Читать онлайн Большой снег для маленькой Таси
Начало
– Папочка, смотри, какой снег, пушистый и белый!
Под большим снежным небом, с раскинутыми в стороны руками, кружилась маленькая девочка, радуясь прогулке и тому, что рядом с ней ее папа. Она отпустила его лишь на мгновенье, чтобы плюхнуться в огромный сугроб, пробежаться по небольшой полянке и поздороваться с небом. Прохожих рядом не было и в тишине хорошо думалось. Шарль смотрел на дочку и плакал. Все усилия казались такими ничтожными, в сравнении с тем, что он может ее потерять. Уже позже, ближе к вечеру, они держались с дочкой за руку и медленно шли домой, пили горячий чай с сушками, болтая всякую ерунду в натопленной кухне. А сейчас Тася медленно накручивала завиток волос медного цвета на палец, вспоминая, как давно это было. Ее тело била мелкая дрожь и в голове, как в пустой консервной банке, монотонно и как-то даже весело звучала одна единственная мысль о состоявшемся сумасшествии. Страшно было очень, но она не показывала и малейшего вида, чтобы никто из пришедших не подумал, что она их боится. Она ловила ртом невидимые снежинки, равнодушно наблюдая, как жандарм зачитывал ей правила поведения на улице и в помещении. Красные мокрые губы говорящего то растягивались, то сворачивались в трубочку, то обнажали ровный ряд одинаковых зубов, под аккуратно подстриженными усами. Ну да, ну покормила она в городском парке рыжих белок семечками, ну кто ж знал, что роботам нельзя употреблять растительную пищу, ведь они были так похожи на настоящих и живых! Тася внимательно рассматривала голый палец. Когда-то, на месте протертой дырочки, была смешная челка вышитого цветными нитками зайчика. Теперь нитки выгорели, и заяц стал выглядеть грустно. Пальчик смешно покачался из стороны в сторону, пытаясь спрятаться в тапочке. Темные фигуры обступили Тасю, кто-то прикоснулся к ее шее. А потом все исчезло. И вокруг закружился снег. Белый и пушистый…
… Большое мрачное здание внушало уважение к себе каждому, кто обращал на него внимание хотя бы на мгновение. Казалось, само время застыло в серых плоских камнях, почерневших ставнях, тяжелых массивных дверях, обитых по углам позеленевшим кованым железом. Удивительно, но сегодня, 13 числа холодного зимнего месяца, внутренний дворик был залит ярким солнечным светом, который без особого труда проникал сквозь витражные стекла всех трех этажей каменных коридоров и раскрашивал затхлый воздух и истоптанный пол в синие и красные оттенки, словно в какой-то старой-старой сказке. Но сегодня с утра пыль была убрана, полы подметены и белоснежные скатерти украсили длинные столы в фойе, в ожидании важных гостей. Вокруг царило то самое оживление, которого так боялись каменные фигурки мифических животных, взирая со страхом сверху на шествующих незнакомцев в широкополых шляпах и клетчатых пиджаках. Аккредитованные журналисты жадно изучали разложенную на узких подставках литературу, курили длинные трубки и сигары, пытаясь запланировать свои несколько дней командировок как можно более эффективно. Мимо них, смеясь, сновали в обе стороны фойе молодые практикантки, впервые очутившиеся на этом празднике тщеславия. Пузырьки шампанского, в длинных хрустальных бокалах, поднимались вверх длинными ниточками, лопались на поверхности, источая запах успеха и роскоши. Все вокруг было наполнено взглядами, звуками, прикосновениями, запахами и знаками. Все имело определенный смысл и значение. Все имело свою цену. Причем, необязательно в денежном эквиваленте. До начала конференции оставалось чуть больше получаса, и ожидание казалось той самой лакмусовой бумажкой, рентгеном, демонстрировавшим многое, что хотелось бы скрыть всем друг от друга – ненужных эмоций, поспешных чувств и острых фраз.
– Лучи солнца окрашивали лица всех присутствующих в странные сиреневые оттенки, словно стирая с них неловкость и раздражение… Николаша, как Вы думаете, стоит ли мне начать свой рассказ именно таким образом?
– И добавьте, пожалуйста – «как у мертвецов!»
– Ваша ирония совсем неуместна, хотя тут надо подумать, – жеманно протянул приторно-сладкий женский голос, с приятной хрипотцой.
Николаша продолжал жевать маслины и наблюдать. Флора была неплохим мастером своего дела. Но в этот раз, не будучи приглашенной в качестве журналиста, она была настроена воинственно, используя игривый блестящий наряд и «боевую раскраску». Вежливая улыбка играла на накрашенных губах, а холодный цепкий взгляд внимательно рассматривал присутствующих гостей, находящихся неподалеку и что-то тихо обсуждавших. Со стороны эта дружеская компания выглядела достаточно обычно – два известных пожилых профессора обменивались новостями, хлопали друг друга по плечу, потягивая какао из бумажных стаканчиков. Но о чем были эти слова, казавшиеся ничего не значащими… Нажав кнопку диктофона, Флора подошла к ним ближе, но затеряться в толпе, увы, не получилось. Угрюмый, как всегда, Шарль хитро подмигнул своей старой знакомой и слегка приобнял ее за плечи.
– Ай, как неожиданно! Ай, как приятно! А брата с собой сегодня прихватила?
Николай вышел из тени и приветственно кивнул, щурясь от предстоящего удовольствия. До конференции оставалось несколько минут, и все присутствующие застыли в сладком предвкушении новых идей, скандалов, интриг и сплетен. Серебряные колокольчики оповестили тихим звоном о начале торжественного мероприятия. Двери, наконец, распахнулись, приглашая в такое манящее будущее всех присутствующих. С невидимого потолка просторного зала спускались звезды, тут и там вспыхивали «росчерки» голубых метеоритов и огоньки далеких планет.
– Да, анимация, надо сказать, тут поставлена… Вот сколько раз я тут был, все никак не привыкну!
Флора сердито шикнула на брата и элегантно подала руку профессору, ступая в блестящих узких туфлях по бархатному полу, оглядываясь и прижимая сумочку с включённым диктофоном еще ближе к себе.
Шарль сосредоточенно прошел к сцене, не замечая злых и восхищенных взглядов. Его движения вдруг стали быстрыми и точными. Кадры и слайды презентации сменяли друг друга. Профессор начал свою историю издалека, с появления на планете секунд, минут и часов. О том, как время помогает нам ощущать себя людьми, как оно является индикатором человечества и может стать его будущим. Девушка внимательно следила за видимой частью зала, фотографируя двойным миганием глаз детали, которые могут пригодиться для будущей статьи. Выступление, которого все так давно ждали, все длилось и длилось, перетекая от одних известных фактов к другим.
– Не существует времени, которое невозможно было бы измерить. И мерой становится человеческая память, а именно – временные капсулы, – оратор иногда останавливался и окидывал суровым взглядом зал, продолжая свое скучное повествование, к которому постепенно начали терять интерес, но последние его слова были сказаны намного тише, чем все предыдущие.
Пауза затянулась всего лишь на несколько секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы зал взорвался недовольными криками, свистом и топотом. Оратор гордо молчал, нисколько не испугавшись. Флора и Николаша хитро переглянулись, ожидая продолжения. Друг Шарля, Михал Михалыч, знаками пытался привлечь его внимание, но безуспешно – профессор начал перелистывать слайды, шокируя присутствующих результатами проведенных исследований, словно «высекая бриллиант» из большой массы необработанной информации, отрезая своими словами все лишнее, как хирург металлическим скальпелем.
– Память всегда являлась для человека важной составляющей, жизненной опорой, обеспечивала любого нужной информацией, и всегда под рукой. Считая, в соответствии с некоторыми теориями, основной единицей измерения памяти ассоциацию, можно подумать, что объем памяти можно измерить. Чем больше количество каких-либо ассоциаций, тем больше банк памяти у определенного индивида. Качество такой памяти зависит от уровня воспитания, образования и сложившихся жизненных обстоятельств. Таким образом, единицы памяти, в нужном количестве, могут быть изъяты, изменены, дополнены или улучшены, а также – возвращены владельцу, либо переданы по нужному адресу. Создать архив, в котором может храниться память в необходимых количествах и нужного качества, не составит особого труда. Рассматривая этическую составляющую данного процесса, нужно опасаться нерационального использования человеческой памяти как единицы времени, как единицы его измерения.
Шарль остановился, вздохнул, посмотрел куда-то вдаль и сделал глоток воды. По его лицу медленно текли капельки пота. Он взглядом нашел своего друга в первом ряду, подмигнул ему и продолжил.
– Наше исследование пока находится на начальной стадии, но мы уже можем с уверенностью утверждать, что принудительное или добровольное изъятие определенного количества ассоциаций из памяти человека может не только повлиять на качество его жизни, но и на время, относящееся непосредственно к испытуемому, вернее, к окружающему его временному пространству, в заданном диапазоне.
Красный бархат портьер, касающихся золотой бахромой такого же бархатного полового покрытия, обычно поглощал ненужные звуки, нечаянно сказанные зрителями в зале, дабы не мешать выступающим. Но в этот раз данный выбор дизайнеров ткани, использованной для шумоизоляции, не показался бы им достаточно удачным. Звенящая тишина, казалось, поглотила все вокруг. А потом были оглушительные аплодисменты, среди которых никто не заметил скромно удаляющегося Михал Михалыча, сгорбившегося от досады и глупости, которую, по его мнению, сотворил Шарль.
«Ведь не предупредил меня, что будет оглашать результаты, вот разве так можно!» – сокрушался он, спускаясь вниз по мраморной лестнице фойе.
А больше всего его разозлило присутствие Флоры – вот растреплет, как обычно, по всему свету, толком ни в чем не разобравшись. Еще и братца с собой прихватила! С такими грустными мыслями Михал Михалыч, старый шпион, профессионал своего дела, ставший лет двадцать назад профессором, вышел через запасную лестницу во внутренний дворик, навстречу солнечным лучам и морозному январскому воздуху.
– Запомни этот день, крепко запомни, – твердил он себе вслух, направляясь к почерневшей от времени деревянной скамейке, подальше от звуков, радости и лицемерия, царивших, как ему казалось, в зале конференции.
– Большое спасибо за совет, – ответил ему за спиной знакомый голос.
Флора! Ах, эта Флора! Вот повернуть бы время вспять, лет эдак на пятьдесят назад, тогда бы он не отворачивался от звенящей молодости и не прятал бы свои морщины в тишину пройденных лет! Лишь на секунду легкая рука нежно легла ему на плечо запахом травы и лаванды, пронзив легкой дрожью все его тело. С этой болью он живет уже давно, как только впервые увидел ее совсем девчушкой, в городском парке. Он был многообещающим специалистом, а она собирала в спичечную коробочку кузнечиков для будущей фотосессии. Мокрая трава облепляла ее красные коленки, рыжие кудряшки свисали на лоб, прикрывая воспаленные от напряжения красные глаза. Вся она была похожа на маленького мокрого лягушонка, беззащитного и смешного. Отмахнувшись от нахлынувших воспоминаний, профессор присел, как всегда, на самый край скамьи, успевшей высохнуть от растаявшей на солнце морозной наледи. Он не относился к тем старикам, которые ценили каждый прожитый день и радовались наступающему. Он радовался знаниям, которые успел приобрести и жаждал новых, надеясь, что они принесут пользу людям. Флора незаметно присела рядом, не отвлекая своего друга от тягостных раздумий.
– Вот скажи, кто мы мог подумать раньше, что наша память состоит из ассоциаций и опыта, которые и являются ее основой? Рассыпь пирамиду или измени ее конструкцию, что получится? Человек тратит определенное количество времени, чтобы принять, переработать и запомнить какую-либо информацию или действие. Почему раньше никто не догадывался о взаимосвязи памяти и времени? В масштабе планеты? Или целой галактики? Ведь о коллективной памяти, как о феномене, люди знают уже очень давно, и время, затраченное на ее приобретение, нестабильно, постоянно меняется, так как количество людей то увеличивается, то уменьшается. Но есть стабильная составляющая времени, информация которой закреплена и не изменится. Вот с ней-то и можно совершать различные действия, хранить ее, улучшать, внедрять желающим и изменять ее объем…
Флора внимательно слушала профессора, незаметно проверяя работоспособность диктофона, тщательно спрятанного на теле. Она старалась понять весь бред, который бормотал старик, но у нее это плохо получалось. Она не будет предавать своего друга и торговать полученной информацией. Судя по реакции зрительного зала и по последним новостям, ей стало понятно, что все услышанное – это бомба, еще и замедленного действия. Но Михал Михалыч в последние дни был совсем плох, сердечко пошаливало, и Флора решила подстраховаться, записав все услышанное на микропленку. Позади, в окнах здания, что-то ярко вспыхнуло, заискрилось и очень громко зашумело, как будто взлетели одновременно тысячи ракет. Земля под ногами вздрогнула, появилась трещина, которая очень быстро увеличивалась в размерах. Скамейка, на которой они сидели, оказалась по другую сторону того пласта почвы и камней, на котором располагалось здание университета. Флора быстро схватила профессора и потащила его в небольшой лесок неподалеку, подбирая по дороге какие-то бумаги, вываливающиеся у него из расстегнувшегося портфеля. Ужас, охвативший все вокруг, мгновенно превратил в хаос привычный порядок вещей и действий, всегда следовавших друг за другом постепенно, не торопясь. Из дверей выбегали люди, выжившие после серии взрывов, за ними вслед летели языки пламени, превращая все вокруг в какое-то общее страшное месиво.
– Гештальтпсихология, гештальтпсихология! – возбужденно кричал ополоумевший от страха профессор, размахивая руками в сторону университета.
Флора усадила вконец разбушевавшегося старика на сухую лужайку и быстро собрала в стопку намокшие листки, исписанные от руки мелким профессорским почерком. Окинув беглым взглядом документы, она заметила недавно услышанные слова и фразы: «коллективное принудительное изъятие памяти», «хранилище времени», «временная капсула». Они были несколько раз подчеркнуты красным карандашом. Чтобы хоть немного успокоиться, девушка решила прочесть несколько строк подсохшей страницы, пробуя вникнуть в суть быстро сменяющих друг друга понятий. Вдалеке показалась фигура Николая, метавшегося из стороны в сторону в сером дыму, в поисках сестры. Мужчина немного прихрамывал, был весь перепачкан сажей. Окидывая ошалелым взглядом окрестности, он наконец-то нашел то, что искал и, счастливый, направился прямо к ним. Уже позже, определив профессора в ближайшую больницу, они смогли обняться и поговорить по поводу всего случившегося в этот странный день. Николаша плакал от ужаса, в котором недавно оказался, а после этого – истерично и громко смеялся, радуясь тому, что они выжили. Флора забрала на сохранение портфель профессора с исписанными листочками и до сих пор судорожно прижимала к себе эту великую ценность, внимательно слушая уцелевшего брата. Она понимала, что теперь является хорошей мишенью для многих, но прятать портфель пока не стала. Окинув быстрым взглядом квартиру, она встала с дивана, включила телевизор и приказала Николаше слушать новости, неважно какие, все слушать! Горячий кофе и яичница с ветчиной, контрастный душ и чистая одежда, быстрый сбор чемоданов и такая же быстрая онлайн покупка билетов – хватило совсем немного времени, чтобы сменить пыльную съемную квартиру на полупустой самолет. Они покидали город, в котором чуть не погибли. Они сюда обязательно вернутся. Флора удовлетворенно поглаживала прохладную кожаную поверхность старого профессорского портфеля, предвкушая большой скандал. Николай мирно посапывал рядом. Внизу, большим черным дымящимся глазом, смотрело в небо сгоревшее здание медицинского университета, облепленное машинами скорой помощи и пожарными, военными и просто зеваками…
– Учитывая, что за единицу измерения времени берется энергия, затраченная индивидом на осознание и запоминание какой-либо ассоциации, можно утверждать, что начальная стадия проведенного эксперимента прошла успешно. Оперирование определенным количеством памяти затрачивает необходимое количество времени и выделенной на это энергии. Вследствие чего было установлено, что объем изъятой памяти содержит такое же количество энергии и, соответственно, времени… Что за ерунда, ничего не понимаю! – с сожалением произнесла Флора, пытаясь прочесть хоть несколько строк, пока самолет еще не приземлился…
Дочь
… – У нас все получится, моя хорошая, у нас все получится, я никому ничего не рассказал, – успокаивал Шарль изображение на экране, ласково проводя сухой старческой ладошкой по монитору.
Он сегодня очень устал. Как и всегда. Грустно вздохнув, профессор встал и направился к бронированной больничной двери. Он столько уже сделал и еще сделает, и сдаваться, конечно, никто не собирается! Телефон ожил и начал оповещать о всех сообщениях, пришедших одновременно, как только появилась связь. Новостная лента громко кричала о пожаре в медицинском университете, а он думал, что его выступление прошло незаметно для всего остального мира. К счастью, погибших не было, но тот ужас, который был совершен над ни в чем неповинными людьми, еще надолго останется в памяти животных, земли, воды и неба. Человеческую память можно попробовать изъять, заменить или улучшить, а вот что делать с остальным окружающим миром, как его память исправить? И нужно ли это делать? Шарль прошел через обычный контроль и через несколько секунд сидел на своем рабочем месте, домой ему сейчас совсем не хотелось.
Нежное девичье лицо, тонкие руки, медового цвета волосы… Как же она похожа на свою мать! Незаметно для себя профессор заснул, сидя в стареньком потертом кресле, и увидел странные сны, в которых он медленно и аккуратно, словно чего-то опасаясь, шел по узкой горной тропинке, справа шумела бурная река, слева возвышались острые гребни скал. С неба сыпались колючие комочки осеннего снега и было холодно, под ногами хрустели льдинки и замерзшая пожухлая трава. Шарль четко осознавал свою цель. Он помнил, зачем идет вперед. Но тут вдруг услышал стук, четкий и монотонный. Впереди был свет, много света. Из-под земли вырывались тонкие прозрачные лучи, стремящиеся куда-то вверх, к небу. Профессор протянул руки, пытаясь достать это чудо. Он сделал шаг и почувствовал вибрацию, щекотавшую его ладошки. Волшебный свет притягивал к себе все ближе и ближе. Шарль чувствовал, как растворяется в какой-то призрачной субстанции, ему было хорошо и спокойно. Сквозь сон донесся голос ведущего новостной программы и звуки осторожных шагов коллег, но покидать сказку совсем не хотелось. Казалось, что это и есть именно то место и время, где можно узнать ответы на многие вопросы, но все-таки чего-то тут не хватало. Или кого-то. Шарль грустно и шумно вздохнул и решил проснуться. В комнате никого не было, только монитор жужжал и потрескивал, медленно выплевывая бумажную ленту с точечками и черточками, расставленными в определенной последовательности. На полу уже скопилась приличная бумажная пирамидка, которая грозилась занять все пространство маленького рабочего кабинета. Шарль окинул взглядом стол, пыльный подоконник с увядшими цветами, красную настольную лампу, зеленые шторы и свои стоптанные тапочки. Левый был с лохматой протертой дырочкой, а на правом нарисован грустный серый зайчик. Почему грустный? Вот Шарль так и спросил у дочки когда-то, очень давно. Наверное, какое было настроение, таков был и зайчик. Но стирать его он не стал, а носил эти тапочки и не позволял купить себе новые, как бы не старался его помощник, подкладывая новые, разного цвета и формы. Все без толку. Зайчик смотрел на него и молчал. Иногда, когда Шарль был очень уж разочарованным в своих исследованиях, зайка ему одобрительно подмигивал. Ну, по крайней мере, так казалось. По привычке он проверил ленту, сворачивая бумажный ком в аккуратное колечко. Ничего особенного. Взгляд неожиданно зацепился за две закорючки, которые повторялись с завидным упорством. Еще и еще. Пошарив одной рукой в ящике стола и не найдя своей любимой лупы, Шарль включил фонарик, приблизил текст к глазам и внимательно рассмотрел его. Ну да, точно! Не может этого быть, они ведь так долго ждали хоть каких-нибудь результатов, а тут такое! На улице уже стало совсем светло и радостно, проснулись охранники и собаки. За дверью послышалась какая-то возня, дальше было долгое молчание, ручка медленно опустилась и в комнату аккуратно заглянула лохматая голова.
– Доброе утро, профессор!
– Серега, позови, пожалуйста, ко мне всю команду, – красные воспаленные глаза Шарля хитро щурились, почти улыбались.
– Память сочится и капает с рук моих, каплями рисуя узоры души моей. Что есть время? Это лишь отпечаток памяти в вечности…
Шарль окинул взглядом всех присутствующих, ожидавших от него в данную минуту многого, но только не такого мрачно-лирического начала.
– Итак, друзья мои, предупреждая ваши ухмылки и недоверие, хочу сразу объявить, что начальная стадия проведенного эксперимента прошла достаточно успешно. Ложная память сформирована, структурирована и стабилизирована. Поврежденные участки имеющейся информации законсервированы, но не удалены. Поздравляю!
В кабинете каждому было слышно лишь биение собственного сердца и треск монитора, на который даже взглянуть сейчас было страшно. Сердце профессора было при нем, но вот его душа давно была заперта под семью замками, там, внизу, в бункере, под пристальным вниманием врачей и медсестер…
Треск души моей
– «… Шум и суета, царившие вокруг, были для Шарля привычными, но взгляд пожилого импозантного мужчины, на которого всегда обращали внимание присутствующие, был направлен куда-то вдаль, сквозь толпу мировых светил, важно прогуливающихся по просторному фойе медицинского университета. Профессор понимал, что до его выступления оставались считанные минуты, но руки тряслись от волнения и голос стал совсем сиплым.
– Дорогой мой, ну разве так можно? Ну соберитесь уже как-нибудь!
Сквозь солнечный свет, разделивший широкими полосами все помещение, к Шарлю медленно приближался хорошо знакомый раскатистый бас, отражаясь, как шариками от пинг-понга, множеством разнообразных звуков, от людей, зеркал, позолоченной хрустальной люстры и белых мраморных колонн, равнодушно и томно наблюдающих за всем происходящим вокруг. Профессор медленно поднялся с мягкого кресла, понимая, что нужно сделать то, что задумано, иначе будет большой скандал. Приближающееся большое квадратное пятно наконец-то превратилось в клетчатый пиджак, заставив профессора вспомнить про время. Большие ручищи со всей силы обняли, приподняв и немного встряхнув сонного мужчину. Два старых приятеля, два профессора мировой значимости, повидавших многое в жизни, скромно вошли в будущее, спускаясь по бархатным ступенькам в большой прохладный зал, четко осознавая всю ответственность, которую они согласились нести…». Тут дальше текст прерывается, продолжать читать? – Серый вопросительно поднял свои красные воспаленные глаза и, увидев утвердительный кивок, отпил немного воды из стеклянного треснувшего стакана.
– «…И теперь можно с легкостью утверждать, что время может быть таким же осязаемым, как платок, который вы держите в руках, или земля, на которую вы наступаете каждый день. Время можно будет хранить и использовать, когда в этом возникнет необходимость, поворачивать его вспять и обгонять, играть с ним в прятки, если хотите…»
– Ты понимаешь, какие документы ты держишь сейчас в руках? Закрою окно, а то услышат, – Тася подошла к занавескам, плотно задернула их и тут же почувствовала легкий укол в левом виске, от которого по лицу потекла какая-то теплая жидкость.
Серый молча рассматривал разложенные на кровати мокрые странички, которые они чудом успели спасти из огня, размышляя, какую теперь нужно ему прочесть, как неожиданно услышал за спиной небольшой хлопок и звук падающего тела. Оглянувшись, он увидел медленно оседавшую на пол девочку, с простреленным левым виском. Кровь медленно растекалась, окрашивая блузку и джинсы Таси в цвет смерти. Мальчишка быстро собрал все листки с мокрого покрывала, затолкал их в пластиковую красную папку, сунув ее под мышку, взял Тасю на руки и по пожарной лестнице спустился в подвал. А ей было хорошо. Тася плыла над землей, раскинув руки в стороны, а рядом кружили снежинки, белые и пушистые. И не нужно было больше думать, бояться. Все вокруг вдруг стало прозрачным и призрачным. Призрачным и прозрачным… А Серый захлебывался в слезах и воспоминаниях, размазывая их по мокрым щекам. Его Тася медленно таяла в его руках, постепенно распадаясь на атомы, превращаясь в воздух и ветер, в воду и облака. Она не слышала, как ее везли сначала в машине, потом – в самолете, а потом – долго-долго вниз, очень глубоко. Она не чувствовала, как ее тело наполняется какой-то странной субстанцией и погружается в странную белую капсулу. Вокруг нее был просто снег. Много белого снега. И тишина. Это была не та тишина, в которой можно было услышать все, что угодно. Это была тишина, от которой больно и закладывает уши…
Станция 1. Память
– Тася, ты где? Ты что тут делаешь, одна?
Открыв дверцу старого шкафа, в котором было темно и пыльно, стояла маленькая девочка. А перед ней, на деревянных самодельных плечиках, висела старая шуба, рядом расположились разноцветные шелковые женские блузки и важный мужской серый костюм. Подальше, ближе к задней стенке шкафа, между голубой рубашкой и красной осенней курткой висело синее праздничное платье. Вышитые накрахмаленные бабочки грустно свисали с воротничка и несколько бусинок уже где-то потерялись после того, как его когда-то, наверное, чистили щеткой. Рядом висели красивые бусы, тоже синего цвета.
– Тася, ты туда не ходи, – услышала девочка чей-то голос.
Маленькая девочка в пуховом платке, замотанном на ней крест – накрест поверх старенького драпового пальто, в мужской кроличьей шапке, у которой было потеряно одно ухо, стояла около чудом сохранившегося лакированного шкафа, который возвышался посреди руин кирпичного дома. К девочке подошла уже немолодая уставшая женщина и ахнула. Они замерли перед неожиданной находкой.
– Мама, что это? – девочка впервые видела такую красоту.
Резные деревянные двери были тщательно отполированы, без единой царапины. Наверху стояли картонные шляпные коробки, нетронутые бомбежками.
– Это мое прошлое, Тася, – грустно ответила ей мать, пытаясь шире открыть дверцы, которые, на удивление, тут же распахнулись.
Запах вечернего ландыша, ее любимых когда-то духов, вырвался наружу и полетел, удивляясь простору, по которому он так скучал последнее время. Ее любимое синее платье. Вот оно, между голубой рубашкой и осенней курткой. Женщина бережно сняла его с плечиков, прижала к себе и закрыла глаза.
– Маня, ну сколько можно тебя искать, дочку хоть пожалей, мороз-то какой! – подошедший к ним мужчина поднял девочку на руки и удивленно взглянул на платье.
Платье так же бережно было убрано на место. Два силуэта стали тихо и медленно удаляться между кирпичных развалин, опасаясь местных перестрелок.
Не успела одежда опять занять свои привычные места, как свежий воздух и лучи заходящего солнца опять ворвались в привычную и пыльную тишину. Мария обхватила свои любимые вещи, нежно поцеловала серый мужской пиджак, оглянулась и, пока никого не было рядом, сорвала с вешалки синее праздничное платье и комом затолкала его в вещмешок.
Женщина догоняла свою дочку и плакала. Слезы сами катились по ее обветренным губам, пальцы с обломанными ногтями и ободранной кожей сжимали вещмешок, и только в сердце теплилась маленькая надежда на то, что настанет время и для ее праздничного синего платья, с вышитыми белыми бабочками. Тася удивленно рассматривала себя со стороны, пытаясь вспомнить себя маленькую, женщину, идущую рядом. И мужчину, от которого пахло табаком и хлебом. Она рассматривала их лица, такие незнакомые и одновременно родные. Нет, она не помнит их. Она никого не помнит. Только этот снег, который был вокруг, приносит ей радость и спокойствие. И ничего не нужно больше. Только этот снег, в котором может быть ее мама.
Станция 2. Мама
– Мама! – Тася с криком опять летела вниз с бешеной скоростью, бессмысленно цепляясь за обрывки остатков памяти, размахивая руками в пустоте мыслей. Не успев ухватиться за протянутые родные руки, она падала в холодную темную пропасть. Девочке было очень страшно и одиноко. Мама осталась где-то очень далеко маленьким светлым пятнышком, которое становилось все меньше и меньше…
Яркий свет внезапно пробился сквозь тонкую кожу век и заставил Тасю разлепить сонные глаза. Она не понимала, как оказалась на полу, замотанная в простыню и одеяло, рядом с раскиданными вокруг подушками. Ладошка левой руки крепко сжимала выключатель ночника, отчего было немного больно. Спать уже совсем не хотелось. Снова этот сон, от которого веет холодной и липкой безысходностью. Он повторялся снова и снова, словно напоминание или предостережение о чем-то ужасном, что обязательно должно случиться. Со стены на нее ободряюще смотрел рыжеволосый Дрэй Скит, обещая своей бриллиантовой улыбкой исполнение всех мыслимых и немыслимых желаний. По стенам опять пробежала небольшая дрожь – по новостям передавали, что рядом начаты археологические раскопки. Наливая горячий чай, она пролистывала ленту в телефоне, попутно поглядывая в ночное окно. Ничто не мешало ей по ночам смотреть на звезды. Мерцающие точки безразлично смотрели на гордую девочку, как будто усмехаясь. А она искала среди них своих родителей, ждала хотя бы маленькой весточки оттуда, откуда никто никогда еще не вернулся. Гнетущую тишину нарушила ее любимица Васька. Пытаясь войти, кошка потихоньку просунула лапку под дверь и поскребла ковер, цепляясь когтями за лохматый ворс. Тася посмотрела на часы, затащила к себе в постель Василису, укуталась с головой в одеяло и попыталась заснуть опять, надеясь на более удачное продолжение начатого сна…Полетов больше не было, но сквозь ночную тишину и кошачье мурлыканье до девочки как будто издалека доносились обрывки каких-то фраз, глазам было больно от яркого света, направленного прямо на нее, спящую. Утро началось со странного ощущения, что за ней кто-то ночью следил. Даже ей показалось, что некоторые предметы поменяли свое расположение. Помотав лохматыми кудряшками из стороны в сторону и решив больше ни о чем таком не думать, Тася наконец-таки открыла глаза. Пара чашек зеленого чая с мятой, очередная глава фантастических приключений во главе с любимым всепобеждающим героем, и, конечно, «боевая» раскраска – что еще нужно, чтобы встретить во всеоружии очередной новый день? Правда, без мамы и папы. Эта мысль была тем самым молотом, который всегда успевал ее раздавить с утра пораньше так, что время всего остального дня было достаточно безрадостным и не особенно удачным. Но также была стержнем, за который Тася цеплялась, чтобы не утонуть и выжить в этой волчьей стае, которая называется 10 «Б» классом. С такой ношей на сердце жить было тяжело, но она старалась. Каждый день. Не замечая любящие взгляды мачехи, игнорируя ее заботу и доводя иногда до слез. Мачеху Тася любила, но видеть ее не могла. Очень хотелось прижаться к ней и поплакать, скорее всего – порыдать навзрыд, но в очередной раз она проходила мимо двери в ее комнату. Не останавливаясь. Почему? Она и сама не знала. В висках застучало, сердце захлебывалось от тоски, грусть опять начала застилать глаза, стекая капельками по щекам. Папа был где-то далеко и высоко, и когда-нибудь она его дождется. Тася сжала кулаки и пошла одеваться.
На экзамены в музыкальную школу опаздывать было никак нельзя. Не сказать, чтобы она очень любила «стучать по черным и белым клавишам», как говорил ее закадычный друг Серый, но во время этих занятий она вспоминала родителей. И это то, зачем она посещала занятия с завидным постоянством. В неделю по три раза. Тасин папа был прекрасным музыкантом и каждый вечер напевал ей коротенькие песенки, которые придумывал на ходу. Одну из них она до сих пор помнит. Она была о зайчике, который заблудился в лесу, и на родную полянку его вывел солнечный лучик. «Зайчик мой» – называл иногда он свою маленькую дочурку, пытаясь в шутку выпрямить ее кудряшки на голове. А сейчас отец Таси заблудился в звездном лесу. И она каждый вечер смотрела в ночное небо, напевая песенку про зайчика. И надеялась, что найдется тот самый счастливый солнечный лучик теперь и для него…
… – Ну-ну, а я посмотрю, как у тебя это получится.
– Зачем так грубо? Для тебя это было только начало, не усложняй, – усмехнулся кто-то в тишине.
– Грустное начало. Вернее, не начало, а перерождение.
– Ну, за тебя, моя красавица! – Анастасия подошла поближе, коснулась тонкими музыкальными пальцами своего лица на тонком экране, вздохнула, подняла бокал шампанского и хитро улыбнулась.
Она оставила много подсказок для себя в том, прошедшем времени – успела недавно быстро попасть в когда-то свою комнату, пока дома никого не было. Но напрямую поговорить, направить себя, прошлую, в нужном направлении, предостеречь от неминуемых последствий, которые могут случиться, Тасе здешней не разрешил куратор. А жаль!
Тихий жужжащий шум машин в комнате без каких-либо окон никак не отвлекал от монотонной работы, которую нужно было закончить как можно скорее. На большом экране во всю стену дрожало изображение девочки – подростка, которая пыталась уснуть, потерявшая отца и не принимающая свою мать вот уже много месяцев подряд. Уже в будущем она согласилась на проведение эксперимента, чтобы понять, как так случилось, что именно ее желание перевернуло весь мир.