Читать онлайн 1. Выход воспрещен

Пролог

–– Дооооброе утро, Америка! Как и всегда, все последние двадцать два года и шесть месяцев, вас приветствует ваша любимая, выходящая каждый четверг программа «За гранью» и её ведущий, Мэтью Ламберс! Как и всегда, о, я повторяюсь… как и всегда, ха-ха! …моя задача, честь и удовольствие рассказать вам, дорогие американцы, о событиях в мире, связанные с нео-людьми! Да-да, с нашими уважаемыми, обожаемыми, волшебными и ненаглядными неосами!

– Разумеется, я не имею в виду Эмили Лоу, хотя ей достались целых пять способностей, если не считать новоприобретённого алкоголизма! Эй, Эмили, Америка смотрит на тебя! Завязывай пить, дорогая, всё не так плохо! Просто… не используй их! И носи паранджу, добрый наш совет!

– Ох, извините, не смог удержаться! Обожаю Яна Касторски, но то, что устроила мисс Лоу на вручении ему долгожданного «Оскара», это… ну, вы меня понимаете! Однако, эфирное время не бесконечное, так что перейдем к новостям! Они у нас горррячие!

– Итак, сегодня 26 августа 1991-го года, 10 часов утра и вы смотрите программу «За гранью!»

(бравурная короткая музыка)

– Если вы колумбийский наркобарон, то это совсем не значит, что вам можно бить жену! Она, эта обиженная и угнетенная женщина, вполне может достать сами знаете что, и стать неосом! А затем, дорогие зрители, просто-напросто покромсать злого мужа вместе с девятерыми ближайшими помощниками, пока они обсуждают свои дела! Так и случилось с печально известным Марио Кабоннэ не далее, чем позавчера! Подробности еще выясняются, точный характер способностей покойной Мариэтты Кабоннэ, увы, ненадолго пережившей угнетателя, неизвестны, но храбрая женщина сполна отомстила за свою честь! Картель «Паранидос», претендовавший на звание шестого по влиянию преступного объединения в Колумбии, официально, ха-ха, прекратил своё существование! Зло порождает зло, запомните это!

– Дальше в нашей программе более пикантные новости, из Норвегии. Трое местных подростков, пока остающихся анонимными, каким-то образом заполучили себе способности и занимаются чем-то, весьма похожим на смесь вандализма и высокого искусства! Они перекрашивают здания, уважаемые зрители! Да-да! Харстад и Берген, это такие милые норвежские города, могут теперь похвастаться абсолютно уникальными цветами на всех без исключения домах! На всех! Эти… хулиганы от искусства талантливо совмещают доставшиеся им таланты к полёту, к телекинезу и, собственно, к покраске различных поверхностей, чтобы сделать Норвегию «одной из самых красочных стран мира»! Это утверждение, скажу вам по секрету, исходит из уст предводителя этой банды арт-вандалов, давшего не скажу кому анонимное интервью! Наверное, норвежским властям стоило увеличить награду за деанонимизацию преступников, ха-ха!

– Америка? Ха! У нас всё хорошо! У нас всё прекрасно всю эту неделю, дорогие американцы! Вчера в Нью-Йорке, на Веллиган-стрит подрались Таурус и Ледяная женщина, но пострадал только гидрант и гордость Ледяной, которой неоднократно советовали носить что-то покрепче той обтягивающей ткани, которую она так любит! Посмотрите на эти снимки! Да, они зацензурированы, но мы же серьезная программа, ха-ха! Да, оба дебошира были оштрафованы, но у Ледяной точно появилось больше поклонников!

– …в штате Мэн Великий Кебаб, (ох и имечко!) помог затушить лесной пожар…

– В Коннектикуте, в городке Эллисвилль, местный неос, известный как Штурмшпигель, получил серьезные травмы в ходе облавы на банду байкеров, продававших оружие и наркотики…

– Мать Соколов и её волшебные глаза! Крупнейшая банда фальшивомонетчиков Детройта разоблачена и дожидается справедливого решения суда за решеткой!

– Как видите, дорогие телезрители, человечество и неосы уживаются просто замечательно в наших истинно демократических странах! Да, мы вместе, рука об руку, прошли долгий путь, на котором было множество препятствий, были принесены жертвы, но теперь, спонсируемые фондами меценатов и некоммерческими ассоциациями развития неогеники, неосы предпочитают реализовывать свой необыкновенный потенциал на пользу всему человечеству! Они уже стали теми, кого мы хотели в них видеть изначально! Героями! Спасителями! Надеждой! Только… мы все знаем, что так далеко не везде?

– Что насчет наших соседей по планете, спросите вы? Что насчет тех, кто долгие годы тщетно, но упорно открещивается от совершенно справедливого наименования «красной угрозы»?

– Увы, дорогие американцы, здесь у меня, Мэтью Ламберса, нет для вас хороших новостей. Русские и китайцы продолжают заниматься тем, за что их осуждает весь свободный мир! Их неосапианты по-прежнему страдают под правительственным гнетом, лишенные свободы самовыражения, а может быть, и свободы вообще! Сколоченные диктаторским режимами, лицемерно названными народными, в команды и отряды, неосы, отсортированные как животные, продолжают свой рабский труд по указке диктаторов! Без благодарности, без любви, без вознаграждения, они день за днем вынуждены подчиняться каждому слову своих кураторов! Отвратительно, Америка! Просто отвратительно! Как мы это терпим? Как мы, в шаге от новой эры, нового тысячелетия, можем мириться с гулагами, выстраиваемыми для невинных людей, в том числе и детей!? Сколько нам еще ждать, Америка?

– Вы слышали про Стакомск? Оо…, держу пари, слышали. Половина планеты считает этот русско-китайский проект городом будущего, кузницей кадров со сверхспособностями, центром научной мысли и исследований, связанных с неогеникой, но нас не обмануть! Нет! На фотографиях со спутников и не только, мы видим сотни и тысячи золотых куполов-ограничителей, окружающих этот гулаг! О количестве пленников этого чудовищного города, неосапиантов и простых людей, мы можем только гадать! Гадать и ужасаться! А сами ограничители? Сколько стран их ждёт?! Сколько их надеется обезопасить себя от редких, но чрезвычайно опасных и разрушительных неосов? Но «нет», говорят коммунисты, мы создадим самый большой в мире концентрационный лагерь! Это куда важнее мирового спокойствия! Плевать на вашу безопасность, говорят они! На ваши жизни!

– Грустно, Америка. Очень грустно. Мы вместе строим новый мир, идём к новому светлому будущему, а в это время красные, единолично и эгоистично владея важными для всего мира ресурсами, безнаказанно творят свои зверства, смея утверждать, что действуют нам на благо! Всем на благо! Кого именно они имеют в виду? И… сколько нам еще мириться с подобной ложью!?

– …на этом всё. С вами был Мэтью Ламберс и программа «За гранью»! Хорошего вам дня! Боже, благослови Америку!

Глава 1. Зеленая трава

– Дура ты, Иришка! – рявкнул я так, что аж плафон зазвенел над головой, а эхо прокатилось на половину здания, как минимум, – Дур-ра!

Давно хотел так проораться. Накипело. Годами копилось, но держался. А теперь всё, приехали. Хотел ведь тихо свалить, думал, нормально расстанемся, но нет, разве Асова и «нормально» совместимы? В последние три года ответ – «категорически нет!». Мать её. Простите, Анна Витальевна, земля вам пухом.

Уходящая по коридору девчонка развернулась так быстро, что домашний легкий сарафан на секунду облепил её бедра, а волосы, заплетенные в две нескладные косицы, хлестнули по круглому симпатичному лицу, стремительно принимающему уже ставшую «фирменной» плаксиво-скандальную гримасу. Посторонний свидетель бы обманулся, видя такую моську, сказал бы, что «девочку обидели», но нет, наш товарищ Асова с такой рожей как раз и скандалила. И, для 16-летней соплюхи, на мой вкус, слишком часто.

– Изотопов! – прошипела она, подскочив ко мне и встав почти нос к носу и начиная пронзительно орать, – Заткнись! Залезь в свою конуру! А завтра свали так, чтобы я тебя больше не видела! Понял?!

– Я Изотов, Ирина Владимировна, – выдохнул я прямо в разъяренное девичье лицо, – А вы скоро, дура вы набитая, и так никого из нас не увидите. Вещички-то собрала уже? Совести хватило перед тетей Машей и дядей Игорем покаяться? Хотя бы напоследок? Да откуда она у тебя, нет конечно. Сама себе всю жизнь засрала, а на нас срываешься? Дура ты. Дура как есть.

Отвернулся и пошёл к себе с горечью на сердце, причем с большой. Не спешил, надеялся… да черт знает на что надеялся! Всё-таки действительно последний день видимся, сам завтра уезжаю, а она чуть позже. Много времени бок о бок провели, хоть Иришка и обгадила себе всю малину. Может, хоть сейчас ей в голову стукнет? Всё же не обзывал её никогда…

– Ненавижу…, – донеслось мне в спину почти спокойное, – Всех умников сиротских ненавижу, а тебя, урод, особенно! Думаешь, я с тобой просто так дружила!? Сам дурак, хоть и умный! Мальчик мне на побегушках нужен был, а ты, уродец, подошёл просто отлично! Понял, кем ты был?! Понял?!!

– Да я знал. Всегда знал, – обернувшись к Асовой, я улыбнулся, заставив её нервно дёрнуться. Моя улыбка, она такая. Даже тех, кто меня очень хорошо знает и привык к внешности, всё равно нервирует донельзя. Задержав взгляд на бледно-зеленых глазах старой знакомой, я просто-напросто сказал, – Прощай, Иришка. Вот тебе совет на прощание – в детском доме держи язык свой за зубами. Косы выдерут. А они у тебя и так небогатые, как и мозги.

И ушел в квартиру, не слушая визгливых оскорблений, разносящихся на весь этаж. Хотелось полежать, подумать, морально подготовиться к совершенно непонятному будущему, которое очень скоро начнется. Пара часов абсолютно свободного времени у меня как раз есть. На посошок, как говорится. Проводить жизненную веху.

Зайдя к себе и защелкнув замок на ветхой деревянной двери, по которой тут же начала долбиться взбешенная Иришка, я бросил взгляд на старое и побитое, но самое настоящее ростовое зеркало, присобаченное к шифоньеру, видевшему, наверное, даже Ленина на броневике. А возможно, Ильич как раз на этом шифоньере и стоял. И носил его, сцуко, по субботникам до бревна или вместо. Очень уж шкаф был обшарпан. Впрочем, как и всё остальное в моей халупе.

В зеркале, как и всегда, отражался урод. По местным меркам, если уж на то пошло, а вот мне моя внешность мне даже немного нравилась. Худощавый парень почти 18-ти лет (через неделю стукнет), острые худые черты лица, белая ровная кожа без всяких этих ваших родинок и прочей дряни, уши, правда чуток оттопырены, но они у меня довольно неплохо заострены кверху, поэтому на лопоухого деревенского Васю я не похож. Ну подумаешь, волосы торчат вверх в диком беспорядке, из-за чего я постоянно похож на возмущенного дикобраза? Не справится с ними ни одна расческа, доказано годами стараний. Бесполезно. А если бреюсь наголо, то на улицу можно не выходить, потому что милиция загребет. Закрывают, паразиты, а потом старший лейтенант Иващенко идёт знакомой дорогой в школу, к директору, находит там, сволочь такая, полное взаимопонимание, от чего меня в «уазике» привозят в любимый сиротский дом и закрывают на месяц на домашнее обучение. Пока волосы не отрастут.

В чем-то я их понимаю. Сам чуть не обосрался от страха, когда после самостоятельного бритья черепа машинкой в зеркало вот это как раз, и посмотрел.

Основная беда в моей внешности – это кожный покров вокруг глаз, из-за чего в нашем небольшом Кийске меня знает каждый милиционер. От бровей и ниже, по абрису глазниц, он темного цвета. Не как будто мне эту кожу с негра какого пересадили, они ребята почти все шоколадные, а темные такие овалы, как будто увлекаюсь веществами и недосыпаю. Плюс светло-карие глаза. Я у бабушек, когда мимо прохожу, вопль «наркоман!» вызываю рефлекторный, навроде икания. А это просто эдакий естественный макияж, мать его туды. И на этом, как бы, и всё. Не такой уж я и урод, особенно по сравнению с некоторыми.

Старая «рабица» кровати с агонизирующим скрипом приняла моё аккуратно упавшее на неё тело с предусмотрительно заложенными за голову руками. Комплекция у меня тощая и жилистая на первый взгляд, килограммов 60 максимум при росте в метр семьдесят пять, но на деле вешу побольше 90-та. Тоже привет из нестандарта.

Иришка, видимо, визг агонизирующий койки моей услышала, да слиняла зализывать душевные раны. Хрен на неё, всё, мосты сожжены. Пусть валит в детдом, где ей давно самое место. Тетю Машу с дядей Игорем жалко, конечно, но они сами в эту вертихвостку неумную своим добросердечием влипли, как ногой в теплое говно. Да и я от них недалеко ушел, если так подумать.

В общем, по внешности я ничем особенным от подростка, фанатеющего от русского или какого иного рока, не отличаюсь. Ну припудрил харю, чтобы прыщей видно не было, тени у мамки стырил, намазюкал себе всё, волосы мыльной расческой расчесал, дабы застыли иглами как у ежа, да в люди вышел. Фигня же вопрос, ну?

Только это по моим старым меркам, нормам Хакасова Валерия Дмитриевича, год рождения 1982, место рождения славный город Воронеж, дожившего, между прочим, до 40-ка полных лет в не менее славном городе Санкт-Петербурге, и вот проснувшегося как-то по утру страстно выталкиваемым из недр Анны Семеновны Изотовой ей самой в категорически другом мире. То есть, меня банально родили на белый свет, орущего со всей дури как от неожиданности, так и от множества неприятных ощущений. Причем 3 августа 1973 года в славном городе Ленинграде.

Тот еще сюр, да? Тогда я еще думал, что попал в прошлое.

Итак, возвращаясь к старой практике общения с самим собой из того времени, когда у меня на перекинуться парой фраз не было даже дрянной Иришки, позвольте представиться – Виктор Анатольевич Изотов, почти выпускник сиротского дома, житель города Кийска, гражданин Союза Советских Социалистических Республик.

…а еще я неоген второго поколения. Неоген, неосап, «чудик». Впрочем, это я узнал гораздо позже после рождения. Но об этом потом.

Мозговые ресурсы младенца были откровенно невелики, от чего я первые пару лет жизни ни над чем нормально размышлять не мог. Всё буквально размывалось, любая мысль вела себя как капля воды, упавшая в пруд. Память сохранил, да, но пребывал в некоем благостном ступоре и полном детстве, посасывая сиську родительницы и бездумно проводя дни. Когда же встал на ноги, и вновь начал учиться как ходить, так и формулировать мысли, уже настолько привык к произошедшему, что заключил – оно есть хорошо.

А кому бы не понравился второй шанс в жизни? Не то что я первый просрал, далеко нет, вполне себе нормально жил и уважал себя за всякое. А раз очутился здесь, то, что теперь, вешаться? Отнюдь, мне и так нормально. Более чем. К тому же, Советский Союз тут живее всех живых, цветет и пахнет. Так что, рассуждал двухлетний новый я, мне повезло по-крупному. Природу свою узнать не получалось никак. Помер ли во сне Хакасов Валерий Дмитриевич? Неизвестный инопланетянин/бог/демон взял его душу и пихнул в другой мир? Может, сам младенец, будучи крайне необычным (что мне потом люто аукнулось и будет аукаться всю жизнь), как-то передрал чужую личность в свою головешку? Вопросов была масса, ответов было хрен без масла. Перерождение как оно есть, крутись как знаешь.

Так я и крутился без особых проблем лет до трёх. Родителей повышенной гениальностью не пугал, внешности тогда был самой обычной, маскировался себе под ребенка, благо сложно не было, только скучно. Оба моих предка были людьми высокой научной культуры, работали в одной лаборатории, а в воспитании детей понимали лишь одно – в верхнюю дырку нам нужно совать еду, нижнюю дырку мыть от говна, а когда орём, то значит, нужно проанализировать, по какому поводу. Учитывая, что я орал лишь когда одной из дырок требовался уход, то наглухо наивные в бытовом плане Анна Семеновна и батя мой Анатолий Павлович так особо ничего и не поняли вплоть до самой их смерти.

Увлеченные наукой люди были, что и говорить. Ну и редкостные придурки заодно, потому как именно из-за них получился такой красивый я, настолько широко известный в одних узких кругах, что это душит бедного и ни в чем не виноватого подростка всю его сознательную жизнь. Про внешность молчу. Мне действительно пришлось буквально подлизываться к мелкой тогда еще Иришке, чтобы иметь рядом хоть кого-нибудь, с кем можно перемолвиться словом. Почему-то на людей моя внешность оказывает куда более негативное воздействие, чем на меня самого.

Ну ладно, а как я оказался в сиротском доме, спросите вы? И что это вообще такое?

Ооо, с оттенком гордости скажу я вам, закончить сиротский дом – это ого-го! Но тут придётся начинать рассказ аж с товарища Сталина и проекта «Заря», потому как иначе без пол литры не разберешься. Но будем последовательны, благо это несложно и правильно.

Итак, что такое неоген или неосап, он же неосапиенс? И откуда они взялись?

Проще говоря, неогены – это люди, обладающие различными способностями, которые ранее можно было бы назвать «сверхъестественными». Как герои в комиксах, буквально. Лучи из рук, из глаз, из ушей, левитация, сверхсила, супергибкое тело, внешние и внутренние изменения, телекинез, пирокинез, да хоть жопокинез – прямо как в сказках! Тысячи задокументированных возможностей, миллиарды их комбинаций (в потенциале). У меня ничего подобного нет, кроме повышенного веса, крепкого тела и страшной внешности, но еще может проявиться. Точнее – должно. Но не суть.

Суть в том, что вся эта хрень с человеками сотворилась отнюдь не спонтанно. Никаких тебе внезапных мутаций вида, либо генной инженерии или там добрых пришельцев. Изменяли людей вполне себе материальные предметы, найденные в вполне определенных местах.

Дело было так. По моим убеждениям и далеко не полным знаниям, история этого мира ничем не отличалась от моего старого до знаковой даты – 15 января 1945. Именно в этот день Иосиф Виссарионович Сталин подписал приказ о запуске проекта «Заря» – нашем ответе Манхеттенскому проекту, стартовавшему (официально) 17 сентября 1943 года. Место строительство проекта «Заря»: 53 километра к северу от Среднеколымска, к западу от озера Кальгатана. Высшее партийное руководство видело в проекте возможность ускорить освоение Сибири на порядок за счет обеспечения её энергией в неограниченных количествах. Предпосылки к этим самым неограниченным количествам вполне были, так как в качестве рабочего тела для реакторов должен был быть использован некий минерал, о котором до сих пор не раскрыто никаких подробностей.

Результат, лично для меня, был вполне предсказуем. Неизвестный минерал? Экспериментальный реактор? Е***ет! Сколько бы профессоров не утверждало, что «не должно».

И что, спросите вы? Е***ул, конечно же, в 1947-ом. Накрыло 548 225 километров квадратных. Породив аномальную зону, в которой изредка какое-нибудь дерево, набравшееся хрен-пойми-какого излучения, начинало ярко светиться. А затем, не выдержав, видимо, своей невдолбенной красоты, лопалось к чертовой бабушке, усыпая всю округу светящимися брусками древесины, каждый из которых был четко в форме параллепипеда. Маловато для катаклизма, да? Вот и люди так подумали. Радиации нет, иной отравы тоже, ой какой прикольный кусок дерева, ой, он мне в руку впитывается!

«Ой, мне что-то нехорошо. Пойду поваляюсь пару неделек, пока странная хрень меняет моё тело».

Оп! У меня способности! Я могу своей струей расколотить унитаз! У меня из жопы реактивная струя! Дорогая, я сделал детей зелеными! …и всё в таком духе.

Так вот, фиг с ней, с «Зарей», с Дремучим и прочими глобальными вещами. Всё дерьмо заварилось в этом мире с мелких происшествий, а именно – каждый тракторист понял, что имеет шанс научиться летать. Или стрелять лучами или управлять техникой… неважно. Да и хрен с ними, со способностями, одно только изменение организма от поганой светящейся деревяшки уже многое давало! Как в физических кондициях, так и в сопротивляемости чему угодно, от насморка до мандавошек. Не так, чтобы тетя Галя могла поднять жигуль или ходить голой по морозу, но более чем заметно. А Дремучий где? В Сибири, мать его.

И теперь представьте себе картину Репина маслом «Приплыли». Причем, картина была усугублена тем, что реактор «Зари» рванул в Сибири, а зон аномальных на планете возникло пять: кроме Дремучего еще были Западная Африка, Южная Америка, Канада и Австралия. Как? Я не знаю, но интересуюсь. Ты 548 225 квадратных километров в полной глуши никак забором не огородишь, хоть повесься.

Желающие летать трактористы устроили на планете такое, что даже сейчас, в 1991 году, когда всё это лет шесть как устаканилось, за что человечество заплатило реально огромную цену. Сиротские дома, типа того, выпускником которого я стану завтра, – часть этой цены.

Ладно, я особо-то про неогенов не знаю, не положено пока, потому как несмотря на внешность, силу и вес, у меня еще ничего не пробудилось, кроме чрезвычайно гнусной ухмылки, от которой и у товарища майора матка опускается, если я не в настроении. Может быть, не пробужусь или не пробудюсь вообще никогда, вот такой я специальный мальчик, потому как люто запаздываю в развитии по сравнению со своими однокашниками, в смысле другими неогенами.

А вот закончить сиротский дом – это да. Это повод для очень нехилой гордости.

Суть этого грустного изобретения прошедших лет была насквозь прагматичной для советских товарищей. Есть детский дом, о котором знают все, а есть сиротский. Если товарищ ребенок в детском доме демонстрирует успехи, сознательность, дисциплину и ум, то в 12 лет он получает право переехать в сиротский дом, где ему государство выделяет самую настоящую однушку. И стипендию на прокорм. Вся многоэтажка только для сирот, на чуть ли не тысячу голов лишь пара семей со взрослыми, курирующими всё это дело, а попутно раздающими детям советы и мелкие бытовые уроки. Но живём мы тут сами, самостоятельно. Старшие помогают младшим сварить себе пожрать, каждый четверг квартиры обходит приезжающий диетолог, придирчиво проверяющий, что мы себе наворотили, а в остальном – живи как знаешь.

Только если залетишь или оценки упадут, то отправят назад в детдом. Не то чтобы в советских детдомах плохо и грустно, но тот, кто с 12 до 18 прожил в сиротском – получает штамп в паспорте. Эта отметка является очень толстым рекомендательным знаком куда угодно, сообщая всем и каждому, что ты с 12 лет заботишься о себе, учишься отлично, и вообще кремень человек с чувством ответственности размером с Джомолунгму. Для меня, с моей внешностью отбитого хулигана, панка, рокера, наркомана (как только не называли!!) эта отметка в паспорте была как свет в окошке, который я планировал доставать из штанин при каждом удобном случае и с наслаждением пихать в каждую подозрительную по отношению к хорошему мне рожу!!

Настроение испортилось еще сильнее, от чего я, рывком подскочив с кровати, отряхнул майку, бросил еще один взгляд в мутное зеркало, а затем выскочил на улицу. Съем мороженое! Куплю сраный пломбир у тетки за уличным прилавком, а затем сяду на скамейку и буду его нагло жрать!

Если кто-то из вас, мои воображаемые слушатели, думает, что клёво быть перерожденным в неосапа молодым отличником, да еще и с будущими способностями, да еще и сильного, то имею честь выслать вас в глубокую вонючую дупу!

Ни черта это не клево.

Это настолько не клево, что вы даже себе не представляете.

Первое. Если я в зеркале вижу юного пацаненка, который слегка упарывается по року и мажет рожу пудрой с тенями, то окружающие – нет. Я их, окружающих, напрягаю, причем сильно. Это Кийск, обычный советский город смешанного типа, но неосапам тут делать нечего на постоянной основе. Да и мало нас в процентном отношении к нормальным людям. Мы, неосапы, испытываем большие сложности с размножением по причине больших различий в генокоде. Но… напрягаю я окружающих отнюдь и не только своей внешностью, но и чем-то еще, потому как уверенно могу сказать: привыкнуть ко мне невозможно. Шарахаются все, даже корыстная Иришка дёргалась, если была морально не готова увидеть перед собой мою рожу. Итог: я жив и с нормальной психикой только потому, что мне на самом деле 58 лет, если суммировать обе жизни. Обычный пацан от такого отношения к себе съехал бы чердаком давным-давно. Я-то чуть не съехал.

Второе. Если вы думаете, что бытие неосапиантом любого типа – это праздник жизни, вы ошибаетесь еще глубже. Генная несовместимость, бесплодность, проблемы с новой физиологией и внешностью, иногда даже потребности в особом рационе… каждый случай индивидуален. И это далеко не всё, есть еще и вопрос инициализации. Пробуждение способностей и источника энергии для таких как я далеко не всегда проходит гладко, возможны травмы, возможны риски, возможны необратимые изменения в организме. Я, вообще, по святому убеждению академика Головачева, должен был стать таким красавцем после того, как что-то откроется, но никак не «до». А следовательно, по его же убеждению, у Виктора Анатольевича Изотова шансы сдохнуть при активации больше, чем у любого другого неосапианта, наблюдаемого в СССР с 1947 года.

Вот такой вот я особенный и великолепный, от чего крайне нежно и трепетно «люблю» своих покойных родителей и непокойного дядю, Никиту Павловича Изотова, из-за которого я получился не нормальным человеком, способным поехать и осесть в любом месте нашей бескрайней родины, а невнятным неосапиантом, чье будущее покрыто мраком и скорбью. Кстати, далеко не факт, что я при встрече с дядькой, его не ушатаю насмерть, не сдержавшись от радости. Есть за что.

В общем, жизнь моя жестянка, думал я, остервенело грызя пломбир под натурально враждебным оком продавщицы. Она на меня косилась так, как будто бы я уже как минимум не только испохабил её дочь всячески и везде, но еще и наклал с горкой в любимую хрустальную вазу из серванта.

Нервы это всё, нервы. Сотни моих соседей по дому сейчас разбрелись по всему Кийску. Немножко пьют некрепкое спиртное, много улыбаются, с надеждой и радостью смотрят в завтра. Оно у них будет полный улёт. Отметка из сиротского дома – раз! Аттестат об окончании средней школы – два! Навыки – три! Они уже нигде и никак не пропадут, они уже вырвали себе у судьбы прекрасную стартовую позицию, заработанную своими потом и кровью. Совсем не зря их… нас Иришка так ненавидит. Ненавидит и завидует. Она, в отличие от сиротских, сирота недавняя и удочеренная супружеской четой, следящей за нашим домом. Троечница причем.

Ай да техникум ей стекловатой. После детского дома. Дожрав мороженку, я мрачно подмигнул сверлящей меня взглядом продавщице, да пошёл себе дальше, думая об Иришке.

Сама виновата. Еще и Колопановых подставила, свинья малолетняя.

Родители Иришки, одни из тех, что курировали наш дом, погибли год назад, на Черном море. Взяли отпуск, называется. Утонули вместе с десятком других граждан от шалостей заблудившегося турка-неогена. Паршивый аквакинетик, нажравшись там у себя дома, решил прогуляться-освежиться, доплыл аж до нашего побережья, а там и зацепил с дюжину отдыхающих своей турбулентной струей или чем-то вроде. Бедолаг дёрнуло с поверхности в глубину, прокрутило как в стиральной машинке, захлебнулись все, кроме пары счастливчиков. Турка после этого ждал электрический стул, но родителей Иришки было не вернуть.

Её удочерили Колопановы, вторая семья из кураторов. Да и мы решили помочь, так сказать, по-сиротски. Следили за домом, убирали прилегающую территорию, лампочки на свои кровные покупали, всё делали, чтобы у бедняжки Иринки тоже отметка в деле появилась. Не такая, как наша, но стаж помощницы куратора в сиротском доме тоже вес определенный имеет. Только вот дядя Игорь и тетя Маша не особо-то за Иринкой следили, от чего она сначала звезду с неба сорвала, мол, обхаживают её как принцессу, а потом и совсем испортилась. Трояки получать, с парнями неблагополучными гулять. Ну а как наш выпуск подоспел, так она из зависти или еще каких чувств неслабо портвейна нахлебалась в дурной компании на улице. И была отловлена тем самым сакраментальным Иващенко.

И всё. Колопановых лишают родительских прав, Иришку-дуру в детдом, а заодно конский хер ей, а не положительные отметки в дело. К тем, кто с сиротами занимаются, требования крайне строгие, потому как мы реально из кожи вон лезем всю дорогу, становясь потенциально ценными кадрами в любой отрасли. Ну а Ирина бать её Владимировна, явно желая самоутвердиться напоследок, приперлась ко мне, огульно обвиняя в том, что я, а также остальные сиротские, не уследили за ней, не научили, всю жизнь испортили.

Вот и послал её за всех, свиноту неблагодарную. Хотя, если бы не её общество, пусть и корыстное, фиг бы я в своем уме дожил бы до своих 18-ти годов. В этом мире Интернет только зарождается, говорить со всеми приходится вживую, иначе никак. Человек без общения не может.

А и хрен с ним со всем. Мосты сожжены, впереди меня ждет новая жизнь. А какой она будет, мне сейчас расскажет один товарищ, ожидающий меня в приметном здании города Кийска, носящего гордое имя «Дом Офицеров».

Глава 2. Хулиган особого назначения

«Е.И. Мышкин» значилось на двери, «Отдел Озеленения Департамента Народного Хозяйства Ленинского района»

Кратко постучавшись, я тут же нагло сунул свою вихрастую голову внутрь с полувопросительным «Валерий Кузьмич?». В ответ немелодично ругнулись исконным русским матом, что я счёл за приглашение войти. А осуществив внедрение, уставился на высокого худого мужчину в заношенном сером костюме, трясущего в воздухе пальцами правой руки. Покачивающийся кипяток в банке на подоконнике, куда был сунут уважительных размеров кипятильник, дополнял картину.

– Вот как так-то? – риторически вопросил потолок Валерий Кузьмич Радин, – Вот что ты за пакость такая, Изотов?!

– Опять наговариваете? – с упреком вопросил я, садясь на продавленный стул для посетителей, – Я же всегда…

– Да-да, – раздраженно перебил меня он, – Ты всегда приходишь вовремя, ты всегда стучишься, ты всегда засовываешь голову…

– Потому что вы меня чуть не пристрелили, – въедливо уточнил я, – однажды.

Кузьмич только скривился на это, принявшись бодяжить из оставшегося кипятка две чашки отвратительного растворимого кофе. Пока он, сопя и шипя на ошпаренные пальцы, занимался творчеством баристы, я тупо втыкал в его худое и слегка вытянутое лицо, слегка выцветшее за годы нашего невольного знакомства. Так, если подумать, то майор Комитета Государственной Безопасности Радин заменил мне отца, мать, друзей и всю остальную требуху. Без всякого на то желания, разумеется, что особенно хорошо чувствуется сейчас, когда он смотрит на меня, как на врага народа.

Нужно немного подождать. Мужик он волевой, упрямый и честный, просто я так на всех воздействую. Когда Валерий Кузьмич меня не видит, если общаемся, скажем, по телефону, то чувствуется, что он относится ко мне просто отлично. Но вот когда вживую… проклятое неосапианство. Я покосился на шкаф, стоящий у двери. С одной из его створок свисала кобура с пистолетом. Сколько лет прошло уже, пять? А он до сих пор перед моим приходом ствол туда вешает, вопреки уставу. Во избежание повторения.

– Может, плеснете себе в бурду чего покрепче? – ехидно вопросил я, чтобы подколоть немного, – Вроде как расстаемся, отпраздновать-то можно.

– Отпраздновать, – пренебрежительно фыркнул майор, возвращаясь к попыткам размешать упрямый коричневый порошок в воде, а затем, на секунду замерев, вновь обернулся ко мне с вопросительным, – А не заложишь?

Я лишь на него уставился с таким упрёком, что Кузьмич не выдержал, стыдливо спрятав взгляд. Засопев, майор неуловимым жестом откуда-то достал 0.7 коньяка «Белый аист», с хрустом скрутил бутылке голову, а затем щедро плесканул себе в бурду. Вновь застыл, уйдя в перезагрузку, ругнулся душевно, добыл из ящика своего стола стакан, куда и налил отнюдь не коньячную порцию, тут же всосанную явно требующим этого организмом. Затем, как финал, кгбист решил запить собственным кофе, отхлебнув получившегося коктейля, от чего и скорчил сложную, но, несомненно, демонстрирующую отвращение рожу. Отвлекать его не хотелось, дядьке реально было это надо. Как бывший дядька я его прекрасно понимал.

Допив обжигающую дрянь, Валерий Кузьмич начал тереть лицо ладонями. Я молчал, попивая свою порцию угощения. Вкус был, особенно после пломбира, просто охренеть какой ужасный. Как будто сам Сатана нассал в кружку. Кисло, горько, мутно, частички чего-то стрёмного на языке остаются. Мерзость, сссука!

– Вот не понимаю, как так, – наконец, заговорил мой куратор, делая широкий жест руками, указывающими на забитые макулатурой шкафы по обе стороны от его стола, – Я тебя, Вить, с трёх лет знаю! Вся твоя жизнь здесь по полочкам разложена, даже то, о чем ты понятия не имеешь! Ты по всем пунктам не просто хороший, а просто отличный парень! Да, *ля! Я тебя со своей дочкой оставлял!

Было дело. Жена Кузьмича в санаторий смылась, а он порыбачить хотел просто до слез. Смастерили с ним вдвоем из какой-то детской майки цветастой маску мне, чтобы рожу закрыть, и я действительно пару суток пронянькался с его Юлькой.

– …но как только чуть отвыкнешь, смотришь на тебя – падла и есть! – с чувством и толикой вины продолжил куратор, – Как будто мразь какая из колонии откинулась, сидит и щурится, смотрит, куда бы тебе заточку воткнуть. Вот как так, Вить, а? Лещенко клянется всем чем можно и нельзя, что у тебя источник полностью заглушен, вообще не распечатан, ни на волосок!

– Да всё я понимаю, дядь Валер, – скривился я, маша рукой, – сколько лет уже так…

– Дядьку бы твоего к стенке…, – мечтательно поведал мне майор, полузакрыв глаза, чтобы меня не видеть, – Да и родители…

– Редкостные дебилы, – вздохнул я, – Плавали-знаем.

Почему я, со своей асоциальной жопой вместо жизни, отношусь к Кузьмичу так лояльно? Да потому что ему не легче чем мне, а местами сложнее. Помните, я говорил, что широко известен в очень узких кругах? Ну вот, а Кузьмич – это как раз прокси между мной любимым и этими хоть и узкими, но очень высокими кругами, в которые входят как научники, так весьма влиятельные товарищи из «копух» и «ксюнь». А это очччень непростые люди.

…среди которых я известен как Мальчик-Который-Всех-За***л. Я долго ржал, когда услышал первый раз.

А Кузьмич всю дорогу отдувается. Оба мы с ним ушибленные судьбой, так он еще и жену с двумя детьми тащит.

Причина моей невдолбенной популярности и внимания таких высокопоставленных людей как раз и заключается в идиотизме собственных родственников.

Итак, угадать, какие именно способности даст тот или иной деревянный брусок из Дремучего невозможно. Никак. Есть лишь одно граничное условие и одно исключение. Условие в том, что, упав на землю, артефакт, как повадились называть эту дрянь, начинает медленно терять свою энергию. Чем меньше энергии, тем ниже свечение, тем слабее изменения, так что запасти впрок эти деревянные «сокровища» невозможно. А вот теперь исключения – радужные бруски. На самом деле они ни хрена не радужные, а просто переливающиеся как придётся, но при этом дают наиболее… могучий эффект. Какой – предсказать нельзя. Артефакты подобного рода объявлены государственной собственностью, к распространению запрещены, при обнаружении во владении частного лица – 10 лет расстрела с конфискацией имущества. Чрезвычайно редкие и важные штуки.

Ну так вот, предки мои горемычные были учеными-фармацевтами. Никаких секретных проектов, никаких подписок о невыезде. Работали над оптимизацией состава некоторых таблеток, во благо народное. Квалификация у них была высокая, это да. И тут в нашу мирную счастливую жизнь вмешался случай в облике моего дяди, Никиты Павловича, человека мутного и замешанного, судя по обрывкам разговоров бати, которые я слышал, в разной противозаконной ереси. Промышлял он поиском и выносов этих сраных артефактов из Дремучего, профессионалом был редкостной моральной гибкости, то есть падлой. Но родственников любил.

Любовь это выразилась в том, что, придя как-то к брату в гости, говнюк подсыпал моим будущим родителям клофелинчику, а затем воткнул в каждого по радужному бруску. Инвестировал, гондон, то, что продать бы не смог.

Дальше начинается самое интересное. Сделав своё «доброе» дело, дядька смылся в дальние дали, забив жратвой холодильник и морозилку брату по самое небалуйся. А что, правильно же, период адаптации организма занимает порядка двух недель, так пусть облагодетельствованные ни в чем отказа не знают. Момент был выбран хорошо, будущие мои родители в отпуске были, так что всё по расчетам Никиты должно было пройти на «ура». Только вот этот дебилоид не знал, что мои отец с матерью (будущие) как нормальные врачи и жители этого Советского Союза от неосапов хорошего ничего не видели. И не питали по отношению к ним никаких положительных чувств.

Что делают в таком случае два фармацевта, которым грозит вскоре превратится в «адаптантов»? (так называют тех, кто получил способности от контакта с деревяшкой) Правильно, они вскрывают свои аптечки, где за каким-то фигом у этих служителей Авиценны дохрена разных возбудителей, а после начинают трахаться как кролики, в надежде зачать ребенка до того, как артефакты полностью сработают. Резко трахаться, вяло трахаться, сонно трахаться, голодно, сыто, на полу, на диване… в общем, вам понятно, в каких обстоятельствах меня зачинали?

А подумать, ммать, что артефакты начинают работать сразу – это не. А знаете, почему? Потому что думать на эту тему опасно для психики, отчаянно желающей ребеночка. Шанс естественно размножиться у неосапа в самом лучшем случае, с самым идеальным партнером, в самый благоприятный момент – в два раза ниже, чем у среднестатистического человека. Обычно шанс равен где-то 5–10 процентам в общем по больнице. То есть, неосапиантов с полезными и невредящими способностями и так мало, их детей, то есть неосапов второго поколения вообще слезы, а уж неогенов третьего полный мизер. Шансы же у двух радужных адаптантов были строго отрицательными. Но, как выяснилось, это при полной активации.

А вот если трахаться, как не в себя, под возбудителями, когда это радужное дерьмо только начало перестройку организмов – шанс, безусловно, выше. Правда, как выяснилось на таком хорошем мне, получается в итоге невнятное, жуткое и напрягающее окружающих говно, от анализов которого ученые рвут на себе волосы, а затем рвут волосы и другим. Бесполезное, мутное, вертящее всю набранную по неогенам статистику, да еще и не вылупляющееся в полноценного неосапа. Обычно активация у второго поколения происходит, как только организм только созревает для размножения, в диапазоне от 11 до 16 лет. И то, шестнадцатилетки считаются перестарками с проблемами в потрохах и генах. А я же просто какой-то… ну, в общем, понятно, да?

Так что ребеночек в общем получился. Счастья полные штаны, дядю поймали и посадили, вокруг двух радужников танцуют качучу, ибо родителям перепало что-то прямо очень нужное стране и людям. А затем попытка похищения, маман или папан с перепугу что-то активировали, от чего их «шестерка» вместе с похитителями, асфальтом и куском бордюра буквально испарилась в воздухе, при этом рванув так, что вынесло стекла из окон на километр вокруг.

И вот он я, сиротинушка и детдомовец, а вот Валерий Кузьмич, мой надсмотрщик, защитник и очень сильно уставший от всего этого человек. И судя по его мрачной харе, то есть интеллигентному, уставшему и худому лицу, зажирающему второй стакан конины, новости у него для меня далеко не сладкие. Бухать от облегчения он и без моей светлой персоны потом будет, а сейчас принимает, чтобы вывалить на меня очередной воз дерьма.

Вывезу я его? Чую, что нет. Сссука.

– Валерь Кузьмич, – наконец, не выдержал я, – Ну…

– Вот, – вынув из-под столешницы явно приготовленную папку, майор бросил её передо мной, – Читай. Только сразу скажу, Вить… Стакомск.

До меня далеко не сразу дошло, секунд двадцать тупил, а потом поднял от так и не раскрытой папки глаза на майора.

– Валерь Кузьмич…, – еле выдавил я из моментально пересохшего горла, – Вы, ёлки, кобуру… со стволом… вешаете. Вы меня всю жизнь знаете, и вы… вешаете. И вы говорите… Стакомск? Мне? Туда?

– Вить…

– Не! Надо! Витькать!! – подскочил я, роняя папку и переходя на натуральный крик, – Меня! Там! Убьют! Нахер! В город неосапов? В город, б***ь, эго-зону?! Туда, где напуганная моей рожей маленькая девочка испепелит меня к такой матери?! А затем её, маленькую, сука, девочку, посадят на стул?!! Или к стенке?!!

– Да заткнись ты!!! – рявкнул во все горло, подскакивая, майор. Шарахнув ладонями по столешнице, он навис всем своим немалым ростом надо мной, – Заткнись, Изотов! Без тебя тошно!! Думаешь, я тебя слил?! Думаешь, я тебя туда пихаю?! Не ори мне тут!

– Не орать?! – чуть ли не завизжал я, ни грамма не устрашенный, а скорее взбешенный до беспредела, – Я всю жизнь по линейке! Я, б***ь, как пионер, всегда готов! Оценки! Сиротский дом! Все каникулы всирал в Москве на анализах! Я жизнь положил за нормальную жизнь – а вы меня в Стакомск?!!

– Не я!! – тут же заорал комитетчик.

– Головка от х*я!! – взвыл я, ни грамма не преувеличивая свою ярость, – За что?!!

Тринадцать наиболее крупных городов СССР закрыты от неосапов. Совсем закрыты. Приблизился – сдох, без вариантов. В остальных городах есть эго-зоны, свободные площади, на которых неогены могут применять свои способности для отдыха, развлечения или тренировок. Единственный мегаполис, полностью считающейся эго-зоной, это Стакомск, наше общее с братьями-китайцами творение. И мне с моей рожей там не выжить и дня!

– Замолчал! – гавкнул командным голосом майор, двинув кулаками по столу, – Сел! Слушаешь!!

Заткнулся я не потому, что майор врубил дерево, а потому что внезапно выдохся на эмоции. Всю жизнь ходить по линейке, надрываться как проклятый, терпел враждебные (на пустом месте!) взгляды, мечтал о какой-нибудь тихой деревне, где можно будет спокойно пристроиться кем-нибудь… да хоть книги писать! Я их тонны помню! А вот хрен тебе, попугайчик голубенький! Велкам ту Стакомск, камрад! Готовь жопу и делай ставки, как именно тебя ушатают местные, у которых еще не прокачаны тормоза! Это город-академия неосапиантов!!

Тем временем комитетчик залез в стол, вновь добыв оттуда прозаичное – еще один стакан и бутылку, в которой плескалась полностью прозрачная жидкость. Оформив почти полный стакан, он подвинул его ко мне:

– Пей!

Пахло спиртом… ну или водкой. Не знай, я более 25 лет не пил.

– А чего не коньяк? – сыграл в сучку я, – Жалко?

– Дебил малолетний, – как-то устало вздохнул Радин, – Это медицинский спирт. Коньяка в тебя литра четыре залить надо, осёл ты страшный. Пей, ммать…

Потроха обожгло, хорошо так. Меня встряхнуло, взболтало и слегка отпустило. Пока приходил в себя, ворочаясь и прислушиваясь, как двести грамм чистого неразбавленного спирта бороздят просторы желудка, майор начал говорить:

– Выруби дурака, Витя. И ты и я, и мы с тобой, мы прекрасно знали, что так или иначе ты попадешь в Стакомск. Твоя наивная мечта, что ты мутант, застрявший на метаморфозе, который проживет жизнь нормального гражданина… ей п****ц, Вить. Лещенко подал обоснованный, слышишь? …обоснованный рапорт, в котором черным по белому написано, что ты обязательно активируешься. Сто процентов. Увеличение мышечной ткани, её изменения, осветление радужки глаз, пигментация кожи, все анализы говорят о том, что ты проходишь плавную, просто аномально длинную предварительную трансформу. Понял? В глаза мне смотри. Ты. Меня. Услышал?

– А можно было с этого начать? – прохрипел я, чувствуя легкий сушняк.

– Нельзя! – отрезал майор, добывая из-под того же волшебного стола бутерброды с ветчиной. Половину он честно отдал мне, пригрозив, чтобы не жрал – еще понадобятся.

– Как могут понадобиться бутерброды? – удивился я.

– Увидишь, – почти тоскливо вздохнул дядька, – Потому что хорошие новости у меня кончились.

– Валерь Кузьмич, – слова как-то сами посыпались изо рта, – Я ж сильный, вы знаете. Если захочу воспользоваться вашим «макаровым» – хрен вы меня остановите.

– Облизнись, патроны дома держу, – махнул рукой комитетчик, – С того самого

дня, как…

Твою мать.

– Ладно, уговорили. Что дальше? – устало вздохнул я.

– Папку открой, дебил малолетний! – тут же рявкнули на меня.

Когда я поднял глаза от папки, то перед носом обнаружил еще один стакан, полный спирта.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался уже принявший и закусывающий Кузьмич.

– Что скажу? – пробурчал я в ответ, бездумно шелестя страницами, – Будущий уголовник и редкостный козёл. Сорок один привод, надо же. Одна условка. Но умный, если судить по оценкам. Правда, без толку. И везучий этот ваш дегенерат, заадаптантиться о почти потухший артефакт и взять единичку в силовых усилениях без негатива… ему прямо боженька за шиворот теплым нассал. Но если хотите знать моё мнение…

– Это ты, Вить…, – мягким, очень мягким тоном произнес майор. Потом он снова полез в стол.

Я сам не понял, как оприходовал второй стакан чистого спирта. Может быть, до того, как Радин извлек на свет божий мой паспорт, именно тот, который я вскоре должен был бы бегать получать. Мне продемонстрировали отметку о завершении сиротского дома, уже стоящую штампом. Затем был аттестат средней школы, который, опять же, я должен был держать в руках только завтра. Маленький набор бумажек, но именно они, вопреки моей роже, должны были обеспечить мне светлое завтра.

А потом было нечто новенькое, выглядящее как трудовая книжка. Причем, уже с записью.

– Лейтенант? – очумело пробубнил я, вертя в руках стакан.

– Витя, сосредоточься, – уставшим голосом начал комитетчик, – Смотри, вот это всё, за исключением книжки, о ней разговор отдельный, оно твое. Но оно тебе, с твоей мерзкой харей, ничего не даст. Тебя будут по этой харе встречать, будут провожать, будут держать на расстоянии. Ты парень крепкий, очень. Я давно тобой восхищаюсь, твою историю, обезличенную правда, уже внесли в несколько закрытых учебников. Да. Но нормальная жизнь тебе не грозит, пойми.

– Могу писать книги, – набычился я, – Мечтал об этом!

– Не сможешь, гарантирую, – отмахнулся майор, небрежным жестом ломая мою последнюю надежду, последний план «Ю», – Ты хороший парень, с твердыми моральными принципами, но вот патриотизм у тебя такой… немой. Тупенький и упрямый как осел. Фантастику и прочие, как ты там говорил, «фэнтези», у нас не пропустят без определенной накачки, а ты в неё не сможешь. Лицом торговать на сборах и культпросветах – не твоё. Пойми…

Мне очень доходчиво объяснили, что никуда я не денусь. Могу встать в позу, Кузьмич мне прямо сейчас отдаст документы и билет до Стакомска, но дальше я сам по себе. И, скорее всего, очень недолго. Либо меня реально пришибут в мегаполисе неосапов, либо Лещенко меня вырвет как потерявший ценность актив, а потом будет делать что хочет. Слишком много средств на моё исследование потратила страна, не получив взамен ничего. Единственный вариант – стать другим Виктором Анатольевичем Изотовым. Хулиганом, задирой, гением, мразью. Циничным почти уголовником, имеющим слишком много мозгов и отвратительную внешность.

Зачем? Всё просто.

Стакомск – сокровищница неосапов, но одновременно с этим точка пересечения множества интересов различных партий, в том числе и иностранных. Его социум очень сложно контролировать, поэтому тот, кто легко сможет влиться в теневое общество Стакомска, которое гарантированно есть и процветает, кто научится ориентироваться в этом далеко неоднозначном городе, сможет принести очень большую пользу своему государству. А оно, государство, по протекции от Радина, согласно авансом выдать мне должность, зарплату, довольствие и прикрытие. И еще…

– Надзирателя? – хмуро переспросил я.

– Охранника, надзирателя, надсмотрщика. Воспринимай как хочешь. Твой будущий партнер – неосап, способный моментально, безболезненно и безвредно парализовать живых существ, – пояснил Валерий Кузьмич, – Представь себе, насколько это будет тебе полезно.

Очень полезно. Если не пытаться подумать о том, сколько раз в сутки тебя может парализовать неосап, который тебя хронически не переваривает. А почему он будет меня хронически не переваривать? Ну спросите Кузьмича, вон он в потолок как тренированно смотрит! Но это лучше, чем быть порванным на две части каким-нибудь пересравшим мальчишкой.

Вообще, пора заканчивать с истерикой. Радин прав как никто, я действительно нарисовал себе несколько картинок светлого будущего, не имеющие к реальности никакого отношения. Меня по роже будут встречать, будут провожать, будут бить. И сам буду бить в ответ, как бывало и ранее. Нужно просто выдохнуть, взять яйца в кулак, стиснуть зубы и… принять реальность такой, какая она была всегда. А майор дядька мировой, можно не сомневаться в том, что он выбил мне и стаж, и звание, и зарплату с довольствием. Сделал больше, чем я бы мог ожидать. При моих раскладах – он просто святой, хоть и та еще продуманная сволочь.

– Похоже, у меня изначально не было выбора, – вздохнул я, – Вы меня, товарищ Радин, развели по эмоциональным нотам от и до. Заставили проораться, слегка подпоили, убедили в том, что свет в конце жопы мне лишь померещился, а затем помахали перед носом тремя годами стажа и званием лейтенанта комитета государственной безопасности. Дополнили надсмотрщиком-защитником, и вот он я, посылаю все свои усилия и заслуги… к вам в стол. До востребования.

– А еще ты временами нудный говнюк, которому я бы дал лет 50! – чуть не поперхнулся коньяком майор, – Когда ты таким начитанным успел стать, тебя ж из библиотек метлой поганой гнали?!

– У меня, вообще-то, целый сиротский дом в соседях, – пожал я плечами, – Пригрозил Наташке Румянцевой, что влюблюсь в неё и по утрам стихи читать под дверью стану, так она мне книги из библиотеки и таскала. Она б еще и не то сделала.

– Гад мелкий, – почти с облегчением выдохнул Радин.

– Валерь Кузьмич, не тяните, – страдальчески попросил я жующего бутерброд майора, – Где она, ваша последняя лопата говна? Она же есть, я чую!

В меня было плюнуто надкусанной ветчиной. Не специально, он просто поперхнулся и выкашлял. Затем глянул на меня волком, встал во все свои два метра, подошёл к шкафу у двери, тому самому, с кобурой. Раскрыл дверцы, а затем мотнул мне головой. Мол, сюда ходи.

Мы не гордые, ветчину уберем, к товарищу майору подойдем. Ну и оху**м заодно по полной программе, день сегодня такой, Юпитер с Марсом Венеру поделили, один спереду пристроился, второй с заду…

– Мне нужен еще стакан спирта, – хрипло поведал я старому знакомому, не отрывая взгляда от того, что ждало меня в шкафу.

Вот же сссука.

Глава 3. Под стук колёс

Мне снился удивительный сон, показавшийся почти бесконечным. Как будто я переродился в параллельном мире, где СССР жив и здравствует, но вместо веселой и ненапрягающей жизни, на которую вполне мог быть обречен неглупый сорокалетний мужик в теле младенца, нудно грыз гранит наук в серой и довольно безрадостной многоэтажке, где обитала куча молодёжи. Учился, тягал гири, бегал по утрам, ходил в школу, где веселые советские школьники становились куда менее веселыми при виде моей рожи, несколько раз дрался, многократно был забираем в отделение во время вечерних прогулок по улочкам городка, имеющего странное название Кийск.

А еще я был не совсем человеком, а не активированным неосапиантом, эдакой кривой пародией на супергероев из американских комиксов. В будущем.

Бред. Исключительно детализированный, крайне убедительный и, если уж положить руку на сердце, очень печальный. Как прекрасная фея, спящая на кувшинке, и на ней же и раздавленная жирной жопой неаккуратной гигантской жабы.

«Союз нерушимый, республик свободных сплотила на веки великая Русь…»

Громкий хрип радио, ударивший по ушам, вызвал болезненный спазм в пространстве между ними, что было так внезапно, что я подскочил как ужаленный… тут же долбанувшись головой о верхнюю полку купе. И, вместо того чтобы завертеть головой по сторонам, пытаясь понять, кто я, где я, почему и как вообще сюда попал, уставился на свою ладонь. Белая кожа, синеватые отчетливые вены, редкие тонкие волоски. Ладонь не мужа, но мальчика. В смысле не сорокалетнего аудитора, а восемнадцатилетнего сопляка.

Не сон.

Соображалка, простимулированная патриотичным гимном, продолжающим бодро выдавливать из меня сомнения, работала всё активнее и активнее. Я в поезде, причем с нехилого бодуна. Как тут оказался? Не помню. А, нет, помню. Радин посадил. Очень пьяный майор меня старательно сажал на поезд, пытаясь попасть мной в дверь вагона, а затем они с матерящимся проводником затаскивали вдвоем одну из моих сумок. Потом, отклеив меня от тамбура, впихали в особое купе и… закрыли. Проверим. Так и есть, купе действительно закрыто снаружи, а значит, я нахожусь в специализированном вагоне для перевозки неосапиантов без конвоя.

Какие выводы из этого можно сделать?

Например, испытать огромное облегчение, усугубленное журчанием и звоном исторгаемой жидкости в железный унитаз, находящийся в тесном и воняющем металлом закутке.

Почему я завидую обычным людям? Любой Андрюха или Антоха из Мухосранска может прыгнуть на поезд и проехать зайцем до Ленинграда. Или Алма-Аты. Да куда угодно. Ничто этого пресловутого Антоху не удерживает, кроме милиции, которая его может поймать/штрафануть/дать по жопе/удержать, пока за ним, бедовым, не примчится мамаша. Антоха хоть и дурак, но он обычный человек, который свободен как сопля в полёте.

Неогены? Ни хрена мы не свободны. Весь мир для нас сейчас поле с невидимыми минами, гарантирующими нашему виду быструю и очень мучительную смерть. Безопасно передвигаться по планете или даже стране мы можем исключительно с помощью нашего любимого государства. И никак иначе.

Именно поэтому я сейчас стою, прислонившись лбом к ледяному металлу тубзика и бессмысленно пялюсь на собственный болтающийся хер, а также мелькающую под ним в дырке толчка железную дорогу. И мне хорошо, потому что я еду в нужную сторону, а не мчусь пьяный в гражданском поезде, который может в любое время попасть в зону ограничителей. Самое смешное, что привык бояться их заранее, так как если козёл и садист Лещенко прав, то с неактивным источником я могу попасть хоть в Москву. Только запуститься он может хоть сейчас.

Застегнув молнию, я освежил свою зловещую харю из умывальника с бачком, а затем повлёк тело обратно на койку, вспоминать, что вчера было. Кажется, мы продолжили пить. Заливший глаза Кузьмич слегка забыл, что это мой первый раз, а затем еще и курить начал учить, попутно объясняя нормальными человеческими словами, на что я подписался и зачем. Итог? Мы нажрались, крепко нажрались. Еле дошли до моего сиротского дома, «собираться», где я, вместо того чтобы подняться к себе и взять две уже приготовленные сумки с моими пожитками, сменил план действий, увидев грустно бухающую с какими-то гопниками Иришку в тихо бубнящем «москвиче» у подъезда.

Не успел Радин и глазом моргнуть, как я оформил обоим парням по роже, благо доступ к телам через открытые дверцы чуда автопрома был хорош, а затем, вытянув завывающую как сирену Иринку с заднего сиденья, задрал ей сарафан, снял трусы и выпорол своим ремнем как сидорову козу. Жестко выпорол, да еще и под взглядами начавших высовываться из окон сироток. Выскочивший Колобанов, дядя Игорь, который попытался орущую сопливую Иришку отнять, но получил по шее и назван прилюдно обосравшимся мудаком, сначала взявшим на себя опеку за этой дурой, а потом скинувшим её на сирот.

Говорил я тогда долго и вдумчиво, на весь двор, благо что Радин всё-таки мужик умный и понимающий, а еще не решающийся ко мне приблизиться без наряда милиции. Времени мне хватило и назвать своих бывших соседей полными козлами за всю обструкцию, и Иришку ленивой тупой неблагодарной шлюхой, засравшей себе всю жизнь. Гопники, или кто это там был, к этому времени уже смылись от греха подальше на своем тарантасе. Потом и был наряд. Плюс головомойка от протрезвевшего Радина, наслушавшегося воплей просто эпически выпоротой Иринки.

Ух и отвёл я душу напоследок, аж вспомнить приятно.

Так, и чего от меня хочет Родина? Удивительно, но Родина не хочет отдавать меня в лапы Лещенко, потому как это недостойно, подло и низко. Я, всё-таки, человек и гражданин, а не биологический казус, который можно препарировать. Конечно, Родину бы подобные аргументы бы не остановили, но спасло то, что скромный маленький я из мухосранска был слишком известен, пусть даже как курьез и неведомая науке фигня. Всем интересно, что из меня вылупится. Кроме Лещенко. Эта сука любит меня такой, какой я есть.

Итак, партийное задание любимому мне? Жить в Стакомске, учиться, не сопротивляться предназначению, которое написано у меня по всей роже лица. Подлец, гад, хулиган, сомнительный тип, уголовник. Готовый продать собственную мать за возможность продать собственную мать. Зло. Курю, пью, ругаюсь, хамлю, опошляю сам образ советского человека и гомо сапиенс неогенус. Конторе нужна информация,

нужны расклады, нужен агент, нужен, как ни странно, я. Добрый, правильный, дисциплинированный и старательный мальчик с безукоризненным прошлым, но в обертке отморозка и мрази. А зачем им такой мальчик, когда Контора – это Контора?

Потому что Контор – три. За Стакомском надзирают КСИ и КПХ, а не КГБ. Неосапам же вычислить имеющего профильное образование, навыки и ухватки проще, чем обоссать дерево. Нужен преданный йуный дятел, а это Витя.

Валяясь на койке, я курил «приму», пара блоков которой мы ночью взяли в круглосуточном, перхая с непривычки, ругаясь и хулигански стряхивая пепел на пол.

Местный СССР – это ни черта не слащавая сказочка о царстве победившего коммунизма. Последний? Есть! Загнивание? Нет! Сложно загнить номенклатуре при наличии неосапов, чьи способности загнивание очень неплохо выявляют. Впрочем, особой разницы с тем, что помнил о 91-м году своего мира я не видел. В истории этого мира не было Карибского кризиса, да и с Холодной войной тут было не все так однозначно. Большую часть дерьма привнесли неосапианты, делавшие миру очень сильно похохотать с 47-го по 62-й год. Да и после они резвились, пока стационарных ограничителей не стало на планете достаточно для того, чтобы сохранить цивилизацию, поубавив этим хулиганам прыть до минимума.

Поэтому в Союзе сейчас всё довольно просто. Жизнь обычного советского гражданина ничем особо не отличается от моей бывшей параллели. Меньше дефицита и очередей, лучше развито своё производство за счет того, что этот Союз предпочитал вкладываться в себя и братский Китай, а не распылять ресурсы по странам дальнего и ближнего зарубежья (причины были просты – весь мир несколько десятков лет балансировал на грани выживания, неосапов боялись и ненавидели, причем за дело, ни о каком меценатстве и наборе чистого политического капитала речь вообще не шла). Ну и вот, получается две параллельных страны в одной, где обычный человек, торжествуя, медленно приближает зарю коммунизма, ну и мир неосапов, которые, в общем-то, осуществляют всяческую поддержку этому бардаку.

А заправляют, управляют и ограничивают всё это дело три гидры – КГБ, КПХ, КСИ.

Пояснить вам, выдуманные мои собеседники, это лучше всего на примере.

Вот я механизатор, зовут меня Алёха. Молодой, сильный, три класса образования. Амбиции бы пёрли, но в моем колхозе таких слов не знают. Страсть как хочу летать. Быть не механизатором Алёхой, который с трактора в просторное влагалище Нюрки-буфетчицы, а затем в бутылку, а Алексеем сука Некифоровичем хочу быть, летучим, значит, и могучим неосапиантом. Но мне это не светит, потому что я механизатор и Алёха, а квоты по артефактам полагаются больным, увечным, отличникам и педаровикам производства. Причем самым крутым, рукопожатым, грамотонаделенным, да и в сугубо нужных обстоятельствах типа рака, старости и маразма. А какой из меня педаровик, я Алёха?

Но летать хочется, сил нет.

Поэтому я изыскиваю средства на нелегальный артефакт. Накопил, отложил, украл, нашёл клад… неважно. Бабки есть. Если мне очень сильно повезет иметь в друзьях или родственниках кого-то с мозгами, то прикупить нелегальную дощечку не так чтобы сложно. Дорого, да, как новенький ВАЗ 2104, но оно же того стоит! А если я очень умный механизатор, то покупаю не дощечку, а услугу под названием «принудительная интеграция». Это значит, что ты занес бабло, идешь вечером по городу, чешешь левое яйцо, а потом вдруг споткнулся, упал, херак – и ты адаптант. Но это еще дороже. Ладно, насрать, ты теперь адаптант, ты неосап, ты, Алёха, уже почти Некифорович!

Перед тобой открываются три пути. Первый – радостно гыгыкая, бежать в пампасы. Сдохнешь, причем крайне погано, в течение от нескольких минут до нескольких месяцев. Либо ты забежишь в зону ограничителя, либо над тобой пролетит патрульный самолет ВВС СССР с тем же ограничителем, итог один, если воздействие дольше пяти минут, – моментальный отказ источника, агония в течение часа. Неизлечимо, мучительно, ужасно. Второй вариант – бежать, также идиотски гыгыкая, в какую-нибудь нищую страну, где нет полезных ископаемых в количествах достаточных, чтобы компания, что их разрабатывает, влепила бы там ограничитель. Тут есть шанс прожить подольше, но не менее идиотски чем в первом случае, потому как у нас тут не выдуманный сказочный мир, когда любой дятел, искупавшийся в бочке с токсичными отходами, внезапно получает умение владеть своими способностями. Этому нужно учиться, если не хочешь подорвать, заморозить, истощить, поломать самого себя. Как мои родители, например.

Поэтому, даже если ты Алёха и при этом полный механизатор, насквозь и до самой печени утомленный водкой и чрезмерно волосистым влагалищем Нюрки, первое, что ты делаешь, став адаптантом – ты звонишь в КСИ и сдаешь себя с потрохами.

Комитет Социальной Интеграции. Альфа и омега всех неосапиантов Союза Советских Социалистических республик. По крайней мере, с них всё начинается. Контор, подобных КСИ, просто нет, даже у КНР. Похожие? Да. Жалкие подобия, вроде американской «Неолиги» и французской «Surhomme»? Есть такие. Но не настолько могучее, как нечто, родившееся чуть ли не вместе с Дремучим. Только там смогут Алёху проанализировать, протестировать, помочь ему выжить. «Ксюхи» его оценят, допросят, взвесят, научат и, под конец, направят. На принудительный труд, естественно, как преступника, нелегально раздобывшего артефакт. В итоге наш Алёха попадает либо на лесоповал, либо в одну из трёх Контор – КГБ, КСИ, КПХ.

Скорее всего, всё-таки, на лесоповал, потому как полезные способности не такое уж и частое явление. Однако, поле деятельности и спектр интересов у «ксюх» огромны, поэтому у Алёхи, если его совсем в щи не изуродовало, есть большие шансы устроиться в этом комитете. Может он левым яйцом будет излучать интересный тип радиации, может будет уметь конденсировать влагу из воздуха, «ксюхи» тащат всё. Их формат – либо разная странная мелочь из неосапов, либо самые могущественные из них, способные на воистину страшные дела.

Но, допустим, нашему Алёхе проперло как дурику, от чего у него боевые способности адаптанта, маскировочные, либо иного характера, весьма интересного госбезу. Тогда, если он достаточно молод, то его кидают в учебку, где выбивают из памяти коровьи хвосты, тракторы и волосатые влагалища, закладывая нужное, доброе и вечное. Если всё пройдет как по маслу, то новый, кондиционированный Алёха, будет служить и защищать, причем уже в без шуток элитарном качестве. Относительно элитарном, конечно, все граждане СССР равны, но неосапы предпочитают равняться по неосапам. Нельзя сравнить механизатора с танком, даже если потребности во влагалищах у них одинаковы. Я вот, в данный момент, яркий пример такого боевого Алёхи.

Ладно, тут всё понятно. «Ксюхи» – универсалы, «госбезы» – боевики, шпионы и прочие ниндзи. Кто остается?

Главное. Святое. Настоящие супергерои, соль земли, надежда нации, а по существу – именно те золотые парни и девки, из-за которых неосапиантов не уничтожили как вид. Копухи!

Итак, дамы и господа, Комитет помощи хозяйству!

Быть принятым в «копухи» – предел мечтаний каждого неогена в СССР, потому что выше ничего и никого. Агенты КПХ являются созидающими ангелами нашей страны, квинтэссенцией явной пользы неосапиантов, одними из самых уважаемых во всем мире разумных. Команда таких типов может ворваться в любой аул, оставив на следующий день после себя вполне современный городок, причем, я утрирую донельзя. Всё, от тушения пожаров до предсказания землетрясений, проверка и восстановление коммуникаций, прокладка русел для рек, терраформирование, исследование океана, утилизация отходов. Всё! Говоря простым языком, КПХ – это бесконечный моток синей изоленты, поддерживающий нашу огромную родину в прекрасном состоянии. А ведь еще плановая экономика есть! Только вот дышит она полной грудью лишь потому, что «копухи» работают, не покладая рук и способностей.

И если Алёха попал к «копухам», то он действительно поймал удачу за хвост. Правда, для этого нужно получить нужные способности, а потом еще и учиться как последней сволочи чуть ли не до научной степени, но это всё равно будет сказкой «из механизаторов в императоры». Привилегий и уважения у «копух» просто жопой жуй, в отличие от свободного времени. Зато еще никто из них не оказался на кладбище с мыслью, что его жизнь прожита зря.

Вот такое у меня здесь настоящее, вот такой здесь мир. А не высунул рыло в окно, натянул трико и побежал бить морды нехорошим дядям.

– «Внимание, уважаемые пассажиры! Поезд номер 56 «Днепропетровск-Стакомск» прибывает на платформу номер 12, центрального вокзала города Стакомска!»

Кажется, пора готовиться к выходу. Хотя что мне готовиться? Бычок затушил, морду еще раз свою оригинальную сполоснул, свитер отряхнул от козябликов, а сумки как стояли у двери, так и стоят. Ну да, еще куртку надеть… Богато меня, сироту кийскую, майор приодел. Еще бы от чистого сердца, а не для того, чтобы скрыть то, что я сейчас на себе таскаю… хотя всё равно клёво до жути. Таких шмоток в магазине не найдешь. Низкий тебе за них поклон, Валерь Кузьмич, да легкого похмелья. Хотя ты, скотина, меня пить и курить заставил, а я рассчитывал эту жизнь прожить хорошо!

Дверной замок купе гулко щелкнул, оповещая, что узник может покинуть пенаты. Правда, я даже дёрнуться не успел, как дверь отъехала в сторону, пропуская внутрь крепкое туловище в знаковой светло-синей рубашке, вооруженное немалых размеров харей повышенной серьезности, с надетой поверх на харю фуражкой. Выпучив на меня зрительные органы, морда, определенно принадлежащая милиционеру, дёрнула губами, сглотнула, а затем попыталась отдёрнуться назад, в несодержащие такого красивого меня коридоры поезда, но к её глубокому сожалению, сзади к носителю хари пристроился его брат, товарищ и друг, точно такой же степени одетости. Стукнувшись жопой о пах предательски подпёршего его коллеги, наполовину всунутый ко мне мужик не нашёл ничего лучшего как прохрипеть в удивлении:

– А хде наручники?!

– Какие наручники? – удивился неплохо отлежавшийся за несколько часов я, продолжая мирно стоять и мирно держать свои сумки.

– Вы же Изотов? – деловито влезла еще плохо увидевшая меня рожа номер два, – Виктор Ана…

Ну да, разглядел. Тоже дёрнулся. Ничего, я к этому привык. Кобуры не лапают, считай лучшие мои друзяки уже оба, почти братаны они мне, душевностью буквально покорили. Но это потому, догадался проницательный я, что у меня в руках сумки. Нечем, с точки зрения обычного гуманоида, мне в таком случае представлять этим двум милиционерам опасность.

– Изотов Виктор, – отрекомендовался я, – Даже Анатольевич. О наручниках первый раз слышу.

– Врешь! – агрессивно постановил первый, находящийся в безвыходном положении, и таки полез лапать кобуру, – У нас предписание…

– В нем сказано о средствах удержания или о наручниках? – проявил чудеса сообразительности я, продолжая изображать из себя соляной беззащитный столб.

– О средствах…, – пришёл мне на выручку второй.

– Тогда всё в порядке, – аккуратно и медленно поставив на пол сумку со шмотками, я также плавно, одним пальцем, дабы не нервировать бедолаг, отогнул высокий воротник свитера так, чтобы продемонстрировать блеснувший металл надетой на меня сбруи, – «КАПНИМ» на мне, с НМП-301…ОТ.

– «Капним»? – удивленно подал голос снова второй из служителей закона, – Слышь, молодой, ты же урка. И залет как у урки. И рожа… С чего тебя упаковали?

– Не ко мне вопрос, товарищи милиционеры, – откровенно соврал я, – Но браслетов не было, факт.

– Сейчас будут! – нашел выход из положения первый, вновь ища возле пуза ну… понятно что.

Сопротивляться? Протестовать? Да ни в жизнь. Наручники – это хорошо! Безобидный вид увеличивает шансы на выживание! А заодно полюбуюсь, как вторую мою сумку будут тащить.

– Твою налево! – выдавил как раз схвативший сумку первый тип, ловко застегнувший мне наручники за спиной, – Что у тебя там, зад… Изотов?!

– Гири, – скромно ответил я, – Две штуки, по 32 кило. Форму поддерживаю.

– Ты **я чо? В Стакомск припёр четыре пуда железа?!

– Сирота я, больше ничего ценного нет. Не разбейте их, дяденька.

А мужики опытные, тертые можно сказать. Не стали забавлять меня зрелищем напрягающейся милиции, а банально переобули в наручники спереду, дабы пёр я свои гири сам. Причем пригрозили, что потом гири отнимут и распилят для проверки, не протащил ли я сюда какую-нибудь контрабанду. Козлы. Зато проинструктированные, в глаза не смотрят, косят по сторонам. А я иду, курю, раз руки спереди, то вполне можно, несмотря на гири в сумке.

Жаль только, ничего особого так и не увидел. Вокзал и вокзал, перед ними площадь и площадь, благо что народа мало, ну а что потом? Воронок и воронок. Из него на местные красоты не полюбуешься, знаменитые башни не увидишь. Впрочем, не бьют, не стреляют, курево не отнимают, везут себе и везут. Чего еще желать?

– «НИИ селекции и утилизации крупного рогатого скота города Стакомска»? – прочитал я вслух аббревиатуру на входе в мрачном массивное здание, напоминающее помесь гигантского серого склепа с музеем, – Да вы издеваетесь…

– Что тебе не так, Изотов? – не оборачиваясь, усмехнулся один из конвоиров, – Ты новенький, плюс довольно крупный…

– А что скот, так на лице написано, – хрюкнул я под согласное хрюканье товарищей милиционеров, – Хорошо, что рогов нет…

– Твоя прическа вполне на них тянет, – не стали меня утешать.

Холл был мрачным, пустым и безлюдным, как и коридоры за ним. Большая, давящая и полутемная коробка. Мы шагали, как три разумные блохи в могильнике мамонта.

– Хорошая атмосфера, – не стал держать в себе всё я, – Наверное, тут утренники просто бомбические проводят.

– Сюда, по своей воле, Изотов, никто не суется, – с максимальным ехидством в голосе, определенно помня о гирях, ответил мне один из неназвавшихся милиционеров, – И по приказу тоже не рвутся.

– Ага, – не менее радостно поддержал его собрат, прущий сумку с моим пожитками.

Меня от таких новостей продрал бодрый такой морозняк по всей спине. Нет, знал, конечно, что жопа светит, но как-то много всего на одного невинного сиротинушку за последние пару суток. Отличника, девственного, нецелованного…

Лифт был ого-го. Причем это «ого-го» просто-напросто раззявилось в сплошной стене, светя нам уютными потрохами комнаты 7х7х4 метра, причем последнее в высоту. На такой херотации можно было мамонтов катать, что вполне объяснялось габаритами некоторых неогенов, но меня скрючило лишь тогда, когда двери лифта закрылись. На них, с внутренней стороны, красовался здоровеннейший герб. Серп, молот, посередине рука, сжатая в кулак, удерживающая в нём молнию.

Общий символ советских неогенов. Но какой-же, сволочь, здоровый.

Ехали долго, я даже перестал удивляться. Ну да, два простых советских милиционера едут со мной в тайном лифте несуществующего института куда-то вниз. Что будет дальше? Секретная база, где меня ждёт гомосексуалист Лещенко с его скальпелями и формалином? Приветственная вечеринка от всех уродов Стакомска? Простая коммунистическая оргия милиционеров?

Не угадал. Лифт открылся в кабинете. Или в зале, где могут танцевать одновременно три сотни балерин, но кто-то решил, что они пойдут нахер танцевать в других местах, а сам просто воткнул посреди огромного пустого пространства, выложенного мрамором, одинокий стол со светильником. Здоровый, правда, стол, монументальный такой, красивый, из темного дерева, с телефоном дисковым, толстым ноутбуком, перьевой ручкой и разными папками с важными бумагами. Как у директора мясокомбината.

А за столом сидела она. Женщина. Тут же, между прочим, вставшая, для того чтобы, опершись руками на столешницу, с интересом следить за нашим приближением. Тяжелые длинные волосы хозяйки кабинета двумя волнами ниспадали чуть ли не до стола.

Описать её было мне было сложно просто потому, что таких слов не существовало. Монументальная, красивая, страшная, строгая… это всё не передавало вообще ничего. Высокая? Да! Два метра с лишним будет точно! Широкоплечая? Еще как! Оба мента по сравнению с этой дамой были как слегка упитанные щенята. Но…

Как если бы натуральная немецкая валькирия, белокурая, могучая и высокая, была бы принята в комсомол. В юном, так сказать, возрасте. Потом был десяток лет войн и прочих испытаний, где эти валькирии шляются, которые та с успехом проходила, став главной валькирией, валькирией-боссом, элитной валькирией и заместителем самого Одина. Была под выстрелами, взрывами, холодняком, гуляла по минам, боролась с белыми медведями, выползала из эпицентра ядерного взрыва, пила с северными моряками и подняла три целины за пятилетку… Кони и горящие избы? Это релаксационные упражнения.

Нет, шрамов на лице этой (не говорить бой-баба! Война-женщина!!) дамы было не так уж много. Один косой на подбородке, кривое маленькое пятно ожога на скуле, разрезанная надвое бровь. Красоту не портили. Этой красоты вообще не ощущалось, сплошная эпичность. А потом оно заговорило… глубоким, ровным, пробирающим до нутра голосом.

– Так вот ты какой, Симулянт… Проходи, присаживайся. Нам есть о чем поговорить. Ах да… и добро пожаловать в Стакомск! Ты теперь моя головная боль.

Глава 4. Дебют засранного казачка

– Итак, товарищи студенты! Перед тем, как вами будет услышана первая лекция курса «Введение в неогенику», я, Евгений Юрьевич Синицын, зам. кафедры Теории неогенеза, хочу рассказать вам небольшую историю. Привести, так сказать, несколько примеров из истории. Может, о некоторых вы уже слышали, но без подробностей, которые собираюсь поведать я, поэтому будьте, пожалуйста, предельно внимательны.

– Первым я назову имя, очень известное имя. Его думаю, слышал уже весь мир. Майкл Лайкерс, он же Выжигатель, Пламенный человек, Небесный Огонь. Один из самых известных неосапиантов второго поколения, признанный герой Америки, активно действующий уже восемнадцать лет. Думаю, все из вас в курсе, что раньше его звали Михаил Любимов, благо наша советская пресса не дает американцам замолчать и исказить этот факт. Проще говоря, товарищи студенты, великий американский герой является перебежчиком из Союза…

(оживление зала, битком набитого молодежью)

– Тишина в зале! Я еще не упомянул ничего интересного, как вы уже готовы начать тратить своё и моё время на бессмысленные и непродуктивные обсуждения! Тишина, я сказал! Фадеев, будьте добры!

(невидимая сила что-то делает с голосовыми связками присутствующих в зале студентов, не деля их на молчаливо слушавших и оживленно заговоривших. Подобное действо моментально вгоняет всю аудиторию в глубокий шок. Лектор, удовлетворенно кивнув невзрачному серьезному ассистенту в очках, продолжает говорить)

– Вы еще, наверное, не поняли, товарищи студенты. Это Стакомск. Это Пятый район. Это Университет, которому даже не смогли придумать названия, поэтому называют просто Университетом Общего Обучения. Наши лекции слушают все новоприбывшие неосапианты в городе. Мы преподаем необходимое, в том числе и для вашего дальнейшего выживания. Шум и нарушения дисциплины – непозволительны! Теперь обратите внимание на выданные вам приборы, так похожие на электронные часы. Их, напоминаю, носят 24 часа в сутки, не снимая. Наблюдаете там цифру «100» в верхнем правом углу? Это ваш начальный рейтинг социальной адаптации. За нарушения дисциплины, за асоциальное поведение, за неподчинение приказам преподавательского состава рейтинг снижается. Когда он достигнет нуля, вы отправитесь на трибунал Комитета Социальной Интеграции, где вас будут судить. И осудят, будьте уверены. Страна готова и, более того, обязана предоставить каждому своему гражданину образование, а вы, несмотря на всю свою уникальность, её граждане. Но при этом потенциально чрезвычайно опасные индивидуумы, которым, тем не менее, выдается как свобода действий, так и определенный социальный кредит. Рейтинг социальной адаптации призван показать, насколько вы вообще способны жить в нашем обществе по общим, повторюсь, общим правилам. Это понятно? Хорошо.

– Теперь продолжим. Фадеев, снимите паралич, пожалуйста. Следующий, кто мне помешает, лишится двух баллов.

– Итак, Любимов, он же Лайкерс. Проживает в Нью-Йорке, является владельцем нескольких пакетов акций различных предприятий общей стоимостью 361 миллион долларов. Три дома, шесть автомобилей люкс-класса, долевое владение несколькими модными ресторанами в штате Флорида. Внушительно, да? Я так тоже думаю. Любимов проживает в роскоши и славе, у него миллионы поклонников, а также он вхож в дома многих сенаторов на правах «друга». Эти сведения также получают широкую огласку, которая докатывается даже до нас, на другой континент. Американцы дают понять, как они ценят перспективных неогенов и на что для них готовы.

– А теперь, товарищи студенты, я хочу, чтобы вы проявили максимум внимания к моим следующим словам. У Лайкерса… Любимова, было три жены и двое детей. Дом, в котором сейчас он проживает, уже, по счету, девятый из разрушенных противниками этого человека, либо силами, что его пытались шантажировать. Как понимаете, жены и дети тоже мертвы, убиты в ходе покушений и попыток похищения. Достоверно неизвестно, но ходит устойчивый слух, что наш бывший гражданин пристрастился к алкоголю именно после последней попытки похищения его сына, кончившейся для последнего фатально. Слух утверждает, что ребенок попал в зону поражения пытавшегося спасти его отца. Выводы делайте сами, но после лекции. Продолжим. Антуан Гравви, уроженец провинции Шампань, 1956-го года…

Слушать было очень интересно, несмотря на то что лектор чуть ли не прямым текстом сказал уже о том, зачем он это всё рассказывает. Насколько здесь у нас хорошо, а там плохо. Даже с браслетами, даже в огороженном районе, даже когда тебя от трибунала, который будет решать, достоин ты жить или нет, тебя отделяет лишь сотня очков непонятного рейтинга. И, я в целом был с Синицыным очень даже во всем согласен!

К примеру, вот передо мной, забившимся на самую верхотуру, сидит и увлеченно конспектирует Синицына девочка. Вполне, нужно сказать, сформировавшаяся девочка, хотя в аудитории народу от 12 до 15 лет в основном. Это я один тут такой тормоз и опоздун старый, а нормальный кошерный неосапиант куда моложе. Не суть, главное – девочка. Очень мне её потрогать хочется, даже погладить. Точнее, гладить и гладить. Ну не только мне, вон у пацана, сидящего рядом, тоже пальцы шевелятся. И не в педофильстве каком дело, просто пионерка эта кроме галстука красного имеет еще и лоснящуюся пятнистую шкурку вместо кожи, а еще вибриссы, сантиметров по двадцать в длину. Эдакая кошечка кило на 60. А я кошек люблю. Особенно таких толстых.

В общем, только угроза потерять баллы рейтинга и останавливает от насильственных поглаживаний девчонки после лекции, так что держусь, прямо как нормальный человек. Если бы еще сосед держался…

Но нет, вихрастый пацан, шевеливший пальцами по правую руку, решает потыкать меня локтем в бок, дабы хотя бы мимикой обсудить, как он тоже восхищен такой красивой и необычной девочкой. Локоть пацана сквозь куртку упирается в металл, что владелец локтя находит слишком уж удивительным, поэтому догадывается повернуть ко мне своё вихрастое непричесанное щавло с нарисованным на нём удивлением. И, разумеется, во всей красе лицезреет мою зловещую харю в самой, что ни на есть, неприятной близости от своей социально активной личности.

Издав вопль схваченного за жопу олененка, пацаненок отдёрнулся назад так сильно, что не только толкнул ни в чем не виноватого парня, сидевшего чуть дальше, но и загремел на пол, откуда и попытался отползти от меня подальше, пыхтя и работая руками. Такая суета не могла не привлечь внимание Синицына.

– Что у вас там происходит?! – резкий, недовольный и злой голос лектора разрезает пространство аудитории, заставляя вновь забубнившую молодежь, развернувшую к нам сюда свои глаза и уши, затихнуть, – Изотов! Потапов! Ламинов!

Делать нечего, встаю, демонстрируя себя публике во всей красе. Последняя откровенно не в восторге, особенно девочка-кошка, которая, не парясь, уже протиснулась под столом к народу пониже, но явно настроена увеличить дистанцию, судя по грохоту.

– Изотов, товарищ зав.кафедрой, – неспешно докладываю я, – Беспорядок вызван эффектом от моей внешности.

Скрывать или ждать, пока школота подберет с пола тушку и сопли смысла нет никакого, даже вредно. Сопляку лет 14, мне больше, по всем неписаным законам отвечать именно старшему.

За моим докладом тут же следует реакция. Лектор делает пару быстрых шагов, становясь за кафедру, а затем раскрывает на ней монитор примитивного на мой попаданческий вкус монитора. Несколько нажатий на клавиши, острый взгляд на меня.

– Виктор Анатольевич Изотов. Категория «РПО-30», да? – спрашивает Синицын.

– Никак нет! – слегка по-военному отвечаю я, – Уже подняли до 56!

– Минус пять баллов рейтинга, Изотов, – тут же хмурится человек, – Было бы всего два, но… а спуститесь-ка сюда, голубчик. Проверим, есть ли на вас КАПНИМ. Потому что если нет…

– Есть! – отвечаю я, начиная спускаться под взорами всех присутствующих детишек. Надо сказать, что добра и любви во взглядах мало, а вот желания убежать – полным-полно.

– А мы это проверим, – цедит зав. кафедры, – Фадеев, готовьтесь! Если этот субчик без костюма, то мы ему сейчас минус сотню и сделаем!

Ситуация мерзкая, на ровном месте попал. С корабля на бал, как говорится. Мало того, что свечусь своей особой физиомордией перед невинными детишками, явно получая билет в их кошмары, так еще и Евгений душу его Юрьевич приказывает раздеться до пояса. Чтобы увидеть КАПНИМ, достаточно лишь отогнуть воротник водолазки, но из меня делают зрелище, заставляя выполнить перед ребятишками стриптиз. Легкие титановые пластины каскадного прерывателя нервных импульсов явно выигрывают по зрелищности рядом с моим жилистым торсом.

– Пятый класс! – громко произносит на публику зловредный Синицын, удрученно качая головой, а затем обращается к аудитории, – Товарищи студенты, мы стараемся привить вам строжайшую дисциплину и технику безопасности как раз из-за таких, как Изотов! Он, являясь неосапиантом с рейтингом потенциальной опасности в 56 единиц, пренебрег правилами, предписывающими получить спец. снаряжение перед любым взаимодействием с гражданами Стакомска! Это, практически, преступление…

И всё в таком духе, вызывая всё большее и большее негодование среди детишек. И страх, конечно же. Стою, обтекаю, виноватый вид делать не пытаюсь, потому как с моими тенями вокруг глаз такая опция недоступна. На самом деле, разнос и понижение были бы совершенно справедливыми, даже преуменьшенными, но меня сюда сунули сразу после института исследований новых пород крупного рогатого скота. Буквально из офиса валькирии и на шконку аудитории. Там у меня, наверху, даже сумка осталась. Какие, в жопу, маски? Какие инструкции?

Впрочем, был бы я простым подростком, то обязательно бы сейчас развопился о своей невиновности, но это ж не так. Я ж хулиган, гад, подонок и негодяй! Носитель КАПНИМА, с которым только самые могущественные или неуравновешенные ходят, а что в моем костюмчике установлен не НМП-200-УТ, а НМП-311-ОТ посторонним знать ни в коем случае не нужно. Титановая металлическая дрянь, облегающая моё тулово и конечности, выполняет иную функцию, нежели чем на преступниках. А еще я сам могу её отключать.

Поэтому разнос воспринимается мной как представление коллективу. Мне с этой школотой, сидящей сейчас напротив, детей вместе не растить и даже не делать. Они же школьники, учиться будут и всё такое, а мне уже поздно и не нужно. Зато все эти неосапики вскоре разбегутся по Пятой Ноге, как незадекларированно величают этот Институт, и создадут мне много дурной славы.

– Свободен! Удалитесь из зала! – широким жестом Синицын изгоняет виноватого и полуодетого меня с глаз долой и из сердца вон. Обосрав при этом если не последними словами, то как минимум свято убедив всю публику в том, что рождаться Изотовым не стоит. И жить тоже. Потому что это будет плохо и печально.

На экране моих наручных часов в уголочке жалобно мигает цифра «95». А этот гад нехороший еще и попугал детишек, чтобы они не думали о том, что 100 – это много. Если рейтинг социальной адаптации упадет ниже 50 хоть раз, всё. Отметка в деле, намекающая, что ты не слишком здоровый психически человек. Рейтинги, положения, правила… хорошо хоть часы часами называют, а не каким-нибудь там «универсальным устройством для неосапиантов», потому как в корпус металлический много что нафаршировано.

Удобно изгнанный из аудитории до звонка, я спокойно почапал сквозь пустые коридоры к лифту, что доставил меня в подвальные помещения, где меня с нетерпением дожидались местные любители клуба очумелых ручек. То есть, логово учителей труда, можно сказать.

– Ёпрст! – давится чаем мужик в приемном окне, увидев в полутьме коридора моё личико. И тут же орёт, – Виталич!! Иди сюда! Посмотри на этого!

Виталич, мужик лет на десять старше и, очевидно воробей стреляный, пораженно крутит носом, а потом интересуется у вытирающегося от чая коллеги:

– Что, Антоха, решился, наконец, меня с сыном познакомить?

Не могу удержаться и прилипаю носом к стеклу над приемным отверстием, начиная удивленно-радостно завывать «Папаняяя?!». Оба мастера сначала начинают судорожно кашлять, потом ржут. Нормальные мужики. А вот дальше у нас с ними случается цирк с конями.

Наш дорогой Советский Союз неосапов не любит. Не потому, что мы стреляем лучами из жопы или карьерно метим не менее, чем в директоров мясокомбинатов, а потому что огромная машина неповоротлива и заточена бить по площадям. Счастья всем и каждому, никто не уйдет обиженным. Но для зари коммунизма нужно, чтобы человеки друг другу были хер-нахер равными в своих потребностях. Неосапы в равенство не вписываются. К ним нужен индивидуальный подход. И вот с этим туго… было раньше. Да и сейчас не очень. Огромные ресурсы вбрасываются в развитие электронно-вычислительной техники, раздутая бумажная бюрократия, злобно рыча и поскуливая, отступает, но процесс далек до завершения, а уж сама индустрия удовлетворения индивидуальных нужд так вообще в начале пути.

– На! – мне суют в руки вратарскую маску хоккеиста. Глухую такую, белую, с дырочками. Пока я её верчу в руках, Виталич поясняет, – Мерки мы сняли, за неделю выточим что-нибудь нормальное. Пока ходи в этом.

– И на этом спасибо, – благодарю я, напяливая маску и возясь с ремешками. Будет достаточно эффективно. Маски общее негативное впечатление от меня любимого режут в разы, но в Кийске я их… не носил. Запрещали. А вот эту не то, чтобы таскать придётся постоянно, но в институте – да. За отсутствие баллы и срезали.

А теперь можно на следующие лекции, где детвора будет на меня коситься. Особенно жаль за ту кошечку, которая мной обнаружилась на первых забитых рядах аудитории. Хотя… ей всего 14-15 лет, блин. Я что себе, кошку нормальную не найду? Откормлю пожирнее и буду гладить сколько влезет! Ну да, если сосед разрешит.

Следующим на повестке дня у меня было заселение в общежитие и знакомство с моим будущим помощником, надзирателем и ходячим парализатором, с которым мы и будем делить горе, беду, радость… и одну комнату. По крайней мере, так мне рассказала великая белокурая тетя в глухом подземном кабинете.

Та, что обозвала меня Симулянтом.

Вот от этих новостей у меня тогда, несмотря на всё впечатление, что производила эта мега-женщина, натурально подгорело ниже пояса. Каждый неосап, что естественный, что адаптант, что хоть черт с ручками, после инициации источника имеет одно законодательно закрепленное право! Выбрать себе позывной! Не кличку, как у тех сверхов, героев, неосов и прочих мутантов за рубежом, а нормальный позывной, который даже в паспорте пишется, вместе с группой крови! Любой незанятый!

«Нет, Изотов. Тебя, с подачи товарища Кормилина, уже лет восемь как зовут Симулянтом. Смирись и живи с этим. Этот позывной в такое количество дел внесен, что шансов на его смену у тебя – ноль целых и хрен десятых. Закрыли тему. Слушай, что будет на первой лекции и как надо среагировать».

Сношать бы конским копытом товарища Кормилина, товарища Лещенко, и…

Ай, ладно. Мне даже не сколько за себя было обидно, сколько иррационально обидно за того Изотова Витю, который мог бы во всю эту жопу попасть, будучи ребенком. Растешь, всеми отторгаемый, тебя боятся, менты всего Кийска твою фотографию перед первым патрулем учат как «отче наш», общается с тобой лишь корыстолюбивая дура, все каникулы тебя доят, просвечивают, растягивают и изучают под микроскопом, из друзей лишь товарищ майор, который чуть не пристрелил разок, а потом думаешь – вот, отмучился! А тебе – хрен! Это ты, милый, отдыхал так!

Ну и ладно. Вити тут никогда не было, а есть только я, который пока держится. Характер, правда, портится, но было бы удивительно, будь оно иначе. Пацану-соседу будущему я точно испорчу весь праздник жизни, какой ни есть. Глухая водолазка под горло, черная кожаная куртка (спасибо Радину, такую не найдешь!), черные джинсы, ботинки полувоенные и вратарская маска. Если тот смотрел хотя бы пару американских ужастиков, то обгадится точно, особенно когда я маску сниму!

Сначала, правда, была недолгая прогулка по Пятому району, во время которой я щелкал клювом по сторонам и ностальгировал, вспоминая первую жизнь. Кийск был городком тысяч на сто-двести населения, застрявшим между 70-ыми и 80-ми годами. Там если и появилось что, так лишь пара магазинов электронно-бытовых товаров в центре, позволяющих купить микроволновку чугунно-квадратного характера, которая, казалось, могла обожрать целый дом на электроэнергию, либо телевизор да в редкие дни видеомагнитофон. Как бы и всё.

Стакомск же был мегаполисом чуть меньшим, чем Москва или Ленинград, только куда более чистым и зеленым. С деревьями тут был полный порядок, даже переизбыток на мой вкус, из-за чего можно было просто забыть, что ты в городе, битком набитом высотками. Частных автомобилей мало, зато просто уйма трамваев, троллейбусов и автобусов. Много небольших магазинчиков, в основном продуктовых. Нет очередей. А вот чего явный переизбыток – кулинарий, кафе и прочих точек общепита, где на моих голодных глазах безбожно и с удовольствием жрёт трудящийся народ. Причем, подмечаю я, жрёт не просто хорошо, а очень хорошо! Чебуреки жрут!

Сволочи. Мое терпение на исходе! А денег нет ни гроша! А ведь я неосап, лейтенант КГБ, носитель дорогого как три слона костюма-ограничителя, записной хулиган, будущий студент и тайный агент! Кончайте жрать чебуреки! У меня из-под маски слюна капает!

До общаги по карте я в конце пути практически бежал, мечтая о том, как буду обжирать соседа или ближайшую чебуречную. Правда, тут же, при входе в здание, которое ну вот ничем не отличалось от моего сиротского дома внешне, я тут же сцепился с вахтёршей.

– Морду помой, хулиган!

– Бабусенька, это не краска! Я по жизни такой!

– Какая я тебе бабусенька, сволота малолетняя?!! Мне срать, кто ты там по жизни! В макияже не пущу!

– Это врожденное!!

– На улице кому мозги парь, недоносок! Раскрасился как баба и ходит!!

– Сама ты крашеная, я таким родился! Паспорт смотри, дура старая!

Вот последнее было зря, но удержаться уже не мог. Голодный, холодный, надрюченный, и тут эта карга шестидесятилетняя, сушеная, вредная как пропавшее молоко с селедкой, меня до родной хаты не допущает! А я-то лишь чуть младше этой дерёвни буду!

– Милицию сейчас вызову, ссыкун поганый! Чтоб у тебя язык отсох!

– Я тебя им и сдам, вредительница! И паспорт у них мозгов открыть хватит! Занесут тебе в личное дело слабоумие старческое!

На наш безобразный срач откуда-то выплыла конная подводная артиллерия в виде солидной тетки с протокольно-суровым выражением на трудовом крупном лице. Было новое действующее лицо одето строго, по-деловому, в женский костюм мышиного цвета, волосы носило в виде простецкого конского хвоста, а в руках тащило солидных размеров папку с потертыми углами. Вахтёрша тут же дробно поскакала к папконосице, начав ей изливать свои горести и обиды истеричным визгливым тоном. Я, вместо того чтобы присоединиться к безобразной сцене, просто встал, скрестив руки на груди, в ожидании.

Быстро устав от вахтёрши, дама, по моим подозрениям являющаяся самым настоящим комендантом, открыла свою папочку, углубила в неё взор, а затем, спустя довольно непродолжительное время, высунула жало наружу, обратив его на меня.

– Изотов? – строго, сердито и риторически вопросила она окружающее пространство, – Вы что себе позволяете? Еще въехать не успел, а уже проблемы!

– Я сейчас в милицию пойду, – не сдержался я, зло оскалившись, – Там переночую в камере, оставив заявление, а с утра пойду в главный офис КСИ по пятому району, писать жалобу на дискриминацию неогенов по внешнему признаку. Только теперь не только на эту дуру деревенскую, но еще и на вас, если вы, конечно, тут работаете. Все понятно? Тогда счастливо оставаться!

В мире победившей демократии и капитализма, откуда я приперся, некоторые представители частенько воспевали Советский Союз как чудесное место, где всего хватает, а на работу можно устроиться в течение пары дней. Буквально сади свою жопу на поезд, катись в любой город, а там тебе сразу всё! Угол, работа на выбор, даже подъёмные! Не жизнь, мечта!

Херня собачья. Не потому, что это не так, а потому что в любые времена можно найти занятие, где придётся много, грязно и муторно пахать. Всегда! Можешь свалить даже в Японию и там устроиться на стройке, доламывая свой организм среди трудолюбивых местных. Но люди не хотят работать с пеной, сочащейся из всех отверстий, им хочется комфортно сношать вола, получая за это деньги. И пусть холл общаги, в которой мы сейчас находимся, выглядит просто отлично, даже с растениями и целой краской на стенах, но тем не менее, что комендант, что вахтёрша не работают по-настоящему. Не поднимают целину, не строят АЭС, не пекут батоны, прожариваясь у печи… Ведут себе вполне комфортное существование, не шибко-то и напряжное. А значит, в этом мегаполисе, существует просто огромное количество людей на их место.

Молодой пацан из Кийска об этом знать не мог. А вот уже поживший мужик, неоднократно в свое время ломавший пустой чужой нахрап об колено – еще как. Пацан бы сдался, как только тон обоих гадких баб внезапно стал куда слаще и тише, а вот мужик попёр бы дальше на выход, вынуждая теток идти на крайние меры, уговоры и улещивания. Пацан бы легко купился на извинения и предложения чая с печеньями, а я вот предпочёл взять натурой, сначала якобы поддавшись уговорам, а затем упомянув, что посмотрю на их хулиганское поведение в дальнейшем. То есть, даже если время упущу, то уж научить всю общагу катать жалобы, в том числе и групповые, за мной не заржавеет.

Нет ничего более жалкого и уязвимого, чем низкоквалифицированный человек средних лет, угнездившийся на теплом местечке. Оно, это место, является единственным и незаменимым источником средств для существования этого человека, центром его комфортного бытия. Не испугайся грозного и уверенного вида взрослого дяди или тети, стань его благосостоянию недвусмысленной угрозой – и он сломается куда сильнее, чем любой молодой шкет, заглядывающий всем в рот. Даже ненавидеть не посмеет, просто будет шугаться от тебя, как черт от ладана.

Топал я на свой четвертый этаж с видом победителя, а вот той вахтёрши больше не увидел ни разу.

Глава 5. Жили у бабуси…

До комнаты я свой вид победителя не донес, полностью потеряв его в холле четвертого этажа. Эдакой небольшой проходной комнаты отдыха с общим телевизором, где обычно должны бить баклуши какие-нибудь молодые разгильдяи вроде меня. Их не было, зато наличествовали два высоких крепких мужика с пронзительно военной выправкой, мордами и всем остальным. Гражданское на них смотрелось, как фуфайка на хорьке, даже в виде двух вместительных баулов, которые они сторожили. Правда, на обоих мужиков мне тут же стало сугубо параллельно, так как взглядом на тут же осунувшейся морде я прикипел к той, кто вольготно курил сигарету с фильтром, рассевшись на продавленном диване.

– Нелла Аркадьевна…, – поприветствовал я супервалькирию, которая, без защиты монументального стола в своем кабинете, выглядела еще больше и внушительнее. Так-то она совсем не заморачивалась с внешним видом, обычная военная униформа в виде зеленоватого цвета юбки по колено, да пиджака на белоснежной блузке, но впечатление… слишком уж она была большой. Настолько, что грудь, определенно четверка с большим плюсом, совсем не выпирала, расталкивая пиджак и натягивая блузку, а вполне скромно дополняла торс. Женщина была крайне гармонично, даже атлетично сложена. Просто была большой и внушительной.

– Навыки шантажа и угроз, – хмыкнула курящая женщина, спокойно меня рассматривая, – И откуда они у сироты из Кийска с таким примерным прошлым?

– У меня было тяжелое и очень прозрачное детство, – голод и усталость слегка урезали мне инстинкт самосохранения, – Чем обязан радости увидеть вас в столь скором времени?

– Наглость и эрудицию тоже нужно добавить, – во взгляде небесно-голубых глаз на меня симпатия отсутствовала как класс, – Но это скорее хорошо. С Синицыным мог бы быть и понаглее. Хотя там мелкие были… пойдет.

– Везде прослушка? – удивился я, а затем почувствовал себя довольно тупым, парадоксально при этом испытав прозрение – часы! Подняв руку с ними, начал разыгрывать из себя дауна, пытаясь понять, откуда такие технологии миниатюризации в 1991 году?

– Не прошло и дня, – удовлетворенно заметила моя новая «мама-батя», носящая крайне приметную фамилию Окалина. Встав с дивана, женщина затушила сигарету о пепельницу и пошла по коридору, бросив через плечо, – Идём, Изотов. Знакомить вас буду. Сумки у парней, кстати, твои. Мы решили тебя, сироту казанскую, слегка… как это у вас, у урок, говорится? Подогреть. Да.

Очаровательно.

Апартаменты с номером «28» были оснащены закрытой дверью, что тетю бы не остановило, даже не будь у нее ключа. Но тот был в наличии. Добыв его из кармана, Нелла Аркадьевна открыла дверь, а затем, перебросив ключ мне, вломилась в хату, выступая авангардом у двух мордоворотов, немногим ей уступающим по габаритам. Изнутри тут же послышался удивленно-испуганный одинокий вопль.

И он, кстати, повторился, причем на полтона громче, когда обитатель комнаты, увидел еще и меня. Был он одет в семейные трусы не первой молодости, но относительной чистоты, и по этой причине смотрелся на фоне трех здоровенных военных как воробушек среди сенбернаров, трясясь своим тощим подростковым телом. Рассматривая его боящееся лицо, я пришёл к заключению, что парень смазлив почти до отвратительности, является носителем волос соломенного «выгоревшего» цвета, а до кучи еще и голубоглаз. Единственным, что его слегка извиняло, были зажатые в левой руке очки, с которых капала вода.

– Вот, знакомься, Изотов, – не чинясь, моя новая начальница села на одну из кроватей довольно просторной и не захламленной комнаты, на что предмет мебели отреагировал скрипом начавших немедленно умирать пружин, – Этот прекрасный молодой человек, по имени Павел Иннокентьевич Салиновский, и будет твоим гидом и защитником в этом городе. Кстати, он тоже неосап второго поколения.

Я с великим сомнением обозрел навязываемые мне мощи. Не внушало абсолютно его боязливое состояние, хотя по внешности нас, мутантов, судить явно не стоит. Сам являюсь жилистым и дохловатым, но посильнее взрослого человека. Или полутора. Или двух.

– Это кто?! – наконец, прорезался голос у блондинчика, дав нехилого такого петуха в конце, – Этот – Изотов?! Тот самый?!

– Да, Паша, тот самый, – прохладно ответила ему валькирия, озираясь в поисках пепельницы. Ничего подобного рядом не было, но проблема оказалась решаемой – один из сопровождающих шкафов тут же закопался в принесенный им баул, добыл оттуда здоровенную почти вазу из искусственного хрусталя, и, водрузив её на стол возле начальницы, снова застыл столбом. Чиркнула спичка.

– Н-не-лла Аркадь-евна, – промямлил блондин, – Его внешность… Как…?

– Не волнуйся, Салиновский, в институте Изотов будет в маске.

– Аа… вне?

– А как сам захочет, – выпустила струю дыма блондинка, садясь ко мне вполоборота, – Всё остальное он решает за вас двоих. Кроме того, Паш, лаврушка теперь будет только у него. Понял? Услышу, узнаю, даже просто заподозрю, что у тебя заныкан где-то хотя бы листик… ты знаешь, что будет. Вы теперь как две птички-неразлучницы, только он рулит, а ты слушаешься.

Парень принял полумертвый вид, а вот у меня слегка кончилось терпение. Вообще, я парень хороший и не наглый, но, когда ты последний раз ел в Кийске, а сейчас уже в городе на границе с Китаем, да еще и после нескольких лекций, потребности организма слишком давят на всё.

– Нелла Аркадьевна, что я должен знать о Паше? Прямо сейчас? – хмуро посмотрел я на начальницу.

– Пашеньку считай своей полной противоположностью, Изотов, – дернула губой валькирия, – Он на вид ничего так, а внутри полное говно. Правда, когда есть лаврушка. Когда её у Пашеньки нет, то он вот такой унылый мальчик и слегка ссыкунишка. Жить можно. Но слишком наш Пашенька любит лаврушечку и те чудеса, что творит с её помощью, да, Салиновский? Настолько, что уже почти вычеркнут из списков живых советских граждан. Нет у Пашеньки самоконтроля, поэтому теперь за него ты, Виктор.

Сказать, что блондин был счастлив всё это услышать – крупно преувеличить. Слушая неторопливую речь женщины, Паша дергался, но в основном из-за обидного и пренебрежительного тона, а вовсе не по сути дела.

– Нелла Аркадьевна, – мрачно посмотрел я на женщину, – Мы знакомы всего чуть-чуть, но я вас уже безмерно, даже, можно сказать, безумно уважаю! Приблизительно также, как хочу сейчас кушать, мыться и спать… а это, поверьте, очень сильные чувства. Но последнее я готов превозмочь, дабы со всем уважением выслушать все подробности о человеке, которого вы охарактеризовали как весьма важного в моей будущей жизни.

Долгий взгляд глаза в глаза. Почему-то я не видел привычной «базисной» антипатии ни в глазах майора, ни у её подчиненных. Это слегка напрягало. Даже несмотря на то, что оба шкафа слегка затряслись после моего задвига о уважении.

– Антон, дай парню пожрать, оно в твоей сумке, – начала командовать майор, – Салиновский! Штаны на жопу, жопу на кровать, рот на замок, изображаешь кактус, понял? Игорь, присмотри за входом, общежитие всё-таки.

Грызя палку сервелата с батоном и бутылкой кефира, я внимательно слушал емкие, исчерпывающие объяснения майора. Ей явно не по чину и времени было объяснять прописные истины, но и оставлять двоих пацанов, один из которых явно был неравнодушен к какой-то дури, держателем которой предполагалось выступить мне, она не могла.

Итак, неосапианты бывают разные. Адаптанты, те, которым вставили дерево-артефакт, они одинаковы совсем и полностью. То есть, у людей спустя пару недель адаптации, появляется от одной до пяти способностей, которыми нужно учиться пользоваться. Нюанс: способности фиксированы, как и источник. То есть, если ты получил способность охлаждать пиво до -12 градусов, то до -13 ты его не охладишь ни-ког-да. Если ты адаптант, естественно.

С нами, со вторым поколением, всё куда веселее. Миру вообще было бы сильно похохотать, если бы нас не было так мало. Итак, мы, которых получили не сованием дерева в человека, а сованием вполне прозаичного органа во вполне прозаичное и подходящее для этого отверстие, делимся на три вида. Точнее, если принимать в расчет Изотова, то на четыре, то так как он, несмотря на свою неординарную внешность, не активирован, то фиг с ним, на три.

Вид первый. Есть способности, есть источник. Классика. Источник и способности пробуждаются, когда организм только созревает для размножения. Не путать с легальным возрастом занятия сексом. Дальше точно также, от одной до пяти способностей… только они могут их развивать. И -13 градусов по пиву уже не предел. Самый распространенный и самый неинтересный тип.

Вид второй. Такие как Паша. Ничем от вида первого не отличаются, кроме глубокого врожденного горя – у них не бывает источника энергии. Что такое источник? Никто не знает, просто прижилось название для некоего эфемерного энергетического органа или дырки в другое измерение или хрен знает чего, что питает способности. Так вот, у Паши они есть, но неведомой хрени для их запитки нет. Как используют способности подобные бедолаги? В большинстве случаев – никак. Энергия для их активации забирается у организма, либо этот товарищ получает возможность забирать её из других источников. Либо и то и другое. То есть Паша дохлый и кашляет потому, что активно использует способности… за что почти приговорен к расстрелу.

О третьем виде неосапиантов майор рассказывать не стала, обозначив, что они редкие как говно мамонта, но ценные как идеалы коммунизма. Вместо этого она сосредоточилась на пашах и расстрелах.

– Салиновский у нас везунчик редкостный, – мрачно ухмылялась женщина, курящая уже четвертую сигарету подряд, – Парализатор и аттрактор, всего две способности, но обе чрезвычайно энергоэффективные, от чего пользоваться он ими может широко и свободно. Закинул себе пару листов лавровых внутрь, да стал королем дискотеки. Аттрактор, если ты, Изотов, еще не понял, это, в теории, противоположность твоей незаурядной внешности. Очень сильно Паша, лаврушкой вштыренный, девушек привлекает, женщин и даже бабушек. От того у него и проблемы, так как думает наш герой только своей писюлей. Додумался уже до того, что рейтинг СА у него равен 20-ти.

– Что-то я не понял, как это лаврушкой можно человека заправлять, – честно признался я, догладывая удивительно вкусную палку сервелата. Под голодным взглядом блондинистого Салиновского колбаса шла внутрь очень охотно.

– Вам на лекция о активаторах объяснят, – отмахнулась майор, тут же став предельно серьезной, – Изотов, у тебя проблем своих хватает, а знаний наоборот, поэтому если Салиновский залетит, спрос с тебя будет небольшой. Только имей в виду, что другого парализатора у нас под рукой нет. Его к стенке за фокусы поставят, это я гарантирую, а ты будешь выкручиваться сам. А ты, Паша, кончай смотреть на Изотова как на врага народа. Он твой единственный шанс ускоренно поднять рейтинг назад, понял? Единственный и последний. Твоя двадцатка, кобель ты юный, это фикция. Ты давно уже в минусах, сволочь ты тупенькая. За девчонок, за Наталью Коргину, за Эльвиру Дмитриевну. Перечислять можно долго. Мы всё помним, Паша. Контора пишет.

Ага. То есть дел этот мозгляк уже натворил уже на расстрел, но, видимо, очень интересует либо КСИ, либо КГБ. Скорее вторых.

– А почему нельзя удалить ему лишнее, Нелла Аркадьевна? Это же всё бы исправило, – поинтересовался я, вытирая руки брошенным мне одним из вояк полотенцем.

– Поясни свою мысль, Изотов. А то я не улавливаю, – заинтересованно подняла белесую бровь большая женщина.

– Ну, в смысле, – сделал я круглые глаза, – Ампутация члена и яичек. Чего уж тут. Его же способности не зави…

Ответом мне были круглые глаза у бравых военных мужиков, слегка расширенные у валькирии и полные смертного ужаса у Паши. Тишина воцарилась почти на минуту.

– Гм, – подала майор, наконец, голос, – Не буду скрывать, такие предложения были еще когда нашему мальчику было всего 14, предпосылки уже тогда были, да, Паш? Но команда исследователей, которая его диагностировала, выдала четкий вердикт, что, оставшись без писюли, Салиновский сойдет с ума. Расстрел гуманнее. Удивил, Изотов. Удиви меня так еще пару-тройку раз, и я похлопочу, чтобы тебя к нам кадетом записали. Если после активации не сдохнешь.

– Спасибо, обойдусь! – тут же вздрогнул я. Смотреть за страшными мальчиками было отнюдь не главным призванием этой женщины.

Рожа тощего блондина, оказавшегося более сообразительным, чем мне показалось сначала, изменилась, когда он еще лучше понял, по какому тонкому льду ходит уже несколько лет. Впрочем, отслеживая реакции Окалины и её сопровождающих, я, даже несмотря на усталость и сонливость после перекуса понял, что Салиновского почти списали. Неужели он настолько…

Вскоре большие страшные дяди и тетя ушли (насчет страха без шуток), оставив нас вдвоем с наказом дружить и налаживать взаимодействие. Посмотрев на бледного и подавленного Пашу, хлопающего губами в попытках что-то сказать, я вздохнул и… закопался в подаренные мне баулы. Рылся там, находя много и разного, а главное нового, что было особо приятно моему сиротскому сердцу, пока не нашел большое лохматое палатенцо, бурно отдающее хлоркой, и кирпич хозяйственного мыла. То, что нужно. Опа, а вот и мочалочка! Живем, товарищи!

– Я… ты…, – протянул Салиновский, не особо замечая мои телодвижения. Точнее, еще как замечая, он себя вел как суслик, закрытый в клетке с сонной коброй, но не осмысливая, да.

– Паша, – проникновенно сказал я ему, стараясь не улыбаться, – Я в ванну, а ты чай попей. Успокойся. Подумай. Бить не буду, пока не за что. Угрожать тоже. Вернусь, и мы поговорим.

А хорошая у нас комната, почти квартира. От кухни одно название, тесная клетушка с холодильником, плитой и рукомойником, даже без стола, зато комната большая и санузел свой, а также есть балкон. Эдакая студия плюс. И что особо мне по душе, с ремонтом тут полный порядок. Обои в меру дутые, зато целые. Краска на стенах в ванной комнате противная, но снова целая! Чудеса-то какие. Лепота!

Из крана шла холодная вода, а с поворотом нужной ручки и горячая пошла, ничего не брызгало, не протекало, слив работал, напор хороший… эх! Счастье! Был бы один – подрочил бы на такое чудо чудесное, не удержался бы, а так что-то не хочется. Кто не жил в сиротском доме, тот и не поймет. Нет, всё у нас было вполне на уровне, но на уровне государственного обеспечения сиротского дома города Кийска. Того, который на двести тыщ. А здесь, всё-таки, Стакомск!

Правда, из ванны я выползал чуть ли не на четвереньках, спать хотелось невыносимо. Вид Паши, дисциплинированно допивающего чай, заставил бухнуться вместо кровати за стол.

– Отведи взгляд, – посоветовал я занервничавшему парню, – Так со мной легче.

Шмыгнув носом, он попробовал это выполнить, но сразу было понятно, что непривычно. Вот такое я золотце. Если смотреть на меня прямо, то тревожу, а если взгляд не фокусировать, то тревожится мозг, потерявший опасный субъект из фокуса внимания. Хорошо быть мной!

– Так, Паша, меня зовут Витя, ты это уже знаешь, – тем временем сонно продолжил я, – Не думаю, что тебе приятно это знакомство, мне тоже. И спать хочу. Поэтому, поступим следующим образом… я всё скажу коротко и ясно, а ты потом сам все обдумаешь, годится?

Паша неуверенно кивнул, скосил на меня взгляд, дёрнулся, а потом вновь уставился на крашеные светло-коричневой краской доски пола.

– Итак, – пробубнил я, – Вариант один. Это то, чего я хочу и тебе советую. Мы становимся просто соседями по комнате. Смотри в сторону! Вот так. Просто соседями. Я твою лаврушку ненаглядную кладу под подушку, что с ней будет – мне насрать. Кстати да, коснешься моих вещей, дам в глаз, очень больно. Твои трогать не буду, конечно. Холодильник делим. В течение недели-полутора ты иногда отвечаешь на мои вопросы, я в Стакомске новенький, а в остальном я тебя не беспокою. Даже курю на балконе. Вот такая вот перспектива, Паша.

– Ты… в курсе, что нас слушают? – негромко пробормотал парень, тыкая пальцем в свои часы.

– Да, – я равнодушно пожал плечами, – У меня секретов нет.

О которых стал бы говорить вслух.

– Нелл…

– Нелла Аркадьевна, – перебил я вновь затянувшего Пашу, – хочет, чтобы я с тобой возился. Приказывать мне ничего никто не приказывал, а ты, извини меня, не безукоризненный мальчик с полезной способностью, а, как понимаю, огромный геморрой на грани расстрела. Поэтому вот тебе вариант номер два: ты попробуешь меня убедить в том, что я выиграю, оказывая тебе помощь и поддержку, удерживая тебя там от лаврушки и баб, не зря провожу воспитательные мероприятия и все такое. Ключевое слово тут – «попробуешь». Время на подумать у тебя есть. А я спать.

Ну и вырубился, упав мордой вниз на подушку и даже не пытаясь залезть под одеяло.

На утро меня ждало офигительное зрелище. Расстановка комнаты была таковой, что между койками двух живущей в ней людей находился большой стол, одинаково пригодный как для учиться, так и для пожрать. Рядом со столом, то есть по центру комнаты, кто-то прозорливый и умный прорубил окно в Стакомск, дабы, наверное, чтобы товарищи жильцы, грызя гранит науки, экономили свет. Это было вполне логично и допустимо. Нахождение же на столе тощего блондина в трусах, стоящего раком и прихотливо изогнувшего позвоночник так, чтобы его лохматая голова, перекрутившись, смотрела куда-то вверх, было мной найдено весьма причудливым и несвоевременным зрелищем. На мой испуганный мат, Паша зашипел простуженным котом, а затем начал похабно извиваться, намекая как телом, так и голосом, чтобы я к нему присовокупился в том или ином качестве. Испытывая повышенную тревожность, я всё-таки пошёл навстречу психу, правда, всего лишь аккуратно высунув туловище на стол, да и уперевшись в него руками. Да голову кверху изогнул навроде соседа. Так и замер.

В небе между домами медленно пролетала многоэтажка, на фоне которой сновали маленькие фигурки летающих и ползающих по ней людей. Некоторые из них висели на тросах, а парочка даже облетала по кругу, как спутники у планеты.

Надо сказать, что до этого момента я проявлений способностей неосапиантов вживую практически не видел. По телеку было дело, чай программы, повествующие о ударном труде КПХ на благо нашей Родины шли регулярно, а благодаря своей зрелищности были у детишек по популярности почти как мультики или американские боевики (которых было мало!). Но вживую, за исключением собственной рожи, да тягания двухпудовых гирь… нет.

Вид парящего дома, который явно пёрли на место будущего пребывания, внушал до оторопи, буквально крича в мой еще сонный мозг о том, что этот параллельный мир – отнюдь не мой. А еще там же, в голове, крутились обрывки передачи, повествующей о таких домах. Проект «Неодом». Собираются на одном месте, специально заточенном под скоростную сборку. Мощные телекинетики из КПХ буквально за день-два собирают коробку, затем другие специальные дяди и тети её укрепляют, проверяют, тестируют. Затем вот так вот транспортируют на подготовленный фундамент. Слаженная и интенсивная работа команды из десятка-другого профессионалов позволяет возвести таких особо прочных зданий до пятерки в месяц. Всего таких команд в Союзе три, и они довольно редко занимаются постройкой жилых многоэтажек, так что нам с Пашей, можно сказать, повезло.

– Обалдеть…, – заключил я, глядя на улетающее здание. Рядом неуклюже двигал мослами Салиновский, со стуком сползая со стола. Выглядел парень не очень, движения неуверенные, порывистые. Присмотревшись, я понял почему – на роже Паши было ясно написано, что этой ночью он не спал. Сев за стол, парень посмотрел мне в глаза. Прямо посмотрел.

– А сейчас ты… не такой опасный как вчера, – выдал он.

– Со сна мимические мышцы расслаблены, – пояснил я, – Умоюсь, снова буду… как обычно.

– То есть, это всё не из-за черноты… вокруг глаз?

– Нет, – покачал я головой, – Пробовал замазывать тональником. Тут дело в лице. Маской буду закрывать. Но не дома.

Поставив чайник на плиту, отправился совершать мыльно-рыльный моцион. В баулах даже зубная паста с щеткой были, от чего я с чистой совестью повыкидывал свои из сумки. В принципе, молодому человеку многое не требуется, мне бы только гири найти взамен покраденных милицией, но с этим, думаю, справлюсь. Теперь развести жуткой бурды, гордо и лживо зовущейся кофе, сделать первый глоток этой жидкости, похожей на очень жидкий шоколад с вкраплениями песка, цинка и целлюлозы, а потом поднять глаза на терпеливо ожидающего Салиновского, продолжающего истязать себя лицезрением моей рожи.

– Ну, что надумал? – интересуюсь я, отважно решаясь на новый глоток бодрящей горячей жижи.

– Я хочу попробовать… второй вариант, Витя, – с каким-то отчаянием выдыхает субтильный блондин, а затем, после короткой паузы, добавляет, – Я хочу жить.

Одновременно булькают часы на наших запястьях, повествуя, что каждому капнуло по единице СА. Глаза Паши расширяются в изумлении, а я хмыкаю, вновь налегая на бодрящий своим ужасным вкусом напиток.

Контора пишет. Никогда об этом не забывай, Паша.

Глава 6. Если долго мучиться…

На улице было хорошо. Щебетали птички, шуршала зелень, пригревало августовское солнышко, да и ветерок был весьма кстати. До следующей вводной лекции в Пятой Ноге было еще три часа. С неохотой втягивая в себя сигаретный дым, я пытался осмыслить то, о чем мне сейчас поведал притулившийся рядом блондин, нервно жамкающий свои же руки.

– То есть, товарищ Салиновский, суммирую – ты сейчас адекватен, потому что давно не жрал свою лаврушку. Так? Без неё ты еле стоящий на ногах доходяга, которого ненавидит половина Стакомска за поиметых девок. С ней, если дать тебе сожрать пару листиков, ты становишься ушибленным на всю голову бесстрашным альфа-самцом. Сильным, ловким, хитрым и обаятельным, но с полностью убитым критическим мышлением, так?

– Так… А может, и нет. Что такое критическое мышление?

– Это…, – пустился в пространные объяснения, отвечая на вопрос.

Ох беда, беда, огорчение. Взрослый циничный разум мой буквально орёт «брось каку! Этот трахарь-террорист – крайне токсичный и опасный актив! Стоит ему хлебнуть где-нибудь простого советского супу, в который простой советский повар сунул простой советский лавровый лист, как чердак у Паши накренится и все твои возможные старания полетят в дупу! Ты до этого как-то жил, проживешь и без такого напарника! Даже тут!». Логично орёт, сучка эдакая. Только вот психика у меня не железная и, прожив почти 18 лет рядом с человеческим обществом, я по нему, по обществу, соскучился. Настолько, что волей-неволей прорабатываю возможную схему реабилитации этого горе-неосапа вне зависимости от того, насколько он будет мне полезен. Да и банальное сочувствие имеет место быть, всё-таки, корень проблем у нас с ним очень похож, только вектора разные, а я еще и самоконтроля не теряю.

– Прекрати смотреть на меня, хуже будет, – пресек я попытки Паши привыкнуть к моей незаурядной внешности, – Чем дольше ты на меня смотришь, тем быстрее приснится первый кошмар, понял, Паш? С моим участием. А потом всё будет хуже и хуже. Просто смотри в другую сторону.

– Как ты с этим живешь…, – пробормотал белобрысый, следуя совету.

– Завидуя тебе, – спокойно ответил я, аккуратно выбрасывая затушенный бычок в урну, – Тебе вот можно просто отожраться, подкачаться, да жить себе как нормальный человек. Этим ты, кстати, и займешься прямо с сейчас. Разрешаю распотрошить мои баулы на всё съедобное. А я пошёл на лекции.

Топая по дороге с маской на роже, решил прикинуть баланс. Итак, я в Стакомске, где много-много диких обезьян. Это минус. Но обезьяны, по оговоркам Паши, здесь довольно приличные в своем абсолютном большинстве и способности направо и налево не используют. Почему так? Потому что иначе отсюда не выйдешь. Сменить место жительства для неосапианта отсюда куда-нибудь туда можно, лишь пройдя специальную и строгую комиссию, а следовательно, все, кто не хотят куковать в этом городе и по закрытым объектам, стараются тщательно контролировать себя, не используя способности без необходимости. Мои страхи насчет выживания среди кучи маньяков с сверхсилами были преувеличены процентов на 75. Вратарская маска режет это значение еще процентов на 60, уводя в минус.

Куча монстров? Кучка. Неогенов мало. Принимаем за факт, что их, на всю нашу необъятную Родину, порядка 50-ти тысяч. Из этого полтинника больше половины представляют из себя обычных граждан, умеющих менять цвет на ногтях, создавать теплый ветерок (не из того места!) или еще какую-нибудь ерунду в таком духе. Везунчики хреновы! Остальные делятся на тех, кто уже на службе и тех, кто учится. То есть, таких полудурков как мы с Пашей, на весь четырехмиллионный Стакомск тысяч 10–12 от силы, причем мы еще и расселены на районы. Паша обещал потом рассказать больше.

Едем дальше. У меня есть очень даже неплохой угол, где прикорнуть, новые шмотки, относительно адекватный сосед, построенная комендантша (не знаю зачем, но пригодится). Это в плюс. Будущая активация (от которой 1.3 процента неосапов 2-го поколения взрываются или дохнут иным способом) – минус. Титановый суперлегкий экзоскелет КАПНИМ-5? Неудобно, особенно сейчас, когда я проспался и не испытываю похмелья, но штука полезная. Тоже в плюс. Должность при КГБ, паспорт с отметкой сиротского дома, спокойная жизнь? Это уже под вопросом.

Последнее: я могу выбрать, на кого учиться. Если для обычных и необычных молодых людёв это крайне важно, то для меня важно жизненно, потому как если я останусь на всю жизнь с способностью вызывать у окружающих антипатию (Паша не в счет, Паше жить настолько хреново, что он даже меня по-человечески воспринимает), то единственное адекватное решение – учиться на программиста, эникейщика, дизайнера. То есть сидящую в интернете и затворничестве персону, которая, к тому же, может хорошо зарабатывать. А электронно-вычислительный мир тут наступает семимильными шагами. За рубежом так вообще, а вот у нас пока больше в оборонку, если смотреть на часы у меня на руке.

Кроме того, что крайне немаловажно, ноутбуки и компьютеры уже существуют, но никаких полноценных обучающих курсов и специализаций в вузах пока нет. Молодые инженеры, видящие своё будущее рядом с высокой техникой, занимаются самообучением, либо летают заграницу, где пока с высокой культурой топтания по клавишам все тоже довольно грустно. Так что перспектива хорошая, плюс целиком отвечает курсу некоторых моих бесед с Радиным, случившимся уже довольно давно. Кроме того, я вполне могу добыть нужные учебники, литературу, даже технику, уйдя в глубокое самообучение. И получив, тем самым, возможность довольно свободно распоряжаться своим временем.

Общие выводы? А хрен его знает. Во всяком случае – жить стало лучше, жить стало веселее. Или, если смотреть правде в её отвратительную, гнусную и наглую рожу, то жить я смогу. Без риска сдохнуть от какой-нибудь смертельной способности перепуганного моей физией молокососа.

С этими позитивными мыслями я и вписался на повороте к главному входу в Институт… в попу. Вполне такую обширную, но очень упругую и вообще. Маской, причем вписался, именно той, к которой я нифига еще не привык, как и к ограничению своего поля зрения. Попа, удивленно ойкнув надстройкой, слегка отскочила, а я, поправляя маску, начал искать взглядом, откуда она эта сказала и что такое творится вообще.

А творилась девочка лет 14-ти, очень даже симпатичная. Но трехметровая. В юбочке до круглых коленок, в рубашечке, пиджачке, круглолицая и курносая. Очень милая такая крепышечка в самом расцвете юности. Трехметровая.

– Вот те раз! – прогундосил я сквозь маску.

– Извините! – вежливо сказала девочка, отходя с проходной части.

Хорошая девочка, точно говорю. Но трехметровая.

– Это…, – красноречиво сказал я, подходя к ней, – Дай сюда ухо.

– А? – впала в легкий шок большая девочка.

– Наклонись, блин, слегка. Я тебе кое-что на ухо прошепчу!

Точно хорошая. Потому что взяла и наклонилась. К подозрительному парню в черной кожаной куртке и со зловещей хоккейной маской на морде. Ну а я взял и нашептал, сделав девочке круглые и непонимающие глаза.

– В общем, просто запомни это все. Несложно же, да? А пригодится, точно тебе говорю.

В след мне раздалось неуверенное «спасибо». Оценит, точно оценит. Но позже. Ничего особо-то секретного я ей не рассказал, всего лишь посоветовал одну вопиющую мерзость из моего мира, выдав за свою гениальную идею. А мерзость эта была такого рода – шьются, значит, шорты, да? А потом на эти шорты сверху нашивается юбка чуть длиннее штанин этих шорт. Смотришь издали: юбка как юбка, а вот если носительница наклонится там, или ветер взыграет, то испытываешь полное разочарование и облом. Зато сама владельца и её непорочность – в полном порядке! Для трехметровых девочек то, что доктор прописал. Ей еще расти и расти! А мужика и так будет искать сложно, в отличие от извращенцев. Знаю о чем говорю, всякое видел в прошлой жизни.

Вообще, у неогенов с семьей… большие сложности. Физиология, биология, генетика – всё против того, чтобы мы размножались. Сексом трахаться можно, если пестик и тычинка совпадают, а вот что-то более всегда лютая проблема. Поэтому, кстати, моральные ценности в Стакомске среди нашей мутантской братии довольно низки, в том плане, что тычинки и пестики крайне активно меняются между собой, чему способствует улучшенное, по сравнению с нормальными гражданами, здоровье. Это я вот тормоз, несмотря на всю свою жизнь, а вот после активации, если выживу и останусь человекоподобным, точно стану мастером рукопашного боя, как и многие другие.

Еще одна вводная лекция прошла без сучка и задоринки, но после нее нас задержали, потребовав добровольно-обязательно явиться на церемонию становления новых неосапов. Пришлось ждать, а затем смотреть на непонятное зрелище, где молодые люди, по очереди проходя через установленный на сцене аппарат, очень похожий на рентгеновский, получали затем из рук ведущего книгу неосапианта, красный металлический значок, изображающий серп, молот и руку, удерживающую молнию, а затем с радостными и счастливыми лицами сбегали в зал, нацепив это себе на грудь.

Правда, потом, уже топая к выходу и стараясь запомнить всё увиденное, чтобы попинать на эту тему Пашу (пора начать ему приносить пользу), я напоролся на засаду, организованную прямо-таки на меня. Более чем десяток парней в возрасте от 15-ти

до 20-ти, имея на лицах нездоровый энтузиазм, обступили вообще непричемного меня со всех сторон, начав бодро и одновременно болтать. Гундели они настойчиво и на повышенных тонах, за куртку меня дергали, даже пытались обнимать, причем явно для выражения дружелюбия и симпатии, от чего у меня даже волосы на заднице дыбом встали. А потом я наконец расслышал, о чем идёт речь.

– Ребята. Ребята! – чуть ли не заорал я, – Я к хоккею не имею ни малейшего отношения! Маску ношу, потому что нормальную еще не сделали!

– Ну и что?! – через пять секунд молчания откликнулся один, самый напористый и наглый, а еще и рыжий, – Мы же тебе говорим – нам вратарь позарез нужен! Демьянов всё, отыгрался!

– Во-первых, не хочу! – воспротивился я попытке эксплуатации меня родимого в совершенно безблагодатной сфере спорта, – Во-вторых, парни, у меня плюсы в физике. Такие дела.

– Ууу…, – разочарованно-хоровое было мне ответом. Коллектив, только что излучавший тепло, приязнь и дружелюбие, тут же забил на мою персону болт размером с Эйфелеву башню, бросив посреди холла одиноко стоять забытым и отброшенным.

Вот так всегда. Хорошо хоть привычка из прошлой жизни есть. Если к тебе обращается кто-то незнакомый, при этом дружелюбно улыбаясь и треща как сорока, знай – это сволочь и гад. Хочет тебя либо прямо и быстро развести на какой-либо блудняк, либо подписать на нечто еще более неприятное, вроде кредита или ипотеки. Да, мозги людей в этом мире еще не засраны грязными приемами маркетинга и мошенничества, но принципы всегда одинаковы, какими бы ни были конечные цели. Но все равно немного обидно. Как они улыбались, как блестели глазами! Но вратарю, а не мне.

На обратном пути домой было принято решение заглянуть в аптеку. Подъемными мне выдали зеленоватую пачку трёхрублевок и сейчас я её планировал слегка раздербанить на пожрать и витаминки для Паши. Его первым делом нужно откормить, пусть и за свой счет.

Затарившись гемоглобином, аскорбинками и наименее синей из всех увиденных в кулинарии курицей, я вышел в жаркое лето и… тут же вошёл назад, в духоту покинутого магазина. Спиной назад, с ускорением достаточным, чтобы проломить своим телом закрытый стеклом прилавок, потеряв по дороге и сумки, и маску. То, что это был взрыв, я понял отнюдь не сразу, будучи оглушенным и заваленным мясными полуфабрикатами. Пока возился, пытаясь сообразить, на каком свете нахожусь, снаружи слышалась ругань, хлопки, странные звуки, похожие на вой чего-то неодушевленного. Затем снова взрыв, еще один. Негромкие, но бьющие по ушам. Надрывно завопила сиреной одна из продавщиц, начав затем нечленораздельно причитать на повышенных тонах.

Наверное, именно из-за этого кошмарно-отвратительного воя-плача я и совершил вопиющую глупость. Вместо того, чтобы отлипнуть от останков витрины, а затем, встав на четвереньки, ломануться под надежную защиту подсобных помещений магазина, я, подсознательно, видимо, решил, что смерть в бою или хотя бы от несчастного случая – штука куда более предпочтительная чем выслушивание этих гнусных завываний, отторгающих саму мысль о том, что они вырываются из глотки разумного существа. Всегда не любил орущих, хоть младенцев, хоть баб.

Картина, представшая перед глазами юного идиота, вылезшего из укрытия как идиот, и вставшего в проходе, раззявив варежку, как полный кретин, представляла из себя зрелище частично порушенной улицы. Асфальт местами был взломан небольшими рытвинами, воздух полон пыли, два дерева, облагораживавшие местность, развалены на щепки и листья. Посреди всей этой тряхомудии стоял всклокоченный мужик с вытаращенными глазами в раскоряченной позе. В каждой из ладоней мужика с противным визгом вращалось по сфере зеленоватой энергии. Дикое зрелище для моего мозга, если так посудить. Запыленные брюки, подранный пиджак, галстук набок, слегка спитая морда самой славянской наружности и… энергетические сгустки в руках.

Крипота-то какая…

– Что, сука?! – хрипло и с вызовом заорал мужик куда-то вверх, – Слабо?!

Верх, куда я не успел задрать жвала, разразился нетолстым голубым лучом, ловко пойманным неосапом-алкашом на свою сферу, как будто прилипнув к ней. Посыпались веселенькие желтые искры, а алкаш, недолго думая, шевельнул кистью руки, отпуская сферу, прилипшую к лучу. Она довольно бодренько пошуровала вверх, но луч тут же прекратился, от чего сфера, оказавшись на свободе, начала исполнять пьяные виражи, а затем с воем воткнулась в стену дома, выщербив кусок размером с баскетбольный. А в руках у мужика снова горели две штуки. Глянув туда, куда интенсивно пырился потрепанный алкаш, я с некоторыми удивлением увидел прилипшего к стене здания милиционера. Держался служитель закона и порядка на стене с помощью прислоненных к ней ног и одной ладони, а второй вовсю целился в мужика с зелеными сферами.

Тот, выдохнув непечатное слово, пульнул в милицию своей сферой, на что та отреагировала довольно странным, но очень эффективным образом – резко переместившись по стене вверх методом скольжения, а потом жахнув голубым лучом из свободной руки по алкашу. Тот повторил отвод атаки от себя любимого, чем еще раз нарушил целостность близлежащих зданий.

На этом моменте у меня включился мозг, после чего я предпринял попытку стратегического отступления назад в магазин. Получилось плохо, даже, скорее, катастрофично, потому как делая шаг назад, я наступил на осколок кирпича, потерял равновесие и, в попытке его восстановить, замахал руками, чем потревожил периферическое зрение алкаша со сферами. Он, до этого уверенно отбивавший все потуги стенолазного милицая, счел нужным бросить на меня взгляд. А следом, сопровождаемая испуганным матом, в меня полетела и зеленая энергетическая сфера…

Интерлюдия

Ваган терпеть не мог «гнильцов», считая их хуже «доброхотов» и «злыдней» совокупно. Было за что, еще как было! Что последние? Они просто идиоты, только с разными мотивами к вредительству и нарушению порядка, а вот «гнильцы» – они сержанта милиции Шахбазяна вымораживали наглухо. И далеко не только его одного.

Нормальный гражданин-неосап, думал милиционер, по стенам преследуя кретина, ранее швырявшегося энергетическими сгустками в ЗАГС, воспитан правильно. С ним, с нормальным, проведена работа, до него донесены уставы, нормы и положения. Из кого делают адаптанта? Либо из подающей надежды молодежи типа самого Вагана, либо из образованных и, что очень важно, занятых полезными и важными делами людей. В обоих случаях проблем для закона такие люди представляют куда меньше, чем «гнильцы»-адаптанты…

Милиционер, уклонившись от импульсов преступника, попытался еще раз его замедлить своим лучом, но снова оказался не при делах. Это взбесило еще сильнее. Наносивший городу урон придурок был, без всяких на то сомнений, алкоголиком и неуравновешенной личностью, но почему-то мастерски владел своей способностью. Как будто специально тренировался…