Читать онлайн В тени Эйнштейна. Подлинная история жены гения

Глава 1. Две траектории

Милева Марич с самого начала проявляла мужество, решительность и незаурядные амбиции. Ей удалось преодолевать физическое недомогание, демонстрировать выдающиеся способности, переходя из школы в школу, стать одной из первых женщин в Австро-Венгрии, добившихся права получить высшее образование. Она нашла в себе силы оставить семью и родную Сербию и перебраться в Швейцарию, чтобы попытаться реализовать свою мечту.

Милева Марич родилась 19 декабря 1875 года в городе Тител в преимущественно сербской провинции Воеводине на южной границе Венгрии. В то время Венгрия вместе с Австрией составляла Австро-Венгерскую империю со столицей в немецкоязычной Вене. К югу от венгерской границы располагалось королевство Сербия, которое на момент рождения Милевы оставалось частью Османской империи. Оно обрело независимость в 1878 году. На западе лежала Хорватия, тогда входившая в состав Венгрии.

Большинство населения Воеводины составляли сербы, православные христиане, потомки тех, кто в предыдущие века бежал на север и запад, в венгерские провинции от вторжения турок-мусульман. После образования Австро-Венгерской империи в 1867 году, упадок Османской империи и сербская независимость ускорили панславистское культурное и политическое возрождение. Стремление к национальному единству достигло своей кульминации в конце первой мировой войны и выразилось в появлении Королевства сербов, хорватов и словенцев, которое в 1929 году превратилось в Королевство Югославия. Сегодня Воеводина – автономная провинция Сербии.

Согласно биографическим свидетельствам, авторы которых нередко пренебрегают ссылками на источники, отец Милевы, Милош Марич, родился в 1846 году в крестьянской семье в городке Кач, Воеводина. Кач находится недалеко от города Нови-Сад, политической и культурной столицы Воеводины. Нови-Сад в 1694 году основали сербские купцы, которые, избегая давления османских турок и «германцев», иммигрировали в Венгрию из Австрии, и переправились через Дунай.

Милош Марич в возрасте шестнадцати лет приехал в Тител, чтобы поступить на военную службу. Венгрия на своих южных границах создала военный кордон в качестве буфера против Османской империи и хорошо укрепила его, призвав на службу местное население. Основное обучение Марич прошел в военном училище батальонных командиров для офицеров запаса в Тителе. Училище было немецкоязычным, и хорошее владение немецким языком и математикой впоследствии открыло для него двери в гражданской службе.

Через пять лет жизни в Тителе Милош женился на Марии Ружич, дочери одного из самых богатых землевладельцев города. Двое их старших детей умерли в младенчестве, и таким образом Милева стала первым выжившим ребенком в семье. Позже у нее появилась сестра Зорка и брат Милош-младший. Когда Милева начала ходить, у нее обнаружили врожденный вывих левого бедра – особенность, доставшаяся по наследству по материнской линии. Этим же недугом страдала и ее сестра Зорка. В результате Милева всю жизнь заметно хромала.

Когда османская угроза рассеялась, Венгрия сняла военные пограничные кордоны. В год рождения Милевы Милош вернулся к гражданской жизни. Сколотив приличное состояние благодаря приданому жены и хорошей зарплате чиновника в судебных органах в соседнем Вуковаре, он приобрел большое поместье в родном Каче с земельными угодьями, на которых трудились местные крестьяне. Позже он построил на своих землях просторный двухэтажный дом, который стал любимым местом летнего отдыха для семьи и друзей. В 1877 году он получил должность клерка в окружном суде города Рума, Воеводина. В Руму, расположенный в тридцати километрах к югу от Нови-Сада, перебралось все семейство. Милош начал работать, а Милева в 1882 году в возрасте шести лет пошла в школу.

Проучившись четыре года в начальной школе Румы, Милева осенью 1886 года поступила в Сербскую высшую школу для девочек в Нови-Саде («высшая» в данном случае означает более продвинутый уровень обучения). Заботливый отец снял ей в столичном городе комнату с питанием у местной вдовы.

В начальной школе Милеве из-за ее хромоты приходилось терпеть много насмешек от одноклассников. «Понятной реакцией на такое отношение было ее желание уйти в себя и избегать других детей», – пишет Милентиевич. И в последующие годы она отличалась неразговорчивостью. Есть сведения, что во время учебы в Руме и Нови-Саде Милева уже демонстрировала большие способности. Как пишет Трбухович-Гюрич, учительница в Руме говорила ее отцу: «Внимательно относитесь к этому ребенку! Она редкий феномен». Дорд Крстич пишет: «По окончании учебного года [в Нови-Саде] она получила оценку “отлично” по всем предметам». Кроме того, в 1961 году бывшая одноклассница Милевы говорила Крстичу, что Милева была самой яркой девочкой в классе: «Она всегда все знала». Названные авторы не углубляются в детали, но можно предположить, что отец Милевы был готов дать ей возможность получить образование, соответствующее ее способностям, несмотря на существовавшие тогда препоны для женщин в системе образования.

Европейские школьники обычно посещают начальную школу в течение четырех-пяти лет. Милева проучилась в Руме четыре года. Тем, кто собирался получать университетское образование и заниматься профессиональной карьерой, нужно было проучиться еще девять лет в средней школе, которые часто назывались гимназиями. Таким образом, школьное обучение до поступления в университет длилось четырнадцать лет (а не двенадцать, как в американских школах). В гимназиях того времени было принято раздельное обучение, и в таких странах, как Австро-Венгрия, где женщины не имели возможности получать высшее образование, их посещали исключительно мальчики. В учебных программах большое внимание уделялось классическим языкам и литературе. После успешного окончания гимназии желающие продолжить образование должны были, помимо выпускных экзаменов, сдать дополнительный экзамен на аттестат зрелости (Matura или Abitur по-немецки), дающий право претендовать на получение высшего образования.

Поскольку женщинам в Австро-Венгрии не разрешалось обучаться в университетах, не говоря уж о получении ученых степеней, Милева после окончания начальной школы не могла продолжить обучение в гимназии. Вместо этого она поступила в Сербскую среднюю школу для девочек в Нови-Саде, программа которой соответствовала первым годам обучения в гимназии. Такой уровень образования для женщин, очевидно, считался достаточным, чтобы они впоследствии были в состоянии направить своих сыновей на путь получения высшего образования и развития профессиональной карьеры, заказанный их матерям.

Проучившись год в Нови-Саде, осенью 1887 года Милева перешла в другую среднюю школу – Королевскую неполную среднюю школу в городке Сремска-Митровица, расположенный на реке Сава («неполная» – относительно гимназии), недалеко от семейного дома в Руме. Милентиевич обосновывает этот переход ее желанием посещать «школу, лучше отвечающую ее учебным способностям». Милева проучилась четыре года в «средней школе». Ей исполнилось четырнадцать, а в этом возрасте, как пишет Рут Левин Сайм, «обучение в государственных школах для девочек заканчивалось». Но вместо того, чтобы провести «несколько следующих лет в помощи по дому, шитье и мечтах о замужестве», как делало большинство девушек Австро-Венгрии в ту эпоху, Милева была решительно настроена продолжить учебу в настоящей гимназии, чтобы иметь возможность получить высшее образование. И они с отцом нашли выход. Двенадцать лет назад Королевство Сербия обрело независимость от Османской империи. Сербия открыла доступ женщинам в свои университеты, а это означало и возможность посещения гимназий.

Милева отправилась за границу, в сербский город Шабац, что ниже по течению Савы, западнее Белграда, столицы Сербии. Осенью 1890 года она была зачислена в пятый (из девяти) классов Королевской сербской гимназии и провела там два года. Но в 1892 году семью Марич ждали большие изменения. В декабре 1891 года по распоряжению правительства Милош Марич получил новое назначение и с мая 1892 года должен был приступить к работе в качестве чиновника Верховного суда в Загребе, столице Хорватии, которая тогда была провинцией Австро-Венгрии. В мае семейство Марич перебралось из Румы в Загреб, и Милеве пришлось покинуть гимназию, не окончив шестой класс.

Однако отец Милевы как чиновник Верховного суда сумел получить для дочери разрешение на посещение Королевской мужской высшей гимназии (также известной как Королевская классическая гимназия) в Загребе. Осенью 1892 года Милева сдала вступительные экзамены и начала посещать занятия. В следующем учебном году она даже стала получать стипендию.

Хорватский государственный архив в Загребе любезно предоставил Аллену Эстерсону документы, в том числе табели успеваемости, касающиеся двух лет пребывания Милевы в этой гимназии (Табели представлены на илл. 1.1. и 1.2, перевод – в Приложении А). Судя по бумагам, она была принята в 1892 году в шестой класс гимназии, который был обозначен как «VI-a», из чего можно сделать вывод, что существовал еще параллельный класс.

Программа обучения в загребской гимназии имела заметный языковой уклон. Помимо двух традиционных языков, стандартных для «классической» гимназии, Милева посещала также занятия по немецкому и хорватскому, то есть изучала одновременно четыре языка. Судя по школьным документам, в классе в первый год ее обучения было около сорока учеников, во второй – шестьдесят. И если в первый год в государственной школе было еще два частных ученика, то во второй – только Милева. Какого пола были другие ученики, неизвестно.

Милева хорошо себя проявила в мужской гимназии. За первый год обучения она почти по всем предметам получила «очень хорошо», в том числе и по математике. По греческому языку – «отлично», единственная высшая оценка в классе. Но потом что-то изменилось. На второй год обучения Милевы в загребской гимназии (1893–1894 года) большинство оценок снизились на балл, а по двум предметам она даже получила «удовлетворительно». Можно только догадываться, почему так произошло. На ум приходят два объяснения. Первое – она заболела, и это повлияло на оценки. Трбухович-Гюрич пишет, что к концу второго года у нее начались проблемы со здоровьем. Вероятно, поэтому она даже перенесла выпускные экзамены с июня на сентябрь 1894 года.

Второе объяснение связано с тем, что она в том году получила разрешение от министерства образования посещать занятия по физике, которые по физике были исключительно прерогативой учеников мужского пола. Дерзость одной из немногих (если не единственной) представительниц женского пола использовать высокий административный ресурс, чтобы пробиться в мужской мир физики, могла вызвать недоумение и даже негативное отношение со стороны других учащихся. Ее успеваемость (или оценки ее успеваемости учителями-мужчинами) снизилась по всем предметам, за исключением латыни. Предыдущие «очень хорошо» по математике и немецкому опустились до «хорошо» и «удовлетворительно»; оценка за первый семестр по физике тоже едва вытянула на «удовлетворительно». Однако Милева, невзирая на ситуацию, никогда не опускала рук и делала все, что в ее силах. Она умела бороться. Министерство образования выпустило специальное разрешение посещать занятия по физике только 14 февраля 1894 года, перед началом второго семестра. Теперь, когда все препятствия были сняты, ее оценки внезапно улучшились. Как видно по переводу в Приложении А, оценки Милевы за последний семестр за отложенные экзамены 4 сентября 1894 года по всем предметам оказались «хорошо», за исключением математики и физики. Оценка за математику поднялась с «хорошо» до «очень хорошо», а по физике – на два балла, с «удовлетворительно» до «очень хорошо».

Илл. 1.1

Табель успеваемости Милевы Марич, VI-a класс, Королевская классическая гимназия, Загреб, Хорватия, 1892–1893. Перевод и примечания архивиста Михаэлы Барбарич. См. Приложение А. Предоставлено Государственным архивом в Загребе.

Илл. 1.2

Табель успеваемости Милевы Марич, VII класс, Королевская классическая гимназия, Загреб, Хорватия, 1893–1894. Примечания архивиста. См. Приложение А. Предоставлено Государственным архивом в Загребе.

В этом семестре Милева получила свои лучшие оценки по математике и физике, но они все равно еще не дотягивали до «отлично». Некоторые авторы слегка затушевывают эти результаты, можно сказать, даже искажают. Трбухович-Гюрич, которая, вероятно, видела подлинные табели Милевы, пишет весьма двусмысленно: «Она сдала последние экзамены за седьмой класс в сентябре 1894 года с лучшими оценками по математике и физике. Если говорить точнее, в том семестре она получила свои лучшие оценки по этим предметам.

Сдав в 1894 году экзамены в Загребе, Милева отправилась с отцом в Цюрих. Швейцария была одной из немногих европейских стран, где не существовало никаких ограничений для женщин в получении высшего образования и защите диссертации. Университет Цюриха начал принимать студентов женского пола в 1864 году, другие швейцарские высшие учебные заведения, включая Цюрихский политехникум, последовали его примеру в 1872 году. Многие состоятельные женщины из аристократических семейств, которые могли позволить себе дорогостоящие путешествия, отправлялись во Францию и Швейцарию из разных стран, где не имели права получать высшее образование. Владеющие немецким языком (как Милева Марич) обычно ехали в немецкоязычную северную Швейцарию, а владеющие французским (как Мария Склодовская, впоследствии Склодовская-Кюри) – во Францию. Венский университет начал принимать женщин только в 1897 году. Гимназии оставались недоступны для женщин, но те могли поступать в университеты, если каким-то образом ухитрялись сдать экзамен на аттестат зрелости. Например, в 1901 году австрийский физик Лиза Мейтнер, пройдя интенсивный курс частной подготовки, сдала экзамен на аттестат зрелости в мужской гимназии Вены. В том же году она поступила в Венский университет, а в 1906 году стала второй женщиной, защитившей докторскую диссертацию по физике в этом университете. В Цюрихском университете первую докторскую диссертацию защитила студентка медицинского факультета из России еще в 1867 году.

В ноябре 1894 года Милева поступила в женскую гимназию Цюриха. Отец снял ей комнату с пансионом в доме фрейлейн Бехтольд (это был один из многих домов, где предоставляли подобные услуги студентам Цюриха). Но в семье Марич возникли проблемы. Крстич пишет, что отец Милевы страдал от ревматизма. В июне 1895 года, когда Милева окончила первый год учебы в Цюрихе, ему пришлось взять в Верховном суде Загреба оплачиваемый отпуск по болезни. В январе 1896 года в возрасте сорока девяти лет он вышел в отставку с пенсией, приблизительно равной его годовому доходу, но в нее не входила оплата жилья, которую он получал ранее. Вскоре после Милош с женой и остальными детьми вернулся из Загреба в Воеводину и купил дом в Нови-Саде, где они и поселились. Отныне и Милева станет считать Нови-Сад своим домом. Ее отец умер в 1922 году.

В отличие от гимназии Загреба, женская школа в Цюрихе не только готовила своих воспитанниц к экзамену на аттестат зрелости и его стимулировала его сдавать, но и делала все возможное, чтобы они его получали, тем самым обретая право на дальнейшее обучение в высших учебных заведениях. Трбухович-Гюрич опубликовала факсимиле вступительного сертификата Милевы для поступления в женскую гимназию Цюриха (T-G 1983 и 1988, 32). Согласно этому документу, она успешно сдала экзамены, но от нее требовалось пройти частные курсы подготовки по французскому и, предположительно, по истории, географии, зоологии и ботанике. Ботанику и зоологию она один год изучала в Загребе, но французский там не был предусмотрен. Изучения французского в Шабаце, после чего, по некоторым сведениям, Милева еще брала частные уроки, оказалось явно недостаточно. Знание французского как одного из четырех государственных языков Швейцарии (три других – немецкий, итальянский и романшский) было необходимым условием для сдачи экзамена на аттестат зрелости. Милева изучала историю и географию, но языки, вероятно, преподавались с ориентацией на Сербию и Хорватию, а не на Швейцарию.

Милева сдала экзамен на аттестат зрелости весной 1896 года, но не в Цюрихе, а в Швейцарском государственном медицинском университете в Берне. Видимо, в тот момент она намеревалась посвятить себя медицине. Оценки, которые она получила по окончании женской гимназии Цюриха и за экзамен на аттестат зрелости, не найдены. Трбухович-Гюрич предоставляет внушительный список школьных предметов с фамилиями преподавателей, включая учителей математики и физики, вероятно, по публикациям самой школы, но оценок не приводит.

Однако у нас есть комплект экзаменационных оценок Милевы за 1896 год. Прослушав курс медицины в летний семестр 1896 года, она решила заняться физикой и математикой в Швейцарском политехническом институте, или Цюрихском политехникуме, к чему приступила с зимнего семестра (учебный год состоял из зимнего и летнего семестров). Бывший Политехникум (ныне ВТШ) опубликовал в интернете все документы, касающиеся ее учебы, в том числе табели успеваемости по семестрам и свидетельство об окончании учебного заведения. Трбухович-Гюрич опубликовала факсимиле первой страницы матрикула и полностью – свидетельства, уместившегося на одной странице, перечислив курсы, которые Милева прослушала, и средние оценки по каждому из них. На первой странице указано, что Милева для поступления предоставила «федеральный медицинский аттестат зрелости». По какой-то причине, вероятно, имеющей отношение к аттестату зрелости именно медицинского университета, администрация Политехникума потребовала от нее сдачи экзаменов по математике и начертательной геометрии, но по остальным восьми предметам пересдача не понадобилась. Оценки на этих экзаменах варьируются от «3,5» до «5» (при общей шкале от «1» до «6», где «6» – наивысший балл), и в итоге Милева получила среднюю оценку «4,25» из «6». Она сдала экзамены и тут же переключилась с медицины в университете на физику и математику в политехникуме. (В 1911 году политехникум стал называться так, как и в наше время – Швейцарская высшая техническая школа.)

Милева поступила в швейцарский политехникум в октябре 1896 года. Планировала ли она карьеру университетского профессора или собиралась преподавать физику и математику в гимназии – неизвестно. Какой бы ни была цель, Милева прекрасно понимала, что и в медицине, и в преподавательской деятельности в университете или гимназии существовали строгие гендерные ограничения, и мало кому из женщин удавалось преуспеть в этих профессиях. Но никакие препятствия и помехи в процессе учебы не могли ее остановить. Биограф Эйнштейна Уолтер Айзексон пишет, что целеустремленность ее не может не вызывать восхищения: «В наши дни, когда спустя столетие те же проблемы порой по-прежнему всплывают, мужество, которое продемонстрировала Марич, вступив в мир физики и математики, где доминируют мужчины, дает все основания считать, что она заслужила достойное уважения место в анналах истории науки».

В Цюрихском политехникуме Милева поступила на VI факультет, где готовили преподавателей физики и математики, на отделение VI A (физика и астрономия). Курс был рассчитан на четыре года последующей защитой дипломной работы по специальности. (Отделение VI B охватывало другие естественные науки). Программа по физике не была чисто академической. В том году в политехникуме насчитывалось 841 студентов, из которых 42 обучалось на VI факультете; среди них было девять девушек, из которых четыре, включая Марич, на отделении VI A. Но первогодком оказалась только Милева, и она оставалась единственной женщиной на своем курсе до окончания учебы. На первом курсе только она и еще один студент выбрали в качестве специализации физику. Четверо других решили остановиться на математике: Марсель Гроссман, Луи Коллрос, Якоб Эрат и Луи-Гюстав дю Паскье. Вторым студентом, решившим на первом курсе изучать физику, стал Альберт Эйнштейн. В то время ему было семнадцать с половиной лет. Милеве – почти двадцать один.

Путь Эйнштейна в Цюрихский политехникум был гораздо короче и прямее, чем у Марич. Он родился 14 марта 1879 года в городке Ульм, что на юго-западе Германии, в обычной еврейской семье Германа и Паулины Эйнштейн. Сестра Мария (больше известная как Майя) родилась 18 ноября 1881 года. Она получила образование в университетах Берлина и Берна, защитила докторскую диссертацию по романским языкам в Бернском университете в 1909 году.

Через год после рождения Альберта семья переехала в Мюнхен, столицу Баварии, где Герман стал партнером своего брата Якоба, дипломированного инженера, в фирме по торговле электрооборудованием. В 1885 году братья основали в Мюнхене новую компанию, которая выпускала электромоторы и динамомашины. Так у Альберта, несмотря на его теоретические занятия, зародился интерес к практической электротехнике.

В шесть лет, как и положено, Альберт пошел в начальную школу в Мюнхене. У всех государственных школ Мюнхена была религиозная ориентация. Поскольку последняя еврейская школа ранее закрылась, Альберта в октябре 1885 года отправили в местную римско-католическую начальную школу, а религиозное еврейское воспитание он получал дома, занимаясь с частным преподавателем. Краткую информацию о его первых школьных успехах можно почерпнуть из письма его матери к сестре Фанни, датированного 1 августа 1886 года: «Вчера Альберт принес оценки, в очередной раз он первый, табель успеваемости блестящий».

В 1888 году, в возрасте девяти с половиной лет, Альберт перешел в Мюнхенскую гимназию Луитпольда, классическую гимназию, в программе которой почетное место занимали греческий и латынь. К большому сожалению, архивы гимназии оказались уничтожены во время Второй мировой войны. Единственной информацией об оценках Альберта, которой мы владеем, являются сведения от директора созданного позже на основе этой гимназии учебного заведения, который в 1929 году сообщил, что по латыни у Эйнштейна были отметки «1» и «2» («1» – высшая, «4» – низшая), а по греческому – от «1» до «3». Видимо, эти предметы больше всего интересовали директора. Удивительно, но со временем Альберт освоил целых шесть языков – немецкий (в том числе баварский диалект), греческий, латинский, итальянский, французский и, наконец, английский.

Судя по воспоминаниям сестры Альберта, вне школы он рано начал демонстрировать признаки одаренности в естественных науках и, в особенности, в математике. В 1889 году семья Эйнштейнов пригласила местного студента-медика Макса Талмуда (позже – Талми) посещать их дом по четвергам для совместной трапезы. Эта традиция сохранялась пять лет. Талми был двадцать один год, когда он впервые воспользовался гостеприимством Эйнштейнов. Он обратил внимание, что юный Альберт проявляет особую склонность к физике, и начал приносить ему для чтения популярные книги по физике. Когда он заметил, что Альберта весьма интересует и математика, он нашел для него самоучитель по геометрии. Проштудировав учебник в течение нескольких месяцев, мальчик начал сам изучать математику на более высоком уровне. Как вспоминал Талми, «вскоре полет его математического гения оказался настолько высок, что я не мог ему соответствовать».

Воспоминания Эйнштейна об этом периоде, опубликованные в 1949 году, не расходятся со словами Талми. Он описывает свое восхищение, когда в его четырех или пять лет отец показал ему «чудо» магнитного компаса. «То, что эта стрелка строго держалась одного направления, никак не укладывалось в мое понимание…Этот случай произвел на меня глубокое и неизгладимое впечатление. Это впечатление предшествовало интересу к электромагнитным полям, который возник десятью годами позже. В возрасте двенадцати лет Эйнштейн пережил, по его словам, «еще одно чудо». Это была «книжечка по эвклидовой геометрии». Вероятно, ее тоже принес Талми.

Эйнштейн так описывал свой опыт подросткового возраста:

«В возрасте двенадцати-шестнадцати лет я ознакомился с элементами математики, включая основы дифференциального и интегрального исчисления…Это занятие было поистине увлекательно; в нем были взлеты, по силе впечатления не уступавшие «чуду» элементарной геометрии – основная идея аналитической геометрии, бесконечные ряды, понятия дифференциала и интеграла. Мне посчастливилось также получить представление об основных результатах и методах естественных наук по очень хорошему популярному изданию, в котором изложение почти всегда ограничивалось качественной стороной вопроса (популярные издания Бернштейна по естествознанию, труд из пяти или шести томов). Книги эти я читал на одном дыхании. К тому времени, когда я в возрасте семнадцати лет поступил в Цюрихский политехникум на обучение физике и математике, я уже был немного знаком и с теоретической физикой».

Хотя Альберт «ознакомился» с дифференциальным и интегральным исчислением, а самостоятельное изучение физики и математики явно выделяло его на фоне одноклассников, его знания в области математического анализа, очевидно, находились не на самом высоком уровне. В политехникуме оценки за первый курс по этому предмету колебались от 4,5 до 5 (при максимальной 6); оценки по механике и физике были в пределах 5 (см. приложение В).

Альберт не очень хорошо себя чувствовал в чуждой ему по духу мюнхенской гимназии. После краткого периода религиозности у него сформировалось глубокое недоверие к религии и антипатия к всякого рода догмам и авторитетам, особенно прусского влияния на его учебное заведение. Как вспоминала сестра Мария, «военизированный дух школы, систематическое натаскивание на чинопочитание, которое должно было приобщить учеников к воинской дисциплине, было особенно неприятно…Психологически подавленный и нервный, он думал, как от нее избавиться».

Вскоре Альберт нашел выход. В 1894 году из экономических соображений братья Эйнштейны перевели свою инженерную фирму из Мюнхена в Павию, а затем в Милан, на север Италии, куда и перебрались вместе с семьями. Но Герман оставил сына с родственниками в Мюнхене, чтобы он завершил учебу. В конце декабря 1894 года Альберт, в возрасте пятнадцати лет, окончив седьмой класс, оставил гимназию и отправился к семье в Италию. Однако перед отъездом, по некоторым сведениям, истребовал у преподавателя математики бумагу, подтверждающую, что «выдающиеся знания в математике дают ему право на поступление в высшее учебное заведение».

Альберт собирался получать высшее образование. Не имея на руках аттестата зрелости, он планировал заниматься самостоятельно, чтобы в октябре 1895 года попробовать сдать вступительные экзамены в Цюрихский политехникум. Если он сдаст экзамены, аттестат ему не потребуется. В течение следующих девяти месяцев в Италии, свободных от школы, он не только готовился к экзаменам, но и изучал итальянский язык и написал свою первую работу по физике – «Изучение состояния эфира в магнитном поле». Она включена в первый том его «Собрания документов». В Политехникум принимали студентов, достигших восемнадцатилетия. Альберт был на этот момент на два года моложе, и ему нужно было получить специальное разрешение от директора политехникума о допуске к сдаче экзаменов. Он добыл его с помощью друга семьи.

Эйнштейн сдал экзамены, как и планировал, но провалился. Оценок у нас нет. По воспоминаниям самого Эйнштейна и других, провал не был связан с математикой и точными науками. Если верить поздним свидетельствам, он получил высокую оценку по физике, но провалил общую часть вступительного экзамена, где проверялись знания по политической истории, литературе, языкам и описательному естествознанию.

По совету директора политехникума юный Эйнштейн провел еще один учебный год (1895–1896) в кантональной школе швейцарского города Аарау. Там он жил в семье Йоста Винтелера, школьного преподавателя греческого языка и истории. Вступительный табель, вероятно, отражающий результаты вступительного экзамена в школу, вполне совпадает с воспоминаниями Эйнштейна об экзаменах в политехникум. По шкале оценок, обратной той, что применялась в политехникуме, он получил «2» («1» – высшая, «6» – низшая) по математике и физике, «3» – по итальянскому, естественной истории Швейцарии и истории. О двух других предметах было отмечено: «должен нагонять» по химии и «имеет большие пробелы» по французскому.

Проживая в учительском доме, Эйнштейн наслаждался свободной атмосферой демократической Швейцарии и уровнем знаний, который давала частная средняя школа. У нас есть все его оценки за время учебы в Аарау, но баллы за вступительный экзамен и за семестры могут вызвать недоумение из-за обратной шкалы, действовавшей во время первых двух семестров. Школа перешла на систему, принятую в политехникуме, только во время третьего и последнего семестра обучения Альберта. В результате кажущаяся крайне неудовлетворительной «1» по математике в следующем семестре изменилась на «6», оценки «1» и «2» по физике за первый семестр – на «5» и «6» во втором; «1» и «2» по химии и «2» по французскому превратились в «5».

К лету 1896 года Альберт улучшил успеваемость практически по всем предметам. На выпускных экзаменах в кантональной школе он получил высший балл – «6» – по алгебре и геометрии, «5» и «6» по физике, «5» по химии, начертательной геометрии, истории, итальянскому, но только «3» – по французскому. Затем он сдал экзамен на аттестат зрелости, который включал в себя письменные и устные экзамены по большинству тех же предметов. Он выдержал экзамены по семи предметам со средним баллом «5¹/_3». В целом, по утверждению редакторов «Собрания документов…» Эйнштейна, его оценки оказались самыми высокими из оценок девяти кандидатов, сдававших экзамен на аттестат зрелости, несмотря на то что в выпуске он был лишь семнадцатым. В столь юном возрасте Альберт получил право поступить в Цюрихский политехникум, не сдавая повторно вступительные экзамены. Той осенью к нему в политехникуме присоединились еще пять выпускников кантональной школы в Аарау и Милева Марич.

Глава 2. Цюрихский политехникум

Немецкоязычный Цюрих, расположенный на перекрестье дорог Центральной Европы, на севере нейтральной Швейцарии, был центром интеллектуальной, культурной и политической жизни конца девятнадцатого столетия. Его демократия, школы, два высших учебных заведения, открытые для представителей мужского и женского пола и всех этнических групп, делали его магнитом для амбициозных студентов, особенно тех, для которых высшее образование в родных странах было недоступно.

Преподавание и научная работа в области физики в Политехникуме велись в недавно построенном и хорошо оборудованном Институте физики, который был поделен на две части: Институт математической и технической физики возглавлял профессор Генрих Фридрих Вебер, а Институт экспериментальной физики – профессор Жан Перне.

В политехникум поступали после четырнадцати лет предварительного обучения, что сопоставимо с первым курсом американского колледжа, и студенты были примерно того же возраста. На отделении VI A не было строго определенной программы обучения. Профессора разрабатывали ее с каждым студентом после консультации. Предполагалось наличие курса по выбранной специализации, за который ставились оценки, и нескольких факультативных курсов в пределах специализации или в смежных областях, за которые официальные оценки не ставились. Через два года студенты сдавали промежуточные дипломные экзамены, чтобы продолжить обучение для защиты диплома. К концу четвертого года они сдавали финальные дипломные экзамены и получали профессиональный аттестат, сопоставимый с магистерской степенью в Соединенных Штатах. Как и для магистерской степени, тогда и сейчас, обычно требовалось восемнадцать лет обучения, написание научной работы (в Европе – с оценками) и один или несколько устных экзаменов. Как и степень магистра, диплом был необходим в качестве сертификата, дающего право на преподавание и занятие многими другими профессиями.

Политехникум не присуждал докторских степеней до 1911 года, когда стал именоваться Швейцарской высшей технологической школой (ВТШ). До этого времени выпускники политехникума, желавшие получить докторскую степень (как Марич и Эйнштейн) имели право выбирать, где именно проводить диссертационное исследование под руководством профессоров физики политехникума, но Цюрихский университет присуждал докторскую степень с согласия своего профессора физики Альфреда Кляйнера, который выступал в роли второго рецензента. Теоретическая физика в те годы только начинала оформляться как самостоятельная дисциплина, преимущественно в Германии, вырастая из прикладной математики и математической физики. Поскольку экспериментальная работа опиралась на проверяемые данные, тогда она считалась более фундаментальной областью, чем теоретическая. Эйнштейн в то время недооценивал значение математики для физики, но именно он позже внес теоретическую физику и в университет, и в Политехникум в качестве самостоятельной дисциплины, равной по статусу другим областям физики как науки. В конце 1890-х годов все физические исследования, как в Политехникуме, так и в других вузах, были преимущественно экспериментальными, хотя математическому обоснованию и поддерживающим теориям тоже уделялось внимание.

Студенты-физики Политехникума, нацеленные на докторантуру, должны были подготовить пригодную для публикации диссертацию, демонстрирующую их мастерство в экспериментальной работе. На это в среднем уходило около года. Но дополнительных курсовых работ готовить было не нужно. Желающие преподавать и заниматься научной работой в университетах обычно должны были получить, в дополнение к докторской степени, высшую академическую квалификацию – хабилитацию. Для этого требовалось предоставить публикацию оригинального исследования высокого качества и сдать устный экзамен в избранной области, который принимался всем профессорско-преподавательским составом. Не существовало теньюры (пожизненного контракта), как в Соединенных Штатах. Хабилитированный доктор имел право быть назначенным на постоянной основе на любую вакантную профессорскую должность в своей области. Решение принималось государственными чиновниками по согласованию с профессорским составом. Научно-преподавательская деятельность в университете считалась не работой, а призванием, и профессора, как высокооплачиваемые государственные служащие, пользовались высоким культурным и социальным статусом.

Поступив осенью 1896 года в Политехникум, Эйнштейн, как и Марич, нашел жилье у горожан, которые держали пансионы для студентов. Программа первого курса тогда, как и нередко сейчас, имела сильный уклон в математику. Нам повезло, что сохранились полные табели успеваемости и экзаменационные оценки Милевы и Альберта на протяжении всего периода обучения. Показатели у обоих не однозначные. Это объясняется как способностями, так и колебаниями интересов. Но если сравнить их с другими студентами математического отделения, никто не показывал блестящих результатов. Уолтер Айзексон характеризует Милеву как «способную, но не звезду». Средняя оценка однокурсников Милевы за первые два семестра по семи предметам (шесть математических, один – упражнения по механике) составляет «4,29» из «6»; высший балл – «4,5», низший – «3,5». Оценки Эйнштейна по математике за первый курс немного выше, чем у Милевы, у него две «5» и одна «4», и средний балл по семи предметам составляет «4,64».

Будучи однокурсниками, Милева и Альберт виделись часто. Вероятно, во время первого года учебы в Политехникуме (1896–1897) они также часто обсуждали учебные вопросы. После окончания летнего семестра они даже устраивали совместные прогулки. Но по непонятным причинам осенью 1897 года Милева уехала из Цюриха в немецкий Гейдельберг, где в качестве зарегистрированного слушателя стала посещать университетские лекции по физике и математике. На факультет математики и естественных наук Гейдельбергского университета женщин принимали с начала 1890-х годов, но все ограничения для их поступления женщин были сняты только в 1900 году. Среди любимых профессоров Милевы был физик-экспериментатор Филипп Ленард, будущий нобелевский лауреат, открывший фотоэлектрический эффект – выделения электронов из металлов под воздействием света. Впоследствии он стал активным сторонником нацизма, критиковавшим труды Эйнштейна как «еврейскую физику». После завершения семестра она вернулась в Цюрих продолжить обучение в Политехникуме и представила в учебную часть сертификат о прослушанном курсе в Гейдельбергском университете. Во время гейдельбергской интерлюдии в платонических отношениях Милевы и Альберта произошли заметные изменения: они начали знаменитую теперь переписку, которая продолжалась на протяжении всей их супружеской жизни и эпизодически после. Судя по всему, инициатором стал Эйнштейн, отправив ей письмо на четырех страницах – к сожалению, утерянное. Милева ответила осенью, примерно после 20 октября. В первом письме она, обращаясь к Альберту, использует немецкое формальное местоимение Sie, то есть обращается к нему на «Вы»:

«Некоторое время назад я получила Ваше письмо и была готова ответить немедленно, чтобы поблагодарить Вас за труд написания четырехстраничного письма, тем самым отчасти расплатиться с Вами за удовольствие, которое Вы доставили мне во время нашей совместной прогулки, но Вы сказали, что я не должна отвечать, пока мне не станет скучно, а я очень послушная (фрейлейн Бехтольд может подтвердить)».

Милева также написала ему, что съездив домой, рассказала отцу о своем однокурснике, господине Эйнштейне. Возможно, она даже показывала отцу это четырехстраничное письмо. Далее она сообщала:

«Папа дал мне немного табака, чтобы я передала его Вам лично. Он охотно готов удовлетворить Ваш аппетит к нашему маленькому нарушению законов. Я все ему рассказала про Вас – Вы безусловно должны как-нибудь приехать со мной в гости, уверена, вам обоим будет о чем поговорить!».

Без дополнительной информации, особенно без первого письма Эйнштейна, мы можем только догадываться о причинах внезапного отъезда Марич в Гейдельберг. В то время среди студентов не было принято отправляться в другой университет на семестр или даже на год. С учетом удовольствия, которое она получила от летних прогулок, и ее явно положительного рассказа отцу об однокурснике, не исключено, что причина, помимо духа приключений от посещения Гейдельберга, в зарождении романтических чувств. Так полагает Чарльз С. Чиу, но он приписывает предполагаемые чувства преимущественно Эйнштейну, а отъезд Милевы истолковывает как попытку избежать его любовных ухаживаний. «В течение года, – пишет Чиу, – Альберт Эйнштейн забрасывает свою “маленькую беглянку” письмами, в которых главным образом упрашивает ее вернуться к нему».

Нам известно только о трех письмах Эйнштейна к Марич в течение этого семестра (октябрь 1897 – март 1898), из которых сохранилось лишь одно. Первое, утерянное, письмо на четырех страницах, пустой конверт, адресованный ей, с почтовым штемпелем от 2 января 1898 года, и третье, уцелевшее, которое редакторы собрания документов Эйнштейна датируют предположительно 16 февраля 1898 года. Оно начинается стандартным приветствием «Уважаемая госпожа» (Geehrtes Fräulein) и написано явно не по горячим следам. Альберт извиняется за то, что «так долго не отвечал на Ваше письмо», а далее, очевидно, реагируя на предыдущее ее письмо (не сохранившееся), в котором она объявляет о своем решении вернуться в Цюрих, пишет: «Рад, что Вы намерены вернуться сюда для продолжения учебы. Возвращайтесь скорее; уверен, Вы не пожалеете о своем решении…Вам, разумеется, придется отказаться от вашей прежней приятной комнаты, которую уже заняли… так Вам и надо, маленькая беглянка!». Последнее обращение выглядит скорее шуткой, нежели упреком. Милева все-таки нашла другую комнату у Бехтольд. Далее он описывает курсовую работу, которую она пропустила, и добавляет, что сможет рассказать подробнее, когда она вернется, и, возможно, покажет свои конспекты. Конспекты этих занятий сохранились и опубликованы в первом томе «Собрания документов».

Марич не пренебрегала занятиями в Гейдельберге, что видно по ее первому письму Эйнштейну, где она рассказывает об одной из лекций Ленарда, показавшейся ей особенно интересной:

«Вчерашняя лекция профессора Ленарда была чрезвычайно увлекательной. Сейчас он рассказывает о кинетической теории газов. Оказывается, молекулы кислорода движутся со скоростью свыше 400 метров в секунду, и после множества вычислений, дифференцирования, интегрирования, подстановок добрый профессор наконец показал, что данные молекулы действительно движутся с такой скоростью, но при этом преодолевают расстояние в 1/100 толщины человеческого волоса».

Кинетическая теория газов была одним из величайших достижений физики девятнадцатого века, и эта тема присутствует во вводных курсах большинства учебных программ по физике – как тогда, так и сейчас. В своем ответе Альберт называет кинетическую теорию газов в числе важнейших тем лекций профессора Вебера на втором курсе, которые она пропустила (Е-М, 5). Он сам за годы учебы в Политехникуме в самостоятельных занятиях пойдет гораздо дальше элементарных идей.

На первом курсе у Милевы и Альберта почти все предметы были связаны с математикой. Последующие три года обучения должны были быть ориентированы на физику. Но Эйнштейн уже начал проявлять беспокойство, и виной тому преимущественно лекции Вебера. Пока Милева пребывала в Гейдельберге, Альберт писал ей, что его тоже очень интересует кинетическая (или динамическая) теория, как ее преподносит профессор Вебер на курсе физики. За первые два семестра он получил оценки «5,5» и «5» соответственно. «Вебер очень толково читает о тепле (температура, количество тепла, тепловое движение, динамическая теория газов), – пишет он. – Я с нетерпением жду каждой его лекции». Но когда выяснилось, что в этом и последующих курсах нет вопросов физики, близких к современности, он был очень разочарован, в особенности полным отсутствием электродинамической и электромагнитной теории света Джеймса Клерка Максвелла – основы современной физики, которая чрезвычайно интересовала Эйнштейна. «Все, что после Гельмгольца, попросту игнорировалось», – вспоминал его однокурсник Луис Коллрос.

Эйнштейн и Марич начали искать свои пути. Эйнштейн вспоминал: «Некоторые лекции я слушал с огромным интересом. Но остальное часто прогуливал и ревностно изучал дома мэтров теоретической физики». Этот энтузиазм он уже демонстрировал в записке Марич (оставленной примерно после 16 апреля), когда они оба вернулись в Цюрих к началу летнего семестра 1898 года. Он сообщил, что позаимствовал в ее комнате не входящий в программу учебник физика-теоретика Пауля Друде, который они планировали проштудировать вместе. Вероятно, это была книжка Друде по электромагнетизму «Физика эфира на электромагнитной основе», вышедшая в 1894 году. Вскоре после он сообщил ей, что одолел почти половину тома, видимо, когда болел и не выходил из своего студенческого жилья. Затем он разослал всем жильцам фрейлейн Бехтольд приглашение на посиделки в его комнате, даже притом, что еще не окончательно выздоровел. «Надеюсь, Вы будете среди тех, кто придет, – написал он. – Но если не сможете, я сам навещу Вас, как только буду хорошо себя чувствовать».

Милева и Альберт быстро стали близкими друзьями и партнерами в учебных занятиях. В другой сохранившейся записке от 1898 года (скорее всего, написанной после 28 ноября) он пишет о смерти брата своего близкого друга Мишеля Бессо, инженера, бывшего студента Политехникума, с которым Эйнштейн и, возможно, Марич познакомились на музыкальных собраниях в Цюрихе. Записка завершается грустной ноткой: «Если не возражаете, я бы заглянул к Вам сегодня вечером почитать вместе. Ваш Альберт Эйнштейн».

Летом 1898 года завершился второй академический год Милевы и Альберта в Политехникуме. Промежуточные преддипломные экзамены были назначены на октябрь, перед началом третьего курса. Но в 1897–1898 учебном году Милева пропустила первый семестр, и табель успеваемости за этот период остался незаполненным. Судя по табелю Альберта, он, помимо курса физики, который читал Вебер, в этом семестре прослушал курс по механике (оценка «5,5»), а также по дифференциальному исчислению («5») и проективной геометрии («4»). Когда ко второму семестру Марич вернулась, они вместе записались только на лекции Вебера по физике в рамках своей специализации, и оба в итоге получили «5». Все остальные курсы они выбрали в качестве факультативов (без оценок) в пределах или вне специализации. Среди факультативных курсов, на которых остановилась Марич, были лекции по психологии, а также «Геология гор», «Основы национальной экономики», «Экскурс по ботанике» и «История культуры Швейцарии». В факультативные курсы Эйнштейна вошли философия Канта и Гете и ряд экономических курсов: «Банки и фондовый рынок», «Социальные последствия свободной конкуренции» и «Математические основания статистики и личного страхования». Последний оказался полезен после окончания учебы, когда академические должности оказались ему недоступны, и он нашел работу в страховом бизнесе.

Из-за семестра, проведенного в Гейдельберге, Марич разрешили сдать промежуточный преддипломный экзамен после третьего курса, в начале октября 1899 года, а не после окончания второго, когда его сдавал Эйнштейн и другие студенты-однокурсники с отделения VI A, специализирующиеся по математике. Оба сдали успешно. Согласно «Дополнению редактора» городского архивиста Цюриха, который вставил документы в репринтные издания книги Трбухович-Гюрич 1988 и 1993 годов, оценки, полученные Марич на промежуточном экзамене, были в целом хорошие, в диапазоне от «4,75» по начертательной геометрии и проективной геометрии до «5,5» по физике. В среднем получилось вполне достойная «5,05», но даже с этой оценкой она оказалась пятой среди шести студентов, которые сдавали экзамен с ней вместе, причем большинство из них специализировалось на математике. Такая же средняя оценка на экзаменах в предыдущем году поставила бы ее на последнее место в компании Эйнштейна и однокурсников-математиков. На снижение средней оценки повлияли 4,75 балла, полученные за сдвоенный предмет – начертательную и проективную геометрию. В письме Эйнштейну в конце лета 1899 года во время каникул, которые она проводила в семейном доме близ Кача, Марич пишет, что, помимо работы в семейном саду, зубрит, готовясь к экзаменам, и что начертательная геометрия дается труднее всего.

Эйнштейн на промежуточных преддипломных экзаменах показал блестящие результаты. Средняя оценка составила «5,7» (при максимальной «6») – это наивысший балл среди всех, кто сдавал экзамен вместе с ним. По физике он получил «5,5» – так же, как и Марич. Но его «5,5» по начертательной и проективной геометрии по сравнению с ее «4,75» определили разницу. По аналитической геометрии и механике он получил «6», а она – «5». Через два года его показатели на выпускных экзаменах станут совсем другими.

Несмотря на хорошие результаты на промежуточных экзаменах, Эйнштейн стремился сосредоточиться только на тех предметах, которые его интересовали, а остальные, как мы уже цитировали, «прогуливал». Эйнштейн также вспоминал, что посещал факультативные курсы по математике – Карла Фридриха Гейзера по дифференциальной геометрии и Германа Минковского по теории потенциалов и теории функций. Особенно он восхищался курсом Гейзера по дифференциальной геометрии – предмету, который не только предшествовал его будущей работе над общей теорией относительности, но и оказался существенно важным для нее. Но занятиями по курсу Минковского он пренебрегал, и преподаватель на этом основании считал его лентяем. Хотя Минковский позже сыграет ключевую роль в математическом выражении частной теории относительности, Эйнштейн-студент еще не оценил по достоинству ценность высшей математики для физики. Он писал в «Воспоминаниях» 1955 года:

«В студенчестве высшая математика меня не очень интересовала. Я ошибочно полагал, что это слишком широкая область отдаленной провинции, чтобы на нее размениваться. Соответственно в своем неведении я полагал, что физику достаточно иметь четкие представления об элементарных математических концепциях и быть готовым применить их, в то время как все остальное для физика представляет бесполезные тонкости – ошибка, которую я с сожалением заметил гораздо позже. Моих математических способностей было явно недостаточно, чтобы отделить центральные и фундаментальные концепции от периферийных и несущественных».

Готовясь к выпускным дипломным экзаменам в 1900 году, Эйнштейн полагался на тщательные записи в конспектах, которые делал его великодушный друг Марсель Гроссман, студент-математик с отделения VI A, сыгравший важную роль в дальнейшей жизни и карьере Эйнштейна.

Илл. 2.1

Слева направо: Марсель Гроссман, Альберт Эйнштейн, Густав Гейслер и Эжен Гроссман в саду дома Гроссманов в Тальвиле, Швейцария. 28 мая 1899 г. Предоставлено Albert Einstein Archives c The Hebrew University of Jerusalem. Photo [500–69]

Одно из двух сохранившихся писем Эйнштейна к Марич в третий год учебы в Политехникуме показывает углубление их отношений. В письме из дома родителей в Милане, написанном 13 или 20 марта 1899 года во время каникул между семестрами, он вспоминает недавний вечер, который провел с ней в доме профессора истории Альфреда Штерна, преподававшего в Политехникуме: «Четыре часа я просидел с Вами рядом, моя очаровательная коллега. Именно тогда мне в грубых чертах открылось, как тесно переплетаются наши жизни – в физическом и психологическом смысле».

К лету 1899 года барьер социальных условностей между двумя студентами начал разрушаться. Он начал обращаться к ней ласково Долли (Doxerl на баварском диалекте) и подписывать письма только именем (хотя все еще использовал формальное Sie). Его Долли проводила каникулы в Каче, он – с семьей в Альпах близ Цюриха, и в начале августа Альберт писал Миле о книге Гельмгольца об «атмосферных движениях» и об усилении своего чувства к девушке. «Когда я первый раз читал Гельмгольца, я не мог – и до сих пор не могу – поверить, что делаю это без Вас, сидящей рядом со мной. Мне очень нравится работать вместе, я нахожу это успокаивающим и не таким скучным».

В третий год учебы в Политехникуме (1898–1899) Марич и Эйнштейн стали уделять много времени лабораторной работе, готовясь к написанию дипломных исследований. В первом семестре они записались на «Практикум для начинающих» по экспериментальной физике, который вел Жан Перне, а во втором – на курс Вебера «Научные проекты в физической лаборатории». Эйнштейн также записался на лабораторный курс Вебера по электротехнологии, основы которой были ему известны – по крайней мере, частично – благодаря семейному бизнесу. За прохождение курса он получил «6». К тому времени Марич и Эйнштейн настолько далеко ушли в самостоятельном изучении теоретической физики, что Эйнштейну лабораторные занятия у Перне явно показались излишними. Перне это не понравилось. Он поставил Эйнштейну за курс унизительную оценку «1». Кроме того, в официальном студенческом табеле Эйнштейна появилась запись о том, что директор сделал ему «выговор за отсутствие прилежания». Марич за этот курс заработала «5». За лабораторные занятия второго семестра у Вебера оба получили по 5 баллов.

Другое письмо из Альп, отправленное в Кач и написанное, скорее всего, 10 августа, показывает, как далеко ушел «лишенный прилежания» Эйнштейн в самостоятельном освоении теоретической физики. Ознакомившись с рядом статей Генриха Герца (1892) о распространении электромагнитных сил – тема, которая не затрагивалась в учебном курсе, – он делает поразительное заявление:

«Я все больше убеждаюсь, что электродинамика движущихся тел, как ее представляют сегодня, не соответствует реальности, и что есть возможность представить ее в более упрощенном виде. Включение понятия «эфир» в теорию электричества привело к возникновению идеи посредника, движение которого может быть описано, без возможности, как я полагаю, придания ему физического значения».

Такие замечания предвещают некоторые идеи появившейся позже специальной теории относительности, которые, после глубокого развития, он представил в одной из трех знаменитых статей 1905 года, озаглавленной «К электродинамике движущихся тел».

В одном из немногих сохранившихся писем Марич к Эйнштейну того периода, написанном между 11 августа и 10 сентября 1899 года из Кача, она реагирует на два его предыдущих письма: «Оба Ваши письма застали меня в нашем сельском убежище; благодарю Вас за них и надеюсь вскоре получить новое». Помимо более раннего упоминания о “зубрежке” перед предстоящими экзаменамив, в этом письме ни слова о науке или новых идеях Эйнштейна по поводу электродинамики. Но Милевазаверяет его, что «каждое Ваше письмо поднимает во мне теплые воспоминания о доме [в Цюрихе]. Наше общение вызывает у меня странное ощущение, которое пробуждается при малейшем прикосновении… и возникает чувство, словно я снова в своей комнате». Учитывая содержание писем Эйнштейна в этот длительный период их разлуки и отсутствие ее реакции на его новые научные мысли, маловероятно, что в то время она принимала какое-то участие в формировании его идей.

В апреле 1899 года, в начале летнего семестра, Милева перебралась из дома фрейлейн Бехтольд в пансион Энгельбрехт – меблированные комнаты, которые сдавала фрау Иоганна Энгельбрехт. Пансион располагался по адресу Платенштрассе, 50. В нем проживали еще пять студенток из центральной Европы. Три из них станут близкими подругами Милевы в Цюрихе: Ружа Дражич из Сербии, с которой она познакомилась еще в Шабаце; Милана Бота, студентка-психолог, тоже из Сербии, хотя корни ее семьи уходят в Эльзас, Франция; и Элен Кауфлер, дочь известного юриста (жена его – из аристократического семейства) из Вены. Элен изучала историю в Цюрихском университете и со временем стала ближайшей подругой и конфиданткой Милевы. В пансионе жили еще две девушки – Попова и Иванович. Помимо давнего знакомства с Ружей, Милева как минимум год уже была знакома с Миланой и, вероятно, с Элен. Предположительно, от них она и узнала о вакансии в пансионе, где могла ближе общаться с подругами. В 1898 году Бота описывала своей матери Милеву такими словами: «Очень хорошая девушка, умная, серьезная, маленькая, хрупкая, темненькая, страшненькая, говорит точно как девушка из Нови-Сада, немного хромает, но манеры очень приятные».

Милева вселилась в новое жилье 18 апреля 1899 года. На следующий день Элен Кауфлер сообщала матери: «Со вчерашнего дня у нас математичка, фрейлейн Марич из Сербии, но я еще ее не видела, потому что она только живет, но не питается здесь». 29 мая она написала: «Сегодня днем впервые играла [на пианино] в четыре руки с фрейлейн Бота, которая такая же музыкальная, как Ма [мама], потом опять упорно занималась, потом пили чай с фрейлейн Бота и фрейлейн Марич, а потом отправилась к фрау Тармау».

У Альберта тоже сформировался круг друзей. В него входили однокурсники-математики Марсель Гроссман и Якоб Эрат, а также Мишель Анджело Бессо, инженер, выпускник Политехникума. Бессо ранее жил в Триесте и Риме, а в это время работал инженером в соседнем городке Винтертур. В 1898 году он женился на Анне Винтелер, дочери Йоста Винтелера, у которого жил Эйнштейн во время учебы в кантональной школе Аарау.

Эйнштейн был частым гостем пансиона Энгельбрехт еще до того, как там поселилась Милева, иногда вместе с ней посещая музыкальные вечера, которые устраивали ее будущие соседки. Марич играла на сербской тамбурице (лютня с длинным грифом), а Эйнштейн – на скрипке. Бота писала родителям в 1898 году: «Хотела ответить на ваше письмо вчера вечером, но у меня были гости, фрейлейн Марич с немцем, о котором я вам рассказывала, и мы весь вечер музицировали… Хотелось бы, чтобы вы могли его послушать – играет он с глубоким чувством и полным звуком. Он настоящий артист».

В сентябре 1899 года Марич усердно готовилась в Каче к промежуточным экзаменам, которые были назначены на следующий месяц. В конце сентября Эйнштейн написал ей из Милана, обыгрывая звучание фамилии преподавателя начертательной геометрии профессора Вильгельма Фидлера (Fiddler по-немецки «скрипач»): «К тому времени, как Вы будете читать это, скрипач должен уже быть позади. В последнее время я много об этом думал. Уверен, все будет хорошо, Ваша крепкая головка убеждает меня в этом. Если бы я мог подсмотреть в замочную скважину!». Далее в этом же письме он пишет, с каким нетерпением ждет момента, когда они снова смогут быть вместе. «Когда я вернусь в Цюрих, первым делом мы поднимемся на Утлиберг [соседняя гора с видом на Цюрихское озеро и город]. А затем насладимся воспоминаниями о походе на Зентис [самая высокая гора в соседней Швейцарии]. Уже предвкушаю будущее удовольствие. А потом займемся электромагнитной теорией света Гельмгольца, к которой я еще не приступал, потому что 1) боюсь и 2) у меня ее нет».

Помимо развлечений в Альпах и промежуточного экзамена Милевы, оба студента-физика готовились к финальным дипломным экзаменам, которые предстояли в следующем учебном году (1899–1900). За этот год им нужно было подготовить к дипломной работе лабораторные исследовательские проекты. На четвертом курсе они снова записались на курс научных проектов в физической лаборатории Вебера, оба в каждом семестре получили оценки «5» и «6». Однако по неизвестным причинам среди пяти кандидатов на дипломных экзаменах им поставили самые низкие оценки: Марич – «4», а Эйнштейну – «4,5». (К оценкам трех других кандидатов Вебер отношения не имел, поскольку они были математиками и писали дипломы по математике).

На отделении VI-A каждый студент мог выбрать тему дипломной работы с согласия профессорского совета факультета. Загруженная подготовкой к промежуточному экзамену Марич к началу последнего учебного года еще не определилась с темой. Эйнштейн, все еще обдумывая проблему электромагнитного эфира, писал ей 10 сентября 1899 года: «В Аарау мне пришла интересная мысль: исследовать, каким образом относительное движение тела с учетом светоносного эфира влияет на скорость распространения света в прозрачных телах. У меня даже появилась гипотеза, которая кажется мне вполне убедительной. Но хватит об этом! Твоя головка наверняка и без того забита любимыми темами других людей, с которыми тебе надо разбираться. Не хочу беспокоить тебя еще и моими». Спустя месяц голова Марич все еще была занята подготовкой к экзаменам. «Интересную мысль» Эйнштейна и его «убедительную» гипотезу можно рассматривать в качестве идей, предшествующих появлению специальной теории относительности, но в письмах пока нет никаких указаний на то, что Марич принимает участие в ее обсуждении.

Вебер отверг предложенный Эйнштейном эксперимент – возможно, потому что тот был похож на эксперимент с гипотетическим эфиром, проведенный ранее французским ученым Арманом Ипполитом Физо. Эйнштейн предложил другую тему, которая, как ему казалось, должна была понравиться Веберу. Она была связана с одной из тем Вебера, которая нашла отражение в конспектах Альберта за второй курс. Он предложил исследовать взаимосвязь между теплопроводимостью и электропроводимостью в различных материалах в связи с недавним (1897) открытием наличия электронов в любом веществе. «Процедуры можно провести очень просто, они не требуют оборудования, которое в данный момент нам недоступно», – написал он Марич 10 октября. Но профессор не согласился и с этим, и опять по неизвестным причинам. Возможно, это показалось ему слишком простым, слишком умозрительным, а возможно, потому что это был слишком явный совместный проект с Марич. В итоге Марич и Эйнштейн представили проект из двух частей о теплопроводимости, против которого, к их громадному облегчению, профессор не стал возражать. Проект Милевы имел отношение, в частности, к зависимости нагревания различных материалов от конкретных источников тепла. 9 марта 1900 года она писала из Цюриха своей драгоценной фрейлейн Кауфлер»: «Профессор Вебер согласился с предложенной мною темой дипломной работы и даже был весьма доволен. Я многого жду от исследования, которое предстоит сделать. Э. выбрал себе очень интересную тему». В июле 1900 года Кауфлер сообщает матери:

«Фрейлейн Марич и герр Эйнштейн закончили письменные экзамены. Они придумали тему [диплома] вместе, но Эйнштейн оставил Марич более интересную часть. Скорее всего, он станет ассистентом профессора и останется здесь. Марич тоже предложили стать ассистентом в Политехникуме, но из-за студентов она не хочет принимать предложение и, наверное, подаст заявление на имеющуюся в Политехникуме вакансию библиотекаря».

Нет никаких сведений, что Марич пыталась занять должность библиотекаря и совершенно непонятно, какое именно поведение студентов могло заставить ее отказаться от должности ассистента.

Ни Физический институт, ни администрация Политехникума не сохранили дипломные работы студентов отделения VI-А, поэтому понять, почему Эйнштейн и Марич получили невысокие оценки, даже притом, что Вебер их параллельные лабораторные исследования оценил очень высоко, совершенно невозможно. Для Эйнштейна низкая оценка, возможно, связана с отсутствием «прилежания», что ранее вызвало раздражение Перне. Его научная работа имела очень слабое отношение к тому, что его действительно интересовало. Тему он выбрал, чтобы соответствовать требованиям. Спустя годы он вспоминал: «Тема дипломных работ – моей и моей первой жены – имела отношение к теплопроводимости и не представляла для меня никакого интереса».

Марич и Эйнштейн сдавали письменные и устные дипломные экзамены в течение двух дней в конце июля 1900 года. Средние результаты для обоих оказались разочаровывающими, главным образом из-за низкой оценки дипломных работ. Экзаменаторы выводили средний балл каждому студенту по следующий схеме: оценка за диплом умножалась на четыре, оценки по профильным дисциплинам – теоретической физике, практической (экспериментальной) физике и теории функций умножались надвое, оценка по астрономии оставалась как есть. Таким образом средняя оценка выводилась из общей суммы, деленной на одиннадцать. Оба студента должны были очень хорошо сдать профильные экзамены, чтобы компенсировать «тяжелые» оценки по диплому. Эйнштейн получил «5» по теоретической физике, экспериментальной физике и астрономии, «5,5» по теории функций. Но «4,5» балла за дипломную работу, умноженные на четыре, дали в итоге среднее значение «4,9» – и он оказался четвертым из пяти студентов, остававшихся в его группе (один из студентов-математиков, Луи-Гюстав дю Паскье, бросил учебу). 28 июля 1900 года Эйнштейн оказался одним из четырех студентов своей группы, получивших дипломы в этом году. Он стал дипломированным преподавателем математики.

Милева, к сожалению, оказалась последней. Выпускные экзамены она сдала значительно хуже, чем промежуточные, особенно плохо проявив себя на экзамене по математике (теория функций), за который получила всего «2,5». С учетом «4» за дипломную работу, ее средняя оценка составила всего 4,00 балла. Низкий средний балл и низкая оценка по математике подтолкнули заведующего отделением от имени экзаменационного совета (все профессора отделения) не рекомендовать вручать диплом фрейлейн Марич. Как экзаменационный совет пришел к такому решению, неизвестно. В документах нет никаких указаний на минимально необходимые баллы для получения диплома.

Милева была чрезвычайно огорчена. Но, как часто случалось ранее, она была решительно настроена добиться желаемого. Она поклялась пересдать экзамены на следующий год, а тем временем начать работать над докторской диссертацией. Эйнштейн энергично ее поддерживал. «Я так счастлив, что нашел тебя, личность равную мне и такую же сильную и независимую, как я сам! Я чувствую себя одиноким со всеми, кроме тебя», – написал он 3 октября 1900 года.

Во время подготовки к выпускным экзаменам в 1900 году отношения между Милевой и Альбертом стали еще более близкими. В этом году они начали обращаться друг к другу по имени и перешли на «ты» (du), как принято между близкими друзьями. Он по-прежнему звал ее Долли (Doxerl), а она его – Джонни (Johonzel). В начале 1900 года она срочно послала Джонни записку, написанную с оттенком баварского диалекта (в оригинале):

«Мой дорогой Джонни,

Поскольку я тебя очень сильно люблю и поскольку ты так далеко, что не могу поцеловать тебя, то пишу эту записку, чтобы спросить: любишь ли ты меня также сильно, как я тебя? Ответь немедленно.

Тысяча поцелуев от твоей Долли».

К началу дипломных экзаменов Долли и Джонни решили пожениться. Кроме того, они стали близкими партнерами в освоении книг по физике и даже компаньонами в оригинальном исследовании, которое проводил в это время Эйнштейн. В своих письмах к ней он откровенно признает ее роль. Эван Уокер нашел тринадцать указаний на это в его письмах с сентября 1900 года (после того, как Милева первый раз не получила диплом) до декабря 1901 года (вторая ее неудача). Например, Эйнштейн пишет (курсив публикатора): «Если из этого получится закон природы, мы пошлем его в «Анналы» Видермана (Wiedemann’s Annalen)» (3 октября 1900); «Как я буду счастлив и горд, когда мы вместе доведем нашу работу об относительности движения до победного конца» (27 марта 1901); «наша теория молекулярных сил» появляется даже дважды (15 апреля и 12 декабря 1901).

На основании вышеприведенных цитат Уокер делает вывод: «Похоже, что Милева заслуживает быть соавтором и ее имя должно было появиться в оригинальной статье [по теории относительности] 1905 года». С ним согласны почти все авторы научно-популярных работ. Они распространяют это заключение и на другие статьи 1905 года (см. часть III). Тем не менее, признавая роль Марич на раннем этапе, исследователи Эйнштейна и историки в целом придерживаются мнения, что она не может быть соавтором работ по теории относительности, которые были написаны спустя еще четыре года сложных экспериментов, отчасти в тесном контакте с Мишелем Бессо на последнем этапе, которому Эйнштейн выражает признательность. Обсуждала ли Марич статьи по теории относительности 1905 года с Эйнштейном, обеспечивала ли практическую поддержку или участвовала в какой-то иной роли – к сожалению, на основании доступных нам материалов определенно утверждать невозможно.

Вернемся к ранним годам. Первую статью для публикации в журнале Видемана «Анналы физики» (Wiedemann’s Annalen der Physik) Эйнштейн отправил в декабре 1900 года. Она появилась в журнале 1 марта 1901 года под заглавием «Следствия теории капиллярности». Эйнштейн там указан единственным автором, однако 4 апреля, через месяц после публикации, он рассказывал Марич о недавней встрече с Бессо, с которым беседовал на многие темы, в том числе и о молекулярных силах и поверхностных явлениях: «Он очень заинтересован в нашем исследовании, хотя и часто упускает из виду общую картину из-за частных соображений» (курсив публикатора). 3 октября 1900 года, за два месяца до представления статьи о капиллярности в журнал, он пишет ей:

«Результаты по капиллярности, которые я недавно получил в Цюрихе, похоже, совершенно новые, несмотря на их простоту. Когда вернемся в Цюрих, попробуем поискать эмпирические материалы по теме с помощью Кляйнера. Если из этого получится закон природы, мы пошлем это в «Анналы [физики]» Видермана».

У нас нет ни одного ответного письма Марич к Эйнштейну; он сам не упоминает получения от нее писем на эти темы. Таким образом, у нас нет никаких сведений, в чем именно заключался ее вклад в статью о капиллярности. Несмотря на это, 20 декабря, вскоре после того, как Эйнштейн отправил статью в журнал, Марич в письме к подруге Элен приписывает ее авторство исключительно Эйнштейну:

«Альберт написал статью по физике, которая, видимо, скоро будет опубликована в «Анналах физики». Можешь представить, как я горжусь моим любимым. Это не какая-то рядовая статья, она очень важная; она имеет отношение к теории жидкостей».

Это не исключает ее участия в создании статьи, но, не зная подробностей – в частности, почему они решили не упоминать Марич в качестве соавтора, – мы не можем судить, каким образом и в каком виде могло осуществляться их сотрудничество.

Марич и Эйнштейн были не единственными среди своих друзей, кто задумывался о женитьбе. К окончанию университета студентам в то время обычно было около двадцати пяти лет, и они, и их родители думали о свадьбе, работе, детях (не обязательно именно в таком порядке). Так было и с подругами Милевы. У Элен и Миланы уже были молодые люди с серьезными намерениями, обе к концу года вышли замуж. Милана – за доктора Светислава Стефановича, сербского врача, Элен – за Миливоя Савича, сербского инженера-химика, работавшего в Цюрихе за жалование, которое ему платил сербский производитель. После свадьбы супруги Савич переехали в город Ройтлинген в немецкой земле Вюртемберг, где Миливой стал работать в текстильной промышленности. В 1901 году Элен родила дочку, которую назвали Юлка, в 1903 – вторую, Зору. Давняя подруга Милевы Ружа Дражич умерла в 1901 году от туберкулеза.

Несмотря на неудачу Милевы с дипломом в 1900 году, перспектива женитьбы скрашивала надежды пары. Но судьба не разделяла оптимизма Долли и Джонни. Дела становились хуже едва ли не по всем фронтам. Альберт после получения диплома решил тут же сообщить семье о своих планах жениться на Милеве. В конце июля 1900 года он отправился на каникулы в Мельхталь в швейцарских Альпах, чтобы повидаться с матерью, сестрой и тетушкой. Оттуда он описал Милеве сцену, которая произошла после того, как он сообщил новость матери:

«Мы приехали домой, и я зашел к маме в комнату (мы были вдвоем). Сначала я должен был рассказать ей об экзаменах, а потом она этак невинно спросила: «Ну а что же теперь будет с твоей Долли?» Я также невинно ответил: «Она будет моей женой», – готовый к соответствующей сцене, которая последовала незамедлительно. Мать кинулась на кровать, зарылась головой в подушку и расплакалась, как ребенок. Потом взяла себя в руки и тут же перешла в решительное наступление: «Ты губишь свое будущее и лишаешь себя карьеры». «Если она родит, ты погрязнешь в бедах». С этим последним взрывом, которому предшествовали многие, я потерял терпение. Я горячо отрицал, что мы живем во грехе, и ругал ее по-всякому».

На другой день он написал:

«Становится немного лучше…Ее смущает только то, что мы хотим всегда быть вместе. Она пытается повлиять на меня такими фразами, как: «Она, как и ты, книжная душа, а тебе нужна жена», «к тридцати годам она станет старой ведьмой» и т. д.»

Возражения матери, очевидно, были связаны с возрастом Милевы, ее врожденным физическим недостатком и карьерными амбициями. На ее взгляд, сыну нужна была жена-домохозяйка, которая станет обихаживать его, пока он делает карьеру, видимо, какой была она сама и какой будет вторая жена Эйнштейна. Таким образом, главной проблемой был физический недостаток, в то время как религиозные и национальные вопросы, похоже, не поднимались. Примерно через месяц, вернувшись домой в Милан, Эйнштейн написал невесте:

«Мама часто горько плачет, и у меня тут ни минуты покоя. Родители оплакивают меня, словно я уже умер. Раз за разом они повторяют, что я своей преданностью тебе навлекаю на себя несчастья, они считают, что ты нездорова… [его многоточие]. О Долли, одно это сводит меня с ума! Ты не поверишь, как я страдаю, видя, как они оба меня любят… Я долго буду приходить в себя после этих каникул в твоих объятиях – в жизни есть вещи похуже экзаменов. Теперь я это понял».

Милева тоже страдала от неприязненного отношения «свекрови», как она называла мать Эйнштейна в письмах к Элен. Эйнштейн продолжал успокаивать ее, уверяя, что любит ее, без нее не может и мечтает о совместной жизни. «Как я мог жить раньше один, моя единственная, – писал он ей в августе 1900 года. – Без тебя я теряю уверенность в себе, страсть к работе и радость существования – словом, без тебя жизнь для меня не жизнь». Эта жизнь также предполагала продолжение совместной работы. «Что бы ни случилось, – заверяет он ее 19 сентября, – у нас будет самая замечательная жизнь на свете. Приятная работа и быть вместе – что еще надо, теперь мы никому ничего не должны, можем стоять на своих ногах и вместе наслаждаться нашей молодостью. У кого может быть лучше?». Но Милева и Альберт поженились лишь спустя два с половиной мучительных года, после того, как герр Эйнштейн на смертном одре дал разрешение на брак и скончался в октябре 1902 года.

Встал вопрос самостоятельного существования. Оба в значительной степени лишились родительской поддержки, в основном из-за финансовых проблем в семьях. «Похоже, у моих родителей опять плохо», – сообщает Альберт Милеве в мае 1901 года. Доходы отца Милевы резко сократились после того, как он ушел на пенсию по состоянию здоровья, а кроме того, ему еще надо было помогать двум другим детям, учившимся в университете. Альберт был весьма независим от родителей, но не хотел жениться вопреки желанию родителей и не имея работы, чтобы содержать семью. Более того, обоим предстояло провести год подготовки к докторантуре, занимаясь в лаборатории Вебера, а Милеве еще надо было готовиться к пересдаче дипломных экзаменов. Перед экзаменами оба получили обещание Вебера принять их к себе на оплачиваемую должность ассистентов, но из этого ничего не вышло. Не защитив диплом, Марич просто не имела права занимать эту должность, а обещанное Эйнштейну Вебер просто отказался выполнить. Точные причины неизвестны, но Милева писала подруге Элен в декабре 1901 года: «Ты знаешь, что мой дорогой, помимо того, что еврей, очень несдержан на язык. Из этого можешь сделать вывод, что мы оба представляем собой очень жалкую пару».

В дополнение к разладу между Эйнштейном и Вебером, между Марич и Вебером тоже возникли напряженные отношения, предположительно, из-за качества ее докторского исследования. Милева планировала развернуть дипломную работу в докторскую диссертацию. Альберт ее в этом поддерживал: «Я также надеюсь на работу над нашими новыми статьями. Ты должна продолжать исследования, – пишет он в сентябре 1900 года. – Как я буду гордиться моей любимой, когда она станет доктором наук, а я еще буду совершенно обычным человеком». Со своей стороны, Эйнштейн все больше углублялся в теоретическую часть своего диссертационного исследования, которое предполагало изучение межмолекулярных связей. Результаты нашли отражение в его двух первых опубликованных статьях. Таким образом он мог свести к минимуму необходимость работы в лаборатории Вебера, но она была нужна для подтверждения некоторых результатов.

К зиме 1901 года Эйнштейн намеревался продолжить научную карьеру в новой области теоретической физики. Этой дисциплиной занимались преимущественно европейские ученые, часть которых из-за антисемитских настроений общества испытывала трудности с доступом в лаборатории и к профессорским должностям в области экспериментальной физики. Очевидно, с такой ситуацией столкнулся и Эйнштейн. Милева сообщала о его планах подруге Элен:

«На самом деле, мы не знаем, что готовит для нас судьба. Альберт подал заявление на практическую работу в Вене, поскольку надо зарабатывать на жизнь. Кроме того, он хочет продолжать совершенствоваться в теоретической физике, надеясь со временем стать профессором университета».

Именно этой стратегии он придерживался, получив со временем «практическую» работу в швейцарском патентном бюро. Но Милева, помимо своего намерения защитить докторскую диссертацию по физике, никак не обозначала собственных карьерных планов в научной или преподавательской деятельности или в какой-нибудь смежной профессии, равно как и стратегии их достижения.

В апреле 1901 года Марич вернулась на летний семестр в Политехникум. С учетом предстоящих экзаменов она записалась на курс «Установление географического положения», а также на курс Вебера «Научные проекты в физической лаборатории». Это требовалось для докторского исследования. За оба курса она получила «5» баллов. Эйнштейн, живя практически впроголодь, написал ей в мае: «Дорогая, как продвигается твоя работа? Все ли хорошо в жизни? Старина Вебер ведет себя прилично или у него снова есть “критические замечания”?». Примерно в это же время, в мае или июне 1901 года, Милева сообщает Элен Савич, что «было несколько стычек с Вебером, но я к этому уже привыкла». Стычки, очевидно, имели место в связи с его «критическими замечаниями» по поводу диссертации, нежели в связи с Эйнштейном, который в это время покинул Цюрих. Если бы Вебер был неблагоприятно расположен к ней или к теме ее исследования, что можно предположить по низкой оценке («четверке») за диплом, он бы, вероятно, не приветствовал развитие дипломной работы в диссертацию.

Есть предположения, что трения между Марич и Вебером возникли на почве его предубеждения к студенткам на физическом факультете. Кое-кто считает, что они связаны с отношением Вебера, известного своим антисемитизмом, к Эйнштейну: Марич защищала Альберта, а Вебер в отместку третировал его невесту. То, что у Вебера были сильные предубеждения к студентам женского пола, маловероятно. Как уже говорилось, на отделение VI-А свободно принимали женщин, начиная с 1872 года, и есть документы, подтверждающие, что Вебер ранее не испытывал никаких трудностей как руководитель студенческих работ, выполнявшихся женщинами. Антисемитизм мог быть стимулирующим фактором поведения Вебера, но доказательства этому лишь косвенные. Эйнштейн, после того как его попытка занять должность ассистента в Политехникуме провалилась (очевидно, не без участия Вебера и Перне), начал рассылать письменные заявления с просьбой принять его на аналогичную должность другим профессорам в Германии и Австрии. Все заканчивались отказом либо оставались без ответа. У него крепло подозрение, что этому способствовал Вебер негативными рекомендациями. «Я бы давно нашел работу, если бы Вебер не вел подковерную игру», – написал он Марселю Гроссману 14 апреля 1901 года.

По настоянию Милевы Эйнштейн 23 марта из Милана обратился к Веберу напрямую, чтобы заручиться поддержкой и «дать понять, что ему не сойдет с рук совершение таких поступков за моей спиной». Все было тщетно. К тому времени Эйнштейн начал искать работу в Италии и даже обратился к своему бывшему учителю в Аарау. Теперь он избегал немецкоязычных стран, в том числе и Швейцарии, поскольку, как объяснял в письме Марич 27 марта, «прежде всего, здесь [в Италии] не существует главного препятствия для занятия должности, а именно антисемитизма, который в немецкоязычных странах мало что неприятен, но и является преградой». Неясно, лежал ли антисемитизм в основе подковерной игры Вебера, или тому просто не нравился Эйнштейн. Но при приеме физиков на работу в немецкоязычных странах, включая Швейцарию, антисемитизм действительно имел место. Друг Эйнштейна Бессо тогда работал в Милане и Триесте. Альберт обратился к нему, чтобы тот попросил своего дядю, профессора, разузнать о вакансиях в итальянских университетах.

Тем не менее, Эйнштейн продолжал научные изыскания и, когда невеста его об этом просила, делился с нею своими успехами. В апреле 1901 года Марич упрекнула его, что он скрывает от нее свои мысли. Альберт тут же откликнулся: «Сегодня я собираюсь дать тебе полный отчет о том, что я намерен делать, поскольку понимаю, что тебе это интересно». Он написал, что думает по поводу последней работы Макса Планка об электромагнитном излучении, в которой тот высказал мысль о квантовой энергии. Это было шагом вперед к знаменитой статье Эйнштейна 1905 года, посвященной фотоэлектрическому эффекту и квантовой теории света. По другим письмам можно сделать вывод, что Марич принимала участие в его работе, но в данный момент она оказалась слишком занята своими делами. По письму Эйнштейна из Милана нельзя сделать вывод, что в то время она была участником его теоретических поисков. Ответное письмо Милевы утеряно, и мы не можем судить о ее реакции (если таковая была) на его новые идеи.

Первая научная публикация Эйнштейна, связанная с капиллярностью, появилась в марте 1901 года. Он разослал оттиски статьи всем ведущим физикам, но предложений о работе все равно не последовало. Возможно, опять из-за интриг Вебера. Эйнштейн в рамках докторской диссертации продолжал заниматься межмолекулярными силами. В ноябре 1901 года он, не надеясь на Вебера, решил обратиться напрямую к Альфреду Кляйнеру из Цюрихского университета. «Через пару месяцев он, наверное, защитит докторскую, – написала Милева Элен в декабре. – Я прочитала его работу с огромным удовольствием и с восхищением моим дорогим, у которого такая светлая голова». Кляйнер отверг Эйнштейна, в основном потому, что ему не понравились его нападки на научные учреждения, который не смог дать ему работу. Кляйнер предложил Эйнштейну добровольно забрать исследование, чтобы вернуть плату за подачу заявки. Он так и сделал. Та диссертация не сохранилась, но некоторые ее идеи появились в опубликованных позже статьях. В следующий раз Эйнштейн представит диссертацию Кляйнеру только через четыре года, в «чудесный» 1905-й год.

Пока Альберт мотался между Цюрихом и Миланом, занимаясь тем, что в октябре 1900 года назвал «войной за Долли», Милева теряла бодрость духа. Новый выпад родителей Эйнштейна против нее стал поводом для его очередной поездки в Милан, а для девушки, оставшейся его ждать, причиной очередного глубокого расстройства. «Я уже начинаю думать, что в этом злом мире для меня ничего нет, – пишет она Элен. – Что меня всерьез угнетает, так это совершенно неестественные причины наших расставаний – из-за клеветы, интриг и так далее…Родители Альберта пытаются не допустить нашей свадьбы, – продолжает она, – можешь представить, как мне больно терпеть нападки с той стороны». Но после возвращения Альберта настроение ее резко улучшается. «Я счастлива тем, что он меня очень любит, – пишет она 30 декабря. – Что мне еще нужно?»

В апреле 1901 года в злоключениях влюбленных, казалось, наступила передышка: Эйнштейн получил временную, с мая по июль, работу учителя в техническом училище в Винтертуре, недалеко от Цюриха. Одновременно Марсель Гроссман сообщил другу, что его отец рекомендовал Эйнштейна Фридриху Галлеру, управляющему швейцарским патентным бюро в Берне, столице Швейцарии. Галлер и старший Гроссман были давними друзьями и коллегами. С более светлыми перспективами на будущее и доходом, позволяющим устроить короткий отдых, Эйнштейн пригласил невесту в Цюрих с тем, чтобы провести время в Италии, на озере Комо, по пути из Милана в Винтертур. Но, как она объясняла от 2 мая, письмо от ее родителей, имевших большие сомнения относительно молодого человека, с которым пока так и не познакомились, «лишило меня всех желаний не только развлекаться, но и вообще жить». Однако заверения Альберта в любви, высказанные в том письме, перевесили родительские сомнения и ее колебания относительно совместного отдыха. «Думаю, мы все-таки совершим эту небольшую поездку», написала она ему 3 мая.

5 мая, когда Милева наконец встретилась с «одним молодым человеком», в Комо еще лежал снег, и пейзаж был совершенно зимний. Вечером они взяли небольшие сани с возницей – «тесные, как раз для двух влюбленных» – и в вечерней тишине по заснеженной дороге отправились к альпийскому перевалу Шплюген, по которому проходила граница между Италией и Швейцарией. Во время поездки «я крепко обнимала моего любимого под всеми накидками и шалями, которыми мы были укрыты, – писала она Элен. Обратный спуск «был тоже прекрасен». Затем по глубокому снегу они пробились в свою хижину. «Нам было так хорошо, что мы просто не заметили никаких трудностей». «Боже мой, как прекрасен будет мир, когда я стану твоей маленькой женушкой», – написала она Альберту после возвращения в Цюрих. К концу мая сбылись худшие опасения ее матери. Милева поняла, что беременна.

В этот момент, в возрасте двадцати двух лет, Эйнштейн стоял перед началом карьеры, на будущее которой, как он мог себе представить, появление нежелательного ребенка могло оказать негативное влияние. Но в ближайшей перспективе, если станет известно о скандальной беременности, под угрозой может оказаться и его работа учителем и сотрудником патентного бюро как государственного служащего. Он мог найти простой способ решить проблему, как делали многие другие мужчины в подобной ситуации, но не стал этого делать. Напротив, в конце мая, получив известие от Милевы, он написал ей: «Дорогая, будь счастлива и ни о чем не переживай. Я не оставлю тебя, и у нас все будет хорошо». Однако для Милевы ситуация усложнилась. Альберт не собирался жениться до тех пор, пока не получит постоянную работу, чтобы иметь возможность содержать ее и ребенка. «Тебе надо набраться терпения, – писал он в том же письме. – Увидишь, в моих руках тебе плохо не будет, даже если все начинается несколько неловко». В июле он был более красноречив. «Как только я получу должность, я женюсь на тебе, и мы будем жить вместе, не сказав никому ни слова до тех пор, пока все не уладится. И тогда никто не посмеет бросить в тебя камень». Но до свадьбы, добавил он, ей лучше не появляться в Винтертуре, где он работал учителем. Она осталась жить на съемной квартире в Цюрихе, а Альберт навещал ее по воскресеньям, вероятно, в единственный свой выходной день. В июле, когда работа в Винтертуре закончилась, он нашел долгосрочную почасовую работу в городке Шаффхаузен: с сентября он стал индивидуальным преподавателем для богатого английского юноши в частной школе-пансионе. Милева перебралась из Цюриха в соседний городок, где они также встречались только по воскресеньям.

Эйнштейн продолжал заниматься теорией относительности движения. В начале июля 1901 года из Винтертура он написал ей, что готов взяться за любую работу, чтобы жениться немедленно (выделено им). «Мои научные цели и личные амбиции не помешают мне согласиться на самую скромную должность», – заверял он ее. Возможно, в некотором смысле на пользу пошло то, что Милева в этом же месяце, беременная, незамужняя, должна была вторично попытаться сдать дипломные экзамены. Но затем Альберт скрылся с горизонта, сначала в Винтертуре до середины июля, затем снова отправился в Альпы отдыхать с матерью. Милева сдавала экзамены в Цюрихе одна. «Желаю тебе удачи на экзаменах и надеюсь, что они скоро закончатся, моя дорогая», – написал он в конце июля с курорта. Он не сказал родителям о ее беременности. Нет никаких свидетельств и о том, что они поставили в известность профессора Вебера.

Пересдача дипломных экзаменов была назначена на июль 1901 года. В этот момент Марич была примерно на втором месяце беременности, испытывала сильнейшее нервное напряжение и смущение от того, не заметит ли Вебер ее положение во время устных экзаменов. За дипломную работу она опять получила «4», что при умножении дало 16 баллов. Вероятно, эта оценка перешла из предыдущего года. Если так, все шансы опять были против нее. Погруженная в личные переживания, она должна была, компенсируя низкий балл за диплом, показать максимальные результаты на профильных экзаменах, выше, чем в предыдущем году. Два экзамена она сдала лучше, а два других – хуже. В итоге средний балл опять оказался «4,00», что опять дало основания экзаменационной комиссии, которую возглавлял профессор математики Герман Минковский, не рекомендовать вручение диплома фрейлейн Марич. Без диплома она не могла претендовать на работу преподавателем, а поскольку ведущим профессором физики оставался Вебер, ей было сложно надеяться на продолжение диссертационного исследования в рамках Политехникума и думать о сдаче дипломных экзаменов в третий раз. «Я закончила учебу, – написала она Элен осенью 1901 года, – хотя благодаря заботам Вебера докторскую защитить так и не удалось. Я слишком много от него натерпелась и ни за что не вернусь к нему еще раз».

Теперь перед Милевой маячила перспектива возвращения в родительский дом с известием о неудаче на академическом поприще, а также о беременности (если они уже об этом не узнали). 8 июля, перед экзаменами, она написала Альберту и попросила его съездить с ней в Кач. «Родители сейчас, наверное, в более благостном настроении. Ты не хотел бы поехать со мной? Я была бы так счастлива!…А когда родители увидят нас с тобой вместе, все их сомнения рассеются». Альберт отказался. Еще через несколько недель она попросила его хотя бы написать письмо отцу, видимо, надеясь, что Альберт раскроет свои планы насчет женитьбы. «Напиши хотя бы коротенькое письмо моему папе; со временем я все ему расскажу, в том числе и неприятные новости». Если он и написал письмо, оно не сохранилось. Милева в расстроенных чувствах вернулась к родителям одна. После стольких лет всяческой поддержки дочери в ее стремлении к научной карьере и преодолении множества препятствий на этом пути, их разочарование должно было быть весьма ощутимым. Не менее удручена должна была быть и Милева в родительском доме – беременная и одинокая, свадьбы пока не предвиделось. Эйнштейн впервые посетит их дом и познакомится с ее родителями только через четыре года.

Статистика свидетельствует, что в те времена в южной Венгрии рождение внебрачных детей не было каким-то неслыханным явлением. Тем не менее, это никак не могло служить утешением для Милевы, безумно скучавшей по своему любимому и вынужденной предстать перед семьей одна. «Мой дорогой опять очень далеко, и для меня это так тяжело, очень тяжело, – делилась она с Элен осенью 1901 года. – Жизнь просто мучительна. О, Элен, помолись святому Петру за меня, чтобы я могла быть полностью с ним, чтобы мне не приходилось всегда быть в отдалении от него – я его ужасно люблю». Милева на недолгое время съездила в Швейцарию, а потом, в конце ноября, вернулась обратно в Нови-Сад и стала ждать рождения ребенка.

И без того вся в переживаниях и в неустойчивом эмоциональном состоянии, Милева получила еще один страшный удар, на этот раз от родителей Эйнштейна, которые в декабре 1901 года прислали письмо ее родителям. В этом письме, как она рассказывала Элен, «они оскорбляли меня так, что я не знала, куда деться от стыда…Нам с Альбертом от этого очень больно». Причиной письма, вероятно, стало опасение, что Альберт втайне женится на ней без их благословения. Внук Элен, Милан Попович, редактор издания писем Милевы к ней, вероятно, прав, объясняя горячность письма: «В основе этого оскорбительного письма, безусловно, лежит известие о беременности Милевы». Милева приписывала авторство письма своей «дорогой свекрови». «Эта дама, очевидно, сделала целью своей жизни отравить не только мою жизнь, но и жизнь своего сына». Ее собственные родители, похоже, отнеслись к ситуации более благосклонно.

В месяцы, предшествующие рождению ребенка, Эйнштейн продолжал заниматься репетиторством с юношей-англичанином в Шаффхаузене и ждал получения работы в Берне, но пара уже задумывалась о будущем своего ребенка. Милева хотела девочку, и в письмах уже стало мелькать имя Лизерль (уменьшительное от Лизы на баварском диалекте). На последних месяцах Милева размышляла о том, чтобы обратиться за поддержкой к Элен, которая недавно родила своего первенца. Но в письме от 13 ноября несколько таинственно предупреждала Альберта: «Не думаю, что нам стоит сообщать [Элен] о Лизерль в данный момент, но тебе надо писать ей время от времени хотя бы пару слов. Надо быть к ней повнимательнее, потому что кое в чем важном она может помочь нам».

В отличие от Милевы, которая страдала от негативного отношения родителей Альберта, провала на экзаменах, рушения карьерных амбиций и приближающихся родов, сам Эйнштейн в письме ей, написанном в декабре 1901 года, был полон оптимизма. Его работа шла хорошо. Он только что конфиденциальным образом представил Кляйнеру докторскую диссертацию по межмолекулярным взаимодействиям и погрузился в исследование электродинамики движущихся тел, что «обещает стать серьезной работой», как отмечено в письме от 17 декабря. Оптимизм был не совсем обоснован: до появления серьезной работы оставалось еще очень долго, четыре года напряженного труда, пока исследование не выльется в специальную теорию относительности.

Помимо перечисленных выше перспектив, Альберт был уверен, что в ближайшем времени получит работу в Бернском патентном бюро, что позволит им с Милевой наконец воссоединиться, уже как супружеской паре. Такие предвкушения пробуждали мечты о возвращении поблекшей радости и свободы студенческой молодости, но теперь уже с Лизерль. 12 декабря он написал:

«Главное, заботься о себе, ни о чем не расстраивайся и радуйся нашей дорогой Лизерль, которую я втайне (Долли даже не подозревает) предпочитаю представлять Гансерлем…Через два месяца [после получения места в патентном бюро] мы увидим, как наша жизнь прекрасным образом изменится к лучшему и все тягости останутся позади. У меня голова кружится от радости, когда я об этом думаю. Я даже больше счастлив за тебя, чем за себя. Вместе мы точно станем самыми счастливыми людьми на свете. Мы останемся студентами (кошмарное слово) на всю жизнь, и плевать на весь мир».

Альберт даже надеялся, что в возрожденной студенческой жизни они снова смогут работать вместе, как раньше. «Когда ты станешь моей дорогой женушкой, мы будем вместе упорно заниматься наукой и не превратимся в старых обывателей, правда?» – написал он 28 декабря.

Приблизительно 1 февраля 1902 года Милева разрешилась от бремени в Нови-Саде. Осуществилась ее мечта о дочери. Альберт, казался довольным и неоднократно выражал желание, чтобы ребенок был с ними. «Остается нерешенной лишь одна проблема, – писал он еще в письме от 12 декабря. – Как устроить, чтобы Лизерль была с нами. Я бы не хотел никуда ее отдавать. Посоветуйся с папой, он опытный человек и знает мир лучше, чем твой заработавшийся непрактичный Джонни». У отца, вероятно, был план, но подробности судьбы Лизерль история умалчивает. Важная информация, которая могла содержаться в переписке между Марич и Эйнштейном и Марич и Кауфлер-Савич того периода, исчезла вследствие существенных пробелов в эпистолярном наследии. Что касается переписки Марич и Эйнштейна, этот пробел охватывает период с июня 1902 по август 1903 года, когда пара часто была вместе. Относительно переписки Марич с Кауфлер-Савич (точнее, только писем Марич), то в ней отсутствуют письма с конца 1901 года до поддающегося датировке письма от марта 1903 года, после которого опять пропуск до мая 1904 года. Все это – важнейшее время после рождения Лизерль. Уолтер Айзексон утверждает, что семья Савич сознательно уничтожила переписку между Милевой и Элен, касающуюся Лизерль, чтобы скрыть существование ребенка.

Существование и судьба Лизерль скрывались так тщательно, что об этом вообще ничего не было известно до публикации переписки Марич и Эйнштейна в 1986 году. К тому времени, если она еще была жива, ей должно было быть восемьдесят четыре года. Несмотря на интенсивные поиски в Европе и других местах, никто до сих пор не обнаружил ее следов и не смог узнать, что с ней стало. Неизвестно даже имя, под которым ее зарегистрировали. Официальные документы вычищены, вероятно, с помощью связей господина Марича в юридическом мире. Никаких слухов или воспоминаний, имеющих к ней отношение, не попало на общественное обсуждение – потрясающее явление с учетом множества слухов, жадно повторяющихся в поздних квазиисторических свидетельствах о Милеве и Альберте. Явное свидетельство того, как глубоко запрятана эта тайна.

Мишель Закхейм и некоторые другие наиболее тщательно старались выяснить судьбу ребенка. Не считая некоторых ориентиров, большинство сведений являются чистым домыслом. Имеет значение только то, что в них говорится об эмоциональном воздействии всей ситуации на родителей Лизерль и их дальнейших отношениях. Наверняка мы знаем только то, что через пять месяцев после родов, примерно в конце июня 1902 года, Милева вернулась в Швейцарию одна, без ребенка. В письме Эйнштейна к Марич, датированном публикаторами 28 июня 1902 года или немного позднее – последним перед большим пробелом – Альберт пишет из Берна, что надеется увидеться с ней в выходные. Это указывает на то, что она в это время находилась где-то поблизости.

Роды Марич прошли настолько тяжело, что ее отец вынужден был написать Альберту, чтобы сообщить новость. «Я перепугался до смерти, когда пришло письмо от твоего отца», – говорится в письме от 4 февраля 1902 года. Но вместо того, чтобы помчаться в Нови-Сад, позаботиться о невесте и увидеть новорожденную дочь, Эйнштейн резко перебрался в Берн и снял жилье в предвкушении работы в патентном бюро. Таким образом он поставил в тяжелое положение и своего ученика, и директора школы, и несчастную Милеву с ребенком. Судя по письму Эйнштейна от 17 февраля, директор патентного бюро Галлер в этом месяце собирался подать в газету объявление о вакансии эксперта с требованиями, соответствующими квалификации Эйнштейна. Эйнштейн тут же подал заявление, и 16 июня 1902 года Швейцарский федеральный совет назначил Эйнштейна на должность чиновника патентного бюро третьего класса с годовым окладом 3 500 швейцарских франков – это было выше оклада адъюнкт-профессора (доцента) университета. Но о свадьбе пока не шло речи. В течение шести месяцев Милева снимала жилье в Берне и Цюрихе, жила одна и время от времени уезжала в Нови-Сад, пока они наконец не поженились. Совместное проживание незарегистрированной пары для швейцарских государственных служащих считалось проступком, чреватым увольнением. В итоге Эйнштейн, вероятно, так никогда и не увидел свою дочь.

Вся череда событий предполагает, что даже если в декабре Милева и Альберт хотели ребенка, к моменту рождения они решили, по совету или настоянию отца, отдать ее на удочерение. В ином случае Альберт приехал бы, чтобы присутствовать при родах, а Милева осталась бы с Лизерль в Нови-Саде до тех пор, пока Альберт не собрался бы жениться, и они воссоединились бы в Берне. В июле 1901 года, когда Альберт узнал о беременности Милевы, он обещал на ней женится, никому не говоря, как только найдет стабильную работу. Но теперь, получив доходное место и зная, что Лизерль отдают на удочерение, он продолжал откладывать бракосочетание вплоть до января 1903 года. (Его отец наконец дал разрешение незадолго до своей смерти, в октябре 1902 года). Можно предположить, что Эйнштейн помнил свои слова насчет женитьбы и действовал теперь скорее из чувства долга, нежели по любви. Но даже если так, он не воспользовался возможностью бросить несчастную Милеву в тяжелые времена. Однако чувство долга, а не любви – как правило, непрочная основа для долгосрочного брака.

Трудно представить, как все это сказалось на Милеве. И без того эмоционально опустошенная, она должна была находиться весь этот период в полном смятении чувств. Она страдала при тяжелых родах, не имея рядом любимого человека, она бросила пятимесячную дочь, еще шесть месяцев жила одна, дожидаясь, пока благоверный назначит день свадьбы, что, конечно, невообразимо тяжко. Не удивительно, что ее письма к Элен исчезли. Но может быть и другая причина. В 1902 году семья Савич с годовалой дочкою Юлкой перебралась из Германии в Сербию, в окрестности Белграда. Господин Савич получил работу в сербском министерстве промышленности и торговли. В 1903 году Элен родила вторую дочь, Зору. Уехав в Швейцарию, Милева оставила дочь дома на чье-то попечение, возможно, до тех пор, пока не обзаведется постоянным жильем. Хотя этим «кем-то», скорее всего, была не Элен, у которой своих забот хватало, подруга наверняка знала о ситуации с Лизерль и обсуждала ее с Милевой в ныне утраченных письмах.

6 января 1903 года Милева и Альберт наконец сочетались браком на скромной гражданской церемонии в Берне. По сербскому православному календарю был канун Рождества. Никто из членов семей новобрачных не присутствовал. Свидетелями выступили два новых бернских приятеля Эйнштейна – Конрад Габихт, бывший студент-математик Цюрихского политехникума, и Морис Соловин, студент Бернского университета, специализировавшийся по римской философии, который увидел в местной газете объявление Эйнштейна о репетиторстве. Вечером они вчетвером отметили событие за ужином, после чего новобрачные отправились в апартаменты на улице Тиллерштрассе, 18.

Наконец Долли и Джонни были вместе. Но требовалось закрыть еще один вопрос. Через восемь месяцев после свадьбы Милева на месяц уехала к родителям, можно предположить, чтобы решить судьбу ребенка. Это могло означать организацию удочерения Лизерль с помощью отца Милевы. Но возникла сложность: Лизерль заболела скарлатиной, и Милеве пришлось задержаться. В письме из Берна от 19 сентября 1903 года (датировка редакторов документов Эйнштейна), он даже упрекает ее за задержку. Она могла поехать и потому, что узнала о болезни ребенка. Но это маловероятно, учитывая реакцию Эйнштейна на ее письмо после прибытия: «Мне очень жаль малышку Лизерль. Скарлатина часто дает тяжелые осложнения. Надеюсь, все обойдется». Если бы не обошлось и девочка умерла, это бы объяснило все дальнейшее. Но она осталась жива, и планы на удочерение ее оставались в силе, поскольку Альберт в письме от 19 сентября пишет: «Что с оформлением ребенка? Нужно все предусмотреть, чтобы у нее позже не возникло проблем». Как большинство писем Милевы, ее ответ не сохранился. После 1986 года появился слух, который записал Попович, о том, что Лизерль крестили в монастыре Ковиль близ Нови-Сада в сентябре 1903 года, но вскоре после она умерла от скарлатины. Высказывались и другие предположения (впрочем, без явных доказательств). Например, после скарлатины девочка стала инвалидом и осталась в другом, женском монастыре на всю жизнь; или что ее действительно удочерили, дали другое имя, после чего с помощью старшего Марича все следы ее существования были вымараны из официальных документов.

Мы не можем утверждать наверняка, что случилось с Лизерль. И нам даже трудно представить, как страдала Милева, не имея возможности больше увидеть свою дочь. Скорее всего, она несла свое горе о потере ребенка наедине с собой через всю жизнь – чувство вины и сомнений, глубокую печаль от разлуки. В те времена в домах, где появлялись внебрачные дети, которые затем умирали или попадали в чужие семьи, обычно не говорили о них ни слова, не оставляли никаких следов их существования. Милеве пришлось глубоко запрятать свою боль. Более чем двадцать лет спустя, летом 1924 года в письме подруге Элен она вспоминает о своем «невоплощенном желании иметь дочь». Эта потеря, наряду с потерей возможности заняться научной карьерой, безусловно, объясняют дальнейшую меланхолию Милевы, что не могло не сказаться и на ее семейной жизни, и на интеллектуальных взаимоотношениях с мужем. В последующие года она нуждалась в нем все больше, а он в ней – все меньше.

Глава 3. Неудачный брак

«Теперь я добропорядочный женатый человек, веду с супругой очень приятную и уютную жизнь, – писал Эйнштейн своему давнему другу Мишелю Анджело Бессо через две недели после свадьбы и с радостью сообщал: – Она умеет позаботиться обо всем, прекрасно готовит и все время в хорошем настроении». Вскоре после, в письме Элен Кауфлер-Савич от марта 1903 года, Милева представила в несколько ином свете первые дни после свадьбы. «У нас очень приятный маленький дом, который мне приходится вести совершенно одной, так что можешь представить, как вначале, пока не привыкла, у меня было совсем мало свободного времени». С самого начала семейной жизни в традиционном разделении домашних обязанностей между мужем и женой явно существовала негласная договоренность: для него на первом месте карьера, а любая карьера, которой она, возможно, пожелает заниматься, является вторичной по отношению к ее роли домохозяйки. Наверное, для Милевы это оказалось трудно.

У Эйнштейна были свои трудности, связанные с работой в патентном бюро. Восемь часов в день, шесть дней в неделю плюс частные уроки и занятия наукой: «у меня чертовски много дел», – писал он своему другу Гансу Вольвенду в 1902 году. Тем не менее, добавлял он, работа доставляет удовольствие, «поскольку она непривычно разнообразна и заставляет о многом думать». В 1903 году, после женитьбы, оставаясь одна дома, Милева ревновала его к времени, которое он проводит вдали от нее. И это чувство нарастало. «Сейчас я к нему, к моему сокровищу, привязана еще больше (если такое вообще возможно), чем когда мы жили в Цюрихе, – писала она Элен в марте. – Я часто сержусь на скучную работу, которая отнимает у него так много времени». Втайне от начальства Эйнштейн продолжал искать возможности заняться академической наукой.

Роли, которые взяли на себя с самого начала семейной жизни Милева и Альберт, начали все больше разводить их в разные стороны. В январе 1903 года (после свадьбы не прошло и месяца) Эйнштейн опубликовал вторую из трех статей, посвященных основам статистической физики и кинетической теории движения молекул и атомов, которые сформировали контекст для его знаменитых работ 1905 года. Помимо вечеров и воскресных дней, Эйнштейну удавалось заниматься наукой и в патентном бюро – разумеется, без ведома начальства и пряча бумаги в ящик письменного стола.

Начиная с февраля 1902 года, после переезда в Берн, новые друзья Эйнштейна мужского пола уводили его интеллектуальные интересы все дальше от жены, и оба этому не сопротивлялись. Эйнштейн с друзьями Конрадом Габихтом и Морисом Соловиным настолько увлекались обсуждением разнообразных научных проблем, что даже создали дискуссионный клуб, который в шутку назвали «Олимпийской академией». Марич иногда посещала «академические» собрания, но, по словам Соловина, «Милева, умная и способная, внимательно слушала нас, но никогда не вмешивалась в дискуссии». Это только укрепляло ее статус аутсайдера и интеллектуальную связь мужа с друзьями, а не с женой.

Вскоре после замужества Милева решила полностью отказаться от карьеры. Она не могла официально заниматься академической наукой, не имея ученой степени, но все-таки окончила четыре курса физического факультета Политехникума, получила соответствующее свидетельство об окончании учебного заведения с указанием всех прослушанных курсов и полученных за них оценок, только не имела диплома. Это давало ей возможность выбрать смежную профессию, например, стать библиотекарем в Бернском университете или репетитором. Она могла пойти учиться в университет и получить другую профессию. Однако, насколько мы можем понять, она удовлетворилась ролью домохозяйки, обеспечивающей практическую и эмоциональную поддержку мужу в его работе. Действительно, притом, что его работа и карьера, отнимающие много сил и времени, и сотрудничество с другими людьми все больше отдаляли его от нее, Милева нередко выражала гордость его успехами и даже чувствовала свою причастность к ним. И все-таки это было для нее очень непростым решением, тем более с учетом полной ответственности за воспитание родившихся позже детей. Такой вывод можно сделать по ее поздним высказываниям о нарастающем разочаровании и неудовлетворенности жизнью.

В августе 1903 года, через восемь месяцев после свадьбы, Милева отправилась навестить семью в Нови-Сад. Поездка, которую обсуждали заранее, вероятно, касалась решений в отношении Лизерль. Милева сделала остановку в Будапеште, вероятно, для пересадки, и оттуда отправила Альберту открытку, датированную 27 августа: «Все идет быстро, но плохо. Я совсем неважно себя чувствую». Она узнала, что опять беременна, и опасалась, что Альберт будет недоволен. Однако он в середине сентября написал, что очень рад, что у нее будет «новая Лизерль». Однако родился Гансерль. 14 мая 1904 года она родила в Берне мальчика, которого назвали Ганс Альберт. Дома его чаще звали Альбертом или Альбертом-младшим. Милева не могла нарадоваться на своего «дорого любимого малыша». 14 июня она писала Элен: «Отец очень гордится им и уже привыкает вести себя с отцовским достоинством».

Альберт-младший подрастал, Альберт-старший с удовольствием мастерил ему игрушки и часами играл с ним. Похоже, ребенок оживил их брак и снова сблизил супругов, хотя Эйнштейн все больше погружался в работу, предшествующую «чудесному» 1905 году. И очень вовремя для этого «года чудес» бернское патентное бюро (по рекомендации Эйнштейна) приняло на работу его друга Бессо, который ранее изучал математику и физику в Римском университете, а также машиностроение в Политехникуме. Бессо проработал в патентном бюро до 1908 года и быстро оттеснил всех остальных в качестве ближайшего интеллектуального партнера Эйнштейна того периода.

Приближалась первая годовщина появления на свет Ганса Альберта. Альберт-старший в это время написал ряд статей, которые чуть ли не ежемесячно отправлял в «Анналы физики». В Цюрихский университет в это же время он представил второй вариант докторской диссертации. Вот хронология этого «года чудес»:

18 марта – статья о квантовой теории;

30 апреля – в университет представлена вторая докторская диссертация;

11 мая – статья, поддерживающая атомную теорию в объяснении так называемого броуновского движения;

30 июня – статья по специальной теории относительности;

27 сентября – статья об эквивалентности массы и энергии.

Кроме того, Эйнштейн опубликовал несколько рецензий на статьи других авторов. Вполне вероятно, что при таком невероятном потоке статей Марич оказывала практическую помощь, например, проводила библиографический поиск и вычитывала тексты, но нет никаких достоверных свидетельств, что жена Эйнштейна, его доверенное лицо, получившая физико-математическое образование, внесла какой-то научный вклад в его работы. Кое-кто утверждал, что Эйнштейну требовалась ее помощь в сложных математических расчетах, но на самом деле математика в статьях 1905 года (диссертация – другое дело) не выходит за пределы того, что мог и должен был знать любой выпускник физико-математического факультета Политехникума.

Более важно другое. Статьи Эйнштейна, опубликованные в 1905 году в «Анналах», лежат в основе его исследований, которыми он будет заниматься почти всю жизнь, и имеют отношение к таким фундаментальным понятиям, как атомное и молекулярное взаимодействие, электромагнетизм, относительность движения, природа света и эфира. В своих статьях он применил методы статистической механики и научного прогнозирования к трем различным областям физики:

1) связь между движением невидимых атомов и движением видимой материи (броуновское движение);

2) связь между кажущимся непрерывным светом и дискретным испусканием электронов при фотоэлектрическом эффекте;

3) и, разумеется, связь между пространством и временем и между веществом и энергией.

Никто в то время не занимался объединением столь далеких друг от друга и фундаментальных идей. Статьи Эйнштейна 1905 года способствовали глубокой трансформации физики двадцатого века благодаря утверждению трех фундаментальных подходов к пониманию физического мира, а именно: атомной теории, квантовой теории и теории относительности. И что удивительно, математическое выражение всех новых идей потребовало немногим более, чем базовых математических знаний выпускника физического факультета обычного колледжа. Поистине «год чудес».

Вероятно, Эйнштейн со многими обсуждал свои идеи, воплотившиеся в статьях 1905 года, в том числе и с женой, но только Мишель Бессо удостоился отдельного упоминания в статье «К электродинамике движущихся тел»: «В заключение отмечу, – написал Эйнштейн, – что мой друг и коллега М. Бессо явился верным помощником при разработке изложенных здесь проблем и что я обязан ему за ряд ценных указаний.

Посреди невероятного по продуктивности периода Эйнштейн в августе 1905 года взял двухнедельный отпуск в патентном бюро и отправился с женой и сыном в Нови-Сад, где Милева наконец смогла познакомить большого и маленького Альберта со всей своей семьей. В начале следующего года Цюрихский университет присудил Эйнштейну докторскую степень.

По мере того, как коллеги Эйнштейна начали осознавать значение его статей 1905 года, мир физики стал присматриваться к эксперту третьего класса швейцарского патентного бюро, который опубликовал их. Макс Планк, де-факто основоположник немецкой физики, направил своего ассистента Макса Лауэ (позже фон Лауэ) из Берлина в Берн выяснить что-нибудь о практически неизвестном служащем. Этот визит стал началом дружбы на всю жизнь и первым шагом к переезду Эйнштейна в Берлин, столицу немецкой физики.

Сам Эйнштейн тоже предпринимал определенные шаги к продолжению академической карьеры на университетском уровне. В 1907 году на основании статей 1905 года и предыдущих работ он подал заявление на хабилитацию в Бернский университет. Получив дополнительную аттестацию, помимо докторской степени, у него появлялось право занимать штатную профессорскую должность в любом университете и вести преподавательской деятельностью. Но даже с учетом фундаментальных работ 1905 года Бернский университет отказался давать хабилитат без формального представления оригинальной научной работы, требующейся для этой процедуры. В итоге Эйнштейн решил удовлетворить их пожелание, поддавшись уговорам профессора Альфреда Кляйнера, который видел в нем потенциального кандидата для Цюрихского университета. Эйнштейн представил новую работу по квантовой физике, получил в феврале 1908 года хабилитат и начал работать неполный день (что было распространено) в качестве частного лектора в Бернском университете. Плата, которую он получал от студентов, была слишком скудной, чтобы отказаться от работы в патентном бюро. На следующий год его сестра Мария (Майя) защитила докторскую диссертацию в этом же университете. В 1910 году она вышла замуж за Пауля Винтелера, брата жены Мишеля Бессо.

Успешная хабилитация Эйнштейна подтолкнула Кляйнера, который следил за нарастающим потоком статей молодого ученого, предложить Цюрихскому университету выделить место адъюнкт-профессора на недавно образованной кафедре теоретической физики – первой в своем роде в Цюрихе. Но Эйнштейн оказался не единственным в списке кандидатов. Перед ним значился Фридрих Адлер, сын лидера австрийской социал-демократической партии. Но по ряду причин выбор в итоге пал на Эйнштейна. Точнее, после того, как Кляйнер посетил одну из лекций Эйнштейна в Берне. Только когда Эйнштейн улучшил стиль изложения и представил в Цюрихе хорошо принятую лекцию, Кляйнер поддержал запрос к факультету на одобрение его кандидатуры. Но прежде чем Эйнштейн официально стал профессором теоретической физики Цюрихского университета, Кляйнеру пришлось еще преодолеть антисемитские настроения на факультете.

15 октября 1909 года профессор Эйнштейн приступил к чтению лекций. За несколько месяцев до этого университет Женевы присвоил ему звание почетного доктора, а в сентябре 1909 года в австрийском Зальцбурге на конференции престижного Немецкого физического общества он прочитал ставшую знаменитой лекцию, в которой впервые привел неопровержимые доказательства корпускулярно-волнового дуализма в квантовой физике: свет представляет собой одновременно и частицы (кванты) и электромагнитные волны. Эйнштейн не знал, что в 1910 году немецкий физико-химик Вильгельм Оствальд впервые выдвинул его кандидатуру на Нобелевскую премию по физике за создание теории относительности.

Карьера Эйнштейн быстро шла в гору, но для Марич ситуация столь же стремительно ухудшалась. Его растущий успех и ее растущее чувство неудовлетворенности, его полная отдача работе и ее потребность во внимании и эмоциональной поддержке, его широкий круг друзей и ее изоляция – все это неизбежно разносило их в разные стороны. Перед переездом в Цюрих в сентябре 1909 года Милева не без нотки сарказма сообщала Элен о новом назначении мужа: «Не могу передать, как мы рады этому изменению, которое освободит Альберта от необходимости ежедневно проводить по восемь часов в офисе. Теперь он сможет полностью отдаться своей любимой науке, и только науке». Готовясь к переезду, 3 сентября она писала: «Мы покидаем Берн, где я провела семь лет, пережила столько приятных, но, должна добавить, и горьких, и тяжелых дней…Только хочу и надеюсь, чтобы слава не повлияла плохо на его человеческие качества».

Через месяц после приезда в любимый Цюрих Милева обнаружила, что опять беременна. 28 июля 1910 года она родила второго сына, Эдуарда. Роды были тяжелыми, она несколько недель болела. Врач, объясняя продолжительность болезни переутомлением, посоветовал нанять постоянную помощницу по хозяйству, но на зарплату адъюнкт-профессора они не могли себе этого позволить. В результате из Нови-Сада приехала мать Милевы и стала помогать по дому.

В свой первый семестр в Цюрихском университете (осень 1909 – зима 1910) профессор Эйнштейн предложил семинар и два лекционных курса на стандартные для первокурсников темы по механике (физика движения) и термодинамике (изучение тепла), и занимался своими исследованиями. В течение семестра его отношение к Милеве охладело еще сильнее, а она, беременная, с еще большей ревностью стала относиться тому, что он много времени уделял своей работе и дистанцировался от семьи. Снова ссылаясь на Зальцбург, она писала Элен: «Видишь ли, при такой известности на жену у него почти совсем не остается времени. Между строк [твоего письма] я чувствую ехидное замечание – дескать, я ревную к науке. Но что же мне делать? Тем – жемчуг, тем – щебень в волнах океана»[1]. Что бы она ни имела в виду, она явно чувствовала себя у разбитого корыта. Благодаря Элен за поддержку и обращаясь с просьбой не забывать любящую подругу, она писала ей зимой 1909–1910 года: «Понимаешь, я не могу без любви, и была бы безумно рада услышать подтверждение (во что я почти верю) тому, что всему виной проклятая наука, поэтому охотно принимаю твою улыбку на сей счет» (M-KS, 102).

К сожалению, уже в начале супружеской жизни Эйнштейн не почувствовал (а если почувствовал, то не отреагировал), с какой горечью и расстройством жена пережила неудачу с дипломом, крушение карьеры и потерю ребенка. Конечно, ему приходилось преодолевать и собственные тяготы и неудачи, но у него в перспективе была работа и поддержка коллег-мужчин. Должность в Цюрихском университете стала лишь первой ступенью карьерной лестницы, по которой Эйнштейн поднимался к вершинам профессии физика. Вдохновленный признанием и сознавая необходимость содержать растущее семейство, он быстро перемещался с одной должности на другую в университетском мире, с каждым разом все больше отрываясь от жены и детей. Но в Цюрихском университете оставалось одно препятствие, которое нужно было как-то преодолеть: антисемитизм.

В марте 1910 года Эйнштейн получил предложение сделать очередной шаг по карьерной лестнице: занять должность профессора в немецком университете Карла-Фердинанда в Праге, которая тогда находилась в составе Австро-Венгрии (быть профессором в университете считалось не работой, а призванием). Должность также предполагала назначение его директором нового института теоретической физики. «Высока вероятность того, что меня призовут в крупный университет в качестве профессора со значительно большим окладом, чем я имею сейчас», – написал он матери в апреле 1910 года. Тем не менее 27 августа Эйнштейн писал Якобу Лаубу, что австрийские бюрократы, пропитанные духом антисемитизма, отказываются предоставить ему эту должность. Но постепенно бюрократы уступили, и в январе 1911 года министр культуры императора Франца Иосифа издал распоряжение о «призвании» Эйнштейна. В марте вся семья, включая восьмимесячного Эдуарда, переехала в Прагу. Милева с пессимизмом отнеслась к переезду. «Не могу выразиться иначе, кроме как сказать, что еду туда без радости и не ожидаю большого удовольствия от жизни там», делилась она с Элен (M-KS, 104). Ожидания Милевы оправдались. В письме Элен от декабря 1912 года она вспоминала, что хотя у них впервые появилось электричество и они часто посещали литературно-музыкальный салон, где встречались с Максом Бродом и, вероятно, с Францем Кафкой, они были недовольны снобизмом, бедностью, плохой водой и отсутствием игровых площадок для детей.

Кроме того, Милева постоянно получала напоминания о своем статусе аутсайдера в науке. Например, когда в Прагу приехал друг Альберта физик Пауль Эренфест, супруги Эйнштейн встретили его на железнодорожном вокзале и общались с ним в кафе. Только после того, как Милеве пришлось уйти, чтобы уделить внимание детям, разговор в кафе переключился на научные темы. В октябре 1911 года муж уехал в Карлсруэ на очередную встречу Общества немецких ученых и врачей, Милева осталась дома. «В Карлсруэ наверняка должно быть очень интересно, – с завистью писала она ему из Праги 4 октября. – Я была бы так рада побыть там хоть немного и повидать всех этих прекрасных людей». Письмо она подписала грустно: «Твоя старая Долли».

В конце 1911 года Цюрихский политехникум, переименованный в Швейцарскую высшую технологическую школу (ВТШ) и обзаведшийся докторантурой, положил глаз на своего выпускника Альберта Эйнштейна. Но бюрократов нужно было убедить, что должность профессора теоретической физики отнюдь не роскошна. Друг Эйнштейна Генрих Зангер, ученый-медик из Цюриха, организовал несколько рекомендательных писем, что помогло преодолеть антисемитские настроения. К возвращению в любимый Цюрих, тем более в ВТШ, Милева отнеслась с огромной радостью. Это должно было произойти в октябре 1912 года, к началу зимнего семестра. «У нас все хорошо, и мы мечтаем о Цюрихе, – написал Эйнштейн своему друге и коллеге Людвигу Хопфу 12 июня. – Там умер свирепый Вебер, так что и в личном плане это будет очень приятно».

Вебер умер в марте. Можно сказать, справедливость восторжествовала: Эйнштейн стал его преемником и в зимний семестр начал читать первый курс по только что признанной дисциплине – теоретической физике. Он стал и председателем дипломной комиссии по этому предмету. Одновременно упорно трудился над тем, что, через несколько лет интенсивных исследований, станет его величайшим достижением – общей теорией относительности. Если специальная теория описывала относительное движение наблюдателя при постоянной скорости, общая теория включала в себя и движение с ускорением. Эйнштейн открыл, что поскольку сила гравитации, действующая на объект вниз, и сила ускорения, действующая вверх, физически равны, то движение под воздействием гравитации вблизи массивного объекта, такого, как Земля, можно рассматривать как искривление пространства и времени в этой области. Но выразить это математически оказалось чрезвычайно сложно. Ему помог бывший однокурсник и давний друг Марсель Гроссман, на том момент профессор математики в ВТШ.

В личном плане ситуация после переезда мало изменилась. Несмотря на радость от возвращения в Цюрих, Милева продолжала уже привычно жаловаться Элен. В декабре 1912 года, в последнем сохранившемся письме к подруге перед четырехлетним пробелом в их переписке, обусловленным тяжелым периодом жизни Милевы, она пишет:

«У нас все хорошо и все, и большие, и маленькие, рады, что Прага осталась позади…Старший Альберт стал знаменитым физиком. Профессионалы его высоко ценят и восторгаются им. Он полностью погружен в свои дела, можно сказать, только и живет ими. К стыду своему, должна признаться, что мы для него не важны и находимся на втором месте. Мы живем очень счастливо и очень тихо, поскольку муж не любит, когда мешают его работе».

В конце 1911 года в Брюссель на первую из знаменитых Сольвеевских конференций по физике собрались ведущие физики-атомщики, чтобы обсудить тему излучения и квантов. На основании своей работы по этой теме Эйнштейн был одним из ведущих участников. Присутствующие ученые были настолько впечатлены, что пригласили его посетить Берлин в апреле 1912 года. Это станет началом финального рывка Эйнштейна к вершине профессиональной карьеры. И одновременно – началом конца для Милевы.

Во время апрельского визита в Берлин Эйнштейн навещал родственников и мать, которая после смерти его отца, постепенно перебралась в Берлин, поближе к сестре и ее мужу. Именно там он возобновил общение с двоюродной сестрой Эльзой Левенталь, урожденной Эйнштейн, которую последний раз видел подростком. Сейчас ей исполнилось тридцать шесть. Ему было тридцать три. Эльза, родившаяся в городе Хехинген в швабском регионе на юго-западе Германии, была замужем за текстильным торговцем Максом Левенталем, от которого родила двух дочерей и сына, умершего в младенчестве. В 1902 году, обанкротившись, Левенталь один перебрался в Берлин. В 1908 году они с Эльзой развелись. Она с дочерьми переехала из Хехингена в Берлин и сняла квартиру этажом выше в доме, где жили родители. Макс Левенталь умер в 1914 году.

Разница в возрасте между Эльзой и Альбертом была такая же, как и между Альбертом и Милевой, но у Эльзы не было никаких карьерных амбиций, и ее вполне устраивала роль заботливой домашней хозяйки. Возвращаясь к Милеве в Цюрих, Эйнштейн 30 апреля 1912 года из Праги отправил письмо Эльзе, в котором написал, что поражен своей неспособностью любить мать, после чего заявил: «Но мне нужно кого-то любить, иначе жизнь просто несчастна. Этот «кто-то» – ты. Ты ничего не можешь с этим поделать, поскольку я не прошу у тебя разрешения. Я абсолютный правитель в преисподней моего воображения, или, по крайней мере, я решил так думать». Но 21 мая идет на попятную: «Я пишу тебе в последний раз и отдаюсь неизбежному, что и тебе следует… Ты знаешь, что я, как и ты, должен безропотно нести свой крест». Почти год Эйнштейн больше ничего не слышал от Эльзы. За этот год и без того эмоционально ранимая Милева сильно сдала как физически, так и психически. Понимая, что жизнь в Цюрихе не решит семейных проблем, Милева все глубже впадала в депрессию, которая усугублялась приступами ревматизма. Она обнаружила, что зимой ей трудно выходить на обледеневшие улицы, и все реже и реже стала посещать некогда любимые музыкальные вечера в доме профессора математики ВТШ Адольфа Гурвица.

Эйнштейн дал Эльзе свой служебный адрес. В марте она написала ему, поздравив с 34-летием, и попросила книжку о его работе для обычных читателей. 14 марта Эйнштейн ответил и предложил встретиться, «когда пути заведут тебя в Цюрих». «Тогда мы сможем приятно погулять (без моей жены, которая, к несчастью, ужасно ревнива), и я расскажу тебе обо всех замечательных явлениях, которые я обнаружил». 23 мая он написал: «Что бы я ни отдал, чтобы провести с тобой хотя бы пару дней, но без… моего креста!» (многоточие Эйнштейна). В октябре 1913 года ему удалось побыть с ней несколько дней в Берлине. Вернувшись в Цюрих, 10 октября он пишет: «Теперь у меня есть человек, о котором я могу думать с бесконечным удовольствием и ради которого могу жить». Что касается жены, «она о тебе не спрашивает и, думаю, недооценивает значение, которое ты для меня имеешь». Возможно, ради сохранения мира месяцем ранее Эйнштейн со своим «крестом» и детьми второй раз съездил в Нови-Сад, чтобы пообщаться с родственниками.

Поездку Эйнштейна в Берлин в октябре 1913 года можно рассматривать как ответ на приезд в июле того же года двух ведущих немецких физиков – Макса Планка и Вальтера Нернста с супругами в Цюрих, которые сделали ему фантастическое предложение. Они информировали его, что, если не помешает прусская бюрократия, они готовы предложить ему беспрецедентный двойной пост в Берлине – во-первых, оплачиваемую должность в престижной Прусской академии наук, а во-вторых, должность профессора в Берлинском университете Гумбольдта без преподавательских обязанностей. Последнее предложение впоследствии было заменено на должность директора нового физического института кайзера Вильгельма, который собирались создать в рамках недавно образованного Общества кайзера Вильгельма по развитию науки (предшественник современного Общества Макса Планка). Эйнштейн стал именоваться директором института, хотя здание для того будет построено только в 1936 году на деньги, предоставленные американским Фондом Рокфеллера, несмотря на уже пришедший к власти нацистский режим. К тому времени Эйнштейн давно покинет Германию. (Институт в годы Второй мировой войны стал центром германских ядерных исследований).

Эйнштейн официально принял берлинское предложение только 7 декабря 1913 года. В этом же месяце, ближе к рождественским каникулам, Милева, немного окрепнув, тоже приехала в Берлин. Она остановилась у новых друзей Альберта, химиков Клары Иммервар Габер и ее мужа Фрица Габера. Они помогли ей снять квартиру в берлинском районе Далем, на Эренбургштрассе, 33, недалеко от своего дома. Но Милева понимала, что поездка в Берлин ничего хорошего ей не сулит. На нее должна была тяжело давить мысль, что Альберт – в цепких объятиях своей матери и Эльзы, а также его дядюшки и тетушки.

21 марта 1914 года Эйнштейн навсегда покинул Цюрих и один уехал в Берлин. В апреле он должен был приступить к работе. Мир стоял на пороге войны. Сначала Эйнштейн заехал в Голландию повидаться с родственниками и Паулем Эренфестом. 29 марта он поселился в арендованной квартире там же, в районе Далем, и пришел в офис близлежащего Института физической химии Кайзера Вильгельма, которым руководил Фриц Габер. Милеву с сыновьями он оставил на несколько недель в Швейцарии, чтобы Эдуард, уже страдавший хроническим заболеванием, мог поправить здоровье на курорте.

Милева с детьми приехала в Берлин около 19 апреля 1914 года. В доме Эйнштейнов разразилась война. В связи с этим из Италии в Берлин даже приехали супруги Бессо. Распад семьи никогда не бывает приятным. Накал страстей провоцировал на грубые слова и поступки. По воспоминаниям Анны Бессо, записанным в 1918 году после разговора с Милевой, перед приездом семьи Эйнштейн, не поставив в известность супругу, сдал в субаренду комнату в квартире. Это была грубая попытка выдавить ее из жилья. Во время последующего разговора на повышенных тонах, который мог повлечь за собой рецидив болезни Милевы, появилась Клара Иммервар и увела Милеву с детьми к себе домой, а ее муж взял на себя непростую роль посредника. По совету Габера Эйнштейн направил Милеве оскорбительный и унизительный перечень условий, на которых он позволит ей остаться жить с ним в его квартире. Он написал, что предлагает все это исключительно из-за желания не потерять детей. Бездушный перечень требований, более похожий на договор с прислугой, нежели с женой, показывает, как сильно развалилась их семейная жизнь.

Условия:

А. Вы должны следить за тем, чтобы:

1) моя одежда и постельное белье содержались в полном порядке;

2) чтобы мне подавали пищу три раза в день в моем кабинете;

3) чтобы моя спальня и кабинет содержались в чистоте и, в особенности, рабочий стол, которым никому нельзя пользоваться, кроме меня.

Б. Вы отказываетесь от любых личных контактов со мной кроме тех, которые абсолютно необходимо поддерживать на людях. В особенности вы не будете претендовать на:

1) мое пребывание в доме с вами;

2) мое сопровождение вас в поездках.

В. В своих отношениях со мной вы будете придерживаться следующих пунктов:

1) не ожидать от меня никакой близости и ни в чем не попрекать меня;

2) прекращать разговор со мной по моему требованию;

3) покидать мою спальню или кабинет немедленно и беспрекословно по моему требованию.

Г. Вы никаким образом – ни словами, ни действиями – не будете унижать меня перед моими детьми. (Выделено Эйнштейном).

Поразительно, но Марич согласилась на все условия и вернулась жить к Эйнштейну, вероятно, ради детей. Фриц Габер занялся подготовкой соглашения о раздельном проживании супругов. По условиям первоначального соглашения Марич должна была вернуться с детьми в Цюрих; Эйнштейну позволялось видеться с детьми только вне дома и без Эльзы; он будет оказывать финансовую поддержку Милеве и детям. Чтобы придать официальный статус документу, Габер организовал его заверение в адвокатской конторе. Марич и Габер пришли, но Эйнштейна представлял Бессо.

Позже Эйнштейн пытался объяснить ситуацию Элен Кауфлер-Савич, при этом называя жену домашним прозвищем: «Разъехаться с Мицей было для меня вопросом жизни. Наша жизнь вместе стала невозможной, даже угнетающей, но я не могу сказать почему. Поэтому я отдаю мальчиков, которых так нежно люблю».

Илл. 3.1

Эдуард, Милева и Ганс Альберт в Берлине, июль 1914 г. Фотография: Albert Einstein Archives c The Hebrew University of Jerusalem, Предоставлено the Emilio Segre Visual Archives, American Institute of Physics. С разрешения Leo Baeck Institute, New York.

28 июля 1914 года Австро-Венгрия объявила войну родине Милевы Сербии, тем самым положив начало Первой мировой войне. На следующий день Милева с сыновьями в сопровождении Бессо сели в поезд и отправились обратно в Цюрих. Эйнштейн, пришедший на вокзал с Габером, очень сокрушался из-за расставания с детьми. Говорят, он плакал весь день. Вечер он провел в доме родителей Эльзы (сама она благоразумно отсутствовала), а следующий день – в доме матери. Семейная жизнь кончилась.

Уолтер Айзексон пишет:

«Распад семьи шел по крутой спирали. Он эмоционально отстранялся, Марич мрачнела и погружалась в депрессию, и каждое действие подталкивало следующее. Эйнштейн стремился избежать болезненных личных переживаний, полностью погружаясь в работу. Марич, в свою очередь, горевала по поводу крушения собственных надежд и все больше обижалась на успехи мужа. Ревность вызывала враждебное отношение ко всем остальным, кто был близок с Эйнштейном, включая его мать (тут чувства были взаимными) и друзей. Ее недоверчивость была, в известной степени, вызвана отстраненностью Эйнштейна, но, одновременно, и причиной этого.

Поначалу Эйнштейн не хотел развода. Он сохранил за собой жилье, часто навещал Эльзу и, прежде всего, продолжал целиком погружаться в работу. Он отклонял многочисленные просьбы Эльзы развестись с Милевой и вступить в брак с ней. 12 декабря 1914 года Эйнштейн направил Милеве письмо, где оговорил финансовые условия поддержки ее и детей. Он предложил 5 600 немецких марок в год ежеквартальными выплатами, что составляло 47 % его берлинских доходов в 12 000 марок от получавшей государственную поддержку Прусской академии наук. Для сравнения: по сведениям Немецкого федерального банка и данным Фольсинга[2], довоенная германская марка котировалась к швейцарскому франку как 83 к 100, таким образом 5 600 марок составляли 6 747 франков, то есть примерно 61 % дохода Эйнштейна за последний год как профессора теоретической физики в ВТШ.

В ноябре 1915 года Эйнштейн предложил Прусской академии наук для публикации в «Отчетах о заседаниях» первую из своих статей, посвященных одному из величайших достижений века – общей теории относительности. Теории, которая охватывала гравитацию с широким применением к космологии и происхождению Вселенной, предсказание гравитационных волн и таких вполне земных новшеств, как современная система глобального позиционирования (GPS). В то же время Эльза и ее родители продолжали давить на Эйнштейна, чтобы он развелся с Милевой и женился на Эльзе. Одним из аргументов было то, что двум почти взрослым дочерям Эльзы будет трудно найти себе женихов в приличном берлинском обществе, если их мать, разведенная женщина, даже уже при покойном муже будет иметь отношения с женатым мужчиной. Это не красит и самого́ знаменитого профессора.

Наконец Эйнштейн уступил. В феврале 1916 года он написал Милеве, предложив поменять раздельное проживание на развод и положить в основу бракоразводного контракта условия соглашения о раздельном проживании. Помимо ежегодных 5 600 марок, он предложил ей на содержание детей еще 6 000, оставшиеся от пражских доходов, Милева отказалась. К июлю она была в упадке сил, измученная сердечными болями, ревматизмом и крайней нервозностью. Генрих Зангер, ученый-медик из Цюриха и близкий друг Эйнштейнов, направил ее в санаторий и нашел гувернантку для ухода за детьми. Гувернантку вскоре заменили супруги Бессо, а потом приехала мать Милевы. Наконец давняя подруга Милевы Элен Кауфлер-Савич, которая из-за начавшейся войны переехала с дочерьми в район Лозанны, забрала ее детей к себе. Муж был вдалеке, занимался снабжением сербской армии.

Здоровье Милевы улучшилось лишь через год. К тому времени Эйнштейн отозвал свое предложение о разводе. Постепенно она смогла сама заниматься детьми. Но у Эйнштейна начались желудочно-кишечные проблемы, видимо, обусловленные язвой. Чтобы обеспечить лучший уход, Эльза помогла ему снять квартиру в доме, где жили она и ее родители.

31 января 1918 года Эйнштейн сделал предложение о разводе повторно. На тот момент продолжающаяся война обрушила курс немецкой марки по отношению к швейцарскому франку. Швейцария оставалась нейтральной страной. При курсе обмена 135 марок к 100 франкам Эйнштейну нужно было выплачивать ежегодно 9 108 марок, чтобы сохранить сумму обещанной ранее поддержки – 6 747 франков. Предполагая, что марка будет падать и дальше, а расходы семьи на здоровье и санаторное лечение расти, Эйнштейн, Марич или их финансовый советник пришли к соглашению, что для дальнейшего покрытия обязательств придется очень кстати денежный эквивалент Нобелевской премии (если Эйнштейн ее получит). 31 января 1918 года Эйнштейн, пользуясь юридическим языком с перечислением параграфов (что говорит о консультациях с юристом), предложил следующие условия: он будет выплачивать ей 9 000 марок ежегодно, из которых 2 000 должны поступать на депозит для детей. Он отметил, что «Нобелевская премия – в случае развода и ее присуждения мне – будет передана [уступлена] тебе полностью a priori». То, что он говорит о денежном вознаграждении, сопровождающем премию, ясно из следующих фраз, которые проясняют также слово «полностью»: «Тебе будет дано полное право пользоваться процентами. Основная сумма будет лежать на счету в Швейцарии и оставаться в нетронутом виде для детей». При таком сценарии, добавил он, вместо фиксированных 9 000 марок в год сумма процентов и его ежегодных выплат всегда будет составлять минимум 8 000 марок в год.

Письмо застало Милеву в более-менее нормальном состоянии, но на ней одной оставалась забота об Эдуарде, который в это время страдал от воспаления легких и ему требовалось восстановление здоровья в санатории в Арозе. Кроме того, сестра Милевы Зорка, которая приехала в Цюрих ухаживать за сестрой, сама пережила нервный срыв. Ее тоже надо было госпитализировать. Потом брат Милош, служивший врачом в сербской армии, пропал без вести на русском фронте. Оказалось, что он был захвачен русскими и отправлен на восток как военнопленный. Он пережил русскую революцию, но домой не вернулся. На фоне всего этого перспектива душевного спокойствия и достаточной финансовой поддержки убедили Милеву принять предложение Эйнштейна. Она договорилась с соседом-юристом, чтобы он представлял ее интересы. Кроме того, она настаивала, чтобы дети остались с ней в Цюрихе. Расставшись с карьерой, с первым ребенком, а теперь и с семейной жизнью, она понимала, что сыновья – единственное, что у нее осталось. 7 июня 1918 года Милева подписала бракоразводные документы в Цюрихе. Эйнштейн через пять дней подписал их в Берлине, неохотно уступив ее требованию относительно детей. Но развод должен был быть подтвержден швейцарским судом в Цюрихе, поскольку именно в этой стране они сочетались браком почти шестнадцать лет назад.

14 февраля 1919 года швейцарский суд вынес окончательное решение о расторжении брака и подтвердил, наряду с этим, окончательное соглашение относительно поддержки и денег за Нобелевскую премию. Впрочем, это потребовало от Эйнштейна официального признания в действии, являющемся одним из немногих оснований для развода – в супружеской измене. Через три с половиной месяца он женился на Эльзе.

Финансовые условия соглашения о разводе и судебного решения оказались близки к первоначальному предложению Эйнштейна, но теперь были прописаны гораздо детальнее. Судя по документам, опубликованным в «Собрании документов» в 1998 и 2004 годах, по соглашению, подписанному в 1918 году, Эйнштейн должен был положить в швейцарский банк на имя Марич 40 000 немецких марок, с которых она получала проценты в качестве алиментов и на содержание детей, но основной вклад без разрешения Эйнштейна трогать не могла. Затем, в случае получения им Нобелевской премии, ему необходимо было также положить в швейцарский банк призовые деньги за вычетом 40 000 марок, которые уже внес. Таким образом, на имя Марич в качестве ее собственности оформлялся вклад, равный полной сумме премии. Но опять же, она и сыновья через нее могли свободно распоряжаться только процентами. Для доступа к основному вкладу требовалось разрешение Эйнштейна. В обоих случаях он обеспечивал ей (при необходимости осуществляя дополнительные выплаты) минимальный годовой доход в 8 000 швейцарских франков (не немецких марок, как оговаривалось ранее, поскольку они постоянно обесценивались). После ее смерти или повторного замужества траст переходил в собственность детей. При этом Милева сохраняла все права на детей. Эйнштейн мог общаться с ними только в Швейцарии и только во время школьных каникул.

В ноябре 1922 года Эйнштейн получил Нобелевскую премию по физике (за 1921 год). Денежная часть составила около 120 000 шведских крон, или (не принимая во внимание рухнувшую немецкую марку) около 180 000 швейцарских франков. По требованию Милевы, он передал ей 45 000 франков в качестве первого взноса на приобретение многоквартирного жилого дома в Цюрихе, где она собиралась жить сама с детьми и использовать арендную плату как доход и выплату остальной суммы по закладной. Еще 45 000 франков он положил в швейцарский банк на ее имя. Но вопреки яростным возражениям Милевы и в обход условий бракоразводного договора, остаток призовых денег (90 000 франков) он перевел не в швейцарский банк, а в нью-йоркскую инвестиционную фирму. Послевоенная американская экономика процветала, и это казалось надежным вложением – до краха 1929 года. Несмотря на нарушение соглашения, Эйнштейн заявил бывшей жене, что выполнил все свои обязательства.

2 июня 1919 года в Берлине Эйнштейн женился на своей двоюродной сестре Эльзе. Месяцем ранее научная экспедиция под руководством британского астронома Артура Эддингтона обнаружила отклонение света звезды, проходящего у самого края солнечного диска – именно это предсказывала общая теория относительности Эйнштейна. В том же году Эддингтон сделал доклад на совместном заседании Королевского общества и Королевского астрономического общества, после чего Эйнштейн внезапно стал мировой знаменитостью.

Остаток своих дней Милева провела в Цюрихе, часто болея и ухаживая за сыном Эдуардом, который страдал от приступов шизофрении. Ганс Альберт стал известным инженером-строителем и предмет гордости своей матери. Позже он занял место профессора в Калифорнийском университете в Беркли. Его сын Бернард Сизар стал физиком. Многолетняя подруга и конфидентка Милевы Элен Кауфлер-Савич во время Второй мировой войны осталась в Белграде, оккупированном немцами (хотя была наполовину еврейкой), где и умерла от голода и пневмонии в 1944 году. Ее дочь Юлка стала профессором медицины. Милева Эйнштейн-Марич замуж больше не вышла. Она скончалась в Цюрихе 4 августа 1948 года в возрасте семидесяти двух лет.

Как мы увидели в этом кратком обзоре, должным образом изученная история показывает реальную Милеву Эйнштейн-Марич как женщину, подававшую большие надежды, обладавшую решительностью и смелостью, одну из первых, кто проложил женщинам пути в науку на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков. Но в итоге ей не удалось достичь желанных результатов ни в физике, ни в математике, ни в жизни. Как писала Элен Гудман:

«Трагедия жизни Милевы была настоящей. Но не только в личном и общепринятом понимании. Это своего рода притча о двух молодых людях, которые начинали жизнь как интеллектуально родственные души…Но где-то в пути обстоятельства и любовь оказали неравное влияние на их жизнь как мужчины и женщины и как ученых».

Глава 4. Женщины в науке: борьба и успех

История Милевы Марич отзывается в нас, и для этого есть основания. Мы узнаем решительную девочку в школе для мальчиков, уверенную студентку, которая видит для себя карьеру в физике, страстную молодую женщину, желающую равноправного брака. Мы понимаем, что Милева раздвинула границы, за которые в то время не позволено было переступать девушкам и женщинам, и что она и ей подобные преуспели в том, чтобы изменения коснулись и остальных. К началу двадцатого века Германия, Австро-Венгрия и большинство западноевропейских стран, наиболее сильно сопротивлявшихся идее получения высшего образования женщинами, наконец открыли двери своих университетов для представительниц женского пола. Образование – один из важнейших шагов к равенству, но это лишь начало. Если женщины хотели сделать карьеру в науке, для них попросту не было путей. Даже самые амбициозные женщины с самыми блестящими способностями сталкивались с гигантскими социальными и административными барьерами, которые существовали на протяжении многих поколений, и их следы чувствуются и по сей день.

Важно помнить, что женщины-ученые и женщины-математики были всегда. Задолго до того, как женщины получили доступ в университеты или просто к высшему образованию, существовали потрясающе творческие, даже гениальные личности, которых признавали современники и помнят историки. Можно назвать Лауру Басси, Эмили дю Шатле, Софи Жермен, Мэри Соммервиль, Софью Ковалевскую. Большинство женщин-ученых свои знания получали в семье и работали в домашних условиях, поскольку именно там в основном и развивалась наука. Например, Каролина Гершель помогала брату в астрономических наблюдениях и сама стала известным астрономом. Мария Митчелл научилась астрономии у своего отца и получила международное признание как первая американка, открывшая новую комету. Мария-Анна Польз Лавуазье работала с мужем в химической лаборатории у себя дома. Их партнерские отношения запечатлены в великолепном парном портрете работы Жак-Луи Давида. Историки выявили много таких женщин. Вполне вероятно, что были и другие, о которых нам пока неизвестно.

В девятнадцатом веке занятия наукой все больше становились профессиональной областью деятельности и все больше сегрегировались по половому признаку. Поскольку образ ученого ассоциировался с мужчиной, работающим за полноценную зарплату вне дома, то и наука представлялась исключительно как мужское занятие, в котором женщине нет места. Женщины занимали доступные им научные ниши, причем нередко выполняли важную работу, но она рассматривалась (и оплачивалась) как второстепенная. Они работали иллюстраторами, библиотекарями, техническими специалистами, ассистентами, писали учебники. Они занимали профессорские должности в женских колледжах, где преподавали, проводили исследования и боролись за права женщин. Их нанимали на работу в обсерватории, производственные лаборатории, в государственные учреждения как «людей-компьютеры», в группы, которые были полностью сегрегированны по половому, а порой и по расовому признаку. Женщин набрали в Манхэттенский проект[3], а когда война окончилась, распустили. Они находили себе место в научных областях, более лояльных к женщинам, в частности, в изучении радиоактивности, рентгеновской кристаллографии и астрономии. Довольно часто формировались творческие научные семейные пары – примерно такие, как представляли себе Милева и Альберт в студенческие годы.

Одной из наиболее успешных и заметных семейных научных пар являются супруги Мария и Пьер Кюри. В 1903 году, когда они были удостоены Нобелевской премии (вместе с Анри Беккерелем) за открытия в области радиоактивности, общественная реакция представляла собой смесь изумления и неверия в то, что женщина, жена и мать может быть серьезным ученым. К 1947 году, когда лауреатами Нобелевской премии по физиологии и медицине стали американские биохимики чешского происхождения Герти и Карл Кори (вместе с Бернардо Альберто Усаем) за исследование углеводного обмена веществ, женщины, добившиеся высокого положения в науке, перестали быть большой редкостью, но важно заметить, что в обоих супружеских парах нобелиатов, как во Франции, так и в США сорок лет спустя, ведущую роль приписывали мужьям, а женам отводилась лишь вспомогательная. Такое отношение сохранялось на протяжении почти всего двадцатого века и применялось даже к парам, которые непосредственно не работали вместе, как, например, американская физик-теоретик немецкого происхождения Мария Гепперт-Майер и ее американский супруг Джозеф Майер, физико-химик. Первые тридцать лет брака Джо был уважаемым университетским профессором, в то время как Мария занимала ряд вспомогательных должностей притом, что имела международное признание за свои теоретические работы в области квантовой и ядерной физики. В 1960 году Джо и Марию пригласили на профессорские должности в Калифорнийский университет Сан-Диего, а в 1963 году Мария (вместе с Йоханнесом Хансом Даниэлем Йенсеном) стала лауреатом Нобелевской премии по физике за открытия, связанные с оболочечной структурой ядра. Заголовок в местной газете – «Мамаша из Ла-Хойя выиграла Нобелевскую премию» – показывает, насколько трудно было представить, даже спустя шестьдесят лет после получения Нобелевской премии Марией Кюри, что слова «физик» и «ученый» могут быть применимы к женщине.

О не таких успешных научных супружеских парах нам известно меньше, но одно исключительно трагическое исключение хорошо задокументировано. Когда Клара Иммервар выходила замуж за физико-химика Фрица Габера, она уже была доктором наук в области физической химии в университете Бреслау (ныне польский Вроцлав). Она защитила диссертацию в 1900 году, за девять лет до того, как университет стал официально принимать на обучение женщин; у нее было несколько публикаций и сильное желание продолжать научные исследования. Клара надеялась, что им с Фрицем удастся работать вместе, но этого не произошло, и она была несчастлива в браке. В 1915 году, когда Фриц на несколько дней приехал с фронта в отпуск домой в Берлин, она выстрелила в себя из его служебного пистолета. Некоторые авторы истолковали самоубийство Клары как протест против ведущей роли мужа в разработке химического оружия, но существующие документы показывают, что она давно уже находилась в подавленном состоянии из-за не сложившейся семейной жизни и утраты своей индивидуальности как ученого.

В первом поколении женщин-ученых, получивших университетское образование, многие предпочитали не заводить семью, чтобы полностью посвятить себя работе. Но и при этом, несмотря на выдающиеся научные достижения, относительно немногим удалось сделать удачную карьеру. Например, Эмми Нётер считается одним из самых ярких математиков двадцатого века. Она известна своими новаторскими работами в области современной абстрактной алгебры и сильным влиянием на развитие современной физики, благодаря решению проблем сохранения энергии в рамках общей теории относительности Эйнштейна. За двадцать пять лет профессиональной деятельности в Германии, преимущественно в Гёттингене, она, несмотря на все усилия коллег, почти не имела оплачиваемых должностей в университетах. Многие годы университет не давал ей возможности получить хабилитат, высшую академическую квалификацию, позволяющую занимать профессорскую должность, – исключительно по половому признаку. Только после 1933 года, когда Нётер была вынуждена эмигрировать из Германии из-за расовой политики нацистов, она впервые получила должность с достойной оплатой. Она стала профессором в женском колледже Брин Мор близ Филадельфии и поддерживала контакт с Эйнштейном и другими коллегами в Принстоне до своей преждевременной смерти в 1935 году.

Австрийский физик Мариетта Блау первой стала использовать фотоэмульсию для визуализации высокоэнергетических ядерных частиц и ядерных превращений. В 1937 году она с коллегой Гертой Вамбахер обнаружила, что космическое излучение влияет на взрывной распад тяжелых ядер в фотоэмульсии. Это открытие сильно озадачило научное сообщество физиков-ядерщиков и положило начало области физики частиц. Блау работала в венском Институте в отделе по изучению радия, где более трети научных сотрудников составляли женщины. Хотя никто из ученых не имел постоянной оплачиваемой должности, мужчины могли получить хабилитат, а большинство женщин – нет. Когда Блау попыталась выяснить причину такой несправедливости, ей ответили: «Женщина и еврейка – это слишком много». Отсутствие академической должности затруднило ее эмиграцию. Покинув Вену в 1938 году, она в течение дести лет не могла продолжать исследования в своей области, и ко времени смерти и она, и ее работы оказались почти забыты.

Лиза Мейтнер, уроженка Вены, нашла свой профессиональный приют в Берлине, где занималась радиоактивностью, открыла новую область ядерной физики и вместе с химиками Отто Ганом и Фрицем Штрассманом одной из первых обнаружила явление деления атомного ядра. Для старта ей оказалось необходимым междисциплинарное сотрудничество с Ганом, она нашла свое место в науке и шанс проявить себя в то время, когда у женщин не было перспектив для занятий академическими исследованиями. Но после она сделала головокружительную карьеру: в 1913 году штатная должность в Институте химии кайзера Вильгельма; в 1917 – собственная группа в институте, что приравнивалось к профессорской должности; хабилитация в 1922 году и должность адъюнкт-профессора (приглашенного профессора) в Берлинском университете в 1926 году. Каждый шаг – целый этап в процессе вовлечения женщин в немецкую науку. В 1920-е годы Эйнштейн любил называть ее «наша Мария Кюри», признавая ее роль в берлинском сообществе физиков и международную известность. В 1938 году она была вынуждена бежать из Германии, перебралась в Стокгольм, где ее взяли на должность младшего сотрудника без лаборатории и возможности продолжать работу, которой занималась ранее. Эмиграция разрушила карьеру Мейтнер, понизила ее репутацию, оставила без Нобелевской премии и в итоге скрыла в тумане ее роль в истории науки двадцатого века.

В первых поколениях женщин-ученых почти все испытывали трудности в профессиональной жизни и многие остались сильно недооцененными. Женщины-ученые были дважды аутсайдерами: слишком необычны для женского общества как женщины и воспринимались всерьез в традиционно мужских сферах деятельности как ученые. Это ставило их в слабую позицию везде, кроме круга близких друзей и коллег, которые знали их и понимали их работу. В таком положении оказалась и Мейтнер в Швеции, где к ней относились преимущественно как к женщине и иностранке, а не как к выдающемуся физику с несколькими номинациями на Нобелевскую премию, способного обогатить шведскую науку. Сходное отношение испытывала и Мария Кюри. После Нобелевской премии 1903 года бытовало мнение, что она была просто помощницей мужа, или, более романтично, его музой. После того, как Пьер Кюри погиб в 1906 году и Мария была назначена на его место в Сорбонне, нашлись люди, полагавшие, что единственным ее достоинством для занятия профессорской должности стало вдовство. А в 1911 году, после того, как она во второй раз стала нобелевским лауреатом, на сей раз по химии за открытие полония и радия, выделение радия и изучение природы и соединений этого элемента, пресса принялась поливать ее грязью за роман с женатым коллегой. Мария Кюри так и не была избрана во Французскую Академию наук. Только спустя много лет к ней пришло то признание, которое сопровождает ее имя в наши дни.

Сменилось не одно поколение, прежде чем женщины-ученые стали восприниматься как норма. И этот процесс еще не завершен. Не далее как в 2005 году президент Гарвардского университета публично заявлял, что женщин могут сдерживать «вопросы внутренней пригодности». Нас до сих пор беспокоит малочисленность женщин и представителей меньшинств в таких областях деятельности, как физика, математика, техника и технология. Мы до сих пор задаемся вопросом, когда же каждый человек, обладающий способностями и желанием посвятить свою жизнь науке, будет иметь все возможности для достижения своей цели. Оглядываясь назад, мы добиваемся более глубокого признания многих женщин, кто так же дерзал и надеялся отдать жизнь науке, как Милева Марич в молодости.

Глава 5. История начинается

История Милевы Марич берет начало в устных рассказах родственников и друзей ее семьи. Часть из них позже была собрана и опубликована спустя девять десятилетий. Первое из известных заявлений о вкладе Марич в работы Эйнштейна появилось в интервью, опубликованном 23 мая 1929 года, которое дала близкая подруга Марич по Цюриху Милана Стефанович (урожденная Бота), бывшая студентка-психолог из Сербии.

Интервью, которое мы подробнее разберем ниже, цитировалось в поддержку версии о сотрудничестве Марич с Эйнштейном в период создания его работы 1905 года по теории относительности. Интервью брал журналист Миша Сретенович, оно появилось в одном из белградских периодических изданий, но исследователи не пришли к единому мнению, в каком именно. Где бы его ни опубликовали, текст интервью и его последующее использование демонстрируют сложности анализа и интерпретации подобного рода источника: смесь языков, переводы, подгоняемые под заранее сложившееся мнение, ненадежность слухов и памяти. Впрочем, это не помешало ряду авторов использовать это интервью как важный источник для рассказа истории Милевы.

За пределами Сербии единственными доступными нам версиями ключевого момента в поддержку возникшей позже истории Милевы являются три фразы сербского оригинала, сопровождающиеся переводами на немецкий и английский язык трех авторов. Десанка Трбухович-Гюрич, в своей биографии Марич цитирует эти фразы на сербском. Немецкий перевод, сделанный, вероятно, ею же, появился в немецких изданиях ее книги. Фразы, приводимые автором на сербском, переведены на английский Карло Бараньи и опубликованы Мишель Закхейм в ее книге «Дочь Эйнштейна: в поисках Лизерль». Сербский автор Дорд Крстич в своей книге «Милева и Альберт Эйнштейн: любовь и научное сотрудничество» дает другой английский перевод, причем приводит оригинальное интервью в качестве источника. Английский перевод Крстича выглядит гораздо ближе к немецкому переводу.

Как сообщал Сретенович, Милана Стефанович (чтобы избежать путаницы, в дальнейшем мы будем называть ее просто Милана), явно отвечает на вопрос о работе Эйнштейна, когда говорит:

«Мика [еще одно домашнее имя Милевы] должна быть самым надежным источником информации о происхождении его [Эйнштейна] теории [относительности], поскольку принимала участие в ее создании. Пять-шесть лет назад Мика рассказывала мне об этом, но с болью. Вероятно, ей было тяжело пробуждать воспоминания о самых приятных часах, а может, ей не хотелось принижать великую славу ее бывшего мужа».

В английском переводе Закхейм последняя фраза звучит так: «maybe she does not wish to kill the great voice of her former husband» («возможно, она не хочет заглушить великий голос ее бывшего мужа»). Немецкий перевод Трбухович-Гюрич звучит более прозаично: «vielleicht wollte sie auch dem grossen Ansehen ihres einstigen Mannes nichts anhaben» («возможно, она не хотела повредить великой репутации ее бывшего мужа»).

В авторитетной книге Трбухович-Гюрич свидетельство Сретеновича, наряду с цитатами из ненаучных источников (см. раздел о Питере Мишельморе ниже), используется как утверждение, что Марич принимала участие в формулировке специальной теории относительности Эйнштейна. Но, что типично для свидетельств, основанных на слухах, мы не можем знать, что именно Марич говорила Милане. Более того, неопределенность Миланы (как это подано журналистом) не указывает на однозначность слов Марич. Слова «Вероятно, ей было тяжело пробуждать воспоминания о самых приятных часах, а может, ей не хотелось «ослаблять» (принижать) великую славу ее бывшего мужа» допускают, что Милана вносит от себя нечто большее, чем на самом деле ей сказала Марич.

Сама Марич не подтверждала то, что говорила Милана в интервью (если вообще была с ним ознакомлена – по мнению Крстича, Марич в 1929 году ездила в Нови-Сад, чтобы позаботиться о больной матери. Потом она навестила другую свою близкую подругу по Цюриху, Элен Кауфлер-Савич, которая в то время жила в Сербии, недалеко от Белграда. Визит подтверждается письмом, которое Марич написала Кауфлер-Савич 13 июня 1929 года, после возвращения в Цюрих. Это было примерно через три недели после публикации интервью в Белграде. Нельзя утверждать наверняка, видела ли Марич интервью с Миланой или Милана только сообщила ей о нем, но Марич упоминает об этом в письме к Элен от 13 июня:

«Милана написала мне очень самоуверенное письмо…Милана не могла не посвятить в наши разговоры газетного репортера, но я тогда думала, что тема закрыта, поэтому вообще ее не касалась. Я бы предпочла не иметь дела с подобного рода газетными публикациями, но подумала, что это доставит удовольствие Милане, а она, вероятно, решила, что тем самым доставит удовольствие мне и каким-то образом поможет мне обрести определенные права vis-à-vis Э. [Эйнштейна] в глазах публики».

Из этого письма следует, что Марич не опровергает, но и не подтверждает версию, которую Милана изложила журналисту – версию Марич о ее роли в формулировании специальной теории относительности, которую, по словам Миланы, та рассказала ей пять или шесть лет назад. Если, что вполне вероятно, Марич не видела самой статьи в белградской газете, а полагалась лишь на то, о чем сообщила ей Милана в письме, не исключено, что Марич оказалась не вполне в курсе того, что наговорила журналисту ее подруга.

Даже притом, что содержание интервью крайне ненадежно и является показанием с чужих слов, интересно оценить объективность (или необъективность) источника. В данном случае важно отметить, что в конце своих студенческих лет в Цюрихе Милана Бота невзлюбила Эйнштейна. Как отмечают Хайфилд и Картер, «Милана не была незаинтересованным лицом; ее свидетельства отражают ее большую любовь к Милеве и, вероятно, долгую неприязнь к Эйнштейну». В Цюрихе Эйнштейн был частым гостем пансиона фрау Энгельбрехт, в котором проживали Марич, Милана Бота, Элен Кауфлер и еще несколько молодых женщин, приехавших в Цюрих для получения высшего образования. Он часто приходил со скрипкой на устраиваемые ими музыкальные вечера, и в 1898 году Бота в письме родителям весьма высоко о нем отзывалась. Однако по мере развития романа Эйнштейн все больше монополизировал время Марич (они также регулярно вместе читали книги известных физиков), и отношение Бота к нему радикально изменилось. В июле 1900 года она писала матери: «С Мицей [одно из прозвищ Милевы] вижусь редко из-за этого немца [Эйнштейна], которого терпеть не могу…». Несомненно, склонность Эйнштейна поддразнивать подруг Милевы могла усиливать неприязнь Миланы по отношению к нему, независимо от причины и глубины этой неприязни.

Двадцать девять лет спустя у Миланы могли сохраниться чувства студенческих лет. Стало это причиной или нет, не важно, поскольку подруга Марич не только не была незаинтересованным лицом в интервью, но и потому, что вырванные из контекста интервью три фразы содержат в себе все недостатки пересказа с чужих слов. Этот фрагмент включила в свою книгу Трбухович-Гюрич, и, несмотря на известные предостережения, он стал рассматриваться теми, кто готов был закрыть глаза на очевидную сомнительность этих слов, как самое раннее письменное свидетельство в поддержку истории Милевы.

В 1962 году известный австралийский журналист Питер Мишельмор, в то время работавший иностранным корреспондентом в Соединенных Штатах, опубликовал небольшую биографическую книжку «Эйнштейн: краткий очерк». В процессе подготовки книги он в феврале 1962 года на два дня съездил в Калифорнию и побеседовал с сыном Марич и Эйнштейна Гансом Альбертом Эйнштейном. Ганс Альберт родился в Берне в мае 1904 года, стал дипломированным инженером и в 1960-х годах был профессором Калифорнийского университета в Беркли. В контексте разговора о статье Эйнштейна 1905 года, посвященной теории относительности, Мишельмор заявил, не ссылаясь на источник: «Милева помогала ему разобраться с некоторыми математическими проблемами, но никто не мог помочь в его творческой деятельности, в потоке новых идей».

Можно было предположить, что в основе утверждения – слова Ганса Альберта. Вероятно, он как-то высказывался по этому поводу. Но при отсутствии указаний Мишельмора мы не можем судить, что на самом деле говорил ему Ганс Альберт спустя пятьдесят семь лет после описываемых событий. Поскольку Мишельмор ни на кого не сослался, делая такое заявление, оно могло быть просто плодом его воображения, как и многие другие сюжеты, представленные в его книге. В любом случае, как отметил историк науки Альберто Мартинес, в 1905 году Ганс Альберт был младенцем, поэтому все, что он мог позже говорить о математических проблемах, решать которые могла помогать его мать тогда, не является свидетельством «из первых рук».

Два последующих создателя истории Милевы, Трбухович-Гюрич и Сента Трёмель-Плётц, приукрасили утверждение Мишельмора, намекнув на более непосредственный источник – самого Альберта Эйнштейна. По словам Трбухович-Гюрич:

«Питер Мишельмор, который собрал много информации об Альберте Эйнштейне, сказал: “Милева помогала ему решать некоторые математические проблемы”».

Трёмель-Плётц, ссылаясь на книгу Трбухович-Гюрич 1983 года, дословно приводит цитируемые в ней слова Мишельмора, но добавляет и от себя:

«Питер Мишельмор, который собрал много информации об Альберте Эйнштейне, сказал: “Милева помогала ему решить некоторые математические проблемы”. Она была с ним в Берне и оказывала помощь, когда он испытывал затруднения с теорией относительности».

Две фразы Трбухович-Гюрич, которые приводит Трёмель-Плётц в своей статье рядом, на самом деле взяты с разных страниц. В обоих случаях авторы делают вид, что Мишельмор получил информацию непосредственно от Эйнштейна, и наивный читатель мог не обратить на это внимания, поскольку Эйнштейн умер всего семь лет назад. Но что более важно, никто из них не взял на себя труд свериться с источником и обнаружить, что Мишельмор не выразил благодарность Альберту Эйнштейну в примечаниях автора.

Нет возможности установить, что из написанного в его книге Мишельмор выяснил у Ганса Альберта, но – что удивительно для уважаемого журналиста – очень многое является просто плодом фантазий самого Мишельмора в сочетании с неточной информацией, предоставленной сыном Эйнштейна.

Эти фантазии прекрасно видны в многочисленных сюжетах книги с выдуманными диалогами – видимо, для придания большей увлекательности повествованию. Вот лишь один пример:

«После года в Цюрихе Эйнштейну предложили должность профессора по экспериментальной физике в Немецком университете[4] в Праге. Это было соблазнительно. Оклад там был вдвое выше тех двадцати четырех фунтов в месяц, которые ему платили в Цюрихе.

– Но это не твоя область, – возразила Милева. – Ты же не занимаешься экспериментами.

– Да, ты права. Я откажусь.

– Это большая удача, Альберт, – заметил коллега. – Ты не можешь себе позволить отказаться от должности профессора.

– Конечно нет. Я соглашусь.

Эйнштейн, как обычно, был слишком погружен в собственную теоретическую работу, чтобы решить, стоит или нет срывать семью с места и перебираться в Прагу. Но для Милевы решение было важным. Она потребовала, чтобы он определился. В итоге он собрался попытать силы в Праге».

Репутация Эйнштейна сложилась преимущественно на основании его работ в теоретической физике. Ему предлагали должность профессора не по экспериментальной, а по теоретической физике, и он стал руководителем нового института в этой области. Уже одно это, не говоря уж о сомнительности подобного разговора между Милевой и Альбертом, подрывает любые утверждения о том, что биография Эйнштейна, написанная Мишельмором, является плодом серьезных исследований. Тем не менее Трбухович-Гюрич цитирует сценарий Мишельмора, словно это исторический факт, причем в весьма вольном переводе с английского и без каких-либо подтверждений. В ее книге есть еще два заимствования из Мишельмора.

Мишельмор справедливо отмечает, что в последний год учебы в Политехникуме Эйнштейн овладел уровнем базовых знаний по математике, достаточным для его целей, а потому нередко пропускал лекции по этим предметам. После чего он заявляет:

«По счастливому случаю двое ближайших друзей Эйнштейна по институту изучали математику. Одним был Марсель Гроссман, который искренне восхищался масштабом ума Эйнштейна… Гроссман великодушно делал подробные конспекты лекций и вдалбливал их Эйнштейну по выходным…Другим ближайшим другом была Милева Марич…Она была сильна в математике не хуже Марселя и тоже принимала участие в консультациях по выходным».

За исключением того, что Эйнштейн пользовался подробными конспектами Гроссмана, все остальное – полная выдумка. Эйнштейн брал у Гроссмана конспекты в 1898 и 1900 годах, когда готовился к промежуточным и дипломным экзаменам. Абсурдная история (и картинка), что приятель вдалбливал знания в голову Эйнштейну, а Марич способствовала этому, встречается только в повествовании Мишельмора.

Замечание, что Марич «была сильна в математике не хуже Марселя» не соответствует оценкам в ее табелях об успеваемости, которые сейчас доступны. У Гроссмана были высшие баллы по всем четырем математическим предметам, которые требовалось сдавать во время промежуточных и дипломных экзаменов. В 1907 году он стал профессором геометрии в Политехникуме, а в 1911 – заведующим физико-математического отделения (отделения VI-А). Марич, напротив, провалила дипломные экзамены в Цюрихском политехникуме преимущественно из-за низких оценок по математике. Ни о каких ее достижениях в математике, помимо учебы в Политехникуме, не известно.

Очевидно, если Мишельмор не имел представления об относительно средних успехах Марич в Политехникуме, то ему не были известны и успехи Эйнштейна. Однако в популярной литературе его необоснованное утверждение, что Марич как математик была равна Гроссману, было принято как исторический факт и разошлось в цитатах по ряду других публикаций. Например, Дорд Крстич в 1991 году писал:

«Маловероятно, что ее [Марич] вклад в работу Эйнштейна будет когда-нибудь точно определен. Тем не менее, если иметь в виду, что она «была сильна в математике не хуже Марселя [Гроссмана]», можно предположить, что ее роль не была незначительной».

В 1995 году Андреа Габор писала, цитируя Крстича, но неверно воспроизводя фамилию Гроссмана[5]:

«[Примерно в 1913 году] Эйнштейн, занимаясь общей теорией относительности, начал сотрудничать с Гроссманом; сотрудничество заслуживает особого внимания, поскольку, по словам биографа Эйнштейна Питера Мишельмора, Марич «была сильна в математике не хуже Марселя [Гроссмана]».

Более чем десять лет спустя Эдит Борхардт повторила цитату, позаимствовав ее у Габор (и повторила ту же ошибку в написании фамилии Гроссмана). Точно также Радмила Милентиевич, констатировав, что «Мишельмор был первым биографом Эйнштейн, который признал… что она сыграла значительную роль в достижениях Эйнштейна 1905 года», процитировала эту фразу по книге Трбухович-Гюрич как неоспоримый исторический факт.

Глава 6. История приобретает очертания

Высшей точки история Милевы достигает в сербском и немецких изданиях биографии Милевы Эйнштейн-Марич, написанной Десанкой Трбухович-Гюрич. Немецкие переводы опубликовал Пауль Хаупт. До тех пор малоизвестная работа привлекла широкое внимание общественности в 1987 году, после публикации первого тома «Собрания документов Альберта Эйнштейна» и включенных в него так называемых любовных писем Эйнштейна и Марич. (Сюжеты этих писем стали вторичным источником для утверждений о предполагаемом вкладе Марич в ранние научные достижения Эйнштейна). Три года спустя немецкий лингвист и психотерапевт Сента Трёмель-Плётц, никогда раньше не писавшая про Эйнштейна или на какие-то иные исторические темы, решила познакомить англоязычных читателей США и остального мира с работой Трбухович-Гюрич, опубликовав пространную статью «Милева Эйнштейн-Марич: женщина, которая делала математику для Эйнштейна». В ней автор опирается на немецкое издание книги Трбухович-Гюрич 1983 года, а также приводит свои заключения, сделанные на основе знакомства с перепиской Марич и Эйнштейна, приведенной в первом томе «Собрания документов». Для последующих авторов, не имевших возможности прочитать сербское или немецкое издание Трбухович-Гюрич или французский перевод 1991 года (на английском книга так и не вышла), статья Трёмель-Плётц стала легко доступной выжимкой из нее.

Десанка Трбухович-Гюрич родилась в 1897 году в интеллигентной сербской семье в хорватском городе Крапине. Умерла в Сербии, в Белграде, в 1982 году, в тот год, когда вышло первое издание ее книги о Марич на немецком языке. Как пишет Вернер Циммерман, бывший городской архивариус Цюриха и редактор немецких изданий книги Трбухович-Гюрич (вероятно, она сама перевела ее на немецкий), Десанка Гюрич в молодости пошла тем же путем, о котором мечтала Марич. Она изучала математику и физику в университетах Загреба и Праги. Затем стала преподавателем гимназии по этим предметам, в 1922 году вышла замуж за Борислава Трбуховича и взяла двойную фамилию (как и Милева Эйнштейн-Марич).

Это были первые годы существования Королевства сербов, хорватов и словенцев, возникшего после Первой мировой войны. В 1929 году оно было преобразовано в Королевство Югославия. После Второй мировой войны Трбухович-Гюрич преподавала в техническом колледже и университете в Белграде. Выйдя на пенсию, она решила все разузнать и написать о женщине, которой «есть все основания гордится как представительницей нашего [сербского] народа» и которую она считает «великой во всех смыслах» – о Милеве Эйнштейн-Марич.

Исследования Трбухович-Гюрич в 1969 году вылились в публикацию биографии Марич на сербском языке «В тени Альберта Эйнштейна» («U senci Alberta Ajnštaina»). В 1982 году появилось первое издание книги на немецком языке «Милева Марич-Эйнштейн 1875–1948»)«Mileva Maric-Einstein 1875–1948»). На следующий год вышло второе издание с тем же текстом, но с послесловием швейцарского редактора Вернера Циммермана и более развернутым заглавием – «В тени Альберта Эйнштейна: трагическая жизнь Милевы Эйнштейн-Марич» («Im Schatten Albert Einsteins: Das tragische Leben der Mileva Einstein-Marić»). После того, как вышел из печати первый том «Собрания документов» Эйнштейна, Пауль Хаупт в 1988 году еще раз переиздал книгу Трбухович-Гюрич. В свете недавно появившейся переписки Марич и Эйнштейна и других биографических материалов и документов редактор удалил устаревшие сведения, а также пересмотрел и исправил фрагменты текста в специальном «Дополнении редактора». Издание 1988 года содержит и новое послесловие, написанное редактором, где представлена более полная информация об авторе. На фоне внезапно возросшего интереса к судьбе Марич, вызванного как публикацией документов Эйнштейна, так и последующих статей Сенты Трёмель-Плётц и Эвана Харриса Уокера, в 1993 году Хаупт еще раз выпустил книгу, пометив в выходных данных, что это пятая редакция, хотя она идентична четвертой. В 1995 году белградское издательство опубликовало репринт издания книги Трбухович-Гюрич на сербском языке.

Биография Марич, написанная Десанкой Трбухович-Гюрич и опубликованная на сербском, немецком и французском языках, легла в основу истории Милевы. Как указывает Трёмель-Плётц, «Она хотела спасти Милеву Эйнштейн-Марич от забвения и вписать ее имя в историю Сербии и историю науки». Это ей удалось. Но в то же время она, вследствие весьма вольного использования источников, внесла множество ошибок, недоразумений и преувеличений.

В предисловии к биографии Марич Десанка Трбухович-Гюрич дает краткую выдержку истории Милевы и ее основные пункты:

«Из всего, что мы о ней [Милеве] знаем, можно сделать вывод, что она сыграла большую и заметную роль в творческой деятельности Эйнштейна. Мы сделали такой вывод, исходя из:

1) ее большого таланта, проявившегося уже в детстве;

2) силы ее стремления к знаниям и глубокого погружения в математику и физику, которые она освоила за границей вопреки сильному сопротивлению окружающих, предрассудкам своего времени и провинциальному происхождению;

3) ее необычайных успехов в обучении;

4) сотрудничества с Эйнштейном в период учебы и совместной жизни;

5) заявлений, которые делал сам Альберт Эйнштейн о ее участии в его работе, что подтверждается авторитетными современниками;

6) того факта, что Эйнштейн отдал Нобелевскую премию Милеве.

Эти пункты, будучи подтвержденными в книге, должны были обосновать правомочность заявления Трбухович-Гюрич, что Марич «сыграла большую и заметную роль в творческой деятельности Эйнштейна». Разумеется, мы можем согласиться со вторым пунктом списка и разделить восхищение автора «силой стремления к знаниям». Именно она побудило Марич оставить семью и родные места и отправиться в Швейцарию; она объясняет ее решимость преодолеть все препоны, мешающие женщинам получать высшее образование и заниматься наукой, оказаться единственной женщиной на своем курсе в Цюрихском политехникуме, которая добралась до дипломных экзаменов, дающих право стать преподавателем физики и математики. Достижение поистине выдающееся, и эта решимость была необходимым условием, чтобы идти наравне со стремящимися сделать научную карьеру однокурсниками и будущим мужем Альбертом Эйнштейном и чтобы, как утверждала Трбухович-Гюрич, внести большой вклад в его работу. Но все это на самом деле не означает, что она действительно сыграла какую-то роль и что эта роль была «большой и заметной».

В этой и последующих главах я подробно проанализирую мнимые доказательства значимости роли Марич, рассматривая остальные пять пунктов, перечисленных Трбухович-Гюрич, в контексте того, как они представлены в работах и других авторов.

Милош, отец Милевы, еще до школы научил свою одаренную дочку основам арифметики и поощрял ее к изучению немецкого языка как основы для будущей профессиональной карьеры.

В 1882 году в возрасте шести лет Милева пошла в начальную школу в городке Руме в Воеводине, тогда – южной провинции Венгрии. Как пишет Трбухович-Гюрич, учительница начальных классов говорила отцу Милевы: «Внимательно относитесь к этому ребенку! Она редкий феномен». Возможно, учительница действительно так считала, но нам неизвестен источник, которым пользовалась Трбухович-Гюрич, приводя это высказывание. Им не мог быть отец Милевы, поскольку он умер в 1922 году. Поэтому утверждение или, по крайней мере, его смысл, скорее всего, передавалось устно и в таком виде дошло до Трбухович-Гюрич, когда она стала писать свою книгу.

Тем не менее, даже если считать слова учительницы лишь слухом, Дорд Крстич, имея доступ к соответствующим источникам, сообщает, что в последний год учебы в начальной школе (1886) ее «школьные отметки были очень хорошими». Прослеживая учебу Марич в Руме, Крстич пишет, что по окончании первого года обучения в Сербской высшей школе для девочек в Нови-Саде (1886–1887) она «получила “отлично” по всем предметам». Следующие три года она проучилась в другой средней школе (Королевская неполная средняя школа), в городе Сремска-Митровица. Там, по словам Крстича, «среди четырнадцати учениц ее класса только Милева получила отличные отметки по математике и физике» по окончании школы. Он добавляет, что за эти три года она показала «максимально возможные успехи», но не ссылается на источник в подтверждение своих слов.

Очередные два учебных года (1890–1891 и 1891–1892) Марич провела в Королевской сербской гимназии в городе Шабац. Трбухович-Гюрич лирически рассуждает об этом периоде, отмечая, что выдающиеся способности Милевы уже отдаляли ее от остальных учениц и что в своей изоляции она находила утешение «в мире открытий и возможностей, которые формировались столетиями». Более того, «Милева считала математику великим открытием человечества, которое делает возможным символическое выражение всех знаний, имеющих отношение к природе и явлениям в целом». Источники такого рода высказываний Трбухович-Гюрич опять не приводит. Вероятно, это ее предположения, основанные на том, как она представляла Марич. Кроме того, она утверждает, что в годы учебы в Шабаце Милева была лучшей по всем предметам. Источники опять не приводятся. Тем не менее, на основании всех доступных документов о периоде учебы Марич в Воеводине можно говорить, что она проявила себя блестящей и добросовестной ученицей, в том числе в математике и физике.

В 1892 году Марич поступила в сугубо мужскую государственную Королевскую гимназию в Загребе. Ее приняли в частном порядке, но без обязательства оплачивать учебу; напротив, она «даже получала финансовую поддержку в размере 100 форинтов». Там она проучилась в шестом (повторно) и седьмом из восьми гимназических классах. За этот период у нас есть ее табели успеваемости и другие документы. (Школьные документы любезно предоставил мне Государственный архив Загреба, см. Илл. 1.1 и 1.2. Оценки по предметам переведены и представлены в Приложении А). Согласно документам, в тот год в гимназии было, кроме Милевы, еще несколько учеников на частной основе. Ее оценки за два семестра в течение первого года (1892–1893) в Королевской гимназии почти все «очень хорошо», включая математику. Единственную оценку «отлично» она получила только по греческому языку в первый семестр обучения. В табели значится также предмет «физика», но оценки по нему и за первый, и за второй семестр отсутствуют, потому что, как вписала в эти строчки архивист Михаэла Барбарич, «в шестом классе у них не было физики» (Илл. 1.1).

Похоже, во второй год учебы в загребской гимназии с Милевой произошли какие-то неприятности. В первом семестре почти все оценки снизились, по двум предметам она получила лишь «удовлетворительно». Предыдущая «очень хорошо» по математике опустилась до «хорошо», а оценка по физике за первый семестр оказалась «удовлетворительно». (И по немецкому языку скатилась с «очень хорошо» в предыдущем семестре до «удовлетворительно»). Без дополнительной информации невозможно объяснить такое снижение показателей, но главное в том, что в следующем семестре оценки улучшились. Как показано в приложении А (и Илл. 1.2), Милева по всем предметам получила «хорошо», а по математике и физике даже «очень хорошо».

Наивысшие оценки за этот семестр Марич поставили именно по физике и математике. Трбухович-Гюрич, которая цитирует другой табель успеваемости, скорее всего, была знакома с этими результатами, поскольку пишет (несколько двусмысленно): «Она сдала последние экзамены за седьмой класс в сентябре 1894 года с лучшими оценками по физике и математике». Судя по табелю успеваемости, это для нее оценки оказались лучшими, и они были на ступень ниже максимально возможных. Дорд Крстич в примечаниях к воспоминаниям Элизабет Робос-Эйнштейн о ее покойном супруге Гансе Альберте Эйнштейне пишет, что на экзаменах 1894 года Марич «получила высшие из возможных оценок по математике и физике». Его утверждение повторили Андреа Габор и Радмила Милентиевич. Питер Фриз пошел еще дальше, заявив, что Милева «ощущала себя на своем месте [на уроках физики], удостоившись наивысших оценок, принятых в школе, по математике и физике». Но в 2004 году Крстич пересмотрел свои утверждения, видимо, после знакомства с реальными документами. В книге «Милева и Альберт Эйнштейн» он пишет просто: «Лучшие оценки у нее были по математике и физике». Судя по годовым табелям успеваемости, Марич была, безусловно, очень способной и прилежной ученицей, однако нет оснований говорить о каких-то исключительных успехах, по крайней мере, в школьные годы, о которых пишет Трбухович-Гюрич.

Среднее образование Марич завершала в более лояльной женской гимназии в Цюрихе, где проучилась с ноября 1894 до весны 1896 года. Ни Трбухович-Гюрич, ни Крстич не приводят результатов ее обучения за этот период. Весной Марич сдавала экзамены на аттестат зрелости, необходимый для поступления в университет, но по каким-то причинам в Цюрихском политехникуме от нее потребовали дополнительно сдать вступительные экзамены по математике. Она сдала их со средним баллом 4,25 (по шкале от 1 до 6). Оценка показывает, что Милева перед университетом действительно хорошо разбиралась в математике, но не была исключительно талантлива, как утверждают многие авторы.

Марич и Эйнштейн поступили в Цюрихский политехникум осенью 1896 года (зимний семестр 1896–1897) и как единственные студенты-физики, записались, наряду с четырьмя однокурсниками, выбравшими в качестве специализацию математику, на четырехлетнюю программу по подготовке преподавателей физики и математики. В середине курса им требовалось сдавать промежуточные экзамены, чтобы получить право продолжить обучение. В конце четвертого года предстояли выпускные экзамены, средний проходной балл за которые вкупе с оценкой за дипломную работу давал право на получение диплома, то есть ученой степени, сопоставимой со степенью магистра в США. Как правило, студентами становились выпускники гимназий.

К счастью, Цюрихский политехникум, в 1911 году переименованный в Швейцарскую высшую технологическую школу (ВТШ), сохранил в своих архивах табели успеваемости и Марич, и Эйнштейна за все семестры. Трбухович-Гюрич тоже ознакомилась с этими документами. Факсимиле двух из них, касающихся Марич, она опубликовала в своей книге. Она также привела сравнительную таблицу успеваемости Эйнштейна и Марич. В 1987 году архивные документы об успеваемости Эйнштейна появились в первом томе «Собрания документов». Затем ВТШ разместила табели Марич в Интернете. Все они совпадают с тем, что опубликовала Трбухович-Гюрич и с тем, что представлено в нашей книге Приложении В.

Анализ оценок Марич и Эйнштейна за разные курсы показывает, что они не были какими-то особо выдающимися студентами. Оценки Марич самые скромные, средний балл составляет 4,7 из 6 возможных. Они не свидетельствуют о ее «необычайных успехах в обучении» в Политехникуме. И не могут служить подтверждением заявления Трбухович-Гюрич: «В Милеве он [Эйнштейн] нашел серьезного, равного товарища, который порой превосходил его даже в математике».

В своей книге Трбухович-Гюрич не анализирует результаты промежуточных и дипломных экзаменов Эйнштейна и Марич. Вероятно, она не нашла соответствующих документов в архивах ВТШ. Экзаменационные оценки Эйнштейна наряду с оценками других студентов их небольшой группы опубликованы в 1987. Нет только результатов промежуточных экзаменов Милевы. Но они представлены Циммерманом, бывшим городским архивариусом Цюриха, в примечаниях редактора к изданию книги Трбухович-Гюрич 1988 года. Оценки за выпускные экзамены Марич опубликованы вместе с оценками Эйнштейна. Но оценки за выпускные экзамены 1901 года содержатся только в неопубликованном архивном документе, представленном на факультет Германом Минковским, хотя Циммерман обнародовал все ее средние баллы в 1988 году.

Поскольку первый семестр 1897–1898 учебного года Марич провела в университете Гейдельберга, ей разрешили сдавать промежуточные экзамены в конце третьего года обучения, в начале октября 1899 года, а не после второго курса с Эйнштейном и его однокурсниками-математиками. Оба сдали благополучно. По словам редактора книги Трбухович-Гюрич, который нашел экзаменационные листы, Марич получила весьма приличный средний балл – 5,05 из 6 возможных. Эйнштейн, который сдавал их годом ранее (в 1898), получил средний балл 5,7 – самый высокий среди однокурсников. По физике у него было 5,5, как и у Милевы, но по всем остальным предметам он ее превзошел (см. Приложение Г).

Трбухович-Гюрич явно была не в курсе, что происходило во время дипломных экзаменов в июле 1900 года. «Почему она [Марич] не сдавала дипломные экзамены вместе с ним [Эйнштейном], хотя два последних года успехи у них были одинаковыми, – неизвестно». На самом деле, Марич в 1900 году сдавала дипломные экзамены вместе с Эйнштейном (см. Приложение Г). По теоретической физике они получили, соответственно, 4,5 и 5 (по шкале от 1 до 6), по одному из математических предметов (теория функций) – 2,5 и 5,5. У обоих оказались относительно низкие оценки за дипломные работы, которые имели решающее значение. Средневзвешенный общий балл у Эйнштейна составил 4,91, у Марич – 4,00. По четырем предметам Эйнштейн получил оценку «5» и выше.

28 июля 1900 года Эйнштейн получил диплом преподавателя математики. К сожалению, Милеве это не удалось. Неубедительные 4,00 балла подтолкнули заведующего физико-математическим отделением от имени экзаменационной комиссии (всех профессоров отделения) рекомендовать «не вручать диплом фрейлейн Марич». Неизвестно, как комиссия пришла к этому решению. В правилах ВТШ не указывались никакие ограничительные требования по количеству баллов или иным показателям для получения диплома. Можно лишь с определенной долей вероятности предположить, что решающую роль сыграли 2,5 балла, полученные ею по математическим дисциплинам.

Габор предположила, ссылаясь на Роберта Шульмана (без цитирования): «Поскольку выпускные экзамены содержали и устную часть, она могла стать жертвой предубеждения со стороны экзаменаторов». Но это не помешало Милеве получить хорошие оценки в ходе промежуточных экзаменов (вопрос о возможной предубежденности к Марич как женщине со стороны некоторых экзаменаторов более подробно будет рассмотрен в девятой главе).

Трбухович-Гюрич также была не в курсе того, что Марич на следующий год, в июле 1901 года, попыталась пересдать экзамены, одновременно работая над докторской диссертацией. Ни она, ни кто другой до 1986 года, когда с большими опозданием обнаружились «любовные письма», не знали, что в этот момент Марич была на третьем месяце беременности без всяких перспектив на замужество. Диплом ее оценили в 4,00 балла, как и раньше, а это означало, что, несмотря на все личные переживания, ей нужно было получить более высокие оценки на экзаменах по предметам. По двум из них ей это удалось (по математике – 3,5 балла), по двум другим – нет (см. Приложение Г). В результате средневзвешенный балл опять составил 4,00, и экзаменационная комиссия во главе с профессором математики Германом Минковским вновь не рекомендовала вручать Марич диплом.

Не зная обо всем этом, Трбухович-Гюрич объяснила завершение учебы Марич в Политехникуме без диплома ее разногласиями с ведущим профессором физики Генрихом Фридрихом Вебером: «Она дошла то того, что в результате забрала свою блестящую дипломную работу, забросила исследования под его [Вебера] руководством и в августе 1901 года навсегда покинула Политехникум». Как Трбухович-Гюрич выяснила, что дипломная работа была «блестящей», остается загадкой, поскольку в архивах Политехникума та не сохранилась. Дипломную работу, которую Милева представила в 1900 году, оценили в 4 балла из 6 возможных. То, что Марич позже представила другую работу, маловероятно.

Измученная Милева, беременная, незамужняя, без диплома, оставила Политехникум и уехала домой к родителям в Нови-Сад.

Для многих читателей одним из наиболее убедительных свидетельств того, что Марич принимала участие в работе Эйнштейна, является его фраза, которую приводит Трбухович-Гюрич в своей книге. По словам автора, Эйнштейн произнес ее в беседе с группой «молодых интеллектуалов» в Нови-Саде в 1905 году. У Трбухович-Гюрич она выглядит так: «Жена мне нужна. Она решает за меня все математические проблемы».

В кратком вступлении к своей статье 1990 года Трёмель-Плётц воспроизводит вторую фразу из приведенной выше цитаты: «Моя жена решает за меня все математические проблемы». Отсюда появился заголовок: «Милева Эйнштейн-Марич: женщина, которая делала математику для Эйнштейна». Эта мысль подробно раскрывается и в самой статье.

Анализируя содержание и источник этого утверждения, мы обнаружили, что, по словам Трбухович-Гюрич, Эйнштейн якобы произнес эти слова на встрече с друзьями Милоша, брата Милевы (в то время студента-медика), когда приезжал в Нови-Сад в 1905 году, чтобы познакомиться с родителями невесты. Можно представить, что Эйнштейн таким образом попробовал сострить в понимающей компании, но прежде надо выяснить источник этой информации. Им называется доктор Любомир-Бата Думич, один из студентов, присутствовавших на той встрече, но Трбухович-Гюрич не дает о нем никакой информации. Она также «цитирует» его слова:

«Мы смотрели на Милеву снизу вверх, как на божество. Такое глубокое впечатление она производила на нас своими математическими познаниями и гениальностью. Относительно простые математические задачи она решала мгновенно, в уме, а с теми, на которые грамотным специалистам потребовалось бы несколько недель, разбиралась за пару дней. Мы знали, что она его [Эйнштейна] создала, что она была творцом его славы. Она решала за него все математические проблемы, особенно те, что были связаны с теорией относительности. Просто поразительно, насколько блестящим математиком она была».

Воспоминания восхищенного знакомого (который, вероятно, не мог лично оценить якобы поразительные математические способности Милевы), пересказанные им Трбухович-Гюрич спустя порядка шестидесяти лет после событий, трудно счесть абсолютно надежными. Это особенно важно с учетом того, что нам известны ее довольно скромные успехи в математике во время учебы в Цюрихском политехникуме. В любом случае, уровень математики, необходимый для статьи 1905 года по теории относительности, на которую намекает Думич, не выходит за рамки знаний грамотного студента-физика и не мог представлять особых трудностей для Эйнштейна. Как заметил историк науки Юрген Ренн: «Если бы ему была нужна помощь в математике на таком уровне, на этом бы все и закончилось». Примерно о том же пишет физик Джереми Бернштейн: «В этих статьях [1905 года] нет такого уровня математики, который выходил бы за рамки знаний соответствующе подготовленного студента университета. Вся сложность была в идеях».

Трёмель-Плётц пытается подойти к вопросу с другой стороны, утверждая, что Эйнштейн обладал весьма ограниченными способностями к математике, чем можно объяснить то, что он нуждался в помощи Марич при решении математических задач в своих теоретических изысканиях. Она опирается на «некоторые самооценки Альберта Эйнштейна до того, как он стал играть роль гения века». Трёмель-Плётц приводит высказывание ученого в своем переводе на английский с немецкого текста «Автобиографических заметок» Эйнштейна 1956 года, цитируя Трбухович-Гюрич:

«В годы учебы высшая математика меня не интересовала. Я ошибочно полагал, что это настолько широкая и далекая от меня область, что на нее можно даром потратить всю энергию. К тому же я в своем неведении думал, что для физика достаточно четко понимать элементарные математические идеи и уметь ими пользоваться, а все остальное является неплодотворными тонкостями. Ошибка, на которую я обратил внимание позже [с сожалением (упущено при переводе)]. Моих математических способностей [Begabung] было явно недостаточно, чтобы я мог отличить центральные и фундаментальные понятия от периферийных и незначительных».

Полагаю, «Begabung» более точно перевести как «таланты», а не «способности». Эйнштейн говорил не о своей способности освоить обычную математику, а о более глубоком родстве с математикой. Это выражено точнее в его более развернутой философской автобиографии, написанной на несколько лет раньше, в 1949 году. Там объясняется, как получилось, что он «в известной степени пренебрегал математикой», будучи студентом Цюрихского политехникума: «Я видел, что математика делится на множество специальностей, каждая из которых может поглотить все краткое время жизни, дарованное всем нам. Соответственно, я оказался в положении буриданова осла, который никак не мог решить, какой охапке сена отдать предпочтение. Вероятно, это происходило потому, что моей интуиции было недостаточно, чтобы отличить безусловно фундаментально важные, то есть действительно базовые области математики, от остального более или менее необязательного умственного багажа».

В связи с этим Трёмель-Плётц приводит цитату из Трбухович-Гюрич, которая пренебрежительно относилась к математическим способностям Эйнштейна и полагала, что именно потому ему была нужна помощь в этой области, но явно отступала от собственного утверждения, что Марич «сыграла большую и заметную роль в творческой деятельности Эйнштейна»:

«В своей работе она, как и никто другой, не была соавтором его идей, но она анализировала его идеи, обсуждала их с ним и создавала математическое выражение его идей в части расширения квантовой теории Планка и специальной теории относительности».

Учитывая ограниченные математические способности Марич и декларируемую значимость ее вклада в разработку двух важнейших теоретических концепций, можно не удивляться, что этот вклад и ее роль подаются без каких-либо обоснований. Уже давно установлено, что математические компоненты расширения Эйнштейном идей Планка в статье 1905 года по квантовой теории восходят к трем предыдущим его фундаментальным статьям по статистической механике и термодинамике. Кроме того, как уже было сказано, математический аспект специальной теории относительности не требовал знаний по предмету, превосходящих уровень грамотного студента-физика.

Математических способностей Эйнштейна было более чем достаточно для решения множества других теоретических задач, с которыми он сталкивался на протяжении первого десятилетия после окончания Политехникума в 1900 году. Это подтверждается комментариями профессора физики Цюрихского университета Альфреда Кляйнера в его «Экспертном мнении» по поводу докторской диссертации Эйнштейна, которую тот благополучно представил на рассмотрение в 1905 году. Кляйнер писал: «Выполненные доказательства и вычисления являются одними из самых сложных в гидродинамике, и только обладающий проницательностью и опытом решения математических и физических проблем может осмелиться разобраться с ними». Сложности были такого рода, что Кляйнер рекомендовал узнать мнение своего коллеги, профессора математики Генриха Буркхардта. Буркхардт в приложении отметил, что находит вычисления Эйнштейна «верными без исключения, а манера исполнения демонстрирует глубокое владение соответствующими математическими методами». Тем не менее, позже выяснилось, что в диссертации на самом деле содержится существенная математическая ошибка, которую Эйнштейн исправил в 1911 году.

Трбухович-Гюрич утверждает, что к 1911 году из-за семейного разлада Эйнштейн уже не обсуждал с Марич свою научную деятельность. Соответственно, когда он занимался проблемами гравитации и нуждался в решении каких-то математических задач, он обращался за помощью уже не к жене, а к близкому другу математику Марселю Гроссману: «Я столкнулся с математическими трудностями, которые не могу преодолеть. Умоляю тебя помочь, поскольку начинаю сходить с ума».

Вопреки утверждению Трбухович-Гюрич, которое повторяет Трёмель-Плётц, такого письма Эйнштейна к Гроссману не существует, да его скорее всего и не могло быть, потому что оба ученых в это время жили рядом, в Цюрихе. Происхождение описываемого случая и цитаты связано не с каким-то письмом или иным документом, а с воспоминаниями бывшего студента-математика Цюрихского политехникума и однокурсника Эйнштейна Луи Коллроса. Коллрос писал, что летом 1912 года, когда Эйнштейн вернулся в Цюрих из Праги, чтобы занять должность профессора теоретической физики в ВТШ, он обратился к Марселю Гроссману, тоже бывшему однокурснику, а в то время – профессору математики ВТШ, с такими словами: «Ты мне должен помочь, а то я сойду с ума!».

Происхождение этого эпизода следующее. В 1911–1912 годах Эйнштейн работал в Праге над обобщением теории относительности, распространяя ее на движением с ускорением, как в случае с теорией гравитацией. Это требовало весьма специализированных познаний в области математики – дифференциальной геометрии. Как передает физик и историк науки Абрахам Пайс, в конце марта 1912 года Эйнштейн написал другому своему другу Мишелю Бессо: «В последнее время очень много работаю над теорией гравитации. Сейчас дошел до той стадии, когда готов приступить к статике. Пока я еще ничего не знаю о динамической области, это еще впереди… Каждый шаг дьявольски труден». Эйнштейн в 1923 году вспоминал, что не мог продвинуться дальше до тех пор, пока, вернувшись в 1912 году в Цюрих и став профессором ВТШ, не обратился за помощью к коллеге Гроссману, которому представил «проблему поиска общековариантных тензоров, компоненты которых зависят только от производных коэффициентов [gμ_i] квадратичных фундаментальных постоянных [gμ_idxμdxⁱ]». Очевидно, Эйнштейн хорошо представлял, какого рода конфигурация ему нужна для продвижения вперед. Из курса дифференциальной геометрии профессора Карла Фридриха Гейзера в Политехникуме он был знаком с теорией двухмерной поверхности Карла Фридриха Гаусса и понимал, что требуется ее обобщение для многомерных поверхностей. Откликаясь на просьбу Эйнштейна о помощи, Гроссман пересмотрел литературу и сообщил, что такая геометрия существует, это неэвклидова геометрия, охватывающая искривленные пространства, но она не входит в круг его нынешних интересов.

Гроссман предполагал, что Эйнштейн в октябре 1912 года мог написать мюнхенскому физику-теоретику Арнольду Зоммерфельду: «Сейчас я работаю исключительно над проблемой гравитации и уверен, что могу преодолеть все сложности с помощью моего друга-математика». Дополнительные замечания в письме Зоммерфельду еще больше проясняют слова, которые приводит Трёмель-Плётц, цитируя Трбухович-Гюрич. Оба автора перестраивают их так, чтобы показать слабые математические способности Эйнштейна даже в молодые годы:

«Одно можно сказать точно: никогда еще в жизни ничто не давалось мне с таким трудом. Я стал глубоко уважать математику, более тонкие аспекты которой я до сего момента, по своему невежеству, считал чистой роскошью! По сравнению с этой проблемой оригинальная теория относительности – детская игрушка».

Илл. 6.1

Марсель Гроссман, 1909. С разрешения ETH Library Zurich, фотоархив, портрет № 01239. Автор фотографии неизвестен. Общественное достояние.

К 1913 году Эйнштейн и Гроссман разработали и опубликовали «основные положения общей теории относительности и теории гравитации», где Гроссману принадлежит математический раздел, который служил базой для тех, кто обращался к этой области. Даже краткое знакомство с материалом может убедить читателя в сложности математических проблем, с которыми сталкивались ученые.

Трёмель-Плётц, опять заимствуя у Трбухович-Гюрич, приводит следующее свидетельство якобы слабых математических способностей Эйнштейна – пересказ воспоминаний бывшего студента об одном инциденте, который произошел на лекции Эйнштейна в университете Цюриха. Она пишет:

«Один бывший студент Эйнштейна вспоминает, что Альберт Эйнштейн как-то застрял посреди лекции, пропустив «элементарное математическое преобразование», которое не мог сделать. Поскольку никто из студентов тоже не мог, он предложил им оставить половину страницы пустой и сразу сказал результат. Спустя десять минут он нашел какой-то листок бумаги и написал преобразование на доске, добавив: “Главное – результат, а не вычисления; с математикой вы можете доказать что угодно”».

Этот абзац Трёмель-Плётц почти дословно переписывает из книги Трбухович-Гюрич. На этот раз Трбухович-Гюрич назвала источник, но не указала, где нашла его. Рассказ она приписала доктору Гансу Таннеру, который был студентом Эйнштейна. Однако более развернутый фрагмент воспоминаний Таннера о лекциях Эйнштейна в Цюрихском университете 1909–1911 годов существует в документальной биографии Эйнштейна, написанной швейцарским автором Карлом Зелигом. При сравнении становится видно, что Трбухович-Гюрич подтасовала то, что на самом деле говорил Таннер в переводе Зелига:

«За все время, что я помню, Эйнштейн застрял лишь однажды. Он внезапно остановился посреди лекции и сказал: «Здесь должно быть одно элементарное математическое преобразование, которое не могу найти в данный момент. Кто-нибудь знает?». Мы, разумеется, не знали. «Тогда оставьте четверть страницы пустой. Не будем тратить время!». Минут через десять после этого Эйнштейн прервал сам себя посреди объяснения: «Вот оно». Мы не поняли, о чем он. Продолжая объяснение сложной темы, он все-таки нашел время размышлять о сути того конкретного математического преобразования. Это было характерно для Эйнштейна».

Обратите внимание, что упомянутый Трбухович-Гюрич «листок бумаги», в который заглядывал Эйнштейн, чтобы выйти из ситуации, не фигурирует в этом инциденте: Таннер упоминал о нем ранее в другом контексте. Аналогичным образом пересказ слов Эйнштейна о том, что с помощью математики можно доказать что угодно, относится тоже к совершенно другому эпизоду, описанному Зелигом. Более того, если Таннер заканчивает рассказ об этом случае явно положительной оценкой математических способностей Эйнштейна, Трбухович-Гюрич делает совершенно противоположный вывод: «Вот так Эйнштейн относился к математике: другие должны были представлять ему доказательства». Трёмель-Плётц идет на шаг дальше: «Ему не надо было беспокоиться о доказательствах, потому что их делала за него Милева Эйнштейн-Марич».

Эйнштейн не просто «отдал свою Нобелевскую премию [деньгами] Милеве», как утверждает Трбухович-Гюрич. Но это стало понятно только после того, как в последних томах «Собрания документов» (1998 и 2004) были опубликованы документы, касающиеся их бракоразводного соглашения 1918 года (утвержденного в 1919 году) и присуждения премии в 1922 году (за 1921 году).

Эйнштейн получил Нобелевскую премию «за заслуги перед теоретической физикой и особенно за открытие закона фотоэлектрического эффекта». Закон выведен в его статье 1905 года, посвященной квантовой теории света. Статья опубликована в то время, когда они с Марич были женаты. Как напоминал Абрахам Пайс, к 1980-м годам было широко известно, что в условиях развода оговаривалось: «Милева должна получить, если такое событие произойдет, денежную составляющую Нобелевской премии Эйнштейна». В биографическом очерке о Милеве Эйнштейн-Марич, опубликованном в первом томе «Собрания документов» (1987) редакторы утверждают: «1922, получила деньги за Нобелевскую премию Эйнштейна в соответствии с условиями бракоразводного соглашения; позже Эйнштейн приобрел для нее недвижимость для жилья и получения дохода».

Создатели истории Милевы и критики Эйнштейна реагировали соответствующе. Трёмель-Плётц задавалась вопросом: «Как получилось, что она получила только деньги от Нобелевской премии и не названа лауреатом наряду с Эйнштейном?». Она и Эван Харрис Уокер предполагают, что выдача Эйнштейном Марич финансовой части премии была завуалированной платой за ее непризнанную работу. Уокер пишет: «Мне трудно не согласиться с выводом, что Милева, справедливо или несправедливо, отнеслась к этому как к награде за роль, которую сыграла в создании теории относительности». Однако он не принимает во внимание, что премия была присуждена за закон фотоэффекта. В 2003 году Милан Попович пишет: «То, что Альберт отдал Милеве все деньги, которые получил с Нобелевской премией по физике 1921 года, некоторыми расценивается как признание его интеллектуального долга перед ней».

Трёмель-Плётц проводит более глубокий анализ:

«Когда Альберт Эйнштейн в 1922 году получил Нобелевскую премию, он уже расстался с женой и восемь лет жил в Берлине с другой женщиной, три года как развелся и женился вторично. Однако он поехал в Цюрих и отдал всю финансовую составляющую, положенную к Нобелевской премии, своей первой жене.

Разумеется, здесь возможны разные толкования. Говорят, он передал Нобелевскую премию жене. Это просто удобный эвфемизм. Он [выделено в оригинале] был тем, кто получил премию со всеми почестями, он не отказался от премии в ее пользу, он произнес речь в Гётеборге на собрании лауреатов Нобелевской премии. Возможно, он отдал деньги первой жене только потому, что на протяжении восьми лет с трудом оказывал финансовую поддержку жене и двум детям.

В «Собрании документов Эйнштейна» [выделено в оригинале] в первом томе высказывается иная причина. Я с изумлением прочитала, что Милева Эйнштейн-Марич получила деньги за Нобелевскую премию в соответствии с соглашением о разводе. Я задалась вопросом: могло ли в соглашении о разводе 1919 года быть предугадано получение Эйнштейном Нобелевской премии в 1922 году? Но предположим, что таким образом он втайне выразил ей признание за вклад, которое не мог сделать публично. Но в таком случае он должен был понимать, насколько он обязан ее математическому гению; его собственный гений клонился к упадку, и он уже не создал ничего сопоставимого с тем, что называют «творческим всплеском 1905». Раз за разом люди обращают внимание на тот факт, что ни одна из его последующих работ, после 26 лет, не превзошла и даже не достигла уровня его ранних исследований».

В этом заявлении содержится много неточностей. Во-первых, относительно предполагаемого творческого упадка научной деятельности Эйнштейна после 1905 года, когда ему было 26 лет. В 1907 году Эйнштейн, весьма далекий от «упадка», начал работать над тем, что позже будет признано одним из величайших достижений науки двадцатого века – над общей теорией относительности! К моменту расставания с Марич в 1914 году он уже занимался этим семь лет и в 1915 году опубликовал первую полномасштабную статью на данную тему. До сих пор статья выдерживает все проверки на состоятельность. В 2016 году ученые обнаружили наличие гравитационных волн, распространяющих искривление пространства-времени, которое Эйнштейн предсказал ровно сто лет назад. Его теория с самого начала стала серьезным фундаментом современной физики.

Уокер, напротив, заявляет, что «формулировка общей теории относительности Эйнштейном вскоре после расставания с Марич является ни чем иным, как подведением итогов работы, которой он занимался восемь предыдущих лет». Здесь намек на то, что в течение восьми лет Марич помогала ему в развитии общей теории относительности, а после он просто оформил то, чего они достигли преимущественно вместе. Но, как мы видели, математическая составляющая новой теории была настолько сложной, что Эйнштейн мог совладать с этим только с помощью своего друга, профессора математики ВТШ Марселя Гроссмана. Более того, как можно судить по известным теперь письмам Марич к Элен Кауфлер-Савич указанного периода, Эйнштейн не только не работал в тесном контакте с ней над общей теорией относительности, но вообще интенсивно дистанцировался от нее и погружался в науку в одиночестве. Это стало одной из причин краха семейной жизни. Например, в декабре 1912 года Милева жаловалась Элен: «Он полностью погружен в свои дела, можно сказать, только и живет ими. К стыду своему, должна признаться, что мы для него не важны и находимся на втором месте. Мы живем очень счастливо и очень тихо, поскольку муж не любит, когда мешают его работе». Можно добавить, что невероятная сложность исследования, которым занимался Эйнштейн в этот период, наверняка требовала такого владения базовыми компонентами темы, которое можно было осуществить только при полнейшем в нее погружении – на что и жаловалась Марич в 1912 году. Через год Эйнштейн и Гроссман завершили «контуры» новой теории. Историки установили, что между расставанием с Марич и публикацией первой статьи по общей теории относительности в ноябре 1915 года Эйнштейн проделал еще очень значительную часть работы.

Далее. Трёмель-Плётц пишет, что до 1922 года Эйнштейн «с трудом оказывал финансовую поддержку жене и двум детям». Это тоже не соответствует действительности, что видно по документам, опубликованным позже ее статьи 1990 года. Эйнштейн и Марич расстались в 1914 году. После он жил один на съемной квартире вплоть до женитьбы на своей двоюродной сестре Эльзе в 1919 году. По соглашению о раздельном проживании супругов он обязался поддерживать Милеву и детей ежегодной суммой «как минимум» в 5 600 немецких марок, выплачиваемой поквартально, что в то время составляло немногим меньше половины его годового дохода в 12 000 марок и было сопоставимо с ежегодным доходом в Цюрихе в 1910–1911 годах. В 1918 году, в связи с падением курса немецкой марки по отношению к швейцарскому франку за время войны, он поднял сумму ежегодной выплаты до 9 000 марок.

Утверждение Трёмель-Плётц, что Эйнштейн «поехал в Цюрих и отдал всю финансовую составляющую, положенную к Нобелевской премии, первой жене», ошибочно, поскольку по соглашению о разводе призовые деньги должны были быть переведены на счет в швейцарском банке, и Марич могла свободно распоряжаться только процентами и без согласия Эйнштейна не имела права доступа к основному капиталу. Поэтому утверждение Крстича, что «Эйнштейн принял чек на призовую сумму и передал его Милеве», тоже не соответствует действительности.

Согласно позже опубликованным документам, в соглашении о разводе от 12 июня 1918 года (подготовительный этап к окончательному соглашению 1919 года) отмечалось, что Эйнштейн, в дополнение к выплатам со своего годового дохода положит на депозит уже имеющиеся 40 000 немецких марок в швейцарский банк для поддержки детей и бывшей жены. После развода деньги должны будут перейти в ее собственность, но с даты открытия депозита она может свободно пользоваться только процентами. Без согласия Эйнштейна она не имеет права трогать основной капитал. Поскольку немецкая марка в течение войны постоянно обесценивалась, а расходы семьи на лечение росли, деньги за Нобелевскую премию стали уместным источником для обеспечения поддержки его семьи. В соглашении о разводе было указано, что в случае получения Эйнштейном Нобелевской премии он положит в швейцарский банк все призовые деньги за исключением 40 000 марок, депонированных ранее. Общий траст таким образом должен был равняться всей сумме премиальных денег. Но и в этом случае Марич имела свободный доступ только к процентам и должна была спрашивать разрешения на использование основного капитала. После ее смерти или повторного вступления в брак основной капитал переходил к детям. Но в настоящее время Эйнштейн должен был положить еще 20 000 марок в немецкий банк. Если он умрет, не получив Нобелевской премии, Марич причитаются также проценты с этой суммы. Но после получения Нобелевской премии Эйнштейн был обязан обеспечить Марич и детям минимальный ежегодный доход в виде процентов и выплат в размере 8 000 швейцарских франков (а не падающих в цене немецких марок). Швейцарский суд в Цюрихе утвердил окончательные условия бракоразводного договора 14 февраля 1919 года.

По утверждению Уолтера Айзексона, который анализировал новые, обнаруженные в 2006 году архивные материалы, Эйнштейн выполнил перед Марич все свои финансовые обязательства. Он также покрывал медицинские расходы Милевы и Эдуарда и субсидировал ее текущие расходы. Эйнштейн получил Нобелевскую премию в 1922 году. Финансовая составляющая премии равнялась 180 000 швейцарских франков. Марич потребовала четверть этой суммы в качестве первоначального взноса за приобретение многоквартирного доходного дома, в котором и сама с детьми собиралась жить. Эйнштейн согласился и переправил ей деньги, но остальные пожелал разместить не в швейцарском банке, как было оговорено в соглашении о разводе, а в инвестиционном банке Нью-Йорка. Столкнувшись с сопротивлением по этому поводу, Эйнштейн положил, как требовалось, еще 45 000 франков в швейцарский банк на имя Милевы, но остальные все-таки перевел в нью-йоркскую инвестиционную компанию (тоже на ее имя).

В доступных нам документах нет никаких указаний на то, что Марич или Эйнштейн относились к размещаемым на ее имя денежным средствам как к плате за ее участие в работе, удостоенной Нобелевской премии. Подобных указаний и не могло быть, если обратиться к свидетельствам Генриха Медикуса. В 1918 году Медикус был молодым цюрихским физиком (в этом же году защитил докторскую диссертацию). Позже он получил доступ к частной корреспонденции близких друзей Эйнштейна – Генриха Зангера, Мишеля Бессо и его жены Анны (урожденной Винтелер). Все трое принимали активное участие в решении спорных вопросов, возникавших между Эйнштейном и Марич в ходе бракоразводного процесса.

Медикус пишет:

«Было бы логично предположить, что в переписке между супругами Бессо и Зангером упоминался вклад Милевы (в каком угодно виде) в раннюю работу Эйнштейна по теории относительности, например, как условия торгов при переговорах о ее финансовой поддержке. Однако в их корреспонденции, даже в связи с Нобелевской премией, нет ничего, что указывало бы на ее научный вклад».

Глава 7. Сотрудничество в студенческие годы

В биографии Милевы Эйнштейн-Марич Трбухович-Гюрич перечисляет шесть пунктов, на основании которых делает вывод, что вклад Марич в творческую деятельность Эйнштейн был велик и заметен. В шестой главе я рассмотрел пять из них. Остается один – четвертый, указывающий на предполагаемое сотрудничество Марич с Эйнштейном в студенческие годы и в период семейной жизни. В этой главе я намерен рассмотреть свидетельства, имеющие отношение к периоду, когда они учились на одном курсе в Цюрихском политехникуме. В восьмой главе я проанализирую предполагаемое сотрудничество в период семейной жизни.

После публикаций книги Трбухович-Гюрич на сербском (1969) и немецком (1982) языках появилось определенное количество новых и более надежных документов, связанных с личными и научными отношениями между Марич и Эйнштейном, особенно в отношении раннего периода, до свадьбы, состоявшейся в 1903 году. Эти документы не были доступны Трбухович-Гюрич, но Трёмель-Плётц, Уокер и более поздние авторы уже могли ими пользоваться. Я сосредоточусь именно на этих относительно новых свидетельствах, которые, пусть даже более надежные, чем просто слухи, используются в качестве спорных и безосновательных подтверждений истории Милевы.

Под новыми документами я подразумеваю выход в 1987 году первого тома «Собрания документов Альберта Эйнштейна» (в настоящее время вышло 15 томов). В него включены 51 из 54 сохранившихся писем из переписки Марич и Эйнштейна с октября 1897 по февраль 1902 года – периода учебы в Политехникуме и первых лет после его окончания. (Даты еще трех остались неизвестными для издателей первого тома; они были опубликованы в 1995 году, в пятом томе). Что касается недатированных писем, редакторы, опираясь на содержание, установили для них приблизительное время или временной диапазон написания. До публикации они находились в собственности семьи сына Эйнштейна и Марич – Ганса Альберта Эйнштейна. Он приехал в США в 1938 году и стал профессором гидравлики в Калифорнийском университете в Беркли. Издатели «Собрания документов» искали письма, но их нахождение до поры оставалось неизвестным. Только после настойчивых поисков историка Роберта Шульмана дочь Ганса Альберта Эвелина Эйнштейн в 1986 году обнаружила эти письма среди бумаг семейного архива. Как я уже сказал, все они, за исключением трех, на следующий год были опубликованы в «Собрании документов» – в оригинале, на немецком, и в переводе на английский язык. Более гладкий перевод писем за сентябрь 1903 года появился в 1992 году. Их публикация, как отметили Хайфилд и Картер, «перевернули наше представление о ранних годах Эйнштейна».

К тому времени создателям проекта «Собрание документов» стал доступен еще один комплект писем – Милевы Марич к близкой подруге Элен Кауфлер-Савич с 1899 по 1932 год. Насколько известно, ни одно из писем Элен к Милеве не сохранилось. Кауфлер приехала в Цюрих из Вены, чтобы изучать историю в Цюрихском университете, поскольку в Австро-Венгрии женщины были лишены права получать высшее образование. Вскоре после окончания университета в ноябре 1900 года Кауфлер вышла замуж за сербского инженера Миливоя Савича, уехала в Белград, где у нее родились две дочери. В первый том «Собрания документов» включены краткие фрагменты из ранних писем Марич к Кауфлер-Савич, имеющие отношение к Эйнштейну, а также приписки Эйнштейна, которые он делал в письмах Марич к подруге. Но это эпистолярное наследие стало известно только в 1998 году, когда внук Кауфлер-Савич Милан Попович опубликовал весь комплект писем на языке оригинала (преимущественно на немецком) с параллельным переводом на сербский язык. В 2003 году он представил их английский перевод, но без оригинала.

Переписка между Эйнштейном и Марич, естественно, представляет особый интерес для биографов Милевы Эйнштейн-Марич. Из 51 одного письма, вошедшего в первый том «Собрания документов», 11 писем принадлежат Марич и 40 – Эйнштейну. Многие из ранних писем Милевы Эйнштейн, вероятно, выбросил; в этот период и некоторое время после он не особенно заботился о сохранении писем, которые получал (равно как и своих рукописей). В письме к Милеве от 17 декабря 1901 года он, описывая свое жилье, замечает: «Можешь представить, в каком кошмарном состоянии мой житейский скарб – к счастью, его не так много».

Отдельные авторы, познакомившись с корреспонденцией Эйнштейна – Марич, сделали поразительные заявления, которые имеют отношение к зарождению истории Милевы. Наиболее ярко их сформулировал Эван Харрис Уокер в докладе, который он прочитал на собрании Американской ассоциации содействия развитию науки в 1990 году и, более лаконично, в статье, опубликованной в 1991 году в журнале Physics Today:

«В 13 из его 43 писем к ней я нашел утверждения, касающиеся ее исследования или продолжающейся совместной работы, – например, в документе 74: «другой способ, у которого есть сходство с твоим». В документе 75 Альберт пишет: «Я также очень надеюсь на нашу новую работу. Ты должна продолжать свое исследование». В документе 79 он говорит: «Мы отправим его в “Анналы [физики] ” Видемана». В документе 96 он упоминает о «наших исследованиях»; в документе 101 он пишет ей: “Профессор Вебер очень добр ко мне…Я дал ему нашу статью”».

Указания Уокера, что сам Эйнштейн в письмах использует выражения «наши исследования», «наша теория», «наша статья» и «наша работа над теорией относительности», на первый взгляд, говорят о том, что они совместно занимались новейшими направлениями физики, которые не преподавались в Политехникуме. К письменному тексту стоит относиться серьезно – гораздо серьезнее, чем к воспоминаниям и свидетельствам третьих лиц. Однако следует заметить, что ни в одном из сохранившихся писем Эйнштейна к Марич не содержится реакции на ее какие-либо концептуальные или математические идеи и предложения, которые она могла сделать в своих (не сохранившихся) письмах к нему. Он с таким энтузиазмом писал о потоке обуревающих его идей и книгах выдающихся физиков, которые читал, что невозможно представить, что он никак не прокомментировал бы в ответах предложения Марич, если таковые были. Это не исключает допущения, что она как-то во всем участвовала, но требует более пристального изучения каждого случая из приводимых Уокером. Надо иметь в виду, что мы не можем знать, каким образом они обменивались идеями, когда оба жили в Цюрихе, хотя большую часть времени в период с июля 1900 до сентября 1902 года жили порознь. Разумеется, вполне возможно, что во время жизни в Цюрихе Марич высказывала какие-то предложения по поводу исследований Эйнштейна, о которых он всегда был готов поговорить, в частности, со своим бывшим однокурсником Марселем Гроссманом. Но следует также обратить внимание, что с конца 1901 года до начала лета 1902 года Марич вряд ли могла принимать непосредственное участие в делах Эйнштейна, поскольку осенью была на последних месяцах беременности, а в конце января пережила тяжелые роды и появление на свет дочки Лизерль. Весь этот период она провела в родительском доме в Нови-Саде.

Высказывалось мнение, что слова, выделенные Уокером, имеет смысл рассматривать в более широком персональном и эмоциональном контексте. Эйнштейн использовал притяжательные местоимения множественного числа почти исключительно в период с марта по декабрь 1901 года, а также в одном, датируемом 13 (?) сентября 1900, где шла речь об их будущих диссертациях, и еще в одном от 3 октября 1900 года, где Эйнштейн пишет о своих результатах изучения капиллярности. Двенадцать месяцев с середины 1901 до середины 1902 года были особенно тяжелыми для Марич: ей надо было прийти в себя после двух неудачных попыток получить диплом в Политехникуме, что поставило крест на ее научной карьере. Как будто этого оказалось недостаточно, она была беременна, и рождение дочери в конце января 1902 года прошло очень тяжело. Кроме того, в письмах к Кауфлер-Савич она говорила о душевных страданиях из-за длительных периодов разлуки с Эйнштейном, притом что ни о каком браке в ближайшей перспективе речи не шло. Есть мнение, что забота Эйнштейна о Милеве в тот период отражалась в том, что он в письмах использовал такие выражения, как «наша работа» и «наша статья», чтобы эмоционально поддержать ее и создать впечатление включенности в его занятия. Хайфилд и Картер аналогичным образом расценивают часто цитируемую фразу Эйнштейна из письма к Марич от марта 1901 года: «наша работа об относительности движения». В подтверждение своей мысли они приводят цитату и добавляют: «Акцентируя важнейшую фразу, авторы показывают ее оторванность не только от множества других высказываний Эйнштейна о плотной научной дискуссии, но и от потока заверений Милевы, что его любовь к ней остается неизменной, несмотря на разлуку».

Вне зависимости от того, насколько существенно утверждение Хайфилда и Картера, важно отметить, что Эйнштейн в письмах к Милеве неоднократно выражает надежду на совместные занятия наукой в дальнейшей жизни. Имея это в виду, к использованию Эйнштейном личных местоимений множественного числа следует присмотреться более пристально, чем это делали до сих пор предыдущие комментаторы.

В этом разделе я проанализирую фразы, которые цитирует Уокер (см. выше) и выводы, что делает из них он и другие авторы. Уокер пользуется доступными ему английскими переводами писем, представленными в первом томе «Собрания документов» с небольшими поправками. Более точный перевод Шона Смита появился только в 1992 году. Вот две первые фразы, которые цитирует Уокер: «Другой метод, у которого есть сходство с твоим» (док. 74) и «Я также очень надеюсь на нашу новую работу. Ты должна сейчас продолжать свои разыскания» (док. 75).

Контекст, из которого выдернуты эти фразы, выглядит таким образом:

«Для исследования эффекта Томсона я снова использовал другой метод, у которого есть сходство с твоим, для определения зависимости k от T, который действительно предполагает такого рода исследование. Если бы мы могли начать прямо завтра! С Вебером нужно наладить хорошие отношения любой ценой, потому у него лучшая лаборатория и лучшее оборудование».

«Я также очень надеюсь на наши новые работы [Arbeiten]. Ты должна сейчас продолжать свои разыскания – как я буду гордиться моей любимой, когда она станет доктором, а я еще буду совершенно обычным человеком».

Письма написаны в августе-сентябре 1900 года после того, как Эйнштейн и Марич в июле 1900 года представили свои научные работы, необходимые для защиты дипломов. Оба в качестве темы исследования выбрали теплопроводность. 14 июля 1900 года подруга Марич Элен Кауфлер писала своей матери: «Фрейлейн Марич и герр Эйнштейн сдали письменные экзамены [и дипломы]. Они придумали тему вместе, но герр Эйнштейн оставил более интересное фрейлейн Марич».

Эйнштейн окончил Политехникум в июле 1900 года и планировал в лаборатории Вебера работать над докторской диссертацией по электрохимии. Вебер должен был стать его научным руководителем. Марич в это время, неудачно сдав дипломные экзамены, продолжала работать под руководством Вебера над докторской диссертацией, надеясь получить диплом на следующий год. Эйнштейн подбадривал ее, что следует из цитаты, приведенной выше: «Как я буду гордиться моей любимой, когда она станет доктором, а я еще буду совершенно обычным человеком». В этом контексте следует воспринимать и следующую фразу: «Я также очень надеюсь на наши новые работы», то есть их будущие диссертации. В другом письме, цитату из которого приводит Уокер, Эйнштейн объясняет, что «для исследования эффекта Томсона я снова использовал другой метод, у которого есть сходство с твоим для определения зависимости k от T» – тот, что она использовала в диссертационном исследовании. Рассказывая о работе над диссертациями, Марич в октябре 1900 года из Цюриха пишет Элен Кауфлер: «В настоящее время я занимаюсь дома с Альбертом; на следующей неделе мы начинаем лабораторные исследования». В декабре 1900 года она пишет: «Альберт все еще здесь [в Цюрихе] и будет оставаться здесь, пока не закончит докторскую диссертацию, предположительно к Пасхе». Осенью 1901 года Марич сообщает Элен: «Я закончила свое исследование, хотя из-за отношения Вебера доктора пока не получила».

Очевидно, что две первые цитаты, приводимые Уокером, имеют отношение не к внеучебным занятиям Эйнштейна (и Марич), как пишет он в статье в Physics Today, а к докторским диссертациям, которые готовила пара в Политехникуме. В этих двух фрагментах ничто не указывает на совместную работу над диссертационными исследованиями, хотя, конечно, Эйнштейн и Марич наверняка обсуждали между собой какие-то их аспекты. Проект Марич не означает, что она принимала участие в чем-то выходящем за рамки ее научного плана, на что намекает Уокер, когда пишет о «ее исследовании [и ее] постоянной совместной работе». Несмотря на фразу из более раннего письма Эйнштейна о «наших новых работах», ясно, что речь идет о его собственной диссертации, которую он расширяет, включая тему газов, и о вкладе Марич не говорится ни слова. Это также очевидно из следующего фрагмента письма Марич к Элен Кауфлер-Савич (та уже вышла замуж) в декабре 1901: «Альберт написал великолепное исследование, которое представил как диссертацию. Я прочитала его работу с огромным удовольствием и восхищением за моего любимого, у которого такая светлая голова».

Слова Марич, что она «прочитала его работу с огромным удовольствием» указывают, что она едва ли была причастна к ее созданию. Эйнштейн перестал сотрудничать с Вебером над диссертацией в начале лета 1901 года. Продолжив работу самостоятельно, он представил законченный труд профессору экспериментальной физики Цюрихского университета Альфреду Кляйнеру в ноябре 1901 года, но через несколько месяцев забрал ее.

«Мы отправим его в “Анналы [физики]” Видемана» и «наши исследования».

В статье, опубликованной в журнале «Physics Today», Уокер присоединяет к фразе «ты должна продолжать свое исследование» (из док. 75) другую: «Мы пошлем это в “Анналы” Видемана» (из док. 79), создавая впечатление, разумеется, неумышленно, что «это» относится к исследованию Марич (ее продолжающееся диссертационное исследование по теплопроводности). Однако фразы имеют отношение к разным работам и между ними – месяц разницы. Первая фраза из письма, датированного 3 октября 1900 года, представлена в таком контексте:

«Результаты по капиллярности, которые я недавно получил в Цюрихе, похоже, совершенно новые, несмотря на их простоту. Когда мы вернемся в Цюрих, попробуем поискать эмпирические материалы по теме с помощью Кляйнера. Если из этого получится закон природы, мы пошлем это в Wiedemann’s Annalen».

В это время Эйнштейн самостоятельно занимался капиллярностью, и «это» относится к закону, который может быть выведен из результатов, которые он недавно получил в Цюрихе. (Подробнее о теме капиллярности см. ниже.)

Вторая цитата, которую приводит Уокер («наши исследования»), взята из развернутого абзаца письма, датированного 4 апреля 1901 года:

«Позавчера приехал из Триеста Мишель [Бессо] с женой и ребенком…Вчера вечером я с огромным интересом разговаривал с ним часа четыре о делах. Мы обсуждали фундаментальное различие между светоносным эфиром и материей, определение абсолютного покоя, молекулярные силы, феномен поверхности, диссоциацию. Он проявил большой интерес к нашим исследованиям, хотя часто упускает общую картину, отвлекаясь на мелочи…Позавчера он ради меня встречался со своим дядюшкой профессором Юнгом, одним из самых влиятельных профессоров в Италии и [я] также дал ему нашу статью».

Неконкретное выражение Эйнштейна «наши исследования» появляется непосредственно после упоминания вопросов, которым он явно придает большое значение, поскольку обсуждал их с Бессо почти четыре часа. Нет никаких свидетельств, что Марич сильно интересовалась (если вообще интересовалась) этими темами. Слово «наши» в данном контексте можно воспринимать либо буквально, либо рассматривать как очередной пример желания Эйнштейна приобщить Марич к своим широким теоретическим изысканиям. Но оценивать его нужно в свете других аспектов, о которых шла речь в данной главе, а ничто из этого не указывает на включенность Марич в исследования Эйнштейна.

В конце абзаца, цитируемого выше, Эйнштейн пишет, что дал профессору Юнгу «нашу статью». Редакторы первого тома «Собрания документов» определяют, что речь идет о статье Эйнштейна, посвященной капиллярности, которая появилась в «Анналах физики» за месяц до этого письма. Через неделю после того, как Эйнштейн отправил статью в журнал, Марич написала Кауфлер-Савич:

«Альберт написал статью по физике, которая, видимо, скоро будет опубликована в «Анналах физики». Можешь представить, как я горжусь моим любимым. Это не какая-то рядовая статья, она очень важная; она имеет отношение к теории жидкостей».

Милентиевич объясняет приписывание авторства статьи одному Эйнштейну примером «исключительной скромности» Марич. Не учитывая, что Милентиевич не приводит никаких свидетельств, что Марич обладала «исключительной скромностью», трудно представить причину, по которой она либо хотела скрыть свой вклад в научную работу от ближайшей подруги (которой изливала душу буквально в предыдущем письме осенью 1901 года), либо выражала такую гордость за достижения своего суженого, если была его соавтором. Чуть ранее Милентиевич писала о периоде до завершения статьи 13 декабря 1900 года: «После возвращения в Цюрих в октябре 1900 года они приступили к серьезной работе над проектом, связанным с капиллярностью». Однако и здесь она не приводит никаких подтверждений своему высказыванию. Как уже говорилось выше, в середине сентября 1900 года Эйнштейн написал из родительского дома в Милане, что надеется на продолжение работы над их новыми исследованиями, то есть соответствующими диссертациями: в предыдущих письмах (от 30 августа и 6 сентября) он упоминает различные экспериментальные методы, которые они используют для работы.

Милентиевич утверждает, что свидетельства о «вкладе» Марич в статью о капиллярности можно найти прямо в тексте письма Эйнштейна к ней от 3 октября. Но это сильная натяжка. Эйнштейн пишет Марич из Милана: «Результаты по капиллярности, которые я недавно получил в Цюрихе, похоже, совершенно новые, несмотря на их простоту». И продолжает: «Когда мы вернемся в Цюрих, попробуем поискать эмпирические материалы по теме с помощью Кляйнера». Но в контакт с Кляйнером вступал только Эйнштейн. Нет никаких свидетельств, что Марич занималась капиллярностью вместе с Эйнштейном. Слова Эйнштейна из Милана о результатах изучения капиллярности, которые недавно получил в Цюрихе и которые, «похоже, совершенно новые», указывают на то, что какое-то время он занимался капиллярностью за пределами Цюриха, а это период с конца июля до середины сентября 1900 года, не считая кратковременного возвращения в Цюрих, о котором упоминалось выше.

Милентиевич соглашается: «нет сомнений, что Альберт играл ведущую роль в проекте [капиллярности]». Но при этом добавляет: «очень мало сомнений и в том, что статья стала результатом коллективного труда двух физиков, работавших совместно. Научная статья, созданная в партнерстве, в современном мире считается произведением двух авторов, или, по крайней мере, каждый получает признание за свой вклад». Однако при анализе утверждений Милентиевич, приведенных выше, совершенно очевидно отсутствие каких-либо документов, подтверждающих конкретный вклад Марич в создание статьи о капиллярности, и то, что Милева называет автором одного Эйнштейна, выражая гордость его достижениями, предполагает, что любая помощь, которую она могла оказывать (если оказывала), может считаться несущественной.

«Наша теория молекулярных сил» (док. 101).

Эта фраза взята из письма Эйнштейна к Марич, которое он написал ей в Цюрих из Милана, и находится в таком контексте:

«Что касается науки, у меня появилась очень удачная идея, которая дает возможность приложить нашу теорию молекулярных сил и к газам. Ты, конечно, помнишь, что функция силы явно присутствует в интегралах, которые приходится вычислять при расчете диффузии, теплопроводности и вязкости. Следовательно, говоря о молекулах газа, для вычисления этих коэффициентов для идеальных газов необходимы только наши константы сα, и нет необходимости углубляться в теоретически неопределенную область отклонения от состояния идеального газа. Если это к чему-то приведет, мы узнаем почти столько же о молекулярных силах, как и о силах гравитации, и останется невыясненной только формула радиуса».

В более раннем письме от 15 апреля 1901 года, как и в письме от сентября предыдущего года Эйнштейн, упоминая о молекулярных силах применительно к своей диссертации, говорит исключительно о своих идеях. Днем раньше, 14 апреля, он написал письмо другу Марселю Гроссману, где тоже рассказывал о своей новой идее применить теорию, использованную в статье о капиллярности (т. е. наша теория молекулярных сил), не только к жидкостям, но и к газам. Но в этом письме он не упоминает Марич:

«Что касается науки, у меня есть несколько шикарных идей, которые сейчас требуют только соответствующего вынашивания. Я пришел к убеждению, что моя теория сил атомного притяжения [курсив добавлен] может быть распространена и на газы, и что есть возможность без особых трудностей получить собственное значение почти всех элементов».

Гроссман наверняка был в курсе, что пара часто работает вместе, поэтому для Эйнштейна было бы совершенно не зазорно написать нечто вроде «моя теория… которую я разработал с помощью фрейлейн Марич», будь это правдой (см. также ниже в связи с другим письмом к Марич, в котором Эйнштейн снова использует обобщающее «наше» в отношении сил молекулярного притяжения, что не вызвало никакой реакции в ее ответном письме).

«Проф. Вебер очень добр ко мне…Я дал ему нашу статью» (док. 107).

Эта цитата, которую приводит Уокер, взята из письма, которое редакторами «Собрания документов» датируется второй половиной мая 1901 года. Эйнштейн писал из швейцарского Винтертура, где нашел временную работу преподавателя. Марич в это время была в Цюрихе и готовилась к повторной сдаче дипломных экзаменов в Политехникуме. Вот контекст:

«Как идет твоя работа, дорогая моя? Все радостно и хорошо? Прилично ли ведет себя старина [Генрих Фридрих] Вебер, или опять делает «критические замечания»? Местный профессор [Густав] Вебер очень добр ко мне и проявляет интерес к моим изысканиям. Я дал ему нашу статью. Хоть бы нам повезло продолжить этот прекрасный путь вместе. Однако судьба, похоже, за что-то имеет на нас зуб. Но от этого в дальнейшем станет только лучше, когда все препятствия и волнения останутся позади.

Редакторское примечание к этому письму в немецкоязычном первом томе гласит, что речь идет о статье о капиллярности, опубликованной 1 марта 1901 года. На тот момент это была единственная опубликованная статья ученого. Как мы видели, Марич однозначно считала Эйнштейна ее автором и писала Кауфлер-Савич, что очень им гордится. Эйнштейн, в свою очередь, надеется, что им повезет «продолжить этот прекрасный путь вместе». Однако надеждам не суждено было сбыться.

Теперь я перехожу к наиболее часто цитируемой фразе из тех тринадцати, которые перечисляет Уокер. Странно, но в статье в Physics Today он ее не приводит.

«Как я буду счастлив и горд, когда мы с тобой доведем нашу работу по относительности движения до победного завершения!» (док. 94).

Эта фраза взята из письма Эйнштейна к Марич, которое редакторы «Собрания документов» датируют 27 марта 1901 года. Многие авторы на основании этой фразы делают вывод, что Марич работала с Эйнштейном над созданием специальной теории относительности. Очевидно, никто из них не изучил письмо достаточно внимательно, чтобы обратить внимание на то, что когда в августе 1899 года Эйнштейн с энтузиазмом выкладывал Марич свои идеи по поводу эфира и электродинамики движущихся тел, она в ответе непосредственно на это письмо не проявила к ним ни малейшего интереса, и писала только о личных делах.

Естествоиспытатели и философы на протяжении многих веков формулировали идеи об относительности движения. В более близкие времена теоретические взгляды на нее изучали такие ученые, как Карл Нейман, Анри Пуанкаре и Хендрик Лоренц. Но выражение «относительность движения», часто встречающееся в опубликованных работах, во времена Эйнштейна, скорее, имело отношение к движению относительно гипотетического эфира, нежели к движению объектов относительно друг друга, о чем говорится в появившейся позже теории относительности. Соответственно, молодой Эйнштейн сформулировал свои идеи об относительности движения применительно к эфиру уже в 1895 году, в шестнадцать лет, в эссе «Об исследовании состояния эфира в магнитном поле». Вскоре после он стал размышлять о том, что может видеть наблюдатель, движущийся вдоль луча света со скоростью света. Самостоятельное чтение в 1899 году привело его к сомнениям в существовании эфира как посредника, в котором перемещается световой луч. Об этом он написал Марич 10 августа во время своих альпийских каникул. Через месяц, 10 сентября, он написал ей: «В Аарау у меня появилась хорошая мысль: исследовать, как движение тела в светоносном эфире влияет на скорость распространения света в прозрачных телах». Эту тему он предложил профессору Веберу в качестве своей дипломной работы. Вебер ее отверг, вероятно, оттого что она была слишком близка эксперименту, который поставил Арман Ипполит Луи Физо в 1851 году.

Цитата, которую приводит Уокер (см. выше) относится ко времени, когда Эйнштейн продолжал размышлять о движении относительно эфира. Крайне маловероятно, что Марич могла ему как-то способствовать, если не была столь же глубоко погружена в тему – а свидетельств в подтверждение вовлеченности нет. С учетом этого, а также контекста всего письма, мысль Хайфилда и Картера, что Эйнштейн хотел увлечь Марич своими внеучебными научными изысканиями, когда та находилась в эмоциональном расстройстве, выглядит в высшей степени правдоподобно на фоне его реакции в письме от 30 апреля 1901 года на ее зависть к близкой подруге, которая недавно вышла замуж. Тяжесть ситуации объяснялась тем, что Милева давно уже находилась в разлуке с Эйнштейном, мечтала воссоединиться, но со свадьбой пока ничего не было решено. Вскоре после того, как была написана эта фраза, Эйнштейн провел несколько недель с родителями (с конца марта до начала мая 1901), затем получил временную работу преподавателем в Швейцарии (с мая до декабря 1901), краткий отпуск от которой в июле опять провел с родителями. Вторую часть этого периода он вновь посвятил изучению относительности движения, что видно из письма, отправленного Марич из Шауффхаузена 17 декабря 1901 года:

«Жизнь у меня здесь в высшей степени забавная, совершенно в шопенгауэровском духе [одиночества]…Я очень активно занимаюсь электродинамикой движущихся тел, что обещает вылиться в серьезную статью. Я писал тебе, что сомневался в справедливости теорий относительного движения. Но мои сомнения основывались на простой математической ошибке. Теперь я в этом больше уверен, чем раньше».

Несмотря на оптимизм Эйнштейна по поводу статьи, до ее завершения было еще далеко. На протяжении еще четырех лет он разбирался с различными сложными идеями об относительности движения и эфира и лишь в 1905 году, в результате напряженных дискуссий с Мишелем Бессо, пришел к основам того, что стало специальной теорией относительности. По поводу цитаты, приводимой Уокером, Мартинес пишет:

«Неспециалисты быстро решат, что это письмо связано с теорией относительности…Но погодите! Это письмо написано в 1901 году, и у Эйнштейна не было и концепции теории, которую он сформулировал позже и которая известна как теория относительности. В то время он все еще верит в невидимый эфир и ищет способы экспериментальным путем определить его относительное движение…Только весной 1905 года он грубо формулирует кардинально новую теорию, которая получила название специальной теории относительности, – после десяти лет размышлений, включающих более семи лет напряженной работы».

Как и в случаях, рассмотренных раньше, остающиеся шесть цитат из Эйнштейна, приводимые Уокером в примечаниях, предполагают научное сотрудничество между Эйнштейном и Марич, но, помимо совместного чтения научной литературы, существование реального научного сотрудничества не отмечено. В документе № 50 (письмо к Марич от августа 1899 года) Эйнштейн отмечает, что изучает работы Гельмгольца о «движении в атмосфере». Чуть позже он выражает сожаление, что ее нет с ним рядом, когда он этим занимается. Он добавляет, что считает совместную работу с ней очень полезной и менее скучной, чем чтение книг в одиночестве. Это говорит о том, что они вместе читали и обсуждали книгу вне учебного плана, но ничего – о вкладе Милевы в его теоретические размышления.

В следующих двух письмах после документа № 50 Эйнштейн упоминает материалы Гельмгольца. Далее Уокер цитирует документ № 57 (Эйнштейн – Марич, 28 (?) сентября 1899), в котором Эйнштейн пишет, что при новой встрече в Цюрихе «мы немедленно приступим к электромагнитной теории света Гельмгольца». Он опять пишет о материале, который они будут читать вместе; это не означает, что они будут проводить совместные исследования.

В остальных письмах, цитируемых Уокером, содержится примерно то же самое. Документ № 93 – письмо Эйнштейна к Марич от 23 марта 1901 года, написанное из Милана. В нем есть большой абзац, в котором Эйнштейн рассказывает об «интересной мысли» относительно скрытой энергии в твердых телах и жидкостях, которую он рассматривает как кинетическую энергию электрических резонаторов. В конце абзаца он размышляет об удельной теплоемкости стекла и заканчивает предложением Милеве (она на тот момент в Цюрихе) поискать соответствующую литературу. Поскольку весной этого года он жил некоторое время у родителей в Милане, ему показалось весьма удобно попросить Милеву найти нужную информацию в Цюрихе, возможно, в библиотеке Политехникума.

Вскоре после, в письме, датированном 27 марта 1901 (док. 94), есть абзац, где Эйнштейн описывает свою свежую мысль о «проблеме удельной теплоемкости». 10 апреля 1901 (док. 97) он опять отчитывается о новых соображениях («как я понимаю, тебе это нравится»), а раньше пишет, что пересмотрел свои мысли «о природе скрытой теплоты твердых тел» (док. 94, 96).

В письме к Марич из Милана от 30 апреля 1901 года (док. 102), он сообщает, что снова изучает теорию газов Людвига Больцмана, но полагает, что «у Майера есть достаточно эмпирического материала для нашего исследования». Он добавляет, что Марич могла бы сходить в библиотеку и проверить, но с этим можно и подождать до его возвращения в Цюрих. Как отмечают редакторы «Собрания документов», эти упоминания относятся к идеям, которые он разрабатывал для первой докторской диссертации. Как мы видели в цитируемом выше письме Марич к Кауфлер-Савич от декабря 1901 года, Милева однозначно приписывает все заслуги в работе над диссертацией Эйнштейну, показывая, что если она и оказывала какую-то помощь, то несущественную. Стоит отметить, что в данном случае мы имеем письмо Марич как непосредственную реакцию на письмо Эйнштейна, в котором он посвящает один абзац своим размышлениям о соотношении светового излучения с кинетической энергией молекул, связывая это с «нашими консервативными молекулярными силами». Однако в ответном письме Марич никак не реагирует на затрагиваемые им вопросы физики, уделяя все внимание предстоящей встрече. Единственное упоминание о предыдущих письмах Эйнштейна встречается только 3 мая 1901 года, когда она говорит ему, как рада получать его письма, «которые полны горячей любви и которые показывают, что ты мой дорогой и любимый, как прежде».

Письмо к Марич от 28 (?) мая 1901 (док. 111) открывается восторженными словами Эйнштейна о статье Филиппа Ленарда 1900 года о фотоэлектрическом эффекте и продолжается выражением радости от известия о беременности Милевы и заверениями в бесконечной любви и поддержке. Он пишет: «Представь, как будет прекрасно, когда мы совершенно спокойно сможем снова работать вместе и никто больше не сможет нам мешать! Ты будешь сполна вознаграждена за нынешние переживания всеми удовольствиями, и дни пойдут мирно, без спешки и волнений».

Эйнштейн вспоминает студенческие времена, когда они вместе работали и учились, или, как выразился Эйнштейн в декабре 1901 года, когда она была его «студенткой». Когда писалось это письмо, Милева еще занималась исследованиями теплопроводности, которые хотела включить в свою докторскую диссертацию, и готовилась к повторной сдаче дипломных экзаменов. Эйнштейн еще надеялся, что их совместная жизнь будет посвящена науке.

Мы не увидели в ранних письмах Эйнштейна – несмотря на периодическое использование слов «мы» и «наше» в контексте мыслей или статей – никаких подтверждений тому, что Марич вносила ценный вклад в его исследования, которые привели к публикации первых статей, его докторской диссертации или к его продолжающимся исследованиям в других областях. Говоря о своих занятиях, выходящих за рамки учебных курсов (в том числе и о докторской диссертации, над которой продолжал работать), Эйнштейн использует личные местоимения множественного числа ровно восемь раз, причем, за единственным исключением, в краткий период между 27 марта и 12 декабря 1901 года. Первый раз – в связи с теорией капиллярности, которую он исследовал. Второй – отдельная фраза, которую мы рассматривали раньше – «наша работа об относительности движения», но без конкретизации, хотя в семи других случаях по этому поводу использует личное местоимение единственного числа («я», «мое»). Третий – в контексте, где все мысли, о которых он пишет, принадлежат явно ему (теория молекулярного взаимодействия в газах), что следует из двух других случаев, когда он касается этой темы. Четвертый – в связи с теорией капиллярности. Пятый – в контексте его размышлений о межмолекулярных взаимодействиях. Шестому случаю предшествует фраза: «Местный профессор Вебер очень добр ко мне и интересуется моими исследованиями» (выделено мной). Речь снова идет о молекулярном взаимодействии. Седьмой опять связан со статьей о капиллярности, а последний встречается в контексте обсуждения важности новой идеи, которая у него появилась относительно молекулярных взаимодействий. Во всех других случаях, когда он употребляет местоимения «мы» или «наши», речь идет о перспективах их будущих диссертаций без указаний на то, что они работали над ними совместно.

Сторонники идеи, что ранняя переписка между Марич и Эйнштейном демонстрирует их научное сотрудничество, никогда не упоминают тот факт, что Эйнштейн, говоря о своих исследованиях в области физики вне учебных курсов двадцать раз использует личное местоимение в единственном числе («я» или «мое»). Типичным примером такого предвзятого подхода, игнорирующего отсутствие существенных свидетельств участия Марич в исследованиях Эйнштейна, связанных с новейшими областями теоретической физики в указанный период, может служить утверждение Милентиевич: «Письма Альберта, полные упоминаний об их тесной совместной работе над исследовательскими проектами, порожденными его новыми идеями, отражают тот факт, что Альберт опирался на тесное сотрудничество с Милевой по ряду научных направлений».

В заключение важно повторить, что Эйнштейн использует слово «мы» почти исключительно в тот период, когда он надеялся на то, что они с Милевой поженятся и будут вместе заниматься физикой. Напомню, 28 декабря 1901 года он писал ей: «Когда ты станешь моей дорогой женушкой, мы будем вместе заниматься наукой и не превратимся в старых обывателей, правда?». Тем не менее, я не утверждаю, что проведенный анализ писем Эйнштейна полностью исключает возможность того, что Марич устно что-то добавляла от себя, когда он непосредственно обсуждал с ней свои мысли. Он всегда очень охотно делился ими с окружающими, в том числе с однокурсником Марселем Гроссманом. Но насколько велик или мал был ее вклад, мы никогда не узнаем, если только не появятся новые документы, проливающие свет на эту проблему.

Глава 8. Сотрудничество в период семейной жизни

Из шести пунктов, которые выдвинула Трбухович-Гюрич в обоснование утверждения, что Марич «сыграла большую и заметную роль в творческой деятельности Эйнштейна», четвертый гласит, что Марич сотрудничала с Эйнштейном в период учебы и семейной жизни. Первую часть этого утверждения я проанализировал в седьмой главе, пристально рассмотрев все утверждения о сотрудничестве на основании ранней переписки между Марич и Эйнштейном, опубликованной в 1987 году. Теперь я хочу обратиться ко второй части утверждения Трбухович-Гюрич – о сотрудничестве в семейной жизни.

Эйнштейн и Марич поженились в Берне, в Швейцарии, 6 января 1903 года. 29 июля 1914 года, вскоре после того, как семья переехала в Берлин, они расстались, и Марич с детьми навсегда вернулась в Цюрих. Они развелись в 1919 году. Более одиннадцати лет совместной жизни охватывают и «чудесный» 1905-й год, за который Эйнштейн закончил и защитил вторую диссертацию и опубликовал знаменитые статьи по теории атома (броуновское движение), квантовой теории, специальной теории относительности и вывел знаменитое уравнение E = mc². Этот период охватывает также многие годы, за которые он развил специальную теорию относительности до того, что позже стало считаться его величайшим достижением, – общей теории относительности, включающей гравитацию, опубликованной в 1915 году. Начать я хочу с «истории Иоффе», в которой говорится о предполагаемом соавторстве знаменитых статей Эйнштейна 1905 года.

Одним из наиболее часто цитируемых аргументов в пользу того, что Милева Эйнштейн-Марич в период супружеской жизни сотрудничала с Эйнштейном при создании его теоретических работ, является утверждение, что выдающийся советский физик Абрам Иоффе видел оригиналы рукописей трех самых знаменитых статей Эйнштейна 1905 года и что в них были указаны фамилии Эйнштейна и Марич как соавторов.

Три статьи, опубликованные одновременно в семнадцатом томе немецкого журнала «Анналы физики», представляют работы Эйнштейна по квантовой теории (включая фотоэлектрический эффект), броуновскому движению (атомы) и специальной теории относительности. Все вышли с указанием имени Альберта Эйнштейна как единственного автора. Их факсимильное воспроизведение можно посмотреть во втором томе «Собрания документов Альберта Эйнштейна» и в прилагающемся переводе на английский язык. Далее, в восемнадцатом томе «Анналов физики» за тот же год Эйнштейн выступил как единственный автор статьи, в которой представил свое уравнение E = mc², хотя и с другими символами. Это было ответвлением от статьи по теории относительности. В том же году он представил в Цюрихский университет докторскую диссертацию, которую с успехом защитил. В 1906 году текст диссертации был опубликован в качестве монографии и, с небольшими изменениями, в «Анналах физики».

История Иоффе, касающаяся соавторства Эйнштейна и Марич в статьях 1905 года (иногда его расширяют до всех пяти публикаций), является производным, как и многие другие сомнительные положения, от биографии Милевы Эйнштейн-Марич, написанной Трбухович-Гюрич. Она пишет:

«Выдающийся русский физик, директор Физико-технического института, позже – Института физики полупроводников Академии наук СССР[6] в Ленинграде Абрам Иоффе (1880–1960) указывал в своих «Воспоминаниях об Альберте Эйнштейне», что три эпохальные статьи Эйнштейна в семнадцатом томе «Анналов физики» 1905 года были подписаны в оригинале «Эйнштейн-Марич». Иоффе видел оригиналы, будучи ассистентом Рентгена, входящего в совет «Анналов», который должен был рецензировать статьи, представленные в редакцию. К этой работе Рентген подключил своего summa cum laude[7] студента Иоффе, который таким образом смог увидеть рукописи, в настоящее время недоступные».

Сразу бросается в глаза, что Трбухович-Гюрич не цитирует слова автора статьи, она только дает ее название (в переводе[8]). Она не проводит различия между своими собственными предположениями и информацией, якобы представленной Иоффе. То же самое делает Эван Харрис Уокер, который пишет, что сам видел эту статью в русском журнале. Перевод статьи Иоффе на английский язык появился только в 2002 году, пусть и в анти-эйнштейновской критике[9], позже перепечатанной Джоном Стэйчелом. Другие переводы появились у Крстича и Милентиевич. С учетом исключительной редкости малоизвестной книги Бьёркнеса (изданной за счет автора) или биографической работы Крстича 2004 года, в которую автор включил собственный перевод соответствующего абзаца из статьи Иоффе 1955 года, все авторы, которые писали на эту тему до 2005 года, вынуждены были полагаться исключительно на сомнительное свидетельство, приведенное Трбухович-Гюрич или, чаще, на пересказ ее текста, ориентированного на англоязычного читателя, сделанный Трёмель-Плётц.

Итак, первое, что нужно сделать для анализа утверждения Трбухович-Гюрич, – посмотреть, что на самом деле писал Иоффе в своей статье. Она посвящена памяти Альберта Эйнштейна, скончавшегося в 1955 году. Вот как в оригинале:

«Для физиков же, и в особенности для физиков моего поколения – современников Эйнштейна, незабываемо появление Эйнштейна на арене науки. В 1905 г. в «Анналах физики» появилось три статьи, положившие начало трем наиболее актуальным направлениям физики XX века. Это были: теория броуновского движения, фотонная теория света и теория относительности. Автор их – неизвестный до тех пор чиновник патентного бюро в Берне Эйнштейн-Марити (Марити – фамилия его жены, которая по швейцарскому обычаю прибавляется к фамилии мужа»[10].

Из этого текста ясно, что Иоффе пишет об Эйнштейне, «неизвестном до тех пор чиновнике» (в единственном числе) как «авторе (в единственном числе) этих статей». Он не говорит, что оригинальные рукописи подписаны фамилиями двух человек – «Эйнштейн» и «Марити», даже не говорит о том, что сам видел эти рукописи или фамилии. Он просто констатирует, что «автором этих статей» был «чиновник патентного бюро» Эйнштейн-Марити. В скобках он замечает, что двойная фамилия объясняется швейцарской традицией, согласно которой муж прибавляет к своей фамилии девичью фамилию жены. («Marity» – латинизированное написание фамилии “Marić”, указанное в швейцарском свидетельстве о браке, и именно его передал кириллицей Иоффе.) К спорному вопросу об этой двойной фамилии мы вернемся позже.)

Чего еще из утверждений Трбухович-Гюрич очевидно нет в фрагменте статьи Иоффе? Она пишет, что Иоффе был научным ассистентом Вильгельма Рентгена (того, кто открыл рентгеновские лучи), и что последний, как член редакционного совета «Анналов физики», рецензировал эти три статьи и показывал их Иоффе. Однако она ничем не подтверждает свое заявление, что Рентген и Иоффе действительно были причастны к их рецензированию. Есть все основания считать ее утверждение просто необоснованным предположением.

Редактором «Анналов физики» в то время был Пауль Друде, его советником по теоретической физике – Макс Планк, и оба являлись редакционными экспертами именно в области теоретической физики. Друде был автором книг и статей по теории электромагнетизма, с которой связана статья Эйнштейна по теории относительности; у Планка были публикации по излучению черных тел – к этой теме относится статья Эйнштейна по квантовой теории. Таким образом, у них не было резонных причин передавать статьи Эйнштейна на рецензирование Рентгену, который был физиком-экспериментатором. Нет никаких свидетельств того, что он вообще видел эти статьи.

Авторы важнейших работ о развитии теоретической физики в Германии описывают практику редакционной работы в «Анналах физики» таким образом:

«Как советник по теоретической физике «Анналов физики», Планк в 1905 году уже был знаком с деятельностью Эйнштейна. На протяжении пяти лет Эйнштейн регулярно присылал статьи в этот журнал. Самые значимые из них имели отношение к термодинамике и статистической физике, темам, которые в то время представляли особый интерес для Планка. В 1905 году Эйнштейн затронул в своих исследованиях новую тему, тоже интересующую Планка, – излучение черных тел. Статья Эйнштейна по теории относительности, написанная в том же году, активизировала мысли Планка; эта тема, как отмечал Макс Борн, “захватила воображение Планка как никакая иная”».

Таким образом, маловероятно, что Друде передавал эти рукописи на рецензирование Рентгену. В поддержку нашего утверждения можно привести слова самого Иоффе, рассказывавшего о своей научной деятельности в то самое время. В книге «Встречи с физиками»[11], немецкий перевод которой под названием Begegnungen mit Physikern вышел в 1967 году, он рассказывает о своих аспирантских годах в лаборатории Рентгена. Иоффе пишет, что в мае 1905 года, когда защищал свою докторскую диссертацию, Рентген предложил ему изложить то, что теперь можно было бы назвать предвестником теории относительности: уравнения Лоренца и гипотезу Фитцджеральда. Примечательно, что при этом он даже не намекает, что Рентген вскоре после этого показывал ему статью Эйнштейна по теории относительности. Если бы у Иоффе была возможность в то время увидеть рукопись, трудно представить, почему он решил не упомянуть столь значимый момент в данном контексте. Позже в своей книге Иоффе воздает хвалу Эйнштейну за создание теории относительности и за широкое влияние на восприятие материального мира. Он обращает внимание и на некоторые другие достижения Эйнштейна, среди которых называет работу о броуновском движении и то, что позже стало фотонной теорией излучения. Таким образом, он охватывает все три статьи 1905 года, которые сторонники истории Милевы называют созданными в соавторстве с Марич, ссылаясь на Иоффе как на источник своих утверждений.

Неудивительно, что практически все авторы, писавшие про Милеву Эйнштейн-Марич в последние десятилетия, ничего не знали о научных материалах, о которых шла речь выше, и остается лишь сожалеть, что они приняли на веру все, что написала Трбухович-Гюрич по поводу статьи Иоффе. И в основном они имели дело с более доступной версией, пересказанной на английском языке Трёмель-Плётц, которая сгладила проблематичные аспекты источника, на который опиралась сама, в частности, то, что Трбухович-Гюрич не приводит подлинные слова Иоффе, на что мог бы обратить внимание проницательный читатель. Одним из авторов, имевшим возможность ознакомиться с текстом Трбухович-Гюрич на немецком языке, была Андреа Габор. Написав, что «оригинальные версии трех наиболее знаменитых статей Эйнштейна [1905 года]… были подписаны Эйнштейн-Марити», она заявляет, что «Авраам [Абрам] Ф. Иоффе, член Советской Академии Наук, утверждал, будто видел оригинальные статьи [1905 года], когда был ассистентом у Вильгельма Рентгена, входившего в редакционный совет Annalen der Physik, где были опубликованы эти статьи». Далее она вносит еще больше путаницы: «Статья 1955 года в советском физическом журнале цитирует Иоффе, ныне покойного, который приписывал статьи 1905 года “Эйнштейн-Марити”». В 1995 году появилась еще одна усеянная ошибками версия, основанная на вводящей в заблуждение версии Трёмель-Плётц. Ее автор – известная британская феминистка и социолог Хилари Роуз. Таким образом сильно искаженное изложение Трбухович-Гюрич фрагмента статьи Иоффе получило широкое распространение.

Одно финальное замечание. В статье под названием «“Родители” или “отец” теории относительности» Маргарет Маурер добавляет еще один аргумент в поддержку версии Трбухович-Гюрич. Она цитирует фрагмент из научно-популярной книги Даниила Семеновича Данина, вышедшей в Москве в 1962 году, который, по сути, очень близок фрагменту статьи Иоффе. Данин пишет: «теоретик опубликовал в 1905 году… три статьи за подписью Эйнштейн-Марити (или Марич – это фамилия его первой жены)». Маурер утверждает, что из контекста следует, будто Данин разговаривал с Иоффе и, следовательно, передал информацию, полученную от Иоффе. Однако, как указывает Стэйчел, статьи не могли быть подписаны ни «Эйнштейн-Марити», ни «Эйнштейн-Марич», поэтому Данин «не мог знать, как они были подписаны». Рассуждения Стэйчела сводятся к тому, что близкое сходство между словами Данина и Иоффе говорит о том, что Данин просто повторил вычитанные откуда-то сведения и, как часто бывает в таких случаях, ошибочно вставил слова «за подписью», которых нет в оригинальной статье.

Абрам Иоффе в скобках того абзаца, который мы уже цитировали, использовал уникальную фамилию «Эйнштейн-Марити» для обозначения автора трех статей 1905 года. Он решил, что в швейцарской традиции принято прибавлять девичью фамилию жены к фамилии мужа и, очевидно, в мемуарной статье хотел оказать Эйнштейну особую честь, назвав его полную фамилию на швейцарский манер. Хотя традиция двойных фамилий действительно время от времени встречается (например, швейцарские ученые Фридрих Мишер-Хис, Иоганн Фридрих Мишер-Рёш, Юлиус Вагнер-Яурегг), Иоффе заблуждался, полагая, что это повсеместно распространенное явление.

Эван Харрис Уокер, прочитав у Сенты Трёмель-Плётц перевод фрагмента книги Трбухович-Гюрич, имеющий отношение к словам Иоффе, пошел еще дальше, безосновательно заявив, что Иоффе видел эти статьи. В своем докладе, представленном на заседании AAAS в 1990 году (см. предисловие), Уокер констатировал: «Если Иоффе запомнил ее фамилию в таком виде, это могло быть только потому, что он видел что-то, подписанное самой Милевой, то, что она могла подписать «Эйнштейн-Марити» (он приводит написание ее фамилии в обратном переводе с русского как Mariti, а не Marity). А в статье, опубликованной в Physics Today, пишет:

«Использование Иоффе фамилии «Эйнштейн-Марити» согласуется с венгерским написанием сербской фамилии Marić, а этот факт мог быть известен Иоффе, только если он действительно видел оригинал, подписанный ею, поскольку использование формы «Mariti» не встречается ни в одной из биографий Эйнштейна».

Уокер завершил свое выступление на конференции AAAS фразой: «Это, учитывая все остальное, является исчерпывающим доказательством того, что Иоффе действительно видел оригиналы статей 1905 года, и что там стояла фамилия “Эйнштейн-Марити”!». Конечно, то, что для Уокера являлось исчерпывающим доказательством, могло не быть таковым для других. Во-первых, Уокер неправ в том, что ни в одной из биографий Эйнштейна до статьи Иоффе не встречается написание фамилии «Марич» как «Марити» (Marity). Во втором издании хорошо известной документальной биографии Эйнштейна Карла Зелига, вышедшем в Цюрихе за год до статьи Иоффе, есть фраза: «Милева Марич или Марити».

Во-вторых, в статье для Physics Today Уокер на основании бездоказательного предположения о наличии у Марич соответствующих знаний в электродинамике утверждает, что «все выглядит так, что Милева Марич заслуживала быть соавтором, и ее имя должно было появиться в оригинале статьи [о теории относительности] 1905 года…И оно появилось». В качестве доказательства того, что оно «появилось», он приводит пространную цитату из книги Трбухович-Гюрич. Примечательно, что Уокер делает свое заявление, несмотря на то, что пишет в опубликованном Physics Today материале (где транслитерирует фамилию русского ученого как «Ioffe» вместо общепринятого «Joffe»): «Я нашел упомянутую статью Иоффе». И продолжает: «Там Иоффе констатирует, говоря о статьях 1905 года: “Их автор – Эйнштейн-Марити”, и к этому добавляет, полагая, что подпись относится к одному Альберту Эйнштейну – “неизвестный до тех пор чиновник патентного бюро в Берне (Марити – фамилия его жены)”». Вместо того чтобы прочитать прямо, что написал Иоффе, он предпочитает трактовать его слова как воображаемое ошибочное восприятие “Эйнштейн-Марити” как одной фамилии, а не двух. Как можно сделать такой вывод – непонятно. Неужели он правда считает, что Эйнштейн-Марич (или Марити) означает Эйнштейн и Марич? А где их имена? Вместо того чтобы воспринять написанное Иоффе на самом деле, Уокер предпочитает держаться за ошибочное мнение Трбухович-Гюрич и делать на этом основании неоправданный вывод, что «Эйнштейн-Марити» на самом деле означает Эйнштейн и Марич, потому что оно, а не свидетельство или отсутствие оного, работает на его собственное предвзятое заключение.

Статья, опубликованная Трёмель-Плётц в 1990 году, стала, пожалуй, наиболее известным источником претензий на соавторство Марич, основанном на неправильном прочтении утверждения Иоффе, что Эйнштейн-Марити является единственным автором статей 1905 года. Первоисточник – то самое ошибочное толкование Трбухович-Гюрич слов Иоффе, но статья содержит и собственные дополнительные ошибки, еще больше вводящие в заблуждение читателей. Трёмель-Плётц представляет фрагмент книги Трбухович-Гюрич таким образом (не приводя дословных цитат):

«Однако гораздо более пагубным и сокрушительным оказалось то, что произошло с пятью статьями, которые появились в 1905 году в лейпцигском журнале «Анналы физики». Две из них, в том числе 21-страничная диссертация, были написаны в Цюрихе. Какой вклад внесла в их создание Милева Эйнштейн-Марич – вопрос, остающийся открытым…Остальные три, опубликованные в XVII томе «Анналов физики», были написаны в Берне, когда Альберт Эйнштейн работал в швейцарском патентном бюро, и написаны совместно с его женой. Позже он получил Нобелевскую премию за “Einen die Erzeugung und Verwandlung des Lichtes betreffenden heuristischen Gesichtspunkt” [ «Эвристическая точка зрения, касающаяся возникновения и превращения света», статья о квантовой теории]. “Elektrodynamik bewegter Körper” [ «К электродинамике движущихся тел»] содержит специальную теорию относительности. Абрам Иоффе, знаменитый русский физик, который тогда был ассистентом Рентгена (члена редакционного совета, проверяющего статьи, присылаемые в «Анналы физики» для публикации), написал в своих «Воспоминаниях об Альберте Эйнштейне» (Erinnerungen an Albert Einstein)], что оригиналы рукописей этих двух, а также третьей статьи были подписаны Эйнштейн-Марич. Возможно ли, чтобы мужчины-редакторы опустили фамилию мужчины-соавтора или женщины, которая не была женой автора? Не возмутился бы мужчина-соавтор тем, что его фамилия убрана из публикации и не потребовал бы какого-либо рода компенсации? Рукописи, наряду со всеми заметками для этих трех публикаций, не сохранились до наших дней. 15 февраля 1944 года The New York Times написала о рукописях по теории относительности, что Альберт Эйнштейн “уничтожил оригиналы после того, как теория была опубликована в 1905. Вознаграждение в $11 500 000 было обещано тому, кто сможет представить оригиналы в библиотеку Конгресса”».

Из статьи Трёмель-Плётц очевидно, что она не сверялась с русским источником и полагалась исключительно на приукрашенное утверждение Трбухович-Гюрич, предположившей, что «Эйнштейн-Марич» относится к двум авторам, а не к одному.

В приведенном фрагменте Трёмель-Плётц также везде повторяет ошибочное высказывание Трбухович-Гюрич, что две из пяти статей (видимо, докторская диссертация и статья о броуновском движении) были написаны в Цюрихе. На самом деле, все пять были присланы из Берна в 1905 году, причем диссертация опубликована только в 1906 году.

Что касается предполагаемого уничтожения рукописей 1905 года, которое Трбухович-Гюрич представляет как подозрительное, редакторы первого тома «Собрания документов» констатируют:

«Эйнштейн не делал систематических попыток сберечь свои рукописи вплоть до 1920-х годов. До этого времени он запросто выбрасывал рукописи опубликованных статей, и очень мало из них уцелело. Эйнштейн сохранил несколько адресованных ему писем, хотя, к счастью, многие его корреспонденты берегли полученные от него. Лишь незначительное число записных книжек с заметками к лекциям и исследования, дошли до наших дней».

Вскоре после того, как в феврале 1902 года Эйнштейн перебрался в Берн, у него появились новые молодые друзья – Конрад Габихт и Морис Соловин. Габихт изучал философию, а потом математику в университете Берна. Эйнштейн был знаком с ним ранее, когда преподавал в Шаффхаузене. Соловин откликнулся на объявление Эйнштейна в бернской газете, в котором он предлагал давать частные уроки по физике. Но вместо физики все трое увлеклись интеллектуальными беседами на разные темы и даже основали Akademie Olympia – Олимпийскую академию. Они читали работы философов и культурологов, разговаривали на различные темы, нередко за ужинами, а потом до ночи продолжали обсуждения у кого-нибудь на квартире.

1902 год Эйнштейн прожил в Берне. Во второй половине года Марич два раза на краткий срок приезжала к нему и снимала жилье неподалеку (предположительно оставляя дочь Лизерль со своими родителями), а в середине декабря окончательно перебралась в Берн. 6 января 1903 года они поженились. Никто из родственников при этом не присутствовал. В качестве свидетелей были только друзья Эйнштейна по Академии. После церемонии они с новобрачными отправились на торжественный ужин. После свадьбы Марич стала посещать собрания Олимпийской академии и, по словам Трбухович-Гюрич, принимала активное участие в чтении книг выдающихся авторов. Она пишет, что обсуждения (в них, предположительно, принимали участие еще и Мишель Бессо с женой) затягивались до ночи и добавляет подробности: «Милева, вместе с Эйнштейном, придавала особое значение рассуждениям Юма о том, является ли «Я» самостоятельной субстанцией. Они вели между собой долгие глубокие дискуссии по этому поводу».

В качестве источника этого воображаемого сценария Трбухович-Гюрич явно использовала биографию Эйнштейна, написанную Карлом Зелигом. Чуть выше той цитаты, которую я привел, она перечисляет авторов и их книги, которые читались на собраниях Академии. Это Мах, Милль, Юм, Пуанкаре и Дедекинд. Все они, с указанием соответствующих трудов, перечислены у Зелига. Не говоря о других ошибках в повествовании Трбухович-Гюрич, трудно понять, как ей могло быть известно, что происходило в приватных беседах Эйнштейна и Марич. Это явно вымышленная и приукрашенная ситуация, созданная, вероятно, в развитие фразы Зелига: «Юм утверждал, что не существует никакой субстанции ни в «я», ни в природе».

Чарльз С. Чиу в своей книге, опубликованной в 2009 году, приводит наиболее пространное (и вымышленное) описание поведения Марич на заседаниях Олимпийской академии. Он, в частности, пишет:

«В основном сидя молча в глубине, г-жа Эйнштейн тем не менее с восхищением следит за беседой их друзей. Но из-за застенчивости она очень неохотно включается в ход обсуждений; только когда гости уходят, она становится разговорчивой и объясняет Альберту свое личное мнение относительно сущности «я», этики или существования эфира во вселенной. Но со временем другие участники Академии начинают замечать молчаливую г-жу Эйнштейн. Математическая точность ее мыслей и склонность проверять все гипотезы в соответствии с их практическим применением становятся очевидны даже в самых незначительных разговорах с Милевой. Они приглашают ее участвовать в разнообразных исследованиях Академии».

Текст Чиу настолько похож на то, что писала Трбухович-Гюрич (он даже включает Бессо в состав участников собраний Академии), что не остается сомнений в источнике его версии. Но он еще больше приукрашивает и без того раздутую историю, помещая Марич в центр происходящего в Академии и повествуя о том, как Милева в личных беседах высказывает Альберту свои соображения о «я» и эфире.

Однако бывший участник этой Академии Морис Соловин в поздних воспоминаниях об их собраниях не упоминает ни о математических рассуждениях Милевы, ни о впечатлении, которое она производила на «академиков», согласно фантазиям Чиу. Соловин пишет (хотя и ошибается с датой докторской диссертации): «Когда Эйнштейн получил докторскую, он женился на Милеве Марич, молодой женщине из Сербии, с которой познакомился в годы учебы в Политехникуме, где она тоже была студенткой. Это событие никак не повлияло на наши встречи. Милева, интеллигентная и сдержанная, внимательно нас слушала, но никогда не вмешивалась в наши дискуссии».

Хотя Эйнштейн хорошо известен как физик-теоретик, он также проявлял интерес к электротехнике, что, возможно, обусловлено профессиональными занятиями членов его семьи. За все время учебы в Политехникуме он только два раза получил максимально возможную оценку – 6 баллов – за работу в электромеханической лаборатории и за научный проект в физической лаборатории. После окончания Политехникума во время работы в патентном бюро Эйнштейну приходилось оценивать множество технических изобретений, да и позже он работал экспертом-консультантом по патентам. Более того, в письме, написанном в 1930 году, он утверждал, что «никогда не прекращал интересоваться техническими вопросами» и время от времени сотрудничал с экспериментаторами, например, с Вандером Йоханнесом де Хаазом.

На таком фоне не удивительно, что 15 июля 1907 года, несмотря на полную погруженность в теоретические изыскания, Эйнштейн писал Конраду Габихту, своему коллеге по Олимпийской академии, и его брату Паулю: «Я нашел другой способ измерения очень малых величин энергии». Он изобрел устройство, которое, благодаря электростатической индукции, усиливало изначально очень слабое электрическое напряжение, которое в итоге можно было измерить обычным вольтметром. Устройство, которое они назвали «машинкой», могло быть полезно при изучении чрезвычайно слабых колебаний напряжения в пределах 0,0005 вольт. Пауль Габихт, владевший мастерской в Шаффхаузене по производству и продаже научного оборудования, занялся разработкой прототипа нового устройства для возможной продажи. Авторство этого изобретения стало темой дискуссий.

Рассказав историю об Олимпийской академии, Трбухович-Гюрич переходит непосредственно к предполагаемой роли Марич в изобретении «машинки»:

«Вместе с Паулем Габихтом она [Марич] начала работать над конструкцией прибора электростатического влияния для измерения слабого электрического напряжения способом усиления. На это ушло много времени, и не только потому, что у нее было много других дел, но в первую очередь из-за тщательности, с которой она рассматривала все возможности для ее совершенствования. Когда оба были удовлетворены, они поручили Альберту как специалисту по патентам описать прибор».

Помимо обычного отсутствия ссылок на источник, заявление Трбухович-Гюрич о создании такого устройства не находит документального подтверждения. Более того, Карл Зелиг, чья краткая «Документальная биография» Эйнштейна обычно достоверна, пишет, что вклад Марич в работу над «машинкой» был несущественным: «Их [Эйнштейна и братьев Габихт] попытки усовершенствовать ее, при периодической помощи со стороны Милевы, растянулись на несколько лет».

Трёмель-Плётц, как обычно, без оглядки повторяет заявление Трбухович-Гюрич об изобретении в статье 1990 года. Но оригинальные документы, имеющие отношение к этой истории, представляют совсем иную картину. Опубликованные материалы включают в себя шестнадцать писем, которыми обменялись между собой Эйнштейн и братья Габихты с 1907 по 1911 год, когда обсуждалось это устройство. Письма следуют за презентацией Эйнштейном устройства в статьях, опубликованных в 1907 и 1908 годах, и дают хорошо документированную картину его разработки. Ни в одном из этих писем и, включая шесть писем от Пауля Габихта (который пытался сконструировать прибор) к Эйнштейну, где рассказывается об этапах его создания, нет ни одного упоминания о какой-либо роли Марич в этом процессе.

Эйнштейн в письме своему другу Якобу Лаубу от ноября 1908 года, опубликованном в том же томе, пишет: «Машинка готова и хорошо работает при относительно высоком напряжении. Чтобы проверить ее при напряжении ниже ¹/₁₀ вольт, я построил электрометр и батарею напряжения. Ты не сдержишь улыбки, если увидишь величественное устройство, которое я соорудил своими руками». В сообщении Конраду Габихту несколько месяцев спустя (в марте 1910) Эйнштейн пишет: «Приглашаю тебя пожить у нас, чтобы мы вдвоем смогли провести окончательные испытания машинки и сочинить статью…У нас есть свободная комната для тебя и твоего брата». Ад Маас, куратор музея Германа Бургаве в Лейдене, Нидерланды, который изучил все, что связано с прибором, пишет: «Нет никаких свидетельств, что жена Эйнштейна принимала участие в разработке этой машинки, как предположила Трбухович-Гюрич». Приведенная выше документальная информация не исключает периодической помощи со стороны Милевы, но противоречит утверждению, что Марич разрабатывала ее совместно с Паулем Габихтом.

Несмотря на публикацию в 1993 году соответствующих писем, несколько авторов, писавших позже, все равно повторили пересказанное Трёмель-Плётц утверждение Трбухович-Гюрич. Среди них – Хилари Роуз, которая в одной из глав книги небольшой фрагмент уделила Марич. Она пишет: «Есть два эпизода, отражающих процесс если не фактического присвоения, то лишения авторства работ в пользу Эйнштейна». Один из таких эпизодов, по мнению Роуз, заключается вот в чем: «Две [sic!] представленные рукописи [1905 года] были изначально подписаны также Милевой. Но к моменту публикации ее имя удалили». А вот другой случай в изложении Роуз:

В одном эпизоде Милева, в сотрудничестве с их общим другом Паулем Габихтом, создавала новаторское устройство для измерения электрических токов…Сделав прибор, два изобретателя отдали его Эйнштейну, чтобы он описал его и оформил патент, поскольку в то время работал в патентном бюро. Он единолично подписал публикацию и запатентовал устройство на фамилии Эйнштейн и Габихт…Позже, когда брак развалился, она обнаружила, что ценой ее бескорыстной любви… оказалось то, что ее работа перешла к нему».

Все это недостоверно, и особенно показательно утверждение, что «двумя изобретателями» были Марич и Пауль Габихт, а Эйнштейн не играл никакой роли. Да, Эйнштейн в 1907 и 1908 годах опубликовал две статьи, описывающие его способ измерения слабых электрических токов, но прибор, удовлетворивший ученого, был создан только в 1910 году, когда он уже не был сотрудником швейцарского патентного бюро. Эйнштейн оказал помощь в создании технической статьи, описывающей устройство, но в марте 1910 года, когда был изготовлен прототип, он отдал братьям Габихт право на его конструкцию и испытание. Статья была опубликована за подписями Конрада и Пауля Габихт. В статье они отметили, что подали заявку на патент, но Маас пишет, что нет достоверных сведений, что они его получили.

Трёмель-Плётц, опять следуя за Трбухович-Гюрич, пишет, что в 1908 году, когда Эйнштейн писал статью о «машинке», «у него был прибор, запатентованный на имя Эйнштейна и Габихта (патент № 35693)» (курсив автора). Трбухович-Гюрич на самом деле пишет только о том, что Эйнштейн подавал заявку на патент (zum Patentiren vorgelegt worden), но, как обычно, приводит соответствующий номер патента без ссылок на источник, подтверждающий его существование, что дало бы другим возможность проверить сведения. Но еще в декабре 1907 года Эйнштейн написал Конраду Габихту: «Я бросил патент, в первую очередь из-за отсутствия интереса производителей»). Это, по всей видимости, объясняет то, что все попытки обнаружить его – даже при наличии указанного номера – оказались безуспешными.

В литературе о Милеве Марич есть несколько упоминаний о других сообщениях, в которых говорится, что она принимала участие в научных исследованиях Эйнштейна. Они исходят от членов семьи или знакомых, которые рассказывали (в основном с чужих слов) о событиях, якобы происходивших в 1905 году, когда супруги Эйнштейн приезжали к родителям Милевы (и, по некоторым утверждениям, в 1907 году), от тех же людей, ссылающихся на то, что рассказывал брат Милевы Милош отцу после краткого визита к Эйнштейнам в Берн в 1904 году, и от студента, который жил в одном доме с Эйнштейнами в Цюрихе в 1909–1910 или 1912–1913 годах, чьи комментарии относительно некоторых аспектов домашней жизни Эйнштейнов пересказала его дочь спустя пятьдесят лет. В этом разделе я проанализирую происхождение и достоверность этого внешне впечатляющего ряда свидетельств.

В одном из разделов Трбухович-Гюрич приводит разговор, который якобы имел место между Эйнштейном и какими-то студентами – друзьями Милоша во время приезда супругов Эйнштейн в Нови-Сад в 1907 году (см. ниже). Она пишет, что многие студенты были знакомы с его статьями «и считали их результатом совместной работы Альберта и Милевы», что трудно воспринять как свидетельство. Аналогичным образом Крстич утверждает, что супружеская пара с маленьким Гансом Альбертом приезжала в Нови-Сад в 1907 году. Он пишет, что осиротевшая двоюродная сестра Милевы Софья Голубович (урожденная Галич), которая в то время жила в семье Марич, рассказывала ему в 1961 году, что «Милева и Альберт обдумывали, занимались математическими вычислениями и писали вместе».

Однако Мишель Закхейм, рассказывая в книге о попытках проследить судьбу их дочери Лизерль, пишет, что в 1907 году Эйнштейн не приезжал в Нови-Сад: «Летом 1907 года Альберт был настолько занят работой и множеством проектов, что Милева решила одна поехать с Гансом Альбертом в гости к родителям». Чуть позже она уточняет, что в августе Эйнштейны отдыхали в Альпах близ Берна и останавливались в деревушке Ленк, а далее, без ссылок на источники, сообщает: «Через неделю после возвращения домой Милева с Гансом Альбертом уехала снова, к родителям в Нови-Сад».

Так кто прав, и приезжали или не приезжали Эйнштейны в Нови-Сад в 1907 году? Доступные ныне источники говорят в пользу утверждения Закхейм, что в конце лета 1907 года Милева одна с Гансом Альбертом приезжала к родителям, а Альберт оставался дома в Берне. Подтверждение первому утверждению Закхейм содержится в письме Эйнштейна из Берна от 15 июля 1907 года, в котором он сообщает братьям Конраду и Паулю Габихт, что собирается поехать в Швейцарию, в Ленк, «1 августа с женой и ребенком в отпуск примерно дней на десять». 7 августа Эйнштейн отправляет из Ленка письмо Вильгельму Вину, в котором сообщает, что находится «в двухнедельном отпуске». Фольсинг подтверждает, что в патентном бюро Эйнштейну полагался ежегодный отпуск длительностью две недели. 11 августа Эйнштейн пишет еще одно письмо Вину, на этот раз из швейцарского курортного городка Эши. Учитывая вышесказанное, трудно предположить, что в середине августа 1907 года Эйнштейн еще и сопровождал жену с ребенком к ее родителям в Нови-Сад. Действительно, в книге Крстича приведен снимок с подписью: «Фото семейства Эйнштейн/Марич, сделанное в 1907 году во время посещения Нови-Сада». На изображении – Милева с Гансом Альбертом, ее сестра Зорка, ее брат Милош и младшая кузина София Галич. Альберта нет. (Закхейм тоже приводит эту фотографию с подписью «ок. 1907, Нови-Сад»).

Другое свидетельство исходит из письма Марич к подруге Кауфлер-Савич из родительского дома в Каче. Закхейм датирует его летом 1907 года. Письмо написано от первого лица в единственном числе и начинается так: «Я уже неделю у родителей…». Из этого можно сделать вывод, что Альберта в этот приезд с ней нет… Попович датирует письмо «1906?», но это вряд ли правильно, поскольку ни Трбухович-Гюрич, ни Крстич, ни Закхейм не пишут ни о каком визите 1906 года. Его не могло быть и в 1908 году, поскольку в том году Милева с Гансом Альбертом приезжала к родителям на Пасху без Эйнштейна, как известно из его письма к ней из Берна, и нет никаких документальных подтверждений второму визиту. Не могло быть и в 1909 году. В июне 1909 года Марич написала Кауфлер-Савич из Нови-Сада письмо, содержание которого исключает возможность того, что оно является тем же, которое Попович датирует 1906-м годом (см. выше): «Только сегодня я получила твое дорогое письмо, и получила здесь, где нахожусь уже более двух недель». Все вышеизложенное позволяет с уверенностью говорить, что Закхейм права, определяя дату рассматриваемого письма 1907-м годом, и что Эйнштейн не сопровождал супругу, когда она навещала родителей в том году.

В завершение этого раздела важно обратить внимание на еще одно утверждение Закхейм: «В начале лета 1933… Эйнштейн и Элен Савич могли встретиться в Нови-Саде, куда Элен приехала повидаться с друзьями…Сербские историки единодушны в своем мнении, что он действительно был в Нови-Саде в указанное время. Двое хорошо известных и уважаемых жителей Нови-Сада, д-р Александр Моч и д-р Костер Хаджи, утверждали, что общались этим летом с Альбертом в кафе «Королева Елизавета»…Д-р Моч, в частности, был знаком с Альбертом многие годы. Как рассказывали, три джентльмена сидели за столиком у тротуара и обсуждали послевоенную ситуацию в Германии». Однако места пребывания Эйнштейна весной и летом 1933 года хорошо задокументированы в достоверных биографиях, и там нет никаких указаний, что Эйнштейн в то время посещал Сербию. Айзексон, в частности, пристально изучал все договоренности и маршруты Эйнштейна в данный период и не нашел никаких подтверждений его поездки в Нови-Сад в 1933 году. Приведенные ссылки на сербских историков (по крайней мере, некоторых из них), утверждавших, что Эйнштейн был в Нови-Саде в начале лета, следует воспринимать крайнее скептически.

Еще менее вероятна широко популярная в Албании история о том, что Эйнштейн приезжал в эту страну, чтобы получить албанский паспорт, дающий возможность выехать в Соединенные Штаты. То, что Эйнштейн сохранял швейцарское гражданство и имел швейцарский паспорт, похоже, никак не мешает возникновению патриотических историй подобного рода. В подтверждение «достоверности» этой истории одна албанско-американская газета даже приводила свидетельства очевидца.

Поскольку уже очевидно, что Эйнштейн не сопровождал Милеву в ее поездке в Нови-Сад в 1907 году, как утверждают Трбухович-Гюрич и Крстич, из этого следует, что все события, окружающие несуществующий визит 1907 года, либо выдуманы, либо имеют отношение к точно документированному визиту 1905 года.

Официальная хронология жизни Эйнштейна относит первое посещение Эйнштейном дома родителей его жены к «концу лета» 1905 года. Следующий раз он побывал там только в 1913 году. По утверждению Закхейм, в конце августа 1905 года супруги Эйнштейн провели первую неделю двухнедельного отпуска с Элен Кауфлер-Савич и ее семьей в деревне Киево на берегу озера близ Белграда. Во вторую неделю они поехали навестить родителей Милевы в Нови-Сад и также несколько дней провели в семейном особняке Марич в Каче. И Трбухович-Гюрич и Крстич описывают две поездки конца лета 1905 года, состоявшиеся через несколько недель после того, как Эйнштейн отправил свою статью по теории относительности в «Анналы физики» в конце июня.

Косвенные свидетельства научного сотрудничества Эйнштейна и Марич во время их краткого пребывания в Каче в рамках приезда в Сербию летом 1905 года приводятся в сербском телевизионном фильме «Один камень – Эйнштейн»[12] (One Stone – Einstein, с английскими субтитрами). В этом фильме Драгиша Марич, представленная как «кузина Милевы Марич», ссылается на «дедушку Жарко и бабушку Раду [Марич]» и других неназванных родственников, которые якобы были свидетелями того, как Альберт и Милева вместе работали в семейном поместье в Каче.

Илл. 8.1

Милева, Ганс Альберт и Альберт, 1904–905. С разрешения ETH Library Zurich, фотоархив, портрет № 01239. Автор фотографии неизвестен, HS_1457-72. Общественное достояние.

«Что касается нас как части семьи, дедушка Жарко и бабушка Рада и все, кто жили в нашем шалаше [поместье], видели, как они целыми днями что-то писали, работали. Они были вместе днем и ночью и хорошо ладили. Они проводили здесь летние месяцы и, как говорят биографы, «проводили здесь самые счастливые и наиболее творческие летние месяцы». Дедушка Жарко позже рассказывал нам, что они работали до поздней ночи. Все теории, которые родились в тот «чудесный» 1905 год, родились здесь, в Каче, потом они отправились за границу и были опубликованы. Существуют и другие доказательства, но это то, что нам известно по рассказам».

Крстич сходным образом излагает то, что сам называет «описаниями очевидцев совместной научной работы супругов» во время их краткого пребывания в Каче в 1905 году, которые он получил более полувека спустя. Однако не дает никакой конкретной информации и пишет только о том, что «подробно беседовал с близким родственником Милевы Жарко Маричем (1880–1965) и его старшей дочерью Джурджинкой (1903–1990), которые жили на вилле Кула во время всех трех [на самом деле двух] приездов супругов Эйнштейнов в Кач». Хотя он не указывает четко, что именно Жарко поделился с ним такой информацией, читателю легко самому прийти к такому выводу. (Разумеется, он не мог узнать этого от Джурджинки, поскольку в то время ей было около двух лет). Он не называет никаких других лиц, с которыми «подробно беседовал» о времени пребывания Эйнштейнов в Каче, но пишет, что Марич «шила для Ганса Альберта, считала и писала и работала с Альбертом или разговаривала или гуляла с ним». Чуть ниже он пишет, что пара «сиживала в саду и обсуждала разные проблемы физики, которые были совершенно непонятны для других». Однако не называет никаких конкретных личностей в качестве источника этих сведений.

Любопытно, что Трбухович-Гюрич не дает никаких сообщений о совместной работе супругов во время их пребывания в Каче в 1905 году. Хотя можно предположить, что она могла контактировать с теми же людьми, которые появляются в сербском фильме 2006 года и упоминаются Крстичем, когда проводила обширные разыскания для своей книги в 1960-е годы, включавшие в себя общение, письменное и устное, с членами семьи Марич и их знакомыми.

Какие выводы можно сделать из этих показаний с чужих слов, полученных спустя пятьдесят пять лет Крстичем или прозвучавших почти сто лет спустя в сербском фильме – показаний, которые подозрительно отсутствуют в описании Трбухович-Гюрич этого же краткого периода? Во-первых, крайне маловероятно, что супруги в свой первый недельный визит к родителям Милевы для знакомства их с Альбертом, и с маленьким Гансом Альбертом, могли вести себя столь неучтиво, что «писали что-то целыми днями, работая… день и ночь», как заявляет Драгиша Марич. Далее. Утверждение, что «все теории, которые родились в тот «чудесный» 1905 год, родились здесь, в Каче, потом они отправились за границу и были опубликованы», даже если воспринимать его всерьез, хотя оно явно этого не заслуживает, противоречит датам создания статей Эйнштейна. Из пяти главных статей 1905 года одна, посвященная квантовой теории и броуновскому движению, в августе уже была опубликована. Вторую свою докторскую диссертацию Эйнштейн закончил в апреле 1905 года, но представил в Цюрихский университет только 20 июля, и ученый совет единодушно принял ее 27 июля – то есть до поездки в Нови-Сад. Статья по теории относительности была получена журналом «Анналы физики» 30 июня, более чем за месяц до поездки к родителям Марич. Короткая статья Эйнштейна, где появилась знаменитая формула E = mc², получена в «Анналах физики» 27 сентября, значительно позже, чем супруги вернулись в Берн.

Слова Драгиши Марич, что это «нам известно по рассказам», служат яркой иллюстрацией к наблюдению Чарльза Фернихоу: «Изучение богатых фальшивых мемуаров показывает, что ложная информация возникает очень интенсивно в тех случаях, когда мемуаристы, особенно члены семьи, пытаются дополнять друг друга. От совместных воспоминаний мало толку». Что касается гораздо более скромного заявления Крстича, помимо оговорки, что это сведения, полученные в пересказе третьих лиц много десятилетий спустя, оно настолько уклончиво (и тенденциозно) изложено, что едва ли может считаться свидетельством.

Остаются рассказы Трбухович-Гюрич и Крстича о событиях, которые происходили во время приезда Эйнштейна в Нови-Сад в 1907 году (которого не было). Трбухович-Гюрич, как и Крстич, пишут, что Эйнштейн несколько раз посещал кафе «Королева Елизавета», где беседовал с друзьями Милоша, брата Милевы. Смысловая близость этих двух рассказов предполагает их аутентичность, но Крстич не называет источников своего повествования, а Трбухович-Гюрич только один – доктор Любомир-Бата Думич, в то время – студент и друг Милоша (см. главу 6). Складывается впечатление, что те, кто рассказывал о беседах в кафе, объединяют год, в который они происходили, с 1905 годом, когда Эйнштейн действительно побывал в Нови-Саде. Но ни один из авторов не пишет, что во время встреч заходила речь о научном сотрудничестве между Эйнштейном и Марич.

Что касается предполагаемого визита 1907 года, Трбухович-Гюрич опять не называет ни одного члена семьи, кто видел бы, как Альберт и Милева совместно занимаются физикой. Зато Крстич, как уже отмечалось, сообщает, что в 1961 году кузина Милевы Софья Голубович «говорила [ему], что чета Эйнштейнов и [брат Милевы] Милош, в то время солдат, беседовали на научные темы, и что Милева и Альберт обсуждали, занимались математическими вычислениями и писали вместе». На основании приведенного выше утверждения о кратковременном пребывании Эйнштейнов в 1905 году в Каче и связанном с ним очень коротком визитом в Нови-Сад, который мог произойти только в 1905 году, Крстич предлагает нам поверить, что Эйнштейны, проводя неделю отпуска в двух домах семьи Марич, ежедневно по много часов совместно занимались проблемами физики. Это еще менее вероятно с учетом того, что несколько предыдущих весенних и летних месяцев Эйнштейн был поглощен четырьмя серьезными статьями и вряд ли имел желание потратить еще неделю честно заслуженного отдыха на решение еще каких-то физических проблем. Все это дает основания утверждать, что воспоминания Голубович 1961 года, которые приводит Крстич в книге 2004 года, следует считать крайне сомнительными. То, что Трбухович-Гюрич ни словом не обмолвилась о подобных воспоминаниях, которые должны были всплыть в 1960-е годы во время ее интенсивной работой над книгой, только усиливает сомнения в правдивости сценариев сотрудничества, о которых пишет Крстич.

Трбухович-Гюрич в контексте визита 1905 года пишет, что Милева говорила отцу, чему свидетелем была, среди прочих, Десана Тапаверика, родственница и жена мэра Нови-Сада доктора Бала: «Недавно мы закончили очень важную работу, которая сделает моего мужа мировой знаменитостью». Трбухович-Гюрич добавляет, что «гораздо позже она [г-жа Бала] вспоминала эти слова и пересказывала их», хотя и не сообщает, кому именно. Крстич про тот же эпизод пишет, что он был рассказан ее отцу и «[ее] хорошей подруге Десане Тапавике [sic], которая была замужем за д-ром Бала, мэром Нови-Сада». Крстич пишет, что об этом в 1955 году говорила Сида (Сидония) Гаджин, которую он представляет крестной матерью Марич, а в 1961 – Жарко Марич. В книге 2004 года Крстич повторяет фразу и добавляет следующую: «он также получил докторскую степень». На этот раз Крстич делает примечание, в котором указывает Софью Голубович как очевидицу события и добавляет, что слышал то же самое, но без второй части, от Сидонии Гаджин и Жарко Марича, «которому сказал Милош, отец Милевы».

Судя по сообщению, Милева говорила о совсем недавно законченной работе, что указывает на статью, посвященную специальной теории относительности, написанную в течение пяти-шести недель в период между концом мая и концом июня 1905 года. Однако из четырех статей, о которых Эйнштейн сообщал Конраду Габихту в конце мая 1905 года, «очень революционной» он назвал только статью о фотонной теории, а не о теории относительности, хотя она уже была в «предварительных набросках». Остается лишь удивляться, как Марич (или сам Эйнштейн) могли на этом этапе предвидеть, что последняя статья сделает ее автора мировой знаменитостью (на самом деле мировую известность он приобрел только в 1919 году, но в связи с более поздней общей теорией относительности, которая получила экспериментальное подтверждение).

Приводимая Крстичем, собравшим воспоминания (прямые или косвенные) четырех человек, фраза указывает, что либо Милева действительно могла сказать ее (или что-то близкое по смыслу) своему отцу, либо это пример того, что Фернихоу называет «совместными воспоминаниями» членов семьи и друзей. Особенно что касается местоимения «мы». Если верно первое (или, возможно, смесь первого и второго), то мы не можем быть уверены в дословной передаче, поскольку все пересказано спустя почти полвека. С исторической точки зрения из данного конкретного случая в том виде, в каком его представляют Трбухович-Гюрич и Крстич, никакого определенного вывода сделать нельзя.

В статье 1990 года Трёмель-Плётц задается вопросом: «Почему он [Эйнштейн] не признал публично, что именно она [Марич] предложила идею исследовать эфир и его значение?» Утверждение, содержащееся в вопросе, она обосновывает, как обычно, на книге Трбухович-Гюрич, в которой та приводит дословно свидетельство с чужих слов, что Эйнштейн во время пребывания в Нови-Саде в 1905 году сказал младшему брату Милевы Милошу: «Она первой обратила мое внимание на важность эфира, который, как считалось, заполняет пространство».

Милош, который позже служил врачом в сербской армии в Первую мировую войну, в 1917 году был взят в плен русскими. После окончания войны и освобождения он остался в Советской России и домой не вернулся, поэтому говорить, что сообщение об эфире поступило от него лично, категорически невозможно. Трбухович-Гюрич, как обычно, ничем не подтверждает свое заявление. Возможно, высказывание передавалось по наследству родственниками и друзьями Марич, с которыми Трбухович-Гюрич встречалась в процессе создания книги. Если так, его ненадежность – спустя такой большой промежуток времени – очевидна сама собой, однако Трбухович-Гюрич и вслед за ней Трёмель-Плётц принимают его, как и другие подобные утверждения, без оговорок.

В данном случае не просто нет свидетельств, подтверждающих, что Милева обратила внимание Альберта на значимость эфира (тема, вряд ли прошедшая мимо его внимания в юные годы, когда он читал книги по физике). Есть убедительные свидетельства, опровергающие это. Об интересе Эйнштейна к движению относительно гипотетического эфира упоминается в нескольких его письмах студенческих лет к Милеве. Например, в сентябре 1899 года он писал: «В Аарау [где он недавно был] мне пришла в голову мысль исследовать, каким образом движение тела относительно светоносного эфира влияет на скорость и распространение света в прозрачных телах». Еще в 1895 году, в шестнадцать лет, более чем за год до знакомства с Марич, он написал не по возрасту глубокое эссе «Изучение состояния эфира в магнитном поле». Кроме того, как уже отмечалось в седьмой главе, в августе 1899 года Эйнштейн написал Марич письмо, где высказывал весьма прозорливые мысли на ту же тему. Милева в пространном ответном письме не уделила ей ни малейшего интереса и обсуждала исключительно личные вопросы.

Подходя в своем повествовании к концу первого десятилетия двадцатого века, Трбухович-Гюрич рассказывает еще одну историю, полученную из третьих рук, на этот раз предназначенную продемонстрировать участие Марич в работе Эйнштейна в области математики. История имеет отношение к Светозару Варичаку, который, по словам Трбухович-Гюрич, будучи студентом, одно время жил в доме Эйнштейнов в Цюрихе. Она пишет, что отец Светозара, Владимир Варичак, профессор математики Загребского университета, встречался с Эйнштейном на математической конференции в Берлине в 1910 году. При случае профессор в приватной беседе сказал, что его сын собирается в Швейцарию изучать химию и ему негде жить. Эйнштейн ответил: «Моя жена сербка и предоставляет пансион для студентов. Когда придет время, ваш сын может остановиться у нас. Я поговорю об этом с женой». Затем Трбухович-Гюрич заявляет, что дочь Светозара Варичака «вспоминала, как отец рассказывал, что Эйнштейн время от времени помогал жене по хозяйству, потому что ему было неудобно, когда она делает все дела по дому, а потом до поздней ночи старается решать математические проблемы в его записках».

Свидетельство Трбухович-Гюрич о том, каким образом Светозар Варичак появился в доме Эйнштейнов, сомнительно по трем причинам. Во-первых, нет никаких сведений, что Эйнштейн бывал в Берлине до 1912 года. Во-вторых, маловероятно, что Эйнштейн, учитывая его преподавательскую деятельность в Цюрихском университете (период с октября 1909 по март 1911 года) и глубокую погруженность в проблемы теоретической физики, мог выделить время для поездки на математическую конференцию. В-третьих, она приводит дословно три фразы Эйнштейна, произнесенные, как сама же утверждает, в ходе приватной беседы с Владимиром Варичаком. Возникает вопрос: каким образом тот, кто пересказывал ей ситуацию, мог узнать подробности этого разговора? На самом деле, в изложении от третьих (как минимум) лиц Трбухович-Гюрич не сообщает читателям, от кого именно она узнала историю, что Милева по ночам работала над «записками» Эйнштейна. Она не говорит, что услышала это непосредственно от дочери Светозара Варичака, а если бы и сказала, то оставалось бы лишь догадываться, как она установила контакт с последней, если нет никаких указаний на то, что та была знакома с семейством Марич.

Впервые Эйнштейн поехал в Берлин в апреле 1912 года, где беседовал с известными физиками по поводу его возможной работы в Берлине. В то время он уже был профессором ВТШ и вскоре должен был переехать из Цюриха в Прагу. 14 мая 1913 года сведения о Светозаре появляются в письме Эйнштейна к Владимиру Варичаку, где сказано: «Ваш сын очень способный студент и всегда в бодром настроении». Из этого можно заключить, что в студенчестве Светозар действительно некоторое время жил у Эйнштейнов, и в таком случае спустя много дет он и правда мог рассказывать дочери свои впечатления об их домашней жизни, но как это могла услышать Трбухович-Гюрич, остается загадкой.

Сомнительное воспоминание дочери Светозара связано с «заметками». Не считая единственного лекционного курса, который прочитал Эйнштейн в качестве преподавателя Бернского университета, Эйнштейну впервые понадобилось делать подробные, тщательно подготовленные конспекты («заметки»), когда он стал профессором теоретической физики Цюрихского университета, что произошло 25 октября 1909 года. Узнав в мае 1909 года, что будет назначен на эту должность, он, очевидно, вскоре приступил к созданию конспектов, о чем Марич сообщала Кауфлер-Савич 25 июня: «Муж теперь очень занят подготовкой к лекциям». В ходе зимнего семестра 1909–1910 годов она жалуется Кауфлер-Савич, что он пренебрегает ею ради своей «проклятой науки», а в конце декабря пишет, что Альберт «полностью погружен в свои дела… К стыду своему, должна признаться, что мы для него не важны». И весьма маловероятно, что в этот период и некоторое время позже Марич «до поздней ночи старается решать математические проблемы» в заметках Эйнштейна, а он занимается делами по хозяйству. Зерно истины заключается в том, что Светозар Варичак в студенчестве в 1913 году какое-то время жил в доме Эйнштейнов в Цюрихе (хотя жил ли он у них в 1910 году, как пишет Трбухович-Гюрич, неизвестно). В целом, слух неизвестного происхождения, претендующий на изображение того, что мог рассказывать Светозар своей дочери спустя несколько десятилетий, не может считаться историческим свидетельством.

Версии истории Варичака в изложении других авторов показывают, что происходит, когда свидетельства такого рода повторяются. Вот, например, как об этом пишет Трёмель-Плётц:

«Один математик из Загребского университета вспоминал, что Эйнштейн время от времени помогал жене по хозяйству, поскольку чувствовал себя неловко за то, что она, переделав все дела по дому, должна была еще садиться и до полуночи решать его математические проблемы».

Светозар Варичак в то время был студентом-химиком (математиком был его отец, преподававший в Загребе). Важнее другое. Трёмель-Плётц излагает это как непосредственное, из первых рук свидетельство о жизни Эйнштейна и Марич, а не как рассказ Светозара своей дочери, который дошел до Трбухович-Гюрич спустя несколько десятилетий.

Вот фрагмент из книги Андреа Габор «Жена Эйнштейна»:

«Светозар Варичак, студент, который жил в доме Эйнштейнов несколько месяцев в 1910 году, вспоминал, как Марич, после дня уборки, готовки и заботы о детях, переключалась на математические расчеты для Эйнштейна, часто засиживаясь до глубокой ночи. Варичак вспоминал, что ему становилось «так жалко Милеву», что он иногда помогал ей с делами по хозяйству».

Габор тоже представляет эту историю как услышанную непосредственно от Светозара Варичака. Более того, в изначальной версии Эйнштейн, а не Варичак, жалел Милеву, и именно Эйнштейн, а не Варичак, помогал ей по хозяйству. В обоих фрагментах содержатся намеки на некие математические «проблемы» или «вычисления» Эйнштейна, имеющие отношение к его текущим исследованиям, в то время как Трбухович-Гюрич более конкретно называет «записки» Эйнштейна. Крстич, ссылаясь на Трбухович-Гюрич, тоже говорит о «записках»; так же поступает Милентиевич, цитируя Крстича. Тем не менее оба автора представляют историю как исторический факт, без упоминания ее смутного происхождения и проблематичного характера источника, которым пользовалась Трбухович-Гюрич.

Склонность Трёмель-Плётц безоговорочно воспринимать утверждения Трбухович-Гюрич проявилась в очередной раз, когда она написала: «В студенческие годы он [Эйнштейн] считал, что Милева Эйнштейн-Марич как физик превзойдет многих мужчин». Оригинальный текст в книге Трбухович-Гюрич представляет собой придуманный обмен репликами между Альбертом и Милевой. Марич восклицает: «Уверена, я стану физиком не хуже моих коллег-мужчин», на что Эйнштейн отвечает: «Лучше, лучше многих». Очевидно, Трёмель-Плётц не задалась вопросом, кто и каким образом мог узнать, что было сказано в приватном разговоре. Этот придуманный обмен репликами – один из нескольких смоделированных ситуаций и разговоров, приписываемых Эйнштейну и Марич в их студенческие годы в Цюрихском политехникуме, которые приведены в соответствующем разделе книги Трбухович-Гюрич.

Как обычно, Трбухович-Гюрич не ссылается на источник цитат. Оказывается, что эти и некоторые реплики Эйнштейна и Марич переписаны слово в слово из художественной биографии Эйнштейна, написанной Эйлис Форси для детей и подростков (переведенной с английского на сербский и немецкий языки). Ее книгу однозначно нельзя считать научно-популярной литературой для взрослых, что видно и по множеству других вымышленных сюжетов и эпизодов с диалогами, сочиненными автором для привлечения внимания юных читателей, а не для внесения своего вклада в изучение биографии Эйнштейна. Форси в своей книге выражает благодарность Гансу Альберту Эйнштейну за содействие в «снятии противоречий в биографическом материале». Но изучение описываемых в ней ситуаций показывает, что «снятие противоречий» не имеет отношения к сюжетам с придуманными диалогами, которые и сочинялись для того, чтобы сделать историю жизни Альберта Эйнштейн более доступной для восприятия юными читателями. Вот типичный пример сюжета, имеющего отношение к 1905 году:

«– Ты должен послать это в «Анналы физики», – заявила Милева, пробежав глазами статью Эйнштейна об исследовании фотонов, которую он озаглавил «Квантовый закон эмиссии и поглощения света».

– Не уверен, что она заинтересует редакторов, – сказал Эйнштейн, представляя толстые тома «Анналов физики», полные технических статей, усеянных сносками и примечаниями. Редактор принял статью, но теория Эйнштейна о том, что свет состоит из фотонов, вызвала споры. Она противоречила давно известной и не полностью опровергнутой теории, что свет распространяется волнами.

– Тебя не волнует, когда критики нападают на твои идеи? – спросила Милева.

– Macht nichts – не имеет значения, – ответил Эйнштейн, пожав плечами. – Каждый, кто хочет быть новатором, должен быть готов идти в одиночестве».

То, что книга Форси и отдаленно не претендует на историческую работу для взрослых читателей (у автора и не было такого намерения), видно по фрагменту, в котором описывается, как Эйнштейн все больше увлекался «молодой черноволосой сербкой» с первых месяцев учебы в Цюрихском политехникуме. «Милева Марич поначалу не отвечала взаимностью, но после того, как Альберт выучил несколько сербских слов, она начала осваивать немецкий, чтобы иметь возможность разговаривать с ним». Разумеется, это чистый вымысел. Марич учила немецкий много лет в школе; два академических года она проучилась в женской гимназии Цюриха, после чего провела летний семестр в медицинском колледже Цюрихского университета, и только после этого поступила в Политехникум. Письма подтверждают ее свободное владение немецким. Даже ограниченного количества таких придуманных сцен, воспроизведенных в биографии, написанной Трбухович-Гюрич, должно было быть достаточно для последующих авторов, чтобы понять их вымышленный характер и не использовать их в своих трудах (см. главу 9).

Собственная склонность Трбухович-Гюрич к игре воображения хорошо видна в ее комментариях к Первому Сольвеевскому конгрессу, проходившему в Брюсселе с 29 октября по 3 ноября 1911 года, на котором присутствовали ведущие физики со всей Европы, в том числе и Эйнштейн. По словам Трбухович-Гюрич, «во время обсуждений [на конференции] Милева привлекала большое внимание своими глубокими познаниями в научных достижениях и своим пониманием их значения». На самом деле Марич даже не ездила с Эйнштейном на пятидневную конференцию, что подтверждается двумя короткими письмами Эйнштейна к ней из этой поездки.

Другой пример невероятной истории – посещение Альберта и Милевы в Цюрихе в первые месяцы 1910 года старшими Марич. Трбухович-Гюрич пишет, что вскоре после того, как Эйнштейны в октябре 1909 года вернулись в Цюрих из Берна, «дом Милевы стал местом встреч выдающихся интеллектуалов и талантливых музыкантов». Затем она пишет, что когда родители Милевы вернулись домой в Нови-Сад после этого визита, ее мать с гордостью рассказывала:

«Я не знала, что мою Мицу [Милеву] так высоко ценят в том мире. Когда мы там были, самые важные и образованные люди, которые приходили в их дом, не хотели начинать разговор, пока Мица их не представляла. Обычно ей хватало сидеть в стороне и слушать, но как только начинала говорить, все поворачивались к ней и слушали с большим вниманием все, что она скажет».

Трбухович-Гюрич пишет, что «г-жа София Галич-Голубович из Белграда, кузина Милевы, которая выросла в семье Марич, хорошо запомнила эти слова матери Милевы». Крстич тоже называет Голубович источником (в июле 1961) своего сходного, но более краткого рассказа о поездке родителей Марич в Цюрих весной 1910 года. Но, в отличие от Трбухович-Гюрич, Крстич полагает, что гостями Эйнштейнов были, скорее всего, Пауль и Конрад Габихты. В начале марта 1910 года Эйнштейн пригласил братьев пожить у них в Цюрихе, чтобы закончить работу над небольшим электрическим прибором, который они создавали вместе.

Трбухович-Гюрич и Крстич приводят еще одну историю с чужих слов, которую отец Милевы Милош якобы рассказывал своему сыну (тоже Милошу) и нескольким его друзьям в Нови-Саде. (В версии Крстича история рассказывалась Милошем-старшим «семье и друзьям»). Милош-старший посещал дочь и зятя в Берне и, по мнению Крстича, это произошло после рождения Ганса Альберта в мае 1904 года. В поездку он взял с собой чековую книжку, на которой было 100 000 австро-венгерских крон, и предложил ее Эйнштейну в качестве запоздалого приданого. Трбухович-Гюрич пишет, каким образом Эйнштейн отказался от предложения:

«Я женился на вашей дочери не ради денег, а потому что люблю ее, потому что она нужна мне, потому что мы одно целое. Всем, что я сделал и чего достиг, я обязан Милеве. Она мой гениальный источник вдохновения, мой ангел-хранитель от ошибок в жизни и еще больше – в науке. Без нее я бы не приступил к своей работе, не говоря уж о том, чтобы ее завершить».

Трбухович-Гюрич добавляет, что Марич-старший согласился с отказом от приданого и что со слезами рассказывал об этом молодым людям в Нови-Саде. Тем не менее, свидетельство с самого начала сомнительно. Эйнштейн не мог в 1904 году говорить о каком-то «завершении» своей работы: в это время он опубликовал лишь несколько не очень важных статей. Не мог он говорить и о том, что без Милевы не приступил бы к своей работе. Очень мала вероятность и того, что источник истории (см. ниже) мог запомнить в таких подробностях краткую речь Эйнштейна даже спустя неделю, не говоря уж о нескольких десятилетиях.

По словам Трбухович-Гюрич, информация взята из сообщения журналиста Миши Сретеновича. Крстич в своем «Приложении» пишет о том же: «В интервью, взятом Мишей Сретеновичем в 1929 году, Милева говорила, что Альберт называл ее своим вдохновителем, своим ангелом-хранителем, той, кто оберегает его от жизненных ошибок, а также и от научных ошибок. Этот экстраординарный поступок [отказ Эйнштейна принять деньги] хорошо запомнился, и с тех пор Альберта называли «нашим зятем», он был любим и популярен в Нови-Саде». Обратите внимание на слова Крстича, что Милева сама рассказала эту историю Сретеновичу; из ее письма Кауфлер-Савич от июня 1929 года мы знаем, что это не соответствует действительности. Однако в книге 2004 года Крстич ссылается на кузину Милевы Софью Голубович как источник этой истории, отмечая в примечании, что та рассказывала ему ее в 1961 году. Но если так, почему он в 1991 году называет источником истории журналиста Сретеновича, если у него был гораздо более достоверный источник, который он мог упомянуть? К тому же нет никаких подтверждений, что отец Милевы в 1904 году приезжал в Берн к Эйнштейнам. Все это вызывает глубокие сомнения в реальности описываемого события.

В статье 1990 года Трёмель-Плётц предваряет цитату о финансовом предложении такими словами: «Он [Эйнштейн] сказал отцу Милевы Эйнштейн-Марич», словно это простая констатация факта, а не история, переданная через несколько поколений. Когда об этом рассказывал Питер Фриз, сюжет изменился до того, что Эйнштейн «написал отцу Милевы» (курсив добавлен). Историк Альберто Мартинес отмечает, что это же ошибочное утверждение повторяется в копии цитаты, представленной в экспозиции в бернской квартире Эйнштейнов по улице Крамгассе, 49, где пара жила с 1903 по 1905 год. Мартинес отмечает: «Такого письма Эйнштейна к тестю не существует. Слова взяты из биографии Марич, написанной Десанкой Трбухович-Гюрич (1969), которая утверждала, что родственники Марич утверждали, что слышали это от отца, который утверждал, что это сказал ему сам Эйнштейн».

Ключ к загадке с приданым может скрываться в находке, сделанной Мишель Закхейм во время ее посещения Сербии в 1998 году. Она побывала в последнем доме матери Милевы и там, в книге «Дэвид Копперфильд», обнаружила «почтовую квитанцию, которая, видимо, использовалась в качестве закладки». Далее Закхейм пишет: «Это была квитанция на деньги, хотя сумма была не указана, а также на пятисотграммовую бандероль. Все было отправлено Милеве в Берн ее отцом в апреле 1905». Можно предположить, что если это было приданое, то почтовая квитанция свидетельствует, что Милош Марич отправил его дочери, а не непосредственно Эйнштейну, потому что, как известно, единственным контактом Милоша с зятем до августа 1905 года было письмо, которое он написал ему в конце января 1902 года, сообщая о рождении дочери Лизерль. Безусловно, он не мог испытывать особо теплых чувств к человеку, который нанес позор семье Марич, став причиной беременности их невенчанной дочери, не говоря уж о том, что даже не потрудился приехать в Нови-Сад повидаться с невестой и матерью своего ребенка, которая настолько плохо чувствовала себя после родов, что не могла сама написать ему и поручила это сделать отцу. К тому же родители Марич не были приглашены на свадьбу дочери.

Очевидны нестыковки между версиями данного эпизода в изложении разных авторов и его мутация в процессе воспроизведения. Но не в этом главное. Радмила Милентиевич документально подтвердила, что приданое на самом деле было принято Эйнштейном. В добавление к сильным сомнениям в достоверности истории, представленной выше, информация о находке квитанции на деньги, отправленные Милеве ее отцом в апреле 1905 года, не оставляет оснований верить, что случай с отказом от приданого вообще имел место.

Глава 9. История расширяется

Публикация Десанкой Трбухович-Гюрич биографии Милевы Эйнштейн-Марич на сербском (1969), немецком (1982) и французском (1991) языках, за которой последовали пространная статья Сенты Трёмель-Плётц (1990) на английском и доклад Эвана Харриса Уокера на конференции AAAS 1990 года (онлайн-публикация) привлекли широкое общественное внимание к полностью сложившейся истории Милевы. Несмотря на сомнительный характер источников, которыми пользовались эти авторы, и соответствующих их утверждений, за последующие двадцать пять лет появился ряд статей, книг и глав из книг, в которых безосновательно повторялась и даже приукрашалась эта история. Она невероятно заинтересовала публику, чего можно было ожидать в случае внезапно всплывшего увлекательного сюжета, однако увлеченность и безоговорочное принятие ее продолжались многие годы после публикаций. В то время как осведомленные ученые считали историю Милевы почти полностью бездоказательной, она неустанно тиражировалась в текстах, пьесах и телевизионных постановках, зачастую с экстравагантными украшательствами и искажениями исторических фактов.

Восприятие истории Милевы вызывает вопрос: почему ее приняли с такой готовностью и почему она поныне, целиком или частично, так популярна у широкой публики? Один из ответов в том, что история появилась в период конвергенции нескольких культурных изменений, которые, во многом продолжаются и сейчас. Это взаимодействие мгновенно наделила правдоподобностью историю об ученой жене в тени прославленного ученого мужа, о замалчивании ее вклада и едва ли не вычеркивании ее биографии из истории.

На фоне женского движения 1960-х годов и в течение последующих десятилетий происходил бурный рост интереса к исследованиям различных аспектов темы «женщины в науке», включая, биографии женщин-ученых, изучение системы женского образования и статуса женщин в научных профессиях, критическую оценку гендерных ролей в семье и супружеских научных парах, в историографических и философских работах. Из множества работ такого рода стала складываться картина борьбы женщин в прошлом и настоящем за равные права на образование, на восприятие их как ученых и признание их научной деятельности, за право на место в истории. В этом контексте история до того практически неизвестной первой жены Эйнштейна, как показалось, очень хорошо совпадала с историями жизни многих других женщин-ученых и их борьбы с учеными мужского пола – коллегами или супругами в прошлом и настоящем. Среди них, например, была ядерный физик Лиза Мейтнер, чей коллега Отто Ган, был удостоен Нобелевской премии за открытие деления атомного ядра, которую, с учетом важнейшего вклада Мейтнер в открытие, должен был разделить с ней. Как пишет ее биограф Рут Левин Сайм, Ган, вместо того чтобы немедленно признать это, «начал быстро замалчивать и отрицать свое сотрудничество с Мейтнер». Были и некоторые другие, подобные Мейтнер, в том числе и признанные в свое время, но история забыла их имена. «Объединяет всех этих женщин, – пишет Сайм, – такое упорное пренебрежение в историческом смысле, что даже самые известные из них стали почти невидимыми для последующих поколений».

На рубеже 1980–1990-х годов стал хорошо заметен скептицизм по отношению к науке и выдающимся ученым в целом. Можно говорить о тенденции к развенчанию этих и некоторых других представителей элиты, которая сохраняется в некоторых областях и даже достигла новых высот в наши дни. В академических кругах «научные войны» того периода, наряду с постмодернистским социальным конструктивизмом и связанными с ним движениями стали настоящим интеллектуальным вызовом традиционным основам научных исследований и их результатам, затронувшим и самих ученых. В 1987 году Бруно Латур, один из признанных лидеров этого движения, заявлял, что одной из его целей является «снятие разграничений между наукой и вымыслом». Несколько позже он уточнил: «Я, разумеется, ничего не имею против науки, хотя должен признать, что было приятно немного осадить ученых. Некоторый юношеский энтузиазм был в моем стиле».

Одновременно состоялся выход первого тома «Собрания документов Альберта Эйнштейна», что было воспринято некоторыми как возобновление восхваления Эйнштейна. Это, в свою очередь, возбудило тех, кто поддерживал давнюю антиэйнштейновскую кампанию, зародившуюся в 1920-е годы в Германии и размывшую национальные, культурные и хронологические границы. В течение столетия среди участников кампании были и антимодернисты, и антисемиты, и противники теории относительности, а также просто демагоги, позиционирующие себя защитниками культуры и религии от мнимого «релятивизма», связанного с теорией относительности Эйнштейна. Пример, иллюстрирующий антиэйнштейновские настроения, появился в New York Times, где Эван Харрис Уокер признался, что целью его поддержки истории Милевы является не столько стремление воздать наконец должное Марич, сколько желание подмочить репутацию Эйнштейна: «Я хочу сказать, что король голый. Я не говорю, что Эйнштейн ничего не сделал, но поскольку она была старше и первоначально была лидером, она, вероятно, является источником некоторых его идей».

На фоне феерической путаницы конца восьмидесятых – начала девяностых годов внезапное появление на общественной сцене фигуры малоизвестной и якобы несправедливо замалчиваемой первой жены Эйнштейна в изображении Трбухович-Гюрич, Трёмель-Плётц и Уокера сделало Марич ярким образцом того, как все плохо было и продолжает быть в науке и научной культуре, где доминируют мужчины, как исторические исследователи все эти годы пренебрегали ею и многими другими (и продолжают), да и как нехорош сам Эйнштейн. Трёмель-Плётц четко объяснила для тех, кто еще не понял: «Мотивацией Трбухович-Гюрич было обратить внимание на неизвестное, непризнанное, на то, что было “несправедливо предано забвению”». Чуть позже она повторила: «[Трбухович-Гюрич] хотела спасти от забвения Милеву Эйнштейн-Марич и вписать ее в историю Сербии и в историю науки. Она понимала, что ни один мужчина не сделает это ради Милевы Эйнштейн-Марич, чей собственный муж не смог обеспечить ей то публичное признание, которого она заслуживала».

Истории Милевы, представленной названными выше авторами, с одной стороны, и усердной феминистической критики, скепсиса в отношении науки и некоторых ставших известными деталей переписки между Эйнштейном и Марич с другой оказалось достаточно, чтобы многие авторы и журналисты безоговорочно согласились с их точкой зрения и стали развивать ее, не утруждаясь изучением соответствующих источников. Такая реакция объясняется предвзятостью, готовностью принимать тенденциозно интерпретированные свидетельства, возникшие на основании сложившихся ранее убеждений и мнений.

В последующих разделах я проанализирую (в хронологическом порядке) работы некоторых авторов, которые способствовали тому, что история Милевы дошла до наших дней. Исследование не исчерпывающее (хотя и может показаться утомительным). Большинство авторов склонны некритично повторять одни и те же фрагменты и утверждения, сделанные их предшественниками много лет назад. Некоторые повторения неизбежны, особенно в тех случаях, когда уже знакомые аргументы расширяются и обогащаются.

Одно из самых пространных вторичных изложений истории Милевы для широкой публики – глава «Милева Марич» в книге Андреа Габор «Жена Эйнштейна: Семья и работа в жизни пяти великих женщин двадцатого века», вышедшей в 1995 году. Книгу широко обсуждали. Повествование Габор о Марич во многом повторяет утверждения Трбухович-Гюрич, и автор не задается вопросами об их достоверности или даже правдоподобности. Ошибки и недоразумения настолько многочисленны, что текст в целом вполне оправданно заслужил определения «полет журналистской фантазии».

Многие вводящие в заблуждение пункты, которые Габор берет из работ Трбухович-Гюрич и Крстича, например, история Иоффе и интервью Миланы Стефанович 1929 года, подробно рассматривались в предыдущих главах. Я не буду возвращаться к ним снова и сосредоточу внимание на аспектах, имеющих отношение к периоду учебы в Политехникуме, которые я раньше не затрагивал и которые требуют дополнительного разъяснения.

Молодые люди из Центральной Европы, окончившие гимназию или среднюю школу и сдавшие экзамены на аттестат зрелости, обычно имели право поступать в высшие учебные заведения без дополнительных экзаменов. Однако и Марич, и Эйнштейну при поступлении в Цюрихский политехникум пришлось их пройти. Габор сравнивает их результаты и пишет, что Марич «сдала трудные вступительные экзамены в ВТШ (а Эйнштейн в первый раз провалил их)». Это утверждение ложно. Марич вообще не сдавала вступительные экзамены в Политехникум, за исключением одного предмета, и, в любом случае, их ситуация была принципиально разной. Поскольку Марич сдала экзамены на аттестат зрелости после окончания женской гимназии в Цюрихе и поступила в медицинский колледж, то в Политехникум она должна была быть принята автоматически, без дополнительных испытаний. Но по неизвестной причине Политехникум потребовал от нее сдать один из вступительных экзаменов – по математике. На первой странице ее табеля успеваемости в Политехникуме, опубликованного Трбухович-Гюрич и сейчас доступном онлайн (по запросу «Marić, Student Record»), указаны оценки за эти экзамены. Марич получила весьма скромный средний балл – 4,25 из 6 возможных.

Эйнштейн должен был сдавать вступительные экзамены в Политехникум в полном объеме, потому что ушел из мюнхенской средней школы за два с половиной года до того, как получил право сдавать экзамены на аттестат зрелости. Габор предпочитает умолчать, что на момент поступления в Политехникум ему было всего шестнадцать (Марич – двадцать) и что он примерно девять месяцев вообще находился вне системы школьного образования, поскольку жил с родителями в Италии. На вступительных экзаменах по физике и математике он получил наивысшие баллы, но не набрал, как мы сейчас бы сказали, проходной балл из-за низких оценок по другим предметам. Для завершения среднего образования ему пришлось еще год проучиться в кантональной школе в Аарау. Там его экзаменационные оценки по математике и физике снова были отличными, с максимальными баллами по арифметике/алгебре и геометрии. По окончании учебного года он получил наивысший средний балл (5¹/₃) из всех девяти учеников, сдававших вместе ним экзамены на аттестат зрелости, хотя и был самым младшим. Осенью 1896 года семнадцатилетний Эйнштейн снова подал документы в Политехникум, и от него не потребовалось еще раз проходить вступительные экзамены (как ошибочно намекает Габор). Будучи на год моложе официально установленного минимального возраста для поступления в высшие учебные заведения, он оказался самым младшим из шести студентов, пришедшим в этом году на факультет, где готовили преподавателей математики и физики для средней школы.

Марич сдавала промежуточные экзамены в 1899 году – на год позже Эйнштейна и однокурсников, поскольку на один семестр уезжала в Гейдельбергский университет. Габор пишет:

«Несмотря на пропуск одного семестра, она сдала экзамены за первый год; ее наивысшая оценка – 5,5 балла из 6 возможных. Тогда как финальная оценка Эйнштейна по физике составила «5,25», а 6 баллов он получил только по электротехнике».

Слова и числа в этом абзаце путают и сбивают с толку, и не в последнюю очередь потому, что Габор сопоставляет несопоставимое. Во-первых, Марич не пропускала семестр в первый год обучения (только первый семестр во второй год обучения). После первого года не проводились экзамены, а Марич не получила выше 4,5 баллов ни по одному из профильных предметов (вся математика и физика) ни за первый, ни за второй семестр первого курса. Оценки Эйнштейна за первый курс были не намного лучше, хотя по двум предметам он получил 5 баллов. Единственный раз за время учебы в Политехникуме Марич получила 5,5 баллов в 1899 году, на промежуточном экзамене по физике, и, видимо, эту оценку Габор и имеет в виду. На соответствующих экзаменах Эйнштейн, который сдавал их годом ранее, тоже получил 5,5 по физике, но если со средней оценкой за все экзамены 5,7 баллов он оказался первым из пяти сокурсников, то Марич со своими 5,05 оказалась пятой из шести.

«Финальная оценка по физике» Эйнштейна в 5,25 балла, которую называет Габор, – это оценка из аттестата об окончании Политехникума. Для сравнения, соответствующая оценка Марич (которую не приводит Габор) – ровно 5,0 баллов, что можно увидеть по факсимиле ее аттестата, опубликованного в книге Трбухович-Гюрич. Вероятно, это обобщенная средняя оценка по физике за все семестры. Как пишет Габор, в аттестате Эйнштейна об окончании Политехникума единственные 6 баллов – за работу в электротехнической лаборатории; столько же он получил по данному предмету на третьем курсе. В аттестате Марич оценки за этот курс не указаны – видимо, она его не посещала. После третьего курса Альберт и Милева получили по 5 баллов за научные проекты в физической лаборатории и 6 и 5 баллов соответственно по этому предмету за два семестра четвертого курса.

Сравнение их оценок за семестры на протяжении всех четырех лет обучения, которые представлены в аттестатах об окончании Политехникума, показывает, что из девяти предметов, которые они сдавали оба, по пяти у Эйнштейна оценки выше, чем у Марич, а по двум – одинаковые. Марич получила более высокие, чем Эйнштейн, баллы по предметам «Определение географической локации» и «Введение в практическую физику для начинающих». За последний Эйнштейн получил 1 балл, самый низкий из возможных, поскольку просто прогуливал занятия, за что даже получил официальный выговор. А прогуливал он их из-за конфликта с профессором Жаном Перне, который читал этот курс.

Итоговые оценки по финальным дипломным экзаменам выводились из средневзвешенных оценок по всем профильным предметам и оценки за экспериментальную дипломную работу (которая ценилась значительно выше). Марич, к сожалению, два раза провалила финальные экзамены. Второй раз, в 1901 году, явно находясь в состоянии сильного стресса – в первую очередь из-за того, что находилась на третьем месяце беременности. Габор предполагает, что неудача первого раза (в 1900 году) могла быть связана с дискриминацией в отношении нее в Политехникуме и как обоснование приводит недостоверную характеристику ее оценок:

«Хотя финальные оценки и Марич, и Эйнштейна оказались ниже 5 баллов, необходимых для получения диплома, 4,9 балла Эйнштейна [на самом деле 4,91] округлили до 5, так что он едва проскользнул. С другой стороны, 4 балла Марич означали, что она полностью провалилась; она в очередной раз получила высокие оценки по физике, но жалкие 2,5 балла по теории функций резко понизили среднюю финальную оценку».

Заявление Габор, что Марич получила «высокие оценки по физике», может иметь отношение к 5,5 баллам по экспериментальной физике, но по теоретической физике она удостоилась лишь 4,5 баллов (см. приложение Г, некоторые оценки удваивались). Габор не приводит никаких доказательств, что для получения диплома требовалась средняя оценка в 5 баллов и что оценка Эйнштейна ради этого была «округлена». В официальных документах экзаменационной комиссии не указано никаких критериев получения диплома, и ничего подобного нельзя найти в экзаменационных правилах Политехникума или ВТШ. Вероятно, экзаменационная комиссия принимала такое решение в индивидуальном порядке. Однако на конференции AAAS 1990 года Трёмель-Плётц заявила, что средняя оценка Эйнштейна была «округлена до 5 баллов», чтобы он мог получить диплом. Эту фразу она повторила в телевизионном фильме 2003 года «Жена Эйнштейна: Жизнь Милевы Марич-Эйнштейн», в котором появлялась Габор и, откуда, несомненно, получила эту (неверную) информацию.

Габор пишет, не цитируя источник, что историк Эйнштейна Роберт Шульман «предполагает, что, поскольку в финальные экзамены входила и устная часть, она [Марич] могла стать жертвой предвзятости со стороны экзаменаторов». Хотя вероятность дискриминации полностью исключить нельзя, следует отметить, что по пяти предметам промежуточных экзаменов (тоже включавшим устную часть), которые сдавала Марич в 1899 году, она получила по 5 баллов и выше, за исключением начертательной геометрии и проективной геометрии, по которым ей поставили 4,75 балла. (Трудности с начертательной геометрией, которую преподавал профессор Вильгельм Фидлер, она признавала сама в письме Эйнштейну в конце лета 1899 года).

Никто не сомневается, что женщинам, которые намеревались получать университетское образование в области естественных наук, приходилось преодолевать значительные трудности даже в относительно просвещенной Швейцарии, но Стэйчел по архивным документам ВТШ показывает, что тогда на отделении VI, где готовили преподавателей физики и математики средней школы, примерно шестую часть студентов составляли женщины. Конечно, это немного, но неплохо по сравнению с другими европейскими странами конца девятнадцатого века, многие из которых вообще не принимали женщин в высшие учебные заведения. Последнее, безусловно, не исключает возможности предвзятого отношения к Марич со стороны одного или нескольких членов экзаменационной комиссии, однако подтверждений такого рода предвзятости не существует.

В развитие темы Трёмель-Плётц выдвигает гораздо более сильное эмоциональное обвинение в дискриминации по отношению к Марич со стороны «мужской элиты ВТШ». Отметив, что «мы не можем представить себе той атмосферы, в которой оказалась Милева Эйнштейн-Марич после поступления сюда в 1896 году», она заявляет, что «общее настроение [в ВТШ] было и оставалось таковым, словно женщинам здесь не место, что профессора-мужчины и не ждали от них ничего хорошего…Я не верю, что даже профессор физики Вебер, у которого она писала дипломную работу и которую собиралась развернуть в докторскую диссертацию, собирался брать ее к себе в ассистенты». Как уже отмечалось ранее, Стэйчел документально доказал, что слова Трёмель-Плётц о поголовно враждебном отношении к женщинам в Политехникуме в конце девятнадцатого века не соответствует действительности. Если конкретизировать, то нет оснований утверждать, что профессор Вебер и не думал брать к себе ассистенткой Марич, как подозревает Трёмель-Плётц.

В другом случае Габор объясняет трудности Эйнштейна с поиском работы после окончания Политехникума его скромными академическими успехами:

«Эйнштейн, на самом деле, был средним студентом и одним из немногих выпускников ВТШ, кто не смог получить должность ассистента после окончания учебы, поэтому ему было трудно найти работу».

Здесь следует сделать уточнение. Промежуточные экзамены 1898 года Эйнштейн сдал с лучшими результатами среди однокурсников, но в последующие два года был склонен пренебрегать учебными занятиями, все больше внимания уделяя собственным научным интересам, связанным с новейшими проблемами физики, которые Вебер не затрагивал в своем курсе. В поздних «Автобиографических записках» Эйнштейн так вспоминает об этом времени: «Некоторые лекции я слушал с огромным интересом. Но в остальном часто прогуливал и ревностно изучал дома мастеров теоретической физики». В письмах Эйнштейна к Марич можно обнаружить частые упоминания о новых теоретических идеях и внепрограммном чтении новейших текстов по физике – самостоятельном или вместе с Милевой.

С учетом таких обстоятельств средний балл 4,91, полученный Эйнштейном по результатам финальных дипломных экзаменов в 1900 году, вполне объясним. По четырем экзаменационным предметам он получил как минимум по 5 баллов, но очень низкая оценка дипломной работы (которая имела наибольший вес) ухудшила общие показатели. Ему не удалось получить должность ассистента в Политехникуме в первую очередь из-за плохих отношений с двумя профессорами физики, Генрихом Вебером и Жаном Перне, хотя весьма посредственные 4,5 балла за диплом тоже могли сыграть свою роль. Сам он винил в том, что не удается найти работу в научной сфере, профессора Вебера, который не давал положительных рекомендаций. То, что до декабря 1901 года ему не удалось найти постоянную работу, Марич в письме Кауфлер-Савич объясняла тем, что он «очень несдержан на язык», а также тем, что он «еврей».

Габор во «Введении» пишет, что, в отличие от Эйнштейна, Марич наслаждалась «более легкие отношения с профессорами», и поскольку у Эйнштейна с ними были проблемы, она «часто вступалась за него». В главе, посвященной Марич, Габор выдвигает предположение, что тем самым она «могла подпортить и собственные отношения в научной среде», и повторяет эту мысль несколько позже:

«Известно, что Марич пыталась несколько раз вступиться за Эйнштейна перед Вебером – в чем не преуспела, и могла тем самым испортить свои отношения с профессором. Летом 1901 года Милева писала своей подруге Кауфлер-Савич: “Я ссорилась два или три раза с профессором Вебером, но к этому уже привыкла. Из-за него я сильно страдаю…Мы до сих пор не знаем, какая судьба ждет нас [Альберта и Милеву]”». (отточие и вставка автора).

В этом абзаце Габор явно опирается на бездоказательное утверждение Крстича, что «Милева пыталась убедить Вебера взять Эйнштейна ассистентом, но профессор был непреклонен», хотя к моменту пересказа этой истории оказалось, что Марич вступалась за Эйнштейна «несколько раз». Обратите внимание на слово «известно», которое употребляет Габор, тем самым стараясь убедить читателя в том, что сказанное ею – исторический факт. А также заметьте, что приводимые Габор (в переводе) три фразы, написанные Марич Элен Кауфлер-Савич, идентичны тем, что приводит Крстич, на которого она ссылается в конце своей книги, а их подача создает впечатление, что они взяты из одного письма, написанного «летом 1901 года», но на самом деле они взяты из трех разных писем. И Габор, и Крстич не делают отточие между первой и второй фразами, что еще больше усиливает впечатление, будто они были написаны подряд. Но только первую фразу редакторы издания «Письма Милевы Эйнштейн-Марич к Елене Кауфлер-Савич» относят к лету 1901 года. Две остальные фразы – из двух других писем Марич, отправленных, соответственно, за несколько месяцев до и после лета 1901 года. Если три эти фразы, приводимые Габор (вслед за Крстичем), прочитать в их реальном контексте, станет ясно, что они не имеют никакого отношения к предполагаемому заступничеству Марич за Эйнштейна (см. ниже), а одно из них явно свидетельствует, что ее споры с Вебером связаны с критическими замечаниями профессора по поводу ее докторской диссертации.

Как уже отмечалось ранее, основным источником проблем Марич с Вебером в 1901 году, судя по всему, стали его критические замечания по поводу ее докторской диссертации, в которой он выступал научным руководителем, а отнюдь не его напряженные отношения с Эйнштейном. Марич завершила дипломное исследование в июле 1900 года и планировала развернуть его в докторскую диссертацию. По поводу ее исследования Эйнштейн писал ей в мае 1901 года: «Дорогая, как продвигается твоя работа? Все ли хорошо в жизни? Старина Вебер ведет себя прилично или у него снова есть “критические замечания”?». Примерно в то же время, в мае или июне 1901 года, Марич сообщает Кауфлер-Савич, что «было несколько стычек с Вебером, но я к этому уже привыкла». Затем, осенью 1901 года, вторично провалив дипломные экзамены, она пишет подруге: «Я закончила учебу, хотя заботами Вебера докторскую защитить так и не удалось. Я слишком много от него натерпелась и ни за что не вернусь к нему еще раз». Обратите внимание, что неудача с защитой докторской объясняется «заботами» Вебера, и, очевидно, говорит, что его не удовлетворило качество диссертационного исследования, а не какой-то конфликт, связанный с Эйнштейном.

Помимо множества фактических ошибок, подчеркнутых ранее, в главе из книги Габор принимается как данность утверждение Трбухович-Гюрич, что Марич играла важную роль в научных занятиях Эйнштейна, и в, первую очередь, в отношении статей 1905 года. Вот лишь один характерный пример. Габор утверждает, что «в течение первых лет семейной жизни Марич также откровенно рассказывала семье и друзьям о сотрудничестве с мужем». В поддержку столь широкого обобщения Габор приводит два свидетельства, оба сомнительные. Ссылаясь на Трбухович-Гюрич, она пишет, что «Марич, например, рассказывала Милане Бота [Стефанович] о работе, которую она делала с Эйнштейном». В качестве второго примера она ссылается на «Приложение А» в книге Крстича 1991 года: «Марич хвасталась перед отцом и Десаной Тапавика Бала… “перед отъездом из Нови-Сада мы закончили одну важную работу, которая сделает моего мужа мировой знаменитостью”». Эти высказывания мы подробно рассматривали, соответственно, в восьмой и пятой главах и показали, что они абсолютно несостоятельны как историческое свидетельство. Однако Габор принимает рассказ Трбухович-Гюрич и Крстича безоговорочно.

Наиболее широкое распространение история Милевы получила благодаря телевизионному фильму «Жена Эйнштейна: Жизнь Милевы Марич-Эйнштейн». Автор сценария – Джералдин Хилтон, режиссер – Никола Вулмингтон, при участии Oregon Public Broadcasting в Соединенных Штатах и Australian Broadcasting Corporation (ABC). ABC и Public Broadcasting Service (PBS) показали этот фильм в различных штатах США. В 2004 году он был даже среди номинантов на Премию Японии[13] в области образовательных СМИ в категории «Образование для взрослых». Одновременно с фильмом был запущен образовательный вебсайт. С него можно было скачивать развернутые поурочные планы для преподавателей средней школы, в которых содержались тенденциозно составленные вопросы для учеников, что подразумевало восприятие всего изложенного в фильме как исторический факт.

Заметное место в фильме было уделено истории Иоффе в изложении Трбухович-Гюрич как неоспоримому свидетельству того, что в оригинальных рукописях статей 1905 года были указаны две фамилии – Эйнштейна и Марич. На вебсайте PBS Иоффе был даже назван «среди ее [Марич] сторонников» и утверждалось, что «есть как минимум один печатный источник, в котором Иоффе заявлял, что лично видел фамилии двух авторов в статьях 1905 года» (источник в онлайн более недоступен). Однако, как пишет историк Альберто Мартинес:

«В поразительно легкомысленной путанице продюсеры «Жены Эйнштейна» и сопутствующего вебсайта показывают фрагмент страницы со словами «за подписью Эйнштейн-Марити», предположительно принадлежащей Иоффе. Но представленная страница на самом деле взята из научно-популярной книги 1962 года русского автора Даниила Семеновича Данина, который, в свою очередь, даже не утверждал, что когда-либо видел оригиналы рукописей или знал тех, кто мог их видеть» (выделено автором).

Синопсис фильма, опубликованный на вебсайте Премии Японии, иллюстрирует намерения сценариста и режиссера фильма и показывает сенсационность, к которой они стремились:

«В 1986 году в архивах Эйнштейна, спустя 30 лет после его смерти, был обнаружен секретный тайник – любовные письма Альберта Эйнштейна к его первой жене. Это шокирующее открытие потрясло научное сообщество. Письма, представленные публике физиком доктором Эваном Харрисом Уокером на съезде ученых Северной Америки, раскрыли страстные и чрезвычайно тесные взаимоотношения между Альбертом Эйнштейном и Милевой Марич и вызвали вопросы относительно единоличной заслуги Эйнштейна в создании специальной теории относительности. Именно это открытие отправило продюсера Джералдин Хилтон в восьмилетнюю одиссею по исследованию жизни неизвестного ученого. «Жена Эйнштейна» раскрывает правду об одном из величайших научных сотрудничеств двадцатого века. Наконец рассказывается история Милевы Марич, спасенная от исторического забвения. «Жена Эйнштейна» не только просвещает зрителей о жизни и научных достижениях Милевы Марич, но и призывает зрителей заново осмыслить роль женщин в конце девятнадцатого – начале двадцатого столетий».

Независимо от того, кто являлся автором рекламной аннотации, за восемь лет исследований можно было выяснить, что письма обнаружили в 1986 году не в архивах Эйнштейна, а среди семейных документов Ганса Альберта Эйнштейна в Калифорнии. Письма были впервые представлены публике не Эваном Харрисом Уокером в 1992 году, а в первом томе «Собрания документов Альберта Эйнштейна», вышедшем в 1987 году, и в оригинале на немецком языке, и в переводе на английский. В 1992 году было опубликован более гладкий перевод на английский Шона Смита. В этих письмах Эйнштейн высказывает не по годам зрелые мысли, находящиеся на переднем крае современной физики, но в них нет никаких существенных подтверждений «чрезвычайно тесных [научных] взаимоотношений» между Эйнштейном и Марич. Что в них можно увидеть, так это надежды (несбывшиеся) Эйнштейна на такие взаимоотношения, когда они поженятся, и то, что ему требовался кто-то, кому можно было изливать свои свежие мысли. При этом по сохранившимся письмам Марич видно, что даже в тех случаях, когда он с энтузиазмом делится с ней последними идеями и посвящает в детали, они не вызывают у нее никакой ответной реакции (см. седьмую главу). Более того, они не «вызывают вопросы относительно единоличной заслуги Эйнштейна в создании специальной теории относительности», как утверждается в синопсисе к фильму. Но вся эта история в 2003 году широко показывалась в эфире в Соединенных Штатах компанией PBS, а в Австралии – компанией ABC.

После моего детализированного протеста, направленного в Oregon Public Broadcasting по поводу фильма и сопровождающего его вебсайта, а также соответствующих заявлений Джералда Холтона, Роберта Шульмана и Джона Стэйчела, уполномоченный PBS Майкл Гетлер 15 декабря 2006 года опубликовал пост, который назвал «чрезвычайно длинной колонкой», где удовлетворил мою жалобу, и включил туда даже ответы Холтон. Гетлер согласился, что продукция PBS представляет собой «некорректное фактически и вводящее в заблуждение сочетание фильма и веб-презентации». Гетлер рекомендовал PBS прекратить продажу фильма на DVD вплоть до получения отзыва от группы ученых и историков науки, но для анализа материала вебсайта они пригласили, несмотря на ее явную пристрастность, Андреа Габор.

Пересмотрев свою позицию по некоторым вопросам, Габор произвела значительные изменения на вебсайте, однако, как доказательство постоянного повтора ошибок, исправленная версия, появившаяся в 2007 году и позже «удаленная» компанией PBS, все равно содержала несколько неточностей и ложных толкований. Это касается частично переработанного изложения центрального сюжета, истории Иоффе, где сохранились прежние ошибки, которые я выделяю курсивом в приводимом ниже фрагменте.

«[Иоффе] видел оригинальные версии трех самых знаменитых статей (о броуновском движении, фотоэлектрическом эффекте и теории относительности) и говорил, что они подписаны Эйнштейн-Марити; Марити – венгерское написание фамилии Марич. Суть споров в том, относится это к одному автору или двум. Большинство исследователей сейчас соглашаются, основываясь на [статье] памяти Эйнштейна, написанной Иоффе, что он имел ввиду одного автора, а не команду из мужа и жены».

Габор совершенно ошибочно определяет «суть спора». Это, на самом деле, указывает на целый абзац из книги Трбухович-Гюрич, который полностью недостоверен, но распространителями истории Милевы подается как исторический факт (см. главу 8). Несмотря на существенный пересмотр материала, PBS в итоге решила убрать из эфира фильм и закрыть вебсайт.

По контрасту с уклончивыми решениями PBS, австралийская ABC в ответ на мои претензии сразу признала нарушение собственного кодекса правил и приняла решение больше не показывать «Жену Эйнштейна» и удалила соответствующие учебные материалы со своего сайта.

Дорд Крстич в своей книге «Милева и Альберт Эйнштейн: Любовь и научное сотрудничество» не только полностью поддерживает историю Милевы в версии Трбухович-Гюрич и Трёмель-Плётц, но идет дальше, заявляя, что пара «регулярно работала над совместными научными работами приблизительно пятнадцать лет (с 1898 до 1913)». В том же разделе он ссылается на «очевидцев», которые, по его словам, «высказывались и писали независимо об этой совместной работе», и на то, что он называет «научными рукописями», написанными рукой Марич, периода 1909/10 годов, которые он анализирует в своей книге. Заявив, что «в дальнейшем могут быть обнаружены дополнительные свидетельства», Крстич пишет: «Следовательно, можно сделать вывод, что большинство статей этого периода (автором которых официально считается только Альберт), являются результатом совместной научной деятельности супругов. Имея в виду современные критерии определения авторства, принятые для научных статей, Милева, одна из первых в мире физиков-теоретиков, является соавтором этих важных статей».

Я хочу исследовать свидетельства, которые, по мнению Крстича, подтверждают совместную научную работу супругов на протяжении пятнадцати лет, и начну с материалов, написанных рукой Марич.

ПИСЬМО ПЛАНКУ.

В третьем томе «Собрания документов Альберта Эйнштейна», изданном в 1993 году, есть недатированный документ, о котором редакторы тома сообщают, что он написан «рукой Милевы Марич-Эйнштейн» и имеет заголовок «Ответ на рукопись Планка» (Antwort auf Planks [sic] Manuskript). Этот неподписанный черновик письма выдающемуся физику Максу Планку содержит примечания к рукописи статьи, которую Планк, видимо, присылал Эйнштейну для критики. Окончательная версия рукописи Планка поступила в журнал «Анналы физики» 18 января 1910 года и опубликована в том же году, следовательно, черновик письма создан за некоторое время до этой даты.

Крстич придает большое значение документу: «Очень важно, что ответ Эйнштейна на статью Планка написан рукой Милевы. Это более чем символично; это подтверждает активную и важную роль Милевы в научной работе Альберта». Чтобы определить, насколько прав Крстич, делая такое заключение, необходимо внимательно присмотреться как к содержанию самого письма, так и к общему контексту, который можно восстановить при некотором знакомстве с теоретическими идеями, в нем высказываемыми. Предпосылки можно обнаружить в корреспонденции Эйнштейна за предыдущий год. В письме физику Якобу Лаубу в мае 1909 года Эйнштейн пишет о своем глубоком погружении в умозрительные разработки, которые появляются в черновике письма, и о своих расхождениях с Планком:

«Я постоянно занимаюсь вопросом сущности излучения и веду широкую переписку по этому вопросу с Х. А. Лоренцом и Планком. Первый – потрясающе глубокий и в то же время симпатичный человек. Планк тоже очень приятен в своих письмах. Его единственный недостаток – неспособность следить за ходом чужих мыслей. Этим можно объяснить, почему он с таким упорством возражает против моей статьи об излучении. Но он никак не высказался против моей критики. Поэтому надеюсь, что он прочитал и принял ее. Эта квантовая проблема настолько важна и сложна, что всем должно быть очень трудно с ней разобраться. Мне уже удалось придумать нечто – по бумагам – более или менее адекватное, но, тем не менее, есть веские основания считать это “мусором”».

В том же месяце Эйнштейн написал пространное письмо Лоренцу, в котором обсуждал детали исследования после публикации в марте 1909 года статьи о флуктуациях. В ней он изложил собственные теоретические идеи, а также расхождения с Лоренцом, а в письме своему другу Мишелю Бессо в конце 1909 года отметил: «Я обнаружил не так много. Самое интересное открытие в том, что можно конкретизировать бесконечное разнообразие распределения энергии, что совместимо с уравнениями Максвелла. Возможно, в этом лежит решение квантовой проблемы». Далее он углубляется в детали. Об этом «открытии» и идет речь в черновике письма Планку.

В конце книги Крстича историк физики Станислав Южнич дает комментарий к этому черновику, где отмечает, что в 1909 году Эйнштейн размышлял над идеями, связанными с содержанием письма Планку. Он подробно представляет само письмо:

«Блокнот Эйнштейна с текстом письма, написанным рукой Милевы, на двух линованных страницах с простым геометрическим рисунком. Милева зачеркнула несколько ошибок, но оставила несколько незамеченных описок. Рукописный оригинал, вероятно, надиктованный первый черновик [письма], который позже был исправлен и отправлен Планку. Среди прочих ошибок фамилия адресата указана как «Plank». Невозможно представить, чтобы Эйнштейн отправил неизбежному[14] Планку (Planck) письмо с такой чудовищной, почти оскорбительной ошибкой. А вот в том, что Милева написала его именно так, нет ничего удивительного. В Вене был некий Йозеф Планк (Josef Plank), бывший ассистент Йозефа Стефана (Josef Stefan), оба физики…Эйнштейн критикует шестую страницу рукописи Планка. Милева зачеркнула букву «d», вероятно, в начале неправильно употребленного неопределенного артикля между словами «Zahl» и «quantenhaftger» [sic]. В самом конце письма она зачеркнула слово «kann» («можно») и заменила его на «müsse» («необходимо») и не поставила точку в конце предложения…В середине письма, упоминая о новой теории излучения Эйнштейна и Людвига Хопфа (1884–1939), Милева зачеркнула слово «besteht» («обоснованный») и заменила его на более сильное «lässt» («подходящий»)».

Как можно предположить из перечисленных ошибок, документ, написанный рукой Марич, несет все следы «надиктованного черновика» ответа Эйнштейна на рукопись Планка. Это видно также из замечания Южнича, что «Эйнштейн критикует шестую страницу рукописи Планка». Только человек, полностью посвященный в суть вопроса, каким был Эйнштейн, имел основания критически разбирать статью Планка. Сложность обсуждаемой темы хорошо видна по его переписке с другими выдающимися физиками, например, с Хендриком Антоном Лоренцом. Нет никаких оснований считать, что Марич в такой же степени владела темой, и на самом деле глубочайшее погружение Эйнштейна в свою научную деятельность неизбежно вело к тому, что Милева оказывалась в стороне, как видно из ее писем Кауфлер-Савич, написанных зимой 1909–1910 года:

«[Мой муж] очень много работает и много публикуется, а теперь занимается изучением практической стороны физики, на что у него не так много возможностей…Видишь ли, при такой его известности на жену у него почти совсем не остается времени. Между строк [твоего письма] я чувствую ехидное замечание – дескать, я ревную к науке. Но что же мне делать? Тем – жемчуг, тем – щебень в волнах океана…Понимаешь, я не могу без любви, и была бы безумно рада услышать подтверждение (во что я почти верю) тому, что всему виной проклятая наука, поэтому охотно принимаю твою усмешку на сей счет».

Невозможно представить, чтобы Марич высказывалась в таком духе, если бы в то время действительно играла «активную и важную роль в научной работе Альберта», о чем, по мнению Крстича, свидетельствует черновик письма Планку.

Милентиевич, ссылаясь на книгу Крстича 2004 года, придерживается сходного взгляда на черновик письма и пишет, что это «подтверждает, насколько тесно Милева работала с Альбертом». Однако предпочитает умолчать о нескольких ошибках, зачеркнутых в тексте, и других незамеченных оплошностях, хотя то, что она неоднократно использует материал из книги Крстича, делает маловероятным предположение, что она каким-то образом не прочитала Приложение С, упомянутое в содержании как «Д-р Станислав Южнич. Ответ Планку, написанный рукой Милевы Эйнштейн».

СЕМЬ СТРАНИЦ ПРИМЕЧАНИЙ И ОДНА ДИАГРАММА

Документ № 3 в третьем томе «Собрания документов» представляет собой заметки Эйнштейна из двух блокнотов для вводного курса по механике, который он читал в Цюрихском университете в 1909–1910 годах. В примечаниях редактора говорится, что в конце второго блокнота есть «семь страниц заметок, написанных рукой Милевы Эйнштейн-Марич, содержащих материал, очень тесно связанный с вводным разделом первого блокнота, после которых на восьмой странице находится рисунок трех пересекающихся кругов, тоже сделанный рукой Эйнштейн-Марич». Приступая к обсуждению этих семи страниц, Крстич пишет, повторяя сказанное Трбухович-Гюрич, что дочь Светозара Варичака вспоминала, как отец, который в студенческие годы одно время жил в доме Эйнштейнов в Цюрихе, рассказывал ей, что «Милева делает все дела по дому, а потом порой до поздней ночи решает математические проблемы в записках Альберта» (см. главу 8). Крстич продолжает:

«Подтверждение наблюдениям Светозара можно найти в заметках Альберта к его лекциям по механике 1909/10 учебного года (второй блокнот), которые остались в оригинальных рукописях и хранятся в «Архивах Альберта Эйнштейна Еврейского университета в Иерусалиме, Израиль». А именно, восемь (7+1) страниц из этих заметок по аналитической механике написаны рукой Милевы Эйнштейн. Эти заметки по аналитической механике имеют историческое значение и доказывают, что в то время Милева активно занималась физикой и сотрудничала с Эйнштейном»(курсив автора, сноски опущены).

Крстич добавляет:

«Я лично проверял аутентичность почерка Милевы; тот факт, что эти восемь страниц в блокноте Эйнштейна написаны рукой Милевы, подтверждается в примечаниях…Первая страница записей Милевы по аналитической механике в блокноте Альберта впервые воспроизводится в данной книге…Правка, сделанная на всех семи страницах ее рукой, свидетельствует о ее творческом подходе и знаниях».

Есть один смущающий момент относительно семи страницах по механике, написанных рукой Марич. На фотографии, которую публикует Крстич, виден заголовок: «Теоретическая механика» (Analytische Mechanik) – этот курс Эйнштейн читал в ВТШ в зимний семестр 1912–1913 учебного года, когда какое-то время в их доме жил Светозар Варичак. Но сами заметки имеют отношение к курсу, которые назывался «Введение в механику» и который Эйнштейн читал в зимний семестр 1909–1910 года в Цюрихском университете – в первый свой семестр преподавания там. Это видно при сопоставлении страницы, публикуемой Крстичем, и начальными страницами первого блокнота с записями к лекциям по данному курсу, опубликованными в третьем томе «Собрания документов». Разумеется, не исключено, что Милева просто по ошибке неверно озаглавила свои записки.

То, что Эйнштейн уделял большое внимание подготовке к лекциям зимнего семестра 1909–1910 годов, видно, например, из его письма Люсьену Шавану от декабря 1909 года: «Я получаю большое удовольствие от преподавания, хотя поначалу это отнимает много времени». В том же месяце он говорил Якобу Лаубу: «Я очень серьезно отношусь к своим лекциям, поэтому должен тратить много времени на подготовку». В письмах к ним он ни словом не упоминает, что получает какую-то помощь от жены, даже Лаубу, который был хорошо знаком с Марич, поскольку в предыдущем году останавливался в доме Эйнштейнов как минимум на две недели, работая с Альбертом над двумя статьями. В июне 1909 года Марич писала Кауфлер-Савич, что «муж сейчас очень занят подготовкой к лекциям», но не упоминала, что помогает ему. Тем не менее Крстич, коротко повторив вслед за Трбухович-Гюрич якобы сказанное дочерью Светозара Варичака, утверждает, что Марич «потратила много часов, работая над этими [1909/1910] лекциями», ничем не подтверждая свои слова.

Очевидно, мы не можем объяснить происхождение семи страниц записей к лекциям, сделанных рукой Марич и тесно связанных с первыми страницами собственных записей Эйнштейна во втором блокноте. Крстич утверждает, что «исправления почерком Марич на всех семи страницах свидетельствует о ее творческом подходе и знаниях». Более того, раньше в своей книге он пишет, что эти страницы, наряду с неподписанным черновиком письма к Планку, являются «важным дополнительным свидетельством научного сотрудничества между Милевой и Альбертом Эйнштейном». Однако, как мы могли убедиться, его заявления не выдерживают даже поверхностного анализа. Что касается первого утверждения Крстича, семь страниц заметок к лекциям по вводному курсу механики ничего не говорят о познаниях Марич в области физики, выходящих за университетский уровень. В отношении же черновика письма к Планку невозможно представить, что в то время Милева владела знаниями по теоретической физике на таком уровне, чтобы принимать участие в дискуссии между Эйнштейном и Планком. В 1912 году, примерно в то время, когда, как нам известно, в доме Эйнштейнов жил Светозар Варичак, Марич писала Кауфлер-Савич: «Мой большой Альберт стал знаменитым физиком, которого профессионалы высоко чтят и восторгаются им. Он неустанно занимается своими проблемами: можно сказать, только и живет ими. К стыду своему, должна признаться, что мы для него не важны и находимся на втором месте». Эти слова Марич никак не стыкуются с утверждением Крстича, неоднократно повторяемым в книге, что вплоть до 1912 года она принимала участие в исследованиях Эйнштейна в области теоретической физики.

Самое экстравагантное заявление Крстича выглядит следующим образом: «Есть много свидетельств, часть из которых впервые публикуется в данной книге, подтверждающих, что Альберт и Милева… регулярно занимались совместными научными проектами на протяжении примерно пятнадцати лет (с 1898 до 1913)». Он утверждает, что Марич была соавтором двадцати двух опубликованных работ Эйнштейна, и в отношении еще семи сотрудничество «точно не установлено». Как мы увидим, эти заявления опираются не на веские доказательства, а исключительно на ненадежные слухи давностью в несколько десятилетий, или же подтверждения совместной регулярной работы супругов над исследованиями после 1905 года вообще не приводятся.

В 1955 году Крстич, обсуждая фразу из статьи Иоффе (см. главу 8), которую сам перевел по публикации 1955 года в советском журнале, не утверждает прямо, что Иоффе действительно видел оригинальные рукописи трех важнейших статей, упомянутых в статье, посвященной памяти Эйнштейна. Но то, что русский ученый использует написание фамилии «Марити», приводит его к следующему умозаключению:

«По моему мнению, академик д-р А. Ф. Иоффе с глубоким скрытным намерением воспользовался особой возможностью сказать будущим поколениям нечто важное о рабочих взаимоотношениях Милевы с Альбертом. Иначе возникает вопрос, каким образом он вообще узнал о фамилии Марити. Оригинальные рукописи важнейших ранних статей Эйнштейна не сохранились. Вполне вероятно, что какая-то часть из них была написана рукой Милевы».

Как указывалось выше, написание «Марити» («Marity») стало известно до публикации статьи с воспоминаниями Иоффе. Оно появилось в биографии Эйнштейна, опубликованной Карлом Зелигом в 1954 году. В любом случае Иоффе мог встретить такое написание при других обстоятельствах. Все остальное – откровенная спекуляция и пример предвзятости, неоднократно встречающейся в книге Крстича.

Крстич утверждает, что Марич сотрудничала с Эйнштейном на протяжении всей их семейной жизни, но при этом безо всяких ссылок на источники просто делает некоторое количество заявлений, в том числе и те три, которые я цитирую ниже:

«[Перед рождением Ганса Альберта в 1904] они посвящали свои вечера почти исключительно работе в тесной взаимосвязи над научными проектами. Результатом такой совместной работы стала статья об общей молекулярной теории теплоты [опубликованная в 1904]».

«В этой квартире [на Крамгассе, 49 в Берне] в 1904 году родился их первый сын Ганс Альберт. Годом позже Милева и Альберт сформулировали основы квантовой теории с определением кванта света».

«Пока Альберт сидел в федеральном патентном бюро, Милева заботилась о ребенке и хозяйстве и занималась наукой дома. После рождения Ганса Альберта пара еще интенсивнее, чем раньше, стала работать совместно, но почти исключительно по вечерам и ночам…Результатом такой увлеченности стало то, что в 1905 году Альберт направил пять [на самом деле четыре] фундаментальных статей в журнал “Анналы физики”».

Утверждения, сделанные с такой уверенностью автором, «который на протяжении пятидесяти лет изучал жизнь и работу Милевы с Эйнштейном» могли убедить большинство читателей, в том числе и, видимо, саму Милентиевич, но более разборчивая публика понимает, что аналогичные высказывания Крстича, разбросанные по всей книге, следует воспринимать с большой осторожностью.

Впрочем, Крстич делает одно очевидно обоснованное заявление, ссылаясь на источник. Оно касается поездки брата Милевы, студента Милоша, в гости к Эйнштейнам в начале 1905 года. То, что такая поездка действительно состоялась, подтверждается указанием Крстича на письмо, отправленное Милошем с адреса Эйнштейнов и датированное 30 января 1905 года, профессору Остоичу в Нови-Сад (Крстич сообщает, что письмо хранится в музее Нови-Сада). Что касается визита, Крстич пишет: «Вернувшись в Нови-Сад, Милош рассказывал родителям и друзьям о своих впечатлениях от пребывания в Берне. Он описывал, как вечерами и даже ночью, когда тишина опускалась на город, молодые супруги сидели вместе за столом и при свете керосиновой лампы занимались вместе проблемами физики. Милош младший. рассказывал, как они считали, писали, читали и дискутировали». Тут Крстич делает сноску, в которой пишет: «Это рассказывала мне Сидония Гайджин в мае 1955 года. То же самое мне говорила Софья Голубович в июле 1961 года».

Полезно сравнить этот фрагмент с более поздним кратким представлением Крстича о том, что выяснилось из визита Милоша:

«Брат Милевы Милош имел возможность «непосредственно наблюдать», как жили и работали Милева и Альберт. Милош пересказывал свои наблюдения родителям, которые всегда интересовались детьми и оказывали им поддержку. Уже было показано [в приложении А, 2004, 214–220], что утверждениям Милоша можно верить. Значимое эхо его рассказов дошло до меня лично через беседы с крестной матерью Милевы Сидонией Гайджин, «кумой Садой» (1881–1973) [прим. 465], кузиной Милевы Софьей Голубович, в девичестве Галич (1889–1982), и братом Софьи Тимой Галичем (1902–1980) [прим. 466]. Милош утверждал, что Милева и Альберт регулярно по вечерам сидели за одним столом и занимались проблемами физики; они считали, писали, читали вместе и дискутировали».

В примечании 465 написано: «Я получил сведения от Сидонии Гайджин вскоре после смерти Эйнштейна, в мае 1955 года». В примечании 466: «разговаривал с Софьей Голубович в Белграде… в июле 1961, а также с Тимой Галичем в Нови-Саде… в июле 1961. Софья была сиротой и жила в семье Марич, поскольку Мария Марич приходилась ей тетей».

Здесь Крстич намекает на возможность одного прямого свидетельства (от Голубович, которая жила с родителями Милевы) и двух косвенных – при всей ненадежности таких воспоминаний от заинтересованных лиц, которые получил через пятьдесят с лишним лет после описываемых событий интервьюер, родившийся в Нови-Саде и потому склоняющийся к мысли, что Марич сыграла важную роль в научных достижениях Эйнштейна. Кроме того, мы не можем знать, что именно из первоначального, более развернутого утверждения Крстича взято непосредственно из интервью, а что является приукрашиванием сказанного на самом деле. Также важно отметить, что при внимательном чтении второго утверждения Крстича видно, как он не заключает в кавычки ничего из слов Милоша; он лишь пишет о «значимом эхе его рассказов», которое «дошло» до него из разговоров с тремя указанными персонами. И сразу после: «Милош утверждал…» – классический пример авторского желания создать у читателя впечатление, что приводимое высказывание взято из только упомянутого интервью, и при этом не указать точно, что именно ему говорили собеседники.

Что касается указанных интервью, то хороший пример, как очередной автор может добавлять в свою версию детали, отсутствующие в оригинале, показывает Милентиевич, передавая сообщение Крстича о визите 1905 года: «У Милоша была возможность наблюдать домашнюю жизнь Эйнштейнов и написать [sic] об этом родителям». На основе первоначального изложения Крстичем обстоятельств визита она развивает тему:

«Вернувшись в Нови-Сад, Милош рассказывал родителям, родственникам и друзьям о своих впечатлениях и сообщал, что Эйнштейны очень много работают и что Милева в особенности выглядит переутомленной. Помимо всех обязанностей по хозяйству и уходу за ребенком, она занималась с Альбертом физическими проектами. Милош рассказывал, как проходили вечера в доме Эйнштейнов. После того, как Ганса Альберта укладывали в кровать, Милева и Альберт усаживались за большой стол при керосиновой лампе. Они интенсивно занимались проектами, связанными с относительностью движения, квантовой природой света и другими темами. Они читали, дискутировали, считали, писали. Альберт обычно отправлялся спать первым, потому что должен был рано утром вставать на работу, а Милева сидела допоздна, занимаясь математическими расчетами. То, как Милош описывал интенсивное участие Милевы в общей работе, стало основой для представления родственников и друзей в Нови-Саде, Каче и Тителе о вкладе Милевы в потрясающую продуктивность Эйнштейна. Результатом такой продуктивности стало то, что в 1905 году Альберт опубликовал пять [sic] статей в «Анналах физики», которые привели к научной революции и расцвету славы Эйнштейна».

Количество вымышленных подробностей, которыми украшает свое пространное повествование Милентиевич, по сравнению с рассказом-исходником Крстича просто потрясающее, но подается так, как это делается в настоящей научной книге (за исключением периодов до и после совместной жизни Альберта и Милевы). На самом деле, большая часть приведенного фрагмента выглядит даже менее достоверной, чем кусок выдуманной истории о жизни семейной пары. В отличие от книги Крстича, в основном научный характер книги Милентиевич и многочисленные цитаты в ненаучном ее разделе вплоть до расставания Эйнштейна и Марич в 1914 году означает, что читатель почти наверняка воспримет изложенное как исторические факты.

Вернемся ко второму сообщению Крстича о визите Милоша в Берн в 1905 году. Одним из своих собеседников он называет двоюродного брата Милевы Тиму Галича. Любопытно отметить, что Трбухович-Гюрич пишет, как тот же самый Галич рассказывал ей о крестинах в сентябре 1913 года в Нови-Саде двух сыновей Эйнштейна. Но при этом не говорит, что тот вспоминал о рассказах Милоша о поездке в Берн. Она бы наверняка не прошла мимо подобного свидетельства, если бы таковое имело место, тем более зная, как всего несколькими годами ранее Крстич утверждал, что до него от Галича дошло «эхо» рассказов Милоша Марича родителям об этой истории. В 1960-е годы, собирая материал для своей книги, Трбухович-Гюрич общалась с членами семьи Марич и их друзьями и наверняка поинтересовалась бы у кузенов Милевы, помнят ли они что-нибудь о семейной жизни Эйнштейнов. Несомненно, она могла разговаривать и с теми (включая Софью Голубович), кто якобы рассказывал Крстичу о том, чем занимались Эйнштейны во время недельного отпуска летом 1905 года в Нови-Саде и Каче и действительно ли они постоянно «дискутировали, занимались математическими расчетами и писали вместе», но Трбухович-Гюрич нигде в книге не ссылается ни на один из таких эпизодов, что не может не вызывать вопроса достоверности свидетельств, которые получал Крстич от своих собеседников.

В связи с тем, что Милош якобы рассказывал после возвращения из Берна, Крстич призывает читателей «не сомневаться в словах Милоша», поскольку он – «человек, которому можно полностью доверять», и в поддержку такой рекомендации указывает биографический очерк о Милоше, приведенный в «Приложении А». Разумеется, мы говорим не об искренности Милоша, а о надежности тех воспоминаний, которые услышал Крстич спустя несколько десятилетий после имевшего место события. Можно с уверенностью говорить, что история о рассказах Милоша после поездки к Эйнштейнам в 1905 году, не более надежна, чем даже более детализированная (но выдуманная) история с приданым, о которой шла речь в восьмой главе.

Далее Крстич пишет:

«Для 1906 года нет надежных доказательств, что Милева и Альберт сотрудничали в написании научных статей, но учитывая приведенные выше свидетельства очевидцев, имеющие отношение к 1905 и 1907 годам, не может возникнуть сомнения, что их научное сотрудничество длилось непрерывно несколько лет. На основании уже упомянутого письма Эйнштейна к Соловину от 27 апреля 1906 года, можно сделать вывод, что [в 1906] взаимодействие углублялось».

В письме, на которое ссылается Крстич, Эйнштейн пишет: «Мои статьи высоко ценятся и дают толчок к дальнейшим исследованиям…Что касается общественной жизни, с тех пор, как ты уехал, ни с кем не встречаюсь. Даже разговоры с Бессо закончились». Эйнштейн не добавляет, что у него, к счастью, еще есть жена, с которой он может обсуждать проблемы физики, но Крстич говорит, что «из офиса он шел сразу домой, чтобы работать с Милевой по вечерам и даже ночами», ничем не обосновывая свое утверждение.

В предисловии к книге 2004 года Крстич пишет: «Милева работала регулярно и по ночам за одним столом с Альбертом – тихо, скромно, никогда на виду. Пара дискутировала, вычисляла и писала вместе». Как мы уже видели, Крстич везде ссылается на «нескольких очевидцев», каждый из которых, по его словам, описывал сходными словами «манеру работы супругов Эйнштейн, сидящими рядом за одним столом, погруженными в решение научных проблем». Не говоря уж о том (за исключением сомнительного свидетельства брата Милевы Милоша о его пребывании в Берне в 1905 году), что в подтверждением такого сценария, он приводит лишь неубедительные рассказы, услышанные им от двух человек в отношении той единственной недели, которую провели супруги в Нови-Саде и Каче (см. главу 8) и еще одного в равной степени ненадежного воспоминания Ганса Альберта (см. ниже), письма самой Милевы к Кауфлер-Савич соответствующего периода не содержат даже намеков на такое научное сотрудничество. Например, в письме, написанном через несколько месяцев после свадьбы, Милева рассказывает подруге о своих занятиях по хозяйству и прочей деятельности, но ни словом не обмолвилась, что занимается с Эйнштейном его научными проектами. Не пишет она об этом подруге, и когда кратко упоминает о статьях, которые он опубликовал, и о научных проблемах, которыми занимается.

Илл. 9.1

Марич и Эйнштейн в Праге, 1912. С разрешения ETH-Bibliothek Zurich, Bildarchiv (фотоархив), фотограф неизвестен. Portr_03106. Общественное достояние.

Сценарий совместной деятельности за одним столом возникает и в двух интервью, которые Крстич брал у Ганса Альберта в июле 1971 года. По словам Крстича, последний говорил ему, что «научное сотрудничество родителей продолжалось и после свадьбы, и что он помнит [родителей], работавших вечерами за одним столом». Однако всего четырьмя годами ранее, в 1967 году, выступая на радио ВВС, Ганс Альберт, отвечая на вопрос о матери, сказал: «Она гордилась им, но это все. Это было очень трудно понять, потому что изначально она училась с ним вместе и сама была ученым. Но каким-то образом после брака она полностью отказалась от своих амбиций в данном направлении» (в записи историка науки Д. Д. Уитроу).

Ганс Альберт родился в 1904 году, и ему было пять лет, когда Марич жаловалась Кауфлер-Савич на свои несчастья, вызванные тем, что муж полностью поглощен своими интересами в области физики и пренебрегает ею. Поэтому слова Ганса Альберта о поведении матери в первые годы после замужества никак не могут считаться надежным свидетельством очевидца. Но, с нашей точки зрения, более важным является то, что Крстич получил воспоминания Ганса Альберта всего через четыре года после того, как тот высказывался в совершено ином смысле в радиопередаче ВВС.

Крстич утверждает, что Марич сотрудничала с Эйнштейном в создании научных статей с 1900 по 1911 год и далее. Например, что «на 1910 год есть доказательство их совместной работы в Цюрихе», видимо, имея в виду черновик письма Планку, написанный рукой Марич. Аналогично Трбухович-Гюрич пишет, что до отъезда пары из Цюриха в Прагу в марте 1911 года «она была для него абсолютно необходимым соавтором». Но эти слова не согласуются с сообщением Марич Элен Кауфлер-Савич летом 1909 года, что назначение Эйнштейна на должность профессора теоретической физики в Цюрихском университете избавит его от утомительного ежедневного восьмичасового пребывания в бернском патентном бюро и он «наконец сможет посвятить себя своей любимой науке, и только науке» (выделено в оригинале). Не согласуются они с и жалобами Милевы подруге зимой 1909–1910 годов на то, что на фоне активизировавшейся деятельности Эйнштейна, обусловленной его растущей известностью в мире физиков, «у него остается не так много времени на жену».

И, напоследок, Крстич утверждает: «Производство статей [с 1905 по апрель 1906 года] превышает возможности одного человека, занятого целыми днями на работе, не имеющей никакого отношения к физике». Справедливо здесь лишь одно: написание четырех статей, две из которых можно назвать эпохальными, в период чуть более трех месяцев с 17 марта по июнь 1905 года, действительно поразительно. Но Крстич не принимает во внимание, что многие теоретические выводы, содержащиеся в этих статьях, вызревали в течение многих лет, в некоторых случаях – со студенческих времен. Кроме того, работа в патентном бюро не была особо обременительной и позволяла Эйнштейну в рабочее время тайком заниматься своими делами.

Глава 10. История продолжается

В этой главе я продолжаю анализ недостоверных, ошибочных или выдуманных материалов, которые формировали историю Милевы. Хочу обратить внимание на три работы: 1) главу (и соответствующие места введения), посвященную Марич в книге о женщинах, чьи научные и творческие достижения оказались в тени мужчин; 2) биографию Марич, написанную в 2015 году ученым сербского происхождения; 3) телевизионную документальную драму 2017 года компании National Geographic network.

Склонность пишущих на эту тему повторять сказанное их предшественниками даже без попытки проверить достоверность сведений хорошо видна в главе «Милева Эйнштейн-Марич», открывающей книгу Чарльза Чиу «Женщины в тени», переведенную с немецкого на английский Эдит Борхардт. Чиу умудряется перевернуть с ног на голову многие аспекты научных отношений между Эйнштейном и Марич и начинает с 1896 года, когда они только поступили в Цюрихский политехникум.

Как уже говорилось в восьмой главе, Эйлис Форси в свое время написала для детей художественную биографию Альберта Эйнштейна, украсив ее придуманными ситуациями и диалогами. В частности, там описаны первые встречи Эйнштейна и Марич, «молодой черноволосой сербки». Трбухович-Гюрич в биографии Марич скопировала некоторые сцены, в том числе воображаемые диалоги, и еще добавила от себя некоторые небылицы. В начале главы Чиу таким образом описывает первые контакты между студентами:

«Эйнштейн мгновенно почувствовал тягу к темноволосой девушке; его привлекла ее застенчивая, сдержанная манера поведения. Но больше всего на него произвели впечатление ее исключительные математические способности. Когда Милеве удалось получить результаты эксперимента, который никто из группы не смог сделать, он – самый младший среди участников – обратился к ней, которая была на четыре года старше: не могла бы она помочь ему разобраться с работами Гельмгольца, Максвелла, Больцмана и Герца? Милева, не раздумывая, согласилась, и с той поры они стали встречаться, чтобы выполнять домашние задания и разговаривать о Боге и мироздании».

Как мы уже видели, успехи Милевы в математике до поступления в Политехникум, вопреки утверждению Чиу, были далеко не исключительными, а вот Эйнштейн как раз был весьма одарен в этой области. Остальная часть абзаца – чистая фантазия, основанная на вымысле из книги Трбухович-Гюрич, только с дополнительными украшениями.

Продолжая тему математики, Чиу пишет:

«Открыто признав свою некомпетентность в математике, [Эйнштейн] нашел того, кто был прекрасно осведомлен в этой дисциплине и мог помочь ему в освоении математических аспектов учебной программы. И она хорошо знала свое дело, будь то исчисление бесконечно малых, теория функций или расчет сил».

Несмотря на предполагаемую «некомпетентность» в математике, Эйнштейн смог получить максимально высокие баллы на выпускных экзаменах в последний год своего обучения в средней школе Аарау и на экзаменах на аттестат зрелости, а после поступил в Цюрихский политехникум. В равной степени причудлива характеристика математических талантов Марич, приводимая Чиу. Предел ее способностей виден, в частности, по оценкам за первый семестр первого года обучения в Политехникуме, опубликованным в написанной Трбухович-Гюрич биографии Марич издания 1988 года, которое Чиу включил в «Список использованной литературы». В этом же издании приводится факсимиле аттестата Марич об окончании Политехникума, в котором также указаны весьма посредственные 4,25 балла по математическим предметам на вступительных экзаменах, которые ей пришлось сдавать перед поступлением в 1896 году. Среди предметов, перечисленных в аттестате, значатся также курсы дифференциального и интегрального исчисления, за которые она получила по 4,5 балла. Смешно, но еще за один математический курс, в котором Чиу отмечает ее «исключительные способности», а именно теорию функций, Марич на выпускных дипломных экзаменах получила очень низкие 2,5 балла, что в значительной степени стало причиной того, что в 1900 году она осталась без диплома о высшем образовании.

Далее в этой главе Чиу возвращается к школьным годам Марич, заявляя, что «шестнадцатилетняя Марич великолепна по всем предметам – даже греческий, которого все боялись, она сдала “блестяще”». По упоминанию греческого языка можно сделать вывод, что речь идет об учебе в Королевской классической гимназии Загреба. Оценки, полученные Милевой по окончании семестров, говорят о том, что она была далеко не «великолепна по всем предметам». В последний год по большинству предметов она получила «хорошо» (в диапазоне от «отлично» до «удовлетворительно»). Чиу прав в одном – она действительно получила «отлично» по греческому, но только за первый семестр первого года обучения в этой гимназии.

После этого Чиу вновь погружается в мир воображения:

«В начале 1894 года жизнь Милевы Марич делает новый поворот со многими последствиями. В восемнадцать она получила особое разрешение от школы посещать занятия по физике вместе с обычными – то есть мужского пола – учащимися. Внезапно перед ней открылся новый мир, и он восхитил ее. Механика, оптика, гравитация и динамика отныне стали ее величайшей страстью. Единственная девушка в седьмом классе Высшей королевской академии в Аграме [немецкое название Загреба], она в этом же году сдала выпускные экзамены по математике и физике первой среди всего класса».

Оставим в стороне фантазии Чиу по поводу «величайшей страсти». По математике и физике за последний семестр последнего года обучения в гимназии она получила «очень хорошо» (приложение А). Отвечая на мой запрос, сотрудница Загребского государственного архива Михаэла Барбарич написала (15 октября 2013 года), что у них нет сводного списка оценок всех учеников седьмого класса за тот год.

Перемещаясь к первым годам супружеской жизни Милевы и Альберта, Чиу пишет, что «пока Эйнштейн занимается на работе рассмотрением патентов», Милева, когда позволяет время, «по просьбе Альберта проводит математические вычисления, которые он, как теоретик, находит обременительными». Вероятно, это происходит потому, что Эйнштейн, как позже информирует читателя Чиу, «всегда неохотно опускался до низменных дифференциалов, интегралов и бесконечно малых». Абсурдное утверждение про человека, который в пятнадцать лет овладел основами дифференциального и интегрального исчислений.

Чиу в эпилоге главы о Милеве обращается к заседанию конференции AAAS 1990 года в Новом Орлеане, на котором были представлены и обсуждались заявление о предполагаемой роли Марич в работе Эйнштейна. В журнале Science, издаваемом ассоциацией, представлен список докладчиков на этом заседании: Роберт С. Коэн, Кэролайн Л. Герценберг, Рут Хоуз, Льюис Р. Пинсон, Джон Д. Стэйчел, Сента Трёмель-Плётц и Эван Харрис Уокер. Чиу упоминает «результаты новейших исследований трех докладчиков, которые утверждали, что первая жена Эйнштейна действительно участвовала либо “только” как математик, либо, возможно, даже на уровне идей в создании “теории относительности ”». Двумя из этих трех докладчиков были Трёмель-Плётц и Уокер. Третьим, по словам Чиу, оказался физик и историк физики Абрахам Пайс из Нью-Йорка, присоединившийся к конференции по телефону. Однако Пайс не назван среди семи участников официальной программы заседания, и нет сведений, что он звонил во время этого заседания. А если бы и позвонил, он наверняка бы не поддержал позицию Трёмель-Плётц и Уокера. Пайсу ранее направляли рукопись немецкого издания книги Трёмель-Плётц, и его мнение известно: «То, что написано о роли Милевы в отношении научной производительности Эйнштейна, удивляет и поражает. Я не нашел ни одного убедительного доказательства, что утверждения автора в этом отношении опираются на факты».

Эдит Борхардт, профессор германистики из университета Миннесоты, переводчик книги Чиу, написала к ней предисловие, в котором предвосхищает некоторые спорные положения автора, в том числе то, на что обратил внимание Пайс, но и добавляет кое-что от себя. Например, в отношении статьи 1905 года по специальной теории относительности Борхардт пишет: «Трбухович-Гюрич убеждена, что Милева не просто вдохновляла Эйнштейна, но и создала математическое обоснование его теории». Здесь она повторяет утверждение, сделанное Трбухович-Гюрич, которому та не приводит никаких доказательств, хотя несколькими страницами позже цитирует безосновательное заявление Питера Мишельмора на ту же тему в его беллетризированной книге «Эйнштейн: профиль человека». Мишельмор, известный журналист, используя художественный стиль, очевидно, не счел необходимым приводить доказательства явно выдуманным словам и ситуациям; несомненно, он бы ужаснулся, узнав, что есть значительное количество авторов, которые восприняли их как исторические факты.

Аналогичным образом чуть позже Борхардт использует Андреа Габор. Процитировав мнение Джона Стэйчела о предполагаемом вкладе Марич в научную деятельность Эйнштейна, Борхардт пишет:

«Утверждение [Габор] отличается от точки зрения Стэйчела, поскольку она уверена, вслед за биографом Эйнштейна Питером Мишельмором, что Милева “была математиком не хуже Марселя [Гроссмана]”».

Это звучит, словно Габор самостоятельно пришла к такому же выводу, что и Мишельмор, хотя на самом деле она просто цитирует его через Трбухович-Гюрич. Складывается забавная ситуация: один автор (Борхардт) цитирует другого автора (Габор), которая, в свою очередь, цитирует третьего (Трбухович-Гюрич), а та, в свою очередь, цитирует четвертого (Мишельмора), чье утверждение на этот счет очевидно ошибочно.

Склонность Борхардт использовать косвенные свидетельства вне зависимости от их достоверности хорошо видна, когда она приводит слова некоего Миленко Дамьянова, старшего родственника подруги Милевы, Миланы Бота-Стефанович, с которым беседовала Мишель Закхейм в конце 1990-х годов: «Как математик Милева была лучше мужа». К этому бездоказательному утверждению Борхардт пристраивает следующее, в равной степени ненадежное: «Это мнение разделял д-р Любомир-Бата Думич, который писал, что Милева делала за Эйнштейна все математические вычисления, особенно те, что касались теории относительности» (см. главу 6).

Несколько ранее Борхардт даже идет дальше этих абсурдных утверждений, опираясь на якобы научную биографию Милевы в поддержку ее истории. Она приводит фрагменты из пьесы Виды Огненович «Милева Эйнштейн» 1999 года, которые способны, по словам Борхардт, рассказать всем о значительных событиях в жизни Марич, в том числе и «личной и профессиональной борьбе, которую ей пришлось выдержать ради научной карьеры». Борхардт продолжает: «В частности, ей пришлось убеждать д-ра Вебера, профессора физики Цюрихского политехникума, разрешить ей посещать его занятия, поскольку сдала вступительные экзамены и намеревалась записаться на его курс». Неудачное начало. Марич не сдавала вступительных экзаменов (у нее в этом не было необходимости, поскольку имела на руках аттестат зрелости – см. главу 9), и поскольку она поступила на отделение, где готовили преподавателей физики и математики, курс физики профессора Вебера (на втором году обучения) ей просто полагалось прослушать. Далее (в пьесе) следует сцена, в которой, как описывает Борхардт, Вебер «дает понять [Милеве], что “университет – не пансион благородных девиц”… Он продолжает свою тираду, ссылаясь на закон природы, “которая создала женское существо таким образом, что они не в состоянии понять суть абстрактной науки”». Однако «Милева настаивает на зачислении в университет Цюриха, поскольку равенство мужчин и женщин… было правом, гарантированным в Швейцарии тридцать лет назад». Вебер продолжает разглагольствовать дальше, «предупреждает ее, что получение ученой степени «окажется слишком тяжелой ношей для слабых женских плеч»», и «наконец признается в присутствии студентов мужского пола (Альберта Эйнштейна, Марселя Гроссмана и Якоба Эрата): “Господа, хочу, чтобы вы знали! Эта юная леди – педагогический грех моей жизни! Она – первая студентка-физик в истории нашего серьезного и консервативного заведения!”»

Беспокоит не только то, что этот исторический абсурд подается читателю как обоснованное свидетельство наличия барьеров, которые должна была преодолеть Марич ради получения высшего образования даже в Швейцарии. Он также предельно четко показывает суть интенсивной фальсификации истинных фактов жизни Марич, особенно в отношении научных достижений Эйнштейна, получившей распространение в недавнее время.

Радмила Милентиевич – сербка, бывший профессор современной европейской истории Городского университета Нью-Йорка и более двух десятилетий президент Всемирного сербского добровольческого фонда. Ее книга «Милева Марич Эйнштейн: Жизнь с Альбертом Эйнштейном», вышедшая в 2015 году, – впечатляющий труд объемом 489 страниц с 1 350 ссылками в конце тома – чрезвычайно хорошо написанная биография, созданная, безусловно, на основе обширного исследования. Автор обратилась к оригинальным источникам во многих инстанциях и опубликовала немало ценной информации, в особенности о периоде после расставания и развода Милевы с Эйнштейном. К сожалению, первый блок книги, где охватывающий период до брака и семейную жизнь Марич и Эйнштейна, испорчен множеством фактических ошибок и заблуждений, лишь небольшую часть которых я смогу разобрать здесь. Один из недостатков этой части книги в том, что автор склонна некритически использовать тексты Мишельмора, Трбухович-Гюрич, Уокера и Крстича как надежные источники информации, каковыми они на самом деле не являются. Порой она также делает заключения, не имеющие под собой документальной основы, и представляет их как неопровержимые исторические факты. Я начну с двух менее важных моментов.

Милентиевич пишет, что Эйнштейн и Марич «по своему выбору читали книги по физике – области, в которой оба показали блестящие результаты на финальных устных экзаменах». На самом деле на дипломных экзаменах по экспериментальной физике оценки у них были относительно высокие (оба получили 5 баллов по шкале от 1 до 6), по теоретической физике они получили 5 и 4,5 баллов соответственно. 4,5 балла Марич, скорее, следует назвать «средними», нежели «блестящими».

Следующий аспект касается Олимпийской академии, учрежденной Эйнштейном, Морисом Соловиным и Конрадом Габихтом вскоре после того, как Эйнштейн перебрался в Берн в конце января 1902 года. Изначально они встретились, когда Эйнштейн, в ожидании публикации объявления об обещанной вакансии в швейцарском патентном бюро, предложил себя в местной прессе как репетитора по физике и математике. Через несколько занятий Эйнштейн и его ученики настолько сблизились, что забросили уроки и стали регулярно встречаться за скромными трапезами, чтобы вместе обсуждать труды выдающихся ученых и философов – Эрнста Маха, Джона Стюарта Милля, Дэвида Юма, Анри Пуанкаре. В январе 1903 года Марич, став женой Эйнштейна, тоже стала присутствовать на собраниях так называемой Олимпийской академии, когда те проходили в квартире Эйнштейнов (что случалось чаще всего). Соловин написал после их свадьбы: «Это событие никак не повлияло на наши собрания. Милева, умная и способная, внимательно слушала нас, но никогда не вмешивалась в дискуссии». По словам Милентиевич, «Милева уважительно не вмешивалась в дискуссии Академии, поскольку это были официальные занятия, за которые и Соловин, и Габихт платили Эйнштейну». Однако она не приводит никаких доказательств, что после краткого периода репетиторства Соловин и Габихт продолжали общаться с Эйнштейном за деньги, и фактических подтверждений тому не существует.

Одна из наиболее значительных ошибок Милентиевич связана с историей Иоффе. Сначала она подробно представляет несостоятельное утверждение Эвана Харриса Уокера (из его письма 1991 года в Physics Today), что заметка Иоффе памяти Эйнштейна свидетельствует о соавторстве Марич в трех важных статьях Эйнштейна 1905 года. Автор соглашается и поясняет от себя: «Иоффе в 1905 году был ассистентом Вильгельма Рентгена, который тогда входил в редакционный совет «Анналов физики» и по должности рецензировал поступающие рукописи перед публикацией». Эту информацию она явно почерпнула у Трбухович-Гюрич, хотя в данном случае предпочла на нее не ссылаться. В любом случае, как мы уже показали в восьмой главе, утверждение не имеет под собой никакой основы, и Милентиевич не делает попытки показать, что это не так. Далее она приводит важнейший фрагмент из статьи Иоффе, посвященной памяти Эйнштейна, очевидно, в собственном переводе с русского языка:

«В 1905 «Анналы физики» опубликовал три статьи, которые заложили основы трех фундаментальных принципов развития физики двадцатого века. Они таковы: теория броуновского движения, фотоэлектрический эффект и специальная теория относительности. Их автором был дотоле неизвестный чиновник патентного бюро в Берне Эйнштейн-Марити». В скобках Иоффе поясняет, что «Марити – фамилия его жены, которая, по швейцарской традиции, прибавляется к фамилии мужа».

Здесь можно было бы ожидать, что Милентиевич объяснит, как написанное Иоффе подтверждает ее слова, что он, будучи ассистентом Рентгена, мог видеть те три подписанные статьи, и почему Рентген, физик-экспериментатор, оказался их рецензентом, если редактором «Анналов физики» был физик-теоретик Пауль Друде, а его консультантом по теоретической физике – Макс Планк. Вместо этого она заявляет: «Мало сомнений [sic] что Иоффе видел на рукописях фамилию Эйнштейн-Марити, хотя он был дезинформирован, что «Марити» добавлено к фамилии Альберта по швейцарской традиции».

Мы имеем дело с очередным примером эмоционального и ничем не оправданного высказывания, сделанного автором научной работы, которое (вместе с некритическим пространным пересказом сомнительных утверждения Уокера, несомненно, покажется убедительным подавляющему большинству читателей. Милентиевич полностью поддерживает заявления Трбухович-Гюрич в этом аспекте, но читатели, скорее всего, ничего не знают, что те обоснованно опровергли.

Отметив «невероятную» продуктивность Эйнштейна в 1905 году в плане научных идей, Милентиевич задается вопросом: «Каким образом чиновник патентного бюро, занятый на службе по восемь часов в день, шесть дней в неделю, мог совершить такое?». На это мы уже отвечали в девятой главе. Милентиевич предпочитает не учитывать, что основная часть идей, отраженных в статьях 1905 года, вызревала по несколько лет (в случае со статьей о теории относительности – семь), и что он мог не только размышлять над своими идеями за конторкой в патентном бюро, но и обсуждать их с тремя знающими коллегами. Однако Милентиевич отвечает на свой вопрос так: «Питер Мишельмор стал первым из биографов Эйнштейна, кто признал, что это стало возможно благодаря участию Милевы и что она сыграла значительную роль в достижениях Эйнштейна 1905 года». Затем она приводит часто цитируемое, хотя и откровенно ложное утверждение Мишельмора: «[Милева] была сильна в математике не хуже Марселя [Гроссмана]», и добавляет его также широко растиражированное утверждение по поводу работы над статьей о теории относительности: «[Милева] помогала ему разобраться с некоторыми математическими проблемами». В таком контексте указание на Мишельмора как на одного из биографов Эйнштейна создает неверное впечатление, что эти утверждения следует воспринимать всерьез, как результат научного изыскания, хотя на самом деле, как мы уже говорили, его «Профиль» – чистой воды беллетристика, в которой воображаемые сюжеты переплетаются с воображаемыми диалогами (см. главу 5).

После ссылок на Мишельмора Милентиевич пишет, что Трбухович-Гюрич «в значительной степени отдает должное Милеве за ее непосредственный вклад в достижения Эйнштейна», и добавляет: «Трбухович-Гюрич также указывает, что “последующая работа Эйнштейна стала результатом достижений, полученных в период непосредственного сотрудничества с Милевой”» – словно утверждения Трбухович-Гюрич основаны на документальных свидетельствах, а не являются плодом бездоказательных размышлений. Милентиевич продолжает: «Что касается творческой роли Милевы в научных открытиях этого «года чудес», Трбухович-Гюрич пишет: “В работе Альберта Милева не участвовала как творец, им не мог быть никто иной, но она проверяла каждую его мысль, обсуждала ее и создавала математические выражения его идей в развитие квантовой теории Макса Планка и специальной теории относительности”». Это утверждение – не более чем выдуманное беспочвенное мечтание, не имеющее под собой документального основания. Милентиевич оправдывает свою ссылку на Мишельмора, тем, что он «имел возможность в 1962 году взять интервью у Ганса Альберта [Эйнштейна]», игнорируя, что первая часть его книги представляет художественную версию жизни Эйнштейна. Милентиевич также пишет, что Трбухович-Гюрич «опиралась преимущественно на свидетельства многих людей, у которых брала интервью для своей книги». Мы уже видели, насколько недостоверными являются подобные свидетельства со стороны заинтересованных лиц на примере Крстича, который на основе рассказов и пересказов воссоздавал сцены работы супругов «за одним столом» во время их недельного отдыха в гостях у родителей Милевы летом 1905 года. Любопытно, что Трбухович-Гюрич, беседовавшая с теми же лицами, не приводит ни одного подобного воспоминания (см. главу 9).

Марич и Эйнштейн расстались в 1914 году и официально развелись в 1919 году. Милентиевич пишет по этому поводу:

«Милева заявила свои права [на признание ее вклада в научные достижения Альберта] в соглашении о разводе, включенном в Свидетельство о разводе от 14 февраля 1919 года, в котором Нобелевская премия определялась как собственность Милевы. Только после трудных переговоров она смогла получить эту меру признания за свой вклад в научные достижения Альберта».

В обоснование первой фразы из приведенного абзаца Милентиевич ссылается на «Приложение» к своей книге, где содержится полный перевод текста Свидетельства о разводе. Она справедливо пишет, что в пункте 4 оговаривается, что ожидаемые нобелевские премиальные деньги «должны стать собственностью фрау Милевы Эйнштейн». Но, как мы видели в шестой главе, все было не столь однозначно: в том же пункте 4 уточняется, что проф. Эйнштейн «должен поместить этот капитал на счет в швейцарском банке», а в подпункте 4а дополняется, что «фрау Эйнштейн не будет иметь права распоряжаться капиталом без согласия проф. Эйнштейна», хотя «может свободно распоряжаться процентами». Более того, в подпункте 4б прописано: «в случае повторного брака или смерти фрау Эйнштейн… нобелевские премиальные, переданные фрау Эйнштейн… должны перейти детям, Гансу Альберту и Эдуарду». Тем не менее, поскольку Эйнштейн почти неизменно соглашался на просьбы Милевы, когда ей были нужны большие суммы денег, утверждение Милентиевич во второй части первого предложения процитированного выше абзаца по существу точно.

Второе же предложение из этого абзаца («только после трудных переговоров она [Марич] смогла получить эту меру признания за свой вклад в научные достижения Альберта») необоснованно. Не говоря уж о том, что Марич не имела доступа к основному капиталу нобелевских призовых без согласия Эйнштейна, мы уже отмечали (см. главу 6), что в обширной переписке между общими друзьями Эйнштейнов, которые выступали посредниками при обсуждении условий развода, нигде не упоминается, что Марич в ходе длительных переговоров поднимала вопрос о своем предполагаемом вкладе в научную работу Эйнштейна в качестве условия торгов.

Говоря о бракоразводном соглашении, Милентиевич утверждает, что письма, написанные Эйнштейном Марич осенью 1925 года, являются подтверждением, что та внесла «вклад в научные достижения Эйнштейна раннего периода». Я хочу проанализировать здесь соответствующие фрагменты из пространных переводов этих писем, сделанных Милентиевич, чтобы иметь возможность оценить достоверность ее выводов. В начале соответствующего эпизода она сообщает, что Эйнштейн совершенно неожиданно написал письмо Милеве (26 сентября 1925 года), в котором сообщил, что «составляет черновик завещания» и просит от нее и сыновей «нотариально заверенный документ о том, что по получении нобелевских призовых денег они отказываются от дальнейших притязаний на его имущество, “за исключением конкретно поименованного [мной], что принадлежит сыновьям в моем завещании”». (В пятом томе «Собрания документов» звучит так: «после получения нобелевских призовых денег» вместо «по получении…» – дело в том, что Марич к тому времени уже использовала значительную сумму из них).

Милентиевич пишет, не совсем точно (см. выше), что «по условиям соглашения о разводе нобелевские призовые деньги должны были стать собственностью Милевы, и она считала, что заслужила это по праву». По ее мнению, требование Эйнштейна «вынудило Милеву рассмотреть необходимость задокументировать свой вклад в научные достижения Эйнштейна раннего периода, вероятно, с намерением предать свои притязания публичной огласке». Она продолжает: «Предположительно имея это в виду, она попросила Альберта предоставить копии статей, опубликованных в «Анналах физики», над которыми они работали вместе, и передать их в Цюрих с Гансом Альбертом, который в это время гостил у отца».

Далее Милентиевич комментирует: «Это письмо Милевы к Альберту не сохранилось, но сохранилось подробное ответное письмо Альберта, датированное 24 октября [1925], в котором он, в частности, пишет: “Читая твое письмо, я бы почувствовал себя преступником, если бы не напомнил себе о реальных обстоятельствах”. Если бы она раньше дала Гансу Альберту поручение взять с собой желаемые публикации, Альберт отдал бы их сыну или отправил почтой Милеве. А сейчас, оказывается, больше «не осталось оттисков моих действительно самых значительных работ». А кроме того, “если я пошлю тебе несколько самых важных статей, оттиски которых у меня есть, тебе от них мало толку, ты их все равно не станешь читать”. Затем Альберт напоминает Милеве, что он для нее сделал в прошлом и что делает до сих пор».

В скобках следует заметить, что Милентиевич не точно перевела первую часть последней фразы Эйнштейна. Точный перевод выглядит так: «Если я пошлю тебе менее значительные статьи, оттиски которых у меня есть…»[15].

Далее Милентиевич пересказывает кое-что из того, что Эйнштейн сделал для Марич, и пишет: «затем Альберт нападает на Милеву, безжалостно даже по его стандартам», приводя соответствующий абзац из письма от 24 октября:

«Ты меня порядком рассмешила угрозой своих воспоминаний. Тебе не приходило в голову хотя бы на секунду, что никто не обратил бы ни малейшего внимания на твой бред, если бы человек, с которым ты имела дело, не сделал, возможно, чего-то значительного? Если человек – пустое место, то больше и сказать нечего, ему следует проявить сдержанность и заткнуться. Советую тебе так и сделать».

Отметив, что после этого выпада тон Эйнштейна становится более примирительным, Милентиевич напоминает о недостатках его характера: «Альберт был исключительно заносчив, эгоистичен и невнимателен к окружающим. Если его спровоцировать, он давал сдачи зло и безжалостно». Тем не менее, продолжает она, «Альберт по-своему заботился о Милеве. Он уважал ее мнение, чувствовал себя комфортно в ее обществе, сурово наказывал, если она перечила ему, оказывал помощь, когда она в ней нуждалась». И далее: «Милева отреагировала на резкие слова Альберта с такой кротостью и пониманием, что это произвело на него успокоительное действие. В письме от 1 ноября Альберт повторил свое требование сделать обязывающее заявление, заверив при этом, что его просьба не содержит никакой враждебности по отношению к ней или детям. Свою предыдущую несдержанность он объяснил следующим образом:

«В твоем последнем письме меня вывела из себя твоя угроза воспоминаниями. Я терпеть не могу широкого обсуждения личных проблем…Впрочем, меня порадовало, что ты решила больше не к этому не возвращаться и написала вполне деликатно и вежливо» (отточие в оригинале).

Теперь можно проанализировать утверждение Милентиевич, сделанное до того, как она привела соответствующие фрагменты из писем Эйнштейна. Она считает, что его требование выдать нотариально заверенное заявление «навело Милеву на мысль подумать о документальном подтверждении ее вклада в научные достижения Эйнштейна раннего периода», и что «предположительно имея это в виду, она запросила оттиски статей, опубликованных в «Анналах физики», над которыми они работали вместе». Совершенно очевидно, что важнейший момент в фразах Милентиевич – намек на причастность Марич к научным достижениям Эйнштейна раннего периода – не более чем тенденциозное предположение с ее стороны. Вставленная в данную фразу мысль, что Марич запрашивает оттиски статей, над которыми она работала вместе с Эйнштейном, создает впечатление фактического утверждения, основанного на достоверной интерпретации слов Эйнштейна. Однако при отсутствии писем Марич к Эйнштейну Милентиевич никак не может знать, что имела в виду Марич и оттиски каких именно статей она просила прислать. (В любом случае, простое владение оттисками каких-то статей Эйнштейна ничего не доказывает).

Из письма Эйнштейна 24 октября 1925 года мы видим, как Марич дала ему понять, что думает о публикации своих мемуаров. Эйнштейн решил воспринять это как угрозу, хотя и написал, что относится «спокойно». В письме от 1 ноября 1925 года он написал, что требование нотариально заверенного заявления не содержит «враждебного отношения к тебе и мальчикам. Я просто не хочу допустить, чтобы моя нынешняя жена и ее дочери скатились в бедность из-за невнимательности с моей стороны». Далее он пишет, что в последнем письме Марич его привела в ярость «угроза мемуаров», и объясняет, что ему «крайне досаждает чушь Московски» – популярного журналиста, в 1920 году опубликовавшего книгу с обширными фрагментами нескольких интервью, которые брал у Эйнштейна. Вполне вероятно также, что грубая реакция Эйнштейна на слова Марич обусловлена не только неприятием широкого обсуждения личных проблем, но и беспокойством, что Милева может осветить некоторые аспекты его не самого идеального поведения, в частности, как он бесчувственно пренебрегал ею из-за полного погружения в новейшие исследования, как периодически выказывал равнодушие к уже проявлявшемуся психическому заболеванию сына Эдуарда, в то время подростка, или его начинавшийся роман (преимущественно по переписке) с кузиной Эльзой Левенталь в 1912 году, когда Альберт еще был женат на Милеве.

В апреле 1908 года Милева с Гансом Альбертом поехала к родителям на Пасху. По словам Милентиевич, «[Якоб] Лауб, аспирант…заменил Милеву на время ее отсутствия. Пока Альберт проводил восемь часов в патентном бюро, Лауб оставался в доме Эйнштейнов и занимался [математическими] вычислениями, как это делала Милева на протяжении ряда лет». Чуть ниже она пишет: «Когда Милева вернулась из Воеводины, Лауб исчез…Завершив повседневные дела по хозяйству и уложив спать Ганса Альберта, Милева снова принималась за вычисления для текущих научных проектов Альберта, которые в ее отсутствие выполнял Лауб». На первый взгляд, ничего особенного. Двадцатишестилетний Лауб, недавно защитивший докторскую и работавший ассистентом у Вильгельма Вина, действительно жил в доме Эйнштейнов как минимум пять недель с апреля по май 1908 года. Он работал с Эйнштейном над двумя статьями, которые за двумя подписями были направлены для публикации соответственно 29 апреля и 7 мая 1908 года. Но Милентиевич не приводит никаких доказательств своему утверждению, что Лауб исчез после того, как Марич вернулась из Нови-Сада. На самом деле, есть свидетельства обратного. Из письма Лауба Эйнштейну от 1 марта 1908 года ясно, что он будет в Берне и намерен пожить у Эйнштейнов с начала апреля 1908 года. Эйнштейн в Страстную пятницу [17 апреля 1908] написал Милеве письмо, по содержанию которого ясно, что Лауб некоторое время поживет у них в доме, пока она несколько дней побудет у родителей, и что он ожидает ее скорейшего возвращения. Однако Лауб уехал из Берна к себе в Вюрцбург примерно в середине мая. Сопоставляя эти даты, становится ясно, что Марич должна была вернуться в Берн значительно раньше, чем уехал Лауб. Аналогичным образом Милентиевич не приводит никаких свидетельств в поддержку своих слов, что Милева «на протяжении ряда лет» занималась математическими вычислениями для Эйнштейна, что Лауб выполнял ту работу, которую обычно делала она, или что Марич, приехав, «снова принялась за вычисления для текущих научных проектов Альберта, которые в ее отсутствие выполнял Лауб».

Есть смысл присмотреться внимательнее к приведенным выше утверждениям Милентиевич. Все, кроме одного, связаны с тем, что Марич делала «вычисления» для научных проектов Эйнштейна, что очевидно предполагает «арифметические вычисления», иначе их не отличить от научной деятельности Эйнштейна в целом. Они явно основаны на двух заблуждениях. Одно из них в том, что Марич была настолько искушена в математике, что Эйнштейн нуждался в ее помощи для «вычислений» в тандеме с его работой в области теоретической физики. Это предположение, судя по всему, объясняется тем, что Милентиевич принимает за исторический факт ошибочное заявление Мишельмора, повторенное Трбухович-Гюрич, что Марич обладала блестящими математическими способностями. Другое заблуждение в том, что разносторонний вклад Эйнштейна в развитие новейших областей физики постоянно требовал арифметических вычислений для завершения его теоретических построений. Время от времени это действительно требовалось (особенно, когда ему нужно было использовать эмпирические данные, полученные другими физиками, для проверки достоверности своих умозаключений), но в основном он в них не нуждался. Это ошибочное мнение могут разделять только те, кто, как большинство людей (включая великое множество ученых), имеют весьма слабое представление о характере научных исследований Эйнштейна и сути теоретической физики в целом.

В конце раздела Милентиевич предлагает внешне правдоподобное (с ее точки зрения) объяснение, почему статья Эйнштейна 1901 года о капиллярности была опубликована только под его именем:

«В современном мире научная статья, созданная в соавторстве, обычно выходит под фамилиями всех соавторов или, как минимум, каждый получает свою долю признания за внесенный вклад. Если эта статья была результатом их совместной работы, то единственным объяснением может быть то, что Милева и Альберт договорились, что она будет опубликована только под фамилией Эйнштейна. Почему? Альберт был без работы. Его личность и поведение в стенах Политехникума серьезно подрывали шансы найти себе какую-либо должность. Для Альберта единственным способом преодолеть эту помеху было продемонстрировать свою состоятельность как ученого и закрепить свое имя в научном сообществе. Для достижения этой цели ему нужна была помощь Милевы…Милева и Альберт собирались пожениться, и предварительным условием для заключения брака было постоянное место работы у Альберта. Пара решила объединить усилия ради успеха Альберта. Милева была готова полностью посвятить себя этому делу, вложить свой талант и время для продвижения Альберта и приписать ему все результаты совместных усилий ради общего будущего. То, что Альберт никогда не признавал ее вклада в свои достижения, объясняется особенностями его характера».

Любопытно, что Милентиевич пишет все это о статье, в отношении которой не существует никаких документированных подтверждений вклада Марич в ее написание (как я показал в седьмой главе). Более того, именно в связи с указанной статьей Марич сообщала своей ближайшей подруге Элен Кауфлер-Савич в декабре 1900 года: «Альберт написал статью по физике, которая, видимо, скоро будет опубликована в «Анналах физики». Можешь представить, как я горжусь моим любимым». Не похоже на слова человека, который принимал участие в ее подготовке. Говоря шире, и на это я уже обращал внимание раньше, все письма Марич к Кауфлер-Савич за годы ее совместной жизни с Эйнштейном полны упоминаний о повседневных заботах и проблемах, но в них никогда не встречается даже намека на ее участие в занятиях мужа в области теоретической физики. Наоборот, когда она упоминает опубликованные статьи мужа или его текущие занятия, она однозначно говорит о них как его личном деле. Нет оснований не воспринимать буквально слова Марич из письма от декабря 1906 года, в котором она, после рассказа о проделках малыша Ганса Альберта, сообщает подруге: «написанные [моим мужем] статьи уже громоздятся стопкой». А в 1909 году, после того как Эйнштейн впервые получил должность университетского преподавателя, она пишет с долей обиды о его невнимании к ней и о том, что «теперь он сможет полностью отдаться своей любимой науке, и только науке» (выделено Милевой). Однако Милентиевич стремится убедить читателей, что Милева постоянно принимала участие в научных исследованиях Эйнштейна вплоть до рождения второго сына, Эдуарда, в июле 1910 года.

Эта документальная драма про Эйнштейна из десяти эпизодов, часть сериала National Geographic «Гений», наверное, наиболее широко известная сегодня версия личной жизни и общественной деятельности знаменитого ученого. Она основана на весьма достоверной популярной биографии Эйнштейна, написанной Уолтером Айзексоном. В сериале два центральных сюжета: один связан с ранней деятельностью Эйнштейна и его жизнью с Марич, другой – с гораздо более поздним периодом его жизни как признанного гения. Впрочем, эпизоды обоих сюжетов порой перемешиваются, сбивая с толку. Тем не менее авторы сценария достаточно большое внимание уделяют именно раннему периоду, чтобы донести до зрителей свое представление о личной жизни Эйнштейна и его отношениях с Милевой Марич.

Первый эпизод открывается двумя захватывающими сценами. Вторая рассчитана на то, чтобы информировать зрителей о менее привлекательных сторонах жизни великого человека еще до того, как они получат возможность познакомиться с ним. Темные силы первой половины двадцатого века, которые сильно повлияли на жизнь Эйнштейна, воплощены в сцене жестокого убийства нацистскими головорезами министра иностранных дел Германии и друга Эйнштейна Вальтера Ратенау, еврея. Это событие произвело на ученого огромное впечатление. Следующая сцена снята явно в угоду разоблачительному духу эпохи. Заинтересованную молодежь ТВ официально предупреждает, что сцена имеет возрастное ограничение «14+». В ней показаны отношения сексуального характера Эйнштейна средних лет с его молоденькой секретаршей Бетти Нейманн, что могло иметь место во второй половине 1923 года. Нейманн отвергает абсурдное предложение Эйнштейна жить с ним и его женой Эльзой, заявляя: «У вас есть жена». Он отвечает: «И я ее обожаю». «Вы с ума сошли!» – восклицает она при мысли о ménage à trois[16]. И после этого говорит: «Для человека, который познал вселенную, вы совершенно не разбираетесь в людях».

В последующих сценах Марич часто появляется в ночной сорочке или даже в постели с Эйнштейном вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, что, по мнению сценаристов, объясняет ее неудачи в учебе. Для этого нет фактических оснований. Их любовные отношения не переходили на новый уровень до мая 1901 года, почти год спустя после того, как Марич в июле 1900 года провалила дипломные экзамены в Политехникуме, а жить вместе они стали только после свадьбы, в январе 1903 года.

Во втором эпизоде есть сцена знакомства Эйнштейна с Марич в октябре 1896 года, когда они стали студентами первого курса Цюрихского политехникума. Прежде чем представиться, Милева кратко излагает свои познания в области греческой космогонии (науки о происхождении вселенной), после чего следует перечисление знаменитых физиков – Кеплера, Ньютона, Фарадея и Максвелла. Далее она продолжает щеголять эрудицией, показывая знание математического представления электромагнитной теории Максвелла и формулируя одно из его знаменитых уравнений. Эта сцена так же достоверна, как сочиненная картина первого знакомства Альберта и Милевы в изложении Чиу (см. выше). На самом деле, эта художественно-документальная версия их знакомства в сериале, рассчитанном на взрослую аудиторию, по сути очень близка художественной картине первой встречи Эйнштейна и Марич в книге Форси, адресованной детям и подросткам (см. главу 8).

Далее следует сцена, в которой профессор Вебер на первом занятии представляет Эйнштейна Марич: «Полагаю, вы еще не знакомы с единственным, кто на вступительных экзаменах по математике набрал больше баллов, чем вы». Похоже, историческая точность не являлась приоритетом для сценаристов первых эпизодов фильма. Как мы уже говорили в главе 9, Эйнштейн первый раз сдавал вступительные экзамены в 1895 году, в возрасте шестнадцати лет, и перед этим около девяти месяцев не посещал школу. Он неудачно сдал экзамены по большинству предметов, но получил наивысшие оценки по математике и физике. Марич в 1896 году с аттестатом зрелости на руках имела право поступать в Политехникум без экзаменов, хотя от нее и потребовали сдать математику. В итоге она набрала весьма средние 4,25 балла по шкале от 1 до 6. Студенты отделения VI-А, где готовили преподавателей физики и математики, начинали посещать лекции профессора Вебера только со второго курса, но это незначительная оплошность по сравнению с вымыслом, пронизывающим картину отношений между Марич и Эйнштейн в других сценах.

Наконец переходим к четвертому эпизоду, посвященному так называемому чудесному 1905 году. В одной сцене мы видим молодого Эйнштейна, чрезвычайно расстроенного тем, что его радикальные идеи относительно квантовой природы света, основа одной из его важнейших статей 1905 года, совершенно не воспринимаются коллегами по патентному бюро и руководителем его докторской диссертационной работы в Цюрихском университете Альфредом Кляйнером. В подавленном настроении он возвращается домой, в бернскую квартиру, где его ждут Милева с маленьким Гансом Альбертом, а также ее родители, приехавшие в гости. Все свое отчаяние Альберт выплескивает в риторическом вопросе: «Да кто напечатает статью патентного чиновника третьего класса?».

Ничто из этого не выдерживает проверки фактами. Как уже отмечалось, во время работы в патентном бюро Эйнштейн обсуждал вопросы теоретической физики с тремя коллегами Иозефом Саутером, Паулем Грюнером и Мишелем Бессо, которые с большим пониманием относились к его идеям. Докторское исследование Эйнштейна было связано с определением размеров молекул, и нет никаких свидетельств, что он вообще обсуждал вопросы квантовой природы света с Альфредом Кляйнером. Родители Марич не приезжали к Эйнштейнам в Берн ни в 1905, ни в каком другом году. А что касается «крика души» Эйнштейна, то к 1905 году у него уже было пять статей, напечатанных в «Анналах физики».

Но если и этого недостаточно, есть еще одна показательная сцена. В 1905 году, после публикации статьи по теории относительности, Марич очень переживает из-за того, что в ней Эйнштейн выразил благодарность только Мишелю Бессо, хотя она очень много помогала в научных изысканиях для этой работы. Спорное утверждение, что Марич помогала Эйнштейну в исследованиях, которые привели к появлению специальной теории относительности, тоже не имеет фактического обоснования. Короче говоря, первые эпизоды сериала «Гений: Эйнштейн» привели, к сожалению, к дальнейшему распространению истории Милевы среди широкой публики, в данном случае – с одобрения глубоко уважаемого журнала National Geographic.

Глава 11. История завершается

Книга, которую вы читаете, исследует историю Милевы Марич-Эйнштейн под разными углами зрения. В первой части Дэвид Кэссиди представил Марич и историю ее отношений с Эйнштейном в повествовании, основанном на старых и новых документальных свидетельствах. В третьей части я произвел критический анализ истории Милевы, получившей широкое распространение в последние три десятилетия и связанной, преимущественно, с ее предполагаемым научным сотрудничеством с Эйнштейном до замужества и в период их семейной жизни. Для этого потребовалось знакомство с широким спектром соответствующих документов и научной литературы и, разумеется, внимательное прочтение множества публикаций, поддерживающих историю Милевы. А вторая часть, написанная Рут Левин Сайм, представляет собой глубокий обзор истории борьбы, которую приходилось выдерживать женщинам, подобным Милеве Марич, решившим пойти по научной стезе в девятнадцатом веке и в первой половине двадцатого.

Мой анализ опровергает многие положения, которые выдвигались в поддержку истории Милевы. Работа Кэссиди рисует, как мы надеемся, более реалистичный и убедительный портрет этой замечательной женщины, сумевшей преодолеть многие препятствия в решимости сделать научную карьеру. Можно назвать трагедией то, что по ряду причин ей не удалось раскрыть свой потенциал как ученого или преподавателя и реализовать надежды и мечты на брак и счастливую жизнь.

Ее историю рассказывают нечасто. Однако при ближайшем рассмотрении она предоставляет важные и ценные свидетельства борьбы решительной женщины за статус и признание в науке. Это было актуально во времена Милевы и не потеряло значимости в наши дни. С другой стороны, как с иронией отмечал Джеральд Холтон, свидетельства, преувеличивающие научную состоятельность Марич и ее гипотетическую роль в создании статей Эйнштейна, парадоксальным образом «лишь отвлекают как от признания ее реального и значительного места в истории, так и от трагедии несбывшихся надежд, ибо она была в первых рядах движения за доступ женщин в науку, хотя сама и не смогла себя в ней проявить».

Различные публикации на эту тему вызывают немало вопросов, поскольку большинство авторов слишком многое принимали на веру из первой биографической книги о Милеве Марич, написанной сербским ученым Десанкой Трбухович-Гюрич. Книга опубликована в 1969 году в Югославии, после чего в 1980-е и начале 1990-х годов появились более доступные ее издания в переводе на немецкий и французский язык. В 1990 году лингвист Сента Трёмель-Плётц опубликовала на английском языке развернутую статью, в которой изложила основные положения биографической книги Трбухович-Гюрич, что привлекло еще больше внимания к ее книге. Какими бы ни были недостатки этой биографии, ей надо отдать должное за запоздалое привлечение внимания к существованию первой жены Эйнштейна, которая до того удостаивалась лишь беглого упоминания в жизнеописании великого физика. К сожалению, после публикации статьи Трёмель-Плётц появилось несколько работ о Марич, авторы которых явно не стали утруждать себя поиском достоверного документального материала для проверки многочисленных спорных утверждений Трбухович-Гюрич, повторенных Трёмель-Плётц.

Чтобы по достоинству оценить место Милевы Марич в истории, необходимо в целом представить себе историю ее жизни, и это с успехом удалось сделать Дэвиду Кэссиди. Милева появилась на свет в эпоху, когда перед женщинами, стремившимся получить высшее образование и реализовать себя в науке, стояло множество препон. Кроме того, у нее был и физический недостаток – врожденный вывих бедра, отчего она хромала всю жизнь и вела себя замкнуто в школьные годы. Но, с другой стороны, у нее было и преимущество – очень заботливый отец, который рано прочувствовал способность дочери к языкам и элементарной математике и всячески поддерживал ее до завершения среднего образования. Школу она окончила в целом хорошо, но не блестяще. В 1896 году произошло судьбоносное событие в жизни Милевы – поступление в Цюрихский политехникум одновременно с Альбертом Эйнштейном. В небольшой группе первокурсников – будущих преподавателей – оба выбрали своей специализацией физику (остальные решили остановиться на математике). Ко второму году знакомства они стали писать друг другу письма во время каникул, и в переписке проявилась сильная увлеченность Милевы молодым и перспективным в области науки Альбертом. Уже на втором курсе четырехлетнего периода обучения Эйнштейн почувствовал глубокую неудовлетворенность программой, по которой преподавал ведущий физик профессор Генрих Вебер, поскольку в нее не входило рассмотрение новейших проблем теоретической физики, о которых юный Альберт уже имел представление по литературе, выходящей за рамки учебной программы. С этого момента по инициативе Эйнштейна молодая парочка стала вместе изучать работы выдающихся физиков, и в письмах Альберта можно неоднократно увидеть, с каким энтузиазмом он делится с Милевой своими соображениями по разным проблемам физики. К сожалению, мы не можем сказать, какой вклад в формирование его мыслей внесла Марич и внесла ли вообще, поскольку Эйнштейн не сохранил большинство ее писем. По переписке можно лишь сделать вывод, что она никаким образом не проявляла свое участие в обсуждении затрагиваемых им тем. (Как я уже отмечал ранее, в двух сохранившихся ее письмах – непосредственных ответах на письма Эйнштейна, в которых он рассказывал о своих новейших идеях, – Марич никак не реагирует на них и пишет исключительно о личных проблемах).

Карьерным амбициям Марич помешала неудачная сдача дипломных экзаменов в 1900 году – во многом из-за низких оценок по математике (теории функций) и весьма средней оценки дипломной работы (значимость которой была очень высока). На следующий год она повторила попытку, которая тоже закончилась неудачей. В этот момент Милева была на третьем месяце беременности и испытывала тяжелое эмоциональное расстройство из-за длительных периодов разлуки с отцом будущего ребенка (Эйнштейн проводил время либо с родителями в Италии, либо в Швейцарии, где перебивался временными заработками в качестве преподавателя). Кроме того, попытка завершить диссертационное исследование, основанное на дипломной работе, оборвалась досрочно из-за разногласий с научным руководителем Генрихом Вебером. В июне 1902 года Эйнштейн смог получить постоянное место работы в швейцарском патентном бюро в Берне. Марич, которая незадолго до этого рассталась (как оказалось, навсегда) с новорожденной внебрачной дочерью (та либо умерла от скарлатины, либо была отдана на удочерение), окончательно воссоединилась с Эйнштейном в Берне в январе 1903 года; в этом месяце они поженились. Никто из родителей на свадьбе не присутствовал. Марич, конечно, воспрянула духом от давно ожидаемого события, однако потеря дочери и разрушенная научная карьера нанесли ей тяжелые душевные травмы. Но вскоре после родился их первый сын – Ганс Альберт, источник нескончаемой радости для матери. В этот период не исключено (хотя строгих доказательств не существует), что она могла помогать Альберту в его научной деятельности, проводить какую-то существенную работу, например, по вычитке его статей, проверке физических текстов и пр. Однако она сама в многочисленных письмах ближайшей подруге Элен Кауфлер-Савич, рассказывая о текущих событиях, никак не упоминает о своем научном участии в работе мужа. Помимо практической помощи, которую Милева, вполне вероятно, ему оказывала в научной работе в первые счастливые годы, она еще несла на себе все заботы по созданию любовной и стабильной домашней атмосферы, которая была жизненно необходима Эйнштейну, чтобы иметь возможность заниматься только научной деятельностью на фоне повседневной (хотя и не очень обременительной) работы в патентном бюро. В какой степени Эйнштейн в первые годы супружеской жизни обсуждал с женой свои идеи, сказать невозможно: достоверных источников не существует. Милева, во всяком случае, сохраняла живой интерес к его научным достижениям вплоть до расставания в 1914 году и позже. Точно одно: в создании обстановки, необходимой для созревания и оформления идей, которые переполняли Эйнштейна, ее роль невозможно переоценить. Этим важнейшим вкладом, а также своей решимостью получить образование в области естественных наук, почти уникальной для женщин того времени, Милева Марич по праву заслужила место в истории физики начала двадцатого века.