часть через забор с колючей проволокой и чуть было не нарвался на часового. А что исчез из ресторана по-английски, не попрощавшись, так это виноваты годы, проведенные в длительной зарубежной командировке. Коммунист Флюс на заседании ячейки отсутствовал. Посыльный боец доложил, что стажера в расположении роты нет, и на связь он не выходил.
Только мы погоревали, как осторожно в едва приоткрывшуюся дверь просунулась бледная и отмеченная рассеченной бровью физиономия прогульщика. Убедившись, что здесь нет засады, сержант ввалился в комнату и грохнулся на первый попавшийся табурет. Мы кинулись с расспросами: «Где был, с кем так яростно сражался?» Младший командир виновато отводил взгляд и осторожно потрагивал запекшуюся рану.
– Душевая работает? – нервно спросил он.
Не сговариваясь, мы переглянулись, по комнате распространялся весьма специфический запах. Кто-то даже возмутился: нечего, мол, в помещении воздух портить. Веня тут вконец замешкался, что ему никогда не было свойственно.
– Сейчас расскажу, только душ приму. Шампунь у кого есть? А лучше – дегтярное или хозяйственное мыло?
Мы терялись в догадках.
Через пятнадцать минут наш однокурсник словно заново родился – благоухал смесью яблочного шампуня и дегтярного мыла.
– Короче, мужики, это полная засада, угодил я на «губу», а оттуда, заметая следы, пришлось бежать…
Далее последовал рассказ, достойный хитросплетений заокеанского вестерна.
Выйдя на свежий воздух, Вениамин в ответ на грубость кого-то из завсегдатаев увеселительного заведения не удержался и применил к невоспитанному обидчику приемы восточных единоборств. Дежуривший неподалеку наряд милиции ситуацию нейтрализовал и увез в «бобике» зачинщика драки – местные указали на хорошенько подвыпившего атлетически сложенного чужака, говорившего с чуть заметным мягким акцентом.
В отделении немного протрезвевший дебошир при составлении протокола назвал себя вымышленными именем и фамилией, сказав, что он курсант военного училища. Административные дела в милиции на военных не составляют, а передают их для разбирательства в комендатуру. Вскоре оттуда прибыл патруль, доставивший нарушителя на гарнизонную гауптвахту.
«Вот это попал!» – размышлял сержант, ворочаясь ночью на жестком топчане. Теперь «корячилась телега» в училище. В лучшем случае его как не оправдавшего высокое доверие не только снимут с должности и разжалуют в звании, но и хорошенько взгреют по партийной линии. «А в худшем…» – гнал недобрые мысли арестант. Об этом на больную голову даже думать не хотелось.
В минуты печали и безнадеги почему-то вспомнились сосланные в Сибирь полтора века назад декабристы, о которых так увлекательно рассказывал экскурсовод в местном краеведческом музее. «Возможно, они сиживали именно в этих казематах. Отсюда точно не сбежишь…» – с грустью подумал узник. Однако чем черт не шутит…
На рассвете, когда первые лучи солнца пробились в зарешеченное оконце сквозь высоченный деревянный забор, у сержанта созрел план побега. Он уже дважды под надзором выводного – поджарого солдатика восточной наружности – выходил по нужде.
Деревянный сортир размещался в глубине двора и на военных картах, очевидно, значился как отдельно стоящее строение. Захлопнув за собой скрипучую дверь и набросив крючок, Веня осмотрелся. Назойливые перламутровые мухи отвлекали от важного занятия и не давали сосредоточиться. Внутреннее убранство клозета составляли изобильно обсыпанное хлоркой «очко» и клок газеты, пригвожденный к стене, мелко испещренной надписями и примитивными рисунками.
Не в пример благоухающему парижскому туалету здесь, «во глубине сибирских руд», они, обратил внимание Веня, были написаны на разных языках и выполнены в довольно-таки редких техниках. Между тем самое популярное изречение состояло из аббревиатуры ДМБ и следовавшим за ней годом и местом призыва: Самарканд, Карши, Ош, Джезказган, Винница, Магадан, Нахичевань… По указанным городам и весям недоучившийся солдат мог смело изучать экономическую географию СССР. Очевидно, как ни боролся комендант, арестантскую привычку оставлять на досках свои автографы ему вытравить не удалось.
Апогеем посещения сортира стала картина не для слабонервных: внизу на двухметровом расстоянии от «пьедестала» покоилась кишащая белыми червями жижа. Внимательно присмотревшись, Флюс понял, что забитый досками люк для откачки зловонной массы выходит на… свободу, то есть за территорию гауптвахты, за тот самый высоченный забор, откуда доносились звуки машин и приглушенные голоса проходивших мимо людей.
«А что если нырнуть в очко, удерживаясь руками за его окружность, ногой выбить люк и выбраться наружу? А если сорвешься – попадешь на растерзание червей, – мысли продолжали лихорадочно вертеться у него в голове. – Бесславный конец…» На кону, как в лозунге революционеров, была свобода или смерть.
В очередной раз завещав разводящему изъятые японские часы «Ориент» (чтобы тот подольше не поднимал шума об исчезновении арестанта), будущий офицер решился-таки на дерзкий побег. Сухим, вернее – чистым, из общественного заведения сержанту не удалось выйти, но его план сработал. Это было главное!
В салоне троллейбуса, которым пришлось ехать обратно в часть, люди отходили от подозрительно пахнущего человека на расстояние и прикрывали нос, но с учетом того, что в читинском городском транспорте свободно разъезжали босые бездомные, беспардонно «стреляющие» папироски, этот поступок старшины роты и коммуниста Флюса был сущим пустяком.
Можно себе представить, что творилось на гауптвахте, когда обнаружилась пропажа задержанного накануне буйного и нетрезвого курсанта. Чтобы запутать военное следствие, сержант при оформлении вновь назвал вымышленную фамилию, а в качестве места службы – родственное военное училище.
В тот же день патрули получили ориентировки на беглеца и приступили к его поискам. На совещание при коменданте гарнизона срочно прибыли руководители курсантов военных училищ, находившихся в это время в округе на стажировке. Были сообщены подробности задержания и особые приметы нарушителя: рассечена бровь, в общении дерзок, владеет приемами карате и обладает недюжинными атлетическими способностями. Всем нарядам и постам поступил приказ, как в полюбившемся тысячам советских юношей приключенческом фильме: «Найти и обезвредить!»
Через несколько дней, посетив все учебные полки, где стажировались его подопечные, в часть в Каштаке с проверкой прибыл наш руководитель. Подполковник выглядел весьма озабоченно. Собрав нас в Ленинской комнате, он сообщил о ЧП, совершенном курсантом Петровым из высшего общевойскового училища, и строго-настрого распорядился при выходе в город соблюдать уставные взаимоотношения и правила воинской вежливости.
Покидая кабинет, подполковник как бы между прочим спросил у сержанта Флюса:
– Откуда шрам над бровью?
– На танковождении сидел на броне, веткой ивы на скорости секануло, – по-простецки ответил Веня.
– Берегите себя! – был наказ офицера-орденоносца, прошедшего Афганистан, всем нам.
Рассказав перипетии своего задержания и столь необычного способа освобождения, старшина по-мужски попросил нас не болтать попусту об этом происшествии в училище. И для себя, очевидно, дал зарок: знать меру и не злоупотреблять спиртным, не размахивать с криком «кийя!» руками и ногами, так как это может привести к весьма печальным последствиям. А лучше – следовать совету старшего товарища и действительно беречь себя. Словно дав подписку о неразглашении, мы четверть века хранили тайну, не рассказывая об этом никому, даже своим законным супругам.
На одной из встреч с однокурсниками, состоявшейся уже в наши дни, когда, слегка захмелев, солидные мужчины, словно веселые курсанты, травили разные байки, мы услышали и эту, казалось бы, неправдоподобную историю. В скором времени о давнишнем инциденте, с каждым разом обрастая небывалыми подробностями, узнавали остальные однокурсники. Некоторые отказывались верить в непогрешимость золотого медалиста и принципиального коммуниста. Другие и вовсе советовали рассказчикам не отнимать лавры у бессмертного барона Мюнхгаузена, принимая историю за чистую брехню. И лишь немногие могут подтвердить, что это не сказка со счастливым концом, а мудрая, как сама жизнь, быль.
Человек-оркестр
Поздним вечером рейс из Алма-Аты благополучно произвел посадку в аэропорту Кольцово.
– Температура за бортом – минус 37, – объявила, прощаясь с пассажирами, приятная стюардесса.
Старший лейтенант Курицын, встречавший участников зимнего авиаперелета, поджидая гостей в зоне выхода, изредка постукивал ногой об ногу серыми валенками. Офицер был в черном овчинном тулупе, недавно полученным на вещевом складе воинской части, и не по размеру большой шапкеушанке.
Новенький командирский УАЗ-469, на всех парах пыхтевший выхлопными газами возле здания аэровокзала, вселял уверенность в завтрашнем дне. Озорные шутки Рудика (как называли своего сослуживца гости) за время службы на Урале приняли суровый, как и встретившая нас морозная погода, характер. Игроки команды КВН «Уральские пельмени» еще были только в планах родителей, а военный дирижер на морозном воздухе выдавал перлы: «Уралмаш ждет вас!»
Сколько было у нас встреч, веселых посиделок, разговоров «за жизнь» далеко за полночь! И вот – новая встреча. Чувства обуревали. Друзья крепко обнялись, похлопывая друг друга по плечу.
…Своему первенцу молодая мама пела колыбельные песни с такой теплотой, что малыш улавливал не только материнский тембр голоса, но и нотки радости, любви и нежности…
На шестом десятке жизни заслуженный артист России как-то признался, что его музыкальный дар – послание свыше. Господь наделил парня редкими способностями, которые он, будущий главный военный дирижер, в годы беззаботного детства и бесшабашной юности не ценил, а наоборот, растрачивал: сбегал с уроков в музыкальном училище, ночи напролет проводил в шумных молодежных компаниях. Правда, всегда с юношей была гитара, обычная шестиструнка, а исполняемые им блатные песни сразу же становились хитами. На бис их просили исполнить не только сверстники, но и взрослые – на танцах и в ресторане, где Рудик вскоре стал местной знаменитостью. Девочки, карты, вино – ничего хорошего такой образ жизни не сулил…
Любящая сына мать, видя, куда он катится, пошла в военкомат, взмолилась в кабинете призывного отдела:
– Призовите парня в армию, совсем от рук отбился.
К счастью, женщину внимательно выслушал неравнодушный офицер, который, расспросив взволнованную посетительницу, посоветовал ехать учиться в столицу… В Консерваторию имени Чайковского, на военно-дирижерский факультет. Получалось, как в рекламе – два средства (и армия, и музыка) в одном флаконе!
Учеба в элитном московском вузе для курсанта Курицына не стала легкой прогулкой: ежедневные репетиции, служебные наряды, отработка строевых приемов, участие в парадах на Красной площади. Все это требовало собранности, ответственности, терпения, но для музыкантов, любящих свое дело, такой непростой ритм – с песней по жизни – это было увлекательно… И – вот они, заветные лейтенантские погоны, лира в петлицах парадного мундира, дирижерская палочка и предписание прибыть в штаб, где молодого офицера с нетерпением ждал оркестр, состоявший из опытных музыкантов.
Судьба свела нас в самом начале офицерской службы, когда мне надо было встать на довольствие и получить холостяцкий угол. Приют я нашел в комнате офицерского общежития (типовой трехкомнатной квартире на первом этаже жилого дома-пятиэтажки в десяти минутах ходьбы от части), где уже две недели квартировал Рудольф. Сказать, что офицеры жили весело, – ничего не сказать. И это притом, что уют и комфорт остались далеко – там, где, как говорил герой культового советского фильма Василий Алибабаевич, жила мама.
Спартанские условия казенного быта, напротив, способствовали железной закалке, воспитанию несгибаемой силы воли и ангельского терпения защитников Родины. Бывало, потерявший ключи от квартиры непутевый командир взвода, возвращавшийся глубокой ночью с проверки караула, а чаще – с дружеской попойки, полчаса названивал в дребезжащий на весь подъезд дверной звонок. Форменное безобразие могло продолжаться бесконечно долго, пока у кого-то из квартиросъемщиков не выдерживали нервы. Зато взводный, вваливаясь в квартиру, довольный как слон кричал что есть мочи: «Я – дикий киргиз!» До рассвета оставались считанные минуты…
Несмотря на все эти и другие художества (например, вход в холостяцкое жилище через лоджию, полчища тараканов, постоянный шум), соседи к нам относились хорошо, военных уважали по всей стране, и многонациональный Казахстан – не исключение. Как-то раз в обеденный перерыв, когда можно было успеть вздремнуть в своей комнате на солдатской койке, в дверь, в отличие от ночных пронзительных звуков, вежливо позвонили. Лейтенант, весело напевая «Сердце красавицы склонно к измене» – песенку герцога из оперы Джузеппе Верди «Риголетто», бодро направился к выходу. На пороге стояла Петровна – соседка-пенсионерка из квартиры напротив, иногда стрелявшая сигареты у курящих офицеров. В руках она держала какой-то листок. Нашего сослуживца женщина почему-то (то ли не расслышала настоящее имя Рудольфа при знакомстве, то ли имелись другие веские причины) называла Адольфом.
– Посмотри-ка, что тут написано, – без лишних церемоний попросила соседка прокуренным голосом и протянула офицеру сложенную вчетверо бумажку.
Это была инструкция по эксплуатации электрического чайника на иностранном языке. Развернув и повертев листок, Рудольф со словами устава «не могу знать» вернул его Петровне.
– Эх ты, Адольф, а еще немец, – с сожалением сказала пенсионерка. – Придется плестись в соседний дом к Вашкау, они-то уж наверняка по-немецки шпрехают.
Кстати говоря, семья командира роты материальнотехнического обеспечения капитана Вашкау вскоре по программе переселения уехала в Германию, где счастливо живет, пишет письма на родину и скучает по алма-атинским солнцу, яблокам и белоснежным горным вершинам. О судьбе Петровны, к сожалению, мне ничего не известно. Может, кто-нибудь подскажет?
С фильмом «Джентльмены удачи» в нашей среднеазиатской конвойной службе оказалось многое связано. Снятый в одной из южных колоний строгого режима, по показам в солдатских клубах и гарнизонных домах офицеров он соперничал с другим шедевром советского проката – кинолентой «Белое солнце пустыни». Цитаты из фильмов, например «Гюльчатай, открой личико!», «Восток – дело тонкое», «Махмуд, зажигай!», «Кина не будет!», «Лошадью ходи…» сыпались в офицерском кругу как из рога изобилия, были всегда уместны и повышали настроение. Отдельные сценки молодые люди брали на вооружение, в частности при знакомстве с девушками.
Рудольф в редкие минуты прогулок по городу без стеснения раздавал комплименты местным красавицам, используя при этом, помимо крылатых фраз из фильмов, строки бессмертных творений «солнца русской поэзии». Видно было, что школьную программу, несмотря на неугомонный характер, он усвоил превосходно. По-гусарски офицер первым спрашивал, как зовут понравившуюся ему девушку. И услышав в ответ, например, скромное «Татьяна», тут же представлялся и сам: «А я – Евгений». Воспоминания об учебе в столице дирижер, как правило, начинал словами:
«Москва… как много в этом звуке!» Познакомившись со скучающей дамой бальзаковского возраста, мог ее успокоить, сказав: «Любви все возрасты покорны».
Нередко лейтенант сражал наповал своих избранниц не только метким словом, но и неожиданной шуткой, предлагая, например, незнакомкам посетить ресторан «Тройка». От заманчивого предложения быть препровожденными в очаг хмельного веселья девицы впадали в легкий экстаз. Каково же было их удивление, когда такси со скрипом тормозило у обычного жилого дома, а подпольное название кавалер объяснял наличием в квартире целых трех свободных комнат и строжайшей конспирацией.
Начавшееся необычным образом знакомство, как правило, продолжалось в теплой и дружественной обстановке. Сейчас бы офицера, предлагавшего такой необычный способ времяпрепровождения, могли запросто принять за серийного маньяка или, в крайнем случае, за брачного афериста. Три десятка лет назад отношения между молодыми людьми и девушками были намного проще и бескорыстнее.
Говорят, в каждой шутке есть доля правды. Со своей будущей женой Людмилой старший лейтенант познакомился, назвав себя… Русланом. Благодарная теща союз влюбленных сердец отметила роскошным подарком – легковым автомобилем «Жигули», на котором вскоре наш герой, не имея водительских прав, без страха и упрека укатил к новому месту службы, и не куда-нибудь в Нью-Васюки или Урюпинск, а в саму Первопрестольную.
Добившись музыкальной награды, став лауреатом конкурса или получив очередную звезду на погоны, Рудольф всегда звонил мне по телефону и восторженным голосом рапортовал:
«Юра, это победа!»
На Уральскую землю мы, корреспонденты военной газеты, прибыли со спецзаданием: вести репортаж с чемпионата войск по лыжным гонкам. Коротать ближайшие ночи нам предстояло в общежитии прославленного машиностроительного гиганта. Строгая вахтерша тетя Клава, мощной грудью преграждавшая дорогу всякому идущему в высотный коммунальный дом, при виде группы статных военных глубоко вздохнула (очевидно, вспомнив бурные молодые годы) и со словами «милости просим» услужливо пустила нас в свои зорко охраняемые владения. Рудольф, пользуясь обширными связями, арендовал для нас восьмиметровую комнату с двумя сетчатыми кроватями вдоль стен и столом посередине, собственноручно накрытым в честь приезда гостей.
– А вот и наша скатерть-самобранка, – весело сказал хозяин и взмахнул рукой, словно дирижерской палочкой.
Привычный холостяцкий ассортимент продуктов – тушенка, шпроты, соленые огурцы, еще теплая картошка в мундире, нарезанный ломтями хлеб – выглядел на этот раз праздничным обедом. Для дружеской пирушки не хватало главного – известного русского напитка. Кто подумал про квас – тоже молодец!
Когда, потирая руки, мы рассаживались за столом, Рудольф, загадочно улыбаясь, произнес сакраментальную фразу:
– Пить бум?
И, видя наше замешательство (еще не отогрелись от мороза), весело подмигнул и продолжил в своем репертуаре:
– Молчание – знак согласия.
Ловким движением руки он выкатил из-под кровати трехлитровую банку. Этикетка «Томатный сок» явно не соответствовала содержанию чистой как слеза младенца жидкости.
Да будет известно читателю, что в армии и на флоте в ряде подразделений для различных целей (кроме, естественно, внутреннего употребления) выдается спирт. Полиграфистам и связистам – для промывки деталей, медикам – для инъекций, а музыкантам – для протирки инструмента в морозное время года. Частенько незамерзающая жидкость, имеющая особенность согревать душу и тело, разведенная в определенной пропорции с водой (а в экстремальных условиях и со снегом), употреблялась как лекарство от «холода и мора». Цели были вполне благими: дабы доблестные воины (как и в данном случае) не замерзли в уральских лесах, а также для дезинфекции внутренних органов в условиях стресса, антисанитарии и в иных непредвиденных случаях. И здесь уже – исключительно для внутреннего применения! За хранение стратегического запаса всегда отвечало доверенное лицо – как правило, старшина оркестра или смышленый боец, специально обученный для подноса боеприпасов, читай – огненного напитка.
Наша дружная и творческая компания – три журналиста и один дирижер. Капитан Игорь Бойков – «золотое перо» уральского «Сына Родины», прапорщик Виктор Панделейман по прозвищу Грек – фотокорреспондент и ваш покорный слуга, старший лейтенант и сибиряк в одном лице. Солировал в квартете, как вы понимаете, профессиональный дирижер, не нуждающийся в представлении.
После длительного перелета первым сомкнул свои всевидящие очи фоторепортер. Хлопотавший целый день по хозяйству и уставший дирижер вскоре последовал примеру гостя. Наши сослуживцы дружно засопели, свернувшись калачиками на койках. С Игорем, однокашником по училищу, мы продолжали разговоры «за жизнь». Однако Морфей и Бахус сделали свое дело: склонив буйные головушки, мы незаметно улеглись валетом рядом с уже мирно спавшими братьями по оружию… Как оказалось, соседняя комната, также предназначавшаяся для нас, в первую ночь оставалась пустующей. В суете радушный хозяин забыл об этом предупредить. Кому скажешь, что здоровенные мужики уместились на узеньких койках, не поверят. Могу подтвердить: невозможное возможно.
– Чтоб оно, мерзкое, озером стало, – измерив оком полупустую тару, молвил поутру наш визави.
– Жив ты или помер – главное, чтоб в номер! – ответствовали с трудом продравшие глаза корреспонденты.
Лесной свежий воздух, яркое морозное солнце, серебристый снег и молодецкое здоровье стали залогом побед наших спортсменов. Под бодрый туш военного оркестра и дружные аплодисменты зрителей счастливые чемпионы и призеры получили награды. Ну и мы, «акулы пера», не подкачали: задание редакции было выполнено безупречно и в срок!
Нечаянное чаепитие
Начало августа в Хабаровске в тот год выдалось знойным. Солнце палило нещадно, а вечером на Амурский бульвар слетались полчища упитанных комаров. Духота стояла и ночью. Кирпичные стены пятиэтажки, нагревшись за день, держали тепло до самого утра. Не спасали и открытые окна. Просыпались горожане, как говорил наш комбат, «в поту и мыле». Несмотря на климатические катаклизмы, службу никто не отменял.
Угораздило моего однокурсника Сергея Муравьева спустя полгода после окончания «клубного» факультета Львовского ВВПУ получить назначение на должность замполита автомобильной роты батальона охраны штаба Краснознаменного Дальневосточного военного округа. Сослуживцы завидовали: повезло «летехе» при «дворе» служить, на виду у высокого начальства, обзаведется связями – сделает карьеру.
Как самый молодой лейтенант заступал дежурным по части с субботы на воскресенье. Как водится, дел невпроворот, однако неукоснительной задачей считалась проверка караула с отдельным постом на даче командующего округом. В ту пору – генерала армии Язова. Политработник обычно контроль службы совмещал с доставкой караульным обеда и свежей прессы. Дежурная машина, термосы с пищей – и в путь. Все как всегда.
В один из теплых воскресных дней семья командующего отдыхала на даче. Заприметив на «объекте» нового человека, на крыльцо дома вышла миловидная женщина. Кто она – лейтенанту невдомек, подумалось: возможно, прислуга. Поинтересовавшись, как зовут офицера, дама пригласила его в дом… на чашку чая с вишневым вареньем.
Лейтенант стал отнекиваться: нет времени, обязанности не позволяют…
Вдруг откуда ни возьмись на веранду уверенной походкой вышел крепко сложенный мужчина в спортивном костюме с белыми лампасами на брюках. Первое, о чем подумалось визитеру, – примерный семьянин, одет по-домашнему. Полстраны мужского населения в таких «трениках» щеголяло.
Через пару секунд осенило: «Это же командующий!»
– Что, отказывается принять приглашение? – строго спросил Язов.
Да, это был командующий округом. Собственной персоной! Офицер, как положено, представился. Сознание, несмотря на кратковременное затмение, вмиг просияло. Вспомнив воинские уставы, лейтенант четко доложил, что выполняет служебные обязанности по проверке караула, путевой лист выписан строго по времени, и он не может задерживаться, так как в назначенный час необходимо доложить о выполнении задачи старшему начальнику.
Здесь же, на веранде, стоял телефонный аппарат без диска. Сняв трубку и выслушав доклад, Дмитрий Тимофеевич был, как всегда, немногословен. Сказав, что лейтенант после проверки службы задержится у него, повесил трубку.
Сколько длилась та беседа, лейтенант вспомнить, как ни старался, не смог. Ему показалось – целая вечность. Наконец, собравшись с духом, попросил разрешения покинуть гостеприимный дом.
Хозяин по-отцовски ответил:
– Хорошо, Сергей, занимайся служебными делами. Спасибо тебе за приятную компанию…
Козырнув, развернувшись, офицер почти строевым шагом последовал к выходу. Лишь жена командующего улыбнулась ему вслед и, наверное, подумала: «Какой воспитанный и образованный молодой человек».
Гость стремглав помчался к машине, лихо, как заправский всадник, заскочил в кабину и коротко приказал водителю:
– В часть!
Отдышавшись, вытер платком соленый пот, бежавший струйками из-под фуражки.
Зачастую молва вприпрыжку скачет впереди человека. Не успел лейтенант переступить порог кабинета командира батальона, чтобы доложить о сдаче дежурства, как тот спросил с придыханием:
– О чем командующий расспрашивал? Ты ему фамилий никаких не называл?
– Да нет, – честно ответил Сергей. – Мы с ним просто о жизни за чаем поговорили. Он интересовался, нравится ли мне служба…
Подполковник открыл сейф, достал бутылку водки, разлил по граненым стаканам, приказным тоном скомандовал:
– Выпьем. – И уже после совершенного действа продолжил: – Мне лгать не надо, где это видано, чтоб генерал армии за здорово живешь с лейтенантом чаи гонял? Вспоминай, какие конкретно вопросы он тебе задавал? И как ты отвечал? Тут же и коню понятно: или твою какую промашку заметил, или на уровне нашего батальона что-то захотел узнать. И вывод напрашивается: или тебя одного накажут, или все батальонное звено во главе со мной…
Ночью лейтенант плохо спал, размышлял, что в опасениях комбата есть здравый смысл, каждый шаг свой анализировал, в чем мог проколоться, и не мог свою ошибку найти. Вопросыто вроде командующий безобидные задавал: где родился и учился, как коллектив его тут принял… Может, решил в конце концов, не надо себя накручивать, а чай – он только чай и есть?
Но на следующее утро ротный с порога огорошил:
– В отдел кадров политуправления тебя вызывают. Зачем, интересно? Ничего ты не натворил?
Это, в общем-то, обыденное дело было – приход замполита роты в политуправление. Там по партийной линии какие-то указания давали, с бумагами знакомили, темы занятий уточняли. Если бы не случай с чаепитием, никто вызову лейтенанта в эту инстанцию и не удивился, но тут что у ротного, что у комбата лица серые, глаза испуганные. И в лейтенанта опять ночной страх вселился: неужто предписание вручат, зашлют служить к черту на рога?
В кабинетах, куда лейтенант заходил, вроде все было как обычно, но, отметил он, говорили с ним в ином тоне. Обращались не по званию, а по имени-отчеству, сесть предлагали, хоть всего-то и надо было где-то расписаться, где-то методичку взять, и все были в курсе его чаепития с генералом армии.
Один подполковник даже спросил:
– Скажите честно, вы с командующим давно знакомы? Не родственник, нет? Может, поэтому вас сюда служить и направили?
Дня три еще после этого батальон в напряженном состоянии находился, но никаких выводов в адрес лейтенанта и иных офицеров не последовало. А через месяц история с чаепитием повторилась.
Узнав, что тот самый офицер прибыл на проверку караульной службы, его вновь пригласили в дом. Только пили чай уже не на веранде, а в гостиной, к варенью добавилось печенье.
И в батальоне этому теперь не удивились, поскольку даже за короткое время успели понять качества генерала Язова. Командующий оказался простым и непосредственным человеком в общении со всеми собеседниками – от солдата до министра.
А Сергея еще не раз судьба сводила с Дмитрием Тимофеевичем. Где бы в последующем молодой офицер ни служил, если на построении командующий округом видел в строю своего чайного компаньона, всегда подходил, здоровался за руку. А иногда и удивлялся, как это произошло на Камчатке: «О! Уже старший лейтенант! Здравствуй, Сергей!» Командиры и проверяющие только переглядывались, а остальное додумывали…
Романтики с улицы Гвардейской
Эта история часто возвращает меня и моих боевых друзей в далекие годы курсантской юности. Она не дает забыть нам те, в общем-то, беззаботные времена, когда мы, безусые юнцы с курсантскими галунами на погонах, избрав военную стезю, постигали премудрости профессии… Обойдемся, однако, без патетики. События тех лет были вовсе не безоблачными, хватало в нашей службе и печальных историй, и всякого рода недоразумений.
С тех пор прошло лет тридцать с гаком, но отдельные подробности до сих пор вызывают споры – кто виноват, кто прав – у имевших к данному делу отношение. И чем дальше безжалостное время уносит нас от тех событий, тем, как ни парадоксально, больше новых неожиданных подробностей выясняется. Могу лишь подтвердить одно: история, как пишут в титрах кассовых фильмов, основана на реальных событиях.
Итак, начало 1980-х. Славный город Львов, где нам довелось учиться. Военное училище, расположенное, что весьма символично, на улице Гвардейской рядом со знаменитым Стрыйским парком. Там, где есть, как в мушкетерской балладе, черный пруд и где, как вы уже догадались, лилии цветут. А еще – белые лебеди, величаво рассекающие водную гладь. Высокие раскидистые каштаны, ивы плакучие, журчащие фонтанчики… Гуляющие с детьми молодые мамочки. Одна сплошная романтика.
Мудрому московскому генералу, принявшему прозорливое решение разместить в бывшей австро-венгерской кадетской школе советское военно-политическое училище, надо низко поклониться.
В соседнем парке культуры и отдыха, носившем имя запорожского гетмана Богдана Хмельницкого, располагался дворец молодежи с вызывающим сегодня необъяснимое чувство тоски по ушедшей юности, а тогда казавшимся невероятно притягательным названием – «Романтик». Эдакий местный танцпол, куда на дискотеку в поисках приключений, а возможно, и будущей судьбы по узким мощеным улочкам дружными стайками слетались львовские красавицы…
Местные парни туда тоже наведывались, в том числе и для того, чтобы помериться силой с курсантами, увозившими самых лучших невест в далекие гарнизоны.
Зная, какой притягательной силой для военнослужащих обладает этот очаг культуры, комендант гарнизона направлял в парк усиленный патруль. Однако экстремальные обстоятельства – сойтись в рукопашной и быть доставленным на гауптвахту – не останавливали красных курсантов, желавших весело провести время, а заодно и показать удаль молодецкую.
Сделать это было просто, сущий пустяк: всего-то перемахнуть через забор и скрыться в густых зарослях, чтобы через несколько минут, задвинув на макушку фуражку и слегка отпустив ремень с пятиконечно-звездной бляхой, неспешно выйти из кустов на тенистые аллеи. Конечно, «самоходчиков» среди любителей острых ощущений значилось меньше, чем «законно увольняемых» курсантов.
Установка, как правило, у всех была одна: оторваться по полной после изнуряющих марш-бросков, бесконечного рытья окопов и штурма высоты «Курники» на полевом выходе в Старичах. Некоторые училищные острословы окрестили такие учения половым выходом. Как, впрочем, и преуспевший в разговорном жанре наш командир роты.
При этом ротный сопровождал свою проникновенную речь характерным жестом: постукиванием правой кистью руки по левой ладошке. Его неизменно хитрый взгляд с прищуром не сулил ничего хорошего. Хотя надо отдать ему должное: попробуй, управься с этой мужской – под 140 душ – компанией. Каждый со своими неведомыми мыслями, кипучей энергией и фонтанирующими идеями. А с учетом интернационального состава (в одном строю стояли горец – «горячая кровь», внук сибирского шамана и московский генеральский сынок) командиру, помимо военной косточки, надо было быть и психологом, и полиглотом, и теологом, если хотите, одновременно.
Долгожданное воскресное увольнение курсанты проводили по-разному: кто-то спешил домой (львовских ребят, а затем и женатиков среди нас было немало), другой отправлялся на телефонный переговорный пункт, чтобы позвонить любимой девушке, а иные предпочитали веселую компанию в пивбаре (вкус превосходного пенного напитка многие помнят до сих пор). Такие места наш ротный для профилактики и привития отвращения к ним живописно называл злачными, чем множил ряды их почитателей.
Два первокурсника-тезки, З. и Б., в недавнем прошлом – мотострелок из белорусских Печей и морпех из заполярного Спутника (военного гарнизона, где базировалась в то время отдельная бригада морской пехоты) решили отметить очередную годовщину со дня призыва на срочную службу. В танцевальный зал «Романтика» они вошли неспешной походкой. Вели себя вполне дружелюбно, знакомились с девушками, танцевали, шутили. Изредка, как гайдаевские киногерои, выходили «освежиться». Ничего не предвещало беды.
Как «зацепились» военные с местными, с какой перебранки все началось, доподлинно установить не удалось (даже военному следствию). По одной из версий, драку спровоцировали подвыпившие старшекурсники, проверяя крепость лба оппонентов каблуком казенной обуви. Вскоре все мужское население горящего неоновыми огнями очага культуры, оставив танцы, сошлось в кулачном бою. Силы были неравные, никого не трогавшие курсанты-первогодки оказались в меньшинстве. Видя, что в этой заварухе старшим товарищам несдобровать, морпех потащил в сторону одного из них – сержанта-четверокурсника. Да только будущий офицер все время что-то терял: фуражку, облик и подвижность. Вызволив сослуживца, курсанты угодили из огня да полымя. В очередной раз поднимая с земли головной убор, экс-водитель БРДМ получил подлый удар по затылку. Как потом оказалось, приличным брусом от парковой скамейки. А дальше – провал, кромешная тьма… Один из нерастерявшихся бойцов метнулся за подмогой.
В это время в училищном клубе только что завершился вечерний киносеанс, и народ высыпал на плац.
– В «Романтике» наших бьют! – едва преодолев препятствие в виде железного забора, прокричал посыльный.
Парни из роты почетного караула (под два метра ростом, косая сажень в плечах), как олимпийские чемпионы в барьерном беге, перемахнули заграждение и скрылись в темноте парка. Словно получившие сигнал SOS и поднятые по тревоге, другие курсантские роты тоже ринулись в опасный район.
Не успел дежурный по училищу доложить о происшествии по команде, как увидел из окна штаба мчащуюся в сторону КПП толпу второкурсников. Подполковник пулей выскочил на улицу. Пытаясь остановить вышедший из-под управления батальон, он достал пистолет, вскинул руку вверх и прокричал:
– Стоять! Назад! Сержанты, ко мне!
Однако применить табельное оружие не решился… Взбунтовавшиеся курсанты едва не разнесли стеклянно-металлические двери контрольно-пропускного пункта, когда с неодобрительным гулом пронеслись мимо ошалевшего дежурного прапорщика. Спрыгнув со ступенек, возмутители спокойствия моментально скрылись за поворотом. Топот яловых сапог раздался в окрестностях гулом приближающего урагана. Гвардейцы-старшекурсники, словно полчища разъяренных циклопов, помчались далее по аллеям парка на выручку младшим братьям.
Далее показания свидетелей расходятся. Одни участники сражения говорят, что успели хорошенько поддать уносившим ноги местным парням. Другие вспомнили, что приехавшие по вызову в парк военные патрули и наряды милиции остудили пыл дерущихся, и направлявшаяся туда толпа курсантов по чьей-то команде вернулась обратно в казенные квартиры. Аккурат к вечерней поверке.
Морпеха Вовку Б. в бессознательном состоянии в карете скорой помощи увезли в окружной военный госпиталь. Остальные гусары особо не пострадали, отделавшись легкими ушибами и царапинами. Во всяком случае, за медицинской помощью никто не обращался.
В казармах и кубриках в тот злополучный вечер долго не могли уснуть…
Естественно, массовая драка попала в сводку криминальных происшествий (ближайший отдел милиции располагался на соседней улице Коперника). Неподалеку от парка большим кораблем на углу улицы Дзержинского стояло здание областного управления всевидящего ведомства. К едва очнувшемуся в реанимационной палате курсанту срочно прибыл дознаватель. Так что службы правопорядка владели оперативной информацией и, разбираясь, пытались погасить вспыхнувший конфликт.
Наутро все училище построили на плацу для опознания нарушителей. Сам грозный военный комендант Львовского гарнизона вместе с заместителем начальника училища полковником Кобозевым и несколькими потерпевшими гражданскими парнями обходил строй курсантов в надежде изобличить хулиганов.
Внимательно всматриваясь в лица, внушительного роста полковник, «включив» экстрасенсорные способности, пытался определить, был ли курсант в тот вечер на «поле боя» или смотрел кинофильм в клубе, как чаще всего отвечали заподозренные в драке нарушители дисциплины. Кого-то, отмеченного рассеченной бровью или ссадиной на лице, все же вывели из строя для дальнейших разбирательств (они тоже давали показания дознавателю). Как гласит народная молва, одного курсанта-нарушителя все же вычислили. Свидетели распознали его по… золотым зубам. Долго с ним разговаривать не стали, отправили солдатом в войска.
Конечно, громкий скандал о непримиримом противостоянии военных и гражданского населения был невыгоден властям – ни армейским, ни партийно-советским. Поэтому дело вскоре само собой рассосалось, как фурункул на мягком месте. Однако, по версии военного следствия, главным зачинщиком драки был определен военнослужащий, как раз больше всего пострадавший в этом майском побоище и побывавший, кстати говоря, после полученного коварного удара по голове в состоянии клинической смерти. Это вполне достоверно констатировали медики.
Володька, наш приветливый рыжеволосый товарищ, не обидевший и мухи, отправившись на воскресную дискотеку, чудом вернулся с того света. После выписки из госпиталя бывший морпех готовился к худшему. Хотя… что может быть хуже для человека, побывавшего на волоске от смерти? Тем не менее переживал наш однокурсник очень здорово, ему грозила высшая мера наказания – отчисление из училища.
О спасении оклемавшегося курсанта никто из командиров не говорил, но каким-то чудом Вовку не отчислили. Кто за него вступился – неизвестно. Имя этого доброго человека, к сожалению, виновник событий не узнал до сих пор и вряд ли теперь уже узнает доподлинно. Однако предчувствие, что за него вступился уважаемый всеми курсантами полковник Кобозев, не покидает Владимира все эти без малого сорок лет.
Давая парню шанс, фронтовик-танкист, отстаивая его в высоком кабинете, на фразу начальника «о несмываемом пятне позора» возразил, что оно смывается службой.
Морской пехотинец завершил обучение, флоту не изменил. Правда, на государственном экзамене он, сын офицера-фронтовика, орденоносца, старшего батальонного комиссара, выдал такой фортель, что от него никто не ожидал: отказался отвечать на вопросы билета по учебной дисциплине «История КПСС». Видимо, предчувствовал скорый и неминуемый закат коммунизма в стране.
На выпуске Владимир Б. вместе с дипломом получил золотые лейтенантские погоны и офицерский кортик. И предписание прибыть в Баку, в штаб Каспийской флотилии.
Первая «перестроечная» пятилетка прошла в морских походах и учениях. Несколько раз офицер писал рапорты о переводе на родной Северный флот, но начальник их неведомым образом «терял»… В начале 90-х начались испытания на выживание. И не только корабля и флота, но и всей страны. Вооруженные силы, раздираемые недальновидными политиками, влачили жалкое существование: денежное довольствие не платили месяцами, полки магазинов «Военторга» враз опустели, семьи служивых перебивались в прямом смысле с хлеба на воду…
Брошенные в национальных республиках на произвол судьбы, советские офицеры обращали свои взоры на Москву, но столичные кадровики, похоже, не спешили с их переводом в Россию. Да и местные начальники не слишком-то торопились помочь людям.
Не умевший плести интриги, Владимир решился пойти на личный прием к командиру. В процессе «беседы» им, не задумываясь и не глядя в текст, был подписан документ. Невдомек доверчивому лейтенанту, что хитрый начальник подсунул ему «липу» с выводом: «Увольняется по несоответствию… и по нежеланию служить…» И предыдущие характеристики и аттестации, исполненные преимущественно в превосходной степени, не в счет!
И все же Володе в какой-то степени в очередной раз повезло. В министерстве справедливость восторжествовала: уволили старшего лейтенанта Б. «по сокращению штатов», не посмотрев на отрицательный отзыв начальника.
Завершив службу, уехал офицер запаса вместе с семьей в Сибирь – на родину жены, долго искал работу, часто менял место жительства. Обо всех перипетиях и не расскажешь…
А вчера вдруг раздался телефонный звонок. Володя, старый морской волк, обрадовал, сообщив, что едет в Питер на главный военно-морской парад. Так что встретимся на набережной Невы!
Жизнь под звёздами
Мы с Димкой дружим с детства. Считайте, уже полвека.
Когда он, городской пижонистый мальчишка в костюме-тройке и при «бабочке», пришел в нашу станционную школу, на него смотрели как на инопланетянина: что за фрукт? Однако новенький оказался нормальным пацаном. Вскоре мы подружились, стали не разлей вода, а в старших классах, вплоть до выпуска из школы, и вовсе сидели за одной партой, втихаря от учителей, бывало, сражаясь в «морской бой».
Подошло время, вместе получили комсомольские путевки в военные училища. Дмитрий – в морское, я – в политическое. Пройдя сложный отбор и строгие экзамены, поступили, стали курсантами.
Все годы учебы мы переписывались по сложившемуся принципу «письмо на письмо», а иногда и чаще, «на встречных курсах». Во время отпусков, в которых, по меткому замечанию друга-моряка, время прёт, как танк, – напропалую и безостановочно, довелось встретиться лишь трижды, и то накоротке. Причина банальна: служба! То у Димы корабельная практика или дальний морской переход, то у меня войсковая стажировка на границе или сухопутные учения.
С первого дня морской службы Димка и меня пытался уговорить идти служить после выпуска на флот, тем более что в нашем военном училище такая возможность выдержавшим конкурсные испытания на озере предоставлялась.
Увлеченный астрономией, курсант-тихоокеанец писал мне, «сухопутчику», с долей иронии:
«Повезет – сходишь на каком-нибудь гвардейском корабле с дружеским визитом куда-нибудь на Кубу или в Индию. Может быть, тебе на роду написано увидеть созвездия Южного полушария. При этом не забывай, что звезды падают не только с неба».
Вообще-то небесные светила – Димкин хлеб. Оказавшись как-то раз на практике на подводной лодке, он принялся изучать радиосекстаны – мощные и незаменимые в современном морском походе инструменты. Заодно просвещает меня в сложной морской науке:
«С помощью этих устройств штурман должен уметь определять координаты по излучению Солнца, Луны, планетам и звездам-квазарам, даже если те не видны, например закрыты тучами. Из подводной лодки на поверхность моря поднимается наподобие перископа специальное выдвижное устройство оптического или радиосекстана».
Картина со слов одноклассника рисуется идеальная: сиди, дави на кнопочки в штурманской рубке на пультах, снимай из-под воды нужные тебе звезды.
Интересуюсь по поводу предстоящего похода. Дима, не опережая событий, отвечает иносказательно:
«Куда пойдем – туманность Андромеды. Версии самые разные. Факультетский замполит толкает тему про море Фиджи, но даю руку на отсечение, что это низколетящая “утка”». Всего скорее, плачет по нам Вьетнам, а то и просто прогулочка по океану без каких-либо заходов».
На втором курсе бывалый моряк вразумляет меня:
«О флоте у тебя расхлябанные представления. Мол, болтаются где-то на волнах, как щепки, железные коробки. Советую представлять боевой крейсер, на полном ходу рассекающий штормовые волны. Современные корабли – это сгусток мощного оружия, средств радиоэлектроники и т. д., и т. п., короче – результат гения человеческого, побеждающий морскую стихию…»
Бывали, как молвят на флоте, нештатные ситуации:
«Неожиданно в ночь с субботы на воскресенье сыграли тревогу, и никто не мог понять, что к чему. Вызвали всех офицеров. Оказывается, сигнал был объявлен по всему флоту и связан с заходом в Японское море ударных военно-морских сил вероятного противника во главе с ядерными авианосцами и кораблями охранения. Каждый из них внушителен по размеру, имеет энергетические установки и несет по сотне единиц авиации. Сила, безусловно, ощутимая, но куда они на рожон лезут?..»
Часто, особенно на первом курсе, Димке снился родной дом и забайкальская природа. Щучье озеро, палатка на берегу, ночная рыбалка в Затоне, танцы в городском саду, отцовские «Жигули», на которых катил с ветерком в тайгу за кедровыми шишками…
Затем сны стали профессиональными, морскими, но без суши, оказалось, никак не обойтись, привязаны мы к ней, родимой, как пуповиной. Вот рассказ об одном таком сновидении:
«Ты можешь представить, что такое страшные штурманские сны? Это когда плавсредство идет по скалам, по земле и т. д. Мне же приснился сон, будто бы веду свой авианосец по маленькой речушке – типа той, что бежит вдоль железной дороги у нашей станции, причем иду на приличной скорости. С высоты ходовой рубки обозреваются бескрайние поля, леса, горы, озера, деревни… А сам думаю: какой я ловкач! А тут команда “подъем” прозвучала. Я проснулся, вспомнил сон и потом долго посмеивался над собой, так как под конец из-за сопки показались Ямаровский мост и школа. Жаль, до конца не досмотрел, а то, может быть, и родной городок посетил бы… на авианесущем крейсере».
Друг продолжает живописать о своих океанских походах и морских прогулках. Не служба, а сплошная романтика! Однако случались и каверзные ситуации:
«Как-то раз маневрировали на акватории Амурского залива, затем вышли в море и ближе к обеду пришвартовались к заброшенному пирсу на острове Рикорда. Вдруг курсанты услышали, как на соседнем катере командир распекает моториста за какую-то ржавую деталь и отсутствие на ней гайки. Матрос, как потом оказалось, недолго думая, отчистил невесть откуда взявшийся болт, нашел подходящую гайку и привинтил ее хорошенько.
Весело отобедали и, не мешкая, по команде снялись со швартовов. Все катера отчалили и уже вышли на акваторию, а тот как будто бы приклеился к пирсу. За его кормой виден бурун от работающих винтов, только с места он не сдвигался. Потом, когда добавили оборотов, чуть полборта себе не вырвали…
Когда разобрались, оказалось, что этот злополучный катер при швартовке напоролся на какую-то металлоконструкцию и торчащим из стенки штырем с резьбой, на котором раньше крепился кранец, проткнул себе борт. Дело было выше ватерлинии, поэтому никто ничего не заметил. На учебных катерах всегда поддерживался образцовый флотский порядок, поэтому командир поделом отчитал моториста за неисправность. Матрос же так постарался, что прикрутил корабль… к причалу. Бедный моторист! Он не знал куда деться, везде его на смех поднимали».
Юмор и флот – понятия по вековой традиции неразделимые. Даже в серьезных вещах моряки всегда сотворят шутку:
«Учеба дается легче, если преподаватель – понимающий. А еще лучше, если прикольный, любитель анекдотов и “суворовских” вопросов. Один такой ученый в погонах, например, поднимет кого-нибудь из курсантов и объявит неожиданную вводную: “Вы – вахтенный офицер. Корабль в океане. Следует доклад – танки противника на юте. Ваши действия?”
Если курсант начинал мямлить, что такое невозможно, то сразу получал “неуд”. Кто же принимался докладывать первичные действия вахтенного офицера при внезапном обнаружении сил противника, например объявить боевую тревогу, доложить и т. п., удостаивался положительной оценки, что вполне заслуженно встречало одобрение однокурсников. Короче, все довольны, все смеются…»
Штурман – человек на флоте не только незаменимый, но и самокритичный. Поведал как-то раз мне Дима грустный и, наверное, правдивый анекдот:
«Возвращается корабль после успешного проведения учений. Командование поощрило всех. Командира, старпома, замполита представили к награде, командиров БЧ-2 и БЧ-3 поощрили ценными подарками, командирам БЧ-5, БЧ-7 и начальнику РТС объявили благодарности, штурмана – не наказали…»
Второй курс училища, по признанию Дмитрия, – золотое время! На всю жизнь остаются в памяти впечатления от выхода в море:
«Вчера вшестером были направлены работать на шлюпочную базу и уговорили дежурного по дивизиону малых учебных судов отпустить нас покататься. Мичман, видно, бывалый. Он имеет полное право запретить нам эту “художественную самодеятельность”, но поручает старшекурснику Олегу Байкину – члену сборной команды училища по морскому многоборью, опытному яхтсмену – взять над нами шефство. Вдохновленные, под его руководством мы уходим в море.
От волнения и отсутствия должной сноровки вначале теряемся: выходя из гавани, едва не врезались в пирс, отталкиваясь от него, сломали багор. Только вышли – наскочили на неизвестно откуда взявшуюся льдину. Двое чуть за борт не вылетели, повисли на вантах. Сижу на руле, впередсмотрящий докладывает, что прямо по курсу наблюдает рыбака. А мне был виден другой, немного левее, думал, про него идет речь. Наяриваю по прямой на попутном ветре. Поравнялись, смотрю, кто-то на веслах улепетывает от нас, кулаками машет, кричит… Потом решили блеснуть морской лихостью перед толпой на набережной. Стали делать резкий поворот на обратный путевой угол. Тут нас чуть не перевернуло. Крен на повороте был критический, и чтобы его выровнять, все члены экипажа бросились на противоположный борт и повисли…»
В другой раз все прошло вполне романтично:
«В воскресенье ходили в море на ялах под парусами. Дух захватывает, когда под свежим бризом выполняешь развороты на галсах. Лодка почти параллельно воде ложится, мачта уже воды начинает касаться, да и скорость приличная. Впечатления превосходнейшие! Подгоняемые крепким ветерком, мы красиво вписались в проход и вырвались в открытое море. А там – волны. Наш парусник понесся вдоль гребня волны плавно, мягко, словно не касаясь воды, и на приличной скорости. Вокруг пароходы, катера прыгают на волнах, а мы летим, как ласточки… Жаль, – заключает будущий штурман современного военноморского флота, – что парусники, под которыми за тысячи миль ходили Колумб и Магеллан, ушли в далекое прошлое. А ведь как приятно выйти в море под полными парусами…»
На старших курсах училища будущего штурмана ждали продолжительные корабельные практики и дальние походы:
«День выдался ясный, погожий. Три учебных катера на акватории Амурского залива отрабатывали совместное маневрирование. Как солдаты на плацу, они осваивали повороты в движении, перестроения из одного вида строя в другой, соблюдая при этом установленные интервалы и дистанции. Все это предварялось расчетами курсов и скоростей на картах и маневренных планшетах, которые выполняли курсанты. Затем следовала подача команд на руль и машинный телеграф.
Полоса тумана наползла на район плавания очень быстро, тем более что катера двигались навстречу пелене. Пришлось перестроиться в строй кильватера. Вдобавок ко всему “эскадра” оказалась в опасном навигационном районе – проливная зона, скалы, мели, течения».
Дмитрий находился на головном катере и в тот момент исполнял обязанности рулевого. При нулевой видимости (есть такое железное правило) нужно обязательно вести навигационную прокладку. Зная это, стажер напросился у старшего начальника выступить в роли штурмана. Получив «добро», спустился с мостика в ходовую рубку.
Вот курсант уверенно включает локатор, делает на карте обсервацию, прокладывает курс и удачно выводит корабли из сложной зоны. Далее задает новые параметры, рассчитывая моменты поворотов. А наверху на мостике однокурсники ждут его расчетов, чтобы идти по ним – в кильватере еще два катера. Капитан второго ранга – преподаватель кафедры кораблевождения не вмешивается в действия стажера. Лишь поглядит на прокладку, сверит счисление с обсервациями и, по выражению экзаменуемого, все это время нем, как рыба. «Значит, все правильно делаю», – думает Дмитрий, а у самого роба в поту.
Как говорится, назвался груздем…
Чем завершится проба сил будущего штурмана? С математической точностью и природной основательностью весь сложный путь наносится не только на карту и измеряется приборами, но и фиксируется на бумаге – простом тетрадном листке:
«Судя по навигационной карте, в районе, где мы шли в тумане, на акватории залива находилось несколько объектов, в том числе и швартовые бочки. Выражаясь морским языком, это неподвижные объекты, стоящие на “мертвых якорях”. На экране радара я наблюдал отметки от них и с большой долей вероятности правильно определил. Однако сомнения остались, вполне себе возможно вместе с бочками (или вместо них) увидеть еще и какие-нибудь маломерные суда, которые могут представлять опасность.
Вдруг флагманский катер вышел из полосы тумана на небольшой участок моря с хорошей видимостью. И вот они, бочки, как на ладошке, причем расположены именно в той конфигурации, как и обозначено на карте. Эти ориентиры вызвали вздох облегчения. Точность всех моих навигационных расчетов подтвердилась очень наглядно».
Оставив по правому борту эту группу швартовых бочек и двигаясь прежним курсом, катера вошли в очередную полосу густого тумана. А дальше, как говорят в подобных случаях моряки и летчики, «видимость – ноль, иду по приборам». Затем погода, показав, как капризная дама, свой характер, смилостивилась. Резко разъяснилось, тумана – как ни бывало. Дмитрий бесподобно передает открывшуюся его взору картину:
«Вечер прекрасен: ласковое море, теплый соленый ветерок, каскад огней и иллюминаций Владивостока, темная громада острова Русский, мигающего разноцветными глазами знакомых маяков и береговых навигационных знаков. Теперь выполняю обязанности вахтенного офицера на мостике. Катера идут под ходовыми огнями в ночи, приближаясь к узкому проходу бухты Новик. Из густых лесов острова исходят дурманящие запахи, у высоких скалистых берегов шумит прибой, а над головой – россыпи ярких звезд!»
В этот миг моряку вспомнился незабываемый отпуск в родном солнечном Забайкалье, где самое высокое и самое синее небо, а ночью звезды горят и мерцают неповторимо, и лишь некоторые стремительно проносятся вниз и сгорают. Очередной отпуск, как та сгоревшая звезда, уже ушел в небытие. И вновь бравого курсанта ждут моря и океаны. По возвращении из похода на подводном крейсере Дмитрий не преминул поделиться впечатлениями:
«Вышли в надводном положении и продолжили следовать заданным курсом. Дело было под вечер. Поднялся проветриться “на улицу”. Ракетоносец мощным корпусом раздвигал валы пучины морской, и было ощущение, что вода вокруг кипит. Неспокойная поверхность придавлена низкими тучами, несущимися над гребнем волн, быстро темнело. Было что-то грандиозное в этом размеренном, мощном ходе корабля с грозным оружием и техникой на борту.
Насладившись пейзажем вечернего предштормового моря, спустился в каюту и заснул крепким сном. А под утро произвели погружение, и лодка на полном ходу, зарывшись носом в пучину, ушла на глубину, унося туда меня и всех находившихся на ее борту моряков. Над нами, как над упавшим камнем, по воде разошлись лишь круги. И снова этот отдаленный район океана стал пустынным. Разве что где-нибудь пролетит одинокий альбатрос или промелькнет спина кита».
Отдельная история – дальний поход на океанографическом судне «Башкирия». Белый теплоход, приписанный к Военно-Морскому Флоту, следовал из зимы в лето. Вскоре, как отдали швартовы, перед командой моряков открылись яркие краски доселе невиданных широт с небоскребами Сингапура и экваториальными джунглями. Предстояло пройти с десяток морей и два океана. Конечный порт – Севастополь.
Родившийся в разгар трескучих декабрьских морозов, Димка-сибиряк свою двадцать первую зиму встретил под палящими лучами солнца в тропическом наряде – загорелым индейцем из прерий. Корабельный кок постарался на славу – торт имениннику преподнесли всамделишный. Новый год (тут уж замполит преуспел) тоже по-домашнему отмечали – с настоящей елкой, Дедом Морозом и Снегурочкой, концертом и балом до рассвета.
А какие красивые закаты в «средиземке»! Ни в сказке сказать, ни пером описать:
«Игра красок непередаваемая! Все вокруг в дымке. Шапки кучевых облаков сначала имели розовые оттенки, затем становились сиреневыми и через короткое время горели лиловым цветом. Солнце алым помидором проваливалось в синюю пучину моря. Высокие перистые облака еще долго напоминали угли костра…»
Куда только судьба нас ни бросала! После окончания училища я уже несколько месяцев мотался по среднеазиатским гарнизонам. Дмитрий – пятикурсник, убыл на преддипломную практику. Однажды вечером, замечтавшись, как там мой друг в морских широтах, написал письмо на радиостанцию «Полевая почта “Юности”». Рассказал, как будущий офицер флота, пройдя испытания соленой водой, ракетными стрельбами и дальними переходами, постигает секреты штурманского дела, готовится к самостоятельной службе. Тысяча звезд сошлась, очевидно, тогда на небосклоне.
Корабль, на котором Дмитрий проходил стажировку, вернулся ранним утром во Владивосток и пришвартовался у пирса бухты Большой Улисс – в месте своего постоянного базирования. В каюту, где курсант-дипломник проживал, кто-то из офицеров принес свой радиоприемник. Этот транзистор находился в каюте всего от силы час-полтора. Хозяин должен был унести его после ремонта домой, поэтому решил проверить.
Дмитрий вспоминает:
«Поскольку мы находились внутри железного корпуса корабля, куда радиоволны не попадали, в качестве антенны использовали кусок обыкновенной проволоки. Один ее конец вставили в антенное гнездо радиоприемника, а другой бросили из иллюминатора “на улицу”. Аппарат начал уверенно принимать радиопрограммы. Каково же было мое удивление, когда вскоре после начала трансляции услышал музыкальный привет, адресованный мне. Мистика какая-то!»
В шлягере тех лет, исполненном по заявке, в припеве были слова длиною в жизнь:
Море, море – мир бездонный,
Мерный шелест волн прибрежных.
Над тобой встают, как зори,
Над тобой встают, как зори,
Нашей юности надежды!
Развод и девичья фамилия
Военная статистика не знает точной цифры, сколько нашего брата – курсантов и офицеров – пострадало из-за любви, большой и чистой любви к студенткам, библиотекаршам, официанткам и просто хорошеньким девушкам, в которых молодые люди вначале по уши влюблялись, а затем еле уносили ноги.
Речь в этих заметках, говоря словами классика эстрады, пойдет, конечно же, о женщинах. Хотя и о мужчинах тоже – куда ж без них, точно так же, как о браках по расчету, неугомонных тещах и некоторых интимных подробностях. Последнее обстоятельство вынуждает автора использовать медицинскую терминологию.
Как-то раз один советский генерал с высокой трибуны военного совета, говоря о патриотизме и любви к Отчизне, образно вещал: «СССР – наша любимая Родина, Москва – столица, ее сердце…» Далее назывались свободные республики, входившие в нерушимый союз. И каждой из них для обозначения, словно по учебнику анатомии, живыми русскими словами определялись отдельные части тела и органы человека. Казахстан, где я тогда служил, очевидно, по причине размера занимаемой территории и залежей полезных ископаемых в богатом воображении военачальника стал… мягким местом, тем самым, что ниже спины, ягодицами, стало быть. Больше всего не повезло одному экзотическому городу, раскинувшемуся в палящей степи недалеко от устья реки Урал при впадении в Каспийское море. С легкого языка генерала суждено ему было именоваться на армейско-медицинском лексиконе… клоакой.
К слову сказать, в степях Казахстана таких «уникальных» мест было предостаточно, и именно туда ссылали неверных супругов и прочих охочих до женщин офицеров. В качестве судебного органа в борьбе с любвеобильными военнослужащими и усмирения их плоти выступали грозные партийные комиссии, состоящие, надо заметить, за редким исключением, из лиц мужского пола. Частенько после такого заседания провинившийся получал приказ убыть к новому месту службы. Город Гурьев, так тогда назывался областной центр Казахской ССР, как раз и становился негласным центром ссылки проштрафившихся офицеров и прапорщиков, а также неверных и бывших мужей.
С двумя такими лейтенантами я был знаком. Первого, как считали многие сослуживцы, ждала прекрасная карьера. Так бы, скорее всего, и вышло, да только он неосмотрительно женился на дочери заместителя командующего армией. Все бы ничего, да не любил офицер, когда в их семейную жизнь вмешивалась теща.
Ох уж эта теща! Сколько сложено о ней анекдотов, песен и рассказов, а ей все нипочем. Во все времена и политические режимы она зорко стояла на посту, считая себя самой главной, а если муж – генерал, то и вовсе мнила верховным главнокомандующим в отдельно взятом государстве под названием «семья».
Острый на язык молодой офицер, когда теща пыталась качать права, мог запросто послать ее куда подальше. Любимая дочь металась между двух огней – суженым и родителями. Брак дал трещину. Особого шума, учитывая должность тестя, в штабе не поднимали, а направили непокорного и теперь уже бывшего супруга… с повышением в «город-герой» Гурьев, чтобы неповадно ему было, да и другим строптивым зятьям – наука.
Другой мой товарищ угодил в этот же заштатный гарнизон с формулировкой «в целях служебной необходимости» лишь только потому, что его оговорила несостоявшаяся невеста, когда он заподозрил подвох. К тому же начальник увидел в подающем большие профессиональные надежды молодом офицере своего конкурента.
Ребята, к слову, в ссылке не пропали, пили вдоволь кумыс, а иногда даже ели ложками черную икру!
Нередко в семейные драмы молодоженов бывают замешаны родители, словно плохие музыканты, неумело играющие свою скрипку. Именно так произошло и в следующей истории. Итак, действующие лица и исполнители. Жених – Станислав: москвич из семьи министерского чиновника, спортивного телосложения, с обаятельной улыбкой, не лишенный чувства юмора, здорового карьеризма и массы других положительных качеств. Словом, гусар-красавец.
Невеста – Инесса: дочь генерала, члена военного совета округа. Доподлинно неизвестно, по своему желанию или по настоянию родителей после окончания Института культуры она устроилась работать в библиотеку военного училища. Но факт остается фактом. За стойкой учебного фонда Инесса выглядела принцессой на горошине (если за горошину принимать стул) – вся пышная, в таких же воздушных нарядах, с шикарными вьющимися волосами и огромными карими глазами.
Неспешной и заманчивой походкой она удалялась вглубь книгохранилища, а возвращаясь, с загадочной улыбкой вручала курсанту вожделенный труд классиков марксизма-ленинизма, учебник по тактике ближнего боя или мемуары старого большевика.
Безусые семнадцатилетние курсанты вряд ли интересовали девицу на выданье. Куда более привлекательными для нее представлялись «без пяти минут» лейтенанты, возмужавшие к выпуску в учебных атаках. В случае удачного замужества, например, можно было получить прекрасный шанс пять лет прожить за границей, пополняя свой гардероб модными вещичками из магазина «Военторг», отдыхая в крымских санаториях. Да и сам статус жены офицера вызывал восторг и зависть окружающих.
На выпускном курсе Станислав и Инесса стали мужем и женой. Торжественная церемония бракосочетания проходила во дворце, прежде принадлежащем графскому роду, свадьбу гуляли в шикарном ресторане «Интурист», среди приглашенных – высокопоставленные персоны из партийных и военных кругов.
Естественно, лейтенант вполне ожидаемо получил распределение в теплое место – виноградно-солнечное Мукачево. Квартиру молодым по звонку папаши-генерала выделили в центре этого уютного закарпатского города, непыльная работа в штабе, местный благоприятный климат – все способствовало укреплению семейных уз.
Что именно случилось в семье молодоженов, сказать сложно, скорее всего, союз развалился из-за частых визитов неугомонной тещи. Конечно, нельзя исключать и другие причины, например и ту, что наша принцесса не умела варить украинский борщ. Вскоре их брак, не предвещавший поначалу такого резкого поворота событий, закончился разводом.
А затем… Стас стал разменной монетой – в назидание остальным. В политотдел дивизии пришла телефонограмма о замене занимаемой им должности. И куда бы вы думали? Правильно, в далекий, морозный, степной, таежный (применима масса других эпитетов) ордена Ленина Забайкальский военный округ. А там «заповедных» мест предостаточно: Борзя, Кяхта, Мирная, Могоча, Оловянная, Ясная…
И поехал Стас по приказу на советско-китайскую границу. Инесса же вернулась в ставшее родным училище искать новых претендентов на освободившееся место мужа.
Действия следующей истории проходили в таежном бамовском поселке, где с размахом шла всесоюзная комсомольскомолодежная ударная стройка. В числе героев – покорителей вечной мерзлоты были, как известно, военные железнодорожники, чьи сооружения – мосты и тоннели – вскоре принимали под охрану бойцы внутренних войск.
Парткомиссия одной из частей рассматривала персональное дело коммуниста прапорщика Гурулева, старшины комендантской роты. Был он из местных, сибиряк под два метра ростом, косая сажень в плечах. Слыл мастером на все руки, войсковое хозяйство вел надлежащим образом. Претензий по службе к нему не имелось, однако вменялось прапорщику… семейное непостоянство. Вскоре после свадьбы семья неожиданно распалась. Родные и близкие, как водится, списали на молодость – мол, с кем не бывает, не сошлись характером. Одному на Севере скучно жить, женился Гурулев вновь. Избранница не успела семейное гнездышко свить, как сбежала из старшинского «дворца» в виде служебной двухкомнатной квартиры в Тынде – столице БАМа в общежитие строительно-монтажного поезда. Сослуживцы только переглядывались да перешептывались, не понимая, что же вновь произошло? Долго ли, коротко ли, недобрая молва до политотдела дошла.
Решил сам полковник Столяров – начальник местного политбюро – принять личное участие в судьбе старшины. Пригласил коммуниста для откровенного разговора к себе в кабинет.
Богатырь прибыл в штаб дивизии, но, почуяв неладное, держался поначалу настороже. Политработник, словно музыкант-виртуоз, искал подход к душевным струнам собеседника. Добряк-старшина занял оборону, не спешил изливать душу. На вопросы отвечал строго по строевому уставу: «Никак нет!», «Так точно!»
Полковник – родом из тамбовских краев, сам не лыком шит, многое повидал на своем веку.
– Давай-ка, Иван Максимыч, по стакану чая сгондобим!
А чай в Сибири по-особому заваривают, заварки не жалеют, молоко вперед в кружку наливают и пьют без сахара. Целая наука, куда там китайцам со своей чайной церемонией! Из закрома коробка шоколадных конфет «Ассорти» Приморской кондитерской фабрики появилась. Гурулев чай прихлебывает да помалкивает. «Крепкий орешек, – думает начпо. – Придется запрещенный прием применять».
– Максимыч, чай – не коньяк, много не выпьешь. Давай чего покрепче?
И извлек из святая святых – сейфа с партийными документами – бутылку «Белого аиста», привезенную по случаю из далекой Молдавии инструктором партучета.
Сибиряк не стал жеманиться, выпил чарку, выпил две и, как поется в известном куплете, закружилось в голове. Полковник себе команды отдает: «Не гони лошадей!» А сам свою линию гнет:
– Скажи-ка мне, Максимыч, неужели ты, добряк и великан, не можешь приголубить по-настоящему свою возлюбленную так, чтобы она пищала от радости?
– Да могу я, Василий Петрович! Только, видно, ласки-то мои для бабенки не в радость, больше в мои объятия ни в какую, как я к ней ни подбирался…
Полковник в растерянности.
– А хочешь, я тебе книженцию одну дам? «Камасутрой» называется, там такое количество поз, что до глубокой старости не перепробуешь.
– Да пробовал я уже, не по-нашему все это, – в сердцах отвечает сибиряк.
«Наступает кульминация!» – поймал себя на мысли полковник. И действительно, после отменного коньяка прапорщик, каких бы внушительных размеров он ни был, обмяк и разоткровенничался.
– А знаете, почему от меня жены бегут?
– Бьешь, наверное, – схитрил Столяров, зная, что жалоб от женщин не поступало.
– Да вы что, товарищ полковник, истинный крест, – осекся и тут же исправился: – Честное партийное, пальцем не тронул, наоборот, и так, и этак любил, и слова ласковые на ушко нашептывал, и подарки разные из «Военторга» приносил, и в постели… Да видно, тут-то моей силушки много было.