Читать онлайн Судьба и ее перипетии

Глава 1. Вместо предисловия.

Малютка, лежащий на фланелевом одеяле в красно-белую клеточку, громко кричал и периодически дрыгал ножонками и ручонками, привлекая к себе внимание. Он был довольно крупным и упитанным младенцем, на радость молодой матери. Та лежала на кровати рядом с ним и выглядела очень уставшей, но счастливой. Каждый раз, когда старые и прогнившие половицы в коридоре скрипели сильнее обычного, взгляд ее метался к двери. Она с нетерпением ожидала своего супруга, чтобы они вместе могли полюбоваться на их новорожденного сыночка и поговорить о том, как им следует жить дальше.

Никому не укрылось, что она была слегка растеряна, несмотря на безмерную радость от появления на свет их с Дэниелем первенца. Кэтрин Миллер, так звали эту молодую мать, в данный момент переживала о многом. Беременность была для нее первой, к тому же, на ранних и тем более на поздних сроках она протекала очень нелегко.

Дэниелю приходилось раз за разом менять работу из-за того, что частенько супруга не могла даже голову поднять, чтобы позаботиться о себе и он был вынужден оставаться с больной женой, заботиться о ней самой, и делать все дела по дому вместо нее. По этой причине он и не задерживался ни на одной работе слишком долго, и казалось, уже вошло в традицию, что после трех-четырех дней работы ему давали расчет, каждый раз приправляя этот расчет ехидными упреками в спину, мол, «зачем он вообще женился на больной девушке, которая даже не может выносить ребенка».

Дэниель проглатывал эти ехидные замечания, но это вовсе не означало, что они его не ранили. Кэти он ничего не говорил, чтобы не расстраивать ее, изо всех сил стараясь разрешить все проблемы самостоятельно. Он очень переживал за супругу и ждал рождения их малыша не меньше, чем сама Кэти. А проблемы начали появляться, и от них некуда было деться, и самая большая из них была в том, что он влез в долги, о чем вскоре узнала Кэтрин.

Девушка так озаботилась этим, что заболела еще сильнее, и они оба оказались в постоянном страхе, что она может потерять ребенка. Когда ее гнев прошел, она стала упрекать себя в том, что именно из-за нее он стал должником. Она сильно и часто плакала по ночам от бессилия, но держала все свои мучительные размышления при себе.

Вскоре, из-за ее недомолвок они с Дэниелем стали чаще ссориться, и временами доходило до того, что разговор заходил о разводе. Конечно же, угрозы развода исходили от Кэтрин и ранили Дэниеля посильнее, чем злобные перешептывания коллег.

Несколько раз мужчина в отчаянии думал о том, что его шаветт – бритва, которую он берёг как зеницу ока и начищал так, словно это был кусок золота, могла бы запросто закончить его мучения. Однако спустя день или два он с отвращением вспоминал подобные мысли, потому что как бы ему ни было тяжело, он любил жизнь и любил свою жену. К тому же, к великому раздражению Кэти, он так сильно был привязан к своему младшему семнадцатилетнему брату по имени Чарли, которому с младенчества заменил отца-моряка, бросившего семью ради морских приключений, что таскал его с собой везде, где только можно.

Даниэль ни за что не смог бы покинуть его, тем более таким ужасным способом. Даже тогда, когда Дэниелю давали отворот-поворот на очередной работе и они с Кэти снова собирались переехать в тот или иной конец города, чтобы найти очередную новую работу и квартирку за приемлемую месячную плату, куда бы они ни собрались переехать, на перроне неизменно с ними рядом стоял светловолосый угловатый парнишка с чемоданом в левой руке и улыбался так широко, что его рот растягивался от одного уха до другого.

А рядом с ним всегда неизменно стоял Дэниель – его темноволосый старший брат – и приобнимал его за плечи. Кэти только вздыхала, и каждый раз они отправлялись в путь вот такой вот компанией, пока окончательно не поселились в неком поселении, где вечно удачливому Чарли совершенно случайно досталась усадьба (а если быть точнее, то он выиграл ее в карты).

Однако эта случайность наконец-то расположила сердце Кэти к брату мужа (саму ситуацию приобретения усадьбы благоразумно скрыли от неё), и она наконец простила супруга за то, что тот разве что к ним в спальню не таскал мальчишку, и смирилась с его присутствием в их жизни.

Кэтрин снова взглянула на уже притихшего крохотного сына, который внимательно смотрел в потолок, сжимая и разжимая кулачок то на одной ручке, то на другой. Кэти не удержалась от нежной улыбки и протянула свою руку, чтобы потрогать редкие темные волоски на затылке малютки, который от её прикосновения снова захныкал и наконец заголосил в полный голос. Кэти вздохнула и убрала руку, удивляясь силе лёгких своего сына. В комнату вошла пожилая женщина и сурово взглянула на молодую мамашу. Та совсем растерялась и отвела взгляд в сторону.

– Мамочка, вы будете кормить своего малыша сейчас? – спросила она таким же суровым, как её взгляд, голосом. – Или же я унесу его в детскую комнату?

Кэтрин кивнула и протянула руки к своему малютке. Пока она ещё кормила малыша, любуясь красотой живых синих глазок – фамильной чертой Миллеров, – в комнату ввалился её супруг с огромным букетом цветов и коробкой конфет, перевязанной голубым бантиком. Он был слегка на веселе, но, как сам утверждал, – это было простительно, ведь сегодня родился его сын!

За ним же в комнату неизменно следовал Чарли, всё так же широко улыбаясь, словно улыбка была приклеена к нему, и, распахнув объятия, кинулся к Кэтрин. Кэти вскрикнула и прижала малютку к себе покрепче.

– Дэнни, скажи своему братцу, чтобы не пугал нашего сына! – выкрикнула она с раздражением, косясь на мужа.

– Чарли, погоди немного! – снисходительно улыбнулся Дэниель, положив руку на плечо брата, и, повернувшись к супруге, добавил: – Дорогая, по-моему, наш сын вовсе не испугался Чарльза, это ты испугалась. Посмотри, он даже не плачет.

– Я испугалась за малыша! – надула губки Кэти, которая не желала, чтобы люди считали, что она чего-то боится.

– Ребята, я вообще-то здесь, – простодушно заявил Чарли, – и больше всего на свете я хочу сейчас подержать моего племянника!

– Кэти, милая, пожалуйста, дай Чарли подержать моего сына. А потом я тоже хотел бы подержать его, если ты не против.

– Нашего сына! – поправила его супруга и нехотя протянула малютку пареньку. Тот аккуратно взял одеяльце с ребёнком и прижал к широкой груди.

– Ты только погляди, Дэн! – воскликнул он снова, растягивая рот в улыбке. – Он так похож на тебя!

– Конечно, похож, – с гордостью ответил мужчина, приподняв гладко выбритый подбородок. – Это же мой сын!

– А вот на Кэти он совсем не похож, – как-то неуверенно добавил Чарли, получая от матери ребёнка испепеляющий взгляд.

– Рано ещё что-то об этом говорить, – буркнула она. – Дети очень быстро меняются!

– Такой крепыш, прямо супермен! – восхитился Чарли, переводя тему и корча смешные рожи ребёнку. – Как вы его назовете?

Родители переглянулись, обменявшись нежными улыбками, и Кэтрин мягко сказала:

– Мы с Дэнни решили, что если родится мальчик, то мы назовём его Бернардом.

– Одобряю! – с горячностью ответил Чарли, не отводя глаз от малыша и мысленно примеряя к нему его новое имя. Через минуту нетерпеливый папаша наконец дождался своей очереди подержать своего первенца в любящих объятиях.

Тут появилась все та же хмурая пожилая леди и вытолкала мужчин за дверь, объяснив, что они пришли слишком поздно и пора уложить мать с ребенком спать. Дэниель, только успел передать Кэтрин букет и конфеты, пообещав приехать завтра с первыми же лучами солнца.

Миновал год, затем еще один. За это время Кэти и Дэниель слегка поправили свое финансовое положение и жили теперь хоть и довольно скромно, но вполне достойно. Дэниелю пришлось обуздать свои замашки жить на широкую ногу, подавить свои амбиции, и так как все это было ради жены и сына, он старался как мог.

Малыш рос с золотым сердцем: добрым, ласковым, миролюбивым, отзывчивым и ко всему прочему, веселым. Он обожал сладости и от этой своей страсти быстро набирал вес. Его щеки стали такими пухлыми что к четырем годам его стали дразнить все дети из соседних домов. Мальчик настолько огорчился, что однажды спросил у отца, как он мог бы изменить свою внешность.

– Не нужно тебе менять внешность, сынок, – сказал ему тогда отец, усаживая ребенка на одно колено. – Ты у нас с мамой и так красивый, в нас пошёл! Но если хочешь, чтобы ребята перестали тебя дразнить и щипать за щеки, то постарайся есть поменьше сладкого.

– Хорошо, папа, – кивнул малыш головкой, покрытой тёмными, короткими, вьющимися волосами. – Я попробую не кушать сладкое совсем.

В его взгляде было столько детской самоуверенности, что Даниэль невольно улыбнулся. Маленький Бернард был очень решительным ребенком. После этого доверительного разговора с отцом, малыш честно пытался даже не смотреть в сторону плюшек и конфет, но временами все же терял самоконтроль, а Кэти, в тайне от Даниэля, баловала его ими.

Однако, когда он проявил еще больше своей хваленой решительности, и вложил в свое стремление всё упрямство, которое имел, попытки ограничить себя наконец-то увенчались успехом, и он сбросил лишний вес. Он не стал худеньким, так как всегда был крупным ребенком, но сейчас его уже никак нельзя было назвать полным.

Позже, когда Бернард подрос, его дядя Чарли придумал новый способ помочь ему быть в отличной форме. Они занимались спортивными играми и активно проводили время вместе, исследуя пещеры и плавая в ручьях. В это время мальчик полностью забыл о сладостях и порой даже о еде вообще. Они строили домики на деревьях, бегали по полям, слушали джаз. Чарли учил Бернарда танцевать, они ловили рыбу, читали книги, плавали и играли в настольные игры. Чарли с удовольствием учил своего племянника итальянскому языку.

По возвращении с прогулок Чарли показывал Бернарду предметы или животных и называл их на итальянском языке. Затем, сажая мальчика на свое колено, он давал ему карандаш и записывал итальянские слова сверху на чистые листы бумаги. Часто он приближенно изображал те предметы или животных, что они видели во время прогулки, и просил Бернарда повторять эти слова несколько раз, пока он не запомнит их. Это была их особенный семейный ритуал в те дни, который укреплял их связь и помогал Бернарду развивать новые навыки.

Дядя Чарли был горд своим племянником, который с такой решимостью менял карандаш из руки в руку и писал ровные буквы независимо от того, какой рукой он писал. Он развивал в Бернарде амбидекстрию и поощрял его хвастливые высказывания о своих способностях, которых никто из его окружения не имел.

Дядя Чарли делал многое для развития мальчика. Казалось, он задался целью превратить его в сверхчеловека, но дело было не в этом, а в том, что парень очень привязался к сыну своего брата и любил его так, как обычно любит настоящий отец.

Именно дядя Чарли впервые угостил Берни томатным соком, который в те дни был новшеством, и мальчик полюбил этот напиток настолько, что каждое утро с причмокиванием осушал полную кружку или даже две таких соков.

Иногда Бернард очень удивлял своего дядю своими, совершенно не детскими, размышлениями об этой жизни. Например, когда малыш впервые узнал от Чарли об устройстве вселенной, он несколько дней загадочно размышлял, а затем выдал, что каждый человек – это маленькая вселенная, живущая в большой вселенной Бога, и выразил желание хотя бы на короткое время оказаться во вселенной дяди, матери или отца. Чарли удивленно захохотал и все продолжал повторять: «Какой удалой малец Берни! Какой он сообразительный смышленыш!»

Однако он объяснил мальчику, что, к сожалению, попасть в чужую вселенную невозможно, но можно как можно шире открывать друг для друга свои собственные вселенные, будучи искренними и заинтересованными в общении друг с другом. И тогда, хотя бы немного, есть шанс увидеть кусочек вселенной другого человека.

Даниэль тоже часто проводил время с сыном, строя с ним кораблики и помещая их в огромные стеклянные банки. Для Бернарда это было поистине волшебное время. Он с любовью увлекся кораблями и сам сооружал такелаж для каждого парусника отца. В то время как Кэти, уже восстановившись после родов и долгой болезни, часто брала малыша с собой в город, угощала его мороженым и развлекалась, переодевая его как куклу в разных магазинах столицы, когда попадала на большие распродажи. Бернард был очень счастлив обладать такой поддержкой и любовью в своей жизни.

Мальчик рос счастливым, окруженным заботой, приключениями и любовью, и возможно поэтому он становился взрослее немного быстрее, чем другие дети, но оставался более чутким и восприимчивым.

– У него золотое сердце! – улыбаясь говорили все, кто был с ним знаком. Родители соседских ребятишек со всей округи не боялись позволять своим детям играть с сыном Даниэля и Кэти. Однако мальчику приносило гораздо больше удовольствия играть со своим дядей и отцом, поэтому он не особо стремился проводить время со сверстниками.

Впервые малыш почувствовал, что что-то с ним не так, когда он пытался догнать одного из соседских ребятишек-близнецов, с которыми у него завязалась крепкая, но короткая дружба. Он споткнулся и полетел прямо на мальчика, но тот вовремя увернулся, отчего, наш маленький герой не удержался и рухнул лицом в траву. Его сердце сильно забилось в груди и стало биться очень часто, настолько часто, что он не мог нормально дышать.

Мальчику показалось, что сейчас он отдаст концы, и эта мысль только усилила его страх и заставила его юное сердечко трепыхаться еще сильнее. Он попытался встать и побежать к матери, но почувствовал, как его ноги словно превратились в вату. Он заплакал и, подчиняясь внутреннему инстинкту, сел на землю, обхватив руками колени, прижав их к груди, и положив голову на них. Он глубоко дышал, пока его сердце не вернулось к нормальному ритму. Это случилось так неожиданно, что ему сначала показалось, будто оно вовсе остановилось. Он положил руку на грудь и с облегчением обнаружил, что оно все еще бьется.

Мальчик просидел так еще несколько минут, затем огляделся в поисках близнецов и увидел их, спешащих к нему, а рядом с ними бежала его мать.

– Берни, что с тобой?! – прибежавшая Кэти была так взволнована и бледна, что мальчик испугался за нее и, схватив ее за руку, стал успокаивать.

– Ничего страшного, мама! – воскликнул он своим нежным голоском, взволнованно глядя в ее обеспокоенные глаза. – У меня просто сбилось сердце.

– Как это сбилось? – все так же обеспокоенно поинтересовалась она, в то время как притихшие близнецы стояли рядом с ней и смотрели на Берни испуганными глазенками. Один из близнецов сосал палец.

– Ну… – Бернард задумался, подбирая слова, – стало быстро-быстро биться, а потом я сел на землю, положил голову на свои колени и после этого оно успокоилось.

Кэти вспомнила эпизод из ранних его лет, когда Бернард сильно заболел. Ему тогда было два года, и доктор, прослушав его нежное детское сердечко, глубоко задумался, а затем сказал слова, которые она никогда не хотела бы слышать:

– У вашего сына подозрение на порок сердца. Но не стоит волноваться, он кажется совсем маленький и не требует операции.

– Кажется? – срывающимся голосом переспросила перепуганная мать.

– Я уверен, – поправил себя доктор, увидев состояние молодой женщины.

Кэти вздохнула с небольшим, но все же облегчением, все же надеясь, что он ошибся в диагнозе. Ей хотелось думать, что временная болезнь ребенка помешала увидеть доктору истинное состояние ее малыша. Кэти была из тех людей, которые ненавидели заострять внимание на пугающих и тревожных вещах и искренне верили, что если их не замечать, то они исчезнут, и почему-то очень часто это срабатывало. Поэтому и на этот раз, когда услышала те слова, с огромным усилием заставила себя не думать об этом и не замечать угрозы до самого этого момента.

«Золотое сердце!» – почему-то вспомнила она слова людей, которые узнавали ее Берни поближе. И про себя добавила: – «сердце, как золотые часы. Золотые часы с испорченным механизмом…»

– Мама, не плачь! – вырвал ее из горьких мыслей звонкий голосок Берни. Он порывисто обнял ее и прижался к ее груди. – Я прекрасно себя чувствую! Честное слово! Я просто больше не буду так быстро бегать.

Он поднял голову и с улыбкой посмотрел на Кэти. Та вытерла слезы, которые уже покатились по ее щеке, и кивнула.

Вечером того дня она рассказала отцу ребенка обо всем, что произошло, и они долго сидели у камина, обнявшись, перебирая варианты, что, по их мнению, необходимо сделать, чтобы отвести от их ребенка грозящую ему опасность.

Вскоре в череде дней эта проблема забылась и у матери, и у отца, но Бернард не раз еще испытывал подобные приступы, тщательно скрывая их от своих родителей, дабы не волновать их, и только Чарли знал про эти приступы. Он был очень обеспокоен здоровьем племянника и незаметно от его родителей несколько раз водил его на осмотр к доктору в столицу.

Там специалисты обследовали его сердце и порекомендовали мальчику какие-то средства, которые могли бы укрепить его сердечную мышцу, а также запретили ему слишком активные упражнения, порекомендовав заниматься легким бегом, чем они с дядей и занимались каждое утро на радость Кэти и Дэниеля.

Однако, как только Бернарду исполнилось восемь лет, он увлекся тяжелой атлетикой, и предпочел поступать так же как всегда поступала его мать – закрыть глаза на угрозу. Он с остервенением начал заниматься этой тяжелой атлетикой, настолько, насколько это было доступно восьмилетнему пареньку, и чем нещадно разгонял свое сердце. К его и дядиной великой радости, приступы какое-то время не повторялись, но это было лишь делом времени, и спустя полгода Бернарду пришлось изменить интенсивность своих тренировок.

Переполненный досады, стоя перед зеркалом и напрягая мышцы которые были крепче чем у всех его сверстников, он дал себе слово, что однажды, от его заболевания не останется и следа.

Когда Бернарду исполнилось девять с половиной лет, его семья получила выгодное предложение переехать в столицу, только на этот раз, Чарли решил остался в своей усадьбе, чем удивил своего старшего брата и его супругу. Не смотря на то что Чарли предпочёл остаться, он все же долго уговаривал Даниэля оставить ему хотя бы Берни, но Дэниэль и сам не хотел расставаться со своей кровинушкой, с единственным своим ребенком. Да и Кэти не смогла бы жить так далеко от своего мальчика. Мужа покидать она тоже не намеревалась, так как искренне прикипела к нему душой за все эти годы их совместной жизни.

Они попрощались с возмужавшим за все эти годы Чарли, пообещав навещать того каждое лето и оставлять Бернарда у него на каникулах, однако, все закрутилось и завертелось в жизни этой семьи настолько, что они не смогли исполнять обещание о постоянных встречах с Чарли, и общение между семьей Даниэля Миллера и его младшим братом стали ограничиваться лишь регулярными письмами, к великому огорчению обеих сторон.

В тот день, когда Бернард и его семья покинули это поселение, в родильном отделении той же самой больницы, где родился он сам, появилась ещё одна маленькая жизнь, которая займет не менее важное место в этом повествовании.

На зеленом бархатном одеяльце лежала маленькая, хрупкая девочка с темными волосами и плакала. Конечно, не так громко, как Бернард девять с половиной лет назад, но с таким же самозабвением и точно так же дрыгала ножонками и ручонками, под улыбчивые взгляды своей матери, миссис Джоанны Ланстер, и удивлённые взгляды своего трехлетнего брата Саймона, который спокойно сидел у ног своей матери.

Глава 2. Первая встреча.

Был поздний ноябрьский вечер, один из тех редких для первой половины ноября вечеров: морозный, тихий и темный, заставляющий неожиданно явно ощутить, что зима уже сменяет осень, почти наступает ей на пятки, однако все ещё держа дистанцию, ненадолго отступая, вот-вот готовая ворваться с новой силой, лишь за пару дней до начала декабря. В воздухе витали крупные снежинки, покрывая землю все еще проросшую зелёной густой травой, белыми коврами, которые, скорее всего, исчезнут при лучах солнца уже на завтра, превратив дороги в подобие озер.

Деревья, которые не успели еще полностью скинуть свои листья, смотрелись под снегом диковинно, но гармонично. Магазины и кафе в поселении начали потихоньку закрываться, свет в окнах жилых домов гаснуть, а автомобили на улицах ездить все реже и реже. Даже по шоссе, у которого стояла старенькая и небольшая уютная забегаловка, которую хозяйка упорно называла кафе для проезжавших уставших путников и дальнобойщиков, перестало шуметь и гудеть так часто, как днем. Маленький мирок час за часом затихал. Лишь два-три автомобиля в десять минут нарушали тишину помещения вышеупомянутой придорожной забегаловки.

Нэнси Ланстер, владелица и работница кафе в одном лице, была настолько занята, что не заметила, как в пустующее кафе, которое она забыла закрыть вовремя именно сегодня, вошел молодой мужчина примерно тридцати с небольшим лет.

Когда он вошёл, Нэнси стояла лицом к нему, склонившись над тетрадью, лежавшей перед ней на деревянном и местами обшарпанном прилавке. Её волнистые черные волосы касались этой тетради, а яркие алые губы беззвучно повторяли слова, выводимые её изящной рукой, украшенной незатейливым, но очень ей идущим тонким браслетом.

В помещении уже не было света, и только одна настольная лампа, стоявшая возле девушки на прилавке, ярко горела, освещая всю площадь перед прилавком и отбрасывая тень девушки на стену. Тень слегка подрагивала в такт движения её руки. Мужчина невольно залюбовался этим зрелищем, почему-то показавшимся ему умиротворяющим.

Внезапно, она вздрогнула, почувствовав чужое присутствие, и подняла глаза, которые оказались зелёного цвета и совсем чуть-чуть раскосые. Мужчина словно очнулся и подул на свои покрасневшие руки, слегка пританцовывая на месте, чтобы согреться.

Нэнси быстро оглядела его с головы до ног. Она отметила, что он был довольно высоким и крупным, но без грамма лишнего жира: вся его массивность была исключительно за счёт мышц и широкой кости. Он был широк в плечах, его волосы были тёмные, почти чёрные, и когда он быстро оглядел её владения, прежде чем вернуться взглядом к ней, она заметила, что они слегка завивались на затылке.

Глаза мужчины в свете лампы были темно-синими, как ночное небо. Одет он был в старое, но чистое темное пальто не по сезону – такое бы больше подошло в погоду первых дней сентября, когда воздух все еще нагрет лучами летнего солнца, но никак не в минусовую ноябрьскую, особенно в такие ночи, как эта.

Оглядев позднего гостя, она тихо хмыкнула и снова уставилась в свои записи, не собираясь проявлять вежливость к тому, кто, по её мнению, не ценит чужое время. Ведь на двери кафе были четко указаны часы работы, и это невозможно было не заметить.

Она услышала, что он подошел совсем близко к прилавку. Девушка выразительно бросила взгляд на массивные часы с маятником, стоящие у небольшого камина, справа от неё и слева от посетителя, после чего снова посмотрела на мужчину в упор.

Помимо того, что он имел наглость вторгнуться в её владения после закрытия, была еще одна причина, по которой присутствие этого человека заставляло Нэнси нервничать: они оказались вдвоем в самом удаленном от людей месте. Две помощницы завершили работу еще днем и поспешили уйти, а последние посетители уже два часа назад перестали заходить.

Еще больше беспокоило мисс Ланстер то, что обычно она слышала звуки приближающихся автомобилей перед появлением посетителя в кафе. Прямо у приоткрытого окна была удобная автостоянка и небольшая заправочная станция с рекламой, указывающей на то, что при покупке топлива владелец автомобиля получит в подарок купон для покупки фонариков, подушек или других мелких необходимых в хозяйстве вещиц.

Однако взгляд на часы показал, что в ближайшие десять минут точно никто не подъезжал к ее кафе и это внезапное появление незнакомца сильно испугало Нэнси и добавило ей тревоги.

– Мы уже закрыты! – твёрдым голосом сообщила она и, склонившись ещё ниже, принялась дальше записывать что-то в свою тетрадь. Склонившись так низко, ей было удобнее скрыть замешательство и страх.

Снаружи она выглядела невозмутимо, но внутри всё сжалось при мысли о том, что мужчина мог оказаться недоброжелателем.

«Скорее всего, он вышел из леса», – подумала она, снова бросив быстрый взгляд на мужчину и впервые заметив, что он выглядит уставшим. – «От одного поселения до другого не меньше десятка километров, а значит, он пришел пешком, если, конечно, он не оставил свою машину в паре километров отсюда, что уже не имело бы никакого смысла».

– Мне бы только позвонить от вас, – наконец заговорил с ней мужчина и вздохнув, положил раскрасневшуюся левую руку на прилавок перед ней. Она быстро метнула на нее свой взгляд, отмечая слегка посиневшие ногти и красноту пальцев, и от этого зрелища, сострадание ощутимо кольнуло внутри, но она решила проигнорировать это непрошенное и несвоевременное чувство.

Мужчина тем временем продолжал:

– Я приехал к дяде, но не знаю его точного адреса. Точнее, совсем не помню. У меня в блокноте имеется только его номер, на который я могу позвонить, чтобы связаться с ним. Это все, что было из его письма к моей матери и отцу. Должно быть, он забыл, что я оставил это место в девятилетнем возрасте и думает, что я до сих пор помню, где он живет.

Мужчина обаятельно улыбнулся, глядя на девушку умоляющими глазами, так что ей трудно было злиться на него. Затем, он усмехнулся и покачал головой, после чего, неуклюже вытащил из-за пазухи коричневый кожаный блокнот для записей своими замерзшими пальцами и, махнув им перед ней со стуком, опустил на прилавок.

Заметив замешательство на лице хозяйки кафе, он снова заговорил:

– Знаете, ведь прямо по дороге сюда меня ограбили трое субъектов бандитского вида, и счастье, что они не взяли мой блокнот, но забрали все мои оставшиеся деньги. Поэтому я сожалею, что не могу заказать у вас ничего, – он развел руками, – если бы не это досадное происшествие, то я бы непременно заказал, и с удовольствием выпил, чашечку кофе или горячего чая.

Не дождавшись от нее никакой реакции, кроме, разве что жалостливого быстрого взгляда, он небрежно добавил, при этом искоса поглядывая на девушку:

– Благо, еще что они не убили меня и даже не слишком сильно отделали. Однако, я очень долго шел сюда пешком и ужасно замерз. Позвольте мне позвонить, пожалуйста, и хоть немного погреться у камина. Я не задержу вас больше, чем вы сами тут планировали пробыть.

Нэнси вдруг показалось, что он таким образом пытается манипулировать ею, давя на жалость, и еще, она почему-то решила, что своей проникновенной речью, он намекнул на бесплатный горячий чай или кофе. Это к ее собственному удивлению, возмутило ее. И хотя ее сердце опять сжалось от жалости и сострадания к нему, она была намерена все равно решительно отказать этому человеку во временном приюте и наглой, по ее мнению, просьбе.

Она не доверяла ему, ведь он совсем не был похож на жертву разбоя: гладко выбритый подбородок, чистое пальто, ни следа царапины или синяка на красивом лице.

К тому же, она ощущала неимоверную усталость и стремилась как можно скорее добраться до дома, чтобы окунуться в исцеляющий сон. Она собрала всю свою решимость, чтобы ее голос оставался твердым и не дрожал.

– Мужчина, вы разве не слышали меня? – она посмотрела ему в глаза, невольно, снова оценив его привлекательность, но внешность давно уже не волновала ее, и она продолжила смотреть слегка враждебно. – Мы уже закрыты. Вы, конечно же, можете быстро позвонить, чтобы узнать адрес, но затем не задерживайте меня ни на минуту дольше.

Вспомнив, что он шел пешком, она добавила:

– Если у вас нет своего автомобиля, то не забудьте вызвать также для себя наемный, вот к этому кафе. Деньги я вам дам, хотя вас вполне смогли бы довезти и без денег. Ничем больше я вам помочь не смогу. Надеюсь, что, воспользовавшись моим телефоном, вы наконец-то оставите меня в покое.

– Не нужны мне ваши деньги, – недовольно буркнул, уязвленный тоном девушки, мужчина, выудив авторучку из того же внутреннего кармана пальто, откуда ранее появился блокнот. – Я поймаю автомобиль по пути к поселению. Однако, окажите мне милость и позвольте остаться у камина до тех пор, пока вы не закроете кафе?

–Нет! – твердо ответила Нэнси, снова начиная терять терпение. Она сжала ручку, которой писала, в кулачке, сама не до конца понимая, почему спорит с ним, ведь она вполне могла позволить ему остаться. И тут же она получила ответ на свой вопрос, подумав, что позволила бы, если бы его присутствие так не пугало ее. – Я же сказала, что кафе на сегодня закрыто для посещений. Я хочу спокойно и без нервов доделать все дела, а затем отправиться домой! – мужчине показалось, что она даже притопнула ногой.

– Я тоже хотел бы как можно скорее добраться до места, которое я буду называть домом какое-то время, – с досадой парировал он, – но я не знаю, сколько еще придется пройти, прежде чем я поймаю автомобиль до поселения, и хотел бы немного набраться сил и согреться. И вы определенно препятствуете этому из непонятного для меня эгоизма, – с обидой в голосе закончил он.

Нэнси заметила, что он дрожит от холода и готова была сдаться, но последняя фраза очень оскорбила и задела ее, потому что была чистой правдой. Правдой, которая была крайне неприятной для такой, как Нэнси, потому что с раннего детства ей говорили, да и она сама считала себя незлобивым человеком, готовым первым прийти на помощь, если понадобится, настоящей суперженщиной.

И сейчас все то, чем она так гордилась в себе, рушилось как карточный домик из-за ее усталости, упрямства, страха и гордости – гремучей смесью эмоций и ощущений.

Жизнь прямо сейчас испытывала ее нещадно, и этот мужчина был живым доказательством того, что она не такая, какой видит себя и какой видят ее окружающие люди.

Вместо того чтобы смягчиться, смирить гордость и обуздать страх и злость, исправиться, она только обозлилась сильнее и твердо, с легким раздражением в голосе сказала:

– Посмотрите на часы работы и, может быть, поймете, что вы пришли не вовремя! Не моя проблема в том, что вы решили вдруг отправиться непонятно к кому, непонятно куда, пешком, один, и не удосужились даже хорошенько продумать свои действия и маршрут перед тем, как отправиться в это путешествие. – Она быстро перевела дыхание и продолжила распекать опешившего мужчину:

– Вы кажетесь не глупым и довольно взрослым мужчиной, чтобы избежать ситуаций, подобных этой! – Молодая женщина раздражалась все больше и больше, это было заметно по тому как звенел ее голос.

Внутри нее стала разрастаться враждебность, приправленная ее же обвинениями, от того, что незнакомец задерживал и невольно обличал ее. Она уже много раз пожалела, что не закрылась перед тем, как делать записи по итогу дня и считать вырученные деньги.

– Вы очень негостеприимная хозяйка! – вынес он ей вердикт, слегка приподняв голову и неотрывно глядя на нее. Она снова взглянула на него с прежней злобой. Он уже не дрожал, и женщина подумала, что он специально тянет время, чтобы оставаться в помещении подольше.

Вид его был обиженный и раздосадованный, но он старательно пытался это скрыть. На мгновение ее сердце в очередной раз пронзила жалость к нему, но тут же она напомнила себе, что не знает его и что никто не даёт гарантию, что его позднее появление здесь не принесет плохие последствия, как ей, так и дорогому ее сердцу кафе.

– Не ваше дело, какая я хозяйка, – буркнула она в ответ. – С вашей стороны тоже крайне нехорошо задерживать человека на работе. Я уже сказала вам, что вы можете вызвать себе автомобиль и спокойно уехать к своему дяде, или куда вы там собрались. Предложила вам даже свои деньги, но вы отказались.

Мужчина покачал головой, не отрывая от нее взгляда, и потянувшись к телефону, стоявшему на прилавке, набрал номер, слегка прищурившись при этом.

Он переложил авторучку в правую руку и, придерживая трубку левым плечом, замер, ожидая подключения к линии. Спустя несколько секунд он быстро записал адрес в своем блокноте, демонстративно перекладывая ручку из одной руки в другую и записывая что-то, то правой, то левой рукой.

От чего-то ему непременно захотелось, чтобы девушка за прилавком заметила его особенность, которой он с детства привык гордиться с подачи дяди, всячески поощрявшим его хвастовство.

Тем временем Нэнси, от любопытства, даже заглянула в его блокнот, удивляясь, что все записи очень аккуратные и что она не в силах различить, что он написал правой, а что левой рукой. Невольно восхитившись тем, что путник оказался амбидекстером, она с интересом глянула на него, встретив его насмешливый взгляд. Мужчина прекрасно знал, что произвёл на неё эффект, и от понимания этого Нэнси нахмурила носик, снова сменяя милость на гнев.

Положив трубку на место, мужчина поблагодарил её, краем глаза внимательно наблюдая за ней. Она все же заметила его любопытный взгляд и быстро опустила свой в тетрадь перед собой, все еще возмущаясь тем, что он смотрит на неё и не торопится уходить.

– Не за что, – раздраженно буркнула девушка спустя несколько секунд, не отрывая взгляда от тетради и нахмурив брови. – А теперь идите уже своей дорогой!

– Вы со всеми мужчинами так обращаетесь? – спросил он вдруг, чуть наклонившись вперед и опираясь о прилавок, вызывая очередную волну бешенства в груди Нэнси. – Или только я вам чем-то не угодил?

Она молчала, продолжая писать в тетради, надеясь, что если не помогает грубость, то возможно игнорирование будет лучшим способом справиться с этой ситуацией. Она хотела, как можно скорее начать считать кассу, но почему-то боялась вытаскивать деньги при этом мужчине.

– Дайте угадаю, – продолжал он ласковым и тихим голосом, пугая и раздражая ее этим еще больше. – Кажется, я узнаю этот тип женщин, к которым относитесь вы. Вы искренне полагаете, что мужчины, это такие толстокожие создания, которые ничего не чувствуют, ни физически, ни морально. Считаете, что мужчины – это машины, служащие на благо вам и другим женщинам, и что их можно безжалостно выкинуть на мороз, даже если они пришли к вам за помощью. Так ведь? Будь на моем месте женщина, вы бы не испугались остаться здесь с ней и поспешили бы ей помочь, не бросили бы ее в беде.

Незнакомец сверлил её внимательным взглядом.

– Разгадал я вашу натуру? Не правда ли? Знаю я таких высокомерных женщин, как вы, которые думают, что только женский род достоин помощи и сострадания, а мужчины для вас, это лишь рабочая сила и средства достижения ваших желаний. Наверное, ваш отец был жесток с вами,или он вовсе не участвовал в вашем воспитании…

– Замолчите! – разозлилась она и швырнула ручку на тетрадь. – Мне на самом деле все равно, кто был бы на вашем месте: женщина ли, мужчина ли, или кто-то другой! Вы пришли слишком поздно, как можно этого не понять? Хотя, повторяю уже третий раз, могли давно, задолго до моего кафе, найти себе попутчика, а не тащиться через лес как полоумный. И знаете, вовсе не удивительно, что на вас напали! Если бы вы хоть немного думали своей головой, то уже давно могли греться в доме своего родственника, а не задерживать уставшую девушку!

Мужчина задумался на несколько секунд, потом кивнул и, подняв руки в капитуляции, попятился к выходу. У двери он все же развернулся и, тихим, упавшим голосом сказал:

– На меня напали не в лесу, а задолго до того, как я решил сократить путь через него. После нападения я еще пролежал в доме у одного сердобольного старика не в состоянии подвинуть ни рукой, ни ногой, ни избитым телом. Я лежал около двух дней, в течение которых жена старика почистила мое пальто, хотя я и не просил этого, а также своими руками накормила меня овощами с мясом и напоила прекрасным морсом, отчего я почувствовал себя лучше и к вечеру второго дня смог подняться. Это происходило за двадцать километров отсюда. И, что бы вы там ни считали, я продумал путешествие, когда был дома, но все пошло не по плану. Ведь так бывает…

Он быстро повернулся к ней спиной и вышел. Нэнси взяла ручку снова, замечая, как дрожат ее пальцы. На душе стало паршивее некуда. Она сосредоточилась, начала считать дальше, но очень быстро сбилась со счета и тяжело вздохнула. Она снова попыталась сосредоточиться на цифрах, но уже не могла. Цифры расплывались, сердце навязчиво отбивало свой тяжелый ритм в ушах, а в животе разрасталась тревога.

В ее голове возникали картины, одна страшнее другой: о том, как этот несчастный скиталец шагает вдоль дороги, кутаясь в свое пальто, весь покрытый снегом и дрожит; как он останавливается, чтобы поймать редкую машину, но все автомобили проносятся мимо, оставляя замерзающего мужчину на произвол суровой судьбы. Уставший до предела, он опускается на обочину, чтобы немного передохнуть, и к утру дальнобойщики находят его окоченевшее тело.

«Ужасно замерз» – повторила она мысленно его слова, сказанные в начале их перепалки, и сердце ее наполнила тревога, которая уже и без того терзала ее живот. В душе появилось запоздалое раскаяние. – «Не надо было мне так с ним. Надо было позволить ему погреться у камина и помочь найти автомобиль или же… довезти его самой на автомобиле Сары.»

Нэнси вздохнула еще раз и закрыла тетрадь, так и не закончив подсчет. Решив, что доделает все с утра, девушка вышла из-за прилавка, перекрыла подачу воздуха в камине, и, надев шубку с меховым воротником, вышла из кафе. Она думала о том, что если увидит этого мужчину, идущего вдоль дороги, то обязательно остановится, подвезет его до дома, и попросит прощение за свое грубое поведение.

Она надеялась, что он хотя бы немного согрелся, пока они перекидывались репликами. Закрыв кафе, она повернулась и сразу же увидела его.

Он стоял возле дороги и смотрел себе под ноги. Нэнси вспомнила, что ни разу не услышала проезжающего автомобиля все то время, пока испытывала муки совести.

– Эй, мистер! – нерешительно окликнула она его. – Я довезу вас на автомобиле моей сестры прямо до поселения. Надеюсь, вы не откажетесь от этого. И, я сожалею о своей грубости.

Мужчина обернулся и с удивлением уставился на нее. Глаза его были подозрительно влажными, и он поспешно протер их своей покрасневшей рукой, отчего сердце девушки пронзило острое сострадание. Она стушевалась и опустила глаза. Неожиданно для самой себя она испытала невероятное желание обнять этого незнакомца, согреть его теплыми словами и угостить горячим чаем.

Теперь он не казался ей нахалом и опасным типом, который покушается на неё или на её кафе. Она смотрела на него и видела очень уставшего молодого человека, намного более уставшего чем она сама.

Теперь ей казалось, что это довольно застенчивый и милый молодой человек. Тут он улыбнулся ей, и она невольно ответила ему улыбкой.

– Подождите минутку, я сейчас налью вам горячего чая за счет заведения, и тогда поедем. Простите ещё раз, что была груба с вами, я знаю, что это не оправдание моему поведению, но я очень устала за сегодняшний день и хотела, как можно скорее оказаться дома. К тому же, вы появились так неожиданно и ниоткуда, что я даже слегка испугалась, – нехотя призналась она.

– Спасибо, – сказал он, прижав руку к груди, и его голос показался ей слегка охрипшим. – Я уже понял, что напугал вас и раскаялся в этом.

Нэнси быстро открыла кафе и зашла внутрь. Через несколько минут она вышла с полным стаканом дымящегося чая с лимоном и протянула мужчине этот стакан, сделав знак следовать за ней.

Они сели в автомобиль, и Нэнси подождала, пока он начнет и закончит пить чай.

– Почему на вас такое лёгкое пальто? И ваши руки не защищены. А ещё на вас нет шапки, – нахмурилась она, оглядывая его с головы до ног.

– Я начал свое путешествие месяц назад и не ожидал быть ограбленным. Планировал купить что-то по дороге, да и вообще, не думал, что так задержусь. Думал сначала доехать до дяди, а потом уже основательнее подумать о смене гардероба. Я не любитель всюду таскать за собой чемоданы, миледи, – ответил он, и на его губах появилась лёгкая улыбка, похожая на усмешку. Он снова отхлебнул чай, горестно вздохнул, задумался и замолчал, глядя перед собой.

«Артист», – беззлобно подумала она, и, заметив, что мужчина допил последний глоток, собиралась взять у него стакан. Однако он ещё на мгновение задержал его в руке, ложечкой вынимая дольку лимона и засунув её в рот, не поморщившись разжевал и проглотил её.

– Самое вкусное! – возвестил он, вытирая губы белым носовым платком, выуженным из того же внутреннего кармана, откуда до этого являлись на свет блокнот и авторучка. Нэнси не удержалась от улыбки.

После этого долгое время пока они ехали, оба молчали и наблюдали за тем, как тяжелые хлопья снега кружатся и падают на дорогу, покрывая все вокруг тяжелым ковром и напоминая путникам о Рождестве.

Мужчина вскоре согрелся и совсем расслабился. Довольная улыбка на миг скользнула по его лицу, он откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Впервые за долгое время почувствовав себя в безопасности, он наслаждался теплом, которое окутало его снаружи и внутри.

Прежнее хорошее расположение духа понемногу возвращалось к нему, и в блаженстве настоящего и прекрасного момента он глубоко удовлетворенно вздохнул. Нэнси украдкой кинула на него взгляд и заметила, что он начал клевать носом, силясь оставаться бодрым. Его голова тихонько опускалась, и глаза закрывались, но через секунду он встряхивал головой и сильно моргал. Эти действия вызвали очередную улыбку на лице Нэнси.

– Как вас зовут? – неожиданно спросила она спустя некоторое время.

– Бернард Миллер, – ответил он, очаровательно улыбнувшись и повернувшись к девушке всем телом, видимо, надеясь на знакомство. – А вас?

– Нэнси Ланстер, – ответила она, как будто бы не слишком охотно, и снова перевела свой взгляд на дорогу.

– Приятно познакомиться, – Бернард смутился и искоса посмотрел на спутницу, отмечая, как красив ее профиль, освещенный одинокими фонарями, встречающимися через каждые триста метров возле дороги.

Нэнси ничего не ответила. В отличие от него, она вовсе не собиралась продолжать знакомство и поддерживать разговор. Она даже не знала наверняка, зачем спросила его имя. Ей просто вдруг очень захотелось узнать, как его зовут.

Добрую часть дороги она мысленно примеряла к нему разные имена, тем самым распаляя свое любопытство.

«Бернард», – мысленно повторила она после его ответа и снова взглянула на мужчину. – «Ему идет».

Она опять вернула свой взгляд к заснеженной дороге и оставшуюся ее часть больше не отвлекалась на разговоры.

– Где вас оставить? – спросила Нэнси, не поворачивая голову к спутнику, когда они въехали в покосившиеся, но крепкие стальные ворота поселения.

– Оставьте меня на вокзале, – ответил он, словно очнувшись от сна. – Оттуда я доберусь до дяди сам.

– Вы уверены, что не хотите, чтобы я довезла вас прямо до него?

– Не хочу вас больше задерживать, – лицо Бернарда выражало смущение. Он больше не был тем отчаявшимся наглым мужчиной, кидавшим ей обвинения в бессердечии. Он был даже слишком непривычно задумчив и молчалив. Нэнси невольно подумала, какой же он настоящий в своей обычной жизни.

В ответ на его слова о том, что он не хочет её больше задерживать, Нэнси тихо хмыкнула и пожала плечами. Она подъехала очень близко к массивному и мрачному каменному зданию вокзала.

Взглянув на пустые и темные, наглухо закрытые окна, она поежилась. Когда Бернард поблагодарил её, вышел из машины и, повернувшись еще раз, махнул ей рукой, она с теплотой улыбнулась ему и махнула рукой в ответ.

«Если бы этот мужчина знал, как я сейчас тревожусь о его судьбе, то был бы удивлен, учитывая то, что он сказал ранее о моем отношении к мужчинам,» – с грустной усмешкой подумала она.

Подождав, пока его фигура скроется за дубовой скрипучей дверью, Нэнси вздохнула и развернулась на дорогу, ведущую к ее дому. Отъезжая от вокзала, она с удивлением отметила, что с уходом незнакомца ее машина резко стала холодной и опустевшей.

Глава 3. Новое знакомство.

«Милая девушка», – подумал Бернард, входя в фойе пустого вокзала и пройдя чуть дальше, уселся в одно из обитых кожей кресел. Он внимательно осмотрел помещение, его взгляд упал на перрон, который был виден сквозь окна, там, где мороз не тронул их узорами: тот был скрыт от небесных осадков аркообразной крышей в древнегреческом стиле и вымощен неровными плитами, которые кое-где потрескались от древности.

Бернард вспомнил, что когда-то, будучи девятилетним мальчиком, уезжал с родными именно с этого перрона, но помнил это лишь в общих чертах, только отдельные моменты запечатлелись в его памяти. Например, старинный фонарь, который разжигал тогда старый фонарщик, напоминающий Санта Клауса, и как этот фонарщик подмигнул ему, заметив, что он с открытым ртом наблюдает за его действиями.

Сейчас этот фонарь, по-видимому, вовсе не использовался. Он был единственным, который не освещал перрон своим светом, несмотря на свою завораживающую сказочную красоту. Мысли Бернарда внезапно прервала судорога в ноге. Он нагнулся и начал растирать страдающую конечность, ощущая, что брючина полностью заледенела.

После того, как мышца ноги перестала болезненно выворачиваться, он выпрямился и слегка поерзал на кресле, наконец, приняв удобную позицию. Он решил не возвращаться к тщетным воспоминаниям о днях минувших, а тщательно обдумать, как ему быть дальше.

Внезапно осознав, что самое сложное уже позади, мужчина вздохнул с облегчением: он наконец-то добрался до поселения! Бывало, Бернарду казалось, что он не доберётся до поселения живым: в дороге его мучили голод и жажда, он мерз в одних местах, а в других мучился от жаркого полуденного солнца (в особенности в самом начале пути). Кроме того, как уже упоминалось ранее, на него напали грабители! Впервые в жизни он путешествовал так далеко и совершенно один, при том что у него было немного денег, и те, к концу пути у него забрали силой…

Его мысли плавно перетекли в воспоминания о последних двух днях. Это были нелегкие дни: он шел пешком очень долго и много, а ел и пил очень редко и мало. При воспоминании о еде в животе у него заурчало. Последний раз он ел вчера вечером, и теперь организм требовал подкрепления. На миг ему даже показалось, что он готов начать рыться в отходах в поисках хотя бы чего-нибудь съедобного, но врожденная брезгливость и чувство собственного достоинства не позволили ему перейти от желаний к действиям. Чай, которым его угостила прекрасная незнакомка, до сего момента приятно согревал внутренности и даже создавал иллюзию сытости, но с каждой минутой все хуже с этим справлялся.

В какой-то момент Бернард даже подумал было о том, чтобы отправиться к дяде Чарли прямо сейчас – ведь он бы накормил своего племянника и уложил спать в нормальную кровать, в этом мужчина не сомневался. Здесь же он сможет спать только сидя в кресле (кроме ряда подобных кресел, здесь был только холодный каменный пол). Но аргумент в пользу того, чтобы остаться, был весомым – Бернарду не хотелось покидать относительно нагретое место ради того, чтобы снова идти пешком неизвестно сколько. После тщательного размышления и взвешивания всех «за» и «против», он все же принял решение остаться на вокзале до утра, до того момента, когда солнце коснется первыми лучами самые верхушки деревьев и крыши.

С тех пор, как семья Миллер переехала в столицу и вскоре отправилась за море в другую страну, он больше не имел возможности видеться с дядей и лишь иногда писал ему письма. Когда он стал старше и занят учебой, а затем работой на фабрике, они потеряли связь друг с другом. Лишь иногда, в гостях у родителей, они заговаривали о дяде Чарли и обменивались новостями о нем. Несмотря на то, что их общение свелось к нулю, в памяти Бернарда то и дело мелькали дни его детства, когда дядя был одним из главных людей в его жизни: его учителем, другом и советчиком. Как же это было давно!

Тогда он был еще совсем юным, наивным мальчуганом, очень мало напоминающим себя сейчас, и осознание этого существенно волновало мужчину перед предстоящей встречей. Интенсивно размышляя о том, как она может произойти, он не заметил, как погрузился в сон, а погода за окнами все свирепела: ветер буйствовал и бился в стекла, заставляя мужчину вздрагивать во сне.

Тем временем, Нэнси подъезжала к дому своей замужней младшей сестры. Она ехала в умиротворенном состоянии и думала о том, что ей бы следовало приобрести свой собственный автомобиль, чтобы не бегать почти каждую ночь от дома сестры до своего и каждое утро – в обратном порядке.

Почему-то, она и сама не знала почему, она откладывала это приобретение до лучших времен, которые пока так и не настали. Так и бегала к сестре и обратно уже год, и хотя Саре было только двадцать лет, она оказалась самой бойкой из всей семьи (порой, Нэнси и их старший брат Саймон даже шутили между собой, что «Сару, должно быть, перепутали в родильном доме»).

Сара начала водить автомобиль уже в восемнадцать лет и вышла замуж в то же самое время; в отличие от старшей сестры, девушка умела экономить и копить, поэтому купила автомобиль без проволочек. К тому же, тридцать процентов от стоимости автомобиля, уплатил ее супруг.

Не раз Нэнси уже начинала разговор с Сарой о том, чтобы оставлять автомобиль в гараже родительского дома (ведь у родителей не было своего автомобиля, а место пустовало). В течение года Сара пользовалась своей машиной только для выезда на природу с супругом и годовалым сынишкой, в остальное же время он был ей пока не нужен, но все же она убедила старшую сестру, что автомобиль должен быть ночью всегда у неё под рукой, приправив свой аргумент лишь тем, что они живут в шестистах метрах от дома, где жила Нэнси с родителями и братом.

Бернарда неожиданно разбудил полисмен, искренне обеспокоенный тем что мужчина, во сне, дрожал от холода и был настолько бледен, что издали казалось будто его лицо покрыл слой снега.

– Сэр, с вами все в порядке? – энергично поинтересовался полисмен у Бернарда, положив руку на его плечо и слегка встряхнув. Бернард раскрыл свои глаза и озадаченно уставился на молодого человека, словно был неспособен уразуметь, как он оказался здесь и что происходит.

Полисмен был высоким, худощавым и светловолосым. Его серые глаза, обрамленные светлыми ресницами, смотрели на Бернарда очень внимательно, проницательно, прямо в глаза мужчины, пытаясь оценить состояние того. Миллер отстраненно подумал, что никогда еще не видел такого выражения лица у блюстителя порядка.

– Да, я в порядке, спасибо, – наконец тихо произнес Бернард запахивая свое осеннее пальто поплотнее и слегка расправляя свои плечи, чтобы размять затекшие мышцы.

Ощутив, как упала температура воздуха он удивился что не проснулся от этого раньше. Осознав, что почти не чувствует кончики своих ушей он досадливо поморщился и медленно потёр их, попутно объясняя полисмену как тут оказался:

– Я думал отсидеться здесь до рассвета, а затем, отправиться к своему дяде, но и не заметил как уснул… – полисмен обратил внимание что голос и вид Бернарда излучали усталость и болезненность, движения его были медленными. Бернард вдруг стал лениво озираться по сторонам и вновь остановил свой взгляд на полисмене. – День…кхм… день был очень утомительным!

Когда Бернард двинулся, словно собирался подняться с кресла, полисмен заметил, как у мужчины побелели губы, и заволновался, что тот сейчас может хлопнуться в обморок. Он мотнул головой, дав понять Бернарду не двигаться пока. Резким движением он протянул руку к запястью Бернарда и пощупал его пульс, с досадой обнаружив, что сердце того бьется медленно.

– Похоже, вы сильно замерзли, – осторожно выразил свое мнение молодой человек, убирая руку с запястья Миллера и прикасаясь к его плечу другой рукой.

Полисмен был моложе Бернарда лет на десять, тем не менее очень предприимчивым и деятельным. Он явно давал фору Бернарду.

– На улице так холодно, сэр, словно на северном полюсе! Пойдемте со мной, я сейчас же отвезу вас в полицейский участок. Иначе вы тут окоченеете. Выпьете в участке горячего чая, перекусите, согреетесь, и потом скажете, куда вас отвезти. Но отвезу я вас на рассвете, все равно, ваш дядя скорее всего уже спит.

Бернард почувствовал глубокую признательность к этому молодому блюстителю закона и горячо пожал ему руку своей холодной ладонью. Говорить было тяжело, потому что челюсть от холода двигалась с трудом. Молодой полисмен ухватил Бернарда за эту самую ладонь и помог ему подняться. Покинув нагретое его собственным телом сидение, Бернард еще сильнее ощутил, как значительно опустилась температура воздуха, с того времени как он прибыл сюда.

– Ох, как же холодно! – Бернард поежился, обхватив себя руками. – Ну и погодка!

– А я вам о чем говорю, сэр? – с энтузиазмом ответил полисмен, кивая головой и увлекая мужчину за собой. – Говорят, утром будет резкое потепление, но до этого времени вы могли замерзнуть насмерть. – Полисмен на ходу слегка повернул свое лицо к Бернарду и продолжал:

– Дверь на перрон и входная, тоже, приоткрылись от ветра, и я удивлен, как вы этого не заметили. Благодарение Богу, что я вас вовремя нашел! Не то утром люди могли найти вас уже… ну, вы понимаете, что я хочу сказать.

– Да, думаю, что это был бы вполне вероятный исход! – дрогнувшим голосом согласился Бернард. – Даже если бы ветер не приоткрыл двери: стены вокзала совсем не держат тепло, кажется, будто они, наоборот, сохраняют весь холод, который проник сюда сквозь щели и приоткрытые двери, – Бернард поежился еще раз и, напоследок, оглядел стены.

Нечаянно натолкнувшись на блюстителя порядка в дверях, он извинился и посмотрел на того с благодарностью, радуясь, что на свете еще есть такие люди, как он. Осознав, что этот полисмен сделал для него, он словно очнулся от своего оцепенения, и теперь его охватила предательская дрожь, вызванная избытком чувств внутри него. Слегка высокопарно, как он часто выражался, и даже не замечая этого, он проговорил:

– Благодарю вас, добрый человек, от всего своего сердца за то, что благодаря вашему неравнодушию оно все еще бьется в моей груди! Благодарю за то, что вы спасли мне жизнь, сэр! – Он горячо пожал руку полисмену. – Ваше начальство может гордиться вами!

Молодой человек грустно усмехнулся и пожал плечами.

– Хочется надеяться, что они и правда одобрили бы спасение человека более, чем бессмысленное взыскание или поимку бездомных бродяг. Все же мы не спасатели, – он с грустью вздохнул, словно был опечален этим фактом.

– Понимаю, сэр! – ответил Бернард внимательно глядя на собеседника. – Но, вами просто обязаны гордиться ваши родители или супруга, – он снова плотнее запахнул пальто, когда они двинулись в сторону автомобиля, и провел по подбородку рукой, чувствуя, что за несколько часов появилась едва заметная щетина. Унаследовав от отца стремление всегда иметь гладко выбритый подбородок, он невольно нахмурился. – Извините, но могу ли я попросить вас об одной услуге? Нельзя ли мне будет побриться в участке? Бритва у меня имеется – отцовский шаветт.

Тут Бернард оживился, увидев, что полисмен внимательно, с интересом слушает его, и с восторгом поделился:

– Знаете, эта бритва – истинное сокровище моего отца! Поверьте мне, это не просто бритва, она была для него символом его становления, его превращения из мальчика в настоящего мужчину. Он всегда ценил ее и по сей день считает эту вещь чем-то чрезвычайно ценным! Другими словами, он передал мне нечто такое, что значит для него очень много, а значит, что я значу еще больше. Это имеет для меня огромное значение. Это так много говорит мне о его отношении ко мне. Он словно говорит мне этим: «стало быть, сынок, ты – моё самое дорогое сокровище!» Это так приятно и ценно! – Бернард самодовольно улыбнулся, и глаза его вдохновенно блеснули. Он приподнял подбородок вверх насколько это было возможно в его слегка заторможенном состоянии.

Полисмен хохотнул, радуясь, что мужчина стал более оживлен. Он прекрасно понял, что Бернард неудержимый хвастун и болтун, но тем не менее, ему это очень понравилось. «Лучше человек настолько открытый и хвастливый, чем мрачный тип, держащий все свои мысли при себе и обдумывающий каждое слово», – подумал он, а вслух сказал:

– Конечно, друг мой, не вопрос! Можете даже помыться, если хотите. У нас с участком граничит полноценная комната для дежурных полисменов и ванная комната также, а так как я один сегодня, вы можете делать все, что захотите! Конечно же в пределах разумного.

– О, благодарю вас! – прочувствованно откликнулся на столь щедрое предложение Бернард, и даже слегка прослезился от счастья. – Обещаю, я вас не стесню. Мне нужны будут только умывальник и зеркало.

– Будет вам и умывальник, и зеркало, а также ванна, кушанье и чай, чтобы вы согрелись и расслабились. – ответил полисмен с теплотой в голосе.

Бернард был так тронут, что не мог вымолвить и слова, чтобы не выдать себя дрожью в своем голосе. Давно мужчина не ощущал простой человеческой теплоты, и, встретив её, рисковал не справиться с собой и потерять самообладание.

Он молча прижал руку к груди и с признательностью дёрнул головой. Полисмен понял этот жест и почувствовал себя на миг по-настоящему счастливым от того, что подарил хоть немного душевного тепла другому человеку, тем более, такому приятному на его взгляд, как Бернард.

Мужчины подошли к автомобилю молодого полисмена и забрались внутрь. Немного посидев молча и думая каждый о своём, они наконец тронулись с места. Бернард почувствовал, что стал потихоньку отогреваться и совсем расслабился. Его нещадно стало клонить в сон, но он решил не засыпать в автомобиле, памятуя о том, как сложно и неприятно потом будет вылезать из него.

Решив уточнить, который сейчас час, Бернард вытащил свои старые позолоченные часы на цепочке, у которых на крышке, криво, словно детской рукой были выгравированы малюсенькое сердечко и птица, похожая на ласточку. Он уже и не помнил, откуда эти часы появились у него, так же, как и не помнил того времени, когда их у него не было.

Возможно, это был подарок матери или отца в самые юные годы, которые уже почти стерлись из его памяти, и остались только отдельными, порой не логичными эпизодами.

Увидев, что до рассвета ещё далеко, он не расстроился. Ему очень понравилось говорить с этим полисменом, и он с удовлетворением понял, что нашёл первого друга в этом поселении.

– Как вас зовут? – поинтересовался Бернард, убирая часы в нагрудный карман жилетки от костюма тройки, который был под его пальто.

– Стивен Стэнли, – с энтузиазмом ответил молодой человек, словно только и ждал, когда же Бернард его спросит, – Стивен Стэнли, сэр, – повторил он, – Можете называть меня просто Стивен.

– Хорошо, Стивен, – Бернард тепло улыбнулся. – Меня зовут Бернард Миллер, и также можете обращаться ко мне только по имени.

– Рад знакомству, Бернард! Я бы от всей души пожал вам руку, но мои руки сейчас, как видите, заняты баранкой руля, – Стивен приподнял локти вверх и опустил их.

Бернард кивнул в ответ и подумал, что такому приятному молодому человеку не место в этой профессии. Если бы ему предложили угадать, кем работает этот молодой человек, он бы решил, что парень музыкант или художник. Его стройное, почти мальчишеское телосложение наводило на мысль, что он не брал в руки ничего тяжелее гитары.

– Можно вас кое о чем спросить? – поинтересовался Миллер.

Стивен кивнул. Бернард помолчал, собираясь с мыслями, думая, как бы деликатно преподнести свой вопрос, и слегка откашлявшись, спросил:

– Как вы оказались в полиции? – Бернард приподнял бровь и вздохнув, продолжил. – Вы совсем не похожи на полисмена. Простите, если это мнение вас обижает, но мне стало очень интересно.

– Мой отец – комиссар полиции, и он с детства брал меня с собой на службу, – на лице Стивена промелькнула ностальгическая улыбка, и он продолжил после недолгой паузы. – Мне очень понравилось, и я, когда вырос, попросил отца взять меня на службу.

Бернард едва заметно пожал плечами. Признаться, он был крайне удивлен, услышав, что Стивену понравилась служба, но он ничего не сказал.

– Почему вы спросили меня об этом, Бернард? – поинтересовался вдруг он после повисшего в салоне автомобиля молчания.

– Хм…– Бернард замешкался, чтобы подобрать слова. – Мне показалось, что вам бы больше подошла профессия музыканта, художника или писателя.

Прежде чем Стивен мог что-то ответить, он поспешно вставил:

– Поймите меня правильно, я не хочу сказать ничего плохого о службе в полиции или обидеть вас лично, я лишь хочу сказать, что вы показались мне очень добрым и интеллигентным молодым человеком, которому бы не оружие в руке держать, а перо или скрипку. Могу я задать вам ещё один вопрос?

– Конечно, сколько угодно, – Стивен вдруг открыто и широко улыбнулся, и этим очень смутно напомнил дядю Чарли, отчего Бернард замолк на мгновение. Последний раз, когда Бернард видел дядю, тот был примерно того же возраста, что и Стивен. Он взял себя в руки и спросил о том, что его интересовало с тех пор, как они заговорили.

– Почему вы помогли мне, а не арестовали за нарушение порядка?

– Во-первых, вы не нарушали порядок, – ответил Стивен уворачиваясь от автомобиля впереди них, который вдруг резко притормозил. – А во-вторых, я очень человеколюбивый. Меня с детства мать научила думать о других людях, а не только о себе, и со временем у меня появилось острое чувство сострадания. Хотите, я объясню вам принцип сострадания, так же, как объясняла мне моя мать?

– Да, мне было бы очень интересно узнать это, но, послушайте, Стивен, разве я не нарушал порядок тем, что заснул в общественном месте? – с удивлением поинтересовался Миллер.

– Но вы же не имели цели навредить кому-то, заснув, как вы выразились, в общественном месте?

– Нет, конечно.

– Тогда думайте дальше сами, – он снова тепло улыбнулся. – Я не сторонник того, чтобы придумывать несуществующие нарушения с целью наживы. А теперь я вам расскажу, как я пришёл к состраданию. Вот смотрите, у вас есть мать, отец или дети?

– Детей пока нет, но это никогда не поздно исправить, – задорно улыбнулся Бернард. – А мать с отцом есть, долгих им лет.

– Не поздно, согласен, – кивнул в ответ Стивен. – Так вот, вы же определенно любите своих родителей?

– Конечно, люблю, больше всего на свете!

– Не сомневаюсь, так скажите же мне, в таком случае разве бросили бы вы на произвол судьбы свою мать или своего отца, если они оказались бы в беде?

– Нет, конечно. – Бернард почувствовал острый приступ тоски, вспоминая, как далеко сейчас его родители, но тут же приказал себе не поддаваться тоске и грусти.

– Так вот, Бернард, люди вокруг нас тоже чьи-то матери, дети, отцы. И если бы ваша мать или отец попали в трудную ситуацию, хотели бы вы, чтобы им помогли чужие люди, если вас не окажется рядом?

– Естественно! – с жаром откликнулся Бернард, словно само сомнение в этом являлось для него оскорблением. – Я был бы крайне признателен человеку, который помог бы им, когда меня нет рядом.

– Значит, и вы бы помогли чужой матери или отцу, не так ли? – Он увидел, как Бернард задумался, по всей видимости представив ситуацию, и, когда дождался его утвердительного кивка, он продолжил. – Вот это, так сказать, начало пути к человеколюбию – представлять себя или своих близких на месте людей вокруг, даже если они совсем не похожи на нас. – Стивен посмотрел на Бернарда с непонятным выражением лица и добавил: – Вот в вас я увидел своего старшего брата в беде.

– Спасибо, Стивен! – Бернард почувствовал, как что-то меняется в его голове, и эта перемена была приятна ему. – Мне очень понравилась эта точка зрения, и я обещаю, что тоже попробую смотреть на жизнь в таком ключе.

– Попробуйте! – Стивен снова взглянул на Бернарда и поднял большой палец вверх в знак одобрения. За окном снова крупными хлопьями пошел снег. Они помолчали несколько секунд, прежде чем очередной вопрос Бернарда нарушил тишину.

– А почему вы на ночном дежурстве один? Это не безопасно. Где же ваш напарник?

– Так много «почему», – хохотнул Стивен.

– Простите, – сказал Бернард, немного смущенный, и подумал, что, кажется, слишком дал волю своим эмоциям, забыв, что его собеседник всё же полисмен и должен сохранять порядок. Он поднял руки в знак капитуляции, а затем соединил их на коленях, добавив:

– Я просто увидел в вас своего младшего брата, которого у меня никогда не было, и я искренне обеспокоен… Он запнулся и опустил свои длинные ресницы на сцепленные руки, внезапно став похожим на застенчивого мальчика.

– Да не переживайте вы так! – воскликнул Стивен, тоже смущенный реакцией старшего мужчины. – Я же не со зла так сказал. Задавайте хоть сотню вопросов, с удовольствием отвечу! И, отвечая на ваш предыдущий вопрос, могу сказать, что в нашем поселении не так уж и много полисменов, а мой постоянный напарник заболел, потому что ходил в таком же тонком пальто, как у вас.

– Мне очень жаль, – искренне ответил Бернард, – но за меня не беспокойтесь! Когда доберусь до места, наконец переоденусь.

Мужчины дружно рассмеялись и вскоре замолчали. Вдруг выражение лица полисмена изменилось: его взгляд стал строгим и сосредоточенным, губы сжались в твердую линию, и он сразу стал как будто бы на несколько лет старше. Бернарду стало не по себе от такой резкой перемены, и он посмотрел туда, куда был направлен взгляд молодого человека, в то самое мгновение, когда тот резко затормозил. Их слегка тряхнуло.

Бернард увидел, как неподалеку от старого каменного дома дерутся двое мужчин: один из них, взлохмаченный и в куртке, на размер больше его самого, толкает второго, такого же экстравагантного типа, в грудь, но тот второй не собирается уступать первому; спустя секунду его кулак врезается в челюсть этого первого, и тот, покачнувшись и прижимая руку к своей челюсти, схватил обидчика за ворот куртки.

Рядом с ними на асфальте стояли две зелёные бутылки, справа от них разлетелись осколки, по всей видимости, от третьей бутылки. Не успел Бернард моргнуть, как Стивен уже направлялся к дерущимся, сжимая в руках ружье.

Миллер вышел из машины следом и благоразумно остался возле нее, мгновенно оценив, что единственным оружием у тех двоих были бутылки, а Стивен был вооружён огнестрелом, и, потому, сила была на стороне Стивена; следовательно, ему, Бернарду, лезть туда не стоит.

Тем временем Стивен быстро и решительно уладил спор между спорщиками, и Миллер, не без удивления, обратил внимание на то, что мужчины на прощание добродушно похлопали полисмена по плечу и пожали друг другу руки. Когда Стивен шёл обратно к машине, Бернард заметил, что его лицо вновь приобрело спокойное и юношеское выражение.

Бернард вцепился руками в дверь автомобиля, его слегка трясло от переизбытка адреналина и эмоций, и он очень стыдился этого. Стараясь скрыть своё состояние от Стивена, он глубоко вздохнул, но тот, хоть и видел возбужденное состояние своего нового друга, благоразумно сделал вид, что не заметил этого.

По истечении пяти минут, не больше, они подходили к входу в полицейский участок.

– Посидите здесь, я сейчас принесу чай, – сказал Стивен, кивнув на стул возле большого дубового стола, и прошел в дверь ведущую в небольшую комнатку слева от этого стола, волоча за собой большую сумку и ружье.

Бернард все еще оставался под впечатлением от резкой перемены в поведении Стивена и, с задумчивым видом, кивнув, прошел к столу. Он уселся на стул и потер руки, подув на них невольно, вспоминая, как набрел на кафе и как был поражен увидев прекрасную хозяйку этого заведения. Девушка была редкой красоты, но и на редкость недружелюбная. Правда, когда он уже отчаялся, что она пустит его согреться и набраться сил, и слезы потекли из его глаз от жалости к себе и перспективе умереть в нескольких километрах от цели, она вышла из своего кафе и сама позаботилась о нем, угостив чашкой чая и предложив помощь в том, чтобы добраться до поселения.

Мысли снова вернулись к первой встрече. Глядя на нее впервые, Бернард не ожидал, что она будет столь холодной и неприветливой. Если бы ситуация была не столь критичной и девушка была повежливее, то он бы отнесся к ней с трепетной застенчивостью, которую он ощущал теперь, спустя время и преодолев опасности, которые ему грозили. Она вызвала в нем яркие эмоции, которые давно уже не посещали его.

Неожиданно в его голову пришли, совсем абсурдные, на его взгляд, мысли о ней: он представил ее в том кафе, такую же одинокую, но самодостаточную, и ему захотелось прижать ее к своей груди и поцеловать прямо в уста. Бернард отчаянно потряс головой, удивляясь неожиданной тяге к этой ледяной, едва знакомой леди. Спустя несколько секунд после волнующих фантазий, он вновь подумал о ней не как о привлекательной женщине, а как о своей спасительнице.

Ночь сгущалась за окном, и хотя ветер стих, Бернард был счастлив, что девушка все же сжалилась над ним, и теперь он сидел внутри здания в хорошей компании. «Не такая она, получается, и ледяная», – подумал он. Представив, что мог сейчас идти вдоль дороги, а возможно, и не дожить до этого часа, учитывая, какой был ветер всего двадцать минут назад, он невольно содрогнулся, ощутив в своем сердце цепкий укол одиночества.

К этому горькому и леденящему чувству прибавилась тяжесть невыраженных и непонятных ему эмоций по отношению к этой девушке, хозяйке кафе. Он представил, как идет по краю шоссе, все еще храня внутри себя, в глубине своего сердца, те эмоции, примешаные к обиде, и как ветер со снегом охватывает его, не давая шанса на выживание. Он очень явно, со стороны, увидел самого себя, идущего, и как он падает, замерзший, одинокий и никому не нужный, на землю, не в состоянии идти дальше, и как слой за слоем его покрывает такой редкий в этом месяце снег.

Увидел, как угасает его существо с похороненными внутри мыслями и чувствами навсегда, один в целом мире, не имея возможности поделиться с кем-то своим внутренним миром – своей внутренней вселенной.

«Ну, ка, соберись!» – приказал он себе, с трудом выбираясь из своих собственных жутких фантазий о его предполагаемой судьбе, той самой, которая непременно постигла бы его, если бы девушка не сжалилась. – «Ты жив, в тепле и уюте; добрый друг предлагает тебе и поесть, и попить, и даже привести себя в порядок, так что жизнь не так уж и жестока! А какая могла сложиться судьба, но не сложилась – уже не важно, ведь это теперь в прошлом, и не стоит забивать голову ненужными волнениями и переживаниями».

Его мысли прервал вошедший в комнату Стивен, который держал стакан чая в витиеватом подстаканнике в одной руке и клетчатым пледом в другой.

– Бернард, пойдемте в другую комнату, там есть хороший кожаный диван. Там вы сможете вздремнуть после того, как сделаете все свои дела, а утром я вас отвезу куда надо, – сказал он, протягивая плед взбудораженному собственными мыслями мужчине. Тот крепко прижал плед к себе и быстро последовал за полисменом в другую комнату.

Усевшись на диван, он тихо застонал от того, как все его кости и мышцы приятно потянулись на мягкости дивана, и мужчину снова стало клонить в сон. Однако он не собирался ложиться до тех пор, пока не приведет свой бедный, измотанный организм в порядок. Но прежде всего ему нужно было выпить чай, пока тот не остыл.

Он подвинулся в сторону, оставляя место для Стивена, и укрылся пледом от самых ног до верха груди, после чего взял из рук полисмена, терпеливо ждущего, пока Бернард удобно устроится, стакан с чаем.

– Как только попьете чай, я покажу вам, где ванная комната, чтобы вы могли согреться и снаружи, а также, привести себя в порядок, – сказал Стивен.

– Спасибо, Стивен! Я не знаю, как отплачу вам еще, но такая доброта и забота не должны оставаться неоплаченными. – проговорил глубоко тронутый Миллер.

– Нет нужды, Бернард, если вы не хотите оскорбить меня, – отмахнулся молодой человек. – Ведь я делаю это от чистого сердца.

Бернард почувствовал комок в горле, потому что сильно растрогался, и в смущении опустил глаза, глядя в стакан. С довольством он увидел, что в чае плавают сочные дольки лимона, а на дне собралась горка песка. Он перемешал чай с сахаром миниатюрной ложечкой и сделал глоток. Тело приятно охватило теплом изнутри, а сердце стало трепетать словно птица: такое бывало с ним, когда его переполняли сильные чувства. И вот, оно трепыхалось сейчас, переполняясь благодарностью и счастьем. Кочевая жизнь начинала приобретать краски и подходила к концу.

В данный момент Бернард был по-настоящему счастлив и жалел только о том, что подобные моменты невозможно где-то бережно сохранить, как обычно хранят дорогие сердцу фотографии в альбоме.

Вопреки своим чаяниям, Нэнси крайне плохо спала в эту ночь. Ей снились беспокойные сны, будто она находится в помещении, и она знает, что в соседней комнате находится тот мужчина, которого она довезла до вокзала. Помещение напоминало вокзал, но это был не он. Внезапно она видит этого мужчину – он выходит из какой-то комнаты внизу, под деревянной лестницей, но его лицо размыто, и она не может сразу вспомнить, как он выглядит наяву. Несмотря на то, что мужчина был красив, мимо неё проходили сотни посетителей в день, и она потеряла способность запоминать лица, которые видела и с которыми разговаривала меньше, чем хотя бы половину дня.

Вдруг начинается стрельба в сторону мужчины, и девушка, вздрогнув от неожиданности, бросается его спасать. Кувыркнувшись через голову, она сбивает его с ног пытаясь вспомнить как его зовут, чтобы обратиться к нему, но не могла. Она тащит его за собой в укрытие, цепляясь за его тонкое пальто, но оно разрывается под её руками, и прерывистый крик вырывается из её горла, заставляя её проснуться. Поежившись, она села на кровати, включила ночник и взяла в руки книгу, чтобы отвлечься. Нэнси смогла заснуть только к утру, прямо с книгой, прижатой к груди, и не помнила, что ей дальше снилось.

Глава 4. Дядя Чарли.

Ночь пробежала быстро и незаметно – только, казалось, Бернард привёл себя в порядок и поел, как уже забрезжил рассвет, хотя солнце ещё не коснулось лучами крыш и деревьев, лишь осветило добрую часть неба. Несколько часов Стивен и Бернард общались, шутили, снова пили чай вдвоём и играли в карты.

Стивен был искренне рад, что столь интересный и разносторонний, на его взгляд, человек составил ему компанию. В какой-то момент Бернард все больше и больше начал клевать носом. По настоянию Стивена, видевшего состояние друга, он расположился на мягком диване и, укрывшись пледом, быстро провалился в сон.

Когда он открыл глаза, на улице уже вовсю светило солнце, и снег почти совсем растаял. Рассвет давно миновал, но полисмен дал своему новому другу выспаться. Никто из начальства Стивена не заходил в комнату, где мужчина спал.

Когда Бернард встал с дивана, он с радостью обнаружил себя свежим, бодрым и, наконец, отдохнувшим, будто вовсе не было тех тяжких дней скитаний. Он чувствовал, что не лишним было бы отдать костюм в прачечную, но сейчас такая роскошь ему была недоступна. Потому он довольствовался ощущением чистоты вымытой кожи под костюмом, а также сытым желудком и ясным, после сна, сознанием.

Пришло время отправляться в путь и не злоупотреблять больше гостеприимством молодого полисмена. Ему было немного совестно, что он не может ничем отблагодарить парнишку за доброту, но он обещал себе, что, как только у него появятся средства и возможности, он обязательно сделает это. Как именно? Он пока не знал, но был уверен, что придумает.

Таким образом, успокоив свою совесть, он вышел из комнаты при полном параде. Ну, при относительно полном: костюм его хоть и был красив и изысканен (ещё бы, он скопил на него за полгода с зарплат фабрики), но он был помят, местами потрепан, не имел одной пуговицы и на животе красовались несколько маленьких пятен.

Стивен посмотрел на него с нечитаемым выражением, которое, однако, было очень дружелюбным и даже полным восхищения.

– Прекрасный костюм, Бернард! – сказал он, поднимая вверх большой палец. – Странно, что я не заметил его вчера.

– Я сначала был в пальто, а потом, когда ты оставил меня, чтобы я мог привести себя в порядок, я разделся до рубашки, поэтому ты его и не видел. Спасибо большое что оценил! – он хвастливо приподнял подбородок и улыбнулся своей белозубой улыбкой. – Мне очень приятно! Я вообще люблю костюмы тройки, а этот имеет для меня особое значение! – Тут он смущенно посмотрел на пятна и добавил, – Конечно, он нуждается в чистке…

– Это снова подарок отца? – предположил Стивен, приподняв бровь и улыбнувшись.

– Нет, это моя первая серьезная покупка! – ответил Бернард увлеченно. – Кстати, моему отцу и матери тоже очень понравилась этот костюм. Я сам тоже очень рад, ведь, костюмы-тройки моя страсть!

– Кажется, я теперь знаю, что подарить тебе на день рождения, Бернард, – проговорил Стивен задумчиво, но все ещё улыбаясь, отчего Бернард не мог понять, шутит он или нет. – Когда у тебя день рождения, Бернард?

– Был в сентябре, – ответил мужчина, все еще держа голову чуть вверх, и присаживаясь на кресло, которое стояло недалеко от двери.

– Хм, – полисмен задумчиво почесал подбородок, глядя на Бернарда, после чего выдал: – Я подарю тебе тот костюм, о котором подумал, на Рождество, если, даст Бог, доживем. Но и о дне рождении твоем в следующем году тоже не забуду!

Далее, перебрасываясь разными фразочками, мужчины снова выпили чай и вышли из полицейского участка. Стивен и Бернард расстались очень хорошими друзьями, и полисмен выразил желание увидеть Бернарда еще, когда тому будет удобно навестить его. Бернард понял, что смог затронуть в душе юноши какую-то струну, ту, которая обычно затрагивается только много уважаемыми людьми, и он был горд этим.

К своему удовольствию, он теперь совсем не ощущал разницы в возрасте между ними и всем сердцем надеялся, что Стивен тоже не ощущает. Отойдя довольно далеко от участка и оглянувшись на него еще раз, Бернард слегка хвастливо подумал о том, что в первый же день в поселении, где ему предстоит жить какое-то время, он обрел такого влиятельного друга, как этот служитель закона, и даже заручился его уважением и поддержкой.

Эта мысль немного устыдила его, так как его чувства к другу были искренними, хоть и не лишенными некоторого самодовольства. Да, Бернард был самодовольным человеком, к тому же очень склонным к патетике (хотя и отрицал это), но он был также очень добрым и бескорыстным человеком, который никогда, несмотря на всю свою самоуверенность, не считал себя выше других.

В оправдание ему можно сказать, что самодовольство появилось со временем, из-за того, что родители часто баловали его, а так же он всегда был очень удачлив в учебе, его всегда хвалили учителя.

Несмотря на все вышеперечисленное, доброта, посеянная в его сердце еще в детстве, никуда не исчезла, и таким образом он сочетал в себе несколько различных натур, что делало его чрезвычайно очаровательным. Никто не мог осудить его или упрекнуть.

Расспросив прохожих о доме дяди Чарли и о нем самом, он добрался до смутно знакомой аллеи. Его охватило чувство ностальгии, и он стал замечать то, что изменилось за время его отсутствия здесь. Он был немного удивлен, что некоторые из прохожих странно реагировали на его расспросы о дяде Чарли, но абсолютно все знали его.

Лица людей одинаково искажались легкой гримасой напряжения, словно он спрашивал их об человеке, который глубоко досаждал многим или же слыл пьяницей и непутевым человеком.

Его это не мало поразило, потому что, даже если некоторые из детских его воспоминаний стерлись, он все же очень хорошо помнил тот факт, что раньше дядю все любили. У Бернарда также создалось впечатление, что его дядю часто разыскивали незнакомцы, или, как он тут же решил, коллекторы, потому что его расспросы о местонахождении пожилого человека совсем не удивляли людей, и они охотно объясняли, как пройти к его усадьбе, лишь услышав имя и фамилию того.

Когда Бернард был уже довольно близок к своей цели, он стал свидетелем довольно забавной картины: мужчина с бидонами молока стоял посреди лужайки, а вокруг него вились и в голос орали с десяток кошек разной масти, а женщина на крыльце кричала на них:

– А ну пошли домой, негодники! Элла! Дарси! Маркиз! Быстро домой! Оставьте беднягу в покое! Джекки! Роджер! Рекс! – Так она выкрикивала их поименно, а молочник тем временем аккуратно пробирался через них, осторожно перешагивая, и, как только достигнул крыльца с облегчением отдал бидоны женщине, после чего помчался обратно из кошачьего плена не оглядываясь. Кошки с криками окружили теперь хозяйку. Бернард мягко посмеялся над этой картиной и отправился дальше.

Наконец, он стоял перед забором, за которым виделся весьма крупный дом, который Бернард вспоминал шаг за шагом, взгляд за взглядом, который он перемещал по дому и окнам. Даже воздух казалось имел запах его детства.

Воспоминания из его самого нежного возраста накрыли его с головой, утягивая из реальности в мир грёз; пусть даже они были настолько размытые и обрывочные, словно из старого, почти забытого сна, они все же произвели на него очень сильное впечатление.

Усадьба дяди была довольно большой, но как будто меньше, чем он помнил. Дом местами покосился и обветшал, кое-где нуждался в покраске, так как краска на стенах сильно поблекла. Было видно, что дядя не справлялся со всей работой, что свалилась на него из-за ветхости и немалого размера строения, однако это был все еще добротный дом.

Он занимал всего два этажа, но казался очень широким, а витиеватые крыши, балюстрады, флюгера и печные трубы придавали ему сказочный вид. Сад вокруг дома был окружен лесом грушевых деревьев и несколькими клумбами диких роз.

Когда Бернард оказался у кованной калитки, его не на шутку напугал огромный лохматый серо-белый пес, который выскочил сбоку из-за кустов вышеупомянутых роз, и положил лапы на ее массивные прутья. Он залаял басом, неотрывно следя за отпрянувшим человеком, который застыл как статуя, переводя дыхание. Мужчина никак не ожидал увидеть собаку в доме своего детства и потому был ошарашен.

– Доктор! – послышался ворчливый и глуховатый голос, сопровождаемый сухим покашливанием, с такими родными и знакомыми нотками. – А ну, прочь от калитки, негодник!

С прытью, не сочетаемой с голосом его обладателя, высокий худой мужчина в тельняшке, дубленке и джинсах чуть ниже колена, с совершенно белой головой и такой же, но на удивление аккуратной бородой, в котором с трудом можно было узнать прежнего дядю Чарли, которого помнил Бернард Миллер, подскочил к псу и оттащил того за толстую цепь, скрытую в густой шерсти этого чудовища. – Молодой человек, что вам от меня нужно? – Глаза его сверкали недобро и пытливо, врезаясь в него, словно старались прочитать его мысли.

– Дядя Чарли? – нерешительно спросил Бернард.

– Вы кто? – с подозрением нахмурился беловолосый мужчина, прищурившись и разглядывая гостя внимательнее. В его выразительных синих глазах мелькнула искренняя заинтересованность.

– Я ваш племянник. Сын вашего брата Дэниеля. Бернард, – ответил темноволосый молодой мужчина, с интересом рассматривая дядю Чарли и начиная узнавать некоторые жесты и черты, которые сильно переменились под влиянием времени и образа жизни хозяина усадьбы. – Разве вы не помните? Я звонил вам вчера поздно вечером, чтобы узнать адрес. После того как моя мать получила письмо от вас о том, что вам нужен помощник в делах на усадьбе, я столько прошел, чтобы вернуться к вам. Надеюсь…

– Берни? – мягко и с растерянностью уставился он в глаза Бернарда, и в тот же миг, в его собственных глазах вдруг мелькнуло узнавание, от чего Бернард облегченно выдохнул. Тем временем, глаза Чарли пробежались по всей фигуре Бернарда. – Ты так вырос, мальчик… Я тебя не узнал, хотя и очень ждал! Но, признаться, я не ожидал, что ты будешь так скоро! Ты только вчера вечером узнавал у меня адрес, а сегодня с утра уже здесь. Ты что же, всю ночь шёл? Ночь ведь была сурова сегодня. – В глазах дяди вдруг появилось беспокойство.

Нет, дядя, я переночевал в полицейском участке, – на этой фразе дядя Чарли дернулся и поморщился, но Бернард тут же поспешил его успокоить. – Я прекрасно провел там время, нашёл друга и даже немного поспал. Но как же я рад видеть вас, дядя!

– Я тоже, мальчик мой, я тоже рад тебя видеть. Надеюсь, я тебя ниоткуда с важного поста не сдернул? А то ты, наверное, большой начальник там у себя был…

– Нет, дядя, я работал на фабрике простым рабочим. Места по моей профессии не нашлось. Не было спроса, так что все в порядке, – успокоил мужчину Бернард. – Я даже рад наконец-то уйти оттуда. Я ведь еще не женился, так что отвечал там только за себя.

– Не женился? – возмутился дядя, хотя сам никогда не был женат. – Как так? Сколько тебе лет, мальчик мой?

Но Бернард не успел ответить, потому что дядя почти сразу воскликнул:

– О, проходи! Что же ты стоишь? На улице все-таки не май месяц, – он отпустил пса и одной рукой потянул на себя калитку, другой же, вытащив из-за своей тельняшки длинную цепочку с ключом, висевшим у него на шее, он вставил этот ключ в скважину и со скрипом открыл калитку. – Не бойся Доктора, он безобидный, как плюшевый мишка.

Бернард посмотрел на «плюшевого мишку», который скалил зубы, словно в улыбке, и передернулся.

– Если дядя говорит, что Док безобидный, значит так и есть, Берни, – слегка раздраженно проговорил дядя Чарли. – Дядя Чарли никогда не лжет!

– Я и не сомневаюсь, – ответил Бернард, слегка расслабляясь и стараясь, чтобы в его словах не мелькнуло сомнение.

– А ты не привык доверять людям, малыш, – Чарли заглянул в синие глаза Бернарда с некоторой долей сочувствия. – Но мне доверять ты быстро научишься.

«Надеюсь на это», – подумал Бернард и натянуто улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– А на какую профессию ты учился, что на неё не было спроса в вашем городе? – поинтересовался Чарли, пропуская племянника вперед по дорожке к крыльцу. Но тот, пройдя несколько шагов, резко остановился и с улыбкой обернулся.

– На учителя итальянского языка! – Бернард проговорил это не без удовольствия, предвкушая реакцию дяди, и почувствовал тепло от того, что угадал его реакцию (тот приоткрыл рот от радости, после чего расплылся в улыбке). Бернард продолжал:

– С вашей подачи, дядя. Помните, когда я был ребенком, вы обучали меня? С тех пор я влюбился в этот язык и не мог не продолжить учиться ему, а после, учиться его преподавать.

– Ох, мой мальчик! Сегодня замечательный день! – воскликнул дядя. – Я так рад и очень горжусь тобой!

– Спасибо, дядя, – Бернард чуть выпятил грудь и приподнял вверх подбородок в своей излюбленной манере. – А я горжусь вами. Тем, что у меня в детстве был такой замечательный учитель, который привил мне любовь к этому языку. Надеюсь, однажды, я смогу работать по профессии, и тогда обещаю, что буду любить свою работу как саму жизнь!

Дядя Чарли с теплотой посмотрел на племянника, и молодой мужчина заметил блеснувшие на глазах дяди слезы. Тут Чарли ещё раз оглядел племянника с головы до ног, после чего внимательно посмотрел ему в лицо, почти как при встрече сегодня, только в этот раз его взгляд был не пытливый, а наполненный светлой тоской и любовью.

– Берни – Берни, ты так сильно изменился, но все так же похож на своего отца! И даже больше чем раньше, – сказал дядя Чарли.

В его глазах снова явственно мелькнула грусть, но уже о другом человеке, который, по мнению Бернарда, дядя тоже должно быть хотел увидеть.

Еще будучи ребенком, Бернард был очень наблюдателен и любопытен в отношении людей и их поведения, и замечал, что Чарли был очень привязан к старшему брату, который заменил ему отца.

– Да, дядя Чарли, – ответил Бернард с теплотой. – Мама говорила мне об этом много раз с тех пор, как мне исполнилось девятнадцать лет.

– Вот! – самодовольно воскликнул дядя Чарли, подняв указательный палец вверх. – Значит я прав! Я же тоже самое говорю! Сколько, ты сказал, тебе сейчас лет?

– Тридцать два года недавно исполнилось, – Бернард не стал говорить, что так и не успел сказать в прошлый раз. Он оглядывал сад с любопытством, подмечая все детали, которые видел. Ему очень понравилась большая бочка, стоявшая у одного угла дома. Он её не помнил: её или не было, или она изгладилась из его памяти. Эта бочка была наполнена прозрачной и чистой водой, загрязненной лишь дырявыми оранжевыми и красными осенними листиками, и веточками с деревьев.

– Ты уже совсем мужчина, – сказал дядя Чарли. – Я помню себя в твоем возрасте. Я как раз только начал чувствовать себя взрослым человеком тогда…

Бернард ничего не ответил, продолжая осматривать сад.

– Ты сказал, что еще не женился, но невеста то хоть у тебя есть? – вдруг поинтересовался дядя Чарли, вытащив из-под крыльца темно-вишневую бутылку и приложившись к ней. Бернард внутренне вздрогнул, опасаясь, что мнимое пьянство дяди может оказаться вовсе не мнимым.

– Если бы она была, то я вряд ли бы смог к вам приехать. Так что, пока нет, – пожал плечами Бернард. – Не до невест было. Я старался выучиться, найти достойную работу, пытался накопить на свое собственное жилье, но к сожалению, удавалось пока только снимать комнатки, а достойной работы похоже что пока не достоин я сам. – Бернард не смог удержаться от вздоха сожаления и дядя с сочувствием уловил как мелькнула досада на лице его племянника. Миллер младший продолжал свой короткий рассказ:

– Вот, в один прекрасный день, получив от матери письмо с вашим приглашением и просьбой о моей помощи в хозяйстве, я все бросил и поехал в родные с детства края. Я рад, что ничего не удерживало меня там, где я жил… и никто не удерживал. За исключением, разве что, матери и отца, но я уже давно живу отдельно от них и навещаю их в любой более-менее свободный день в неделю. Однако, здесь все так изменилось, что я едва помню даже этот сад и дом!

– Да, и не удивительно, ведь столько лет уже прошло, – отозвался дядя Чарли. Вдруг он присел на крыльцо и подышав как паровоз снова встал.

– Что такое, дядя, вам плохо? – поинтересовался Бернард, с волнением глядя на родственника.

– Нет, малыш, все в порядке! – ответил дядя и громко икнул. – Кажется, квас немного перебродил…

– Квас? – с интересом спросил Бернард и с сомнением взглянул на бутылку, которую дядя стал снова прятать под крыльцо.

– Да, я бы угостил тебя им, но он пока экспериментальный, – ответил дядя, поднявшись на крыльцо и проворно скрывшись за дверью, жестом позвав племянника за собой.

Бернард с любопытством достал бутылку из-под крыльца и понюхал ее содержимое, с удивлением замечая, что пахнет обыкновенным портвейном.

– Боюсь, я не смогу доверять вам, как вы того хотите, дядя, – пробормотал Бернард, приподняв брови. Он положил бутылку на место и последовал за дядей в дом.

Объяснив племяннику, где что лежит, как собирать урожай, где красить стену, а где ее залатать, и как починить систему полива в оранжерее, а также, где купить посевы, как прополоть грядку и остальные фермерские заботы, дядя Чарли уселся в беседке и отдышался.

Бернард старательно все записывал в свой блокнот, и, поставив последнюю точку, сел рядом с дядей. Они молчали около минуты, и каждый думал о своем. Бернард любовался лучами солнца, проникающими сквозь все еще густую; местами красную, местами желтую крону деревьев в саду и ласково освещающими островки яркой травы, отчего создавалось впечатление, что небольшая роща дяди – это райский сад из полузабытого сна. Снега, как Бернард и предполагал ранее, нигде уже не было.

– Хорошо тут у вас, дядя, – проговорил Бернард набрав воздух в грудь. Дядя Чарли с гордостью приподнял подбородок, совсем как его племянник.

– Спасибо, малыш, – добродушно крякнул он. – С твоей помощью это место может стать еще лучше. И мне будет не так одиноко…

Бернард с теплотой взглянул на дядю и промолчал. В глубине души он тоже почувствовал, как одиночество отступает куда-то далеко, уступая место забытому чувству значимости, нужности и ценности, и впервые за долгое время Миллер младший ощутил на душе мир.

Глава 5. Привет из прошлого.

Глава 5.

Привет из прошлого

В то же самое утро, когда Бернард спал в дежурной комнате полицейского участка, перед тем как отправиться на поиски усадьбы своего дяди, Нэнси пробудилась раньше, чем она того ожидала. И пока он спал, уставший и измученный своим путешествием, она уже порхала по комнате, собираясь в свое кафе. Нэнси относительно отдохнула, несмотря на бессонную ночь по причине дурного сна.

Накануне, перед тем как заснуть с книгой в руках, девушка была уверена, что ее самочувствие с утра будет далеким от совершенства, однако, к ее немалой радости, все обстояло не настолько плохо, и лишь лёгкое покалывание в районе живота напоминало ей о том, что ее организм справляется хуже обычного.

Тогда Нэнси вспомнились слова отца о том, что сон и бессонница накапливаются со временем. Другими словами, чтобы всегда быть бодрым и отдохнувшим, нужно неделю ложиться спать в одно и то же время, до полуночи. И наоборот, чтобы превратить себя в живого мертвеца, нужно оставаться без сна или же ложиться в кровать под утро, так же не один день, хотя куда меньше недели. Как чаще всего, к великому сожалению, бывает в этом мире, отрицательное работает быстрее положительного, и разрушение происходит скорее и легче, чем созидание, так и в этом случае, как мы видим, данный закон не нарушается.

Нэнси встала с постели и подошла к своему трюмо. Она вытащила из выдвижного ящичка щетку для волос и, усевшись на пуфик, стала методично расчесывать свои кудри.

Осознавая, что все же немного опоздает, девушка возблагодарила небеса за две вещи: за то, что она хозяйка кафе, а значит, её опоздание не будет считаться грубым нарушением; и, за то, что она все же додумалась в своё время взять себе двух помощниц, которые и без неё не уронят честь забегаловки, и накормят всех проезжающих мимо путников, дальнобойщиков и туристов. Нэнси так же не останется без прибыли и в такие дни.

Она не спеша привела себя в порядок и стала выбирать платье, открыв свой вместительный дубовый шкаф, у которого отлетела ручка. Саймон частенько обещал ей помочь прикрутить новую, но все время то забывал, то просто напросто не успевал. Нэнси выбрала темно-зеленое строгое платье с золотыми цепочками на поясе, и напоследок, подколов волосы двумя очаровательными зелеными заколочками в виде бантиков, осталась довольна тем, что увидела в зеркале.

За окном вовсю светило солнце, и его лучи попадали прямо в ее комнату: от этого настроение Нэнси было очень даже хорошим! Она напевала песенку себе под нос, когда одевалась, и когда вышла из комнаты, чтобы приготовить себе легкий завтрак. Тревожный сон совсем забылся, и на его место прилетели невесомые, как бабочки, мысли о предстоящем дне. Она думала о закупках, о меню и обо всех рабочих нуждах на сегодня.

Позавтракав, девушка вышла в коридор и, надев шубку, не стала надевать шапку, чтобы не портить причёску, ведь в любом случае, минут через двадцать, а то и меньше, она будет в машине сестры. Нэнси шла по улице к дому Сары и предвкушала, каким будет начало рабочего дня, но тут вспомнила, что ей еще предстоит подсчитать вырученные деньги за вчерашний день. Осознание этого раздосадовало ее, однако снова обратило мысли к Бернарду.

«Интересно, как он там?» – подумала она, вспоминая пустые и темные окна вокзала. Она невольно вернулась мыслями к своему тревожному сну и тяжко вздохнула, помышляя о судьбе этого мужчины.

– Меня не должно это волновать! – строго сказала она сама себе наконец, – ведь на свете множество неподвластных нам ситуаций, и всех людей невозможно уберечь.

«Я помогла ему чем могла», – думала она, – «а остальное уже не моё дело».

Но чем навязчивее она говорила себе эти слова, тем навязчивее к ней подкрадывались тревожные мысли, которые то и дело шептали ей, что в этом мрачном здании вокзала могли оказаться опасности для ослабевшего от голода и холода мужчины. Вспоминались жутковатые истории, как местные бродяги устраивали разборки за свои территории и за их, нажитое скитаниями, имущество.

Эти мысли еще сильнее угнетали Нэнси, заставляя ее думать о том, что ее сон был неспроста, что на вокзале могли оказаться люди, способные на все, способные причинить одинокому мужчине зло. Они твердили ей о том, что, если зло будет причинено, то исключительно по ее вине. Внушали ей о том, что она должна была довезти этого мужчину до адреса и сдать прямо в руки его дяди.

Она рассердилась на саму себя, а заодно и на мужчину, за то, что он так не вовремя набрел на ее кафе, и довел ее до состояния, в котором она потеряла столь дорогой ей покой.

Она незаметно перешла на размышление о самой личности этого человека. Девушка размышляла о том, что могло привести его сюда, в это поселение, к дяде. Даже когда она садилась в автомобиль, и когда ехала по той же дороге, по которой они вместе ехали ночью, она все еще вспоминала об этом человеке.

Вспоминала, как он обвинял ее в небрежном отношении к мужчинам, невольно припомнив его влажные глаза и покрасневшую руку, которая быстрым движением смущенно вытерла эти глаза.

Мужские эмоции и слезы, в целом, вызывали в ней необыкновенное ощущение, не поддающееся описанию. Они всегда трогали ее сердце. Она любила эмоционально открытых личностей, тех кто не боится высказать свои чувства в красках и имеет достаточно чувствительное сердце, чтобы исцеляющие его слезы появлялись на их глазах. Эти качества искренне восхищали ее.

Будучи десятилетней девочкой, она наблюдала за отцом, и чем больше она смотрела на него и на его поведение, тем больше ошибочно убеждалась в том, что мужчины не чувствуют так же глубоко и трепетно, как женщины.

В то время она думала, что их обиды всегда продиктованы не сердечной болью, а лишь неудовлетворенным и лишенным всякого достойного чувства, эго. По ее наблюдению, обиды и неудачи вызывали у мужчин гнев и ярость, тем самым уничтожая всякое сострадание в ее собственном сердце и рождая в нем ответный гнев.

Но, когда она смотрела на своего брата Саймона, который не отвечал на неудачи гневом или яркостью, и с детства не скрывал боязливо своих слез, когда ему было действительно тяжело, то была в растерянности от такой разительной перемены. И, несмотря на то, что Саймон был старше ее, она всегда тянулась к нему, чтобы поддержать его. Она была очарована его трогательной натурой и очень уважала в нем чувствительность и искренность. Она гордилась своим братом.

Когда Нэнси доехала до работы и затем приступила к ней, то совсем забыла о ночном посетителе и о всем, что с ним было связано. Его образ и та короткая ночная встреча, казалось, выветрились из ее головы, и место заняли другие заботы. Не вспоминала о нем она и тогда, когда ехала обратно и ложилась спать, и в эту ночь он не беспокоил ее во сне – сны ее были связаны с отдыхом за морем и полетами над ярко зелеными полями и густыми великолепными лесами. Она летела на перегонки с молодыми оленями и смеялась в голос, купаясь в лучах солнца.

Однако, уже наутро следующего дня, не сразу, но как только Нэнси вышла из дома, прямо по дороге к дому Сары, незнакомец, оставленный ей на вокзале тогда, снова возник в ее мыслях. Она снова тревожилась о его судьбе, пытаясь припомнить черты его лица и его имя. Почему-то люди, увиденные ночью, запоминаются гораздо хуже, чем когда ты встречаешь их впервые днем. Может быть, это бывает не у всех, но у Нэнси была такая проблема или особенность.

«Бенджамин, нет, не так… Беннет? Бенедикт?» – перебирала она имена созвучные с её ускользающими воспоминаниями, как раз в то время, когда проходила мимо старой усадьбы с флюгерами. Ее мысли были так сосредоточены на этой бесполезной попытке вспомнить имя мужчины, что мыслительный процесс отражался на ее лице. Казалось, она обдумывает план по спасению мира.

Тщетно она пыталась вспомнить его имя, и тогда, когда свернула на улочку, где жила ее сестра с ребёнком и мужем. Так и не припомнив его, Нэнси переключилась на более насущные проблемы, которые не замедлили появиться.

Дело в том, что Саре именно сегодня понадобился автомобиль, и это значило, что Нэнси придется ехать на общественном транспорте. Эта перспектива здорово подпортила девушке настроение, несмотря на то, что Сара заверила ее, что к закрытию кафе освободится и непременно заберет ее. Нэнси Ланстер не привыкла добираться до работы на общественном транспорте и потому была раздражена. К хорошему быстро привыкаешь!

После этого девушку посетила еще большая уверенность в том, что ей нужен личный автомобиль, а потому нужно было как можно скорее научиться копить средства, а не тратить всё сразу, как обычно у неё это выходило. Также, ей следовало бы брать поменьше выходных, но на это она не была согласна. И потому оставался для нее существенным лишь первый вариант.

Хорошенько подумав, Нэнси решила не поддаваться унынию, и сказав себе знаменитую сразу – «все что не делается, всё к лучшему», бодро пошагала в сторону, где останавливался общественный транспорт.

Тем же ранним утром, выспавшийся в уютной, мягкой постели, Бернард успел собрать часть последнего урожая, починить и покрасить почтовый ящик, с трепетом привинтив к нему заранее заказанную дядей у плотника табличку со своим именем рядом с именем «Чарли Миллер», прежде чем сел за завтрак.

Дядя все еще спал. Бернард не беспокоил родственника. Он не был знаком с новым расписанием дяди, да и старое не помнил, ведь тогда, когда он был ребёнком, то не следил за временем.

После завтрака в одиночестве, Бернард сидел в беседке, все так же один, с чашечкой кофе, и смотрел по сторонам с довольством и любопытством. Он смотрел то в чащу сада, то на открытый участок улицы за изгородью. Его настроение было легкое и светлое, мысли перескакивали с одной на другую и не задерживались в голове надолго.

Мужчина был по-настоящему счастлив снова, прямо как тогда, в полицейском участке, когда полисмен Стивен накормил и напоил его, составил ему компанию и дал ночлег. Он не без удовольствия заметил, что к концу путешествия, все чаще ему улыбается удача и все чаще он начинал чувствовать себя особенно счастливым.

Погода снова была яркой, солнечной, хоть и довольно прохладной. Но Бернарду было так тепло в своем пальто, что он решил, что не станет докучать дяде до поры до времени, спрашивая у того для себя верхнюю одежду потеплее. А ещё лучше – решил он – со временем приобретет теплую одежду сам, за собственные деньги! Вот только освоится здесь снова, найдёт где подзаработать, а там и до зимы недалеко: хочешь – не хочешь, а сменить гардероб придется.

Другими словами, он как обычно решил отложить заботу о своем собственном здоровье до того момента, когда оно поставит его на колени.

В мыслях, конечно же, он не сформулировал это решение таким образом. Его отговорка была проста: «Пока вполне терпимо, а значит, когда будет не в моготу, тогда и подумаю над этой проблемой».

Так, около часу, Бернард сидел и вдыхал свежий, ароматный и, как будто даже дрожащий, воздух, который очень напоминал воздух ранней весны, и от всего этого сердце молодого мужчины жаждало любви. Он удивлялся, как дивно устроен человек и как чутко, тонко и восхитительно ярко реагирует организм на погоду. Он размышлял о том, как интересна и прекрасна порой жизнь, и о том, как мало мы ценим такие моменты в суете дней.

Вдруг он заметил фигуру, двигающуюся по дороге, которая пролегала мимо усадьбы дяди, и в этой фигуре было что-то слишком знакомое. Он напрягся, привстал, опершись о резные деревянные перила, резко вздрогнул, когда почувствовал, как неприятно прилипает брючина к коже, и понял, что пролил остатки кофе себе на колено. Он взглянул на пятно, с досадой цокнул языком, после чего снова посмотрел в сторону фигуры, которая стремительно проходила, как раз мимо изгороди, в этот момент.

Он пригляделся и с удивлением заметил, что это была та самая девушка, хозяйка кафе, которая позавчера вечером подвезла его до поселения, перед тем ощутимо испортив ему настроение своим грубым поведением. Он хотел было выкрикнуть ей приветствие, но слова словно застряли в горле. Он отчего-то смутился, увидев ее задумчивое выражение лица, и ощутил, как его сердце от волнения забилось намного быстрее, почти как при приступе тахикардии, но на этот раз трепет его был приятным и вовсе не пугающим.

И дело было не только в том, что это быстрое биение сердца отличалось от приступа ровностью ударов, но и в том, что вместе с кровью, разбегающейся в приятном волнении по венам, восхитительное, не поддающееся описанию, ощущение из центра груди охватило его целиком, когда он смотрел на эту девушку. В это мгновение он чувствовал себя намного моложе, совсем юнцом, не достигшим совершеннолетия.

Любуясь ее темными прекрасными кудрями, которые переливались на осеннем солнце, он невольно заметил, что девушка была без шапки. И хотя он не помнил ее в шапке, все же это удивило его, ведь он тут же вспомнил, как она оглядела его тогда в автомобиле, и пожурила, за то, что он тоже ходит без шапки.

Из дома потягиваясь вышел дядя Чарли в бежевом халате, прямо на неизменную тельняшку.

– Кого это ты там выглядываешь? – поинтересовался он у племянника, подходя к беседке и опираясь на один из ее столбцов.

– Увидел девушку, которая довезла меня до вокзала, – ответил тот, не глядя на дядю, и продолжая гипнотизировать удаляющуюся фигурку взглядом. Чарли проследил за взглядом Бернарда, но девушка уже завернула за угол и скрылась.

– Надо было окликнуть ее и пригласить на чай, – дядя Чарли почесал бороду. – Поблагодарить, так сказать, за помощь…

– Не думаю, что ей это нужно, – задумчиво ответил Бернард и перевел взгляд на дядю. Тот пожал плечами и, шагнув внутрь беседки, сел рядом с ним.

– Сегодня можешь отдохнуть, Берни, – сказал он, помолчав. – Погуляй по нашему поселению, вспомни былые времена, если хочешь, или же выспись хорошенько.

– Нет, дядя, – добродушно улыбнулся ему Бернард. – Спасибо, конечно, но лучше мне продолжить работу и сегодня, а не то, боюсь, разленюсь тут у вас совсем. – Он хлопнул дядю по плечу, и они вместе вдруг рассмеялись, после чего Бернард обеспокоенно спросил: – Вам не холодно?

– Нисколько! А ты молодец, малыш! – одобрительно выразил своё восхищение трудолюбию племянника дядя Чарли. – Ну смотри, я предлагал, если что. И не переживай за меня, это я так закаляюсь: не больше пятнадцати минут без дублёнки в ноябре каждое утро, и в декабре будешь чувствовать себя отлично!

Бернард с сомнением хмыкнул и демонстративно закутался.

Весь оставшийся день молодой человек работал не покладая рук. Он прерывался лишь на то, чтобы поесть и принять ванну. Ближе к ужину он чувствовал в своих мышцах приятную усталость и гордился собой, вполне заслуженно, так как никогда не занимался подобной работой до вчерашнего дня. Тем не менее, он сделал всё качественно и добросовестно, и, самое главное, ему невероятно понравилось это дело!

Ужин был легким, в приятной компании и уютной обстановке. Погода была до сих пор довольно приятной для ноября, и дядя Чарли выставил в сад деревянный стол, а также пару старых кресел. Следом он внес на подносе суп по-итальянски, собственного приготовления, который был разлит по двум железным мискам. К нему прилагались пара ломтиков ароматного хлеба и чайник с чаем из различных трав, собранных сегодня собственноручно Бернардом в саду.

– Хватит работать, малец! – крикнул Чарли и кивком подозвал его к столу. – Отдыхать тоже надо! А то отошлю тебя обратно. Свалишься еще тут у меня. Я до сих пор помню, что у тебя не слишком здоровое сердце. И твоя мать мне писала каждый год твоей жизни, что ты проходишь обследования и там у тебя далеко не всё идеально. Она писала, что тебе нужно соблюдать режим и много отдыхать.

– Пустяки, – смущённо отозвался Бернард, но бросил то, чем в данный момент занимался, и подошёл к дяде, потирая руки. Про себя он размышлял, не без удивления, как его мама узнала о его визитах к врачу и о том, что состояние его здоровья ухудшилось после изнуряющей работы на фабрике. Вслух же он как можно небрежнее добавил: – Она склонна преувеличивать, когда речь идет обо мне.

– Пусть будет так, – пробормотал дядя, явно не поверив молодому человеку, и пододвинул тому тарелку супа. Попутно он отхлебнул что-то из фляги и добавил: – Но работать так много я тебе не позволю. Я серьёзно!

Чарли посмотрел в глаза своему племяннику проникающим, насупленным взглядом, и Бернард заметил, что из взгляда его исчезли все шутливые искры: глаза дяди глядели слишком серьёзно, и Бернард не выдержав, опустил свои.

Пес Доктор прибежал почти сразу же, как только его хозяин с гостем приступили к ужину, и залез под стол. Бернард заметил, что пес уплетает там аппетитный на вид кусок мясного стейка и усмехнулся.

– Дядя, а когда вы решили завести собаку? Как давно он у вас?

– О, Доктор еще молодой! – с энтузиазмом откликнулся Чарли. – Ему только три года, и я ни разу за это время не пожалел, что взял его. Знаешь, он ведь чистокровный бобтейл, то есть, староанглийская овчарка! Но я купил его за пятьдесят долларов, потому что он был плешивым щенком и в первый же день перезаразил и меня, и кота соседки. Сейчас, со старым Маркизом все в порядке и со мной, как видишь, тоже, а также все отлично и с этим проказником. – Дядя протянул руку под стол и с любовью потрепал пса по голове под аккомпанемент глухого рычания того.

– Он любит поворчать, но никого в этой жизни еще не кусал! – пояснил это рычание дядя. – Только это секрет! Если кто узнает, перестанут его бояться, и тогда станут совершать набеги на мои груши.

Бернард хохотнул в ответ и тоже погладил пса, но глухое ворчание того все же напрягало молодого человека, и он вскоре убрал руку.

Втроем они хорошенько поужинали, в дружелюбной тишине, убрали стол и кресла, после чего разбрелись кто куда. Дядя Чарли отправился на крышу посмотреть в телескоп на звезды. Сначала, Бернард хотел присоединиться к нему, но увидел, прямо за изгородью, в соседнем саду высокого крепкого вихрастого мужчину в одной рубахе и холщовых брюках.

Мужчина подвязывал ветви яблони, а на плечах у него сидела девчушка лет пяти: на ней было коротенькое яркое пальто, которое выглядело как кукольное. Она бесстрашно откидывалась назад, держась одной рукой за рубаху мужчины, ногами цепляясь за его шею. Девчушка заливисто смеялась каждый раз, когда повисала вниз головой, а мужчина обеспокоенно одергивал её, заставляя сесть прямо, и обхватить его голову ручонками.

Бернард с интересом стал наблюдать за соседями. Он всегда мечтал о своих собственных детях, но хотел, чтобы детей ему родила любимая женщина, которой к его сожалению, в его жизни еще не появлялось. Он не мог вспомнить, чтобы кого-то он серьезно и крепко любил, несмотря на то, что нравились ему многие.

Частенько, в пору юности, приятели, усмехаясь, говорили ему, все как один:

– Для того чтобы вступить в отношения, нужно не бояться знакомиться и посещать хоть что-то еще кроме школы!

Однако, он и не боялся. Нашему герою было не до знакомств, он был занят учёбой, как он сам рассказывал своему дяде, а также, совершенно другими заботами.

Конечно же, он сам не был обделен женским вниманием, ведь он был очаровательным, синеглазым, и темноволосым юношей, с крупной, атлетической фигурой, прекрасными манерами, не лишенным стиля и вкуса. Добродушный и веселый.

Одевался он всегда, по возможности, франтовски, и от этого, даже в свои семнадцать выглядел серьёзным, юным мужчиной. Словно в насмешку от самой судьбы, то внимание, что ему оказывали, совсем его не интересовало, и не было ему нужно.

По какой-то странной, жестокой закономерности, он всегда привлекал к себе девушек, к которым его чувства были безмолвны, и сердце его было глухо к ним и их симпатиям, и он вынужден был отстранятся от них. Он чувствовал себя циником и отвратительным человеком в такие моменты, и от этого очень страдал, имея чувствительное и доброе сердце по природе, и не желая обижать людей, которые в нем заинтересованы.

Многие могли бы сказать, что он был привередлив и избирателен, но это было не так. Хотя из-за этого, вокруг него собралось немало сплетен о его черствости и отсутствии эмпатии.

Конечно же, на самом деле, нельзя было обвинять его в этом, ведь он всегда изначально пытался объяснить свои чувства и отношение к той или иной девушке, предоставляя ей шанс остаться добрыми друзьями. Однако, если девушка упорно отказывалась воспринимать его слова всерьёз, ища тайный смысл или теша себя надеждой достучаться до его сердца, то ему ничего больше не оставалось, кроме как закрыться и отстраниться от общения.

В этой истории, больше всего, Бернарда удивляли суждения людей о наличии или отсутствии у него эмпатии, на основе того, что он не проявлял особой заботы к тем, кто был в него влюблен. И судьям тем было невдомек, что прояви он хоть немного этой пресловутой эмпатии по отношению к вышеперечисленным, он бы оказался перед ними в еще худшем положении, ведь всем известна склонность людей воспринимать каждый добрый жест в свою сторону от объекта своей страсти за проявление сильных чувств, как бы этот объект их не отрицал.

Мужчина предпочитал быть честным.

Сейчас же он был счастлив, что оставил все подобные тягостные отношения за спиной и покинул те края. Он дышал свободно без этого обожания. Он никогда не использовал чувства женщин к нему в своих целях, и это делало ему честь.

Вместе с тем, Бернард никогда не навязывался девушкам, которые были ему симпатичны, не это ли настоящее проявление эмпатии? Если девушка давала понять, что он ее не интересует, то Бернард всегда относился к этому с уважением и отступал, поступая как настоящий джентльмен. Возможно, кто-то мог сказать, что он так делал, потому что никогда не любил безрассудно, возможно, отчасти это было и так, но самая основная причина такого поступка крылась в благородстве его души.

Он точно знал, что даже если полюбит по-настоящему и не найдет взаимности в этой любви, он сможет пережить эту боль и отступить. Однако, это разочарование оставит на его душе более глубокий след, в отличие от прежних разочарований.

Его размышления прервал густой мужской голос. Бернард вздрогнул от неожиданности, услышав этот голос рядом с собой, и взглянул на его источник. На него с любопытством смотрел тот самый молодой мужчина, которого он заметил в соседнем саду. Тот прижимал к себе ту самую маленькую девочку, которая тоже с любопытством разглядывала Бернарда, растянув губки в приветливой улыбке.

Мужчина оказался ненамного младше Бернарда, как тогда показалось Бернарду, года на два, и в его облике было что-то неуловимо знакомое.

– Простите, – смутился Бернард, поняв, что был пойман за наблюдением. – Я… засмотрелся на то, как вы и ваша дочь общались.

– Вам незачем извиняться, – усмехнулся вихрастый молодой человек. – Люси заметила вас и сообщила мне. Я подумал, может вам нужна какая-то помощь, вы выглядели потерянным.

– Нет, спасибо, – Бернард мотнул головой и улыбнулся грустной улыбкой, опустив глаза в землю. Он почувствовал холодный порыв ветра и участливо спросил у соседа: – Вам не холодно в одной рубахе? И девочка в таком тоненьком пальтишке!

– Мы вышли только чтобы подвязать дерево, – сказал мужчина снова усмехаясь и прижимая ребенка к себе еще сильнее. – Кажется, вы наш новый сосед? Вы можете пройти к нам, если хотите. Мне кажется, что я вас уже где-то видел.

– Мне тоже кажется, что я вас уже видел, – ответил Бернард и принял приглашение, перепрыгивая через изгородь прямо к ним в сад.

– Сейчас потепление, но оно временное, – сказал сосед, повернувшись к идущему следом Бернарду вполоборота, – пару дней назад зима уже заявила свои права, и мы с минуты на минуту ожидаем ее, так что, вы совершенно правы по поводу того, что сделали мне замечание.

Бернард пожал плечами, так как не считал свою обеспокоенность об этой семье выговором или замечанием.

– Будете ужинать? – спросил хозяин дома, опуская Люси на пол, когда они зашли внутрь, и та побежала на кухню, громко топая ножками.

– Нет, спасибо, я уже поужинал, – ответил Бернард, стягивая с плеч пальто и с интересом осматривая дом.

Тут, внезапно, на него нахлынули воспоминания. Вот он, собственной персоной лет четырех, забегает в этот дом, в котором сейчас мало что изменилось, разве что игрушки в углу коридора стали новее и для девочки.

Вот, в его воспоминании, из кухни на него смотрит красивая высокая женщина, которая улыбается ему и зовет его по имени. Он смотрит на нее с детской застенчивостью, засунув пальчики в рот и чувствует, как лицо его краснеет, щёки и уши пылают, и он готов, то ли расплакаться, то ли рассмеяться от смущения. Его юное сердце стучит очень быстро.

Женщине около тридцати лет, но он не может оторвать от нее свой взгляд. Она напоминает ему одну из принцесс из его любимых сказок, которые они читают с дядей Чарли по вечерам.

– Проходи, малыш, – говорит она. – Джордж и Ричард в своей комнате, сейчас я позову их к обеду. А ты проходи, не стой, мой ручки и садись за стол. И вот, выпей свой любимый томатный сок. Твоя мама говорит, что ты за него готов отдать все свои игрушки, – она мило хохотнула и легонько выпорхнула из кухни, по пути разлохматив и так лохматые, темные волосы маленького Бернарда.

Малыш покраснел еще сильнее и ощутил себя невероятно счастливым от того, что «принцесса» прикоснулась к нему.

Он быстро взобрался на высокий деревянный стульчик и схватил двумя ручками стакан с томатным соком, жадно припав к нему. Далее, воспоминания меркли, ровно до того момента, как в кухню вошли братья – близнецы Джордж и Ричард.

И тут, взрослый Бернард, погруженный в воспоминания детства, глядя на близнецов, вдруг ощущает, что невероятно поражен, потому что кое-что наконец-то понял. Этот образ трехлетних мальчиков мгновенно вышиб его из воспоминаний. Перед ним стоял точно такой же образ, но лет на двадцать с лишним старше.

– Джордж? – спросил он, думая о том, что ошибся в возрасте мужчины. Близнецы были только на полтора года младше Бернарда, и он с легкой завистью подумал, что типаж мужчины перед ним всегда выглядит моложе своих лет.

– Нет, я Ричард. Джордж с женой и мамой живут за морем теперь, а тут живу я, моя доченька и моя жена. Думаю, я вспомнил тебя. Ты ведь Бернард? Тот самый мальчик, что жил тут, когда мы с Джо были детьми.

– Все верно, – проговорил, растерянный от избытка чувств и радости воспоминаний, Бернард. – Вот это да! Сколько лет прошло! Я не ожидал когда-нибудь увидеть вас с братом снова. Как он? Надеюсь, у него тоже все прекрасно!

– Да, Джордж поживает отлично! Только не может пока иметь детей, – последнюю фразу Ричард проговорил с некоторой грустью и взглянул на подбежавшую дочь, та посмотрела на отца в ответ. – Надеемся, что это исправимо.

– Я тоже искренне надеюсь на это, – с сочувствием отозвался Миллер младший. Они прошли на кухню, и Ричард принялся готовить кофе для себя и соседа, пока сосед, тем временем, продолжал говорить: – Говорят, что мы продолжаемся в наших детях, хотя я не особо в это верю и совсем не понимаю, как это возможно. Это, несмотря на то, что уверен в утверждении, будто душа заключена в нашей крови. А мы, как известно, разделяем кровь с нашими детьми. Так что все возможно. В любом случае, я очень хорошо отношусь к детям и считаю, что каждый человек, который достоин родить сына или дочь, не должен быть лишен этой возможности.

Сказав это, Бернард на мгновение взгрустнул, но тут же взял себя в руки:

– Ты не скучаешь по брату? Я слышал, что близнецы не могут жить друг без друга.

– Это миф, – улыбнулся мужчина и протянул Бернарду кружку с кофе. Тот взял ее и поблагодарил мужчину. – Тем более, нам совсем некогда скучать, мы и так друг друга навещаем по три-четыре раза в месяц!

– Это замечательно! – ответил Бернард с энтузиазмом, сожалея о том, что не мог навещать также часто своего кумира детства: своего дядю Чарли.

– Как твое здоровье, Бернард? – вдруг спросил мужчина. – Помнишь, как ты напугал нас тогда, когда нам с Джорджем было около пяти лет, а тебе уже около семи, если не ошибаюсь.

– Шесть с небольшим, – ответил молодой мужчина, вспоминая тот эпизод. Он хорошо помнил свой первый приступ тахикардии. – Помню, я и сам испугался тогда: думал, что умру, а потом, со временем, когда это стало повторяться, то уже привык.

– Да, я помню этот день, когда ты почти догнал меня, но я увернулся от тебя и ты упав, не смог подняться. Я сначала решил, что это из-за меня, но понятия не имел, что делать, и только Джордж сообразил позвать твою маму. Он всегда был умнее меня, недаром старше на двадцать минут.

– Это было точно не по твоей вине, – Бернард выдернул себя из тех неприятных воспоминаний. – Я родился таким, но сейчас со мной все более-менее в порядке. Я стараюсь соблюдать все, что мне говорит мой лечащий врач и соблюдать свой режим, особенно после того, как оставил работу на фабрике.

Они еще поговорили немного, вспоминая более веселые моменты из их жизни и не очень продолжительного знакомства. Потом, Бернард с нежностью и осторожностью подержал на руках Люси, представив, каково это быть отцом.

– Не нужно так над ней трястись, – захохотал папаша Люси, наблюдая, как Бернард осторожно поднимает девочку над головой и медленно опускает ее, пока она не коснется своими кукольными пятками его колен. – Она у нас не хрустальная. Ты, наверное, заметил, как она висит на мне, словно обезьянка? Анджелина с ума сходит, когда видит это. Считает, что я ее так учу, но на самом деле я всегда сам жутко боюсь за нее.

– Хулиганка, – беззлобно сказал Бернард, невесомо щелкнув по носу Люси, отчего та озорно захохотала. – Зачем мучаешь папу с мамой?

– Не муцаю, – ответил она и неуклюже щелкнула его в ответ маленькими пальчиками. При этом девочка слегка покраснела, и Бернард сразу понял, что малышка испытывает ту же детскую симпатию, что испытывал он в ее возрасте по отношению к ее бабушке.

Он вдруг подумал о том, что для матери Джорджа и Ричарда тоже не было секретом его детское восхищение и очень смутился от этой мысли.

Передав дочь отцу, он тепло попрощался с ними и отправился в место, которое уже называл своим домом. На часах было около одиннадцати ночи, и он невольно вспомнил про Нэнси. Ему стало интересно, где она и как она сейчас: все еще в своем кафе или же уже дома.

Решив найти дядю, чтобы пожелать тому доброй ночи, он отправился на поиски. Он нашел его все так же на крыше, в том месте, где она была плоская и огороженная кованным ограждением, доходящим до пояса взрослому мужчине. Дядя все так же, как и некоторое время назад, изучал звезды. Он увидел племянника и воодушевившись подозвал его, чтобы показать несколько созвездий в телескоп.

Бернард с благоговением смотрел на невероятно красивые мириады звезд, и восторг охватывал все его существо, словно он попал совсем в другую реальность, словно вся его жизнь, до того момента, как он оказался в этом поселении снова, была чем-то, что происходило с другим человеком. В лучшую реальность. И рядом с ним был тот, кто с самого момента формирования его тогда маленького беспомощного тельца младенца в ныне крепкое и ловкое тело мужчины (несмотря на то, что он не наблюдал полного формирования после того, как мальчик уехал), вложил в него все свое время, всю душу и искреннюю привязанность.

А звезды пульсировали и переливались, словно множество алмазов на синем бархате: какие-то падали, какие-то словно перемещались. Бернард затаил дыхание. Чарли терпеливо и с довольством наблюдал за ним и ожидал, пока племянник налюбуется, после чего показал ему свои записи, которые тщательно хранил от чужих глаз, и о которых ходили легенды среди местной детворы. Также он показал Бернарду собственноручно нарисованные схемы созвездий.

В эту ночь дядя Чарли стал еще более героическим в воображении Бернарда, чем был, потому что сколько бы времени не прошло, он не бросал то, что ему интересно, и жил так, как любил жить. А еще потому, что увлечение Чарли звездами было поистине великолепно, и он полностью разделял его!

Они проговорили до часу ночи и довольные отправились спать. Дядя Чарли еще вчера позволил Бернарду самому выбрать себе одну из пустующих спален, и тот выбрал ближнюю к дяде, ту же, что в детстве была его.

Когда он лег в кровать, то неожиданно ощутил себя тем самым маленьким мальчиком, который не знал, что такое одиночество, потому что его герой не был где-то далеко-далеко, в сказках. Он был рядом, и на него можно было положиться. Его герой спал за стенкой, надёжный и понимающий, и сам Бернард тоже хотел стать таким для кого-то.

В отличие от его отца, Даниэля, Бернард не имел братьев и сестёр, и, следовательно, у него никогда не будет племянников, но у него могут быть свои дети, и он имел перед глазами прекрасный пример того, каким отцом он должен будет для них стать.

Глава 6. Почти безмятежные полторы недели.

Глава 6

Почти безмятежные полторы недели.

Наутро, после завтрака и утренних процедур, Бернард не стал рассиживаться и пить кофе: на этот раз он решил воздержаться от столь праздного, хоть и приятного времяпрепровождения, ведь у него было дело поважнее!

Лучи солнца касались верхушки деревьев, отчего желтая листва казалась золотой, и в сочетание с чистым голубым небом и легким туманом вокруг, атмосфера казалась сказочной.

Бернарду почудилось будто он вернулся в детские годы и в воздухе снова ожили какие-то нелепые для его возраста ассоциации: например, корягу в углу сада, рядом со ржавым колесом от велосипеда он принял за скрюченную руку лешего, тянущегося из-под земли.

Бернард вздохнул полной грудью, улыбнувшись своим мыслям и чувствам, представил на мгновение, будто он тот самый любопытный мальчуган, каким был когда-то.

Он уже полчаса стоял у изгороди и поджидал, не пройдет ли на счастье хозяйка кафе, Нэнси, мимо, как проходила вчера, и его ожидание было вознаграждено. Как бы ни был он готов увидеть ее и на этот раз, сердце его взволнованно подпрыгнуло в груди, едва она показалась на дорожке, пролегающей мимо усадьбы.

Он встрепенулся и вцепился руками в ветви изгороди, царапая ладони до крови, и чувствуя внутри невероятное волнение. Мужчина попытался поймать ее взгляд, чтобы не заговаривать первым, но ему это не удалось. Она смотрела прямо. Ему было слегка не по себе от того, что, возможно, он имел вид глупца, да и чувствовал себя не лучше.

Окликнуть ее у него тоже не вышло, так как слова снова застряли у него в горле, как и вчера, и он подумал, что если так будет продолжаться, то он этого не вынесет. Ему было очень стыдно за то, что он терял дар речи при виде едва знакомой и не слишком приветливой барышни.

Та же шла, глядя перед собой, и не замечала Бернарда, и в ее глазах можно было заметить ледяное безразличие ко всему вокруг. Она не замечала его, несмотря на то, что он стоял очень близко к изгороди, и он был уверен, что если бы она посмотрела чуть влево, то непременно сразу же заметила бы его.

Когда она скрылась за углом, Бернард почувствовал опустошение и обругал себя за нерешительность. Он обещал себе, что обязательно в следующий раз сам окликнет ее, поздоровается с ней и поблагодарит за помощь, которую она оказала ему той ночью, когда довезла его до вокзала.

Но на следующий день, и после следующий, и всю пробежавшую неделю, он просто молча смотрел ей вслед, в то время как внутри пылали неведомые ему ранее, несмотря на его не юный, хоть и молодой возраст, чувства.

Разные мысли мучили его, когда он смотрел на ее сосредоточенное лицо и темные кудри волос, которые каждый раз были аккуратно подколоты заколками с маленькими зелеными, чуть темнее ее глаз, бантиками у висков.

Это были мысли о том, что она не узнает его и просто промолчит в ответ на приветствие и благодарность. Или же, то, что она совсем не помнит этот случай. Или, что было бы хуже всего, относится к тому маленькому происшествию с негативным чувством, и любое напоминание о нем лишь испортит ей настроение и даже разозлит.

Каждый раз, когда он встречал ее взглядом на этой дороге, ему казалось, что она не замечает ничего вокруг и думает о чем-то своем, идет куда-то вперед, по своим делам, пока не достигнет угла одного из старых домов. Последний за эту пробежавшую неделю день, она все же скользнула взглядом по мячику, который оставила соседская малышка Люси возле дороги, и даже по самому Бернарду, но выражение ее лица совсем не изменилось и было таким же холодным, как тогда, когда она была потеряна в своих мыслях.

Это невероятно угнетало, уязвляло и мучило бедного молодого человека, который всячески отрицал, что имеет к ней какой-то интерес, едва дядя Чарли ловил его за тем, что он смотрел ей вслед, сжимая тонкие веточки кустов изгороди в слегка окровавленных пальцах.

Чарли тогда отпускал какие-нибудь наполовину едкие, наполовину нежные комментарии, но смотрел на племянника с сочувствием и пониманием.

В свое время, когда он был ненамного младше Бернарда, ему приходилось уже полюбить и разочароваться: история его закончилась не так, как ему хотелось бы.

Девушка, которую он имел несчастье полюбить, уехала с другим молодым человеком. Вечно сомневаясь в том, как именно она относится к Чарли, девушка все же решила, что никак, и с тех пор дядя Чарли не особо доверял женщинам и не воспринимал их всерьез.

Однако не обозлился на весь женский род, как частенько бывает в таких случаях. Конечно, он зарекся никогда больше не связываться с делами сердечными, но это вовсе не означало, что он желал того же для любимого племянника.

От того, наблюдая за Бернардом, он видел, что с тем происходит и, как уже говорилось, беззлобно подкалывал того. Все же, как бы жарко не отрицал того Бернард, в глубине души он знал, что дядя прав, и какими бы новыми не были его чувства, он не был «желторотым» юнцом, чтобы не понять, что влюбился.

Поняв это, и окончательно убедившись, что эти чувства романтического характера и что они, по всей видимости, не найдут ответа в ее сердце, он решил действовать радикально – просто вырезать эпизод встречи с ней из своей жизни и вырвать ее саму из своего сердца.

Оставалось только подумать над тем, как именно он будет вырывать ее оттуда. Когда он раздумывал над этим, то, в досаде на себя, обозвал свое чувство «наваждением», ведь решение давалось нелегко; он энергично тряхнул головой, словно пытаясь от этого наваждения избавиться.

Ее ледяное безразличие, даже тогда, когда взгляд ее коснулся его фигуры, тоже не добавляли ему лишних надежд сохранить, взрастить и возлелеять это нежданное и вовсе не желанное им «наваждение». Ведь она должна была узнать его, когда мазнула по нему взглядом.

Да, она ни разу не смотрела ему в глаза. Но каждый человек узнаваем даже по строению своего тела. И, окинув его быстрым взглядом, девушка не могла не обратить внимания на то, что он, тот самый мужчина, которого она довезла.

Получалось, что либо его опасения были правдой, и она действительно негативно относилась к произошедшему в ту морозную ночь, либо она действительно забыла обо всем, либо же она узнала его, но ей настолько безразлично все, что касается его, что она не хочет подавать виду, что узнала.

«И вообще, что ты можешь ей предложить?» – спрашивал он себя. «Даже если она и обратила бы на тебя внимание».

Таким образом, потеряв всякую надежду на свою решительность, а заодно и свою состоятельность, и конечно же, на ее благосклонность к нему, Бернард решил больше не травить свою душу и не появляться у изгороди в то время, когда она проходит мимо.

Следующие несколько дней он оставался в кровати подольше. Дядя Чарли не возражал, ведь племянник работал не покладая рук и делал даже больше, чем от него ожидалось и требовалось. Дядя, наоборот, ратовал за то, чтобы Бернард отдыхал как можно больше.

«Если не будешь отдыхать больше, твоя мать скажет, что я нашел себе раба, мальчик мой», – говаривал он частенько в шутку, особенно во время их отдыха, когда Бернард садился с томиком художественной литературы в беседку, а дядя садился рядом с ним и раскуривал трубку. Дядя Чарли никогда не мешал племяннику читать, и просто молча сидел рядом со своей неизменной трубкой. Он очень уважал читающих молодых людей и всячески поощрял чтение книг.

Бернард понимал и чувствовал это, и ему было очень комфортно от того, что дядя сидит рядом и просто молчит – его молчание не вызывало никакого неудобства.

Бернард ощущал, что от дяди Чарли не исходило осуждение или раздражение, даже наоборот, от него веяло восхищением, уважением и гордостью за любимого и единственного племянника. Разговаривали же они по вечерам у камина, и говорили много, с интересом.

До зимы оставалось уже не так много времени, и дядя с племянником заранее, усердно трудясь, подготовили все к тому, чтобы встретить ее без всяких лишений и проблем.

Потому, все чаще они предавались больше общению и развлечению в виде игр в кости или карты, нежели работе. Вместе они исследовали звезды, ходили на прогулки, по дороге замечая изменения за двадцать с лишним лет и вспоминая самые дорогие сердцу Бернарда годы.

А порой – и это было самое любимое время Бернарда – они делились мнениями о прочитанной той или иной книге, и какова была радость молодого человека, когда он находил союзника в лице дяди в определенных мнениях. Это сближало их особенно.

В ту пору ни Бернард, ни дядя Чарли еще не знали, что не настанет еще зима, как они оба ввяжутся в опасное приключение не хуже, чем в прочитанных ими романах.

А еще, дядя понемногу тестировал познания итальянского языка у племянника, чтобы тот практиковался и не забывал этот певучий язык.

Он, порой, совершенно неожиданно начинал говорить с Бернардом по-итальянски, и тот не терялся, отвечая ему тем же.

Замечая довольную улыбку на лице дяди, Бернард ощущал гордость, которая изнутри приятно распирала ему грудь.

И так, миновало ровно полторы недели, с тех пор как он появился на пороге дома дяди Чарли. Полторы недели, которые длились, как полагается, а не пробегали мимо в монотонности и суете, как это было с Бернардом во времена работы на фабрике.

Он тогда лежал ночами перед сном и думал: зачем ему такая жизнь? Почему бы не изменить что-то? Он предавался грандиозным планам, но наутро все повторялось, и планам было суждено сбыться лишь в его снах. Но, все это было тогда… А сейчас все изменилось!

Каждый день был насыщенным и интересным. За эту неделю и четыре дня, Бернард пару раз навещал Стивена. Вторая их встреча произошла очень тепло и непринужденно, словно молодые люди были знакомы по меньшей мере несколько лет.

Бернард зашел в участок к вечеру, когда погода снова, хотя и временно, начала склоняться к зиме, и в воздухе закружились редкие снежинки, покрывая еще зеленую траву и оставшиеся от ленивых жнецов все еще густые и нуждающиеся в уборке поля желтых колосьев.

Бернард надел дубленку, найденную Чарли в сарае, которая оказалась дубленкой Даниэля, отчего Бернард, узнав, едва не прослезился. Он очень скучал по родителям, и соприкосновение с личной вещью его отца вызвало в нем острый приступ ностальгии и трепетные воспоминания детства. Его охватило волнение, словно он прикоснулся к прошлому, которое было для него слишком дорого.

Дубленка была слегка узковата ему в плечах, и он не без гордости понял, что он вырос мужчиной более широким в плечах, чем его отец, у которого тем не менее в те годы, да и сейчас тоже, была прекрасная мужественная фигура.

Погода в тот день была очень близкая к зимней, и он порадовался, что в этот раз был готов к стуже. Правда, спешу заметить, спустя несколько дней, осень снова отвоевала себе сколько-то дней (и не мало), растопив снег, слегка обогрев землю и порадовав этим поздних лентяев жнецов. Бернард переоделся в свое излюбленное пальто, отложив отцовскую дубленку до очередной стужи. Однако, в данный момент, речь пойдет о том вечере, когда Бернард навестил Стивена впервые после их встречи на вокзале.

Так вот, возвращаясь к визиту в полицейский участок, следует упомянуть о том, что этот визит укрепил дружбу этих молодых мужчин и приоткрыл тайну прошлого Бернарда для Стивена.

В тот вечер, Бернард рассказал Стивену о своих невзгодах на прошлой работе:

– У нас была жуткая нехватка работников, – начал свой рассказ Бернард, усаживаясь на тот самый диван, где ночевал в свою первую ночь в поселении, и забирая тот же самый стакан, из которого тогда пил чай. Когда Стивен присел рядом, он продолжал. – Потому что многие заболевали от непосильного труда, кто-то получал травмы и становился инвалидом, и потому одного человека ставили на место троих и заставляли его успевать сделать все за день, а это было нереально, друг мой. Нас считали за рабочую силу, но не за людей.

– Почему же не брали новых работников? – поинтересовался Стивен, отхлебывая чай и с сочувствием взглядывая на старшего друга. – Во-первых, почти никто не стремился работать там, – сказал Бернард, пожимая плечами, – а во-вторых, скорее всего, экономили средства. Я не думаю, что хозяин делал это нарочно, ему по-видимому было искренне невдомек каково нам. Порой я желал, чтобы хозяин сам отработал смену, как я или как мои коллеги, быть может, он бы понял нас. – Наверное, все работники периодически желают своим хозяевам поменяться с ними местами, – усмехнулся Стивен.

– Возможно, – Бернард также усмехнулся в ответ и продолжал рассказ. – Конечно, и на его месте я бы не стремился: ему по своему тоже доставалось. Тем более жена его была сущей дьяволицей и обращалась с ним, и с нами, как с рабами; на правах близкого ему человека нагружала нас всем, чем возможно дополнительно, внушала ему не давать нам поблажек и если кто заболел, сразу увольнять того, и только потому что мы мужчины, в то время как женская часть коллектива, которая была значительно меньше, были у нее в чести и имели все положенные привилегии.

Она ненавидела меня сильнее остальных, потому что хоть я физически и силен, и не менее силен, чем другие, но я быстрее устаю и часто болею, если переутомляюсь.

Так вот, я уставал быстро и часто болел, и потому она относилась ко мне еще хуже, чем к другим, и всегда придиралась к каждой мелочи. Она попрекала меня даже улыбками, будто бы на работе нужно ходить с кислой миной. И если я улыбался, то она нагружала меня еще сильнее.

У меня также был коллега, который страдал так же как и я, но в силу другого состояния здоровья справлялся немного получше.

– А что с твоим здоровьем? – перебил его Стивен.

– Расскажу в другой раз, – смущенно ответил Бернард и продолжал рассказ о ненавистной работе. – Так вот, мой коллега страдал как и я, но, что было невероятно обидно, я не мог видеть в нем союзника и товарища по несчастью, потому что он всегда срывался на меня! Хотя человек он вовсе не плохой, я бы даже назвал его хорошим.

И так я страдал не только от непосильного труда, но и от того, что получал нагоняи от начальства и от коллеги. Вот так бывает в этом мире. Стыдно признаться, но, хотя и совсем редко, когда было не в моготу, я бывало думал о том, чтобы прекратить эти страдания вместе со своей жизнью, но я слишком люблю своих родных, чтобы причинить им такое горе, и слишком люблю жизнь. И сейчас я чувствую себя совершенно новым человеком и иногда лишь грущу о своих коллегах, которые остались там и обречены мучиться так, потому что ничего не изменится.

– А почему же ты не обращался в профсоюз? – упрекнул его друг.

– Я уже упоминал о том, что хозяин не был повинен в наших мучениях нарочито, он просто не осознавал, что мы работаем словно в аду, – ответил Бернард, – ну а еще, даже если бы он был отвратительным человеком, я не имею привычки быть ябедой, и сейчас, я рассказываю это тебе потому, что это уже в прошлом, и я хочу излить душу человеку, которому доверяю, а также, чтобы ты больше обо мне знал, ведь я очень хочу, чтобы ты тоже видел во мне друга, какого я вижу в тебе.

– Ох, Бернард, – ответил Стивен польщенный тем, что Бернард поведал ему о столь тяжлом периоде своего существования, – Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через это. Даже в моей службе люди более добры друг к другу.

Он вздохнул и перевел взгляд за окно.

– Мне очень жаль. – повторил он.

Они проговорили несколько часов подряд, и Бернард также узнал многое о службе Стивена. Он убедился в том, что Стивен один из лучших полисменов не только в этом поселении, но во всем мире!

Несмотря на свою человеколюбивую натуру, он не делал поблажек преступности и взяток не брал. Вместе с тем, что понравилось Бернарду больше всего, он не брал лишних штрафов и не сажал бездомных бродяг в камеру, за исключением тех, кто совершил что-либо тяжкое, так что все бродяги в округе любили и уважали его.

Вернемся же в то утро, когда Бернард первый раз решил не появляться у изгороди в своих тщетных попытках поговорить с Нэнси или безрезультатно обратить на себя ее внимание. Нэнси сидела в своей комнатке, расчесывала гребнем свои густые черные волосы и размышляла о том, чтобы нанять в кафе еще одну работницу и наконец-то уехать куда-нибудь отдохнуть с матерью и братом.

– Нэнси! – тут брат прервал ее мысли тем, что просунул свою светловолосую голову в приоткрытую дверь. Он был парень крепкий и достаточно крупный, как их отец. Волосы его так же были вьющимися, как у всех членов семьи. – Ты сегодня снова собралась в свое кафе?

– Да, Саймон, – ответила она со вздохом. Она любила свое кафе, но как и всем людям иногда, и все чаще, ей бы хотелось отдохнуть и не зависеть каждый день от него. – Честное слово, я ищу человека себе на смену. Подождите еще немного и скоро мы все вместе отправимся в путешествие. Лучше расскажи, как у тебя дела с Лиззи.

Саймон помрачнел. Его брови сдвинулись, а губы поджались, но он ответил:

– Кажется, она кем-то заинтересовалась и избегает меня.

– В таком случае лучше забудь ее! – с жаром воскликнула Нэнси, со стуком опустила щетку на столик и покраснела от гнева. Она терпеть не могла, когда кто-то обижает е доброго старшего брата и недолюбливала Лиззи, которая, словно собака на сене, никак не могла решить, любит ли она Саймона или нет. – Тебе еще попадется не такая ветреная девица, Сэм. Ты достоин лучшего! Почему все хорошие парни влюбляются в легкомысленных девиц?

– Нэнси… – раздраженно выдохнул брат, заходя к ней в комнату и прикрывая за собой дверь. Он вздохнул и поник головой. – Ну не начинай! Мне и так не слишком весело. Я не хочу слышать о ней таких эпитетов, даже если они правдивы. Давай пока закроем эту тему….

– Закроем тему?! – воскликнула она, и Саймон пожалел, что ответил сестре честно. Тем временем сестрица продолжала свои возмущения – закроем тему?! Но ты из-за не проводишь свою жизнь в унынии, те минуты и часы, которые никогда не вернуться! Она этого не стоит! Никто этого не стоит!

– Когда полюбишь человека, то поймешь меня, сестренка, – ответил Саймон, мягко улыбаясь ей, не задействуя в улыбке глаза.

– Любовь ли это?! – скептически надула Нэнси губки и искоса посмотрела на Саймона. – Настоящая любовь не причиняет боли. Саймон только пожал широкими плечами и посмотрел за окно.

– Ладно, не думай пока о ней, – примирительно сказала Нэнси, снова хватаясь за щеку. – Мне больно думать о том, что твоя жизнь утекает, как песок сквозь пальцы, и приносит тебе одни страдания по ее вине. Ты всегда был таким жизнерадостным и любознательным мальчиком, и во что она тебя превратила!

– Нэнси! – е брат был недоволен темой обсуждения, и она, вздохнув, переменила ее на более безопасную, за что Саймон был ей очень благодарен.

Через пятнадцать минут Нэнси, как обычно, отправилась к Саре за автомобилем. О Бернарде она благополучно забыла с того самого дня, когда безуспешно пыталась вспомнить его имя, направляясь к Саре, только для того чтобы потом идти от нее на остановку общественного транспорта.

В тот день, а точнее, поздний вечер, ее сестра заехала за ней, как и обещала, но одна и в слезах. Они разговорились о некоторых семейных проблемах, постигших Сару, и потому Нэнси забыла обо всем, кроме собственных посетителей и сестры, и после работы несколько дней они пытались разрешить проблему Сары. В конце концов, буквально через четыре дня, сестра порадовала Нэнси новостью о том, что супруги помирились и разрешили свое разногласие, но мысли о Бернарде уже покинули голову Нэнси, и она напрочь забыла о его существовании, потому что в тот день, когда все ее сочувствие обратилось к сестре и семье сестры, она стала совсем безразлична к нему.

Нэнси миновала усадьбу, которую проходила каждый день, но на этот раз ей показалось, что что-то было не так, как обычно, по крайней мере, не так, как последние пару дней. Она даже приостановилась и задумчиво огляделась. Она посмотрела на изгородь усадьбы и вдруг что-то поняла, посмеявшись над своей несообразительностью.

В этот раз на нее не смотрел молодой темноволосый мужчина, стоявший до этого пару дней (а может и больше) по другую сторону изгороди, в фигуре которого было что-то знакомое, о чем она думала, когда впервые заметила, что он наблюдает за ней, но что, Нэнси не стала разбирать, лица же его она вовсе не стала разглядывать и сделала вид, что не заметила его, потому что он каждый раз нахально вперивал в нее свой взгляд, и хотя она не видела со своего расстояния его глаз и даже не знала, какого они цвета, она чувствовала его взгляд на себе и слегка раздражалась.

Она не отвечала ему взглядом, даже если в глубине души ей было интересно рассмотреть его и разгадать загадку, почему его облик кажется ей таким знакомым. Нэнси имела свое представление о мужской психологии, и ей вовсе не хотелось завести очередного поклонника.

Однако, сегодня, обнаружив, что он на нее не смотрел и его вовсе не было на привычном месте, Нэнси слегка расстроилась, потому что этот факт слегка озадачил е. Ей было любопытно, почему сегодня он решил не выходить, и почему ее это вообще интересует. Обычно, она быстро проходила мимо него, словно он был одним из деревьев, стоящих по краю дороги за и перед изгородями усадеб и особняков, расположенных в этом небольшом районе.

Нэнси удивлялась тому, что этот мужчина, хоть и был для не как элемент пейзажа, но стоило ему исчезнуть, как тут же завладел ее мыслями, и его судьба стала интересовать ее.

Она стала размышлять о нем всю дорогу к дому сестры и даже, пока ехала на ее машине, она думала о том, не уехал ли он или не заболел ли, и кем он приходится тому пожилому человеку, что слыл на всю округу чудаком.

Она перестала думать о нем только в кафе. На обратном пути она так же не вспоминала о нем, и ее размышления были теперь о том, что в конце недели ей нужно будет, как и обычно по субботам, появиться в другом месте вместе с Арнольдом, приятелем с подработки, чтобы развлечь отдыхающую публику скромными и уютными парными танцами под джаз. Она с недовольством подумала о том, что Арнольд опять начнет свои попытки добиться ее симпатии и внимания способами, которые она называла «интеллигентным насилием», то есть, используя добрые по отношению к ней намерения и дела как разменную монету, зная, что она не заинтересована в нем как в мужчине, но навязывая их так, что она не могла отказаться и потом, в случае чего, косвенно попрекав ими ее. Он был очень неплохим человеком, хоть и со своими, как говорится, «тараканами в голове», и от того Нэнси мучилась сильнее, что не испытывала к нему ничего кроме дружеского расположения и обыкновенной человеческой теплоты.

Конечно же, порой, он делал добрые дела для нее от души, она это чувствовала, была очень ему благодарна.

Этот человек был недурен собой, и вокруг него постоянно толпились женщины, но Нэнси была первая, кто не поддался на его чары, и мужчина был сам этим очарован. По-видимому, это была одна из причин, почему он не желал отступать, даже несмотря на явное отсутствие романтического интереса у девушки.

В глубине души Нэнси мечтала, чтобы его отправили танцевать в другой клуб, а ей дали другого партнера, более понятливого и деловитого, и лучше всего такого, которого она бы не заинтересовала как женщина.

Глава 7. Проблемы сердечных дел в прямом и переносном смысле.

Наступила суббота, и дядя Чарли чуть ли не силой выпроводил племянника из дома, запретив тому работать и пригрозив, что если он притронется хоть к одному рабочему инструменту в этот день, то тут же отправится обратно, туда, откуда приехал.

Бернард знал, что эти угрозы пустые, но все же не стал спорить с дядей. Правда, на минуту мужчине закралось подозрение, что дядя удумал что-то противозаконное, что-то, во что не хочет посвящать своего родственничка, и потому спешит избавиться от него на время – уж больно настойчиво он гнал того.

Но вскоре с смущением он отверг эту мысль, ведь до сих пор его дядя не давал никаких оснований думать о нем в таком свете, наоборот, за прошедшую неделю Бернард убедился, что его дядя был великолепным, справедливым, умным, хоть и чудным человеком.

Поэтому племянник не стал развивать свои несправедливые подозрения дальше и послушно покинул дом, чтобы отдохнуть душой и телом в местном джаз-клубе, который он так сильно хотел посетить с самого первого момента, как увидел его.

Однако до этого произошло ещё одно маленькое и почти незаметное для ближайшего времени событие, благодаря которому Бернард узнал еще одного человека в этом поселении. Прямо перед тем, как Миллер младший собрался уйти, к его дяде пришел седовласый маленький человек с очень короткой стрижкой, переходящей в лысину – некий мистер Сюзи. Ему едва хватало роста, чтобы дотянуться до плеча дяди Чарли, и он был очень подвижным. На нем был спортивный костюм и легкая куртка, все это как минимум на размер меньше его собственного.

Этот седовласый человек, мистер Сюзи, был очень внимателен к собеседнику – его изучающий взгляд даже обескураживал. Познакомившись и обменявшись рукопожатиями, они, наконец, сели пить чай. Вскоре Бернарда начал раздражать этот мужчина своими бесконечными извинениями и непоследовательностью в высказываниях, из-за чего, вся его благожелательность казалась раболепной и напускной.

Наконец, седовласый мужчина занял у дяди Чарли деньги до следующей недели и отправился туда откуда пришёл. Бернард не знал, как отнестись к нему. С одной стороны, этот человек не вызвал у него положительных эмоций, в нем что-то казалось недобросовестным. Однако, с другой стороны, Бернарду было жаль его. Учитывая, что Бернард всегда был терпимым, доброжелательным и понимающий даже к самым неприятным и эгоистичным людям, он не испытывал к нему неприязни. К тому же сам Миллер младший, безусловно, помнил, что никто не без греха.

Так и не решив, какое впечатление произвел на него гость, Бернард выбросил его из головы, предварительно, мысленно пожелав тому всего самого наилучшего, и, наконец, отправился туда, куда так сильно жаждал пойти, прямо перед тем как мистер Сюзи соизволил посетить их, и задержать его на добрых полчаса.

По дороге он осматривал дома, замечая, как сильно время изменило все вокруг. Остановившись перед зданием джаз-клуба, мужчина также осмотрел его, внимательно замечая все детали: плоскую крышу, фриз, широкие окна, на которых были изображены силуэты людей с инструментами, две массивные двери, которые выглядели обновленными и отличались стилем от всего фасада здания.

Возле одного из двух входов стояла молодая женщина с кудрявыми светлыми волосами, едва прикрывающими ее уши. На ней была аккуратная зимняя шапка с длинным черным пером, которое она то и дело отводила от своего лица. Она курила длинную, тонкую сигарету, такую же черную, как перо на шапке, и смеялась над чем-то, что ей нашептывал дородный усатый мужчина в возрасте. На нем была меховая дубленка и старомодный цилиндр вместо шапки.

Также у него были круглые очки в тонкой оправе, а усы были подкручены и уложены, словно приклеены. Каждый раз, когда ему удавалось рассмешить молодую женщину, он также посмеивался вслед за ней басом, при этом расправлял плечи, вытягиваясь в струнку, и накручивал правый ус на указательный палец.

Бернард подошел к этой паре, извинился и спросил:

– Простите, пожалуйста, что отвлекаю вас, но не подскажете ли вы, будете ли так любезны, входят ли посетители через этот вход? Или же следует пройти ко второму?

Женщина и мужчина одновременно замолчали, после чего указали на второй вход, находящийся в нескольких метрах от них, и снова принялись переговариваться.

Миллер прошел к другому входу, с любопытством оглядываясь на пару, оставшуюся позади, толкнул дверь и нерешительно вошел в помещение. Внутри здания он также огляделся вокруг. В просторном и уютном зале горели частично красные и частично синие огни, создавая на удивление теплую и уютную атмосферу.

На маленькой сцене в конце зала, заставленного небольшими деревянными столиками и стульями, была такая же небольшая сцена, на которой выступали музыканты. Закрыв глаза, они наигрывали легкие и заводные джазовые мелодии, притопывая ногой и вытягивая в такт шеи, от чего у Бернарда сложилось впечатление, что они похожи на гусей.

Миллер снял пальто и повесил его на высокую темную вешалку у входа, затем поправил жилетку и пиджак, и, для настроения, вставил в петлицу пиджака смятый фиолетовый цветок, выудив его из плотного кармана жилетки, после чего присел за один из столиков.

Он откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, наслаждаясь музыкой и притопывая в такт ногой, совсем как музыканты на сцене. Бернард очень любил джаз! Наверное, даже больше всех стилей, какие только существуют в музыкальном мире.

Тут к Бернарду подошел приветливый молодой человек в фартуке и улыбаясь до ушей принял у него заказ, состоящий из медового эля и жареной картошки с кусочками баранины.

В ожидании своего заказа, Бернард оглядел зал, теперь уже со своего места. Вдруг он замер, и его взгляд застыл, устремившись вперед. Он даже перестал притопывать. Его синие глаза были устремлены к танцующей паре возле сцены.

Пара не выглядела как влюбленные, но увиденное легло тяжким грузом на душу мужчины. Вокруг них кружились еще несколько танцующих, но взгляд Бернарда был прикован только к ним.

Миллер завороженно следил за плавными движениями девушки в объятиях мужчины, той самой девушки, которая была ему знакома по их первой встрече в ее кафе, и которая каждый день ходила мимо усадьбы с гордым и слегка надменным видом, не удостоив его даже взглядом.

А ведь он даже не мог предположить, что у нее кто-то может быть, и уже размечтался тогда, стоя у изгороди, глядя ей в след с застрявшими в горле словами и нервно вцепившись в кусты пальцами.

Конечно, у такой-то красавицы! Как может такая девушка быть свободна? Но уже минуту спустя он вновь стал убеждать себя, что пара не выглядит влюбленной друг в друга, что серьезных чувств между ними не наблюдается, по крайней мере, со стороны девушки не исходило никакого особенного тепла по отношению к партнеру.

Наконец, Бернарду принесли стакан эля, предупредив, что блюдо нужно будет подождать ещё пару минут. Он кивнул и продолжил анализировать ситуацию. Он сам не знал зачем, но успокаивал себя тем, что обычно, на парные танцы, джаз клубы в их поселении и во всей округе нанимают совершенно незнакомых друг другу людей.

Это слабое утешение немного приободрило мужчину, хотя он и сам понимал, что из этого все равно ничего не следует. И все же, как бы ни обстояли дела, он ожидал, что сейчас она взглянет на него, ведь ее глаза заблуждали по залу.

Бернард весь подобрался и даже замер со стаканом эля у рта. Он замер, молясь, чтобы она взглянула на него, но она лишь скользнула по нему равнодушным взглядом и перевела свои глаза на партнёра по танцам. Миллер с ревностью отметил, что она слегка улыбнулась тому, но тут же закрыла глаза и продолжала танец отстраненно, отдаваясь музыке.

Бернард принялся за еду, которую ему наконец принесли, и в то же время, не отрываясь, глядел на нее, мечтая пригласить ее на следующий танец или танец, который будет следовать после следующего. И это очень напомнило ему его же пустые обещания у изгороди самому себе, что он в следующий раз обязательно поприветствует девушку.

В конце концов, Бернард убедил себя, что обязан пригласить ее после того, как партнер наконец оставит ее в покое. И, к своему огромному разочарованию, обнаружил, что не сможет дождаться, потому что с каждой минутой сердце билось все быстрее, грозясь выскочить из груди, и он понимал, что в таком состоянии не сможет даже сделать шаг по направлению к ней.

Бернард размышлял, почему же это происходит с ним, потому ли что он выпил эль, или же он настолько разволновался из-за нее. Мужчину очень огорчала такая реакция на эту девушку, ведь он понимал, что такой хрупкой девушке нужен сильный и смелый защитник, и хотя телом он был силен, но внутри все дрожало от волнения, как будто он был юным подростком, и никого не было рядом, чтобы убедить его в том, что это вполне нормальная реакция для мужчины его склада характера и что ничего постыдного в этом нет.

Сказать больше – это было даже трогательно и очаровательно, и если бы только девушка явила ему свою благосклонность, то он стал бы для нее тем самым смелым защитником, сраженным лишь своим трепетным и благородным чувством к ней.

Он сидел, ел, смотрел на нее, как завороженный, собираясь обратить как-то на себя ее внимание, но безуспешно: как ему казалось, его смущение при крайнем волнении делало из него – умного и рассудительного человека – идиота.

Он ненавидел себя в эту минуту и стыдился. Он был слишком смущен, даже чтобы поприветствовать эту девушку со своего места и уйти, и потому упрямо продолжал смотреть на нее, не теряя надежды, что та сама увидит его и узнает.

Время шло, Бернард доедал свою порцию не глядя в тарелку. Вместо этого он не сводил глаз со своей прекрасной знакомой незнакомки, и уже спустя несколько минут он обнаружил, что замечтался вовсе. Он вообразил себе, что танцует с ней. Вместо этого высокого и самодовольного, на его взгляд, человека. Сейчас музыка заглушила все остальные звуки. И его сердце забилось еще быстрее, а дыхание вовсе сперло в зобу, словно танец с ней был самым важным делом в его жизни. Миллер даже не помышлял о том, что если бы его мечта стала реальностью, то через какое-то время все встало бы на свои места. По классике жанра девушка отошла бы на второй план, и воспоминание об этом моменте затерялось бы в хороводе дней. И все же, в его воображении она была так близко к нему прямо в этот момент и он дрожал от переполнявших его эмоций; а она, так мило, нежно и в то же время крепко обнимала его вокруг талии и склонив голову ему на грудь.

Вообразив такую сцену, он стал мечтать дальше, спрашивая себя, что же будет, если он признается ей, что она так сильно зацепила его? Улыбнется ли она ему? Скажет ли, что чувствует к нему то же, что и он к ней? Наконец, Бернард очнулся от своих грез и интенсивно потряс головой. Он слегка нахмурился, удивляясь, что за глупости лезут к нему в голову.

«Она словно преследует меня, при этом не обращая ни малейшего внимания», – с раздражением подумал он, – «просто насмешка судьбы!»

Резко поднявшись на ноги, отчего его стул скрипнул на весь зал, он сделал последний глоток эля и быстрым шагом направился к выходу, на ходу хватая с вешалки пальто и не замечая, что девушка, к которой было приковано его внимание всего минуту назад, остановилась и присмотрелась ему вслед.

«Это же он!», – мелькнула в её голове быстрая мысль, и она инстинктивно дернулась за покинувшим здание мужчиной. – «Это мужчина из усадьбы! Где же еще я видела его лицо?»

– Кто это? – спросил Арнольд, легонько дернув девушку за руку, тем самым выдергивая ее из размышлений в реальность. – Ты его знаешь? – голос его звучал нарочито весело, но Нэнси поняла, что он приревновал ее, и строго на него взглянула. Нэнси, как обычно бывало в таких случаях, охватила чувство досады.

– Какое тебе дело, Арнольд? – спросила она нахмурившись, но тут же смягчилась, понимая, что не имеет право злиться на человека только потому что он не в состоянии справиться с охватившими его чувствами. Она взглянула на столик, где стоял ее напиток, который она заказала еще до танцев, и пожелала сейчас оказаться там.

Светловолосая девушка, сидевшая возле этого напитка, её верная подруга Барбара, ожидающая окончания танцев, смотрела перед собой о чем-то глубоко задумавшись.

– Хотя, если тебе просто любопытно, то отвечу: я не знаю его лично, но много раз видела его за изгородью усадьбы, не далеко от дома Сары… – тут Нэнси словно громом поразило, и она замолчала, неожиданно вспомнив морозную ночь, примечательную тем, что ни до, ни после нее еще не было настолько холодных ночей в этом году; ночь, когда она не закрыла свое кафе вовремя и к ней прибыл запоздалый замерзший посетитель, которого позже она довезла до вокзала. Это был он!

Нэнси удивилась, что напрочь забыла о его существовании. Мужчина был весьма красив, для того, чтобы его можно было так легко забыть. Тем более прошло совсем немного времени, но в силу некоторых особенностей, присущих её складу ума и памяти, она все же забыла и вспомнила о нем только сейчас. Наверное, это случилось ещё и потому, как говорилось уже ранее, что внешность человека не имела для нее слишком большого значения.

– Что же ты не познакомишься с ним? – спросил Арнольд слегка насмешливо. Яд ревности в его голосе, так и сочился, хотя, по своей незлобивой натуре, он пытался это скрыть. – Может быть, наконец, нашла бы себе подходящего мужа, – он добавил это с таким выражением лица, словно это были слова любящего брата, а не заинтересованного в ней мужчины, притом с таким нажимом, что Нэнси сразу стало понятно, что в них имеется намек на ее избирательность и скрытое осуждение того, что сам он, Арнольд, не входит в круг подходящих ей людей. Она почувствовала укол вины.

– Что за глупости ты говоришь? – нашла в себе силы возмутиться она, и не потому что хотела заверить его в том, что у нее нет никакого “подходящего круга”, а потому что действительно посчитала его слова глупостью. – Я едва знаю его! Я никогда даже не говорила с ним!

Здесь она приврала и закусила губу, пытаясь скрыть это. Конечно, она разговаривала с ним, когда он пришел к ней в кафе уставший, замерзший, голодный (едва она это вспоминала, как ее охватывал стыд за ее жестокое поведение тогда), но Арнольду вовсе не обязательно было знать, что она знает какой у него голос и какие у него манеры.

Нэнси, признаться, и сама не хотела вспоминать об этом. Конечно, тот случай в кафе не был ей неприятен, но почему-то вспоминать о нем ей не хотелось, то ли из-за своего постыдно грубого поведения в ту ночь, то ли оттого, что при воспоминании, она ощутила, что взяла ответственность за мужчину, когда решила довезти того до поселения. Она боялась, что это воспоминание будет для неё слишком обременительно.

Нэнси снова задумалась, теперь уже о том, что там, за изгородью той усадьбы, где проживает известный на всю округу чудак (по-видимому, тот и является молодому человеку дядей, которому он звонил из её кафе, чтобы узнать адрес), теперь обитает именно тот самый ночной посетитель.

Она подумала, что вполне могла бы довезти его прямо до дома тогда, ведь дом его дяди оказался совсем недалеко от ее дома и дома Сары. Девушка пожурила себя за то, что не спросила его адрес, а также, подглядывая за его почерком левой и правой руки, не удосужилась прочесть смысл сделанной им заметки.

Впервые за долгое время кто-то смог настолько завладеть ее вниманием. И это несмотря на то, что он не был ей даже симпатичен, по-крайней мере не более симпатичен, чем любой мужчина в этом зале.

Воспоминания той ночи, когда он ввалился в её кафе, нахлынули на неё с новой силой, и она неосознанно чуть отодвинулась от Арнольда.

– В чём дело? У тебя всё хорошо? – спросил Арнольд, слегка обеспокоенно, и ей, как обычно, показалось, что обеспокоен он был более тем, что она отодвинулась от него, чем тем, что ее правда что-то мучает.

– Да всё хорошо, просто кое-что вспомнила, – весело отозвалась девушка, про себя же она подумала, – «какая глупость то, что я думаю об этих вещах.»

«Однозначно, он довольно милый и интересный человек», – подумала она вдобавок про Бернарда, – «но это не значит, что мне бы хотелось продолжать с ним знакомство.»

Арнольд с сомнением взглянул на нее и вновь повернул голову к двери, за которой, около минуты назад, скрылся незнакомый ему мужчина. Он снова посмотрел на нее, размышляя о том, что эта девушка явно что-то недоговаривает.

Нэнси внимательно посмотрела на Арнольда и подумала о том, что могла бы относиться к нему как к брату, если бы он так не душил ее излишним вниманием. Она подумала, что искренне желает этому человеку, стоящему перед ней сейчас, счастья.

Бернард ступил на порог их с дядей дома, окликнул Доктора и отправился прогуляться с ним возле реки, стараясь не попасться на глаза дяде, который сидел в беседке, раскуривая трубку, чтобы не объясняться перед ним, почему он настолько взволнован и смятен.

Миллер младший должен был как можно скорее разобраться в своих мыслях и чувствах, и ничто не подходило бы для этого лучше, чем лесистый берег реки, от которой веяло осенним ветром. Он шел так быстро, что казалось, почти бежал, вспоминая первую ночь, когда приехал в это поселение и не глядя на дядиного бобтейла, который высунув язык, мчался за ним.

Таких морозных ночей больше не повторялось, даже тогда, когда он второй раз навестил Стивена Стэнли, но воздух был все еще холодный, особенно у воды. И подойдя к ее кромке, мужчина поежился, поплотнее запахивая пальто. Тонкий лед, появлявшийся каждую ночь на реке, каждое утро таял, и теперь она шумела холодными волнами, словно море.

До того, как приехал сюда, Бернард жил недалеко от моря, и оглянувшись вокруг, вдохнув свежий воздух и прислушиваясь к шуму воды, он ощутил мимолетный, но острый приступ ностальгии, которая тем не менее слегка успокоила его. Побродив вдоль берега какое-то время, он начал успокаиваться все больше и больше. С некоторой настороженностью он снова подумал о Нэнси, анализируя то, что с ним происходит и почему; он и не подозревал, что его натура настолько пылкая, что он потеряет покой из-за одной едва знакомой барышни, впервые, когда он далеко уже не мальчик.

С самого первого момента, как только он увидел ее склонившуюся над тетрадью в кафе, она чем-то зацепила его, и как только он вошел туда, он понял, что не встречал еще в своей жизни подобной ей. Еще тогда она показалась ему необычной и деловитой, бойкой, но в то же время такой женственной и очаровательной. Весь ее образ показался ему теперь, когда он увидел ее в этом клубе, настолько родным и знакомым, дарующим мир и уверенность в ее доброте за внешним холодным фасадом, что он пришел к единственному верному для себя решению, однако полностью противоположному его предыдущему – он решил, что отныне будет пытаться добиться ее расположения.

Нэнси отошла в самый угол зала и задумалась. Барбара все так же сидела за столиком и витала в своих мыслях, не замечая ничего. Арнольд остановился у бара и заказал себе и Нэнси коктейль. Через пару минут он приблизился к Нэнси и, оглядев задумчивую девушку внимательным взглядом, протянул ей коктейль. Он пытался понять, о чем она сейчас думает, ему казалось, что он знает, но никогда не мог угадать ее мысли с точностью.

Нэнси невольно контролировала этот момент, она не давала ему увидеть себя такой, какой она была на самом деле, и на это влияло несколько факторов: во-первых, она позволяла узнать себя лишь тем, кто был ей на самом деле близок, а во-вторых, она и сама порой не знала о себе все до конца.

Арнольд прекрасно осознавал, что у него была некая болезненная привязанность к ней, хотя она частенько его и раздражала тем, что не соответствовало его ожиданиям. С упорностью, словно мазохист, он стремился к общению с ней.

Он так же понимал, что Нэнси единственная девушка, которая не вешалась ему на шею, и от того ему было особенно приятно пытаться добиться её, несмотря на то, что он тем не менее осознавал, что вряд ли у него это получится.

Нэнси относилась к нему с уважением и человеческой теплотой, говорила с ним на разные темы с неподдельным интересом; да, порой их интересы совсем не совпадали, но он всегда был благодарным слушателем!

Ничего из того, что Нэнси делала или говорила, не указывало ему, что она относится к нему как к возлюбленному.

Арнольд догадывался, что ее задумчивое состояние сейчас связано скорее всего с тем мужчиной, что так стремительно покинул помещение совсем недавно, и он отчаянно ревновал её, при том не ощущая себя правым, потому что она никогда ничего ему не обещала.

Она никогда не стремилась к общению с ним первой – именно он всегда сам находил повод обратиться к ней.

Множество раз, не добившись от неё нужной реакции, Арнольд пытался прекратить всякую связь, но его хватало ненадолго. И теперь, интерес её к другому мужчине, поневоле направил его мысли на желание немедля действовать, чтобы постараться удержать Нэнси, дабы она даже не смотрела в сторону этого субъекта.

И как бы часто он не говорил ей, что было бы замечательно, если бы она нашла кого-то, с кем могла бы построить семью, даже если не с ним, и как он желает ей этого, все же, столкнувшись с реальной угрозой того, что она может быть с кем-то другим, он понял, что вовсе не желает этого. Если бы только Арнольд мог очнуться от своей блажи по Нэнси, и оглянуться вокруг, заметить кого-то ещё кроме нее, то наверняка заметил бы, что и он не обделен преданным вниманием милой, хоть и взбалмошной подруги Нэнси Барбары.

Она молча наблюдала за потугами Арнольда ухаживать за Нэнси и мужественно смирилась с этим, порой даже раздавая ему советы, чем можно было бы увлечь ее подругу. Но, советы были напрасны. Нэнси никогда не нравились навязчивые ухаживания, какой бы хороший человек ни был, и чем больше мужчина ухаживал за ней вопреки её воле, тем негативнее она реагировала на его присутствие в своей жизни. К своему собственному огорчению, она, в большинстве случаев, не рада была видеть такого ухажера и потому испытывала муки совести.

Бернард с Доктором медленно прогуливались вдоль реки и наконец добрели до небольшой разрушенной мельницы. Миллер с интересом взглянул на нее. От реки вдруг повеяло холодом, который до боли резанул кончики ушей и затылок, и в голове его тут же мелькнула мысль, что все же нужно будет купить шапку.

Вдруг из-за мельницы, прямо навстречу путнику и собаке, вышел тщедушный и невысокий паренёк. У него было круглое открытое лицо, серо-голубые глаза, а его щёки были пухлыми и чуть выдавались от его круглого лица. На его голове красовалась черная вязаная шапка, не закрывающая уши. Она торчала забавным образом, словно гномичий колпак, но очень шла ему.

Он выглядел довольно безобидно, но при его внезапном появлении Бернард невольно вздрогнул от неожиданности, а Доктор, тем временем, насупился и зарычал. Неожиданно этот паренек поднял руки вверх и что-то неразборчиво замычал, показывая жестами, что он не собирается причинять никому из них зла. Бернард тут же схватил Доктора за цепь, служившую псу ошейником.

– Не волнуйтесь, он не кусается! – тут же заверил парнишку Бернард и потянул Доктора на себя сильнее, так как собака вдруг с повышенным любопытством потянулась к пареньку.

– Доктор, сидеть! – приказал Бернард Доктору, и пёс наконец сел, дружелюбно виляя хвостом и вывалив розовый язык. Глаза Доктора поблескивали сквозь густую шерсть, неотрывно наблюдая за незнакомцем. Стоило Бернарду чуть ослабить хватку, как пёс резко дернулся, и мужчина, не ожидавший резкого рывка, оступился и покачнулся, едва удерживая равновесие.

Сердце его тут же подпрыгнуло в груди и быстро-быстро забилось. Он очень знакомо задохнулся и несколько секунд не мог нормально дышать, присев на всё ещё зелёную траву, местами покрытую жухлыми листьями. Он упустил собаку, которая принялась бегать вокруг по берегу и игриво рычать, то и дело подскакивая к пареньку.

– Чыто сы выамы сэр? – подбежал тем временем к Миллеру парнишка с крайне испуганным видом, мыча и взмахивая руками. Бернард замотал головой, давая понять, что все под контролем. Давно такого с ним не происходило, однако он сразу понял, что у него начался приступ тахикардии, но также он помнил, что вскоре тот должен закончиться. Помотав головой парнишке еще раз, он сидел на траве еще около минуты, склонив голову на колени, прижатые к груди, и глубоко дышал.

Приступ затянулся, и он подумал о том, что с возрастом возможно сердцу тяжелее справиться с ним. От этих мыслей его охватил бесконтрольный страх. Мужчина хотел жить и чувствовал это как никогда раньше.

Тем временем, Нэнси вернулась домой и почувствовала себя выжатой, как лимон. Так бывало с ней всегда после того, как Арнольд вел себя с ней слишком навязчиво и, даже, если уместно так выразиться – удушающе. Порой он вел себя вполне понимающе и на удивление мило, словно она не была объектом его интереса. Нэнси была совсем не против приятельского общения, если только оно было в меру.

Бывали также времена, когда Арнольд куда-то исчезал из её жизни, и девушка подозревала, что таким образом он пытается вывести ее на какие-то выражения чувств, и, как бы ни было стыдно признаваться самой себе, но ей дышалось в такие дни легче. Нэнси, вообще, была не особо общительным человеком, и лучше всего ей было дома, в кругу семьи, либо одной; в кругу же своих друзей она очень часто морально уставала и потому старалась как можно скорее сбежать из компании и уединиться с книгой.

Чаще всего, Нэнси в целом была убеждена, что не создана для семьи, и думала о том, что скорее всего она никогда не выйдет замуж. И если бы уж такая перспектива возникла, то она несомненно желала бы выйти замуж только за человека, которого бы полюбила всей душой, и никак иначе. Всякая любовь, произрастающая из брака по расчету, была для нее на грани фантастики: она не верила в неё, но вопреки всему, она очень любила читать книги с такой тематикой!

Пока Бернард приходил в себя, сидя на траве и не замечая никого вокруг, он отчего-то вспомнил, как в юности, будучи двенадцати лет, он часто ходил целыми днями голодный, отчаянно пытаясь хоть где-то урвать кусочек еды или стаканчик чая. Родители только-только начали вылезать из вечно преследовавшей их финансовой несостоятельности, чтобы приобрести достаток уже навсегда, он же и сам работал где мог и как мог,но что может заработать ребенок, который, в силу особенности организма, к тому же быстро устает?

В то время он бывало бегал из столицы в сады, которые располагались в трех милях от нее, только для того, чтобы пробраться в сад к сварливому старику, одному из знакомых его отца, на каждом шагу по участку которого он продолжал бороться с искушением взять что-нибудь из его огорода. И как часто он сдавался этому искушению!

Он обманывал сам себя, старательно убеждая, что как только их семья разбогатеет, то он отплатит старику за все яблоки, груши, огурцы и другие плоды, которые он сорвал у него; тем не менее совесть сильно мучила его уже тогда, несмотря на все убеждения, и он безуспешно противился каждой попытке проникнуть в чужой сад снова, не в силах оставить глупую, опасную и бесчестную затею, порочащую его юное, доброе сердце.

Даже в те годы эти вылазки в чужой сад противоречили его натуре, но требовательный организм растущего мальчика не давал ему покоя и затыкал бедную совесть на задворках.

С каким стыдом он вспоминал это время теперь! И хотя у него была причина так поступать, к тому же он тысячу раз просил прощения за это на церковных службах, которые он и его родители посещали каждое воскресение, мысли о том, что он прямо сейчас умрет и душа его будет отвергнута из-за этих овощей и фруктов, смутили его слишком сильно, заставляя сердце биться ещё быстрее.

Он постарался дышать ещё глубже и успокоиться как можно скорее, потому что его волнение не улучшало положение, а делало только хуже. Круглолицый парень смотрел на него с беспокойством, но уже не пытался помочь. Вдруг, сердце Бернарда резко перешло в нормальный ритм, и он со слабой улыбкой взглянул на паренька. Все его тело привычно охватила слабость, словно несколько секунд назад он пробежал длинную дистанцию.

– Всё в порядке, – заверил он наконец незнакомца. – Не переживайте, со мной такое бывает иногда. Я с самого детства страдаю такими приступами, и ничего – жив еще.

С этими словами, которые предназначались, чтобы подбодрить не только незнакомца, но и самого себя, он вытащил из-за пазухи своего старого пальто потертую, посеребряную фляжку и быстро отпил ее содержимое. Незнакомец теперь уже смотрел на него не с беспокойством, а с любопытством.

– Просто вода, – сказал Бернард, поймав его взгляд, и приподнял фляжку над головой, как обычно приподнимают бокал, произнося тост.

Он сидел на холодной траве, и ему становилось с каждой пройденной минутой спокойнее, но вместе с тем холоднее, и как бывало с ним всегда после приступа, когда сердце начинало биться медленнее и восстанавливало свой обычный ритм, его тело стала пробивать дрожь. На этот раз она была намного ощутимее, и он подумал, что к шапке ему нужно будет прикупить что-то более подходящее к будущим холодам, или же надеть наконец отцовскую дубленку и не менять её уже больше в течение всей грядущей зимы.

Размышляя о том, что дубленка слегка тесна ему, а перешить её некому, он подумал о том, что вариант купить новую как нельзя лучше, тем более, что у него было желание выглядеть теперь как можно лучше!

Сразу после этих мыслей он озаботился, где же взять для этого достаточно денег. Он никогда не брал у дяди Чарли деньги за свои труды – лишь ел и пил у него столько, сколько ему хотелось и что хотелось из того, что было в его погребах и холодильниках, а также в шкафчиках на кухне. Бернард, как известно, не был бездельником и многое умел делать руками.

Мысль о том, чтобы найти работу, которая не будет в ущерб помощи дяде с усадьбой, еще прочнее укоренилась в его мозгу, и от охватившего его энтузиазма он даже позабыл о том, что с ним было несколько минут назад. Ему очень нужны были собственные деньги, заработанные своими руками, особенно в преддверии того, что он решил попытаться добиться расположения и ответной любви у прекрасной девушки, которая не хотела покидать его мысли.

Эти размышления вдохнули в него новые силы, и он, приподнявшись ловко, встал, отряхнул руки и подал правую из них пареньку, все еще стоявшему возле него.

– Будем знакомы, – сказал он горячо, пожимая ему руку. – Меня зовут Бернард. – Парень неразборчиво проговорил своё имя в ответ на эту реплику, иБернард пришлось переспросить. После нескольких попыток понять, что говорит его собеседник, Бернард вытащил свой блокнот и ручку из внутреннего нагрудного кармана пальто и протянул их парню. Парень вывел аккуратным почерком своё имя, а Бернард развернул к себе блокнот и прочитал: Алекс.

– Приятно познакомиться, Алекс, – еще раз пожав парнишке руку, он кивнул и положил блокнот обратно. – Ты живешь в этой мельнице?

Парень активно замотал головой. Тут Доктор, про которого все успешно забыли, вразвалку притрусил к племяннику хозяина и уселся у его ног.

– Что, нагулялся? – спросил с улыбкой на лице Бернард, снисходительно глядя на лохматого великана, и потрепал собаку по холке. – Нам пора, Алекс! Рад был познакомиться, – сказал он парню и вдруг замер, задумавшись, что может узнать у нового знакомого о работе для себя. – Не знаешь, случайно, где я могу найти место для работы в этом поселении?

Парень посмотрел на Бернарда несколько секунд, словно раздумывая над его вопросом, и внезапно активно закивал головой, после чего стал показывать знаками, чтобы Бернард следовал за ним. Бернард же на мгновение взглянул на Доктора и помявшись в нерешительности, все же проследовал по следам нового знакомого.

Глава 8. Загадочная находка.

Примерно через полчаса пути они дошли до небольшого ветхого домишки, окруженной редким колючим кустарником, который был огорожен от соседних участков лишь низким деревянным забором.

Бернард не знал, куда именно ведет их его новый знакомый и продолжал слепо следовать за ним. В своих мыслях он давно уже решил довериться этому парнишке – у того не было причин желать мужчине зла. Кроме того, этот парнишка, своим неподдельным беспокойством за Бернарда, когда тому стало плохо, вполне заслужил это доверие.

Навстречу им из ветхого этого домишки вышла пожилая женщина с неряшливой косой каштановых волос, перекинутой через плечо. На женщине было длинное шерстяное платье. Она спустилась с крыльца, улыбаясь Алексу крайне теплой улыбкой.

По ее приближению Бернарду сразу бросилось в глаза, что у нее не хватает несколько зубов, а из тех, что были – половина сияла золотом. Но ни отсутствие зубов, ни золотое сияние многих из них не портило женщину. Она была миловидной, приветливой и добропорядочной на вид.

Затем женщина обратила свой взгляд к самому Бернарду, взгляд ее был преисполнен почтения, словно тот, на кого она смотрела, был ее давним другом. Бернард в свою очередь не преминул выразить ей свое почтение, кивнув и прижав руку к груди, тем самым демонстрируя свою благодарность.

Тут женщина заметила собаку и слегка попятилась назад, вцепившись в подол своего платья настолько крепко, что костяшки ее пальцев побелели.

– Не бойтесь, он не кусается! – тут же спохватился Бернард и схватил собаку за цепь. Алекс обеспокоенно дернулся, словно ожидал, что повторится сцена у мельницы. Женщина рассеянно кивнула и вновь приобрела непринужденный вид.

– Вы друг моего сына? – спросила она с легким ирландским акцентом, указывая кивком головы на Алекса, стоящего рядом с ним.

– Я познакомился с вашим сыном только сегодня, но уже могу сказать, что он очень внимательный и славный малый! Вы должны им гордиться! – расхвалил ее сына Бернард, одобрительно похлопывая того по плечу. – Когда вашему сыну показалось, что моей жизни угрожает опасность, то он не раздумывая попытался помочь! Я очень ценю таких людей!

Мать не без гордости взглянула на сына и слегка смущенно улыбнулась, своей, почти беззубой, но от того не менее очаровательной улыбкой. Ей было очень любопытно, что это за ситуация такая, что Алексу показалось, что мужчине угрожает опасность, но сразу задать этот вопрос она не решилась. А потом, когда она все же возжелала утолить свое любопытство, ей помешал сын, обратившись к ней.

– Мыамыа, – проговорил он отрывисто и стал что-то быстро объяснять ей, сопровождая свои слова жестами. Женщина тем временем внимательно слушала его и попеременно кивала.

Вскоре она перевела взгляд на Бернарда, который с интересом наблюдал за этой сценой, восхищаясь тем, как женщина понимает язык своего сына.

– Алекс сказал, что вы ищете работу, – сказала она наконец, когда юноша развернулся к гостю.

– Я могу порекомендовать вас одному человеку, но не знаю, справитесь ли вы с работой, которую он мог бы вам дать. Конечно, вы рослый и сильный на вид молодой человек, – она отошла на пару шагов и задумчиво оглядела Бернарда с ног до головы, – но, несмотря на это, вы выглядите более как какой-то важный господин, или же – аристократ, нежели как простой работяга.

– Я готов попробовать, – ответил Бернард, кинув взгляд полный признательности на Алекса, который улыбался ему такой же простой и доброжелательной улыбкой, что и его мать. Бернард был польщен тем, что женщина так охарактеризовала его, но вместе с тем был не согласен с утверждением, что он не выглядит как простой работяга.

Его сильные руки и плечи, как и вся его фигура, внушали доверие, когда речь шла о тяжелом труде. Он, своей крепкой фигурой, напоминал человека, все время занятого тяжелым трудом, и лишь его одежда, а также, возможно, еще и внешний, несколько холеный вид: ровные черты лица, аккуратная стрижка, чисто выбритое лицо, наводили на мысли, что он не так прост – со стороны он и правда выглядел истинным джентльменом!

Однако, ненавистная работа на фабрике и физические упражнения, привитые дядей с детства, которые в свою очередь служили ему лекарством от редкой хандры, сделали из него ещё более внушительного и атлетически сложенного человека, чем он мог бы быть, лишь унаследовав от отца крупную широкую кость.

Потому удовольствие от того, что женщина сравнила его с аристократом, смешалось с некоторой долей досады от того, что из-за этого его не приняли за человека, способного справиться с работой, где требуется применять силу и умение.

Он был рад, что женщина не знает о его главной проблеме, которая может действительно помешать тяжелому труду – о дыре, пускай и маленькой, которая была в его сердце. Да, на его счастье, дыра была не настолько большой, чтобы, как мудрено выразились однажды доктора из сердечной сферы, «венозная и артериальная кровь смешивались до той степени, когда это грозит серьезным нарушением гемодинамики или перегрузкой правого желудочка, вызвав его гипертрофию».

И все же, самый загадочный и главный орган в организме человека, у Бернарда был несовершенен, как бывает несовершенен механизм великолепных часов; и этим все сказано. Потому он был рад, что сильное и здоровое тело отлично скрывало больное, но, как считал сам Бернард, не такое уж слабое сердце, и потому то, что кто-то решит, будто он не справится с работой по какой-то иной причине, чем его холеный вид «важного господина», никогда не пошевелившего и пальцем без слуг и подчинённых, он мог не волноваться.

Он не считал свое сердце тяжело больным и слабым ещё и потому, что приступы пароксизмальной тахикардии давно не появлялись на его горизонте: вот уже десять лет до сегодняшнего дня; и сегодняшний случай Бернард списывал на выпитый эль, а также эмоциональные переживания в джаз-клубе.

Он был напуган, думая, что может погибнуть, когда приступ затянулся, но все-таки понимал, что приступы лишь в редких случаях могут угрожать его жизни и потому не желал, чтобы люди вменяли ему немощь. В своей столице он проходил еженедельную аускультацию сердца и знал все изменения в нем в тот или иной период своей жизни.

То, что тяжелый труд подорвал его здоровье и вымотал его самого, но не довел его до инвалидности и к счастью, до могилы, он воспринимал как очень хороший знак, и потому не считал себя обязанным оповещать кого бы то ни было о своем маленьком недуге.

Сегодня, впервые, он задумался о том, что неплохо было бы в поселении найти хорошего доктора, чтобы тот проводил аускультацию его сердца и держал Бернарда в курсе изменений.

– Мне вовсе не чужд тяжелый труд, – добавил он после данных размышлений, стараясь скрыть досаду в голосе, – то, что я так выгляжу, не означает, что я никогда не трудился своими руками; даже наоборот, всю жизнь только этим и занимаюсь. Любовь и предпочтение к классике в одежде не делает меня бездельником. Конечно, не скрою, что порой мне хотелось бы пойти работать по профессии – учителем итальянского языка, и с каждым годом это желание только возрастает… Но, возвращаясь к вопросу о том месте, что вы готовы предложить мне, позвольте спросить вас, можете ли вы дать мне адрес этого человека? Я при первой же возможности пойду к нему и скажу, что пришел по вашей рекомендации, объясню все сам, чтобы вы не утруждали себя.

– Хорошо, конечно! – тут же согласилась женщина, которая до этого внимательно слушала его и так же внимательно смотрела на него. – И я не хотела вас обидеть. У вас есть где записать адрес? – Да, конечно. – Бернард снова вытащил свой многострадальный блокнот и ручку и приготовился записать адрес.

– И вы меня вовсе не обидели, – женщина удовлетворенно кивнула и не спеша продиктовала улицу и номер дома, после чего перепроверила, чтобы Бернард записал все правильно, и спросила, не хочет ли он зайти на чай.

Мужчина согласился, скорее из вежливости, чем из желания, потому что его мысли сейчас блуждали в будущем: он то находился в радостном предвкушении по поводу работы, то вдруг впадал в тревожное волнение при мысли о том, как именно следует начать попытки завоевать интерес и расположение Нэнси к себе и как она сама на это посмотрит.

Больше всего ему хотелось остаться одному и все хорошенько обдумать в тишине и покое, и излюбленный чай в последнюю очередь интересовал его в этот момент. Он с некоторым сомнением взглянул на Доктора, который внимательно осматривал и обнюхивал камешки на дороге, размышляя, не убежит ли собака, пока он принимает приглашение новых знакомых. Женщина, поймав взгляд Бернарда, тут же позволила взять пса с собой в дом. Наконец, когда мать, сын, а следом за ними и Бернард с Доктором вошли в прихожую, она представилась:

– Меня зовут Мэриэнн, – сказала она, развернувшись к мужчине. – Простите, что сразу не представилась. Я как-то забыла, что в таких случаях сначала нужно представиться.

– Очень приятно познакомиться, мэм, – ответил он с доброй улыбкой, показывая, что нисколько не порицает её за это. – Меня зовут Бернард.

– Прекрасное имя, – сказала она, включая газовую плитку и наливая в жестяной чайник воды. – Первый раз о таком слышу. Вам очень подходит!

Бернард вдруг, неожиданно для самого себя, почувствовал тепло от этого маленького замечания. Собственное имя так понравилось нашему герою, что он несколько эгоистично подумал о том, чтобы назвать своего сына так же, когда тот у него, как он надеялся, появится.

Через несколько минут мать, сын и Бернард сидели за столом, когда Доктор ел мясной суп из жестяной миски в углу маленькой кухни. Угощение прошло на славу, в уютной, непринужденной обстановке, с интересными людьми.

Миллер узнал, что отец Алекса живет отдельно от семьи, поскольку вынужден ухаживать за своей упрямой восьмидесяти девятилетней матерью, которая не хотела жить со своим сыном. Мэриэнн она не любила лишь потому, что та имела ирландские корни и долгое время прожила в Ирландии. Старушка имела предубеждения против ирландцев, считая их интриганами, склонными к колдовству и мошенничеству.

Отец Алекса был ее единственным сыном, и поскольку восьмидесяти девятилетней старушке было категорически запрещено проживать в одиночестве и ей был необходим постоянный уход, иного выхода для мужчины, кроме как разделиться на два дома, не было. Муж Мэриэнн часто присылал жене деньги, которые он зарабатывал за полдня.

Из-за старческих болезней его матери её нельзя было на долго оставлять одну, и поэтому то время, что он работал, с ней сидела соседка женщина, тоже в возрасте, но лет на десять младше его матери и намного здоровее ее.

Иногда, оставив соседку на целый день, он приезжал к своей семье, но матери, правду не говорил, убеждая ту, позже, что его задержали на работе. Бернард искренне посочувствовал Мэриэнн, что ей приходится так редко видеть своего мужа, и что такие обстоятельства очень сильно снижают качество жизни Алекса, его отца и Мэриэнн.

Он посетовал на эгоистичную старушку, но следом, опять же в свойственной ему манере, слегка пожалел ее. Ему было очень интересно познакомиться с этой семьей поближе и узнать о них больше, но его охватило переживание, что дядя Чарли, возможно, хватится своего любимого пса, и племянника заодно, и поэтому, спустя два часа увлекательной беседы, он попрощался с матерью и сыном, извинившись, что не может задержаться дольше, пообещав им вернуться как-нибудь на днях.

– Помните дорогу назад, Бернард? – участливо спросила Мэриэнн, помогая ему надеть пальто, тем самым напоминая ему его собственную мать. Он глубоко вдохнул, подавляя приступ ностальгии.

– Да, конечно, спасибо большое вам за беспокойство! – ответил он после непродолжительной паузы, с благодарностью в голосе, и отправился по той же дороге, по которой недавно он шел вместе с Алексом.

На улице еще не совсем стемнело, но солнце готовилось спуститься за горизонт. Предсумеречное состояние в сочетании с легким туманом создавало в поселении сказочную атмосферу. Мрачные, по характеру, люди наслаждались загадочностью окружающего, а веселые и легкие характеры наслаждались этой атмосферой по-своему, некоторые даже представляли, что окружены сказочным лесом. Для всех такая погода внушала чувство умиротворения и счастливой развязки.

Нэнси сидела возле столика и расчесывала волосы щеткой, это всегда помогало ей сосредоточиться на своих мыслях. Она вспомнила тот день, когда их отец чуть было не ушел из дома. Был зимний солнечный день. Сара спала в своей комнате после школы, ей было около девяти лет, а Нэнси с Саймоном сидели за столиком в зале и играли в «слова».

Отец был очень зол, потому что из его вещей что-то пропало, и он в раздражении носился по комнате, попутно ругаясь с их тогда еще здравствующей бабушкой, и обвиняя в пропаже то ее, то своих детей. Нэнси помнила некоторые отрывки разговора отца и бабушки, которые доносились из соседней комнаты.

Бабушка уверяла, что никто у него ничего не брал, и с раздражением пыталась его урезонить, а отец на повышенных тонах возражал ей и обвинял ее в том, что она кого-то покрывает, и скорее всего Саймона.

Нэнси не помнила, нашел ли он то, что искал, но помнила, чем закончилась эта ссора: бабушка сказала, что если он так и намеревается продолжать мотать им всем нервы, то пусть собирает все свои вещи и уходит туда, откуда пришел, и к большому удивлению, а также к не меньшему разочарованию Нэнси, их отец действительно собрал вещи и собрался уйти, но в последнюю минуту пришла мать и уладила разгоревшуюся ссору.

Этот мужчина не был таким уж плохим мужем и отцом, но некоторые черты его характера были настолько невыносимы, что даже среди его друзей остались только самые терпеливые и искренне привязанные к нему люди.

До того, как круг его друзей ограничился, частенько, мать Нэнси видела его в компании пьянчужек, которые часами стояли возле старой дырявой бочки, посреди которой горел слабый костерок, как в камельке, и протягивали к этому костерку руки, одетые в бепалые вязанные перчатки. Со временем отец не только растерял этих друзей, но остепенился и подобрел.

Однако, отношение Нэнси к замужеству было безвозвратно загублено. Исключение составлял лишь брак по большой, крепкой и обоюдной любви, с миролюбивым и добрым человеком, брак, который, как думала сама Нэнси, мог случиться лишь чудом.

Мысли Нэнси об отце и матери перетекли в мысли о перспективе собственного замужества; с каждой новой мыслью об этом, она лишь убеждалась в том, как далека от желания создать собственную семью, потому что не видела ни одной кандидатуры, подходящей под ее исключение.

Незаметно, ее мысли перетекли в сторону Арнольда, она думала о том, что он заботливый и искренний, но в душе ее никакого особенного чувства к нему не было, никакого, кроме дружеского участия.

У него была очень раздражающая ее черта – он пытался доказать ей, что знает ее хорошо, хотя она и сама себя толком не знала. Он указывал на те или иные черты ее характера, которых она никогда не замечала у себя.

Счастлив тот человек, который может понять себя, но другого понять никому не дано. Наверное, мы все, тот или иной раз, пытаемся читать человека, пытаемся угадать его мысли и чувства, но очень часто, а точнее, почти всегда, ошибаемся.

После недолгих размышлений об Арнольде, об его достоинствах и недостатках, девушка вспомнила мужчину, который сегодня стремительно покинул джаз клуб. Ей стало интересно, почему он так резко убежал, что его сподвигло на это. Он явно куда-то торопился, или же поссорился с кем-то там, хотя ссору она бы сразу заметила, не такое уж большое помещение было, этот их клуб. И за всеми этими немыми предположениями ей было невдомек, что именно она была причиной его побега.

– Как же все-таки его зовут? – вслух спросила она сама себя. – Он ведь точно называл свое имя, когда я подвозила его в поселение, – уперев кончик щетки себе в подбородок, она глубоко задумалась. С детства у нее бывали небольшие проблемы с памятью на имена, когда она слышала имя человека впервые. Нэнси продолжала вспоминать, – Что-то похожее на Бен кажется…

Она напрягла память еще чуть-чуть и припомнила точный диалог с незнакомцем в автомобиле по дороге к вокзалу. Она вспомнила, как украдкой кинула на него взгляд и заметила, что он начал клевать носом, силясь оставаться бодрым, как его голова тихонько опускалась и глаза закрывались, но через секунду он встряхивал ею и сильно моргал, и как эти действия вызвали улыбку на ее лице.

– Как вас зовут? – спросила она его тогда.

– Бернард Миллер – ответил он ей с улыбкой.

– Точно, Бернард! – воскликнула Нэнси уже не в своих воспоминаниях, конечно же, а в своей комнате и тут же прикрыла рот рукой, оглядываясь на дверь. Она вспомнила, как подумала о том, что имя ему очень подходит, но не высказала этого вслух.

Раз уж в это предвечернее время её мысли вдруг завертелись вокруг романтических отношений, то стоит добавить, что она также вспомнила, как в школьные годы ей очень понравился молодой человек, который отличался от всех крайне смуглой кожей, галантностью и правильностью.

Он относился к ней с глубочайшей симпатией, но не более того. Ее привлекало в нем то, что он старался быть очень осторожным в том, чтобы не давать ей ложную надежду. Вместе с тем, это, конечно, не могло не причинять ей страданий. К великому раздражению Нэнси, чаще всего этот молодой человек обращался к ней не иначе, как «сестра», и ей приходилось воспринимать это обращение и самой называть его «братом», потому что она в крайней степени сильно боялась потерять его расположение и отпугнуть его от себя.

Ей вспомнилось, как она пыталась привлечь его внимание и обижалась, когда это не удавалось. Однажды, она высказала ему совершенно нелепый упрёк, когда ей показалось, что на общей встрече молодёжи в то время он закрыл перед ней дверь. Сейчас ей было даже стыдно вспоминать об этом. Невольно она сравнила отношение того молодого человека к ней со своим отношением к Арнольду и снова почувствовала некоторую вину, хотя, уже минуту спустя, спрашивала сама себя, зачем же чувствовать вину в этом случае, если она сразу сказала Арнольду, что у них ничего не может быть!

Их отношения порой были довольно тёплыми, если не заходили за рамки дружбы. Её подруга Барбара всегда очень внимательно наблюдала за Арнольдом и ней самой, и часто говорила Нэнси что та поступает с ним довольно жестоко. Нэнси подозревала, что Барбара была не равнодушна к нему и рада была бы, если бы он обратил на её подругу внимание, но пока он сам упрямо старался завоевать внимание Нэнси, ни у Барбары, ни у Арнольда не было возможности сблизиться.

Её размышления были прерваны братом, который постучал в её комнату и по обыкновению просунул голову в дверь.

– О, Саймон! – радостно воскликнула она, поворачиваясь к нему лицом. – Ты то мне и нужен! Саймон по-доброму улыбнулся сестре и зашел в комнату, аккуратно прикрывая за собой дверь. На щеках его появились ямочки, которые очень ему шли, и девушка порадовалась, что у брата хорошее настроение.

Она не стала спрашивать про Лиззи на случай, если причина его хорошего расположения духа не в ней, ведь тогда упоминание о ней могло все испортить.

– Слушаю тебя, Нэнси, – сказал он, усаживаясь на пуфик возле двери. Саймон очень любил сестру и готов был сделать для неё все в пределах разумного, и потому он весь обратился в слух.

– Я не собираюсь ни о чем тебя просить, – девушка стала теребить оборки своего платья, не поднимая на Саймон глаз. – Я просто хотела посоветоваться с тобой… – она замялась, думая, как правильно преподнести свой вопрос, и наконец, продолжила. – Ну, как с представителем того же пола, что и Арнольд.

– Собираешься спросить, как надёжно отпугнуть мужчину? – хохотнул Саймон, и Нэнси невольно покраснела.

– Не совсем…

– Ладно, шутки в сторону, – он приподнял руки в капитуляции – внимательно слушаю тебя.

– Вот и хорошо! – она положила щётку с лёгким стуком и посмотрела Саймону в глаза. – Саймон, что мне делать? Я запуталась!

– Для начала, – ответил Саймон, вытягивая руки вперёд и на мгновение прикрывая глаза. – Мы сейчас говорим об Арнольде? Я правильно понял?

– Да, – робко ответила сестра и глубоко вздохнула. – Он такой хороший. Ни разу ничем меня не обидел, если не считать поползновений к поцелуям, всегда старается заботиться обо мне, и общаться с ним часто приятно и интересно, когда он не ворчит и не высказывает негатив в сторону чего-нибудь, но…

– Ты к нему ничего не чувствуешь, так? – закончил за неё Саймон.

– Да, – Нэнси отвела глаза. – Я старалась отнестись к нему как к интересному мужчине, но ничего из этого не вышло. Я не знаю, что мне делать.

Нэнси было слегка неловко говорить об этом со своим братом, но она упорно продолжала, весьма похвально преодолевая неловкость:

– Я понимаю, что не должна смотреть на свои чувства, если человек хороший…

– Стоп! – на этот раз Саймон вытянул только левую руку. – Ты понимаешь, что это несправедливо, не только по отношению к тебе, но и к самому Арнольду? Ты просто лишишь его возможности стать по-настоящему любимым, если примешь его ухаживания без романтических чувств к нему.

– Я понимаю… – ответила Нэнси, с благодарностью взглянув на брата. – Я и ему тоже самое говорила. Он соглашается, но продолжает общение со мной, утверждая, что я для него словно добрый друг. Порой, он даже говорит, что хочет, чтобы я была счастлива, чтобы нашла своего человека, но за всем этим я вижу его немой укор, и это отталкивает меня от него. Я не могу быть полностью искренней рядом с ним…

– Понимаю тебя, Нэнси, – мягко сказал Саймон. – Я думаю, тебе просто следует все то, что ты сейчас сказала мне, сказать ему. Я думаю, что он поймет тебя.

– Но я буду чувствовать вину, постоянно размышляя, что из своего эгоизма оттолкнула хорошего человека…

– И чего же ты хочешь на самом деле? – Саймон сцепил руки в замок, положив их себе на колени и наклонил голову влево. – Я думал, что ты хочешь, чтобы он оставил тебя в покое.

– Хочу, наверное, – она задумалась. – Но только если он не сможет смотреть на меня как на друга. И чтобы это произошло не от моих слов, а по его собственному желанию, – кивнула Нэнси. – Хотя, я не утверждаю, что так уж хочу, чтобы он совсем оставил меня. Я была бы рада, если бы он оставался в числе моих друзей, но не более того.

– Ты считаешь, что если скажешь ему это, то он не поймет тебя?

– Думаю, именно этого я и боюсь, – задумчиво пробормотала Нэнси.

– Если он не поймет тебя, то это будет уже его проблема, – сказал Саймон мягко. – Самое главное, чтобы ты сказала все, что у тебя на душе.

Нэнси кивнула, но все еще сомневалась, что этот разговор все же состоится.

– Спасибо, Саймон, – тихо сказала она. – Я постараюсь.

Прежде чем идти домой, Бернард вернулся к мельнице, и дойдя до нее, он поднял голову, оглядывая ее, и медленно обходя вокруг. Заметив вход, который был наполовину загорожен гнилыми досками, он направился прямо к нему и стал отдирать одну из досок своей широкой ладонью. Доктор зарычал и громко гавкнул. Бернард повернулся к нему и строго посмотрел, приложив палец к губам.

– Тише, Док! – воскликнул он, понизив голос. – Я только проверю, что там, и приду. Жди меня здесь.

Он нагнулся и перешагнул оставшиеся доски, загораживающие вход. Неожиданно он почувствовал резкий рывок и понял, что зацепился своим пальто за длинный и искривленный гвоздь, которым, по всей видимости, была прибита одна из оторванных им досок.

Он порвал часть одежды, и, выругавшись, продолжил свое движение внутрь мельницы. В немом восхищении он оглядывал строение, осторожно пробираясь выше. Внутренний механизм мельницы немного отличался от уже известного ему, и от этого он был еще более заинтригован. Полуразрушенная мельница выглядела слегка переоборудованной. Он заметил, что в углу что-то тускло поблескивает зеленоватым цветом, в том месте, где поздние лучи солнца, почти уже скрывшегося за горизонтом, проникали сквозь дыры в крыше и сквозь маленькие оконца. Подобравшись к предмету поближе, он с удивлением заметил, что это довольно крупный и древний камень.

«Надо бы показать дяде Чарли этот камень, дядя очень эрудированный» – подумал Бернард, однако не стал рисковать и брать находку с собой. Он чувствовал, что этот камень не так прост и что лучше было бы вовсе забыть о нем, но природное любопытство Бернарда не желало успокаиваться, и если он не мог взять этот камень с собой, то нужно было, как можно скорее, привести сюда дядю, чтобы тот взглянул на него.

Самое удивительное, на взгляд Бернарда, было то, что любой человек в любое время мог залезть внутрь этой мельницы и запросто заметить находку, ведь насколько известно, такие вещи не прячут на самом видном месте, если цель была именно спрятать его.

По дороге к усадьбе Бернард думал про камень: какой он на самом деле? Имеет ли какую-то ценность? Или же это декорация секретной операции со стороны полиции?

Неуемная фантазия молодого человека унесла его далеко, но главным вопросом, что невольно занимал мысли Бернарда, оставал